Аннотация: Биографическая справка
"Пускай идет и гений и наука..."
Эхо
Свидание
"Волшебные звуки таинственных струн..."
Из тюремных мотивов
Тетушка полночь
Гуманный проект
Вечное бытие
Ворон на колокольне
Дураки
Л. И. Пальмин
Стихотворения
----------------------------------------------------------------------------
Поэты 1860-х годов
Библиотека поэта. Малая серия. Издание третье
Л., "Советский писатель", 1968
Вступительная статья, подготовка текста и примечания И. Г. Ямпольского.
OCR Бычков М. Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
СОДЕРЖАНИЕ
Биографическая справка
"Пускай идет и гений и наука..."
Эхо
Свидание
"Волшебные звуки таинственных струн..."
Из тюремных мотивов
Тетушка полночь
Гуманный проект
Вечное бытие
Ворон на колокольне
Дураки
Илиодор (или - как он сам себя называл Лиодор) Иванович Пальмин
происходил из старинного, но обедневшего рода ярославских помещиков. Он
родился в Петербурге 15 мая 1841 года; учился в гимназии, а затем на
юридическом факультете Петербургского университета. Однако кончить
университет Пальмину не удалось. За участие в студенческих волнениях 1861
года он был арестован, а по освобождении исключен из университета.
Затруднительное материальное положение (пятнадцати лет Пальмин потерял отца)
заставило его обратиться к литературному труду; он занялся переводами с
французского и немецкого и компиляциями, а также стал уделять больше времени
стихам. Склонность к поэтическому творчеству он почувствовал еще в детстве,
унаследовав ее от отца; отец Пальмина тоже писал стихи и вращался в
литературных кругах 20-30-х годов.
Первое известное нам произведение Пальмина - перевод с французского -
было напечатано в 1859 году в журнале "Лучи". Затем он сотрудничал в "Веке"
П. И. Вейнберга и в "Библиотеке для чтения" А. Ф. Писемского, который
признал в молодом человеке талант и поощрял его первые литературные опыты.
В своей автобиографии Пальмин рассказывает о том, какое существенное
влияние оказали на него общественный подъем 60-х годов, литература и
журналистика этих лет, которая, по его словам, дышала "как будто свежестью
весны", университетские лекции. Но в нарисованной им картине начала 60-х
годов, когда классовые противоречия все более и более обострялись, есть
известный отпечаток идиллии, свидетельствующий о том, что у Пальмина, при
всем его бесспорном демократизме, не было отчетливой политической позиции.
Он был просто оппозиционно настроен и довольно наивно верил в близкое
социальное переустройство России. Результатом отчасти этой политической
аморфности, а отчасти постоянной материальной нужды явилось неразборчивое
сотрудничество в самых разнообразных периодических изданиях. Пальмин
печатался не только в "Искре", "Будильнике", "Женском вестнике", "Деле", а
позже в "Русской мысли", "Осколках", "Стрекозе" и других журналах, но и во
враждебной "Искре" "Занозе" Розенгейма, реакционной "Литературной
библиотеке" Богушевича, бульварном "Московском листке" Пастухова - в
последнем, по свидетельству современника, именно "из-за куска хлеба".
В "Искре" Пальмин активно сотрудничал в 1863-1868 годах, до переезда в
Москву. В своей автобиографии он с теплым чувством вспоминает об этих годах
и о В. Курочкине как редакторе, "доброму руководству, советам и
нравственному влиянию" которого он многим обязан. Одному своему знакомому
Пальмин говорил, что если его дарование не заглохло в бесшабашной обстановке
столичной богемы и сохранило честное направление, то это результат
"литературно-гражданских уроков", которые он получил от редактора "Искры".
В 70-80-х годах Пальмин издал несколько стихотворных сборников. Как
указано выше, он довольно много занимался переводами. Особенно привлекали
его в этом отношении польские поэты: Мицкевич ("Пан Тадеуш" и другие
произведения) и Кондратович-Сырокомля.
И в 80-е годы Пальмину были дороги те идеи И настроения, которые он
воспринял в 60-е годы. В 1884 году он писал Н. А. Лейкину: "Ненавижу И кляну
систему и строй нашего общества, т. е. все до, что завещано веками, что
поддерживается охранителями... Мне все ненавистно в отчизне, что освящено
преданием, т. е. предрассудки, рутина, лакейство, азиатчина, рабство,
официальная часть с казенным ярлыком, но горе страдающего брата глубоко
трогает меня... Это мое главнейшее, священнейшее убеждение из тех немногих
политических убеждений моих, которые я, однако, искренно и сердечно
прочувствовал". Его идеал - "чтобы весь мир была одна семья, дружная,
единодушная, любящая, борющаяся только с одним всеобщим врагом - со всем
тем, что причиняет зло и страдание людское и нарушает гармонию жизни".
Именно поэтому он немало страдал от цензуры.
Пальмин был в дружеских отношениях с Чеховым. Чехов ценил его
поэтическое дарование и любил его как человека. Имя Пальмина часто
упоминается в письмах Чехова 80-х годов. В письме к В. В. Билибину 1886 года
читаем: "Пальмин - это тип поэта, если Вы допускаете существование такого
типа. Личность поэтическая, вечно восторженная, набитая по горло темами и
идеями... Беседа с ним не утомляет. Правда, беседуя с ним, приходится пить
много, но зато можете быть уверены, что за все 3-4 часа беседы Вы не
услышите ни одного слова лжи, ни одной пошлой Фразы, а это стоит трезвости".
Пальмин умер 26 октября 1891 года.
Пальмин не испытал значительной эволюции. В 70-е и 80-е годы, как и в
60-е, мы можем отметить в его поэзии две струи: с одной стороны
юмористические стихотворения, лишь изредка: переходящие в сатиру, с другой -
гражданскую лирику, большей частью довольно абстрактную. Лишь отдельные
стихотворения - преимущественно ранние - возвышаются над этим уровнем и
сохраняют свой интерес до наших дней. Вершиной творчества Пальмина является
его "Requiem", ставший революционной песней.
Издания стихотворений
Сны наяву. Собрание стихотворений. М., 1878. Собрание стихотворений.
2-е изд., дополн. многими новыми стихотворениями. М., 1881. (Эта книга
представляет собою сборник "Сны наяву" с тремя добавленными печатными
листами.)
Собрание новых стихотворений. М., 1881. Цветы и змеи. Сатира, юмор и
фантазия. Сборник шаловливых стихов и напевов. СПб., 1883.
* * *
Пускай идет и гений и наука
Своим путем,
Пускай от их торжественного звука
Встает содом.
Хитри наш ум и, мудрствуя лукаво,
Иди в войну
За здравый смысл, за благо и за право
На старину.
Но есть одно, что выше ухищрений,
В земле родной,
Что против всех бесовских наваждений
Стоит стеной,
Что гасит всё разумное, благое,
Как ветр свечу, -
То русское, кулачное, родное:
"Я так хочу!"
И ясен ум, и чист его светильник,
Да не пронять!..
И, как хмельной, танцует подзатыльник
Под звук "молчать!".
<1865>
ЭХО
У нас есть чудное одно
Таинственное эхо.
Как вторит возгласам оно.
Карающего смеха!
На голос истины святой,
Великого призванья
Оно шумит в стране родной,
Как бури завыванье.
Возвысим голос - и оно
Свой звук усилит вдвое:
Ах! то знакомое давно
Храпенье носовое!..
Вещавший дебрям и камням,
Счастлив пророк в пустыне!
Ведь всё же не храпели там
Гранитные твердыни!..
<1865>
СВИДАНИЕ
(Мотив из североамериканского поэта)
За честь и свободу родимой страны
Мы храбро с врагами дрались,
Поля боевые все кровью полны,
И стоны до неба неслись.
За честь и свободу в кровавом бою
Я честно и храбро стоял,
Вдруг свистнула пуля - и руку мою
Навек я одну потерял.
Но к милой невесте с полей боевых
Пришел я, увечный солдат,
И вот предо мной кровли хижин родных
Приветливо снова блестят.
И ты, мое счастье промчавшихся дней,
В затишье родного села,
Лобзая, встречаешь с любовью своей,
Как ангел прелестный мила!
Страшна мне разлука, и пули больней
С тобою утратить мой рай,
Но храбро пришел я к невесте моей -
Навеки ей молвить: прощай!
Прощай, моя радость, все клятвы твои
Тебе возвращаю назад:
Какое даст счастье для юной любви
Безрукий, увечный солдат!
-----
- Мой храбрый, мой верный, всегда дорогой,
В бою пострадавший солдат!
Ты с боя увечный вернулся домой
Отдать мои клятвы назад...
Ты полон всё прежней любовью ко мне,
Ты честно и храбро дрался,
И вот над тобою опять в тишине
Родные блестят небеса...
Увечье свое ты меж нами считал
Разрывом любви, но поверь:
Сын верный отчизны в увечьи мне стал
Милей несравненно теперь!
В нем чувство солью я к отчизне родной
С любовию страстной моей,
Пусть гордую этим обнимет герой
Одною рукою своей!..
Волшебные звуки таинственных струн
Запали мне в юную грудь,
И хочется громкую песню запеть
И цепью тяжелой тряхнуть.
С улыбкою доброй ты шепчешь, мой друг:
"Поэт, не стыдися цепей!"
О нет, не стыжусь я и даже готов
Для такта бить цепью моей...
Готов я звенеть ей анапест и ямб
Со смехом моим заодно,
Но кто ж будет слушать? И бабушка спит,
И детки заснули давно...
Нечистая сила им кажет всю ночь
Какой-то нелепейший сон,
И звон непрерывный в их бедных ушах
Гудит, как во дни похорон.
А если во сне и услышит порой
Аккорды мои кто-нибудь,
То на уши с сердцем опять поспешит
Отцовский колпак натянуть...
ИЗ ТЮРЕМНЫХ МОТИВОВ
По гранитным уступам угрюмой тюрьмы
Воет жалобно ветер ночной;
За решеткой тюремной мелькает лицо,
Озаренное тусклой луной.
Черных туч вереницы капризной толпой
По небесному своду ползут,
Но быстрее на бледном, обросшем лице
Беглых дум вереницы бегут.
Вместе с песней отчаянной, с ветром ночным,
Вот он - бледный, угрюмый злодей -
К светлой юности чистым промчавшимся дням
Улетает душою своей.
Он прислушался: вот в шуме ветра звучит
Колыбельная песня родной,
Что когда-то звучала так сладко над ним,
Над младенцем с невинной душой.
Вот видения светлых, заветных картин
Как в тумане встают перед ним:
Купол церкви родимой над дальним холмом
Тихо блещет крестом золотым,
Тишь родного села, и под милым окном
Ярко-красные кисти рябин,
И знакомые звуки знакомых теней,
И свобода родимых долин.
Вот в тумане минувшего ярко блеснул
Чей-то ласковый девственный взор;
С этим взором в преступную душу проник
Кроткий, ангельски нежный укор.
Но сильнее над ним ветер буйный ревет,
И ему в этом свисте ночном
Снится сил молодецких и буйных порыв,
Сил, кипящих мятежным огнем.
Этим силам был нужен разумный исход,
Эти силы грудь юную жгли,
Но, напрасно сгорев, не на благо людей -
Свой исход в преступленьи нашли.
Так проносятся думы одна за другой,
Будто отблески молний ночных.
Нет, свободные люди родимой страны,
Не знавали вы мыслей таких!..
Ты, что гордо позором клеймила его,
Добродетель, поднявшая нос,
Чужды узника беглые думы тебе,
И таких не знавала ты слез!..
Никогда в этих дряблых и черствых сердцах
Не рождался звук песни такой,
Но бесследно замрет этой песни напев
В тишине каземата ночной...
Воет ветер в уступах угрюмой тюрьмы,
Тускло месяц из тучи блестит,
Словно взором стеклянным в щель гроба мертвец
На живых с укоризной глядит...
<1865>
ТЕТУШКА ПОЛНОЧЬ
Холодная полночь деревней идет,
Покрытая черною мглою,
В чепце и фуфайке идет и трясет
Своею седой головою.
Идет и колотит морозной клюкой
В избу к мужику мимоходом,
То волком завоет, то взглянет порой
В окошко ужасным уродом,
Задует лампадку, ворвавшися в щель,
И робко Петровна-старуха
Молитву творит, покидая постель,
И стонет, и кашляет глухо...
По городу тетушка полночь идет,
Покрытая черною мглою,
В чепце и фуфайке идет и трясет
Своею седой головою.
Фонарики тускло дрожащей толпой
Чуть светятся в темень глухую,
А полночь ворчит, угрожая клюкой:
"Я вас, пострелята! задую!.."
И молят фонарики, кланяясь ей,
И робко дрожа, и моргая:
"Оставь нас! не трогай клюкою своей,
О тетушка полночь родная!"
- "Я вас, пострелята! задую сейчас!
Негодники вы... либералы!.."
- "Ах, тетя родная, не трогай ты нас!
Смотри - как мы бледны и малы!..
Смотри, как мы мелки, ничтожны, точь-в-точь
Писателей русских идеи...
Хоть мы просветители, всё же не прочь
Порой поступить и в лакеи...
Невинен и темен наш светик дрянной,
Мы в копоти гаснем и сами...
И только в полемике между собой
Друга друга дубасим лучами...
На каждом шагу, несмотря на наш свет,
Споткнуться большая опасность
Тому, кто поверит, что тьмы больше нет,
Что всюду разумная гласность..."
Фонариков глазки за речью такой
Заискрились подленьким светом,
А тетушка полночь махнула клюкой
И в путь поплелася при этом.
<1866>
ГУМАННЫЙ ПРОЕКТ
О, сколько поэты родные
Рифмованных пролили слез
В альбомы, в журналы былые
И в чашечки вянущих роз!
Как много в них страстной истомы
И жгучей любовной тоски -
Одни только знают альбомы,
Одни носовые платки!..
В тот век стихотворной печали
Журналы минувших годов
Роль труб водосточных играли
Для слез вдохновенных певцов.
Но старым хозяйкам альбомов
Теперь уже лет пятьдесят,
И, хуже уродливых гномов,
Они уж сердец не язвят...
Поэты состарились сами
И, дряхлые, вместо очей,
Табачными плачут носами
На строки катковских статей.
Но в век наш реально-практичный
(Послушайте умную речь)
Проект я представлю отличный
Из слез этих пользу извлечь:
Те слезы любви и мученья,
Мрачившие столько очей,
Нельзя ли собрать для соленья
Грибов, огурцов и сельдей?
Зачем с лепесточками розы
Скрывать их альбомным листкам?
Пускай те обильные слезы
На пищу пойдут... беднякам!..
<1866>
ВЕЧНОЕ БЫТИЕ
Кипят поколенья несметных людей,
Как мелкая пена морская,
Проходят ряды королей и царей;
Во мраке веков исчезая.
В хаосе стремлений, трудов и забот
Мрут люди обычной чредою,
Одна лишь идея растет и растет,
Сияя бессмертной красою.
Одни возникают из праха других
И в прах рассыпаются сами;
Разложенный прах их из глыб земляных
Впивают растенья корнями.
Бесчисленных форм вся природа полна,
Все вид изменяем мы, тлея,
Но в этом движении вечном одна,
Одна лишь бессмертна идея.
Приверженцы папы сожгли на огне
Ничтожное Гусово тело,
Но Гуса идея, с ханжами в войне,
На этом костре не сгорела.
И вот на горящий костер оттого
Он смело так шел без боязни -
Он знал, что сожгут только тело его,
Идея ж окрепнет от казни.
Он чуял и знал, что воскреснет опять
В грядущих вождях поколений;
Пусть форму одну смерть разрушит, как тать,
Другие найдет себе гений!..
В аккорды и звуки певец перелил
Свои задушевные грезы
И всё, чем он страстно и пламенно жил, -
И думы, и радость, и слезы.
Та скрипка разбита в куски, и гниют
Давно его кости в могиле,
Но думы, и грезы, и звуки живут
Во всей обаятельной силе!
О нет, он не умер! он в наших сердцах
Воскрес и живет с полнотою;
Мы, слушая, тонем в его же мечтах,
Страдаем его же душою...
Вот труженик мысли за тусклой свечой,
Весь творческой думой объятый,
В полночном затишье, бессонной главой
Поник над тетрадкою смятой.
Быть может, велики идеи его,
Для мира труды благотворны,
И в души толпы из ума своего
Он сеет священные зерны.
Но годы проходят за тяжким трудом,
И суетный свет, без вниманья,
Его не украсит достойным венцом,
Награды не даст за страданья...
Пусть в мелком разврате, пошлея, вокруг
Тревожно спешат поколенья,
Насколько есть силы, исчерпать всё вдруг
В болотной грязи наслажденья...
Но он не грустит и идее своей
С глубокою служит любовью,
Несет ее знамя, готовый для ней
Пожертвовать жизнью и кровью...
Он знает: идея растет и растет,
Всё чище, ясней и светлее,
Он знает, что сам он в веках не умрет,
Живя в той бессмертной идее...
Как золото в горне, в борьбе и в трудах,
В крови и в слезах поколений
Горит и растет, очищаясь в веках,
Живой человечества гений.
Во всех нас тот гений великий живет;
Пусть мрут скоротечной толпою
Минутные формы, но он не умрет,
Бессмертной блестя красотою!
<1867>
ВОРОН НА КОЛОКОЛЬНЕ
На улице нашей, меж новеньких зданий,
Есть древняя церковь одна,
Священных легенд и старинных преданий
С времен позабытых полна.
Одни за другими столетья чредою
Уже пронеслися над ней,
И веет забытой седой стариною
От мохом поросших камней,
Карнизов и окон решетчатых, ржавых,
От старой ограды зубцов,
От ликов на башнях ее величавых
Поблекших давно образов.
Там дубы столетние сенью угрюмой
Шумят на церковном дворе
И шепчут ветвями с глубокою думой
О давней, забытой поре.
А в церкви царит полусумрак священный;
В мерцании бледном лампад,
Сверкая оправой своей драгоценной,
Угодников лики глядят.
И много старинные эти иконы
Здесь видели слез и скорбен
И слышали горя сердечные стоны,
Внимая молитвам людей.
Там часто под древней церковного аркой,
При запахе ладана, мне
В мечтах рисовалось картиною яркой -
Что было давно в старине.
Вот свадьба боярышни; сердцем страдая,
Но слушаясь воли отца,
Вот здесь принимала она, молодая,
Невольное бремя венца.
Под длинной фатою, в жемчужном уборе,
Как мрамор холодный, бледна,
Вот здесь, со слезами в опущенном взоре,
С немилым стояла она,
В лебяжьей груди под фатой ретивое,
Дрожа, замирало, когда
Она пред налоем свое роковое
Чуть внятное молвила "да...".
А сзади, исполненный бешеным мщеньем,
На деву друг тайный смотрел
И дикою злобой, и страстным мученьем,
В толпе притаившись, кипел.
И много под тению сводов глубокой
Старинная церковь таит.
Торжественно колокол с башни высокой
В воскресное утро звучит.
На той колокольне, на самой вершине,
Где колокол, в старом окне.
С времен позабытых, неведомых ныне,
Свил ворон гнездо в вышине.
Когда еще деды ребятами были,
То часто в рассказах своих
Про ворона прадеды им говорили,
Что видел в пеленках он их.
Да, много он видел, столетья считая,
Таинственный сын старины,
Эпохи пред ним проходили, мелькая,
Как пестрые, легкие сны.
Как волны вставали ряды поколений
И падали в прахе могил.
Эпохи старинных народных волнений,
Быть может, старик не забыл.
Двенадцатый год и под дымом багровым
Москва, залитая огнем,
Не кажутся ль ворону временем новым
В недавнем и свежем былом?..
Он помнит в былом грозный лик Иоанна,
И старых бояр в теремах,
И всё, что, как в сумерках, смутно, туманно
Сокрыто в минувших веках.
Он помнит, когда близ церковной ограды
Шумел еще лес вековой.
Где ныне угрюмые зданий громады
Теснятся одна за другой.
Он помнит, когда средь дремучей пустыни
Здесь были берлоги волков,
Где вывесок яркими буквами ныне
Пестреют фасады домов,
Когда из лачуг и из домиков скромных
Здесь только слободка была,
В соседстве же, в дебрях дремучих и темных,
Разбойничья шайка жила.
И живо он помнит, как в многие годы
Дома разрастались вокруг,
Пыхтя черным дымом, вставали заводы
На месте слободских лачуг.
И слушает с грустью угрюмая птица,
Усевшись на выступ окна,
Как вечно гудит и грохочет столица,
И думает думу она:
Намного ли люди довольней судьбою
И стали ль счастливей с тех пор,
Настроив твердыни одна за другою,
Срубив густолиственный бор?
Нет! ворон-старик проницательным оком
На жизнь насмотрелся века:
Он знает, что в том же страданья глубоком
Проносится жизнь бедняка...
Угрюмо он смотрит на пышность столицы
В высоком жилище своем
И старых, забытых легенд вереницы
Хранит о далеком былом.
<1875>
ДУРАКИ
Когда б Сократ, Платон иль Пифагор
Вдруг из могил нежданно встали ныне,
Поник бы их смущенный, робкий взор
При блещущей невиданной картине:
Здесь паровоз, тут пушек чудный гром,
Там купола с блестящими шпилями -
Всё новизна, всё дышит волшебством,
Лишь дураки остались дураками...
Живали встарь под сепию ветвей.
Себя прикрыв лишь кожею звериной, -
Новейший фрак во всей красе своей
Теперь блестит в изысканной гостиной.
В былых веках ходили босиком,
Теперь франтят и дамы каблучками -
Всё иначе, всё в образе ином,
Лишь дураки остались дураками...
Папируса таинственный язык
Одни жрецы египетские знали,
Теперь что день - то груды новых книг,
И в целый год их прочитать едва ли.
Столбцы листков, журналов и газет
Испещрены премудрыми статьями;
Из них блестит прогресса яркий свет,
А дураки остались дураками...
Закованы и в мрамор, и в гранит,
В чугун и в медь роскошные столицы,
Всё пышностью изысканной блестит,
И новых фрин сверкают вереницы.
Рассудка власть царит теперь во всем -
Простился мир с туманными мечтами,
Холодный ум воспрянул с торжеством,
А дураки остались дураками...
О, верю я, что в будущих веках
Везде прогресс, как солнце, загорится,
В неведомых волшебных чудесах
Наш век тогда в забвении затмится.
Нам и во сне не видеть тех чудес...
Потомки же сравняются с богами,
Их мощный ум достигнет до небес,
Но дураки всё ж будут дураками...
<1877>
ПРИМЕЧАНИЯ
В сборник включены произведения двадцати пяти второстепенных поэтов
середины XIX века, в той или иной степени дополняющих общую картину развития
русской поэзии этого времени.
Тексты, как правило, печатаются по последним прижизненным изданиям
(сведения о них приведены в биографических справках), а когда произведения
поэта отдельными сборниками не выходили - по журнальным публикациям.
Произведения поэтов, издававшихся в Большой серии "Библиотеки поэта",
воспроизводятся по этим сборникам.
При подготовке книги использованы материалы, хранящиеся в рукописном
отделе Института русской литературы (Пушкинского дома) Академии наук СССР.
Впервые печатаются несколько стихотворений В. Щиглева, П. Кускова и В.
Крестовского, а также отрывки из некоторых писем и документов, приведенные в
биографических справках.
Произведения каждого поэта расположены в хронологической
последовательности. В конце помещены не поддающиеся датировке стихотворения
и переводы. Даты, не позже которых написаны стихотворения (большей частью
это даты первой публикации), заключены в угловые скобки; даты
предположительные сопровождаются вопросительным знаком.
Л. И. ПАЛЬМИН
Свидание. В 1865 г., когда стихотворение было напечатано, окончилась
гражданская война между северными и южными штатами США. Передовые русские
люди с большим интересом следили за американскими событиями. Но борьба за
освобождение негров от рабства всегда вызывала в их сознании и наиболее
близкие им мысли о борьбе с российским крепостничеством и самодержавием.
Недаром помещики часто именовались в демократической литературе и
публицистике плантаторами. Снабжая стихотворение подзаголовком "Мотив из
североамериканского поэта", Пальмин тем самым указывал читателям, что речь
идет в нем именно о гражданской войне. В 1878 г. в сб. "Сны наяву" поэт снял
подзаголовок - отчасти, по-видимому, потому, что американские события
1861-1865 гг. отошли в прошлое, отчасти желая приспособить стихотворение к
другому злободневному факту - окончанию русско-турецкой войны.
Гуманный проект. На строки катковских статей. О Каткове см. на с. 728.
Вечное бытие. Гус Я. (1369-1415) - вождь чешского
национально-освободительного движения; по приговору католической церкви был
сожжен на костре как еретик. Тать - вор, разбойник.
Ворон на колокольне. Угодник - христианский святой. Налой - аналой,
высокий столик с покатым верхом, принадлежность церковного обихода; перед
аналоем, в частности, происходит обряд бракосочетания. Двенадцатый год -
Отечественная война 1812 года. Иоанн - Иван IV Грозный. Слободка - поселок у
самого города.
Дураки. Сократ (469-399 до н. э.) и Платон (ок. 427 - ок. 347 до н.
э.) - древнегреческие философы. Пифагор (ок. 580 - 500 до н. э.)
древнегреческий математик и философ. Фрина - здесь: женщина легкого
поведения (от имени греческой гетеры, прославившейся тем, что была
натурщицей знаменитого скульптора Праксителя и художника Апеллеса).