И. В. Синохина, Т. А. Гайдамак
ПИСЬМА Н. И. КОЛОКОЛОВА Е. Ф. ВИХРЕВУ
С ПРИЛОЖЕНИЕМ СТИХОТВОРЕНИЙ 1925-1928 гг.
В РГАЛИ хранятся 11 писем Н. И. Колоколова и одна записка
Е. Ф. Вихреву, который служил в Москве сначала секретарем ж. "Город и
деревня", затем изд. "Недра". Коллеги по работе в газете "Рабочий край" не
прерывают дружбы и после переезда Вихрева в столицу. Колоколов также не
теряет надежды на близкие перемены. Он полон спокойной веры в свой
творческий потенциал, набирающий силу; сотрудничает с литературной
группой "Перевал" (хотя организационно не принадлежит к ней), с
издательствами "Федерация", "Земля и фабрика", "Основа". В письмах
содержатся не только бытовые проблемы, но и информация о творчестве,
тексты произведений Н. И. Колоколова, не всегда совпадающие с
опубликованными вариантами в сборниках и журналах 20-х г. г.
Любопытны факты, свидетельствующие о падении нравов в столичных
литературных кругах к 1928 году и о внутренней порядочности самого
Н. И. Колоколова в деловых и дружеских отношениях. Кроме того, из писем
современникам выявляется одна деталь: в ноябре и марте у Н. И. Колоколова
обострялся ревматизм, последний рецидив которого был в ноябре 1933 года, за
несколько недель до смерти.1
27/VI-25 г.
Дорогой Ефим, гонорар за стихи и очерки я получил, и очень тебе за это
признателен. Но от тебя нет ни строки – и это значительно хужей. Когда ты
уезжаешь из Москвы? У меня нет оснований думать, что положение с
отпуском у тебя изменилось и на первую половину августа ты в Москве
задержишься. А это – лишний шанс за то, что мне не стоит торопиться с
поездкой в недра столицы. Ну, как бы ни было – месяцем раньше, месяцем
позже – увидимся. По получении же этих строк черкни мне всенепременно по
адресу: Почт. отд. Сидоровское, Костромской губ. Нерехтского уезда – Мне.
Я сейчас сыплю на пароход, чтобы дня на два поехать в Кинешму, затем
– дня на два в Плес, а потом – вернуться сюда. Дальнейшее, выражаясь
выспренне, тонет в тумане неизвестности.
Ну, будь здоров, приветствуй Макара, звероподобного стихореза
Блохина2, Катаева3 и иных, кто люб твоему сердцу. Лёля4 приветствует тебя.
Жду весточки –
твой Н Колоколов.
7 июля 1925 г.
С. Сидоровское.
Дорогой Ефим, ау!
Посылаю тебе деревенские очерки, о которых говорил. Если понравятся
– пустишь в "Г. и Д." Один из них – "Нетово нашествие" – ты у меня, вероятно,
читал. Мне хочется видеть его напечатанным вместе с остальными.
Я прилепился к волжскому берегу, жарюсь на солнце и купаюсь. Леля –
со мной, она шлет тебе привет. В Иванове не был уже неделю, и когда попаду
туда – не знаю. В Москве буду, вероятно, в первых числах августа, а может
быть – и раньше.
Селянин и Семеновский, после краткого отдыха, "пригвождены к
газетной стопке". Опьяняются ворохами рукописей. Жеребеют на берегу
Уводи. Буторова допекает печонка. У Богданова выкрали деньги. Майоров
потеет над халтурным романом и над закреплением своей новой карьеры – зава
несуществующим издательством. Словом – все в порядке. Остается еще
посплетничать о Мануильском5: у него – острая неврастения на почве
истощения рабкраевской кассы. Болезнь, трудно поддающаяся лечению.
Видел Анисимова и сообщил ему о появлении его статьи в "Г. и Д."
Журнала же он до сих пор не получил – видимо, кто-то зачитал.
Я живу сейчас в селе кустарей-серебряников. По воскресеньям
мужчины здесь лупятся в городки "на русскую горькую": выигравшая партия
ставит в пользу всех играющих бутылку, а проигравшая – две.
– У нас и козырь монету гонит, – подмигнул мне по этому поводу один
из игроков: – Безобидно очень, и аппетит к игре большой. Во!
Как твои дела?.. Настроение?.. Поэма?.. Если вздумаешь черкнуть (чему
буду очень рад), то пользуйся пока таким адресом:
Г. Иваново-Вознесенск, Улица 10 августа, дом Ноздриных – мне.
Общежитие на Напалковской ликвидируют, и я уже ушел оттуда. Где
кину якорь к осени – пока неизвестно.
Ну, будь здоров! Приветствуй Макара, Блохина.
Твой Ник. Колоколов.
18 июля 1925 г.
Иваново-Вознесенск.
Дорогой Ефим, только сегодня вернулся я в Иваново и прочел твое
письмо. Поздравляю тебя с крашеным брюхом и желаю успехав поэме. Но то,
что ты завел себе трусики – плохо: в трусиках ходят только трусливые люди, а
храбрые – или без ничего, или в ничём.
Поэмой очень интересуюсь, но когда удастся ее прочесть? Ты пишешь,
что вначале августа течешь в отпуск. Что значит сие "вначале"? Напиши, если
можно, определеннее, с указанием числа. Тогда я буду знать, смогу ли застать
тебя до отпуска в Москве, и если не смогу, то, быть может, отложу свою
поездку в Москву на более продолжительный срок.
Блохину при встрече не только передай привет, но незаметным образом
ковырни его в бок. Об этом вопиет мое оскорбленное авторское самолюбие.
Что касается авторских экземпляров и гонорара, то буду очень
признателен, если по получении этих строк вышлешь и то, и другое по адресу:
Почт. отд. Сидоровское, Костромской губ. Нерехтского у.
Стадная ул., д. М. А. Прохорова.
Н. И. Колоколов
Было бы очень славно, если бы на будущей неделе я получил гонорар не
только за стихи, но и за очерки. В Сидоровское я возвращаюсь на днях. Туда
же жду и твоих строк. От них будет зависеть в значительной степени,
повторяю, и окончательное решение касательно ближайшей моей поездки в
Москву.
В редакции еще не был, никого здесь не видел; иду в редакцию сейчас.
Побольше напишу в ближайшем будущем. Будь здоров.
Лёли здесь нет, но я уполномочен ею приветствовать тебя во всех
письмах. От меня кланяйся земно Макару, Катаеву и по твоему усмотрению.
По гроб жизни твой Ник. Колоколов.
4/XI-1925 г.
Дорогой Ефим, спешно пишу по непредвиденному и исключительному
поводу. Дело в том, что всвязи со смертью М. В. Фрунзе, здесь установлен
пятидневный траур, со всеми вытекающими отсюда последствиями, к которым
относится и невозможность достать то, что нужно достать к твоему и других
приезду. Передай об этом всем заинтересованным и решайте сами, отложить ли
поездку на неделю-другую или нет. В первом случае, конечно, спишемся еще
раз. Я сообразил и расчитал, что и на любое из воскресений вы не имеете
никаких оснований ко мне не ехать. Мне все же больше хотелось бы, чтобы вы
приехали на 7-ое, но… я злой враг всякой дружеской беседы за акульшинскими
пильменями!.. Материя скучнейшая.
Леля кланяется тебе и Лизе. Видеть вас у себя надеемся так или иначе
(просторной компанией)
Будь здоров. Твой Ник. Кол.
Утром 7-го все же встречаю на случай на вокзале.
20/XI-25 г.
Не жду извещений и писем, а жду всех вас на вокзале Посада утром
(вернее – ночью) 29 ноября. Непременно!
Н.К.
Дорогой Ефим, сейчас получил твою телеграмму и защелкал зубами на
судьбу, подложившую мне громадную свинью: две недели я не показываюсь на
улицу, а последние три дня учусь ходить. Учусь, правда, очень успешно и
надеюсь во вторник (24 ноября) поехать уже в Иваново. Первые же десять дней
болезни был буквально прикован к койке острым приступом ревматизма. Это
обстоятельство напортило мне во многих отношениях, но так как оно иссякает
– я прошу тебя, Блохина, Катаева и всех, кого вы захотите присоединить к
своей компании – выехать ко мне 28 ноября. Передавай Лёлино и мое
приглашение также Лизе (с приветом). Я же, руководствуясь высказанным
вами желанием, на 28ое (вернее – на 29ое с 28го) – переселю в Посад
литературный Иваново-Вознесенск. И уж ку-утнё-о-ом! Крепко надеюсь, что
возражений не будет и жду о-бя-за-тель-но, во всю глотку приветствуя скоп!..
Лёля проделывает то же.
Будь здоров!
Твой Ник. Колоколов.
19 декабря 1925 г.
Добрый день, Ефим! На днях я послал тебе очерк "Деревенская
пестрядь" – получил? Сейчас посылаю второй – "Конец Гиблой Дюжины". То
обстоятельство, что четвертая, примерно, часть этой штуки была тиснута в
"Рабкрае", полагаю, не будет принято в расчет при обсуждении пригодности
вещи для "Г. и Д." Очерк здесь развит и коренным образом переработан,
введены новые действующие лица (Борисов и др.).
Я не полагал, что пошлю тебе какую либо рукопись столь экстренно
вслед за "Пестрядью", а думал ограничиться лишь письмом. Объясняется этот
(второй) присыл тем, что мне исступленно нужны деньги, и я надеюсь, что
"Г. и Д." под представленный материал сможет дать аванс. Поговори с
Амосычем, покажи ему письмо и – выручайте, братцы! На "Рабкрай" сейчас
пока расчитывать не могу. Писать "о причинах данного явления"…
неинтересно это для тебя, а для меня – тем более! Факт тот, что не позже 28
декабря я должен достать пятьдесят рублей, не имея в своем распоряжении для
печати другого материала, кроме лежащих у тебя очерков. Не достану – значит,
останусь без насущнейших условий для работы. Вот и все. Если есть хоть
малейшая возможность с получением этого письма послать мне пятьдесят
рублей авансом под пару очерков, то я надеюсь, что Блохин и ты возможность
эту используете. Если же нельзя, то очень прошу тебя черкнуть мне, не
откладывая ни на день, о том, чтоб я на аванс не рассчитывал.
Разумеется, в случае получения денег я согласен, если это почему-либо
понадобится редакции, на замену "Пестряди" и "Конца" другими очерками –
тем более, что у меня снова намечается материал и специально –
кооперативный. Словом, контора здесь, как ясно и тебе с Амосычем, не
рискует ни копейкой, и на все 100 % застрахована от того, что полусотня
рублей сгибнет. А у меня в денежном отношении момент такой же черный, как
рожа буфетного мужика в Гавриловском вокзале.
Вывозите!
————————
После вашего отъезда я еще недели полторы пренебрегал по царски
пешим хождением (как известно, цари ходили пешком только в нужник.)
Потом выглянул в Иваново. Богданов и Селянин досадуют, что не получили во
время телеграмму, но готовы примириться с наркомпочтелем, если в новом
году смычка Москвы и Иванова в посаде осуществится. Мише Лебедеву
передай, что лапа у Рублика отрасла за-ново, а Семеновский примирился уже с
его (Лебедева) кровожадными замашками. Чужие нашему прилавку на 80 %
пошли на скамью подсудимых. С милицией у меня отношения односторонние:
кровную пятерку "за хулиганское (мать их в душу!) поведение в доме
Ястребова" уплатил. Выходит – нельзя уж и забор разворотить в
сорокаградусном состоянии. Вот тебе и революция, социализм, интернационал!
Куда уж нам…
Лёля приветсвует Лизу, тебя, Амосыча, Катаева и КО и надеется всех
видеть здесь в новом году в более благоприятной обстановке, чем прошлый
раз, и – совместно с ивановцами. Я – тоже. После поездки вашей в Ленинград
спишемся.
Ну, будь здоров!
Крепко полагаюсь на тебя по части скорого ответа, и на обоих с
Амосычем – по части выдачи аванса.
Твой Ник. Колоколов.
А журнал я так и не получаю. И номера со своим очерком не видел
лишь –слышал, что очерк напечатан.
К.
9/XII-26 г.
Дорогой Ефим, я очень прошу тебя безотлагательно по получении этого
письма черкнуть мне, 1) о размере моей задолженности "Гор. и Дер.", 2) могу
ли я, никого этим не подводя, замедлить с покрытием задолженности до 15 – 20
января. О долге своем я помню изо дня в день, и он очень меня беспокоит, но я
уже давно оторван от живого кооперативного материала, и из моих
многократных попыток написать для "Гор. и Дер". ничего не вышло. На январь
же мне обеспечена маленькая поездка, и материал будет. Сейчас меня
задолженность сугубо заботит в связи с отъездом Аммосыча (Селянин на днях
показал мне твое письмо.) Я не хотел бы быть причиной хоть небольшой
неприятности для человека, о котором у меня представление самое светлое.
Отчаянно – обидно мне, что я не могу быть в Москве перед отъездом
Аммосыча и Ивана. Приветствуй их, как только можешь, а я напишу им только
в январе (у тебя то, надеюсь, будут их новые адреса.)
Не удивляйся, что письмо – однобокое. Все подробные письменные
разговоры – до января.
Будь здоров! Черкни же скорее – хоть пять строк.
Твой Ник. Колоколов.
Работаю и с собой дерусь сейчас так круто, что – круче нельзя. Все
время – с последней поездки в Москву.
К.
Пиши по адресу –
Ив. Воз.,
Покровская ул., д. 25.
14 февр. 1928 г.
Иваново-Вознесенск.
Дорогой Ефим, прошу тебя похлопотать в "Перевале" о скорейшей
высылке денег Семеновскому. До сих пор Митя повестки не получал. Сейчас
он сам болен, никуда не выходит (около недели) из комнаты; Варя с ребенком
– в больнице. Деньги очень нужны. Напомни Гутеру его обещание. Пусть
вышлет гонорар на редакцию "Рабочего края", Дм. Н. Семеновскому.
Будь здоров и приветствуй Лизу.
Твой Ник. Колоколов
P.S. Подозреваю, что Гутер не выслал денег потому, что не знает адреса
Мити. Сообщи ему этот адрес.
4/III-28 г.
Дорогой Ефим, я и тебя, и Ивана обманываю на неделю, о чем и
сообщаю заблаговременно. Если не оправдание, то некоторое – и веское –
объяснение этому в том, что сам я заобманут влоск, самым гнуснейшим и
недопустимым образом. Разговор об этом – при встрече: 12 марта я буду в
Москве обязательно. Еще хуже, что ко всему московскому литературному
фронту, где только имеет сейчас касание Семеновский – он тоже заобманут
препохабно. Об отношении к нему "Перевала" и говорить тошно: гнусность
беспредельная. Гутер даже не ответил ему на давно посланное письмо о
деньгах. Впрочем, что говорить и писать об этом! Тут надо или драться не на
живот, а на смерть, или не глядеть в ту сторону, где владычит бойкий делец.
Теперь – о дельцах: я слышал, что М. Сокольников в каком то своем
докладе в Москве официально, так сказать, сообщил, что "Семеновский
спивается". Если Сокольников действительно сделал такое сообщение, то,
конечно, идти дальше некуда: дельцы безответственны. Семеновский, кстати,
не только не спивается, но и не выпивает. Мне хотелось бы до приезда в
Москву узнать от тебя, если знаешь – говорил ли Сокольников о запое
Семеновского; и – где; этот факт резко определил бы мне отношение к
Сокольникову.
Ну, будь здоров. Привет Лизе. Подтолкни Ванюшу прислать мне
обещанное письмо.
В Москве ли Аммосыч? Если в Москве, то приветствуй его всеми
печонками и селезенками.
До скорой встречи.
Твой Ник. Колоколов.
9 апреля 1928 г.
Иваново-Вознесенск.
Дорогой Ефим,
на прошлой неделе я и Лёля были в Москве. Мы ездили к Ванюше – его
не застали, к тебе – не застали ни тебя, ни Лизы. Сверх того, я два раза пытался
поймать тебя в "Новостях радио" – безуспешно; был вторично на Воздвиженке
– уперся в запертую дверь. Нужно сказать, что и остальные наши попытки
попасть в гости в Москве окончились столь же неудачно, как и
вышеперечисленные. Ни одного успеха в этом направлении, словно на-зло!
Поездив вдоволь в автобусе и в трамвае, я махнул на городскую станцию,
сгоряча купил билеты до Иванова и… сижу ныне на Покровской, 25. С
билетами в кармане и с кислым настроением был недалеко и от тебя, и от
Катаева, но тут зайти уже не мог: перед лицом обязательного отъезда всплыли
дела, о которых накануне не думал и которые оказались вдруг неотложными.
Вот каковы обстоятельства. Я-то в Москву, в результате, съездил почти
впустую, потому – что деньги мне "Федерация" выслала еще раньше сюда, а
остальные дела – как сейчас, ретроспективно, их оцениваю – могли быть с
полным успехом выполнены и почтой. Едва ли не основной целью моей
поездки было – спешно собраться под флагом бывшего гордеревенского
состава и, удовлетворив давно-назревшую во мне и насущную потребность эту,
смотаться в Иваново с освеженным мозгом и повеселевшим сердцем. Такого
же взгляда на вещи придерживалась и Лёля. Тем понятнее наше
упадочническое настроение в связи с бесплодными путешествиями (особенно –
к тебе; вернулись из Всесвятского грязные, как Калинниковские мощи и
растрепанные, как Малашкинская эпопея.)
Возможно, что после пасхи снова придется, как сейчас, ограничиться
письменным разговором с Москвой, но больше надеюсь быть в ней сам-друг. В
последнем случае, наученный горьким опытом, уже черкну заблаговременно.
А пока – будь здоров. Привет мой и Лёлин, поклон от Анны
Евстигнеевны – Лизе, Федору Аммосычу, Ванюше. Ему – Катаеву – скажи, что
он – большой мерзавец: о рассказах моих, вопреки своему обещанию, ни
пукнет.
Буду рад, если что-нибудь черкнешь мне.
Твой Ник. Колоколов
"Мед и Кровь" обещают выпустить в мае.
Дорогой Ефим.
Заходил, но не застал Тебя, а ближайшие два – три дня дела предстоит
столько, что, возможно, не смогу заехать, хоть и буду в Москве. В Кунцево6 я
полувселился – оставил там чемодан и паспорт. Подробности после. Ночевать
и вообще обитать до приезда Лёли буду в Москве, т. к. в Кунцеве еще не
оборудована кровать, а дела – здесь. Сегодня мне на ночь непременно нужно на
Мясницкую, почему и не могу у Тебя ночевать.
Привет Лизе, Марусе, Ванюше, а детям, понятно – поцелуи.
Твой Ник. Колоколов
Деньги вложены "сметные", о них говорил раньше.
* * *
Половодье
Ветра прозрачными мехами
Дышали в вороха лучей.
Вздувалось мартовское пламя
И осыпался град грачей.
Конец холодному бесплодью.
Расплавлен мертвенный покой.
Дано сегодня половодью
Играть раскованной рекой.
Ветровый хмель питает влагу,
С дрожжами солнечными слит.
И вот – разлив весенней брагой.
Бьет в ненасытный рот земли.
Сгибая ивы и ракиты,
Освобожденная вода
Ломает и швыряет плиты
Теплом искусанного льда.
Как тесто, оплывают тучи,
И солод полевых полос
Обильный, вязкий и пахучий,
Мне вновь увидеть довелось.
И снова я с землею спаян
И полон крепью молодой,
И кровь, неистово – вскипая,
Перекликается с водой!
Николай Колоколов.
8/II-24. Иваново-Вознесенск.
Угольная копь
Кусая стены угольных траншей,
В июльский жар поплескивая дымом,
Течет огонь, незримый для людей,
В подземной тьме врагом неукротимым.
То тут, то там вспухает серный чад,
Желтеет пепел пыльными волнами,
А по забоям яростно стучат.
Кайло и лом калеными клыками.
Густеет чернь на лицах, на руках,
И экскаватор, пар цедя пушистый,
Сгоняет стаей грузных черепах
Ковши по ферме лестнично-сквозистой.
Хрустит по углю крепкий шаг труда,
И вздуты жилы жадного насоса.
Секущим ливнем плотная вода
Летит в огонь неистово и косо.
И корчится струей измятый дым,
И ближе смерть подземного пожара.
И твердый стук кайла неукротим.
В текущей суши серного угара.
Николай Колоколов
8.23
Блохину и Вихреву.
Привет, Аммосыч и Ефим.
Я столько лет и столько зим
Обманывал бесстыдно вас…
Бьет покаянья грозный час.
Двух рукописей коопгруз
Доставить ныне вам берусь
Руками Мити, чье лицо
Светло, как райское крыльцо.
Прослушайте коопроманс…
Приличен – лейте на аванс
Сих быстротечных строк поток…
Но суд ваш да пребудет строг.
Я не писал вам ни строки,
Затем, что съехали портки.
С победной задницы моей
Из за каких то там рублей.
Я их удерживал, поя –
Не получалось ни…
Но ныне, скромный, как монах,
Я вновь в кальсонах и штанах,
И на гордеревенский брег
Приветственный свой правлю брег.
Встречайте с миром должника
На расстоянии, пока
В столице третьей он торчит.
Пусть Федя яйцами стучит,
Как гулким молотом кузнец.
И пусть Ефим – уже отец –
Прилежной ж…. гладит стул:
Я тоже в штат улепетнул.
Но – после о судьбах моих.
Окликнувши друзей двоих,
Я остаюсь без дальних слов:
Смиренный Николай Колоколов.
18/III-27. Иваново-Вознесенск.
Поэту Ефиму Вихреву дружески
Плоды
Весело плотные строки крепить,
Образы кровью и плотью паять!
Весело дни полноструйные пить,
Чуять густой урожай бытия!
Лес захлебнет черпаками корней.
Силу живую подпочвенных вод:
Дикая яблоня с крепких ветвей.
Бросит похожему вызревший плод.
Словно ягненок овечьи соски,
Рожь и пшеница сосут чернозем.
Тонут в огне золотом васильки,
Полнится колос тяжелым зерном.
В женской утробе, как тайна – глухой,
Новая жизнь прорастает в крови.
Зреет ребенок – и в час заревой
Падает в мир для борьбы и любви.
Сердце, как теплые ливни, вберет
Жизни призывы – вблизи, вдалеке,
Музыкой сердце нальется – и вот:
Рифма висит на упругой строке.
Николай Колоколов.
29/X-24.
Иваново-Вознесенск.
Беременная
Посвящается материнскому чреву Ефима Вихрева.
Такие осторожные шаги,
В глазах – такая тихая забота:
Бесценный груз всечасно береги
И бойся каждого крутого поворота
В упругой колыбели живота,
Колеблемой дыханьем и шагами,
Какая ласковая тяжесть разлита
Какими теплыми волнами!
И по лицу скользит предчувствий след,
И опрокинут в сердце взгляд хороший
И бережней ее шагов под солнцем – нет,
И нет прекрасней – ноши!
Николай Колоколов.
12 ноября 1924.
Не унывай, Ефим! Со всяким может случиться. Да будут тебе строки эти
– утешением в постигшем тебя несчастьи. И остерегайся в будущем
"последствий". Будь мудр! Да не сгубит тебя демон чресл твоих!
Николай Колоколов.
Примечания
1. РГАЛИ, Вихрев Е. Ф. Ф. 94, оп. 1, ед. хр. 155. Письмо от 12/II-25 г. не
публикуется, так как содержание его сводится к "срочной просьбе": не
говорить в Москве при встречах с ивановцами о женитьбе рабкраевца, ибо
Н. И. Колоколов не любит быть "распространителем вестей, похожих на
сплетни". В тексте сохраняются авторская орфография и пунктуация.
2. Блохин Федор Аммосович – сотрудник ж. "ГИД".
3. Катаев Иван Иванович (1902-1939) – как и Е. Ф. Вихрев, входил в группу
"Перевал", сотрудник "Литературной газеты", автор популярного в 1930 г.
рассказа "Молоко". Репрессирован.
4. Лёля – Е. М. Колоколова, урожденная Латышева (1 – 1985), жена
писателя, племянница А. Е. Ноздрина.
5. В письме идет речь о сотрудниках и редакторе газ. "Рабочий край"
Мануильском М. З.
6. Кунцево – дачное место, где Н. И. Колоколов снял угол при переезде в
Москву для работы в ж. "Наши достижения".
Содержание
Литературоведение |
Home