Стен Стуре вызвал из Андорфа мастера Андреаса и заказал ему вырезать из дерева для украшения Стокгольмского собора такую великолепную статую, которой бы не было равных на всем Севере.

Мастер Андреас был с виду человек властный и сильный, с доброю улыбкой и с крепким рукопожатием. Роста высокого, умеренной полноты. Волосы его, в которых уже пробивалась седина, делились от лба до макушки прямым пробором на две равные половины, как на изображениях Христа. Глаза у него были с поволокой и отличались странным свойством: взор их как бы уходил вглябь, а не смотрел на того, с кем мастер Андреас беседовал. Так, по крайней мере, казалось его друзьям, и они частенько говаривали, хлопая его по плечу: “Мастер, где витают твои мысли? Ты глядишь на нас, но не видишь нас.”

Мастер Андреас много странствовал на своем веку и не раз опоясывался мечом, чтобы попытать счастье в бою, но был набожен без высокомерия и охотно посещал церковь. Многие, однако, замечали, что он никогда не преклонял колен перед изображениями святых дев и жен, а только перед святыми мужами, и носил под одеждой на шейной цепочке образок св. Георгия Победоносца.

Поселился он у Бенгта Гаке, музыканта при дворе Стуре. Бенгт всего год как женился на шестнадцатилетней девушке и зажил своим домом.

Бенгт Гаке был молод и мечтателен: пока на небе светила луна, он не в силах был лечь в постель. Лицо у него было детское, с выпяченной нижней губой; белокурые волосы ложились по плечам, а за поясом торчал маленький, словно игрушечный, кинжал. Бенгт сразу полюбил гостя, и они скоро стали такими друзьями, у которых не было тайн друг от друга.

Однажды вечером Бенгт пригласил мастера Анреаса в погребок ратуши, где они и уселись на одну из самых дальних скамей, чтобы им никто не помешал. Бенгт Гаке запустил пальцы в волосы и подпер голову ладонями.

— Ты знаешь, мастер, - начал он, - что у нас в стране междоусобицы? Многие не прочь избавиться от Стуре и вновь признать датского короля. Вот с какой целью здесь уже вербует людей Яков Ульфсон. И мне он сулит полный кубок рейнских червонцев, если я сумею переманить на его сторону наших музыкантов; если ты захочешь помогать мне, поделим золото пополам.

Мастер Андреас засмеялся:

— Мало касаются меня ваши распри, но будь даже каждая ягода рейнских лоз слитком чистого золота и предложи ты мне их все, и тогда бы не сманил меня с пути чести и правды.

Лицо Бенгта Гаке прояснилось, и он весело прищелкнул пальцами:

— В том, что я сказал, не было и тени правды, но надо же испытать нового друга.

— И ты думаешь, что сердце человеческое испытывается деньгами? Будь уверен, для этого нужно мерило куда тоньше. Но кругом начинают прислушиваться, дивясь нашему перешептыванию. Поговорим о чем-нибудь другом.

— Подслушиванием у нас в городе занимается по-настоящему только один человек.

— Кто же?

— Столяр Гориус. Ты не знаешь столяра Гориуса?

— Нет.

— Да его, собственно, никто не знает. Мало кто даже видел его. Его никогда и нигде нельзя застать – ни дома, ни на улице; он целый день разнюхивает дела ближних и знает все, что творится.

— То есть – где пахнет деньгами?

— Напротив. О деньгах он и не думает. Он удостаивает своим бдительным вниманием любовные истории… Вот и побеседуем о любви; тогда можно говорить громко и вовлечь в беседу других. О любви все говорят охотнее всего. Я счастлив в любви и не без сожаления оставляю свою хозяюшку Метту даже на один вечер. Любовь – это сад, окруженный столь высокими стенами, что из-за них видно лишь то, что выше земли, а весь остальной внешний мир закрыт.

Мастер Андреас ответил:

— Ты веришь в любовь, друг мой! Любовь – это плоть. Пойди к мяснику, и увидишь любовь, распластанную, разрубленную на куски.

— Ты, однако, охотно проводишь время с женщинами, как я заметил.

— Столь же охотно провожу я время в лесу среди деревьев и цветов. Они себе красуются, не мешая моим думам.

— Дай мне жить моими мечтами и сохранить верность жене.

— Мужу красивой и молодой жены не с чего быть вероломным. Любовь прежде всего – страстное влечение к юности и красоте. Не говори о любви там, где нет юности и красоты, иначе ты окажешься лгуном. Правда, встречается нежная и неизменная преданность, которая и в седой старости озаряет своим вечерним сиянием двух супругов, но это уже нечто другое, куда более высокое, нежели любовь. Это – цветок, а любовь – только семя, быстро плесневеющее и загнивающее в рыхлой, нечистой земле. Дотрагиваясь до семян, берегись запачкать перчатки. Знаешь что? Желая испытать человека, я завожу с ним, вот как сейчас с тобою, разговор о любви. Если новый знакомец, не слушая, смотрит перед собой в пространство, то я знаю, что имею дело с действительно хорошим человеком. Если же он, наоборот, начинает подмигивать и шептаться, я знаю, что ему не следует доверять. Такой человек может оказаться опасным наушником на службе, плохим семьянином и предателем в кругу друзей.

— Но ведь я, а не ты, мастер, заговорил о любви.

— Да, но я навел тебя на этот разговор и теперь взвешиваю тебя. Ты весь ушел в свою любовь. Это показывает, что ты человек не вредный, но не создан для великих дел, - иначе тебя не стала бы мучить такая задержка и помеха на пути!

— Мастер Андреас, перестань хулить чувство, которое для меня – все.

— Все, говоришь ты. Значит, у тебя ничего не останется, если чувство это догорит и обратится в пепел. А рано или поздно это должно случиться. Я привык иметь дело с формами, линиями и циркулем, и я знаю, что такое любовь. Это – овал колена. Это – полушарие груди. Об это полушарие певец с отчаяния ударяется лбом, и лира его звучит. Это и смешно, и в то же время раздирает сердце. Ужасен тот день, когда эта пышная округлость начинает ссыхаться и не совпадает больше с моим циркулем. Здоровье и красота стремятся к размножению на благо и процветание человечества. Что было бы хорошего, если бы дряблось и бесформенность, плоская грудь и багровое лицо зажигали тоже страстное желание? Но, говоря о любви, люди лгут себе и другим из страха и трусости, и я сам разделяю их ужас и бегу любви, как великого несчастья.

— Ты рассуждаешь, как монах.

— Я поступаю так, потому что монахи правы. Но подожди, мы еще успеем поговорить об этом.

Мастер Андреас встал и оглядел посетителей, наполнявших погребок. На нем была темная и простая одежда, он имел привычку по временам сжимать железный циркуль, засунутый за пояс.

— Кнехты, музыканты и ремесленники! – начал он. – Вы слышали наш разговор, и вот что я хочу сказать вам. Полно вам распевать непотребные песни и гоняться за женщинами, ибо недалеко то время, когда мы повалимся на скамью, разбитые и умирающие, раскаиваясь, что не сумели получше использовать свою жизнь. Я ненавижу чувственную любовь, так как она является нам вечной помехой в делах и лишает нас власти над самими собой и нашими поступками. Я сам женат, но оставил жену и детей дома, и если среди вас найдутся честные сердца, то ударим по рукам и заключим свободный и безымянный союз для сохранения чистоты душевной и телесной в честь и славу самим себе.

Кое-кто из завсегдатаев погребка захохотал и загорланил в ответ, но большинство отодвинули в сторону кружки и кувшины и окружили Андреаса.

— Ты боишься, - заговорили они, - что суетные мысли помешают твоей работе над задуманной скульптурой, которая обещает быть великолепной. Да будет благословен тот день, когда нам доведется поклониться ей в нашем храме. Что бишь она должна изображать? Говорят, святого Георгия Победоносца, избавляющего царевну от дракона? Избавление девственно-прекрасного шведского королевства от когтей чужеземных разбойников!

— Так думает Стуре, друзья мои, но я могу творить только по своему замыслу.

Бенгт Гаке вскочил с места и обнял мастера Андреаса и поцеловал в обе щеки.

— При свете фонарей все вы говорите льстивые речи, - сказал он, - но мне плохо верится в чистоту ваших сердец, когда вы в потемках. Другое дело мастер Андреас: он весь проникнут волей и силой, потому и произведение его должно выйти могучим. И все мы должны дружно охранять его покой. Его дружба будет для меня святыней до последнего часа моей жизни. Давайте ему свои лживые обеты целомудрия. У меня есть для него дружеский дар получше, который скрепит мою веру в него. Я дам ему лучшее свое достояние в мире. Метта, хозяюшка моя, будет стоять перед ним, когда он приступит к изображению девы, дабы оно превзошло красотой все, что он создал до сих пор во время своих долгих странствий…

И все принялись восхвалять Бенгта Гаке за его дружеский обет и пожимать руки мастеру Андреасу. Вслед за тем колокола зазвонили к вечерне, и все разошлись.

Двор Бенгта Гаке был расположен на острове Чепплинг, и мастер Андреас устроил свою мастерскую в одном из пустых лодочных сараев на берегу, у самой воды.

Через слуховое окошко к нему влетали осы и пчелы, а когда он стоял наверху лестницы, работая над верхнею частью изображения, которое резал из цельного убового обрубка, то видел мачты кораблей и позеленевшие медные крыши замка. За сараем. Подельше на берегу, расположен был двор Бенгта, обнесенный четырехугольником жилых строений. Ни кустов, ни деревьев там не росло, зато трава была такая густая и высокая и так усеяна желтыми и белыми цветами, что андреас прозвал двор “Возвращенным раем”.

Каждое утро Бенгт Гаке, сидя на галерейке, разучивал марши и танцы, нередко прерывая игру, чтобы откинуть с лица прядь белокурых волос. Часто раздавался и голос Метты. Когда ей нужно было позвать кого-нибудь из слуг, она никогда не утруждала себя поисками, а сразу принималась кричать во весь голос с того места, где была. И даже стоя перед мастером Андреасом, как образец для фигуры царевны – коленопреклоненная, с мантией на плечах, с молитвенно сложенными руками – она нет-нет да громко окликала кого-нибудь из своей челяди. Это очень забавляло зрителей, которые всегда толпились в дверях сарая, интересуясь работой, а может быть, просто пользуясь случаем полюбоваться на хозяюшку Метту. Приходили подчас и очень знатные господа, и всем им мастер Андреас говорил, что сам никогда не устает любоваться Меттой, каждый день открывает в ней новые прелести. Она была и в самом деле вечно новая. То вдруг увлечется каким-нибудь новым блюдом, и целую неделю в доме не подается ничего другого, пока блюдо вдруг, так же неожиданно, не исчезнет из обихода навсегда. То по целым дням не расстается с мужем и распевает под его игру или вместе с ним слагает песни о любви, отрадном приюте сердец. А то никакие мольбы не могут заставить ее издать хоть единый звук. То она готова часами стоять на коленях, изображая царевну и утверждая, что ничего не может быть веселее, то вдруг примется прыгать и плясать, как расшалившееся дитя, для которого несноснее всего стоять или сидеть смирно. И за что бы она ни принималсь, всему отдавалась с одинаковым жаром и с пылающими щеками. Но бывало и так, что она бросалась ничком на траву и заявляла, что ей жизнь немила.

— Такова уж я есть, - говорила она, - и хочу, чтобы все знали, какова я без всяких прикрас.

У мастера Андреаса всегда находилось извинение и оправдание всем ее причудам, и Бенгт Гаке слушал его с сияющим взором. Когда же мастер Андреас измерял Метту своим циркулем и объявлял, что все художники – негодные ученики перед небесным творцом, Бенгт Гаке чувствовал себя счастливейшим человеком, достойным всеобщей зависти, уходил и играл так, что звуки разносились далеко-далеко.

Но по-настоящему работал мастер Андреас собственно только по ночам, при свете висевшего под потолком фонаря; тогда он с особым рвением брался за резец и нож и работал над драконом и грозным витязем, а на фигуру девы набрасывал темный покров.

Понемногу он пристрастился работать по ночам и днем принимался за работу ненадолго. А то и вовсе не брался.

И Бенгт Гаке стал холоден и неприветлив с женой, и часто во время трапез, которые раньше проходили весело, супруги затевали спор из-за пустяков, и оба уходили из-за стола, оставляя мастера Андреаса одного. В комнате все было по-прежнему: по полу были разбросаны цветы и ветки можжевельника, очаг увит зеленью, на деревянных тарелках лежали крендели и пряники, но веселье отлетело прочь. И к мастеру Андреасу Бенгт Гаке переменился – стал необходителен и вспыльчив.

— Метта, - сказал он однажды ночью, когда ему не спалось. – ты только красивая кукла, которая вскоре надоедает мужчинам. Ты все еще веришь в лбюовь, Метта? Знаешь ли ты, что такое любовь? Это – круг… круг… Я не могу тебе объяснить этого, но ты бы послушала мастера. Он ненавидит любовь, потому что боится ее; только несчастные, подобные мне, поклоняются тому, что их покорило.

— Я бы с удовольствием слушала твои речи, Бенгт Гаке, если бы ты не так шепелявил.

Он сбросил меховое одеяло, сердито накинул на себя одежду и направился в сарай. Войдя туда, он смутился и стал теребить свой пояс. Потом, чтобы заняться чем-нибудь, спустил с потолка фонарь и поправил фитиль.

— Ответь мне на один вопрос, мастер, - начал он. – Почему ты прикрыл деву темной пеленой?

Мастер Андреас словно не слышал, продолжая так усердно работать над драконом, что только щепки летели во все стороны, но, когда Бенгт повторил свой вопрос, он ответил:

— Для меня борьба между рыцарем и драконом самое главное.

— В золотых доспехах, с поднятым мечом, святой Георгий вонзает в дракона копье, а позади стоит на коленях спасенная дева. Благородно произведение твое, мастер, и чудовище, поверженное в прах среди черепов и костей, становится, благодаря твоему искусству, день ото дня все ужаснее и страшнее.

— Но тебе доставляло больше удовольствия смотреть, как я работаю над девой?

— Ее образ был для меня понятнее, да и ты сам был мне понятнее тогда. Почему тебе наскучила Метта? В твоих глазах горит теперь адский пламень, искры его летят на меня, и я не могу больше чувствовать себя счастливым и радостным.

Мастер Андреас отложил нож и взялся за долото и молоток, но едва успел подержать их в руках, как тоже отложил в сторону.

— Бенгт, ты большое дитя. Поменьше вимай моим словам и живи своей любовью, пока она еще жива.

— Как же она кончится?

— Как началась. Во лжи и страхе. Не началась ли она, подобно недугу, бессонницей и стеснением в горле?

— Да. приблизительно так. А потом Метта вдруг стала такой богомольной…

— Она и раньше была искусной лицемеркой?

— Кто? Метта? Она была воплощенной искренностью. Но ради того, чтобы видеться со мной…

— …ей пришлось научиться лгать?

— Да, и она достигла в этом совершенства.

— И обманывала мать?

— Матери у нее не было в живых. Но у нее был отец, были братья и подруги… И, кроме того, она была почти помолвлена с другим… одним словом, ты понимаешь…

— И он был честный человек, не правда ли? Видишь ли, любовная история состоит в большинстве случаев из трех участников: одного честного человека и двух воров. Помнишь ты песню о королеве и оруженосце?

Бенгт Гаке поднял фонарь на прежнее место и запел вполголоса:

Старик был король, был стар он и сед,
Зато королева была в цвете лет!

— Так поется всегда, Бенгт, но можно спеть и по-другому. Только конец всегда одинаково печален:

Стара королева, стара и седа,
Король с молодыми сам молод всегда!

И подобные вещи воспеваются и дурачат нас, заставляя проливать слезы.

— Тут и есть над чем плакать, мастер. Но я еще верю в любовь, и если эта вера когда-нибудь обманет меня, то, я уверен, не пройдет после того и году, как голова моя поседеет и темная пелена застелет мой взор, который уже не в состоянии будет отличать зиму от лета.

Мастер Андреас стоял, отвернувшись, бессильно опустив руки, а Бенгт Гаке, продолжал говорить:

— Когда я, бывало, по вечерам играл у господина Стуре и потом шел домой и видел свет в окнах моего дома, я чувствовал себя богаче всех в мире, так как обладал всем, чего жаждала моя душа. Придя домой, я подбрасывал в очаг дров, садился и смотрел на пустые стулья вокруг стола, в особенности на твой стул и на стул Метты, и представлял себе, что мы все сидим тут, как всегда, за трапезой. И я начинал говорить с вами о нашем счастье, о любви, о дружбе, плавно и красиво, как никогда. Я не смел играть, боясь разбудить Метту и помешать тебе работать, но, когда избыток счастья теснил мне грудь, я выходил на галерею и пел так тихо, чтобы никто-никто не слыхал, даже столяр Гориус. Летнею порою, как теперь, звезд на небе так мало, что их можно перечесть, и, одиноко гуляя взад и вперед, я давал им имена в честь каждого из нас троих.

Он запахнул одежду.

— Спокойной ночи. Мастер. Я вижу, что мешаю тебе своей болтовней и что тебе не терпится спровадить меня. Не так бывало прежде.

По его уходе мастер Андреас схватил с полки кувшин с водкой и лихорадочно припал к нему. Затем он осторожно накинул пелену и на рыцаря, присел на пол и задумался… Так он и заснул, прислонясь спиной к цоколю группы.

Все следующие дни Бенгт Гаке почти не показывался дома. И однажды, когда он после вечеринки у господина Стуре засел в погребке ратуши, мастер Андреас обратился к Метте, сидевшей с ним за ужином.

— Метта, нам уже невесело живется вместе. Словно черная тень встала между тобой и Бенгтом. И ко мне относится он не по-прежнему. Что случилось?

— Видно, плохо знаешь ты мужчин, хоть и считаешь себя умнее всех, мастер, - ответила она, облокотившись на стол и подперев подбородок сложенными ладонями. – Я устала, устала, устала. Горе тому, кто пренебрегает мной!

— Ты говоришь о Бенгте?

— Да.

Мастер Андреас почти с отеческою лаской погладил ее по волосам.

— Ну, ну, Метта. Будь откровенна со мной. Разве я обидел тебя чем-нибудь или злоупотребил когда твоей дружбой? Докажи, что считаешь меня достойным твоего доверия.

— Не знаешь ты мужчин, повторяю я. С тех пор, как ты перестал восхвалять меня на весь мир, Бенгт не видит во мне ничего, кроме недостатков.

— Или он хочет, чтобы мы, в утеху его тщеславию, все трое ринулись прямо в пропасть? Я решил, что лучше обратиться вспять, раз земля начала гореть под ногами.

— Пока другие восхваляли мою красу, он не в силах был глаз отвести от меня, и я часто по ночам слышала, как он пел о счастье любви. А теперь он сравнивает меня с куклой, которая скоро надоедает и которую бросают. Я не могу питать добрые чувства к тому, кто разлюбил меня. Я слова молвить не успею, как сердце мое леденеет от одного холодного взгляда. Такая уж я уродилась. Он растоптал мое сердце, и я растопчу его.

— Понимаю, беда пришла.

— Но ты не понимаешь мужчин, в последний раз говорю тебе. Он хочет видеть, как ты изнываешь от любви к его жене и в поте лица бьешься из-за нее с драконом.

— Странное желание женатого человека и друга.

— Скорее надо сказать: простое и естественное. Многого ли стоит добыча, за которой никто не гонится? Вот камень, о который разобьется его и моя жизнь.

— И наша с ним дружба. Клянусь Богом, она искренна. И ей суждено разлететься вздребезги только потому, что чувство чести вовремя остановило меня, не дало мне заглядеться до слепоты на твое юное лицо!

— Молчи, молчи, не говори так, если не хочешь мне зла, мастер. Мне почудилось, кто-то крадется во дворе.

— Вероятно, столяр Гориус.

— Берегись этого человека! Многим пришлось по милости его языка таскать камни для городской мостовой или угодить на виселицу.

— Что за странная луковица в лунном саду любви этот столяр Гориус! Но, видно, и среди апостолов и рыцарей любви должен найтись свой Иуда. Радуйся, если не найдется тринадцати… Каков он с виду, этот всезнайка?

— Говорят, у него карие глазки… но еще никто не признался, что видел его.

— Бойся я его хоть напловину так, как боюсь собственной совести… Бенгт – мой друг.

— Однажды он слышал, как ты в задумчивости сказал про себя, что красота преходяща, а чистое сердце вечно. С того часа он презирает тебя и сомневается в твоем вкусе и дарованиях.

— Так вот награда за добродетель! А если бы мы обманули его?

— Он нас убил бы.

Мастер Андреас отошел от нее и присел на чурбан перед очагом, словно там пылал огонь, хотя на очаге лежали только свежесрезанные зеленые ветви.

— Так вот она старая излюбленная песня о муже, жене и вздыхателе! Метта, кто раз попал в эту песню, тот запутался в лабиринте, откуда нет выхода. Нет. один выход ест – вспять. То есть собрать свои пожитки и уйти.

— А твоя работа?

— Да… из этого лабиринта нет выхода… если ты не рожден вором и не приспособился лазить в окна. Нередко во время своих странствий я замечал, что карманные воры и шулера особенно искусны в любовных делах. Только тот, для кого обмануть все равно что выпить стакан воды, сумеет выпутаться из таких затруднений. Кто такие, по-твоему, все эти молодые господа, которые подпирают стены сарая, когда я работаю, и подмигивают тебе за спиною бенгта Гаке? Кто они, как не воры, слишком богатые, чтобы красть деньги?.. Итак, меня и тут преследует моя вечная судьба!

— Вечная? Так ты уже не раз запутывался в этом лабиринте, наш великий мастер Адреас, так усердно громящий чувственную любовь и грех сладострастия?

— Я таков же, как и все, как и все.

— Может статься, и ты умеешь лазать в чужеи окна? Лицемерно втерся ты к нам. Теперь маска спала.

— Не потому ли я лицемер, что открыто ненавижу силу, которая вдохновляет мой взор и наделяет его способностью отличать прекрасное, но в то же время отрывает меня от задач моей жизни и толкает в ряды обманщиков? Но не слушай меня. Я говорю, как человек, много раз любивший на своем веку. Такой человек подобен нищему страннику. Однажды ему посчастливилось припасть к источнику с более чистой и свежей водой, чем где бы то ни было, и он вкусил около этого источника недолгий, но истинный отдых. С тех пор его все и тянет опять на то место, он все ходит и ищет его. “Вот оно”, - думает он каждый раз, нагибаясь к новому источнику, но с каждым разом вода оказывается все более темной и мутной, и мало-помалу он убеждается, что к первому источнику ему уже нет возврата.

— Мастер, ты говоришь как человек в горшей крайности, доведенный до отчаяния.

— Скажи лучше коротко и ясно: как мужчина.

— Так сердце знает любовь, полную и счастливую, только раз в жизни, один-единственный раз, и быстро минует для него этот короткий летний месяц любви?

— И когда этот летний месяц минует, закрой свое сердце наглухо и живи для чего угодно, только не для любви.

— Вот до чего дошел ты?

— Я? Растопчи меня подобно сорной траве!

— Мастер, довольно ты работал над драконом и грозным витязем. Иди со мной и докончи деву.

— На дворе уже смеркается, Метта. Надо взять с собой фонарь.

— Темные дела боятся света.

— Набрось хоть плащ, Метта: с моря дует свежий ветер.

— Я закутаюсь в плащ с головою на случай встречи с кем-нибудь. А ты сними сапоги. Застигнутым врасплох приходится убегать неслышно.

— Прокляты мы – и ты, и я.

Они вышли в полумраке, но рука об руку. Между ними оставалось широкое пустое пространство, а с моря дул свежий ветер.

Бенгт Гаке вернулся домой на следующее утро и привел с собой всех музыкантов Стуре с их женами и дочерьми. Он не спал всю ночь, и глаза его слипались, но, когда он подвел гостей к сараю и увидел, что мастер Андреас снова принялся за скульптуру девы, сняв с нее темную пелену, которая и покрывала теперь дракона и витязя, глаза его заблистали. Он медленно обошел вокруг изображения, пытаясь сохранить равнодушный вид, и собирался было обойти вторично, но вдруг круто повернулся и прошептал:

— Мир тебе, дорогой мастер! Хорошо, что мы с тобой недавно ночью поговорили по душам, как добрые друзья, - я вижу, к тебе вновь вернулась настоящая радость творчества.

Мастер Андреас уже накладывал краски на лик девы и покрывал золотом корону. А в толпе зрителей слышалася восторженный шепот. Никто в Швеции еще не видывал изображения краше!

Бенгт Гаке пошел в дом за Меттой, но она заспалась до позднего утра и сидела теперь на галерейке, бледная и нечесаная. Не глядя на него, она ковыряла ногтем прогнившее дерево перил. Он привстал на цыпочки и погладил ее по руке.

— Не сердись на меня, сердце мое, за то, что я последнее время, сам не знаю с чего, был не в духе. Позабудь обо всем и сойди вниз постоять для мастера. Лик девы и твой схожи, как две капли воды, и я горд и счастлив. Но еще больше я рад тому, что это работа честных рук мастера Андреаса, которого я люблю, словно отца и брата.

И так как Метта не двигалась с места, он взял ее руки в свои и продолжал говорить:

— Оправься, Метта, надень свой воскресный наряд и ожерелье. Да прикажи слугам вынести на луг скамьи и стол и накрыть его для гостей – надо нам почтить мастера. Пусть он сядет посередине между тобой и мной.

— Хоть бы раз в жизни еще мне почувствовать себя такой счастливой, какой я вошла в этот дом!

— Сегодня один из твоих пасмурных дней, Метта. Ты никогда не бываешь одинакова, но переливаешься, подобно самоцветному камню. Переменись еще разок и заблести радостью и весельем!

— Ты прав. – сказала она, вскочив с места. – Я никогда не бываю одинакова и теперь я хочу радоваться, радоваться, радоваться…

И Метта повытащила из ларцов и шкапов все. что было у нее лучшего, и когда появилась в полном наряде, Бенгт сам завязал на ней ожерелье и поцеловал ее.

Приплясывая, спустилась она рука об руку с мужем по лестнице и принялась помогать слугам расставлять скамьи и накрывать стол, обвила каждую деревянную тарелку гирляндой цветов и сама позвала гостей к столу, а мастера Андреаса усадила рядом с собою.

Когда она налила ему вина, он заразился ее необузданным весельем, вскочил на скамью и , прижав кубок к сердцу, заговорил о “возвращенном рае” и о солнчной дорожке, которая искрилась на воде меж немецкими торговыми кораблями. Но захотелось ему пошутить с бедою, подобно бродячему вору, который мимоходом завязывает узел на веревке виселицы, и он добавил:

— Теперь одного только не хватает.

Музыканты с любопытством дернули его за рукав.

— Чего же именно, мастер?

— Столяра Гориуса.

— Ха-ха-ха! Нечего сказать, кстати!

— Вам следовало бы пригласить его сюда, чтобы дневной свет хоть раз ударил ему в глаза. А я бы показал ему, как под рукою мастера оживает лик девы.

— Берегись, мастер! Этого человека опасно приглашать. Не успеет свечереть, как ему будет известно даже число приборов на столе.

Пока же мастер шутил с гостями, Бенгт Гаке вывел из стойла своего коня, надел на него серебряную уздечку и покрыл его попоной с длинными кистями. Затем посадил на коня одного из своих дворовых отроков, вручил ему большой рог, растворил настежь ворота и так хлопнул коня ладонью по бедру, что тот, фыркая, взвился на дыбы.

— Слушай, мой мальчик! Смело труби в рог и скачи прямо к господину Стуре. Скажи ему, что ты послан славным мастером Андреасом собщить радостную весть: завтра, в праздник Благовещения, скульптуры, которые заказывал и щедро оплатил господин Стуре, будут готовы к водружению в церкви. А вам, друзья и собратья, - обратился он к друзьям под звуки рога, - вам, как добрым музыкантам, я предлагаю первым долгом выпить по старому обычаю за наш славный цех!...

— Пьем за наш славный цех! – повторили гости, подымая кружки.

— А вторую кружку подымем за мастера Андреаса и за его почти оконченную работу. Настанет время, когда Метта, седая и старая, будет сидеть у очага и чесать шерсть. И каждый раз, входя в церковь, я буду видеть свою невесту, единственную женщину, которую я когда-либо любил от всего сердца. Она будет стоять там на коленях со сложенными руками, вечно прекрасная и неизменно верная.

— Вечно прекрасная и неизменно верная! – повторили гости.

Зате поднялась Метта:

— Я тоже хочу поблагодарить тебя, мастер. Позволь мне поцеловать твою руку.

Но он вскочил со скамьи и отступил на несколько шагов. Нижняя губа его дрожала, и, сам того не замечая, он опрокинул свою кружку, так что вино полилось на его башмаки.

— Нет, нет, Метта.

Другого ответа он не нашел, потеряв всякую власть над собою, как только перестал смеяться.

— Лицо его подергивается, - шептались меж собой гости. – Ему не терпится вернуться к работе.

После трапезы гости группами поспешили опять к сараю, многие – даже не сняв деревянных кружек для вина с длинными загнутыми ручками, надетых на шею, словно ярмо. Они не могли думать ни о чем, кроме скульптуры. И вот они сдернули пелену с дракона и, при виде обглоданных черепов и костей, завели серьезные разговоры о грехе и смерти.

Мастер Андреас распределил между зрителями работу по раскраске чудовища и подставки, но никому не дозволил коснуться рыцаря и девы. Он стоял с красками и позолотой на самом верху лестницы, а внизу перед ним была коленопреклоненная Метта в голубом плаще и с распущенными волосами…

— Розы и лилии! – шепнул Бенгт Гаке мастеру Андреасу, указывая на ее ланиты, нежные, как цветы яблони.

Не получив от мастера ответа, он поднялся к нему по лестнице.

— Ты не успел еще позолотить зубцов на короне девы. Позволь мне сделать это, дай мне самому в благодарность за все, чем она была для меня, увенчать ее невинную головку.

Мастер Андреас нахмурил брови и побледнел, чувствуя, что весь холодеет и боится упасть. Он пложил руку на голову Бенгта и попытался заставить его спуститься:

— Нет, нет, Бенгт Гаке!

Но гости оставили свою работу и столпились около лестницы, крича наперебой:

— Почему ты не хочешь позволить ему этого? Смирись, мастер! Если кто достоин увенчать прекрасное изображение Метты, так это тот, кому она отдала свою молодую жизнь, невинность и верность.

Другие говорили:

— Ты устал, мастер, спустись вниз и дай любящей руке возложить вечный венец на главу девы. Мы все собрались сюда ради произведения, созданного во славу Божию и добрым людям в назидание.

Мастер Андреас все сильнее опирался на голову Бенгта но тот все-таки поднял ее и, глядя на мастера, произнес уверенно и твердо:

— Нет, не я один. Не я один. Мы вместе увенчаем ее, мастер и я, двое верных друзей. И когда мы с Меттой будем покоиться в забытой могиле, золотой венец этот будет блистать даже под слоем пыли, и собравшиеся в церкви мужья скажут своим женам: “Видите? Это венец чистой и верной любви!”

— Проси меня о чем хочешь, - пробормотал мастер Андреас, - только не об этом.

Гости побросали инструменты, и ропот их становился все громче и горячее.

— Мы считали тебя за человека с чистым и добрым сердцем, мастер! Но ты возгордился. Разве Бенгт Гаке не друг тебе больше? Недаром, видно, по городу ходят странные слухи.

— Слухи?

Мастер Андреас попытался было опять засмеяться дерзко и заносчиво, но губы его не слушались. Тогда Бенгт Гаке снял со своей головы его руку и встал рядом с ним на самую верхнюю ступеньку.

— Ты не искусен в деле и не сумеешь позолотить венец, - сказал мастер Андреас.

— Так поучи меня.

И гости подхватили:

— Так поучи его своему искусству, мастер!

— А если он погубит мою работу?

— Любящие руки не могут погубить великое произведение.

— Кто же здесь решает – он или я?

— Не ты и не он, а мы, потому что в нашей церкви будет стоять твое произведение. Мы приняли тебя с распростертыми объятиями, открыли тебе наши дома и сердца!

— Вы сделали это ради моего имени и искусства.

— Честь и слава твоему искусству, но мы хотим теперь духовно освятить твое произведение.

— Вы думаете, это будет освящением воистину?

— А сам ты как думаешь?

— Оставим на сегодня работу.

— А посланный, который поскакал к Стуре с вестью, что изображенное будет готово к завтрему? Дай-ка этому господину ложное обещание, и увидишь, он сумеет отплатить.

Гости со всех сторон окружили скульптуру.

Тогда мастер Андреас принялся обучать Бенгта Гаке и одновременно вместе с ним золотить корону, но рука мастера так при этом дрожала, что сам он оказался наименее умелым, и ему пришлось переделать свою работу. Когда Метта взглянула наверх, то закинула сцепленные руки за голову и воскликнула:

— Словно солнце светит на корону! Какой блеск!

Мастер Андреас не смел встретиться с нею взглядом и осторожно протирал шелковым платком зубцы золотого венца, пока Бенгт Гаке не кончил своей работы.

— Она права, - заговорили гости. – Словно солнце светит на корону. Какой блеск!

Бенгт Гаке обнял мастера Андреаса и помог ему спуститься с лестницы.

— Твоя работа окончена.

Мастер Андреас, тяжело присев на один из дубовых обрубков, поднял с пола и положил себе на колени деревянный молоток.

— Работа окончена, - сказал он, - ступайте с миром, добрые люди, и оставьте меня одного.

Ни единого облачка не было на небе в день Благовещения. Шесть маленький косматых лошадок повезли скульптуры святого Георгия Победоносца и дракона в собор. В городе звонили во все колокола, а шествие открывал Бенгт Гаке со своими трубачами и барабанщиками. По обе стороны колесницы сверкали алебарды и шлемы, а сзади следовали знатные господа и рыцари, словно составляя свиту новоизбранного владетельного князя. Вот колеса загромыхали по деревянным доскам Северного моста, и Стуре, смотревший из замковых окон, крикнул народу:

— Помните Брукенберг, шведы? Помните нашу песнь о Георгии Победоносце?

Тут поднялись такой шум и крики, что гул прокатился далеко за город, и, когда отроки, державшие лошадей под уздцы, обернулись к монастырю святой Клары, им померещилось, что там все еще клубится пыль вокруг павших датских воинов, и вспомнилось, как господин Кнут Поссе схватил знамя Данненброга и с такой силой всадил его верхушкой в землю, что древко сломалось, а он наступил ногою на белый крест. И чем больше думали они о той долгой битве, тем с большей гордостью и достоинством вели коней. Когда же ребятишки, сидевшие на перилах моста, увидели разинутую окровавленную пасть дракона, то со страху подняли плач и разбежались.

— Где же мастер Андреас? – спрашивали люди. – Где он? Мы хотим на руках внести его вслед за его произведением.

Скульптуры установили рядом с алтарем святого Георгия, и скоро вся церковь наполнилась толпами народа, которые дивились произведению, уходили и сменялись новыми.

До самого вечера длились давка и сутолока. Под конец лампады не в состоянии были преодолевать темноты, клубившейся под сводами, и заупокойные свечи в железных подсвечниках у дверей догорели до половины, но золотые доспехи святого Георгия и венец девы и в полумраке блистали по-прежнему. Монахи и монахини, францисканцы и доминиканцы, проходили вереницами, преклоняли колена, крестились и уступали место крестьянам, прибывшим в город ради завтрашнего базара, одетым в меха и шаркавшим деревянными башмаками по церковным плитам. Горожане, чувствовавшие себя здесь дома, отваживались подходить к самому алтарю и шептались между собой о сходстве Пречистой девы с хозяюшкой Меттой. Они сразу узнавали ее волосы и красивые очертания лба.

— Где же мастер Андреас? – спрашивали все. – Воистину, он сама скромность, если избегает почестей в день своего торжества.

Когда в монастыре св. Клары пропели вечерний псалом, Бенгт Гаке заглянул в сарай. Как там стало пусто, когда скульптуры увезли! Пол был усеян стружками и инструментами, в углу валялся голубой плащ Метты, а за стенами шумела вода.

Но мастер Андреас сидел на дубовом чурбане у стены, точь-вточь, как вечером накануне, и Бенгт Гаке, подойдя к нему, заметил, что мастер как-то постарел и словно высох.

— Бог помог мне докончить мою работу, но теперь Его терпение истощилось, - проговорил он.

— Это силы твои истощились, вот и все, мастер Андреас. У тебя целый день крохи во рту не было для подкрепления плоти. Теперь все твои старые друзья и множество новых ожидают тебя в погребке ратуши.

— Ты все еще друг мне, Бенгт Гаке?

— И ты еще спрашиваешь?

— Лучше бы тебе не знавать меня никогда. Если хочешь мне добра, возьми этот молоток и хвати меня по виску так. чтобы я тут же свалился мертвым.

— Ты болен и сам не знаешь, что говоришь.

— Вот молоток. Возьми и ударь с размаху. Уж если кому сделать это, так именно тебе. Поверь моему слову, ты совершишь доброе дело.

— Разве хорошо убивать?

— Да. если рука убивающего является орудием кары Божьей.

— Мастер, тебе еще есть для чего жить, если даже тебе не суждено больше создавать произведений, как то, которое ты уже дал нам.

— Не для чего мне жить, - разве только для стыда и покаяния. Но это совсем не по мне. Я не знаю, друг ли я тебе больше; едва ли... но если ты мне друг, то окажи мне последнюю услугу и убей меня.

— Дай сюда молоток.

Бенгт Гаке взял молоток и швырнул его в открытую дверь с такою силою, что он полетел прямо в воду.

— Клянусь святым Эриком! Если тебе так уж хочется сидеть тут со своими думами, то и сиди себе на здоровье.

Мастер Андреас вскочил, побежал за Бенгтом и ухватился за него в дверях:

— Не бросай меня! Не хочу я оставаться в твоем доме один на всю долгую ночь.

— Или ты стал бояться темноты?

— Не темноты, а деяний тьмы.

— Ничего не понимаю, но если тебе на сердце легли тяжелые камни, стряхни их с себя хотя бы на эту ночь. Дай мне руку и пойдем. По-настоящему мне, пожалуй, следовало бы отвести в монастырскую больницу, но мне сдается, что стоит тебе выпить пару кружек доброго вина и посмеяться от души, как ты снова станешь человеком.

— Да, Бенгт, если мне удастся хорошенько посмеяться, я стану опять человеком.

Они пошли по двору в потемках, рука об руку, осторжно пробираясь по мокрой траве; но, когда подошли к калитке, мастер Андреас остановился:

— Ты ничего не слыхал?

— А что мне было слышать?

— На галерейке что-то зашуршало, словно волочился по полу кусок тяжелой материи.

— Это. Верно, Метта полюбопытствовала взглянуть – удалось ли мне уговорить тебя провсети вечер с друзьями.

— А если бы я не пошел с тобой?

— Тогда она узнала бы, что я ушел один.

— Поспешим.

— Ты же сам остановился.

Они пошли дальше между дворами, многие из которых сгорели и были заброшены со времени последней войны. На одном из пепелищ, где зола и угли хрустели под ногами прохожих, кучка нищих и прокаженных развела огонь в уцелевшем очаге. Нищий с костылем и деревяшкой вместо ноги рассказывал товарищам, как он на этом самом месте помогал хоронить убитых датских воинов. Оба ночных прохожих подали ему милостыню, он поблагодарил и посоветовал им не преминуть посмотреть в городском соборе новые великолепные скульптуры, поставленные на память этой победы.

Местами почва была такая топкая, что путникам приходилось перебираться по камням и мосткам. Слева от тропинки и мостков струился поток, обдававший брызгами их платья. У Северных ворот стража внимательно осмотрела их при свете фонаря, прежде чем пропустить, но в городе по всему видно было, что день праздничный: все еще были на ногах, и на крутых спусках переулков гулко раздавались шаги и немецкая речь, одетые по-праздничному купцы и их жены возвращались с факелами и фонарями с цеховых пирушек. А все вывески были украшены зеленью.

Скоро мастера Андреаса встретили радостные приветствия вышедших ему навстречу друзей, которые и окружили его, чтобы проводить в погребок ратуши; но он так рассеянно отвечал на их приветствия. Что их даже взяло сомнение: узнает ли он их, и опять они обратили внимание на его затуманенные глаза, устремленные как бы вглубь его собственной души, а не на собеседника. Проходя мимо собора, все остановились, и Бенгт Гаке указал на красноватую искру, светившуюся в окне.

— Взгляни на эту искру, мастер. Это ты зажег ее. Это рукоятка меча святого Георгия Победоносца блестит при свете неугасимой лампады. И в темноте он все бьется с драконом, с ненавистною тебе греховную плотью.

Мастер Андреас выпустил его руку и стал чертить носком башмака по камням, словно ища решение давней загадки.

— Ненавидеть плоть… - начал он: - это все равно, что сказать: я ненавижу воздух, ненавижу воду, ненавижу свой собственный глаз. К чему тут ненависть? Это слово, сказанное в минуту гнева, - и ничего больше. Или я заблуждался?.. Святому Георгию придется сложить оружие?.. Пламя, сверкающее в пасти дракона, есть вечное божественное пламя?

— Он переутомился от непосильной работы и окончательно свалится, если не поспешим увести его с собою, - шепотом обратился Бенгт Гаке к окружающим.

Но те не решались подступить к мастеру, и он продолжал говорить неуверенно и медленно:

— Во тьме я блуждал, и темна и загадочна была моя речь. Ненавидеть любовь… Нет, я ненавижу обман в любви. Лживого и пронырливого татя, который не выносит дневного света. Сначала он подкрадывается подобно маленькой, скользкой ящерице… Бенгт, Бенгт, поди сюда! Видишь, вон там… в углу, возле того серого дома?

— Вижу, вижу, мастер. Это не кто иной, как нехт, который собирается влезть в окошко к своей зазнобушке… Я даже могу назвать его имя.

— Ну, кто же он?

— Сначала он был простым мужиком и звался Медведищем. Но в битве при Брукенберге он шел впереди коня Стуре. Это храбрец из храбрецов, и ты не порочь его.

— И он столь же честен, сколь храбр?

— Да, будь уверен. Мы люди чести.

— Но когда дело коснется любви, то брат обкрадывает брата, сестра сестру, приятель приятеля, и ваши герои по-разбойничьи влезают в окна.

— Ворота, должно быть, заперты.

— Так ему бы пройти мимо, как честному человеку.

— Легко сказать!

— Или хоть выбить стекла в окне во всеулышание… да, сначала эта воровская ящерица кажется такой маленькой, пугливой и забавляет тебя своим вилянием… но мало-помалу растет, обрастает крыльями и когтями и своим ядом может запятнать самый светлый доспех. Она превращается в дракона, который поднимается из грязи и праха, чтобы терзать и разрушать, и в конце концов вокруг нее валяются одни обглоданные скелеты существ, которые были когда-то детьми света…

Со стороны главной площади послышались громкие крики, и ночные сторожа устремились туда. Мастер Андреас оглянулся и словно тут только уразумел, сколько друзей вышло ему навстречу. Он знаками дал понять тем, которые были позади, чтобы они не отставали, и быстрым шагом двинулся в гору. Площадь была загромождена базарными навесами, ларями, корзинами и распряженными лошадьми, которые спокойно жевали овес, рассыпанный на дне телег, но мастер Андреас уверенно прокладывал себе путь, шагая через валявшиеся на земле мешки.

У самого входа в погребок ратуши ночные сторожа изловили оборванца-нищего и притиснули его к столбу, поддерживавшему навес. Нищий дрожал всем телом, бормотал что-то невнятное и всячески старался вырваться.

— Чем провинился этот бедняк? – спросил мастер Андреас, показывая жестом, что хотел бы помочь ему.

— Это не твое дело, - ответили ночные сторожа, - хотя, как мы видим, ты сам мастер Андреас.

— Отпустите его или скажите, в чем он провинился?

— Он украл.

— Что же он украл? Чужое счастье или чужую честь?

— Он взломал один из базарных ларей.

— Зачем?

— Он говорит, что три дня не ел, а в ларе был хлеб… Но вольно же ему было ломиться с такой силой, что ставень отвалился и грохнулся на камни. По всей площади гул пошел.

— И таких воров вы сажаете в тюрьму?.. Отпустите его.

Но тут из толпы протянулась рука и указала на мастера Андреаса, а чей-то голос одновременно крикнул:

— Мастер! Ты сам вор, обманувший свего лучшего друга с его женой.

Мастер Андреас так порывисто отшатнулся, что шляпа скатилась с его головы.

— Кто осмеливается утверждать это?.. Пусть выйдет вперед!

— Он уже скрылся, - ответили сторожа.

— Кто же это был? – спрашиваю я!

— Это был столяр Гориус.

— Столяр Гориус…

— Полно кичиться, мастер! Нам, ночным сторожам, хорошо известно что творится во дворе, когда ты вдвоем с молодкой Меттой… Весь город знает это, все, кроме самого Бенгта Гаке… Так всегда бывает.

Бенгт Гаке распахнул дверь в погребок, так что свет от фонарей и свечей ярко осветил мастера Андреаса.

— Скажи, что это клевета, мастер! Скажи твердо и спокойно – и все поверят тебе.

— Скажи! – воскликнули музыканты и кнехты, столпившиеся в дверях погребка. – Ты хороший человек и не способен на измену. Ты сделал нас лучшими людьми и был для нас словно провидение. Мы верим твоему слову.

Бенгт Гаке потянулся к нему, словно желая обнять его:

— Скажи… спокойно и твердо.

Мастер Андреас опустил голову иотвернулся от света.

Воцарилась глубокая тишина.

Один из сторожей почти приник ухом к устам мастера и слышал, как он тихо и прерывисто шептал про себя, словно творя молитву:

— Святой Георгий! Если любовь твоя к прекрасной деве способна только сделать тебя вором, то вложи меч свой в ножны и ступай своей дорогой, но если ты искренен в душе, то подними забрало и пред лицом всего света выйди на бой с ящерицей, из которой выйдет дракон!

Ночной сторож не понял его и покачал головой, но мастер Андреас уже ступил на порог погребка и крикнул туда:

— Дайте сюда оружие… Бенгту и мне! Другого выхода не остается.

— Ты разбил жизнь двум людям, - простонал Бенгт Гаке и тут же ударил мастера Андреаса несколько раз кинжалом в грудь.

Прислонясь к дверному косяку. Мастер Андреас прижал руку к смертельной ране, и кровь засочилась между его пальцами.

— Все кончено для меня, и голос мне изменяет… Не обрушивайтесь ненавистью и проклятиями на мою память, словно на память великого преступника. Это было бы слишком великой честью, - я был слишком похож на вас самих… Ходите в церковь, смотрите на мое произведение и просите у Бога сил владеть светлым мечом витязя.

Он тяжело упал на землю и остался недвижим; никтоиз окружавших не пожелал поддержать его голову или прикоснуться к нему.

Сторожам было сказано:

— Убили вора.. Ваше дело убрать его труп.