Мы думаем угодить читателям, если от времени до времени будем помещать у себя знаменитые уголовные процессы. Не говоря уже о том, что они занимательнее всевозможных романов, потому что освещают такие темные стороны человеческой души, которых искусство не любит касаться, а если и касается, то мимоходом, в виде эпизода, ≈ не говоря уже об этом, чтение таких процессов, нам кажется, будет небесполезно для русских читателей. Мы думаем, что кроме теоретических рассуждений, помещаемых так часто в наших журналах, узнание практического, наглядного применения этих теорий к разным процессам на Западе было бы тоже небесполезно для наших читателей. Выбирать процессы мы будем самые занимательные. За это ручаемся. В предлагаемом процессе дело идет о личности человека феноменальной, загадочной, страшной и интересной. Низкие инстинкты и малодушие перед нуждой сделали его преступником, а он осмеливается выставлять себя жертвой своего века. И всё это при безграничном тщеславии. Это тип тщеславия, доведенного до последней степени. Процесс был веден доблестно-беспристрастно, передан с точностью дагерротипа, физиологического чертежа...
<ПРИПИСКА К СТАТЬЕ H. H. СТРАХОВА "НЕЧТО О ШИЛЛЕРЕ">
Вообще многие поэты и романисты Запада являются перед судом нашей критики в каком-то двусмысленном свете. Не говоря уже о Шиллере, вспомним, например, Бальзака, Виктора Гюго, Фредерика Сулье, Сю и многих других, о которых наша критика, начиная с сороковых годов, отзывалась чрезвычайно свысока. Перед ними был виноват отчасти Белинский. Они не приходились под мерку нашей слишком уже реальной критики того времени. Если сам Байрон избежал жесткого приговора, то этим он обязан, во-первых, Пушкину, а во-вторых, протесту, который вырывался из каждого стиха его. А то и его бы мы развенчали. Он-то уж никак не подходил под мерку.
Всё это чрезвычайно интересно и современно. Мы скоро надеемся представить большую статью под следующим заглавием:
"Поэты и романисты Запада перед судом нашей критики".
ВЫПИСКИ И ЗАМЕЧАНИЯ
1. В стремлении к образованию дух человеческий увлекается в одно из противуположных направлений ≈ либо прелестью привычки, либо прелестью новизны... Это различие существовало и должно существовать всегда... Не только в политике, но даже и в литературе, во всех искусствах, во всякой науке, в хирургии, в механике, в мореплавании, в земледелии, даже в математике ≈ мы находим эти два противуположные направления... Везде есть люди, с восторгом прилепляющиеся ко всему, что древне... Везде есть другого рода люди, имеющие способность быстро находить недостатки во всем существующем... и принимающие всякую новизну за усовершенствование. Отчасти и то и другое направление похвальны. Лучшие люди обеих партий находятся недалеко от средней черты. Крайние же люди одной партии ≈ это ханжи и дряхлые болтуны; крайние люди другой партии ≈ это мелкие пустозвоны и беззаботные недоучки (цитата <было: выписка> из Macaulay ≈ The History of England, vol. I, pag. 96, 97. Выписана здесь из статьи Оптухина (Павлова) в "Московском вестнике", 1859, "Восток и запад в русской литературе". NВ В этой статье замечательны слова о славянофильстве, о коммунизме, о Петре Великом и о крестьянском общинном владении землею).
Р. S. О Маколее. След<овательно>, по выше приведенной цитате Маколея, между прочим, выходит, что, с одной стороны, ханжи и дряхлые болтуны, а с другой ≈ мелкие пустозвоны и беззаботные недоучки ≈ необходимы по законам природы и не только не могут не быть, но даже и не должны не быть.
ЗАМЕЧАНИЯ НА СТАТЬЮ СЕМЕВСКОГО О КНИГЕ УСТРЯЛОВА "ЦАРЕВИЧ АЛЕКСЕЙ ПЕТРОВИЧ", "РУССКОЕ СЛОВО", 1860, ╧ 1
Страница 8. Слово Стефана Яворского, митрополита Рязанского. До того вольнодумное, дерзкое, что, взяв в соображение проповеди тех же пастырей при воцарении хоть бы Елизаветы (угодничество, ласкательство, жертва совестью), удивляешься, как могли эти люди говорить такие речи при "грозном кровопийце" (как Петр), пред которым, по выражению того же Семевского, Иван Грозный романтик. Значит, могли же говорить при Петре, во всеуслышание, про Петра такие дерзости. <Далее было начато: Тут> Почему же могли? Была же причина! Какая? Или Петр позволял высказывать правду, или Стефан Яворский опирался на что-нибудь, чтоб не бояться. На что же? На силу царевича Алексея, на партию его, но Семевский прямо говорит, что не было партии никакой <23>.
В этой проповеди Стефан говорит, что бог дарует мир тем, кто любит господа, и в России мира поэтому не будет и многомятежная Россия волнуется. (Россия была Петр. Прямо сказано, что Петр не любил господа и закона его.) Сказано еще с глумлением: а какой закон у нас? Поставлен фискал и делает что хочет... Затем наглое, дерзкое, мятежное обращение к Алексею-угоднику, чтоб он не забыл тезоименинника своего (царевича), хранителя заповеди божией, "...единую нашу надежду".
Если говорили такие проповеди, стало быть, почему-нибудь смели говорить. Петр прогневался и чуть было (говорит Семевский) не подверг Стефана опале. Чуть было! Что-то не ладится с кровожадностью Петра <9>.
2) Везде Семевский ужасно пристрастен к Алексею. Алексей пишет гадкое ругательное письмо <27>, Семевский тотчас говорит, что это тогдашние нравы, пьет <21, 23> ≈ тогдашние нравы, бьет кого-нибудь <3, 16> ≈ тогдашние нравы. А Петр, воздержавший<ся> от сладострастий, ≈ с глумлением замечается, что такие случаи у Петра слишком редки... <21>
3) Алексей и Цесарь. Царевич говорит Цесарю: "Привожу бога в свидетели, что я никогда ничего не сделал отцу или его правлению, никогда не думал о возмущении народа, хотя это не трудно было бы сделать, потому что народ меня любит, а отца ненавидит за его недостойную царицу, за злых любимцев, за уничтожение старых добрых обычаев и за введение много<го> дурного, наконец, за то, что отец, не щадя ни крови, ни денег, есть тиран и враг своего народа" <20>. ≈ Слова ясные, понятно, каким образом царевич понимал и ненавидел Петра и реформу; ясно, что по воцарении он повернул бы все на старый лад.
4) В статье своей "Авдотья Федоровна Лопухина" ("Русский вестник") Семевский представляет документы (переписка Досифея с Евдокией), из которых ясно <рядом с текстом начиная от стало быть до из которых ясно ≈ вдоль полей и вверху страницы примечания: NB Для чего Семевский с такою любовью считает удары кнутьев? <45≈46> Для чего с такою любовью помещает рассказы, которые сам считает не совсем верными, н<а>пример "Леди Рондо", [Для че<го>] или Плеера о Кикине <46≈49> (о котором, впрочем, сам же рассказывает иначе в статье "Авдотья Федоровна Лопухина". NB В выноске на странице 49 приведено замечательное мнение поэта А. С. Х<омякова> царевиче (из частного письма Семевскому).> видно, что надеялись на смерть Петра, на воцарение Алексея, на уничтожение реформы и даже искали случай для заговора (разговоры царевича с теткой <было: сестрой> Марьей Алексеевной).
5) Показания Евфросиньи.
"Письма писал царевич по собственному желанию по-русски из неаполитанской крепости; также сам писал жалобы на отца к Цесарю; ждал случая, когда можно с радостью возвратиться в Россию и говорил то, получая из ведомостей ложные известия о разных волнениях в русских войсках. Наследство желал прилежно, надежду имел на поддержку сената; старых перевести хотел всех, по воцарении, а завести новых; Петербург хотел бросить, а поселиться в Москве, кораблей не строить, войны не вести, лето проводить в Ярославле, довольствоваться владениями старыми. На случай воцарения своей мачехи говорил, что будет бабье царство" <38>.
Показание это писала Евфросинья собственноручно. Между тем Семевский говорит, что они писаны из угрозы и нельзя принимать их на веру <37≈38>. Почему же? Почему же? Из того, что мы знаем о характере Алексея, видно, что это действительно его мысли. Почему всё, что говорится против Алексея, ≈ даже самое вероятное ≈ ложно, а все против Петра ≈ справедливо?
6) Семевский приводит как пример бесчеловечия Петра, что, <далее было начато: по з<аключении?>> в день заключения сына в Преображенском, он издал указ о нерубке дубов, и потом, в день пыток, ≈ о монстрах <36≈37>. Это, может быть, идет к величию Петра.
"На троне вечный был работник".
Без него никто ничего не делал, следовательно, ему надо было делать. Это был железный человек, жестокий ≈ положим.
Но ведь этот родной сын шел против него. Петр <было: Он> как гений видел одну цель ≈ реформу и новый порядок. Ему беспрерывно были преграды, его раздражали преградами...
7) Семевский говорит, что не было ни одного факта, говорящего о том, чтобы царевич хотел вооруженною рукою похитить корону у отца <23≈24, 65>.
Положим так. Но сношения с матерью, Досифей, Глебов, видения, предсказания, бегство к Цесарю, надежды на будущее и на Цесаря показывают, что если б только была <в рукописи: было> хоть малейшая возможность, он восстал бы на отца. Но не в том дело, а вот в чем главное: не за бунт вооруженный казнил Петр Алексея, а за то, что ужасался передать свое царство ему и погубить все свое дело. Реформа была Петру дороже сына, и он казнил его. В том, что Алексей погубит ее, он не ошибался. Никто не вливает вина молодого в мехи старые. (NB Оригинально, что Семевский восстает с ненавистью на разврат и грубость двора Петрова <6≈7> (NB2 похожего на все дворы тогдашние). Но ничего не говорит о разврате и слепой ханжеской гадости двора Авдотьи Федоровны. Досифей, Глебов; всему этому сочувствовал Алексей и, кажется, Семевский).
8) Бассевич говорит, что Екатерина ходатайствовала за царевича <далее на следующей странице заголовок: О царевиче Алексее (Семеновский)> <40>.
9) Семевский говорит: г-н Устрялов думает, что царевич умер от пыток, спустя десять часов после третьей виски (ссылается на записку, виденную кем-то в государств<енном> архиве).
Семевский говорит: Устрялов может верить этому лицу, а почему же мы должны следовать его примеру? <49≈50>.
Дело в том, что Семевскому очень хочется бросить еще тень на Петра, что он велел задушить сына. Он смотрит на Петра как на личного своего врага. Это уже возмутительно; так нельзя писать историку.
Ответ же Семевскому вот какой: сам Семевский собственноручно писал, что царевич был измучен пытками до того, что на 2-й виске бредил, а после третьей едва ли мог и говорить <39≈40>. Очень возможно, что после такой пытки и умер, 10 часов спустя <вместо: 10 часов спустя ≈ было: после 10 часов>, от истощения сил. Вот почему и верить можно.
10) На странице 39 Семевский подробно, ясно и отчетливо говорит о всех трех висках царевича, о том, как он бредил, помешался, не мог говорить и проч. (говорит как очевидец), а на странице 57 он сам говорит: "Положим, все обстоятельства этого вопроса (о письме Румянцева) мелочны: не все ли равно, засечен ли Алексей кнутом на 3-й виске, о которой, заметьте, есть только изустное известие какого-то таинственного лица; итак, под кнутом ли умер царевич, или под подушками ≈ по-видимому, для потомства всё равно, но историк должен ли упускать эти мелочи?
Это говорит Семевский про Устрялова. А мы скажем про Семевского: историк может ли так сознательно себе противуречить?
<ПРИМЕЧАНИЕ К СТАТЬЕ Д. В. АВЕРКИЕВА "ПО ПОВОДУ САМОПРИЗНАНИЙ ДВУХ ПЕТЕРБУРЖЦЕВ">
Я тоже встретил в Швейцарии русского тринадцатилетнего мальчика, учившегося три года в Женеве, в пансионе. Он вывезен был из России по десятому году и уже забыл чрезвычайно много русских слов, понимал меня плохо, хотя ему, очевидно, хотелось поговорить со мной по-русски. Выговор его был очень смешон. Мне было вовсе не до смеху на него глядя.
<ЗАМЕТКИ ПО ПОВОДУ СТАТЬИ А. А. ГОЛОВАЧЕВА О КЛАССИЧЕСКОМ ОБРАЗОВАНИИ>
По поводу споров о классическом и реальном образовании ≈ провести идею, что реальное образование не может не сохраняться у нас, не развиваться и не усиливаться, но рядом с ним должно непременно идти (вместо классического) познание России (усиленное), ее истории, языков, народностей, обычаев всех славянских историй и наречий и даже отчасти византизма. Если уж нельзя быть нашему юношеству на деле Русским, то пусть будут хоть по науке. Одним словом, во что бы то ни стало преодолеть и сознать законы русской мысли и русского развития и их особенности, индивидуальности в отличие от всепоглотившей римско-германской мысли. Эта же русская мысль и ее законы почти и не подозреваются русскими даже в том, что она должна быть на свете, есть действительно и что с условиями ее развития слита, может быть, вся русская будущность.
≈ 2) Отчего у нас вяло образование? ≈ потому что нам нужно не просвещение, не промышленность, не счастье, а централизация государства в самодержавии, а след<овательно>, чиновники.
Но в чем же ошибка? Именно в том, что самодержавие себя сознало (при Петре) на европейский манер и утратило МЫСЛЬ о древнерусском отношении своем к народу.
Государственная центральная идея у нас пересолила, через норму перешла, враждебное и победное европейское начало в себя приняла, а следовательно, завела дружину для самосохранения, то есть чиновников, прежде же оно свободно относилось к народу и Земского собора не боялось.
И неудачно заговорил. К величайшему, искреннейшему нашему сожалению, он сам, с каждым новым своим литературным обозрением, обращается всё более и более в свистуна. Мы только что получили его мартовскую книжку и не можем не признаться, что с грустным чувством смотрим на теперешнее его положение. С олимпийским высокомерием смотрит он на бедную текущую журналистику нашу, и, отделав ее хуже всякой дряни (Литер<атурное> обозрение, страница 21-я), объявив притом, что "лучшие люди русской литературы брезгливо спешат пробраться мимо и запереться у себя в доме, оставляя свистунов господами положения" (что, впрочем, по-нашему, уже чересчур высокомерно), "Русский вестник" вдруг сам выходит из себя, начинает свистать изо всех сил и свирепо лезет в драку. Да, действительно что-нибудь с ним случилось. И неужели такого пятилетнего олимпийца могло до такой степени задеть наше молодое "Время"? Неужели и мы так его проняли? А мы еще, в простоте души нашей, серьезнейшим образом говорили в прошлом нумере нашего журнала, что ожидаем от "Русского вестника" серьезного слова в нашей критике. Вот что значит самолюбие прежде всего, ≈ самолюбие, дошедшее до лихорадки, при таком состоянии действительно можно повредить себя, мало того, что повредить себя, можно обратиться ко всем тем жалким и не совсем чистым уловкам, которые выработались ремесленной стороной нашей литературы, то есть можно пуститься и в неприличное извращение смысла чужих слов и в жалкие, тупые споры для верху в споре, а не для истины, и в страстное желание острить именно в то время, когда не острится, и проч., и проч. ≈ одним словом: можно сильно покачнуться на месте. Но мы когда-нибудь поговорим о "Русском вестнике" подробнее. Теперь он всё еще не в душевном спокойствии и хоть вышел из пятилетнего олимпийского своего молчания, но всё еще в литературе нашей не в состоянии видеть никого, кроме себя, а это слишком немного и подозрительно. Он, например, осклабляется при нашем слове "о величии Белинского" и в той же статье спешит упомянуть о тех "наших" людях, которые, несмотря ни на какие обстоятельства, умели спасать свою мысль, сохранять ее достоинство и не терять ее положительных основ, людях таланта и знания; "но они (продолжает "Русский вестник") остаются одинокими явлениями, деятельность их обращена на малое или задержана, и они не производят того влияния, которое могло бы давать тон нашей литературе и нашему общественному мнению" (Литер<атурное> обозр<ение>, стр<аница> 21-<я>). Кто же бы это были эти великие незнакомцы, спрашиваем мы невольно? Что у нас действительно были люди мысли и убеждений, отстаивавшие свои убеждения честно и смело и заставившие уважать себя, то это так. Это было и есть, но в словах "Русского вестника" именно, кажется, есть намек на какого-то особого великого незнакомца... Недавно, месяца два тому назад, в одном из номеров "СПб. ведомостей" было объявлено тоже о каком-то великом незнакомце при сравнении его с лордом Пальмерстоном: говорили там, что лорд Пальмерстон хоть и подвергается свисткам и насмешкам, но все-таки получил свою награду, а великий петербургский незнакомец не получал своей награды. Но мы положительно знаем, что "СПб. ведомости" говорили о петербургском незнакомце, а не о московском, и сильно подозреваем, что "Русский вестник" хотя и сходится с "СПб. ведомостями" в мыслях, но упоминает теперь про какого-то другого незнакомца, про великого особого москвитянина. А из всего этого и видно, что "Русский вестник" находится в положении не хладнокровном. Мы подождем, покамест он будет хладнокровнее, тогда и ответим ему.
* К словам "даже сам "Русский вестник" увидел необходимость заговорить".