I
II
III
IV
V
III (продолжение)
-- Долго сказывать... А впрочем... Отдал меня батька, донской казак, по обещанью в монахи, в Старый Афон, место свято. Одначе, как подрос там, бежал оттуда, через Турцию в Персию пробрался, из Персии на Кавказ. На Кавказе с горцами в дружбу вошел, охотой промышлял с ними. На двадцать шестом году оженился, а как стукнуло двадцать шесть, сказал жене: "Пойдем в Сибирь-землю, слушать, как тайга шумит, устраивать, как дикий зверь рыщет". И перебрались мы сюда к великой Енисей-реке. Вот и все житье мое. Теперь слушай. Охочусь это я на Кавказе, иду карнизом по высоченной ге-ре. И такая тропочка случилась, в аршин шириной: слева -- стена в небо, справа -- пропасть. Гляжу -- встречь мне джайран осторожненько бежит. Остановились оба; он на меня взирает со страхом, я -- на него. А разминуться нам никак нельзя -- узко. Обратно ему тоже никак нельзя: собака настигала, взлаивала где-то под горой. Хотел я застрелить его либо в пропасть спихнуть. А он возьми и взмолись ко мне глазами: "Дядя, уступи дорожку, не убивай, спаси меня!" И повернула меня какая-то сила назад. "Иди, -- говорю, -- дурачок, иди!" Выбрался я обратно на широкое местечко, гляжу -- и джайран мимо меня стрелой стеганул да в лес. Вскорости собака промчалась, за ней -- охотник верховой. Радостно мне стало: спас животную. А день жаркий: над камнем воздух колыхался, камень теплом дышал. Разомлел я, прикорнул возле тропки под чинарой в тень. Закрыл глаза, сон на меня напыхом пошел. И как теперь слышу -- где-то внизу струи говорили. Лежу, думаю: "Вот хорошо, доброе дело сделал. Пусть живет джайран, и пусть живет Бакланов. Хорошо, шибко хорошо!" А сон уже, чую, навалился на меня совсем, могильной пеленой закрыл. И вижу мертвым глазом -- тропинкой мышь, словно комочек, катится. И слышу мертвым ухом -- звенькнуло что-то на каменной тропе. "Эге! -- вынырнул я из сна, как поплавок. -- Эге! А ведь этот самый мыш какую-нибудь серебрушку обронил". Я знал, что мышу серебрушка дорога, все к себе в норку тянет. Стал я ползать по тропе, искать-искать: не наших времен денежка серебряная. Давай я норку мыша отыскивать. Норку не нашел, а еще четыре денежки нашел. Ну, думаю: "Клад поблизости". На другой день привел двух товарищей своих. И верно: на пещеру натолкнулись, разворотили камни, а там два гроба из плитняку. В одном гробу великан лежит, кости одни, и через весь гроб -- мечь громадный. В другом гробу -- женщина-покойница в парче: два браслета золотых, серьги, кольца, разные висюлечки, на лбу обруч, все золотое, в каменьях дорогих. И черная коса, длинная, густая. По такой косе -- писаная красавица должна быть эта женщина, княгиня либо кто. Взять мы ничего не взяли -- кому продашь?" -- сразу влопаешься, -- а заявили в городу ученым людям. В награду нам дали триста рублей...
И в ту же ночь, как получил я деньги, сама княгиня явилась мне во сне. Будто сидит княгиня возле меня на камушке во всех нарядах пребольших и моего мыша на ладошке держит. Мыш встал на дыбочки, свистнул, джайран явился, тот самый, мой. А княгиня будто вся голубая сделалась: и улыбка ее голубая, и голос голубой. И все заголубело вдруг: мыш, джайран, княгиня, вся земля, все небо, и сам я голубой. И уж ничего не разобрать: все мчится, крутится, словно вихрь-метель, И через голубую вьюгу чую голубые короткие слова княгини черноокой: "Смерть, джайран, мыш, я, золото, жизнь. Купи коня, бери жену, иди за Урал, в жизнь. За благо -- благо". И вот все голубое сложило крылья, исчезнуло, как исчезнет туман от бури, все сгинуло, нет ничего, ни неба, ни земли, и меня нет. Чисто.
Долго-долго я после размышлял над этим, и по сей день случай тот с ума нейдет. Так и сяк мекаю, ищу ключ от двери потайной, от сна. Смерть, жизнь, мыш, джайран, княгиня, я, золото, земля и небо -- словом, все, -- не едины ли мы в видимостях разных? Так полагаю темным розмыслом своим -- едины. Ну, почему ж мы все заголубели, заструились, как пар, как дым? Так полагаю коротким розмыслом своим -- вся видимость из единого месива сляпана. И месиво то -- воздушная пустыня. И все, весь мир голубой -- воздушная пустыня, дух. Только нам по-настоящему смотреть не дадено. Да и слава те, Христу! Ежели б могли мы по-настоящему на богов мир взглянуть, вчистую, без обмана, -- с ума бы спятили, сдохли бы, как льдинка на огне. И выходит, что все умственно подведено. И выходит -- нечем и незачем гордиться человеку. Человеку, цветку, букашке, камню -- по-моему, одна цена. Бесценная, великая цена.
|
|