----------------------
наши ссылки
ASIATIMES.RU web-дайджест азиатских новостей
ASIAPACIFIC
интересные статьи о странах АТР, восточный гороскоп, фэншуй, кухня, нравы, традиции
ASIANREFERAT
ссылки на азиатские ресурсы сети
ASIAFENGSHUI
Фэншуй - он и в Азии фэншуй
----------------------
контакты
ФОРУМ -
ГОСТЕВАЯ -

 

Проза
----------------------
Китай: революционная героика в произведениях 50-х годов
----------------------

Ван Юаньцзянъ
Мама
Руководителем нашего отдела была женщина по фамилии Фэн. Обращаясь к ней, мы ее так и называли: начальник отдела Фэн, а за глаза — сестра Фэн. Ей уже минул 51 год, она на два года была старше моей матери, поэтому слово сестра не совсем подходило. К тому же многолетняя подпольная работа состарила ее раньше времени. Короткие волосы на треть поседели, щеки запали, впереди выпал один зуб, и верхняя губа чуть-чуть провалилась. Когда она, читая бумаги, смотрела поверх очков, на ее гладком лбу собирались глубокие складки. Люди, приходившие к нам впервые, обычно не могли предположить, что именно она руководит этим важным учреждением. Ее скорее могли принять за мать кого-нибудь из сотрудников.
Однако мы на. нашего начальника смотрели, как на мать, не только из-за ее возраста, а еще и потому, что она, и как человек, была именно такой. Мы, молодежь, всегда любили развлечения. По вечерам танцевали, или катались на коньках, или, если уж садились за карты, то засиживались до полуночи. Спали до последней минуты, не успевали позавтракать, поэтому на ходу покупали лепешки и несли с собой в канцелярию, чтобы там перекусить. Когда она видела это, подходила к нам со словами: «Дай сюда». Брала лепешки и, подогрев их, наливала чашку кипятка и все вместе возвращала. В таких случаях и лепешки были горячими, и лицо горело, и на сердце было тепло.
Или еще. У нас было несколько страстных любителей баскетбола. Как только они слышали звонок окончания работы, сразу со всех ног бросались бежать на площадку. Она часто останавливала их, застегивала пуговицы, повязывала шарфом шею, а то и заправляла под шапку выбившиеся наружу волосы.
Такой была эта женщина. И день, и два, и месяц, и другой, и вей время она вот так внимательно заботилась о нас. Как будто мы были не подчиненн
ыми, а родными детьми. Зато если она болела или уезжала на совещание и не приходила в отдел, мы чувствовали как будто чего-то недостает; даже большой шутник Лао Хэ, который постоянно вызывал всеобщее веселье, целый день сидел молча.
Однако, хотя мы любили своего начальника той любовью, какой любят мать, кое-что в ней нам казалось странным. Каждый день, когда она приходила на работу, ее секретарь, полная девушка по фамилии Сунь, приносила ей официальные письма и бумаги, она всегда просматривала их и потом спрашивала: «Нет?» Секретарь кивала головой, Фэн поти
хоньку вздыхала, на лице на мгновение появлялось выражение скорби и разочарования, и она казалась нам еще более постаревшей.
И уж когда она ничего не спрашивала, то обязательно у нее в руках было письмо. Иногда присланное учреждением, иногда — частным лицом. Она сразу же торопливо читала его и тут же, обычно вздохнув, убирала в ящик письменного стола. Иной раз вставала со стула, подходила к окну и, задумчивая, стояла, глядя на улицу.
Что это? Странный характер? Или тайные заботы?
Следует признать, что мы очень мало знали о личной жизни и биографии нашего начальника. Я знал о ней лишь то, что она старый член партии, состояла в ней дольше, чем я прожил на свете. В прошлом многие годы работала в подполье в белых районах, занятых чанкайшиста-ми, в тюрьме просидела не меньше, чем я проработал за всю свою жизнь. Конкретного же я о ней ничего не знал. Иногда мы пытались рас-просить ее, но как только напоминали об этом, она говорила: «Нынешних дел не перескажешь, так зачем уж еще старое ворошить?» И мы в душе только недоумевали.
Эти сомнения продолжались долго, пока, наконец, не разрешились совсем неожиданно.
Случилось это во второй половине дня вскоре после праздника весны в 1954 году. Я
как раз стоял у рабочего стола начальника отдела, получая задание пойти на завод разобраться в его делах. В это время секретарь принесла анкету посетителя. Я искоса посмотрел на нее — самая обычная. Фамилия, имя: Лю Ипин; пол: мужской; возраст: 26 лет; должность: инженер металлургического завода Аныпаньского комбината; графа «по какому делу» заполнена необычно: для свидания.
Начальник отдела без внимания глянула на нее и отложила на стол, потом снова взяла, посмотрела. Подумав, сказал сама себе: «Ипин»... Вдруг она встрепенулась, слетела с места и моментально выскочила за дверь. Я был в недоумении, ничего не поняв, схватил с крючка ее пальто и бросился вслед за ней.

Когда она уже толкнула дверь приемной, я догнал ее. Там я увидел молодого человека в кожаном кепи и сером пальто, беспокойно шагавшего по комнате. Увидя начальника отдела, он быстро направился к ней. Но, похоже, они не узнали друг друга. Молодой человек пристально посмотрел на сестру Фэн, сказал:
— Вы...?
— Я Фэн Ци,— ответила она, на лице ее появилось выражение растерянности и радости, глаза не отрывались от лица этого человека, и шаг за шагом она приближалась к нему. Посмотрев в направлении ее взгляда, я увидел на его лбу, сбоку, маленький шрам. Молодой человек хватал воздух раскрытым ртом, но так ничего и не сказал, выхватил из кармана какую-то вещь. Это был детский наручный амулет красной кости. Фэн в смятении только крикнула: «Пинпин!» — и с распростертыми руками бросилась к нему. Он вскрикнул: «Мама!» — и оба крепко обнялись.
В тот же день, благодаря мне, новость о приезде сына начальника отдела разлетелась повсюду. Вечером наша молодежь, веселая, взбудораженная интересной новостью, пришла к начальнику отдела домой. Мать и сын, видимо, рассказывали друг другу о том, кто как жил в годы разлуки, но одно было странно: оба молчали и только смотрели на лист бумаги, лежавший на столе; у каждого в руке был карандаш. Что-то писали. Фэн, наверно, увидела наше удивление и, подводя нас по одному к сыну для знакомства, улыбнувшись, сказала:
— Он вырос в Советском Союзе и вот по-нашему плохо говорит. Эти слова еще больше заинтересовали нас, и мы разом попросили:
— О, это интересно, наверно, есть что послушать! Расскажите нам! Похоже, что настроение у Фэн сегодня было особенно хорошим и она кивнула головой:
— Хорошо. Раз вам это интересно, сейчас расскажу. Она подошла к кровати, села рядом с сыном, сказала:
— Ты тоже послушай,— и привычным для нас спокойным тоном начала рассказ о себе и своем сыне.
— Моему сыну столько же, сколько Сяохуану,— сказала она, показав на меня,— в этом году ему исполнилось 26 лет. В тот год, когда мы расстались, ему не было и шести. Шел 1933 год.
В то время я и его отец вели подпольную работу в городе Шаньтоу. После он был переведен в советский район в провинцию Цзянси, а малыш Пинпин остался со мною. Я должна была воспитывать его, да и для прикрытия конспиративной работы было удобно.
Официально я тогда была домработницей у одного хозяина цветочной мастерской. Топила печи, готовила пищу, стирала белье. Это занятие было очень удобно для моей работы. Утренними часами, когда я ходила за покупками для кухни, я могла заняться своим делом или связаться с ответственными партийными работниками, получить задание или доложить о проделанном. Но жить нам с сыном было тем не менее очень трудно, потому что в то время средств для подпольщиков отпускалось очень мало, и если только имелось официальное занятие, то нельзя было тратить партийные деньги для личных нужд. А получала я за свою работу гроши, едва хватало на пропитание. Да и теми иногда еще приходилось делиться, помогать людям, у которых положение в семье было труднее нашего. Я готовила людям мясо и рыбу, а сами мы всегда голодали. Иногда становилось невыносимо смотреть на страдание ребенка, и я давала ему остатки пищи хозяев. Но это еще полбеды, самым большим испытанием было постоянно зависеть от других. У хозяев тоже был сын, на год старше Пинпина. В те часы, когда он возвращался из школы и был дома, Пинпину немало доставалось от него. Он бил сына, оскорблял и унижал. Кто бы знал, сколько он перенес обид и страданий!
И все это приходилось терпеть, конечно, ради того, что я делала. Ребенок этого не понимал, а я понимала. Понимала, как невероятно возвышенно было наше дело, как высоко было наше человеческое достоинство.
В эти дни я неожиданно получила задание направиться в предместья города и там связаться с товарищем, командированным партией из Шанхая, который тайно был переправлен сюда через Гонконг. Я с трудом отпросилась у хозяйки, но из-за дальней дороги взять с собой сына не могла. Как раз так совпало, что мне выплатили деньги, поэтому я купила несколько лепешек, оставила их ребенку и ушла.
Домой я вернулась, когда уже стемнело. Переступив порог дома, я сразу увидела сына, лежавшего ничком на кровати с разбитой головой. Все волосы и лицо были в крови, он плакал всхлипывая. Увидя меня, бросился на грудь, сильнее заплакал и стал умолять меня: «Мама, уйдем! Уйдем отсюда!...» Перевязывая, я расспросила его, в чем дело. Оказывается, это тоже дело рук хозяйского сынка. Когда он вернулся из школы и увидел, что Пинпин что-то ест, он хотел отобрать у него, а мой малыш, конечно же, не дал. Тогда тот выхватил тушечницу и ударил ею Пинпина, пробив ему голову. Посмотрите! — она притронулась ко лбу Ипина*.

* Ипин-Пиипин — настоящее и детское имена сына Фэн.

Я снова увидел этот шрам и невольно представил себе всю ту сцену, даже кровь и слезы обиженного и униженного ребенка.
— Мне тогда, конечно, было и тяжело, и распирал гнев, но что поделаешь — нож был в руках хозяев. Для меня оставалось только успокоить сына: «Наивное дитя, не говори глупостей. Уйти — а куда уйдешь? Ладно, пойдем, мама возьмет тебя с собой на улицу поиграть».
На самом же деле я не смогла сделать для него даже это, нужно было выполнять задание: при мне находилась литература и крупная сумма денег, переданная старшим товарищем по работе, надо было быстрее отнести их в партийную организацию. Чтобы
избежать разоблачения, деньги и литературу я завернула в небольшой узелок, подвязала ребенку и повела его сначала в аптеку за лекарствами, а потом пошла на явочную квартиру.
Я уже говорила, что жили мы бедно и я никогда раньше не брала сына в город, боясь его возможных просьб. А тут пришлось. И что же? Только мы ступили на улицу, как этот шумный город сразу захватил все его внимание, особенно детские магазины. Мимо них он совсем не мог идти, не отрываясь смотрел на красочные игрушки и одежду на витрине, заглядывал мне в глаза. Наконец, набравшись смелости, сказал:
— Мама, купи!

— Детка, разве я тебе не говорила, что у мамы нет денег?
— Нет, мама, у тебя есть деньги, купи! — он упрямо тянул меня за полу.
Что делать? Ведь он же говорил о деньгах, которые я прятала под его одеждой. Могла ли я сказать ему правду? Сначала хотела отказать, но когда посмотрела на его перебинтованную голову, сердце смягчилось. Я невольно сунула руку в карман, схватила только что полученные деньги, сжала их в ладони..., и все-таки вытащила пустую руку. На что будем кормиться?
А тут сын снова говорит: «Мама, люди читают книги, а у меня их нет, люди... Мама, разве ты не говорила, что любишь меня?» Он заморгал, из глаз ручьем потекли слезы, они покатились по щекам, по дырявой замасленной рубашке, отскакивая от нее, так как она уже давно не впитывала влагу. Это меня растрогало до боли. Больше полугода гну спину на хозяев, а у ребенка такая изорванная одежонка. Все дети одинаковы. Только хозяйский сын ест, что хочет и хорошо одевается, читает книги, а мой... Ладно! Я стиснула зубы, взяла Пинпина, вытерла ему слезы, зашла в магазин и купила ему рубашку и два пряника. Посмотрела, а в руках осталось всего три с лишним мао*.

*Мао — одна десятая часть юаня, или 10 фыней.

Ну и шут с ними! Все равно ни туда, ни сюда, как-нибудь проживем.
Я снова обняла малыша и пошла к прилавку с игрушками. Выбирали мы очень долго, и не потому, что не нравились игрушки, а не хватало денег. Наконец остановились на ручном костяном амулете. Кости красные, так и горят. Посмотреть приятно, и прочные. Истратив последние деньги, я купила его.
На радостях одела Пинпину рубаху, закрепила на руку амулет и, когда увидела, с каким аппетитом он ест пряники, на сердце стало легко. Такое чувство может быть только у матери, не так ли?
То, что мы услышали, так тронуло нас, что никто не проронил ни слова. Все смотрели на нее, ожидая продолжения рассказа.
Но,— сказала она,— эти покупки, которые были тогда сделаны по доброму велению сердца, заставили меня раскаиваться 20 лет. И бывают же такие совпадения! На следующий день утром, после того, как я посетила с сыном магазин, во время встречи со старшим товарищем по работе я получила от него указание отправиться в Шанхай и захватить с собой литературу, а также материалы для Центрального Комитета. Он сообщил мне место явки в Шанхае и пароль, но денег под рукой не оказалось. Правда, он уже послал свою жену достать их, с таким расчетом, чтобы я зашла к нему за деньгами после обеда на следующий день. Он же обещал помочь мне сесть на пароход.
Получив задание, я быстренько побежала домой, попросила хозяйку отпустить меня к матери, которая якобы заболела, поэтому надо срочно выезжать. Уладив с этим, я сказала Пинпину:
— Детка, ты же хотел уйти отсюда, ну вот завтра мы и уедем. От радости малыш повис мне на шею.
— Мама, какая ты хорошая!
Не думалось мне, что работа в белых районах так полна неожиданностей. Когда я с вещами за спиной вместе с ребенком подошла к дому этого товарища, меня охватил страх. На окне, выходившем на улицу, были низко опущены шторы. Это пароль. Для нас он означал: здесь что-то случилось. Мне захотелось убедиться, что пришла беда, поэтому решила пройтись по улице дальше и возвратиться назад. Но уже через несколько шагов я увидела двух полицейских, выносивших из дома большой сверток, и девочку 3—4 лет, стоявшую на ступеньках перед дверью. Она плакала и звала мать и отца. Я догадалась, что это была дочь хозяев квартиры, которых, вероятно, увели полицейские.
Вскоре все ушли. Что делать? Взять девочку? А вдруг осталась засада. Пришлось пойти на риск. Послала за ней Пинпина. Он привел малютку, я прижала ее к груди и стала успокаивать. А на сердце как будто камень упал: как снова связаться с подпольем? Где взять денег? Вернуться к хозяйке и занять у нее? Но кто даст так просто, ни за что? Да и следовало ли появляться у хозяев, напрашиваться на лишние вопросы. Заложить вещи? А где они? Содержимым моего маленького свертка можно было еще кое-как прикрыть свое тело, а о продаже не могло быть и речи, даром отдашь — не возьмут. Вот тут я по-настоящему пожалела, что тогда поддалась настроению и на последние деньги купила ребенку рубашку, каюсь и до сих пор... Я подсознательно пошарила в карманах, проверила их в другой раз, и в третий — денег ни гроша. Лишь натолкнулась рукой на сверток с литературой, который был у меня на поясе. Это еще больше взволновало меня: как без денег сесть на пароход, как выполнить задание!
Оставалось попробовать проскользнуть незаметно. Я даже не подумала, что со мной двое детей. Контролер, естественно, не пустил нас, да еще обругал.
Я спряталась у причала и прождала вплоть дотемна, но счастливый случай так и не подвернулся. Раздался гудок — пароход отчалил.
Ведя за руку старшего, с меньшей на руках, я долго бесцельно брела вдоль берега. Дети, конечно, не знали, что у меня было на сердце. Один кричал: мама, я есть хочу, другая — тетя, дай хлеба. Да и не удивительно — ведь они целый день ничего в рот не брали.
Вижу, мы уже на окраине города, тут даже переночевать негде. По дороге я собрала корки банана и апельсин, верхушки сахарного тростника. Мы сели у двери одного большого дома, я отделила половину верхушек и отдала Пинпину, все остальное разжевала и кормила девочку. Помаленьку дети уснули, прижавшись к моей груди. Всю ночь я не сомкнула глаз.
Наступило утро, я как раз собралась идти искать пристанище, как вдруг отворилась дверь. Из дома вышла тетушка в фартуке с корзиной в руке, сразу видно — прислуга. Увидев нас, она спросила: «Вы зачем сюда пришли?»
Я вынуждена была соврать то же, что и своей хозяйке: «Мать тяжело заболела, хотела съездить в Шанхай проведать, да не села на пароход». На самом деле тревогу, которая была на душе, нельзя было сравнить даже с той, если бы действительно мама тяжело заболела. Но как только я сказала это, сердце невольно защемило и из глаз полились слезы, получилось совсем натурально.
Похоже, эта тетушка была доброй женщиной, она участливо спросила меня:
— И не можешь найти родных и знакомых, чтобы помогли?
— Нет!
Во время разговора проснулись дети и снова стали просить поесть. Вздохнув, тетушка вернулась в дом и вышла оттуда с большой чашкой каши, которую стала по очереди давать детям. А меня успокаивала словами. Я от души была признательна ей. Но откуда она могла знать, что у меня было на сердце. Мне нужны были только деньги, хотя бы немного денег. Я сказала:
— Тетушка, я знаю, у вас доброе сердце. Ничего от вас не утаю, нет у меня денег на дорогу!
— Это... это не легко уладить,— она задумалась, не видя выхода. Но, видно, и не хотелось ей оставить меня с моим горем. Она посмотрела на нас, погладила ребят, долго молчала, потом вдруг что-то вспомнила, спросила вполголоса:
— Еще вернешься?
— Вернусь? — Я не поняла смысла ее вопроса, потом неуверенно ответила.— Вернусь.
— Если еще вернешься, тогда все-таки есть выход, только... не знаю, стоит ли говорить о нем...
Услышав, что есть выход, я торопливо схватила ее:
— Помогите мне, тетушка! Помогите!
— Это...— как только я стала торопить, она еще больше заколебалась. Я снова подтолкнула ее.
— Если только дадите возможность мне с детьми сесть на пароход, я на все согласна.
— Троим, боюсь, не удастся. Не обижайся, сестра, ведь у тебя же двое ребят. Оставь одного у моего хозяина, возьми деньги и поезжай в Шанхай,— она взглянула на меня и выпалила одним духом,— боюсь только, что едва ли потом удастся тебе выкупить ребенка, как бы ты много ни работала и сколько бы ни заработала денег.
Вы знаете, что в Чаочжоу-Шаньтоуском районе многие тогда уходили на юг, рабочих рук не хватало. Поэтому существовал обычай — покупать детей. Их называли сыновьями и дочерьми, а фактически это была рабочая сила.
Это предложение было слишком неожиданным, в голове шумело, я не могла даже слова вымолвить. Тетушка, видя, что я молчу, вздохнув, сказала сама себе: «Эх, зря я говорила, нельзя так, разлучать ребенка с матерью...» — она потихоньку взяла корзину и ушла.
Я невольно потянула малышей в свои объятия. Дети как раз по очереди запускали в чашку руки и вылавливали оттуда остатки каши. Они испуганно посмотрели на меня. Я взглянула на одного, на другого. Девочка росла красавицей — живой портрет матери, но теперь ее отец и мать томились в тюрьме, и ей, пожалуй, уж больше не увидеть их. В память о товарище, во имя жертв революции я должна была во что бы то ни стало вырастить ее. Снова посмотрела на Пинпина. Рана на его голове еще не зажила, перевязана бинтом, от чего глаза казались больше, а переносица выше. У него была такая же, как у отца, манера смотреть на людей, ел он тоже, как отец. Я вспомнила, как его отец перед отъездом сказал: «Синьпин, ребенка оставляю тебе, заботы лягут на тебя одну, счастье тоже пока разделишь одна, а я все буду думать о нем!» Как же я теперь могу его оставить незнакомому богачу, чтобы над ним издевались?
Думала и так и сяк: может, пойти найти работу, потрудиться дней десяток или с полмесяца и, экономя на всем, скопить немного денег? Нет, не пойдет. Не терпит время. Может, пойти по дворам просить милостыню? Тоже нельзя, ведь со мной литература, как же с ней? Нет никакого выхода! И мои мысли снова возвращаются к тетушке, с которой недавно говорила. Сейчас можно было идти только этим путем, но... я не смела решиться. Я все думала и думала.
Вдруг раздался гудок, это пришел пароход из Шанхая. Этот гудок своим громовым басом как бы прикрикнул на меня: «Синьпин! А Синьпин! Ты уже шестой год в партии, почему же ты так бестолкова?» А в ушах стояли слова тетушки: «Боюсь, едва ли тебе удастся выкупить сына».
Я готова была решиться, и тут как раз вернулась тетушка. Со дна корзины она достала два пряника и подала детям, а мне сказала: «Не убивайся, сестра, такое уж время, трудно бедняку, женщине еще труднее... Так что подумай...»
Я больше не могла колебаться. Я схватила ее за отворот платья.
— Тетушка, пусть... пусть будет по-твоему! — казалось, эти слова сорвались не с моих губ. Из глаз моих вдруг хлынули слезы.
— В самом деле? — спросила она.
— В самом деле! — решительно подтвердила я, стивнув зубы.
— Значит, так и будет? Тогда я поведу ребенка в дом, покажу
хозяину.
— Угу! — я еще крепче сжала зубы, подняла тяжелую, как пудовая
гиря, руку и махнула ею в сторону Пинпина.
Тетушка нагнулась, взяла Пинпина за руку: «Пойдем, милый мальчик. Иди за мной, я дам поесть».
Примерно через час, ведя за собой моего сына, тетушка вышла из дома. В руках она держала три серебряных юаня и контракт на двух листах. Дитя мое! Прошел всего час, а мне казалось годы. Я не обратила внимания на деньги, снова схватила в свои объятия Пинпина. Тетушка вручила мне юани, специально подбросив их на руке так, что они зазвенели, а мне казалось, что не деньги звенят, а мое сердце.
Тетушка со слезами на глазах успокаивала меня:
— Скрепи сердце, сестрица, если только я буду здесь, никогда ребенка в обиду не дам.
Я с благодарностью кивнула головой, поставила оттиск пальца на контракте, взяла один из трех юаней и передала ей.
— Нас будет двое, на билет и еду нам хватит двух юаней. Эти деньги сохрани, если ребенок заболеет, будь любезна, попроси доктора вылечить его.
Я больше не могла сдержать себя, прижала к себе сына и громко заплакала. Малыш тоже понял, что я собираюсь уходить, схватил меня за платье и ни за что не отпускал. Тетушка развела его руки, стала уговаривать:
— Мама пойдет купит билет на пароход и сразу вернется. Потом обратилась ко мне:
— Ну хорошо, иди быстрей покупай билет! Навестишь старушку — поскорее возвращайся.
— Мама, купишь билет — сразу возвращайся,— повторил он.
Вернуться! Возможности вернуться были очень малы. Наконец я взяла руку ребенка, прижала к лицу, поцеловала и тут моя рука наткнулась на что-то твердое. Это был амулет. Я сняла с него одну кость, посмотрела в глаза сыну и, скрепя сердце, взяла девочку на руки и пошла.
Отойдя десяток шагов, я повернула голову. Большие глаза сына были полны слез.
Шагов через двадцать я опять обернулась. На этот раз увидела маленький вздернутый носик и скривившиеся губы.
Обернувшись еще через несколько десятков шагов, я увидела лишь белый бинт — слезы застилали мне глаза.
Больше я не осмелилась оглядываться назад, боясь, что не выдержу и вернусь. Я крепко обняла девочку, нащупала на поясе литературу и, устремив глаза на пристань, быстро пошла туда.
Когда я отошла довольно-таки далеко, услышала зов сына: «Мама!» Я слышала, как некоторые женщины вполголоса судачили: «У этой женщины, видно, каменное сердце!»
Милые сестры! Как мне объяснить вам!? У меня, как и у вас, есть сын, есть дочь, но у меня есть нечто другое.
Так я рассталась со своим сыном.
Фэн замолчала. В комнате стало очень тихо, только на улице завывал ветер, бросая в окна горсти песка. Хотя наша жизнь далеко не похожа на ту, что была в те годы, однако мы как бы увидели все это собственными глазами. Мы почти не дышали. Лао Хэ давно забыл о сигарете, которая сгорела почти до самых пальцев. Кто-то из девушек, всхлипывая, плакал.
Я посмотрел на начальника отдела. Она тоже, очевидно, представила картину прошлого, на морщинистом лице у нижнего края оправы очков остановились две крупные прозрачные слезы. Когда Ипин снова прикоснулся к ней, Фэн только тогда очнулась от воспоминаний. Она неловко улыбнулась и рассказала, что было дальше.
— Когда я приехала в Шанхай, партия сразу же направила меня в Советский район. Девочку я передала партийной организации, а найти Пинпина поручила одному из товарищей по подполью. Но до Советского района я не добралась. В то время враг как раз организовал против него пятый карательный поход, в городе свирепствовал жесточайший белый террор. Меня арестовали и под конвоем увезли в Нанкин. На этот раз я угодила в тюрьму не на день и не на месяц, а на несколько лет. Все эти годы, кроме тех невзгод и наказаний, которым в тюрьме подвергались коммунисты, мне пришлось еще одно выстр'адать: что с сыном?
В 1937 году, когда началась антияпонская война, я вышла из тюрьмы и сразу же уехала на север, в провинцию Шэньси. Только здесь я узнала, что вскоре после моего ареста, товарищ, которому я поручила найти сына, тоже был арестован и погиб.
Но я не теряла надежды. Все время, ежечасно, ежеминутно я не переставала думать о нем, искать пути, как найти сына. Когда я узнала, что его отец в 1940 году погиб в провинции Шаньси, а девочка, которую я увезла с собой в Шанхай, тоже погибла в освободительной войне, я стала думать о нем еще больше. Во время антияпонской войны я просила товарищей по подпольной партийной работе помочь найти сына, но безрезультатно. После победы я сама отправилась искать его. Я узнала, что его хозяин был помещик, который во время земельной реформы сбежал в Гонконг. Но я не переставала думать о Пинпине и все искала и искала.
Вдруг, как видите, вчера он сам приехал. О своей жизни он мне только что рассказал. Партия все-таки вызволила его. Тот товарищ передал мою просьбу Шаньтоуской партийной организации, и она помогла мне, его нашли и привезли в Шанхай. Так как я тогда как раз сидела в тюрьме, его передали на воспитание одной женщине. После ее командировали в Советский Союз на учебу. В пути опять-таки нужна была маскировка, и она взяла моего сына с собой в Советский Союз. Те из товарищей, кто знал историю с моим сыном, сидели в тюрьме, да и мою кличку часто меняли, поэтому тогда ни они, ни сын не могли связаться со мной.
В 1949 году, после освобождения, сын приехал в Китай, искал меня, но не нашел. На этот раз он вернулся совсем, чтобы участвовать в строительстве нового Китая. Он обращался в ЦК и, наконец, нашел меня.
Она невольно притянула к себе руку Ипина, глубоко вздохнула: «Двадцать лет! Целых двадцать лет! Спасибо нашей партии! Я потеряла его, партия нашла и вернула, советская мать воспитала его. Теперь он снова вернулся ко мне! Что касается того, как его воспитывала советская мать, пусть Ипин сам нам расскажет».
Так закончила она свой рассказ.
В комнате помаленьку наступило оживление. Нас, конечно, очень интересовало, как рос и учился Ипин в Советском Союзе, но, к сожалению, уже было очень поздно. Мы смотрели на Ипина. Он тоже впервые услышал о жизни своей матери и своем детстве. Взволнованный, он снова прижался к матери, тихо сказал:
— Мама!
Фэн кивнула головой и тоже прильнула к нему. Лао Хэ закурил еще одну сигарету, сильно затянулся. Ему, видно, хотелось, чтобы эти счастливые минуты были бесконечны, он спросил:
— Товарищ Ипин, а как будет по-русски «мама»? Ипин смущенно улыбнулся, посмотрел в лицо матери:
— Ма-ма!
Мама! Это лучшее в мире слово. Дочери и сыновья многих стран и народов называют этим возвышенным словом самых близких им людей. Все мы невольно повторили это слово. Потом, словно сговорившись, громко назвали начальника отдела: «Ма-ма!»
Она засмеялась, потом Ипин. И мы тоже. Смех выплеснулся за окно и разнесся далеко в ночной тишине столицы.

----------------------
Жизнь после смерти: (китайская проза) /Пер. с кит. и сост. Г. А. Кашубы. — Мн.: МППО им. Я. Коласа. МПФ «Красная звезда», 1996

 

Ван Юаньцзянь
Песнь
Прошло ровно трое суток, как мы забрались в этот безлюдный девственный лес. В октябре леса Восточной Маньчжурии всегда мрачные и холодные, а осень 1935 года наступила, как нам показалось, несколько раньше обычного. Уже давно пожелтел тростник, на сгнившую листву, накопившуюся за многие годы, лег толстый слой новой. Ветер, налетавший с озера Ханка, словно бесчисленными огромными руками раскачивал верхушки деревьев, срывал иглы сосен, оставшиеся листья и сухие ветки, разбрасывая их как попало и делая этот предвечерний лес еще более диким и неуютным.

Ван Юаньцзянъ
Мама
Руководителем нашего отдела была женщина по фамилии Фэн. Обращаясь к ней, мы ее так и называли: начальник отдела Фэн, а за глаза — сестра Фэн. Ей уже минул 51 год, она на два года была старше моей матери, поэтому слово сестра не совсем подходило. К тому же многолетняя подпольная работа состарила ее раньше времени. Короткие волосы на треть поседели, щеки запали, впереди выпал один зуб, и верхняя губа чуть-чуть провалилась. Когда она, читая бумаги, смотрела поверх очков, на ее гладком лбу собирались глубокие складки. Люди, приходившие к нам впервые, обычно не могли предположить, что именно она руководит этим важным учреждением. Ее скорее могли принять за мать кого-нибудь из сотрудников.

Ван Юаньцзянъ
Оставшиеся
В июле 1935 года в бою у Жанкоу я был ранен. В то время легкое ранение, небольшая потеря крови считалось обычным явлением в Красной Армии.
Но я в тот раз получил ранение при несколько необычных обстоятельствах.

Ван Юаньцзянъ
Семь спичек
С рассветом дождь прекратился.
Климат наших степей странный. Вам только что светили луна и редкие звезды — и вдруг налетает холодный ветер, откуда-то выползают темные тучи, которые в короткое время плотно заволакивают небо, мгновенно разражается проливной дождь, град величиной с каштан начинает густо низвергаться на землю.

Ван Юаньцзянъ
Три путника
«Надо непременно дойти до того небольшого деревца и уж там отдохнуть»,— решил про себя политрук Ван Цзивэнь, глядя на стоявшее впереди дерево, до которого оставалось 400—500 метров. Солдаты отрядов, которые прошли раньше их, оборвали с него листья и съели, на голых ветках беспризорно болталось лишь несколько сухих листочков.

 

TopList Rambler's Top100