В. Я. Шишков

Мильен тыщ

Наш пароход стоял у пристани большого города.

Надвигался тихий праздничный вечер.

На палубе шумной толпой разгуливала пришедшая из города публика, настроенная как-то по-особому радостно и говорливо: после душных и пыльных улиц так привольно здесь дышится, а сегодняшний закат особенно наряден и красочен.

С берега по широким мосткам, погоняя друг друга и обмениваясь со встречными каким-нибудь острым словцом, взад-вперед снуют крючники.

Они торопятся закончить урок: гора мешков с мукою заметно тает на берегу, а трюм парохода, открыв рот, аппетитно набивает себе утробу и этими мешками и всякой всячиной.

Мне с верхней палубы видно: крючники все до единого в пеньковых лаптях, с горбушами.

Ну, значит, народ "рассейский".

Спускаюсь и вступаю в разговор с одним из них. Действительно, с Волги-матушки, из Симбирской губернии.

-- Нас в Новониколаевске, в Омске, Барнауле душ четыреста с весны-то работало.

-- Сами, что ль, артель организовали?

-- Нет, подрядчик. Наш же брат, мужик. Сам по восьми рублей с тыщи пудов получает с конторы, а нам по семь платит.

-- Почему не сами себе хозяева?

-- Дак ишь ты, зацуйки-то у нас, мил человек, нету... Кабы было о чем, знамо, сами бы сваргонизовали все. А то, ишь, пупы голые. Да и дома-то... Семье каку копейку оставить надыть... Вот тут в петлю и лезешь.

Крючник с Волги говорил звонким голосом, махая руками и встряхивая белокурыми, в скобку стриженными волосами. Он кончил свой урок и теперь, отирая пот с лица и попыхивая трубкой, рад погуторить с новым человеком.

Нас все плотней окружала толпа, и крючника забросали вопросами.

-- Сколько здесь зарабатываете? Много ль земли дома? Каковы помещики?

-- Зарабатываем мы дюже хорошо. Этак чистоганчиком рублей с сотню домой притащишь... Знамо, когда вином не зашибешь ежели... Да и домой посылаешь, почитай, кажинный месяц. Там бабе надо земельку как-никак обихаживать... Своей-то мало, так рендуют. У нас на душу по шесть сажень земельки-то, милой. Вся у помещиков да у живоглотов. Ноне он какой помещик-то начал происходить: из нашего же брата, который ежели с умом да без бога в душе... Вот опять же отруба ноне пошли... Знамо, ежели которы хозяевы хорошие, тем еще ладно, туды- сюды, а другой лодырь, пьяница... Он те выделился седни, а завтра уже кулаку продал ни за грош... Ему чаво жалеть: деньги с неба упали, ему сколько ни дай, а живоглоту это на руку, у одного скупит да у другого, так и жиреет, как свинья на отрубях... Вот у них, мироедов-то наших, и приходится рендовать земельку-то... Да они, черти, и дерут рублей по двадцать пять за десятину-то.

Голубые ясные глаза рассказчика вдруг затуманились, и он, потеребив бороду, вздохнул.

-- А вот другой наш помещик, -- вновь оживился рассказчик, и глаза его ласково улыбнулись, -- другой наш помещик, князь, как его... чтоб его. Ну ты, тьфу! Ванька, как фамиль князю-то?! Все Лаксандр Ляксеич... Ах ты, чтоб те разорвало... Вот раз-от... Эй, Ванька!

-- Это грахву-то, што ль? -- отозвался пробегающий молодой крючник.

-- Како грахву... Грахву -- Корф, а я про князя спрашиваю.

-- Про князя? Как же яво? Ах, будь он проклят! На вот те... Прямо из ума вон.

-- То-то вот...

-- Обновленский! -- радостно вспомнил Ванька и, крутнув носом, чихнул.

-- Во-во!.. Он самый... Ну тот, робята, дюже хорош. Он, ребята, как зачалась у нас забастовка, как ахнули, значит, по всей Расее красного петуха...

В это время совсем рядом предостерегающе раздалось:

-- Эй, посторонись! Берегись, черти!

Что-то волокли грузное, и слышалась обрывистая команда.

-- Раз-два, еще разок! Раз-два-поддается! Раз-два -- матка идет!

-- Ну а живете-то вы артелью, что ли? -- кто-то старается навести крючника на прежний разговор.

-- Живем-то, действительно, артелью... Эвон бараки- то... Ну-к в них... У нас стряпки свои с Расеи захвачены, Секлетиньи такие две есть... Ведь из дома мы еще постом выезжали, чтобы к пасхе на месте быть, а в обрат -- к покрову.

-- Поди, обсчитывает вас подрядчик-то?

-- Нет, смотреть будет... Как он клещ, так он клещ и есть: присосался-аминь. По первости-то он здорово обогнул артель-то нашу, так накрыл, что надо бы лучше, да некуда.

-- А ну-ка, дядя, как? Это занятно.

Кто-то предложил рассказчику папироску.

-- Вот, благодарим. По весне, как мирикация открылась, мы как окаянные работали, почитай, не спамши день и ночь, день и ночь, на манер коней ворочали, без передыху. Мы народ двужильный, крепкий. Дюжили хорошо. Прошел, значит, месяц, мы к подрядчику за деньгами. Каждый месяц рассчитывались, у нас, братец, так заведено: он себе в книжку пишет выработку нашу, контора себе, мы себе-всяк себе, значит, без обману чтоб... Ну известно, требоваем его в артель... Пришел, денег вытащил целу папущу, тыщ несколько, поди... Как начал на счетах хлопать, да как начал... хлоп-хлоп-хлоп... Стоим, ждем, на деньги облизываемся. А он нам: "Мы, ребята, с вами за этот месяц квит на квит..." -- "Как квит на квит?" -- "Так, квит на квит: ни вы мне, ни я вам..." Вот тут мы и взвыли: "Что ты, Назарыч, побойся бога, бухали мы бухали, не емши, не спамши..." А он нам и учнет по пальцам выкладывать: "Бабам по стольку-то дадено? -- Дадено. Проезд столько-то стоит? -- Стоит. Прохарчить в дороге что-нибудь стоило? -- Стоило. Здеся-ка деньгами брато? -- Брато. Ну и квиты, значит". Хлоп-хлоп-хлоп опять же на счетах. А мы ему: "Нет, брат, врешь, Назарыч, ты нас-то на кривой не объедешь... Мы свово резонту не упустим, вре-о-о-ошь!" Он опять: "Бабам дадено?-Дадено. Дорогой харчились? -- Харчились. -- Хлоп-хлоп- хлоп... -- Ну, значит, квиты". -- "Нет, брат, осади назад, не туда воротишь... Тпру! У тебя сколь там пудов записано?" Хлоп-хлоп-хлоп... "Эсталько... А у вас?" -- "А у нас, --отвечаем, -- мильен тыщ..."

Стоящий возле черномазый человек с серьгой захохотал и, сдвинув на затылок картузишко, скороговоркой бросил:

-- Потому что дураки... Мильен тыщ... Ха-ха! Ловко!

-- Ты что заржал? -- обиделся грузчик.

-- Потому что дураки...

-- То ись как дураки?

-- А я почем знаю, как. Обнакновенно, как дураки бывают, которые... Мильен тыщ... Ха-ха-ха... Должно грамотющие у вас в артели-то.

-- А то как... знамо... Эн у нас Ванька-то, спроси... Он все в книжку пишет, а кроме него, дядя Ермило на ботаге зарубины ставит...

-- Потому и дураки, -- опять захохотал подвыпивший черномазый человек.

-- Ну, ладно нам, дурни ли, умны ли -- все наше... Да я и речь-то, кажись, не с тобой веду... Отчепись!

Тот плутовато скосил на рассказчика глаза, подмигнул рыхтящему обескураженному Ваньке и до поры притаился.

-- Вот хорошо. Как мы сказали ему, что, мол, мильен тыщ, он и заблажил: "Белены вы, грит, объелись!" А мы в ответ: "Сам-то, гляди, щелоку не охлебался ли... Вот мы в конторе справимся, а нет, так и до справника нам недалече". -- "Хоть до самого синатора", --отвечает. "Мы завтра на работу не выйдем!" -- "А вот попробуйте!" -- "И попробуем!" "А вот будем поглядеть!" А сам, подлая душа, гогочет, будто лесовик. "Побойся бога, Назарыч, пошто таку неправду на душу примать... Ты, что следовает, вычитай с нас, а остальное додай. Нам рублей по полсотни на рыло приходится..." Куды те тут. Рукой машет, орет "квит на квит" да и шабаш. Мы в контору: сколько? -- Столько-то. "Пошто так? У нас по зарубкам и по цифири мильен тыщ..." -- "Ну и проваливай, коли так, мы, грит, с подрядчиком счет ведем". Ах, чтоб те ни дна ни покрышки! Ладно, мы к становому: "Здравия желаем, высокородие!" В обрате он как зыкнул: "Ну?". Так и так... Мильен тыщ, мол, все прочее... Положите свою препону живоглоту нашему, сделайте такую начальническую милость божью, ведь хребты, мол, трещат у нас. Он в кою-то пору как вскочит, да кэ-эк заорет: "Вон! Прохвосты! Забастовщики! Я вам покажу!" А дядя Ермило, человек бывалый, десятку неробкого, тож на него сгикал: "А ты чего покажешь?.. Ну-ка покажи!" И мы все: "Наше дело правое". Тут высокородие как затопочет: "Молчать! Всех закатаю!" Мы боком-боком да с лестницы-то кубарем, вверх ногами, кто куда... Вот как он нас обозначил, дай бог.

Мужик поскреб пятерней шапку густых волос, поутюжил бороду и улыбнулся виновато-ласковой улыбкой, а в чуть затуманенных слезой голубых глазах его засветилось что-то доверчивое, что-то детски наивное.

-- Ну вот, --вздохнув, стал продолжать рассказчик, -- обернул он это взад оглоблями нас, посерекали-померекали мы как быть-то, где правды искать, чуть друг с дружкой не передрались, греха страсть было... и-и-и... Прямо край! Злобы да обиды, верите ль, сколь накопилось в нас, что ужасти... А на ком вымещать? Не на ком, опричь себя. Ну тут мы и давай один другого обихаживать. Одначе очухались, сызнова в контору повалили, а там орут: "Знаем мы вас, забастовщиков!" Ах ты, господи, твоя воля! Мы стоим, слезы глотаем. Ведь обида-то, робяты, какая... Работали, работали, а тут на вот те -- забастовщики... Мы отродясь забастовщиками-то не бывали, черт этакий, че-е-ерррт! -- мужик закричал и, вскинув увесистый кулак, тыкал им по направлению к горе, где была контора.

Он перевел дух, потупился и, сердито придавив лаптем ползущего жука, сказал:

-- Там с голоду дома, в Росее-то, пухнем, а тут, на вот те, на живоглота какого-то робили, на черта страшенного, тьфу!

-- А условия с подрядчиком-то были у вас?

-- Было. Да какой прок-то в нем, в условии-то? Оно, конешно, как бы мы грамотны были, а то что мы. Вот он смазал писаря да нам три ведра водки выставил. А как нажрались мы-условие прочитал: "Согласны?" -- "Согласны, благодарим". А чего согласны и сами не знаем, ничего с пьяну-то не поняли. Вот так нашего брата и обманывают.

-- Потому что дураки...

-- Кто?

-- Вы...

-- Заладила ворона: кар да кар. Эх, милый... А ты бы пожалел нас, ведь правда-то, поди, на нашей стороне, милай... А то "дураки да дураки"... Обидно ведь.

Вятский матрос пробегал с чайником, остановился, прислушался и, подойдя вплотную к черномазому человеку, сверкнул кривым глазом и вятским говорком ожег:

-- Тебе за такие слова-то, за дурака-то, соленым огурцом да по рылу!

-Ха-ха-ха!.. Следоват, следоват, -- смеясь, закричали в толпе.

Черномазый человек хотел улыбнуться, но вместо этого зло насупился, поднял почему-то ворот пиджака и собираясь уйти, вполоборота бросил, кольнув взглядом и рассказчика и вятского матроса:

-- Лапотоны, язви вас! Самоходы!

Прогудел третий гудок, народ засуетился, забегал, закричал.

В соборе ударили к всенощной.

С горы детский голосок пронзительно звал:

-- Селифантий! Селифа-а-а-а-нтий! В баню!

В. Я. Шишков

К началу страницы

Назад к домашней странице В. Я. Шишкова


Русская литература Алтая | Литературная жизнь Алтая | Издательская деятельность АГУ