В. Я. Шишков

Алчность (продолжение)

Страничка прошлого

Пахло квашней, пылали огнем дрова в печи, было темно, угревно. Григорий Иваныч обвел каким-то отчужденным взглядом незнакомую избу, посмотрел на старуху в пестрядинном сарафане, валявшую на столе хлебные караваи, громко вздохнул.

-- Очнулся, болезный мой, -- ласково сказала старуха. -- Ну слава те Христу. Ужо соченек тебе свеженький спеку да яичко дам освященное: второй день пасхи ноне.

-- А где же это я? -- робко спросил Григорий Иваныч.

-- У Демьяна... Вот где. В Кринкине, в селе. Вот, вот. Выловили тебя, болезный мой. У Демьяна ты. У него, у него. А я двоюродной бабкой им прихожусь. Бабкой, батюшка, бабкой.

Григорий Иваныч хотел спросить про Пегаша, про сани, но все это стало ненужным, мелким, все куда-то отодвинулось во тьму, и только мысль, что он жив, охватила светлым ласкающим потоком все существо его. Тяжелой, непослушной, будто чужой рукой он прикрыл глаза. Но чей-то колкий, с ухмылкой, голос крикнул ему в ухо:

"А как же деньги?!"

И Григорий Иваныч почувствовал, как холодеет его тело. Он сразу вспомнил тот темный сон: лесная трущоба, леший, золото, -- вспомнил спасенье жены и старухи: "Будет тебе испытание..." Звонким переливом звякали червонцы в ушах, охватывало смертной тоской сердце.

"А как же деньги, хозяйский капитал, Пегаш?" Но горячечный сон в бреду, провалах, вспышках положил всему предел.

И снова... Что-то бубнило -- рассказывала старуха, пожмыхивая тестом, кто-то грузно вошел и сказал:

-- Здорово-те живете... Христос воскрес!.. Ну, каков болящий?

-- Христос воскрес, и болящий воскрес... -- ответила бабка. -- Голос свой подал, оклемался. Вот она, жизнь-то наша...

Но Григорию Иванычу хотелось лишь покоя. Целую неделю пролежал он в лежку. Настроение было мрачное, угнетенное: утонул Пегаш, унырнули под лед сани. В десятый раз вынимал он чудом уцелевшую книжку и едва различал растекшуюся от воды запись, подводил итог погибшим собранным деньгам.

"Десять тысяч двести".

-- По какому случаю на чужой подводе? -- встретил его хозяин Афанасий Ермолаич и грозно насупился. -- А Пегаш где?

-- Несчастье со мной стряслось. Едва не погиб. И деньги все потонули... Извините, ради Христа.

Купец откинул с глаз серые лохмы, открыл рот и попятился:

-- Сколько ж а?

-- Да девять тысяч с лишком.

В груди купца захрипело, глаза выкатились, большое бородатое лицо закровенилось.

-- Жулик! Разбойник! Грабитель! Григорий Иваныч вздрогнул, сгорбился, прильнул плечом к стене, чтоб не упасть.

-- Что вы, Афанасий Ермолаич... Помилуйте... Сколько лет верой и правдой...

-- Вон!! -- затрясся, затопал купец, ударил дряблым кулаком в столешницу. -- Ты мне больше не слуга... Чтоб духу твоего не было! Вон, вон!!

Шатаясь, выходил из комнаты Григорий Иваныч, в глазах темно, а вдогонку каменным градом убойные слова:

-- В тюрьму, сукина сына! В острог! Я те выучу! Купец, задыхаясь, грузно, как большой медведь, сел в кресло. С озлоблением поглядывая на уставленный иконами кивот, где теплились две серебряные лампадки, хрипло жаловался богу:

-- Вот и спасай с этакими дьяволами душу: сами в ад лезут и тебя туда же тащат. Тьфу!

Григорий Иваныч, после болезни худой и бледный, растерянно вошел в свой дом.

-- Тятенька приехал, тятенька!.. -- закричали обрадованные ребята. -- Христос воскрес, тятенька!

-- Воистину воскрес, -- сказал Григорий Иваныч, поцеловал жену, детей и заплакал.

Григорий Иваныч постепенно впадал с семьей в нищету. Мельник-тесть, на шее которого они сидели, стал с зятем груб, придирчив. И как-то с его языка сорвалось:

-- Ежели ты украл деньги, пошто ты их не оказываешь?.. Дармоед, черт паршивый.

Григорий молча терпел.

Весна кончилась, наступило лето. В купце начала пробуждаться совесть. Хотя алчность глубоко въелась в его душу, однако мысль о приближающемся смертном часе, о том, что к концу дней необходимо стать чистым и безгрешным, надо все понять и всех простить, -- эта тревожная мысль заставила купца, через упорную борьбу с самим собой, протянуть руку помощи опозоренному приказчику. И он призвал Григория Иваныча к себе.

-- Вот что, Гришка, -- сказал купец. -- Хотя ты без малого и разорил меня, ну только что черт с тобой, проща-ю. Посажу тебя на отчет. Езжай в Гриблянку, торгуй.

Расстался Григорий Иваныч с родным своим селом, забрал семейство и переселился на новые места. Из кожи лезет, большой оборот купцу сделал, все норовит загладить невольный грех. А обида от купца давно исчезла в его сердце: русский человек памятного зла носить в себе не может.

К Михайлову дню по первопутку прикатил к нему купец-хозяин. Произвел учет, -- все в должном порядке было, -- и, по приглашению Даши, пошел к приказчику откушать. Купец поесть горазд: угостили его на славу. Ну, была, конечно, и подобающая выпивка.

Размяк, рассолодел купец, похлопал опального человека по плечу, сказал:

-- Ну, Гришка, будь опять главным у меня. Езжай по епархии деньги собирать, как поп ругу.

У Григория Иваныча задрожали руки, поставил стакан с чаем, в глазах зарябило: прихлынуло такое к сердцу, что и не скажешь.

-- Ведь кто тебя знает, Гришка... Может статься, и все девять тысяч водичку хлебают, а может... -- и купец двусмысленно подморгнул приказчику осоловелыми глазами.

-- Что? -- растерянно замигал приказчик. -- Все еще подозреваете?

-- Всяко бываем -- хихикнул по-пьяному купец -- Человек, скажем, не ангел. Да...

Очень обидным показалось это Григорию Иванычу. Эх, дать бы купцу по благочестивой роже! Но пришлось стерпеть: у него не было доказательств правоты своей.

Пьяное лицо купца покрывал пьяный елей. Он набожно перекрестился, поцеловал Дашу, поцеловал Григория Иваныча и, рыдая на его плече, сказал:

-- Душе своей я не враг. Ты чуть не опанкрутил меня, а я тебя прощаю. Вот сколь я угодный богу человек.

К началу страницы

Предыдущая | Следующая

Назад к домашней странице В. Я. Шишкова


Русская литература Алтая | Алтайские страницы | Издательская деятельность АГУ