СОВМЕСТНЫЙ ПРОЕКТ “ЛГ”
И ПОСТОЯННОГО КОМИТЕТА СОЮЗНОГО ГОСУДАРСТВА
И ПОСТОЯННОГО КОМИТЕТА СОЮЗНОГО ГОСУДАРСТВА
№12 (5872) 27 марта - 2 апреля 2002 г.
 |
 |
|
|
|
|
СОВМЕСТНЫЙ ПРОЕКТ “ЛГ”
И ПОСТОЯННОГО КОМИТЕТА СОЮЗНОГО ГОСУДАРСТВА |
№12 (5872) 27 марта - 2 апреля 2002 г.
|
||||
|
||||||
|
||||||
|
Владимир Семенович Короткевич родился в Орше в 1930 году. Прожил довольно долгую для писателя жизнь – 54 года. Прошел классический путь литературного развития – начал со стихов, постепенно все больше склоняясь к прозе. Поэт Юрий Кузнецов, с его тягой вникать в глубокие смыслы, как-то, комментируя пушкинское выражение “года к суровой прозе клонят”, особенно нажимал на слово “клонят” и даже жестом показывал, что это движение сверху вниз с неба – к земле... К счастью, Владимир Короткевич стихи продолжал писать до самого конца. Впрочем, и сама проза его дышит лирикой и поэзией, даже названия об этом говорят: “Синева и золото дня”, “Дикая охота короля Стаха”, “Черный замок Ольшанский”, “Христос приземлился в Городне”... Преимущественно Владимир Короткевич разрабатывал в прозе историческую тематику, много писал об истории древней Белоруссии, которая как-то сама собою на глубине перетекает в историю Древней Руси... (Когда-то на первом курсе журфака Белорусского университета нас учили тому, что “Слово о полку Игореве” – произведение белорусской литературы, потому что написано на древнебелорусском языке. Позже узнал, что в Украине “Слово” считали памятником украинской литературы, находя в нем корни древнеукраинского языка. В Литературном институте само собою считалось, что это памятник древнерусской литературы. Самое забавное, что все абсолютно правы – “Слово” написано именно на том языке, на котором разговаривали предки русских, украинцев и белорусов.) Историческая тематика опасна тем, что требует от писателя стилизации. Стилизация вообще вещь страшная для литературы, но это отдельный и долгий разговор. И он не касается Владимира Короткевича. У Владимира Короткевича изначально было то “свое”, самородное, самодостаточное, что не очень-то и нуждается в тщательной внешней обработке. Это “свое” в любом случае проявится в слове. Особенно в лирическом слове. Бывает так, начинаешь читать и чувствуешь, что “забирает”, но никак не поймешь, откуда приходит этот дух. Потом обнаруживаешь, что поэт только что открыл перед тобою путь. В этом исхоженном-перехоженном поэтическом пространстве он вдруг открыл новый путь. Такое впечатление у меня было после первого знакомства со стихами Короткевича. Переводить его было непросто, он порой не очень заботится о количестве слогов и ударений в строке, пропускает целые периоды, оставляет зияющие бреши, но оказывается, что именно так и нужно. А почему “так нужно” – неведомо никому... ПУТЬ С ЗЕМЛИ В НЕБОБаллада о вепре и человекеНочью ели от холода воют,Осыпается иней с берез. Вепрь снова бурты разроет И в картошку впустит мороз... Бег собаки под месяцем светлым, Мерный скрип человечьих шагов – Они в полночь сойдутся с вепрем, И страшнее не будет врагов. В ясном небе звезда остывала, На село осыпался снег, У околицы Зоська стояла И зачем-то цеплялась ко мне: “Нищий... Ветер в карманах свищет... А собака... Ну и урод... Сыщик! Сам себе лиха ищет! И куда он, дурак, идет!..” Слушай, слушай, моя собака, Зорко в темные недра гляди. Вепрь, а ну появись из мрака, Где ж отвага твоя, выходи!.. Он явился. Его взрастили Тьма ночная, бурана плач. Он прошел сквозь сугробы стылые, Одинокий, угрюмый секач. Пролегла за громадой этой Борозда в снегу, что окоп, Я ударил в него дуплетом Прямо в бурый косматый лоб. С лютой яростью черного тромба, Сотрясая в чащобе дубы, Он летел на меня, как бомба, Извергая кровищу и дым. Эта бомба из жесткой шерсти, Из страданья, тоски, из огня, Из предсмертного рыка, из смерти – Он почти что достал меня... Но упал... Неподвижно, мертво Он лежал косматой горой, Бурый, грузный, икластый, гордый – Как последний житель лесной. Смертный враг мой и мой товарищ, Как же пусто тут, Боже мой!.. Что теперь ты мне, вепрь, подаришь? Мне, убитому, ты, живой?.. Ветер иней смахнул с березки, И не выдохнуть, ни вдохнуть... И полозья скрипели жестко, И веревка обжала грудь... Положили тебя при пороге, На ворота, словно на щит, И дымились в воздухе ноги, Как над мертвым четыре свечи. Полыхала солома по шерсти, Осыпалась пеплом сухим, Так и нас припекут на том свете За великие наши грехи... Сколько в доме и дыма, и шума, Гости грянули песню гурьбой, И куда-то уплыли думы, Что висели весь день надо мной. А в потемках багровых и грозных Начинала гудеть метель... Вышел я подышать на воздух, Под окошком увидел тень. Колотилась она, что березка, Когда вихрь ее тронет седой... “Зоська, что ты? Не надо, Зоська? Я ж с тобой... Я живой...” Баллада о прощанииНад пущею ветер гудит, как в беде,И тучи проносятся рысью. Безжалостный черный ворог везде. Прощай, о прощай, Марыся. Тут больше нельзя. В ответ на крик Совиный хохот взвывает. И душат мову, и режут язык, И школяров разгоняют. В полдень солнце туман закрыл, С отчаянья хоть удавись ты... И воинов нету, и нету сил, Нас продало папство, Марыся. – Куда ж вы идете? Грозой на грозу. Месяц за тучею скрылся. – Уйдем мы в пущу, в густую лозу, В разбойники... Да, Марыся. – Где ж ваша сила? Под ветром дым? Князь гордый и тот покорился. – Добудем волю, покажем им Или кости сложим, Марыся. – А что как совсем озвереют враги, Пройдут, как град над полем?.. – Тогда мы спалим свои очаги И колыбели расколем. Сын, ты пока останешься тут... – Отец, скажи на прощанье, Куда мне идти, как тебя убьют?.. – В пущу с оружием, Яне. – А если обоих? – Все в Божьей руце, Но крепко тебе молиться... – А если... – Бери безмен или цепь И в пущу иди, Марыся. А месяц меж туч как отчаянья знак, И нету рассвета печальней. Кровавый восход. И кончается так Баллада моя о прощанье.
БАЛЛАДА О ТРИДЦАТЬ ПЕРВОМ СРЕБРЕНИКЕИ он предал Христа. И ему заплатили за это Ровно тридцать динариев. А Кайафа добавил еще Тридцать первый сребреник, тусклой и скользкой монетой, Тридцать первый, такой же, за то же... Но этот не в счет. Этот так, от себя, за удачный и скорый Неприятного дельца исход – добродушно накинул на чай, За скользящий, за подленький тот поцелуй, на который Петр-апостол наутро ответил ударом меча. И распят был Христос. И кричал фарисеям и катам Потрясенный Иуда: “Бесценная кровь пролилась! Душу чистую продал, о что я наделал, проклятый?!” И швырнул он те деньги с размаху в дорожную грязь. Он бродил под дождем, и душа от тоски голосила, Он веревку достал, и, уже ничего не любя, Завязал на суку задрожавшей несчастной осины, И ударом ноги шар земной оттолкнул от себя. Тридцать грязных монет подобрали, купили участок И устроили кладбище в горьких цветах сорняков, Чтобы самоубийц хоронить там да пьяниц несчастных (Там стоят теперь пять современных доходных домов). От дальнейшей истории, верно б, и камень заплакал... Тридцать первый динарий пропал, хоть искали его, Закатился куда-то, исчез... Ну а кто его спрятал, Кто похитил его – мы не знаем о том ничего. Был динарий фартовой монетой, и вот что обидно – Серебро огребая и золото, никель и медь, – Обладатель его стал бессмертным. Исхода не видно, Для того чтоб повеситься, надо же совесть иметь!.. И в распятого Божьего сына швырял он каменья, Грязью раковой в мир он впивался, въедался, врастал, Растекался по всем временам, племенам, поколеньям И костром и доносом сражался он против Христа. Перед силою гнулся и гибель готовил той силе, Лишь продажности верен – он сроду ей не изменил, – Доносил на отца и на мать, лишь бы только платили, И на тех, кто, спасая, его из огня выносил. Был фискалом. И всюду проскальзывал боком и низом, Все при власти служил, по застенкам, по тюрьмам глухим, По подвалам ЧК, а теперь вот воюет за “наш гуманизм”. Не дивитесь же, добрые люди, метаморфозам таким. Содрогнулся бы мир, увидав его облик без маски, Но живет. Все живет. Вот как гость он заходит в ваш дом. Вот сидит... Вот встает... Ваших деток баюкает сказкой... Рвется в небо с трибуны... Пьет водку за вашим столом. Зазеваетесь вы – и чумой расползется по свету, И заложит друзей, и своим будет в стане врагов... Это он по наследству владеет проклятой монетой, Он назвался своим, но своим не считайте его! Кровь загубленных им к нашим душам взывает и требует: Распознайте его по делам, по душе, что тяжка, как свинец, Отберите, отберите тридцать первый проклятый сребреник. А иначе – несчастье земле. А иначе – конец. Предисловие и перевод В. АРТЕМОВА
© "Литературная газета", 2002 |
|
|
|
Владимир
КОРОТКЕВИЧ
