| |
Этой весной мы были в Нормандии в моем шикарном жилище, тем
более шикарном, что после двух лет, в продолжение коих там
немилосердно текла крыша, нам удалось наконец ее починить. Разом
исчезли тазы под потолочными балками, исчезли капли ледяной воды,
срывавшиеся в ночи на наши расслабленные сном лица, исчез под ногами
губчатый коврик - новая действительность нас пьянила. И тут-то мы
замыслили перекрасить ставни, которые из рыжих превратились в
грязно-каштановые, а потом и вовсе в серо-буро-малиновые. Это лихое
решение имело свои непредвиденные психологические и спортивные
последствия.
А именно следующие.
Приятельница одного нашего
друга (когда я говорю "мы", то имею в виду завсегдатаев этого дома,
составивших нечто вроде очень закрытого клуба, - помимо прочего,
закрытого и для практических навыков), итак, приятельница одного
нашего друга знала югославского художника, в высшей степени
разумного, весьма даровитого, который не гнушался малярничать, чтобы
заработать себе во Франции на хлеб. Жизнь его была полна
превратностей, о которых здесь не место распространяться. В
общем-то, это было и экономическим решением, ибо всякий знает, что
местный народец содрал бы за покраску дюжины ставней три шкуры, - и
моральным, ведь Яско (так звали югослава) был в этот момент на
финансовой мели. Да здравствует Яско! Он вроде бы приедет с другом,
который тоже рисует, и со своей молодой женой (останься в Париже,
она сильно бы там заскучала). И вот они уже у нас, все трое, милые,
разговорчивые, любители телевизора - приятные гости. Ставни
постепенно становятся что надо, правда, очень постепенно.
Не знаю, почему, но в один роковой день разговор - после трех
недель интеллектуального трепа - перекинулся на рыбную ловлю. Яско
любил рыбачить, и он хранил о своих югославских рыбалках самые
нежные воспоминания. Я тоже что-то такое щебетала о ловле на мушку,
но если не считать трех плотвичек, лет в десять выловленных по игре
случая в реке моей бабушки, и одной дорады, пойманной как-то
хмельной ночью в бухте Сен-Тропез, то что я умела? А мы заводили
себя, заводили... Фрэнк Бернар, писатель и мой друг, чьи речи
вертелись обычно вокруг Бенжамена Констана или Сартра, внезапно
открыл форель в своем лицейском прошлом. Короче, на следующий же
день мы оказались в магазине рыболовных принадлежностей, обсуждая с
самым серьезным видом сравнительные достоинства червей, крючков,
грузил и удилищ. Потом уже у камелька втроем изучали указатель
приливов и отливов. По мнению Яско, рыбу надо было атаковать к
самому концу прилива. Таковых было два: в час ночи - он полностью
отпадал, и в одиннадцать тридцать утра. Мы остановили свой выбор на
последнем, и в полночь ровно были в постели, предвкушая грядущие
уловы.
Мы, разумеется, совсем забыли, что Нормандия - местность
здоровая, спокойная, где тяготеют к таким видам спорта, как верховая
езда, теннис, ну и баккара"* (а это - если сердце здоровое). Раз
никто из наших знакомых не рыбачил, значит, тому была причина. И
если завзятыми рыболовами были лишь те, у кого наличествовала лодка,
то причина была и здесь. Но когда это даешь себе труд обдумать все
досконально? Вдобавок ко всему я еще хотела блеснуть перед мадам
Марк, сторожихой, посмеивающейся над нашими планами, а Фрэнком,
должно быть, слегка овладел комплекс Хемингуэя.
*Баккара - карточная игра.
Итак, в это утро, под проливным дождем мы погрузили наши
рыболовные снасти и наших земляных червей в автомобиль да в придачу
- смех! - корзину, чтобы было куда складывать рыбу. Стоило немалых
трудов просунуть удилища в окна, после чего автомобиль начал
походить на подушечку для булавок. По дороге Фрэнк полудремал,
художника и меня распирало ликование. Пляж был враждебен, пустынен,
холоден.
Пришлось вначале помаяться с насаживанием червей на
крючки. Фрэнк заявил, что его печень не выносит такого рода зрелищ,
да и мои действия не выдавали человека, привычного к этой операции.
Яско уладил все сам. Потом он торжественно воздел руку и забросил
свою наживку. Мы внимательно наблюдали за ним, чтобы побыстрее
освоить его технику (я уже вроде упомянула, что история с дорадой не
оставила у меня никакого отчетливого воспоминания). Раздался свист,
и крючок упал к ногам Фрэнка. Яско пробурчал что-то насчет
французских удилищ - куда им до югославских - и вновь повторил свое
движение. Увы, Фрэнку обязательно нужно было наклониться, чтобы
подобрать крючок... Ухарским движением Яско тут же вонзил ему эту
загогулину в мякоть большого пальца. Фрэнк разразился ужасными
проклятыми. Я устремилась к нему, извлекла крючок с червячком из его
бедного пальца и платком перетянула рану не хуже гарроты*.
*Гаррота - испанское орудие
казни.
Ну а потом минут пять мы разыгрывали дьявольскую пантомиму,
заставляя удилище плясать над нашими головами, напрасно пытаясь эти
чертовы лески отправить в воду, сматывая их с бешеной скоростью для
новой попытки - в общем, трое сумасшедших, и все тут.
Я должна
добавить, что мы были босы для удобства маневрирования, что наши
брюки были тщательно подвернуты, а в нескольких шагах позади нас мы
накидали горкой обувь, носки и разное по мелочи. Доверившись
указателю приливов и отливов, не подозревая о коварстве Ла-Манша, мы
весело шлепали туда-сюда и ни о чем худом не помышляли. Это Фрэнк
первым заметил неладное: его правый ботинок обогнал его и, если
можно так выразиться, вышел в открытое море. Фрэнк - за ним, снова
проклиная все на свете, а в это время ботинок левый в компании с
носками Яско заплясал на гребне волны. Нас на миг охватила
нешуточная паника: мы устремились вдогонку за вещичками, побросав
удочки. Они использовали это обстоятельство и, в свою очередь,
доверились волнам. А черви, в отсутствие хозяев, безнаказанно
повальсировали малое время на поверхности и этого им было
достаточно, чтобы улизнуть. Мы потеряли один ботинок, пару носков,
пару же очков, пачку сигарет и одну удочку. Две другие окончательно
запутались. Дождь лил пуще прежнего. Прошло каких-то полчаса, что мы
высадились, полные лучезарных надежд, на этом пляже: теперь он нас
видел мокрыми, растерянными, ранеными и босыми. Яско трепетал под
нашими взглядами. Он пытался распустить свою удочку. Фрэнк сидел
поодаль, молчаливый и надутый. Время от времени он сосал ранку на
пальце или тер руками босую ногу, чтобы ее согреть... Я пыталась
выловить нескольких зазевавшихся червей. Мне было зябко.
- Думаю, с меня довольно, - пробурчал вдруг Фрэнк. Он
поднялся и с видом, тем более достойным, что прихрамывал, поплелся
по воде к машине, где и плюхнулся на сиденье. Я последовала за ним.
Яско подобрал обе удочки и разразился бесполезным и путаным
комментарием касательно преимуществ югославских берегов, если
говорить о рыбалке, и Средиземного моря, если говорить о приливах и
отливах. Машина пахла мокрой собакой. Сторожиха не произнесла ни
слова при нашем появлении: итог экспедиции без труда угадывался по
нашим физиономиям, обычно вполне жизнерадостным.
С тех пор я
больше не рыбачила в Нормандии. Яско кончил красить ставни и исчез.
Фрэнк купил себе новую пару обуви. Нет, не для нас этот рыболовный
спорт!
|
