(из журнала «Спутник», No 1 1986)
ДОСТОЕВСКИЙ И ТОЛСТОЙ В СЕМЬЕ
Малоизвестное из жизни известных
Ни Федор Достоевский, ни Лев Толстой не нуждаются в специальном представлении. Думается, не только их имена, но и оригинальные взгляды на литературу, на нормы человеческого общения, на жизнь в целом известны даже тем, у кого со школьной скамьи классика вообще не в почете.
А каковы они были в домашней, так сказать, сфере, в семье, в отношениях с детьми своими? Об этом наш сегодняшний разговор. Ведет его московский литератор Игорь Волгин. По мнению авторитетных академических кругов, он создает удивительное ощущение достоверности, внутреннего смысла и полноты в описываемых событиях. «Спутник» перепечатывает главу из новой работы Волгина «ПОСЛЕДНИЙ ГОД ДОСТОЕВСКОГО».
Достоевский был поздним отцом: ему уже шел сорок седьмой год, когда 21-летняя Анна Григорьевна* разрешилась первым ребенком.
Это произошло в Женеве в 1868 году. «К моему большому счастью, - пишет Анна Григорьевна, - Федор Михайлович оказался нежнейшим отцом: он непременно присутствовал при купании девочки и помогал мне, сам завертывал ее в пикейное одеяльце . . . носил и укачивал ее на руках и, бросая свои занятия, спешил к ней, чуть только заслышит ее голосок . . - целыми часами просиживал у ее постельки, то напевая ей песенки, то разговаривая с нею...»
Соня умерла через три месяца от воспаления легких. «Отчаяние его было бурное, он рыдал и плакал, как женщина, стоя перед остывавшим телом своей любимицы . . Такого бурного отчаяния я никогда более не видела».
Они покинули Женеву, и он, не любивший роптать на судьбу, впервые стал жаловаться Анне Григорьевне, исчисляя все свои страдания и неудачи: «Никогда, ни прежде, ни потом, не пересказывал он с такими мелкими, а иногда трогательными подробностями те горькие обиды, которые ему пришлось вынести в своей жизни от близких и дорогих ему людей». Смерть первого и единственного ребенка словно открыла какой-то клапан: перенесший каторгу, потерю первой жены и брата, не сломленный нуждой и литературной поденщиной, он, так любивший ветхозаветную книгу Иова, наконец возопил. «Если даже и будет другой ребенок, то не понимаю, как я буду любить его, где любви найду?»
Почти через полтора года после смерти Сони появляется его вторая дочь - Люба. Она родилась в Дрездене. В 1871 году Достоевские возвращаются на родину - после четырех лет странствий. В Петербурге Анна Григорьевна разрешается третьим ребенком. Мальчиком, Федором.
Достоевский был хорошим отцом. Он занялся воспитанием детей слишком рано («в такое время, когда большинство отцов держат своих детей в детской»), не подозревая, что новейшая педагогика очень скоро вообще отменит нижнюю возрастную границу воспитательного процесса. Впрочем, он не претендует исключительно на роль педагога; в случае необходимости он с видимым удовольствием выполняет функции няньки.
«Чем старше мы становились, - пишет его дочь, - тем строже становился он, но всегда был с нами очень ласков, пока мы были малы. Я была в детстве очень нервна и часто плакала. Для того, чтобы развлечь меня, мой отец предложил мне танцевать с ним. Мебель в гостиной была отодвинута в сторону, моя мать взяла в качестве кавалера своего сына, и мы танцевали кадриль».
Представить Достоевского танцующим гораздо затруднительнее, чем, скажем, - на кафедре Закрепленный в сознании стереотип - человек с неулыбчивым лицом пророка - плохо вписывается в интимную домашнюю обстановку Анна Григорьевна сетовала, что большинство воспоминателей изображают ее мужа мрачным и неприветливым: она знала его совсем с иной стороны.
«Ах, зачем вы не женаты, - пишет Достоевский знакомому, - и зачем у вас нет ребенка . . Клянусь вам, что в этом 3/4 счастья жизненного, а в остальном разве одна четверть». В другом письме «Детки - мука, но необходимы, без них нет цели жизни .. Я знаю великолепных душой людей, женатых, но детей не имеющих - и что же- при таком уме, при такой душе все чего-то им не достает и (ей-богу, правда) в высших задачах и вопросах жизни они как бы хромают». Ребенок у Достоевского - всегда мерило человеческой и божеской справедливости: «Слушай: если все должны страдать, чтобы страданием купить вечную гармонию, то при чем тут дети, скажи мне, пожалуйста?»
***
Как Достоевского трудно представить в лоне семьи, так Толстой совершенно невообразим вне ее Он глава клана, патриарх, дающий смысл и движение всему этому, кровно связанному с ним миру И, однако же, не секрет, что между Толстым и его близкими всегда существовала достаточно ощутимая дистанция
«После рождения моего первенца, - пишет его жена, Софья Андреевна, - вся энергия моя сосредоточилась на нем, на его трудном физическом воспитании, на его болезнях и развитии Все остальное было второстепенно Для Льва Николаевича же первое было его творчество - и все остальное второстепенно»
Описывая лето 1880 года в Ясной Поляне, Софья Андреевна замечает, что она «уже не любила своего уединения с любимым мужем, как прежде», а предпочитала развлечения и общество других людей « Слишком далеко уходил Лев Николаевич от меня душой, чтобы я могла вновь охотно предаваться уединенной жизни»
Разумеется, нелепо упрекать Толстого за то, что его жена не в состоянии была поспеть за его неостановимым духовным движением Но интенсивность духовной жизни Достоевского ничуть не препятствует сохранению самой тесной душевной связи с Анной Григорьевной, конечно же, уступающей ему в интеллектуальном отношении Мощная всепоглощающая деятельность его духа не мешает ему в своей домашней жизни оставаться открытым, излучающим тепло человеком
«Отношение же Льва Николаевича к семье меня возмущало всю жизнь Он писал, например, что живя с нами, он чувствует себя еще более врозь с семьей, чем когда он в отлучке», - вспоминает жена Толстого
Свои вынужденные отрывы от семьи Достоевский переживает как состояние неестественное Более того ему не работается одному «Ты не поверишь, как мне грустно было, особенно по вечерам, вспоминать всю дорогу об детках и о тебе' И чем дальше, тем больше будет это»
Достоевский с головой погружен в семейное. Толстой, увенчивая семью, как бы парит над ней. Временами хозяйственные, а временами чисто идеологические заботы (бывает, что те и другие разом) имеют в его глазах явное преимущество перед хлопотами домашними и воспитательными. (Правда, он способен порой целиком отдаться своим педагогическим увлечениям, но, как правило, - вне семьи.) «Не лучше ли было . . . - говорит Софья Андреевна, - вместо того, чтобы шить сапоги, месить лепешки, возить воду и рубить дрова - разделить труд семейной и деловой жизни с женой, и дать ей досуг для материнской жизни?»
Шла русско-турецкая война. 1877 год. Достоевские ехали из Петербурга в Курскую губернию. Поезд долго стоял на станциях, пропуская воинские эшелоны. «Вспоминая это длинное путешествие, - пишет Анна Григорьевна, - скажу, что меня всегда удивляло, что Федор Михайлович, иногда так легко раздражавшийся в обыденной жизни, был чрезвычайно удобным и терпеливым спутником в дороге, на все соглашался . . . изо всех сил старался облегчить мне и нянькам заботы о маленьких детях . . . Меня прямо поражала способность мужа успокоить ребенка . . . У мужа было какое-то особое умение разговаривать с детьми, войти в их интересы, приобрести доверие ...» Когда Анне Григорьевне приходилось отлучаться, дети оставались на его попечении. И он прекрасно справлялся со своими обязанностями. Он даже дает жене поручения такого свойства, какие жена обычно дает мужу: «У Феди совсем нет шляпы. Хорошо, если бы ты привезла ему. В Гостином дворе, близ часовни, в угловом игрушечном магазине были детские офицерские фуражки с кокардочкой . . .»
Все это пишется в августе 1880 года - в самый разгар работы над «Карамазовыми». Занимают ли подобные проблемы Толстого, когда он трудится над «Крейцеро-вой сонатой»?
«Лев Николаевич, - пишет Софья Андреевна, - берег себя, не мог и не хотел тратить свою энергию и время на семью, - и был прав как художник и мыслитель. (Последняя оговорка - реверанс в сторону негодующей по поводу претензий Софьи Андреевны публики. - И.В.). Но сделал он для детей, особенно после 3-х старших - очень мало, а для меньших ничего».
То, что в мемуарной ретроспективе звучит достаточно приглушенно, гораздо откровеннее высказывалось в письмах. 5 февраля 1884 года Софья Андреевна пишет сестре: «. . . Народив кучу детей, он не умеет найти в семье дела, ни радости, ни просто обязанностей, и у меня все больше и больше к нему чувствуется презрения и холодности. Мы совсем не ссоримся... я даже ему не сказку этого. Но мне так стало трудно с большими мальчиками, с огромной семьей и с беременностью, что я с какой-то жадностью жду, не заболею ли я, не разобьют ли меня лошади, - только бы как-нибудь отдохнуть и выскочить из этой жизни».
Нельзя сказать, чтобы Толстой не следил за воспитанием своих детей. Он записывает в дневнике: «Воспитание детей ведется кем? Женщиной, без убеждений, слабой, доброй, но переменчивой и измученной взятыми на себя ненужными заботами. Она мучается, и они на моих глазах портятся, наживают страдания, жернова на шеи. . . Прав ли я, допуская это, не вступая в борьбу? Молюсь и вижу, что не могу иначе». «И успокоившись на этом, - продолжает Софья Андреевна, - Лев Николаевич уходил косить траву ...»
(Суждения Софьи Андреевны, конечно же, нуждаются в корректировке. В воспоминаниях детей Толстой предстает как человек, оказавший на них неизгладимое нравственное влияние.)
В отличие от Толстого, внешне подчиненного размеренному ритму семейной жизни, у Достоевского, ночного работника, свой цикл, не совпадающий с семейным. Он живет в скромной городской квартире или в небольшом доме в Старой Руссе, где возможности для творческого уединения весьма ограниченны. У него нет необходимости восставать против заведенного уклада: его быт не знает никаких излишеств. Образ жизни его семьи не отражается расслабляющим образом на его устойчивых индивидуальных привычках.
«Я никогда не видела моего отца ни в халате, ни в туфлях, -пишет его дочь. - С утра он бывал уже прилично одет, в сапогах и галстуке и в красивой белой рубашке с крахмальным воротником». Он мог носить не очень новое платье (всегда, впрочем, стараясь одеваться у хороших портных), но неизменно был в белоснежном белье. Он сам чистил свои костюмы.
Его день начинался поздно: в двенадцать, в час. (Он ложился, когда семья уже собиралась вставать.) Сам заваривал себе чай или готовил кофе: и то и другое крепости чрезвычайной. Пил чай и закусывал один, но именно во время утренних чаепитий любил разговаривать с детьми - об их детских делах и заботах.
Он всегда присутствует за поздним семейным обедом: разговор там ведется общий, не превышающий степени понимания младших членов семьи.
В Ясной Поляне за стол тоже садится все семейство: это не мешает хозяину дома быть порой бесконечно далеким и недоступным для своих домочадцев. Существуя над семьей, Толстой почти не вмешивается в ее внутренний распорядок. Он всегда сам по себе, всегда «выше». За общим столом у него - свой собственный личный стол; за общими заботами - свои собственные, «толстовские» (связанные с учением) интересы. Иногда кажется, что он больше привязан к месту, чем к его обитателям.
У Достоевского нет своего родового угла: дом в Старой Руссе, купленный в последние годы, - «чужое». В Петербурге он постоянно меняет пристанище (двадцать одну квартиру). Его страстная мечта - купить имение, «привязаться» к земле - так и осталась неосуществленной. Он привязывается только к людям: самым близким. Он по-настоящему укоренен в семье.
Семейная жизнь Толстого напоминает эпос. В первые годы он глубоко захвачен ее всепоглощающей поэзией. Но он - холостяк по своему душевному строю. Певец семьи, изобразитель всемирной родовой жизни, он вступает в гибельную борьбу со слепым инстинктом рода. Он уходит из Ясной Поляны - назад, в мировое одиночество. Умирая, он принадлежит не семье . . .
В романах Достоевского клокочет жизнь бессемейная и почти безбытийственная; сама же семья всегда находится под ударом. Его романные сюжеты никогда не завершаются счастливым матримониалом, но часто - крушением предполагаемых браков. Однако, оставаясь хроникером «случайных семейств», сам он кладет душу на то, чтобы создать жизнеспособную семью.
***
Анна Григорьевна Сниткина - вторая жена Достоевского; первая - Мария Дмитриевна Исаева скончалась в 1864 г., их брак был бездетным.
Старая Русса - бальнеогрязевый курорт в Новгородской области. Достоевские жили там в 1872-1875 и 1880 гг.