- Теперь еще от них многого и не требуйте, - говорит Рязанову посредник.

 - Да я ничего не требую. Впрочем, и теперь уж успехи заметны значительные.

Разговор не клеится. Посредник понемногу начинает напевать романс.

 - «Скажите ей, как дорого мне стоит...» Здорово! - между пением покрикивает он встречным мужикам.

 - «И трудно мне...» откуда везешь? - высунувшись из тарантаса, спрашивает он у мужика, везущего бревна. Мужик торопливо останавливает лошадь и, скинув шапку, кричит:

 - Из Ключей.

 - Почем покупал?

 Но уже ничего не слышно, что отвечает мужик; видно только, что он дергает лошадь, разевает рот и машет рукою.

 - «Скажите ей, как стрррашно сердце ноет», - снова затягивает посредник.

 Едут полем; земские лошади с выщипанными хвостами бегут резво; ноги у них косматые, уши длинные.

 - Эх, вы, гусары, - весело покрикивает ямщик, постегивая их по резвым ногам.

 Жарко становится. В поле тишь; на небе неподвижно стоят белые облака с висящими в воздухе ястребами.

 Посредник перестает петь - одолела его дремота; у Рязанова тоже начинают слипаться глаза...

 - Ты что же не кланяешься? А?

 Рязанов открывает глаза: деревня, у тарантаса стоит мужик, посредник его спрашивает:

 - Отвалятся у тебя руки – шапку снять? А?

 Мужик молчит.

 - Мне твой поклон не нужен, - толкует ему посредник. - Вас, дураков, вежливости учат, для вашей же пользы, понимаешь?

 - Понимаем, - глядя в поле, отвечает мужик.

 - А вот, чтобы ты вперед помнил и со всеми был вежлив, я тебя велю на сутки в анбар. Друзья, - обращается посредник к стоящим поодаль мужикам, - отведите этого невежу к старосте и скажите, что, мол, посредник велел его на сутки в холодную запереть.

 Два мужика подходят, берут невежу под руки и ведут, не оглядываясь, тихо ведут, держа свои шапки под мышками. Невежа растопырил локти и переваливается из стороны в сторону; ноги у него короткие, босые.

 - Трогай, - говорит ямщику посредник.

 - Но! Милые, - задумчиво вскрикивает ямщик.

 Едут молча.

 - Все еще из них эту грубость никак не выбьешь, - смеясь обращается посредник к Рязанову.

 - Да, - отвечает Рязанов.

 Съехали под гору. За речкой другая деревня видна. Попадаются мужики из поля, конные и пешие с косами на плечах.

 - Здорово, ребятушки! Обедать, что ли? - спрашивает их посредник.

- Обедать, кормилец.

 - Хлеб да соль, - вслед им кричит посредник.

 Въехали в деревню. По самой средине улицы лежит что-то большое, покрытое холстиною.

 - Стой! Что это? Ямщик, открой!

 Лежит мужичье тело, в стоптанных лаптях, брюхо у него раздуло, глаза выпучены; в головах чашечка стоит, в чашечке медные деньги.

 - Эй, баба, что это за тело?

 - Прохожий, родимый, прохожий. Вот уж пяты сутки помер, - подходя к тарантасу, отвечает баба. - Бог его знает, с чего это он так-то. Пришел с товарищем, начал разуваться, закатился, закатился...

 - Где ж товарищ?

 - В избе сидит, воет.

 - Сотник донес становому?

 - Донес.

 - Что ж он?

 - А бог его знает, что он.

 - Пахнет покойник-то?

 - И-и, бяда! Ишь раздуло как.

 - Ну, царство небесное, - вздохнув, говорит посредник и бросает в чашку двугривенный.

 - Трогай!

 Опять полевая дорога, жар и пыль, вьющаяся из-под лошадей; чахлый кустарник вдоль оврага; мужики, вереницею далеко стоящие в траве и дружно машущие косами; жидкий осиновый лесок, с кочками, комарами и небольшими лужицами зеленоватой воды между кочек. Сейчас же за осинником начинается село, разбросанное по косогору; за речкой стоит старый помещичий дом, с серыми стенами, зелеными ставнями и развалившеюся деревянною оградою; немного дальше, в лощине, другой, маленький, новенький, с молодым стриженым садом и с купальнею на пруду. Дальше еще барская усадьба - длинный, неуклюжий дом, с галереями, колоннами, выбитыми окнами и провалившеюся крышею; на косогоре виднеется еще дом, с соломенною крышею, но все-таки барский: ходят по двору тощие борзые собаки, клокочут индейки, попадаются и дворовые люди, с длинными примазанными висками, в казакинах.

 - Помещиков, помещиков-то здесь... - как будто всматриваясь во что-то, говорит посредник.

 - Много?

 - Как собак.

 - И хорошие помещики? – немного помолчав, спрашивает Рязанов.

 - Куды к черту хорошие! Всё голь одна. Разорено! Гроша ни у кого за душой нет.

 - Значит, все погибло, кроме чести.

 - Нет: тут все, тут уж и честь погибла. Да и какая там честь, когда нечего есть. Поверите ли, - вдруг оборачиваясь к Рязанову, говорит посредник, - обидно! за своего брата, дворянина, обидно.

 - Я думаю.

 - Нет, ведь что они только делали, если порассказать; да и до сих пор что делают с этими несчастными крестьянами. Вы себе представить не можете, что это за народ. Где только можно прижать мужика, уж он прижмет, своего не упустит.

 - Ну, а мужики-то свое упускают?

 - Разумеется, если правду сказать, и мужик себя в обиду не даст: не тем, так другим, а уж

доедет и он помещика.

 - Стало быть, здесь происходит взаимное доезжание. Ну, а вы-то что же тут?

 - Как что? Да ведь роль мирового посредника состоит...

 - В чем-с?

 - Ну, в разбирательстве там разных недоразумений.

 - Из-за чего же возникают эти недоразумения?

 - Да ведь вот вы видели: из-за разных там потрав и так далее.

 - Одним словом, из-за имущества. Так ведь?

 - Да, так.

 - То есть одному желательно приобресть то, что другой вовсе не желает отдавать. Из-за этого?

 - Ну, да.

 - Так в чем же тут может быть недоразумение? В том, что ли, что в душе-то я и желал бы отдать вам эту вещь, но мне кажется, что я не желаю? Так, что ли?

 - То есть как?

 - Да вот я, например, возьму эту подушку и думаю себе: не отдам я ему; лучше я сам на ней буду спать. А тут приходит такой прозорливец и говорит мне: это - недоразумение. Ты хотя и думаешь, что тебе не хочется отдать Семен Семенычу эту подушку, но тебе это только так кажется, а в душе ты сам этого желаешь и даже после будешь благодарить меня за то, что я велел тебе отдать эту вещь Семен Семенычу. Так-с?

 - Разумеется, оно... Видите ли... Да я вот вам случай расскажу. Есть тут у меня в участке имение, в котором я должен сделать разверстание угодий; вот я и хочу приступить, а земля-то, оказывается, принадлежит крестьянам с незапамятных времен. Деды еще их купили на свои кровные деньги; но так как они сами тогда были помещичьи и не имели права владеть землею, то и купили на имя помещика. Тот помещик давно умер, а нынешний владелец ничего знать не хочет.

 - Ну, и что же-с?

 - Да то-с, что отнимут ее у крестьян, то есть не отнимут, а заставят ее выкупать.

 - В другой раз?

 - Да; в другой раз. Что ж прикажете?

 - А вы-то что же?

 - Да я тут ничего сделать не могу.

 - А губернское присутствие?

 - И оно тоже ничего не может, потому что в подобных случаях принимаются в расчет только одни письменные документы. Нет, мое-то положение представьте себе! Я говорю крестьянам: владелец желает отдать вам вот такой-то участок, а они мне отвечают: да ведь это вся земля-то наша.

 - И вы уверены, что она действительно им принадлежит?

 - Да как же! Совершенно уверен.

 - А все-таки говорите, что владелец дает вам такой-то участок?

 - А все-таки говорю. Что ж делать-то?

 - Да. Это действительно недоразумение. И все в таком роде?

 - Что?

 - А недоразумения-то?

 - Да почти что.

 - Мм... Деятельность почтенная.

 В это время тарантас поравнялся с помещичьей усадьбой: новенький домик, крытый соломою под щетку, вокруг с десяток молодых лип; тут же неподалеку новая изба, сарай и амбар. На дворе стоит сам владелец, седой, в архалуке, без шапки, кланяется.

 - Мое почтение! - крикнул ему посредник и сделал ручкою. - Вот анафема-то, - прибавляет он, обернувшись к Рязанову. – То есть такая треклятая бестия, я Вам скажу, что вы и в Петербурге ни за какие деньги не сыщете. Замечательная бестия! Он какие штуки делает, например: снял он полдесятины земли у кого-то подле самой дороги, посеял там овса, что ли, и караульщика посадил караулить. Как только скотина пойдет мимо, уж непременно какая-нибудь заденет или щипнет, - караульщик сейчас ее цап. Потрава! Ну, и берет штраф. Вот ведь шельма какая! А начнешь ему говорить, - помилуйте, говорит, что ж, ведь я человек небогатый; меня всякий может обидеть. Я этим только и кормлюсь. Ну, что вы тут сделаете с таким человеком? Остается плюнуть.

 За усадьбою пошли крестьянские зады, с гумнами и конопляниками; кузница, мельница на пригорке.

 - А вот сейчас будет дом тоже одного любопытного субъекта, - объяснял посредник. - Представьте, он что сделал: когда получен был манифест об освобождении ⁴, и он, разумеется, получил, прочел, потом сейчас же запер в стол и говорит своим людям: «Если кто-нибудь из вас да посмеет только пикнуть об этой воле, - запорю».

 Вправо показался помещичий дом, стоящий задом к лесу, выкрашенный дикою краскою с белыми разводами. Собаки выскочили со двора и бросились под лошадей.

 - Знаете что? - заедемте обедать к одному господину. Мне же кстати нужно к нему, для соглашения с крестьянами.

 Рязанов согласился; посредник велел ямщику завернуть на двор. На крыльцо вышла баба, с лоханкою, выливать помои.

 - Дома барин? - спросил ее посредник.

 - Дома, - сказала баба, выплеснув помои.

 - Ну, тоже и этот гусь хорош, - сказал Рязанову на ухо посредник, вылезая из тарантаса. – Наш брат, военный.

 В передней никого не было, только охотничий рог да волчья шкура висели на стене. В зале, среди комнаты, стоял сам хозяин, еще молодой человек, с подвязанной щекой, и жаловался на зубную боль.

 - Ничего говорить не могу, - сказал он, придерживая щеку. - Садитесь, пожалуйста.

 Посредник спросил его о деле и намекнул насчет обеда.

 - А я вот ничего есть не могу третьи сутки - зуб смерть болит. Впрочем, я сейчас велю.

 Подали водки и огурцов.

 - Вы бы выдернули, - посоветовал посредник.

 - Ммм... - застонал хозяин и замахал рукой. - Боюсь.

 Посредник вздохнул и выпил водки; Рязанов тоже выпил. Помолчали. Хозяин ходил по комнате и плевал в угол. Через час принесли битки и яиц всмятку. Поели.

 - Нельзя ли кликнуть мужиков? - спросил посредник.

 Кликнули мужиков, посредник вышел к ним на крыльцо и начал соглашать их с помещиком. Мужиков было немного, всего человек пять; однако они не соглашались. Посредник несколько раз входил в комнату, весь красный и в поту, выпивал наскоро рюмку водки и, закусывая черным хлебом, вполголоса говорил хозяину:

 - Ничего не поделаешь. Главное, этот, анафема, кузнец. Да вы прикажите его удалить!

 - Ах, да вы не слушайте их, делайте, что нужно, - отвечал хозяин, сходив предварительно в угол.

 Посредник задумался, пожал плечами и опять отправился на крыльцо, но через несколько минут вернулся, говоря, что мужики еще требуют лугов. Хозяин выслушал, не говоря ни слова, потом вышел на крыльцо, сделал из своих пальцев какой-то знак и молча показал его мужикам. Мужики посмотрели и тоже ничего не сказали.

 - Ну, что, православные, видели луга? - спросил их посредник, когда хозяин вернулся в комнаты.

 - Видели, - отвечали мужики.

 - Вот то-то и есть.

 Хозяин ходил по зале, придерживая щеку и покачивая головой из стороны в сторону. Вдруг он повернулся, опять вышел к мужикам и, сдвинув со рта повязку, сказал кузнецу в самую бороду:

 - Вот только что у меня зубы, а то бы я тебе показал. Моли бога, что зубы болят.

 Кузнец попятился.

 Соглашение продолжалось до заката солнца, и все-таки ничего из этого не вышло. Наконец посредник махнул рукой и велел подавать лошадей.

 Поехали. Стало смеркаться.

 - Куда ж теперь ночевать? - спросил у ямщика посредник.

 - Да в волостную, к Петру Никитичу. Больше некуда.

- Ступай к Петру Никитичу.

 - Там спокой, - заметил ямщик.

 - Что-о?

 - Спокой, мол.

 - Черта там спокой, - недовольным голосом сказал посредник. Он был расстроен; но, приехав в волостную, несколько успокоился действительно.

 Писарь, отставной солдат, собрался было спать. Зажгли свечку, послали за старшиной.

 - Поглядите, - говорит посредник Рязанову. - Сейчас придет Петр Никитич. Вот, батюшка, голова-то- министр! Что, нерешенные дела есть какие-нибудь? - спросил он у писаря, уже стоявшего навытяжке у двери.

 - Никак нет, васкродие.

 - Стало быть, все благополучно?

 - Точно так, васкродие.

 - Вот видите, - сказал посредник Рязанову, самодовольно улыбаясь. - Уж я наперед знаю, что у Петра Никитича все в порядке: ни одной жалобы, ни драк, ни пьянства, ничего.

 - Что же, тут общество трезвости, что ли? - спросил Рязанов.

 - Нет, какое там общество? Тут в третьем участке вздумали было крестьяне зарок дать (это еще до меня, впрочем), ну, и чем же кончилось? - передрали только их за это, больше ничего и не вышло. Теперь опять такое пьянство пошло, просто мое почтенье. А здесь нет пьянства благодаря распорядительности Петра Никитича.

 Писарь во все время неподвижно стоял у двери и только иногда подходил к столу, ловко плевал себе на пальцы и, расторопно сняв со свечи, опять уходил к двери; кашлять и сморкаться он отправлялся в сени.

В комнате было душно, маятник стучал медленно, поскрипывая и задевая за что-то, по стенам сидели мухи; на улице, далеко где-то, слышалось пение; в сенях кто-то возился и сопел...

 - А что, не залечь ли нам на боковую, - зевая, сказал посредник, но в это время, мерно стуча сапогами, вошел старшина, поклонился и стал среди комнаты.

 - Вот-с! Вот вам рекомендую, - показывая на него рукою, сказал посредник.

 Старшина, небольшой, плотный мужик, с проседью и спокойным лицом, еще раз поклонился и, заложив руки назад, молчал.

 - Ну, Петр Никитич, как у вас, все благополучно? - спросил посредник.

 - Все благополучно-с, - степенно отвечал старшина.

 - Что уж и говорить про тебя! Разве у тебя бывает когда-нибудь неблагополучно?

 - Случается-с.

 - Ну, полно!

 Старшина почтительно улыбнулся.

 - А насчет той бумажки, что я прислал, как? - подписали?

 - Подписана-с.

 - У тебя, значит, без сумления?

 - У меня этого нет-с.

 - Молодец!.. Нет, вот я вам про него расскажу анекдот, - говорит посредник. - Праздник тут был в селе; мужики, обыкновенно, перепились. А он, надо вам сказать, заранее их предупреждал: смотрите, говорит, праздник придет, пить можете, гулять сколько угодно; ну, только чтобы безобразия у меня не было никакого. Хорошо. Вот перепились мужики так, что многие валялись на улице. Он их всех велел подобрать и в анбар. На другой день у них, разумеется, голова с похмелья трещит. Петр Никитич мой ведет их к церкви, ставит на паперть на колени и по сту поклонов каждому велит сделать; молитесь! Я, говорит, вас наказывать не буду, а вот помолитесь-ка богу, чтобы он простил ваше вчерашнее безобразие! Ну, те, делать нечего, кладут поклоны, а он стоит да считает. Так, я вам скажу, мужики мне говорили: лучше бы, говорят, он нам по двадцати пяти розог дал, только бы не заставлял поклоны класть, потому, понимаете, с пьяной-то головой каково это? Да, молодец, молодец Петр Никитич, - говорил посредник, трепля его по плечу.

 Петр Никитич спокойно улыбался.

 - Ну, брат, как бы нам теперь постель состроить?

 - А я уж приказал там на дворе приготовить. Спокойнее будет-с.

 - Отлично, брат.

 - Приказов никаких не будет?

 - Нету, брат; какие там приказы? Вот завтра уж поговорим.

 Старшина пожелал спокойной ночи и ушел.

 - Ты, брат, тоже ложись, - сказал посредник писарю.

 - Слушаю, васкродие, - ответил писарь и повернулся налево кругом марш - спать. Посредник вышел. Рязанов посидел, посидел и тоже пошел на двор. В сенях кто-то бродил и шарил впотьмах.

 - Кто это? - спросил Рязанов.

 - Это я, - сказал посредник и запел: - тра-ра-та-та.

 Рязанов прошел на двор. Там под навесом была уже приготовлена постель. Он начал было раздеваться и вернулся опять в комнату взять пальто. В сенях он наткнулся на ямщика, которого посредник выпроваживал, говоря:

 - Шел бы ты себе, любезнейший, спать к лошадям!

 - А вот я зипунишко захвачу. Агафья, посто-кась, где он тут был, зипун-от, у меня? – говорил ямщик сонным голосом, отыскивая впотьмах зипун. - Ах, прóклят он будь! Вот он! Ты на что у меня зипун унесла? Агафья!..

 На другой день рано утром Рязанов сидел в комнате и пил чай, в сенях посредник разговаривал с мужиками; входил в комнату, прихлебывал из стакана чаю и опять уходил и все что-то горячился. Мужики возражали сначала, но потом стали стихать больше и больше, наконец совсем стихли; остался один угрюмый, монотонный голос, бесстрастно и ровно звучавший в ответ посреднику. Этот голос не умолкал. Посредник стал горячиться и кричать еще пуще - голос не умолкает... Вдруг...

 - Ах, ты!

 Бац, бац, бац - раздалось в сенях, и голос умолк. Тихо стало.

 Рязанов, не допив стакана, взял фуражку и вышел из комнаты. В сенях стояла толпа мужиков и взбешенный посредник; с полу вставал мужик, дико ворочая глазами... Поодаль, так же спокойно и самоуверенно, заложив руки за спину, стоял Петр Никитич.

 Рязанов вышел на улицу, завернул в первые ворота и нанял мужика довезти до Щетинина.

 К вечеру они приехали. Марья Николавна увидала его в окно, побледнела и выбежала на крыльцо.

 - Что случилось? – крикнула она, протягивая руки.

 - Да ничего, - спокойно отвечал Рязанов. - Он там драться стал... Ну, я и уехал. Бог с ним!

 Щетинин тоже вышел на крыльцо.

 - Что такое?

 - А то, что вот он... Приехал, - задыхаясь, говорила Марья Николавна.

 Она не могла скрыть своей радости.  

 Щетинин холодно поглядел на нее, потом на Рязанова и пошел в комнату.

© (составление) libelli.ru 2003-2020