ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА -- Военная проза -- Сб. Подводники

Сборник очерков
Подводники

«Военная литература»: militera.lib.ru
Издание: Подводники. — М.: «Молодая гвардия», 1962.
Книга на сайте: militera.lib.ru/prose/russian/sb_podvodniki/index.html
Иллюстрации: нет
OCR, правка:
Дополнительная обработка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru); Hoaxer (hoaxer@mail.ru)

{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста

Подводники. Сборник очерков. — М.: «Молодая гвардия», 1962. — 176 стр. Тираж 80000 экз. / Составители сборника: Вице-адмирал Герой Советского Союза Г. И. Щедрин и капитан 1 ранга В. Г. Коршунов.

Аннотация издательства: Это сборник документальных очерков, написанных советскими военными журналистами. Прочитав его, читатель ознакомится с краткой историей развития подводного плавания в нашей стране, вспомнит о выдающихся героических подвигах советских моряков-подводников в годы Великой Отечественной войны — о подвигах, которые служат и будут служить вдохновляющим примером для нашей молодежи. Авторы сборника рассказывают также о наших современниках — покорителях морских глубин, о многотрудной, но увлекательной службе советских подводников, об освоении ими современных атомных кораблей.

Содержание

Наша страна — родина подводного плавания
Г. Щедрин, вице-адмирал, Герой Советского Союза. Трагедия в океане
И. Григорьев. Двое с одной лодки
И. Жигалов, полковник. Мастера своего дела
В. Гольцев. В походе на атомном корабле
А. Михайлов. Старт
М. Кореневский, капитан 2 ранга, А. Крысов, капитан 3 ранга. Звезда на рубке
Н. Белоус, капитан 3 ранга. Романтики подводного, царства
В. Устьянцев, капитан 3 ранга. Хорошие всходы
Н. Бадеев, капитан 2 ранга. Дорогой отцов
Примечания

Все тексты, находящиеся на сайте, предназначены для бесплатного прочтения всеми, кто того пожелает. Используйте в учёбе и в работе, цитируйте, заучивайте... в общем, наслаждайтесь. Захотите, размещайте эти тексты на своих страницах, только выполните в этом случае одну просьбу: сопроводите текст служебной информацией - откуда взят, кто обрабатывал. Не преумножайте хаоса в многострадальном интернете. Информацию по архивам см. в разделе Militera: архивы и другия полезныя диски (militera.lib.ru/cd).

«Советский подводный флот с атомными двигателями, вооруженный баллистическими к самонаводящимися ракетами, зорко стоит на страже наших социалистических завоеваний».

Н. С. Хрущев

Наша страна — родина подводного плавания

Атомная подводная лодка — сгусток самой современной техники. Это такой боевой корабль, который способен пройти в глубинах океана многие тысячи миль. Он точно поражает любую цель на суше и в море, как бы далеко она ни находилась. Еще совсем недавно такой корабль казался бы утопией, фантазией досужего мечтателя. Но в наше время действительность нередко опережает даже самую смелую мечту...

Не прошло и пятидесяти лет, как подводное оружие превратилось в грозное средство войны. Если XVIII век на море был веком линейных парусных кораблей и гладкоствольных пушек, XIX — веком паровых броненосцев и мощной нарезной артиллерии, то XX век стал веком подводного плавания. Двигатели внутреннего сгорания и громоздкие аккумуляторные батареи, характерные для подводных лодок начала нашего столетия, все больше уступают место атомной энергетике и электронной технике.

История развития военно-морских флотов полна примеров ожесточенного соревнования средств нападения со средствами защиты. Давно известно о соперничестве снаряда и брони, мины и трала, наблюдения и маскировки. Соперничали между собой и классы боевых кораблей. Победителями из этого соперничества всегда выходили сильнейшие.

Подводные лодки, несмотря на свою относительную молодость, довольно быстро прошли путь к прогрессу, особенно в нашей стране.

Объясняется это прежде всего тем, что постройка и содержание крупных надводных кораблей обходились очень дорого, а малые корабли были беспомощными в борьбе с основными силами — броненосцами. В поисках новых средств борьбы на море мысли изобретателей все чаще обращались к «судам-невидимкам», действующим из-под воды.

Идея подводного плавания зародилась очень давно. В далеком прошлом теряются сведения о первых попытках человека проникнуть в тайны морских глубин. Об этом, в частности, свидетельствуют записи древнегреческого философа Аристотеля, арабского историка Бохароина и многих других.

Уже в XVI столетии запорожцы умели строить гребные суда, способные погружаться под воду.

Французский историк Монжери писал, что казаки «часто избегали преследования турецких галер с помощью больших подводных лодок». Другой француз, Фурнье, побывавший в те времена в Константинополе, вспоминал о беседах с населением, пострадавшим от казачьих набегов. По его словам, запорожцы «поднимались прямо со дна моря и повергали в ужас жителей и воинов» неожиданным появлением перед городами и крепостями неприятеля.

В силу ряда неблагоприятно сложившиеся обстоятельств искусство строительства подобных судов в России на некоторое время было утрачено, но интерес к нему в нашей стране не ослабевал. Об этом свидетельствует большой список изобретателей и мастеров, внесших свою лепту в создание отечественного подводного флота.

Впервые в мире идею использовать для борьбы с надводными кораблями подводную лодку, или, как тогда говорили, «потаенное огненное судно», предложил плотник казенной верфи, крестьянин подмосковного села Покровское Ефим Никонов. В 1718 году он подал Петру Первому челобитную о «измысленном» им судне, способном погружаться, «к военному случаю» нападать из-под воды на вражескую эскадру и «из снаряду разбивать корабли, хотя б десять или двадцать».

Царь Петр, вызвав в столицу изобретателя и вникнув в его проект, одобрил идею, произвел Никонова в корабельные мастера и приказал, «таясь от чужого глазу», построить действующую модель, а затем и само судно на петербургском галерном дворе.

Спустя шесть лет первая в мире боевая подводная лодка в присутствии русского царя, «адмиралов, капитанов, чиновных людей и людишек простого звания» была спущена на воду. Но когда Никонов погрузился на ней в Неву, произошла авария. От удара о грунт обшивка в деревянном днище дала течь. Первому русскому подводнику пришлось срочно всплывать и вытаскивать свое судно на берег.

Петр не ругал приунывшего мастера, он приказал исправить повреждения, укрепить корпус корабля и наказал, чтобы изобретателю «никто конфуза в вину не ставил». Однако после смерти Петра I талантливого самоучку, настойчиво докучавшего чиновникам адмиралтейств-коллегий, из мастеров разжаловали в плотники и выслали на Астраханскую верфь «с прочими морскими и адмиралтейскими служителями под караулом». А «потаенное судно» поставили под строгую охрану «до повеления».

Шли годы. Никто не вспоминал о подводной лодке, и она продолжала храниться за семью замками, «таясь от чужого», да и от своего «глазу», пока не пришла в ветхость.

Ефиму Никонову так и не удалось завершить постройку своего детища. Тем не менее этот простой русский крестьянин почти на полстолетия опередил американца Бюшнеля, незаслуженно признанного за границей зачинателем подводного судостроения.

В условиях царского режима многим другим русским изобретателям повезло еще меньше, чем Никонову. Не получая от правительственных учреждений ни материальной, ни моральной поддержки, они даже в такой мере не имели возможности осуществить свои изобретения. При Павле I, например, был отвергнут проект подводной лодки кременчугского мещанина Раводановского, а во времена правления Александра I такая же участь постигла проект талантливого петербургского техника Торгованова.

Еще более трагична судьба одного из энтузиастов подводного дела, Казимира Черновского. В 1829 году его заключили в одиночную камеру Петропавловской крепости. Узник обратился с письмом к Николаю I, в котором рассказывал об изобретенном им подводном корабле, подчеркнув, что «подводные суда принесут великую пользу в военном деле при встрече с надводным флотом и при взятии крепостей и городов, лежащих вблизи моря и рек». Черновский просил царя об одном — предоставить ему возможность построить спроектированную подводную лодку. «Если я не выполню задуманного, я жертвую свою жизнь», — писал он царю.

Сохранились описания и чертежи нескольких вариантов проекта. Корпус лодки предлагалось делать металлическим. «Двигатель» — 14 пар весел, лопасти которых при гребле раскрывались подобно зонту, а при заносе назад складывались, чтобы не создавать сопротивления. Для надводного хода автор предлагал использовать небольшой парус и складную мачту, а для уничтожения неприятельских кораблей из-под воды — специальные «истребительные аппараты».

Проект Черновского направили на отзыв одному из наиболее технически образованных людей того времени, инженер-генерал-майору корпуса путей сообщения Базену, который, указав на некоторые недостатки подводной лодки, отметил, что «изобретение ее делает честь сочинителю».

Несмотря на положительную оценку проекта, Черновского перевели на более строгий режим заключения в секретный замок Шлиссельбурга и категорически запретили арестанту иметь письменные и чертежные принадлежности. А через три года он был сослан в Архангельскую губернию. Дальнейшая судьба талантливого изобретателя неизвестна.

Счастливее своих предшественников оказался инженер-генерал-адъютант Карл Андреевич Шильдер. Ему удалось увидеть свой проект претворенным в жизнь.

Боевой офицер, участник многих сражений, Шильдер возглавлял инженерные войска русской армии. С его именем связан ряд усовершенствований в сооружении переправ через водные рубежи, в создании подводных электрических мин и применении фугасных ракет.

Участвуя в испытаниях морских мин заграждения, Карл Андреевич оценил силу этого оружия, но увидел и его недостатки. Мина обрекалась на пассивное ожидание противника. Ей следовало придать подвижность, тогда она сама смогла бы активно искать и уничтожать врага. Это привело Шильдера к мысли вооружить минами подводную лодку, которая подводила бы их под неприятельские корабли.

По его чертежам в мае 1834 года на Александровском литейном заводе в Петербурге была построена небольшая подводная лодка водоизмещением в 16 тонн с глубиной погружения 30 метров. Она могла острым гарпуном, находящимся на длинном бугшприте, прикреплять мину к деревянному днищу подводной части корабля и, отойдя на безопасное расстояние, взрывать ее гальваническим током. Кроме того, в трубах по бортам находились ракеты с запалом от той же гальванической батареи.

Корпус подводной лодки, ее набор и обшивка были сделаны из железа. Это первое в мире судно, целиком построенное из металла. Для осмотра горизонта применялась медная коленчатая труба с отражательными призмами. Под водою лодка двигалась с помощью четырех ручных «гребков» — двух лопастей, которые при заносе в обратную сторону складывались подобно утиным лапам.

Испытания подводной лодки на Неве дали хорошие результаты, и для дальнейших опытов ее отправили в Кронштадт. Позднее по заданию военного ведомства Шильдер разработал проект лодки, которую можно было перебрасывать по суше с помощью шести лошадей. Эта лодка была меньшего водоизмещения, чем первая, и имела ряд усовершенствований, в частности, «гребки» на ней заменялись «архимедовым винтом».

В 1838 году на подводную лодку впервые в России официальным приказом был назначен командир — мичман Н. Р. Жмелев, первый русский офицер-подводник. Однако при испытаниях на Ладожском озере лодка потерпела аварию — и интерес к ней ослаб. В отпуске денег «чудаку генералу», как называли изобретателя в царском окружении, было отказано, и дальнейшие работы прекратились.

Впервые в мире была сделана попытка вооружить подводную лодку Шильдера ракетой; на 25 лет раньше голландца Ван-Эльвина, которому за границей часто приписывают приоритет в разрешении проблемы наблюдения из-под воды, была применена оптическая труба — прообраз современного перископа. Кроме того, корабль построили так, чтобы его можно было перевозить по суше.

Крымская война, в которой русский флот в сравнении с англо-французским оказался численно слабым и технически отсталым, послужила толчком к дальнейшему развитию подводных лодок как средства борьбы с кораблями противника. Только за 1854 год в Морской ученый комитет поступило несколько проектов подводных блокадопрорывателей. Наиболее оригинальны проекты офицера военно-морского флота Николая Спиридонова, предлагавшего построить лодку с пневматической машиной и четырехлопастным винтом.

Помощник препаратора (лаборанта) Василий Андреев разработал проект вооружения подводного судна целой артиллерийской батареей. А изобретатель, подписавшийся инициалами «Г. Г.» и назвавший свой проект «Русская подводная лодка», обещал поставить на нее «различные разрушительные для подводного действия средства». Сорок лет спустя Альваро Темпло использовал принцип, предложенный «Г. Г.», в управляемых людьми торпедах.

Ни один из проектов этих и других авторов осуществлен не был ни во время войны, ни после ее окончания, но некоторые идеи использованы изобретателями более позднего периода.

Большой вклад в историю отечественного подводного судостроения внес кронштадтский художник-фотограф Иван Федорович Александровский, почти 35 лет жизни посвятивший борьбе за создание боевого подводного корабля. В 1862 году в морское министерство поступил его проект лодки водоизмещением в 360 тонн. Чиновники из ученого комитета считали ниже своего достоинства заниматься проектом «какого-то неизвестного фотографа». Но помог случай. К Ивану Федоровичу как к фотографу пришел клиент — морской офицер. Изобретатель рассказал ему о своих злоключениях и показал чертежи. Офицер заинтересовался ими и, использовав свои связи, добился, чтобы морской ученый комитет заслушал доклад Александровского.

Докладывать пришлось несколько раз, прежде чем в 1863 году комитет одобрил проект и вынес решение об отпуске необходимых средств для постройки лодки. В том же году на Невских верфях началось ее строительство. Корпус лодки делался из стали. Глубина погружения рассчитывалась на 30 метров. Двигатель — пневматическая машина, приводившая в движение два гребных винта. Воздух для нее сжимался до 100 атмосфер компрессором и нагнетался в специальные прочные баллоны. Вооружение составляли две мины, обладавшие небольшой плавучестью, соединенные между собой тросом и прикрепленные к лодке снаружи. Мины отдавались изнутри и, всплывая, с обоих бортов охватывали атакованный вражеский корабль. Взрыв производился электрическим током по проводам от гальванической батареи.

На своем корабле Александровский впервые применил аварийно-спасательное устройство. Снаружи корпуса крепились кожаные мешки. При потере плавучести в мешки подавался сжатый воздух, их объем увеличивался — и лодка всплывала.

С 1863 года в Кронштадте начались испытания лодки, длившиеся более шести лет. Проходили они довольно удачно. Известный кораблестроитель адмирал А. А. Попов неоднократно бывал на лодке и дал о ней хороший отзыв. Непрерывное пребывание ее под водой со всем экипажем удалось довести до 17 часов. В 1871 году в Бьерке-Зунде подводная лодка была испытана без людей на прочность корпуса. Ее раздавило, как и рассчитывал изобретатель, на глубине 30 метров.

После подъема лодки средств на восстановление не отпустили и ее переделали в спасательный понтон.

Иван Федорович предложил новый, более совершенный проект подводного корабля водоизмещением в 460 тонн, с паровой машиной в качестве двигателя. Однако и на осуществление этого проекта денег не дали. Как писал историк русского подводного флота Саговский, «бюрократическое морское министерство всегда отличалось особенной устойчивостью в признании «своих» неспособными сделать что-либо путное, что особенно ярко и доказало в свое время относительно подводной лодки Александровского».

И. Ф. Александровский — автор и другого важного изобретения — самодвижущейся подводной мины. По его мысли, она должна была быть «не более как копией с подводной лодки, с той лишь разницей, что на подводной лодке горизонтальными рулями управляют люди, а на торпеде управляет рулями автоматический механизм».

В 1865 году, то есть на год раньше англичанина Уайтхеда, Александровский представил проект самодвижущейся мины, разработанной с учетом опыта конструирования лодок. После долгих хлопот морское министерство дало ему разрешение соорудить мину... на собственные средства. Изобретатель изготовил опытный образец торпеды и испытал ее в присутствии представителей министерства. Несмотря на то, что она превосходила по своим качествам мину Уайтхеда и имела скорость на 3 узла больше, царские чиновники остались верными себе: они предпочли уплатить Уайтхеду около 9 тысяч фунтов стерлингов за секрет изобретения и более миллиона рублей за изготовление им торпеды. Окончательно разоренный, И. Ф. Александровский умер в 1894 году в одной из петербургских больниц «для бедных». Однако его изобретения оказали заметное влияние на строительство последующих подводных кораблей.

Многим обязан подводный флот и инженеру-изобретателю Джевецкому. Лодка, названная им «Подводный минный аппарат», испытывалась в 1876 году в Одессе в присутствии командующего Черноморским флотом и получила высокую оценку.

Небольшая, длиною 4 метра, с гребным винтом, приводящимся в движение велосипедными педалями, лодка была вооружена миной, которая подводилась к днищу судна, а затем взрывалась током от батареи.

На испытаниях таким способом была взорвана и потоплена баржа.

Изобретателю заказали лодку большего размера с экипажем из четырех человек. Испытания оказались настолько удачными, что военно-инженерное ведомство заказало 50 таких лодок, которые и были построены в 1881 году. Это был первый в истории случай серийного строительства подводных лодок.

Джевецким был разработан также проект погружающегося «Водобранного миноносца» с паровой машиной, аккумуляторной батареей и электромоторами. А в 1907 году им построена подводная лодка «Почтовый» с единым двигателем для подводного и надводного хода. Это был бензиновый мотор, получавший кислород из баллонов сжатого до 200 атмосфер воздуха{1}.

Трудно перечислить авторов всех проектов, внесших свой вклад в отечественное подводное судостроение. Эти люди жили в период исканий и экспериментирования. Подводные лодки выделились в самостоятельный класс и стали по-настоящему боевыми кораблями только в начале XX века на базе развития металлургии, электротехнической промышленности, точной механики, двигателей внутреннего сгорания и других достижений техники.

В русско-японскую войну подводные лодки, имевшиеся в составе обоих флотов, не сыграли сколько-нибудь заметной роли. Хотя известно, что переброска по железной дороге (это делалось впервые в мировой практике) нескольких лодок из Петербурга на Дальний Восток и атака одной из них («Сом») японских миноносцев в районе бухты Владимир побудила противника отказаться от блокирования Владивостока с моря: японский штаб побоялся рисковать крупными надводными кораблями своего флота.

Морское министерство царской России, слепо веря иностранной рекламе, игнорируя богатый опыт русских конструкторов, приступило к закупке подводных лодок за границей. В 1903 году американской фирме Симона Лэка были заказаны пять лодок типа «Протектор», которые решено было строить в Либавском порту. Лодки эти оказались плохими, и в строй вступили они только после окончания войны с Японией. Не обошлось здесь без взятки от японских агентов за медлительность в строительстве. Когда об этом стало известно, глава фирмы предпочел побыстрее выехать в Америку.

После скандальной истории с Лэком министерству пришлось заняться созданием отечественных подводных лодок. Работу по их проектированию возглавил крупнейший ученый-кораблестроитель, конструктор первых русских линейных кораблей профессор Военно-морской академии и Петербургского политехнического института Иван Григорьевич Бубнов. Вместе с инженером-механиком Горюновым и преподавателем минных офицерских классов М. Н. Беклемешевым он разработал несколько проектов лодок и организовал их строительство на судостроительных предприятиях.

«Дельфин», сошедший со стапелей Балтийского завода, стал родоначальником русского типа подводных лодок, свободных от многих недостатков, присущих иностранным кораблям такого типа. После испытаний в 1904 году лодка вступила в строй под командованием одного из ее конструкторов, лейтенанта М. Н. Беклемешева. Она была вооружена двумя торпедами.

Осенью 1906 года были заложены лодки «Минога» и «Акула». Каждая из них по-своему знаменита. На «Миноге», например, впервые в истории подводного судостроения были установлены нефтяные двигатели с реверсивным устройством для дачи заднего хода. Эта лодка принимала активное участие в первой мировой войне на Балтике, а в 1918 году по личному приказу В. И. Ленина вместе с другой лодкой была переброшена по железной дороге в Саратов, откуда своим ходом по Волге корабли перешли в Каспийское море и вошли в состав Астрахано-Каспийской военной флотилии.

«Акула» при водоизмещении 370 тонн была вооружена восемью торпедными аппаратами и считалась к началу мировой войны одной из сильнейших лодок в мире. Она совершила пятнадцать боевых походов. В конце 1915 года, после успешной минной постановки, при обстреле Данцига артиллерийским огнем лодка погибла от атак вражеского гидросамолета.

Отличилась в боях также подводная лодка «Окунь». 5 мая 1915 года севернее Либавы ее командир лейтенант Макрушев увидел вражескую эскадру из одиннадцати крупных боевых кораблей в охранении множества миноносцев. Началась атака. В момент торпедного залпа лодка попала под таран. Раздался треск, многих подводников свалило с ног. Выручили хладнокровие и умелые действия команды. «Окунь» сумел вырваться из-под днища раньше, чем гребные винты надводного гиганта оказались над ним. Линейный корабль «Виттельсбах» получил в борт торпеду, и вся эскадра противника, не выполнив своей задачи, повернула на обратный курс.

Согнутый под прямым углом перископ «Окуня», хранящийся в Центральном военно-морском музее в Ленинграде, до сих пор напоминает о мужестве русских подводников.

И. Г. Бубнов спроектировал подводные лодки типа «Барс», считавшиеся в свое время самыми мощными в мире. Их довольно многочисленное «семейство» вступало в строй в самый разгар империалистической войны и приняло в ней активное участие на Черном и Балтийском морях. Например, «Кашалот» в 1916 году за один поход потопил восемь турецких судов, перевозивших уголь из Зунгулдака в Константинополь. А лодки «Нерпа», «Тюлень» и «Морж» так бдительно контролировали эту коммуникацию, что поставили под угрозу снабжение углем всего германо-турецкого флота на Черноморском театре.

В лунную ночь 11 октября 1916 года «Тюлень», находясь у вражеского побережья, встретил хорошо вооруженный турецкий военный транспорт «Родосто». Командир лодки капитан 2 ранга Китицин решил вступить в артиллерийский бой. Начался неравный поединок. Не обращая внимания на сильный вражеский огонь, лейтенант Ярышкин и комендор Дементьев метко посылали в борт противника снаряд за снарядом. Транспорт попытался уйти под прикрытие береговых батарей, но не успел. Подводники принудили его к сдаче, хотя на лодке к этому времени остался только один снаряд.

Много героических подвигов совершили экипажи подводных лодок и на Балтике. В мае 1916 года лодка «Волк» в течение одного дня потопила три вражеских транспорта с железной рудой. А в следующем походе пустила ко дну еще один большой грузовой пароход противника.

С «барсами» связаны и первые славные боевые дела подводников молодого советского флота.

В 1918 году советскому командованию потребовалось выяснить расположение морских сил английских интервентов в водах Финского залива. Попытка провести разведку миноносцами кончилась неудачей. Тогда из Кронштадта выслали подводную лодку «Тур». Экипаж ее блестяще справился с заданием, он даже проник в Ревельскую бухту и выяснил, какие корабли стояли в гавани Таллина. Сведения оказались точными и были очень полезными для командования нашего флота.

«Пантера» — первая советская подводная лодка, потопившая боевой корабль интервентов, поддерживавших банды Юденича, рвавшиеся к колыбели пролетарской революции — красному Петрограду. Произошло это 31 августа 1919 года. Точным ударом торпеды лодка потопила английский эскадренный миноносец «Виттория», уклонилась от контратаки другого миноносца и благополучно возвратилась в Кронштадт.

И. Г. Бубнов был далеко не единственным конструктором и строителем подводных лодок в период между русско-японской и первой мировой войнами. Многие талантливые русские люди работали тогда над совершенствованием нового оружия. Лейтенант Колбасьев и корабельный инженер Кутейников, например, построили небольшую разборную подводную лодку с устройством, автоматически удерживающим ее на заданной глубине, — прототипом современного стабилизатора глубины.

Колбасьеву принадлежит также проект «подводной кинжальной батареи» — лодки с двадцатью расположенными в несколько ярусов торпедными аппаратами для стрельбы по площадям. А талантливый конструктор корабельный инженер Журавлев еще в то время, когда самые большие лодки нигде в мире не достигали и тысячи тонн водоизмещения, разработал проект «автономного подводного бронепалубного крейсера в 4 500 тонн». Это было смелым новаторством и большим скачком вперед.

Прочный корпус подводного крейсера, разделенный водонепроницаемыми переборками на 14 отсеков, выдерживал глубину погружения свыше 150 метров. Скорость надводного хода 26, а подводного — 14 узлов, район плавания 18500 миль, то есть корабль мог пройти из Кронштадта во Владивосток, не пополняя запасы топлива. Предусматривалось мощное вооружение: 30 торпедных аппаратов с 60 запасными торпедами, 200 мин заграждения, пять 120-миллиметровых пушек с большим запасом снарядов и несколько пулеметов.

Несмотря на безукоризненные расчеты и убедительные доказательства выгодности постройки подводных крейсеров в сравнении с надводными линейными кораблями, официальные морские круги не поддержали конструктора. Больше того, «за настойчивое домогательство» и «внесение смуты и брожения в умы» Журавлев подвергся строгому дисциплинарному взысканию.

Англичане, хорошо зная настроения русского командования, с полным основанием писали в своей прессе: «Едва ли Россия построит подводный крейсер быстрее, чем мы».

Любопытна судьба проекта и другого подводного корабля.

Техник путей сообщения Михаил Петрович Налетов работал в Дайрене и был свидетелем гибели адмирала Макарова на броненосце «Петропавловск», подорвавшемся на минах. Видел он также, как на русском минном поле затонули два японских броненосца. Это, писал Налетов, «еще раз показало силу минного оружия и окончательно укрепило во мне мысль о необходимости создания нового» типа боевого корабля — подводного минного заградителя, способного решать задачу постановки мин заграждения у неприятельских берегов».

Еще в осажденном Порт-Артуре с помощью нескольких добровольцев-офицеров, кондукторов и рабочих он начал строить подводный заградитель водоизмещением 25 тонн, вооруженный четырьмя минами и двумя торпедами. Но падение города не позволило закончить постройку лодки.

В 1906 году, став инженером-судостроителем, Налетов разработал проект первого в мире подводного минного заградителя. Два года проект мариновали в канцеляриях, прежде чем решено было начать постройку корабля на заводе в Николаеве. Однако строительство его шло крайне медленно. Похоже было, что чья-то злая воля тормозит работы. К началу мировой войны «Краб» — так назвали заградитель — все еще не вошел в строй.

В 1914 году заместитель директора Николаевского судостроительного завода, оказавшийся немецким агентом, бежал в Германию, похитив чертежи «Краба». Однако самая существенная их часть — чертежи минного устройства хранились в личном сейфе Налетова и не попали в руки врага. Только поэтому немцам долго не удавалось создать свой подводный минный заградитель.

Летом 1915 года «Краб», наконец, вступил в строй. Его водоизмещение 560 тонн, район плавания над водою 1900 миль, под водой — 82 мили, скорость — соответственно 11 и 7 узлов. Вооружение — 60 мин заграждения и четыре торпеды. «Краб» сразу же включился в активные боевые действия.

Таким образом, несмотря на препятствия со стороны продажных царских чиновников, наши соотечественники внесли огромный вклад в развитие подводного судостроения. Но советскому флоту досталось небогатое наследство в этой области. Состояло оно главным образом из изношенных, нуждавшихся в капитальном ремонте «барсов» и нескольких других не достроенных на заводах лодок.

В начале 1920 года В. И. Ленин лично распорядился ввести в строй для борьбы с врангелевскими кораблями заложенные в Николаеве подводные лодки. С Балтики была срочно переброшена группа моряков-подводников, которые, несмотря на огромные трудности, вместе с рабочими достроили подводные лодки и подняли на них советские флаги.

Состоявшийся в марте 1921 года X съезд Коммунистической партии в своих решениях отметил необходимость «в соответствии с общим положением и материальными ресурсами Советской республики принять меры к возрождению и укреплению Красного Военного флота». Моряки и судостроители отремонтировали все ценные корабли, в том числе подводные, оставшиеся от старого флота. Скоро на Балтике вошли в строй девять, а на Черном море шесть подводных лодок. На них и развернулась подготовка кадров молодых подводников.

Огромную роль в строительстве советского флота сыграло принятие комсомолом шефства над флотом. Уже в 1922 году на флот были направлены первые две тысячи комсомольцев. Позже прибыло еще три тысячи добровольцев. Энергичная, глубоко преданная своей Родине молодежь явилась источником живительных сил для развития нашего флота.

По мере восстановления народного хозяйства страна приступала к строительству новых кораблей. Исходя из опыта мировой и гражданской войн, партия и правительство решили в первую очередь строить подводные лодки, показавшие себя серьезной боевой силой на море.

В 1925 году руководитель Вооруженных Сил СССР М. В. Фрунзе провел специальное совещание с моряками Балтийского флота. Он информировал их о решении правительства начать постройку новых подводных лодок и обратился с призывом к старым, опытным подводникам принять участие в разработке заданий для проектов новых лодок. Выдающийся военный деятель Коммунистической партии смотрел далеко вперед. По его мнению, подводные лодки имели большие перспективы как средство ведения войны на море.

В разработке проекта первой советской подводной лодки и последующих серий участвовало много конструкторов при консультации виднейших ученых-кораблестроителей — А. Н. Крылова, П. Ф. Папковича, Ю. А. Шиманского.

Значительная роль в разработке проектов основных типов лодок принадлежит Б. М. Малинину, возглавлявшему в течение ряда лет конструкторское бюро. Впитав в себя опыт лучших русских кораблестроителей — К. П. Боклевского, И. Г. Бубнова, А. Н. Крылова, Б. М. Малинин вырастил целую плеяду конструкторов и строителей советских подводных лодок.

Устаревшие «барсы», игравшие роль кузницы кадров, заменялись «декабристами», «ленинцами», «щуками «, «малютками» и другими. Новые лодки имели мощное торпедное и минное вооружение, хорошую артиллерию и могли выполнять самые разнообразные боевые задачи.

Советские ученые, конструкторы и рабочие, а также участвовавшие в постройке лодок моряки-подводники справились с поставленной перед ними партией и правительством задачей. По тактико-техническим данным новые подводные лодки не только не уступали лучшим образцам подводных лодок иностранных флотов, но во многом превосходили их.

Благодаря постоянной заботе Коммунистической партии об укреплении Вооруженных Сил Советского государства к началу Великой Отечественной войны в строю находилось достаточное количество первоклассных подводных лодок. Они бороздили воды не только Балтийского и Черного морей, но плавали в Тихом и Северном ледовитом океанах, где волею народа были созданы флоты для защиты наших морских рубежей.

Подводники настойчиво осваивали новую боевую технику, оружие, разрабатывали тактические приемы борьбы с противником. В учебных походах они перекрывали установленные нормы пребывания в море, под водой, раскрывали все новые и новые боевые возможности своих кораблей, о которых не помышляли даже сами конструкторы. А главное — на лодках были созданы крепкие боевые коллективы умелых воинов, готовых выполнить любое задание командования. Недаром еще в предвоенные годы за высокие показатели в боевой подготовке, за мужество экипажи нескольких подводных лодок были удостоены высоких правительственных наград, а двум командирам — Египко и Бурмистрову — присвоено звание Героя Советского Союза.

Настоящей проверкой боевых качеств подводных лодок и их экипажей явилась Великая Отечественная война. Корабли и их экипажи блестяще выдержали трудный экзамен. Какие только боевые задачи не выполняли подводники! Они топили боевые корабли и транспорты противника, ставили мины у его баз, вели разведку, несли дозоры, высаживали и снимали с вражеского побережья разведывательно-диверсионные партии, снабжали наши осажденные гарнизоны, вывозили раненых и выполняли десятки других заданий.

Умение, мужество и героизм были нормой поведения подводников в бою. Даже попадая в безвыходное положение, подводники сражались до конца. Приведем один лишь пример.

В мае 1943 года через Финский залив, настолько густо закрытый минами, что моряки его называли «супом с клецками», на выполнение боевого задания шла подводная лодка «Щ-408» под командованием капитан-лейтенанта Павла Семеновича Кузьмина. Была пора белых ночей, и вражеские корабли, самолеты уже несколько суток не давали возможности всплыть и пополнить запасы израсходованной электроэнергии и провентилировать отсеки. Кончился кислород, нечем стало дышать, а совсем близко действовал дивизион противолодочных катеров противника: от них не скроешься.

Единственный шанс остаться в живых — после всплытия сдаться в плен. Но не об этом думали советские патриоты, когда на глазах ошеломленного врага подводная лодка с развевающимся флагом всплыла на поверхность. Тишину разорвал артиллерийский залп. Разгорелся бой, неравный бой за глоток свежего воздуха. От огня противника один за другим падали убитые подводники. Их место занимали товарищи, и пушки продолжали стрелять.

Корпус лодки был пробит во многих местах. Заделывать пробоины было некому. Оставшиеся в живых моряки посылали снаряд за снарядом по врагу.

Два противолодочных корабля задымили, накренились и затонули. Но и лодка доживала последние минуты. Сначала вода покрыла палубу, затем мостик. Пушки еще раз выстрелили, и над ними в последний раз сомкнулись воды седой Балтики...

На всех флотах наши подводники громили врага, не щадя своих сил и жизни. Многие лодки имели на своем счету до полутора десятков и больше побед. Шестнадцать из них стали гвардейскими, двадцати семи были вручены краснознаменные флаги.

Окончилась война. Отгремели салюты в честь великой победы, и советский народ вернулся к мирному труду, чтобы построить самое прекрасное — коммунизм. Нам нужен мир, и мы его отстоим. А если найдутся горячие головы, то у нас есть чем их охладить на суше, в воздухе и на море!

В речи на XXII съезде КПСС министр обороны СССР Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский о флоте сказал, что его основной силой «являются подводные лодки различного предназначения, которые в условиях ракетно-ядерной войны несравнимо более эффективны, чем надводные корабли».

За этой короткой фразой стоит огромный труд наших ученых, конструкторов, инженеров и рабочих многих отраслей промышленности.

Но не только техникой, не только оружием силен наш подводный флот. Он прежде всего силен своими людьми: офицерами, старшинами, матросами, — хорошо обученными, впитавшими в себя весь опыт, лучшие революционные и боевые традиции советского флота.

Ярким примером этому является мужество, стойкость, высокое боевое мастерство моряков атомной подводной лодки Северного флота, проявленное при выполнении специального правительственного задания. Выдержка, отвага подводников, их умение владеть новой боевой техникой в сложнейших условиях плавания отмечены высокими правительственными наградами. Из рук Н. С. Хрущева, посетившего Северный флот, группа подводников получила ордена и медали. Золотые звезды Героя Советского Союза украсили мундиры контр-адмирала А. И. Петелина, капитана 2 ранга Л. М. Жильцова, инженер-капитана 2 ранга Р. А. Тимофеева.

Составители.

Г. Щедрин.
Трагедия в океане

Ранним сентябрьским утром 1942 года из бухты в океан вышли советские подводные лодки «Л-15» и «Л-16». На траверзе мыса они круто развернулись и взяли курс на северо-восток. Ответив береговому посту сигналом «благодарю» на пожелание счастливого плавания, «ленинцы» — так назывались эти корабли — скрылись в туманной дымке...

Так начался далекий и трудный путь от самой восточной к самой западной окраине Советского государства. Подводники-тихоокеанцы с первых дней Великой Отечественной войны стремились принять непосредственное участие в боях с врагами Родины. Теперь они шли навстречу сражениям. И разве мог кто-нибудь заранее сказать, что ждет их впереди в необычайном переходе через шесть морей и два океана, охваченных пламенем второй мировой войны!

Впрочем, с какой целью вышли корабли за ворота бухты, никто, кроме командиров лодок Комарова и Гусарова, толком не знал. Еще в базе, принимая полные запасы снабжения, матросы догадывались, что уходят далеко и надолго. А куда — неизвестно. Каждому, конечно, очень хотелось узнать свой новый адрес, но начальники молчали, а лишних вопросов задавать не полагалось.

К вечеру свободный от вахт личный состав был собран в самом просторном носовом торпедном отсеке. Из каюты командира сюда принесли карту с нанесенным на ней маршрутом перехода с Дальнего Востока на север, в Полярное — главную базу действующего Северного флота. Линия курсов, вычерченная красной тушью, пересекала Берингово море, Тихий океан, Панамский канал, Карибское, Саргассово моря, Атлантический океан, Гренландское и Норвежское моря и упиралась в Кольский залив. Цветными кружками с якорем были помечены порты возможного захода: Датч-Харбор на Алеутских островах; Галифакс в Северной Канаде; Сан-Франциско; две военно-морские базы США за границей — Гуантанамо на острове Куба и Коко-Соло в Панамской Республике; Рейкьявик в Исландии и, наконец, Екатериненская гавань.

Капитан-лейтенанты Комаров и Гусаров, каждый на своей лодке, объяснили подчиненным, что переход является особым заданием командования. Он согласован между правительствами Советского Союза, Соединенных Штатов Америки и Англии. В водах, контролируемых союзниками, можно будет получить снабжение, произвести ремонт, а военное командование союзников должно способствовать безопасности плавания наших кораблей. Но тут же командиры оговорились: «На бога надейся, а сам не плошай», считайте, что успех дела зависит прежде всего от нас самих, от нашего умения и отношения к делу.

Затаив дыхание слушали подводники командиров. Практически им надлежало пройти вокруг света. Путь большой — 16 тысяч миль! Да и по широте диапазон не маленький: почти от экватора до семьдесят второй параллели. Чуть ли не все северное полушарие! Люди ясно представляли и опасности, подстерегавшие их в пути. К тому же, чтобы сократить время, переход решено было совершить в надводном положении, что давало противнику больше шансов обнаружить наши корабли. Но моряки гордились оказанным им доверием и готовы были преодолеть любые трудности, лишь бы отлично выполнить боевое задание партии и правительства.

Когда командир закончил обстоятельный доклад, в отсеке установилась такая тишина, что было слышно дыхание людей. Молчание нарушил старшина 1 статьи Иван Лещук:

— Не знаю как кому, а для меня сегодняшний день стал самым светлым праздником! Сбылась заветная мечта — мстить врагу за наш народ, за родных, уничтожать и гнать его с советской земли...

Кто-то веселым, звонким голосом перебил старшину:

— Видал, единоличник нашелся... Ему праздник, а нам, выходит, будни? Шалишь, всем праздник!

— Правильно! Правильно!..

— А на севере станем драться и за товарищей, оставшихся на Дальнем Востоке. Они, как и мы, мечтали попасть в действующий флот, — сказал старшина 1 статьи Беляев.

Всем находившимся в отсеке на миг припомнились лица друзей, проводивших их утром в океан. Командир дивизиона капитан 3 ранга Василий Васильевич Киселев каждому по-отцовски молча крепко жал руку. Радист Завалишин, недавно по состоянию здоровья переведенный с лодки на плавбазу, пришел отдавать швартовы и плакал от обиды, что уходят без него. Провожавшие дружно размахивали бескозырками и фуражками, пока «ленинцы» не скрылись за мысом...

Разговор в отсеке незаметно перешел на конкретные темы. Обсуждали, как лучше в походе обслуживать и сохранять механизмы, как проводить ремонт и отдых в иностранных портах, как организовать боевую учебу, чтобы не ударить лицом в грязь перед североморцами.

...Маяк на мысе Африка был последним огоньком родной земли. Вскоре и он скрылся за горизонтом. Кругом безбрежная морская ширь, свинцовые тучи на небе да вспышки фосфоресцирующего света на гребешках волн.

По заведенному распорядку регулярно менялись вахты. Мотористы следили за работой дизелей, электрики обслуживали аккумуляторные батареи, рулевые старались точно удерживать заданный курс. Но самое большое напряжение легло на плечи сигнальщиков. Тщательно обшаривали они биноклями горизонт, осматривая каждую волну, разглядывая каждое облачко. Смотрели в оба: всего в нескольких десятках миль к югу находился район активных боевых действий. Японские десанты недавно захватили у американцев Кыску и Атту — Алеутские острова из группы Крысьих и Ближних. На подходах к ним действуют авиация, подводные лодки и другие силы военно-морских флотов обеих сторон — Японии и США. Так что зевать нельзя...

Вот уже несколько суток на горизонте ни дымка, ни паруса. Лишь неутомимые живые планеры — чайки, нырки и редкие стаи кашалотов свидетельствуют о вечной, непрекращающейся жизни моря — моря, которое еще сто пятьдесят — двести лет назад вдоль и поперек избороздили храбрые русские мореходы на утлых шитиках и галиотах.

Лейтенант Константин Петрович Моисеев, выполняя партийное поручение, знакомил подводников с местами, которые проходили лодки.

С большим вниманием и интересом слушали моряки рассказ штурмана о природе и жителях Аляски и Алеутских островов, о путешествиях Семена Дежнева и Федота Попова через Берингов пролив, о плаваниях Витуса Беринга и Алексея Чирикова к берегам Нового Света, об удивительной деятельности Шелихова и Баранова, о сотнях известных и тысячах безвестных первооткрывателях и поселенцах бывшей Русской Америки.

Увлекшись, Моисеев говорил, как без карт, без мореходных инструментов, подчас с одним компасом, а то и без него совершались продолжительные плавания по нехоженым морям. С Камчатки, где не было ни материалов для прочного крепления судов, ни знающих людей для постройки их, ни даже командиров, умеющих управлять ими, уходили одномачтовые шитики в океан. Управляли ими сами казаки, матросы, охотники. Многие суденышки пропадали в море, разбивались у берегов; люди гибли от голода, жажды и цинги, но возвращавшиеся возбуждали других на новые подвиги во славу отчизны.

Да, русским никто не помогал отыскивать и обживать новые земли. Даже ученые Запада, не любящие признавать заслуг наших соотечественников в географических открытиях, и те называли чудом предприимчивость казаков-землепроходцев, сумевших самостоятельно найти путь в Америку. Всем остальным народам Европы путь туда показал Колумб, с «предприятием же русских, — писал немецкий историк Гельвельд, — плавание Колумба не имеет почти ничего общего».

Открытие, изучение и освоение Аляски, Алеутских и других островов требовали смелости, настойчивости и кипучей энергии, которыми так богат наш народ. Гордостью наполнялись сердца тихоокеанцев за дела отважных мореходов Емельяна Басова, Михаила Неводчикова (это он первым открыл остров Атту, у которого сейчас идут бои), Андреяна Толстых, Гаврилы Пушкарева, за талантливых путешественников и исследователей, чьи труды по сей день не утратили своего значения.

— Товарищ лейтенант, — спросил рулевой Ермаков, — а правда, что Россия передала Аляску Соединенным Штатам за бесценок?

— Да, — ответил офицер. — Русская Америка с территорией более 580 тысяч квадратных миль, со всем находившимся на ней имуществом и даже с архивами Российско-Американской компании продана царским правительством за семь миллионов двести тысяч долларов. Меньше пяти центов за гектар!

— Недорого!

— А разве царь свое продавал? Народное. Жаль ему, что ли, было пота, труда и крови крестьян, казаков да промышленных людей?

— Хотите знать, как передавали Аляску и Алеутские острова американцам? — спросил старший политрук Иван Маркович Смышляков.

— Хотим! Расскажите, товарищ военком!

— Тогда послушайте. Я совсем недавно листал журнал «Природа и люди» за 1917 год и там наткнулся на статью Лебедева по случаю пятидесятилетия продажи Русской Америки. В ней описана церемония передачи края новому владельцу.

Происходило это 18 октября 1867 года. У острова Ситха встали на якорь несколько русских и американских военных кораблей. Все близлежащие бухты были забиты байдарами алеутов и индейцев. Около «замка Баранова» — резиденции губернатора — выстроились по одной роте солдат от обеих сторон. Здесь же находились офицеры и последний русский губернатор князь Максутов.

На площади наступила полная тишина, нарушаемая только плеском волн и негромкими командами.

Точно в назначенное время командующий русской эскадрой капитан 1 ранга Пещуров, обращаясь к американскому генералу Руссо, доложил, что имеет поручение русского императора передать ему, уполномоченному Соединенных Штатов, всю территорию России на американском материке и на прилегающих к нему островах в собственность США согласно заключенному между двумя державами договору.

После этих слов была подана команда спустить трехцветный флаг с высокой мачты перед домом губернатора. Полотнище медленно поползло вниз. Но... на середине заело фалы. Один из матросов взобрался на мачту, распутал фалы, но не смог удержать в руках флаг. Его подхватил порыв ветра, понес и бросил на штыки солдат, державших винтовки «на караул». Русский флаг, водруженный здесь подвигом народа, словно не хотел покидать Аляску...

Неутомимый бег времени отодвинул далеко в прошлое события, о которых рассказывал политработник. Но они взволновали моряков.

— Не знаю, товарищ партийный секретарь, — сказал старшина группы торпедистов Николаенко, обращаясь к мичману Новикову, — может, и нехорошо так говорить о союзниках, но покупка ими Русской Америки больше похожа на грабеж среди бела дня.

— А ты что, отобрать хочешь? — пошутил мичман.

— При чем здесь отобрать, Дмитрий Осипович? Нам впору бы с Гитлером управиться! А все же обидно...

— Эх ты, Аркадий, Аркадий! Нашел на кого обижаться! Забыл, что при капитализме слабых бьют! Россия после Крымской войны слаба была, а дядя Сэм мимо того, что плохо лежит, никогда не проходит. При таких обстоятельствах янки не переплатят: дипломатический нажим, для приличия несколько миллионов долларов на стол — и... было ваше, стало наше!..

Жизнь на кораблях шла своим чередом. Механизмы работали безотказно. Днем проводились занятия, учения, старательно поддерживалась чистота в трюмах и отсеках. Комсомольский вожак старшина 2 статьи Николай Бакастов обходил отсеки и напоминал комсомольцам: «Пребывание в иностранных портах накладывает на каждого моряка личную ответственность за положение дел на лодке. За границей любой из нас должен чувствовать себя полпредом своей страны. Нужно сделать все так, чтобы не пришлось краснеть!»

И комсомольцы не подводили. Проводивший смотры корабля помощник командира лодки старший лейтенант Михайлов, как правило, был доволен. Он только требовал, чтобы тот или иной матрос выгладил и привел в порядок обмундирование.

Старший в группе подводных лодок командир «Л-16» капитан-лейтенант Дмитрий Федорович Гусаров не был новичком в дальних плаваниях. Совсем юношей, задолго до военной службы, окончил он мореходное училище и на торговых судах в должностях штурманского ученика и помощника капитана побывал во многих странах мира. Затем специальные командирские классы. Снова штурман, теперь уже военно-морского флота. И снова море и бесконечные мили, отсчитанные лагами кораблей, на которых ему приходилось плавать.

Видимо, большой штурманский опыт сыграл не последнюю роль при его назначении флагманом почти кругосветного перехода. Умение точно определять местонахождение корабля по небесным светилам сильно выручало. Несмотря на неблагоприятную погоду, лодки шли точно по курсу.

Дмитрий Федорович сутками не сходил с мостика, боясь пропустить редкую возможность «поймать» секстантом высоту солнца или звезды. Самоотверженному отношению к делу его с самого детства учил отец — старый большевик. Федор Васильевич вместе с другими революционерами был агентом «Искры», выполнял сложные задания партии. В мрачные годы столыпинской реакции находился в ссылке в Красноярской губернии, где и родился Митя. Такой отец плохому не научит.

29 сентября подводники пересекли линию смены дат — стовосьмидесятый меридиан — и перешли из восточного в западное полушарие. На следующий день календарь показал то же число. Сутки не в переносном, а в буквальном смысле длились 48 часов. Если бы этим правилом пренебрегли, то была бы повторена ошибка жюльверновского Филеаса Фогга: на корабле жили бы на сутки вперед остального человечества. Но все, кто отвечал за службу времени на лодках, хорошо знали, как следовало поступать, пересекая демаркационную линию, и 29 сентября на лодках повторилось дважды...

На мостик в помощь сигнальщику дополнительно выделили двух наблюдателей, один из которых одновременно дежурил у 45-миллиметровой пушки. Между этим «триумвиратом» были четко распределены секторы наблюдения за морем и воздухом. Вахтенный офицер наблюдал «внакрой».

Надежность принятой системы наблюдения получила серьезную проверку на следующий же день. Утро выдалось пасмурное и туманное. Лодки шли кильватером в двух кабельтовых друг от друга: Неожиданно сигнальщики уловили шум мотора, а затем увидели едва различимую точку в небе.

— Самолет!

Над флагманом взвилась ракета: «Немедленно погрузиться». Лодки быстро скрылись под водой. Командиры остались довольны: воздушная цель обнаружена на обоих кораблях одновременно.

Когда всплыли, море окутал густой туман. Но это не помешало лодкам прибыть в назначенную точку «рандеву» к установленному времени и встретиться с американским сторожевым кораблем, который провел «Л-15» и «Л-16» вдоль побережья острова Уналакша в военно-морскую базу Датч-Харбор.

Вскоре на высокой скале входного мыса замигал прожектор сигнально-наблюдательного поста, поздравивший подводников с благополучным прибытием. Буксирный катер, попыхивая дымком, развел боковые ворота гавани. В 15 часов 40 минут 1 октября лодки пришвартовались к причалу. Собравшиеся на берегу американские солдаты, матросы и офицеры дружески приветствовали русских.

О том, что Датч-Харбор в переводе значит Голландская гавань, скажет любой, кто хоть немного знаком с английским языком. Но вряд ли найдется человек, способный членораздельно объяснить, какое отношение имеют достопочтенные голландцы к Уналакшской бухте, давно известной под названием Капитанской.

Впрочем, объясняется это очень просто. Правящие круги США, вырвав из одряхлевших рук дома Романовых Аляску, Алеутские и другие острова в северо-восточной части Тихого океана, спешили вытравить из Русской Америки все, даже географические названия, напоминающие о России. По их мысли, ничто не должно было говорить людям о настоящих хозяевах присвоенных территорий — русских, алеутах, индейцах.

Специальная комиссия в спешном порядке переименовала населенные пункты и приметные места. С географической карты исчезли многие русские, индейские, алеутские и эскимосские названия. Ново-Архангельск стал Ситхой, Капитанская гавань — Датч-Харбором и т. д.

Однако смена названий не вдруг отбивает память о прошлом. В этом тихоокеанцы убедились при самом беглом знакомстве с бухтой. Лодки проходили мимо небольшого прибрежного алеутского поселка. Формально здесь уже семьдесят пять лет хозяйничают американцы. Но дома до сих пор строятся так, как островитян научили русские поселенцы. Даже колокольня и церквушка с медными крестами на главах-луковицах в точности копировали старое русское село. А если бы власти несколько месяцев назад не выселили коренных жителей на архипелаг Александра, то моряки могли бы познакомиться здесь с Ивановыми, Петровыми, Сидоровыми. Такие фамилии по сей день носят алеутские семьи.

Подводники с интересом рассматривали место стоянки. Датч-Харбор вместе с бухтой Иллюлюк образуют довольно обширный водоем, способный вместить несколько десятков кораблей. Кругом его обступают невысокие каменистые сопки с оврагами и распадками. Все выглядело серо и однообразно. Обложные тучи и непрерывно моросящий дождь придавали пейзажу еще большую мрачность. Перед второй мировой войной американцы начали оборудование в бухте маневренной базы легких сил флота. Строительство ее было в разгаре.

На рейде стояли крейсер, четыре эскадренных миноносца, несколько торговых судов, а к стенке искусственного бассейна пришвартовались две американские подводные лодки.

У места швартовки «ленинцев» собралась солидная толпа. Настроена она была очень доброжелательно. То и дело слышались выкрики: «Фрэндшип!», «Виктори!» — «Дружба!», «Победа!»

Едва закрепили на кнехтах швартовые концы и матросы вышли на палубу, чтобы подышать свежим воздухом, как десятки рук потянулись с берега с раскрытыми пачками сигарет «Кемел» и «Честерфилд». А через пять минут американские и русские моряки обменивались уже сувенирами. Особенно ценились советские звездочки с бескозырок.

На лодку прибыл американский офицер, хорошо владевший русским языком. Он доложил, что будет помогать командирам решать вопросы с командованием базы. Его предложение воспользоваться душевыми военного городка приняли с благодарностью...

Дорога к казармам покрыта толстым слоем липучей грязи. Ее счищали грейдерами, но грязь вслед за широкими плугами стекала с обочин на середину, и пешеходы до колен утопали в коричневой жиже. Не спасали их и высокие резиновые боты.

Шоссе достраивали. На каждом шагу еще попадалась строительная дорожная техника, а по неготовому полотну беспрерывной вереницей мчались грузовики с материалами для постройки пирсов и складов.

Автомашины с подводниками выехали на пригорок, откуда открылся общий вид на гавань. Постройки окаймляли бухту только с двух сторон. С юга раскинулась знакомая алеутская деревушка, сообщавшаяся с наиболее застроенной восточной стороною с помощью парома. Из деревни гражданское население эвакуировано, в домах живут военные. Возле церкви — небольшой магазин с немудрящим ассортиментом товаров.

На косогоре восточного берега выстроились в ряд стандартные полуцилиндры казарм из рифленого оцинкованного железа. А немного поодаль вытянулась улица небольших и тоже стандартных офицерских флигельков.

У одного из металлических бараков машины остановились. Навстречу подводникам выбежали несколько американских матросов. Проводив гостей в душевую, они предлагали мыло, мочалки, полотенца. Их поблагодарили, но нужды ни в чем не было.

Внутренние помещения казармы оказались хорошими: сухие, теплые, со многими удобствами. Поражало другое — на столах, тумбочках, над койками — везде, где позволяло место, — открытки и вырезки из журналов. С цветных фотографий глядели улыбающиеся полуобнаженные красавицы голливудского типа и такие же легкомысленные франты в модных костюмах или в военной форме, с неизменными бокалами и сигаретами. А кое-где не постеснялись выставить на всеобщее обозрение даже откровенную порнографию.

Увлечение матросов фотографиями бездельниц и бездельников, видимо, поощряется в военно-морском флоте США. Обитателям казарм и кубриков низкопробное украшательство должно внушать простую мысль: для счастья нужны деньги; добыв доллары, можно пить, развлекаться, ни о чем не думать; любыми путями делай деньги — в этом смысл жизни!..

Гусаров и Комаров нанесли визит командирам военно-морской базы и флотилии подводных лодок. Оба они были в звании «кэптанов» и оказались предупредительными и гостеприимными хозяевами.

Командир базы рассказал нашим офицерам, что на Датч-Харбор базируются береговая авиация, легкие силы флота и подводные лодки, действующие против противника, оккупировавшего острова Кыск и Атту, и у западного побережья Японии. База используется также как стоянка конвоев с грузами на Алеутскую гряду и советских транспортов, совершающих рейсы между Соединенными Штатами и Дальним Востоком.

Японцы проявляют активность и уже несколько раз бомбили базу с воздуха. В результате бомбардировок имеются человеческие жертвы, разрушено несколько казарм и уничтожены две большие емкости с горючим. «Поэтому, — сказал командир базы, — мы испытываем большие затруднения с топливом». Это было прозрачным намеком на то, чтобы наши лодки здесь не заправлялись. Его успокоили: до Сан-Франциско хватит своего запаса соляра и машинного масла.

За время стоянки на лодках не было недостатка в посетителях. Толпы солдат и матросов, приходивших поглазеть на большевистские корабли, не убывали, Не было также физической возможности принять все приглашения к хозяевам. Но кое-где побывать пришлось.

В базе находились подводные лодки типа «Американский Голланд». На одну из них были приглашены советские моряки, которые обрадовались возможности сравнить иностранную технику со своей, а заодно присмотреться, как за ней ухаживают их американские коллеги.

Возвратились матросы разочарованными. Лодку им показали старую, шестиотсечную, постройки 1923 года. Несмотря на солидное (около тысячи тонн) водоизмещение, вооружена она слабо: всего четыре носовых торпедных аппарата и одна четырехдюймовая пушка. Техника далеко уступает нашей. А содержание и уход за механизмами не выдерживают никакой критики. В отсеках грязь, в трюмах вода и ржавчина.

— Теперь мне понятно, почему американцы удивляются чистоте на наших лодках... — говорил за ужином лейтенант Жуйко.

— На такой, как у них, грязнухе постеснялся бы плавать любой уважающий себя моряк, — перебил товарища лейтенант Маренич.

— Почему нам не показали гидроакустическую рубку?

— Что ты?.. Там уже послековчеговская техника. Они и радиолокационный прицел не показали.

— Вот тебе и союзники!

— Командование лодки здесь ни при чем, — заступился Комаров за американских подводников. — Люди они военные и выполняют приказание старших начальников.

— А мы и имели в виду этих самых начальников.

В первом отсеке «шестнадцатой» разговор шел о том же. Боцман мичман Новиков, двадцать лет прослуживший на лодках и понимавший толк в подводном деле, прямо сказал:

— Какой там может быть порядок и чистота, когда на всей лодке двух человек, одетых в одинаковую форму, не встретишь. На службу ходят кто во что горазд. Вечером в городке полно пьяных, на корабле мусора по колено. Нет, не хотел бы я иметь таких подчиненных!..

Последними днями стоянки воспользовались для тщательной подготовки к переходу в Сан-Франциско. А вечерами свободные от вахт ходили в кино. Очень хотелось увидеть хоть один содержательный фильм. Но каждый раз ожидания оказывались тщетными. На экране скакали ковбои, не дававшие отдыха своим кольтам, или показывались необыкновенные приключения храброго матроса в тропиках. «Храбрость» эта заключалась в покорении сердец красавиц и в пьяных драках. А войны, труда, забот будто бы нет и никогда не было.

— Сэр, куды пидуть ваши шипе фром порту? — такой вопрос, путая английские слова с украинскими, задал Комарову американский солдат.

— Не знаю, куда прикажут. Наверное, в пункт назначения, — попробовал отшутиться капитан-лейтенант.

— Мабуть, туды, куды и ти четыре, що слидом за вами йдуть?

— Какие четыре? Откуда идут?

И солдат со знанием дела объяснил, что вслед за «ленинцами» в Датч-Харборе ожидают еще четыре советские подводные лодки, вышедшие из Владивостока.

Вот так штука! Ни Комарову, ни Гусарову об этом до сих пор ничего не было известно. Оказывается, то, во что по соображениям секретности не посвящались даже командиры — участники перехода, американское командование сочло возможным не скрывать от своих солдат. Странное отношение к соблюдению военной тайны...

4 октября вечером в штабе базы состоялась «конференция» — так здесь принято называть совещания. Лодкам назначены точные курсы и скорости движения на переходе до Калифорнии, даты и время прохода контрольных точек, уточнены вопросы связи и опознавания. С рассветом 5 октября, как и было условлено, корабли снялись со швартов. Несмотря на ранний час и дождливую погоду, на пирсе собралось много штабных офицеров и американских подводников. Пожелать счастливого плавания прибыл и командир базы.

— Хорошего счастья и доброй охоты! Скорой победы! Все торпеды — в цель!

С такими напутствиями уходили советские корабли.

— Приятно, что нас так тепло провожают, — поглядывая с мостика на берег, сказал Гусаров, обращаясь к офицеру Смышлякову. — Но уж очень много лишних людей знают о нашем выходе, да и о месте назначения, наверное. Не нравится мне это. Нужно поговорить с командой и еще раз напомнить — в море зевать нельзя!

— Я и сам так думаю. А с матросами, Дмитрий Федорович, обязательно сегодня же побеседуем!

Такой же примерно разговор происходил в это время на мостике и у Комарова.

— Неужели на втором году войны янки еще не поняли необходимости сохранять военную тайну?

— Напрасно так думаете. Двое суток назад уходила их лодка, ее никто не провожал, и их подводники ни с кем не прощались. О своих кораблях они язык за зубами держать умеют. А мы не их забота!

— Не нравится мне, товарищ командир, что американская лодка впереди нас в море вышла, — обратился к Комарову комендор.

— Почему, товарищ Нефедов?

— Кто их знает, что у них на уме.

— Не болтайте ерунды! Внимательней наблюдайте в своем секторе!

— Есть не болтать, а наблюдать!..

День выдался пасмурный, хмурый. На море гуляла пологая мертвая зыбь — отголосок недавних штормов. Тучи клубились у самой поверхности воды. Берег закрыла полоса тумана, и через несколько минут очертания Датч-Харбора скрылись за кормой.

Эскортировал подводные лодки сторожевик «РВ-142». Он шел впереди, поддерживая зрительную связь с «Л-16». Оставляя за собой едва приметный след взбитой винтами пены, колонна кораблей уходила от берега, сливаясь с серым фоном воды и неба.

Сильная бортовая качка лишний раз напоминала, что спокойная стоянка у стенки кончилась и ухо следует держать востро. На подходах к базе наиболее вероятны атаки японцев из-под воды. Поэтому вахтенные офицеры, наблюдатели и командиры лодок все свое внимание сосредоточили на наблюдении за поверхностью моря.

Спустя два часа видимость улучшилась. Лодки подошли к Акутану — проливу, отделяющему остров того же наименования от Уналакши, и легли курсом на выход из Берингова моря в Тихий океан. Уже в сумерки американский сторожевик возвратился в базу, а «ленияцы» продолжали путь на юго-восток, к Сан-Франциско.

С наступлением темноты, когда опасность атак уменьшилась и на мостике можно было оставить обычную вахту, командиры ознакомили личный состав с последними данными обстановки, полученными в штабе базы.

В районе перехода не исключены действия японских подводных лодок. Правда, за последние недели их удары по кораблям не отмечались. Американцы проводят свои конвои с сильным охранением по прибрежным фарватерам вдоль берегов Канады и Аляски.

Чтобы не быть принятыми за неприятельские и не подвергаться атакам союзников, наши лодки пошли мористее. Командованием назначены шесть точек, которые необходимо пройти в точно назначенное время. График движения очень жесткий. Отклонение от курса более 15 миль, опережение на 30 и отставание сверх 50 миль не допускаются. При необходимости можно вступать в радиосвязь с Сан-Франциско и Датч-Харбором. С этой целью на «Л-16» прикомандирован американский офицер связи лейтенант Михайлов.

Командиры поделились с экипажами своими предположениями: при таких шумных проводах, какие устроили советским морякам, трудно рассчитывать, что в Токио не знают о нашем выходе. А от японской военщины можно ждать любой подлости. Тем более и маршрут может быть им известен: слишком уж много людей принимали участие в его разработке. Следовательно, надеяться нужно только на свои силы. Противника необходимо вовремя обнаружить...

Радисты приняли и записали последние известия Хабаровской широковещательной станции. Скупые строчки сводок Советского Информбюро оживленно обсуждались в отсеках. К сожалению, в них не было ничего утешительного. Ожесточенные бои шли в предгорьях Кавказа и у Волжской твердыни. Вот когда бы помог второй фронт. Но союзники не спешат с выполнением своих обязательств!

— Пожалуй, и на нашу долю перепадет подраться, — начал разговор старшина команды трюмных машинистов Павлов. — А то и так может случиться: попадешь на действующий флот к шапочному разбору, а потом попробуй объясни потомкам, как это ты в такую войну умудрился, будучи военным, не понюхать пороху.

— Наверняка понюхаем, да и противнику прикурить дадим, — успокоил друга боцман Демичев. — Тут дело в другом, Игорь, как мы себя в первом бою показать сумеем. Вдруг обогнем земной шар, а там, на севере, перед новыми товарищами и осрамимся.

— Нет, братцы, этому не быть! — вмешался в разговор старшина группы торпедистов Голентовский. — Зачем прибедняться. Хватило же у нас силенок держать первенство по флоту в боевой подготовке. Почему же их не хватит на настоящие атаки и минные постановки? Вы видели план работ на завтра? Скучать нам не придется! Старший лейтенант Кофанов весь день расписал на учения.

— Правильно старпом говорит: тяжело в учении — легче в бою!

— Он еще и не так говорит.

— А как?

— Лучше проливать пот учась, чем кровь борясь!

— Это одно и то же. А теперь спать, сил набираться!

Старшины разошлись отдыхать по койкам. Кроме вахты, завтра им предстояла напряженная боевая учеба. Подводники не жалели сил и не теряли дорогого времени — готовились к боям.

Чем дальше продвигались лодки на восток, тем сильнее голубело очистившееся от облаков небо, ярче светило солнце и теплее становился воздух. Будто от зимы уходили в лето. Океан спокойно и ритмично дышал, плавно и бережно баюкая корабли на своей могучей груди.

Командиры и штурманы не сходили с мостиков. Контролируя друг друга, офицеры часто уточняли координаты, обеспечивая абсолютную точность плавания. Время от времени сигнальщики обменивались короткими семафорами, это шла взаимная информация о полученных широтах, долготах, течениях и сносах.

Как не загружены были дни трудом и учебой, все же находилось время на короткие беседы по текущим событиям и на ознакомление с районами, вблизи которых проходили лодки. Ежедневно в жилых отсеках вывешивались кальки пройденного кораблями за сутки пути. А вечером штурман или кто-либо из офицеров делал сообщение о природе, истории и жизни людей, населяющих берега страны. У кальки всегда задерживались люди, а приглашение на беседу повторять не приходилось.

Из этих бесед личный состав узнал, что расстояние от Алеутских островов до Калифорнии около 2200 миль. На всем протяжении они не увидят берегов, остающихся на севере вне видимости. На Аляске проживает всего 75 тысяч жителей, из них 40 процентов белых, а остальные алеуты, эскимосы и индейцы. Занимается население оленеводством, пушным промыслом, охотой на морских котиков. Есть горнодобывающая промышленность, но основу хозяйства составляет рыболовство.

Туземцы безжалостно эксплуатируются и спаиваются американскими бизнесменами. Они вымирают. Особенно быстро исчезают с лица земли индейцы обоих главных племен: атабаскайцы, проживающие внутри страны, и тленкеты, населяющие прибрежные районы. Им уготована та же участь, что и другим индейцам в резервациях США.

Интересен рельеф Аляски. Горы здесь перемежаются с высокими плато. Отсюда начинаются Кордильеры — величайшая горная система мира. Она простирается по Тихоокеанскому побережью обеих Америк на 15 тысяч километров. На севере в них входят Аляскинские, Алеутские, Береговые и Скалистые горы. На Аляскинском хребте возвышается самая могучая гора Северной Америки — Мак-Кинли высотою 6 178 метров.

На Аляске и прилегающих к ней островах множество действующих и потухших вулканов. А у бухты Якутат в ясную погоду хорошо виден белый снеговой конус горы Святого Ильи высотою в пять с половиной километров. Ее назвали так русские мореплаватели с пакетбота «Святой Петр» — спутники капитана Беринга. С горы к океану спускается огромный глетчер Милиспана длиною 37 и шириною 130 километров. Вдоль берега на всю эту ширину простирается отвесная стометровая ледяная скала. От нее время от времени с пушечным грохотом отваливаются в море огромные айсберги.

Береговая черта Аляски изрезана фьордами с удобными для стоянок кораблей бухтами. Некоторые из крупных портов, как ни странно, сохранили свои прежние названия — Врангель, Питерсбург...

Проходя Британскую Колумбию, матросы уже знали, что это провинция Канады. Миллионное население ее проживает на территории почти в миллион квадратных километров. По этническому составу оно мало отличается от населения Аляски. Только города здесь крупные. В порту Ванкувер, вмещающем до трех десятков океанских кораблей, проживает более четверти миллиона людей, а в городе Виктория — до четырехсот тысяч.

Горы Британской Колумбии покрыты густыми влажными лесами с деревьями-гигантами, достигающими высоты 60–90 метров. Фауна очень богата. В экономике первое место занимают лесоразработки и добыча полезных ископаемых: угля, ртути, меди, цинка, серебра, золота. Развито также судостроение, рыбоконсервная промышленность, сельское хозяйство.

После таких бесед подолгу еще обсуждали подводники услышанное, вспоминали все, что когда-то читали об Америке, и делились своими знаниями с товарищами...

11 октября на предрассветной вахте лейтенанта Григория Гавриловича Исая разошлись в непосредственной близости с неизвестным судном. Полностью затемненное, без единого огонька на борту, оно исчезло в темноте так же внезапно, как и появилось.

Вахтенный сигнальщик Рыбин сердито проворчал:

— После Алеутских островов первую посудину встретили, и та, как «Летучий Голландец», поспешила скрыться. Какой корабль? Чьей национальности? И доложить нечего...

— Похоже, океан оживать начал! Наверное, Калифорния близко, товарищ лейтенант?

— До Сан-Франциско еще около девятисот миль, товарищ Рыбин. Будем наблюдать внимательнее и не отвлекаться...

— Есть!

Восходом солнца залюбовались все, кто был на мостике. Спокойный пурпур на воде и небе обещал ясную маловетреную погоду. После подъема флага не появилось ни единого облачка. Воздух прозрачный, чистый, видимость полная. Гладь океана морщит мелкая зыбь с редкими белыми барашками на изгибах.

Лодки перестроились в кильватерную колонну с дистанцией в три кабельтова. Ход малый, готовность к срочному погружению немедленная. Впереди шла «Л-16».

Яркое солнце и блики на воде мешали сигнальщикам наблюдать в носовых секторах. Пришлось надеть темные защитные очки.

И вот в 11 часов 15 минут (22 часа 15 минут по московскому времени) с мостика «Л-15» увидели, как позади ограждения рубки флагманского корабля на десятки метров кверху взметнулся столб пламени, воды и черного дыма, скрывшие лодку. Через секунду докатился раскатистый взрыв.

Когда дым над «Л-16» рассеялся, она с громадным дифферентом на корму погружалась в пучину океана. Едва форштевень скрылся под водой, как последовали еще два взрыва, более глухих, чем первый. Теперь лодка, по-видимому, камнем падала на дно, унося с собою мертвых и тех, кто еще оставался живыми в отсеках.

Наблюдавшие эту картину с мостика «Л-15» стояли как пораженные громом. С волнением смотрели они на место гибели товарищей, с которыми многие годы были связаны узами самой тесной флотской дружбы. Смотрели и молчали.

Первым пришел в себя командир.

— Самый полный ход! Артиллерийская тревога!

У форштевня и за кормой дыбились буруны. Лодка набирала скорость. Из люка выскакивали моряки артрасчетов с касками на голове и с противогазами через плечо, занимая места у пушек. Вместе с ними поднялся радист и протянул телеграфный бланк Комарову.

Обрывок радиограммы был коротким: «Погибаем ...» Больше радиотелеграфист «Л-16» ничего не успел передать: антенна лодки к тому времени уже скрылась под водой.

— Справа, дистанция пять кабельтовых — перископ! Отставить — вижу два перископа! — взволнованным голосом докладывал рулевой-сигнальщик Смольников.

— По перископам огонь!

Наводчик кормовой пушки привел на крест нитей хорошо видный в прицел бурунчик по правому борту лодки.

— Цель поймана!

В то же мгновение рявкнул резкий, болью отдавшийся в ушах орудийный выстрел. За ним без всякой паузы второй! Третий!.. Пятый!

Два высоко поднятых перископа чертили воду, оставляя заметный след на ее поверхности. Подводный пират любовался результатами своей бандитской работы, полагая, что находится в полной безопасности. Но первый же рядом разорвавшийся снаряд разубедил врага в этом. И ему пришлось срочно уйти на глубину.

— Цель потеряна.

Стрельба прекратилась. Перископы больше не показывались. Лодка прошла над местом гибели «Л-16». Два следа от прошедших торпед вспороли поверхность океана. Один из них оборвался там, где плавали соляр и масло. Следы шли со стороны солнца. На воде никого не было. Штурман отметил координаты места гибели: широта 45° 41' северная, долгота 138° 56' западная, под килем 4888 метров.

В 820 милях западнее Сан-Франциско, далеко от родной земли сложили свои головы верные сыны советской Родины. Перед мысленными взорами подводников стояли их погибшие друзья: живые, веселые, сильные и смелые юноши, такие, какими они были всего несколько минут назад.

Осиротевшая, оставшаяся в одиночестве «Л-15» зигзагом уходила от рокового места.

— Отбой тревоги! Артрасчетам разрешается перекурить!

Над мостиком поплыл зеленоватый дымок с крепким махорочным запахом. Курили молча. Разговор не клеился. Слишком неожиданно было горе, чтобы начинать им делиться...

Радиограмма о гибели «Л-16» несколько раз передавалась в эфир, но ни Владивосток, ни Петропавловск не подтверждали получения и не давали квитанции. Пришлось адресоваться к американцам, а это не очень улыбалось. Шифра для связи с ними не было, донесения посылались фактически открытым текстом, по так называемому «коду кью», их мог прочесть любой. Сан-Франциско на вызовы тоже не отвечал. По-видимому, в Датч-Харборе для передачи ошибочно дали не ту волну, на которой несли приемную радиовахту.

Командир приказал прекратить передачу радиограммы. «Дела все равно теперь не поправить, — рассуждал он, — а становиться объектом радиопеленгования для всех желающих — удовольствие маленькое».

Капитан-лейтенант собрал личный состав и объявил обстоятельства гибели флагманской подводной лодки. В наступившей тишине, повинуясь единому чувству, все, как один, сняли головные уборы. У многих на глазах блестели слезы.

— Мы все равно дойдем до севера, и, пока будем идти, самым главным нашим оружием должна быть бдительность. Распространяться не буду. Вы и сами все понимаете, — заключил Комаров.

— Но скажите, товарищ командир, кто мог пойти на такую подлость? — спросил старшина Сироткин.

— Не знаю, товарищ Сироткин. Удар был коварный, и те, кто его нанес, постараются замести следы. Но шила в мешке не утаить. Об этом рано или поздно все равно станет известно. А пока будем считать, что в океане бродит враг, и подставлять ему свой борт нельзя. Этого не забывайте!

— Не забудем!

Несколько суток плавания прошло спокойно, если не считать двух пролетевших самолетов. Вечером 15 октября в назначенной точке встретились и обменялись опознавательными с американским эскадренным миноносцем и дальше продолжали путь в его сопровождении.

Утром следующего дня прошли под знаменитым мостом «Золотые Ворота», соединяющим берега пролива при входе в залив Сан-Франциско. Строительство этого моста закончилось пять лет назад. Длиной около 1 300 метров, он не имеет промежуточных опор и возвышается над водой без малого на 80 метров.

Ошвартовались у военного судостроительного завода на Мэри Айленд, в городе Валего, недалеко от Сан-Франциско. Лодку встретили офицеры — представители командования флота США и адмирала Фриеделло — командира соединения подводных лодок. Всех их интересовала судьба «Л-16».

На борт поднялся генеральный консул СССР в Сан-Франциско Яков Миронович Ломакин. Комаров подробно доложил ему о несчастье и просил донести об этом в Москву.

Ломакин немедленно поставил в известность о случившемся советского посла в Вашингтоне товарища Литвинова, а Максим Максимович — Москву. Через несколько часов скорбная весть достигла Родины. О месте и обстоятельствах гибели «ленинца» было информировано и американское командование...

Простые люди Америки устроили экипажу «Л-15» восторженную встречу. Подводников наперебой приглашали в гости на квартиры, в клубы на вечера. За девять суток стоянки на лодке побывали многие сотни рабочих, инженеров, служащих. При этом почти каждый посетитель хоть чем-нибудь выражал свое восхищение Страной Советов, моряков чествовали как посланцев этой страны, героически борющейся с фашизмом.

Душевно встретили команду и в военном гарнизоне. На официальных приемах и в частных разговорах американские офицеры не раз задавали один и тот же вопрос:

— Чья лодка потопила «Л-16»?

Советские подводники и сами ломали над этим голову. «Откуда же нам знать, — обычно отвечали они, — по перископам не определить. Надеемся, что не американская!»

На официальный запрос советского правительства военно-морское министерство США сообщило, что к моменту выхода подводных лодок из Датч-Харбора в районе острова Кодиак и у западного побережья Канады отмечались японские подводные лодки, действующие на коммуникациях Калифорния — Аляска — Алеутские острова. В районе торпедирования «Л-16» 4 и 5 октября были потоплены два американских транспорта. А 9 октября там же разведкой была обнаружена одна японская лодка.

По сведениям того же министерства, токийская широковещательная радиостанция 27 декабря 1942 года на японском, а на следующий день на английском языках передала два сообщения.

В первом говорилось: «Наша подводная лодка, оперирующая у западного побережья США, добилась исключительных успехов, уничтожив подводную лодку противника. Потопив два транспорта по десять тысяч тонн, подводная лодка на рассвете 12 октября обнаружила две большие подводные лодки противника, следовавшие, по-видимому, в Сан-Франциско. С дистанции нескольких метров наша подводная лодка выпустила одну торпеду, вслед за тем был услышан взрыв, а через перископ можно было видеть, как одна подводная лодка противника тонула, а другая уходила от нас».

Во второй передаче указывалось: «Мы получили сообщения о наличии подводных лодок противника. Немедленно погрузились и вскоре обнаружили две большие подводные лодки. Наш командир с небольшой дистанции выпустил торпеду, и через перископ было видно, как одна из подводных лодок после сильного взрыва затонула, а другая, немедленно отвернув, открыла безуспешный артиллерийский огонь».

После окончания второй мировой войны в Японии вышла книга «Потопленные» капитана 3 ранга Матецура Хасимото, одного из немногих оставшихся в живых командиров подводных лодок, принимавших непосредственное участие в боевых действиях на море. Автор повествует о деятельности японского подводного флота в кампаниях 1941 -1945 годов.

Хасимото, между прочим, описывает, как в ответ на воздушную бомбардировку Токио в 1942 году к американскому континенту были посланы японские подводные лодки, имевшие на вооружении самолеты. Им было приказано поджечь лесные массивы штата Орегон, используя авиационные бомбы сильного зажигательного действия.

Выполняя эту задачу, подводная лодка «И-25» под командованием капитана 3 ранга Тагами направилась из Иокосука к мысу Бланко на западном побережье Америки. В течение сентября лодочный пилот мичман Фудзита дважды поднимал в воздух свой самолет и сбросил на лес четыре зажигательные бомбы. Возникли сильные пожары, приведшие к большим материальным потерям и человеческим жертвам.

В начале октября штормовая погода исключила всякую возможность взлета и посадки самолета на воду. Полеты были прекращены, и лодка вышла на морские коммуникации противника у северной части побережья. Атаковав несколько встречных американских судов и потопив два танкера, «И-25» сама подверглась атаке противолодочного самолета, повредившего ей антенну и выведшего из строя радиосвязь.

Но лодка осталась в районе выполнять боевую задачу. «К северу от Сиэтла, — говорится в книге, — она обнаружила две американские подводные лодки, следовавшие курсом на юго-восток. У «И-25» оставалась всего лишь одна торпеда. Сблизившись на дистанцию 450 метров, командир лодки выстрелил по цели. Торпеда попала в одну из американских лодок. Последовал сильный взрыв, и американская лодка затонула».

Может быть, потопили японцы не американскую, а советскую лодку? Правда, в книге ничего не говорится о кормовых флагах, поднятых на флагштоках «ленинцев». Их никак не мог не заметить Тагами, сблизившийся для залпа почти вплотную. Ничего не упоминается также и об артиллерийском огне, открытом «Л-15» по атаковавшей лодке.

Заслуживает внимания заявление токийского радио: «Мы получили сообщение о наличии подводных лодок противника...» Действительно, организация встреч, проводов, стоянок в портах и отработка документации в штабах американским командованием отнюдь не способствовала сохранению в тайне перехода наших подводных лодок.

Вызывает недоумение и то, что командиры «ленинцев» не были информированы об обнаружении японских подводных лодок 4 и 5 октября в районе, через который им предстояло пройти. И совсем непонятно, почему их не поставили в известность о лодке, вышедшей 9 октября непосредственно на курс следования советских кораблей. Ведь надо полагать, американский офицер связи лейтенант Михайлов был послан на «Л-16» специально для этой цели.

Одно коротенькое предупреждение о необходимости обойти опасный район могло бы предотвратить катастрофу, но такого предупреждения не последовало.

Казалось, на этом и можно было бы поставить точку. Однако факты, относящиеся к потоплению «Л-16», наводят и на другие мысли: в японской версии не все совпадает с наблюдениями команды «Л-15». Например, датой уничтожения «американской подводной лодки» токийское радио считает 12, а не 11 октября (в «Потопленных» назван только месяц). Время атаки указано «с рассветом», тогда как фактически торпедирование произошло почти в полдень. «И-25» выпустила одну «торпеду, а с «Л-15» наблюдатели видели два торпедных следа и несколько взрывов.

Комаров обращает в своем отчете внимание на то, что командование военно-морской базы Сан-Франциско и многие офицеры проявляли повышенный интерес к обстоятельствам гибели нашей лодки. Некоторые из них недвусмысленно намекали на то, что потопить «Л-16» могла по ошибке и их лодка, так как силуэт советских «Л» очень похож на силуэт японских «И». И это соответствует действительности. В дальнейшем во время стоянки «Л-15» в Гуантанамо на острове Куба прикомандированный для связи американский офицер прямо сказал, что «Л-16» потоплена американской лодкой из-за путаницы с оповещением о переходе советских кораблей.

Это заявление американского офицера ближе всего к истине. Возможно, что халатность, преступная беспечность высокопоставленных чинов американского военно-морского флота привели к трагической гибели экипажа советской подводной лодки.

...В Тихом океане на глубине около пяти километров в точке с координатами 45°41' северной широты и 138° 56' западной долготы на потопленном корабле покоятся вечным сном молодые советские патриоты. В трудное для Родины время они шли ее защищать.

Помните о них!

Мы, тихоокеанцы, ни на минуту не забывали погибших на боевом посту товарищей. Особенно часто вспоминали в беспримерном переходе из Владивостока в Полярное, а также в схватках с врагами на коммуникациях у берегов противника. Экипаж «Л-16» как бы незримо оставался с нами в строю. Он жил в сердцах друзей и сражался вместе с нами.

О погибших не только скорбили. Теперь не было необходимости убеждать сигнальщиков внимательно наблюдать за морем и воздухом, а мотористов исправно нести вахту у дизелей. Люди и без того понимали, как много зависит от них.

Трагедия в океане многому научила наших подводников...

Все пять лодок, преодолев в пути штормы и преграды, собрались в Полярный. Прибыли они сюда разными маршрутами и в разные сроки, но с единым стремлением — скорее в бой. Командование пошло навстречу настойчивым пожеланиям подводников и с первых дней пребывания на Северном флоте включило их в активную боевую деятельность. Уходя к вражеским берегам, бывшие тихоокеанцы в память друзей писали на некоторых из погруженных в аппараты и приготовленных к выстрелу торпедах: «За «Л-16»!», «За экипаж Гусарова!» Именно такие надписи были на торпедах подводной лодки «Л-15» в боевом походе, когда она одержала свою первую победу. Было это 15 августа 1943 года. «Ленинец» форсировал под водою минное заграждение противника и поставил на его прибрежных коммуникациях несколько минных банок. Минеры под командованием старшего лейтенанта Жуйко отлично справились с заданием. Они были уверены, что фашистам обязательно придется оплакивать своих будущих утопленников.

Освободившись от мин, лодка начала поиск неприятельских кораблей. Через трое суток он увенчался успехом. Рано утром в одном из фьордов вахтенный офицер обнаружил три тральщика. Началась торпедная атака, закончившаяся командой «Пли!».

Мичман Голентовский, выполнив команду, замер в ожидании. Попадут ли приготовленные им торпеды? Все ли правильно сделали его подчиненные?

Облегченную, стремившуюся всплыть лодку боцман Демичев и старшина группы трюмных мичман Павлов сумели удержать под водой. А через две минуты в отсеках услышали взрывы. В перископ командир увидел, как над местом, где стояли корабли, взметнулись столбы пламени и дыма. На поверхности плавали деревянные обломки.

Моряки поздравляли друг друга с успехом...

При форсировании минного поля, уходя от берега на глубине 75 метров, подорвались на немецкой антенной мине. Но повреждения были незначительные, и хорошего настроения это личному составу не испортило.

Через несколько дней на береговой базе в честь победителей был дан торжественный обед с традиционными поросятами. Присутствовали на обеде командующий флотом адмирал А. Г. Головко, командование бригады, друзья с соседних лодок. Гостем был и известный советский поэт-песенник Сергей Алымов. На вечере он сочинил экспромт, посвятив его «Василию Исаевичу Комарову и его дружине», и прочел:

Вас, ленинцы, атакой грозной снова
Умноживших число своих побед,
Приветствует и поздравляет слева{2}
Ваш верный друг, знакомый вам поэт.

Под аплодисменты подводников свое стихотворение гость закончил словами:

Так пусть же вновь летят на воздух фрицы
От ваших сокрушительных торпед!
И вам желаю в базу возвратиться,
Намного увеличив счет побед!

За умелые боевые действия и мужество, проявленное в этом походе, большая группа подводников из экипажа «ленинца» была награждена орденами и Медалями. И впредь лодка воевала хорошо. До конца войны ею были потоплены вражеский минный заградитель и четыре тральщика. Кроме того, два эскадренных миноносца и три сторожевых корабля получили тяжелые повреждения. На путях конвоев противника проведены четыре минные постановки.

Но успешно действовала не только «Л-15». Моряки лодок, прибывших с Тихого океана, быстро освоились с новым театром, вошли в дружную семью североморцев и от похода к походу множили число побед. За достигнутые успехи в борьбе с фашистскими захватчиками одна из лодок удостоилась ордена Красного Знамени, вторая стала краснознаменно-гвардейской.

К концу войны бывшие тихоокеанцы довели свой счет до пятидесяти потопленных и поврежденных кораблей и транспортов противника с военными грузами и пополнениями фронту. Среди «подводного пароходства», покоящегося на дне Баренцева моря, несколько единиц отправлены туда в память Гусарова и его товарищей.

О злодейском потоплении «Л-16» со всем ее славным экипажем помнят и молодые тихоокеанцы. Военные моряки по собственной инициативе своими силами сооружают погибшим подводникам памятник. Его установят в том месте, откуда их друзья ушли защищать родную землю.

И. Григорьев.
Двое с одной лодки

Краснознаменная «Щ-404» воевала с немецко-фашистскими захватчиками от первого до последнего дня Великой Отечественной войны. Тысячи миль прошла она с боями в водах штормового Баренцева моря. Нередко на пути к вражеским берегам приходилось ей форсировать минные заграждения, а после атаки подвергаться ожесточенной бомбежке противолодочных сил.

Несколько отлично выполненных специальных заданий командования и девять потопленных кораблей противника. Эти боевые успехи закалили волю подводников, отточили их мастерство, заслужили им аву экипажа отважных и умелых воинов.

Команда «щуки», ставшая подлинной грозой для гитлеровцев, воспитала в своем коллективе мужественных, беспредельно преданных Родине моряков.

И это произошло не случайно. Кораблем-ветераном в свое время командовал прославившийся на войне Герой Советского Союза Иван Александрович Колышкин. Двенадцать боевых походов провел на нем командир с железной выдержкой и завидным хладнокровием — капитан 3 ранга Владимир Алексеевич Иванов. Командование он сдал энергичному, смелому и, несмотря на молодость, знающему офицеру капитан-лейтенанту Макаренкову.

Умению воевать и отношению к порученному делу подчиненные учились у своих начальников. Десятки людей этой лодки показали образцы выполнения воинского долга. Расскажем только о двоих из них.

Ранним утром 21 сентября 1943 года тишину над Екатерининской гаванью вспугнули два раскатистых артиллерийских выстрела. Салютовала о победе возвратившаяся из своего тринадцатого боевого похода подводная лодка «Щ-404».

Разбуженные пальбой жители Полярного знали — у Гитлера двумя кораблями стало меньше.

К швартующейся к пирсу «щуке» вместе с командованием бригады спешили находившиеся в базе подводники. Прибыл сюда и командующий Северным флотом адмирал Головко.

Едва закрепили швартовы и подали сходню, по ней на берег сошел командир Григорий Филиппович Макаренков и доложил адмиралу о выполнении боевого приказа. Он рапортовал о примерном исполнении долга всем экипажем и особенно мужественном и самоотверженном поступке торпедиста Камышева.

Командующий внимательно выслушал капитан-лейтенанта, расспросил о подробностях боя, приказал вызвать старшего краснофлотца Сергея Камышева, горячо поблагодарил его и здесь же, на пирсе, от имени Президиума Верховного Совета Союза ССР вручил ему орден Красного Знамени.

На следующий день весь флот узнал о подвиге рядового подводника.

Произошло это так. Днем 14 сентября подводная лодка находилась у берегов противника в районе мыса Кибергнес. Гидроакустик старшина 2 статьи Кисленко доложил о шуме винтов конвоя. А вскоре в перископ был обнаружен большой товаро-пассажирский пароход, следовавший в охранении эскадренного миноносца, двух тральщиков и трех сторожевых катеров.

Торпедная атака закончилась потоплением транспорта. Но по команде «Пли!» из четырех торпед носового залпа по цели выстрелили только три. Торпеда в аппарате № 2 хотя и отработала, но из трубы не вышла.

Первый отсек наполнился запахами горящего керосина и жженой резины. Продолжалось это очень недолго. Запас сжатого воздуха в торпеде кончился, и резкий, неприятный вой ее винтов прекратился. Правда, его тут же заменили взрывы сбрасываемых противником глубинных бомб.

Торпедисты попытались закрыть переднюю крышку торпедного аппарата, но она не поддалась их усилиям. Значит, торпеда сдвинулась с места, инерционные ударники пришли в опасное положение, и сотни килограммов тротила могли взорваться от любого точка.

Бомбежка продолжалась. Гидравлические удары взрывов грозили сдвинуть торпеду назад, ударить о заднюю крышку аппарата и вызвать катастрофу. Чтобы уменьшить риск, командир отдал приказание рулевым удерживать заданную глубину, имея небольшой дифферент лодки на нос.

С такой задачей на подводном корабле могли справиться только два человека — мичман Юдин и старший краснофлотец Гандюхин. Одиннадцать часов, показавшихся им вечностью, сменяя друг друга, управляли они горизонтальными рулями вручную, уводя лодку из-под ударов противника.

Самые неприятные переживания у экипажа были связаны с прохождением через два вражеских минных поля: каждое мгновение мог последовать взрыв антенной мины, и тогда неминуемо сдетонировала бы собственная торпеда. Но крепкие и надежные руки горизонтальщиков, так же как и руки старшины 2 статьи Суворова, стоявшего на вертикальном руле, не дрогнули, и лодка прошла опасный район будто «по ленточке», не коснувшись ни одного минрепа и ни одной антенны.

Когда минные заграждения и разрывы глубинных бомб остались за кормой, подводники вздохнули с облегчением. А командир собрал специалистов и стал с ними советоваться: что же делать с торпедой?

Все сошлись на том, что она находится во взрывоопасном состоянии. С нею дальше нельзя плавать ни под водой, ни в надводном положении. Малейший толчок грозит кораблю гибелью. Отпадает и всякая возможность произвести ею повторный выстрел. Во-первых, потому, что она не вышла из аппарата при первой стрельбе, — значит, что-то ее не пускает, — а во-вторых, пуск сжатого воздуха в торпедный аппарат — это сильный толчок и, следовательно, неминуемый взрыв...

— Все, чего нельзя, мы перебрали, теперь давайте думать, что же нужно и что можно сделать в нашем положении. — Разрешите! — обратился к командиру Камышев, стройный плотный краснофлотец с приятным, открытым смуглым лицом. — Сейчас нам трудно предложить что-либо толковое, — сказал он. — Никто точно не знает, на какое расстояние сдвинулась торпеда и есть ли возможность подобраться к взрывателям. Прошу разрешить мне после всплытия спуститься за борт и обследовать торпедный аппарат. В зависимости от результатов и думать легче станет!

Не согласиться с доводами торпедиста было нельзя.

С наступлением темноты лодка попыталась всплыть. Но противник еще не оставил ее в покое. Поблизости находились противолодочные катера, пришлось срочно уходить под воду. Следующие всплытия закончились тем же. Так продолжалось всю ночь. Лишь к рассвету корабли противолодочной обороны очистили район, и «щука» получила возможность плавать над водою.

Сергей Камышев с помощью банника от пушки обследовал положение торпеды. Оказалось, что она на две трети вышла из аппарата. Все боевое зарядное отделение находилось за передней крышкой, и инерционным ударникам хоть и с трудом, но можно было подступиться.

— Разрешите, товарищ командир, разоружить торпеду!

Капитан-лейтенант Макаренков отчетливо представил себе, как трудно и опасно разоружать торпеду при волнении моря в ледяной воде. Но другого выхода из создавшегося положения он не находил.

Григорий Филиппович внимательно посмотрел на подчиненного. Краснофлотец стоял совершенно спокойно, ожидая его решения.

«Сказать ему, чтобы действовал осторожно, что его умению и выдержке вверяется судьба корабля со всем экипажем, пожалуй, лишнее: он об этом знает не хуже меня. Скажу о другом», — подумал командир.

— Товарищ Камышев! Лучше вас торпеду разоружить никто не сможет. В это я твердо верю. Но уже почти светло. Каждую минуту могут появиться самолеты или корабли противника. Успеем ли вас поднять?

— Я думал об этом, товарищ командир. В случае чего кораблем и командой не рискуйте. Погружайтесь без меня!

Сказано это было так просто, без рисовки и с такой силой убеждения, что Макаренкову захотелось, как родного брата, обнять и расцеловать мужественного матроса. Но было не до сантиментов.

— Хорошо. Работайте спокойно. Вашей самоотверженностью я злоупотреблять не стану. Она понадобится лишь на самый крайний случай. А сейчас не станем терять понапрасну времени. Приступайте!

— Есть!

Торпедист был одет в легководолазный костюм. С помощью командира отделения рулевых Суворова и трюмного Инюткина он быстро спустился с палубы за борт и приступил к опасному делу.

Студеная вода кипятком обожгла ладони, просачивалась сквозь нарукавники в костюм и вызывала дрожь во всем теле.

«Спокойно, Сергей, спокойно! — мысленно подбадривал себя Камышев. — Дрожать и волноваться ты не имеешь никакого права! Минер ошибается только один раз, и эта ошибка бывает последней в его жизни. К тому же я отвечаю не только за свою собственную жизнь, но и за жизнь товарищей, за весь корабль, и все они мне верят!»

Вскоре под рукой он ощутил скользкое, смазанное тавотом боевое зарядное отделение и отыскал спрятанные заподлицо с ним инерционные ударники. Больше торпедист ни о чем не думал. Все свое внимание, все умение он сосредоточил на том, чтобы вывернуть и достать детонаторы, не сделав ни единого неосторожного движения.

Работать мешала зыбь. Но Сергей улавливал закономерность ее ударов и извлекал стакан детонатора из гнезда только тогда, когда волна отходила от форштевня лодки.

Для всех, кто был на мостике и в отсеках, время тянулось нескончаемо долго. А Камышев его совсем не замечал. Для него сейчас не существовало ничего на свете, кроме двух ударников с запальными стаканами, которые нужно извлечь из зарядного отделения торпеды.

Наконец один из ударников вывернут и находится у него в руке. Однако бросить в море чувствительный к малейшему толчку прибор он не решился. Борт лодки рядом, и не ровен час — волна...

Теперь условия работы усложнились. Одна рука оказалась занятой. С большим трудом, ценою невероятного напряжения второй ударник был благополучно извлечен из своего гнезда. В удобный момент оба они вместе с капсюлями и детонаторами отправились в последнее путешествие на морское дно. Торпеда перестала быть опасной. Угроза смерти, сутки висевшая над экипажем, отступила.

Товарищи помогли торпедисту вылезть на палубу, а затем и взобраться на мостик.

Командир пожал его холодные, мокрые, перепачканные тавотом руки.

— Благодарю вас, товарищ Камышев! От нас всех и от имени Родины благодарю, — взволнованно сказал капитан-лейтенант.

— Служу Советскому Союзу!

Только теперь, когда перехватило горло и застучали зубы, Сергей почувствовал, как сильно он перемерз.

В отсеке его раздели, оттерли спиртом, напоили горячим чаем, уложили в койку и накрыли полушубком. По телу разлилась приятная теплота. Веки сразу отяжелели, а глаза помимо воли стали слипаться.

К койке подходили друзья. Его благодарили, поздравляли. Но он плохо понимал, за что и с чем, Сергей только улыбался. Все плыло в каком-то тумане. Страшно хотелось спать. Спать, спать — и ничего больше, все остальное потом...

Через пятнадцать минут Сергей спокойно и ровно задышал, уснув богатырским сном человека, добросовестно выполнившего свой долг. Пережитое в последние часы физическое и нервное перенапряжение потребовало длительного отдыха.

А в это время товарищи приступили к перезарядке аппаратов. На смазанных тавотом торпедах матросы писали грозные для врага лозунги: «За Родину!», «За Украину!», «За Белоруссию!», «За Ленинград!»

Несколько дней спустя лодка атаковала новый конвой. Еще один транспорт составил компанию потопленному накануне. Это была восьмая победа экипажа. В нее вложен и ратный труд отважного торпедиста...

Когда отгремели последние залпы Отечественной войны и был объявлен приказ о демобилизации, Сергей Тимофеевич Камышев не воспользовался правом уйти в долгосрочный отпуск. Слишком много нитей связали его с флотом, с родным кораблем. И он, как и многие его товарищи по оружию, остался на сверхсрочную службу готовить и воспитывать новую смену подводников-североморцев.

В кубриках и казармах личного состава дважды орденоносной бригады подводных лодок в марте 1944 года зачитывался приказ командующего Северным флотом.

Замершие по команде «смирно» моряки внимательно слушали бравшие их за душу слова:

«Зачислить старшего краснофлотца Гандюхина Ивана Егоровича навечно в списки краснознаменной подводной лодки «Щ-404»... Впредь на вечерних поверках командиру отделения отвечать: «Геройски погиб за Родину в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками...»

То, что говорилось в приказе, было высшей данью уважения воину, признанием его заслуг перед Отчизной и оказание чести кораблю, на котором он прослужил шесть лет.

Новость, успевшая облететь все подразделения, особенно оживленно обсуждалась краснознаменцами — боевыми товарищами героя. В их разговорах и настроении тесно переплетались радость с грустью. Радость и гордость за друга, воспитанного их коллективом, за добрую память о нем, которая долго будет жить в народе. Грусть о том, что самого Гандюхина, участника всех пятнадцати боевых походов лодки, нет и уже никогда не будет среди них.

С того самого дня, когда стало известно, что уже никогда не вернется на базу краснознаменная гвардейская подводная лодка, на которой Иван добровольно ушел к берегам противника, койку его по никем не установленному правилу каждое утро заправляли и раз в неделю меняли белье. Рулевого-сигнальщика товарищи продолжали считать членом своего экипажа.

Над тумбочкой Гандюхина в добротно сделанной деревянной рамке висел его увеличенный портрет. Сфотографирован он до пояса, одетый по форме три, без головного убора, с орденами Красного Знамени, Красной Звезды и значком «Отличный подводник» на груди. Немного ниже на стене любовно оформлена надпись, взятая из приказов Верховного Главнокомандующего: «Вечная слава героям, павшим в боях свободу и независимость нашей Родины!» Кубрик особенно тщательно убран, койки выравнены по шнуру, аккуратно заправлены. Шинели на общей вешалке вычищены, пуговицы на них надраены и горят «как чертов глаз». Только наглухо затемненные окна и электрическое освещение придавали помещению некоторое сходство с корабельным отсеком.

Сюда собиралось много гостей — краснофлотцев и старшин с соседних лодок и береговой базы. Получился импровизированный, никем заранее не подготовленный вечер воспоминаний о погибшем, но навечно оставшемся в строю подводнике.

О нем рассказывают его сослуживцы: мичман Юдин, старшины 1 статьи Белов, Суворов, Инюткин, старший краснофлотец Шваков и другие. Перед собравшимися, даже теми, кто никогда не встречался с героем-рулевым, вставал образ прекрасного товарища, отважного моряка, скромного советского патриота.

Гости по рассказам бывших товарищей представляли себе Гандюхина то на сигнальном мостике, зорко всматривающимся в горизонт, то спускающимся на раскачивающуюся, уходящую в волну палубу, чтобы исправить повреждения, то стоящим на посту управления горизонтальными рулями. А командир отделения комендоров рассказал, что он, кроме всего прочего, был отличным наводчиком и входил в состав орудийного расчета.

Моряки никогда не забудут, как в первые дни войны Иван вместе со своими товарищами стойко и умело отражал налеты вражеской авиации.

Был день — на лодку напало шесть «юнкерсов». Артиллеристы открыли такой огонь, что орудие накалилось до кипения краски на стволе. Фашисты вынуждены были отвернуть и сбросить бомбы мимо цели. В другой раз налетело восемь пикирующих бомбардировщиков. Взрывной волной наводчика сбросило за борт, но он вскарабкался на палубу и, мокрый до нитки, продолжал наводить орудие до конца боя.

Невысокого роста, ладно скроенный, коренастый и сильный, сын архангельского колхозника, коренной помор-северянин Иван Гандюхин словно специально родился для моря, ставшего его родной стихией. Призванный на военную службу в 1938 году из деревни Уйма на реке Северная Двина, он с окончанием учебного отряда подводного плавания получил назначение на североморскую «Щ-404».

Первый же год службы на подводной лодке явился для молодого матроса годом серьезных испытаний и проверкой его морских качеств. Дело в том, что началась война с белофиннами. Трижды пришлось выходить в боевой дозор и нести вахту на мостике в пору трескучих зимних холодов и лютой непогоды.

Трудный экзамен был им выдержан с честью. Он показал себя внимательными наблюдателем, прекрасным сигнальщиком и неутомимым тружеником. Походы закалили и подготовили его к еще более тяжелым испытаниям, которые пришлось выдержать ему вместе с экипажем в годы Великой Отечественной войны.

Исключительно старательный, добросовестный и любознательный первогодок очень полюбил свою военную специальность. Особенно хотелось ему научиться управлять горизонтальными рулями. Он не жалел времени на учебу и мог часами, сменившись с вахты, любоваться, как уверенно, точно по заданной глубине ведет лодку боцман Василий Юдин.

Мичман помог своему подчиненному в короткий срок стать первоклассным горизонтальщиком. Иван скоро приобрел чувство глубины и дифферента, без чего невозможно виртуозно управлять по глубине подводным кораблем.

Начавшаяся война против фашистских захватчиков застала молодого североморца уже вполне сложившимся и зрелым воином. Отменно дисциплинированный, трудолюбивый, он слыл на лодке опытным сигнальщиком, отличным рулевым и прекрасным товарищем, на которого во всем можно положиться.

По складу своего характера Гандюхин был скромным, застенчивым, молчаливым, а потому казался медлительным и даже немного флегматичным человеком. Но это на берегу, в базе, в спокойной обстановке. В море в боевом походе, особенно когда кораблю грозила какая-нибудь опасность, он словно преображался. Собранный, решительный, расчетливый и хладнокровный краснофлотец готов был грудью защищать товарищей и родной корабль. И не было такого самого трудного, самого опасного и рискованного дела, на которое рулевой не вызвался бы добровольно и которое бы он не довел до конца.

Принимаясь за дело, Иван не знал ни усталости, ни страха. Белов рассказал, как в боевом походе первой военной зимы подводная лодка попала в сильный шторм и начала обмерзать, покрываясь толстым слоем льда. Кормовая надстройка обледенела, и привод вертикального руля, находившийся в ней, вышел из строя. Корабль стал неуправляемым. Нужно было найти и исправить повреждения. Но как это сделать? Ртуть в термометре показывала ниже двадцати градусов мороза. Брызги на лету превращались в ледышки и подобно пулям посыпали мостик. Командир не решался посылать людей в надстройку, потому что палуба то и дело заливалась волнами.

Тогда к Владимиру Алексеевичу Иванову обратился Гандюхин:

— Товарищ капитан 3 ранга, разрешите мне попробовать устранить неисправность!

Командир, посоветовавшись с мичманом Юдиным, дал разрешение смельчаку приступить к делу только вместе с такими же, как и он, отважными добровольцами старшинами 2 статьи Суворовым и Инюткиным. Девять часов продолжался поединок людей с грозными силами природы. Буквально десятки тонн льда пришлось выколоть и выбросить из надстройки, прежде чем найти и скрепить разъединившийся шарнир, но люди победили. Руль снова действовал!

Казалось, такая дьявольская работа выше всяких человеческих сил. А Гандюхин даже отдыхать отказался, потому что подошло время заступать его смене. Переодевшись, он встал на сигнальную вахту...

Иван был первоклассным сигнальщиком. Сколько раз его зоркие глаза спасали лодку от плавающих мин, противолодочных кораблей, торпед, самолетов!

Однажды из-за низко нависших облаков совершенно неожиданно вынырнули два фашистских торпедоносца. Судьбу экипажа решали считанные секунды. И сигнальщик не потратил ни одной из них напрасно. По его докладу: «Самолеты!» — лодка успела погрузиться, и винты сброшенных в воду торпед пропели над ее рубкой...

У всех остался в памяти один из штормовых походов. Буря свирепствовала много суток подряд, не ослабевая ни на минуту. Море кипело, набрасываясь на лодку со всех румбов. В Центральный пост через рубочный люк непрерывным каскадом поступала вода. Помпа едва справлялась с ее откачкой. В этот момент самопроизвольно стравился якорь. При каждом ударе волны он бился о балер носового горизонтального руля, грозя вывести его из строя или оборваться.

И снова Гандюхин, на этот раз со своим другом рулевым Фоменко взялись за трудную работу. Обвязавшись бросательными концами, они направились в носовую надстройку, цепляясь за леера и стойки, чтобы не быть смытыми за борт, когда палуба погружалась в воду. С нечеловеческими усилиями им удалось выбрать и закрепить якорь, предотвращая его потерю. Усталые, мокрые, со ссадинами на руках рулевые возвратились на мостик. Приказ командира был выполнен!

Однако воинское мастерство Гандюхина наиболее ярко проявилось в умении отлично управлять горизонтальными рулями. В этой части он не имел себе равных на корабле. За все пятнадцать боевых походов не было ни одного случая, чтобы по его вине лодка провалилась или потеряла глубину во время торпедного залпа или при срочном погружении.

Краснознаменцы с большой признательностью рассказывали своим гостям, как тонкое знание дела рулевым и его учителем мичманом Юдиным пригодилось в апрельском походе 1943 года.

...Гидроакустик Кисленко услышал далекие шумы конвоя и доложил об этом в центральный пост. В перископ еще долго ничего не удавалось обнаружить, так как над морем проходил сильный снежный заряд. А когда видимость улучшилась, командир увидел транспорт в охранении трех эскадренных миноносцев и тральщика.

Начавшаяся торпедная атака сорвалась потому, что из снежной пелены перед самым носом подводной лодки проскочили еще два корабля охранения, не замеченные раньше. Пришлось нырять, чтобы избежать таранного удара. Перископ был обнаружен противником, и началась жестокая многочасовая бомбежка.

Около полусуток рвались глубинные бомбы. Личный состав насчитал более двухсот взрывов. Одна из серий точно накрыла лодку. Погас свет. Через ослабленные заклепки внутрь прочного корпуса стала сочиться вода.

Мичман Нифантов и старшина 2 статьи Федотов организовали в отсеках борьбу за живучесть. Но случилась еще большая беда. Очередные разрывы бомб пришлись у центра и в кормовой части лодки. Разбило многие приборы, в их числе глубиномеры и дифферентометр. Почти полностью вышли из строя горизонтальные рули. Угол перекладки резко уменьшился.

Лодка провалилась. Старшина 1 статьи Губочкин непрерывно докладывал глубину в центральный пост по единственному глубиномеру, сохранившемуся в носовом отсеке. Когда прибор показал предел погружения, старшина 1 статьи Инюткин по приказанию командира облегчил корабль дачей пузыря в цистерну.

Горизонталыцики, манипулируя минимальными углами перекладки рулей, умудрялись удерживать лодку от всплытия. Удержали они ее и тогда, когда от рядом разорвавшейся бомбы оборвало трос подъема перископа. К вечеру преследователи отстали.

Всю ночь штурманский электрик Белов, рулевой Гандюхин и трюмный Инюткин провозились с тросом, пока не ввели командирский перископ в строй.

Несколько дней спустя вахтенный офицер капитан-лейтенант Щекин обнаружил два производивших траление тральщика. Командир вышел в атаку и один из них потопил. Командир дивизиона Владимир Алексеевич Иванов поздравил капитан-лейтенанта Макаренкова с первым боевым успехом, а команду с мужественным поведением в бою.

Вспомнили «щукари» добрым словом Гандюхина и за умелое управление лодкой при форсировании минного заграждения с застрявшей в аппарате торпедой. А главное, чем гордились они в своем друге, это самоотверженность и любовь к Родине. Его не нужно было посылать на опасные и трудные дела, Он сам их находил. В поход на гвардейской лодке, из которого не вернулся, он тоже ушел не по приказанию, а добровольно, по зову сердца...

Так воевал Иван Егорович Гандюхин, верный сын своего народа. О нем, наверное, еще долго рассказывали бы его товарищи, если бы дневальный с разрешения дежурного не подал команду:

— Построиться на вечернюю поверку!

Когда была названа фамилия героя, в торжественной тишине прозвучал взволнованный голос старшины 1 статьи Суворова:

— Старший краснофлотец Гандюхин Иван Егорович геройски погиб за Родину в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками!

Дежурный по команде, закончив поверку, подошел к находившемуся в кубрике Сергею Александровичу Голеву, недавно вступившему в командование кораблем, и доложил:

— Товарищ капитан 3 ранга, поверка произведена, «нетчиков» на корабле нет!

И стоящие в строю подводники верили, что «нетчиков» действительно нет. Их товарищ Иван Гандюхин был с ними. И когда понадобится, он так же, как и они, пойдет в атаку на врага.

...Прошло несколько лет — и Совет депутатов трудящихся города Полярного принял решение назвать одну из центральных улиц именем рулевого-сигнальщика Гандюхина.

Его имя, так же как имена — рядового, Александра Матросова, капитана Николая Гастелло, молодогвардейцев и тысяч других, никогда не забудется.

Наш народ свято бережет имена героев, павших в бою с врагами, и окружает вечно живою любовью их бессмертные имена.

Слава героев не умирает.

И. Жигалов.
Мастера своего дела

Вскоре после всплытия подводной лодки Николай Лукич Назарченко сменился с вахты. Мичман поднялся на мостик подышать свежим воздухом, затянуться дымком папиросы. И до чего же хорошее море! Кончался день, теплый, безветренный. Вокруг до самого горизонта блестела вода. Далеко-далеко еле заметно виднелся дымок проходившего парохода, да в недоступной для взора небесной выси гудел реактивный самолет. Неистово кричали чайки, неизменные спутники мореплавателей. Они садились близ самого борта корабля, ожидая, что, быть может, добрый кок выплеснет в море остатки недоеденной пищи.

Ходят чайки по песку,
Моряку сулят тоску,
И пока не сядут в воду,
Штормовую жди погоду, —

вспомнил Назарченко старые стихи и глянул на сигнальщика старшего матроса Владимира Гульцева. Тот стоял и внимательно следил за морем. «Вряд ли знает Гульцев, что чайки — враги подводников, — подумал мичман. — Сколько неприятностей доставляли они во время войны!»

Однажды подводная лодка, на которой служил Назарченко, едва не погибла из-за этих птиц. Вот так же, как сейчас, шла она, «конвоируемая» сотнями чаёк. Вдруг на горизонте показались вражеские катера. Они мчались с огромной скоростью. Командир приказал срочно погружаться. А чайки как ни в чем не бывало продолжали следовать за кораблем по курсу. По ним и определили фашистские «катерники» место лодки. И пошла свистопляска... Долго грохотали глубинные бомбы. Казалось, от них невозможно было спастись. Наконец гитлеровцы прекратили преследование. Подводники с облегчением вздохнули. Командир поднял перископ и снова увидел чаек, а через некоторое время появились и фашисты. И так «продолжалось в течение целого дня.

«Надо будет об этом случае рассказать матросам», — решил Назарченко.

Гульцев только что доложил командиру о появившемся справа самолете. «Молодец! — подумал мичман. — В годы Отечественной войны был он мальчишкой, о боевых делах моряков слышал только от взрослых да, быть может, читал в «Пионерской правде». А сейчас вон какой проворный сигнальщик!»

Хорошо стоит на горизонтальных рулях одногодок Гульцева, старший матрос Евгений Лежнин. Он уже яолне заменяет Назарченко. Когда Лежнин на вахте, командир спокоен. Способная молодежь приходит на флот.

Вдруг Назарченко помрачнел, его доброе, приветливое лицо стало сердитым.

— Старший матрос Гульцев, что видите в море? — строго спросил мичман сигнальщика.

— Бревно, товарищ мичман.

— Почему не докладываете?

— Ведь и так видно, что бревно.

— Доложите вахтенному офицеру.

На волне перекатывалось обыкновенное бревно, почерневшее от долгого плавания. «Сколько раз говорилось о том, что сигнальщик должен быть внимательным, бдительным! Сегодня же еще раз побеседую об этом с молодыми матросами», — решает Назарченко.

Немало поучительных историй мог бы вспомнить бывалый моряк, прослуживший на флоте почти двадцать лет! Он мог бы рассказать, к примеру, о том, как однажды в годы войны из-за того, что не был вовремя убран перископ, едва не погибла лодка со всем экипажем: перископ был замечен вражескими катерами, и десятки бомб обрушились на подводников.

Глубина оказалась слишком незначительной, чтобы избежать разрушительных действий бомб. А они все грохотали. Погас свет, в носовой отсек стала поступать вода, вышли из строя важные приборы.

Долго лежала на дне моря поврежденная лодка. Только большое мастерство да выдержка помогли подводникам. Они отремонтировали корабль, ночью всплыли и дошли до базы, а через некоторое время потопили вражеский транспорт. На горизонтальных рулях тогда стоял старшина 1 статьи Назарченко. Хотя и была это уже не первая боевая атака, но Назарченко волновался. Да разве он один волновался?! Атака — самый напряженный момент для экипажа. Произведя сложные расчеты, командир вывел корабль на боевой курс. Раздалась команда: «Аппараты, товсь!» — означающая, что все должно быть готово для выстрела, а потом: «Пли!»

Облегченную от торпеды лодку подбросило вверх. Назарченко мастерски удержал ее под водой и, выполняя приказание, мгновенно переложил рули, заставив корабль идти на погружение.

Экипаж обычно не видит гибели вражеского транспорта. Даже сам командир после выстрела не всегда поднимает перископ, а уводит лодку на глубину. Так было и в тот раз. Но в том, что транспорт потоплен, никто не сомневался: во всех отсеках слышали отдаленный гул. Затем начали грохотать глубинные бомбы: фашистским кораблям все же удалось обнаружить подводную лодку. Командир маневрировал, меняя курс, стараясь оторваться от врага, выйти из зоны гидроакустического наблюдения. А бомбы все рвались. Кто-то из матросов подсчитывал взрывы: сто пятьдесят... сто семьдесят... двести...

Когда наступила тишина, командир спросил, все ли в порядке в отсеках, и, убедившись, что повреждений нет, объявил благодарность личному составу за отлично выполненную боевую задачу.

Незадолго перед этой атакой было партийное собрание — Николая Назарченко приняли кандидатом в члены партии. Рекомендовали его командир, старшина группы электриков и комсомольская организация. Радостно было на сердце у старшины: он оправдал доверие коммунистов! Командир, тепло пожав ему руку, сказал:

— Я доволен вами, товарищ Назарченко. Успеху атаки помогли и ваши умелые действия.

За этот поход Назарченко получил орден Отечественной войны 2 степени. Своей радостью он поделился с отцом, который воевал на Втором украинском фронте.

В ответном письме отец писал: «Прочитал я своим однополчанам твое письмо, Николай... Не скрою, горжусь я вами, дети мои, очень горжусь! Ты вот бьешь врага на Черном море. Твой старший брат Андрей защищает Ленинград, младший — Михаил — оберегает воздушные подступы к родной нашей столице Москве. Да и я не сижу без дела...» Вместе с ответом отец прислал фронтовую газету, в которой были напечатаны его портрет и статья, рассказывающая о ратных делах старого воина Луки Назарченко...

Подводная лодка, на которой служил Николай, продолжала сражаться с врагом. Она прошла по Черному морю сотни миль, потопила много кораблей противника. Во время торпедных атак и ответственных переходов неизменно на горизонтальных рулях стоял Назарченко.

Разве когда-нибудь сотрутся в памяти походы в занятый гитлеровцами Севастополь? Однажды подошли они к городу, а в бухту проникнуть долго не могли: на поверхности рыскали немецкие катера — охотники за подводными лодками. Пришлось отлеживаться на дне с выключенными моторами. Но вот катера удалились, а над притаившейся советской лодкой послышался шум гребных винтов. Гидроакустик определил: в Севастополь идет транспорт около десяти тысяч тонн водоизмещением. Под его днищем и проникла наша лодка в Севастополь... Весь день лежала она на дне бухты, а ночью всплыла, пустила на дно тот самый транспорт, под дном которого проникла в бухту, да еще одну баржу, как видно груженную боеприпасами, потому что уж очень сильным был взрыв.

Из бухты выбрались только под утро. На этот раз подводная лодка пристроилась за кормой немецкого миноносца и благополучно ушла в море...

Давно погасла папироса, а Назарченко все стоял на мостике, вспоминая былые походы.

— Мичман, о чем задумались? — спросил командир. — Шли бы отдыхать. Завтра у нас большой день.

— Сейчас пойду... Только с народом поговорю, — ответил Назарченко и стал спускаться в люк.

Ведь он не только старшина команды рулевых, он теперь секретарь партийной организации корабля. Завтра предстоят торпедные стрельбы. Выполнить задачи на «отлично» — это было единое желание коммунистов, высказанное на партийном собрании. Так решили и комсомольцы.

Спать не хотелось, и Назарченко пошел по отсекам. В центральном проверил работу своих подчиненных — действовали они хорошо.

Мичман прошел к торпедистам. Здесь «хозяйничал» его дружок — главный старшина Василий Потапов. Он — старшина команды торпедистов, отличный мастер своего дела. Под его руководством торпедисты добились улучшения работы механизмов, сумели увеличить межремонтные сроки. Ученики Потапова ныне служат на Балтийском и Черном морях, на севере и на Тихом океане. Совсем недавно его воспитанника Ахмета Хусаинова назначили старшиной команды торпедистов на одну из новых подводных лодок.

Потапов и старшина 2 статьи Владимир Подволоцкий работали у торпедного аппарата. Подволоцкий — секретарь комсомольской организации. Он классный специалист, но секретарь молодой, его избрали вместо ушедшего в запас старшины 1 статьи Бориса Бабаева. Командир корабля, его заместитель по политической части и Назарченко, да и коммунист Потапов помогают Подволоцкому, учат его работать с людьми. Комсомольский руководитель внимательно прислушивается к советам старших. Он оказался хорошим организатором молодежи. Подавляющее большинство комсомольцев корабля — классные специалисты.

— Значит, Николай Лукич, завтра экзамен держим? — сказал Василий Потапов, обращаясь к Назарченко.

— Да, главный, — ответил Назарченко. — Завтра мы обязаны показать свое мастерство. Командир надеется на нас.

— Торпедисты не подведут, — вмешался в разговор земляк Назарченко, украинец, молодой матрос Олизарович. — Как-то на комсомольском собрании Потапов сказал, что у Олизаровича хорошая морская хватка и что со временем из него выйдет отличный торпедист; учится он прилежно.

— И командир так думает о вас, — ответил секретарь партийной организации.

Назарченко расспросил Подволоцкого о каждом комсомольце. Тот ответил, что он вместе со Шпортко со всеми беседовал...

Мичман Иван Шпортко, о котором упомянул Подволоцкий, — заместитель секретаря партийной организации. Он старшина группы трюмных. Шпортко, словно услышав, что говорят о нем, вошел в торпедный отсек. Он посмотрел на Назарченко и сердито сказал:

— После вахты и партийному руководителю полагается отдыхать, а не ходить по кораблю.

Шпортко сообщил, что трюмные с нетерпением ждут предстоящие стрельбы...

Назарченко побывал во всех отсеках, поговорил с заместителем командира по политической части, но, прежде чем идти отдыхать, снова поднялся на мостик. Гульцев уже сменился с вахты.

— Как прошла вахта? — спросил у него Назарченко.

— Хорошо, товарищ мичман.

Над кораблем по-прежнему маячили чайки. Наблюдая за ними, Назарченко заметил:

— Вишь, подлые, раскричались.

— А почему вы их так называете? — спросил матрос и добавил: — Они наши друзья. Летают себе за кораблем.

— Историю одну припомнил, — ответил мичман. — Во время войны это было.

Рассказ Назарченко не произвел большого впечатления на матроса.

— А вот минеры, например, говорят, что чайки — их боевые помощники, — сказал Гульцев. — Увидят чайки в море плавающую мину, сядут на нее — вроде на отдых. А минеры тут как тут. Подойдут они к мине, закрепят взрывчатку — и взлетит в воздух рогатая смерть. Выходит, птица эта не подлая, а полезная.

— Для минеров полезная, а я говорю о нас, о подводниках... — сказал мичман и уже более строго закончил: — Вот что, товарищ Гульцев, пошли на отдых. Завтра горячий день...

Утром погода испортилась. Подул ветер. По морю побежали белые барашки — предвестники шторма.

Лодка шла в подводном положении. К горизонтальным рулям встал мичман Назарченко, к вертикальным — старший матрос Лежнин. Несколько раз меняли курс. Где-то поблизости должен быть «противник».

Вот командир прильнул к перископу и тут же объявил об атаке.

В отсеках стало очень тихо. Люди работали у механизмов четко, слаженно. Корабль шел на сближение с целью. Назарченко внимательно следил за показаниями приборов. Он знал, что сейчас последует, приказание «Аппараты, товсь», а следом и «Пли!».

После выстрела облегченный корабль устремится к поверхности, но мичман удержит его, обязательно удержит и уведет на любую глубину. «Противник» не обнаружит лодку.

А как торпеды? Попали они в цель? Через некоторое время экипаж узнал — корабль «противника» уничтожен...

Вскоре и еще одну радостную весть узнали подводники: министр обороны Союза ССР наградил личный состав подводной лодки Н. ценными подарками. Мичман Николай Назарченко получил именные часы. Это было его пятьдесят первое поощрение за время службы на флоте. Николай написал письмо отцу. Старый фронтовик, ныне бухгалтер колхоза имени XIX партсъезда на Днепропетровщине, ответил:

«Горжусь тобой, Николай... И колхозники шлют тебе и всем товарищам морякам горячий привет.

Смотрите не зазнавайтесь! Учитесь, дорогие наши защитники, много и настойчиво учитесь. Держите порох сухим...»

До призыва Коля Максименко не видел моря, но об отваге и мужестве моряков слышал многое. О них он с увлечением читал в газетах и книгах. Коля мечтал служить на грозном боевом корабле — на крейсере или подводной лодке — и обязательно комендором или торпедистом. Он даже мысленно видел себя стоящим у орудия в ожидании команды открыть огонь.

И вот Максименко оказался в Севастополе. Героический город поднимался из руин и пепла. Как зачарованный смотрел Николай на синюю гладь бухты, где стояли в тот день стройные крейсеры, миноносцы, подводные лодки. «Какие красавцы! — думал он. — Хорошо бы попасть вон на тот крейсер».

Но на корабль Максименко не попал. Вместе с группой призывников его отправили в другой город. Там он прошел курс молодого матроса, принял военную присягу и снова вернулся в Севастополь. «Теперь-то, конечно, пошлют на боевой корабль», — был уверен Николай.

Нет. Определенно не везло Николаю Максименко. Вместо боевого корабля он очутился на камбузе, где ему предстояло учиться на кока. Все мечты рушились. «Разве отличишься на кухне? Не героическая это специальность», — с грустью заключил Максименко.

Встретил его пожилой кок-инструктор. Усатый мичман показал ученику немудреное хозяйство. О кастрюлях, огромных противнях, сковородах, плитах он говорил нежно, будто об одушевленных предметах.

— Вот и будем учиться готовить вкусно, сытно, красиво, — сказал мичман в заключение.

— Будем, — повторил Максименко.

Мичман уловил в голосе ученика неудовольствие.

— Не вешайте головы, Максименко, — ласково сказал кок. — Наше поварское дело важное. Очень ответственный доверен нам пост. Вы, наверное, слыхали про адмирала Макарова? Корабли строил, высокими науками занимался, а в то же время инструкции писал, как нужно готовить вкусный флотский борщ. Понятно?

Максименко узнал, что его наставник оборонял Севастополь, под ураганным обстрелом доставлял защитникам города-героя обеды и сам не раз ходил в атаки, за что награжден орденами и медалями. Мичмана любили и матросы и офицеры, называли его «наш Петрович».

Он был отличным поваром и к приготовлению пищи относился с большой выдумкой.

Дельный, что и говорить,
Был старик тот самый,
Что придумал суп варить
На колесах прямо, —

продекламировал однажды Петрович и, подумав, продолжил:

— Вот так-то, товарищ Максименко. У нас с вами ответственный пост. Мы должны уметь готовить и наваристый флотский борщ, и жирный плов, и отбивные котлеты. Моряки пищу дюже обожают, особенно вкусную. Их здоровью не повредит и пирожное. Согласен? Так вот запомни: кок — это воин. Наш боевой пост — камбуз. Любить надо свое дело. Тогда и тебя уважать будут и ценить.

Петрович сумел воспитать из своего ученика отличного кулинара. После окончания учебы Максименко направили на работу в базовую столовую, где питались экипажи подводных лодок. О молодом коке скоро пошла добрая слава. И хотя продукты отпускались те же, что и раньше, и норма была прежней, качество пищи стало лучше, разнообразнее, вкуснее, питательнее. Николаю было приятно слышать, когда его хвалили моряки, и особенно Петрович. Старый кок хотя и редко, но захаживал к своему бывшему ученику.

Хорошо шли дела у Максименко на камбузе. Но особенно отличился он на походе. Кто-то сказал начальнику о том, что Максименко страстно хочет сходить в море...

Поход был тяжелый и длительный, но молодой кок великолепно справился со своими обязанностями. О нем написали во флотской газете и назначили инструктором. Теперь коки подводных лодок проходили у Максименко практику.

И если случалось, что кто-нибудь из них неуважительно отзывался о поварской специальности, Николай, подражая интонациям своего бывшего учителя Петровича, говорил:

— Любить надо свое дело. Пост у нас очень ответственный, боевой.

И все же Максименко не переставал мечтать о море и корабле. Когда он узнал, что подводная лодка офицера Рыбалко готовится в плавание, у Николая защемило сердце. «А что, если пойти и чистосердечно рассказать командиру? — размышлял он. — Только разве отпустят!»

Неожиданно на камбуз зашел сам Рыбалко. Кок даже просиял от радости.

— Не желали бы вы, товарищ Максименко, пойти с нами в море? — спросил офицер. Счастье само шло к Николаю.

— Еще как! Только об этом и мечтаю, — быстро отозвался он и, подумав, добавил: — Но одного желания мало. Не отпустят. Я ведь инструктор.

— Раз вы согласны, об остальном позабочусь я. Сегодня адмирал и приказ подпишет. Я с ним уже говорил, и он не возражает. Так что готовьтесь.

В этот день Максименко особенно старательно трудился около горячей плиты. Он уже видел себя в роли кока подводной лодки. «Противник», обнаружив их корабль, долгое время преследовал его, заставлял уходить на большую глубину. Экипаж устал. Не хватало воздуха. Кончалась электроэнергия в аккумуляторных батареях. А всплывать нельзя — наверху рыскают катера-охотники. Командир принял решение лечь на грунт, выключить моторы и ждать. Он заглянул на камбуз и сказал: «Люди сильно утомлены, у них пропал аппетит. Надо что-то приготовить. Подумайте, Максименко». — «Я уж придумал и сготовил. Полагаю, всем понравится. Прошу снять пробу». Николай подает командиру тарелку с супом и смотрит — нравится ли. Офицер хлебнул раз, другой. Съел все, попросил добавки, а потом сказал: «Молодец. Вкусно. Раздавайте обед!»

Так представлялся Максименко предстоящий поход.

Вечером Максименко вызвал адмирал и объявил свое решение.

Рано утром Николай быстро спустился по каменной лестнице к пирсу. Лодки, словно близнецы братья, прижались бортами друг к другу. Он отыскал свою. Прошел по трапам, поздоровался к вахтенным, с боцманом Николаем Лавренко.

— Бог кулинарии прибыл. Можно и с якоря сниматься, — пошутил боцман.

Экипаж тщательно готовил корабль к большому плаванию. Не сидел сложа руки и Максименко. Вместе с врачом отбирал на складе продукты. Сокрушался, что не может погрузить достаточного количества свежего мяса, капусты, картофеля, чтобы хватило на все время похода. Холодильник маловат.

— Ничего, и из консервов отличные и разнообразные блюда получаются. Было бы желание, — говорил врач.

Настал день, которого с таким нетерпением ждал Николай. По установившимся на флоте традициям, моряков, отбывающих в длительное плавание, пришли проводить товарищи. Экипаж лодки выстроился на палубе. Максименко смотрел на город, на бухту, где было тесно от больших и малых кораблей, и думал о походе.

Вот уже отданы швартовы... Подводная лодка в море. Ветер крепчает, нагоняет волну. Покачивает.

Николай Максименко спустился в отсек. «Очень уж маленькую площадь отвели конструктор и судостроители под камбуз, — рассуждал кок. — Но, конечно, не потому, что они недооценивали «цех питания». На подводном корабле учтен и рационально использован буквально каждый сантиметр площади.

Всюду многочисленные приборы, механизмы, агрегаты, маховики, штурвалы, кнопки, трубопроводы. В моем заведении самые что ни на есть простые механизмы: электрическая плита с конфорками, духовкой да вот кастрюли со сковородками».

Максименко «колдовал» в своем камбузе, где и повернуться трудно. Он готовил завтрак. В одной кастрюле уже закипело какао, в другой варились яички. Колбасу и сыр нарезал аккуратными ломтиками. Наложил в масленку масло. Потом занялся подготовкой обеда.

Подводная лодка далеко ушла от базы.

Кажется, на пятый день плавания Николай почувствовал, что палуба будто уходит из-под его ног. Солянка полилась и сердито зашипела на раскаленной плите. Запахло горелым жиром. Кок забеспокоился: «И так воздуха мало, а тут еще смраду, напущу». Дифферент усиливался. Пришлось снять с плиты кастрюли. Через некоторое время близ борта стали грохотать взрывы. На полках звенела посуда, упала сковородка. Уханье глубинных бомб продолжалось долго. «Как же могло случиться, что «противник» нас обнаружил? — недоумевал Николай. — Допустили какую-то ошибку».

На камбуз заглянул боцман. Он был чем-то расстроен.

— Нет ли чего-нибудь кисленького? — обратился он к Максименко.

Николай налил стакан морсу и, подавая, спросил:

— Что там? Чуть всю солянку на плиту не вылил.

— А ну ее, солянку! — махнул рукой Лавренко. — «Противнику» показали себя. Матрос Сафронов напортачил, подчиненный мой. Случись такое во время войны, плохо бы нам пришлось.

И, возвращая стакан, рассказал о случившемся. После долгого плавания в подводном положении вахтенный, лейтенант Гулин, решил всплыть под перископ и осмотреть горизонт. Стоявший у горизонтальных рулей Иван Сафронов на какой-то миг запоздал доложить, что корабль продолжает всплывать. Взглянув на глубиномер, Гуяин обнаружил: лодка проскочила заданную глубину. Он быстро приказал принять балласт в уравнительную цистерну. Но момент был упущен. Катера дозора «противника» успели обнаружить лодку. Началось преследование. В море полетели «глубинные бомбы». С трудом удалось оторваться от «противника»...

Плавание продолжалось в тяжелых условиях, в обстановке, предельно напоминающей боевую. Командир усложнял задачи. Вдруг гас свет. Лодка погружалась в темноту. Электрики включали аварийное освещение, быстро находили и устраняли повреждения. В результате попадания «глубинной бомбы противника» в прочном корпусе «образовалась» течь и забортная вода хлынула внутрь. Трюмные под руководством мичмана Алексея Ильина мастерски заделали «пробоину», устранили угрозу потопления корабля.

Кок делал все, чтобы хоть как-нибудь облегчить нелегкий труд подводников. Раздавая с любовью приготовленную пищу, он спрашивал товарищей, нравится ли им то или иное блюдо, посматривал, с аппетитом ли они едят. Сам он очень уставал, но стойко нес бессменную вахту. Он кормил экипаж вкусно и сытно, в приготовление пищи вкладывал весь свой талант и знания. В сложной обстановке длительного подводного плавания Николай варил не только наваристые борщи, солянки, готовил вкусные котлеты, пловы, но и угощал моряков бисквитами. Ему было радостно сделать людям приятное.

В один из дней, когда кончался обед, Николай вошел в кают-компанию и поставил на стол что-то покрытое белоснежной салфеткой. Поставил и скромно встал в сторону. Хотелось посмотреть, какое впечатление это произведет.

Командир снял салфетку.

— О! Вот это да! — воскликнул он.

На столе красовался торт, сделанный в форме подводной лодки, с рубкой и перископом. Все было как на настоящей лодке, даже бортовой номер и флаг на корме.

— Произведение искусства, — заключил врач.

— Молодец, Максименко, — похвалил командир...

После многих дней трудного плавания, успешно выполнив учебно-боевую задачу, корабль возвращался в родной город. Хороший это был поход.

Во время медицинского осмотра Максименко с удовлетворением узнал, что все участники похода прибавили в весе. «Значит, пищу я готовил хорошую», — заключил он.

Сам Николай похудел. Сбавил в весе и еще один член экипажа — командир корабля Леонид Филиппович Рыбалко.

— Выходит, что мы с вами, товарищ Максименко, больше всех трудились да о делах заботились, — шутя заметил командир.

Кок даже покраснел от похвалы.

А спустя некоторое время на флоте стало известно, что Президиум Верховного Совета СССР наградил орденами и медалями многих участников похода. Николай Максименко был удостоен ордена Красной Звезды.

Вручая награду, командующий флотом крепко пожал руку Максименко и сказал:

— Вы настоящий герой. Отлично знаете свое дело. И о людях хорошо заботитесь.

Слушая адмирала, комсомолец Николай Максименко по-новому посмотрел на свою скромную специальность. В этот день он с особенным уважением вспомнил своего бывшего инструктора и понял, что на любом посту можно приносить пользу своей Отчизне, если только знаешь свое дело и с душой к нему относишься.

В. Гольцов.
В походе на атомном корабле

Еще в Москве, напутствуя меня добрыми и полезными советами в дорогу, товарищи моряки неизменно предупреждали:

— Наши ученые, инженеры и техники создали на лодке прочную защиту. Опасность облучения в нормальных условиях работы реактора исключена. Но, знаете, в жизни бывает всякое. Неприятности случаются даже с примусами. Так что будьте осторожны, осмотрительны.

При этом они подробно рассказывали о мерах предохранения, о необходимости точно соблюдать существующие на этот счет инструкции и правила. Я и сам понимал: атомная энергия — сила чудодейственная, но в то же время и грозная. С ней шутить нельзя.

Чем ближе становилась конечная цель моей поездки, тем меньше слышалось намеков на опасность. Плавание на атомных подводных лодках на флоте стало уже обычным делом, повседневной морской службой, говорить о которой в возвышенных тонах здесь просто не принято.

К пирсу базы атомных подводных лодок меня доставил торпедный катер под командой лихого мореходца младшего лейтенанта Миронова, рядом с которым весь длинный путь, не отворачивая лиц от ветра, стояли чудо-богатыри в штормовых костюмах — боцман Лебедев, матросы Ушаков и Балтабаев, зорко наблюдавшие по курсу катера.

В базе меня встретил командир соединения.

— Вы, если так можно выразиться, попали «с корабля на бал», — сказал он, пожимая мне руку.

Я не совсем понял, о чем ведет речь мой собеседник, а он, видимо заметив мое недоумение, пояснил:

— Конечно, если это крылатое изречение понимать, так сказать, в переносном смысле. Дело в том, что скоро подводная лодка уходит на задание в море. Если желаете, можете пойти.

В этот момент я забыл про все инструкции и наставления и, не задумываясь, выпалил:

— Прошу разрешить.

— Добро, — ответил командир. — Получайте одежду — ив плавание. Желаю хорошей погоды.

Через некоторое время, облаченный в ладный светло-синий костюм, легкую обувь, в черный берет, кожаную «канадку» на меху, я уже шагал по пирсу к лодке. Впереди шел высокий, красивый молодой капитан 1 ранга Владимир Маслов. Рядом с ним дежурный. Они, казалось, не обращали на меня никакого внимания. Маслов отдавал последние распоряжения остающимся на берегу, но у трапа, переброшенного с пирса на подводную лодку, он, повернувшись ко мне, сказал:

— На лодке держитесь за поручни. Может смыть волной. — А сам уверенно, легкой спортивной походкой, не обращая внимания на волны, которые непрерывно своими серыми языками лизали черное дрожащее тело лодки, направился навстречу командиру корабля.

— Товарищ капитан первого ранга, подводная лодка к походу и бою изготовлена. Экипаж готов выполнить задание! — отрапортовал командир.

Маслов представил меня командиру — капитану 3 ранга Льву Михайловичу Жильцову, опытному подводнику, одному из пионеров освоения наших атомных лодок.

— Очень приятно познакомиться. Сегодня у нас, можно сказать, знаменательный день. Нас посещает первый представитель печати...

Мы идем по палубе лодки. Рядом беснуется море. Бьющиеся о борт волны сверкают тысячами ледяных брызг. Маслов идет не держась, Жильцов одной рукой скользит по поручням, другой поддерживает меня. Через узкий лаз поднимаемся на мостик.

Идут последние приготовления к выходу в море.

С мостика подводный корабль кажется огромным, неведомым морским чудовищем, всплывшим на поверхность подышать прохладным северным воздухом. У него тупой нос, чем-то схожий с фюзеляжем новейших транспортных самолетов, и маленький эластичный хвост в корме, напоминающий хвост большого осетра. Волны то опускают грузное тело корабля, которое вытянулось во всю длину большого пирса, то вздымают его вверх.

Получен сигнал к выходу.

Командир подает команду, и за кормой лодки появляется белый бурун: это заработали винты. Лодка медленно отваливает от пирса.

— Счастливого плавания, атомоходы, — кричит в рупор дежурный по базе.

Через несколько минут пирс с провожающими остается далеко позади. Командир приказывает:

— Доложить глубину.

— Под килем сто пятьдесят!

— Под килем сто шестьдесят!

Минуя заграждения, лодка покидает бухту и выходит в залив. С берегов то и дело подаются световые сигналы — запросы. За моей спиной сигнальщик непрестанно работает ручным прожектором, отвечая берегу.

Маслов, нагнувшись ко мне, стараясь перекричать вой ветра, рассказывает о целях похода.

— Выход учебный. Отрабатываем очередные задачи боевой подготовки. В море будем стрелять торпедами и проведем тактическое учение совместно с надводными кораблями.

Учебный поход по своим трудностям, напряженности мало чем отличается от боевого. Так же, как боевом, штурманы прокладывают курс, механики несут свою вахту у энергетических установок, радисты обеспечивают связь, акустики непрерывно прощупывают горизонт и глубины. Торпедисты и ракетчики несут вахту на своих боевых постах.

Особенно много хлопот у штурмана и его помощника.

Даже в этих широтах море не пустынно. Идут военные корабли, транспорты, ведут лов рыбаки. Надо смотреть в оба, а то, не ровен час, можно с чем-нибудь столкнуться.

— Да и вообще плавание не безопасно, — замечает Маслов.

— До сих пор в море еще встречаются плавающие мины.

— Эхо войны? — спрашиваю я.

— Да, попадаются невыловленные, — говорит Маслов.

За спиной боцман полушепотом инструктирует сигнальщика:

— Николаев, гляди в оба. Чуть что заметишь, немедленно докладывай. Докладывай громко, по всей форме, выразительно. И бинокль никому не отдавай, потому что сам должен понимать, что сигнальщик без бинокля — все равно что стрелок без винтовки.

Замечание боцмана о бинокле, видимо, обращено в мой адрес. Все стоящие на мостике имеют свои бинокли. Не скрою, боцман угадал мое желание. Мне действительно хотелось посмотреть в бинокль на красно-серые берега, пошарить по морю, где в серой дымке виднелись силуэты каких-то кораблей.

Командир подал команду:

— Всем вниз. По местам стоять к погружению!

Обращаясь ко мне, Жильцов сказал:

— Будем погружаться. Прошу спуститься вниз. Сейчас у меня много работы. Когда освобожусь, побеседуем. А пока мой заместитель по политической части проведет вас по отсекам, познакомит с личным составом. Только будьте осторожны.

Я приготовился выслушать наставление о правилах безопасности.

— Учтите, хлопцы у нас по лодке не ходят, а бегают. Служба требует быстроты. Очень прошу: не задерживайтесь под люками, у отсечных переборок. Могут зашибить.

Об этом разумном предупреждении я не раз потом вспоминал: мой подводный опыт приобретался не без синяков.

И вот мы идем по кораблю с капитан-лейтенантом Александром Яковлевичем Штурмановым. Это опытный политработник, пользующийся большим уважением у личного состава. Он служил на подводных лодках матросом, старшиной, офицером. После окончания Военно-политической академии имени В. И. Ленина плавает на атомной лодке.

В одном из отсеков Штурманов представляет мне подводника, одетого в белый, с серебряным отливом костюм и в белые ботинки.

— Прекрасный товарищ, — говорит офицер, — наш лучший рационализатор, главстаршина срочной службы Василий Дичко. В этом походе мы будем отрабатывать сложную и важную схему, предложенную старшиной. Проверим, так сказать, на практике ценность его рационализаторского предложения.

Я вынимаю блокнот и начинаю свое первое интервью на атомной подводной лодке.

Василий Дичко — белорус, колхозник из Брестской области. О себе говорит сдержанно. Окончил семилетку, работал в колхозе. До флота с моторами и техникой дела не имел. После призыва был направлен в учебный отряд, потом зачислен в штат лодки.

— Главная наука мне здесь была. На практике, в отсеках овладевал специальностью. О своем рационализаторском предложении Дичко рассказывает увлеченно. Называет формулы, чертит на листке блокнота схемы и довольно часто спрашивает меня:

— Вам, конечно, все понятно? Простое дело, проще пареной репы.

Напрягая внимание, я стараюсь понять, о чем говорит мой собеседник, но суть до меня доходит плохо. Уж больно сложные вещи пытается мне объяснить старшина. Они не сразу усваиваются человеком, впервые попавшим на атомную подводную лодку. Чтобы выйти из этого не очень приятного для меня положения, я прошу старшину рассказать, чем он занят сейчас.

— Несу вахту у главной энергетической установки.

— У реактора?

— Точно так, у реактора.

— А где он?

— Да вот здесь, под нами.

Сразу вспомнились мне московские наставления. Товарищи особенно не рекомендовали задерживаться в реакторном отсеке, а наша беседа длится уже более двадцати минут. Ситуация! Спрашиваю старшину, как он себя чувствует, как его здоровье.

— Здоровье? — переспрашивает он удивленно. — Отличное. Да с чего ему быть плохим? Условия жизни подходящие.

Потом Дичко, как бы спохватившись, хитро мне подмигивает и спрашивает:

— Это вы насчет облучения, наверное? Мы не один год плаваем на атомной лодке, каждый день при механизмах, и еще никто «не светился». Это, заметьте, факт. И потому у наших ребят страха нет, а доверие к технике огромное.

Дичко предлагает посмотреть реактор. Только тут я замечаю в серой серебристой переборке, у которой стоит старшина, два больших окошка-глаза. За стеклами какие-то несложные комбинации из белых трубок. Под ними защита, а ниже, как объяснил старшина, — реактор. В нем бушуют стремительные нейтроны, дробя урановые ядра. Ядерная реакция, обузданная человеческим разумом, дает двигателям такую огромную мощь, какую нельзя получить ни от одного другого вида энергии.

Реактор на подводной лодке — это чудо советской атомной науки и техники.

Моряки называют свою лодку большой. Но это верно лишь относительно. Габариты атомной подводной лодки, как всякого подводного корабля, ограниченны. Немалые трудности стояли перед советскими конструкторами. Надо было в небольших габаритах расположить реакторы, создать надежную защиту, разместить различные механизмы, преобразующие атомную энергию в механическую, заставляющую вращаться гребные винты. И наши ученые с честью справились с этими задачами.

Наблюдая в смотровой лючок реактора, я думал: чему следует больше удивляться — гениальной ли простоте конструкции атомного двигателя или той спокойной обыденности, с какой управляет реактором белорусский колхозник?

Кстати, о рационализаторском предложении Дичко. Уже потом, после похода, на берегу, в базе мне довелось встретиться с крупным специалистом по атомным двигателям. Я спросил его:

— Насколько основательно утверждение подводников, что Дичко за его рационализаторское предложение в институте могли бы присвоить звание кандидата технических наук?

Немного подумав, мой собеседник ответил:

— Не совсем.

— Вот как!

— Дичко заслуживает звания доктора технических наук, и причем без защиты. Да, да, без защиты.

Это заявил человек, про которого говорят, что он скуп на похвалу, и чей авторитет в этих вопросах здесь непререкаем.

Но тогда, на лодке я этого не знал. Я стоял, пораженный увиденным, стоял и думал, что эта фантастическая техника, эти чудесные, скромные люди происходят от одного корня, они порождены одной средой — нашей, советской, социалистической действительностью.

...Атомные подводные лодки — новое оружие. Никита Сергеевич Хрущев мудро определил их место в общем боевом строю Советских Вооруженных Сил. Он указал, что главным в развитии нашего подводного флота должно стать строительство скоростных атомных подводных лодок дальнего действия, вооруженных современным оружием. Вот почему Никиту Сергеевича моряки зовут отцом атомного флота нашего социалистического государства.

Мне лично пришлось убедиться, каким грозным и мощным оружием является атомная подводная лодка.

Во время тревог я обычно находился в центральном посту, между вахтенным на горизонтальных рулях боцманом Луней — он считается лучшим на флоте горизонтальщиком — и рулевым вертикального руля. Здесь, помимо командира, несли свою службу его первый помощник, вахтенный офицер, командир электромеханической боевой части, неутомимый, всегда улыбающийся капитан 3 ранга Тимофеев. В штурманской рубке «колдовал» капитан 3 ранга Евгений Николаевич Золотарев. Он был готов в любую минуту доложить о широте, долготе, курсе и ответить на многие другие вопросы, с которыми к нему обращались командир и вахтенный офицер.

Низ штурманского стола светился мерцающими золотыми огоньками. Это лампы счетно-вычислительных машин, автоматических помощников штурмана, Они производили сложные вычисления курса, пеленга, дистанции до цели.

Когда лодка уходила на глубину, внимание всех присутствующих сосредоточивалось на боцмане Луне. Удержать огромный корабль на заданной глубине — большое искусство. От мастерства горизонтальщика зависят точность стрельбы, верность курса, безопасность плавания. Ведь не вовремя выправленный дифферент — наклон лодки — может поставить ее в опасное положение.

Вот почему в эти минуты все с нетерпением ждали очередного доклада Луни. А тот не торопился. Это спокойствие боцмана выводило из себя даже на редкость уравновешенного командира.

— Боцман, не тяните, — требовал он. И тогда Луня как ни в чем не бывало докладывал:

— Глубина 40 метров, дифферент 5 градусов, лодка погружается.

— Доложить глубину, — раздавалась новая команда.

И как эхо, в лодке звучал голос Луни:

— Глубина 60 метров. Дифферент 0.

При этом Луня с видом победителя смотрел на присутствующих.

Командир смахивал крупные капли пота с воспаленного от бессонницы и ветра лица и спрашивал:

— На румбе?

— На румбе девяносто. — Это отвечал вахтенный вертикального руля, ведущий лодку по курсу.

— Так держать.

Лодка шла по курсу на заданной глубине. Наступило временное короткое затишье.

В такие минуты Маслов оставлял центральный пост и приглашал меня. Мы уходили в командирскую каюту — предмет нескрываемой зависти всех стажеров, приписанных к лодке, хотя в самой каюте ее хозяин почти не находился. Я, например, не видел, когда Жильцов спал, когда ел. Его место и в кают-компании постоянно пустовало.

Здесь Маслов вынимал свой блокнот, куда он заносил различные замечания об успехах и промахах команды и командира. Эти замечания он потом обнародовал на разборах с командным составом и матросами.

Сделав в своем «кондуите» очередные заметки, Маслов обычно начинал увлекательную лекцию о боевых свойствах атомных лодок, о их боевом использовании:

Эти живые, интересные рассказы, дополненные пояснениями командира лодки, разговорами с офицерами, старшинами, матросами, были для меня поистине настоящим университетом подводного плавания.

— Появление атомного реактора на подводной лодке, — говорил Маслов, — произвело революцию в ее боевом оснащении, тактическом и оперативном использовании. Впервые в истории появился настоящий подводный корабль, который способен десятки дней и даже месяцы находиться под водой, не всплывая на поверхность, не заходя в базу. Впервые появился корабль, механизмы которого позволяют двигаться под водой тысячи миль, не пополняя запасов топлива. Все прежние подводные лодки после нескольких часов плавания вынуждены были подниматься на поверхность для перезарядки аккумуляторов и пополнения запасов воздуха. А лодка, всплыв даже под перископ, — легко уязвимая цель.

Реактор неслыханно увеличил возможности подводной лодки.

Новая энергетика позволила ставить перед экипажем подводных лодок новые сложные боевые задачи. Дизель-аккумуляторная подводная лодка обычно атаковала один корабль или транспорт, а затем должна была быстро уходить. К тому же она производила атаку, как правило, всплывая на перископную глубину.

— Наши атомные подводные лодки, — рассказывал Маслов, — имеют обширный ассортимент боевых снарядов. Они несут ракеты дальнего действии с ядерными боевыми зарядами. Есть на лодках крылатые ракеты для стрельбы по различным целям. Наконец они располагают разнообразными торпедами — магнитными, самонаводящимися и другими — для атаки надводных кораблей и подводных лодок.

Раньше подводная лодка решала только тактические задачи. Новое ядерное оружие, новая энергетика позволяют лодке выйти на океанские просторы и выполнять задачи оперативного характера. Атомная лодка может, к примеру, уничтожить крупную военно-морскую базу противника, промышленный центр или соединение авианосцев.

В истории известны лишь отдельные случаи подводного боя лодок. В первый период Отечественно войны в Заполярье советская лодка встретила на своем курсе фашистскую подводную лодку. Советский командир принял решение атаковать противника в подводном положении. Гитлеровцы попытались уклониться от боя и стали уходить. Но расстояние между лодками все время сокращалось. Нервы у гитлеровцев не выдержали. Они решили продуть балласт, быстро всплыть на поверхность и, пользуясь преимуществом надводной скорости, оторваться от преследующей советской лодки. Это их и погубило. Акустики по звуку выходящего из цистерн воздуха точно определили место вражеской лодки, а советские торпедисты без промаха пустили в лодку противника торпеду и потопили ее.

В будущем подводные бои могут стать одним из основных методов защиты морских рубежей от подводных лодок противника.

— Новая энергетика и новое вооружение открывают атомным лодкам широкие возможности для борьбы с подводными лодками противника, — объяснял мне Жильцов. — Бои под водой теперь становятся практическим делом.

В подводных схватках успех будет на стороне того, чьи лодки обладают большей скоростью хода, лучшей маневренностью, качеством вооружения и подготовкой экипажа. Даже самые пристрастные зарубежные обозреватели сходятся на том, что современные советские подводные лодки самые быстроходные в мире. Их скорость намного превышает скорость самых первоклассных пассажирских лайнеров, курсирующих между Европой и Америкой.

Большая скорость атомной лодки позволяет быстро догнать цель, атаковать ее и при необходимости уйти от преследования. Таким образом, одна атомная лодка в состоянии потопить большой караван транспортных судов или целый отряд боевых кораблей.

Атомные лодки могут плавать на больших глубинах. Это делает их малодосягаемыми для наблюдения с самолетов противника, трудно уязвимыми для бомб и торпед. Атомоходы свободно плавают подо льдами и могут действовать в любую погоду, в любой шторм, в любых широтах.

Автономность, то есть продолжительность плавания без захода в базу, в основном зависит теперь от подготовленности экипажа, от его натренированности, от умения длительное время находиться под водой, от моральных качеств личного состава. А храбрости и выдержки советским морякам, свято хранящим боевые традиции, не занимать. Подводные лодки, которых немало в строю нашего Военно-Морского Флота, — грозное и надежное оружие. Об этом следовало бы знать и постоянно помнить американским империалистам и другим любителям военных провокаций.

Не раз во время похода среди офицеров заходила речь об американских атомных подводных лодках.

— Американцы хвастают, — говорил один офицер, — что ходят подо льдами в наши воды. Даже выпустили об этом книгу. Книжка ничего, интересная, есть в ней и верные наблюдения, полезные выводы. Но, во-первых...

— Что — во-первых? — переспросил другой офицер.

— Во-первых, — продолжал рассказчик, — их рекламированные «поларисы», которыми они хотят запугать людей, не надежны. Сами американцы признают, что из десяти «поларисов» благополучно взлетают только два, а, во-вторых, ходить подо льдами большого геройства нет. Вы это сами знаете...

— А вообще их походы к нашим берегам, — заметил политработник, — не имеют ничего общего с интересами обороны, а только свидетельствуют о вероломных действиях заокеанской военщины.

— Правильно, — подтвердил Маслов выводы Штурманова. — А когда нужно будет нырнуть подо льды и пройти под ними в любой район, мы сумеем это сделать. Проходы у полюса мы не хуже американцев знаем, и навигационные приборы для плавания в высоких широтах у нас надежные.

Во время одной из бесед Маслов поделился со мной своей заветной мечтой, которой, как я потом узнал, одержимы командиры атомных подводных лодок.

Как-то мы сидели вдвоем с Масловым в командирской каюте. Он отложил в сторону свой блокнот и, подняв на меня серые глаза, задумчиво сказал:

— Знаете, очень хочется махнуть вокруг шарика под водой, не всплывая. Наши люди к выполнению такой задачи готовы. А техника уже позволяет преодолеть это расстояние. Конечно, еще много для этого поработать придется. Мечтаю сходить в такой поход.

— В чем же дело?

— Мы люди военные. Найдут нужным, дадут приказ — пойдем и выполним задание с честью.

Офицер стал мне подробно рассказывать, сколько для кругосветного плавания под водой потребуется времени, энергоресурсов, провианта. И даже начертил возможный вариант пути. По всему чувствовалось, что свою мечту капитан 1 ранга вынашивает уже давно.

На четвертый день плавания предстояли учебные стрельбы. С утра я забрался в торпедный отсек. У грозных аппаратов находился лишь командир боевой части — старший лейтенант Геннадий Гришных, a у приборов возился среднего роста подводник.

Он представился:

— Мичман флота Российского Александр Крикуненко, — и его большие глаза засветились доброй лукавинкой.

Так состоялось мое знакомство с любимцем корабля сверхсрочником старшиной группы торпедистов коммунистом Александром Николаевичем Крикуненко. Много лет служит он на флоте и все время на подводных лодках. На атомном подводном корабле он с первого дня введения его в строй.

— Пятый срок сверхсрочной службы начал отсчитывать, — сообщил мне мичман.

Александр Крикуненко — душа отсека, опытный воспитатель молодых матросов и старшин срочной службы. Я видел, как он обучал людей. Причем всегда сам старался выполнять наиболее трудную, тяжелую работу.

Потом на берегу, делясь своими впечатлениями о пребывании на подводной лодке, я рассказал о понравившемся мне мичмане командующему флотом.

— Сверхсрочники, подобные Крикуненко, — наш золотой фонд, — заметил адмирал. — Они — опора командования в обучении и воспитании личного состава.

Пока мы беседовали, с командиром и мичманом о предстоящей стрельбе, прозвучал сигнал боевой тревоги.

Из центрального поста поступила команда подготовить аппараты к выстрелу.

Все моментально заняли свои места. Мичман — у рычагов стрельбы.

Раздалась команда:

— Аппараты товсь!

— Есть аппараты товсь! — ответил в телефон командир боевой части.

— Пли! — раздалось в радиорупоре.

— Пли! — крикнул, заглушая шум в отсеке, мичман и дернул на себя рычаг.

Лодка слегка вздрогнула. По отсеку с шумом прокатилась воздушная волна. Она ударилась в задраенную переборку и вернулась к аппарату. В ушах заложило, как на самолете после быстрой потери высоты.

— Перезарядить аппараты, — приказал командир.

Минеры принялись за нелегкую работу. Быстро извлекли из трюма запасные торпеды и подтянули их к аппаратам. Сноровисто работая, моряки гадали, попали ли выпущенные торпеды в цель.

— Не должен промазать командир.

— Это смотря как. На эсминце тоже соображают. Не ждут торпед, как ты пирожок в рот. Мы залп, а эсминец отвернул и уклонился.

— Тогда пошли наши голубушки гулять по синю морю.

— Не затонули бы, чертяки! Потерять в море учебную торпеду или, еще хуже, утопить ее считается на флоте позором.

— Пошевеливайтесь, хлопцы, — поторапливал расчет Крикуненко. — А то дадут приказ стрелять, а у нас торпеды не готовы. Попадание ведь не от одного командира зависит. Это дело наше общее...

В центральном посту командир корабля и Маслов хлопотали у перископа. Увидев меня, Жильцов сказал:

— Посмотрите на море, — и передал мне рукоятки перископа.

Перед моим глазом в зеленом окуляре заиграло солнце. На горизонте, прямо в центре скрещения нитей перископа, качался эсминец. Около него кружился небольшой корабль-торпедолов. Волна бесцеремонно швыряла его из стороны в сторону, то подымала вверх, то опускала вниз, и тогда он скрывался из виду. Команда торпедолова долго не могла поднять на борт выпущенные торпеды. Уж очень бесновалось море.

Я долго смотрел в перископ. Офицеры меня не торопили. Они, видимо, понимали, что журналисту не часто приходится видеть морскую стихию с подводной лодки.

Отстрелялись удачно. Торпеды прошли точно под целью. В центральном посту да и в других отсеках люди не скрывали своей радости по этому поводу. Безучастным оставался лишь главный виновник торжества — командир.

— Упражнение как будто бы выполнили неплохо, — сказал мне Жильцов. — Но придется еще много работать. Очень много...

В этих словах был весь он, скромный, требовательный к себе, не терпящий хвастовства и высоких слов.

Но именно про Жильцова потом на базе командующий флотом сказал:

— Знаете, такие с виду незаметные люди больше всего способны на настоящий подвиг. Такой командир, как Жильцов, не растеряется ни при каких обстоятельствах. Не остановится ни перед чем, чтобы выполнить приказ, даже если для этого потребуется пожертвовать собственной жизнью.

Кто не помнит романа талантливого фантаста Жюля Верна «20 тысяч лье под водой»? В нем описывается плавание на подводном корабле «Наутилусе». Перед поездкой на флот я снова внимательно прочитал эту книгу.

И в походе все время ловил себя на мысли, что атомная подводная лодка, созданная умом и руками советских людей, ученых и рабочих, во многом уже превосходит дерзкие фантазии гениального романиста.

Я поделился своими впечатлениями с заместителем командира, и он, не задумываясь, ответил:

— Это действительно так. Взять хотя бы водоизмещение «Наутилуса». Оно в несколько раз меньше нашей лодки. О скорости не говорю. «Наутилусу» не угнаться за нашим кораблем. Что же касается картинных галерей, собрания различных сокровищ, с которыми знакомил капитан Немо своих вынужденных спутников на «Наутилусе», то, если с нашего корабля снять вооружение и связанные с ним механизмы, обширные богатства капитана Немо поместились бы в его просторных отсеках, да еще осталась бы «свободная» жилплощадь...

Даже при наличии вооружения, многочисленных приборов, агрегатов лодка просторна и вместительна. Достаточно сказать, что самые высокие матросы ходят по ней, не пригибаясь. В отсеках широкие проходы. В них свободно расходятся встречающиеся.

На лодке есть отдельная каюта для командира, каюты для офицерского состава, похожие на купе международного вагона. Просторная кают-компания. В ней в часы короткого досуга по морской традиции собираются офицеры.

Каждый подводник имеет удобное место для отдыха. Внутреннее устройство жилых отсеков меняется по потребности. Ночью это спальня с подвесными койками, днем вместительный салон, где отдыхает и занимается команда. Есть еще кают-компания для сверхсрочников — мичманов и старшин. И, конечно, камбуз, электрический камбуз — гордость подводников.

С кем бы я ни беседовал, каждый, рассказывая о замечательных качествах, боевых, достоинствах атомной подводной лодки, обязательно спрашивал:

— А вы наш камбуз видели? Посмотрите обязательно, чудо-кухня! Кок три раза в день готовит для команды горячую пищу.

Должен засвидетельствовать, что моряки не перехвалили ни достоинств электрического камбуза, ни поварского искусства своего кока. Кормили на лодке на редкость вкусно и разнообразно. К утреннему чаю подавался свежий, мягкий белый хлеб, фруктовые соки, масло, сыр, свежие яйца. И что-нибудь острое на закуску. Обед состоял из закуски, вкусного флотского борща или не менее вкусного супа, второго и обязательно компота.

— Не дай ребятам компота, будет конфуз, — жаловался мне кок, — останутся недовольны.

После обхода подводной лодки, который занял несколько часов, мы пошли в кают-компанию. Здесь собрались свободные от вахты офицеры во главе с Масловым. Приятно звучала радиола, проигрывались романсы, песни, а под знакомые мелодии обсуждались новости похода, события, приятные и неприятные, комментировались промахи и неполадки.

Маслов спросил дежурного:

— А на второе что у нас?

— Ленивые вареники.

Это сообщение вызвало оживление. Зная веселый нрав подводников, их умение незлобиво разыграть новичка, я воздержался от обсуждения предполагаемых достоинств блюда. Но на второе подали действительно ленивые вареники. Да какие вареники! Горячие, ароматные, пропитанные маслом, обильно политые густой сметаной. Попробуй их украинские хозяйки, они позавидовали бы мастерству кока.

Однажды в одном из отсеков я наблюдал, как молодой матрос первого года службы Илья Печеркин, сменившись с вахты, с удовольствием полоскался у водопроводного крана, обтирая холодной водой обнаженное до пояса тело. Заметив меня, Печеркин пояснил:

— У нас на лодке воды вдоволь. Умывайся, сколько хочешь. Есть горячий душ.

— Ты что, Печеркин, корреспонденту про воду толкуешь? Подумаешь, невидаль. Поди, у них в Москве в каждой квартире ванна, — подковыривает молодого матроса старослужащий. — Ты бы лучше рассказал про атомы.

Печеркин служит в атомном отсеке и, несмотря на малый свой подводный стаж, слывет в команде «теоретиком», знатоком физики.

— Да то в Москве, а то здесь, на лодке, — оправдывается молодой моряк.

— Правильно толкуешь, Печеркин, — вмешивается в беседу боцман Луня, тот самый Луня, что предостерегал сигнальщика насчет бинокля. — На старых лодках с водой было туго. Вода и воздух жизни там стоили. А теперь полощись, сколько твоей душе угодно. Иные злоупотребляют даже. Боевая тревога, а один морячок спину под душем греет.

Окружающие смеются.

Был такой случай на лодке в первый день похода. Любителя душа потом крепко прорабатывали и на разборах, и в радиогазете, и на матросских собраниях.

Неискушенному человеку эти восторги насчет воды, душа, камбуза могут показаться излишними. Но это только тем, кто не знает, что на обычных подводных лодках, даже крупного размера, шло соревнование за экономию воды, кислорода.

Большинство времени личный состав атомных подводных лодок проводит в море, в далеких походах, неделями не заходя в базу. Для моряков подводная лодка — и боевая позиция, и место службы, и второй дом родной. Советские конструкторы проявили много заботы о бытовых нуждах моряков, о том, чтобы им на лодке было легче нести службу, отдыхать, жить, находиться долгие дни и ночи в подводном плавании.

Во время нашего со Штурмановым обхода подводной лодки его задержала группа моряков:

— Разрешите обратиться, товарищ капитан 3 ранга!

— Прошу.

— Какая сегодня картина будет, демонстрироваться?

— А какую хотели бы вы посмотреть? — в свою очередь, спросил Штурманов.

— «Волгу-Волгу» хотелось бы...

— Ну что ж, можно будет после журнала показать и «Волгу-Волгу», — согласился офицер, но предупредил: — Если позволят условия.

— Понятно, будем ждать.

Однако условия не позволили посмотреть «Волгу-Волгу» ни в первый, ни на второй день. Боевые тревоги сменялись одна за другой, личный состав подводной лодки неотлучно находился у приборов, механизмов, ракетных установок, торпедных аппаратов. Только на третий день в жилом отсеке установили экран и начали крутить звуковую картину.

Это был необычный сеанс. Он начался в 8 часов вечера и продолжался до двух часов ночи. По сигналам боевой тревоги зрителей, как ветром, вымахивало из отсеков к боевым постам. После отбоя тревоги вновь трещал аппарат. Затем картину показали еще в кают-компании для офицеров. Так что в этот день на подводной лодке состоялось два киносеанса.

Во время похода работала корабельная библиотека, выходила радиогазета, передавались последние известия. В качестве диктора и редактора выступал Штурманов. Ему помогал готовить материал на местные темы оператор пульта управления реактора офицер Ю. Некрасов.

После одной из передач Штурманов, смущаясь, сказал мне:

— Понимаете, пришлось немножко подредактировать последние известия. Уж очень они многословны, а я не могу занимать надолго радиоаппаратуру. Она нужна для боевой службы.

Мне довелось полностью прослушать московские известия, а потом я их внимательно слушал по корабельной трансляции: должен сказать, что передача от сокращения только выиграла. Суть событий Штурманов изложил верно, а сжатость позволила даже сильно утомленным людям понять и запомнить главное, основное.

В отсеке у дизелистов однажды я увидел привязанного на шелковом шнуре у какого-то рычага смешного Буратино. На одной его ноге было тушью написано: «Надя. 1960 год».

Мы стояли вместе с Масловым. На Буратино он как будто бы не обратил внимания, но заметил за прибором какой-то шнур, вытащил его и строго спросил командира отсека:

— Что это такое?

— Контролька, товарищ капитан первого ранга!

— А почему без штепселя?

— Мы ею пользуемся редко.

Маслов оторвал от контрольной лампы, с помощью которой проверяется исправность аппаратуры, провода с зачищенными концами и, отдавая командиру отсека, сказал:

— За такую контрольку на одном флоте один адмирал дал одному вахтенному пять суток ареста. Держите — и чтобы больше я этого не видел. И вообще чтобы посторонних вещей на приборах не было.

Но Буратино, забавного Буратино строгий командир не тронул, он ласково потрепал его по спине и, обращаясь к присутствующим, спросил:

— Память, значит, от дивчины?

— Так точно.

— Кому персонально?

— Был у нас тут один, а теперь Буратино в наш штат записан, один на всех. Мы в море — и он с нами, мы на вахту — и он с нами на вахту.

После ухода Маслова командир отсека подошел к одному из дизелистов, передал ему злополучную лампочку с оборванными концами провода и сказал:

— Сегодня же сделать все, как полагается по инструкции, а то, знаете, за такую контрольку на одном флоте один адмирал одному дизелисту дал пять суток. Но дело не в этом, от такой контрольки замыкание может получиться, а может и авария. Так что сегодня, — он посмотрел на часы, — в шестнадцать ноль-ноль доложить.

Буратино, которого мы обнаружили с Масловым в отсеке у дизелистов, оказался одним из знаков девичьей нежности. Он напоминал подводникам о тех, кто остался там, на берегу, далеко от базы, от места службы, но кто всегда рядом с моряками.

Как-то уже на берегу мы ехали с контр-адмиралом на «газике». У ветрового стекла машины болтался привязанный на проволочке потрепанный, видавший виды маленький плюшевый мишка. Адмирал спросил матроса:

— Амулет?

— Нет. Просто память об одной девушке.

— Ну, раз память, тогда храни. — И, обращаясь ко мне, адмирал сказал: — Девичья нежность, как видите, у нас наравне с ракетами на вооружении состоит.

Знакомя меня с членами экипажа, Штурманов обычно начинал представление моряка фразой:

— Прекрасный товарищ...

И дальше шла подробная характеристика. Экипаж подводной лодки большой, однако заместитель командира по политической части знал биографию каждого моряка.

И действительно, команда состояла из людей мужественных, отважных, грамотных, в совершенстве знающих военное дело, людей высокого долга, свято хранящих и умножающих боевые традиции нашего славного Военно-Морского Флота.

Настоящие герои плавают у нас на атомных подводных лодках! Большую часть службы они проводят в море, в походах, в ученье, а в короткие часы стоянок в базе ремонтируют агрегаты, технику, готовятся к новым походам. Жизнь и служба подводников нелегка. Однако за время моего пребывания в соединении я ни разу не слышал жалоб на трудности.

Во время похода, когда одна боевая тревога сменяла другую, люди спали и ели буквально урывками, но все, к кому я ни обращался с вопросом: «Не устали ли?» — неизменно отвечали: — «Разве это поход! Вот мы ходили...»

И тут начинался рассказ о долгом и трудном плавании в непогоду. И отвечали мне так не из ухарства, нет! Выполнение долга перед народом, Родиной стало здесь нормой поведения каждого моряка.

Хотелось бы многое рассказать о людях, которых узнал в походе, с которыми подружился, которых полюбил. Об акустике Евгении Красовском, старшине срочной службы, который по сигналу тревоги мгновенно появлялся в моей каюте, где стоял его аппарат, и начинал «прощупывать горизонт». Он учил меня отличать шум винта эсминца от шума морской волны. Объяснял устройство аппарата, а в свободные минуты с пристрастием расспрашивал о новых книгах, вышедших в Москве, о том, над чем работают советские писатели. Хотелось бы рассказать о матросе-торпедисте Юрии Кулагине. Он проявил большую сноровку и усердие во время учебных стрельб. Про него мичман Крикуненко сказал:

— Ладный хлопец. Ему можно доверять, как самому себе. Добре службу знает. Настоящий подводник.

О комсорге Геннадии Скворцове, отличном специалисте и дисциплинированном воине. О трюмном матросе Анатолии Рябцове, который служит первый год на флоте, совсем недавно плавает на атомной подводной лодке, но хорошо уже справляется со своими обязанностями...

Рассказать обо всех невозможно. Но невозможно и забыть слова мичмана Крикуненко:

— Мы на лодке, товарищ корреспондент, давно живем по коммунистической морали: один за всех, все за одного. В этом главное.

Мне посчастливилось плавать на лодке, где жил, творил, нес боевую вахту сплоченный, дружный коллектив подводников-атомоходов.

И не случайно, что им было поручено выполнить специальное задание Советского правительства. За мужество и отвагу, за высокое мастерство и геройство, проявленные в исключительно трудных условиях, многие моряки-подводники награждены орденами и медалями, а командиру корабля, ныне уже капитану 2 ранга Л. Жильцову и командиру электромеханической части инженер-капитану 2 ранга Ю. Тимофееву присвоено звание Героя Советского Союза.

А. Михайлов.
Старт

Море. Где-то очень далеко берега, и куда-то бегут, бегут бесконечные волны.

И вдруг мгновенно нарушилась тишина. Над водой метеором сверкнуло длинное тело. Оглашая все вокруг пронзительным свистом, оно скрылось за горизонтом. Это был запуск ракеты с подводного корабля...

— Старпом! Попадет или нет?

— Должна, товарищ командир. Через минуту опять:

— Старпом! А все у нас верно было?

— Все верно, товарищ командир. Скоро узнаем. Скоро. Это ведь не торпедная стрельба. Там расстояния — кабельтовы. Там несколько минут — и все известно. А сколько теперь надо ждать, пока проверяющие подтвердят результаты? Дистанция просто немыслимая.

Бесшумно скользит подводная лодка, только что выпустившая по цели стремительную ракету. Тихо в отсеках. В другой обстановке у командира, быть может, быстрее бы разрядилось возбуждение, вызванное первой в его жизни ракетной стрельбой. А в условиях плавания оно никак не могло улечься.

Еще недавно он и не представлял себе, как это все произойдет, и только в своем воображении мог рисовать картину мощного прыжка ракеты с палубы корабля. Но воображение чаще всего связано с какими-то преувеличениями. Старт ракеты казался похожим на жуткое, грохочущее извержение вулкана. И ракетные корабли виделись необычными и люди на них — чуть ли не сказочными богатырями.

В те дни он командовал подводной лодкой обычного типа, вооруженной лишь торпедами. Офицер любил эту лодку, гордился крепко сколоченным экипажем, державшим первенство в соединении. И как-то не думал, что в его жизни все быстро изменится.

Он не знал, зачем его вызывает командующий флотом. Явился, немножко встревожен, доложил, как положено.

— Садитесь, товарищ Кржижановский, рассказывайте, как дела, — сказал адмирал.

Кржижановский, докладывая о последних походах, понимал, что главный-то разговор впереди. И действительно, услышал нечто такое, отчего в первую минуту даже растерялся.

— Мы решили, — неторопливо и негромко говорил командующий, — назначить вас командиром ракетной лодки. Как вы на это смотрите?

Как он смотрит? Надо было отвечать, а мысли в разные стороны. Сложна ведь служба подводника. Лейтенантом с трудом привыкал к отсеку. В первое время все тут на него будто давило — теснота невероятная. Потом, конечно, освоился, полюбил походы, учебные атаки. В двадцать семь лет стал к перископу командиром. Такая ответственность! Не везло вначале. Сколько пережил, пока наладились дела в экипаже. А вдруг и на ракетной не повезет? Да и не знает он еще ракетную.

А вместе с тем разве не мечтал, разве не завидовал ракетчикам? Теперь ведь они — направляющие в строю. Не знаешь — научишься! Что — сил мало?

Наконец ответил:

— Есть, товарищ командующий!

Через несколько дней перешел на новую лодку. И одна дума — скорее освоиться тут, изучить все незнакомое. Командующий при назначении сказал, когда примерно придется лодке стрелять ракетой. Очень мал срок! Разбегаться некогда.

Какое он тогда произвел впечатление на подчиненных? Наверное, невыгодное. С кем из офицеров ни говорил — просил помогать. Особенно старпома Колчина, тоже капитан-лейтенанта, уже давно плававшего на этой лодке и уже пускавшего ракеты.

Учился упорно, отдавая всего себя одной цели. Видел: не все ладно в экипаже, люди не очень дружны. Поближе бы надо узнать их. И откладывал это на дальнейшее. Ведь сначала важнее было почувствовать уверенность в управлении лодкой и ее ракетами.

Занятия со старпомом. Занятия с командиром ракетного подразделения. Штудирование наставлений. Размышления о тактике.

Кржижановский сравнивал новую лодку с той, которой командовал раньше. Торпеды — оружие давнее и до сих пор грозное. Ведь этим оружием славно били врага советские подводники в годы минувшей войны.

Но с какой опасностью, с каким риском была сопряжена каждая их победа!

Капитан-лейтенант знает по фамилиям известных героев подводной войны, чьи атаки он в свое время старался запомнить, изучить. Ну, вот хотя бы здравствующий до сих пор Герой Советского Союза Владимир Константинович Коновалов. Лодка, которой он командовал на Балтике, потопила более десятка вражеских транспортов и кораблей. Изумительной смелости человек. Но ведь часто он со своим экипажем попадал в трудные положения именно потому, что боевые возможности оружия не позволяли действовать как-то иначе.

Одна атака Коновалова, проведенная уже на исходе войны, сохранилась в памяти со всеми подробностями. Лодка находилась в море, когда по радио поступил приказ — следовать к мысу Н. и торпедировать там вражеские корабли, ведущие обстрел занятого нашими войсками побережья. Ночью, пока совершался переход в этот район, командир не раз склонялся над картой и хмурился. У мыса — малые глубины. Позволят ли они подобраться к цели на дистанцию торпедного залпа? Очень стеснено будет маневрирование. А уж если противник обнаружит лодку — куда скроешься? Обычно ведь от опасности подводники уходят под многометровую толщу воды. А тут окажешься весь на виду.

На рассвете Коновалов увидел в перископ и мыс, который вырисовывался в дымке, и вражеские корабли около него — крейсер и два эсминца. Они вели стрельбу по берегу. В самый раз атаковать! И командир сыграл боевую тревогу, начал предзалповое маневрирование. Но тут же лодку сильно встряхнуло — она коснулась грунта.

Подтвердились худшие опасения командира. Он видел врага, но достать его не мог. В бессилии сжимал кулаки.

Поразмыслив и еще раз внимательно изучив карту, он решил искать приглубое место, чтобы подойти поближе к цели. Несколько часов лодка, можно сказать, ползала по грунту, пока не нащупала проход. Но к тому времени фашистские корабли ушли.

Ночь лодка провела на дне моря. А утром акустик услышал шумы — корабли врага вернулись. Приподняв перископ, Коновалов увидел их — теперь тут было уже три эсминца вместе с крейсером. Крейсер шел ближе к берегу. Его по-прежнему было невозможно достать торпедой. Что ж, командир лодки решил атаковать эсминец. Маневрировал очень осторожно — под килем оставался лишь один метр. Чтобы торпеды, выходя из аппаратов, не ударились о грунт, пришлось несколько приподнять нос лодки. Наконец — залп!

Торпедированный эсминец затонул быстро. Зато два других бросились на лодку: на гладкой поверхности моря было ведь хорошо видно, откуда шли торпеды. Враг, однако, просчитался. Он полагал, что советская лодка после залпа постарается уйти, а поэтому эсминцы искали ее несколько мористее. А она затаилась на грунте в том же месте, где выпускала торпеды. Это ее и спасло. Когда вражеские корабли израсходовали весь запас глубинных бомб, лодка дала ход и скоро оторвалась от преследователей.

Мужество, отвага, выдержка, боевое мастерство — все тут было проявлено Коноваловым и его подчиненными в высшей степени. Но разве так бы действовал командир, будь у него возможность поразить цель с большего расстояния? Разве была бы тогда у лодки необходимость «ползти на пузе» по дну моря?

Читал Кржижановский также рассказы о боевых походах прославленного подводника североморца Магомета Имадутдиновича Гаджиева. Он не раз, когда обстановка не позволяла сблизиться с противником на дистанцию торпедного залпа, принимал бой в надводном положении. В те времена, как известно, на лодках были пушки. Так вот, Магомет Гаджиев искусно использовал их для нанесения ударов по врагу. Там же, на севере, командовал подводной лодкой Лев Михайлович Сушкин. Он славился тем, что умел подходить к цели на дистанцию так называемого «пистолетного» выстрела — подбирался к врагу почти вплотную и поражал его торпедой наверняка.

Да, подводники старшего поколения воевать умели. Настоящие рыцари морских глубин! И, конечно, по заслугам Родина назвала их героями, возвеличила их имена.

Но можно ли сейчас полностью, без всяких поправок воспринимать их опыт? Нет, конечно. Сейчас «ползти на пузе» к цели или подбираться к ней на «пистолетный» выстрел — значит идти на верную гибель: противолодочное оружие кораблей стало иным, более совершенным. И подводники ориентируются сейчас на другие методы действий. Они имеют сейчас и совсем другие корабли, у которых практически нет пределов плавания под водой. Достать врага, поразить его они могут за десятки, сотни миль...

Кржижановский после долгих раздумий еще больше гордился тем, что командует ракетной лодкой. Он один из тех, у кого в руках самое мощное, самое грозное оружие современности.

И, забывая об усталости, он снова и снова изучал все, что ему нужно было знать.

Назначенный день стрельбы приближался.

Накануне Кржижановского строго, с пристрастием экзаменовал непосредственный начальник в море, в действии. В экзамен входила и ночная атака. Выдержал.

И вот короткий разговор на причале.

— Готовы?

— Готов!

— Отдавайте швартовы.

Многочасовой переход. Когда лодка достигла нужного района, командир с немалым волнением подал команды — не те, какими обычно сопровождается торпедная атака, а команды из других слов, еще не совсем привычных.

Поступил доклад: «Ракета готова к старту». Движение руки — и командир услышал: ожила ракета. Затем сильный мягкий толчок.

Именно в этот момент над поверхностью пустынного моря произошло то явление, которое могло показаться весьма странным любому не посвященному в дело очевидцу.

Ракета стремительно унеслась за горизонт, и на лодке наступила тишина. В этой-то вот тишине командир и переживал все происшедшее, надеясь на успех. А потом неподалеку он увидел корабль, подававший сигналы.

Сообщение было коротким:

«Благодарю за стрельбу. Объявляю благодарность всему личному составу. Главком».

Кржижановский повторил сообщение вслух и обернулся к офицерам, которые тоже вышли наверх из отсеков. Сначала пожал руку старпому, потом штурману, потом командиру ракетного подразделения. И каждому проникновенно сказал:

— Спасибо!

После той стрельбы командир лодки стал как бы другим. Разгладилась между бровями резкая складочка, выдававшая постоянную озабоченность. Тверже стала походка, увереннее голос. Да и сам Кржижановский чувствовал себя так, будто с большим трудом поднялся на высокую, крутую гору и теперь с облегчением переводит дух, оглядываясь вокруг.

С горы, как известно, открываются более широкие горизонты. И если раньше командир видел только ближайшую свою цель, если основная его энергия уходила на личную подготовку, то теперь он получил возможность лучше всмотреться в людей, которые составляют экипаж ракетного корабля.

Еще до прихода нового командира экипаж лодки взял высокие социалистические обязательства. Дело происходило в те полные энтузиазма дни, которые предшествовали XXII партийному съезду. Подводники стремились каждую задачу решить с наивысшей оценкой, заслужить звание отличников боевой и политической подготовки, повысить свое мастерство. Успешная ракетная стрельба всех радовала. В выполнении обязательств это был важный этап.

И вот когда командир стал ближе знакомиться с подчиненными, он понял, как много на лодке прекрасных людей. Лучшие среди них — коммунисты. Они есть в каждом отсеке. Командир мысленно благодарил своего заместителя по политической части, секретаря партийной организации, старшего помощника за то, что они умело помогали ему руководить экипажем. Вместе с тем он увидел и недостатки в корабельной жизни, которые надо было устранить, чтобы ровнее стала дорога к новым успехам.

В море, в плавании всегда рядом с командиром находится штурман Харитонов. Из его расчетов рождаются курсы лодки. И всегда они безупречно точные. Создавалось впечатление — лучшего штурмана не надо и желать. Но почему-то не любят его другие офицеры. Говорят — себялюбив, высокомерен.

Однажды товарищ Харитонова, офицер помоложе, попросил штурмана о пустяковом одолжении. Тот ответил грубо, нетактично. Кржижановский пристыдил его, предложил извиниться перед товарищем. Какое-то время штурман вел себя иначе. А потом командир опять заметил у него срывы в обращении с сослуживцами.

Кржижановский собрал офицеров лодки и сказал:

— Если между нами не будет согласия, дружбы, руководить экипажем нельзя. Невозможно представить себе, чтобы на военном корабле человек не помогал человеку!

Прямой, откровенный получился разговор. Очень неловко почувствовал себя Харитонов, когда все офицеры высказали то, что думали о нем. Ему пришлось ломать свой характер.

Озабоченность вызывал у командира молодой офицер Облицов. В недалеком будущем ему предстояло возглавить ракетное подразделение корабля. Знаний для этого у него было достаточно, но не хватало опыта работы с людьми, серьезности, самостоятельности. Посоветовался командир с заместителем и решили заняться Облицовым, помочь ему. Часто беседовали с ним, тактично указывали на оплошности, подмечая хорошее. Постепенно молодой офицер приобретал командирские качества. Пришло время, и он по праву занял предназначавшийся ему пост.

Немало было на лодке собраний, экскурсий, культпоходов, горячих споров об увиденных кинофильмах. Все это благотворно действовало на экипаж, заставляло людей еще больше любить свою Родину, еще лучше служить ей. Но командир заботился и о том, чтобы не уходил из поля зрения отдельный человек с его думами, волнениями, радостями, тревогами. И с чем только не приходилось тут сталкиваться!

Хмурым выглядел старший матрос Карпов. Служил вроде бы ничего, а настроение кислое. Не должно быть у моряка такого настроения. А в чем дело — выяснить не удавалось.

Особенно забеспокоился командир, когда Карпов, уволенный в день отдыха на берег, не удержался от выпивки. Так ведь не долго и потерять человека.

В один из вечеров старший матрос явился в каюту Кржижановского. Офицер нашел «ключик» к сердцу подчиненного, узнал, как тот жил, где рос, где родители. Отец у Карпова погиб на войне, мать вышла замуж за другого и оставила сына на воспитание у чужих людей. Долго о ней ничего не было слышно, а недавно прислала Карпову письмо, просила простить, пожалеть. Но как простить, если она так жестоко поступила с ним в детстве! Выходит: есть мать, и нет матери.

Разволновавшись, матрос не сдержал тяжелых мужских слез. До глубокой ночи засиделся он в командирской каюте, доверчиво рассказывая обо всем, что тревожило сердце. И так же задушевно делился с ним командир своими думами. Тяжелую обиду простить, конечно, трудно, но в данном случае лучше все по-взрослому понять и поласковее ответить на письмо матери. Можно даже и встретиться с ней. Скоро Карпов сообщил командиру — мать готова приехать. А потом он попросил разрешения встретить ее. Вернулся веселый, довольный — совсем другой человек. А как служить стал после этого! Отличник из отличников!

Шероховатости сглаживались. Дружнее становился экипаж. И теперь на любое дело люди шли с улыбкой, с задором. И все получалось гораздо лучше.

А тем временем настал срок новой ракетной стрельбы.

На флоте раз в году между кораблями проводятся состязания по огневой подготовке. Условия их очень трудные. Только настоящим мастерам, хорошо обученным и дружно действующим экипажам можно здесь рассчитывать на первенство. Пуск ракеты подводная лодка должна была проводить в ходе таких состязаний. К обычному желанию отличиться у экипажа прибавилось еще и большое стремление одержать победу в соревновании с другими кораблями.

Опять лодка вышла в море. Она петляла под водой замысловатыми курсами, запутывая свой след. День и ночь. Еще день и еще ночь. А потом послала сверкающий мощный снаряд за горизонт, в цель.

Через три дня приказом по флоту было объявлено, что лодка выполнила все свои социалистические обязательства. Несколько позднее стало известно и о том, что ей присужден приз за первенство в состязаниях ракетных подводных кораблей.

...Мы о многом переговорили с Кржижановским, теперь уже капитаном 3 ранга. На корабле произошло немало изменений. Пришло пополнение. Некоторые из молодых офицеров, как и старший лейтенант Облицов, заняли более высокие посты. Дело они ведут неплохо — энергии много, желания добиться успехов тоже хватает.

У экипажа сейчас большая цель. Все матросы и старшины стремятся стать классными специалистами — специалистами высокой квалификации. И цель эта продиктована желанием зорко охранять мирный труд своего народа.

М. Кореневский, А. Крысов.
Звезда на рубке

Давнишняя традиция — метить рубки отличившихся кораблей алыми звездами.

...Предвоенные годы. Одна из малых подводных лодок завоевывает среди однотипных кораблей всех флотов первое место. Ей предоставляется право носить на рубке почетную звезду.

Вскоре краснозвездная «малютка» покинула Балтику — ушла в заполярные широты. Здесь и застала ее война. И случайно ли именно этот маленький корабль, теперь уже под номером «М-172», первым среди «малюток» Северного флота открыл боевой счет?

Тринадцать фашистских кораблей общим водоизмещением в 73 тысячи тонн отправила на дно морское славная «М-172» под командованием Героя Советского Союза капитана 2 ранга И. И. Фисановича. Она стала краснознаменной. Горстка людей — орденоносный коллектив! Потом гвардейский! А начиналось-то со звезды на рубке...

Теперь право носить почетные звезды присваивается кораблям, одержавшим победы в различного рода состязаниях, в социалистическом соревновании за право называться отличными.

Отличный корабль! Это самая высокая боевая выучка, железная воинская дисциплина, постоянная готовность выполнить любой приказ Родины.

Пятый год горит звезда на рубке подводного корабля Н. Пятый год! За такой срок корабельные экипажи обновляются почти полностью. И бывает ведь: уйдут в запас опытные, штормами испытанные моряки — смотришь, иная звезда и погасла. И когда еще молодежь зажжет ее вновь! А на корабле, которым командует В. И. Балабух, не так. Давно уволилось в запас большинство из тех, чьим трудом завоевана гордая звезда, но по-прежнему что ни поход — успех, что ни атака — отличная...

Старший лейтенант Чайковский служит в Вооруженных Силах десять лет. Матрос-подводник, курсант Военно-политического училища, комсомольский работник в дальнем, вечно заснеженном гарнизоне... А теперь — заместитель командира подводного корабля по политической части. Только что в политотделе его поздравили с назначением. И вот идет он вдоль берега бухты, отсчитывая пирсы, приткнувшиеся к самым подножиям хмурых сопок. Идет представляться командиру.

Капитан 3 ранга Валентин Иванович Балабух, видимо, догадался, что вошедший к нему в каюту офицер и есть его новый заместитель.

— Знаю, знаю, что к нам назначены. Ко времени прибыли, — просто сказал он. Помолчал, подбирая нужные слова. — Что ж, вместе потрудимся. Вам, конечно, известно, что корабль наш признан отличным. Но не я — другой командир выводил его в отличные. И не вы... Чувствуете щекотливость нашего положения? К славе не причастны, а ответственность за нее на нас легла.

Не задерживаясь на деталях, командир несколькими фразами обрисовал обстановку на лодке. Из тех, кто завоевывал для нее право именоваться отличной, в экипаже теперь почти никого нет. Скоро и последние ветераны уйдут. И тем не менее лодка должна оставаться на высоте своего почетного положения.

Есть над чем призадуматься!

— Хорошо бы вам со своим предшественником повстречаться, — посоветовал командир. — Иванов — опытный политработник. Он уже не у нас, но из гарнизона еще не выехал.

Совет был дельным, и Чайковский не стал терять времени.

Так и прошел в беседах первый день в новой должности. И все, с кем ни говорил старший лейтенант, подчеркивали: нелегко будет.

— Но вы справитесь, — напутствовал своего молодого преемника капитан 3 ранга Иванов, — если на «старичков» наших опереться сумеете. Бригадиренко, Щеглов, Левчук... Силища!

Долго и обстоятельно рассказывал Иванов об этих и других моряках. «Люди на корабле замечательные, — запомнилось Чайковскому — Конечно, со многими пришлось повозиться. Вот, например, лейтенант Патрушев. Поинтересуйтесь на досуге, как мы его на путь истинный наставляли. Поучительная история!»

И еще один совет запал в память молодому заместителю командира корабля: «Не поленитесь, прочтите от первого до последнего протоколы наших партийных собраний Не все политработники делают это, заступая на должность. А зря! Обязательно прочтите!»

Протоколы партийных собраний. Это же своеобразная летопись борьбы за отличный корабль! Они раскрывали суть этой борьбы в лицах, в предложениях и спорах, в острой критике недостатков. Нет, не пожалел политработник, что углубился в них. Они так облегчили ему знакомство с людьми.

Заходит он, новый на корабле офицер, в отсек.

— Старшина 1 статьи Щеглов, — представляется ему моряк.

Как тут не вспомнить: «Слушали заявление коммуниста Щеглова о выдаче ему партийной рекомендации на работу в Целинном крае». Так вот он каков, будущий целинник!

— Старшина 1 статьи Бригадиренко, — называет себя другой подводник.

Ясно, тот самый Бригадиренко, который на недавнем собрании взял обязательство подготовить старшего матроса Ярцева к должности командира отделения мотористов. Да так подготовить, чтобы он в недалеком будущем стал старшиной команды! Ярцев тут же, в отсеке.

И, выходит, не новые, а уже знакомые люди представляются политработнику. Отпадает необходимость в никчемном, беспредметном обращении: «Ну, как дела, товарищи?» Сразу завязывается разговор по существу — о том, что волнует, чем живут сейчас люди в отсеках. И политработник оказывается в центре этой многогранной, кипучей жизни.

На лодку прибыли молодые матросы. Хороший народ, грамотный, почти все с трудовым стажем до службы. Выделялись среди них рулевой-сигнальщик Дрозд, судя по всему любознательный, настырный парень, электрик Музалевский — рассудительный, вдумчивый матрос. Все новички охотно, с огоньком включились в соревнование за быстрейшую сдачу зачетов на допуск к самостоятельному управлению боевыми постами.

Заходя по вечерам в кубрик, Михаил Петрович Чайковский не без удовлетворения отмечал: горит огонек! Молодежь оживленно обсуждает свои дела, собравшись у графика, который наглядно отображал ход соревнования. График прост, напоминает обычную турнирную таблицу. Глянешь — и сразу видно, кто вышел вперед, кто ходит «в середнячках», кто отстает.

— Смотри, Дрозд вперед вырвался! Четырнадцать зачетов свалил! — раздавался чей-то восхищенный голос.

— Подумаешь, вырвался! — возражал другой. — Ты средний балл выведи. На четверках выезжает Дрозд, количеством берет за счет качества...

Такие сцены радовали. Но политработник понимал: огонек здорового соперничества между людьми надо беречь. Не поддержи его, реши, что теперь соревнование само пойдет, — и очень скоро станешь перед фактом: на случай проверки есть все — и социалистические обязательства, и ярко оформленные доски показателей, и приказы о подведении итогов, а соревнования-то и нет.

Чтобы оно действительно разгоралось, нужны постоянные поиски наилучшей организации дела, поиски, увлекающие молодежь, забота о том, чтобы новое захватывало людей, как хорошая книга. Это требует творчества, размышлений. Вот сейчас к графику не пробиться. Но пройдет две-три недели, цифры, отражающие количество сданных новичками зачетов, подравняются и интерес к ним начнет ослабевать. Да и сами зачеты к тому времени перестанут быть причиной переживаний и главной темой матросских разговоров. Первый и даже пятый зачет волнуют. А, скажем, двадцать восьмой? Это уже привычный, будничный факт. И трудно ли руководителю предвидеть, что с какого-то дня люди будут проходить мимо этого графика так же равнодушно, как проходят мимо устаревшей фотовитрины или примелькавшегося плаката.

Как-то Михаил Петрович поделился своими раздумьями с командиром. Балабух с полуслова понял заместителя — сам беспокоился о том же. Офицеры сошлись на мысли: надо что-то предпринимать, чтобы соревнование на корабле развивалось по восходящей. Решили учредить вымпел «Лучшему отсеку». Вместе прикинули положение о вымпеле. Оно гласило: лучшим будет признан тот отсек, в котором моряки наведут безукоризненную чистоту и покажут пример образцового содержания и управления техникой.

Информация об учреждении вымпела вызвала у подводников живой интерес, равнодушных к ней, пожалуй, не было. Но не обошлось и без «несогласных». В их числе неожиданно оказался моторист Ярцев — человек исключительного трудолюбия, готовый работать день и ночь, только бы о его родном дизельном отсеке не сказали худого слова. И вот этот Ярцев вдруг заявил:

— Неправильно! Отсек отсеку рознь. Наши соседи электрики свою технику белой ветошью, марлей да специальными салфетками протирают. А радиометристы, акустики? Этим батист подавай, чтобы на аппаратуре ворсинок не оставалось. Трудно ли им аптечный блеск навести? А у нас попробуйте! Дизеля есть дизеля...

— Погоди, Ярцев, — спокойно сказал Бригадиренко. — Дело разве в салфетках да батистах? Душу в работу надо вложить. С тобой я только в одном согласен: этот вымпел нелегко нам достанется.

Моторист удивленно посмотрел на старшину: тот говорил так, словно не сомневался, что победа в соревновании будет за дизельным отсеком. А ведь он, Бригадиренко, слов на ветер не бросает. Коммунист! И «несогласный» призадумался, обвел отсек взглядом, словно выбирая место для вымпела, и, неожиданно повеселев, объявил:

— Вот здесь повесим — на виду! Мотористы не держали в секрете своих намерений — завоевать вымпел во что бы то ни стало.

— Несбыточные мечты, — заметил однажды по этому поводу торпедный электрик, смахивая воображаемую пылинку с одного из приборов и как бы подчеркивая этим: где еще есть такая чистота? — Яснее ясного, что вымпел будет у нас, в центральном посту. Сами подумайте, здесь акустическая аппаратура, штурманское оборудование, радиолокационная станция. Блеск, электроника!

Борьба за вымпел взбудоражила, захватила людей. Чайковский сам слышал, как командир отсека Терещенко журил своих подчиненных электриков:

— Видели, как мотористы взялись за дело? А мы? Ну-ка, освежите краской маркировочку на ходовой станции! Да контакты протрите как следует!

Осмотри Терещенко те же контакты и ту же маркировку на прошлой неделе, он, пожалуй, не сделал бы подчиненным никаких замечаний — все было в обычном «рабочем» состоянии. Теперь другой подход!

Требовательнее становились не только старшины. В отсеках воцарялся дух высокой взыскательности матросов друг к другу. Стоило кому-либо не убрать вовремя инструмент после работы, положить вещь не на свое место — и товарищи сразу же указывали ему: непорядок!

В назначенный день специальная комиссия придирчиво осмотрела корабль и постановила: вымпел вручить морякам дизельного отсека.

— Победили мотористы — люди, работающие, пожалуй, в самых трудных условиях, — говорил при подведении итогов командир корабля. — Это ли не урок для всех? Давайте разберемся. Вот, к примеру, центральный пост. Здесь и штурманский электрик, и акустик, и другие хозяева «самой чистой» техники. И каждый из них в своем заведовании, в «своем кутке» навел порядок. Но отсек-то не по куткам, а в целом оценивается. Кто из хозяев «чистой техники» помог трюмным машинистам? Нет таких? То-то! А ведь и в дизельном отсеке есть боевой пост трюмных, но мотористы не считали его «чужим». Вывод напрашивается сам: в соревновании побеждает дружба.

В те дни корабль часто и надолго выходил в море, завершая подготовку к большому, ответственному плаванию. Посоветовавшись, коммунисты решили организовать в этих условиях соревнование между сменами вахт. Выбор оказался удачным, заветный огонек вновь стал разгораться.

Электрик Музалевский нес в походах ответственную вахту у так называемого подшипника Митчеля. Специалист старался — ведь он агитатор и обязан показывать пример. Хотелось сэкономить побольше масла. Да вот не получалось. Масло из ванночки под подшипником часто проливалось в трюм, вместо того чтобы попадать в магистраль, в цистерну и отфильтрованным снова поступать в работу. Поговорил с товарищами по соревнованию — и у них такое случается. В чем дело? Призадумался агитатор, и вот что он выяснил: масло проливалось в трюм как раз в те часы, когда на горизонтальных рулях стоял Дрозд. Видно, рулевой «держал горизонт» не очень точно: лодка порой шла с большим дифферентом. Агитатор пошел к нему объясняться. Дрозд, узнав, что митчеисты имеют к нему претензии, возмутился:

— Не могу же я лодку «по ниточке» вести. Волна-то вон какая, попробуйте!

— Надо! — уверенно сказал Музалевский и показал рулевому-сигнальщику листок с простыми расчетами: — Вот сколько масла пропадает за одну вахту, вот сколько за сутки. А вот какой эта цифра будет через месяц. Я эти расчеты в боевом листке опубликую! — пригрозил Музалевский. — Но дело не только в них. Ты вот не умеешь лодку «по ниточке» вести. А Тихоненко водил!

— Какой такой Тихоненко? — сердито спросил Дрозд.

— Не знаешь? Боцман с Краснознаменной гвардейской «М-172». И Гандюхин с Краснознаменной «Щ-404» водил.

— Про Гандюхина я знаю, — примирительно сказал горизонтальщик.

— Так вот, был у них случай. Атаковали, пустили ко дну двухтрубный теплоход с фашистским войском. И на курс отхода! А тут минное заграждение. Но подводники знали — есть в нем лазеечка. Узенький такой коридорчик. И на какой глубине мины стоят — тоже знали. Командир решился. Расчет был прост: фашистские сторожевики по своему же минному заграждению гоняться за лодкой не станут! Но решился-то он потому, что верил в Гандюхина. Представляешь, каково было рулевому! Дважды слышали тогда на лодке, как скрежетали минрепы о ее борт. И что было бы, сойди Гандюхин с «ниточки»...

Тяжба мотористов с рулевыми приобрела огласку. Ее обсуждали, о ней спорили. И вот что примечательно: командир группы рулевых лейтенант Патрушев не стал выгораживать своих. Узнав об этом, Чайковский вспомнил слова Иванова: «Поинтересуйтесь на досуге, как мы наставляли его на путь истинный. Поучительная история!» То было сказано о Патрушеве...

В одной капле воды, взятой на пробу, можно увидеть целое море. В судьбе одного человека может отразиться сложная жизнь большого коллектива. Рассказ о молодом офицере Юрии Патрушеве — это рассказ не только о нем самом. Это коротенькое повествование о том, как в отличном экипаже люди учатся ко всему подходить со строгими мерками, дорожить честью родного корабля, достоинством подводника.

Кое-кто, быть может, представляет себе экипаж отличного корабля собранием идеальных людей. Царит-де в этом собрании полная гармония, никто не сбивается с ноги, шагая в общем строю. Но в жизни все гораздо сложнее. На отличном корабле служат самые обыкновенные люди. И они могут иногда ошибаться. Интересно посмотреть, как реагируют на такие ошибки в коллективе подводников, как здесь борются за человека, растят его.

Так вот о Патрушеве. Лейтенант прибыл из училища на корабль. У него по-модному кудрявилась русая шевелюра. На все вокруг молодой офицер смотрел с некоторым восторгом. Первую проверку он довольно легко выдержал — в срок и без повторных заходов сдал зачет на самостоятельное командование рулевой группой. Но в первом же походе произошел конфуз.

Лишь только позади осталась бухта, море выкатило свой крутой нрав. Началась жестокая качка. И тогда-то штурман поручил лейтенанту определить место корабля.

Штурман видел, как Патрушев полез по трапу мостик, как, спустившись оттуда, ушел к радиометристам. Визуальные наблюдения он, видимо, хотел дополнить техническими. Однако время шло, лейтенант не докладывал.

В чем дело, Патрушев? — спросил, наконец, штурман. — Определиться невозможно, — был ответ. Лейтенанту, оказывается, не удалось взять пеленги. Мостик окатывало холодной волной, коченели руки, от студеного ветра слезой застилало глаза. И в в линзах пеленгатора все расплывалось. Пробовал воспользоваться радиолокацией, да побоялся ошибки — берега-то еще не очень знакомы. Нет, не такой представлял себе молодой офицер встречу с морем. От похода к походу у лейтенанта падало настроение. Его все-таки посылали на мостик и требовали брать пеленги, несмотря на холод и волну. С него спрашивали, почему рулевые не тренируются, теряя понапрасну время в походах. Он быстро уставал от множества дел и не понимал, как это можно со всем справиться.

— Что за жизнь? — пожаловался он как-то старшему помощнику капитан-лейтенанту Кириченко.

— А жизнь у нас нормальная, подводная, — ответил старпом. — Давайте-ка разберемся кое в чем.

И разбирались они в том, что ближе к старпомовской части — в планировании времени. Почему, например, штурман Мориц все успевает делать? Он заранее готовится к походам, продумывает личный план. Бывает, не поспит часок. Служба!

После каждого похода с лейтенантом беседовал командир. Валентин Иванович Балабух в прошлом был штурманом: он скрупулезно анализировал ошибки молодого офицера. А вместе с этим лейтенанту пояснялось, что такое служба подводника, что такое дисциплина подводника, что значит на лодке высокая требовательность к себе и подчиненным.

В одном из походов Патрушеву особенно «не повезло». Лодка долго шла под водой, потом всплыла. Полагалось зажечь ходовые огни. Но они не загорелись: где-то в проводке случилось замыкание. Прожектор тоже не дал вспышек.

— Я ведь говорил старшине Ляскину, — оправдывался лейтенант.

— Вот именно — говорили, — сердито смотрел на него командир. — Ляскин твердый голос любит. Чего уж вам действительно недостает, товарищ лейтенант, так это командирской твердости. Не приказываете, а просите подчиненных.

Лейтенанту, конечно, досталось и на разборе похода и на заседании комсомольского бюро. И выводы были сделаны довольно, суровые. Патрушеау это показалось обидным.

И вот лейтенанта увидели выпившим.

— Как же так, Юрий Николаевич? — спрашивал его старпом.

— А ничего из меня все равно не выйдет, отвечал молодой офицер.

Но вскоре он пожалел о случившемся. Он и не представлял, какое возмущение вызовет его проступок в офицерском коллективе корабля. И не только в офицерском. Он вдруг почувствовал, что теряет уважение людей. Не обошлось и без серьезного взыскания.

Тяжелым оказалось похмелье.

Многое передумал молодой офицер.

Через некоторое время с ним опять беседовал командир. Он как будто угадал мысли подчиненного.

— Наверное, считаете — все теперь кончено? я вам продолжаю верить. Если бы не верил, быть может, и расстались бы. Но уж не взыщите, если жестковато придется. Мы на службе, на море.

Жестковатость, конечно, чувствовалась. В плаваниях лейтенанту не делалось никаких скидок. А если лодка почему-либо стояла в базе, командир договаривался о том, чтобы Патрушев участвовал в походах других кораблей. Не раз в качестве штурмана ходил он в море и на катере, специально приспособленном для вылавливания торпед, выстреленных подводными лодками. Небольшой корабль бросало на волнах, его курсы пролегали во всех направлениях. Это было практикой, закалкой, изучением района.

Возвращался — ждали дела в группе. Заместитель командира по политической части напоминал, что давно уже не был молодой офицер в кубрике матросов, не беседовал с подчиненными по душам, штурман приказывал разобраться, почему плоховато провел занятие боцман. И теперь лейтенант уже не задавал себе вопроса: можно ли успеть все сделать? Он старался делать.

Понятней становились ему законы, по которым жил экипаж отличного корабля. Он видел, что высокие требования предъявляются здесь не только к нему, но и ко всем подводникам.

Подходила, например, пора длительных плаваний. Казалось бы, о чем беспокоиться командиру, когда экипаж хорошо натренирован? И все же он объявляет проверку офицерской подготовки. Вначале — все о морском театре. Офицеры должны были на чистом листе по памяти нарисовать очертания берегов, отметить маяки, огни, опасности, рекомендованные курсы, якорные стоянки. Проверялось и знание документов, относящихся к кораблевождению, и знание устройства лодки, умение использовать оружие и технические средства. Потрудиться офицерам пришлось немало. Зато все освежилось у них в памяти, увереннее стали чувствовать они себя в отсеках и на мостике подводной лодки.

Патрушев часто убеждался, сколь требовательно относится командир корабля к штурманской боевой части. Валентин Иванович Балабух нередко говорил: «Высокая штурманская культура — это успешные плавания, успешные стрельбы». Походы подтверждали его, быть может, заимствованные у кого-то слова. Точные штурманские расчеты позволяли лодке ходить верными курсами сквозь штормы, туманы, снежные заряды, быстро находить «противника», атаковать его. И лейтенант, полюбивший свою специальность, со все возрастающим интересом отдавался служебным делам.

Теперь уж трудно припомнить тот день, когда лейтенант удивил старпома. Проверив заведование штурманского электрика, Патрушев обнаружил какие-то, неполадки. Он вызвал подчиненного на мостик и так убедительно отчитал, что тот, даже не перекурив, поспешил на боевой пост. Затем он весьма строго поговорил с боцманом, который забыл вовремя взглянуть на хронометр. Капитан-лейтенант Кириченко, который присутствовал при этом, увидел перед собой словно бы другого человека: это был уже не робкий юноша, а властный командир.

К концу первого года службы выпало Юрию Патрушеву нелегкое испытание. На время учения определили его сменным штурманом на соседнюю лодку.

Людям из отличного экипажа нередко приходится участвовать в походах других кораблей, чтобы передать свой опыт или просто заменить ушедшего в отпуск специалиста. И каждому человеку, собирающемуся в поход на другом корабле, обычно дается наказ: там, у соседей, быть достойным представителем отличной лодки.

И когда стало известно, что лейтенанту Патрушеву придется уйти в плавание с другим экипажем, Валентин Иванович Балабух сказал:

— Помните о чести нашего корабля. Поход оказался трудным. И выдержка и немалое искусство потребовались от штурманов. Патрушев работал наравне со своим опытным коллегой.

— Ну что ж, теперь вы, можно сказать, штурман, — поздравил лейтенанта командир после возвращения с моря.

А про себя Балабух подумал: «Вот и еще один человек созрел для продолжения традиций отличного корабля...»

Скоро стало известно, что лодке предстоит выполнить очень трудную учебную задачу. Пожалуй, самую трудную в ее истории.

В экипаже эта весть была встречена с подъемом. Она особенно взволновала молодежь. Значит, доверяют!

Продуманно велась подготовка. Началась она с изучения опыта других кораблей, которые ходили в такие походы. Балабух расспрашивал обо всем их командиров. Кириченко старался побольше узнать от старпомов, Чайковский подолгу беседовал с политработниками. Затем партийная организация предложила устроить для обмена опытом деловые встречи специалистов своего корабля с такими же специалистами других лодок: радисты внимательно слушали радистов, акустики — акустиков, мотористы — мотористов.

Незадолго до выхода в море на корабле состоялось партийное собрание. Выступая на нем с докладом, командир сказал, что рассчитывает на коммунистов, на их помощь, бдительность, примерность. Старпому Кириченко собрание поручило разъяснить старшинам, насколько серьезно следует отнестись к проверке техники. Решением предусматривался особый контроль за подготовкой механизмов на тех боевых постах, которые обслуживаются молодыми матросами.

Техника техникой, а основное-то люди. Хорошо ли понимают они значение предстоящего плавания и свои задачи в нем? Чайковский, секретарь парторганизации капитан медицинской службы Ковалев, другие коммунисты беседовали с матросами и старшинами, напоминая им о долге перед Родиной, о том, как важно проявить в походе и мастерство и выносливость...

Позади осталась тихая, закрытая со всех сторон заснеженными сопками бухта. Вместе с порывом ветра подкатилась первая крутая волна, и, качнувшись, лодка будто поклонилась морю. С этой минуты кланяться ей пришлось довольно много, а нрав у моря не смягчался. Крепчал студеный ветер, все выше поднимались налитые тяжестью водяные валы.

Сменилась одна вахта, заступила другая. Лодка ушла на глубину. Валентин Иванович запросил командиров боевых частей, как себя чувствует молодежь. «Хорошо держатся!» — доложили офицеры.

С первых миль плавания развернулось на лодке соревнование между сменами вахт. Каждая смена стремилась к тому, чтобы не было на вахте никаких замечаний, чтобы побольше сэкономить горючего и смазочных масел и сдать пост товарищам в идеальном порядке. Скоро стало ясно, что лучших показателей добивается смена старшины Ярцева. И тут подтвердил неутомимый подводник, что любит он быть направляющим в строю.

Еще перед выходом в море коммунисту старшине Терещенко говорилось, чтобы получше он присматривал за молодым электриком Музалевским. Старательный матрос, но ведь совсем молодой. А вахта на линии вала «скучная»: сидит человек в трюме наедине с собой. Терещенко добросовестно выполнял поручение, весь поход беспокоился о своем подопечном. И старшине даже било немножко обидно, что ни разу матросу не потребовалась помощь. Кстати сказать, в этом походе прекратились у Музалевского споры с Дроздом. Молодой рулевой научился уверенно «держать горизонт» и не мешал электрикам бороться за экономию масла.

Часто обходил корабль Михаил Петрович Чайковский. Появлялся он в отсеках именно в те часы, когда вахта наиболее утомительна, когда подводников одолевал сон. Одного подбадривал шуткой, другому сообщал о последних известиях, полученных по радио, с третьим просто стоял рядом. У людей обострялось внимание, и вахта казалась короче.

До этого похода экипаж не успел еще как следует узнать заместителя командира. Тут, в море, открывалась подводникам его душа, проявлялся его беспокойный характер. Никогда еще не бывало, чтобы в походе на лодке выходила фотогазета. Фотографировать, проявлять пленку, печатать и сушить снимки в отсеке очень неудобно. Тем не менее фотогазета появилась, запечатлев героев плавания на боевых постах.

Никогда не бывало в походах и такого. Старпом Кириченко только что отстоял труднейшую вахту. Чайковский с таким видом, будто собирается сообщить нечто важное, пригласил его в радиометрическую рубку, подал головные телефоны:

— Послушайте, Юрий Яковлевич.

Полагая, что речь идет о каких-нибудь сигналах, старпом надел телефоны. «Желаю тебе, Юра, счастливого плавания!» — раздалось в них. То был родной, милый голос жены. Она говорила: «Не беспокойся ни о чем, неси свои вахты, возвращайся с успехом...»

Откуда она взялась? Счастливыми глазами смотрел Кириченко на политработника.

Тот улыбался, довольный. Перед походом Чайковский втайне от старпома записал на магнитофоне коротенькие «речи» командирских жен и их детей.

Предупредив старпома, что пока не надо ничего сообщать другим, заместитель командира через некоторое время преподнес такие же сюрпризы инженер-капитан-лейтенанту Новикову и капитан-лейтенанту Морицу. Плавание совпало с днем их рождения. Оба они совершенно неожиданно услышали в отсеке теплые поздравления самых близких людей. Был приглашен в рубку и лейтенант Чижов. «Дорогой мой Чижуля, — сказала ему жена, — ты не забыл, что сегодня у нас семейный праздник — день свадьбы?» Завлеченному сюда же командиру малыш сынишка прочитал стихи. И долго потом улыбался Валентин Иванович, сидя в центральном посту...

Штормовой ночью вдали от берегов лодка всплыла. Старший лейтенант Патрушев вслед за командиром и старпомом поднялся наверх, держа в руке секстант. Большая холодная волна своей вершиной накрыла мостик. Патрушева окатило с головы до яог. Старший лейтенант, слегка отряхнувшись, вытер платком секстант и нацелился им на звезду. Наблюдавший все это старпом вспомнил тот давний поход, когда молодой офицер не смог определиться, испугавшись холода и брызг. Теперь этот человек не боялся моря.

Потом лодка снова погрузилась. И тогда в тесной кают-компании состоялось партийное собрание. Разбирались заявления о приеме в кандидаты партии лейтенанта Чижова и старшего лейтенанта Патрушева. Строго подходили коммунисты к оценке качеств молодых офицеров. Конечно, шла речь и о начале их службы, говорилось о допущенных ими ошибках. Но все признали, что все это ушло в прошлое.

Разные мысли волновали Патрушева, пока шло собрание. Многим обязан он этим взыскательным людям — командиру, его заместителю, старпому, другим коммунистам. Теперь он понимает: исходила эта требовательность из высоких партийных принципов, из тех священных законов, по которым живут военные люди.

Собрание решило — принять. Как штурман, не мог Юрий Патрушев не отметить на карте маленькой точкой то место, где произошло столь важное в его жизни событие. И точка эта накрепко запечатлелась памяти — никогда не забудется!.. Лодка возвращалась в базу. С честью выполнено задание. Казалось, все трудное позади. Однако еще одно испытание поджидало экипаж и особенно секретаря партийной организации, корабельного врача Ковалева.

Заболел матрос Дмитриев. Безотлагательно требовалась операция. Но ведь отсек даже и при очень большой фантазии не сравнишь с операционной. И все же в кают-компании начались приготовления. Подволок завесили чистой парусиной, чтобы не падали капли. Кипятились инструменты.

Тишина стояла на лодке, медленно двигавшейся на большой глубине. Рулевой-горизонталыцик все свое мастерство обратил на то, чтобы вести корабль «по ниточке». В каждом отсеке люди работали с предельным вниманием.

Четыре часа врач боролся за жизнь человека. Лицо его жгла кварцевая лампа, включенная для очистки воздуха. От яркого света и напряжения устали глаза. Когда кончилась операция, Ковалев свалился на диванчик. Однако на лице у него было написано: «Победил!»

...Где сейчас эта лодка? Может быть, стоит в базе, отдыхая после очередного похода, а вернее всего, снова буравит своим стальным корпусом толщу вод в каком-нибудь районе моря. Но где бы она ни была, жизнь ее экипажа бурлит, кипит. У подводников, людей смелых и мужественных, все подчинено одному — как можно лучше служить Родине, как можно лучше подготовить себя к защите ее от любого врага.

Н. Белоус.
Романтики подводного царства

Третьи сутки вокруг все волны да волны, все тот же обласканный ветрами океанский простор. Далеко за кормой подводной лодки пламенеет закат. У борта плещется вода, поминутно меняя свою окраску: то становится какой-то сероватой, то вдруг начинает отсвечивать голубизной.

После длительного пребывания под водой почти все свободные от вахты высыпали наверх. Кто курит, жадно затягиваясь, кто просто стоит на узенькой скользкой палубе, подставив лицо потоку влажного воздуха. Немного в сторонке от всех дымит трубкой Сергей Сиротов — акустик и романтик, задира и любитель красивых фраз. Сейчас он задумчиво провожает взглядом улетающих куда-то чаек — вечных спутников мореплавателей.

Спрятав трубку, Сергей принимает позу флотоводца — гордо вскинута голова, чуть выставлена вперед левая нога. Ветер играет выбившейся из-под пилотки прядью русых волос, шевелит пушистые, модно подстриженные височки.

И мелькают города и страны,
Параллели и меридианы...

Сергей напевает песенку путешественников, вообразив себя видавшим виды «морским волком». Стоит он, бесстрашный капитан, на мостике, а послушный его воле волшебный корабль несется, едва касаясь пенистых волн.

— Хороший поход, Сережа, правда? — спросил, подойдя к Сиротову, второй акустик лодки — невысокий остроносый Алексей Васюткин. Выцветшие брови паренька приподняты: он удивлен и восхищен величием океана. На лодке Васюткин совсем недавно — до этого служил на берегу лаборантом-акустиком в учебном кабинете.

Перед Васюткиным, человеком «береговым», романтик Сиротов не прочь и порисоваться.

— Это что! — восклицает он. — Бывали походы и почище. Такой, бывало, штормяга ревет!

Алексей смотрит на своего друга, мигая от удивления белесыми ресницами, а тот продолжает:

— Если сложить все те мили, что я прошел за время службы на лодке, то хватило бы, пожалуй, и шарик обогнуть пару раз.

«Шариком» Сергей небрежно называет земной шар. И вообще он считает, что бывалые моряки должны говорить как-то особенно. Сергей, например, никогда не скажет, что служил на «малютке», или на малой лодке, а обязательно, сощурив глаза, ввернет оригинальное словечко. И фраза у него выглядит так: «Когда я плавал на «малыше»...

Рассказывая Алексею о каком-то случае, Сиротов так и сыплет этими словечками из лексикона «бывалого» моряка.

— Вышел у нас из строя гирокомпас. На магнитного «старика» надежда плоха. Но наш капитан не растерялся. Пристроился в хвост торгашу и шурует полным ходом...

«Неискушенный» в морском деле Васюткин с трудом догадывался, что «капитан» — это, видимо, командир лодки, а «торгаш» — случайно проходившее поблизости торговое судно. Алексея, простого рабочего парня, так и подмывало сказать: «Брось, Сережа, ломаться», — но мешала какая-то робость и не хотелось обижать товарища.

— Пошли, братцы! — сказал романтик Васюткину и другим морякам, стоявшим на палубе. — Чует мое сердце, будем скоро нырять на глубину...

По каким признакам догадался Сергей о скором погружении лодки, для всех осталось загадкой. То ли заметил, что штурман больше обычного суетился на мостике — хотел, видимо, перед уходом под воду поточнее определить место корабля в океане. А возможно, перехватил романтик взгляд командира, брошенный на матросов и как бы говорящий: «Ну что, покурили? Давайте закругляйтесь...»

Как бы то ни было, но через несколько минут донесся с мостика звонкий голос вахтенного офицера:

— Всем вниз, к погружению!

Акустик Сиротев — разбитной парень, один из тех, что за словом в карман не лезут. Взаимоотношения товарищами по службе сложились у него самые различные. Многие матросы осуждали Сергея за несерьезность и хвастовство. Они ни в чем не давали ему спуску, допекали за нарушения корабельного распорядка, за стремление увильнуть от работы, особенно от той, которая потяжелее.

Ведь Сергей как поступал? Недосмотрит старшина — опоздал с побудкой, не вышел на зарядку. А во время авральных работ как вел себя романтик? Стоит рядом лейтенант — он проявляет кипучую деятельность: бегает, командует, подает советы. «Раз — два, взяли!» А гляди, ушел штурман — и Сиротов вдруг ко всему охладел.

Некоторые из числа экипажа лодки считали, что их «хата с краю». Они словно не замечали проделок Сергея, не хотели с ним связываться. Все равно, мол, ничего ему не докажешь, ничего он не поймет, а неприятностей не оберешься. Ведь и у самих не особенно гладко шла служба...

И еще было два ближайших дружка Сергея, которые во всем ему потакали, да и сами не отличались особой дисциплинированностью.

На корабле привыкли к тому, что Сиротов в курсе всех событий, что он первым узнает новости. Ведь так было и в море и на берегу.

Еще неделю тому назад, когда стояли в базе, акустик Васюткин готовился в отпуск. Уже в строевой части сняли его с довольствия, уже и проездные документы выписали. Все поздравляли отпускника, лишь один Сиротов говорил, загадочно улыбаясь:

— Рановато, братишка, паруса ставишь. Чует мое сердце, не будет попутного ветра...

И что бы вы думали? Действительно, прав оказался. Пришел через полчаса штурман лодки и приказал Васюткину срочно сдать проездные, встать на довольствие — в отпуск поедет после ответственного похода.

Никогда почти не ошибается Сиротов — это известно всем. Как-то в базе перед отбоем сосед Сергея по койке заметил:

— Плохой признак, ребята. Наш романтик в носках спать ложится — быть ночью тревоге.

То, что его называли «романтиком», льстило акустику. Он только загадочно улыбался в ответ, подмигивал: «Знай, мол, наших». На замечание о носках промолчал. Отвернулся вскоре к переборке и захрапел.

А в полночь действительно сыграли тревогу по соединению. Сергей, у которого одежда была на «товсь», в тот раз первым прибежал на боевой пост, чем заслужил особое расположение старпома, любившего высокую точность и быстроту.

...Поход продолжался. Как только лодка погрузилась, поступил приказ открыть гидроакустическую вахту. Сергей повернул рукоятку и начал по привычке считать: «Ноль раз, ноль два, ноль три...» Наконец лампы усилителя прогрелись и в наушниках появился знакомый шум. Акустику казалось, что это океан дышит, а себя в таких случаях представлял он искусным терапевтом, выслушивающим дыхание пациента.

Матрос Сиротев был старшим среди акустиков. Старый командир отделения уволился в запас, нового еще не назначили. И пока что Сергей руководил «отделением». Надо сказать, что делал он это с большим рвением. Особенно на виду у начальства.

В акустической рубке, сверкавшей никелем рукояток и светом ярких лампочек, Сиротев чувствует себя полновластным хозяином. Васюткину он отдает одно распоряжение за другим: «Проверить срочно, почему падает напряжение!», «Устранить неисправность!» И когда вспотевший Алексей заканчивает осмотр и чистку контактов, Сиротов вновь продолжает поиск.

— Сейчас попадется, голубчик! — говорит он, имея в виду условного «противника». — На этот раз будем иметь дело с «Неугомонным». Видел в базе такой эсминец?

— Откуда тебе известно, что именно он будет изображать «противника»?

— Вот чудак человек! Да у меня все писаря дружки. Нам сейчас нечего даже трудиться — все заранее известно: и курс, которым пойдет цель, и скорость. Уж на этот раз атакнем!

— А вдруг писарь ошибся, а ты понадеешься?

— А зачем голова на плечах? Проверю. Но стрелять будем по «Неугомонному», это уж точно. У меня на эсминце земляк служит. Встретились на увольнении — проболтался. «Пойдем, — говорит, — во вторник лодки обеспечивать...»

— Лучше все по-честному... — начал было Васюткин.

В ответ Сиротов лишь снисходительно улыбнулся и похлопал Алексея по плечу — главное, мол, успех! Васюткин хотел еще что-то сказать, но акустик покачал головой — отвлекать вахтенного не полагается.

Ожидание становилось томительным. Сергею снова хотелось подняться наверх, чтобы вдохнуть полной грудью свежего воздуха, чтобы ощутить на губах горьковатый привкус океанской волны. Он взглянул на часы. Секундная стрелка, напоминавшая чем-то труженика муравья, быстро бежала по циферблату с нарисованным на нем якорем.

«Как только добежит стрелка до правой лапы якоря, услышу шум эсминца», — загадал Сергей и, как обычно, начал считать: «Ноль раз, ноль два...» Вот и правая лапа. Матрос отрывает взгляд от стрелки часов, поворачивает на приборе рукоятку — в наушниках появляется еле различимый звенящий отзвук. Наконец-то!

— Шум винтов эсминца! — не теряя времени, докладывает акустик.

Атака... Счет времени идет на секунды. Теперь нельзя медлить, нельзя раздумывать. Сиротов дает пеленг — направление на «противника». Первый, второй... Затем он стучит остро отточенным карандашом по белому листу бумаги, стучит в такт оборотам винтов эсминца.

В это время слышится доклад штурмана командиру:

— Курс цели сорок пять градусов...

Ликует Сиротов. Все сошлось, сошлось!

— Скорость... — слышится голос штурмана. Продолжая свой доклад, офицер называет число узлов, то есть число миль в час.

— Ошибся, — с досадой говорит акустик о штурмане. — Ошибся. — И он говорит Васюткину о том, что старик «Неугомонный» из кожи вылезет, а такой скорости, какую назвал штурман, не даст. Ведь не впервые работает лодка с этим эсминцем.

На какой-то миг на лицо Сергея набегает тень, оно становится сосредоточенным и задумчивым. Он пересчитывает точки-уколы, сделанные карандашом на чистом листе, смотрит в таблицу. Что за наваждение! И у него получается скорость на четыре узла больше той, которую (он знает это твердо!) может развить поизносившийся в походах эсминец «Неугомонный».

Нет, нет, ошибку надо исправить. Скомкав лист с точками, акустик доложил командиру ту самую скорость, которую узнал от писаря. Как раз на четыре узла была она меньше полученной штурманом и самим же акустиком. Но именно эта максимальная скорость была указана в задании кораблю-цели.

Команда «Аппараты, пли!» заставила вздрогнуть стальное тело подводной лодки. Забурлила, врываясь в цистерны, вода — ее нужно принять ровно столько же, сколько весили торпеды. Иначе облегченную лодку мигом выбросит на поверхность.

На экране гидроакустической станции вспыхнул всплеск зеленого света. К шумам, до сих пор властвовавшим в наушниках Сиротова, прибавился специфический звенящий говорок. Торпеды шли к цели.

Лодку очень долго преследуют корабли охранения. Но вот, наконец, удается уйти. Глухие взрывы гранат, имитирующих глубинные бомбы, слышны теперь далеко за кормой. В отсеках раздается вздох облегчения уставших людей.

Командир лодки — он без кителя, в одном свитере, а поэтому кажется каким-то простым, домашним — подходит к акустической рубке. — Почему же у нас получилось разночтение со скоростью «противника»? — спрашивает он Сиротова. — Давайте выясним...

Все: командир, старпом, штурман, акустики — смотрят на графики и показания приборов, проверяют расчеты. Кто же все-таки прав, штурман или акустик? Сергей узнал, что командир, атакуя, считал скорость цели на четыре узла больше той, которую он, акустик, ему доложил. Моряк покачал головой а сказал:

— Значит, промазали, товарищ командир. Это уж точно.

— Почему вы так думаете? — спрашивает командир.

— Да так, морское чутье, — отвечает акустик уклончиво.

Командир задумался, почесывает кончиком карандаша подбородок. Затем, вспомнив о чем-то, требует листок, на котором подсчитаны обороты винтов корабля-цели. Сергей долго ищет, наконец подает командиру измятую бумажку. Капитан» 3 ранга долго разглаживает ее на своем колене. Посмотрит, затем снова разгладит...

— Да ведь вы же сами определили точно такую же скорость, как и штурман. Зачем же вы уменьшили ee на четыре узла?

Сергей мнется, не зная, что ответить. Но тут неожиданно вмешивается молчаливый Васюткин.

— Матрос Сиротев от штабного писаря узнал заданную цели скорость.

Лицо капитана 3 ранга делается сердитым.

— Безобразие, — говорит он. — Да вы знаете, чему это может привести в бою?

Лодка всплывает и держит курс в базу. В пути обгоняют корабли, участвовавшие в учении. Вот конвой «синих». Сергей застыл на палубе с трубкой зубах. Он узнает в корабле-цели новейший эсминец «Сказочный». У акустика закипает злость на писарей, на земляка с «Неугомонного». Надо же так опозорить!

Но командир бы так ничего и не узнал, если бы не этот тихоня Васюткин. Нужно же ему выскочить, встрять в разговор. Неприязнь к своему напарнику наполняет сердце Сиротова. Он гасит трубку и ныряет в верхний рубочный люк, который всегда напоминает ему глубокий деревенский колодец.

Алексей делал в рубке приборку. Было здесь жарко и пахло йодом от специальной йодистой ленты, на которой прибор автоматически записывает трассу корабля-цели.

— Что ты не в свое дело лезешь? Встрял в разговор с командиром... Кто тебя просил?

— Никто не просил, — смутился вначале Алексей. Но смущение скоро прошло, в глазах матроса загорелся огонек решительности, и он заметил: — Ты поступил нечестно, и я не имел права молчать...

— Ах, ты не имел права! Видали, какой правдолюбец, видали, какой святоша!?

Тут как раз подоспел секретарь комсомольской организации корабля радиометрист Василий Шейко. Некоторое время он молча прислушивался к разговору акустиков, а затем обратился к Сиротову:

— Вижу я, Сергей, не идут тебе впрок наши советы. Мы тебе говорим, советуем, а ты продолжаешь свое. Вот и сейчас ты совершил грубый проступок, который мог свести на нет усилия всего нашего дружного коллектива. И тебе Алексей правильно указывает...

Сиротев вскипел. Ему, асу, указывает Васюткин! Он ответил грубо:

— А я в его указаниях не нуждаюсь.

— Нуждаешься, да еще как, — спокойно сказал Шейко. — Дисциплине надо тебе учиться у Васюткина.

Вконец обиженный Сиротов ответил, что геройство не в том, чтобы отвечать «так точно» да «никак нет». Главное — кто как покажет себя в деле. Ну, ошибся он с «Неугомонным», но это еще ничего не значит. Разговор перешел на войну. По мнению Сиротова, в боях чаще всего отличались не пай-мальчики, а сорвиголовы. Даже многие штрафники добились впоследствии воинской славы.

— Потому и добились, — отпарировал секретарь, — что осознали свои ошибки, поняли значение в бою дисциплины. А от дисциплины до геройства один шаг...

Острый разговор в акустической рубке был прерван, так как в это время в центральном кто-то громко крикнул:

— Сиротова к замполиту!

Проходя по центральному, Сергей остановился, вдохнул полной грудью врывавшийся через верхний рубочный люк свежий воздух. Затем акустик улыбнулся, подмигнул вахтенному и сказал:

— Кажется, сорвало меня с якоря и несет к неведомым берегам. — А затем махнул рукой и закончил: — Миновать бы только подводные рифы...

Как сговорились все: политработник, разъясняя Сиротову, в чем заключалась его ошибка и к чему она могла привести, снова ставил ему в пример Васюткина.

— Смотрите, — говорил офицер, — какой это скромный человек. Трудится себе и трудится без звонких фраз, без хвастовства. Перед выходом в море удивил всех акустиков соединения и даже флагманского специалиста. Лучше многих классных специалистов разобрался в схеме новой аппаратуры. Старшины за советом к нему обращались.

— Я присутствовал на тех сборах, — не сдавался Сиротов. — Вызубрил схему — вот и все отличие...

— Ничего, жизнь еще покажет, кто прав, — сказал политработник, заканчивая разговор.

Возвращаясь от замполита, Сиротов увидел Васюткина возле штурманской выгородки. «Трется возле начальства, подлиза!» — с неприязнью подумал он о своем напарнике.

— Так-так-так... — слышится голос штурмана. Хлопает параллельная линейка, позвякивает транспортир.

Мы штурманцы,
И дух наш молод...

Это старший лейтенант Афишин напевает свою штурманскую песенку на мотив «Мы кузнецы».

— Так-так... Ух, как вертит! — говорит офицер Васюткину.

Сергей не понимает, о чем у них идет речь, кто там кого вертит. Это злит его, привыкшего все знать, всегда быть на виду.

С первых же дней пребывания на лодке Васюткин начал увлекаться штурманским делом. Брал у штурмана книги по навигации и астрономии, а в походе, как только появлялось свободное время, простаивал у штурманской рубки, ожидая, пока офицер даст ему какое-либо несложное поручение — взять эхолотом глубину, записать пеленг, уложить секстант...

Мало кто знал, что этот белобрысый паренек мечтает пойти в морское училище, чтобы стать штурманом и самому водить по океанам могучие боевые корабли!

Сергею увлечение товарища навигацией не нравилось. «Трется возле начальства...» — говорил он о Васюткине.

Неожиданно в центральном посту появился командир. Он сказал что-то штурману — до Васюткина долетело лишь название «мыс Гранитный»... А через несколько минут рулевому дан был новый курс — лодка следовала в район мыса Гранитного, где авиационной разведкой обнаружен был конвой «противника».

Старший лейтенант делится с Васюткиным своими впечатлениями. Лодка идет в район, где очень сложные течения. С завихрениями. Трудно в таких условиях точно вести корабль.

Самое трудное плавание под водой. В акустической рубке жарко. Может быть, от этого у Алексея сохнет во рту и гудит голова?

На вахте Сиротов. Все еще обиженный, он больше молчит. Ни шуток, ни прибауток не слышно. Ищет конвой, который должна атаковать лодка.

Вдруг пропал шум в наушниках. Сергей потрогал вилку, где они включены, повращал рукоятку настройки. Взглянул на стрелку прибора и обмер — напряжение упало. И это в столь ответственный момент, когда дорога каждая секунда! Так можно и атаку сорвать...

Сергей открыл крышку прибора, трогал различные клеммы, менял предохранители, но станция по-прежнему молчала. Взглянув на дверь, Сиротов увидел спокойное сосредоточенное лицо командира корабля. Он стоял в своем неизменном свитере, готовый к атаке. Стоял и ждал. Ждал доклада акустика.

Доложить? Нет, нет! Может быть, еще не все потеряно. Сергей оглянулся на Васюткика, ища у него поддержки, но тот сидел в уголке прямо на палубе. Сидел с перекошенным ртом, ничего не замечая вокруг.

— Что с тобой? Да что случилось? — испуганно тормошил его Сиротов.

Алексей простонал сквозь сжатые зубы, еще крепче прижав руки к животу. По его вискам катились крупные капельки пота.

Сиротов остановился посреди рубки всклокоченный, растерянный, бессмысленно теребя свои кокетливые височки.

— Что там у тебя случилось? — послышалось вдруг у него за спиной. Это очнулся Алексей. Держась за переборку, матрос медленно поднимался.

— Да вот... усиление пропало... — уже без былой спеси говорил Сиротов.

Бледность прошла, и на лице Васюткина появились красноватые пятна. «Что с ним?» — мелькнула у Сергея мысль. Но он вскоре забыл о ней, уставившись на обнаженные внутренности акустической станции.

— Я уже проверил вот эти предохранители, — сообщал Сергей. — Вот эти лампы...

— А их вовсе нечего проверять, — отвечал Алексей все тем же тихим голосом, за которым угадывалась большая скрытая боль. — Ни те предохранители, ни те лампы не имеют никакого отношения к цепи усиления...

Неожиданно началась качка. — Что за черт? — встревожился Сиротов.

— Это ничего, миновали, видимо, мыс Гранитный. Здесь всегда толчея, — говорил Васюткин, который теперь с каждой минутой вырастал в глазах своего напарника.

Некоторое время в акустической рубке стояла напряженная тишина. Только позвякивали отвертки в умелых руках Васюткина. Сергей невольно даже залюбовался этими маленькими, худыми руками товарища; они, словно разумные автоматы, независимо, казалось, от воли хозяина орудовали в мире тончайших и нежных контактов, сопротивлений, конденсаторов.

— Ты доложил командиру о задержке? — спросил вдруг Алексей, и его волшебные руки, с которых Сергей не спускал глаз, замерли на полдороге.

— Понимаешь... — замялся старший акустик.

— Сейчас же пойди и доложи! — все тем же слабым голосом пропищал Васюткин. Но на этот раз чувствовалась в этом голосе такая сила воли, что Сиротев не посмел ни ослушаться, ни отшутиться, как хотел было вначале.

Вслед за Сиротовым пришел в рубку встревоженный командир корабля.

— Ну как? — спросил он. — Сумеете устранить неисправность? Справитесь?

— Справимся! — отвечал Сиротев, хотя, правда, и не столь уверенно, как обычно.

— Минутки две-три, товарищ капитан 3 ранга, — добавил Алексей, вытирая платком залитое потом лицо.

Наконец стрелка прыгнула, а из темных позолоченных ламп вырвались лучи света.

— Готово, товарищ командир! — радостно крикнул Сиротев вслед уходившему капитану 3 ранга. — Продолжаю поиск...

Против Васюткина Сергей затаил обиду. Он считал, что знает, зачем тихоня потребовал доложить командиру о неисправности, — чтобы себя выставить, чтобы взглянул командир, кто в схемах копается. Еще вроде бы уставшим или больным прикинулся. Или в самом деле тяжело переносит качку? В прежних походах вроде бы не замечалось.

Оглянулся Сергей, услышав легкий, еле уловимый стон. Видит — снова сидит Васюткин в уголочке, снова корчится. Видимо, от тошноты, вызванной качкой. «Вот он, ваш примерный, дисциплинированный моряк!» — мысленно спорит Сергей с секретарем комсомольской организации Шейко.

А конвоя «синих», который должна атаковать лодка, все нет и нет. В чем дело? Может быть, конвой проскочил, пока ремонтировали акустику, а может быть, ошибся штурман... Командир снова у карты. Нет, в точности прокладки сомнений нет.

— Акустик, вы сразу доложили мне о неисправности? — спрашивает капитан 3 ранга.

Обычно словоохотливый Сиротев, умеющий пустить пыль в глаза начальству, сейчас мнется в нерешительности, чувствуя устремленный на себя взгляд Васюткина. «Вот еще привязался, чертов тихоня», — думает Сиротев и неожиданно для самого себя выпалил:

— Нет, не сразу, товарищ капитан 3 ранга.

— Через сколько минут?

— Через десять-двенадцать...

— Отстраняю вас от вахты. За нечестность. Ведь это тягчайшее зло для военного человека.

Место у гидролокатора занимает Васюткин. Он словно бы еще больше похудел и даже как бы вырос. Непослушные светлые волосы придавлены посреди головы двумя полосками от наушников, а вокруг носа на бледном лице еще больше проступают веснушки.

Алексей внимательно прислушивается к рокоту океанских волн, а мозг сверлит все одна и та же мысль: «Неужели пропустили крейсер с охранением? Неужели?» И паренек сильно переживает — ведь речь идет о чести родного корабля, о чести акустиков...

В уголке рубки, на том же месте, где сидел Алексей, сидит теперь Сиротев, обхватив руками колени.

— Мы тут ни при чем, — говорит он вроде бы сам себе. — Видимо, штурман неверно нас вывел...

— Неправда! Штурман не мог ошибиться! — кидается в защиту Васюткин. — Этот район плавания самый трудный, но зато штурман и знает его лучше других!

И надо было видеть, какой радостью осветилось лицо Васюткина, когда он услышал, наконец, долгожданный шум конвоя.

— Вот тебе и штурман! Вот тебе и штурман! — повторял он.

После атаки возвращались в базу. Над океаном, окутанным густым туманом, стояла глухая ночь. Штурмана беспокоила подводная скала, что у мыса Гранитного. Где она? Не налететь бы... Старший лейтенант Афишин попросил у командира разрешения открыть гидроакустическую вахту.

Снова над локатором склонилась белая голова с наушниками — Васюткин слушает море. Сейчас вроде бы и не очень жарко, в отсеке включена вентиляция, а матрос все вытирает и вытирает пот скомканным мокрым платком.

Доложил Алексей о злополучной скале, «подводном дредноуте», как называют ее мореплаватели. Благополучно миновали ее, держа курс в базу.

— Можно закрыть вахту! — говорит командир акустику. Он задерживается у входа в акустическую рубку и продолжает: — Сегодня вы, матрос Васюткин, выдержали серьезный экзамен. Благодарю за службу!

Но ответа почему-то нет.

— Уснул на вахте герой дня, — говорит Сиротов. — Не выдержал. Командир нахмурился.

— Матрос Васюткин! — окликает он громко.

Но акустик не слышит.

Тогда капитаи 3 ранга дотронулся легонько до светлых волос моряка... В чем дело? Голова словно в огне.

— Врача, быстро! — приказал командир.

Молоденький капитан медицинской службы ловко уложил моряка на палубу, поднес что-то к его носу. Когда Алексей открыл глаза, врач спросил, что болит, ощупал живот. Затем поднялся, распорядился уложить матроса во втором отсеке на койке а сам доложил командиру:

— Потеря сознания... Острый приступ аппендицита. Нужно срочно под нож...

Прошло несколько минут, и полетела в эфир радиограмма о том, что на борту лодки есть тяжело больной. А еще через полчаса показался окутанный дымкой город с расплывчатыми огнями реклам. Слева причал, и на нем машина с красным крестом на фаре.

...На второй день в Ленинской комнате на береговой базе проходило комсомольское собрание. Обращаясь к собравшимся, председательствующий сказал:

— Первым вопросом мы должны были разобрать заявление товарища Васюткина с просьбой принять его в ряды ленинского комсомола. Но ввиду болезни заявителя этот вопрос придется отложить. Есть сведения, что операция, сделанная вчера ночью, прошла успешно.

Не все присутствовавшие на собрании знали, откуда у председателя собрания появились «сведения», не знали, что акустик Сергей Сиротов всю ночь, до самого утра, просидел в санитарной части соединения, пока не вышел врач и не сообщил, что опасность, угрожающая жизни Алексея, миновала.

И после собрания, когда комсомольцы продолжали горячо спорить, в чем проявляется настоящий героизм и в чем доблесть матросская, Сергей-романтик спешил на всех парусах к санчасти. Хотелось поскорее увидеть человека, перед которым он чувствовал себя во многом виноватым.

В. Устьянцев.
Хорошие всходы

Главный старшина Шевяков уходил в запас. Обязанности старшины команды трюмных машинистов он передавал Владиславу Чубукову:

— Со специальностью у тебя все ладно, тут у меня заботы не будет. Не оплошай в работе с людьми. Все они разные, и к каждому подход найти нужно. Дело это тонкое...

Шевяков замолчал, прислушиваясь к ровному похрапыванию дизелей, к резкому крику чаек, к шороху волн, лениво лизавших стальные борта подводной лодки. Потом заметил удивленно и грустно:

— Не думал, что так жалко всего этого будет. А вот напоследок грустновато. Много тут моего остается.

Да, главный старшина Шевяков оставлял после себя многое. В приказе это уложилось всего в одну строчку:

«Команду трюмных машинистов объявить отличной».

Всего одна строчка, а сколько за ней труда! Только военный человек может понять, как нелегко все это дается.

Но самым ценным, что оставлял после себя Шевяков, была память людей, в чьи сердца старшина заронил добрые семена любви к службе на подводных лодках, ответственности за порученное дело, готовности выполнить любой приказ Родины. Многие из этих семян уже взошли. И Владислав Чубуков понимал, что от него лично теперь зависит, насколько заботливо будут выращиваться эти всходы, какой урожай они принесут.

Трудно, ох, как трудно бывает на первых порах в новой должности! Особенно если предшественник твой был человеком очень уважаемым и авторитетным. Тогда люди относятся к тебе ревниво, они чрезмерно взыскательны, малейший промах, который охотно простили бы твоему предшественнику, готовы возвести в принцип. Сможешь ли ты стать для матросов хорошим товарищем и добрым другом, которому поверяют даже то, что старательно утаивают от близких, — душевные сомнения и сердечные тайны? Ведь ты должен прежде всего быть требовательным командиром.

«Как этого добиться, с чего начинать? — думал Владислав, спускаясь в рубочный люк. Он слышал, как внизу старшина 1 статьи Бочаров озабоченно говорил: — Что-то американцы опять вокруг Кубы завозились. Как бы драки не было.

Когда Чубуков спустился в центральный пост, разговор смолк. Матросы, сидевшие возле выгородки акустика, выжидательно посмотрели на него. Чубуков молча присел рядом.

— Ну, Кубу мы в обиду не дадим, — продолжая разговор, сказал старшина 2 статьи Гущин.

— А вы бы, товарищ главный старшина, поехали добровольцем на Кубу? — неожиданно спросил у Чубукова старший матрос Боровой.

— Понадобится — поеду, — спокойно ответил Чубуков.

— Неужели вы хотите воевать? — спросил Боровой.

Владислав внимательно посмотрел на матроса. И вдруг вспомнил один случай.

В прошлое воскресенье он зашел в сквер и присел на скамейку покурить. Напротив сидели три женщины, около них возились в песке детишки. Матери, счастливо улыбаясь, наблюдали за веселой возней малышей. И вот одна из женщин с неожиданной грустью сказала:

— Больше всего я боюсь войны и рака.

Война и рак. Она поставила их рядом. Возбудитель страшной болезни пока не найден, и рак уносит тысячи жизней. Возбудители еще более страшного бедствия, способного унести десятки миллионов жизней, — поджигатели войны — известны. Их не так уж много, их имена печатаются в газетах. Неужели от них нельзя оградить мир? Ведь если бы люди не готовились к войне, они уже научились бы побеждать рак.

И вот он, Владислав Чубуков, носит сегодня военную форму. Он учится воевать и будет теперь учить вот этих сидящих перед ним людей. Никто из них не бывал в боях, но все они помнят войну. Она принесла горе в каждую семью. Владислав помнил свое голодное и холодное детство. Он помнил, как весной сорок пятого года в дом вошла беда — из военкомата принесли «похоронную». Пройдя всю войну, отец погиб всего за несколько дней до победы.

Так неужели он, Владислав Чубуков, служит сегодня войне? Нет, он служит против нее. Он хочет, чтобы в скверах всегда играли дети, чтобы никогда не боялись матери, чтобы отцы без тревоги читали в газетах сообщения о международных событиях. Он хочет, чтобы люди были спокойны и счастливы. И служит только этому.

Боровой ждал его ответа. Ждали и другие. И Чубуков сказал:

— Войны никто не хочет. Даже мы, военные. Ведь не плохо плавать и на торговом судне, доставлять за океан туристов, везти в свою страну фрукты... От этого никто бы, пожалуй, из нас не отказался. А вот служим на лодках. Надо!..

Они долго еще говорили о войне. Вспоминали о подвигах подводников, называли имена Лунина и Гаджиева, Щедрина и Старикова. И Владислав верил, что многие из матросов хотели бы повторить их подвиги. Но он также знал, что к подвигу человека надо готовить. Эта подготовка складывалась не только из боевой учебы. Она была во всем укладе воинской жизни, в десятках и сотнях событий, будничных, подчас незаметных, но неизменно влияющих на воспитание людей.

...Матрос Лесев пришел на лодку с другого корабля. Чубуков подождал, пока не обвыкнет, оглядится на новом месте, а потом повел его на лодку.

— Посмотрим, что вы умеете. Смотреть, собственно, было нечего. Специальность матрос знал слабо, действовал неуверенно.

— Что ж, будем учиться, — сказал старшина.

Учение давалось Лесеву нелегко. И не потому, что оказался он неспособным или несмышленым. Жизнь пока еще не ставила перед ним трудных задач, и потому не было в нем того упорства, без которого человеку просто нечего делать на подводной лодке: он сразу «скиснет».

И Лесев «скис». Ходил мрачный, туча-тучей. Такому и небо с овчинку кажется. По всякому пустяку раздражается, службу свою на чем свет клянет. Успокаивался только тогда, когда садился где-нибудь в сторонке и начинал что-то рисовать в большом блокноте, который почти всегда носил с собой. Показал этот блокнот однажды и главному старшине Чубукову. Старшина похвалил матроса:

— Глаз у вас острый и рука верная. Подучитесь — можете хорошим художником стать.

Похвалил матроса и редактор стенгазеты. В очередном номере поместили несколько рисунков матроса. Увидел их замполит и поручил Лесеву оформлять Ленинскую комнату. Художники, как известно, народ везде нужный. Понадобилось обновить наглядную агитацию на территории части — просят Лесева. Захотелось в столовой повесить несколько натюрмортов — обращаются к нему же. Словом, стали загружать матроса так, что у него и времени для боевой учебы не оставалось. Да он и не особенно старался учиться, его вполне устраивало положение «вольного художника».

Вот тогда-то и произошел у Чубукова разговор с заместителем командира лодки по политической части капитаном 3 ранга Жуковым.

— Я, конечно, не против того, чтобы Лесев рисовал, — говорил старшина. — Но ведь это идет в ущерб боевой подготовке. А плавать нам не с художником, а со специалистом.

Политработник хорошо понимал беспокойство старшины и помог ему наладить занятия с Лесевым. И не только Лесев, а и другие матросы почувствовали, что требовательность старшины непреклонна.

Но одной требовательности было недостаточно. Критически оценивая свой собственный опыт, приглядываясь к другим старшинам, Чубуков пришел к важному выводу: многие проступки матросов проистекают от невнимательности к людям, неумения разобраться в причинах поведения того или иного матроса. В этом отношении поучительным оказался случай со старшим матросом Толстовым.

На лодку Толстов пришел из учебного отряда. Там он был инструктором и специальность знал хорошо, а устройство корабля — слабо. Экипаж встретил Толстова тепло, все старались помочь ему в изучении лодки. Но старший матрос почему-то сторонился коллектива, был замкнут, а порой даже грубил товарищам.

Чубукову удалось вызвать моряка на откровенный разговор, и Толстов признался:

— Неудобно мне, товарищ главный старшина. Я же в учебном отряде был инструктором смены, сам обучал людей, а лодку, выходит, не знаю.

— Это дело поправимое. А вот с дисциплиной у вас слабина заметная. Почему? — Да все по той же причине.

Но старшина понял, что Толстов чего-то недоговаривает. Он оставался по-прежнему замкнутым. Строго требуя с матроса, старшина в то же время старался расположить его к себе. Скоро матрос понял, что требовательность не прихоть старшины, что он одинаково требователен и справедлив ко всем.

И однажды в минуту откровенности Толстов показал старшине письмо от сестры. Она писала, что мать больна, отец же пьянствует. Так вот в чем причина раздражительности и замкнутости матроса!

— Может быть, вам сейчас поехать домой? — предложил старшина. — Ведь вам в этом году положен отпуск.

— Не отпустят меня, время горячее, да и не заслужил еще я отпуска.

— По-моему, вам надо побывать дома. Тут дорог каждый день. А насчет того, чтобы пустили, я постараюсь.

В тот же день Чубуков обратился с ходатайством к командиру боевой части. Офицер поддержал его, Толстову предоставили отпуск.

Вскоре от него на имя Чубукова пришло письмо. «Товарищ главный старшина! Спасибо вам, что помогли получить отпуск. Приехал я в самый раз»...

Вернулся Толстов и рассказал, как ему удалось наладить домашние дела.

Все заметили, что и служба у него теперь пошла лучше.

К этому времени начались походы. Лодка подолгу находилась в море. Походы были трудными, но в команде не было ни одного замечания. Моряки трудились, не жалея сил.

— Вот ведь что удивительно, — сказал тогда заместителю командира корабля Чубуков. — Люди сильно устали, вымотались, спят по два-три часа сутки. А только скажи — любой в огонь и воду повезет.

— Ничего удивительного в этом нет, — ответил политработник. — Это лишь подтверждает высокую сознательность наших людей. На походе человек собирает всю свою волю, у него обострено чувство ответственности. А там, где ослаблен контроль, где люди бездействуют, у них это чувство притупляется. Особенно это сказывается при увольнении на берег.

Да, больше всего замечаний матросы приносили с берега. И приносили их, как правило, одни и те же люди. Чтобы сократить количество замечаний, некоторые командиры старались пореже увольнять людей. Сводят их строем на какое-нибудь «мероприятие» в базовый матросский клуб, а зачтут это за увольнение. Формально вроде все правильно, а по существу нарушается устав.

Коммунист Чубуков подходил к этому иначе. Он считал, что надо прежде всего основываться на доверии к людям и контроле, не бить по «хвостам», а вести профилактическую работу. А для этого необходимо хорошо знать людей, их запросы, научить подчиненных отдыхать разумно и весело...

Как-то старший матрос Гудков записался в увольнение. Он тщательно нагладил брюки и форменку, надраил бляху, начистил ботинки. Главный старшина Чубуков одобрительно оглядел его:

— В таком виде хоть на свадьбу. — И как бы между прочим спросил: — На свидание?

— Нет. Поброжу по городу, а там что-нибудь придумаю.

— Я сегодня тоже ничем не занят. Если не возражаете, пойдем вместе.

Гудков не выразил особого удовольствия, но отказать старшине не решился. Когда вышли в город, лицо у Гудкова было грустным. «Обязательно куда-нибудь на лекцию потащит, — думал он о старшине, — или в читальный зал затянет. Скучища будет».

— Может, потанцуем? — предложил старшина. Предложение было столь неожиданным, что Гудков растерялся. Оправившись, весело сказал:

— А что? Можно.

Возвращались они вместе. Оба были довольны, вечер прошел весело...

Старший матрос Боровой собирался отметить день рождения жены. В город приехали родители матроса. Старшина предупредил:

— Спиртного чтобы ни-ни!

— Постараюсь, — пообещал Боровой не очень уверенно.

Старшина и сам понимал, что трудно будет матросу удержаться, чтобы не «пропустить» рюмку, когда уговаривать станут. Как тут быть? Старшина выбрал время, заглянул в семью матроса. Познакомился с его женой, с родителями. Рассказал о том, как матрос служит, а потом заметил:

— Не хотелось бы, чтобы этот день рождения испортил ему службу.

— Не беспокойся, сынок, — заверил старшину отец матроса. — Все будет в порядке.

Боровой вернулся на корабль абсолютно трезвым и довольным.

— Ну как, не скучали? — спросил старшина.

— Что вы, даже наоборот! Так хорошо было, поговорили обо всем. Я ведь родителей давно не видел.

Может быть, кое-кому покажется, что в данном случае старшина слишком уж активно вмешался в личную жизнь матроса. А надо ли бояться этого? Конечно, дело это тонкое. Грубое и бесцеремонное вторжение в личную жизнь человека не приведет к хорошему. Но умно и деликатно, с большим уважением и тактом влиять и на эту сторону жизни подчиненных командир обязан. Иначе вообще нельзя ставить всерьез такие вопросы воспитания, как уважительное отношение к женщине, любовь, дружба и т. п.

Вот пример с тем же старшим матросом Гудковым. Матрос похвастался, что познакомился с новой девушкой. В последнее время за ним начала прочно утверждаться репутация «сердцееда». И, пожалуй, самое плохое заключалось в том, что Гудков гордился этим. Старшина давно собирался поговорить с матросом, но не было подходящего случая. Сейчас момент был удобный — Гудков сам заговорил на эту тему.

— А чем вы, собственно, хвастаетесь? Разве это так уж хорошо? — спросил старшина матроса.

Находившиеся в кубрике матросы поддержали разговор. Долго продолжалась беседа о любви, о дружбе, о семье. Матросы читали письма от девушек — хорошие, теплые письма, говорили о чистоте и красоте чувств.

Гудкову было неловко. Он понял, что только один он и считал себя «героем», остальные были о нем совсем другого мнения.

Разговор заметно повлиял на Гудкова, и он порвал все свои случайные знакомства. А потом подружился со студенткой педучилища. На этот раз серьезно. Родилось большое, чистое чувство, завязалась крепкая дружба. И первым, кого познакомил моряк со своей избранницей, был главный старшина.

Между прочим, в «развенчании» Гудкова больше всех помог Чубукову старшина 1 статьи Бочаров. Сам он человек степенный, положительный. Все знают, что на родине у него осталась девушка, которая часто пишет ему. Он бережно хранит ее письма и остается верен ей, хотя не прочь и потанцевать и сходить в театр.

Как-то он сказал Чубукову: — Поеду в отпуск, женюсь. Знаю я ее давно, девушка хорошая. Мать себя плохо чувствует, вот и будет ей помощница. А главное, любит она меня. Как посоветуешь?

Чубуков задумался. Нелегко в таких случаях давать советы. Потом сказал:

— Она-то тебя любит, это я вижу. А как ты ее? Не потому ли хочешь жениться, что матери нужна помощница? Будешь ли ты сам для нее хорош? Вот об этом подумай. Ведь можешь на всю жизнь сделать человека несчастным.

— Разве все предугадаешь?

— Вот и не торопись. Поедешь в отпуск — еще присмотрись, обдумай. Ведь семью на всю жизнь строишь.

Такой душевный подход к людям, откровенные беседы, бесспорно, помогали воспитанию коллектива. Теперь в команде трюмных машинистов даже самые сокровенные события обсуждают сообща. Говори все, что ты думаешь. Если ошибаешься, тебя не осудят, но поправят, помогут понять то, чего еще не понимаешь.

И так во всем — всем коллективом. А вот что такое дружный коллектив: в команде уже более года нет нарушений дисциплины, к XXII съезду партии она стала не только отличной, а и классной.

И душа этого коллектива — коммунист Владислав Чубуков, человек, для которого провозглашенный в Программе Коммунистической партии принцип «Человек человеку — друг, товарищ и брат» стал правилом жизни.

Н. Бадеев.
Дорогой отцов

Высшее военно-морское училище подводного плавания имени Ленинского комсомола. Здесь все напоминает о героях морских глубин: и портреты прославленных командиров подводных лодок, и модели современных владычиц морей. В классах, в клубе, в ленинских комнатах варьируется один рисунок, ставший как бы эмблемой училища, — атомная лодка с устремленной вверх ракетой. Да, многим воспитанникам училища придется служить на таких первоклассных кораблях, которые на «ты» с любым океаном, которым не страшны ни лед, ни шторм, ни туман...

Мы шествуем с ветераном училища капитаном 1 ранга Сергеем Прокофьевичем Лисиным по длинному коридору. Направо и налево учебные кабинеты, Из-за дверей доносятся команды: «Боевая тревога! Торпедная атака! Право на борт! Курсовой...»

Голос молодой, задорный, уверенный. Сергей Прокофьевич улыбается.

— Это курсант Самончук... Отрабатывает первичные действия вахтенного офицера при выходе в торпедную атаку.

Сергей Прокофьевич по командам определяет, какие задачи решают курсанты. В классах идет напряженная учеба. Будущие офицеры-подводники атакуют «вражеские» конвои, уклоняются от противолодочных кораблей, форсируют минные заграждения...

— Зайдемте сюда, — говорит Лисин, открывая дверь в кабинет кораблевождения. За штурманским столиком здесь сидит небольшого роста курсант.

— Здравствуй, Леонид! — говорит Лисин, и глаза у него теплеют. — Знакомьтесь, Леонид Хрусталев, — обращается он ко мне и, видя в моих глазах вопрос, добавляет: — Да, да, сын Михаила Тимофеевича, штурмана с «С-7».

В годы Великой Отечественной войны Сергей Прокофьевич командовал балтийской подводной лодкой «С-7». Действуя в 1942 году на морских сообщениях противника в центральной части Балтийского моря, ее экипаж за один поход потопил четыре вражеских транспорта с войсками и боевой техникой, а пятый фашистский корабль, поврежденный артиллерийским огнем подводников, выбросился на камни. В этом походе коммунист штурман Хрусталев, как и все члены экипажа, проявил не только высокое мужество и отвагу, но и большое воинское мастерство. Старший лейтенант М. Т. Хрусталев был награжден орденом Ленина.

17 октября 1942 года «С-7» вышла в новый поход. Прошла неделя, вторая — с лодки не поступило ни одной радиограммы. Подводники не ответили и на переданную им по радио радостную весть о присвоении П. Лисину звания Героя Советского Союза. Корабль не вернулся на базу...

Уже после войны стало известно, что он погиб на боевом посту. В момент гибели находившаяся в рубке группа подводников, в числе которых были и Лисин и Хрусталев, силой взрыва была выброшена за борт. Штурман погиб на глазах командира. Тяжело контуженного командира корабля моряки сумели спасти.

Плен, допросы, издевательства... Моряки держались с достоинством. После войны оставшиеся в живых вернулись на родную Балтику. От Лисина узнал Леонид о гибели своего отца. А потом как-то пришел в дом незнакомый офицер — он служил на «С-7», но в последнем походе не участвовал ввиду болезни — и положил на стол тетрадь. На первой странице ее было написано: «Товарищ! Если я погибну в боях за Родину, выполни мою последнюю просьбу: по окончании войны или когда это будет возможно передай этот дневник моей жене для моего сына по адресу: Ленинград, проспект 25 Октября, дом 11/2, Хрусталевой Софье Григорьевне. Пусть мой сын Леонид знает о моем участии в Отечественной войне и защищает Родину, как защищали ее мы, участники этой войны.

М. Хрусталев».

Остро отточенным штурманским карандашом, которым, вероятно, прокладывались боевые курсы подводной лодки, были сделаны эти записи. С глубоким волнением читали дневник Леонид и его мать. Отец писал о железной стойкости балтийцев, о их безграничной любви и преданности Коммунистической партии и советской Родине, о их страстном стремлении разгромить врага, посягнувшего на честь и независимость Отчизны. «Смерть немецким фашистам! Не жалеем и не пожалеем своей жизни для разгрома и уничтожения ненавистного врага!» — писал отец.

Отец любил жизнь, с нежностью думал о сыне: «Соня пишет, что Леонид уже начал ходить, очень веселый. Взглянуть бы на него хоть разок!» Не удалось герою взглянуть на сына.

Но Родина позаботилась о сыне подводника. Леонид окончил среднюю школу, стал комсомольцем.

— Кем же ты хочешь быть? — спросила его однажды мать.

— Подводником! — не задумываясь, ответил Леонид.

Софья Григорьевна внимательно посмотрела сыну в глаза: она ждала этого ответа.

Случилось так, что после окончания средней школы Леониду не удалось сразу поступить в училище подводного плавания. Тогда он пошел в мореходную школу. Он плавал рулевым на вспомогательном судне, исколесил вдоль и поперек Балтику, стал заправским «соленым» моряком. Затем подготовился и сдал экзамен в училище. До начала теоретической учебы ему пришлось год поплавать. Экипаж одной из лодок Северного флота тепло принял Хрусталева. Бывалые моряки по-отечески делились с ним своими знаниями, опытом, заботились, чтобы сын героя войны стал настоящим подводником. Леонид отвечал ревностной учебой. Даже в дни, когда будущие курсанты увольнялись на берег, он часто оставался на корабле. «Морская косточка», — шутили подводники. Пытливо изучал Леонид устройство корабля, технику и оружие. За короткий срок он стал одним из лучших штурманских электриков. В училище он прибыл закаленным в штормовых походах моряком.

Началась учеба. Высшая математика, общественные науки, физика, кораблевождение... Много нужно знать офицеру-подводнику! Леонид учился ревностно. И вот первая курсантская штурманская практика на Черном море. Хрусталев показывает пример настойчивого овладения штурманским делом. В период практики происходит самое примечательное событие в его жизни — он вступает в ряды Коммунистической партии.

Все это я узнал от Сергея Прокофьевича Лисина, когда мы вышли из кабинета.

— Весь в отца, — сказал Лисин, — такой же настойчивый, так же любит море. Отличный будет подводник!

В училище гордятся и сыновьями отважного балтийского подводника капитан-лейтенанта Николая Константиновича Мохова. В период Великой Отечественной войны он командовал подводной лодкой «Щ-317». Дерзко и умело действуя на Балтике, экипаж этой лодки только за один поход в 1942 году потопил четыре фашистских корабля. Моряк погиб смертью храбрых. Два его сына — Николай и Игорь — решили пойти по стопам отца. Они успешно окончили училище и сейчас служат на подводных лодках Северного флота.

А братья Зайдулины! Их отец ветеран подводного флота Измаил Зайдулин в Великую Отечественную войну погиб смертью героя. После войны в училище по комсомольским путевкам пришли его сыновья — старший Джемал и младший Рустем. Окончив училище, они получили назначение на Тихоокеанский флот, туда, где начинал службу их отец. Сыновья служат ревностно: старший плавает помощником командира на лодке, младший — штурманом.

Примеру Джемала и Рустема последовали их двоюродные братья — Олег и Игорь Чефоновы. Они также успешно кончили училище и служат теперь на Тихоокеанском флоте. На Всеармейском совещании комсомольских работников министр обороны СССР Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский отметил Игоря Чефонова как одного из лучших секретарей комсомольских организаций подводных лодок.

В стенах училища воспитывались также сыновья известного советского подводника Героя Советского Союза Ф. Т. Вершинина, отважного черноморского подводника, погибшего в боях за Родину, капитана 1 ранга А. В. Крестовского, балтийского подводника Е. Г. Юнакова, североморского подводника В. П. Каланина и многих других героев войны.

В одной из аудиторий мы встретили курсанта, фамилию которого уже называл С. П. Лисин, — Самончука.

— Не родственник ли он того самого старшины эскадренного миноносца «Гром», Федора Евдокимовича Самончука, который в Моонзундском сражении в октябре 1917 года взорвал свой тяжело поврежденный корабль, чтобы его не захватили немцы? — спросил я.

— Сын героя, — ответил Лисин. — Павел Самончук...

Дорога отцов... Трудная, полная опасностей, но почетная дорога. Ее избрали многие из сыновей героев Военно-Морского Флота.

На подводные лодки из стен училища идут потомственные моряки, воплотившие в себе смелость и отвагу отцов, глубокие знания современной техники. Свой сыновний долг они видят в том, чтобы служить любимой Родине, как служили ей их славные отцы.

На подводную лодку прибыли для прохождения учебной практики курсанты. Одна золотая углообразная нашивка на рукаве говорила о том, что это были первокурсники. Будущие офицеры пришли на лодку накануне выхода в море. Расписанные по боевым постам, они вместе с экипажем готовили механизмы к походу.

Плавание было тяжелым. Многобалльный шторм бросал лодку из стороны в сторону. Старослужащие моряки пытливо поглядывали на «новичков». Но те вели себя так, словно всю жизнь провели в штормовом море.

К исходу первого дня случилось неожиданное. В одном из механизмов вышла из строя деталь. Требовалось срочно разобрать сложный узел, заменить деталь и вновь собрать механизм.

— Теперь вы нам не мешайте, — сказал курсантам озабоченный старшина команды мотористов мичман Колесов.

— Сколько времени нужно для исправления повреждения? — спросил его командир боевой части.

— Три часа.

— Разрешите обратиться, товарищ командир, — подошел к офицеру курсант Павлов. — Ввести в строй механизм можно за полтора часа. У нас был такой случай...

Все удивленно переглянулись.

— Где это вы ремонтировали за полтора часа? Не у чертежной ли доски? — не без ехидства спросили моряки курсанта.

Все разъяснилось очень быстро. Курсант Павлов до училища четыре года служил на подводной лодке, был специалистом первого класса. В сложных условиях плавания ему не раз приходилось исправлять и более сложные повреждения. И теперь матросы с восхищением смотрели, как умело и ловко будущий офицер вместе с группой моряков разобрал и собрал механизм.

Через полтора часа корабль продолжал выполнять учебную задачу.

Оказалось, все «новички» уже служили на кораблях, закалились и возмужали в морских походах. Прошло то время, когда в Высшее военно-морское училище зачислялись юноши, «не нюхавшие» моря, которые лишь в первую морскую практику видели настоящие боевые корабли. Сейчас подавляющее большинство курсантов — бывшие матросы, люди с мозолями на руках. Полюбив всей душой море и флотскую службу, закалившись в плаваниях, они пришли в училище по призванию, по зову сердца.

Взять хотя бы мичмана Юрия Невинного. До службы на флоте он работал слесарем на Новочеркасском машиностроительном заводе и учился в вечерней средней школе. На флот комсомолец пришел с хорошей трудовой закалкой. Он попросил направить его в школу подводников. «Почему вы хотите стать подводником?» — спросили его. «Потому что там труднее всего, — ответил комсомолец и, немного краснея, добавил: — И интереснее».

Юрий Невинный много читал о героических подвигах советских подводников в годы Великой Отечественной войны. Как живые стояли перед ним образы Гаджиева, Осипова, Вишневского и многих других героев морских глубин, отдавших свои жизни за счастье народов нашей Родины.

В школе подводного плавания Юрий с первых же дней учебы прослыл как дисциплинированный матрос, настойчиво изучающий корабельную технику. Отлично окончив школу, Невинный стал торпедистом, затем командиром отделения. Командир подводной лодки заметил старательного, умеющего обучать и воспитывать матросов комсомольца и назначил его старшиной команды.

Все торпедные атаки лодка производила с отличными оценками. В этом была немалая заслуга мичмана Невинного, умело обеспечивающего безотказную работу торпедных аппаратов и торпед. Настойчивой работой с подчиненными мичман добился того, что команда торпедистов была объявлена отличной.

Опытного специалиста, воспитателя командир соединения перебрасывал с одной лодки на другую. За четыре года службы Ю. Невинный познал почти все типы подводных лодок. Знаки отличника Военно-Морского Флота и специалиста первого класса украсили грудь моряка. На флоте передовой воин был принят в ряды Коммунистической партии.

Когда настала пора увольняться в запас, Ю. Невинный решил остаться на сверхсрочную. Он хотел передать свой богатый опыт молодежи. Интересы повышения боеготовности флота были для него дороже всего. Прослужив на подводных лодках шесть лет, Юрий поступил в Высшее военно-морское училище подводного плавания. Надо ли говорить, какой высококвалифицированный офицер выйдет из этого человека! Ведь мичман Невинный может работать почти за любого специалиста подводной лодки. В стенах училища коммунист показывает пример упорного овладения знаниями.

Под стать мичману Невинному и другие курсанты. Более четырех лет плавал на подводных лодках главный старшина Александр Заблоцкий, в прошлом механизатор из Павлодарской области.

Специалист первого класса Заблоцкий сумел вывести свою команду электриков в число отличных. За успехи в боевой и политической подготовке моряк был награжден Почетной грамотой ЦК ВЛКСМ, знаком «Отличник Военно-Морского Флота». В комсомольской путевке, с которой он пришел в училище, было написано: «Служба и общественная работа комсомольца Заблоцкого являлись примером всем морякам корабля». И в училище бывалый подводник отличается упорством в овладении науками. Флот научил его ценить и плодотворно использовать каждую минуту времени.

Среди курсантов немало и тех, кто не служил на флоте, но прошел обязательный стаж плавания. Это вчерашние рабочие, колхозники, служащие, выпускники средних школ. Они успешно сдали вступительные экзамены, после чего год плавали на подводных лодках, проверяли, правильно ли они избрали целью и смыслом всей своей жизни службу на флоте.

— Действительность оказалась сильнее романтики. Проплавав год на подводной лодке, я еще крепче полюбил свою будущую профессию, — так заявил курсант Наиль Гафаров, кровельщик из Татарии. За время плавания он не только хорошо ознакомился с особенностями службы подводника, но и глубоко изучил устройство корабля, сдал зачет на самостоятельное управление боевым постом, стал старшиной 2 статьи.

В стенах училища будущие офицеры не только овладевают необходимыми знаниями и навыками. Они растут здесь идейно, закаляются духовно, глубоко изучают марксистско-ленинскую науку. Под руководством опытных военных педагогов и воспитателей здесь еще более укрепляются их морально-боевые качества; принципами морального кодекса строителей коммунизма проникнута вся жизнь и учеба подводников.

О благородном моральном облике будущих офицеров, о их стойкости, мужестве, чувстве взаимной выручки говорит случай, происшедший на очередной учебной практике. Ночью, когда корабль проходил вдоль Кавказского побережья, курсант Владимир Кузнецов в темноте оступился и упал за борт. На помощь ему, не раздумывая, бросился курсант Игорь Иванов. Увидев, что двое товарищей оказались в воде, курсант Валерий Субботин, схватив спасательный жилет, прыгнул за борт и поплыл на еле доносившийся сквозь рокот волн голоса друзей.

При падении Кузнецов наглотался воды, сильно ослабел. Товарищи заботливо поддерживали и ободряли его.

Оказавшись втроем в ночном море, комсомольцы не дрогнули. Они знали, что их не оставят в беде, но найти ночью в море человека не так просто. Ориентируясь по звездам, курсанты плыли в сторону земли. Это было суровым испытанием их нравственных и физических сил. Намокшая одежда тянула вниз, от холода сводило ноги. Особенно плохо стал чувствовать себя Иванов. Товарищи надели на него спасательный жилет и стали растирать тело. Потом залихорадило Кузнецова.

Подбадривая друг друга, три комсомольца, напрягая все силы, в ночном мраке, в бескрайном море плыли к заветному берегу.

В полночь они увидели огни парохода, закричали о помощи, но на судне их не услышали. Огни стали удаляться и вскоре исчезли.

Вот когда сказалась флотская закалка! Василий Субботин и Игорь Иванов до училища служили на подводных лодках Северного флота. Там в дружной семье североморцев они приобрели стойкость, умение переносить трудности, постигли нерушимый закон войскового товарищества: один за всех, все за одного. До самого сердца молодых моряков проникли слова, записанные ныне в Программе КПСС: человек человеку — друг, товарищ и брат.

Наступило утро. Уставшие, ослабевшие, но твердо уверенные в том, что они или доберутся до берега, или их разыщет корабль, курсанты продолжали плыть вперед. Вскоре их подобрал специально высланный на их поиски корабль. Десять часов находились будущие офицеры в море!

— Благородные сердца! — сказал о курсантах ветеран подводного флота нашей страны Герой Советского Союза контр-адмирал Н. П. Египко. — Они готовят себя к защите социалистической Отчизны, и свою любовь к Коммунистической партии, к Родине они выражают во всем, живут мыслями и чувствами народа.

Здесь все как в центральном посту подводной лодки. Светятся сигнальные глазки приборов, пощелкивают автоматы. У перископа, за штурманским планшетом, у имитатора гидроакустической станции и приборов управления торпедной стрельбой застыли моряки. Командует «подводной лодкой» старшекурсник Волховской. Остальные выполняют обязанности помощника командира, рулевого, гидроакустика, торпедного электрика.

Руководит тренировкой капитан 2 ранга Михаил Кондратьевич Свиридов. Сегодня он ставит задачу: отработать стрельбу по быстродвижущимся надводным кораблям.

«Подводная лодка» на позиции.

— Открыть гидроакустическую вахту! — приказывает курсант Волховской.

Не проходит и нескольких минут, как гидроакустик докладывает о шуме винтов кораблей «противника». Взглянув на карту, Волховской мгновенно принимает решение, лодка идет на сближение с «противником». Началось маневрирование для определения элементов движения цели. Перископ можно поднять лишь в крайнем случае: цель идет в сильном охранении.

Курсанты работают напряженно. Они знают, что успех современного боя решают секунды. Волховской и его помощник быстро определяют курс и скорость цели, выбирают наиболее выгодную позицию для стрельбы.

Но атака протекает не гладко. Капитан 2 ранга М. К. Свиридов позаботился о том, чтобы задача была максимально приближена к боевой обстановке: только в борьбе с трудностями закаляются будущие командиры, только сложные условия боя побуждают их проявлять решительность и находчивость. В самый последний момент, когда Волховской уже готов был подать команду «залп», гидроакустик доложил, что к лодке приближается сторожевой корабль.

Видимо, «противник» обнаружил лодку. Но курсант Волховской не растерялся. Он молниеносно атакует конвойный корабль, а затем дает торпедный залп по основной цели...

Атака проведена успешно. Тем не менее офицер строго и внимательно разбирает действия курсантов. На собственном опыте он знает, как важно для командира научиться быстро реагировать на внезапное изменение обстановки. В период Великой Отечественной войны Свиридов служил командиром подразделения торпедистов на краснознаменной подводной лодке Северного флота «С-51», которой командовал Герой Советского Союза капитан 2 ранга И. Ф. Кучеренко. Молодому офицеру довелось участвовать в потоплении нескольких фашистских кораблей.

После окончания войны Свиридов долго служил на лодках, потом поступил в адъюнктуру. Коммунист-подводник стал кандидатом военно-морских наук, доцентом. Он взыскательно оценивает действия будущих офицеров...

А в перерыве между занятиями завязывается оживленная беседа между педагогом и его воспитанниками. «А как поступали в подобной обстановке подводники в минувшую войну?» — спрашивают курсанты. Михаил Кондратьевич подробно рассказывает о том, как проходили атаки транспортов, шедших в охранении десяти-пятнадцати кораблей.

Боевые дела советских подводников в период Великой Отечественной войны — прекрасная школа для обучения и воспитания курсантов. Бесстрашие, мужество, высокое воинское мастерство, проявленные подводниками старшего поколения, служат примером того, как нужно защищать честь любимой Родины, как бороться за дело Коммунистической партии.

В классах и аудиториях училища можно встретить немало педагогов и воспитателей со славным боевым прошлым. Здесь служат Герои Советского Союза капитаны 1 ранга В. Г. Стариков, Я. К. Иосселиани, контр-адмирал Н. П. Египко. Часто бывают здесь Герой Советского Союза контр-адмирал Н. А. Лунин, капитан 1 ранга М. С. Калинин и другие.

С каким волнением слушают курсанты рассказы ветеранов о дерзких атаках героев-подводников Гаджиева, об искусных минных постановках Котельникова! Молодежь хочет во всем быть похожей на своих отцов, вписавших бессмертные страницы в летопись славы нашего флота.

Примечания

{1} Проблема, которую пытался решить Джевецкий, полностью нашла свое разрешение лишь в век атомных реакторов. {2} Алымов сидел за столом слева от Комарова.