Лейкин Николай Александрович
Сцены

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В сквере
    На именинах
    Новый год
    На похоронах
    По обещанию
    Домовладелец
    17 сентября
    Общество для покровительства детям
    После заграничных земель
    Большие миллионы
    Два храбреца
    Во время танцев
    Торпеда
    В аптеке
    Налим
    Затравкин
    В рыбной лавке

  

H. A. Лейкин

Сцены

  
   Спутники Чехова. Под ред. В. Б. Катаева. М., Изд-во Моск. ун-та, 1982.
   OCR Бычков М. Н.
  

Содержание

  
   В сквере
   На именинах
   Новый год
   На похоронах
   По обещанию
   Домовладелец
   17 сентября
   Общество для покровительства детям
   После заграничных земель
   Большие миллионы
   Два храбреца
   Во время танцев
   Торпеда
   В аптеке
   Налим
   Затравкин
   В рыбной лавке
  

В СКВЕРЕ

  
   Петербургская ранняя весна. Восемь часов вечера, а на дворе еще свет белый. Косое солнце золотит верхушки домов. Смолкает мало-помалу городской шум. Бегут домой гостинодворцы, покончившие торговлю, бегут мастерички, двенадцать часов кряду гнувшие спину за шитьем, по дороге заходят отдохнуть в скверы. Михайловский сквер более других переполнен публикой. По дорожкам шныряют уличные фланеры с папиросами во рту и заглядывают под женские шляпки. Скамейки почти все заняты. Дорожки перед скамейками исчерчены зонтиками и палками. Вот какой-то юноша вперил взор вдаль и с нетерпением посматривает на часы. Тут же приютилась и дамочка под вуалью и с книгой. Она делает вид, как будто читает, но на самом деле даже и книгу-то держит кверху ногами. На голых прутьях кустарников чирикают воробьи. По дорожке около калитки бродит военный писарь в фуражке набекрень и насвистывает арию "Все мы жаждем любви, это наша святыня".
   -- Дай Христа ради рубль серебра до завтра. Глафира Ивановна просит угостить ее шоколадом, а у меня ни копейки,-- шепчет серая поярковая шляпа своему товарищу.-- Не угостить -- вся интрига полетит к черту.
   -- Притворись холодным и разочарованным. Это иногда лучше бывает. Вместо шоколада заведи разговор о смерти. Сразу на сердце подействуешь.
   -- Да неужто ты мне не можешь поверить рубля серебром!
   -- Чудак! Ну как я тебе поверю, когда у меня его нет? Я сам занял у хозяйки восемь копеек на апельсин Марье Ивановне...
   -- Ах ты господи! Вот история-то! -- восклицает франт.-- Тут любовь разыгрывается, а в кармане ни копейки! Она и записку любовную приняла, вздыхает, начертила зонтиком мой вензель на песке...
   -- Говорю, заведи разговор о смерти, и она сейчас о шоколаде забудет.
   -- Ну тебя к черту!
   Губастый старичок подсел на скамейку к молоденькой мастеричке с зеленой коробкой в руках, оперся подбородком на палку, скосил на девушку глаза и начинает с ней разговаривать.
   -- Погода, душечка, какая прекрасная... Так и веет эфиром любви...
   -- Это даже можно сказать совсем напротив! -- отчеканивает девушка.
   -- Все благоухает: как природа, так равно и вы...
   -- Это до нас не касается.
   -- А что, ангелочек, есть у вас папенька или маменька?
   -- Не в ту центру попали.
   -- Коли нет родственников, и чужой старичок приголубить может. Старенькие-то лучше, хе, xe, хе!
   -- Ах, оставьте пожалуйста...
   -- А братец... например, эдак, двоюродный?..
   -- Пожалуйста, без интриги...
   -- Верно, приказчика из Гостиного ждете или чиновничка махонького. У меня их, барышня, целый десяток под началом, этих чиновников-то.
   -- Подводите ваше коварство под самого себя.
   -- Хотите, купидончик, я вам виноградцу куплю, яблочков? Или, может, пряничного гусарика?
   -- Совсем в нас не та политика, ошибаетесь...
   Девушка встает с места, идет по дорожке и садится на другую скамейку. К ней подходит молодой человек в серо-голубом галстуке и с маленькими бакенбардами, напоминающими клочья пакли.
   -- Петя!.. Петя! Ну что ты так долго? Как тебе не стыдно! -- восклицает девушка.-- Сейчас ко мне какой-то старичишка приставал и разные интересы насчет любви заводил!
   -- Ах он мерзавец! И ты не могла его сразу отчалить? Где он? Покажи мне его.
   -- Да вон на той скамейке... Вон палка и шляпа виднеется... Глаза по ложке и зубы, как у верблюда дикого. Такой противный!
   -- Ах он скот! Да я его в три дуги! Три ребра высажу! Переносье вывихну!..
   -- Оставь, Петя! Теперь уж кончено. Он не пристанет!
   -- Не могу я, мой ангел! Должен же я тебе любовь мою доказать! Ах он леший анафемский! Что ни на есть сквернецки выругаю! Да что тут! Просто два зуба вон и делу конец!
   Молодой человек засучивает рукава пальто и бежит к указанному месту. Девушка бросается за ним.
   -- Петя! Петенька! Брось! Ну что за радость в часть попасть? -- кричит она.
   -- Оскорбление женщины! Нет, это я так не оставлю!..
   Он останавливается за спиной старика, скрещивает на груди руки и, подняв кверху голову, говорит:
   -- А позвольте вас спросить, господин дерзкий нахал, по какому праву?..
   В это время старичок оборачивается, взглядывает на молодого человека, и тот мгновенно превращается как бы в соляной столп. Руки опустились как плети, огненный взгляд превратился в какой-то телячий...
   -- Ваше... ваше... ваше... превосходительство! Виноват, ваше...
   Картина.
  

НА ИМЕНИНАХ

  
   Купец Иван Панкратьевич Настегин -- именинник, вследствие чего, по выражению жены, с утра уже ходит в каком-то хмельном обалдении. Вечер, Собираются гости. В прихожей раздаются звонки за звонками. Сам именинник суетится в прихожей. Слышен кашель, плевки и возглас "с ангелом". Лавочные мальчишки протаскивают через залу гостинные приношения в виде сладких пирогов и кренделей и складывают все это в спальной. В зале в углу уже накрыта закуска. Гости входят, крестятся на висящий в углу образ и тотчас же привлекаются хозяином к закуске. Мужчины глотают, не отказываясь, что попало; дамы жеманятся и пьют только сладенькое; девицы, здороваясь друг с другом, целуются так звонко, что будь тут извозчичья лошадь, она наверное приняла бы эти поцелуи за понукание и тронулась бы с места. Ломберный стол давно уже раскрыт. Хозяин усаживает мужчин сразиться в стуколку, дамы отправляются с хозяйкой в спальню, девицы, взявшись под руки, мотаются из угла в угол по зале.
   У играющих за ломберным столом начинаются разговоры.
   -- Вы, купец из лоскутного ряда, что скажете?
   -- В кусты.
   -- А вы, мусорное очищение?
   -- Мы стукнем, потому у нас все, кроме осетра и стерляди!
   -- Эй, господин подрядчик, не радуйся первому кону! Как бы дышлом в затылок не заехали! Ну, где наше не пропадало. Попробуем вразрез купить.
   -- Не посрамитесь насчет посрамления-то! У нас тоже карты супротив ледохода выдержат! Ходу!
   -- А вот марьяжной карточкой пройдем. Ну-ка, вались, комар и муха!
   -- Купцом Овсянниковым прикроем.
   -- Не выгорит. Пиши письмо к родителям, потому у нас только и живота, что туз. Хлоп его! Не ходи один, а ходи с провожатой.
   -- А здесь мать Митрофания с девяткой в петличке. Умыли купца! Ставь, ставь, Петенька, ремиз-то, не стыдись!
   Девиц занимает совсем другое.
   -- У вас, Анинька, в Ямской нынче постоя не было? -- спрашивает хозяйскую дочь розовенькая гостья в розовеньком платье.
   -- Нет, душечка, нет. Такая досада! Разве перед майским парадом что бог пошлет, а то из военной нации только одних городовых и видим. Вчера, впрочем, мимо окон казак с книгой проехал. В Марии Египетския у Ивановых были на именинах, так там были два телеграфиста, да разве это настоящие военные? Они и деликатного обращения-то не понимают.
   -- Берейтора насчет деликатности хороши. Совсем за офицера отвечать могут.
   -- Ах, нет, нет, Машенька, не говорите! Совсем уж не то! Разве берейтор напишет вам такое письмо, какое мне один офицер написал?
   -- Ах, Аня, Аня, покажи скорей! Где оно?
   -- Ни за что на свете. Я его храню как бы на дне моря. Во-первых, оно у меня от маменьки в старом чулке спрятано, чулок в альбоме, альбом в коробке, а коробка в нижнем ящике комода. Да я его и наизусть помню. Начинается так: "Земной купидон, окрыленный ореолом безумной любви, Анета!", а в конце стихи:
  
   Лишь только солнце закатится,
   Как я пойду в реку топиться,
   А что с тобой может случиться,
   Мне там, коварная, приснится!
  
   -- Аничка, Аничка! Расскажи, что же в середине-то письма было? -- пристают к девушке подруги.
   -- Ах, нет, нет! Ни за что на свете! Там были самые ужасные любовные слова!
   -- Голубушка, хоть на ушко шепни, ведь ты меня своим другом считаешь!
   Девушку окружают и целуют.
   Теперь дамы... Дамы в спальной больше молчат, пьют киевскую наливку, дремлют, но по временам щупают друг на друге платья и спрашивают: "Почем покупали?"
   -- А что, бывает ли град с гусиное яйцо? -- задает кто-то вопрос.-- В древности это случалось в виде наслания за грехи...
   -- Не думаю. С куриное бывает, а про гусиное не слыхать. Да ведь сейчас бы и в ведомостях написали.
   Молчание. Кто-то икает и крестит рот.
   -- Тоже уж это и ведомости нониче,-- начинает полная дама с десятком колец на пальцах.-- Так хлещут, так хлещут народ, что беда! Слышали вы, как Герасима-то Степаныча отщелкали в этих ведомостях?
   -- Нет, не слыхали. А что?
   -- Вдруг пишут, что у него волчий зуб во рту, что будто он своей жене ухо оторвал и что у него вместо бороды перья.
   -- Ах, боже мой! Вот срам-то! Неужто так и сказано: у Герасима Степаныча перья?.. И фамилия выставлена?
   -- Нет, фамилия-то, говорят, не выставлена, только он сейчас догадался; потому пропечатано, что это тот самый купец которого в рынке Скипидаром дразнят. Тоже и про Марьи Дмитриевны свекровь...
   -- Ну, ту-то стоит. Та сама ягода. Покойник Николай Тихоныч из-за нее семь лет без просыпу пил, да так в пьяном виде и богу душу отдал.
   -- Что же, голубушка, про нее сказано-то, расскажите...
   -- Ведьмой названа.
   -- Чудесно! Чудесно! Вот за эту штуку, кажется, расцеловала бы этого писаку! Ведь вы не знаете, что это за дрянь такая! Наклонитесь-ка, что я вам про нее и про их кучера расскажу...
   Начинается шепот. Дама передает другой даме. Все качают головами.
   -- Неужели? -- раздаются сдержанные возгласы.
   -- С места не сойти, родная! -- подтверждает рассказчица.
   Вдруг в столовой раздается крик; "Батюшки! Что это я хватил! Ах ты, господи! Жжет! Жжет!" Все бросаются на крик. Мужчины тоже встают из-за карт.
   -- Что такое? В чем дело? -- слышны со всех сторон вопросы.
   -- Ничего, ничего! Это так,-- успокаивает хозяйка.-- Наш молодец Иван прокрался в столовую, схватил с окна бутылку да и ну пить из горла. Думал водка, а в бутылке-то был керосин.
   -- Так что же, дайте ему скорей молока.
   -- Не беспокойтесь, пройдет! Это с ним уже не первый раз.
   Делается легкая суматоха.
  

НОВЫЙ ГОД

  
   Первый день Нового года. Купеческий дом. Пахнет жареным, лампадками, выхухолью. Полы вымыты и начищены воском так, что в них хоть смотрись. В прихожей раздаются звонки за звонками. В залу являются гости с поздравительными визитами. Визиты принимает "сам", "сама" и их дочь-невеста. Сам в медалях, с расчесанной бородой и с головой до того жирно уснащенной помадой, что с нее даже капает, гордо сидит около стола с закуской и поглаживает объемистое чрево, поверх которого покоится золотая массивная цепь от часов. Лицо его сияет: он слегка выпивши и то и дело спрашивает свою супругу:
   -- А что, Аграфена Спиридоновна, кто теперь может заметить, что мы из мужиков, лаптем щи хлебающих?
   -- Ну, вот! Стоит об своем мужицком звании вспоминать, коли ежели вы себя давно уж отполировали и к вам военные офицеры с поздравлением ездят,-- отвечает супруга.
   -- То-то! Вот и Глашу за полковника выдадим замуж. Меньше чином, хоть разорвись ты, так за того не отдам. Теперь вот медалями изукрашен, а на будущий год, бог даст, и Станислава првесят, а там и мундир приютский благоприобрету. Глаша, сколько у нас сегодня перебывало народу с новогодним челобитьем? -- обращается отец к дочери.
   -- Сорок две души, папенька,-- отвечает дочка.-- Я на подоконнике карандашом отмечаю.
   -- А разные, которые облагодетельствованные мною, в каком численном курсе у нас перебывали?
   -- Две вдовы по рублю получили, шесть ундеров -- по полтине, да окромя того четыре сироты -- по два целковых.
   -- Молодец дочка! Вся в меня. Крестники и все мною призираемые кумовья являлись на поклон?
   -- Были давеча утром, но так как вы сами были с визитами у генералов, то они обещались после зайти.
   -- А парильщики из бани, трубочисты, сторожа и прочая сволочь являлись за получением следуемого им за поздравление вознаграждения?
   Его перебивает супруга.
   -- Да полно тебе, Артамон Иваныч, куражиться-то! Ну, что ты к девушке пристаешь? -- говорит она.
   -- Соблюдение порядка для меня первое дело. Коли ежели нет у меня секретаря, то пусть дщерь наша единоутробная докладывает. Впрочем, к пасхе будет у нас и секретарь. Найму какого-нибудь пропойного подешевле.
   В прихожей звонок. Входит гость в порыжелом сюртуке и тащит за собой за руки семи-восьмилетнего мальчика в розовой ситцевой рубашке. Гость отыскивает в углу образ, крестится на него и, обращаясь к хозяевам, говорит:
   -- С новым годом, Артамон Иваныч! С новым годом, Аграфена Спиридоновна! С новым годом, Глафира Артамоновна! Желаю вам счастия и всех благ, больших и маленьких!
   -- А! Купоросов! Живая душа на костылях! И с сыном! Вот, братец, не обанкроться ты три года назад, вышла бы у тебя новая фирма: Купоросов и сын. А теперь уже нельзя для несостоятельного, потому за эту музыку сейчас за хвост да палкой. Будет у тебя конура твоей собственности с тремя банками ваксы продажной, так и ту кредиторы отымут. Ну, желаю тебе всех блох больших и маленьких! Благ тебе желать нечего.
   -- Шутить изволите, Артамон Иваныч! Шутники вы, право! -- говорит гость и щелкает сынишку в загривок.-- Ну, ну! Начинай же!
   На глазах ребенка слезы. Нижняя губа у него трясется. Отец отходит в сторону и показывает ему кулак. Тот, дрожа всем телом, начинает читать заученные стихи:
  
   С новым годом поздравляю,
   Счастья-радости желаю,
   Крестный папа дорогой.
   И чтоб ваш счастливый век,
   Как прекрасная комета,
   Лучезарно бы истек.
   Многи лета! Многи лета!
  
   -- Довольно, довольно! Я и так дам целковый. Просекаешь ребенка-то? -- обращается он к отцу.
   -- Зачем его сечь-с? Он и так у нас умный. Поцелуй, Ванюшка, ручку у папеньки крестного.
   Ребенок тянется к руке. Купец дает ему рубль и со вздохом прибавляет:
   -- Рука дающего да не оскудеет! О господи! Так не просекаешь? А следовало бы. Младенцам эта самая наука никогда не вредит. Только нужно правило просекания знать. Первое дело поймай его за ухо, потом ущеми между колен и дери по мягким местам неустанно. Купоросов, водку пьешь?
   -- Употребляем-с, коли ежели во благовремении.
   -- А пополам с горчицей выпьешь?
   -- Зачем же такая издевка над нашим бедствием?
   -- Чудак ты! Ведь я тебе благодетель. Ну разве можешь ты мне в моих блезирах препятствовать? Выпей с горчицей -- три рубля дам. Ведь тебе на бедность годится.
   -- Делать нечего, извольте наливать.
   Хозяин чокается с ним и говорит:
   -- Видишь, каши тебе почет. Именитый купец, изукрашенный медалями, обласканный двумя генералами, и вдруг с тобой, прогорелым, за панибрата пьет и даже чокается! Вот тебе три целковых. Ну, желаешь ты теперь получить старый сюртук с моего плеча? Коли желаешь, то потешь нас с женой и изобрази нам аспида и василиска! Проползи по горнице на брюхе из одного угла в другой, только с рычанием, иже льву подобно.
   -- Артамон Иваныч, при младенце-то неловко будет! Каков пример, коли ежели вдруг отец его законный и в змеином образе...
   -- Жаль. А сюртук, брат, почти новенький. Ну, убери сына в другую комнату, а сам ползи. Видишь, какой я сговорчивый.
   -- В таком разе, пожалуй! Ванечка, уйди в ту комнату!
   -- Ну, полно Артамон Иваныч! Полно! Что тебе за охота издеваться над Купоросовым! -- заступается за гостя хозяйка.-- Не надо, Купоросов не надо, мы тебе и так сюртук отдадим, да там у нас есть еще и стеариновые огарки для тебя.
   В дверях появляется мальчик.
   -- Парильщики из Туляковых бань пришли и сторожа от Владимирской...
   -- Зови! Ну, Аграфена Спиридоновна, уж ты там как хочешь, а этих виночерпиев я накачаю во все свое удовольствие и бороться их заставлю.
   -- Папенька, не водите их сюда. Они тулупами всю залу провоняют, -- говорит дочь.
   -- Вишь, неженка! Отец себе тулупами да полушубками состояние составил, а она их боится. Ну, ладно, ладно. Пусть они в столовой подождут. Купоросов, следуй за мной по пятам, яко паж, и будь хранителем полуведерной бутыли.
   Хозяин и гость уходят в столовую. Оттуда слышатся восклицания: "С новым годом! С новым счастьем!"
  

НА ПОХОРОНАХ

  
   Похороны. Из подъезда выносят гроб. Стоя в глубоком снегу и подобрав полы траурных кафтанов, поют певчие. Искривив нижнюю челюсть и уйдя подбородком в воротник, хрипят басы; заигрывая друг с другом, визжат дисканты и альты и фальшивят. Регент, сохраняя строй, ловит левой рукой одного из мальчишек за вихор, а правой старается долбануть в темя камертоном другого. Толпа народа.
   -- Позвольте узнать, это купца хоронят? -- спрашивают две салопницы.
   -- Нет, не купца,-- мрачно отвечает шуба.
   -- Стало быть чиновника, но ведь тогда треуголка и шпага на гробе полагается... Кто же он по своему званию?
   -- Актер. Можете продолжать свой путь. Здесь вам денежной милости не очистится.
   -- Актер! Ах, боже мой! Поди ведь и чертей играл? Раскаялся перед смертью в своем актерстве-то? Ведь ежели духовное, например, Юдифь, главу отсекающая, Соломон, пасть львиную раздирающий, а то нынче больше насчет передразнивания... Вымажут лицо зеленой краской...
   -- Пороки карал-с, пороки... С богом! Не проедайтесь!
   -- Деточки остались?.. Ах, господин, какие вы неразговорчивые! Супруга есть? Может, ветошь какую после покойника раздавать будут? Нам бы что-нибудь старенькое на помин души... Вы не пожертвуете ли, господин, хоть малость во спасение безвременной кончины? В таком звании нужно сугубое поминовение. Порок пороком, но прежде всего не осуждай, не осужден и будеши... Аще же...
   -- Где тут городовой?
   Шуба начинает смотреть по сторонам. Салопницы скрываются. Стоят двое в скунсовых шубах. Из разговора можно понять, что один писатель, а другой -- актер.
   -- Однако пора и в редакцию,-- говорит писатель. -- Вот, подумаешь, судьба-то! -- язвительно замечает он.-- Хорошие актеры умирают, а дрянь остается.
   Актера передергивает.
   -- Да ведь у писателей то же самое,-- отвечает он.
   Процессия тронулась. Тронулись и провожающие. Вспоминают покойника.
   -- Солянку рыбную любил. И знаете, что ему нравилось в солянке? Завиток у тешки... Ах, господи! Такой могучий человек, жизненный, и вдруг... Скоренько, скоренько!
   -- Все там будем, иде же несть разовых и бенефиса!
   -- В котором году у нас было наводнение-то? Еще лабаз у купца Кумина залило...
   -- А что?
   -- Нет, я так, к слову... А большой у него репертуар был. Кому-то перейдут его роли?
   -- Половину Нильский за себя возьмет, а другую половину на меньшую братию...
   Сзади пробирается отрепанная личность. Лицо опухши. Запах винного перегара. Брюки с бахромой, "пальтичко ветреного характера" и фуражка с надломленным козырьком.
   -- Дозвольте на помин души отставной козы барабанщику...-- сипит он.--Келькшоз... даже ниже гривенника. Когда-то купеческим сыном и сам на лихачах разъезжал... Стерлядь а ля рюс, кнутом прохожего по роже, холодная шипучка гран медаль и в ресторане посудный бой по купеческому чину... Когда-то, сидя в первом ряду кресел, казнился на Любима Торцова, а теперь сам Любим Торцов. "Пей под ножом Прокопа Ляпунова!" Дозвольте, благородные лорды, пятачок! Не на хлеб прошу, но на выпивку, и в том каюсь.
   -- Да он презабавный! Это преоригинально! -- говорит кто-то. Оборванцу суют в руки пятачки.
   -- Покровителем талантов состоял. Артисту на бильярде даже и сотенную проиграть не жалел,-- продолжает он.-- Бюве, манже -- первое дело. Сам хотел идти в актеры, а попал послушником в Валаам, но по несправедливости судеб вновь изругнут с острова на материк к подножию красавицы Невы. Купца Апельсинова знаете? Свершил у него заем в тысячу рублей, а в две вексель выдал, и с этого пошло. Кругом запутал. И диво бы деньги дал, а то вместо денег товаром всучил: "Вот, говорит, тебе десять контрабасов, можешь продать и деньги выручить". Продал на Апраксиной их за две с половиной радужных и сих средств хватило только на пикник для Сюзеты. Лошадям головы шампанским мыл. Се тре жоли, а на утро опять яко благ, яко наг, яко нет ничего. Снова к Апельсинову. "Денег, говорит, нет, а вот сто тысяч часовых стекол -- те же деньги, любой часовой мастер возьмет". Беру. На следующий месяц вместо денег полторы тысячи коробок сардинок!
   Оборванец становится в позу и восклицает: "О, кровопийца Апельсинов! Смерть нечестивцу!"
   -- Однако, любезный, вы уж надоели,-- замечают ему.
   -- Надоел-с? Пардон! Сейчас мы отогреем бренное тело. Мерси, мерси,-- расшаркивается он и скрывается в трактирную дверь с изображением расписных чайников.
  

ПО ОБЕЩАНИЮ

  
   Мелочная лавочка, как она быть должна, с ее обычной, всем известной обстановкой. За стойкой рыжебородый приказчик в серебряной часовой цепочке через шею и несколько подручных мальчишек в тулупах. Идет "отпущение" товаров. На деревянном ларе около выручки сидит лакей с папироской в зубах. В одном углу сморщенная старушонка в капоре и полинялом салопе тыкает пальцем в кадушку с маслом и лижет его, пробуя масло; в другом -- мастеровой в тиковом халате и с ремешком на голове покупает вареную треску. Входит кухарка, озирается по сторонам и грызет подсолнухи.
   -- Отпустите полсальной свечки,-- говорит она.
   -- Хорошо, извольте-с,-- отвечает приказчик.-- Куда вам такая большая партия этого самого товара потребовалась? -- спрашивает он.-- Петли у дверей смазывать, что ли?
   -- Нет, нос у хозяйки. Такое повреждение получила, что ужасти подобно! Даже хрящ с места сдвинул; ну а она сегодня вечером на именины сбирается, так думает, нельзя ли салом смазать, чтобы уж не очень были царапины-то заметны.
   -- От "самого"?
   -- Конечно, от мужа. Нешто посторонний человек станет женщину бить?
   -- Видно, вчера опять Карс брал? -- допытывается приказчик.
   -- Не вчера, а сегодня. Вчера он в Киев на богомолье отправился, а сегодня по утру и избил ее.
   -- То есть как это: вчера на богомолье, а сегодня избил? Нешто с дороги можно? Ведь она дома.
   -- И она дома, и он дома. У нас нешто на богомолье ходят как у людей? У нас иначе, у нас дома ходят в Киев по комнатам.
   Приказчик выражает полнейшее недоумение. К разговору начинают прислушиваться лакей и остальные покупатели.
   -- Была это у него, значит, в лавке неугасимая обещальная лампадка,-- продолжает кухарка,-- ну, он и совершил великий грех забыл ее затеплить, а теперь и кается. "На мне, говорит, родительская анафема сидит, так надо ее снять добродетелью" Вот теперь и снимает: узнал, сколько верст отсюда до Киева, да и отмеривает их, по горнице ходя. Дойдет до тысячи шагов и отметит их по костяшкам на счетах. Тут уж у него в гостиной на столе и счеты лавочные лежат. "Петербург, говорит, мне оставить нельзя, потому приказчики без меня лавку разворуют, а здесь я по десяти верст в день киевского богомолья отмериваю, значит сподвижничаю, да к тому же и лавку свою соблюдаю и людей в воровской грех не ввожу".
   -- Мудрено что-то! -- разводит руками приказчик.
   -- Да уж так мудрено, что мы с диву- дивуемся, да поди ж ты говори с ним,-- отвечает кухарка. -- И в это время как только ему что поперек скажешь, сейчас он четки в сторону и за полено хватается. Вчера десять верст отмерил, а сегодня на пятой версте жена ему поперечила, он и давай ее таскать.
   -- Истинно премудрость! И слыхом не слыхали про такое хождение. Так как же он ее избил-то? Ведь странным есть предписано в кротости себя соблюдать? -- снова задает вопрос приказчик.
   -- Известно, пьяный. А пьянству что?..
   -- Как, и пьет?
   -- Не то чтоб в лежку пил, а крепко зашибает, хотя и на ногах тверд. "В дороге, говорит, и монашествующим есть разрешение вина для подкрепления сил".
   -- Ай да сподвижник! -- восклицает кто-то.
   -- Теперича ходит, ходит по комнатам, устанет и сделает привал. А привал в спальне, и тут у него водка поставлена. Да уж очень зачастил что-то сегодня приваливать-то -- ну и вышла карусель: потому с утра, и главное он постится, не токма что рыбы, а даже с маслом и горячей пищи не вкушает. Известно, от этого он отощавши, ну на него и действует.
   -- Горячей пищи не вкушает, а водку трескает. Ай да странник! -- дивится приказчик.
   -- Водка,-- говорит,-- постная, хлебная, она из ржаных зерен гонится.
   -- Чудно! Когда же он таким порядком дойдет до Киева?
   -- К рождеству дойдет. Пудовую свечку поставит,-- поясняет кухарка. -- Да еще что: по дороге хочет в Новгород свернуть. В Новгороде-то, по нашему расчету, он в будущую среду будет. Давай, Митрич, скорей сальную-то свечку, -- обращается к приказчику кухарка.-- Мы без него и помажемся. Он теперь в лавку уехал, там воюет.
   -- Сейчас, сейчас, только уж ты попроси у него, чтоб он мне из Киева ладонку привез.
   -- Привезет, как же... Держи карман! Нет он теперь алчнее Кащея бессмертного. Стала я вчера ему постель в столовой из сена стлать. Ну, у нас своего сена нет, я и купила у полковницкого кучера, так зачем на пятиалтынный купила, а не на пятачок. Ругательски изругал.
   -- Значит он у вас уж и спит по-походному?
   -- Совсем по-походному, как, значит, странники в пути. Даже и камни под сено подкладывает, ну, а под голову котомку. Ведь он с котомкой за плечами у нас по горницам-то шагает... И палка у него в руках дорожная.
   -- Ну, на камнях-то ему после двухспального пуховика небольно мягко спать... Поди ворочается, ворочается, -- замечает сидящий около выручки лакей.
   -- Куда! Как в воду опущенный спал. Ведь пьяному-то все равно: он так и на каменной мостовой выспится, а тут все-таки сено. Так вчера всю ночь насвистывал и храпел, что на меня даже ужас напал. Думала, уж не домовые ли на чердаке возятся.
   -- Пожалуйте полсальной свечечки. Желаю вашей хозяйке от повреждений исправиться,-- говорит приказчик, подавая кухарке сверток.-- Вот, брат, Алексей Филатыч, дела-то какие бывают,-- обращается он к лакею.
  

ДОМОВЛАДЕЛЕЦ

  
   Купец Ельников купил старый запущенный дом и решился ремонтировать его, для чего нужно было осмотреть квартиры. Также хотелось ему ознакомиться с жильцами. Как для того, так и для другого он начал делать визиты по квартирам. Ему сопутствовал старший дворник.
   В один прекрасный день они позвонились у дверей квартиры четвертого этажа. Отворила горничная.
   -- Умница, доложите барыне, что, мол, новый хозяин дома желает осмотреть квартиру,-- отнесся к горничной дворник, но купец перебил его.
   -- Какой тут доклад! В свой дом, да еще с докладом! Мы не господа, -- сказал он и влез в квартиру.-- Почем помещение-то ходит и кто его снимает? -- послышались вопросы.
   -- Криникина, трое детей у ней. Пятьсот сорок платит,-- отвечал дворник.
   -- Ну, шестьсот смело можно взять. Что за счет пятьсот сорок! Ни куль, ни рогожа.
   Купец вошел в гостиную и стал озираться.
   -- Вишь ты! Диваны турецкие развели, а божие милосердие без серебряного оклада в углу висит,-- кивнул он в угол и полез в другую комнату, дверь в которую была притворена,
   -- Куда вы! Куда вы! -- замахала на него руками нянька.-- Здесь ребенок спит, разбудить можете.
   -- Так что ж из этого? Не укусим твоего ребенка. А ежели проснется, то невелика важность.
   -- Софья Павловна, пожалуйте сюда! -- позвала нянька,-- Что это за безобразие! Они лезут насильно.
   Показалась хозяйка. Это была молодая женщина лет двадцати пяти с длинными, но остриженными волосами.
   -- Послушайте, как вам не стыдно? Здесь у меня сестра, девушка, одевается.
   -- Хозяину дома, да еще стыдиться! Вот напасть-то! Я в своем володении.
   -- Неправда. Вы хозяин дома, но когда я нанимаю квартиру и плачу деньги, то я здесь хозяйка! -- крикнула женщина.
   -- Не ершись, не ершись! Что за щетина! Я познакомиться пришел и квартиру осмотреть. Так вы хозяйка? Ну очень приятно,-- протянул он, попятившись, и сел в кресло.-- Замужняя, вдова или девица?
   -- Что за расспросы! Вдова,-- отвечала она, в недоумении смотря на хозяина.
   -- Важное кушанье! Уж будто и спросить нельзя. Должон же я понимать, с кем я имею дело и кто мои жильцы. Капиталы имеете или так, сбоку благодать?
   -- Да вам-то что за дело? Я плачу за квартиру исправно. Я повивальная бабка.
   -- И повивальные бабки тоже разные есть. Одни при родительницах, а другие при старичках. На повитушестве тоже не много попляшешь.
   -- Послушайте! Да как вы смеете! Я семейная женщина, у меня дети.
   -- Как смел, так и сел. Мы обязаны тоже знать, какого сорта у нас жильцы, потому домохозяева. Иван, что настоящая они вдова? -- отнесся купец с вопросом к дворнику.-- Как по паспорту-то?
   -- По паспорту настоящая,-- отвечал тот.
   -- И слухов никаких насчет чего-либо? Благосклонного жития к мужчинам нет? Не наезжают к ним по вечерам кумовья да Дяденьки разные?
   -- О, это уж слишком! Подите вон! -- крикнула хозяйка.
   -- Подите вон! Эво что выдумала! Я пришел квартире обозрение делать, а она подите вон! Так я сейчас и послушался! Что ж ты, Иван, стоишь и не отвечаешь на мою команду! Статуй!
   -- Жизнь ведут постоянную и мы ничего не замечаем,-- застенчиво произнес дворник.
   -- Ну, то-то. Вот нам и довольно. А ты уж сейчас и вон. Домохозяина-то вон. На моей земле живешь, в моих стенах существуешь, да меня же и вон... Это вот я, так точно, что во всякое время и с мебелишкой твоей могу тебя из квартиры вышвырнуть. А мы давай лучше в мире жить. С домохозяином ссориться не след. Он покарать жильца может и помиловать. Поняла?
   -- Вы пьяны, должно быть.
   -- На свои выпил, а не на твои. А ежели на свои, то неужто мне у тебя спрашиваться? Выпил. Ну, что ж из этого? А ты гордость-то брось. Нечего нос-то задирать. Через это барыша не будет.
   -- Извольте идти вон! Еще раз вам повторяю.
   -- Ну полно! Она и в самом деле. Давай поговорим толком. Я человек покладистый, коли кто со мной ласковый. Вы это зачем волосы-то остригли? Болезнь какая была, что вылезать начали?
   -- Да что вы в самом деле? Разве я обязана вам давать отчет? Захотела и остригла.
   Купец кивнул головой.
   -- А, значит, шустроперая. Из стриженных по своей собственной вере, по новомодности к учению. Понимаем. А ты ересь-то эту брось, коли ты вдова настоящая, богоспасаемая вдова. Право, нехорошо. Купи шиньон, что ли. Бога забывать не след. Ведь это по-вашему ангелизм, а по нашему вольнодумство называется, и вы ангела-то напрасно к своему названию припустили. Скорей же вы черту поклоняетесь в своем окаянстве, потому что попу, что бабе волос стричь не показано.
   -- Ежели вы не уйдете вон, я сейчас пошлю за полицией! -- стояла на своем хозяйка.
   -- Что ж, посылай. Я пришел как домовладелец квартиру осмотреть. Обязан же я ремонт сделать, коли жильцы от дымовых труб или от зловония терпят стеснения. Нас, брат, тоже за санитарные-то беспорядки по шерсти не гладят, а ох как жучат! Князья да графы в тюрьму за несоблюдение-то полетели, а нам, купцам, и бог велел. Ну, садись и давай говорить спокойно, а то словно бельмо на глазу передо мной маешься.
   -- И не стыдно вам над женщиной издеваться? Уйдите, прошу вас.
   -- Ага, теперь запросила, а давеча гнать! То-то скоры вы на язык то. Уйду, уйду, вот только по квартире смотр сделаю. Печи и трубы в порядке?
   -- В порядке, в порядке. Пожалуйста, поскорей осматривайте, что вам нужно.
   -- Поскорей! А может ты водопроводы у меня засорила, дверные ключи растеряла, вьюшки утратила, подоконники разрубила и насчет полов безобразие. Должен я все это прочувствовать или нет? Кто муж-то был и какой чин тебе оставил?
   -- Это не ваше дело, да, наконец, вы и в паспорте можете об этом справиться.
   -- Не щетинься, не щетинься! -- остановил ее купец.-- Опять начинаешь? Вишь, какая блажная! Капиталы уж на тебе очень велики, что ли, что такое о себе воображение держишь?
   -- Идите и осматривайте квартиру. Нечего здесь сидеть. Пойдемте.
   -- Те-те-те! Не кудахтай, не испугаешь. Иван, вот как домохозяев-то подданные жильцы у себя принимают! -- снова обратился купец к дворнику. -- Вот ты и смотри! Ну, что с тобой делать, пойдем.
   Начался осмотр квартиры. Войдя в кухню и увидав, что на плите жарилась говядина, купец не утерпел и заметил:
   -- А вы зачем по средам скором едите? А еще православные считаетесь. Вот ересь-то вашу и видно.
   Хозяйка промолчала, но он не унимался и продолжал:
   -- И образа не во всех комнатах, а это тоже нехорошо. Пожарное наслание за такой грех может быть. Оно, конечно, может быть у тебя твоя требуха вдвое застрахована, так ты хоть домовладельца-то пожалей. У меня страховка в аккурате. Ну, прощай! Да впредь веди себя хорошенько. Такая поведения по-нынешнему нейдет. Я вот хотел на тебя только шестьдесят рублей в год за квартиру-то набавить, а теперь за твое непочтение накину сто двадцать. Иван, чувствуешь? -- отнесся купец к дворнику.
   -- Очень чудесно чувствуем, Трифон Мироныч.
   -- Ну, и штраф с нового срока.
   Дворник и домовладелец вышли вон из квартиры через черную лестницу.
  

17 СЕНТЯБРЯ

  
   -- С ангелом, Софья Дмитриевна, честь имею вас поздравить. Позвольте в сей день Веры, Надежды, Любви и Софии вам пожелать, чтобы ваша вера в любовь вашего супруга была так же крепка, как незыблемый гранит, а надежда на крупный выигрыш по пятипроцентному билету оправдалась в следующий же тираж. Что же касается до Софии, то есть премудрости, то вы ее сами собой олицетворяете не по наименованию только, но и на деле. Все сие мы видим в образцовом порядке вашего дома.
   -- Очень вам благодарна. Только вы уж насчет дома-то оставьте... Представьте вы себе, что мы как приехали с дачи, до сих пор не можем устроиться: даже занавески на окнах не повешены.
   -- Занавески, наплевать-с. И при занавесках может быть беспорядок, а я касательно того, что дом ваш всегда яко чаша переполненная, так и пенится избытком содержимого. Позвольте вам вручить пирожную сладость в виде хлеба-соли.
   -- Ах, что вы это! Напрасно беспокоитесь. А мы, должна вам сказать, при нашем неустройстве и гостей к себе сегодня не звали. Даже от стыда за наш беспорядок хотела всем отказывать, что, дескать, дома нет, в Новгород на богомолье уехала. Впрочем, милости просим. Покорнейше прошу садиться.
   -- Пирог, доложу, отменный. У Вебера взял. Немка продавщица сказала, что там что-то особенное внутри. Извольте только кушать на здоровье. У обедни изволили быть?
   -- Была. Да что, только срам один. Все поздравляют, а я к себе позвать не могу. Видите занавески-то... Вот и шторы не везде повешены. Начали у мужа в кабинете перебивать диван, материю содрали, а обойщик до сих пор еще не идет.
   -- А зачем зов, сударыня? Зов великое дело. К хорошим же и добрым людям и без зова придут. Ободранный диван тоже не при чем. Ежели в стуколку сразиться, то и сидя на ободранном можно. Еще иногда счастливее так-то. Я вот недавно у свояка на новой триповой мебели шестьдесят три рублика простукал.
   -- Курить не хотите ли?
   -- Покурить покурим-с. А я бы попросил бы у вас махонькую рюмочку водчишки. Час адмиральский, и вонзить в себя одну-единственную смерть хочется.
   -- С удовольствием. Хоть мы сегодня к себе никого не звали, но водка есть. Даже и пирог пекли. Только уж вы извините, что не с сигом и вязигой, а просто с капустой. Думаю: никого из гостей не будет, так зачем же? Сиги-то нынче полтора рубля маленькие, к вязиге приступу нет. Картофель и тот рубль четверик. Ну, когда это бывало?
   -- Уж и не говорите! Ужас, ужас. Просто словно перед светопреставленьем. А что насчет пирога с капустой -- не беспокойтесь... С капустой-то я еще лучше... Особливо, ежели к нему паюсной икорки... Наверно, уж у вас есть?
   -- Нет, но я сейчас пошлю. Икра-то также в цене ужасной.
   -- Ежели посылать, то не стоит-с... Зачем же беспокоиться?
   -- Что за беспокойство! Девушка живым манером сбегает. Только предупреждаю: водку вам придется пить одному, потому мужа дома нет. Он в должности. "Никого, говорит, Сонюшка, мы к себе не звали, так я пойду".
   -- Жаль, жаль. Ну, да мы с графином чокнемся, а с груздочком насчет крепости поговорим.
   -- Представьте себе: ведь и груздочков я не покупала.
   -- А вот за икоркой-то будете посылать, так уж велите, кстати, и груздочков захватить. Груздочек вперемешку с селедочкой чудесно. Селедочка-то уж наверное есть?
   -- А вот я сейчас велю очистить. Да курите, пожалуйста!
   Именинница ушла в другую комнату. До ушей гостя долетело ее восклицание: "Вот черт-то принес! Ни крестом, ни пестом отвязаться нельзя!" Гость проглотил эту пилюлю и в свою очередь прошептал: "Жадная тварь! Ну, да ладно, не отвертишься! И дернула меня нелегкая пирог ей принести!" Явился второй гость и поздоровался с первым.
   -- Дома именинница-то?
   -- Дома, только насчет угощения хочет отъехать. Самым нахальным образом закуску у ней выманил. И представьте, какая подлость: нарочно занавеси и шторы на окна не вешали, чтоб гостей к себе вечером не звать
   -- Ой!? А я ей пару арбузов вместо хлеба-соли принес. Вон там в прихожей лежат.
   -- Можете вы думать, ведь и я такого же дурака сломал с сладким пирогом.
   -- Когда так, я свои арбузы не отдам ей. Помилуйте, зачем же? Если я делаю приношение, то рассчитываю так, что могу вечером время провести и угоститься. Тогда я лучше эти арбузы Вере Афанасьевне.. Она хоть сплетница и рассказывала моей жене о какой-то грродовихе, с которой будто бы я нахожусь в любовной связи, но все-таки у ней сегодня кухмистер ужин из трех блюд стряпает. Как только унесу я обратно эти арбузы? -- задумался он.-- Ведь она, пожалуй, потом выйдет провожать меня в прихожую, так при ней-то будет как-то неловко. Скажет: вот принес и обратно арбузы несет.
   -- А вы хватайте арбузы и уходите сейчас. Как будто бы вас здесь и не было.
   -- Но ведь вы говорите, что все-таки закуску успели у ней вытянуть. Рюмку-то водки при закуске и я выпил бы теперь с удовольствием. Особенно за компанию с вами. Знаете что: мы будем уходить вместе, а вы скажите ей, что эти арбузы ваши, что ей вы пирог принесли, а другой имениннице пару арбузов несете. Можете вы это сделать?
   -- Да она видела, что я пришел с одним пирогом и без арбузов.
   -- Ах, какая жалость! А ведь арбузы-то какие! Восторг!
   -- Тогда хватайте их, уходите скорей, отдайте их дворнику на хранение и потом снова вернитесь, чтоб закусить.
   -- Отлично! Да вы, батюшка, совсем гениальный человек на всякие изобретения!
   Гость выскочил в прихожую, схватил арбузы, но тут же натолкнулся на хозяйку.
   -- Иван Петрович! Ах, боже мой! Я даже не слыхала, как вы и позвонились... Даже с арбузами вместо хлеба-соли... Напрасно только вы так балуете именинницу, право, не за что. Сегодня я именинница сухая, без угощения. Впрочем, спасибо.
   Картина.
  

ОБЩЕСТВО ДЛЯ ПОКРОВИТЕЛЬСТВА ДЕТЯМ

  
   В Александровском рынке на пороге одной из лавок с готовым мужским и женским платьем купец учил уму-разуму своего лавочного мальчишку. Сбив с него шапку и вцепившись ему в вихры, он показывал, "как белье полощут". Мальчишка выл, а стоявший против лавки разносчик с лотком яблок, смотря на эту сцену, приговаривал: "Прибавь, прибавь и от меня ему на пряники. Он даве у меня, чуть только я отвернулся, яблоко с лотка спер". Публичное учение мальчишек уму-разуму -- происшествие для рынка в сущности очень обыкновенное, но на этот раз к купцу-учителю подошел сосед по лавке и шепнул:
   -- Доримедонт Федосеич, удержи граблюхи-то свои, а то неровен час -- пройдет мимо член общества покровительства да и притянет тебя за жестокое обращение.
   -- За жестокое обращение! -- отвечал купец, отряхая руки от приставших к ним волос.-- Да что ж он, скот что ли, что за него покровительственное общество будет заступаться? Вот ежели бы он был лошадь...
   -- Я не про скотское покровительство говорю, а теперь особое общество для покровительства детям. Так же притянут на цугундер, как и за скота, а потом либо штрафом доймут, либо изволь на казенные хлеба садиться.
   Купец недоверчиво посмотрел на соседа.
   -- Мели, Емеля, твоя неделя! -- сказал он.
   -- Что мне молоть! Я дело говорю. На, смотри,-- возразил сосед и, вытащив из кармана газету, таинственно показал ему.
   -- Да вот что,-- прибавил он,-- пойдем-ка в трактир. Обширно потолковать нужно по сему случаю.
   -- От трактира никогда не отказываются, а только что ж там такое у тебя за симпатия?..
   Вместо ответа сосед подмигнул глазом и сделал знак, чтоб он за ним следовал.
   Пришли в трактир и забрались в самую дальную каморку. Сосед плотно притворил дверь.
   -- Фу, как сердце-то играет, словно овечий хвост! -- проговорил купец.-- Да говори, что у тебя там стряслось? Видно, опять напасть какая?
   -- Пожалуй что и напасть. Возьми и прочти.
   Сосед положил на стол газету. В ней было отчеркнуто карандашом известие об открывающемся обществе покровительства детям. Купец прочел.
   -- Делать-то нечего -- вот и затевают механику,-- сказал он.-- Только что ж ты мне насчет Федюшки-то глаза колешь: нешто он дитя? На него вон кухарка жалуется, что он ей проходу не дает и все заигрывает. Хорошо дитя!
   -- Там эту самую механику не докажешь, а несовершеннолетняя тварь -- ну, значит, дитя. Да дело не в том, а какова музыка! У тебя шесть штук лавочных мальчишек и у меня пяток, у тебя мастерская для дамских готовых вещей с девчонками-ученицами и у меня то же самое. Ведь теперь покровительственные-то члены по квартирам шляться начнут да будут вынюхивать, каким манером ребятишек колотишь, каким инструментом, какая пища и одежа, как спят и есть ли постели... Понял?
   -- Так неужто мальчонку с девчонкой и потеребить нельзя?
   -- Теребить можно, только на все на это у покровительства будут свои правила. Лошадь, к примеру, дозволяется кнутом, а что насчет того, ежели закруткой пройтись или поленом -- ни боже мой; то же снисхождение и для ребятишек. Ты чем дома с ними воюешь? Каким инструментом?
   -- Да больше аршином, но постоянного инструмента у меня нет, а что под руку попадется. У жены же наперсток в темя идет, а подчас и скалкой.
   -- А у покровительства правила будут: ухвати ребенка за ухо и, ущемив его промеж колен, стегай прутом, либо веревкой. Да главное-то пища и одежда. Ведь придется, пожалуй, шубы покупать ребятишкам-то. У тебя вповалку спят?
   -- Неужто ж им еще двухспальные кровати с музыкой покупать?!
   -- Ну, вот и за спанье вповалку ответим. Придут члены обозрение делать -- притянут.
   -- Придут, так порядок известный: десять рублей помирил и пятнадцать в гору...
   -- Да, может, графы и князья покровительственными-то членами будут, так подмазку-то и не возьмут. А я думаю вот что: не записаться ли нам самим в члены покровительства-то ребят? Сунул им в общество красненькую десятку -- да и прав. Неужто своего члена ревизовать станут? А там, внесши свою лепту, и воюй на свободе чем знаешь: скалкой так скалкой, аршином так аршином, а то и сапожной колодкой. Окромя того почет: член покровительства. На заседании, пожалуй, и с генералом придется рядом сидеть.
   -- А медального награждения не будет? -- спросил купец.
   -- Почем знать, может быть, и будет. Да пойми ты, дура с печи, что вся штука в том, что на десятирублевке отъехал, да и шабаш! Ведь коли всем ребятишкам шубенки понаделать, то и двумя радужными не угнешь.
   Купец зажмурился и покачал головой.
   -- Голова ты, Савелий Егорыч, и голова с большими мозгами! -- проговорил он, махнув рукой.-- Руку!
   -- Чего руку? Значит, в члены?..
   -- Самого что ни на есть взъерепенистого покровительства запишемся! Одно вот только, что на пороге лавки мальчишек учить нельзя.
   -- Да зачем тебе порог? Оттащил его в заднюю галдарею да и лупи втихомолку сколько влезет. Зачем при публике? Рынок не лобное место.
   -- А ежели я, к примеру, своего собственного савраса сграбастаю? Неужто и ему покровительство?
   -- И ему то же самое.
   -- Вот так уха! Значит и свое собственное дитя теребить нельзя. А ежели мой взрослый младенец выручку охолащивает и к мамзелям тащит?
   -- Предоставь его в руки полицейской администрации и пусть с него у мирового судьи семь шкур сдерут.
   -- Значит, и жену по нынешним временам учить нельзя?
   -- Жена не дитя. Ту дуй пока, сколько влезет. Впрочем, чего доброго, пожалуй, и эту эмансипацию у нас скоро отнимут и заведут общество покровительства женам.
   -- Не заведут. Где же видано это, чтоб бабам потачку давать? Баба -- последний сорт.
   -- Так в покровительство-то детям запишешься, что ли? -- спросил сосед.
   -- Еще бы не записаться! Расчет прямой. По десятке внесем и запишем так, что будто нам на эти деньги полушубок в стуколку вычистили.
   -- Стало быть, теперь за наше членство выпить спрыски надо.
   -- От спрысок никогда не отказываются. Зачем утробе сохнуть? Ее надо промачивать. Молодец! Тащи сюда графинчик с бальзанчиком!
   Через пять минут купцы чокались рюмками.
  

ПОСЛЕ ЗАГРАНИЧНЫХ ЗЕМЕЛЬ

  
   В одном из рыночных трактиров, важно откинувшись на спинку кресла, с сигарой во рту и за столиком особняком сидит толстый купец с подстриженной под гребенку бородой и с презрением смотрит на все окружающее. Перед ним стакан с водой и рюмка абсенту. Входит тощий и юркий купец с усами, снимает с себя шубу, кладет ее на стул, и, увидя толстого купца, раскланивается с ним.
   -- Константину Федосеичу особенное!.. С приездом честь имею поздравить! -- восклицает он.-- Давно ли изволили из заграничных-то Европ?
   -- В четверг с курьерским...-- важно отвечает толстый купец и, не изменяя своего положения, барабанит пальцами по столу.
   -- Ну, как там: все благополучно в Европах-то? Понравилось ли вам?
   -- Деликатес.
   -- Нет, я к тому: какую чувствительность теперь ко всему нашему чувствуете?
   -- А такую, что я вот даже после Европы компании себе не нахожу.
   -- Дико?
   -- Еще бы при невежестве-то да не дико! Нешто там, к примеру, такие трактиры есть?
   -- Чище?
   -- Чудак! Там либо ресторант, либо биргале. И сиволдая этого, что у нас трескают, и в заводе нет.
   -- Да ведь то иностранцы, а без сиволдая-то как будто русской утробе и скучно.
   -- Поймешь европейскую современность, так будет и не скучно, а даже меланхолию почувствуешь, когда на него взглянешь. Претить начнет.
   -- Чем же там народ свое хмельное малодушество доказывает?
   -- А вот чем,-- отвечал толстый купец и показал на рюмку.-- Это абсент. С него только одну культуру в голове чувствуешь, а чтоб заехать кому в ухо -- ни боже мой! Ошибешься им, так даже ругательные прения тебе на ум нейдут, а только говоришь: пардон. И пьют его там не так, как я теперь пью. А поставят рюмку в большой стакан и нальют его водой. Рюмка закрыта водой, из абсента дым в воду идет -- и вот этот самый водяной дым глотают. Сейчас я потребовал себе большой стакан и хотел по-европейскому садануть, но здешние олухи даже не понимают, какой фасон мне нужно.
   Тощий купец покрутил головой.
   -- Пошехонье здешний прислужающий, а нет, так углицкий клей, так вы то возьмите, где ж ему иностранные порядки понимать,-- сказал он и подсел к толстому купцу.-- Ну, как немцы? В Неметчине-то были ли?
   -- Еще бы. Неметчину никак объехать нельзя. С какой стороны ни заходи -- все на немца наткнешься,-- дал ответ толстый купец.-- В Берлине я трое суток в готеле стоял. Первое дело -- там даже городовые есть конные и все собаки в намордниках. Приехал я в "Орфеум" -- на манер как бы наш Марцинкевич -- кельнеры меня за полковника приняли и честь отдают.
   -- Это что же такое кельнеры, войско ихнее что ли?
   -- Дурак! И разговаривать-то с тобой не хочу.
   -- Зачем же вы, Константин Федосеич, ругательную-то литературу поднимаете? Ведь я в заграничных Европах не бывал. Вы только поясните.
   -- Кельнер -- это прислужающий. В Неметчине кельнер, а во Франции -- гарсон.
   -- А дозвольте спрос сделать, где больше деликатности: во Франции или в Неметчине?
   -- Нешто есть какое сравнение! Франция совсем особый коленкор. В Берлине пиво, а в Париже красное вино. Бир и ординер. Ординером можешь сколько угодно накачизаться, и разве смутит только, а интриги супротив противуположной личности не почувствуешь. С пива же немецкого все-таки некоторый зуд в руках и антипатия в голове. Но бог уберег.
   -- То-то я знаю, что вы на руку скоры,-- заметил тощий купец.
   -- Коли я с образованными людьми, я сам образование в себе содержу,-- отвечал толстый купец.
   -- А Англия?
   -- До той пятнадцать верст не доезжал. Приехал в Кале, встал на берегу Средиземного моря, проводник говорит: "Вон Англия на той стороне". Стою и думаю: переплыть или не переплыть? Но порешил так: англичане народ драчливый и этот самый бокс у них, а я сам люблю сдачи давать, так долго ли до греха... Ну, плюнул и остался во французских землях.
   -- И нигде никакой воинственности из себя не доказали?
   -- В Швейцарии одного швейцара в ухо съездил, но на восьмидесяти франках помирились. Из арфянки в кафе-шантанном обществе междометие вышло. Я ей "фору" и "бис" кричу, а он шикает, да меня палкой по плечу... Ну, я не вытерпел и сделал карамболь по красному.
   -- Ну, швейцара, так это ничего, а я думал, барина.
   -- Да он и барин был. Из лекарей какой-то.
   -- Барин, а сам в швейцарах служит? Вот те клюква!
   Толстый купец вспыхнул.
   -- Дубина! Да ведь в швейцарской-то земле каждый человек швейцар, ежели не иностранец! -- крикнул он.
   -- И все у дверей стоят?
   -- Иван Савельев, я тебя побью! Теперь я на русской земле, а не на заграничной Европе, и вся эта иностранная культура сейчас у меня из головы выскочит,-- сверкнул глазами толстый купец.-- Неужто ты того понять не можешь, что в Швейцарии каждый человек швейцаром называется, хотя бы он графского звания был. Во Франции француз, в Англии англичанин, а в Швейцарии швейцар. Понял, дура с печи?
   -- Еще бы не понять. Так ты бы так толком и говорил.
   -- В Швейцарии, кажется, каждый человек швейцарцем называется, а не швейцаром,-- откликнулся с другого стола какой-то посторонний посетитель с баками.
   Толстый купец вскочил с места и подбоченился.
   -- Какого звания человек? С кем я разговариваю? -- надменно спросил он.
   -- С надворным советником и кавалером Перепетуевым,-- был ответ.
   -- Ну, это другое дело,-- сдался толстый купец.-- Так ведь швейцарцем мы его здесь, по нашему невежеству, прозвали, а в швейцарской земле он швейцаром зовется. Спроси его: какая твоя нация? -- Швейцар. Ну, вот, господин надворный советник, я дал вам свой ультиматум, а уж теперь оставьте меня в покое,-- прибавил он и сел.-- Потому я даже не знаю, бывали ли вы заграницах-то.
   -- Можно и в заграницах не бывать, а знать лучше бывалого,-- попробовал огрызнуться посторонний посетитель, но толстый купец стиснул зубы и молчал.
   С толстым купцом хотел продолжать разговор и его тощий собеседник, но тоже не получил никаких ответов и отошел от него. Толстый купец сидел неподвижно, как статуя, дымил сигарой и только вздыхал. Сделав изрядную паузу, он позвонил рюмкой о стакан и крикнул:
   -- Гарсон, анкор!
   Стоящий поодаль служитель, будучи уже обучен этим словам, бросился исполнять требуемое.
  

БОЛЬШИЕ МИЛЛИОНЫ

  
   К подъезду государственного банка кровный тысячный рысак подвез расчесанную рыжую бороду, дорогую ильковую шубу и соболью шапку. Кучер осадил рысака, и борода, шуба и шапка, откинув медвежью полость, вышли из саней, надменно и гордо, сделав кучеру какой-то знак рукой, украшенной бриллиантовыми перстнями.
   -- Слушаю-с, Захар Парфеныч,-- отвечал кучер и спросил: -- Ежели долго в здешнем месте пробыть изволите, то я рысака-то ковром прикрою? Потому взопревши очень. Эво мыла-то сколько, а теперь стужа...
   Борода, шуба и шапка утвердительно кивнули головой и, выпялив брюхо вперед, важно направились в подъезд.
   На сцену эту в удивлении смотрели стоящие около банка извозчики. Когда кучер отъехал в сторону, они обступили его и стали расспрашивать о хозяине.
   -- Кто такой? -- спросил извозчик.
   -- Богатеющий купец по подрядной части Захар Парфеныч Самоглотов,-- отвечал кучер.
   -- То-то птицу-то видно по полету. Немой он из себя, что ли?
   -- Нет. А что?
   -- Да вот мы к тому, что он ничего не говорит, а только руками показывает.
   -- Он у нас завсегда так. Богат очень, так оттого. Большущие миллионы у него.
   -- И ни с кем не разговаривает?
   -- С равными разговаривает, а с домашними и с прислугой больше руками да головой.
   -- Вот чудак-то! -- дивились извозчики.-- И давно так?
   -- Больше после войны, потому у него тут подряд чудесный был с неустойкой от казны, но совсем настоящего разговора он лишился с тех пор, как у него завод сгорел, а этому месяцев пять будет,-- рассказывал словоохотливый кучер, покрывая рысака ковром.
   -- С перепугу у него, верно, словесность-то пропала?
   -- Какое с перепугу! Просто оттого, что он уж очень много денег за пожар получил.
   -- Пожар! Скажи на милость! Кому разорение, а кому богатство.
   -- Сильно с пожара в гору поднялся. Теперь никому его рукой не достать. Что ему? Орденов разных у него, как у генерала, архиереи в гости приезжают, мундир, весь шитый золотом, и только каски этой самой с пером нет. Вот он все в молчанку и играет. Дом у него словно дворец, везде купидоны да диваны с золотом. Целый день бродит по комнатам, в зеркала смотрится, то на одном диване полежит, то на другом, то на третьем, и все молча. Халат у него атласный на белом меху и с хвостиками, стакан, из которого чай пьет, золотой, кровать под балдахиной.
   -- И то есть ни с кем не разговаривает?
   -- Дома, почитай, что ни с кем. Только, разве, одно слово. Разрешение бывает только тогда, когда ему ругаться захочется. Тут уж словно что польется. Видал ты, как плотину прорывает? Так вот так. И какой голос зычный -- что твоя труба!
   -- Как же он домашних или прислугу к себе зовет? -
   -- Спервоначала звал звонками. Колокольчики по всей квартире у нас устроены. Да плохо понимали его и сбегались к нему все вдруг, так теперь завел инструменты. Ну, ими и зовет, кого ему нужно.
   -- Какие же инструменты? -- допытывались извозчики.
   -- Всякие. Для камардина у него труба. Как понадобится камардин -- сейчас в трубу. Для артельщика свисток -- вот что городовые носят. Для жены гармония заведена. Для сына дудка. А ежели приказчика ему понадобится, то сейчас это возьмет и завертит у себя в кабинете орган. Гудит орган, ну, приказчик со всех ног и бежит к нему.
   -- Вот так купец!
   -- Уму помраченье. И мы спервоначалу диву дались, да уж теперь-то привыкли,-- согласился кучер.-- И каждая музыка у него на голоса. Ежели понадобится ему шампанского в кабинет -- сейчас он камардину из трубы тонкий глас пускает, а ежели лошадь приказать кучеру закладать -- толстый. Одеваться ему понадобится -- переборы на трубе. Так уж камардин и знает. Для повара бубен у него есть. Как обед или ужин заказывать -- сейчас повара в бубен зовет. И заказ без слов. Сунет ему в руки записку -- и довольно. На гармонии-то он средственно играет, еще в старые годы на заводе привык, так жена кой-как его понимает по песням, а другие, так просто наказание! Чего-то хочет, а понять невозможно -- ну, и сердится. Жена все в будуаре сидит. Там у нее и отдельный самовар, и ваза серебряная со сластями поставлена. Как это время ко сну -- сейчас он ей из кабинета на гармонии такую песню: "Ты поди моя коровушка домой". Ну, она сейчас плывет в спальню. К обеду кличет песней: "Братья, рюмки наливайте". Сын долго привыкнуть не мог, чтоб на дудку идти, так он у него этой самой шерсти столько из головы повытаскал, так просто страсть! Артельщик наш тоже вот все свою науку понять не может, потому уж очень много сигналов. Один свисток -- значит в банк беги, два свистка -- деньги сдавай, потом три, четыре, пять, два свистка с большой передышкой... Стал записывать, а хозяин вдруг ни с того ни с сего и переменил свистки. Сказать артельщик боится, ну, и действует наугад. Иной раз шесть попыток сделает, пока ему в настоящую жилу попадет. А тот молчит, злится и все сигналы подает.
   -- И так ни с кем дома не разговаривает? -- опять спросили извозчики.
   -- С попугаем разговаривает, и то потому, что он не человек, а птица. Есть у нас в гостиной попугай ученый, так с ним. Подойдег и скажет: "Здравствуй, попка", а тот ему в ответ: "Именитому купцу почет!" Тем и сыт насчет словесности.
   -- Так ведь скучно так-то? Книжку он, что ли, читает?
   -- Никакой. А у него есть лист такой, на котором обозначено, какие процентные билеты почем -- вот он его читает. Разговор у него бывает только в то время, когда у него гости, равные ему: Трилистов миллионер, архиерей, генерал Тутохин. Прежде хоть с протопопом нашим разговаривал, а теперь уж месяца два перестал. Придет протопоп и говорит, а он сидит против него и молчит. Теперича сколько народу ему кланяется по дороге, а он ни перед кем и шапки не ломает. Сидит, как сова, без внимания и будто никого не видит. Вот она гордость-то!
   -- Ну а как же он тебе приказывает, куда ему ехать надо?
   -- Никак. Выйдет из подъезда, сядет в экипаж и ткнет меня кулаком в затривок. Это значит, прямо поезжай. Назад повернуть, так два раза ткнет. Направо, так в правое плечо, налево -- в левое. И ведь до чего в своем головоломном павлинстве дошел. Ехали мы это как-то около Казанского собора, а навстречу нам солдаты шли, да и заиграй в это время музыку; так он вообразил, что ему, да что ж ты думаешь, поднял руку по-военному около шапки и держит. Барабан теперь хочет у себя дома завести, и такой манер, что как он сам в прихожую входит, так чтобы в барабан били.
   В это время на подъезде опять появились расчесанная борода, ильковая шуба и соболья шапка. Кучер встрепенулся. Извозчики стащили с рысака ковер и положили в сани. Кучер подъехал. Борода, шуба и шапка сели в сани и ткнули кучера рукой в спину. Рысак помчался. Извозчики глядели вслед и говорили, качая головами:
   -- Скажи на милость, какая бессловесная тварь!
  

ДВА ХРАБРЕЦА

  
   Глубокая ночь. С Петербургской стороны у Спасителя спускаются на лед Невы извозчичьи сани с седоком в енотовой шубе и в малороссийской бараньей шапке. Седок -- жирный усач небольшого роста. Извозчик -- молодой парень с еле пробивающейся русой бородкой.
   -- Эх, пустынь-то какая! -- говорит извозчик.-- Не следовало бы ехать здесь. Лучше бы через мост. А то долго ли до греха...
   -- Так зачем поехал? Четверть версты выгадаешь, а на беду нарвешься,-- отвечает седок.-- Вдруг кто-нибудь сбоку выскочит, схватит под уздцы лошадь, и выйдет неприятность.
   -- Сбоку-то ничего, а вот седоки обижают. В прошлом году у одного у нашего парня таким манером угнали лошадь. Ехал, ехал, а седок как хватит его чем-то в затылок. Свету не взвидел парень, а седок...
   Извозчик спохватился и умолк.
   -- Ну, а седок что? -- допытывался седок.
   -- Что седок! Седок ничего...-- произнес, понизив голос, извозчик и, обернувшись, испуганно посмотрел на жирную, усатую фигуру седока.
   -- Что же седок-то? Сбросил его с саней, а сам лошадь угнал?
   -- Да что ты с одного пристал! Извозчик само собой хмельной был. У тверезого не угонишь, да тверезого и не звезданешь. Он сам сдачи сдаст. Вот, попробуй-ка меня звездануть. У меня ключ от линейки за пазухой лежит. Нарочно с собой ношу.
   -- Ну, а у вашего парня седок все-таки угнал лошадь?
   -- Я так в висок смажу, что в лучшем виде растянешься. Вот ключ-то фунтов шесть будет. Нет, у меня лошади не угонишь. Я сам енотовую шубу угоню,-- не отвечает на вопрос и храбрится извозчик, а сам все оглядывается назад.
   Жестоко струсил и седок перед извозчиком.
   -- Да что ты на меня оглядываешься-то! -- дрожащим голосом воскликнул он.-- Узоры на мне написаны, что ли? Знай, стегай лошадь, да и делу конец. Мы извозчиков не боимся. Нам и ключ их не страшен,-- прибавил он.-- Прежде чем извозчик меня ключом по головешке съездит, я ему глаза табаком ослеплю. Вот у меня табакерка... Выну щепотку табаку да в глаза... Что он слепой-то со мной поделает?
   Пауза. Седок действительно достал из кармана табакерку. Извозчик все продолжает оглядываться.
   -- Я, барин, назад поверну. Едем, едем, и по всей дороге ни одного встречного. Уж лучше через мост,-- решительно сказал он, останавливая лошадь.
   -- Как назад? Теперь уж до того берега ближе осталось. Нет, брат, меня не надуешь. Не успел свой шкворень-то раньше в дело пустить, так теперь уж у меня табакерка в руках. Вот и щепоть приготовлена. Теперь только крикнуть, так и на Гагаринской набережной городовой услышит и сюда прибежит. Пошел, пошел!
   -- Я поеду, а ты табакерку убери,-- стал уговаривать извозчик.
   -- Шалишь! А зачем ты руку около пазухи держишь? Отними тогда руку от пазухи.
   -- Зачем же я отниму, коли у меня чешется там.
   -- Чешется? Ну, и чеши, а я табак нюхать хочу. Да чего же ты стал?
   -- Так, ничего. Как хочешь, а назад лучше. Пущай уж коня двумя верстами лишними замучаю, а через новый мост все-таки лучше. Я оберну лошадь.
   -- А как обернешь, я тебе сейчас всю табакерку в глаза.
   -- В глаза! У меня лошадь клейменая. Ее весь извозчичий двор знает. Все равно с ней ты попадешься.
   -- Да неужто ты думаешь, я буду твою лошадь красть!
   -- Толкуй! А зачем же табакерку вынул? Только ключ поздоровее табака будет! Я сам с усам. Я вот к тебе спиной сижу. Как ты мне в глаза-то кинешь? А я обернулся да, зажмурясь, хвать тебя по головешке!
   -- Ежели ты будешь такие слова говорить, я караул кричать начну! -- сказал седок.
   -- Небось не закричишь. А закричишь, так самого и схватят.
   -- Трогай, говорят тебе! Ну что ж ты посередине Невы остановился!
   Извозчик стегнул лошадь. Поехали.
   -- Вишь, что придумал! Ключ от линейки! -- продолжал седок.-- Как ты смеешь со смертоубийственным оружием ездить!
   -- Ничего. Супротив вашего брата это здорово. Коней угонять любите, так вам есть и закуска.
   -- Ах, ты мерзавец! Да за кого ж ты меня считаешь?
   -- Знамо за кого! Спрячь табакерку, так другой разговор с тобой будет. Полно притворяться-то! Видим мы, что ты за птица, хоть и в еноте щеголяешь,-- пробормотал извозчик.
   -- Ты разгильдяя-то из себя тоже не строй! -- в свою очередь сказал ездок и перекрестился за спиной извозчика.-- Зачем ты одной рукой вожжи держишь? Держи обеими руками. Ежели ты правую руку не отнимешь от запазухи, я буду держать тебя за руки.
   -- Только тронь! Только тронь! Ну, вот, ей-богу, ключ выну! -- заорал извозчик.
   -- А как вынешь -- сейчас я тебе щепоть в глаза...
   Опять едут молча.
   -- Денег у меня, брат, нет. Немногим попользуешься. Всего только сорок копеек на проезд и есть. Часов тоже не бывало. А шуба -- сунься-ка с шубой... У меня изнутри на каждом шнурке клеймо с моим именем и фамилией,-- для чего-то рассказывает седок.
   В это время по дороге впереди кто-то шел, крякнул пьяным голосом и упал.
   -- Барин, я не поеду вперед, как хошь,-- сказал извозчик.-- Думаешь, я не понимаю, что у тебя тут товарищ посажен! В лучшем виде понимаю. Вон он рухнулся. Нечего ему пьяного-то представлять. Мы это знаем чудесно. Один не сможешь, так вдвоем...
   -- Поезжай, говорят тебе! -- закричал седок.-- Знаю я твои хитрости. Что дурака-то ломаешь! Да не на того напал, хочешь верно, чтобы твой сообщник у меня в тылу остался? Но не удастся. У меня и про него табак есть. Господи благослови!
   Седок выхватил из саней кнут и начал стегать лошадь. Та промчалась мимо тела упавшего человека и далеко оставила его позади. Приближались к Гагаринской пристани. Седок и извозчик вздохнули свободнее.
   -- Так это не твой сообщник? -- спросил извозчик.-- А я думал, твоя подсадка.
   -- Дубина! Я его сам за твоего товарища в засаде считал,-- сознался седок.
   -- Ну, вот, а я вас считал за мазурика, что лошадей угоняет.
   -- Уж коли на то пошло, то и я тебя считал за мазурика. Ведь много среди вашей братии, извозчиков, мерзостей-то делают. То и дело слышишь.
   -- Да ведь и среди седоков есть воров-то достаточно. Иной в таких бобрах и енотах щеголяет, чтобы глаза отвести, что думаешь, и в самом деле он барин, ан на деле мазура прожженная и тюрьма ему божий дар. Ведь конь-то, ваше благородие, тоже сто двадцать рублей стоит, так и еноту с бобром есть из-за нее на что польститься.
   -- Моя-то шуба с шапкой дороже твоей лошади стоит. Да ежели часы золотые прибавить... Грабили уж, милый друг, меня, так вот я и напуган.
   -- И я напуган, ваше благородие, через товарищев. Ведь вот у парня-то в прошлом году таким манером совсем как бы и барин лошадь угнал.
   Поднялись на Гагаринский спуск. Стоявший на посту городовой поклонился седоку.
   -- Ну, уж теперь я вижу, что вы не мазурик,-- сказал извозчик.-- Барин, а ведь я вас смерть как боялся.
   -- Да и я тебя то же самое. Тебе-то еще что -- у тебя ключ от линейки есть.
   -- Никакого у меня ключа, господин, нет, а это я так, чтоб вас напугать. А засыпали бы вы мне глаза табаком нюхательным -- тут бы я и пропал.
   -- Не пропал бы, дурья голова! У меня одна пустая табакерка. Весь табак, как на грех, в гостях вынюхал, так чем бы я тебя засыпал?
   -- Вот так фокус! Поди ж какая механика! -- расхохотался извозчик. Седок ему вторил смехом.
   -- Подержи направо у ворот,-- сказал он.-- А за то, что мы с тобой оба много страха натерпелись, я уж так и быть, пятиалтынный тебе на чай прибавлю. Стой!
  

ВО ВРЕМЯ ТАНЦЕВ

  
   Женился купец средней руки. Свадебный пир справлялся у кухмистера. Обед состоял из целого десятка блюд. За обедом басистый официант провозглашал бесчисленное множество тостов за здоровье разных дядюшек и тетюшек. Гости кричали ура, били в тарелки вилками и ножами, музыканты играли туш, причем особенно надсаживалась труба. Большинство гостей состояло из серого купечества. Фраков было очень немного, но мелькали сибирки и длиннополые сюртуки. От некоторых сибирок пахло дегтем и керосином. Впрочем, на обеде присутствовал и генерал в ленте, ничего ни с кем не говоривший и очень много евший. Пока не садились еще за стол, купцы подводили к генералу своих дочерей в белых и розовых платьях и рекомендовали их. Генерал при этом тоже ничего не говорил, а только испускал звук "хмы" и при этом кланялся.
   После стола полотеры вымели пол от объедков, и в зале начались танцы. Сначала все шли польским. Две сибирки, до сего времени обнимавшиеся, влетели в круг и хотели плясать русскую, но шафера вывели их из зала. Началась кадриль.
   В первой паре танцевал с белокуренькой девицей в розовом платье маленький брюнетик, поверх белой перчатки которого красовался на указательном пальце большой бриллиантовый перстень. Брюнетик был в белом галстуке, но в сюртуке. Волосы на голове его были завиты бараном, усы закручены в шпильку. От него отдавало самыми крепкими духами. Пока устанавливались пары, брюнетик попробовал занять разговором танцующую с ним девицу. Он долго думал, о чем начать разговор и наконец спросил:
   -- Капусту изволили рубить?
   -- Это в каких же смыслах? -- недоумевала девица.
   -- А в тех смыслах, что теперь самое настоящее капустное время. Ежели к Покрову не срубят, то уж аминь... Сейчас она в такую цену вкатит, что и рубль не сходно.
   -- Мы капустой не занимаемся. Я в гимназии училась и даже по-французски говорю,-- обидчиво произнесла девица.-- Мы совсем другого образования.
   -- Пардон-с. Я про вашего папеньку с маменькой, так как у них есть же хозяйство.
   -- Хозяйство есть, но мы к нему не причинны. Рубили ли они капусту или не рубили -- мы внимания на это не обращаем.
   -- Так-с. Но может быть, мельком слышали? Ваш папашенька по какой части?
   -- Они ломовых извозчиков держат. Есть и подряды по мусорной части.
   -- В таком разе, значит, капусту рубили, потому иначе чем же рабочий народ кормить?
   -- Могут и вовсе не рубить, а в мелочной лавочке покупать.
   -- Для обстоятельного купца несходно-с. Мы теперь почем фунт-то продаем? Шесть копеек. Ежели и бочкой на Сенной купите, то дешевле пяти копеек с провозом не обойдется. Поверьте совести, мы это дело очень хорошо знаем, так как сами мелочные лавочники. Семь мелочных лавок у нас.
   -- Что вам вздумалось про капусту у меня спрашивать?
   -- Какое дело на уме, про такое и спрашиваешь. Мы, почитай, прямо от капусты и на свадьбу-то сюда приехали. Сегодня у нас такой день, что мы гнет на бочки с капустой клали и в подвалы их спущали. Мы на Сдвиженье пять тысяч голов вырубили.
   -- Все-таки капустный разговор к танцам совсем не идет.
   -- Очень даже идет и, можно сказать, прямо в центру... Теперича ежели со стороны посмотреть, то эта самая кадрель совсем с рубкой капусты вровень. Все кавалеры и дамы при танцах точь-в-точь будто бы капусту рубят.
   -- Однако неужели вы не можете начать какой-нибудь современный разговор? -- сказала девица.
   -- Хорошо, извольте. Можем и по другой части. Нам начинать-с.
   Станцевали первую фигуру кадрили.
   -- Какие у вас крепкие духи...-- начала девица и сморщилась.
   -- Первый сорт-с. Француз на Невском надушил. Там и галстук себе покупали, там и завивку делали. Рубль за всю эту музыку с меня содрал.
   -- Мужчины, по-настоящему, не должны душиться. Это дамское, занятие.
   -- По нашей торговле невозможно, потому прямо от капусты. Приятно бы вам разве было ежели бы от меня капустой несло?
   -- Можно бы было вымыться.
   -- Насквозь пропах-с. Впрочем, когда рыбу соленую принимаем, еще хуже бывает-с. А огурцы вы изволили солить?
   -- Мы никакими этими делами не занимаемся. Мы с сестрой вышиваем да книжки читаем.
   -- Огурцы занятие чистое-с... Конечно, от капусты пользы больше, нежели от огурца, но рубка капусты интереснее. Тут и для барышень есть занятие: можно кочерыжки грызть, любовные сердца из них вырезать ножичком.
   -- Хорошо сердце из капустной кочерыжки!
   -- По своему коварству и бесчувственности -- самое женское.
   -- Дамские сердца мягче мужчинских,-- возразила девица.
   -- Помилуйте, что вы! -- заспорил кавалер.-- Нешто мало мужчинских слез из-за женской бесчувственности проливается? То и дело в газетах пишут, что поднято неизвестного звания тело с простреленной грудью. Все это от любви-с. Кабы ежели женские сердца были так мягки, как соленый огурец в Великом посту... Впрочем, у нас такой способ солки, что наши соленые огурцы и после вешнего Николы со свежепросольным огурцом вровень. Мы насчет огурцов специалисты и этим товаром хвастаем. У нас мелочные лавочки в Коломне, а к нам за огурцами с Песков присылают.
   -- Делайте соло-то перед вашей визави, а то вы из-за огурцов и кадриль забыли,-- указала кавалеру девица.
   Танцевали вторую фигуру. Кавалер вернулся к даме и, делая с ней круг, сказал:
   -- Соло не чеснок-с. Вот ежели чесноку забыть в огурцы положить, то можно весь бочонок испортить. А ежели черносмородинный лист да укроп, то и еще хуже.
   Девица вспыхнула.
   -- Неужели вы думаете, что так приятно для образованной барышни про огурцы с капустой слушать! Вот уж не девичий-то разговор! -- огрызнулась она.
   -- В таком разе мы сейчас девичий заведем, и это уж будет по вашей части,-- нашелся кавалер.-- Ягодное варенье изволили летом варить?
   -- Варили. Ну, и что ж из этого?
   -- Нет. Я к тому, что малина нынче из-за дождливого лета не удалась.
   -- А у нас удалась. Только послушайте, ежели вы не можете образованный разговор про театр вести, то хоть бы критику в кого-нибудь из гостей пущали. Все-таки было бы интересно. Смотрите, сколько серого народа на свадьбе и даже ни одного офицера. Вон какая тумба в ковровом платке стоит. Она давеча три груши со стола из вазы взяла и в карман запихала.
   -- Которая-с? -- спросил кавалер,
   -- Да вот эта в длинных бриллиантовых серьгах и в лиловом платье.
   -- Это наша маменька-с. Только оне не для чего-либо прочего груши взяли, а чтобы внукам домой гостинца снести.
   Девица сконфузилась.
   -- Я не про эту, я совсем про другую...-- заминала она.
   -- А хоть бы и про эту-с. Не извольте беспокоиться, мы их сами за тумбу считаем.
   -- Нет, нет, я вон про ту, что в синем платье.
   -- А в синем платье невестка наша. Вдова-с. Два кабака у ней, и сама кабаками заправляет. Только, разумеется, молодцы на отчете стоят. Это бой-баба-с, а уж вовсе не тумба. Она пятерым мужикам глотку переест.
   -- Господи! Да что вы все то о мелочных лавочках, то о кабаках. Неужели не можете о театре разговор начать?
   -- Извольте. Жирофлю недавно в Буффе смотрели.
   -- Ну и что же? Интересная игра?
   -- Игра-то интересная, госпожа актриса на совесть свою роль доложила публике, но у меня с новым сюртуком вышло недоразумение. Весь в краске перепачкался. Стулья были выкрашены масляной краской и не высушены. Очень многие из публики за это ругались... Нам начинать фигуру. Пожалуйте галопом... Вот уж теперь совсем будем капусту рубить.
   -- Пожалуйста, без капусты...
   -- Да что ж делать, коли похоже.
   И кавалер, обхватив девицу, понесся галопом.
  

ТОРПЕДА

  
   Часу в восьмом утра младший дворник одного из больших домов с множеством мелких квартир, проходя по двору за вязанкой дров, заметил на стене флигеля нечто такое, что сразу обратило его внимание. Из форточки четвертого этажа была проведена в форточку третьего этажа тоненькая бечевка, и по этой бечевке передвигался вниз сам собой какой-то бумажный сверток. Сверток дошел до окна форточки третьего этажа и стал ударять по стеклу, то поднимаясь на некоторое расстояние, то опускаясь. Ни в окне четвертого этажа, ни в окне третьего никого не было видно.
   -- Что за оказия? -- подумал дворник и передвинул, шапку со лба на затылок.-- Сама движется, сама и по стеклу бьет... Нет тут дело неладно, тут что-то подозрительное...-- продолжал он.
   А бумажный сверток, вздетый на веревку, между тем все барабанил да барабанил по стеклу форточки.
   -- Надо старшему дворнику сказать, такую вещу оставлять нельзя...-- решил дворник и побежал под ворота.-- Силантий Герасимыч, а Силантий Герасимыч! Выдь-ка сюда,-- сказал он старшему дворнику, приотворив дверь дворницкой.
   -- Что там такое стряслось? -- откликнулся старший дворник, расчесывавший себе после бани перед осколком зеркала волосы гребнем, предварительно смазав их деревянным маслом.
   -- Подь, говорю, сюда. И впрямь что-то стряслось.
   -- Из трубы выкинуло, что ли?
   -- Хуже... Да брось ты чесаться-то!
   -- Неужто опять чердак обокрали?! -- вопросительно воскликнул старший дворник, бросив чесалку, и без шапки выскочил на двор бормоча: -- Так и знал, что уж сегодня беспременно должна какая-нибудь пакость случиться. Сон такой видел...
   -- Чердаки целы,-- успокоил его младший дворник.-- А вот посмотри, что здесь-то у нас за причина... Видишь?
   Младший дворник указал на стену флигеля.
   -- Ничего не вижу. Вот те крест, ничего не вижу,-- отвечал старший дворник.
   - А веревку не видишь разве из форточки четвертого этажа в форточку третьего этажа?.. Зачем эта веревка? В каких таких смыслах? Где ж сверток-то? -- рассматривал младший дворник. -- Давеча тут сверток трубочкой такой по веревке спускался и вон в эту форточку барабанил. Видимости никакой, никто, кажись, его руками не трогает, а сверток сам по стеклу барабанит.
   -- Что ты брешешь? Какой такой сверток! Вишь, спозаранка-то глаза налил!
   -- Ей-ей, Силантий Герасимыч, сверток давеча был. Вот уж теперь нет свертка. Стой! -- крикнул младший дворник.-- Свертка нет, так вон письмо кверху на веревке поднимается. Видишь?
   -- Письмо и есть,-- в раздумье проговорил старший дворник.-- Кто ж бы это его поднимал? Личностев никаких подозрительных не видел.
   -- Давеча сверток вниз спускался, а теперь письмо наверх поднимается,-- пояснял младший дворник.-- Вон уж поднялось к форточке... Барабанит... Видишь, барабанит по стеклу... А кто барабанит -- силы невидимые.
   -- Тут машина... иначе и быть не может...-- решил старший дворник.-- Дело, брат, совсем не ладно. Хорошо, что ты заметил. Надо караулить.
   -- А вдруг, пока мы будем караулить, тут что-нибудь стрясется?
   -- Что стрясется-то?
   -- Да вдруг разорвет всю эту машину? Кто ее знает, какая она такая... Может быть, это... Как оно?.. Вот это самое... Ну, вот что в газетах-то писали. Вот что еще разрывается-то...
   -- Динамит?
   -- Ну, вот, вот...-- подхватил младший дворник.-- Динамит и есть.
   -- Фу, руки, ноги задрожали...-- пробормотал старший дворник и даже присел, опустив коленки.-- Беги, Василий, скорей к управляющему,-- засуетился он,-- Или нет, стой, я сам... Управляющего-то теперь дома нет... Давеча чем свет уехал. Беги скорее за городовым... Или лучше стой тут на карауле, а я сам побегу.
   -- Боюсь, Силантий Герасимыч, как бы не разорвало... Лучше уж я вон на ту сторону, в тот флигель, в подвал пойду, да из подвала... Стучится ведь письмо-то в форточку...
   -- Стучится и есть. Ах ты, господи! Вот не было-то печали! Залезай в подвал, а я за городовым на угол побегу.
   Старший дворник бросился за ворота и минуты через две вернулся с городовым.
   -- Видишь веревку?.. А письма-то уж нет...-- указывал он городовому на флигель.
   -- Взяли письмо, взяли...-- шепотом рассказывал младший дворник, выскакивая из подвала.-- Отворилась эта форточка, а я гляжу... Потом вижу, высовывается рука, черная-пречерная такая и вся в шерсти. А я смотрю. Вдруг рука берет письмо, и форточка захлопнулась. А по двору треск... Словно вот из ружья.
   -- Выстрел? -- спросил городовой.
   -- Не то чтобы выстрел, а вот как будто бы стон или на манер шипения.
   -- Что тут делать? -- сказал старший дворник городовому.
   -- Надо скорей караул к дверям квартиры поставить... И чтоб ни единого человека не выпускать. А я побегу за околоточным... Сзывай скорее дворников.
   -- Василий! Беги на задний двор. Да Павел ушел в трактир чай пить, так пошли кухаркина сына из 12-го номера за ним в трактир.
   -- Тише вы! Не разглашайте... Надо действовать секретно. Погоди до околоточного. Стой оба тут, смотри на веревку и ни с места.
   -- Не торпеда ли это, Семен Ларивоныч? -- спрашивал старший дворник у городового.
   -- Черт ее знает! Все может случиться. Может быть, и торпеда.
   -- Мы давеча думали, не динамит ли...
   -- Чьи квартиры?
   -- Вверху мещанка Карапузова, а внизу полковница Стреухова. Обе жильцам комнаты сдают. Все разные праздношатающие... Учительша музыки есть... актер...
   -- Ну, значит дело совсем не ладно! -- махнул рукой городовой.
   -- С нами крестная сила! Вот не было печали-то! И говорил я управляющему, что надо этих квартирных хозяек с квартир согнать. Только хлопоты.
   -- Что здесь смотрите, Силантьюшка? -- спрашивала дворника проходившая по двору кухарка с корзинкой в руках, из которой выглядывали сухари и булки, и остановилась.
   -- Ничего, ничего... Проходи, матушка... Нечего тебе тут останавливаться!-- строго сказал городовой.
   -- На своем-то дворе, да уж и останавливаться не велишь!-- возразила кухарка.
   -- Поговори еще!
   В это время в окне четвертого этажа отворилась форточка, показались руки и косматая голова. Руки держали бумажный сверток и хотели привязать его к протянутой веревке, но вдруг остановились. Голова, увидя, что прямо на нее смотрят два дворника и городовой, быстро захлопнула форточку.
   -- Видал... Дело открыто... Нас заметили и сбегут... Пусть подручный бежит за околоточным, а мы с тобой пойдем к дверям квартиры.
   -- Беги, Василий!
   Младший дворник бросился за ворота. Старший дворник и городовой направились по лестнице к дверям квартиры.
   -- Будет нам какая-либо халтура из участка, коли ежели что? -- спросил дворник.
   -- Молчи. Надо ловить.
   В полуотворенную дверь на лестнице виднелась пожилая женщина.
   -- Кого вам, Силантий? -- спросила она.
   -- Вот хозяйка квартирная,-- шепнул дворник городовому, не отвечая на вопрос хозяйки.
   -- Надо допросить. Хозяюшка... Ведь у вас в квартире-то что-то неладно,-- начал городовой.
   -- Господи боже мой! Что такое? -- всплеснула та руками.
   -- Отвечайте прямо: что у вас за машины такие из здешнего этажа в четвертый этаж проведены? Не утаивать! Не утаивать! Все откроем... Скрыться некуда... Никого из квартиры не выпустим и из верхней квартиры то же самое.
   -- Машины? -- переспросила женщина.-- Никаких у меня машин нет.
   -- Как же нет-то, коли у тебя по веревке свертки разные из форточки в форточку ходят! Скажи, какой телеграф затеяла! -- крикнул дворник.
   -- Молчи, Силантий! -- остановил его городовой.-- Вот сейчас околоточный придет, так она покается.
   -- Да про какие такие машины? Про какой такой телеграф вы спрашиваете?
   -- А свертки-то. Да письмо по веревке каким же манером в верхний этаж ходят?
   -- Ах, это-то!.. Так это у меня жильцы устроили. Вверху-то их знакомые живут, так вот они и пересылают им по веревке то записки, то разные разности. Вчера пять апельсинов в тюрюке поднимать вздумали, а апельсины-то и вывалились из тюрюка, упали на двор и вдребезги... как тесто...-- рассказывала хозяйка.
   -- Кажись, зубы заговаривают...-- шепнул дворник городовому.
   -- Нет, пожалуй, что и так... Кажется, мы фальшивую тревогу наделали,-- отвечал тот.
   В это время раздались шаги на лестнице. На площадку вбежал запыхавшийся околоточный. Сзади его следовал младший дворник и двое соседних дворников, все без шапок.
   -- Кто здесь хозяйка? Вы хозяйка? -- спрашивал он женщину.
   Началось расследование. Околоточному объяснили, в чем дело, и даже пригласили в комнату, дабы осмотреть "машину", которая оказалась не чем иным, как непрерывным шнуром на двух блоках, по которому и пересылались разные посылки из одного этажа в другой.
   -- Все равно, долой снять надо! Чтоб живо все это было снято! -- говорил околоточный, сходя вниз с лестницы.-- Старший дворник! Смотри, ты за все в ответе. Приставить лестницу и снять.
   По уходе полиции ни один дворник не решился лезть снимать веревку, опасаясь взрыва, и веревка до тех пор соединяла третий этаж с четвертым, пока сами жильцы ее не сняли.
   Наутро кухарки всего многоквартирного дома рассказывали в мелочной лавочке, что "у жильцов из 17-го номера нашли под кроватью торпеду, семь смертных шкилетов и целую банку с такой кислотой, которой ежели на человека попрыскать, то его через два часа на мелкие части разорвет".
  

В АПТЕКЕ

  
   Аптека. За конторкой провизор с баками в виде рыбьих плавательных перьев. Несколько фармацевтов и аптекарских учеников составляют лекарства. На ясеневой скамейке сидят ожидающие лекарства. Тут кучер, кухарка с подвязанной скулой, денщик.
   Входит дворник в полосатой фуфайке и переднике и обращается к фармацевту:
   -- Дозвольте на пятнадцать копеек этого самого... Ах, как его?.. Фу ты, пропасть, забыл... Шел сюда по улице и все твердил для памяти, а пришел и забыл.
   -- Мази, что ли, какой?
   -- Нет, не мази. Ах, чтоб его разорвало!
   -- Спирту?
   -- Нет, не спирту. Снадобье такое есть... Купцы им трутся посте перепою.
   -- Так ты ступай назад и попроси, чтобы тебе на записке написали.
   -- Да неужто вы не можете так дать? Дайте что-нибудь. Ей от синяка. На дворе она натолкнулась, ну и зашибла лоб.
   -- Свинцовой примочки, что ли?
   -- Нет, не свинцовой примочки.
   -- Ступай, ступай с богом... Спроси хорошенько, чего нужно, и потом приходи.
   -- Скажи на милость, какая неудача! Забыл...-- разводит руки дворник.
   На скамейке кухарка рассказывает кучеру:
   -- Только из-за того и живу у ней, миленький; что лекарствия всякого у ней много, а то уж такая капризная, такая капризная барыня, что и не приведи бог.
   -- На что тебе лекарство-то? -- спрашивает кучер.
   -- Да я сама женщина хворая: то у меня зубы, то у меня живот... А у ней то ноги пухнут, то в глазах темнота. Вот я лекарствами-то ейными и лечусь. А доктор таково много-премного ей заказывать велит.
   -- Смотри, чтобы тебя доктора-то не испортили. Для господ они, может быть, и хороши, а уж для простого человека хуже нет...
   -- Да я, миленький, не у докторов лечусь. Я сама. А только снадобья-то докторские потребляю. Какие он ей пропишет, те и потребляю. Вот вчера прописал он ей примочку для глаз, а у меня к вечеру живот защемило. Сижу и разогнуться не могу. А выпила, благословясь, ложечку ейной примочки -- и как рукой сняло. Всю ночь спокойно спала. На прошлой неделе,то же самое с зубом... Ну, вот просто смучилась вся. И утюгом-то щеку грела, и обвязалась я вся в вату -- не унимается и все тут. Вдруг на мое счастье приезжает к ней доктор и прописывает ей мазь для ноги. Взяла я этой мази на ватку, положила себе на зуб -- и как рукой все сняло. Да что, голубчик... Столько у нас этого лекарства, что я даже и всех на дворе-то нашем ейным лекарством лечу. Вчера полковницкую прачку от поясницы вылечила. Дала ей такого беленького спирту на сахар -- и с двух разов женщина перестала маяться.
   -- А вот у нас так совсем наоборот. Насчет всего сквалыжничество,-- сказал кучер.-- Овес так словно у него драгоценность какая. Гарнцем в неделю не попользуешься. Каждое утро на конюшню ходит и сам смотрит. Ей-ей... Да что овес! Лакей жалуется, что стеариновые огарки у него отбирает, копит и потом продает. А про лекарство и говорить не стоит. И сам и сама здоровы как черти. А как заболят -- сейчас ведро воды холодной, и водой лечатся.
   -- То есть как же это, мой миленький, водой-то? -- спросила кухарка.-- Наговаривают они на нее что ли?
   -- Нет, без знахарки и без знахаря. Потребуют ведро воды, намочат ею полотенце, да и трутся. Стакан внутро хватят, да стакан по шкуре разотрут. Да так раз по десяти в день. Тем и лечатся. Вот какова их жадность пронзительная. Не знаю, как они сегодня-то решились в аптеку за снадобьем послать. Нет, у нас насчет всего туго: и насчет огарков, и насчет лекарств,-- закончил кучер.
   -- Так вы, голубчик, вот что... Вы ко мне приходите, когда ежели какое щемление у вас под сердцем или что...-- подхватила кухарка.-- Я завсегда с удовольствием. У меня и посейчас в кухне между дверей на лестницу восемь банок с лекарством стоят. Вы ведь из Денисова дома, от анжинера?
   -- Да, из Денисова дома.
   -- А мы на углу в Семеновом доме живем. Это через дом будет. Я у полковницы, в семнадцатом номере. Придите на двор и спросите дворников: где, мол, тут Катерина полковницкая живет? Всякий сейчас укажет.
   -- Спасибо. Забежим. Сам-то я редко... Потому, в час сказать, почитай что совсем не хвораю, а вот жена у меня то и дело недужится,. Да вот и сегодня... Надорвалась она, что ли, либо нутро себе стряхнула, а с самого утра жалится.
   -- Так вот ты и пришли ее ко мне сегодня вечерочком. Пусть придет. Я даже ей вот этого самого свежего лекарствия дам, что сейчас заказано. Пусть выпьет ложечки две на здоровье.
   -- Ну, вот спасибо. Непременно скажу ей. А ежели ей полегчает, то она тебя за это кофейком попоит.
   -- Как не полегчать! Непременно полегчает. У нашей барыни лекарства всегда самые лучшие. Она у нас на них денег не жалеет. Вот и сегодня готовят пузырек за рубль тридцать копеек. Это ей доктор прописал, чтоб в уши впрыскивать. Беру я спрынцовку вот эдакую и в уши ей.
   -- У жены-то в нутре повреждение, около поясов, а не в ушах.
   -- Да я жене-то твоей не в уши впрыскивать буду. А дам ей ложки две выпить -- вот она и выпользуется.
   В аптеку опять вошел дворник.
   -- Ну что? -- спросил его фармацевт.
   -- Бензину на пятиалтынный -- вот чего.
   -- Так ведь бензин от ушиба не поможет. Ты говорил, что у тебя там кто-то на дверь наткнулся.
   -- Да я все перепутал. Пятна ей выводить из старого платья, а я думал, что она синяк примачивать будет,-- отвечал дворник.
   -- Бензину, на пятнадцать копеек! -- крикнул фармацевт ученику.
  

НАЛИМ

  
   Заплывший жиром от безделья пожилой барин с двойным подбородком только что проснулся, сидел у себя в кабинете в халате, пил свой утренний кофе и пробегал газеты. Часовая стрелка на каминных часах приближалась к полудню. Пробило половину. Барин поморщился.
   -- Неприятно, что я сегодня опять проспал. Опять не буду завтракать с аппетитом. Досада...-- проговорил он и крикнул лакею: -- Иван! Отчего ты меня не будишь поутру? Ты знаешь, что когда я просплю, я всегда плохо завтракаю. Последнее удовольствие отнимают! Скоты...
   Барин гневался.
   -- Осмелюсь, сударь, заметить -- ведь вас и будить трудно. Буди, не буди -- всё равно раньше своего времени не проснетесь...-- сказал лакей.-- Пойдешь к вам, тронешь за плечо, а вы отвечаете: сейчас встаю, а сами ни с места... Начнешь трясти покрепче -- норовите в зубы... что за радость?...
   -- Ты должен всякий раз объяснять мне, почему ты меня будишь. Прими за правило кричать так: вставайте, Иван Львович, десять часов... Проспите, так завтракать с аппетитом не будете! Вот я сейчас и пойму, в чем дело, и встану.
   -- Помилуйте, вы никаких резонов не принимаете! Тут уж не только что про аппетит, а ежели крикнуть: горим! так и то не встанете, пока своего собственного просыпания не будет.
   -- Ну, молчи... Ты вечно споришь. Не раздражай меня. Ах, да... Ну, что налим?-- спросил барин.
   -- Да что ему делается! Сидит на чердаке в чану,-- отвечал лакей.
   -- Плавает он? Весел?
   -- Да ведь это как же про рыбу-то узнать -- весела ли она...
   -- Оживленно плавает, говядину глотает -- вот и весел. Ты кормил его?
   -- В восьмом часу утра кормил-с. Вот какие два куска говядины скормил.
   -- Ну и отлично. А через час придет к завтраку Иван Фёдорыч, и уже тогда мы вместе с ним этого налима живой рыбешкой покормим. Повар купил для налима рыбешки?
   -- Да ведь уж на это у нас, как всегда, положение существует. Четыре корюхи меленькие он для него приготовил.
   -- Поди и скажи повару, чтобы корюшка не уснула, чтоб непременно была живая. Сонную он не глотает.
   -- Слушаю-с.
   Лакей ушел отдавать приказание. Вошел гость, тоже полный мужчина, в кавалерийском мундире, в бакенбардах.
   -- Здравствуй... Неужто только сейчас встал?
   -- Да ведь вот скот-то мой не разбудил меня,-- отвечал хозяин.-- Впрочем, я уж с полчаса на ногах. Вот газеты просматриваю. "Голос"-то, представь себе, на полгода запретили! Какая жалость! Там недурные статейки о театре бывали.
   -- Да ведь другие газеты есть, так чего ж жалеть-то? Я его никогда не читал. Слишком уж много важности на себя напускал он. Кстати, что твой налим?
   -- Толстеет, с каждым днем толстеет! Вообрази: когда я его купил, он весил восемь фунтов, а уж теперь весит одиннадцать. В два месяца на три фунта. Ведь это ужас что!
   -- Значит, скоро его съедим?
   -- Нет еще, подождать надо. Пусть дотянет до двенадцати фунтов. Полагаю так, что на первой неделе великого поста он непременно будет весить двенадцать фунтов. Вот тогда мы из него уху хорошую и сварим. Я полагаю, печенка у него теперь -- во!.. Фунта в два разрослась.
   -- Уж и в два фунта! Скажешь тоже... -- звякнул саблей кавалерист и закурил папиросу.
   -- Да ведь как же, помилуй. Три раза в день жрет: утром и вечером говядиной кормлю, а в полдень даю ему живой рыбы глотать. Вот через час придет Иван Федорыч с репетиции, так пойдем с ним живой рыбой налима кормить.
   -- Однако и возишься же ты с ним!
   -- То есть с кем? С Иваном Федорычем или с налимом?
   -- И с налимом, и с Иваном Федорычем.
   -- Что до налима, так все мои помышления теперь о нем. Я как только проснусь -- сейчас спрашиваю: ну, что налим? Весел?
   -- А вдруг умрет?
   -- Фу! Такая печаль будет, что и перенести трудно. Столько забот, столько хлопот..! Ты возьми то, что ведь я его два месяца воспитываю. Веришь, он мне даже по ночам снится.
   -- Ну?!
   -- Честное слово. Скажи пожалуйста, какой такой скандал случился у Станишникова с князем Чехвостовым? Говорят, чуть до дуэли дело не дошло.
   -- Пустое дело. Оба были разгорячены. Все из-за Клеманс... Но тут же в ресторане и помирились за бутылкой. Разыграли Клеманс на узелки и досталась она Чехвостову. Ты скоро завтракаешь?
   -- Через полчаса. Но можешь ты себе представить: третий день никакого аппетита за завтраком. Но все равно... Вот придёт Иван Федорыч -- сейчас и сядем. Да вот он на помине-то легок.
   Вошла гладкобритая физиономия в жилетке.
   -- С пальцем девять, с огурцом пятнадцать! Здравствуйте, голубчики,-- заговорила физиономия, здороваясь с хозяином и с гостем.
   -- Вот он, настоящий-то воспитатель налима,-- указал на актера хозяин.
   Актер прищелкнул языком.
   -- А уж и налим же! Отдай все пятаки и все гривенники, так и то такого другого не сыщешь! -- воскликнул он.-- Вообразите: до того ожирел, что, как свинья, хрюкает,-- обратился он к гостю.
   -- Как же он в воде-то хрюкает? -- спросил гость.
   -- Да ведь мы его каждый день вынимаем и на весах вешаем. Начнешь его на чашку прикидывать, а он и хрюкнет. Что вы смеетесь? Сейчас умереть, правда... У одного купца в Рыбинске откормленный осетр в садке жил, так тот "папа", "мама" говорил,-- рассказывал актер.-- Глухо, но говорил. Вынет его купец из садка, похлопает по балыку-то и спросит: "У кого, Васька, жизнь всех слаще?" А осетр ему в ответ: "У попа". Ведь водкой купец осетра-то поил, для аппетиту, чтобы ел больше и чтобы раскормить его пожирнее. А что, не попробовать ли нам и нашего налима водкой попоить?--спохватился актер.
   -- Чудесная мысль! -- воскликнул хозяин. Давай, поднесем ему рюмку. Ты держи, а я волью ему в рот, ну, а потом будем его живой рыбой кормить. Пойдемте, господа, к налиму! Иван! Захвати с собой водки и рыбы. Мы налима кормить идем,-- приказал он лакею.
   -- Далась вам эта потеха!-- проговорил кавалерист, поднимаясь с места, и спросил: -- Где же у вас налим-то сидит?
   -- На чердаке в чану. Ты посмотри только, какой он красавец! -- восторгался хозяин.-- Даже и на налима-то не похож! Греческий профиль.
   -- Жаль и есть-то его будет,-- прибавил актер.-- Разве уж так, что съесть, а потом и панихиду по нем отслужить.
   -- Посмотрим, что за налим такой,-- сказал кавалерист.
   Все трое отправились на чердак к налиму, поить его водкой и кормить рыбой.
  

ЗАТРАВКИН

(Краткий роман в документах)

I

  
   Любезной супруге нашей Настасье Аверьяновне от супруга Вашего Дениса Лукьяныча шлем поклон от неба и до земли и с любовию низко кланяемся. И как Вы там в деревне?.. А мы здесь в Питере благополучно и слава богу... И уведомляю о себе, супруга наша любезная, что живу я у подрядчика Моталкина в десятниках и получаю тридцать рублев в месяц, и харчуемся в артели, и даже шубу себе енотовую сшил, так что теперь как бы совсем на линии купца и, окромя того, есть доходы. А на зиму к Вам в деревню я не приеду, так как у нас и после Михайлова дня работы, и по оному посылаю Вам сорок рублев на паспорт и для домашнего обихода с оказией и еще фунт чаю да пяток лимонов и Вам на радость в гостинец на матерчатое платье 16 аршин, а сыну Захару ситцу царевского на две рубахи, и посылаем наше благословение заочно, навеки нерушимо. И еще Трифон Гаврилов передал мне три рубахи и собственноручное Ваше полотенце с петухами и за оные спасибо и целую Вас несчётно в уста сахарные. А еще веди ты себя честно и благообразно и греха не укуси, а Семёна Иванова попотчуй, и он тебе всё расскажет о моей жизни питерской. И засим прощай, а паспорт вышли.

Муж Ваш любовный, крестьянин Денис Лукьянов Затравкин.

  

II

  
   ... а с хозяином я, супруга наша любезная, разошелся, ибо он уважать меня перестал, и ноне я сам подрядчиком стал по песочной части, да еще глину будем поставлять, и подрядился на мусорное очищение из казенного места, но покуда на чужое имя, а потому трафлю записаться в купцы. А из оных денег дай в волость двадцать рублев на пропой, чтобы мне поскорее вышло увольнение. А за сим письмом забери с собой Захарку и Акульку и приезжай в Питер к нам на житье с Фирсом, так как оного я в прикащики взять хочу, а квартера снята уже, и будешь ты из деревенской бабы купеческая дама, да привози и увольнение. За сим письмом кланяюсь Вам любовно и остаюсь

муж Ваш Денис Затравкин.

  

III

  
   ... и это нехорошо и даже подло, Денис Лукьяныч, так поступать, так как оное дело так не делается, чтобы меня, маленького человека, обижать, так как Вы сами из черного тела вышедши и очень чудесно понимаете, что может, через это самое коварство и обман Вы вконец разорили, и я теперича опять должен в люди идти с малыми ребятами. Конечно, у меня нет доказательств, но скажу прямо, что Вам грех и стыдно такие подлости супротив меня употреблять, и я только уповаю, что сам бог Вас за оное накажет.

Крестьянин Трифон Гаврилов.

  

IV

  
   ... и за пожертвование оных крестовых риз в сельский храм наш как я, так и отец благочинный шлем Вам, боголюбивый купец и Ваше степенство Денис Лукьяныч, теплую признательность и глубокую благодарность. Засим присовокупляю, что имя Ваше, а также имена супруги и чад Ваших записаны мною в синодик для заздравного поминовения, а отец благочинный об оном пожертвовании Вашем на украшение того сельского храма, где Вы крещены и венчаны, не преминет доложить Владыке.

За сим подписуюсь: усердный молитель за Вас, настоятель храма во имя святой Великомученицы Варвары иерей Петр Воздухов.

  

V

  
   ... а отстроив наш собственный дом в Петербурхе, порешили мы, любезная сестрица наша, Анфиса Лукьяновна, что нам уже довольно щи лаптем хлебать, а посему и въехали мы в оную графскую квартиру. Вы же вдовица сирая и так как с нами генералы компанию водят, то нужна нам экономка, а чтобы не слоняться Вам зря в деревне, то приезжайте к нам на манер как бы экономки и будете жить на спокое и по-людски. А засим низко кланяюсь и посылаю пятьдесят рублев на дорогу.

Брат Ваш С.-Петербургский первой гильдии купец и кавалер Денис Лукьянов Затравкин.

  

VI

  
   ...Совсем я не понимаю ругательной словесности в письме Вашем и ежели я отдам его в администрацию моего адвоката, то Вы даже в тюрьме насидитесь за оскорбление всеми уважающего человека, ибо я даже Владимира на шее имею. Какие деньги я у Вас утаил, какие билеты сокрыл, и всё это для меня оченно дико и неблагоразумно! Где оные документы? Предъявите спервоначалу документы. Я же на все Ваши жалобы как основательный человек и внимания не обращаю. Так Вы это и знайте, милостливый государь Митрофан Андреич.

Коммерции Советник Денис Затравкин.

  

VII

  
   Ваше преподобие отец Петр!
   Сим письмом уведомляю Вас, что пожертвованный Денисом Лукьяновичем колокол для колокольни Святой Великомученицы Варвары уже отлит на заводе и на днях тронется к Вам в село. Колокол весит 346 пудов и 26 фунтов. На поднятие и освящение оного прибудет и сам Денис Лукьянович с семейством и проживет месяц в своей усадьбе "Отрада" для пользования легким воздухом. Сегодня он мне объявил, что он будет писать Владыке и попросит его быть на освящении, о чём и делаю Вам известным. За тем поручаю себя молитвам Вашими.

Заведующий делами коммерции Советника Д. Л. Затравкина

Алексей Перекатов.

  

VIII

  
   Милый и добрый папаша!
   Вы живете там у себя в "Отраде" вот уже второй месяц, успели выбаллотироваться в земство, поите и кормите на убой и губернатора, и предводителя, и всех именитых людей, которых только можете разыскать, а между тем совсем забыли Вашего сына Захара. Вы очень хорошо понимаете, что в гвардии без денег служить нельзя. Я просил у Вашего управляющего Перекатова 5000 р., но он, подлец, не выдает мне. Телеграфируйте ему, чтобы он выдал мне немедленно. Мне и на расходы надо, да у меня и товарищи по полку просят взаем. Хотел нынче устроить пирушку и не мог, потому что денег нет.

Ваш любящий сын Захар Затравкин.

  

IX

  
   Милостивый Государь
   Иван Николаевич!
   Оченно Вам благодарен и оченно было бы приятно породниться с такой именитой фирмой, как Ваша, но у дочери моей Алине уже есть жених и мы даже богу помолились, так как она выходит замуж за генерал-майора Охлобыстьева, и оная свадьба назначена по осени. Кабы имел вторую дочь, с удовольствием бы оную Вам вручил. А засим с почтением остаюсь

Денис Затравкин.

  

X

  
   Ваше Превосходительство
   Денис Лукьянович!
   Пишу Вам вторично и умоляю: бога ради, доложите те 125 000, которые я брал из кассы для Вас. Завтра ревизия и иначе я погиб. Я знаю, Вы скажете, что у меня нет ни векселей, ни расписок Ваших, но мог ли я, кассир, брать с Вас документы? Как директор банка, Вы только приказывали выдавать Вам суммы, и я выдавал, вполне веря Вам. Даже карандашных записок Ваших у меня нет, потому что они оказались выкраденными из кассы. Кружится голова, не знаю, что делаю, что пишу. Не погубите!

До гроба преданный Вам Н. Кустарев.

  

XI

  
   Мы слышали, что громадное подмосковное имение графа Петунникова "Великие Пруды", состоящее из 1750 десятин с усадьбой и роскошным парком, приобретено на недавно бывших торгах известным капиталистом Д. Л. Затравкиным.
  

XII

  
   Париж.
   Сим уведомляю Вас, Денис Лукьяныч, что хоша мы и прожили с Вами в законном браке тридцать годов, но я больше тиранства Вашего выносить не намерена и потому обратно к Вам жить не вернусь, а потому самому ищите себе другую, а я останусь в Париже, и при мне есть уже преданный и деликатный человек, и денег мне Ваших на прожитие не нужно, так как я могу быть сыта и от моих имениев, а "Отраду" свою я велела продать и деньги мне выслать. А я теперь одна, а дочь и зять наш генерал поехали в Ницу, а вернутся в Петербург, так Вам расскажут все по порядку, а меня Вы теперь оставьте.

Ваша бывшая супруга

генеральша Настасья Затравкина.

  

В РЫБНОЙ ЛАВКЕ

(Сценка)

  
   В рыбную лавку вошёл франтоватый военный фельдшер.
   -- Иван Амосыч здесь? -- спросил он.
   -- Здесь. Пожалуйте. В теплушке они сидят, газеты читают и чайком пробавляются,-- отвечали приказчики.
   Фельдшер вошел в "теплушку", то есть в каморку, находящуюся за лавкой. Там пахло селёдками, сушеной треской. Около стола сидел хозяин -- молодой человек с еле пробивающейся бородкой и несколько опухшим лицом.
   -- А! Друг сердечный! Таракан запечный! Живая душа на костылях,-- воскликнул хозяин.-- Какими судьбами?
   -- Нарочно к тебе... Навестить пришел. Так к тебе и тянет, как нитку за иголкой,-- отвечал фельдшер.-- Ну что, поправляешься ли после родительских-то похорон?
   -- Где совсем поправиться? Вот уж теперь на чай перешел. Хмельное побоку и чаем набулдыхиваюсь. Думаю, что, авось, легче будет. А то, братец ты мой, возьмешь газету, хочешь почитать, а буквы все как будто кверху ногами и зеленого цвета.
   -- Это у тебя дальтонизм.
   -- Как?
   -- Дальтонизм. Болезнь такая есть.
   -- Все же от выпивки?
   -- От выпивки. Только это пройдет. Само собой пройдёт. А бросать сразу выпивку нельзя. Может аневризм случиться, потом закупорка сосудов, кровоизлияние в мозг и конец.
   -- Господи Иисусе! Так пойдем в трактир и выпьем скорей.
   -- Никогда не прочь. А только зачем же в трактир? Можно отсюда за водкой парнишку послать, а ты велишь очистить селедочки, балычка, икорки подашь, лососинки провесной...
   -- И то дело, Гаврюшка! -- крикнул хозяин.-- Вот тебе рубль целковый. Порхай! И чтоб одна нога здесь, а другая там... Живо... Бутылку самой лучшей очищенной и булок.
   Лавочный мальчишка опрометью бросился за водкой. Хозяин был несколько испуган.
   -- Не надо ли мне с лекарством каким-нибудь водку-то пить? -- спросил он.
   -- Полагаю, что и без лекарства дело обойдется. Дай-ка сюда руку.
   Фельдшер взял руку, пощупал пульс и стал его считать, вынув из кармана часы.
   -- Обойдется,-- сказал он.
   -- Что у меня теперь внутри?
   -- Невральгия... А только это не опасно. Вот ежели у тебя будет диперемия, то я тогда дам к водке капли.
   -- Дай уж лучше вперед... чтоб не было этой самой иеремии-то. С каплями-то пить приятнее.
   -- Зря капли пить зачем же?
   -- Ну, ладно. Ребята! При готовьте-ка ассортимент наш рыбной закуски! -- крикнул хозяин приказчикам и, обратясь к фельдшеру, сказал: -- А важные я папеньке похороны устроил! Духовенство шло ровно на крестном ходе, все останавливались и спрашивали: "Какого генерала хоронят?" А мы отвечали: "Купца". Ответим, что купца, а никто не верит; думают, что генерала. Ты знаешь, что погребение-то с поминовением ведь в две тысячи въехало.
   -- Еще бы, коли такая кормежка была.
   -- По сотне бутылок мадеры и хересу вышло, двенадцать ящиков пива и пятнадцать ведер водки, ежели считать с нищей братией и с извозчиками. Ведь всем велел подносить за упокой. Со двора у нас городовые одиннадцать пьяных тел убрали.
   -- Да и ты-то был хорош! Ох, как хорош! -- сказал фельдшер.
   -- А ты плох, что ли? Все хороши были. Ты знаешь, где я потом очутился?
   -- Где?
   -- У певчих на квартире. Как попал -- не помню, но там и проснулся. Просыпаюсь, вижу -- все тела лежат и храпят. Я в кухню. Кухарка уж вставши. Спрашиваю: "Где я?" "У певчих",-- говорит. Я ей рубль в зубы, схватил чей-то картуз и домой... Приезжаю, маменька уж встала и богу молится. А ты куда после поминок попал?
   -- Я попал в гости к какой-то вдове. Помнишь, такая краснолицая-то в длинных серьгах за маленьким столом с дьячками у вас сидела, так вот к ней. Я ведь поехал ей зуб выдергивать. У ней зуб болел.
   -- Вырвал?
   -- Не помню. Кажется, не вырывал. Когда девятый-то день родителю справлять будете?
   -- В будущий четверг. Беда ведь это с поминками-то. Совсем сопьешься.
   -- Обед будете делать?
   -- Все как следует... Кухмистеру уж заказано, но будут только сродственники и знакомые, а нищую братию поить и кормить не будем. Потом ведь еще шесть недель... В шесть недель опять обед. Год... Накормим всех в день годовой кончины -- и тут уж забастуем. Да нет, где забастовать! Маменька каждую родительскую субботу будет блины печь.
   Принесли водку и закуску. Выпили.
   -- Я вот за девятый день боюсь,-- начал хозяин.
   -- А что?
   -- Из Костромы к девятому дню два дяди приедут. А они лихи до выпивки-то. Пожалуй, дня на три с ними захороводишься. Они ведь приезжают сюда -- так как пьют-то? До жуков. Жуки уж им начнут показываться -- ну, тут они сейчас в баню, выпарятся и бросают всякое хмельное бытие. Боюсь, как бы и мне с ними до жуков-то не дойти.
   -- Я тебе дам такое лекарство, что никакие жуки не будут казаться.
   -- Ну?! Вот за это спасибо. Ты уж и дядям дай. А то что ж им страдать занапрасно.
   -- Да вы возьмите меня на это время своим лейб-медиком.
   -- С удовольствием. А ты сколько возьмешь?
   -- Да по десяти рублей с носа.
   -- Вали! Стоит ли об этом разговаривать! Мы тебе еще стяг тешки соленой прибавим и бурак икры свежей. Только ты уж так, чтобы нам пить и ничего не опасаться.
   -- При вас состоять буду. Перед каждой рюмкой пульс щупать стану. Замечу гиперемию сердца -- лекарство, замечу атрофию мозга -- другое.
   -- На водке?
   -- Само собой, на водке. Я иначе и не даю. При мне и походная аптека будет.
   -- Главное, чтобы видениев-то этих не было. Старший дяденька у нас как перекалит, так не может на печку глядеть. Как взглянет на печку, сейчас ему и кажется, что она на него с кулаками идет и давить его хочет.
   -- Это галлюцинации. И от этого у меня есть капли.
   -- Как?
   -- Галлюцинации.
   -- Господи! Как вот хорошо, подумаешь, коли люди все это знают!.. А у младшего дяденьки, так у того наоборот. Как тот перепьет свою препону, так у того, окромя жуков, птицы в сапогах начинают петь. Поют канарейки в сапогах, да и шабаш. Мы не слышим, а он слышит. Слышит и ходить боится, чтобы птиц не раздавить.
   -- У меня, брат, не запоют. У меня и от этого есть лекарство. Ты знаешь ли, как эта болезнь называется?
   -- Как?
   -- Остеология. Выпьем! Лососина уж у вас очень хороша.
   -- Я выпью, а только ты прежде пульс у меня пощупай.
   -- Давай.
   Фельдшер пощупал пульс и сказал:
   -- Пять рюмок еще можешь пить, и никакой анемии не сделается.
   Молодой хозяин чокнулся и выпил.
   -- Как вот приятно с доктором-то компанию водить. Сиди и пей без всякой опаски...-- бормотал он и стал жевать кусок балыка.
  

Статьи и комментарии

  

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

  

Архивохранилища

  
   ГБЛ -- Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина. Отдел рукописей (Москва),
   ГПБ -- Государственная публичная библиотека имени M. E. Салтыкова-Щедрина. Отдел рукописей (Ленинград).
   ИРЛИ -- Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР. Рукописный отдел (Ленинград).
   ЦГАЛИ -- Центральный государственный архив литературы и искусства (Москва).
  

Печатные источники

  
   Вокруг Чехова -- Чехов М. П. Вокруг Чехова. Встречи и впечатления, изд. 4-е. М., 1964.
   Лейкин -- Николай Александрович Лейкин в его воспоминаниях и переписке. Спб., 1907.
   ЛН -- Чехов. Литературное наследство, т. 68. М., 1960.
   Письма Ал. Чехова -- Письма А. П. Чехову его брата Александра Чехова. Подготовка текста писем к печати, вступит, статья и коммент. И. С. Ежова. М., 1939 (Всес. б-ка им. В. И. Ленина).
   Чехов в воспоминаниях -- А. П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1947.
  

Николай Александрович Лейкин

(1841--1906)

  
   "Как писателя -- Чехова я отыскал",-- с гордостью записывал Лейкин в своем дневнике (Лейкин, с. 242).
   О первой встрече Чехова с Лейкиным сохранились противоречивые свидетельства. Сам Лейкин в своем дневнике 3 июля 1904 года, после получения известия о смерти Чехова, рассказывал об обстоятельствах их первой встречи. Однажды зимой, когда Лейкин проезжал на санях вместе с поэтом Л. И. Пальминым по Арбату, тот сказал, указывая на тротуар:
   "-- Да вот два даровитые брата идут: один художник, а другой писатель. У него очень недурной рассказ был в "Развлечении".
   Это были два брата Чеховы! Николай -- художник и Антон. Я встрепенулся.
   -- Так познакомь меня поскорей с ними, Лиодор Иванович! -- сказал я Пальмину.-- Остановимся!
   Мы вылезли из саней. Пальмин окликнул Чеховых и познакомил нас. Мы вошли в ближайшую портерную, и за пивом я пригласил сотрудничать в "Осколках" и Антона, и Николая Чеховых. Антон Чехов сейчас же стал присылать из Москвы в "Осколки" свои рассказы" (Лейкин, с. 242--243)
   Однако, описывая эпизод через много лет по памяти, Лейкин ошибочно отнес его к 1885 году. Н. И. Гитович уточнила дату знакомства писателей, основываясь на письме Пальмина к Чехову (ЦГАЛИ; ЛН, с. 499--500), в котором тот передает приглашение Лейкина Чехову сотрудничать в "Осколках". Датировку этого письма, данную публикатором (конец октября 1882 года), следует исправить на основе другого письма -- Пальмина к Лейкину, датированного 20 сентября 1882 года: "Чехову, по обещанию, я давно уже отправил приглашение сотрудничать в "Осколках" и послал ему Вашу карточку" (ГПБ, ф. 115, ед. хр. 51). Итак, приглашение было послано заочно, в сентябре 1882 года или еще раньше: судя по письму Пальмина Лейкину от 2 апреля 1882 года (там же), издатель "Осколков" мог приехать в Москву в апреле этого года.
   До сих пор остается неясным, встречался ли Чехов с Лейкиным лично до 8--12 октября следующего, 1883 года, когда Лейкин снова приехал в Москву и заслужил такой отзыв Чехова: "Человечина он славный, хоть и скупой" (П 1, 88).
   Достоверно же известно, что Чехов уже в октябре 1882 года откликнулся на переданное ему приглашение Лейкина сотрудничать в его журнале. Первые произведения Чехова в "Осколках" появились в ноябре 1882 года, в то же время завязалась переписка между писателями (П 1, 338).
   Лейкин вступил в литературу на два десятилетия раньше Чехова. Он родился в Петербурге, в старинной купеческой семье, учился в немецком реформатском училище. После того, как отец Лейкина разорился, будущий писатель поступил приказчиком в одну из лавок Апраксина двора. Начал писать подражательные стихи, рассказы в духе Е. Гребенки, заметки "о тяжелом положении торгового мальчика-ученика" (Лейкин. с. 101--105). Сотрудничал в юмористических журналах, в том числе в "Искре" В. С. Курочкина. После того, как в 1863 году были опубликованы его очерки "Апраксннцы", Лейкину, все еще служившему приказчиком у дяди-купца, вдруг нанес визит сам Салтыков-Щедрин: "Николай Алексеевич Некрасов и я читали ваших "Апраксинцев" в "Библиотеке для чтения",и нам они очень понравились. Читали и ваши милые рассказы в "Искре". Писать из купеческого быта трудно после Островского, но вы не подражаете... У вас свое... И вот Некрасов поручил мне заехать к вам и просить вас дать нам что-нибудь для "Современника".
   Я,-- вспоминает дальше Лейкин,-- как говорится, земли под собой не слышал от радости и восторга. Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин казался мне чем-то великим, недосягаемым, и вдруг он у меня! Я зачитывался его "Губернскими очерками", об нем я слышал столько восторженных речей от сотрудников "Искры", от самого В. С. Курочкина..." (там же. с. 181--182).
   С добрым напутствием к молодому Лейкину обратился тогда же Некрасов:
   "У вас хорошо выходит: вы знаете тот быт, из которого пишете. Но одно могу посоветовать... У вас добродушно все выходит. А вы, батенька, злобы, злобы побольше... Теперь время такое. Злобы побольше..." (там же, с. 186). В некрасовском "Современнике" Лейкин напечатал одну из лучших своих ранних повестей "Биржевые артельщики".
   В 60-е годы революционные демократы утверждают новые принципы отношения к народу, изображения народа в литературе. В полемике революционных демократов с "сентиментальничающими народолюбцами" Лейкин с его живыми и точными картинами быта петербургских купцов, приказчиков, ямщиков объективно оказался союзником Салтыкова-Щедрина. Двухтомный сборник сочинений Лейкина (1871) получил благословение великого сатирика (рецензия на "Повести, рассказы и драматические сочинения Н. А. Лейкина").
   Не оправдалось пожелание Некрасова, хотевшего видеть в лейкинских произведениях "злобы побольше". Но, начав как писатель-шестидесятник, Лейкин не изменял симпатиям и привязанностям своей молодости. Лейкин, писалось в некрологе сразу после его смерти,-- "литератор прогрессивного направления, которому он оставался верен до конца дней своих, не обмолвившись на протяжении всей своей журнальной деятельности в этом отношении ни одним фальшивым и сомнительным словом" ("Исторический вестник", 1906, No 2, с. 625).
   С начала 70-х годов Лейкин становится сотрудником "Петербургской газеты", регулярно публикует в ней фельетоны, а в разделе "Летучие заметки" этой газеты -- свои рассказы-сценки. Умеренный "добропорядочный" либерализм, выдвигавшийся этой газетой в качестве своей программы и, безусловно, устраивавший Лейкина, подвергся на рубеже 70--80-х годов серьезным испытаниям. К чести Лейкина, ни в месяцы "бархатной диктатуры", ни в первое время после убийства Александра II он не поспешил присоединиться к верноподданническому хору. Рядом с публикациями об убийстве Александра II в номерах "Петербургской газеты" от 3, 4, 5 марта 1881 года -- идут сценки Лейкина, написанные до этого события, 6 марта -- юмористическая сценка "Покупка траура" (по случаю похорон убитого царя), а в последующих номерах появятся сценки, высмеивающие взметнувшуюся в Петербурге волну подозрительности и страха. "Подозрительные вещи", "Лучше подальше", "Торпеда". Говорить с "шутливым оттенком" о том, что в подавляющей части русской печати вызывало либо истерику, либо угрозы,-- само по себе уже довольно независимая позиция.
   Демократическая, антибуржуазная, до известных пределов оппозиционная направленность юмора некоторых произведений Лейкина, очевидно, объясняет тот факт, что Чехов увидит в нем одного из последних представителей 60-х годов -- "святого времени". А журнал Лейкина "Осколки" явится своего рода связующим звеном между юмористическими журналами 60-х годов и сатирической журналистикой эпохи первой русской революции. Среди венков на гроб Лейкина в 1906 году будет и венок от сатирического журнала "Пулемет": "Рыцарю смеха Лейкину"...
   Однако уже в 70-е годы в творчестве Лейкина появились и иные тенденции, которые оказались решающими для его последующей литературной судьбы и репутации.
   Найдя в 70-е годы раз и навсегда свой жанр -- сценку из жизни петербургского купца, прислуги, чиновника, Лейкин быстро завоевал своего читателя. Популярность его достигала анекдотических размеров.
   И. Ясинский вспоминал:
   "Однажды в конце 70-х годов я зашел в магазин готового платья в Гостином дворе. Приказчик стал бросать на прилавок пиджаки, чтобы я выбрал.
   -- Тут мокро,-- сказал я,-- вы испачкаете товар.
   -- Не очень мокро-с,-- отвечал приказчик с улыбкой,-- сладкий кружочек от стакана чая. Это господин Лейкин изволили пить чай, так мы из уважения к их посещению не стираем". Дальше приказчик говорит о Лейкине: "Прогрессивный писатель, на каламбурном амплуа собаку съели, первоклассный сатирик, смело можно аттестовать.
   -- Помилуйте, вроде Щедрина?
   -- Не слыхали-с; с нас господина Лейкина достаточно. Каждый день читаем только господина Лейкина" (Роман моей жизни, с. 203). Лейкин и сам с удовольствием называл себя "маленький Щедрин" (там же, с. 204), хотя ориентация на вкусы своего читателя все больше низводила его произведения до уровня второсортной литературы.
   Между тем, предприимчивый издатель "Петербургской газеты" С. Н. Худеков задумал превратить свою газету в русское "Фигаро", полубульварное издание с большим тиражом. В этих планах большое место отводилось эксплуатации того успеха, которым у читателей пользовался Лейкин. Его сценки появлялись в газете почти ежедневно, не считая регулярных публикаций в юмористических журналах, таких, как "Стрекоза". Сам Лейкин все больше превращал свое творчество по преимуществу в источник обогащения. Начиная с 1879 года он выпускает один за другим сборники своих сценок, а вскоре становится издателем собственного журнала.
   Лейкин работал ровно, без перебоев, с почти механической регулярностью, не зная, очевидно, творческих сомнений и неудовлетворенности. Его работоспособность изумляла современников. С. Худеков, в газете которого через несколько лет будет работать и Чехов, скажет: "Вот Лейкин, он если и умирать будет, то полезет к столу на корточках и напишет рассказ... А относительно Чехова нельзя до последнего часа быть уверенным, пришлет ли он рассказ" (из письма В. В. Билибина Чехову от 6 октября 1886 года). К середине 80-х годов, как утверждал сам Лейкин, им было написано 7000 отдельных произведений (ЛН, с. 480).
   С декабря 1881 года Лейкин становится единоличным редактором "Осколков" и скоро превращает их в самый популярный юмористический журнал. Стремясь создать передовой и распространенный журнал типа "Искры" 60-х годов, Лейкин сумел привлечь к сотрудничеству Лескова, Атаву (Терпигорева), Ник. Успенского, поэтов Пальмина, Трефолева, а вскоре -- Чехова.
   Назвав себя "ревностнейшим" читателем доосколочных произведений Лейкина (П 1, 60), Чехов вскоре напишет брату Александру: ""Осколки" теперь самый модный журнал. [...] И немудрено. Сам видишь, в нем проскакивают такие штуки, какие редко найдешь и в неподцензурных изданиях. Работать в "Осколках" значит иметь аттестат..." (П 1, 63).
   Отношение Чехова к Лейкину меняется с середины 80-х годов. Охлаждение, критическое отношение, а затем резкий отзыв ("Это добродушный и безвредный человек, но буржуа до мозга костей",-- П 3, 55) объяснялись сразу несколькими причинами, как творческими, так и внелитературными.
   В конце 1885 и в начале 1886 года Чехов дважды побывал в Петербурге и получил возможность вблизи увидеть своих учителей и соседей по страницам "Осколков". Его поразили два качества в личности Лейкина: скупость (П 1, 523), а главное -- ложь ("чуть не задавил меня своей ложью" -- П 1, 176).
   Редкое единство человеческих и писательских требований -- к себе и к другим, которое осуществилось в личности Чехова, напрасно искать в ком-либо из писателей его окружения. Одно это может многое объяснить в разочаровании, которое Чехов испытывал по отношению к тем, в ком хотел видеть союзников и единомышленников. Но эти разочарования, охлаждение, отход становились фактом литературы, ибо сопровождались и переоценкой Лейкина-писателя.
   Период, который сам Чехов рассматривал как творческое соревнование с Лейкиным -- автором сценок и юмористических рассказов,-- был очень коротким. Начиная с середины 80-х годов, Лейкин повторяется в раз и навсегда найденной им форме, лишь изредка возвышаясь до уровня достигнутого им же в предшествующие годы. Наступившая реакция убивала всякую возможность полнокровной сатиры. Лейкин -- редактор и автор "Осколков" -- или трусит, сознательно избегая всяких осложнений, или подвергается "мамаевым нашествиям" цензуры.
   Окончательно сломлен Лейкин был именно в середине 80-х годов. 10 октября 1885 года Лейкин пишет Чехову о "погроме", учиненном цензурой в очередном номере "Осколков": "...сам журнал еле уцелел. Дамоклов меч висит, и надо хоть на время сократиться. Против рожна не попрешь!" (Лейкин с. 240--241).
   За год до этого, в 1884 году, были закрыты "Отечественные записки". В 1885 году Лейкин все же выпустил наиболее острый из своих сборников "Цветы лазоревые", составленный из произведений 1882--1884 годов, после чего действительно "сократился", острота его творчества резко пошла на убыль.
   Чехов ответил на вышеприведенное письмо Лейкина: "Погром на "Осколки" подействовал на меня, как удар обухом... С одной стороны, трудов своих жалко, с другой -- как-то душно, жутко... Конечно, Вы правы, лучше сократиться и жевать мочалу, чем с риском для журнала хлестать плетью по обуху. Придется подождать, потерпеть... Но думаю, что придется сокращаться бесконечно. Что дозволено сегодня, из-за того придется съездить в комитет завтра, и близко время, когда даже чин "купец" станет недозволенным фруктом. Да, непрочный кусок хлеба дает литература, и умно Вы сделали, что родились раньше меня, когда легче и дышалось и писалось..." (П 1, 166).
   Здесь интересны и предсказания того, что путь, на который обрекал себя Лейкин ("сокращаться"), поведет к окончательной утрате всех былых позиций ("придется сокращаться бесконечно"), и особенно последняя фраза. Она указывает на то, что в Лейкине Чехов видел представителя иной литературной эпохи, "когда легче и дышалось и писалось". Молодой Чехов, для которого вскоре на первый план выдвинутся в Лейкине ложь и буржуазность, поначалу видел и ценил в нем одного из шестидесятников.
   Пути Чехова и Лейкина разошлись. Постоянное сотрудничество Чехова в "Осколках" закончится в конце 1887 года. Впрочем, отношения с Лейкиным будут поддерживаться, переписка -- изредка возобновляться, а в 1892 году Чехов даже пришлет для "Осколков" три рассказа. Но о близости уже не могло быть речи. Позднего Чехова Лейкин не понимал, считая лучшим чеховским рассказом "Егеря". Классическим примером непонимания стал лейкинский отзыв о "Даме с собачкой": "Рассказывается, как один пожилой уже москвич-ловелас захороводил молоденькую, недавно только вышедшую замуж женщину, и которая отдалась ему совершенно без борьбы. Легкость ялтинских нравов он хотел показать, что ли!" (ЛН, с. 508).
   Чехов стремительно уходил "в область серьеза", Лейкин остался в области "чистой" юмористики, которая с середины 80-х годов надолго лишилась какого бы то ни было литературного и общественного значения. "Первый газетный увеселитель и любимый комик петербургской публики" (Амфитеатров А. Курганы, с. 285) окончательно погрузился в дачную, охотничью и т. п. тематику, в безобидные описания поездок русских купеческих семейств по заграничным землям.
   Единственная творческая проблема, которую вынужден был еще решать Лейкин,-- это проблема разнообразия: как, выходя к читателю почти ежедневно, давать ему не совсем одно и то же? Два пути в этом направлении были доступны Лейкину, оба он испробовал. Сначала он искал новые разновидности героев сценок: социальные и психологические. Сюда же относятся опыты в разнообразных жанрах: тут и "записки неодушевленных вещей", и "романы в документах", и комическая переписка, и т. д.
   Позднее Лейкин пошел по другому пути. Он начал создавать своего рода сериалы из сценок: одни и те же герои переходили из сценки в сценку, сценки объединялись в связанные между собой цепочки, получались или "цепочечные" романы-сериалы (один из первых и лучших -- "Стукин и Хрустальников"), или бесконечные комические "путешествия", которые и составили славу Лейкина в последние двадцать лет его жизни и творчества.
   В декабре 1901 года Лейкин уныло занесет в дневник: "Подписки на "Осколки" никакой. Всего 3 человека, а в прежнее время в половине декабря бывало уже 250--300. Да и нет почты денежной из провинции..." (Лейкин, с. 245). Но долго еще, вплоть до 1918 года, вдова Лейкина будет рассылать по полученным запросам книги покойного мужа: двадцать шестое (!) издание "Наших за границей", восемнадцатое -- "Где апельсины зреют", пятое -- "В гостях у турок" и седьмое -- "Под южными небесами"... Это -- последние отголоски былой популярности.
  

Сочинения

  
   Апраксинцы. Сцены и очерки.-- "Библиотека для чтения", 1863, No 10, 11.
   Биржевые артельщики.-- "Современник", 1864, No 7, 10.
   Повести, рассказы и драматические сочинения в двух томах, Спб., 1871.
   Веселые рассказы. Спб., 1874.
   Неунывающие россияне. Спб., 1879; 2-е изд.-- 1881.
   Шуты гороховые. Спб., 1879; 2-е изд.-- 1880.
   Наши забавники. Спб., 1879; 2-е изд -- 1881.
   Ради потехи. Спб., 1879; 2-е изд.-- 1895.
   Саврасы без узды. Спб., 1880.
   Медные лбы. Спб., 1880.
   Мученики охоты. Спб., 1880.
   Гуси лапчатые. Спб., 1881.
   Теплые ребята. Спб., 1882.
   Караси и щуки. Спб., 1883.
   Цветы лазоревые. Спб., 1885.
   Наши за границей. Спб., 1890; 26-е изд.-- 1907.
   Где апельсины зреют. Спб., 1892; 18-е изд.-- 1913.
   В гостях у турок. Спб., 1897; 5-е изд.-- 1906.
   Под южными небесами. Спб., 1898; 7-е изд.-- 1906.
   Медные лбы. М.--Л., 1927.
   Щенки, ковер и орган. М.--Л., 1927.
   Ради потехи. М.--Л., 1927.
   Шуты гороховые. М.--Л., 1927.
   Из дневника Н. А. Лейкина. Публикация Н. И. Гитович.-- В кн.: Литературное наследство, т. 68. М., 1960.
  

Литература

  
   [Салтыков-Щедрин М. Е.] Повести, рассказы и драматич. соч. Н. А. Лейкина.-- "Отечественные записки", 1871, No 5; то же в кн.: Салтыков-ЩедринМ. Е. Собр. соч. в 20-ти томах, т. 9. М., 1970.
   Михайловский Н. К. Новые книги. Н. А. Лейкин. Шуты гороховые. Неунывающие россияне. Наши забавники.-- "Отечественные записки", 1879, No 6.
   Б. Г[линский]. Памяти Николая Александровича Лейкина.-- "Исторический вестник", 1906, No 2.
   "Николай Александрович Лейкин в его воспоминаниях и переписке". Спб., 1907.
   Амфитеатров А. Н. А. Лейкин.-- В кн.: Амфитеатров А. Курганы, изд. 2. Пг., б. г.
   Кугель А. Р. Литературные воспоминания. Пг.-- М., 1923.
   Ясинский И. Роман моей жизни. Книга воспоминаний. М.--Л., 1926.
   Mышковская Л. Чехов и юмористические журналы 80-х годов, М., 1929.
   Коротаев А. В. Чехов и малая пресса 80-х годов.-- "Учен. зап. Ленингр. пед. ин-та им. А. И. Герцена", т. 24, 1939.
   Дерман А. Антон Павлович Чехов. М., 1939.
   Роскин А. Антоша Чехонте. М., 1940.
   Ермилов В. А. П. Чехов. М., 1954.
   Гущин М. Творчество А. П. Чехова. Харьков, 1954.
   Шаталов С. Е. А. П. Чехов в борьбе за идейность юмористики начала 80-х годов.-- В кн.: Труды Таджикск. учит. ин-та, т. 3. Самарканд, 1955.
   Муратова К. Д. Горький и советская сатира.-- В кн.: Вопросы советской литературы, сб. 5, М.--Л., 1957.
   Белоцерковская Н. И. А. П. Чехов в журнале "Осколки" (автореф. канд. дисс.). М., 1974.
   Катаев В. Б. "Лейкинский вариант" (Из истории русской юмористики).-- "Вестн. Моск. ун-та, филология", 1981, No 1.
  
   В СКВЕРЕ
  
   Впервые -- "Петербургская газета", 1876, No 72; подзаголовок "Сцены"; подпись: Лкн. Печатается по тексту сб. "Шуты гороховые" (здесь и далее имеются в виду первые издания сборников).
  
   НА ИМЕНИНАХ
  
   Впервые -- "Петербургская газета", 1876, No 77; подзаголовок "Сцены"; подпись: Лкн. Печатается по тексту сб. "Шуты гороховые".
  
   НОВЫЙ ГОД
  
   Впервые -- "Петербургская газета", 1877, No 1; подзаголовок "Сцены"; подпись: Это -- я. Печатается по тексту сб. "Саврасы без узды".
  
   НА ПОХОРОНАХ
  
   Впервые -- "Петербургская газета", 1877, No 19; подзаголовок "Сцены"; подпись: Лкн. Печатается по тексту сб. "Саврасы без узды".
  
   Александр Александрович Нильский (1840--1899) -- актер Александрийского театра.
   Любим Торцов -- персонаж комедии А- Н. Островского "Бедность не порок".
   "Пей под ножом Прокопа Ляпунова!" -- Эту фразу из пьесы Н. В. Кукольника "Князь Михаил Васильевич Шуйский" произносит в одном из своих монологов Любим Торцов ("Бедность не порок", д. 1, явл. 12).
  
   ПО ОБЕЩАНИЮ
  
   Впервые -- "Петербургская газета", 1877, No 214; подзаголовок "Сцена"; подпись: Лкн. Печатается по тексту сб. "Шуты гороховые".
  
   ...опять Карс брал? -- Длительная осада и штурм крепости Карс во время русско-турецкой войны 1877--1878 годов Широко освещались в газетах и были темой общих разговоров.
  
   ДОМОВЛАДЕЛЕЦ
  
   Впервые -- "Петербургская газета", 1879, No 81; подзаголовок "Сценка"; подпись: Лкн. Печатается по тексту сб. "Саврасы без узды".
  
   Ангелизм (искаж.) -- нигилизм.
  
   17 СЕНТЯБРЯ
  
   Впервые -- "Петербургская газета", 1879, No 182; подзаголовок "Сценка"; подпись: Н. Лейкин. Начиная с середины 1879 года, Лейкин подписывает свои сценки в "Петербургской газете", не прибегая к псевдониму. Печатается по тексту сб. "Саврасы без узды".
  
   17 сентября по старому стилю -- день именин Веры, Надежды, Любови и Софии.
  
   ОБЩЕСТВО ДЛЯ ПОКРОВИТЕЛЬСТВА ДЕТЯМ
  
   Впервые -- "Петербургская газета", 1879, No 209; подзаголовок "Сценка"; подпись: Н. Лейкин. Печатается по тексту сб. "Медные лбы".
  
   Саврас -- обычное в сценках Лейкина обозначение взрослого купеческого сына.
  
   ПОСЛЕ ЗАГРАНИЧНЫХ ЗЕМЕЛЬ
  
   Впервые -- "Петербургская газета", 1879, No 215; подзаголовок "Сценка"; подпись; Н. Лейкин. Печатается по тексту сб. "Медные лбы".
   Марцинкевич -- основатель одного из первых в Петербурге танцевальных классов, прославившихся скандалами и дебошами; впоследствии имя Марцинкевича стало нарицательным обозначением такого рода заведений (см.: Михневич В. Наши знакомые. Спб., 1884, с. 142).
  
   БОЛЬШИЕ МИЛЛИОНЫ
  
   Впервые -- "Петербургская газета", 1879, No 219; подзаголовок "Сценка"; подпись: Н. Лейкин. Печатается по тексту сб. "Медные лбы".
  
   ДВА ХРАБРЕЦА
  
   Впервые -- "Петербургская газета", 1879, No 243; подзаголовок "Сценка"; подпись: Н. Лейкин. Печатается по тексту сб. "Медные лбы".
  
   ВО ВРЕМЯ ТАНЦЕВ
  
   Впервые -- "Петербургская газета", 1881, No 238; подзаголовок "Сценка"; подпись: Н. Лейкин. Печатается по тексту сб. "Караси и щуки".
   В этой сценке читатели 80-х годов видели своего рода эталон лейкинского творчества. А. Р. Кугель вспоминал: "Все-таки самой большой, в смысле уличного успеха "Пет[ербургской] газ[еты]", силой был Н. А. Лейкин [...] Я любил читать его романы и повести, разбитые на маленькие газетные главы, но большая публика предпочитала всему его "кадрильные разговоры"... Бывало, только Лейкин увлечется какою-нибудь повестушкою, как С. Н. Худеков (редактор-издатель "Петербургской газеты".-- В. К.) его мягко, но настойчиво возвращает к "кадрильным разговорам". Лейкин был довольно чувствителен к лести и, широко осклабившись на комплимент издателя, переходил на очередной "кадрильный разговор"" (Литературные воспоминания, с. 71).
   Жирофлю...-- Имеется в виду оперетта Ш. Лекока "Жирофле-Жирофля" (1874). В России шла с 1875 года.
  
   ТОРПЕДА
  
   Впервые -- "Петербургская газета", 1S82. No 84, подзаголовок "Сценка"; подпись: Н. Лейкин. Печатается по тексту сб. "Караси и щуки".
   В сценке "Торпеда", как и в написанных ранее сценках "Подозрительные вещи", "Лучше подальше" ("Петербургская газета", 1881, No 72, 82; сб. "Теплые ребята"), Лейкин смеется над воцарившейся в Петербурге после 1 марта 1881 года атмосферой всеобщей подозрительности и обывательского страха перед "крамолой": Через 25 лет, дожив до первой русской революции, Лейкин с тем же добродушным юмором будет описывать стачечников, забастовщиков, "находя и в этих борцах за свободу черты все того же среднего, повседневного человека с его маленькими радостями и горем" (Лейкин, с. 231). То, что в 1905 году окажется позицией обывателя, безнадежно отставшего от времени, за четверть века до этого выглядело вызовом темным силам истории.
  
   В АПТЕКЕ
  
   Впервые -- "Петербургская газета", 1882, No 248; подзаголовок "Сценка"; подпись: Н. Лейкин. Печатается по тексту сб. "Караси и щуки".
  
   НАЛИМ
  
   Впервые -- "Петербургская газета", 1883, No 46; подзаголовок "Сценка"; подпись: Н. Лейкин. Печатается по тексту сб. "Караси и щуки".
  
   "Голос" [...] на полгода запретили! -- Либеральная газета "Голос" (издатель А. А. Краевский) была закрыта на шесть месяцев в феврале 1883 года; после истечения срока запрещения издание газеты не возобновилось.
   Иван Федорыч -- видимо, И. Ф. Горбунов, актер Александрийского театра, популярный автор и исполнитель сценок-монологов; не раз иронически упоминается в сценках Лейкина.
   С пальцем девять, с огурцом пятнадцать! -- приветствие, с которым обращается Любим Торцов (Островский А. Н. Бедность не порок, д. III, явл. 10).
  
   ЗАТРАВКИН
   (Краткий роман в документах)
  
   Впервые -- "Осколки", 1884, No 5. Печатается по тексту журнала; подпись: Н. Лейкин. Чехов писал Лейкину в феврале 1884 года по поводу этого произведения: "Ваши письма читаются каждым приходящим ко мне (а приходит ко мне ежедневно человек 8--10) и возбуждают смех -- именно то самое, что нужно для юморист[ического] журнала" (П 1, 102).
  
   В РЫБНОЙ ЛАВКЕ
   (Сценка)
  
   Впервые -- "Осколки", 1884, No 32. Печатается по тексту журнала; подпись: Н. Лейкин. В том же номере "Осколков" напечатан рассказ Чехова "Хирургия". Вероятно, сюжетное сходство между ним и своей сценкой "В рыбной лавке" имел в виду Лейкин, когда писал Чехову 8 августа 1884 года. "Хирургию" тотчас же послал набирать. Удивительно, как мы сошлись в сюжетах" (Цит. по: П 1, 511).
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru