|
ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ |
|
|
| Карта сайта | Содержание | <<< | 2 | >>> | всего 5 | |
|
|
|
|
| "В это время М.И.Цветаева была в зените своего поэтического таланта, жизнь ее материально была очень трудна и такой осталась до 1939 года, когда она верну- лась в Россию, одну дочь она потеряла еще в Москве, от голода, другая была с ней. Сын родился в 1925 году и был убит во Вторую мировую войну. В Праге она производила впечатление человека, отодвинувшего свои заботы, полного творческих выдумок, но человека, не видящего себя, не знающего своих жизненных (и женских) возможностей, не созревшего для осознания своих нас- тоящих и будущих реакций. Ее отщепенство, о котором она гениально написала в стихотворении "Ролан- дов рог", через много лет выдало ее незрелость: отщепенство не есть, как думали когдато, черта особенности человека, стоящего над другими, отщепенство есть несчастье человека — и психологическое и онтологическое — человека, недо- зревшего до умения соединиться с миром, слиться с ним и со своим временем, то есть с историей и людьми. Ее увлечение Белой Армией было нелепым, оно в какой-то степени вытекало из ее привязанности к мужу, С.Эфрону, которому она" обещала" сына — она так и сказала мне: у меня будет сын, я поклялась Сереже, что я дам ему сына. Несомненно, в Марине Ивановне это отщепенство тем более было трагично, что с годами ей все более начало хотеться слияния, что ее осо- бенность постепенно стала тяготить ее, она изживала ее, а на ее месте ничего не возникало взамен. Она созревала медленно, как большинство русских поэтов на- шего века (противоположность веку прошлому), но так и не созрела, быть может, в последние годы своей жизни поняв, что человек не может годами оставаться отверженным — и что если это так, то вина в нем, а не в его окружении. Но ее драма усугублялась тем, что в эмиграции у нее, как у поэта, не было читателей, не было отклика на то, что она делала, и возможно, что не было друзей по ее росту. Поэт со своим даром — как горбун с горбом, поэт — на необитаемом острове или ушедший в катакомбы, поэт в своей башне (из слоновой кости, из кирпича, из чего хотите), поэт — на льдине в океане, все эти соблазнительные образы, ко- торые таят бесплодную и опасную своей мертвенностью романтическую сущ- ность. Можно вписывать эти образы в бессмертные или просто хорошие стихи, и кто-то несомненно на них внутренне отзовется, но они будут нести в себе один из самых коварных элементов поэзии — эскапизм, который, если и украсит поэму, то разрушит поэта. Пражское одиночество М.И., ее Парижское отщепен- ство могли только привести ее к московской немоте и трагедии в Елабуге. В ней самой, в характере ее отношения к людям и миру, уже таился этот конец: он пред- сказан во всех этих строках, где она кричит нам, что она — не такая, как все, что она гордится, что она не такая, как мы, что она никогда не хотела быть такой, как мы. Она поддавалась старому декадантскому соблазну придумывать себя: поэт- урод, непризнанный и непонятый; мать своих детей и жена своего мужа, любов- ница молодого эфеба; человек сказочного прошлого; бард обреченного на гибель войска; ученик и друг; страстная подруга. Из этих (и других) "образов личности" она делала стихи — великие стихи нашего времени. Но она не владела собой, не строила себя, даже не знала себя (и культивировала это незнание). Она была без- защитна, беззаботна и несчастна, окружена "гнездом" и одинока, она находила, и теряла и ошибалась без конца..."
1937 "Слух прошел, что
Цветаева повесилась в Москве 11-го августа."Наше слово" 1942 Нина Берберова — литературовед, публицист, автор книги "Курсив мой", жена В. Ходасевича. |
|
2 |
| Цветаева с сыном поселилась в трехкомнатной квартире видного ученого Б.И. Шукста, уехавшего на север в служебную командировку, поздней осенью 1940 го- да. Она сняла здесь одну комнату (14 кв.м.) и прожила в ней до самой эвакуации, то есть до 8 августа 1941 г. "Мы жили на Покровском бульваре дом номер 14/5, угол Малого Вузовского переулка, квартира 62. Это был так называемый "второй дом Совнаркома", в нем жили люди, занимавшие видные посты в государстве, — и такие ученые, как мой отец. В эти годы множество жильцов дома уже были арестованы, на нашей лест- нице только две квартиры оставались неопечатанными". Квартира была трехкомнатная. В большой комнате жила сама Идея — или, как тогда ее все называли, Ида Шукст, слева — в комнате поменьше — Марина Ива- новна Цветаева с сыном Георгием (Муром), справа — супружеская пара, которая постоянно враждовала с М. И. Однажды М.И. сказала Иде: "У меня свое везенье — продала янтарь и приобре- ла квартиру". И. Б. поняла это так, что та продавала свои вещи, чтобы снять ком- нату в их квартире. Она внесла деньги сразу за год вперед. Лифтом она никогда не пользовалась, а квартира Шукстов была на шестом этаже. Вообще не любила никаких машин. Боялась переходить дорогу. Какой была Цветаева? Если сказать в целом — смесь гордыни (изредка вдруг всплескивавшей) с полной беспомощностью. Ида ничего поначалу не знала о своей новой соседке. Но однажды как-то взяла в руки энциклопедию и прочла, что М.И. — поэт, который был известен еще до революции. Это ее очень удивило. Она была очень прямая, роста выше среднего, примерно 163 -165 см. Очень ху- дая, тонкая, узкая, она выглядела старше своих лет. Почти никогда не улыбалась. Одета была чаще всего в простую грубошерстую юбку (всю в сборках), черную блузу. На шее бусы, на руках — скифские браслеты. В облике преобладали муж- ские черты, вернее мальчишеские, резкие движения. Лицо, напоминавшее про- фили на римских монетах. С другой стороны, было в лице и что-то будто сканди- навское. И — ни кровинки, оно казалось восковым. Узкий нос, сухие неподвиж- ные губы. Никакой косметики. Глаза очень светлые и какие-то беспомощные. Временами она напоминала большую птицу — движениями. Одежда всегда ак- куратна, в облике — неизменная подтянутость. Той Марины, что на давних фотографиях, — с челкой и пышными волосами — уже не было. Характерна для нее была постоянная устремленность куда-то, напряженность, как у стрелы. Мур был высокий, крупный, полноватый. Ходил всегда в вельветовом костюм- чике, привезенном из Франции, всегда чистенький, обстиранный. М.И. показы- вала мне фотографии маленького сына, там он курчавый и какой-то весь розо- вый. Мур казался Иде неоформившимся юнцом, несмотря на свой рост и круп- ность. А М.И. — твердыней. Она была очень строга с сыном, проверяла каждый его шаг. Однажды Мур очень хотел пойти на день рождения какой-то одноклассни- цы, но мать ему не разрешила. То ли она боялась, то ли по каким-то другим при- чинам явно не хотела его сближения "с этими советскими". (Может быть, обере- гая этих "советских"?) Сын никогда не был резким с матерью, грубых тонов от него Ида не слышала ни разу. Марина очень его любила, но любовь ее никогда не выражалась в ласке. "Мама — отец", — так говорил о ней Мур. Марина крепко держала его в руках. Никакой мягкости! Повелительные интонации. И множество запретов. Харак- теры их были явно разномасштабные... Ни в какой степени Мур не мог влиять на мать, ни в чем. Может быть, потом он стал другим, но тогда был перед ней всегда — ребенок, несмотря на свой вы- сокий рост. Странной показалась Иде история со стиральной резинкой. Из Парижа они привезли много всяких необычных для нас мелочей. В том числе несколько необычных стиральных резинок, трехслойных. Одну из них Мур взял в школу и потерял. М.И. очень на него рассердилась из-за такого пустяка... Разговорчивой М.И. трудно было назвать. Но, конечно, все-таки она разговари- вала с Идой, а иногда даже что-то как будто в М.И. прорывалось, и она говорила много, охотно и искренне. Чаще они разговаривали, когда Мур был в школе. Она рассказала, как была однажды, в 20-е годы, у Маяковского в РОСТА. При- шла к нему, а у него на каждом колене — по девчонке. Он встал, поцеловал ей руку, девчонок расшвырял, как котят. И Марина показала жестом — руки врозь — "как котят". А с ней он поздоровался очень почтительно. Ида училась в той же школе, что и Мур, но она была старше. Зимой 40-41-го годов Мур был в восьмом классе, а Ида уже в десятом. Сначала это была школа N-167. Потом и Иду, и Мура перевели в другую школу, которая была ближе к до- му, на углу Покровского бульвара. В классе, говорит И.Б., к Муру хорошо относились. Им интересовались девочки. Он сказал однажды :"Идочка, я совсем не понимаю нашу учительницу французс- кого языка, когда она говорит по-французски, — вдруг она мне двойку поста- вит... "(Таково было, видно, прекрасное произношение учительницы, никогда во Франции не бывшей!) Однажды позвонил к ним домой по телефону преподаватель математики из школы и долго говорил с М.И. Говорил он очень почтительно — наверное, знал, кто она такая. И вдруг М.И. резко прерывает его и говорит с вызовом: "Ну что ж, ему математика совсем и не нужна! Я вообще в ней никогда ничего не понимала и не понимаю однако мои мои друзья не считают вовсе меня из-за этого дурой!" Видимо, учитель сказал ей что-то о том, что Мур не справляется по его предмету с программой... Она была вся как натянутая струна. Психическое ее состояние было предель- ным, напряженность невероятной. Внешне она была сдержанной, скрытной — и, может быть, именно это потом и сказалось. Все тяжелое она держала в себе будто за внутренней решеткой, и от этого силь- нее мог быть срыв — как результат эмоционального, психического истощения. Когда у них с Муром случались конфликты, М.И. иногда кричала. Она не всегда могла оставаться уравновешенной. Но когда они ссорились, говорили всегда по- французски. Еда у них была всегда, они не голодали. Но пища была крайне простая. Ели часто гречку-продел, каша из нее получалась какая-то синеватая, казалось, что ее трудно было проглотить. Но они оба ели ее по утрам. Иногда М.И. покупала полуфабрикаты — отбивные котлеты, изредка мясо или куру. М.И. постоянно пила кофе, кофейник всегда стоял в кухне на плите. Она гово- рила :"Гете пил кофе, не переставая, — и у меня такая привычка..." Кроме еды, она ничего не покупала. Стирала М.И. не обращая внимания на праздники, что очень удивляло Иду. Что на Первомай, что на Рождество. В их комнате был чудовищный беспорядок. Сама М.И. не придавала этому зна- чения, но если кто-нибудь приходил к ней, она принимала гостей в комнате Иды, где было прибрано. Ссоры с соседями были из-за уборки в квартире. Ида думала, что М.И. просто по близорукости не видела пыли и плохо подметала, да и вообще уборки не лю- била. Они с соседкой старались занять на кухне каждая все четыре конфорки га- зовой плиты. Но стоило Иде поставить рядом свой чайник, каждая стучала ей в дверь :"Идочка, у меня как раз освободилась конфорка..." Единственная семья, с которой М.И. поддерживала регулярную связь, — семья Е.Я. Эфрон. М.И. называла сестру своего мужа просто Лилей. Лиля никогда не бывала у М.И. в гостях, но они почти ежедневно разговаривали по телефону. Гости бывали нечасто. То было время, когда от нее все отвернулись, боялись ее. Она ведь была из-за границы, общаться с ней было опасно. И она еще и дер- жалась соответственно. Но любое проявление внимания к ее прошлому ее явно трогало. Ида не помнит ни одной женщины в гостях у М.И. Но приходил к ней некий мужчина — по делам переводов, кажется, довольно часто. Он жил где-то в районе Петровки, там, где церковь, вблизи бульвара. Идея относила ему однажды какую-то книгу от Марины. Это был высокий человек, скорее брюнет, лет сорока, как казалось Иде. Ида думает — не Миндлин ли это был? (Не был ли это скорее Арсений Тарковский?) Если он не заставал Марину, то проходил в комнату Иды и там ждал. Однажды М.И. надо было что-то писать или переводить, связанное с Шекспиром, и он сказал: "Приходите, я дам вам эту книгу..." Еще приходил молодой человек, лет двадцати, интеллигентный, она называла его "мой московский паж". Брюнет, небольшого роста, хорошо одетый. Юноша выполнял ее поручения, ходил за нее в редакцию и прочее в том же роде. Он был явно заинтересован в М.И. и ходил к ней не по делам. Однажды Марина Ивановна сказала : "Идочка, ко мне приходил Асеев". Это ей, похоже, льстило. В это время Завадский ставил "Бесприданницу". Он принес ей билеты, и она пошла на спектакль вместе с Муром. Завадский тогда только что женился на Ула- новой. М.И. об этом рассказывала Иде, как и о постановке. Ей явно хотелось в тот раз поделиться впечатлениями, что случалось не так часто. Было видно, что ей приятно об этом говорить. Как-то, еще до начала войны, Марине кто-то прислал много цветов — срезан- ных и в горшках. М.И. попросила Иду поставить их в свою комнату, прибавив — как показалось Иде — даже как-то горделиво, что цветы ее совершенно не инте- ресуют... ...Началась война. С этого момента Ида редко ночевала дома. Она работала в Институте переливания крови и часто оставалась там на ночь, вдвоем с подругой Таней Соколовской — та жила где-то около Подсосенского переулка. Они вместе работали в Институте, на Новинском бульваре, упаковывали кровь. С началом войны напряжение М.И. заметно усилилось. Она стала еще более настороженной, закаменевшей. Она говорила Иде: "Вот, в Париже жила — война была, сюда приехала — тоже..." Иде кажется, что Мур вовсе и не дежурил на крыше, не тушил там зажигатель- ных бомб, — что мать его туда не пускала. Однажды бомбежка застала Иду не в Институте, а дома. И потому она оказа- лась в бомбоубежище вместе с М.И. Убежище было в их доме и соседнем. Люди вели себя там по-разному. Кто все время охал, кто спал. А М.И. как села, так и просидела все время в напряженной позе, прямая, как стрела. Вид ее был ужасен: руки вцепились в колени, взгляд остекленевший, немигающий. А Мур был спокоен, даже спал. Идея постаралась больше не ходить в убежище вместе с М.И., она совершенно не могла тогда смотреть на нее. Нечто патологическое, кажется Иде, было тогда в ее облике. М.И. все боялась, что убьют Мура, — и, видимо, боялась ареста. Боялась подхо- дить к телефону. Когда он звонил, она вся напрягалась. Ждала, кого зовут, спра- шивала: зачем? Время было такое, что если у кого-то арестовывали домашних, то сами звони- ли своим знакомым, чтобы предупредить и чтобы те больше не звонили и не приходили. Чтобы их оградить от тех же переживаний. Видно было, что Цветаева все время сдерживается — но никаких взрывов, никакой разрядки! И напряжение все нарастало, очень мало уже было нужно, чтобы наступила трагедия. Однажды пришел в квартиру управдом. Марина Ивановна как встала у стены в коридоре, раскинув руки, как бы решившись на все, напряженная до предела, так и простояла все время, что он был. Он уже ушел, а она все еще так и стояла. А оказалось, он приходил проверить затемнение, только и всего. Окончив школу в июне сорок первого, Ида подала заявление в ИФЛИ. Инсти- тут эвакуировали в Алма-Ату, а первый курс распустили вообще. Отец приехал тогда в командировку в Москву. Он собрал дочери рюкзак и отправил в эвакуа- цию — к мачехе, в Чувашию.(Сам отец жил где-то за Кандалакшей. Потом он был там арестован и вскоре умер. Родная мать Иды жила в Ленинграде.) Марина Ивановна уехала в эвакуацию еще до отъезда Иды, в начале августа. Она говорила, что ее везут вместе с Союзом писателей в Казань — Пермь — Елабугу. Но уехали они, когда Иды не было дома, — в этот день она была в ин- ституте переливания крови. В комнате М.И. не осталось никаких вещей. Ида думала, что все забрали с со- бой. Летом 19421 года мачеха Иды ездила в Москву и случайно встретила Мура, — неясно где. Мур спокойно сказал: "Марина Ивановна повесилась". Жил он тогда, вероятно, у Лили Эфрон. Ида Шукст —
соседка Марины Цветаевой по коммунальной квартире на Пок- |
|
|
| Карта сайта | Содержание | <<< | 2 | >>> | всего 5 | |
|