В маульброннском монастыре, куда швабских мальчиков вот уже полтора
столетия помещают в качестве стипендиатов, изучающих, дабы стать
впоследствии протестантскими теологами, латынь, древнееврейский,
классический и новозаветный греческий, комнаты, где занимаются эти
мальчики, носят красивые, по большей части античные названия; что ни класс,
то "Форум", "Афины", "Спарта", а то и вовсе "Эллада". У двух стен этой
самой "Эллады" на небольшом расстоянии друг от друга помещается с дюжину
конторок, за которыми семинаристы готовят свои уроки, пишут сочинения, на
которых держат словари и учебники, а также фотографии родителей или сестер,
а в ящике вместе с тетрадками хранят письма от друзей и родителей, любимые
книги, коллекции минералов и материнские гостинцы, всегда присовокупляемые
к свертку с бельем, чтобы несколько скрасить скудную монастырскую трапезу
какой-нибудь баночкой конфитюра или сухой колбасой, склянкой меда или
куском ветчины.
Примерно посредине стены, под взятым в рамку и застекленным рисунком,
дающим классически-аллегорическое изображение идеальной женской фигуры,
которая и призвана символизировать Элладу, стоял или сидел за своей
конторкой году эдак в 1910 мальчик по имени Альфред, пятнадцатилетний сын
учителя из Шварцвальда, тайком пописывавший стишки и публично
превозносившийся на уроках немецкого языка за свои блестящие сочинения;
наставник класса нередко зачитывал их вслух как образцовые. Во всем прочем
Альфред, как это нередко бывает с поэтами, из-за чудаковатых привычек слыл
малым странным и не был в классе любим; вставал он по утрам почти всегда
последним в своей спальне и с превеликим трудом; единственным видом спорта,
которым он занимался, было чтение, на поддразнивания он отвечал то
язвительными выпадами, то обиженным молчанием и отрешенным уходом в себя.
Среди книг, которые он особенно любил и знал почти наизусть, была и
повесть "Под колесами", не то чтобы запрещенная, но не одобряемая
начальством. Альфред знал, что автор этой книги когда-то, лет двадцать
назад, тоже был семинаристом в Маульбронне и обитателем "Эллады". Он знал и
стихи этого автора и втайне мечтал пойти по его стопам, стать известным
писателем и поэтом, вызывающим раздраженные нападки мещан. Впрочем,
означенный автор повести "Под колесами" пробыл в монастыре и тем самым в
"Элладе" совсем недолго, он сбежал и несколько лет потом мыкался по свету,
пока не выбился в люди и не стал свободным художником. Что ж, пусть Альфред
не совершил пока такого прыжка в неизвестность - то ли из робости, то ли из
жалости к родителям, так пусть он останется семинаристом и даже, может
статься, будет во имя господа постигать теологию, все равно когда-нибудь
придет день, когда он одарит мир своими романами и стихами и воздаст
благородное мщенье тем, кто сегодня его притесняет.
И вот однажды после обеда, в так называемый тихий час, юноша открыл
крышку своей конторки, словно заветный ларец, хранивший рядом с баночкой
родительского меда его стихи и прочие манускрипты. Погруженный в свои
мечты, он принялся изучать многочисленные имена прежних пользователей
конторки, нанесенные чернилами, карандашом или нацарапанные перочинным
ножиком; все имена начинались на букву "Г", потому что конторки во всех
комнатах распределялись по алфавиту и выходило так, что на протяжении
десятилетий эта конторка служила семинаристам, чьи фамилии начинались на
букву "Г". Был среди них и почтенный Отто Гартман, и тот самый Вильгельм
Геккер, что преподавал теперь им греческий и историю. Как вдруг,
бессознательно разглядывая запутанную вязь старых надписей, он вздрогнул:
среди других на светлой доске красовалось написанное чернилами и не
устоявшимся еще почерком имя, которое он так хорошо знал и чтил, - с буквы
"Г" начинающееся имя того самого поэта, которого он избрал своим образцом и
кумиром. Стало быть, именно здесь, за конторкой Альфреда, этот удивительный
человек читал когда-то своих любимых поэтов и писал лирические опусы, в
этом ящике лежали его латинский и греческий словари, его Гомер и Ливии,
здесь он сиживал, строя планы на будущее, отсюда он отправился однажды на
прогулку, чтобы, согласно преданию, вернуться на следующий день пленником
местного егеря! Не чудо ли? И не знак ли ему, не перст ли судьбы,
указующий: и ты поэт, то есть нечто особенное, тяжкое, но редкостное, и ты
избранник, и ты станешь когда-нибудь путеводной звездой юных последователей
и их кумиром!
Альфред едва мог дождаться конца тихого часа. Наконец ударили в
колокол, и сразу кругом зашумели, закричали, засмеялись, задвигали крышками
конторок. Нетерпеливым жестом юноша стал подзывать к себе ближайшего
соседа, с которым до этого не очень-то и общался, а когда тот не поспешил
на его зов, вскричал в волнении: "Да иди же скорее - что покажу!" Тот не
торопясь приблизился, и Альфред, сияя от радости, предъявил ему свою
находку - автограф человека, обитавшего здесь двадцать лет назад и
оставившего по себе в маульброннском монастыре особую, весьма спорную и
отчасти скандальную славу.
Однако товарищ его не был ни мечтателем, ни поэтом, к тому же ему
надоели причуды соседа. Он равнодушно глянул на буквы, в которые упирался
указательный палец приятеля, отвернулся и сказал с насмешливым сожалением:
"Да это ты сам написал". Побледневший Альфред отпрянул, вне себя от досады
на такой отпор и на то, что не смог скрыть свою находку, а захотел
поделиться ею с этим Теодором. Его не понимали, он жил в другом мире, он
был одинок. И долго еще досада и разочарование терзали его душу.
О маульброннских деяниях и переживаниях Альфреда нам ничего более не
известно, сочинения и стихи его также не сохранились. Однако о дальнейшем
течении его жизни нам довелось в общих чертах узнать. Он благополучно
окончил обе ступени семинарии, однако в тюбингенскую духовную академию не
прошел. Теологию изучал без малейшего воодушевления, исключительно ради
матери. Добровольцем в первую мировую отправился на фронт, вернулся в чине
фельдфебеля. На церковной службе никогда не состоял, занимался коммерческой
деятельностью. В 1933 году не разделил великого опьянения, выступил против
гитлеровцев, был арестован и в заключении, очевидно, подвергся большим
унижениям, потому что после освобождения нервы его совсем сдали и он угодил
в психиатрическую лечебницу, откуда родственники не получали о нем никаких
известий вплоть до немногословного извещения о смерти в 1939 году. Никто из
однокашников по семинарии, никто из тюбингенского братства не поддерживал с
ним связь. И все же он не оказался забытым.
Случайно тот самый Теодор, его товарищ по Маульбронну и сосед по парте,
узнал печальную историю его не отмеченной успехами жизни с ее плачевным
концом. А поскольку любимый поэт и кумир Альфреда, автор повести "Под
колесами", был еще жив и с ним можно было связаться, Теодор, мучимый
желанием хоть чем-то облегчить совесть, решил сделать так, чтобы память об
этом даровитом несчастливце и его юношеской любви жила в этом поэте. Он сел
и написал тому самому "Г. Г.", что в незапамятные времена пользовался той
же, что и Альфред, конторкой в аудитории "Эллада", длинное письмо, в
котором поведал историю своего бедного маульброннского соученика. Ему
удалось настолько заинтересовать старика этой историей, что тот захотел
записать ее, чтобы память о семинаристе Альфреде жила еще какое-то время.
Ибо спасать, уберегать живое от тлена, бунтовать против бренности и
забвения - вот что, наряду с прочим, входит в задачу поэта.