В. Я. Шишков

Золотая беда

I II

I

Еще октябрь не изошел, а Якутский край весь забросало снегом. Вечно мерзлая, лишь на аршин оттаивающая летом почва вновь превратилась в камень. Лену сковал мороз, и по ее белой глади стегнула вихлястая дорога. Из улуса в улус, с берега в берег пролегли тропинки, и вдоль их выросли зеленые вехи-елочки.

Вчера солнце встало "в рукавицах", а к ночи ударил мороз с дымом.

Но якут Николка мороза не боится. Что ему мороз? Хе-хе!.. В мороз человек крепче делается, ноги прытче, дорога короче. Хо! Зимой ноги сами мчат. Им только глазом моргни -- куда, -- они уже свое возьмут. Прытко-прытко, где шагом, где скоком, только елочки мелькают, летит, бывало, Николка, загребая снег кривыми своими, как дуга, ногами. Зимой знай нос береги: натри медвежьим салом, да шибко-то не выставляй, не то мороз, словно кошка когтем, шибанет по самому кончику, нос сразу белым станет, а придешь в тепло -- клюква на носу выскочит.

Николка сидит возле своего чума на здоровом пнище, щурит раскосые глаза на красное, в рукавицах, солнце и сладко позевывает. А в голове его бродят думы о том, как бы хорошо вяленого оленьего языка отведать, да нельмовых пупков жирнущих всласть поесть, да взять бы жирный-жирный кус говядины, да лепешек яичных, чтобы в масле жмыхали. Обожраться бы донельзя, а сверху все прикрыть крепким кумысом!

-- Якши, якши, -- сглотнул Николка слюну и зажмурился. В носу у него защекотало приятным сытым духом. Он сладко почмокал безусыми губами, прищелкнул языком и сплюнул.

Эх, не надо бы Николке глаза открывать! Открыл -- все пропало, сытый дух кончился, а кривые тонкие ноги вдруг выступили из-под вытертой оленьей парки. Взглянул Николка на свою нищенскую одежду -- вздохнул; взглянул на свою дырявую юрту -- вздохнул поглубже. Перевел взгляд на дорогу: прытко-прытко, где шагом, где скоком, только елочки мелькают, движется его отец, старый якут Василий, такой старый, что уж... а все еще в себе крепкий дух держит.

Николка сердито сорвался с места и скрылся в чаще.

Ведь Николке сорок два года, говорят, стукнуло, А кто он, -- ну, кто он такой?.. Человек он или так себе, вроде дикого оленя? Он так беден, так беден, что ни одна девка за него не пойдет. Зато у отца... ху-ху... деньжищ, что желтых листьев осенью! А оленей, а коров! Только крепок, старая лиса, ужимист: продаст сотни две голов, навострит лыжи в лес, в тайгу; отыщет потайное место, к куче золота еще пригоршни прибавит.

А дома чем батька его кормит? Пошто такое -- у Николки ребра вылезли, как у зачумелой собаки? Пошто Николкину мать безо времени на погосте закопали? Пошто Николкина сестра в чужих людях горе мыкает?

-- Старая лиса!.. Шайтан!.. -- шипит притаившийся Николка.

Ему вдруг необычайно захотелось есть. Надо пойти в юрту -- наверное, отец пьет там вино. А когда он пьет, о-о!.. тогда, может быть, баранью ногу даст.

-- Ты всегда один пьешь. Ты должен меня угостить: я твои стада пасу... И я твой сын.

-- Пес!.. -- презрительно просвистал сквозь зубы старик и проглотил добрую чепурушку водки. -- Когда Николка станет умным, он будет богатый... Когда Николка будет богатый, он сможет пить сколько влезет...

Николка опустился на земляной пол, между пылающим камельком и дверью, ведущей в огромный хлев. Дверь настежь. Из хлева несло навозом и парным молоком.

-- Николка тогда будет богатым, -- чуть дрожа, сказал он, -- когда укараулит, где его отец прячет золото.

-- Дурак, -- сердито сказал старик, и задрав вверх скуластое лицо, забулькал из бутылки. -- Самый дурак!

-- Может быть, и дурак... Но не дурашней сына моего дедушки, -- съязвил Николка, косясь на вытянутую журавлиную шею отца, по которой прыгал синий, в пупырышках, кадык.

Николка, глотая слюни, хотел еще кольнуть отца каким-нибудь обидным словом и уж рот раскрыл, да в это время корова просунула из хлева голову и лизнула Николку в самый нос.

-- Ксы! -- крикнул он и утерся рукавом. Отец закатился дробным смехом и, протирая кулаками глаза, засюсюкал:

-- Очень хорошо умыла тебя корова!..

-- Хе-хе!.. -- зло ответил Николка. -- Ты хорошо выпил, а я хорошо закусил коровьим языком... Пссс!

Старик опять захохотал, потрепал по плечу усевшегося рядом Николку и достал из сундука четверть.

Николка жадно проглотил поданную ему чепурушку водки и почамкал губами.

-- Самое слядко, -- сказал он по-русски. Отец угостил его еще.

Николка скоро охмелел. Он то хохотал и затягивал песню, то жаловался на свою судьбу и горько плакал:

-- Кто я? Корова ли, олень ли? Пастух я твой!.. Старик протяжно рыгнул, покрутил пальцем возле своего лба и сказал:

-- Вот здесь у тебя заслабло... А то я тебе сказал бы.. Хе-хе-хе...

-- Чего толковать-то!.. Ты богач, Василь Иваныч... Я бедняк, Николка. Что зря болтать... Вот скажи, где твое золото.

-- Стану подыхать -- скажу.

-- Когда ты подохнешь?.. Не скоро еще ты подохнешь... Надо правду говорить... Чего толковать-то!.. Кабы не съел твоей души шайтан, тогда бы...

-- Ну? -- вплотную придвинулся к нему старик и хрипло задышал.

-- Ты золото один жрешь... Смотри, лопнешь!.. Надо правду толковать... Околеешь -- неужто с собой возьмешь?

-- Не возьму... и тебе не дам!

-- Тьфу! -- плюнул Николка.

-- Тьфу! -- плюнул старик.

Потом, подобрав свои жирные губы и досадливо сморщившись, старик сказал:

-- Хорошо, когда золото есть. Лучше, когда нету... Брось!.. Не проси, не надо...

-- Пошто толкуешь!.. Худо толкуешь!.. Надо!.. -- крикнул Николка и ударил кулаком по туесу с маслом.

-- Эх, Николка!.. Большой ты дурак, Николка... Пропадешь с ним, Николка... с золотом...

-- Я и так пропал... Чего там? Ты погляди, с тебя сало топится. Я худой, как вяленый коровий хвост... У тебя шуба, как дом, а у меня что?.. А?.. -- Николка скривил рот и всхлипнул.

-- Кабы у тебя был тоньше лоб, мои слова влетали бы в твою голову, как в улей пчелы...

Водка мало-помалу убывала. Отец и сын говорили теперь оба враз, и их пьяный говор переходил порой в пронзительный бестолковый крик. Они то крестили большим крестом вокруг себя, чтоб прогнать сновавших тут шайтанов, и свирепо плевали на них, попадая друг другу в лицо, то вдруг вскакивали, схватывались за руки и, пристукивая подгибавшимися ногами, топтались у костра и гнусаво выкрикивали:

-- Ехор-ехор-ехор-ехор!..

Но, утомленные, вновь опускались на землю и тяжело пыхтели, отирая пот.

Уж огонь в камельке потухать стал -- якуты пьют. Угли чахнуть начали -- пьют. Поседел костер от пепла, ветер чум выстудил -- кончили якуты пить. Как сидели, сложив ноги калачиком, так и повалились на бок, и, соткнувшись головами, захрапели.

Долго спали отец с сыном. Коровий рев и овечье блеяние не могли прервать их сон. Не слыхал Николка, пастух отцовских стад, как баран бодал его наскоком в спину, не слыхал, как пролезшие в чум коровы одурело мычали над ним, прося корму и пойла. Разбудил Николку стон отца. Страшно, дико стонал отец.

Николка вскочил, отпихнул прочь пустую четверть, крикнул:

-- Ты!.. Старик!..

-- Вина!.. Скорей беги... Смерть!

Николка подхватил два покатившихся золотых, выскочил на улицу и заработал ногами к селу.

Когда Николка прибежал назад -- отец был мертв.

У Николки поднялись дыбом волосы, зарябило в глазах, он опрометью кинулся из чума.

Прытко-прытко -- только елки мелькают, побежал опять в село, со страхом озираясь -- не гонится ли вслед ему мертвец.

К началу страницы

Следующая

Назад к домашней странице В. Я. Шишкова


Русская литература Алтая | Алтайские страницы | Издательская деятельность АГУ