В. Я. Шишков
Море зеленое
Тайга -- море зеленое. Без конца, без краю раскинулась, к студеному океану ушла. Кто ее изведал, кто узнал ее концы и начала? Нет такого человека. Тунгус в тайге, как рыба в озерище: нюхнет раз -- правильно путь выберет, вскинет вверх глаза, прислушается, все пути учует. От тайги рожденный, тайгою вскормленный, с любым зверем лесным потягаться может: оленя, сохатого перегонит. Медведь? Медведя пальмой пырнет. Он здесь властвует, тунгус, но и ему неведомо, кто посеял тайгу, кто вырастил ее, зеленую, кто волшебной чертой положил ей предел. Где край тайги? Нигде!
С восхода на закат большущая река тайгой катится. А в нее с полдня вторая прибежала, поменьше. Вот тут-то при скрещенье двух дорог водных стоял купеческий стан. Купец сюда пробрался с Ангары, за тысячу верст пришел. Домишко выстроил, лавочку открыл, у тунгусов пушнину скупает, тунгусам товары разны -- гниль да рвань -- втридорога продает, гребет деньгу лопатой. Лавр Захарыч Фунтиков совсем молодой, ему и тридцати нету, с женой здесь живет, недавно поженились -- последнюю шкуру с тунгусов спускает. Но тунгус терпит, терпенья в нем много: обобрал купец, не убил -- бери ружье, иди в тайгу, стреляй опять, разбогатеешь, богатство в тайге не убывает, а Лаврушка что ж, Лаврушка -- ничего, приди к нему -- водки подаст, стакан, другой, третий, мало -- хоть до смерти опейся, это ничего.
Дильдо -- девица очень красивая. Когда она родилась, тайга гудела шибко, ветер бушевал в тайге, крутил и выкручивал, валил деревья и фуркал вверх белыми столбами снега. Мать родная умерла и, умирая, говорила мужу:
-- Гляди, бойе. Однако, шайтаны съедят девку... Береги ее...
Отец с горя пить стал, пьяный в тайге замерз. Добрые люди выкормили Дильдо. А как выросла, сама стала хлеб добывать. Дильдо хорошо белку промышляет, прошлой зимой трех сиводушных лисиц убила, нонче с тунгусом знакомым собирается медведя бить, амикана-батюшку.
Дильдо высокая, тонкая, настоящая молодая елка. Как оденется в красный камзол, как наденет халми, весь в бисере, да поведет беспечальными черными глазами, да улыбнется -- будь все небо в тучах -- солнце выглянет.
-- Дильдо, Дильдо!.. Хорошая моя, Дильдо... Белочка, соболь черный,-мурлычет про нее песню молодой тунгус, пробираясь по тайге вечером на олене.
Семнадцатая весна была роковой для Дильдо О семнадцатой весне сердце девичье цветом кроется.
-- Дильдо, Дильдо... Хорошая моя, Дильдо...
-- Да, я хорошая!..-- поет про себя Дильдо, срывая голубой цветок. -- Да, я красивая... Гляди, молодец, какая у меня длинная коса, гляди, какие крохотные алые губы.
Бежит Дильдо по тайге, смеется. Куда бежит -- не знает, радостно в ладоши бьет, с птичкой перемигивается.
-- Хочешь, молодец, белкой быстрой взберусь на лесину?! Лови, целуй меня. Гей, молодец! Гей-гей.
О семнадцатой весне уста девичьи и в ночи любовные речи шепчут.
Бедный тунгус, молодой Ульканча, зачем ты полюбил так крепко Дильдо? Спроси старого шамана, пусть в бубен, пусть в утуун побьет, пусть про судьбу Дильдо тебе расскажет: звезда у Дильдо особая, для тебя ли, Ульканча, молодой бедняк, зажжет эта звезда свой недолгий свет.
Осталась тунгуска в купеческой избе, шьет тунгусам камзолы, по двугривенному со штуки. Синий камзол шьет -- песню про небо складывает, красный камзол шьет -- про вечерние огненные зори поет, зеленый -- про тайгу. А сама тайным глазом в окошко смотрит: из окна реку далеко видать. Сердце замирает, ждет кого-то, грудь вздрагивает и вздымается под расшитым бисером халми.
И зачем Дильдо пришла сюда? Гулять бы ей по тайге с ружьем в руках, караулить бы ей, как сохатый водяной травой в реке лакомится: пусти пулю -- много денег в кармане будет. Нет, девица, шей!
Месяц в самую высь взобрался -- любуется на тайгу, книзу спускаться медлит.
Дильдо каждую ночь выходит на берег реки, смотрит на плавные ее воды, на золотой через реку месяцев след.
Вся тайга спит. В избушке давно огни угасли. Только Ульканча не спит, ждет Дильдо.
Месяц книзу пошел. Золотая дорожка передвинулась. Скрипнула дверь, зашуршала трава. Ульканча на тропинку глазами уставился.
-- Дильдо, Дильдо...
-- Ну я, Дильдо... Ну, что тебе?
-- Дильдо, я скоро куплю себе ружье... Ружье у меня будет хорошее.
-- Ну пусть...
-- Лебедя за версту снять можно...
-- Ну?.. -- стоит против него, волосы под луной синью пошли.
-- Дильдо! Давай с тобой жить.
-- Ха-ха! Прощай, бойе... Иди своей дорогой. Ульканча уже грозным голосом вслед пускает:
-- Ой, Дильдо, смотри... -- И, опершись на пальму-рогатину, долго смотрит на убегающую тунгуску. Потом сам себе говорит:
-- О!.. Ульканча еще не такую себе жену найдет. У Ульканча ноги быстрые, глаза зоркие... Ульканча дорогого стоит...
Но месяц вдруг запрыгал в небе и задрожал, разбежался искрами золотой через реку мостик. Вздохнул тунгус и провел рукавом по глазам.
Через неделю Степан приплыл на шитике с товарами, и с ним пять человек рабочих. Степан у Лаврушки служил доверенным. Он из верховского села крестьянин, отсюда тысячу триста верст. Лавр Захарыч Фунтиков им доволен, третий год у него Степан служит. Когда Лаврушка холостяком был, со Степаном гулянки устраивал по деревням знатные.
Как плывут, бывало, на шитике весной с товарами, где мужики на карачках от хмельного угара ползают, по реке винным духом несет, девки и девчонки зеленые весенние ночи коротают: в кустах камышиных шепот с Лаврушкой слушают, в бане при лучине шерсть прядут, серьги серебряные -- давай сюда, кольцо с самоцветными стеклушками -- давай, побольше, купчик, денежек оставь, пей, гуляй, получай усладу, а потом, как пройдет угар, горько плачут.
Степан к вечеру приплыл. Дильдо в это время на берегу костер разводила, чай собиралась варить. Как взглянула на Степана -- обмерла. Он, он настоящий. По нем сердце Дильдо томилось, его во сне видела Дильдо пять ночей подряд.
Степан с хозяином здоровается, на рабочих покрикивает, голос у него тонкий, а Дильдо стоит с котелком в руках, украдкой на Степана смотрит.
-- Он... настоящий... он...
Лицо у Степана белое, волосы светлые, в завитках, борода курчавая, не то что тунгусы. Если б он подошел к ней и приласкался. Она бы его поцеловала крепко, ей лючу -- русского хочется поцеловать, белого, он не такой как тунгусы, у него глаза голубые, словно меж белых облаков кусочек неба. Вот, идет...
-- Эй, Дильдо! -- хозяйка кричит с берега. Но Дильдо не слышит, другой голос ловит ухом, ласковый.
-- Ты у хозяина живешь?
-- Да, у хозяина, -- отвечает Дильдо.
-- Угу, -- сказал Степан и, проходя мимо нее, пристально, в упор взглянул в ее вспыхнувшие глаза.
В тайге летом хорошо. Прохладно, тихо. Хвойным запахом дышит тайга.
Дильдо любила знойным днем вырваться из избы, забежать на покрытую разноцветным мягким, мшистым ковром землю и, раскинувшись, глядеть на небо, в просветы меж хвой.
И вот однажды, когда ее сердцу стало грустно, она лежала так, закинув за голову руки. Она глядела то на беленькое маленькое облачко, то на верхушку сосны, где притаилась белка. Ей ни о чем не хотелось думать. Но сердце сжимала грусть -- откуда подкатилась, из-под какой колодины змеей подползла. Надо бы Дильдо запеть песню веселую, в небо ударить голосом, чтоб облачко рассеять, чтоб опрокинулась навзничь белка.
-- Эй ты, белка! Уходи, убегай...
И Дильдо, вскочив, зло кинула в белку камнем. Сердце еще сильней замерло, покрылись глаза слезой. Дильдо вновь легла на пушистый моховой ковер, закрыла глаза рукой в серебряном большом браслете и тоскующим голосом затянула:
-- Ой, Дильдо... Почему ты одна? Нехорошо одной жить... Скучно одной жить. Очень больно сердцу... И чувствует Дильдо, задрожал голос.
-- Русский не любит Дильдо. Степану не нужна Дильдо... Куда ему, зачем ему Дильдо?! Он любит русскую... Там, далеко, говорят, много русских живет... Там, далеко, Степан далекую любит... И Дильдо все одна...
Чувствует Дильдо -- катятся слезы по щекам.
-- Нет! Нет! Мой Степан.. .-- открыла глаза и привстала, всплеснула руками, вскрикнула. Степан возле сидит, у ног Дильдо. Глядит на нее голубыми глазами, улыбается.
-- Ты откуда, ты как пришел?.. -- Дильдо вся вспыхнула и похолодела.
Степан прищурился, покрутил усы и, быстро схватив девушку, жадным поцелуем впился в ее алые губы.
Зеленым обрадованным шумом зашумели вокруг сосны, бездонным глянуло сверху голубое небо, и Дильдо, околдованная легкокрылым туманом, как облако к горе, приникла к Степану и сладко замерла.
До самого вечера слушали они, двое, шелест тайги, стук дятла, хорканье веселых белок.
Дильдо звонко смеялась, била в ладоши, целовала Степана, и во всех ее движениях была порывистость и проснувшаяся страсть.
А когда сквозь хвою колыхнулся свет вечерней звезды, стал Степан сказывать сказки. Он хорошо по-тунгусски говорил, Дильдо все понимает, слова не проронит, глаза большим внутренним огнем горят.
-- Какой такой Иван-царевич? Скажи... Ну, вольк знаю... вольк... вольк,-улыбаясь, твердила она по-русски.-- Какая жар-птица? Скажи...
-- А вот такая... ежели прилетит сюда, сразу осияет... От свету глаза лопнуть могут.
-- Ой! Я испугалась. Я убегу, Степан... Лови!.. -- И она, ловко прыгнув, скрылась в голубом сумраке.
-- Дильдо... Остановись... Слушай, Дильдо... -- слезно молил выскочивший из потайной чащи Ульканча и преграждает ей путь.
-- Прощай, бойе, -- задорно кричит Дильдо, -- теперь прощай, -- и обдав полымем Ульканчу, круто бросается прочь.
Ульканча стоит, стиснув зубы, и широко открытыми глазами сверлит сумрак.
-- Я все видел, я все знаю.. .-- шепчет он и, с силой замахнув острой пальмой, ловким ударом ссекает молодую елку.
-- Шайтан! Русский шайтан! Люча! -- кричит молодой тунгус, не чуя сам, куда его несут, словно чужие, ноги.
| |