IIНашу охоту прервала жестокая метель. Мы залезли в палатку, а лошадей пустили в тайгу на волю. Прошло добрых часа два, метель не унималась. Бакланову наскучило безделье, он взял ружье и вылез из палатки. -- Жди. Я лошадей погляжу. Да и пропал. Ждал-ждал я, сил не стало. "Куда, -- думаю, -- в такую метелицу ушел?" Хоть не хотелось выбираться наружу, однако какое-то тревожное чувство заставило меня покинуть походную, такую уютную в непогодь, палатку. Ветер не унимался. Снег сыпал густо, не спеша, большими влажными хлопьями. Было мутно кругом и тихо. Очертания тайги за поляной неясно серели, и не понять -- лес это или горный кряж? Где ж, однако, Бакланов? Неужели заблудился? Часы мои показывали ровно семь. Еще немного -- и ночь прикроет тайгу и небо мраком. А вдруг Бакланов не выйдет вовсе? Вдруг его задрал медведь, или сломал он себе ногу и умирает где-нибудь от нестерпимой боли и отчаяния? И мне стало жутко. Мне ж не выбраться одному отсюда. И, конечно же, я должен погибнуть голодной смертью или пасть жертвой своей неопытности, поставленный лицом к лицу с неотвратимым случаем. Спускавшийся сумрак ослеплял мои глаза и мозг. Сердце мое дрожало, голова пламенела, охваченная роем малодушных предположений. И вдруг... Сначала послышался родной такой, милый голос, затем показался и сам Бакланов: вот он, едва видимый сквозь испещренный снежной сетью сумрак, движется на меня, желанно отделившись от загадочной опушки леса. -- Бакланов! Бакланов! -- кричу я весь в радостном каком-то ослепления. -- Ну, как? -- слышу его ответный голос, бегу ему навстречу, поскользнувшись, падаю, вскакиваю... Но -- Бакланов исчезает. Что же это, галлюцинация? -- Бакланов! Бакланов!! -- надрываю глотку. Но Бакланова не было и нет. Галлюцинация. Я возвращаюсь обратно в палатку, выпиваю вина, руки мои дрожат, и тело в легком ознобе. Выхожу. И вновь вяжу Бакланова, идущего емким шагом прямо на меня, и вновь это не человек, а призрак, сотканный из ничего моим взбудораженным воображением. Когда наконец вышел из тайги настоящий, живой Бакланов, с ног до головы запорошенный снегом, и двигался на меня плывущей тенью, я тоже принял его за призрак, но все-таки окликнул: -- Бакланов, ты? -- Я самый. -- А костер погасает, чай остыл, -- проговорил я спокойным голосом, стараясь скрыть недавние свои страхи. -- Костер погас -- это не беда, -- сказал Бакланов, отряхивая снег с себя и сдирая для огня бересту. -- Костер живо запылает, а вот я сам едва не погас, вот это да!.. За оленем шел, за оленем бежал... Я бы выстрелил, да боялся: Бурку ушибешь; он возле меня все крутился и теперь за мной пришел... Эй, Сивка-Бурка!.. Один раз все-таки выстрелил, не утерпел, знал, что не попаду: темно, -- а чтоб олень помнил, что я с ружьем хожу. На костер твой вышел -- дымком наносило; ежели бы не костер, заночевать довелось бы в тайге. "А ведь дружище-то мой чай кипятит", -- думаю, да ну шагать. Так и выбрался. Все рассчитывал, что ты гул сдогадаешься ружьем подать. Ну, ладно. Костер вновь буйно разгорелся. Бакланов спросил: -- Ну, а что б ты стал делать, ежели я совсем пропал бы? Как ты стал бы выбираться отсюда? -- По балке я прошел бы, -- говорю я, -- и по горе прошел бы, и в Тетерью-речку спустился бы, а как с речки выбраться, пожалуй, не сумел бы. Впрочем, я на Бурку твоего сел бы... А он... -- Нет, дружок, -- перебил меня Бакланов. -- Мой Бурка только меня принимает да разве сына, Степку, когда бочка с водой запряжена. А вот и вода вскипела. Кроши чай. |
Назад к домашней странице В. Я. Шишкова
Русская литература Алтая | Алтайские страницы | Издательская деятельность АГУ