Пузиков очень внимательно перебирал вещи в двух сундуках кузнеца. Кузнец трясся так, что дрожала вся изба.
-- Эка у тебя добра-то сколько, -- спокойно говорил Пузиков. -- А? Вот буржуй... Ну, это, между прочим, ничего. Похвально. Нищий завсегда нищим будет. Грош ему и цена. А ты, видать, человек хозяйственный. Жирная баба стояла у скамейки, как огромное изваяние; она обхватила ручищами жирную грудь и охала басом. -- Чего ты охаешь? Грыжа, что ли, у тебя? -- сказал Пузиков. -- Да как же мне не охать-то... Ох?.. -- "Ох, ох...." Экая ты трупёрда, деревенщина... А еще такая полная мадам. Стыдись! "Ох, ох..." Вот тебе и ох... Вот видишь, какая рукавица-то? Знатная рукавичка. При царе три целковых стоила. Кожа-то -- прямо бархат... а ты -- "ох...". -- Никаких болтов у меня, товарищ, господин сыщик, нету. Сами изволили усмотреть... -- словно по камням, впереверт, вперекувыр сказал своим голосом кузнец. -- Что? -- фукнул Пузиков из трубки в самый нос ему. -- И болтов нету, и рукавички другой нету. Болты -- черт с ними, не в болтах факт, болтов у тебя и быть не может никаких. А вот рукавичку мне подай. -- Потерявши рукавичка. Выпивши, из города вез... По... потерявши. -- Ты потерял, а я нашел... Сколько даешь? -- Шу... шутить изволите. -- А это что? Она? -- И Пузиков вынул из портфеля другую рукавицу. -- А нашел я ее у мельника в избе. Баба охнула и шлепнулась задом на скамейку. -- И знаешь, товарищ Чесноков, когда? На другой день, как вы его ограбили. А ежели не веришь, дак в обеих рукавицах в середке Мельникова мета есть. Тебе и невдомек. Ну-ка, понятые, рассмотрите. Кузнец упал на колени. -- Наш грех, наш грех... Не губи, ради Христа. Бодро вошел Степан, взглянул -- и руки у него сразу опустились. -- Что, револьверчик притащил? Молодчина, Степа. Давай сюда. Вот и все, кажись -- Иван Пузиков обвел компанию торжествующим, улыбчивым, но все же крепким взглядом. -- Ну, вот, ребята, мы тихо, смирно, не торопясь, разыграли, как в кинематографе, не хуже, чем в "Собаке Баскервилей". Товарищи милицейские, этих трех гусей арестовать! А придет Фомка Чесноков, и его, злодея, в ту же дыру. Все стояли бледные и тряслась. Больше всех -- и неизвестно почему -- волновался Анисим Федотыч. Пузиков, заложив руки в карманы, произносил поучительную речь. -- Есть такой заграничной сыщик, Шерлок Холмс. Он хотя и спец считается, но, будучи по службе у буржуазной власти, хватает без разбору всех мазуриков. Я же, Иван Пузиков, сыщик российский и, кроме того, -- сын своего народа. Поэтому передайте мужикам, что ваша деревня наполовину воры. Этого ни в каком специальном случае я не потерплю! Далее, по порядку, участь Чесноковых -- тюрьма! Хотя они, допустим, и обокрали мельника, который богатей, однако за них, товарищи, безвинно арестован мужик из бедноты. Второй пункт предложенья: Степан Рябинин, как возвративший револьвер по своему инициативу, освобождается из-под ареста. Можешь идти, Степан! Что же коснувшись Михаила Кутькина, то я ничего, товарищи, сделать не могу. Ты, Миша, сам посуди: украл ты государственный механизм от молотилки, то есть достояние республики. Это называется -- позор! Укради ты не только механизм, а, скажем, всю молотилку у какого-нибудь кулака контрреволюционера -- совсем десятая статья. И я, может статься, во время обыска все рыло бы себе своротил об эту самую молотилку, а сделал бы вид, что не нашел. Потому что уравнение имущества социализм не возбраняет. Азбука коммунизма гласит прямо. Ты же, как сказано, украл достояние республики, да еще перед самой страдной порой, а ведь эта самая молотилка предназначалась обслужить целых три деревни. И нет тебе даже оправдания, что ты несознательный элемент, что-что, а это ты, как хозяин и мужик-самосильный, должен был сообразить. До свиданья, Миша! "Угроза" надувалась у Анисима Федотыча заслуженным чаем и ела пироги. Анисим Федотыч волновался. От пылающих ушей загорелись щеки, и воловья шея налилась кровью, а глаза -- как у попавшей в капкан лисы. "Все, дьявол, знает. Пожалуй, знает и про сено". -- Товарищ Пузиков, -- начал он, ероша курчавые черные, с синью, волосы. -- За такое ваше самоотверженное старание я своею властью обязан вас вознаградить, не щадя средств. Что бы вы с товарищем пожелали? -- Что бы пожелали? -- Пузиков откромсал долю пирога. -- Я бы пожелал вас, папаша, арестовать. -- Ха-ха-ха, -- обомлев, захохотал, словно залаял, Анисим Федотыч. -- За что? -- За сенцо, папаша, за сенцо. Завхоз вдруг перестал смеяться, глаза его округлились, и густые брови сразу насели на нос. Он резко стукнул в стол. -- -- Мальчишки! (Алехин вздрогнул.) Сопляки! Я вам не Мишка Кутькин! Я вам... И, закусив удила, понесся, не в силах удержаться. Пузиков набивал трубку, сторожко посматривая, как бы управляющий не смазал его в ухо. -- Постойте, папаша... Да вы не петушитесь... Ведь свидетели есть, -- спокойно сказал он. -- Свидетели?.. Я те покажу свидетели! -- Алехин, покличь-ка мужичонку-то... Как его... Тимоху... -- Какого Тимоху? -- с сердцем спросил юнец, искренне сердясь и на товарища и на завхоза. -- Фу ты, боже мой!.. Какого, какого! Ну, я сам схожу. -- Пузиков схватил портфель и вышел. Завхоз все время взад-вперед ходил по комнате, поправлял ворот -- шее было тесно. Шагнул к шкафу, выпил большой стакан вина. -- Сыщики... Тоже считаются сыщики. Оскорблять порядочных людей... Ответственных работников... Слетите, голубчики!.. Оба слетите, сопляки паршивые... Я вас! Но вот в дверях показался дядя, -- ну конечно, тот самый: лапти, синяя рубаха, скула подвязана, и рыжая бороденка кривулем. У завхоза лицо стало длинным и открылся рот. Мужик снял с головы грешневик, перекрестился и прямо в пояс: -- Здорово, Анисим Федотыч... Здорово, милячок. А я опять за сенцом к тебе... До-обрецкое сенцо. -- Что ты мелешь! Кто ты такой? -- злобно прохрипел совхоз, а в голове, как молния: "Вот скандал! Турну, пока Пузикова нет". Пошел вон! Здесь казна... Ступай, ступай. -- И кулаки совхоза крепко сжались. -- Это само хорошо, что казна... Ты не гайкам -- чуть попятился мужик. -- Бесстыжие твои глаза. Жулик ты казенный!.. Вор!.. -- Убирайся вон, рыжий черт! -- И завхоз остервенело сгреб его за шиворот. -- Вон! Мужик захрипел, треснула рубаха. -- Караул, караул!.. Эй, Пузиков!.. -- Вон! В тюрьму, подлец!! Вдруг словно бомба ахнула: -- Ах, ты так, папаша? А ну! -- Мужик рванул, и завхоз, взлягнув ногами, грохнулся спиною в пол. Мужик, тяжко сопя, стал снимать с себя бороденку и парик. -- Пузиков! -- простонал управляющий. -- Это ты? -- Я самый, -- сказал тот и протянул управляющему руку. -- Ну, папаша, подымайся. Алехин во все горло хохотал. На этот раз все обошлось благополучно. Пузиков так и сказал, прощаясь; -- На этот раз, папаша, ничего... Больно пироги хороши. Только помни!
Вечером, собрав всех рабочих, Анисим Федотыч угостил их самогоном и держал речь: -- Вот, товарищи, жулик сразу и влопался. Мишка Кутькин... А вы как были честные труженики, так и оставайтесь. Да здравствует советская власть! Анисим Федотыч сена больше ни-ни-ни. А вот когда обмолотили рожь, -- урожай в "Красной звезде" нынче отменный, -- хлебцем стал помаленьку поторговывать. И то с великой опаской, по мешочку, самым знакомым мужикам. Первым приехал поздним вечером Антон Седов. -- Ради Христа, ржицы продай... Весь хлеб градом порешило. Антону Седову как не уступить -- закадычный, можно сказать, друг. Но завхоз был так напуган тем проклятым из "угрозы", что долго и подозрительно всматривался в мужика, как индюк в чужого гуся. Потом подвел его вплотную к лампе. -- А что это у тебя, дядя Антон, в бороде как, будто что-то ползет, -- и сильно рванул его за густые клочья бороды. Борода оказалась природной, собственной. |
Назад к домашней странице В. Я. Шишкова
Русская литература Алтая | Алтайские страницы | Издательская деятельность АГУ