V. ГнусБыл купец, по прозвищу Гнус.Лицом курносый, борода лопатой, глаза яблоками, на лоб вылезли, наглые. Корпусом толст, голосом зычен: как гаркнет в поле -- лошади шарахались в стороны. А удаль в нем степная, дикая: скакать бы ему на бешеном коне по полю, глушить бы проезжих с товарами ямщиков, чиновников, купцов. Да так оно и было. Ведь черт его знает! Ведь горы золота нажил человек, а любил, бывало, пошалить темной ночью с лихими киргизами, друзьями своими, побарантачить. Видно, кровь в сердце кипучая была. Подобрал себе шайку отпетых и стал с ними по горам гулять. Удали через край в Гнусе, а скупость сказочная. Несколько лавок у него. Весь округ должен ему. Долги собирал он натурою: возьмет у калмыка телят двадцать за долг, за какие-нибудь двадцать кирпичей чаю, по рублю кирпич, да и скажет ему: -- Ты, друг, оставь телят-то у себя. Где их буду пасти, у меня земли нету. Калмык пасет их год, и другой, и третий. А потерять или продать -- не смеет: телята все купеческим, Гнуса, клеймом мечены. На третий год посылает Гнус подручного и берет своих трехлетних быков. А калмык по простоте душевной думает: "Все верно, все так... Теленок был, бог растил -- бык стал..." Как-то монгол задолжал Гнусу целковый. Хорошую у него трубку купил. Монголу без трубки нельзя, как красавице без румян. Бедный, неимущий монгол, Гнус сказал: -- Вернешь мне через год за целковый пять шкур сурка: процент на тебя накладываю. Монгол с процентом очень хорошо знаком: монголы купцами обучены, процент вот где у них сидит, ради процента -- чтоб его шайтан съел, -- все они и бедные, и живут по горло в долгах, в кабале вечной. И случилось так, что у монгола не оказалось к концу года лишних шкур: на сторону продал, повинности справил, семью кормил в голодный год. Уплатил всего две шкуры. -- На будущий год уплатишь мне две овцы и три шкуры. Процент накладываю. Монгол отлично понимает, что такое процент, тяжело вздохнул монгол, но делать нечего. Вот и второй год кончается. Дела еще хуже идут. Одну овцу притащил. -- Теперь ты будешь должен мне годовалого бычка и пять овец. Теперь все дорого, доставка дорогая. Большой процент накладываю. До пяти быков дошло дело, до пяти верблюдов. А каждый верблюд сотню рублей стоит. И век бы сидеть в неоплатных долгах монголу, да догадался, умер. Процент сгубил молодца. А и всего-то трубку купил, вещь малую. Но были случаи и почернее. Лихие молодцы киргизы. Но и Гнус охулки на руку не положит. Завел себе весь наряд киргизский: малахай бархатный с лисьей выпушкой сделал, чатпор березовый вырезал -- такую палку, с корневищем на конце, трахнешь по голове -- череп, как арбуз спелый, разлетается! А конь у Гнуса -- черту брат: ветер нипочем ему: что ветер! -- стрелу певучую обогнать может. Гнус атаманом стал. И никто об этом не догадывался. Только ночь темная, да широкая степь, да горы знали. Да еще те, несчастные... Но те слова не вымолвят, немую жалобу с собой уносят в землю. Надумал Гнус караван с серебром обобрать: серебра в Монголию идет много, в слитках, серебро там ценится. Издалека начал выслеживать Гнус, за границу проводил в Монголию. Там степь, жилья нету, кричи сколько хочешь, плачь, умоляй -- степь все выслушает скорбно, но защиты не даст. Идет караван степью и не чует беды. А беда по пятам крадется, жмется у гор, серая, как серый щебень-курум. Идет караван ходко, но и солнце не дремлет, книзу катится, вот-вот сядет на сизые хребты. Караван торопится: в степи воды мало, надо у речки ночевать, а до речки десять верст. Как пал сумрак, говор речки послышался. И люди и лошади обрадовались: отдых. Не успели еще коней выпрячь -- вихрем налетела шайка... Арканы в ход пошли, руки ямщикам вязать начали, конвойных смяли, -- много ли их, всего три человека. Один сопротивляться стал... И быть бы злу великому, но кто-то помешал: то ли казаки из Кобдо в Кош-Агач почту везли, то ли знакомый купец ехал -- гикнул Гнус, и вся его ватага умчалась в горы. "Сорвалось", -- сердито думает Гнус, губы себе в кровь искусал, коня взмылил и долго, ругаясь, грозил кулаком золотому огоньку, что робко замигал у речки. Этим дело не кончилось. Начальство узнало, кликнуло клич. -- Ребята! Кто желает разбойников ловить? Кто хочет получить награду? Шаг вперед! Выискалось двадцать пять казаков, двадцать пять отпетых голов. Снарядились, поехали чуть свет в путь-дорогу с казацкой песней, с бубнами. Лихо кони мчат, лихо скачут: степь ровная, с гор прохладой веет. К горам подъехали казаки, в балку заглянули -- пусто, в долину речки заглянули -- нет следов, дальше поехали, песни не поются, смолкли бубны. Тихо едут, слова не проронят: как бы не спугнуть врага. Вот и дню конец, а казаки еще и привала не делали, утомились, по сухарям соскучились; лошади похрамывают, корму просят. Остановились на ночлег. Гроза надвигалась. Сумрак наполнил степь, скрыл горы. Вдали безмолвно играла молния: вспыхнет там где-то за хребтами, потрепещет над вдруг всплывшими из мрака вершинами и тихо погаснет. -- Дождь будет, -- сказали казаки и быстро палатки раскинули. -- Гроза идет, -- сказали казаки, поужинали, чаю кирпичного напились и завалились спать. Гроза надвигалась. Две грозы надвигались на казаков. Светлая гроза, с молнией и ливнем. Черная гроза -- Гнус, душа коварная. Карауль, сторожевой казак, карауль!.. Черная гроза -- опасная. Сторожевой казак, Петр Байкалов, боится небесной грозы, его громом в детстве еще оглушило. Стоит Байка-лов, молитву шепчет, винтовку дрожащей рукой поглаживает, собирается старшего будить. А старший злой: Байкалов и его боится, и грозы боится, не знает, как быть. Гроза надвигается быстро, ветерок впереди нее идет, разметает степную дорогу, вольную. Байкалов к самой палатке подошел, а войти не смеет. На небо опасливо смотрит, как бы оттуда стрелой гремучей не пустили. Небо огнем кроется, вздрагивает казак, крестится: -- Свят, свят, свят. Гром глухо стучит и рассыпается по горам горохом. Тьма. Ветер травой шуршит, ветер палатку треплет, стал накрапывать дождь. Тьма густая, предательская. И ничего-то в ней не видать, ничего-то в ней не слыхать: лишь сухая трава шуршит. Эй, смотри, казак!.. Как блеснет молния -- смотри! Товарищи храпят, пуще всех старший храпит и что-то во сне бормочет. И чует казак, две грозы идут; вторую, черную, сердцем чувствует, защемило сердце тоской... Крестится казак: -- Господи, спаси... Чего-то чижало... В небе молния золотой веревочкой с краю на край стегнула, засияла степь, гром ударил близко... Байкалов проворно залез в палатку и с головой шинелью закрылся. Эх, казак, казак... Шорохи по степи ползут, много шорохов... То не дождь ли льет-поливает, не град ли барабанит по земле? Нет, не дождь... Нет, не град... Шорохи крепче, сильней. Это смерть по равнине хлещет. Две грозы грянули враз над казаками. Гроза огненная грохотом все заполнила... А черная гроза с дешевым гиком и посвистом мертвой лавой пронеслась: три тысячи бешеных коней во весь опор проскакали по спящим казацким телам. Одну слякоть оставил от казаков Гнус, душа звериная. |
Назад к домашней странице В. Я. Шишкова
Русская литература Алтая | Алтайские страницы | Издательская деятельность АГУ