ВЛАДИМИР МАКАНИН: Писатели рано или поздно станут одиночками
(записал Владимир Токмаков)
Он всегда был посторонним, чужим в любом литературном лагере. Он писал о том, что в нашем мире человеку нужна отдушинабез которой он задохнется, или даже лаз, через который периодически можно сбегать от действительности. Старшее поколение знает его по романам, повестям и рассказам: "Голоса", "Река с быстрым течением", "Отставший", "Отдушина", "Гражданин убегающий", "Антилидер", "Ключарев и Алимушкин", "Один и одна", "Лаз". Мне повезло, в Москве, на форуме молодых писателей России, я вместе с другой пишущей молодежью несколько дней мог общаться с Владимиром Маканиным.
- Владимир Семенович, ваш роман "Андеграунд, или Герой нашего времени", опубликованный в 1998 году в "Знамени", давно вышел отдельной книгой, а споры вокруг него не затихают...
- Сейчас, когда речь заходит об андеграунде, обычно называют обойму известных, признанных писателей. Это заблуждение. К настоящему андеграунду они не имели никакого отношения. Просто в какой-то момент эти писатели переросли советские журналы, в которых активно печатались и оказались как бы в легальной оппозиции к режиму. Они активно издавались в стране и за рубежом, пользовались неслыханной читательской популярностью. Такая оппозиция всех устраивала: во-первых, ее не нужно выслеживать, и во-вторых, можно показать мировому сообществу, что у нас все впорядке со свободой слова. Когда коммунистический режим рухнул, эти писатели стали новым литературным истеблишментом, решающим кого казнить, кого миловать. В этом суть любой оппозиции: после смены власти она немедленно занимает место тех, кого так яростно критиковала.
Но был другой андеграунд, который жил по иным принципам: никакого заигрывания с властью, бескорыстное служение искусству, и еще, как бы это сказать, для них очень важно было сохранить свою индивидуальность, свой внутренний мир. Остальные ценности советского общества для них были ложны, иллюзорны.
В моем романе мелькнул образ юродивого на паперти. Этот образ соответствует тому андеграунду, который меня интересовал. Юродивые в России могли пророчествовать, кликушествовать, одеваться в лохмотья, но ни при каких условиях они не могли стать священниками, официальными служителями Бога. У большинства из настоящего андеграунда жизнь не удалась: кто спился, кто сгинул в психушках, кто покончил с собой. А те, кто вышел из подполья на поверхность во времена перестройки, вдруг стали удивительно неинтересны. Их жизнь имела значение только в советском силовом поле: когда напряжение исчезло, они погасли.
- Вас тоже можно назвать "человеком из подполья"?
- У меня с андеграундом были сложные отношения. Они считали меня одним из состоявшихся советских писателей. Я начинал в их среде, но в шестидесятых-семидесятыхстал публиковаться, у меня появились первые книги. Мы взяли старт вместе, но потом наши беговые дорожки разошлись. Естественно появились разногласия, трения: жизнь меняет, в какой-то момент отношения становятся обостренно личными, и все рушится от одного обидного слова.
Мой роман в какой-то степени реквием по андеграунду. Они остались непризнанными, но, несомненно, состоялись как личности. У меня есть чувство вины перед ними, они мне дали так много, а я им ничего. Чувство вины и чувство благодарности, пожалуйтак.
- "Андеграунд" можно назвать пессимистическим произведением?
- Я так не думаю, "Андеграунд" заканчивается победой героя, просто эта победа так похожа на поражение.
- Это можно сказать и о нашей литературной ситуации в целом: "победа, которая так похожа на поражение".
- Сегодня никому не под силу написать социально значимое произведение, как это было во времена хрущевской оттепели или начала перестройки. Но тот читательский успех, те колоссальные тиражи объясняются публицистической заостренностью произведений, а не их литературными достоинствами. Сам факт их появления на страницах официальных журналов помогал зарождению нового общества. Яркий пример - произведения Солженицына в "Новом мире" Твардовского. Другой вопрос, был ли нанесен таким образом урон настоящей литературе, не стало ли это одной из причин сегодняшнего упадка читательского интереса (здесь я имею ввиду конечно же не Солженицына)? Возможно, да. Но я думаю, такие произведения надо оценивать по другим, не литературным категориям.
- Наша литературная жизнь в последнее время вообще сводилась к спорам и дрязгам между различными писательскими союзами...
- Писатели рано или поздно станут одиночками. Это неизбежно, и не потому что так случилось на Западе, а потому что это в самой природе писательства.
Лучше всего вообще не входить ни в какие писательские союзы. Скоро на эти восемь или десять союзов будут смотреть как на рудимент переходного периода. Знаете, как сахар, не сразу растворяется в стакане, а постепенно. Эти остатки некогда "сладкой жизни" (дачи, квартиры, машины, госпремии, загранпоездки за счет государства и пр.) мы сейчас и видим. Писатель должен уметь хорошо писать, это главное.
- Ваш художественный метод постоянно меняется: то он становится более публицистичным, то философским, то по модернистски усложненным. В большом энциклопедическом словаре о вас сказано:"Маканин шел от исповедальной прозы к антиромантизму, иронии, проблеме "беспочвенного человека". Вы это делали сознательно?
- Не знаю, этокак идти по дороге: то левой ногой шагнешь, то правой.
- Кроме "Андеграунда" немалый читательский интерес вызвала и ваша повесть "Буква "А", опубликованная в прошлом году в "Новом мире". В ней вы обратились к теме сталинских лагерей. Почему?
- Нет, главное здесь не лагерная тема, лагерь существует как фон. Речь о том, что люди, получив свободу, вовсе не радуются ей, они становятся мстительны, начинают сводить счеты, буквально гадить под окошками начлагеря. И непотому что они мерзавцы, просто это их первая реакция на свободу - не флаги, не ликование, а такая экзистенциальная месть. Освободившийся человек все еще не свободен, он будет еще долго разрушать, гадить, искать врагов.
- Есть ли у вас любимые писатели у которых вы учились мастерству?
- В разное время мне нравились разные книги. Как-то меня попросили помочь в составлении антологии "Лучшие повести ХХ века". Я продиктовал по телефону: "Хаджи-Мурат" Льва Толстого, "Один день Ивана Денисовича" Солженицына, "Старик и море" Хемингуэя, "Медведь" Фолкнера, "Превращение" Кафки, "Смерть в Венеции" Томаса Манна, "Преследователь" Кортасара, Кобо Абе"Женщина в песках", "Посторонний" Камю.Предложил включить в антологию роман Луи ФердинанСелина "Путешествие на край ночи", но, сказали, объем большеват.
- Кстати, насчет объемов: известный писатель, лауреат госпремии этого года Андрей Волос жаловался, что уже несколько лет не может издать книгу своих рассказов.
- Массовый читатель предпочитает романы, потому что проще один раз познакомиться с героями и больше уже ни на что не отвлекаться на протяжении пятисот страниц. Поэтому и издатели предпочитают работать с большими литературными формами, в результате романы заполонили все книжные лотки и магазины.
- Читатели - народ любопытный. Можно заглянуть в вашу писательскую кухню: как вы пишете, над чем работаете сейчас?
- Я по природе импровизатор, никаких планов заранее не делаю. Знаете, как в кино, негры-джазмены: шляпа, папироса во рту, пишу, пока получаю удовольствие. На другой день я могу этот текст оставить и никогда уже к нему не возвращаться. Он так и остается импровизацией на тему, что-то послышалось, я проиграл мелодию, что-то напел, и хорошо. Я пишу кусками, отрывками, а потом это как-то складывается в целое.
В 10 номере "Нового Мира" вышел мой рассказ "Однодневная война", это такой небольшой отрывок из книги "Высокая-высокая луна", которую я сейчас закончил вчерне.
О чем эта книга? Мне показалось отвратительным преследование по всему миру некогда всесильных политиков, которые теперь превратились в немощных, больных стариков, типа Хоннекера, Колля, Пиночета, того же Милошевича. Ликование толпы, когда она видит, как старика везут в суд в кресле-каталке: у него слезящиеся глаза, старческая немощь, слюни и сопли, но видимо это публики и надо. Не важно кто и за что, толпе нужно, чтобы каждый день кого-то, желательно из бывших известных и знаменитых, по телевизору унижали, таким образом толпа получает извращенное удовольствие, она самоутверждается.
- Есть ли кинематографическая судьба у ваших произведений?
- У меня был опыт экранизации произведений, но редко кто из авторов бывает доволен киноверсиями своих книг. На Западе - да, там экранизация для серьезного писателя это один из путей, чтобы стать известным широкому кругу читателей. Свежий пример - "Жестяной барабан" Гюнтера Грасса. Сложный роман, который после недавней экранизации вдруг стал очень популярным. Зрители посмотрев фильм кинулись перечитывать книгу заново.
Более менее удачная экранизация моей ранней повести была у Георгия Данелия "Орел или решка". Фильм получился, мне кажется, достаточно игровой, он смотрится. Потом еще одну делали в Риге по сценарию Валерия Тодаровского, но режиссер снял как-то по-прибалтийски холодновато.
- У вас богатая писательская биография. Расскажите о каком-нибудь интересном случае, который приключился с вами или с вашими книгами?
- В социалистической Германии меня стали переводить давно, когда-то еще с Юрием Трифоновым ездили в ГДР, все было замечательно, одна книга вышла, другая, третья. А во Франции почему-то не переводили вовсе.
А потом началась перестройка. В Германии стали бороться со всем, что хоть как-то было связано с "проклятым прошлым". Издательство, переводившее писателей из СССР расформировали, переводчиков повыгоняли. Меня перестали переводить, а в немецких газетах писали "этот старый писатель брежневской поры", и сравнивали с "молодыми" писателями перестройки Приставкиным, Рыбаковым и др. Новым немецким журналистам эти писатели казались моложе меня. Писали, что я зарываю в землю ордена на своей даче. А у меня вообще никогда не было ни дач ни орденов.
Но зато во Франции меня неожиданно "открыли", видимо, им понадобилась новая русская литература, и они натолкнулись на мое имя. Это было забавно даже чисто географически: я ехал поездом из России через Германию, где меня шельмовали как застойного писателя, и я весь как-то ужимался, старался даже в поезде быть тихим и незаметным. А пересекая границу и оказавшись во Франции мгновенно преображался: становился героем перестройки, расправлял плечи, смело и гордо смотрел в будущее. И там и тут я не вмешивался в ситуацию: я был таким, каким меня хотели видеть, я знал, пройдет время и все станет на свои места.
- Каким вам видится молодое поколение писателей, собравшихся на этот форум?
- Сейчас вы все одного роста, как в только что посаженном лесу: и трава, и кусты, и деревца. Но пройдет времяи деревья станут деревьями, кустыми - кустами, а трава останется травой.