Чингисхан

Главы: | 01 | 02 | 03 | 04 | 05 |

ОБЪЕДИНЕНИЕ ЧИНГИСХАНОМ МОНГОЛЬСКИХ ПЛЕМЕН И ОБРАЗОВАНИЕ КОЧЕВОЙ ДЕРЖАВЫ. БОРЬБА С ВАНХАНОМ

Ванхан оказался очень недальновидным политиком, он не принял совершенно никаких мер против Темучина, и даже был доволен, что сын его анды принял титул хана. «Весьма хорошо, - сказал он, когда получил известие от Темучина о случившемся, - что Чингис сделан каганом; как вы, монголы, могли бы обойтись без кагана? Не изменяйте же того, что вы порешили с общего согласия». Вначале и с Джамугой у Чингисхана продолжались недурные отношения, но вскоре разрыв их перешел в открытую борьбу. Младший брат Джамуги захватил табун коней у одного из сподвижников Чингисхана. Тот ночью один настиг похитителя, убил его, а коней угнал назад. Тогда Джамуга собрал своих ратников и двинулся против Чингиса. Темучин со своими воинами вышел было навстречу, но был отброшен и должен был отступить к реке. Джамуга же не преследовал его, но зато варварски расправился с несколькими попавшими в его руки аристократами. Это сейчас же возымело свое действие: несколько аристократических родов со своими людьми отделились от Джамуги и перешли к Чингису; среди них находился и Мунлик, которому умирающий Есугей-багатур завещал позаботиться о своей семье; один из семи сыновей Мунлика был прославленный шаман-волхв, звали его Кэкчу.

Между тем цзиньцы нашли удобный момент для того, чтобы снарядить военную экспедицию против татар. Цзиньское войско должно было напасть на них с одной стороны, а Ванхан кереитский - с другой. Чингис с радостью принял участие в этом походе, который предоставлял ему удобный случай отомстить татарам за убийство отца, Есугей-багатура, и доказать свою преданность могущественному Ванхану. Вместе с тем, Чингис надеялся и поживиться вместе со своими приближенными за счет татар. Разбитые уже цзиньцами, татары подверглись нападению с двух сторон, со стороны Ванхана и Чингиса, и потерпели полное поражение.

Между тем в 1201 году вокруг Джамуги собрались разные роды и племена, которые не желали подчиняться Чингисхану. На берегах реки Аргуни Джамуга-сечен был избран главою этой новой коалиции племен и родов с титулом гуркаган (всенародный государь).

Вскоре между Джамугой, с одной стороны, и Ванханом и Чингисом, с другой, начались враждебные действия, которые на этот раз приняли для Джамуги неблагоприятный оборот; ратники его начали разбегаться, и он должен был со своими улусами поспешно кочевать вниз по реке Аргуни, преследуемый Ванханом. Чингисхан же воспользовался случаем напасть на своих родичей и давних врагов - тайчиутов. Битва с тайчиутами оказалась не очень удачной для Темучина, ему не удалось смять неприятеля, сам он был ранен в шею и упал в глубокий обморок. Рассказывают о подвиге прислужника и сподвижника Чингисхана, Джельме, который высосал из раны своего хана запекшуюся кровь, а потом прокрался в стан врагов, тайчиутов, и раздобыл там ведро айрана (кислого молока), чтобы облегчить жажду Чингисхана.

Но воины тайчиутов оказались нестойкими, большинство их рассеялось, и Темучину нетрудно уже было захватить народ и истребить часть своих врагов. Тогда, между прочим, к Чингисхану явился молодой человек из рода Есут, попавший к тайчиутам в качестве вассала, звали его Джиргуадай. Придя к Чингисхану, он сознался, что был с Джамугой и в битве подстрелил коня Темучина. «Теперь, если ты, хан, повелишь убить меня, то замараешь только клочок земли, не больше как с ладонь; а коли оставишь меня живым, то я поусердствую тебе; глубокую воду остановлю и крепкие камни разобью в куски!» Чингис дал ему такой ответ: «Когда враг убивает человека, то он обыкновенно таит и не высказывает этого; ты же теперь не утаил от меня; будь же моим сподвижником». Приняв его к себе, Чингис переменил его имя и назвал его Джебе (стрела), в память его проступка; это был тот самый Джебе, который впоследствии стал одним из самых замечательных и талантливых полководцев Чингисхана; в битве с русскими при Калке, он, между прочим, был одним из двух главнокомандующих.

Между тем силы Чингисхана продолжали расти, количество переходящих на его сторону родов все увеличивалось, так что он мог, продолжая пользоваться расположением Ванхана, окончательно разгромить татар, отомстить им за все старое и обеспечить себе тыл для будущих возможных походов против племен, населяющих Среднюю Монголию. Татары были разбиты. Чингисхан, после совещания со своими родичами, произвел страшное избиение среди татар, желая с корнем вырвать старых врагов своего дома; оставшихся в живых - распределили по разным родам и улусам, так что с той поры племя татар перестало существовать как самостоятельное целое. Чингис взял себе в жены двух красивых татарок, Есуй и Есуген; у него, таким образом, стало три жены. Каждая его жена имела, по обычаю кочевников, особую ставку (орду) со своим особым штатом.

После разгрома татар Чингис продолжал, несмотря на свое усиление, подчиняться Ванхану, помогать ему и быть до известной степени вассалом кереитского владыки, хотя тот, по-видимому, стал относиться уже хуже к Темучину; он, например, вошел в соглашение с Джамугой, не уделял Чингису ничего из захваченной добычи. Вместе с Ванханом Чингис ходил против найманов. Возвращаясь из победоносного набега, Ванхан и Чингисхан наткнулись на свежие войска найманов, собранные одним из их предводителей. Ночью Ванхан коварно покинул Чингиса и двинулся в путь, направляясь в свои кочевья. Джамуга искусно поддерживал настроение Ванхана против Темучина, он указывал ему, что тот сносится с найманами и готов изменить. «Я - это постоянно живущий на одном и том же месте жаворонок, а Темучин - перелетная птица, кричащая в поднебесье», - говорил он.

Узнав о вероломном уходе Ванхана, Чингис очень искусно отступил к своим кочевьям, не потерпев никакого урона. Ванхан же, наоборот, был сильно ограблен найманами, которые захватили богатую добычу.

Несмотря на ряд удачных походов, Темучин не думал тогда еще состязаться с Ванханом кереитским. В ту пору в глазах всех Темучин был не более чем ловкий и искусный предводитель нескольких аристократических родов, добившихся успеха благодаря тому, что они составляли хорошо сплоченную шайку; Темучин все-таки был случайным человеком. Между тем Ванхан был государем обширного, хотя и слабо организованного государства, был представителем древнего царствующего дома, в его кочевых ставках была известная роскошь, сам цзиньский государь, владыка богатого Северного Китая, почтил его титулом вана; все это обольщало простых степняков и возвышало Ванхана по сравнению с другими кочевыми владетелями тогдашней Монголии. Темучин поэтому стал просить дочь Ванхана, Чаурбеги, в жены своему старшему сыну, Джучи; свою же дочь, Коджин, он предложил в жены внуку Ванхана, отцом которого был сын кереитского государя, известный под китайским титулом сенгун. Темучин получил отказ, и «сердце его оттого охладело», как выразилось монгольское «Сокровенное сказание». Вскоре Чингису пришлось пережить и другие разочарования.

Сенгуну и его приспешникам удалось, наконец, убедить Ванхана в том, что Чингисхан сносится с его врагами, найманами, и готовит недоброе. Ванхан скрепя сердце решил выступить против Темучина.

Сенгун вначале хотел заманить к себе Чингисхана, притворно согласившись вдруг на его сватовство: когда эта хитрость не удалась, Ванхан со своими союзниками решил произвести внезапное нападение на Темучина и захватить его. Но и этот план не удался, потому что Чингис был вовремя извещен двумя пастухами из стана врагов и успел собрать своих верных сподвижников.

Отступив на известное расстояние и несколько пополнив свои силы, Чингис послал людей к Ванхану с предложением мира и покорности. Чингисхан и его приближенные в ту пору не знали грамоты; вести поэтому передавались изустно, при помощи лиц, которые обладали хорошей памятью, а для того, чтобы лучше было запомнить и точнее передать, послания обычно у монголов составлялись стихами и бывали пересыпаны иносказаниями и пословицами. Чингис велел передать Ванхану, между прочим, следующее: «Отец! За что ты прогневался и навел на меня страх? Коли корить меня, то корить бы спокойно, а не губить моего достояния... Хоть я и мал, но стою многих; хоть я дурен, но стою хороших. Притом мы с тобой - что две оглобли у кибитки; когда поломится одна, быку не свезти кибитки; мы с тобой - что два колеса у кибитки; сломайся одно, ей не двинуться; разве мне нельзя сравнить тебя с оглоблей и колесом?»

Но враги Чингиса не вняли его словам и предложениям: «Тайный смысл его речей я разгадал, - заявил сенгун, - битва - это самое верное слово... Поднимите большое знамя и откормите меринов на пастбище. Нечего более сомневаться». Чингису пришлось скочевать к болотистым берегам озера Балджуна, где он мог укрыться и чувствовать себя в достаточной безопасности от внезапных нападений. Но положение его было самое тяжелое, которое усугубилось необходимостью стоять среди топи и болот.

Между тем число верных приверженцев и cподвижников Чингисхана начало возрастать, стали приходить к нему те, кто веровал в его судьбу, считал для себя выгодным следовать за ним. Между прочим, явились к Чингису и мусульманские купцы, которые тогда держали в своих руках торговлю в Средней Азии, проникая в самые отдаленные места. Благодаря общению с этими мусульманами, Чингис имел возможность значительно расширить свой горизонт, многое узнать о том, что делается в мире, о разных странах и народах. Мусульманских же купцов Чингис вначале привлекал, вероятно, своей щедростью, недаром о нем говорили в народе: «Этот царевич Темучин снимает платье, которое носил, и отдает; с лошади, на которой сидел, сходит и отдает».

Пришел к Чингисхану, между прочим, и его родной брат Касар, жена и дети которого остались у Ванхана. Чингис увидел возможность тотчас же использовать это обстоятельство для своих целей.

Он послал к Ванхану кереитскому двух людей от имени Касара и приказал сообщить следующее: «Я нигде не видел тени моего брата; исходил дороги и не нашел его; звал его, но он не слышал меня. Ночью я сплю, смотрю на звезды, а голо­вой на земле. Моя жена и дети теперь у тебя, отец каган! Если ты пришлешь ко мне доверенного чело­века, то я приду к тебе». Ванхан поверил и отпра­вил с посланцами одного своего доверенного челове­ка. Чингисхан же двинулся вперед со своими вой­сками; получив от своих посланцев, известие о том, что в ставке владыки кереитов идут пиры и что мер осторожности не принимают, Чингис про­шел со своими воинами форсированным маршем до стана кереитов, окружил Ванхана и напал на него. Застигнутые врасплох кереиты, хотя и оказали долгое и упорное сопротивление, все-таки были разбиты наголову. Ванхан и его сын бежали; Ванхан вскоре был убит на границе найманов, а сенгун должен был бежать в отдален­ные страны, где и погиб.

Так, одним ударом Чингисхану удалось сокру­шить самого могущественного владетеля в тогдашней Монголии и сразу встать на его место. Народ кереитов Чингисхан роздал своим сподвижникам, а знать кереитскую принял в число своих вассалов или сделал вассалами своих сторонников.

БОРЬБА С НАЙМАНАМИ.

КОНЕЦ ДЖАМУГИ

Далее, на запад от кереитов, обитало могуществен­ное племя найманов, с которыми Чингисхану, быв­шему тогда под покровительством Ванхана, уже при­ходилось иметь дело. Найманы были, по-видимому, самым цивилизованным племенем тогдашней Монголии, они подвергались влиянию уйгурской культуры; по вceй вероятности, именно у них и началось при­способление уйгурского письма к монгольской речи и впервые появилась монгольская письменность. Найманы имели также сношения с Туркестаном и Семиречьем. Их страну посещали и мусульманские купцы, которые оказывали культурное влияние на высшие классы найманского общества, а вместе с тем и на весь народ. Среди найманов было распро­странено христианство несторианского толка.

Найманы, во главе которых тогда стоял Таян-хан, не могли не беспокоиться возвышением Чингисхана, который после разгрома кереитов становился самым могущественным владетелем почти всей центральной и восточной Монголии. Таянхан поэтому предложил государю племени Онгут, жившего около Великой Китайской стены, союз с целью напасть на Чингиса с двух сторон. Но владыка онгутов не только не согласился, но уведомил обо всем Чингисхана. Чингисхан стал готовиться к новому походу.

Прежде всего, он занялся организацией своего войска, которое теперь представляло уже значительную силу. По старому, идущему из дали веков обычаю, он разделил его на тысячи, сотни и десятки; назначив опытных и лично ему известных военачаль­ников - тысячников, сотников, - он установил еще должности черби, которые должны были ведать хо­зяйственную часть. Особое же внимание Чингисхан уделил организации гвардии, которая должна была стать его личною охраной и отборной частью войска. В гвардии и в тысячах Чингисхан завел железную дисциплину, которая должна была царить и в его ставках.

Весной в 1204 году Чингисхан двинулся в поход против найманов, желая предупредить их нападение, рискуя до известной степени, потому что у кочевников весною лошади обычно бывают тощи, так как круглый год они на подножном корму. Перед отправлением в поход Чингисхан принес жертву своему знамени, в котором, по представлению монголов, обитал гений-хранитель его войска (сульде). Найманы, вышедшие навстречу монгольскому хану, под предводительством Таянхана и его сына Кучлука, были разбиты наголову; Таянхан погиб, а энергичный сын его бежал за Алтай. Кроме найманов, после этой битвы достались Чингису разные роды других монголов, бежавших к найманам вместе с Джамугой. Этот неутомимый вождь степной демократии после гибели Ванхана удалился к Таянхану и старался вооружить его на борьбу с Чингисханом.

Вот как «Сокровенное сказание» о монгольском народе описывает нам наступление войск Чингисхана на найманов, эпически рисуя нам богатырей Чингиса и самого Чингисхана: «В то время Джамуга был тоже у найманов. Таян спросил его: «Кто эти, преследующие наших, как волки, когда они гонятся за стадом овец до самой овчарни?» Джамуга отвечал: «Это четыре пса моего Темучина, вскормленные человеческим мясом; он привязал их на железную цепь; у этих псов медные лбы, высеченные зубы, шилообразные языки, железные сердца. Вместо конской плетки у них кривые сабли. Они пьют росу, ездят по ветру; в боях пожирают человеческое мясо. Теперь они спущены с цепи; у них текут слюни; они радуются. Эти четыре пса: Джебе, Кубилай, Джельме, Субеедей». Потом Таян опять спросил Джамугу: «Кто это позади, как голодный коршун, порывающийся вперед?» Джамуга отвечал: «Это мой анда Темучин, одетый с ног до головы в железную броню; он прилетел сюда, словно голодный коршун. Видишь ли его? Вы говорили прежде, что только монгол появится, так от него, как от барашка, не останется и копыт с кожей. Посмотри же теперь».

Разбив найманов и захватив это племя, Чингис двинулся против своих врагов, «лесного» народа меркитов, во главе которого стоял Токтоа. Меркиты были разбиты, но их предводитель успел бежать вместе со своими сыновьями и немногими приверженцами. Тогда же из меркитов Чингисхан взял себе четвертую жену, знаменитую красавицу Кулан, воспетую в монгольских былинах.

В следующем году Чингисхан совершил более отдаленный поход за Алтай, чтобы окончательно уничтожить своих врагов, найманского Кучлука и меркитского Токтоа. В происшедшей битве союзники были разбиты наголову. Токтоа убит, а Кучлук бежал в Семиречье, к господствовавшим там кара-киданям. Догонять бежавших с частью меркитов детей Токтоа Чингисхан послал Субеедея, одного из самых замечательных и даровитых своих полководцев.

Чингисхан после этих побед сделался повелителем всей Северной Монголии, объединив все жившие там племена монгольского происхождения под своей властью. Скоро пал и последний противник Темучина в Монголии - Джамуга-сечен. Народный вождь, покинутый всеми, оказался под конец предводителем шайки разбойников и был, наконец, выдан собственными людьми Чингисхану. Чингис, и в данном случае, не отказался поддержать аристократические начала, которыми он жил. «Возможно ли оставить людей, - сказал он, - схвативших своего собственного господина? Предать их, с детьми и внуками, смерти!» Самому же Джамуге Чингисхан, помня, что они были когда-то названными братьями, позволил умереть, не проливая крови, в которой, по шаманским представлениям монголов, находилась душа.

ЧИНГИС - ИМПЕРАТОР.

ОРГАНИЗАЦИЯ ЕГО ИМПЕРИИ

Итак, когда все поколения, живущие в войлочных кибитках, были соединены под одну власть, собрались они в год Барса (1206-м) при истоке реки Онона и, воздвигнув девятиножное белое знамя, дали Чингису титул хана. Сейм этот, курултай, подтвердил только то, что было уже сделано несколько лет перед тем небольшой группой аристократов, - провозглашение Темучина Чингис-каганом, императором монгольского народа (Монгол улус). Долго лелеемая мечта Темучина теперь осуществилась: он стал во главе своего рода, который теперь, благодаря своему предводителю, делается господствующим над всеми «поколениями, живущими в войлочных кибитках». Все нояны, багатуры, беки, тегины, вся аристократия - предводительница различных родов, становится теперь в вассальное положение рода Монгол и получает его имя. Таким образом, объединенный монгольский народ впервые получает общее имя, причем имя столь блестящее, что вскоре все начинают с пробуждающимся национальным чувством гордости, добровольно уже, именовать себя монголами.

Есть много оснований думать, что на курултае 1206 года значительную роль сыграл волхв-шаман Кэкчу, сын Мунлика, вызывавший суеверное поклонение монголов. Кэкчу объявил, что Чингисхан ниспослан самим Небом. В «девятиножное белое знамя» вселяется хранитель-гений (сульде) рода Чингиса, этот «сульде» будет оберегать его войска, водить их к победам, покорит все страны, потому что Чингисхану Вечное Синее Небо повелело «править всеми народами». Монголы до сих пор хранят и чтут это белое знамя - сульде, которое, по их поверью, то самое, которое ходило с войсками Чингисхана от победы к победе; монголы только верят, что душа самого Чингиса вселилась в это знамя-сульде, потому что он сам стал гением-хранителем своего славного рода, до сей поры правящего монголами.

Чингисхан с необыкновенным искусством и знанием людей выбирал себе помощников, назначал на разные должности; в этом особенно наглядно проявлялась его гениальность. Поэтому он, требуя многого от своих подчиненных, всегда очень заботился о лично ему знакомых. Отправляя, например, в поход Субеедей-багатура с войском преследовать детей меркитского Токтоа, Чингисхан дал ему такое наставление: «Кто ослушается приказов, того приведи сюда, если он известен мне, если же нет, то казни на месте».

Все монгольские войска, а значит, и все монголы, по старому степному обычаю, были разделены Чингисом на три части: центр (кэль), средняя рать, во главе которой был поставлен Ная; войска левой стороны - восточной (джунгар), под началом Мукали, и войска правой - западной стороны (барунгар), которыми командовал Богурчи. «Избавляю тебя от наказаний за девять преступлений, - сказал Чингисхан Богурчи, назначая его начальником «правой рати», - будь темником и управляй этой западной страной до Золотых гор (Алтая)». «Будь темником левой руки, - сказал он тогда же Мукали, - и управляй восточной стороной до гор Караун; твои потомки будут наследственны в этом достоинстве».

Чингисхан везде, на всем пространстве своей державы, хочет иметь полководцев, лично им избранных, индивидуальные особенности которых ему хорошо были бы известны, хочет всегда сам непосредственно руководить ими. «Нояны (военачальники) тьмы, тысячи и сотни, - объявляет он, - приходящие слушать наши мысли в начале и в конце года и возвращающиеся назад, могут начальствовать войском; состояние же тех, которые в своей юрте и не слышат мыслей, походит на камень, попавший в большую воду, или на стрелу, пущенную в тростниковое место... Таким людям не подобает командовать».

В империи Чингисхана монгольская аристократия служила в гвардии и состояла на разных должностях при ханских ставках, которых было четыре, по числу старших жен Чингиса, а также при ставках ближайших родственников кагана.

Организовав так степную аристократию, Чингисхан позаботился и об устройстве гражданского управления, наладить которое, быть может, было для Чингиса еще труднее, чем военное. Сам Чингисхан никогда не знал грамоты, как не знал и ни одного языка, кроме своего родного монгольского. По-видимому, с самим явлением грамоты Чингис познакомился только после победы над найманами, когда монголами был захвачен уйгур Тататунга, состоящий на службе Таянхана и бывший у него хранителем печати. Этот Тататунга и явился первым учителем монголов. Чингисхан сам так и не выучился грамоте, но со своей oбычной прозорливостью сейчас же оценил ее великое значение, и прежде всего для нужд создаваемого им государства. Поэтому Чингис приказал учиться грамоте своим родственникам и другим сподвижникам. Приемный брат Чингиса, Шиги-Кутуку, сделал особо быстрые ycпeхи в этом деле, и вообще, по-видимому, оказался наиболее гибким для восприятия чужой - уйгурской - образованности и культуры. Чингис поэтому поставил его главным судьей, дав ему такое характерное постановление: «Теперь, когда я только что утвердил за собой все народы, ты будь моими ушами и очами. Никто да не противится тому, что ты скажешь. Тебе поручаю судить и карать по делам воровства и обманов: кто заслужит смерть, того казни смертью; кто заслужит наказание, с того взыскивай; дела по разделу имения у народа ты решай. Ре­шенные дела записывай на черные дощицы, дабы после другие не изменяли».

Чингисхан воспользовался только что заимствованной грамотой для записи своих «Из­речений» «Билик» и своих «Постановлений» «Джасак» или «Ясак-Яса», представлявших из себя кодифика­цию монгольского обычного права и народных обы­чаев и воззрений. Как «Билик», так и «Джасак» Чингисхана составлялись им не в одно время, не сразу: они составлялись и пополнялись в течение долгого времени и были делом жизни Чингисхана, который придавал созданию «Джасака» первенству­ющее значение. «Великая Яса» - «Джасак» был обязателен не только для всех, но и для самого кагана. Чингисхан полагал дать вечные, непреложные законы, которыми могли руководствоваться как его современники, так и потомки на вечные времена. Эти непреложные законы он искал не в постановлениях более культурных народов, с которыми ему пришлось столкнуться и которые он сумел оценить по достоинству, и не в откровениях своего мощного духа, которые он тоже признавал, но в древних преданиях, обычаях и воззрениях своего народа. Так как «Джасак» действовал с неумолимой строгостью, то в империи Чингиса скоро установился образцовый порядок; убийства, грабежи, ложь и прелюбодеяние сделались в среде самих монголов редким явлением.

Закончив организацию военного и гражданского управления, Чингисхан установил должность беки, желая иметь государственного первосвященника, об­леченного властью, признаваемой официально. Титул, или сан беки был известен издавна, и его часто носили предводители отдельных родов и племен, преимущественно лесных, которые совмещали светскую власть князя и духовный авто­ритет волхва, связанного с былым родоначальником и с духами-покровителями. Чингис теперь установил должность такого государственного волхва, причем назначил беки старика Усуна. «Усун, - сказал ему Чингисхан, - ты старший потомок Баарина: тебе следует быть беки; будучи беки, езди на белой лоша­ди, одевайся в белое платье и в обществе садись на высшее место; выбирай добрый год и луну».

В 1207 году Чингисхан продолжает свои завоева­ния, причем действует почти исключительно при по­мощи своих полководцев. Так, он отправил своего старшего сына Джучи с войсками правой стороны против «лесных народов», ойратов и киргизов, наро­да уже не монгольского происхождения, жившего по Енисею. Чингисхан хотел, завоевывая эти места, обезопасить себя от внезапных нападений, а также взять в свои руки торговые пути к Енисею, где в то время сеяли много хлеба, который и вывозился при содействии мусульманских и уйгурских купцов в Монголию; кроме того, страна «лесных народов» была богата соболями и другой пушниной, оттуда же привозили охотничьих соколов. Джучи очень успешно выполнил поручение отца.

Около этого времени Чингисхану подчиняется добровольно Уйгурия; уйгурский государь, носивший титул идикут, отправил вначале посольство к монгольскому хану, затем прибыл лично к Чингису в качестве его вассала. Чингисхан выдал за него свою дочь, Алчалтун.

В 1211 году северная часть Семиречья была завоевана полководцем Чингисхана Кубилай-нояном. Таким образом, власть монгольского императора, владыки кочевого государства, распространилась и на старые культурные области, значительная часть населения которых жила оседло.

Чингисхану в ту пору было пятьдесят с небольшим лет, он обладал, по-видимому, хорошим здоровьем и смело глядел в будущее, чувствуя над собой покровительство и помощь Вечного Неба, которое хочет отдать весь мир ему, его славному роду.

БОРЬБА С ШАМАНОМ КЭКЧУ

Чингисхан был человеком не только религиоз­ным, но и суеверным. Впрочем, Чингис, обращаясь к гадателям и ворожеям, никогда не подчинялся их влиянию, если видел, что указания гадателей и его собственное суеверие идут против здравого смысла, против планов и целей, сделавших­ся для него самыми жизненными.

У Мунлика, которому умираю­щий Есугей-багатур завещал позаботиться о своей семье, было семеро сыновей. Один из них стал прославленным шаманом, звали его Кэкчу, но он был также известен под прозвищем Теб-Тенгри («Тенгри» по-монгольски значит «небо»). Шаман этот приобрел большое доверие Чингисхана, который, по-видимому, искренне верил, что Кэкчу действительно восходит на небо, имеет сильных покровителей-духов. Вероятно, при избрании на ханство Чингиса Теб-Тенгри сыграл известную роль и после того, как Чингисхан стал повелителем обширной кочевой империи, совсем не хотел оставаться в тени, тем более что он имел основания причислять себя к монгольской аристократии. Ему хотелось использовать свое положение шамана-волхва, общающегося с духами, и свое влияние на Чингиса для того, чтобы вмешиваться в дела империи. Поссорившись с братом Чингиса, силачом Касаром, Теб-Тенгри явился к императору и заявил ему следующее: «Дух объявил мне святое веление Вечного Неба: сначала Темучину царствовать над народами, потом Касару. Если ты не устранишь Касара, то дело еще сомнительно». Слова шамана произвели желанное действие. Чингисхан в ту же ночь отправился к Касару, схватил его и, сняв с него шапку и пояс, в знак лишения свободы, стал допрашивать; но как раз в это время появилась неожиданно его мать, старуха Оелун-еке, которую близкие успели уведомить о случившемся. Она развязала Касара, вернула ему шапку и пояс, потом села, поджав ноги, и, вынув наружу свои груди, сказала с гневом: «Видите ли? Это груди, которые вы сосали. Какое преступление совершил Касар, что ты губишь родную плоть? Когда ты был младенцем, то ссасывал вот эту грудь; Качиун и Отчигин, оба не могли сосать вот этой груди; только Касар высасывал обе груди мои и облегчал мне грудь. Потому-то в душе Темучина таланты, а у Касара сила и искусство стреляния. Всякий раз, как народы возмущались, он усмирял их своим луком и стрелами; теперь враги истреблены вконец, и Касар уже не нужен». Чингис почувствовал стыд и ушел; но он все-таки отобрал у Касара часть выделенных ему людей.

Между тем Теб-Тенгри, потерпев неудачу в своей попытке поссорить братьев и тем запутать и унизить Чингиса, продолжал по-прежнему ежедневно являться к хану и давать ему разные наставления и указания. Значение и влияние шамана все росло и росло, у него стало уже много приверженцев из среды монгольской аристократии, относившейся к нему с суеверным ужасом, начали вокруг него собираться и простые люди, переходя от других владельцев. Шаман, поддерживаемый своими братьями, делался все заносчивее и заносчивее с родственниками Чингисхана и, наконец, позволил себе нанести оскорбление младшему брату Чингисхана. Поднялся ропот. Жена Чингиса, Борте, заявила ему: «Что это за порядок? Если они, еще при жизни твоей, губят твоих братьев, величественных, как кедры, то когда ты скончаешься, народ, похожий на взволнованную траву или на стадо птиц, и подавно не захочет подчиняться твоим детям».

Чингисхан тогда понял, что дальше такое положение вещей терпеть нельзя, что пора действовать, и, подавив свой суеверный страх перед шаманом, сказал Отчигину, своему брату, обиженному волхвом: «Когда Теб-Тенгри сегодня придет сюда, делай с ним что хочешь».

Когда, спустя немного времени, Теб-Тенгри пришел к хану со своим отцом, Мунликом, и братьями, Отчигин схватил его за ворот. Чингис тогда сказал, чтобы они шли бороться наружу. Как только они вышли наружу, заранее приготовленные и поставленные там три силача схватили Теб-Тенгри и переломили ему спинной хребет. Вернувшись в ставку, Отчигин заявил, что Теб-Тенгри не хочет бороться, он лег и не желает вставать. Отец шамана, Мунлик, понял тогда, в чем дело; заплакав, он сказал Чингису: «Каган! Я сделался твоим сподвижником прежде, чем ты начал возвышаться, и пребыл им до сего дня».

Для того, чтобы успокоить взволнованных убийством знаменитого шамана, Чингис сделал такое замечательное заявление: «Теб-Тенгри бил моих братьев и неправедно клеветал на них; за то Небо не возлюбило его и отняло вместе и жизнь, и тело его».

Чингисхан упомянул о теле шамана потому, что среди суеверных монголов пошли слухи, что труп Теб-Тенгри на третий день после смерти, на рассвете, ушел через дымовое отверстие юрты, которая была поставлена над ним. Словами же этими Чингис совершенно определенно указывал, что Небо покровительствовало и покровительствует ему, его роду, и готово наказать всякого, кто вздумает подняться против монгольского хана или его родичей; вместе с тем Чингис признает, что шаман был способен «неправедно клеветать». Конечно, слова эти, как бы они ни были характерны, были сказаны для толпы, для суеверных поклонников шамана. По крайней мере, отцу Теб-Тенгри, Мунлику, Чингис сказал совсем другое, открывающее его настоящие думы: «Ты не мог научить собственных сыновей своих: он хотел быть равным мне, за то я и погубил его. Если бы я заранее знал такие качества ваши, то давно бы низвел вас». Но, как всегда, и в данном случае Чингисхан проявил свою сдержанность, не совершив ненужной жестокости. «Но если, давши слово утром, к вечеру изменять ему, - заявил он затем Мунлику, - или вечером давши, утром изменять ему, то стыдно будет людского суда; я уже прежде обещал избавить тебя от смерти. Кончим».

В лице шамана Кэкчу сошел с жизненной сцены последний, кто пытался в Монголии равняться Чингису и оказывать ему сопротивление или неповиновение. Все теперь преклонились перед железной волей императора, прошедшего тяжелый путь от полуголодного существования в заброшенной юрте на берегу реки Онона до ханской ставки организованной империи.

ПОХОДЫ НА ТАНГУТ И КИТАЙ

Покорив и объединив все монгольские кочевые племена, все поколения, живущие в «войлочных кибитках», Чингисхан как бы лицом к лицу стал перед обширными культурными странами, лежащими непосредственно на юг от монгольских степей и нагорий: Китаем и Тангутом (Сися).

Китай, как магнит, привлекал к себе жадных до добычи кочевников, производящих очень мало; каждый кочевой народ, усилившийся в северных степях, непременно обращался в сторону Китая, производя набеги и захваты. В таком же положении оказался теперь и Чингисхан как глава объединенных им кочевников северных степей. Он с обычной своей осторожностью совершил вначале набег на Тангутское государство, занимавшее тогда северо-западные окраины теперешнего Китая.

Несмотря на его сравнительную отдаленность, о Тангуте Чингис имел возможность получить самые точные сведения, потому что многие монгольские племена имели с ним давние дела и сношения, например, кереиты и найманы; большую помощь могли Чингису оказать и уйгуры, в особенности уйгурские купцы, бывавшие в Тангуте, хорошо знавшие ту страну и тамошние условия. Наконец, завоевав найманов, Чингисхан подошел к самым границам Тангутского государства.

В 1209 году Чингис напал на Си-ся, разбил тангутское войско и дошел до города Джунсин (Линджоу), местопребывание тангутского государя. Заключив мир, одним из условий которого было предоставление тангутами дани, Чингисхан вернулся к своим ордам с огромной добычей.

Перед Чингисом вставала теперь более грандиозная задача, которой он и отдался, с присущим ему вниманием и выдержкой: поход на Китай.

В то время Китай распадался на три приблизительно равные части: северо-западными его окраинами, вместе с прилегающими землями Великой Гоби, владели тангуты, государство которых называлось Сися, или Кашин; теперешняя Маньчжурия и северо-восточная половина собственно Китая принадлежала джурженям, народу маньчжуро-тунгусского происхождения, держава которых называлась по имени царствовавшей династии - Цзинь, то есть Золотой; наконец, юг Китая образовывал самостоятельное государство, в котором правила национальная китайская династия Сун.

Чингисхану после его похода на Тангут предстояло прежде всего столкнуться с джурдженями-цзиньцами, как с ближайшими соседями. У Чингиса были особые причины жаждать войны с Китаем, войны с государством Цзинь. Действительно, ведь это цзиньцы, преследуя цели охраны своих северных границ, хотели наложить свою руку на вольных сынов степей; они для этого поддерживали смуты среди кочевников, натравливая одно племя на другое. Цзиньцы же, отчасти собственными силами, отчасти руками татар, уничтожили в XII веке владычество рода Монгол, причем два выдающихся представителя этого рода погибли жестокой смертью в столице цзиньцев. Теперь в начале XIII века, Чингисхан возводит род Монгол на небывалую высоту, ставит его во главе большого кочевого государства и как бы оказывается мстителем за обиды, нанесенные цзиньцами его предкам, его роду. Эти «идейные» начала должны были особенно воодушевлять войска Чингисхана, которые сознавали, что идут не только грабить и разорять богатые области, но и мстить врагам их императора, старым губителям его славного рода.

Но Чингисхан не останавливался на этом; он захотел придать войне еще и, некоторым образом, религиозный характер. Перед выступлением в поход Чингисхан уединился в юрту, где пробыл три дня, причем окружающие войска и народ взывали: «Тенгри, Тенгри!» («Небо, Небо!»). На четвертый день Чингис вышел из юрты и объявил, что Вечное Небо даровало ему победу, что они должны идти мстить цзиньцам.

Готовясь к походу на Китай, монгольский хан имел возможность получить точные сведения как о положении дел в государстве цзиньцев, так и о расположении их войск, укрепленных мест, местонахождении их военного снаряжения и других запасов. Сведения эти Чингисхан получал от перебежчиков, недовольных цзиньцами по разным поводам, в силу национальной вражды; полезными могли оказаться Чингису и онгуты - монголы, жившие подле Великой Китайской стены. Но, кроме того, Чингисхан сумел воспользоваться указаниями лиц, которые, благодаря своему особому положению и значительной культурности могли принести ему особенно ценные данные о цзиньском Китае; лица эти были мусульманские купцы. Вся торговля Китая с Центральной Азией находилась тогда в их руках. Мусульманские купцы имели случай убедиться в том, что Чингисхан не только справедливый и великодушный государь, но и в том, что их интересы совпадают с интересами монгольского кагана. Купцы видели, как с установлением и утверждением порядка, вводимого Чингисханом, облегчаются торговые сношения с дальними странами и повышается прибыльность торговли; а Чингисхан, со своей стороны, видел в купцах незаменимых лиц, которые могли доставлять его державе различные предметы производства культурных стран, в чем всегда нуждались кочевники и в чем стала особенно нуждаться поставленная во главе государства степная аристократия Чингисхана.

В ту пору, в начале XIII века, государство цзиньцев начало уже клониться к упадку; все же оно далеко не было колоссом на глиняных ногах и незадолго до вторжения монголов сумело доказать это, отразив ряд нападений внешних врагов. Чингисхан поэтому должен был хорошо знать, что идет на очень сильного врага, располагающего огромными средствами большими укрепленными городами, снабженными запасами и военными снаряжениями, обнесенными толстыми и высокими стенами.

Чингис выступил в поход весною 1211 года с берегов Керулена в сопровождении своих четырех сыновей: Джучи, Чагатая, Угедея и Тулуя - и лучших своих воевод-сподвижников. Чтобы обеспечить себе тыл и безопасность покидаемых ставок, он оставил в Монголии небольшой отряд. Цзиньцы тоже знали о готовящемся нападении на их владения со стороны вновь возникшего кочевого государства и принимали меры к защите, а может быть, и к наступлению в глубь монгольской Гоби, но, как показали события, меры эти оказались недостаточными. Войска цзиньского государства были неизмеримо многочисленнее монгольской кавалерии, которую вел за собой Чингисхан, но зато войска Чингиса были на диво дисциплинированны, тогда как у цзиньцев скоро обнаружился развал, увеличиваемый еще национальной рознью, потому что в цзиньских полках служили как джурджени, так и китайцы, и кидане, потомки народа, властвовавшего над Китаем перед цзиньцами.

В 1212 году началось восстание, поднятое киданями в южной Маньчжурии, причем глава повстанцев признал себя вассалом Чингиса и получил от него помощь. Чингисхан разделил свою армию на три части: одну, под командой царевичей Джучи, Чагатая и Угедея, он направил на провинцию Шаньси; другую - в земли на восток, лежащие около Желтого моря; третью, среднюю, Чингисхан сам повел в провинцию Шандун.

Все эти армии действовали чрезвычайно успешно, и через несколько месяцев в руках монгольского императора оказались почти все земли цзиньского государства, лежащие на север от реки Хуанхэ. Только около десяти хорошо укрепленных городов, в том числе и Пекин, избежали этой участи. Престиж Чингисхана и его монголов настолько возрос тогда в глазах его врагов, что ему начали передаваться не только кидане, но и джурдженские военачальники и чиновники. Они поняли, что нашествие Чингисхана совсем не обычный набег полудиких кочевников и его войска - не то, что нестройные толпы степных наездников, и стали видеть в монгольском хане будущего владыку Китая, которому суждено низвергнуть цзиньцев и основать новую династию. Чингисхан тотчас же использовал это отношение к себе для того, чтобы начать организовывать войска из китайцев, во главе которых были поставлены китайские же или окитаевшиеся командиры, действовавшие под началом и руководством монгольских полководцев.

В начале 1214 года все монгольские армии, отягощенные огромной добычей, соединились под Пекином, к северу от города. Чингис не предпринял тогда никаких наступательных шагов против цзиньской столицы, хорошо понимая всю трудность взятия большого города, отлично укрепленного, снабженного всем необходимым, где были к тому же сосредоточены лучшие войска государства.

Чингисхан предложил цзиньцам мир, требуя от них выкупа, который должен был состоять в том, что цзиньский государь выдает свою дочь за монгольского хана, с богатым приданым. Цзиньцы дали свое согласие, император представил Чингисхану свою приемную дочь, младшую дочь своего предшественника, с богатым приданым, которое состояло из значительного количества золота и серебра, а также из пятисот мальчиков, пятисот девочек и трех тысяч коней. После этого Чингисхан начал свой отход на родину.

Но враждебные действия вскоре открылись снова, раньше, может быть, чем того желали цзиньцы, которые надеялись, пользуясь перемирием, восстановить укрепления, разрушенные монголами, и возвести новые. Мир был нарушен Чингисханом по следующему поводу. Монгольский хан послал было гонцов в Южный Китай к сунам, с предложением союза, но цзиньцы оказали решительное противодействие. Вместе с тем пришло известие, что цзиньский государь покинул Пекин, оставив там наследника престола, с тем чтобы перенести свою резиденцию в город Баянь, более отдаленное от границы место; во время этого переселения императорского двора часть сопровождавших войск, состоявших из киданей, взбунтовалась, повернула обратно к Пекину и обратилась к Чингисхану с изъявлением покорности и просьбой о помощи. Чингис тогда тотчас же двинул свои войска на цзиньцев. Пекин сдался летом 1215 года.

После взятия Пекина Чингисхан отправил корпус своих войск сделать набег на южную столицу цзиньцев, куда удалился их государь, город Баянь, названный затем Кайфынфу. Вряд ли Чингисхан предполагал захватить этот город и окончательно покончить с цзиньцами; он хорошо понимал, что это дело будущего и что для этого потребуется еще много лет борьбы. Между тем корпус, отправленный Чингисом, проник в провинцию Хэнань и дошел до южной столицы. Цзиньский двор совсем пал духом и обратился к Чингису с предложением мира. Ответ, который дал монгольский хан, явно показывал, что Чингис теперь совсем уже не думал ограничиваться захватом добычи, а хотел прочно утвердиться в завоеванных местах. Чингисхан требовал, чтобы цзиньский император оставил бы все провинции на север от реки Хуанхэ и, отказавшись от титула императора, стал бы скромно именоваться королем Хэнаня. Цзиньцы не нашли возможным согласиться на эти условия, и военные действия продолжались.

ЧИНГИС В КИТАЙСКОМ ПОХОДЕ. ВСТРЕЧА С ЕЛЮЙ-ЧУЦАЕМ

Очень часто Чингисхану приписывают совершение во время походов на Китай невероятных жестокостей, избиение тысяч пленников, вырезывание населения целых городов и даже провинций. Но более внимательные и осторожные исследователи убедились, что все эти рассказы о жестокости Чингиса и его монголов совсем не соответствуют исторической истине. Это представление о кровожадности Чингиса опровергается уже тем, что массы киданей, китайцев, - простые воины, генералы и вельможи - переходили на сторону монгольского завоевателя и находили у него приют и возможность поступать к нему на службу. Это отношение к населению враждебного государства, конечно, не могло помешать Чингису приказать устроить резню в каком-нибудь китайском городе, который оказал упорное сопротивление или совершил вероломный акт по отношению к монгольским воинам, раз он видел в этом необходимость, диктуемую законами войны, но никогда он не проявлял ненужной жестокости и кровожадности.

После взятия Пекина Чингисхану был представлен Елюй-Чуцай, потомок царствовавшего дома киданей. Елюй-Чуцай был уже совсем китайцем по культуре и воззрениям, это был не только хорошо образованный человек, но и автор тонких и изящных стихотворений. Елюй-Чуцай понравился Чингису своей наружностью, высоким ростом, длинной бородой и звучным голосом. Монгольский хан сказал ему: «Дом Кидань и дом Цзинь были всегда врагами. Я отомстил за тебя». «Мой отец, мой дед и я сам, - ответил Елюй-Чуцай, - мы все были подданными и слугами цзиньцев; я был бы криводушным лжецом, если бы питал враждебные чувства в отношении своего государя и отца». Такой ответ, конечно, должен был понравиться Чингисхану, который, как известно, всегда и везде, даже у своих врагов, требовал от вассалов и слуг верного и честного исполнения долга по отношению к их господину; Чингис поэтому оставил Елюй-Чуцая при своем дворе. К этому побуждало хана и то обстоятельство, что Елюй-Чуцай славился как искусный астролог; Чингис видел в нем человека, обладающего такими познаниями, какие могут принести пользу его державе и ему самому. Это было характерное отношение Чингиса к представителям духовной культуры цивилизованных наций. Оставаясь необразованным степняком, не имея никакого понятия о науке и о высших формах искусства, Чингисхан всегда хорошо относился ко всем «ученым», потому что рассчитывал пользоваться их познаниями для своих, хотя бы и примитивных, целей. Приближенный за свои астрологические познания, Чуцай сделался впоследствии выдающимся государственным деятелем монгольской империи.

ПЕРЕД ПОХОДОМ НА ЗАПАД

Чингисхан вернулся из похода на цзиньцев с огромной добычей. В станах Чингиса с этого времени появляется роскошь, тонкие ткани и сотни ловких китайских слуг, появляются разные ремесленники, мастера и художники. Колесницы и юрты станов Чингисовых кажутся китайским путешественникам величественными, им представляется, что такого великолепия не было даже у владык древних гуннов. Но, в общем, Чингисхан и не думал вводить у себя чопорного придворного этикета вообще и в обиходе своих ставок оставался при прежних степных обычаях, ничего не заимствуя от китайцев. Как и раньше, он продолжал покровительствовать уйгурской культуре и оказывать ей предпочтение, считая ее самой подходящей для своих монголов. Действительно, уйгуры из всех культурных народов, с которыми пришлось столкнуться монголам в XII веке, были самым близким к ним во всех отношениях; у них, кроме того, сохранились еще разные степные обычаи и воззрения, благодаря которым они становились особенно близки монголам. Среди уйгуров той поры были распространены христианство, манихейство, буддизм и магометанство, но, по разным причинам, религии эти не вносили розни и не создавали фанатизма; во всяком случае, национальное самосознание уйгуров главенствовало над религиозным. Чингис же по-прежнему не оказывал предпочтения никакой религии, оставаясь верен преданиям своего народа. Не изменились после похода в Китай и взгляды Чингиса на государство. Конечно, теперь, с ростом империи, Чингису приходилось увеличивать число лиц из подчинившихся ему культурных народов, которых ему приходилось брать на службу для замещения должностей, какие невозможно было поручить монголам, но монгольский хан надеялся, что в недалеком будущем число таких мест будет все уменьшаться и уменьшаться по мере того, как будут подрастать сыновья монгольской знати, которые по повелению Чингиса получали уйгурское образование. Чингисхан был уверен, что начала, положенные в основу созданной им империи, останутся незыблемыми и потомков его ожидает блестящее будущее, если только они будут неуклонно исполнять его «Джасак».

Вернувшись из Китая, Чингисхан должен был обратить свое главное внимание на Запад, где еще оставались его заклятые враги, с которыми он решил теперь разделаться окончательно, отправив двух своих талантливых полководцев: Субеедей-багатура и Джебе-нояна. Субеедей был послан против детей Токтоа, главы меркитов, которым удалось собрать в наиболее глухих местах Алтая некоторые силы. Субеедей разбил и уничтожил эти остатки меркитов, злейших врагов Чингисхана. Один из сыновей Токтоа был взят в плен и приведен к царевичу Джучи, которого он очаровал своим искусством метать стрелы; Джучи обратился поэтому к своему отцу с просьбой пощадить искусного стрелка. Но Чингисхан сурово ответил ему, что завоевал много земель и народов для своего рода, и поэтому может обойтись без отпрыска вражеского племени, и приказал предать смерти сына Токтоа.

Джебе-ноян был отправлен против Кучлука, сына найманского государя, Таянхана. После разгрома найманов Кучлук бежал с небольшой шайкой в Семиречье, где ему удалось, воспользовавшись движением мусульман против Гурхана, то есть государя народа кара-китайцев, вышедшего из Китая и основавшего там государство в первой половине XII века, захватить власть и утвердиться в Восточном Туркестане. Кучлук очень скоро сам оказался непримиримым врагом мусульман - тем более что под влиянием своей жены, знатной кара-китаянки, отказался от христианства и перешел в буддизм, на который мусульмане смотрели как на идолопоклонство.

Джебе-ноян, отправленный против Кучлука в 1218 году, всего с двумя корпусами монгольского войска, то есть с силами около 20 000 человек, с необыкновенным искусством воспользовался притеснениями, которые чинил против мусульман Кучлук. Монгольский полководец, как достойнейший ученик и сподвижник своего гениального императора, объявил, вступив во владения Кучлука, что каждый может исповедовать веру, которую ему будет угодно, и что мирные жители не потерпят никакого укора. Население скоро убедилось, что слова Джебе-нояна - не простая приманка: благодаря изумительной дисциплине, которая царила в его отряде, все происходило так, как было объявлено. Повсюду начались восстания против Кучлука, и монголов стали принимать как избавителей. Кучлук сделал попытку остановить монголов в Семиречье, но был разбит и бежал в Кашгарию, где, наконец, был настигнут и убит воинами Джебе-нояна.

ПОХОД НА ЗАПАД

Захват Чингисханом Пекина и произведенный им разгром цзиньской державы прославили имя монгольского хана и вызвали живой интерес к монгольскому завоевателю у хорезмшаха, который сам мечтал завладеть богатствами Китая. Хорезмшах Ала-ад-дин-Мухаммед владел Туркестаном, Афганистаном и Персией. Государство хорезмшаха было громадно, но зато сильно расстроено.

Узнав об успешном нападении монголов на Китай, хорезмшах отправил к Чингисхану посольство, которое должно было проверить ходившие слухи о монгольском завоевателе и собрать достоверные сведения о его силах. Посольство это попало к Чингисхану уже после занятия Пекина монголами и было очень милостиво принято Чингисом.

Чингисхан велел передать хорезмшаху, что считает его повелителем Запада, как себя - владыкой Востока, и будет очень рад их взаимной дружбе и тому, чтобы купцы могли бы свободно переезжать из одной страны в другую. Пользуясь тем, что границы владений Чингисхана и хорезмшаха стали соприкасаться, купцы из владений Мухаммеда одновременно с посольством хорезмшаха снарядили торговый караван, который благополучно и достиг орды Чингиса. Мусульманские купцы были приняты тоже радушно, и даже с большим почетом. Но, очевидно, вновь прибывшие мусульмане не имели настоящего представления о Чингисхане, потому что они вызвали гнев монгольского хана назначением слишком высокой цены за свои товары.

В ответ на посольство хорезмшаха Чингисхан со своей стороны снарядил к нему послов и торговый караван, причем личный состав как посольства, так и каравана монгольского хана состоял из мусульманских купцов, уроженцев Хорезма, Бухары и других владений, принадлежавших хорезмшаху Мухаммеду. Послы везли Мухаммеду богатые подарки и предложение Чингисхана упрочить безопасность торговых сношений между обоими государствами. Посольство и караван прибыли во владения хорезмшаха в 1218 году. Но в то время как Мухаммед принимал послов монгольского государя, торговый караван был разграблен в Отраре, а купцы все перебиты по приказанию наместника хорезмшаха. Посланцы Чингисхана пали жертвой жадности и подозрительности хорезм-шаха; Мухаммед, хотя и не отдавал, быть может, приказа избить посланцев, но после катастрофы стал на сторону своего наместника и отказался его выдать. Наоборот, он нанес новое оскорбление Чингисхану, приказав убить его посла, явившегося с требованием выдачи отрарского наместника, а спутникам его отрезал бороды.

Тогда война стала неизбежной. Чингисхан, вначале проявивший свою обычную сдержанность и надеявшийся уладить дело миром, теперь почувствовал себя глубоко оскорбленным варварским поступком хорезм-шаха Мухаммеда, тем более что, по понятиям монголов, особа посла считалась священной. Говорят, что, получив известие об отрарском избиении, Чингисхан пролил слезы негодования и, по своему обыкновению, обратился к Вечному Синему Небу, к которому он всегда прибегал в трудные минуты своей жизни. Взойдя на вершину горы, он снял с себя шапку, надел свой пояс на шею и молил Вечное Небо помочь ему отмстить за нанесенное оскорбление.

Когда Джебе-ноян закончил свой поход против Кучлука, Чингис всецело отдался приготовлениям к походу на Запад.

Наместником своим в Монголии Чингис повелел быть младшему брату; Мукали с войсками левой стороны был оставлен по-прежнему в Китае, где мог продолжать завоевание страны. С собой Чингис взял в поход свою супругу Кулан; вместе с монгольским каганом отправились все главные его сподвижники, все четыре царевича; Елюй-Чуцай тоже должен был ехать вместе с Чингисом.

Двинувшись в поход со своими главными силами, Чингисхан лето 1219 года провел на Иртыше и, пойдя далее, осенью, в Каялыке присоединил к себе войска своих вассалов. Войска Чингиса до начала враждебных действий занимались облавными охотами, которые служили для добывания провианта, а также военными маневрами и откармливанием своих коней. Все войска, собранные Чингисом против хорезмшаха, вряд ли превосходили 200 000 человек.

Хорезмшах располагал силами гораздо более многочисленными, но зато по своему качеству силы эти значительно уступали войскам Чингисхана. Войска хорезмшаха прежде всего были разноплеменными, плохо дисциплинироваными, хорезмшах не доверял своим полководцам и боялся объединять свои армии в одном месте. Многие из сторонников хорезмшаха оказались способными совершать геройские подвиги во главе небольших отрядов, но никто, даже энергичный и талантливый сын Мухаммеда, Джелаль-ад-дин, не умел предводительствовать и руководить большими военными силами. Между тем в монгольских войсках, надвигавшихся на хорезмшаха с Востока, царила железная дисциплина, во главе «тысяч» и корпусов стояли испытанные, часто очень талантливые полководцы, а во главе всей монгольской армии стоял человек, которого без преувеличения можно было назвать военным гением.

Хорезмшах Мухаммед не решился встретить своего противника в открытом поле; он оставил по разным городам Туркестана значительные гарнизоны, а сам удалился в глубь государства собирать ополчение. Хорезмшах не мог даже надеяться вызвать религиозную вражду мусульман против нападающих врагов-язычников. Непосредственные причины, вызвавшие нашествие Чингисхана, были известны, конечно, многим; причем хорошо было известно, что огромное большинство перебитых в Отраре посланцев Чингиса были мусульманами. Кроме того, совершенно невозможно было уже скрыть того обстоятельства, что один из полководцев Чингисхана, Джебе-ноян, легко расправился с гонителем мусульман, Кучлуком, и действительно оказался освободителем мусульманского населения Восточного Туркестана.

ВОЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ ЧИНГИСА В ТУРКЕСТАНЕ, АФГАНИСТАНЕ И ПЕРСИИ

Осенью 1219 года Чингисхан подошел к Отрару и осадил его; так началась эта знаменитая война. Оставив несколько корпусов для осады, Чингис двинул часть своих сил под командой Джучи вниз по Сыр-Дарье, а небольшой отряд - вверх. Сам же Чингисхан вместе с младшим сыном Тулуем пошел на Бухару. В Отраре, еще до нападения на город, на сторону Чингиса перешел важный сановник, который и доставил монгольскому императору самые точные сведения о положении дел в государстве хорезмшаха.

В начале 1220 года Чингисхан подошел к Бухаре и осадил этот город. Гарнизон очень скоро решил покинуть город и пробиться через ряды осаждающих; но это удалось сделать очень немногим; только небольшой отряд, засевший в цитадели, продолжал сопротивляться. Через двенадцать дней цитадель была взята, а все защитники перебиты. Чингисхан потребовал после сдачи Бухары списки богатых купцов, сановников и старейшин, и на основании этих списков производил поборы; наконец, все жители должны были покинуть город только в одной одежде. Оставленный город был отдан Чингисом на разграбление своим воинам; во время этих грабежей город сгорел.

Из Бухары Чингисхан с главными силами двинулся к Самарканду, ведя за собой толпы пленников, которых монголы употребляли для осадных работ. В это же время к Чингису подошли корпуса, оставленные им для осады Отрара. После продолжительной осады и отчаянного сопротивления защитников цитадели Отрар был взят, причем был захвачен и главный виновник избиения посланцев Чингиса. Его привели к монгольскому императору, и тот удовлетворил свою жажду мести, предав наместника жестокой казни.

После неудачной вылазки, на пятый день, гарнизон и местные жители решили сдаться Чингисхану. Вступив в город, монголы разрушили укрепления, вывели жителей вон и подвергли разграблению их имущество; на этот раз пощадили только мусульманское духовенство и тех лиц, какие находились под его покровительством. Взяв штурмом цитадель, Чингис жестоко расправился со сдавшимся ему гарнизоном города, состоявшим из турецких (тюркских) воинов хорезмшаха, все они вместе со своим предводителем были перебиты. Так Чингис хотел устрашить турецких защитников хорезмшаха и отбить у них охоту к сопротивлению монголам.

Находясь под Самаркандом, Чингис получил извещение о том, что его отряды, посланные им вверх и вниз по Аму-Дарье, действовали также успешно. Тогда он отправил снова несколько отрядов для завоевания разных городов, а для преследования хорезмшаха двинул три тьмы (корпуса) под командой Джебе-нояна, Субеедей-багатура и Тогучар-багатура. Эти полководцы получили задание переправиться через Аму-Дарью и, не трогая городов и мирных жителей, преследовать без устали хорезмшаха Мухаммеда. Чингисхан знал, что его враг бежит в глубь своих владений для того, чтобы собрать значительные силы и организовать сопротивление. Но хорезмшах не сумел организовать никакого сопротивления; ему удалось, правда, ускользнуть от неустанно преследующих его отрядов Джебе и Субеедея и достигнуть одного островка на Каспийском море, где он вскоре и умер. Монгольские же полководцы, Джебе и Субеедей, совершили после этого свой поистине изумительный поход через Кавказ, проникли в южнорусские степи, где разбили русских князей при Калке, и через кипчакские степи вернулись к Чингисхану.

Лето 1220 года Чингисхан провел в окрестностях Несефа, где впоследствии возник город Карши. Это были места очень удобные для летовок кочевников. Чингис и воспользовался ими, чтобы поправить своих коней и дать возможность отдохнуть своим ратникам.

Осенью Чингисхан подошел к Тармизу, который и был взят им после серьезного сопротивления штурмом. Во время кратковременной осады этого города Чингису большую службу сослужили катапульты (метательные сооружения), которые заставили замолчать орудия неприятеля и дали ему возможность продвинуть к стенам штурмующие колонны. Катапульты эти были построены для Чингисхана мусульманскими инженерами.

Зиму 1220-1221 годов Чингисхан провел на удобных для зимовок берегах Аму-Дарьи, отправив поздней осенью сильный отряд под командой трех царевичей и Богурчи-нояна против Хорезма и его столицы Гурганджа, которые находились тогда в цветущем состоянии и могли бы оказаться опасными для разрозненных корпусов армии Чингисхана. В Хорезме правила энергичная мать хорезмшаха, Турканкатун. Но на этот раз она предпочла бежать и была захвачена монголами уже в Персии; впоследствии эта властная и жестокая женщина была увезена Чингисханом в Монголию, где прожила еще довольно долго, пережив великого «Завоевателя мира». После продолжительной осады Гургандж был взят монголами.

Между тем сын хорезмшаха Мухаммеда, Джелаль-ад-дин, которому удалось ускользнуть от монгольских отрядов, нанеся даже одному из них поражение, прибыл в Газну, в Афганистан, и здесь стал организовывать силы для нападения на Чингисхана. Это был очень храбрый и энергичный человек, который не хотел подражать своему отцу и решился броситься в борьбу с Чингисханом, не особенно задумываясь о качествах монгольского войска и его вождя, и о своих собственных силах, которые были далеко не надежны; но на это решение его толкала и личная храбрость, может быть, чувство долга и, главным образом, темперамент авантюриста. Против Джелаль-ад-дина Чингисхан отправил Шиги-Кутуку-нояна. Монгольский полководец потерпел поражение от Джелаль-ад-дина при Первоне. Шиги-Кутуку должен был с остатками своего отряда вернуться к Чингисхану. Битва эта была единственной крупной неудачей монголов за всю войну. Чингисхан и в данном случае обнаружил величие духа и с полным спокойствием принял известие о поражении своего отряда. «Шиги-Кутуку, - заметил он, - привык всегда быть победителем и еще никогда не испытал жестокости судьбы; теперь, когда он испытал эту жестокость, он будет осторожнее». Чингис, который сам не раз испытал эту «жестокость судьбы», любил напоминать своим полководцам о превратности счастья, особенно ценя в людях качество, которым сам обладал в полной мере: осторожность.

Выяснив степень поражения Шиги-Кутуку, Чингисхан стал принимать меры для того, чтобы исправить последствия этой неудачи. Джелаль-ад-дин же воспользовался своей победой только для того, чтобы варварски замучить пленных монголов; он не сумел даже прекратить ссор в среде своих военачальников и не дать разгореться национальным страстям в своем разноплеменном войске, лишний раз показывая, что он был смелым авантюристом, а не настоящим полководцем. Джелаль-ад-дин продолжал отступать, и Чингису пришлось преследовать его до самого Инда, на берегах которого и произошла решительная битва осенью 1221 года. Джелаль-ад-дин не успел переправиться на другой берег, не успел переправить свое семейство и свое достояние. В прошедшей битве, в которой монгольскими войсками Чингисхан руководил лично, Джелаль-ад-дин потерпел полное поражение, не помогла ему и личная храбрость, и мужество окружавших его. Мусульманские войска были быстро смяты ударом корпуса багатуров, которых Чингисхан искусно ввел в бой в самый нужный момент. Окруженный с трех сторон линиями монгольской кавалерии, Джелаль-ад-дин, кинулся с конем в Инд и переправился на другой берег. Говорят, Чингисхан не оставил без внимания смелого поступка своего врага и сказал сыновьям, что они должны брать пример с этого мусульманского храбреца.

Битва при Инде была единственной за всю войну, когда мусульмане решились в открытом поле сопротивляться самому Чингисхану, и в памяти монголов Джелаль-ад-дин сделался главным врагом Чингиса. О хорезмшахе Мухаммеде, игравшем такую жалкую роль, они позабыли.

Так как царевич Тулуй блистательно выполнил возложенную на него задачу, покорив в краткий срок три больших города Хорасана: Мерв, Нишапур и Герат, то Чингисхан решил двинуться назад. Вначале он предполагал идти через Индию, Гималаи и Тибет, но ряд обстоятельств помешали выполнению этого плана. Прежде всего, пути через горы были завалены снегами, затем гадатели, в том числе и знаменитый Елюй-Чуцай, советовали Чингисхану не проникать в Индию, а к голосу гадателей монгольский хан прислушивался всегда; наконец, пришло известие о явном восстании тангутов. Лето 1222 года Чингисхан провел в прохладных местах близ Гиндукуша.

Поход Чингиса на Инд и возвращение по северной части Афганистана, где было много еще непокоренных горных крепостей, может считаться одним из самых замечательных военных дел грозного завоевателя. Действительно, несмотря на самые тяжелые местные условия, монгольская армия, руководимая своим гениальным вождем, ни разу не была поставлена в трудное положение.

Весной 1222 года к Чингису прибыл из Китая знаменитый даос, монах Чанчунь. Чингис давно уже слыхал о его благочестивой жизни и еще в 1219 году пригласил его к себе, желая, по-видимому, получить «лекарство для вечной жизни», так как слыхал о том, что последователи китайского мыслителя Лаоцзы - даосы занимаются отыскиванием «философского камня» и очень сильны в магии.

Весною 1223 года Чингисхан на берегу Сыр-Дарьи встретился с сыновьями Чагатаем и Угедеем, которые зимовали около устья Зарафшана, занимаясь птичьей охотой. На равнине Кулан-баши устроена была грандиозная охота на диких ослов. Их подогнал из кипчакских степей Джучи, который после долгого отсутствия прибыл теперь на свидание с отцом, пригнав еще, кроме онагров, в виде подарка 20 000 белых коней.

Продвигаясь далее на восток, Чингисхан лето 1224 года провел на Иртыше, и в Монголию, в свои ставки, прибыл только в 1225 году. На границе бывших владений найманов он был встречен двумя царевичами, детьми своего младшего сына, Тулуя, Кубилаем и Хулагу, один из которых стал впоследствии великим каганом и повелителем Китая, а другой - владыкой Персии.

Маленькие царевичи были в первый раз на охоте; так как у монголов был обычай натирать мясом и жиром средний палец руки юноши, впервые отправившегося на охоту, то Чингисхан сам совершил этот обряд по отношению к своим внукам. Вместе с Чингисом вернулись на родину и три младших его сына; один старший, Джучи, остался в кипчакских степях.

Так закончился этот поход, сыгравший важную роль в жизни Азии, а вместе с тем и в жизни всего мира, потому что он положил начало монгольскому господству в Средней Азии и образованию новых государств, возникших на развалинах империи монголов.

ПОХОД НА ТАНГУТ.

СМЕРТЬ ЧИНГИСХАНА

Зиму 1225-1226 годов и лето 1226 года Чингисхан провел в своих ордах на берегу реки Толы, где некогда была ставка Ванхана кереитского, тогдашнего сюзерена Темучина. Теперь престарелый монгольский император видел себя на вершине славы. Он стоял во главе огромнейшей империи, организованной и послушной его воле, стоял во главе верного и прославленного победами войска, окруженный сподвижниками, которые с давних пор трудились над созданием его державы. Только старший сын его, Джучи, давал ему повод беспокоиться. По-видимому, это было единственное облако, которое омрачало тогда спокойное небо его жизни. У Джучи замечалось явное стремление обособиться от отца, от империи и создать себе из своего удела, к которому была присоединена часть вновь завоеванных земель, самостоятельное государство. Джучи еще во время похода на Запад был недоволен образом действия своего отца и послушных воли императора братьев; теперь же, пользуясь тем, что находится вдали от ставки Чингиса, в своем уделе, Джучи прямо стал выказывать неповиновение отцу-императору. Остался у Чингиса, впрочем, и еще неотмщенный враг: тангутский царь, не пославший монголам вспомогательного отряда.

После ухода Чингисхана с армией из Китая, цзиньцам удалось занять снова большую часть своих владений, и Мукали, назначенному наместником кагана, пришлось повести длительную борьбу; государство цзиньцев, этих заклятых врагов дома Чингиса, продолжало, таким образом, существовать. И Чингисхан хорошо понимал, что благодаря географическим условиям, трудно будет уничтожить его пока власть монголов не утвердится в Тангуте, откуда легче всего сделать нападение на столицу цзиньцев. Чингисхан придавал походу на Тангут такое значение, что, несмотря на свой преклонный возраст, решил сам вести свое войско, не доверяя выполнения задачи кому-нибудь из своих сподвижников. С другой стороны, это решение монгольского императора показывает, что он и в глубокой старости сохранил свои душевные и телесные силы.

Чингисхан двинулся в поход на Тангут, который оказался последним в его жизни походом, осенью 1226 года, взяв с собой супругу Есуй, царевичи также сопровождали его. Поход этот увенчался полным успехом. Зимою на облавной охоте Чингис упал с коня, который, испугавшись дикой лошади, водившейся в тех местах, сбросил с себя престарелого всадника. Чингис после падения почувствовал себя настолько плохо, что царевичи и старшие полководцы начали совещаться о том, как быть. На совещании один из полководцев сказал следующее: «Тангуты народ оседлый, живущий в городах; он не может кочевать; мы теперь воротимся, когда каган выздоровеет, снова придем сюда». Собрание согласилось с этим мнением. Когда эти слова, такие характерные для кочевника, были доложены Чингисхану, он не согласился. «Когда мы уйдем, тангуты непременно подумают, что я убоялся их. Я здесь буду лечиться».

Чингисхан, как и в предыдущие большие походы, не только водил свои войска в битвы и осаждал города, но руководил всем театром военных действий, направляя свои отдельные корпуса в те места и против тех вражеских сил, какие ему представлялись наиболее важными; тангуты оказывали упорное сопротивление; но их города, один за другим, переходили в руки монголов. Взяв город Линджоу, войска Чингисхана осадили столицу Тангута, город Нинься. Сам же Чингис на лето 1227 года остановился в области Циншуй-сянь, на берегу реки Сицзян, недалеко от города Цинджоу. В этой местности и суждено было скончаться грозному монгольскому императору.

Чингисхан умер в августе 1227 года, 72 лет от роду, незадолго до смерти получив известие о смерти своего старшего сына Джучи. По-видимому, он предчувствовал свою кончину, и успел поэтому сделать предсмертные распоряжения. Из царевичей при умирающем императоре находился один его любимый сын, Тулуй. Уже на смертном одре Чингисхан указал Тулую и другим находящимся при нем полководцам план похода на цзиньцев; затем он распорядился о том, чтобы государь Тангута вместе со всеми своими присными был убит по сдаче столицы, вместе с тем Чингис запретил до той поры разглашать о своей смерти.

Тело Чингисхана было увезено в Монголию, к его главным ордам, где императора оплакивали царевичи, нояны и жены Чингиса; затем тело Чингисхана было погребено на горе Буркан-Калдун, в месте, которое было указано уже давно самим каганом. Чингис охотился однажды на Буркан-Калдун; его внимание остановилось на дереве, растущем одиноко. Ему понравилось это дерево, и он просидел некоторое время под ним в приятной задумчивости. «Это место прилично для моего последнего упокоения, - сказал он окружающим, - пусть его заметят».

НАСЛЕДИЕ ЧИНГИСХАНА

Чингисхан сам выбрал себе преемника: выбор его пал на третьего сына, Угедея, и в этом избрании проявилась обычная проницательность монгольского императора и его знание людей. Из четырех сыновей Чингиса, рожденных от его старшей жены, Борте: Джучи, Чагатая, Угедея и Тулуя, - никто не унаследовал гениальных способностей отца, ни его железной воли, необходимой для главы такой империи, как Монгольская. Поэтому Чингис и остановился на Угедее, который отличался великодушным и гуманным характером, умевшим привлекать сердца всех своим обращением, но в то же время обладавшим достаточной твердостью воли, чтобы не подчиняться чужим влияниям и интригам и проявлять, в необходимых случаях, строгость. Чингис предпочел его своему любимцу Тулую, смелому воину и талантливому полководцу, и Чагадаю, суровому исполнителю всех установлений своего отца, знатока его «Джасака», которому сам Чингис придавал такое большое значение. Когда Чингисхан объявил Угедею о своем решении и спросил его, что он скажет, Угедей отвечал: «Отец! Буду действовать усердно и благоразумно; только боюсь, что мои дети и внуки будут людьми без достоинств и не могут наследовать престола. Вот что я могу сказать». «Если все дети и внуки Угедея будут люди неспособные, - заметил на это Чингис, - то неужели из моих потомков не найдется ни одного порядочного».

Нет поэтому ничего удивительного в том, что впоследствии в среде монгольских царевичей и высшей монгольской аристократии создалось мнение, что Чингис завещал выбирать каганов из линии Угедея. Прямо этого Чингис, по-видимому, не высказывал; но, во всяком случае, озабоченный избранием главы созданной им империи в будущем, Чингисхан оставил наставление, чтобы заблаговременно избирать и утверждать наследника из законных сыновей того, который достоин и которому можно вверить управление. Курултай не мог изменять решение кагана: не мог, конечно, курултай изменить воли Чингиса относительно избрания его преемника. Когда, по смерти Чингисхана царевичи и другие знатные аристократы устроили «великое собрание» на реке Керулене, то, по словам монгольского «Сокровенного сказания», «согласно завещанию Чингиса, они провозгласили каганом Угедея и объявили о том Чингисовой десятитысячной гвардии и всем народам». Угедей вполне оправдал надежды своего отца, так прозорливо выбравшего именно его, потому что в царствование Угедея единство империи было сохранено и дружное господство ханского рода под главенством кагана не нарушилось никакими смутами.

Империя, созданная Чингисханом и руководимая указанными им началами, просуществовала единой еще лет сорок после смерти ее великого основателя; господство же рода Чингиса сохранилось в разных государствах, возникших после ее распадения, в течение нескольких поколений.

Но, в общем, можно сказать, что планы Чингиса потерпели крушение: его империя пала, а выведенные на широкую арену силою его военного и организаторского гения монголы не смогли на ней удержаться; они или были поглощены более многочисленными народами, среди которых им пришлось очутиться, или впали опять в то состояние, в котором они пребывали до рождения их гениального вождя.

Самой слабой стороной системы Чингисхана оказались планы совместить цивилизацию с кочевым бытом и уверенность в том, что его род не подвергнется разложению до тех пор, пока будет придерживаться его «Джасака», пригодного на вечные времена. И то и другое оказалось невозможным.

ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ ЧИНГИСА

У Чингисхана были четыре старших жены: Борте, Кулан, Есуй и Есурген, и по числу их четыре главные ставки (орду). Но кроме них у него было еще много жен, в том числе дочь Цзиньского государя, и наложниц. Чингис, отдыхая, любил видеть красивые женские лица, потому при нем всегда находились еще девицы для разных услуг; даже отправляясь в поход, Чингисхан брал с собой своих жен, кроме того, его всегда сопровождал оркестр, «состоящий из 17 или 18 красавиц, весьма искусных в игре», - как повествует китайский генерал Мэнхун. Тот же писатель рассказывает следующее о Чингисе: «Когда наш посланник, отправленный на Север, представился их царю, то по окончании церемонии встречи ему велено было сесть пить вино вместе с его женой, царевной Лаймань, и восемью наложницами, которых величали дамами; при всяком угощении и после они также присутствовали. Эти наложницы - ослепительной белизны и красивой наружности; четыре из них суть княгини цзиньские, а четыре другие были женами татар; они весьма красивы и пользуются чрезмерной любовью».

Несмотря на это свидетельство, вряд ли можно думать, будто Чингисхан относился с «чрезмерной любовью» к своим наложницам, женщинам вообще. То, что он дожил до преклонных лет и до конца сохранил бодрость духа и тела, незадолго до смерти мог еще принимать участие в охоте, показывает, что он никогда не предавался излишествам разврата. Трудно сказать, любил ли когда-нибудь Чингис настоящей любовью какую-нибудь женщину. Только монгольские предания говорят нам о том, что Чингис был сильно увлечен прославленной красавицей Кулан из рода Меркит. Рассказывают, между прочим, такой случай: представить Чингису девицу Кулан было поручено Наю, находившемуся у него на службе. Ная, опасаясь неприятностей, три дня продержал Кулан у себя и потом уже представил ее Чингису. Узнав о происшедшем, Чингис с гневом сказал: «Строго допросив его, казнить». Когда его пытали, Кулан сказала: «Ная говорил нам, что он вельможа ханский. Так как на пути были возмутившиеся ратники, то он и оставил нас у себя. Если бы мы не встретили Наю и он не оставил нас у себя, то не знаю, что сделалось бы с нами. Не пытай его; а если будет твоя ханская милость ко мне, лучше освидетельствуй мою невинность». Ная говорил также: «Я искренне служу своему господину и считаю своим долгом представить ему добытых в чужих землях прекрасных дев и добытых коней; если есть у меня другие какие-либо мысли, то пусть умру». Чингис сказал: «Кулан говорит дело». В тот же день, освидетельствовав Кулан, он удовлетворился, что она действительно не обесчещена. Зато Чингис еще более полюбил ее; Наю же отпустил, сказав: «Это человек не притворный; после можно поручить ему важные дела».

Ревниво относясь к тому, что считал своею собственностью, Чингис, конечно, так же относился и к другим своим женам и наложницам. Так, сидел раз Чингис с двумя женами Есуй и Есуген, татарками по происхождению, и пил вино. Заметив, что у Есуй вырвался вздох, Чингис тотчас же почувствовал ревнивое подозрение. Действительно, невдалеке от ставки был обнаружен какой-то молодой человек, не принадлежавший ни к какому поколению рода Чингису. На вопрос хана, кто он, человек тот ответил: «Я жених Есуй, когда ее схватили, я бежал. Теперь же, когда дело порешено, я вышел, надеясь, что в большой толпе народа меня не узнают». Чингис тогда понял, что перед ним один из татар, и отрубил ему голову со словами: «Ты потомок моих врагов и пришел сюда подсматривать; я умертвил их всех, так и о тебе нечего раздумывать».

Все-таки Чингис, когда это было надо, умел справиться со своей ревностью. Например, когда его жену, Борте, похитили меркиты, то отдали ее в жены силачу Чильгеру. Отбив у меркитов Борте, Чингис по-прежнему продолжал относиться к ней с любовью и уважением и считал ее своей старшей женой; только рожденным от нее детям были предоставлены права и звания царевичей.

Чингис иногда отдавал своих жен или наложниц своим отличившимся полководцам. Так, он отдал Джурчидею свою супругу Ибагу, дочь Джа-ган-бо, брата Ванхана кереитского. Чингис однажды увидел страшный сон; при нем тогда была его жена Ибагу, а в гвардейском карауле стоял Джурчидей. Чингис пожаловал тогда ему свою супругу в жены. Ибагу же Чингис сказал следующее: «Я не то что не возлюбил тебя за дурной нрав или недостаток красоты, и не говорил, что ты телом нечиста, когда наметил тебя в число супруг своих. Я дарю тебя Джурчидею за то, что он оказал доблестные заслуги, в битвах рисковал жизнью и умел собрать отделившиеся народы... Отец твой, Джа-ган-бо, отдал за тобой повара Ашик-темура, с двумя сотнями человек, теперь уходя от меня, оставь мне на память Ашик-темура с сотней человек».

Любимым удовольствием Чингиса была охота, любил он также хороших коней и вино, разделяя в этом отношении вполне пристрастия своего народа, но проявляя обычную свою сдержанность и знание меры. Преследуя пьянство в своих войсках, Чингис все-таки не шел на то, чтобы запретить совершенно употребление вина: «Если нет уже средства от питья, - сказал он, - то должно в месяц напиваться три раза: если перейдет за три, плохо, если в месяц два раза напиваться, это лучше, а если один - еще похвальнее, а если не пьет, то что может быть лучше того, но где найдут такого человека, который бы не напивался?»

Однажды Чингис спросил своего друга и сподвижника Богурчи-нояна, в чем он видит высшее наслаждение человека. Богурчи ответил, что высшим удовольствием он считает охоту, когда можно ехать весною верхом на хорошем коне, держа на руке ловчего сокола. «Нет, - сказал тогда Чингисхан, - высшая радость человека заключается в том, чтобы победить своих врагов, гнать их перед собою, отняв у них то, чем они владели, видеть лиц, которые им были дороги, в слезах, ездить на их конях, сжимать в своих объятиях их дочерей и жен».

Это знаменательные слова. Они показывают, что больше всего в жизни привлекало Чингиса, характеризуют, до некоторой степени, его личность. Чингисхана больше всего удовлетворяли результаты, плоды победы; его манят не удалые забавы, «потехи богатырские», не слава, даже не власть, а обладание плодами победы над врагами, когда удовлетворяется жажда мести и обретаются новые блага жизни. Чингисхан является перед нами воплощенным идеалом степного воителя, с его хищническими и практическими инстинктами. Чингис только своей страшной силой воли умел сдерживать эти инстинкты, управлять ими для того, чтобы иметь возможность добиться высших результатов. Сила воли, выдержка, способность избегать односторонних увлечений были основными чертами личности Чингиса. Он хотел всему знать место и время и требовал того же от своих сподвижников и подчиненных. Недаром монгольское предание приписывает Чингису такие слова: «В обыденной жизни ведите себя, подобно телятам двугодовалым, во время пиров и забав будьте, как малые жеребята, а в бою с врагами нападайте, налетайте, как соколы... В ясный день будьте бдительны, как матерый волк; в темную ночь осторожны, как черный ворон». Сам Чингис умел ждать и ждать.

Подчиняя всех и вся своей воле, монгольский император умел сдерживать гнев, и делал это по большей части под влиянием рассудочных соображений. Так, например, Чингисхан хотел однажды погубить своего дядю Дааритая, за то, что он поддерживал Ванхана кереитского и не примкнул к своему племяннику. Тогда Богурчи сказал Чингису: «Губить своих родных - то же, что гасить свой огонь; у тебя, в память об отце твоем, только и остался этот дядя, неужели ты решишься погубить его?» Чингис был тронут, согласился с мнением своего друга-сподвижника и простил дядю.

Характерна в этом отношении встреча Чингисхана с одним мусульманином, казием Вахид-ад-дином Бушенджи. Чингис неоднократно беседовал с ним, расспрашивая об исламе. Однажды монгольский император заметил казию, что его, Чингисхана, имя будет прославлено во всем свете, потому что он отомстил хорезмшаху Мухаммеду, который не был настоящим монархом, а был разбойником, так как перебил его посланцев; государь не может убивать посла. Вскоре после этого Чингис спросил казия, что он думает: будет ли прославлено его имя в потомстве или нет? Вахид-ад-дин Бушенджи наклонил голову и сказал, что ответит, если хан обещает ему жизнь. Получив уверения со стороны Чингиса в своей безопасности, казий заявил хану, что некому будет рассказывать о славном имени монгольского императора, потому что его слуги избивают всех и вся. Когда он окончил свою речь, Чингисхан бросил на землю лук и стрелы, которые держал в руках, и в сильном возбуждении отвернулся от своего собеседника. Видя гнев грозного завоевателя, казий считал себя уже погибшим и думал, что ему тотчас же придется оставить этот мир. Но Чингисхан через минуту обратился лицом к казию и сказал ему, что привык считать его за человека рассудительного, но что после этих слов для него стало очевидным, что казий не обладает полным знанием. На свете много царей и царств; но если разбойник Мухаммед убежит, куда бы то ни было, то те места подвергнутся разгрому. О нем же, о Чингисхане, сохранят память другие народы, другие цари, государи иных стран.

Много случаев можно привести еще, по сообщениям достоверных источников, о том, как Чингисхан умел укрощать свой гнев; он находил даже возможным не карать иной раз особенно строго нарушения военной дисциплины, которую вообще вводил в своих войсках с неумолимой суровостью. Так, например, во время похода на запад Чингисхан отправил три корпуса под командой Джебе, Субеедея и Тогучара преследовать хорезмшаха Мухаммеда, приказав им не трогать владений гератского наместника Мелик-хан Амин-аль-мулька. Джебе и Субеедей исполнили это приказание, но Тогучар-багатур произвел опустошения в указанных землях. Чингисхан, получив сведения, Джебе и Субеедея наградил за храбрость, а Тогучара за нарушение его приказа хотел казнить, но не казнил, а только выговорил ему, наказал его и отставил от начальства над войском.

Чингисхана привыкли представлять себе жестоким и коварным, грозным деспотом, совершающим свой кровавый путь по горам трупов избитых им мирных жителей, по развалинам цветущих когда-то городов. И действительно, разные источники сообщают нам о кровавых деяниях монгольского завоевателя, о массовых избиениях врагов, о том, как он в ранней юности убил своего сводного брата Бектера.

Читающему обо всем этом и знающему в то же время совсем другие стороны характера Чингиса, может показаться, что душевная жизнь монгольского завоевателя была сложной, что это была странная двойственная натура, совмещавшая в себе кровожадного тирана и былинного богатыря, варварского разрушителя и гениального созидателя, строителя. Но так ли это было в действительности?

Внимательное, научное изучение источников приводит современного беспристрастного исследователя к убеждению, что Чингис ни в то время, когда был еще Темучином, ни после, когда стал Чингисханом Монгольским, никогда не отличался ни кровожадной жестокостью, ни страстью к безудержному разрушению. Как бы ни были гениальны его способности, Чингис был сыном своего времени, сыном своего народа, поэтому его и надо рассматривать действующим в обстановке своего века и своей среды, а не переносить в другие века и другие места земного шара. Тогда легко будет убедиться, что Чингисхан, даже во время своих больших войн и походов, никогда не обнаруживал какой-то особой жестокости и кровожадности, которая бы превосходила то, что совершалось предводителями войск других народов той эпохи. Чингисхан, как и другие великие завоеватели всех племен и народов, мог спокойно уничтожить свой или неприятельский отряд, мог, если считал это выгодным и полезным для своих целей, даже перебить население какого-нибудь города, но зато он никогда не прибегал к бесполезным зверствам, никогда не проявлял варварской жестокости по отношению к пленным врагам, чтобы утолить жажду мести. А между тем его же современники, даже представители гораздо более культурных народов, не только предавали на своих глазах, как, например, Джелаль-ад-дин, мучительной смерти взятых ими в плен врагов, но и находили восторженных восхвалителей своих варварских поступков. Чингисхан никогда и помыслить бы не мог приказать устраивать башни из 2000 живых людей, которых клали друг на друга и засыпали затем глиной и кусками кирпича, какие сооружались по приказанию другого азиатского завоевателя Тимура (Тамерлана).

И в личной жизни Чингиса нельзя указать случая, который бы обнаруживал особую жестокость монгольского кагана. Все источники, наоборот, приводят нам гораздо больше свидетельств великодушия Чингиса, и в особенности его выдержки. Даже убийство брата Бектера и другие убийства и казни, совершенные по приказанию Чингисхана, принимая в соображение нравы и воззрения той эпохи, нельзя рассматривать как подтверждающие кровавую жестокость характера Чингиса. Злодеяния, которые совершил Чингис или готов был совершить, находят себе смягчающие обстоятельства в воззрениях той среды, в которой жил Чингис, и в нравственных и религиозных воззрениях, которые питали его душу. Он был и остался первобытным кочевником-шаманистом со смутным представлением о нравственной ответственности перед Вечным Небом и духами-покровителями, с гораздо более развитыми инстинктами практического захватчика для себя и своего рода.

Прибегая на войне к хитрости, а подчас и к вероломству, Чингис в личной жизни не проявлял этих качеств и ценил в людях их прямоту. Но зато Чингисхан, несомненно, отличался подозрительной жадностью, ревниво оберегая свое достояние.

Грозный завоеватель, совершивший большое количество походов, руководивший столькими битвами и осадами, Чингисхан, по-видимому, не отличался особой личной храбростью, полководец побеждал в нем воина; во всяком случае, он очень далек был от романтического героизма, не обладал также Чингис и темпераментом искателя приключений. Если ему и приходилось в молодости проявлять удаль и личную храбрость, то впоследствии, став ханом, Чингис всегда находился в таких условиях, что проявление личного мужества на войне для него было невозможно; он всегда руководил сам военными действиями, руководил и отдельными боями, но лично не сражался в рядах своей кавалерии, хорошо понимая, что это не дело полководца.

Однажды Бала-ноян, сподвижник Чингисхана, обратился к нему с вопросом: «Тебя называют господином могущества и богатырем: что видно на руке твоей из знаков завоевания и победы?» Чингисхан ответил ему так: «Прежде того, как я сел на престол царства, однажды ехал я один по дороге. Шесть человек, устроив засаду на проходе моста, имели покушение на меня. Когда я подъехал близко к ним, вынув саблю, я бросился на них. Они осыпали меня стрелами: все стрелы не попали, и ни одна не коснулась меня. Я предал их смерти саблей, и проехал там невредимо. Во время возвращения мне пришлось проезжать мимо тех убитых: шесть их меринов бродили без хозяев. Я увел всех шестерых меринов».

Вот «знак завоевания», по мнению Чингиса: Небо не допустило, чтобы он умер случайной смертию, наоборот, он перебил своих врагов и завладел их конями. Чингисхан всегда так смотрел на самого себя.

Говорят, Чингисхан был громадного роста, крепкого телосложения и имел «кошачьи глаза».