- Признаюсь, - сказал инженер-американец на собрании в честь октябрьской годовщины, - признаюсь, я не ожидал, что увижу здесь такие успехи в труде. Я представлял себе, что попаду в отсталую страну с отсталыми рабочими, а вы здесь работаете не хуже самых лучших американских рабочих! Нет, что я говорю! Сейчас, преодолев первоначальные трудности, усвоив основы организации труда, вы работаете лучше, с большей энергией, с самоотверженным мужеством, с увлечением, каких я никогда не видывал. Считаю своим долгом сказать вам об этом в день, когда вы празднуете свое освобождение от жестокого ига царизма...

Один из рабочих, слегка усмехнувшись, отвечает на эту приветственную речь. Он благодарит и, как бы мимоходом, напоминает, что Октябрьская революция покончила не с царем, а с капитализмом и что дело не столько в организации труда вообще, сколько в новой организации труда, о которой говорил Ленин, в такой организации, которая пробуждает инициативу рабочих и использует их творческий энтузиазм для ускорения темпов строительства.

Американский инженер не замечает этого намека, он еще не понимает того, что видит. А где уж понять далекой Америке!

...Мистер Альберт Кан в Детройте терпеливо выслушивает советских инженеров. Они - крупные заказчики, можно потратить несколько часов на этих всегда торопливых людей, которые назначают кратчайшие сроки поставок, словно свой Тракторный завод они строят в Америке, а не где-то в южной России.

Когда советские инженеры уезжают, Кан принимает журналистов, жаждущих узнать его мнение о советских заказчиках. Это отличный материал для газетной статьи - не каждый день бывает такая сенсация: Америка строит для большевиков большой завод!

Альберт Кан не скупится на слова. В статье вы найдете несколько общих фраз, несколько конкретных высказываний о проекте завода и затем оценку перспектив: разумеется, трудно строить в отсталой стране; у нас, в Америке, мы построили бы все эти корпуса и смонтировали бы все заказанное оборудование за пять-шесть месяцев. Русским на это понадобится минимум полтора года. "Говорю, вам: ничто так не тормозит работу, как отсталость".

Журналисты старательно записали слова мистера Кана.

- Надеемся, - говорят советские инженеры при следующей встрече с Каном, - что ваши скептические прогнозы не отразятся на темпах выполнения заказов?

Альберт Кан учтиво заверяет, что ни в коем случае.

А сам не спешит.

Далеко за океаном, на берегу Волги, о Детройте начинают говорить непочтительно. Что же там копается Америка? Мы ждем. Уже заложены фундаменты. Уже приготовлены краны и пневматические молотки. А американских конструкций все нет. Америка опаздывает.

Над Волгой появились первые туманы.

Осень.

Снова придет зима, снова придется приостановить работы. А к концу будущего года Тракторстрой должен быть сдан в эксплуатацию.

У Альберта Кана, видимо, хватает терпения, но на Тракторстрое уже с нетерпением поглядывают на юг, ждут не дождутся телеграммы из Новороссийска о прибытии американского оборудования. Ибо никто на Тракторстрое не может допустить, что пароход с долгожданным грузом зря простоит в порту, будет оставлен без внимания. В Новороссийске уже знают, что такое Сталинградский тракторный, и тоже хотят участвовать в стройке.

Телеграмма пришла 20 сентября.

24-го числа платформы с конструкциями были уже на Тракторстрое.

25 сентября уже высился стальной каркас литейного цеха.

Альберт Кан из Детройта, откажитесь от ваших оценок, пока не поздно! Скажите, что вы ошиблись. Признайтесь, что вы ничего не знали об Октябрьской революции. Признайтесь, что вы и представления не имеете о людях, которые творят пятилетку. Откажитесь от своей "перспективной оценки", пока еще не поздно, мистер Кан! По-хорошему вам советую.

Не слышит. Грохот ударов по металлу оглушителен, шипят длинные огненные языки автогенной сварки, завывают сирены подъемных кранов, бьют молотки, застывают раскаленные заклепки, на стальном каркасе появляются первые поперечные балки, в воздухе пахнет огнем, металлом и маслом, ты словно на дне громадного котла, в который колотят со всех сторон, и, ошеломленный, ты бегаешь среди этого шума.

Попробуй описать эту битву, в которой нет мертвых, но растет армия вожаков и победители берут крепости одну за другой.

Пятьсот новых рабочих в ударных бригадах.

Тысяча. Комсомольцы увеличили рабочий день до десяти часов.

Бригады строителей собираются на летучие собрания, обсуждают эту инициативу. По правде говоря, не все мнения совпадают. Но наконец голосуют и - принято!

Потом зажигаются прожекторы: ночная смена. Днем и ночью будет расти Тракторный завод.

Стук молотков гонит прочь темную степную тишину, степь отступает, и удивленные воды Волги спрашивают у своих берегов, что такое творится на крутом косогоре, и текут дальше, рассказывая о слышанном. Ветер гуляет среди конструкций, уносит обрывки разговоров рабочих, подслушивает под окнами стройуправления и уже спешит поделиться новостями с теми, кто хочет о них слышать.

Но есть и более надежные информаторы, чем ветер. Телеграф, ротационная машина, радио разносят весть о строительной горячке на Тракторстрое, разносят ее по Северному Кавказу и далеко за Самару. Первые ходоки из деревень приходят поглядеть и узнать, когда же начнут делать тракторы.

- Когда начнут, Васька, а?

Это правильный вопрос, взгляд в будущее. Спрашивают не о заводе, а о тракторах.

Первый ответ дан в конце октября. Он из Москвы:

Учитывая быстрые темпы коллективизации и растущую потребность в тракторах, производственное задание Сталинградскому тракторному заводу устанавливается на 1931 год в 25000 тракторов и на 1932 год - в 50000 тракторов.

- Пятьдесят тысяч тракторов в год, Васька! Сколько есть заводов на свете, которые угнались бы за Сталинградским тракторным?

Уже через год, всего через год выйдут с завода первые тракторы! Разумеется, это еще зависит и от строителей. Чтобы выполнить эту директиву, надо снова сократить сроки строительства.

Торжественно отмечают на Тракторстрое октябрьскую годовщину. На минуту затихает шумная строительная площадка. На минуту все оглядываются на сделанное, и это радостная минута. Уже многое изменилось там, где была степь. Но разве получили уже колхозы сталинградские тракторы? Еще нет.

Руки поднимаются. Фермы конструкций голосуют вместе с ними:

Завершим строительство к первому октября 1930 года!

Мистер Альберт Кан из Детройта, еще не поздно!

Нет? Вы все еще думаете, что ваши оценки правильны? Ах правда, я и забыл, что у вас есть союзник и вы рассчитываете на него. Он пришел, этот союзник.

Зима.

Утром встаешь и видишь: иней посеребрил широкую степь. Даже черный металл поблескивает сединой, и это красиво. Но попробуй брать голыми руками эти поседевшие балки, склепывай ежедневно по восемь часов эти куски стального льда, держи молоток в посиневшей руке.

В тулупе не полезешь на стропила, а спецодежда легка, сквозь нее студеный ветер пробирает тебя до костей.

Пока солнце еще пробивается сквозь дымку, тебе хорошо, ты словно закутан в одеяло. Работа еще идет весело. Но как только ветер начинает сыпать в лицо колючий снег (не верь, что снежинки мягки!), ты примерзаешь к балке или, окоченев от мороза, еле удерживаешься, чтобы не свалиться вниз.

Работать просто невозможно.

Сезонники идут в контору за последней получкой. Довольно, наработались, заработка хватит, чтобы пережить зиму, дома ждут жены, оконца горбатых изб заложены мхом, мороз не пробьется в избу, там тепло. А здесь на Тракторстрое? Эх, товарищи, зимой работать нельзя, в жизни мы такого никогда не видывали.

Но приходит другая бригада. Молодой краснолицый парень говорит от ее имени, потом все вступают в разговор.

- Вчера, товарищи, у нас уволилась половина бригады. А мы знаем, что тракторы нужны. А что получится, если мы продрыхнем всю зиму? Разве будут они готовы? - рассудительно говорит Петька. - Мы, товарищи, домой не хотим. Мы, товарищи, будем работать. А ежели нас стало меньше, то мы... так сказать... собственно говоря... ну, в общем объявляем себя ударниками.

Настала суровая зима.

Тысяча сезонников разбежалась по домам.

Две тысячи новых вступили в социалистическое соревнование.

Суровая зима. Ртуть в термометре словно спряталась и свернулась в клубок; днем она иногда выглядывает посмотреть, как дела, но к сумеркам снова спешит вниз. Двадцать, тридцать градусов мороза.

Но Тракторстрой не свернулся в клубок.

Ударные бригады работают, поднимаясь все выше по растущим конструкциям.

От мороза не смолк металлический лязг, длинные огненные языки автогенной сварки шипят и лижут металл, сирены подъемных кранов завывают, словно споря с диким ветром, молотки стучат, стынут раскаленные заклепки. Потом нехватка заклепок заставляет тракторстроевцев стать новаторами, и они переходят на цельносварные конструкции.

И наконец ты, ошеломленный, бегавший по дну гигантского котла, в который колотят со всех сторон, оглушен тишиной.

- В чем дело?

- Го-то-во!

- Мистер Альберт Кан из Детройта, уже поздно! - восклицает Васька.

Вы говорили о России, мистер Кан. Вы сказали, что на такой монтаж им потребуется полтора года.

Вы говорили об Америке и сказали, что "у вас это было бы готово за пять-шесть месяцев".

Но вы не говорили о Советском Союзе и его рабочих, вы ничего не говорили о рабочей инициативе, о новых людях, об ударниках сталинградского Тракторстроя.

Вы были правы вот в чем: да, они трудились в стране, которая была отсталой в техническом отношении, они дивились машинам, на которых вы работали уже десять-двадцать лет, они совершали ошибки, о которых вы уже и думать забыли...

Но вы ошиблись вот в чем: работая на морозе, отказавшись от выходных дней, не слезая с конструкций даже на обед, работая по ночам не хуже, чем днем, они выполнили задание, которое сами поставили себе, - в три месяца.