I. Литературный источник "Грамматики любви"

Но является ли она реалией? В конце концов, она могла быть придумана, тем более-Буниным, блестящим стилистом. Однако сам Бунин в очерке "Происхождение моих рассказов" свидетельствует, что такая книга существовала в действительности, а не в воображении художника: "Мой племянник Коля Пушешников, большой любитель книг, редких особенно, приятель многих московских букинистов, добыл где-то и подарил мне маленькую старинную книжечку под заглавием "Грамматика любви". Прочитав ее, я вспомнил что-то смутное, что слышал в ранней юности от моего отца о каком-то бедном помещике из числа наших соседей, помешавшемся на любви к одной из своих крепостных, и вскоре выдумал рассказ с заглавием этой книжечки от лица какого-то Ивлева, фамилию которого я произвел от начальных букв своего имени и моей обычной литературной подписи" (писатель неизменно подписывал свои произведения "Ив. Бунин".-А.Б .)**.

К сожалению, в рассказе не указывается имя автора самой книжечки, что необычайно затруднило ее поиск. Сейчас я опускаю детали довольно сложного библиографического разыскания, которые привели, наконец, к установлению авторства. Скажу лишь, что для этой цели пришлось просмотреть ряд фундаментальных библиографических трудов, зарегистрировавших русские издания "романтической", или "александровской", эпохи: пятитомный "Опыт российской библиографии" В. С. Сопикова (СПб., 1813-1821), "Роспись российским книгам для чтения из библиотеки Александра Смирдина" (СПб., 1828) и другие, но в них она не значится. Обнаружить сведения о ней удалось лишь в "Систематическом реестре русским книгам с 1831 по 1846г." книготорговца М.Д.Ольхина (СПб., 1846): под № 5029 значится изданная в Москве в 1831 г. "Грамматика любви". Странно, однако, что зарегистрирована она под именем... "господина Мольера"!

Приводимые Буниным выдержки из "Грамматики любви", надо сказать, как-то очень уж мало напоминали руку великого комедиографа... Пришлось обратиться к французским источникам, и в одном из них, а именно в многотомном каталоге Парижской Национальной библиотеки, удалось найти описание книги, название которой показалось очень похожим: "Moleri. Code de l'amour. Paris, 1829". Одновременно указывалось, что Мольри- это псевдоним некоего Ипполита Жюля Демольера (Hippolit Jules Demoliere).

Теперь все встало по своим местам, можно было заказывать книгу из фонда нашей "Публички" (теперь она называется Российской Национальной библиотекой), и эта "прелестно изданная", по словам Бунина, миниатюрная книжечка действитель но нашлась в ней. Кажется, это уникальный экземпляр-в других библиотеках найти ее не удалось; был экземпляр русского издания "Грамматики любви" в Библиотеке Академии наук, но, как гласил ответ,-"утрачен". На титульном листе ее и в самом деле указано, что сочинена она "г.Мольером"... Скорее всего, мы столкнулись с лукавой проделкой русского книгоизда теля, который, отбросив первый слог фамилии автора, как якобы "дворянскую приставку" "де", выдал "Грамматику любви" за книгу великого француза, хорошо известного русской читающей и театральной публике. Такие мистификации, замечу, были не так уж редки в XVIII-XIX вв., способствуя рекламе книги и ее успешной распродаже.

Несколько слов об истинном авторе книги-Ипполите Жюле Демольере, сведения о котором можно найти во французских источниках. Родился он в Нанте в 1802 г., умер в 1877-м, изучал в университете право и медицину, но затем стал профессиональ ным и весьма популярным драматургом и прозаиком. "Словарь псевдонимов", вышедший еще при жизни Демольера (Париж, 1869), сообщает, что он, вступив на литературное поприще, был очень смущен тем, что его фамилия так напоминала псевдоним, под которым выступал на сцене и в печати великий комедиограф; поэтому, "дабы не омрачать тень великого комика", как изящно сказано в "Словаре", он избрал псевдоним "Мольри". Интересно, что его литературная карьера началась с издания в 1829 г. именно "Кодекса (или правил, законов) любви", который под названием "Грамматики..." был с завидной оперативностью переведен и издан в Москве в 1831 г.

По-видимому, "Грамматика любви" пользовалась в России того времен большим успехом. Небезынтересен, в частности, такой факт: вскоре после появления русского издания был сделан перевод ее на грузинский язык. Правда, книгу издать не удалось, и перевод остался в рукописи *.

II.Зачин"ЖизниАрсеньева"

Строки, которыми начинается "Жизнь Арсеньева", так точно и образно передающие сокровенный смысл и значение письменной культуры человечества,-своего рода камертон к роману. Эта фраза вполне могла стать его эпиграфом; в сущности, она и играет такую роль. В отличие от первого случая, я почти не сомневался в том, что почерпнута она из какого-то литературного источника (скорее всего, древнерусского), тем более что заключена она Буниным в кавычки. Хотя… всякое бывает.

В Рукописном отделе Российской Национальной библиотеки хранится рукопись Ивана Филиппова под полным названием "История о зачале Выговской пустыни, и в коих летех и от каковых жителей населися". В ней же помещено сочинение, имеющее более или менее самостоятельный характер, под названием "История краткая и ответех сих..." (шифр: ИПБ. Q 1. № 1075. Л.108 об.). Оно и начинается фрагментом, который в усеченном и слегка переделанном виде воспроизведен в бунинском зачине. Вот полный его текст:

"Вещи и дела бывшая и бывающая, великая и малая, веселая и печальная, аще неписана бывают, тмою неизвестия покрываются и гробу безпамятства предаются и у самих делающих из памяти прохождением времени исходят и мрачне сливаются. Написанная же яко одушевленна вещают".

Такой же текст (хотя и с некоторыми разночтениями) помещен и в указанных выше печатных изданиях. По какому же именно источнику познакомился Бунин со строками, сразу же, видимо, бросившимися ему в глаза? Вряд ли он пользовался рукописью "Поморских ответов"... Столь же сомнительно, что он увидел их в указанных выше изданиях начала ХХ века, имевших хождение почти исключительно в старообрядческой среде. Наиболее вероятно, что он почерпнул их из книги Ивана Филиппова "История Выговской обители", напечатанной в Петербурге.

III."Подсерпомимолотом"

(Бунинвсоветскойцензуре)

К счастью для Бунина, в эмиграции ему не пришлось столкнуться с невиданной в истории системой тотального цензурного контроля, установившейся в России после октября 1917 г.* Как известно, Бунин решительно и бесповоротно не захотел услышать "музыку" в событиях, которые сразу же расценил как "кровавое безумие" и "повальное сумасшествие", когда "все преграды, все заставы божеские и человеческие пали"**. В Одессе, где жили Бунины с мая 1918 по январь 1920 г., он публикует на страницах местных газет статьи, полные яростного неприятия большевизма, вошедшие затем частично в книгу "Окаянные дни".

В эмигрантские годы Бунину также счастливо удалось избежать какого бы то ни было насилия над своим творчеством, в частности, со стороны всегда процветавшей в России так называемой "цензуры журналов", когда наметился политический раскол эмиграции (принцип "свой-не свой"). Каждому изданию лестно было напечатать на своих страницах произведения "последне го русского классика", академика, а с 1933 г.-первого русского нобелевского лауреата. Сам писатель, далекий от политической суеты, предпочитал, тем не менее, отдавать свои крупные вещи изданию, стоявшему вне партий,-лучшему журналу Русского зарубежья, знаменитым "Современным запискам", выходившим в Париже с 1921 по 1940 гг.

Иным было, разумеется, отношение к Бунину верховного цензурного ведомства-Главлита РСФСР, созданного 6 июня 1922г. Уже в первой инструкции цензорам предписывалось "запрещать ввоз из-за границы <...> все произведения, носящие определен но враждебный характер к советской власти и коммунизму, проводящие чуждую и враждебную пролетариату идеологию, произведения авторов-контрреволюционеров..." ***. И сам Бунин, и практически все его произведения эмигрантской поры подпадали под пункты этого циркуляра. В дальнейшем эти пункты детализировались и ужесточались: после 1927 г. запрещено было провозить в СССР все произведения авторов-эмигрантов, независимо от их направленности и содержания.

Первое упоминание о Бунине в цензурных документах, как удалось установить, относится к марту 1923 г., когда вышел "Секретный бюллетень Главлита", печатавшийся на машинке в 12экземплярах и адресованный верхушке политического и идеологического руководства. На титульном листе бюллетеня напечатано: "Совершенно секретно. Настоящий бюллетень разослан следующим товарищам: 1. Тов. Ленину. 2. Тов. Троцкому. 3. Тов. Сталину..." *. В нем, в частности, помещены обстоятельные обзоры печати и литературы русского зарубежья-в разделах "Сведения о виднейших русских литераторах, эмигрировавших за границу" и "Отзывы о новых зарубежных книгах". В последнем разделе особо отмечался факт разрешения или запрещения "русскоязычных" книг для ввоза в Россию: в основном, конечно, все книги запрещались, исключения были крайне редки. Фигурирует здесь и первая книга Бунина, выпущенная в эмиграции, -сборник рассказов "Крик", напечатанный в 1921г. берлинским издательством "Слово". Вот как оценивает его советская цензура: "Претенциозный сборник натуралистических рассказов, пытающийся в природной жестокости русского народа найти обоснование революционной катастрофе". На полях, естественно, резолюция-" Не разрешена ", хотя в сборник вошли исключительно дореволюционные рассказы писателя ("Ночной разговор", "Смерть", "Крик", давший название сборнику, и другие).

Внимание советских цензоров привлекли не только сами "жестокие" рассказы Бунина, но, видимо, и надпись-автограф, сделанная изящным бунинским почерком и факсимильно воспроизведенная на форзаце берлинского издания,-настоящее стихотворение в прозе:

"И эта книга создавалась в иные, счастливые дни, в дни, когда не только была родина, но и весь мир был родней и ближе, полные надежд, сил, замыслов, в дни неустанных скитаний и ненасытного восприятия. Много сердца я отдал тогда России, смутно страшась за судьбу ее. Как дивились, негодовали на мои "черные", "жестокие", "неправдоподобные" краски, и-светлых, добрых не хотели видеть,-всем памятно...

Увы, теперь нет надобности оправдываться.

Париж. 17/30 января 1921. Ив. Бунин".

Эти горькие строки, перекликающиеся с размышлениями в позднейшей "Жизни Арсеньева", не вошли, насколько мне известно, в корпус известных нашему читателю бунинских текстов и никогда не воспроизводились.

Дополнительным криминалом для цензоров послужил сам факт публикации сборника Бунина именно берлинским издательством "Слово", все издания которого, согласно "Справке об издательствах, издания которых не пропускаются в РСФСР Главлитом", были запрещены к ввозу-"...в силу того, что им руководит Иосиф Гессен (в прошлом член Государственной думы, выпустивший в эмиграции знаменитый многотомный "Архив русской революции".- А.Б.), организовавший издательство на коммерческой основе с целью финансировать правокадетскую группу и газету "Руль"" *.

В том же 1923 г. Политотдел Госиздата РСФСР, которому доверена была цензура собственных, "гизовских", изданий, обратил внимание на сборник "Деревня в русской поэзии. Избранные произведения русской литературы", составленный поэтом П. Орешиным. "Современная поэзия,-говорилось в отзыве "политредактора" (так назывались тогда цензоры),-представлена Блоком, Бальмонтом, Буниным и другими поэтами, конечно, не дающими никакого представления о быте современной деревни. Необходимо сборник переработать, изъяв все стихотворения поэтов-эмигрантов, а из стихотворений новых поэтов оставив только те, которые действительно отражают быт современной деревни и являются характерными для современной поэзии" ***. По-видимому, Петр Орешин, погибший позднее, в годы Большого террора, не пошел на это, и сборник не вышел в свет: во всяком случае, его нет ни в одной из крупнейших библиотек страны.

Тем не менее в "относительно вегетерианскую", по выражению Анны Ахматовой, эпоху нэпа, когда ненадолго дозволены были частные и кооперативные издательства, с 1926 по 1928 гг. вышло 8 книг Бунина, издававшихся не только ими, но и самим ГИЗом: "Господин из Сан-Франциско", "Сны Чанга. Избранные рассказы", "Дело корнета Елагина", "Худая трава" и др. Понятно, в них включались только дореволюционные рассказы Бунина, те именно, которые, с точки зрения авторов "марксистских предисловий", были написаны в духе "критического реализма" и "обличали капитализм". Власть тогда вела потаенные игры с эмиграцией, особенно сменовеховской и евразийской, пытаясь расколоть ее и привлечь на свою сторону, что частично и удалось: некоторые идеологи этих течений вернулись на родину (все они в годы Большого террора были расстреляны). Бунин не принадлежал к этим кругам, но заигрывание с крупнейшими писателями эмиграции тогда тоже входило в задуманный план.

Главлитом все же чинились всяческие препятствия на пути издания бунинских книг в России. Свидетельствует об этом, в частности, секретное предписание, присланное им в Леноблгорлит 25 октября 1926 г.: "Не возражая по существу против содержания повести Бунина "Митина любовь", Главлит считает издание ее нецелесообразным, поскольку автор ее-эмигрант -белогвардеец. Просьба об этом поставить в известность издательство "Прибой", в издательский план которого входит выпуск указанной книги. Вопрос согласован с Отделом печати ЦК ВКП(б). Начальник Главлита Лебедев-Полянский. Зав. Русским отделом Стуков" *. "Митина любовь" была тем не менее выпущена в свет в 1926 г. ленинградским издательством "Прибой"; возможно, Главлит позднее переиграл свое решение, хотя документы на этот счет в архиве отсутствуют. Но та же повесть Бунина позднее, в конце 1926 г., попала в "Сводку рукописей, запрещенных Главлитом с 1 ноября по 1 декабря 1926г."-в связи с попыткой московского издательства "Современные проблемы" также издать "Митину любовь" **. На этот раз предписание было выполнено точно: такой книги не существует.

Еще более непримирима к Бунину, как и вообще к писателям -эмигрантам, была цензура Главполитпросвета, напоминавшая дореволюционную "педагогическую", о которой шла речь выше, но еще более жестокую. Возглавлявшийся в 20-е годы Н. К. Крупской, Главполитпросвет проводил время от времени "очистку" массовых библиотек от "контрреволюционной литературы". Имя Бунина постоянно встречается в проскрипционных списках Главполитпросвета, рассылавшихся по всем библиотекам страны. Изъятию подверглись даже те книги Бунина, которые были изданы в СССР с дозволения цензуры. Так, в частности, велено было "очистить фонды" от сборника рассказов "Сны Чанга", изданных ГИЗом в 1928 г., с такой ремаркой: "Мало созвучны современному читателю". В первых списках фигурируют конкретные издания бунинских книг, а в конце 20-х годов напротив его имени появляется помета-" Все".

После "года великого перелома" ("перешиба", как стали говорить в последнее время) вообще не могло быть речи об издании произведений Бунина. В 1-м томе "старой" "Литературной энциклопедии" (1930 г.) статья о нем все-таки помещена, но в ней уже высказан окончательный приговор: "Самый переход Бунина в эмиграцию, его резко озлобленное отношение к Советской России, выразившееся в газетных фельетонах, речах, некоторых новеллах ("Несрочная весна", "Красный генерал") и выделяющее Бунина даже среди писателей-эмигрантов, представляется лишь практическим выводом, который с фанатической последовательностью был сделан Буниным из всего его мироощущения".

На многие годы имя писателя было вычеркнуто из памяти: он был объявлен "нелицом ", если вспомнить термин, употребляв шийся чиновниками "Министерства правды" в романе Джорджа Оруэлла "1984". Чтение Бунина, а тем более похвалы ему в наступившие годы террора нередко заканчивались трагически. В то же самое время, в 1943 г., когда знаменитый русский писатель с замиранием сердца, пробиваясь сквозь треск и вой глушилок, слушал на своей вилле в Грассе, на юге Франции, лондонское радио, сообщавшее о военных событиях в России, на другом конце земли, в ледяном колымском лагере, другой русский писатель-Варлам Шаламов-получает второй лагерный срок только за то, что неосторожно назвал Бунина "великим русским писателем".

В следующем году внимание цензуры привлекла книга музыковеда И. Эйгеса "Музыка в жизни и творчестве Пушкина", которая даже попала в ежемесячную "Сводку важнейших конфискаций и запрещений Главлита", также доставленную в Ленинград Жданову как секретарю ЦК ВКП(б). Взгляд цензора остановился на, казалось бы, вполне невинном абзаце, посвященном стихотворению Пушкина "Певец" ("Слыхали ль вы за рощей глас ночной..."). "В разделе "Лирические стихотворе ния",-говорится в "Сводке...",-по поводу стихотворения "Певец" автор пишет: "Подлинно конкретного образа певца в этом стихотворении Пушкина, конечно, нет", а в примечании к этому абзацу добавляет: "Это становится совсем ясным, если сопоставить стихотворение Пушкина, например, со стихотворением Бунина" (мысль спорная, надо сказать; стихотворение Бунина не названо, возможно, имеется в виду "Соловей".- А. Б.). Примечание вычеркнуто" *. В тексте вышедшей книги (М.: Музгиз, 1937) это примечание, естественно, отсутствует: не было такого писателя...

Перелом, пока еще робкий и нерешительный, наметился лишь в годы "оттепели", когда наконец в 1956 г. вышло 5-томное собрание сочинений Бунина, также лишенное, за немногими исключениями, произведений, написанных за 36 лет его эмигрантской жизни. Известный литературный памятник той эпохи- калужский сборник "Тарусские страницы", вышедший в 1961г. и вызвавший гнев партийного начальства (издание его было признано "политической ошибкой", руководители Калужского издательства получили выговор "за утрату бдительности" по партийной линии и отстранены от работы)-включил проникновенный очерк Константина Паустовского "Иван Бунин". В нем впервые в подсоветской литературе Бунин был назван автором "блестящих, совершенно классических рассказов" и "первоклассным поэтом". И в то же время статья о Бунине в 1-м томе "Краткой литературной энциклопедии" (1962 г.) полна стереотипных обвинений Бунина в том, что он, "враждебно встретив Октябрьскую революцию", испытал в эмиграции творческий "кризис" и, конечно, "оторванность от родины ограничила диапазон художника, лишила его связей с современностью".

Многое все же, по настоянию идеологического руководства и цензурных органов, пришлось исключить, сделать ряд существен ных купюр, особенно в 9-м томе, включавшем "Воспоминания". Наибольшей цензурной правке подвергся очерк "Третий Толстой", посвященный "советскому графу", с которым в свое время Бунин был очень дружен. Он был сокращен почти на треть, и в нем повсюду можно видеть знак "усечения" текста-<...>. Как удалось узнать, Твардовский настоял на непременном сохранении этого знака, тогда как Главлит обычно сопротивлялся таким весьма прозрачным намекам издателей. Помнится, в годы "застоя", когда мне чудом удалось приобрести полное издание бунинских "Воспоминаний" (Париж, книгоиздательство "Возрождение", 1950-ксерокопию, конечно!), я доставлял немало веселых минут своим друзьям, читая, например, фрагмент, описывающий встречу Бунина в кафе с приезжавшим в Париж в 1936г. А.Н.Толстым: ""Можно тебя поцеловать? Не боишься большевика?"-спросил он <…>"* и восстанавливая затем купюру по ксерокопии: "вполне откровенно насмехаясь над своим большевизмом". Таких примеров множество; совсем отброшен конец главы о Волошине; как не поддающиеся "купюризации", полностью исключены из "Воспоминаний" очерки "Горький", "Маяковский", "Гегель, фрак, метель" и другие.

В 1970 г. отмечался 100-летний юбилей Бунина: Пушкинский Дом провел большую конференцию, появились книги и статьи о нем, готовилось издание бунинского двухтомника "Литератур ного наследства". Вышел он в свет только в 1973 г. и содержал ряд неизвестных российскому читателю текстов, как художественных, так и эпистолярных и мемуарных (например, "Грасский дневник" Галины Кузнецовой, но опять-таки в отрывках и с большими купюрами). Не обошлось, конечно, и без уже знакомых утверждений о творческом кризисе Бунина в эмигрантские годы, когда он "понес творческий урон", впервые упомянуты его "Окаянные дни" (о публикации их не могло идти и речи), в которых Бунин "совершенно ослеплен враждой к Советской России" (Кн.I. С.35). К числу "печальных анекдотов" нужно отнести историю, поведанную Сергеем Довлатовым в рассказе "В тени чужого юбилея". Вместе с Андреем Арьевым им был подготовлен еще в 1968г. сценарий документального фильма о Бунине к его столетнему юбилею. Московская Экспериментально-творче ская киностудия, высоко оценив качество сценария, тем не менее под благовидным предлогом отказалась все же ставить этот фильм. Как сообщил тогда же авторам Евгений Рейн, истинная причина отказа состояла в том, что Бунин "нахально родился почти одновременно с товарищем Лениным" и руководство киностудии посчитало политически неправильным отмечать в год столетия вождя мирового пролетариата такой же юбилей "белоэмигранта".

За последние годы вышло уже 4 различных по полноте собрания сочинений писателя, но ни одно из них не включает всего корпуса известных бунинских текстов. Сейчас осуществляется издание наиболее, по-видимому, полного и авторитетного 8-томника при активном участии того же А.К.Бабореко, но и он, насколько можно понять, не будет исчерпывающим сводом текстов. На мой взгляд, давно уже назрела пора объединить усилия буниноведов с целью подготовки действительно полного, желательно академического, собрания сочинений, хотя при современной ситуации издать его будет и нелегко.

Тоталитарная цензура на протяжении 70 лет играла зловещую роль в исторической драме России XX века: последствия ее будут сказываться еще долгие годы. "Теоретически достоинство нации, уничтоженной политически,-писал Иосиф Бродский в предисловии к "Избранной прозе" Марины Цветаевой (Нью-Йорк, 1979),-не может быть сильно унижено замалчиванием ее культурного наследия. Но Россия, в отличие от других народов, счастливых существованием законодательной традиции, выборных институтов и т.п., в состоянии осознать себя только через литературу, и замедление литературного процесса посредством упразднения или приравнивания к несуществующим трудов даже второстепенного автора равносильно генетическому преступлению перед будущим нации". Эти слова полностью относятся к сюжету нашей статьи, тем более что речь в ней шла о цензурных преследованиях трудов не "второстепенного автора", а одного из величайших русских писателей.