И. В. Синохина, Т. А. Гайдамак
	ПИСЬМА Н. И. КОЛОКОЛОВА Е. Ф. ВИХРЕВУ  
	С ПРИЛОЖЕНИЕМ СТИХОТВОРЕНИЙ 1925-1928 гг.


	В РГАЛИ хранятся 11 писем Н. И. Колоколова и одна записка 
Е. Ф. Вихреву, который служил в Москве сначала секретарем ж. "Город и 
деревня", затем изд. "Недра". Коллеги по работе в газете "Рабочий край" не 
прерывают дружбы и после переезда Вихрева в столицу. Колоколов также не 
теряет надежды на близкие перемены. Он полон спокойной веры в свой 
творческий потенциал, набирающий силу; сотрудничает с литературной 
группой "Перевал" (хотя организационно не принадлежит к ней), с 
издательствами "Федерация", "Земля и фабрика", "Основа". В письмах 
содержатся не только бытовые проблемы, но и информация о творчестве, 
тексты произведений Н. И. Колоколова, не всегда совпадающие с 
опубликованными вариантами в сборниках и журналах 20-х г. г.
	Любопытны факты, свидетельствующие о падении нравов в столичных 
литературных кругах к 1928 году и о внутренней порядочности самого 
Н. И. Колоколова в деловых и дружеских отношениях. Кроме того, из писем 
современникам выявляется одна деталь: в ноябре и марте у Н. И. Колоколова 
обострялся ревматизм, последний рецидив которого был в ноябре 1933 года, за 
несколько недель до смерти.1


	27/VI-25 г.
	Дорогой Ефим, гонорар за стихи и очерки я получил, и очень тебе за это 
признателен. Но от тебя нет ни строки – и это значительно хужей. Когда ты 
уезжаешь из Москвы? У меня нет оснований думать, что положение с 
отпуском у тебя изменилось и на первую половину августа ты в Москве 
задержишься. А это – лишний шанс за то, что мне не стоит торопиться с 
поездкой в недра столицы. Ну, как бы ни было – месяцем раньше, месяцем 
позже – увидимся. По получении же этих строк черкни мне всенепременно по 
адресу: Почт. отд. Сидоровское, Костромской губ. Нерехтского уезда – Мне.
	Я сейчас сыплю на пароход, чтобы дня на два поехать в Кинешму, затем 
– дня на два в Плес, а потом – вернуться сюда. Дальнейшее, выражаясь 
выспренне, тонет в тумане неизвестности. 
	Ну, будь здоров, приветствуй Макара, звероподобного стихореза 
Блохина2, Катаева3 и иных, кто люб твоему сердцу. Лёля4 приветствует тебя.
				Жду весточки –
						твой Н Колоколов.
	
	
	7 июля 1925 г.
	С. Сидоровское.
	
	Дорогой Ефим, ау!
	Посылаю тебе деревенские очерки, о которых говорил. Если понравятся 
– пустишь в "Г. и Д." Один из них – "Нетово нашествие" – ты у меня, вероятно, 
читал. Мне хочется видеть его напечатанным вместе с остальными.
	Я прилепился к волжскому берегу, жарюсь на солнце и купаюсь. Леля – 
со мной, она шлет тебе привет. В Иванове не был уже неделю, и когда попаду 
туда – не знаю. В Москве буду, вероятно, в первых числах августа, а может 
быть – и раньше.
	Селянин и Семеновский, после краткого отдыха, "пригвождены к 
газетной стопке". Опьяняются ворохами рукописей. Жеребеют на берегу 
Уводи. Буторова допекает печонка. У Богданова выкрали деньги. Майоров 
потеет над халтурным романом и над закреплением своей новой карьеры – зава 
несуществующим издательством. Словом – все в порядке. Остается еще 
посплетничать о Мануильском5: у него – острая неврастения на почве 
истощения рабкраевской кассы. Болезнь, трудно поддающаяся лечению.
	Видел Анисимова и сообщил ему о появлении его статьи в "Г. и Д." 
Журнала же он до сих пор не получил – видимо, кто-то зачитал.
	Я живу сейчас в селе кустарей-серебряников. По воскресеньям 
мужчины здесь лупятся в городки "на русскую горькую": выигравшая партия 
ставит в пользу всех играющих бутылку, а проигравшая – две.
	– У нас и козырь монету гонит, – подмигнул мне по этому поводу один 
из игроков: – Безобидно очень, и аппетит к игре большой. Во! 
	Как твои дела?.. Настроение?.. Поэма?.. Если вздумаешь черкнуть (чему 
буду очень рад), то пользуйся пока таким адресом: 
	Г. Иваново-Вознесенск, Улица 10 августа, дом Ноздриных – мне.
	Общежитие на Напалковской ликвидируют, и я уже ушел оттуда. Где 
кину якорь к осени – пока неизвестно.
	Ну, будь здоров! Приветствуй Макара, Блохина.
						Твой Ник. Колоколов. 
	
	
	18 июля 1925 г.
	Иваново-Вознесенск.
	Дорогой Ефим, только сегодня вернулся я в Иваново и прочел твое 
письмо. Поздравляю тебя с крашеным брюхом и желаю успехав поэме. Но то, 
что ты завел себе трусики – плохо: в трусиках ходят только трусливые люди, а 
храбрые – или без ничего, или в ничём.
	Поэмой очень интересуюсь, но когда удастся ее прочесть? Ты пишешь, 
что вначале августа течешь в отпуск. Что значит сие "вначале"? Напиши, если 
можно, определеннее, с указанием числа. Тогда я буду знать, смогу ли застать 
тебя до отпуска в Москве, и если не смогу, то, быть может, отложу свою 
поездку в Москву на более продолжительный срок.
	Блохину при встрече не только передай привет, но незаметным образом 
ковырни его в бок. Об этом вопиет мое оскорбленное авторское самолюбие.
	Что касается авторских экземпляров и гонорара, то буду очень 
признателен, если по получении этих строк вышлешь и то, и другое по адресу:
	Почт. отд. Сидоровское, Костромской губ. Нерехтского у. 
	Стадная ул., д. М. А. Прохорова.
						Н. И. Колоколов
	
	Было бы очень славно, если бы на будущей неделе я получил гонорар не 
только за стихи, но и за очерки. В Сидоровское я возвращаюсь на днях. Туда 
же жду и твоих строк. От них будет зависеть в значительной степени, 
повторяю, и окончательное решение касательно ближайшей моей поездки в 
Москву.
	В редакции еще не был, никого здесь не видел; иду в редакцию сейчас. 
Побольше напишу в ближайшем будущем. Будь здоров. 
	Лёли здесь нет, но я уполномочен ею приветствовать тебя во всех 
письмах. От меня кланяйся земно Макару, Катаеву и по твоему усмотрению. 
					По гроб жизни твой Ник. Колоколов.
	
	
	4/XI-1925 г.
	Дорогой Ефим, спешно пишу по непредвиденному и исключительному 
поводу. Дело в том, что всвязи со смертью М. В. Фрунзе, здесь установлен 
пятидневный траур, со всеми вытекающими отсюда последствиями, к которым 
относится и невозможность достать то, что нужно достать к твоему и других 
приезду. Передай об этом всем заинтересованным и решайте сами, отложить ли 
поездку на неделю-другую или нет. В первом случае, конечно, спишемся еще 
раз. Я сообразил и расчитал, что и на любое из воскресений вы не имеете 
никаких оснований ко мне не ехать. Мне все же больше хотелось бы, чтобы вы 
приехали на 7-ое, но… я злой враг всякой дружеской беседы за акульшинскими 
пильменями!.. Материя скучнейшая.
	Леля кланяется тебе и Лизе. Видеть вас у себя надеемся так или иначе 
(просторной компанией)
				Будь здоров. Твой Ник. Кол.
		Утром 7-го все же встречаю на случай на вокзале.
	
	
	20/XI-25 г.
	Не жду извещений и писем, а жду всех вас на вокзале Посада утром 
(вернее – ночью) 29 ноября. Непременно! 
						Н.К.

	Дорогой Ефим, сейчас получил твою телеграмму и защелкал зубами на 
судьбу, подложившую мне громадную свинью: две недели я не показываюсь на 
улицу, а последние три дня учусь ходить. Учусь, правда, очень успешно и 
надеюсь во вторник (24 ноября) поехать уже в Иваново. Первые же десять дней 
болезни был буквально прикован к койке острым приступом ревматизма. Это 
обстоятельство напортило мне во многих отношениях, но так как оно иссякает 
– я прошу тебя, Блохина, Катаева и всех, кого вы захотите присоединить к 
своей компании – выехать ко мне 28 ноября. Передавай Лёлино и мое 
приглашение также Лизе (с приветом). Я же, руководствуясь высказанным 
вами желанием, на 28ое (вернее – на 29ое с 28го) – переселю в Посад 
литературный Иваново-Вознесенск. И уж ку-утнё-о-ом! Крепко надеюсь, что 
возражений не будет и жду о-бя-за-тель-но, во всю глотку приветствуя скоп!.. 
Лёля проделывает то же.
	Будь здоров!
						Твой Ник. Колоколов.
	
	
	19 декабря 1925 г.
	Добрый день, Ефим! На днях я послал тебе очерк "Деревенская 
пестрядь" – получил? Сейчас посылаю второй – "Конец Гиблой Дюжины". То 
обстоятельство, что четвертая, примерно, часть этой штуки была тиснута в 
"Рабкрае", полагаю, не будет принято в расчет при обсуждении пригодности 
вещи для "Г. и Д." Очерк здесь развит и коренным образом переработан, 
введены новые действующие лица (Борисов и др.).
	Я не полагал, что пошлю тебе какую либо рукопись столь экстренно 
вслед за "Пестрядью", а думал ограничиться лишь письмом. Объясняется этот 
(второй) присыл тем, что мне исступленно нужны деньги, и я надеюсь, что 
"Г. и Д." под представленный материал сможет дать аванс. Поговори с 
Амосычем, покажи ему письмо и – выручайте, братцы!  На "Рабкрай" сейчас 
пока расчитывать не могу. Писать "о причинах данного явления"… 
неинтересно это для тебя, а для меня – тем более! Факт тот, что не позже 28 
декабря я должен достать пятьдесят рублей, не имея в своем распоряжении для 
печати другого материала, кроме лежащих у тебя очерков. Не достану – значит, 
останусь без насущнейших условий для работы. Вот и все. Если есть хоть 
малейшая возможность с получением этого письма послать мне пятьдесят 
рублей авансом под пару очерков, то я надеюсь, что Блохин и ты возможность 
эту используете. Если же нельзя, то очень прошу тебя черкнуть мне, не 
откладывая ни на день, о том, чтоб я на аванс не рассчитывал.
	Разумеется, в случае получения денег я согласен, если это почему-либо 
понадобится редакции, на замену "Пестряди" и "Конца" другими очерками – 
тем более, что у меня снова намечается материал и специально – 
кооперативный. Словом, контора здесь, как ясно и тебе с Амосычем, не 
рискует ни копейкой, и на все 100 % застрахована от того, что полусотня 
рублей сгибнет. А у меня в денежном отношении момент такой же черный, как 
рожа буфетного мужика в Гавриловском вокзале.
	Вывозите!
				————————
	После вашего отъезда я еще недели полторы пренебрегал по царски 
пешим хождением (как известно, цари ходили пешком только в нужник.) 
Потом выглянул в Иваново. Богданов и Селянин досадуют, что не получили во 
время телеграмму, но готовы примириться с наркомпочтелем, если в новом 
году смычка Москвы и Иванова в посаде осуществится. Мише Лебедеву 
передай, что лапа у Рублика отрасла за-ново, а Семеновский примирился уже с 
его (Лебедева) кровожадными замашками. Чужие нашему прилавку на 80 % 
пошли на скамью подсудимых. С милицией у меня отношения односторонние: 
кровную пятерку "за хулиганское (мать их в душу!) поведение в доме 
Ястребова" уплатил. Выходит – нельзя уж и забор разворотить в 
сорокаградусном состоянии. Вот тебе и революция, социализм, интернационал! 
Куда уж нам…
	Лёля приветсвует Лизу, тебя, Амосыча, Катаева и КО и надеется всех 
видеть здесь в новом году в более благоприятной обстановке, чем прошлый 
раз, и – совместно с ивановцами. Я – тоже. После поездки вашей в Ленинград 
спишемся.
	Ну, будь здоров!
	Крепко полагаюсь на тебя по части скорого ответа, и на обоих с 
Амосычем – по части выдачи аванса.
						Твой Ник. Колоколов.
	
	А журнал я так и не получаю. И номера со своим очерком не видел 
лишь –слышал, что очерк напечатан.
						К.
	
	
	9/XII-26 г.
	Дорогой Ефим, я очень прошу тебя безотлагательно по получении этого 
письма черкнуть мне, 1) о размере моей задолженности "Гор. и Дер.", 2) могу 
ли я, никого этим не подводя, замедлить с покрытием задолженности до 15 – 20 
января. О долге своем я помню изо дня в день, и он очень меня беспокоит, но я 
уже давно оторван от живого кооперативного материала, и из моих 
многократных попыток написать для "Гор. и Дер". ничего не вышло. На январь 
же мне обеспечена маленькая поездка, и материал будет. Сейчас меня 
задолженность сугубо заботит в связи с отъездом Аммосыча (Селянин на днях 
показал мне твое письмо.) Я не хотел бы быть причиной хоть небольшой 
неприятности для человека, о котором у меня представление самое светлое.
	Отчаянно – обидно мне, что я не могу быть в Москве перед отъездом 
Аммосыча и Ивана. Приветствуй их, как только можешь, а я напишу им только 
в январе (у тебя то, надеюсь, будут их новые адреса.)
	Не удивляйся, что письмо – однобокое. Все подробные письменные 
разговоры – до января.
	Будь здоров! Черкни же скорее – хоть пять строк.
	Твой Ник. Колоколов.
	Работаю и с собой дерусь сейчас так круто, что – круче нельзя. Все 
время – с последней поездки в Москву.
						К.
	Пиши по адресу – 
	Ив. Воз., 
	Покровская ул., д. 25.
	
	 
	
	14 февр. 1928 г.
	Иваново-Вознесенск.
	Дорогой Ефим, прошу тебя похлопотать в "Перевале" о скорейшей 
высылке денег Семеновскому. До сих пор Митя повестки не получал. Сейчас 
он сам болен, никуда не выходит (около недели) из комнаты; Варя с ребенком 
– в больнице. Деньги очень нужны. Напомни Гутеру его обещание. Пусть 
вышлет гонорар на редакцию "Рабочего края", Дм. Н. Семеновскому.
	Будь здоров и приветствуй Лизу.
					Твой Ник. Колоколов
	P.S. Подозреваю, что Гутер не выслал денег потому, что не знает адреса 
Мити. Сообщи ему этот адрес.
	
	
	
	4/III-28 г.
	Дорогой Ефим, я и тебя, и Ивана обманываю на неделю, о чем и 
сообщаю заблаговременно. Если не оправдание, то некоторое – и веское – 
объяснение этому в том, что сам я заобманут влоск, самым гнуснейшим и 
недопустимым образом. Разговор об этом – при встрече: 12 марта я буду в 
Москве обязательно. Еще хуже, что ко всему московскому литературному 
фронту, где только имеет сейчас касание Семеновский – он тоже заобманут 
препохабно. Об отношении к нему "Перевала" и говорить тошно: гнусность 
беспредельная. Гутер даже не ответил ему на давно посланное письмо о 
деньгах. Впрочем, что говорить и писать об этом! Тут надо или драться не на 
живот, а на смерть, или не глядеть в ту сторону, где владычит бойкий делец.
	Теперь – о дельцах: я слышал, что М. Сокольников в каком то своем 
докладе в Москве официально, так сказать, сообщил, что "Семеновский 
спивается". Если Сокольников действительно сделал такое сообщение, то, 
конечно, идти дальше некуда: дельцы безответственны. Семеновский, кстати, 
не только не спивается, но и не выпивает. Мне хотелось бы до приезда в 
Москву узнать от тебя, если знаешь – говорил ли Сокольников о запое 
Семеновского; и – где; этот факт резко определил бы мне отношение к 
Сокольникову.
	Ну, будь здоров. Привет Лизе. Подтолкни Ванюшу прислать мне 
обещанное письмо.
	В Москве ли Аммосыч? Если в Москве, то приветствуй его всеми 
печонками и селезенками.
	До скорой встречи.
					Твой Ник. Колоколов.
	
	
	
	9 апреля 1928 г.
	Иваново-Вознесенск.
	
	Дорогой Ефим,
	на прошлой неделе я и Лёля были в Москве. Мы ездили к Ванюше – его 
не застали, к тебе – не застали ни тебя, ни Лизы. Сверх того, я два раза пытался 
поймать тебя в "Новостях радио" – безуспешно; был вторично на Воздвиженке 
– уперся в запертую дверь. Нужно сказать, что и остальные наши попытки 
попасть в гости в Москве окончились столь же неудачно, как и 
вышеперечисленные. Ни одного успеха в этом направлении, словно на-зло! 
Поездив вдоволь в автобусе и в трамвае, я махнул на городскую станцию, 
сгоряча купил билеты до Иванова и… сижу ныне на Покровской, 25. С 
билетами в кармане и с кислым настроением был недалеко и от тебя, и от 
Катаева, но тут зайти уже не мог: перед лицом обязательного отъезда всплыли 
дела, о которых накануне не думал и которые оказались вдруг неотложными.
	Вот каковы обстоятельства. Я-то в Москву, в результате, съездил почти 
впустую, потому – что деньги мне "Федерация" выслала еще раньше сюда, а 
остальные дела – как сейчас, ретроспективно, их оцениваю – могли быть с 
полным успехом выполнены и почтой. Едва ли не основной целью моей 
поездки было – спешно собраться под флагом бывшего гордеревенского 
состава и, удовлетворив давно-назревшую во мне и насущную потребность эту, 
смотаться в Иваново с освеженным мозгом и повеселевшим сердцем. Такого 
же взгляда на вещи придерживалась и Лёля. Тем понятнее наше 
упадочническое настроение в связи с бесплодными путешествиями (особенно – 
к тебе; вернулись из Всесвятского грязные, как Калинниковские мощи и 
растрепанные, как Малашкинская эпопея.)
	Возможно, что после пасхи снова придется, как сейчас, ограничиться 
письменным разговором с Москвой, но больше надеюсь быть в ней сам-друг. В 
последнем случае, наученный горьким опытом, уже черкну заблаговременно.   
	А пока – будь здоров. Привет мой и Лёлин, поклон от Анны 
Евстигнеевны – Лизе, Федору Аммосычу, Ванюше. Ему – Катаеву – скажи, что 
он – большой мерзавец: о рассказах моих, вопреки своему обещанию, ни 
пукнет.
	Буду рад, если что-нибудь черкнешь мне.
					Твой Ник. Колоколов
	"Мед и Кровь" обещают выпустить в мае.
	
	
	
	
	Дорогой Ефим.
	Заходил, но не застал Тебя, а ближайшие два – три дня дела предстоит 
столько, что, возможно, не смогу заехать, хоть и буду в Москве. В Кунцево6 я 
полувселился – оставил там чемодан и паспорт. Подробности после. Ночевать 
и вообще обитать до приезда Лёли буду в Москве, т. к. в Кунцеве еще не 
оборудована кровать, а дела – здесь. Сегодня мне на ночь непременно нужно на 
Мясницкую, почему и не могу у Тебя ночевать.
	Привет Лизе, Марусе, Ванюше, а детям, понятно – поцелуи.
						Твой Ник. Колоколов
	Деньги вложены "сметные", о них говорил раньше.
	
	
		*      *      *

		Половодье
	
	Ветра прозрачными мехами
	Дышали в вороха лучей.
	Вздувалось мартовское пламя
	И осыпался град грачей.
	
	Конец холодному бесплодью.
	 Расплавлен мертвенный покой.
	Дано сегодня половодью
	Играть раскованной рекой.
	
	Ветровый хмель питает влагу,
	С дрожжами солнечными слит.
	И вот – разлив весенней брагой.
	Бьет в ненасытный рот земли.
	
	Сгибая ивы и ракиты,
	Освобожденная вода
	Ломает и швыряет плиты
	Теплом искусанного льда.
	
	Как тесто, оплывают тучи,
	И солод полевых полос
	Обильный, вязкий и пахучий,
	Мне вновь увидеть довелось.
	
	И снова я с землею спаян
	И полон крепью молодой,
	И кровь, неистово – вскипая,
	Перекликается с водой!
	
			Николай Колоколов.
			8/II-24. Иваново-Вознесенск. 
	
	
		Угольная копь
	
	Кусая стены угольных траншей,
	В июльский жар поплескивая дымом,
	Течет огонь, незримый для людей,
	В подземной тьме врагом неукротимым.
	
	То тут, то там вспухает серный чад,
	Желтеет пепел пыльными волнами,
	А по забоям яростно стучат.
	Кайло и лом калеными клыками.
	
	Густеет чернь на лицах, на руках,
	И экскаватор, пар цедя пушистый,
	Сгоняет стаей грузных черепах
	Ковши по ферме лестнично-сквозистой.
	
	Хрустит по углю крепкий шаг труда,
	И вздуты жилы жадного насоса.
	Секущим ливнем плотная вода
	Летит в огонь неистово и косо.
	
	И корчится струей измятый дым,
	И ближе смерть подземного пожара.
	И твердый стук кайла неукротим.
	В текущей суши серного угара.
			Николай Колоколов 
				8.23
	
	
		Блохину и Вихреву.
	
	Привет, Аммосыч и Ефим.
	Я столько лет и столько зим
	Обманывал бесстыдно вас…
	Бьет покаянья грозный час.
	
	Двух рукописей коопгруз
	Доставить ныне вам берусь
	Руками Мити, чье лицо
	Светло, как райское крыльцо.
	
	Прослушайте коопроманс…
	Приличен – лейте на аванс
	Сих быстротечных строк поток…
	Но суд ваш да пребудет строг.
	
	Я не писал вам ни строки,
	Затем, что съехали портки.
	С победной задницы моей
	Из за каких то там рублей.
	
	Я их удерживал, поя –
	Не получалось ни…
	Но ныне, скромный, как монах,
	Я вновь в кальсонах и штанах,
	И на гордеревенский брег 
	Приветственный свой правлю брег.
	
	Встречайте с миром должника
	На расстоянии, пока
	В столице третьей он торчит.
	Пусть Федя яйцами стучит,
	Как гулким молотом кузнец.
	И пусть Ефим – уже отец –
	Прилежной ж…. гладит стул:
	Я тоже в штат улепетнул.
	
	Но – после о судьбах моих.
	Окликнувши друзей двоих,
	Я остаюсь без дальних слов:
	Смиренный Николай Колоколов.
	18/III-27. Иваново-Вознесенск.
	
	
		Поэту Ефиму Вихреву дружески
		Плоды
	
	Весело плотные строки крепить,
	Образы кровью и плотью паять!
	Весело дни полноструйные пить,
	Чуять густой урожай бытия!
	
	Лес захлебнет черпаками корней.
	Силу живую подпочвенных вод:
	Дикая яблоня с крепких ветвей.
	Бросит похожему вызревший плод.
	
	Словно ягненок овечьи соски,
	Рожь и пшеница сосут чернозем.
	Тонут в огне золотом васильки,
	Полнится колос тяжелым зерном.
	
	В женской утробе, как тайна – глухой,
	Новая жизнь прорастает в крови.
	Зреет ребенок – и в час заревой
	Падает в мир для борьбы и любви.
	
	Сердце, как теплые ливни, вберет
	Жизни призывы – вблизи, вдалеке,
	Музыкой сердце нальется – и вот:
	Рифма висит на упругой строке.
			Николай Колоколов.
			29/X-24.
			Иваново-Вознесенск.
	
	
		Беременная
			Посвящается материнскому чреву Ефима Вихрева.
	
	Такие осторожные шаги,
	В глазах – такая тихая забота:
	Бесценный груз всечасно береги
	И бойся каждого крутого поворота
	
	В упругой колыбели живота,
	Колеблемой дыханьем и шагами,
	Какая ласковая тяжесть разлита
	Какими теплыми волнами!
	
	И по лицу скользит предчувствий след,
	И опрокинут в сердце взгляд хороший
	И бережней ее шагов под солнцем – нет,
	И нет прекрасней – ноши!
			Николай Колоколов.
			12 ноября 1924.
	 
	Не унывай, Ефим! Со всяким может случиться. Да будут тебе строки эти 
– утешением в постигшем тебя несчастьи. И остерегайся в будущем 
"последствий". Будь мудр! Да не сгубит тебя демон чресл твоих!
						Николай Колоколов.
	
	
	Примечания
1.	РГАЛИ, Вихрев Е. Ф. Ф. 94, оп. 1, ед. хр. 155. Письмо от 12/II-25 г. не 
публикуется, так как содержание его сводится к "срочной просьбе": не 
говорить в Москве при встречах с ивановцами о женитьбе рабкраевца, ибо 
Н. И. Колоколов не любит быть "распространителем вестей, похожих на 
сплетни". В тексте сохраняются авторская орфография и пунктуация. 
2.	Блохин Федор Аммосович – сотрудник ж. "ГИД".
3.	Катаев Иван Иванович (1902-1939) – как и Е. Ф. Вихрев, входил в группу 
"Перевал", сотрудник "Литературной газеты", автор популярного в 1930 г. 
рассказа "Молоко". Репрессирован.
4.	Лёля – Е. М. Колоколова, урожденная Латышева (1      – 1985), жена 
писателя, племянница А. Е. Ноздрина.
5.	В письме идет речь о сотрудниках и редакторе газ. "Рабочий край" 
Мануильском М. З.
6.	Кунцево – дачное место, где Н. И. Колоколов снял угол при переезде в 
Москву для работы в ж. "Наши достижения".
Содержание
Литературоведение | Home