Оцените этот текст:


     Советский писатель М: 1948
     Серия "Библиотека поэта"
     OCR А. Бахарев

     1824 -- 1861





     * * *

     Тихо ночь ложится
     На вершины гор,
     И луна глядится
     В зеркала озер;

     Над глухою степью
     В неизвестный путь
     Бесконечной цепью
     Облака плывут;

     Над рекой широкой,
     Сумраком покрыт,
     В тишине глубокой
     Лес густой стоит;

     Светлые заливы
     В камышах блестят,
     Неподвижно нивы
     На полях стоят;

     Небо голубое
     Весело глядит,
     И село большое
     Беззаботно спит.

     Лишь во мраке ночи
     Горе и разврат
     Не смыкают очи,
     В тишине не спят.

     1849



     Раскинулось поле волнистою тканью
     И с небом слилось темно-синею гранью.
     И в небе прозрачном щитом золотым
     Блестящее солнце сияет над ним;
     Как по морю, ветер по нивам гуляет
     И белым туманом холмы одевает,
     О чем-то украдкой с травой говорит
     И смело во ржи золотистой шумит.
     Один я... и сердцу и думам свобода...
     Здесь мать моя, друг и наставник - природа.
     И кажется жизнь мне светлей впереди,
     Когда к своей мощной, широкой груди
     Она, как младенца, меня допускает
     И часть своей силы мне в душу вливает.

     1849

     * * *

     Еще один потухший день
     Я равнодушно провожаю
     И молчаливой ночи тень,
     Как гостя скучного, встречаю.
     Увы! Не принесет мне сна
     Ее немая тишина!
     Весь день душа болела тайно
     И за себя, и за других...
     От пошлых встреч, от сплетен злых,
     От жизни грязной и печальной
     Покой пора бы ей узнать,
     Да где он? Где его искать?
     Едва на землю утро взглянет,
     Едва пройдет ночная тень, -
     Опять тяжелый, грустный день,
     Однообразный день настанет.
     Опять начнется боль души,
     На злые пытки осужденной,
     Опять наплачешься в тиши,
     Измученный и оскорбленный.

     1849



     В глубине бездонной,
     Полны чудных сил,
     Идут миллионы
     Вековых светил.

     Тускло освещенный
     Бледною луной,
     Город утомленный
     Смолк во тьме ночной.

     Спит он, очарован
     Чудной тишиной,
     Будто заколдован
     Властью неземной.

     Лишь, объят дремотой,
     Закричит порой
     Сторож беззаботный
     В улице пустой.

     Кажется, мир сонный,
     Полный сладких грез,
     Отдохнул спокойно
     От забот и слез.

     Но взгляни: вот домик
     Освещен огнем;
     На столе покойник
     Ждет могилы в нем.

     Он, бедняк голодный,
     Утешенья чужд,
     Кончил век бесплодный
     Тайной жертвой нужд.

     Дочери не спится,
     В уголке сидит...
     И в глазах мутится,
     И в ушах звенит.

     Ночь минет, - быть может,
     Христа ради ей
     Кто-нибудь поможет
     Из чужих людей.

     Может быть, как нищей,
     Ей на гроб дадут,
     В гробе на кладбище
     Старика снесут...

     И никто не знает,
     Что в немой тоске
     Сирота рыдает
     В тесном уголке;

     Что в нужде до срока,
     Может быть, она
     Жертвою порока
     Умереть должна.

     Мир заснул... и только
     С неба видит Бог
     Тайны жизни горькой
     И людских тревог.

     1849



     Парчой покрытая гробница,
     Над нею пышный балдахин,
     Вокруг задумчивые лица
     И факелов огонь и дым,
     Святых молитв напев печальный, -
     Вот все, чем жизнь заключена!
     И эта жизнь покрыта тайной:
     Завеса смертью спущена...
     Теперь скажи мне, сын свободы,
     Зачем страдал, зачем ты жил?
     Отведена царю природы
     Сажень земли между могил.
     Молчат в тебе любовь и злоба,
     Надежды гордые молчат...
     Зачем ты жил, усопший брат?..
     Стучит земля по крышке гроба,
     И, чуждый горя и забот,
     Глядит бессмысленно народ.

     1849



     В зеркало влаги холодной
     Месяц спокойно глядит
     И над землею безмолвной
     Тихо плывет и горит.

     Легкою дымкой тумана
     Ясный одет небосклон;
     Светлая грудь океана
     Дышит как будто сквозь сон.

     Медленно, ровно качаясь,
     В гавани спят корабли;
     Берег, в воде отражаясь,
     Смутно мелькает вдали.

     Смолкла дневная тревога...
     Полный торжественных дум,
     Видит присутствие Бога
     В этом молчании ум.

     1850



     Есть горе тайное: оно
     Вниманья чуждого боится
     И в глубине души одно,
     Неизлечимое, таится.
     Улыбку холодом мертвит,
     Опор не ищет и не просит,
     И, если горе переносит, -
     Молчанье гордое хранит.
     Не всякому нужна пощада,
     Не всяк наследовать готов
     Удел иль нищих, иль рабов.
     Участье - жалкая отрада.
     К чему колени преклонять?
     Свободным легче умирать.

     1850



     Оделося сумраком поле. На темной лазури сверкает
     Гряда облаков разноцветных. Бледнея, заря потухает.
     Вот вспыхнули яркие звезды на небе, одна за другой,
     И месяц над лесом сосновым поднялся, как щит золотой;
     Извивы реки серебристой меж зеленью луга блеснули;
     Вокруг тишина и безлюдье: и поле, и берег уснули;
     Лишь мельницы старой колеса, алмаз рассыпая, шумят,
     Да с ветром волнистые нивы, Бог знает о чем говорят.
     На кольях, вдоль берега вбитых, растянуты мокрые сети;
     Вот бедный шалаш рыболова, где вечером резвые дети
     Играют трепещущей рыбой и ищут в траве водяной
     Улиток и маленьких камней, обточенных синей волной;
     Как лебеди, белые тучи над полем плывут караваном,
     Над чистою рекою спят ивы, одетые легким туманом,
     И к светлым струям наклонившись, сквозь чуткий прерывистый сон,
     Тростник молчаливо внимает таинственной музыке волн.

     1850

     * * *

     Оставь печальный твой рассказ,
     Насмешки желчию облитый,
     И сердца гнев полуоткрытый,
     И блеск заимствованных фраз.

     Ужель нам новы эти слезы,
     И повесть грустная утрат,
     Ума обманутые грезы,
     И заблуждений длинный ряд?

     Ужель мы сами не читали
     Любви и ревности страниц,
     Или на мраморе гробниц
     О милых сердцу не рыдали?..

     Скажи, зачем ты раскрывал
     Свои нам раны и страданья
     И от толпы рукоплесканья,
     Как нищий милостыни, ждал?

     Свой плач и свой венец терновый
     Зачем для всенародных глаз
     Ты выставляешь напоказ,
     Как женщина свои обновы?..

     К чему весь этот жалкий бред,
     Болезненный и непонятный,
     О заблужденьях прежних лет,
     О молодости невозвратной?

     Кого из нас теперь займет
     Твое затверженное слово?
     Скажи: какою мыслью новой
     Оно нам сердце потрясет?..

     Нет! Есть другой предмет для слез,
     Не личные твои страданья -
     Не плод твоих ничтожных грез
     И тягостного испытанья; -

     Но нашей жизни нищета
     С однообразной пестротою
     И, скрытая под мишурою,
     Пороков наших нагота, -

     Да, плачь о том, что увядает
     Наш ум в бездействии пустом,
     Что правда светлая страдает,
     Разврат увенчан торжеством;

     Что мы постыдно позабыли
     Прекрасный мир живых идей
     И что позором заклеймили
     Себя, как граждан и людей, -

     Что нет в нас сил для возрожденья,
     Что мы бесчувственно влачим
     Оковы зла и униженья
     И разорвать их не хотим...

     Об этом плачь! И, может статься,
     Заставишь ты кого-нибудь
     В своем бессилии сознаться
     И строго на себя взглянуть.

     1850

     * * *

     На западе солнце пылает,
     Багряное море горит;
     Корабль одинокий, как птица,
     По влаге холодной скользит.

     Сверкает струя за кормою,
     Как крылья, шумят паруса;
     Кругом неоглядное море,
     И с морем слились небеса.

     Беспечно веселую песню,
     Задумавшись, кормчий поет,
     А черная туча на юге,
     Как дым от пожара, встает.

     Вот буря... и море завыло,
     Умолк беззаботный певец;
     Огнем его вспыхнули очи:
     Теперь он и царь и боец!

     Вот здесь узнаю человека
     В лице победителя волн,
     И как-то отрадно мне думать,
     Что я человеком рожден.

     1851



     Не знаешь ты тоски желаний,
     Прекрасен мир твоей весны,
     И светлы, чуждые страданий,
     Твои младенческие сны.

     С грозою жизни незнакома,
     Как птичка, вечно весела,
     Под кровлею родного дома
     Ты рай земной себе нашла.

     Придет пора - прольешь ты слезы,
     Быть может, труд тебя согнет...
     И детства радужные грезы
     Умрут под холодом забот.

     Тогда, неся свой крест тяжелый,
     Не раз под бременем его
     Ты вспомнишь о весне веселой
     И - не воротишь ничего.

     1851



     Есть сторона, где все благоухает;
     Где ночь, как день безоблачный, сияет
     Над зыбью вод, и моря вечный шум
     Таинственно оковывает ум;
     Где в сумраке садов уединенных,
     Сияющей луной осеребренных,
     Подъемлется алмазною дугой
     Фонтанный дождь над сочною травой;
     Где статуи безмолвствуют угрюмо,
     Объятые невыразимой думой;
     Где говорят так много о былом
     Развалины, покрытые плющом;
     Где на коврах долины живописной
     Ложится тень от рощи кипарисной;
     Где все быстрей и зреет и цветет;
     Где жизни пир беспечнее идет.

     Но мне милей роскошной жизни Юга
     Седой зимы полуночная вьюга,
     Мороз и ветр, и грозный шум лесов,
     Дремучий бор по скату берегов,
     Простор степей и небо над степями
     С громадой туч и яркими звездами.
     Глядишь кругом, - все сердцу говорит:
     И деревень однообразный вид,
     И городов обширные картины,
     И снежные безлюдные равнины,
     И удали размашистый разгул,
     И русский дух, и русской песни гул,
     То глубоко-беспечной, то унылой,
     Проникнутой невыразимой силой...
     Глядишь вокруг, - и на душе легко,
     И зреет мысль так вольно, широко,
     И сладко песнь в честь родины поется,
     И кровь кипит, и сердце гордо бьется,
     И с радостью внимаешь звуку слов:
     "Я Руси сын! Здесь край моих отцов!"

     1851



     Под большим шатром
     Голубых небес, -
     Вижу - даль степей
     Зеленеется.

     И на гранях их,
     Выше темных туч,
     Цепи гор стоят
     Великанами.

     По степям, в моря,
     Реки катятся,
     И лежат пути
     Во все стороны.

     Посмотрю на юг:
     Нивы зрелые,
     Что камыш густой,
     Тихо движутся;

     Мурава лугов
     Ковром стелется,
     Виноград в садах
     Наливается.

     Гляну к северу:
     Там, в глуши пустынь,
     Снег, что белый пух,
     Быстро кружится;

     Подымает грудь
     Море синее,
     И горами лед
     Ходит по морю;

     И пожар небес
     Ярким заревом
     Освещает мглу
     Непроглядную...

     Это ты, моя
     Русь державная,
     Моя родина
     Православная!

     Широко ты, Русь,
     По лицу земли,
     В красе царственной
     Развернулася!

     У тебя ли нет
     Поля чистого,
     Где б разгул нашла
     Воля смелая?

     У тебя ли нет
     Про запас казны,
     Для друзей стола,
     Меча недругу?

     У тебя ли нет
     Богатырских сил,
     Старины святой,
     Громких подвигов?

     Перед кем себя
     Ты унизила?
     Низко в черный день
     Кому кланялась?

     На полях твоих
     Под курганами,
     Положила ты
     Татар полчища.

     Ты на жизнь и смерть
     Вела спор с Литвой
     И дала урок
     Ляху гордому.

     И давно ль было,
     Когда с Запада
     Облегла тебя
     Туча темная?

     Под грозой ее
     Леса падали,
     Мать сыра-земля
     Колебалася,

     И зловещий дым
     От горевших сел
     Высоко вставал
     Черным облаком!

     Но лишь кликнул царь
     Свой народ на брань, -
     Вдруг со всех концов
     Поднялася Русь.

     Собрала детей,
     Стариков и жен,
     Приняла гостей
     На кровавый пир.

     И в глухих степях
     Под сугробами,
     Улеглися спать
     Гости навеки.

     Хоронили их
     Вьюги снежные,
     Бури севера
     О них плакали!..

     И теперь среди
     Городов твоих
     Муравьем кишит
     Православный люд.

     По седым морям,
     Из далеких стран,
     На поклон к тебе
     Корабли идут.

     И поля цветут,
     И леса шумят,
     И лежат в земле
     Груды золота.

     И во всех концах
     Света белого
     Про тебя идет
     Слава громкая.

     Уж и есть за что,
     Русь могучая,
     Полюбить тебя,
     Назвать матерью,

     Стать за честь твою
     Против недруга,
     За тебя в нужде
     Сложить голову!

     1851

     * * *

     Бывают светлые мгновенья:
     Мир ясный душу осенит;
     Огонь святого вдохновенья
     Неугасаемо горит.

     Оно печать бессмертной силы
     На труд обдуманный кладет;
     Оно безмолвию могилы
     И мертвым камням жизнь дает,

     Разврат и пошлость поражает,
     Добру приносит фимиам,
     И вечной правде воздвигает
     Святой алтарь и вечный храм.

     Оно не требует награды,
     В тиши творит оно, как Бог...
     Но человеку нет пощады
     В бездонном омуте тревог.

     Падет на грудь заботы камень,
     Свободу рук скует нужда, -
     И гаснет вдохновенья пламень,
     Могучий двигатель труда.

     1851

     * * *

     Вечер ясен и тих;
     Спят в тумане поля;
     В голубых небесах
     Ярко пышет заря.

     Золотых облаков
     Разноцветный узор
     Накрывает леса,
     Как волшебный ковер;

     Вот пахнул ветерок,
     Зашептал в тростнике;
     Вот и месяц взошел
     И глядится в реке.

     Что за чудная ночь!
     Что за тени и блеск!
     Как душе говорит
     Волн задумчивый плеск!

     Может быть, в этот час
     Сонмы светлых духов
     Гимны неба поют
     Богу дивных миров.

     1851

     * * *

     Суровый холод жизни строгой
     Спокойно я переношу,
     И у небес дороги новой
     В часы молитвы не прошу.

     Отраду тайную находит
     И в самой грусти гордый ум:
     Так часто моря стон и шум
     Нас в восхищение приводит.

     К борьбе с судьбою я привык,
     Окреп под бурей искушений:
     Она высоких дум родник,
     Причина слез и вдохновений.

     1852



     Спокойно небо голубое;
     Одно в бездонной глубине
     Сияет солнце золотое
     Над степью в радужном огне;
     Горячий ветер наклоняет
     Траву волнистую к земле,
     И даль в полупрозрачной мгле,
     Как в млечном море, утопает;
     И над душистою травой,
     Палящим солнцем разреженный,
     Струится воздух благовонный
     Неосязаемой волной.
     Гляжу кругом: все та ж картина,
     Все тот же яркий колорит.
     Вот слышу, - тихо над равниной
     Трель музыкальная звучит:
     То - жаворонок одинокий,
     Кружась в лазурной вышине,
     Поет над степию широкой
     О вольной жизни и весне.
     И степь той песни переливам
     И безответна, и пуста
     В забытьи внемлет молчаливом,
     Как безмятежное дитя;
     И, спрятавшись в коврах зеленых,
     Цветов вдыхая аромат,
     Мильоны легких насекомых
     Неумолкаемо жужжат.
     О, степь! Люблю твою равнину,
     И чистый воздух и простор,
     Твою безлюдную пустыню,
     Твоих ковров живой узор,
     Твои высокие курганы,
     И золотистый твой песок,
     И перелетный ветерок,
     И серебристые туманы...
     Вот полдень... жарки небеса...
     Иду один. Передо мною
     Дороги пыльной полоса
     Вдали раскинулась змеею.
     Вот над оврагом, близ реки,
     Цыгане табор свой разбили,
     Кибитки вкруг постановили
     И разложили огоньки;
     Одни обед приготовляют
     В котлах, наполненных водой;
     Другие на траве густой,
     В тени кибиток, отдыхают;
     И тут же, смирно, с ними в ряд,
     Их псы косматые лежат,
     И с криком прыгает, смеется
     Толпа оборванных детей
     Вкруг загорелых матерей;
     Вдали табун коней пасется...
     Их миновал - и тот же вид
     Вокруг меня и надо мною;
     Лишь дикий коршун над травою
     Порою в воздухе кружит,
     И так же лентою широкой
     Дорога длинная лежит,
     И так же солнце одиноко
     В прозрачной синеве горит.
     Вот день стал гаснуть... вечереет...
     Вот поднялись издалека
     Грядою длинной облака,
     В пожаре запад пламенеет,
     Вся степь, как спящая краса,
     Румянцем розовым покрылась,
     И потемнели небеса,
     И солнце тихо закатилось.
     Густеет сумрак... ветерок
     Пахнул прохладою ночною,
     И над уснувшею землею
     Зарницы вспыхнул огонек.
     И величаво месяц полный
     Из-за холмов далеких встал
     И над равниною безмолвной,
     Как чудный светоч, засиял...
     О, как божественно-прекрасна
     Картина ночи средь степи,
     Когда торжественно и ясно
     Горят небесные огни,
     И степь, раскинувшись широко,
     В тумане дремлет одиноко,
     И только слышится вокруг
     Необъяснимой жизни звук.
     Брось посох, путник утомленный,
     Тебе не надобно двора:
     Здесь твой ночлег уединенный,
     Здесь отдохнешь ты до утра;
     Твоя постель - цветы живые,
     Трава пахучая - ковер,
     А эти своды голубые -
     Твой раззолоченный шатер.

     1853

     * * *

     Не повторяй холодной укоризны:
     Не суждено тебе меня любить.
     Беспечный мир твоей невинной жизни
     Я не хочу безжалостно сгубить.
     Тебе ль, с младенчества не знавшей огорчений,
     Со мною об руку идти одним путем,
     Глядеть на зло и грязь, и гаснуть за трудом,
     И плакать, может быть, под временем лишений,
     Страдать не день, не два, - всю жизнь свою страдать!..
     Но где ж на это сил, где воли можно взять?
     И что тебе в тот час скажу я в оправданье,
     Когда, убитая и горем и тоской,
     Упреком мне и горькою слезой
     Ответишь ты на ласки и лобзанье?
     Слезы твоей себе не смог бы я простить...
     Но кто ж меня бесчувствию научит
     И наконец заставит позабыть
     Все, что меня и радует и мучит,
     Что для меня, под холодом забот,
     Под гнетом нужд, печали и сомнений, -
     Единая отрада и оплот, -
     Источник дум, надежд и песнопений?..

     1853



     Поднялась, шумит
     Непогодушка,
     Низко бор сырой
     Наклоняется.

     Ходят, плавают
     Тучи по небу,
     Ночь осенняя
     Черней ворона.

     В зипуне мужик
     К дому барскому
     Через сад густой
     Тихо крадется

     Он идет, глядит
     Во все стороны,
     Про себя один
     Молча думает:

     "Вот теперь с тобой,
     Барин-батюшка,
     Мужик-лапотник
     Посчитается;

     Хорошо ты мне
     Вчера вечером
     Вплоть до плеч спустил
     Кожу бедную.

     Виноват я был,
     Сам ты ведаешь:
     Тебе дочь моя
     Приглянулася.

     Да отец ее -
     Несговорчивый,
     Не велит он ей
     Слушать барина...

     Знаю, ты у нас
     Сам большой-старшой,
     И судить-рядить
     Тебя некому.

     Так суди ж Господь
     Меня грешника;
     Не видать тебе
     Мое детище!"

     Подошел мужик
     К дому барскому,
     Тихо выломил
     Раму старую,

     Поднялся, вскочил
     В спальню темную, -
     Не вставать теперь
     Утром барину...

     На дворе шумит
     Непогодушка,
     Низко бор сырой
     Наклоняется;

     Через сад домой
     Мужик крадется,
     У него лицо
     Словно белый снег.

     Он дрожит, как лист,
     Озирается,
     А господский дом
     Загорается.

     1853

     * * *

     С суровой долею я рано подружился:
     Не знал веселых дней, веселых игр не знал,
     Мечтами детскими ни с кем я не делился,
     Ни от кого речей разумных не слыхал.

     Но все, что грязного есть в жизни самой бедной, -
     И горе, и разгул, кровавый пот трудов,
     Порок и плач нужды, оборванной и бледной,
     Я видел вкруг себя с младенческих годов.

     Мучительные дни с бессонными ночами,
     Как много вас прошло без света и тепла!
     Как вы мне памятны тоскою и слезами,
     Потерями надежд, бессильем против зла!..

     Но были у меня отрадные мгновенья,
     Когда всю скорбь мою я в звуках изливал,
     И знал я сердца мир и слезы вдохновенья,
     И долю горькую завидной почитал.

     За дар свой, в этот миг, благодарил я Бога,
     Казался раем мне приют печальный мой,
     Меж тем безумная и пьяная тревога,
     Горячий спор и брань кипели за стеной...

     Вдруг до толпы дошел напев мой вдохновенный,
     Из сердца вырванный, родившийся в глуши, -
     И чувства лучшие, вся жизнь моей души
     Разоблачилися рукой непосвященной.

     И слышу над собой и приговор и суд...
     И стала песнь моя, песнь муки и восторга,
     С людьми и с жизнию меня миривший труд, -
     Предметом злых острот, и клеветы, и торга...

     1853. Декабрь



     Не говори, что жизнь ничтожна;
     Нет, после бурь и непогод,
     Борьбы суровой и тревожной,
     И цвет, и плод она дает.

     Не вечны все твои печали.
     В тебе самом источник сил.
     Взгляни кругом: не для тебя ли
     Весь мир сокровища раскрыл?

     Кудряв и зелен лес дремучий,
     Листы зарей освещены,
     Огнем охваченные тучи
     В стекле реки отражены.

     Покрыт цветами скат кургана...
     Взойди и стань на вышине, -
     Какой простор! Сквозь сеть тумана,
     Село чуть видно в стороне.

     Звенит и льется птички голос,
     Узнай, о чем она поет;
     Пойми, что шепчет спелый колос
     И что за речи ключ ведет.

     Вот царство жизни и свободы!
     Здесь всюду блеск! Здесь вечный пир!
     Пойми живой язык природы -
     И скажешь ты: "Прекрасен мир!"

     1853. Декабрь



     Зашумела, разгулялась
     В поле непогода;
     Принакрылась белым снегом
     Гладкая дорога.

     Белым снегом принакрылась,
     Не осталось следу,
     Поднялася пыль и вьюга,
     Не видать и свету.

     Да удалому детине
     Буря не забота:
     Он проложит путь-дорогу,
     Лишь была б охота.

     Не страшна глухая полночь,
     Дальний путь и вьюга,
     Если молодца в свой терем
     Ждет краса-подруга.

     Уж как встретит она гостя
     Утренней зарею,
     Обоймет его стыдливо
     Белою рукою,

     Опустивши ясны очи,
     Друга приголубит...
     Вспыхнет он - и холод ночи,
     И весь свет забудет.

     1853. Декабрь



     Удружил ты мне, сват, молодою женой!
     Стала жизнь мне и радость не в радость:
     День и ночь ни за что она спорит со мной
     И бранит мою бедную старость;
     Ни за что ни про что малых пасынков бьет,
     Да заводит с соседями ссоры -
     Кто что ест, кто что пьет, кто как дома живет, -
     Хоть бежать, как начнет разговоры.
     И уж пусть бы сама человеком была!
     Не поверишь, весь дом разорила!
     И грозил ей, - да что!.. значит, волю взяла!..
     Женский стыд, - Божий гнев позабыла!
     А любовь... уж куда тут! молчи про любовь!
     За себя мне беда небольшая, -
     Погубил я детей, погубил мою кровь:
     Доконает их мачеха злая!
     Эх! Не прежняя мочь, не былая пора,
     Молодецкая удаль и сила, -
     Не ходить бы жене, не спросясь, со двора,
     И воды бы она не взмутила...
     Спохватился теперь, да не сладишь с бедой,
     Лишь гляди на жену и казнися,
     Да молчи, как дурак, когда скажут порой:
     "Поделом старику, - не женися!"

     1853. Декабрь



     Весело сияет
     Месяц над селом;
     Белый снег сверкает
     Синим огоньком.

     Месяца лучами
     Божий храм облит;
     Крест под облаками,
     Как свеча, горит.

     Пусто, одиноко
     Сонное село;
     Вьюгами глубоко
     Избы занесло.

     Тишина немая
     В улицах пустых,
     И не слышно лая
     Псов сторожевых.

     Помоляся Богу,
     Спит крестьянский люд,
     Позабыв тревогу
     И тяжелый труд.

     Лишь в одной избушке
     Огонек горит:
     Бедная старушка
     Там больна лежит.

     Думает-гадает
     Про своих сирот:
     Кто их приласкает,
     Как она умрет.

     Горемыки-детки,
     Долго ли до бед!
     Оба малолетки,
     Разуму в них нет;

     Как начнут шататься
     По дворам чужим, -
     Мудрено ль связаться
     С человеком злым!..

     А уж тут дорога
     Не к добру лежит:
     Позабудут Бога,
     Потеряют стыд.

     Господи, помилуй
     Горемык-сирот!
     Дай им разум-силу,
     Будь ты им в оплот!..

     И в лампадке медной
     Теплится огонь,
     Освещая бледно
     Лик святых икон,

     И черты старушки,
     Полные забот,
     И в углу избушки
     Дремлющих сирот.

     Вот петух бессонный
     Где-то закричал;
     Полночи спокойной
     Долгий час настал.

     И Бог весть отколе
     Песенник лихой
     Вдруг промчался в поле
     С тройкой удалой,

     И в морозной дали
     Тихо потонул
     И напев печали
     И тоски разгул.

     1853. Декабрь



     Не осталося
     Мне от батюшки
     Палат каменных,
     Слуг и золота;

     Он оставил мне
     Клад наследственный:
     Волю твердую,
     Удаль смелую.

     С ними молодцу
     Всюду весело!
     Без казны богат,
     Без почета горд.

     В горе, в черный день,
     Соловьем поешь;
     При нужде, в беде
     Смотришь соколом;

     Нараспашку грудь
     Против недруга,
     Под грозой в бою
     Улыбаешься.

     И мила душе
     Доля всякая,
     И весь белый свет
     Раем кажется!

     1853. Декабрь

     * * *

     Не вини одинокую долю,
     О судьбе по ночам не гадай,
     Сберегай свою девичью волю,
     Словно клад золотой, сберегай:

     Уж не долго тебе оставаться
     В красном тереме с няней родной,
     На леса из окна любоваться,
     Расцветать ненаглядной зарей;

     Слушать песни подруг светлооких
     И по бархату золотом шить,
     И беспечно в стенах одиноких
     Беззаботною пташкою жить.

     Отопрется твой терем дубовый,
     И простится с тобою отец
     И, гордясь подвенечной обновой,
     Ты пойдешь с женихом под венец:

     Да не радость - желанную долю -
     Ты найдешь на пороге чужом:
     Грубый муж твою юную волю
     Похоронит за крепким замком.

     И ты будешь сносить терпеливо,
     Когда злая старуха-свекровь
     Отвечать станет бранью ревнивой
     На покорность твою и любовь;

     Будешь глупой бояться золовки,
     Пересуды соседей терпеть,
     За работой сидеть без умолку
     И от тайного горя худеть,

     Слушать хмельного мужа укоры,
     До рассвета его поджидать;
     И забудешь ты песню, уборы,
     Станешь злую судьбу проклинать;

     И, здоровье в груди полумертвой
     От бесплодной тоски погубя,
     Преждевременной жалкою жертвой
     В гроб дощатый положишь себя.

     И никто со слезой и молитвой
     На могилу к тебе не придет,
     И дорогу к могиле забытой
     Густым снегом метель занесет.

     1853. Декабрь



     Далеко, далеко раскинулось поле,
     Покрытое снегом, что белым ковром,
     И звезды зажглися, и месяц, что лебедь,
     Плывет одиноко над сонным селом.

     Бог знает откуда, с каким-то товаром
     Обоз по дороге пробитой идет:
     То взъедет он тихо на длинную гору,
     То в темной лощине из глаз пропадет.

     И вот на дороге он вновь показался
     И на гору стал подыматься шажком;
     Вот слышно, как снег заскрипел под санями,
     И кони заржали под самым селом.

     В овчинных тулупах, в коломенских шапках,
     С обозом, и с правой, и с левой руки,
     В лаптях и онучах, в больших рукавицах,
     Кряхтя, пожимаясь, идут мужики.

     Избились их лапти от дальней дороги,
     Их жесткие лица мороз заклеймил,
     Высокие шапки, усы их и брови
     И бороды иней пушистый покрыл.

     Подходят они ко дворам постоялым;
     Навстречу к ним дворник спешит из ворот,
     И шапку снимает, приветствуя словом:
     "Откудова, братцы, Господь вас несет?"

     "Да едем вот с рыбой в Москву из Ростова, -
     Передний извозчик ему отвечал, -
     А что на дворе-то не тесно ль нам будет? -
     Теперь ты, я чаю, нас вовсе не ждал".

     "Для доброго гостя найдется местечко, -
     Приветливо дворник плечистый сказал
     И, рыжую бороду тихо погладив,
     Слегка ухмыляясь, опять продолжал: -

     Ведь я не таков, как сосед-прощелыга,
     Готовый за грош свою душу продать:
     Я знаю, как надо с людьми обходиться,
     Кого как приветить и чем угощать.

     Овес мой - овинный, изба - та же баня,
     Не как у соседа - зубов не сберешь;
     И есть где прилечь, посидеть, обсушиться,
     А квас, то есть брага, и нехотя пьешь.

     Въезжайте-ка, братцы; нам стыдно считаться:
     Уж я по-приятельски вас угощу,
     И встречу, как водится, с хлебом и солью,
     И с хлебом и солью я вас отпущу".

     Послушались дворника добрые люди:
     На двор поместились, коней отпрягли,
     К саням привязали и корму им дали,
     И в теплую избу чрез сени вошли.

     Сняв шапки, святым образам помолились,
     Обчистили иней пушистый с волос,
     Разделись, тулупы на нары поклали
     И речь завели про суровый мороз.

     Погрелись близ печки и руки помыли,
     И, грудь осенивши широким крестом,
     Хозяйке хлеб-соль подавать приказали,
     И ужинать сели за длинным столом.

     И вот, в сарафане, покрытая кичкой,
     К гостям молодая хозяйка вошла,
     Сказала: "Здорово, родные, здорово!"
     И каждому порознь поклон отдала;

     По крашеной ложке им всем разложила,
     И соли в солонке, и хлеб подала,
     И в чашке глубокой, с надтреснутым краем,
     Из кухни горячие щи принесла.

     И блюдо за блюдом пошла перемена...
     Извозчики молча и дружно едят,
     И пот начинает с них градом катиться,
     Глаза оживились и лица горят.

     "Послушай, хозяюшка! - молвил извозчик,
     С трудом проглотивши свинины кусок, -
     Нельзя ли найти нам кваску-то получше,
     Ведь этот слепому глаза продерет?"

     "И, что ты, родимый! Квасок-ат, что брага,
     Его и купцам доводилося пить".
     "Спасибо, хозяйка! - сказал ей извозчик, -
     Не скоро нам брагу твою позабыть".

     "Ну, полноте спорить, вишь с бабой связался! -
     Промолвил другой, обтирая усы, -
     Аль к теще приехал с женою на праздник?
     Что есть, то и ладно, а нет - не проси".

     "Вестимо, Данилыч, - сказал ему третий, -
     За хлебом и солью шуметь не рука:
     Ведь мы не бояре: что есть, тем и сыты...
     А ну-ка, хозяюшка, дай-ка гуська!"

     "Эх, братцы! - рукою расправивши кудри,
     Товарищам молвил детина один. -
     Раз ездил я летом в Макарьев на тройке,
     Нанял меня, знаешь, купеческий сын.

     Ну что за раздолье мне было в дороге!
     Признаться, уж попил тогда я винца!
     Как свистнешь, бывало, и тронешь лошадок,
     Захочешь потешить порой молодца, -

     И птицей несется залетная тройка,
     Лишь пыль поднимается черным столбом,
     Звенит колокольчик, и версты мелькают,
     На небе ни тучки и поле кругом.

     В лицо ветерок подувает навстречу,
     И на сердце любо, и пышет лицо...
     Приехал в деревню - готова закуска,
     И дворника дочка подносит винцо.

     А вечером, знаешь, мой купчик удалый,
     Как этак порядком уже подгульнет,
     На улицу выйдет, вся грудь нараспашку,
     Вокруг себя парней толпу соберет.

     Оделит деньгами и весело крикнет:
     "А ну-ка валяй: "Не белы-то снеги!"
     И парни затянут, и сам он зальется,
     И тут уж его кошелек береги.

     Бывало, шепнешь ему: "Яков Петрович!
     Припрячь кошелек-то, - ведь спросит отец".
     "Молчи, брат! За словом в карман не полезу!
     В товаре убыток, - и делу конец".

     Так, сидя на лавках за хлебом и солью,
     Смеясь, мужички продолжают рассказ,
     И, стоя близ печки, качаясь в дремоте,
     Их слушает дворник, прищуривши глаз,

     И думает сам он с собою спросонок:
     "Однако, от этих барыш мне придет,
     Овса-то, вот видишь, по мерочке взяли,
     А есть, - так один за троих уберет.

     Куда ж это, Господи, все уложилось!
     Баранина, щи, поросенок и гусь,
     Лапша и свинина, и мед на заедки...
     Ну, я же по-своему с ними сочтусь".

     Вот кончился ужин. Извозчики встали...
     Хозяйка мочалкою вытерла стол,
     А дворник внес в избу охапку соломы,
     Взглянул исподлобья и молча ушел.

     Проведав лошадок, сводив их к колодцу,
     Извозчики снова все в избу вошли,
     Постлали постель, помолилися Богу,
     Разделись, разулись и спать залегли.

     И все замолчало... Лишь в кухне хозяйка,
     Поставив посуду на полку рядком,
     Из глиняной чашки, при свете огарка,
     Поила теленка густым молоком.

     Но вот наконец и она улеглася,
     Под голову старый зипун положив,
     И крепко на печке горячей заснула,
     Все хлопоты кухни своей позабыв.

     Все тихо... все спят... и давно уже полночь.
     Раскинувши руки, храпят мужики.
     Лишь, хрюкая, в кухне больной поросенок
     В широкой лоханке сбирает куски...

     Светать начинает. Извозчики встали...
     Хозяйка остаток огарка зажгла,
     Гостям утереться дала полотенце,
     Ковшом в рукомойник воды налила.

     Умылися гости; пред образом стали,
     Молитву, какую умели, прочли
     И к спящему дворнику в избу другую
     За корм и хлеб-соль рассчитаться вошли.

     Сердитый, спросонок глаза протирая,
     Поднялся он с лавки и счеты сыскал,
     За стол сел, нахмурясь, потер свой затылок,
     И молвил: "Ну, кто из вас что забирал?"

     "Забор ты наш знаешь: мы поровну брали;
     А ты вот за ужин изволь положить
     Себе не в обиду и нам не в убыток,
     С тобою хлеб-соль нам вперед чтоб водить".

     "Да что же, давай четвертак с человека:
     Оно хоть и мало, - да так уж и быть".
     "Не много ли будет, почтенный хозяин?
     Богат скоро будешь! Нельзя ли сложить?"

     "Нет, складки, ребята, не будет и гроша.
     И эта цена-то пустяк-пустяком;
     А будете спорить - заплатите вдвое:
     Ворота ведь заперты добрым замком".

     Подумав, извозчики крепко вздохнули
     И, нехотя вынув свои кошели,
     Хозяину деньги сполна отсчитали
     И в путь свой, в дорогу сбираться пошли.

     Всю выручку в старый сундук положивши,
     Хозяин оделся и вышел во двор
     И, видя, что гости коней запрягают,
     Взял ключ и замок на воротах отпер.

     Накинув арканы на шеи лошадок,
     Извозчики стали съезжать со двора.
     "Спасибо, хозяин! - промолвил последний. -
     Смотри, разживайся с чужого добра!"

     "Ну, с Богом, любезный! - сказал ему дворник, -
     Еще из-за гроша ты стал толковать!
     Вперед, просим милости, к нам заезжайте,
     Уж мне не учиться, кого как принять".

     1854. Январь



     "Не пора ль, Пантелей, постыдиться людей
     И опять за работу приняться!
     Промотал, хомуты, промотал лошадей, -
     Верно, по миру хочешь таскаться?
     Ведь и так от соседей мне нету житья,
     Показаться на улицу стыдно;
     Словно в трубы трубят: "Что, родная моя,
     Твоего Пантелея не видно?"
     А ты думаешь: где же опричь ему быть,
     Чай, опять загулял с бурлаками...
     И сердечко в груди закипит, закипит,
     И, вздохнувши, зальешься слезами".

     "Не дурачь ты меня, - муж жене отвечал, -
     Я не первый денек тебя знаю,
     Да по чьей же я милости пьяницей стал
     И теперь ни за что пропадаю?
     Не вино с бурлаками, - я кровь свою пью,
     Ею горе мое заливаю,
     Да за чаркой тебя проклинаю, змею,
     И тебя и себя проклинаю!
     Ах ты, время мое, золотая пора,
     Не видать уж тебя, верно, боле!
     Как, бывало, с зарей, на телегах с двора
     Едешь рожь убирать в свое поле: -
     Сбруя вся на заказ, кони - любо взглянуть,
     Словно звери, из упряжи рвутся;
     Не успеешь, бывало, вожжой шевельнуть, -
     Уж голубчики вихрем несутся.
     Пашешь - песню поешь, косишь - устали нет;
     Придет праздник - помолишься Богу,
     По деревне идешь - и почет и привет:
     Старики уступают дорогу!
     А теперь... Одного я вот в толк не возьму:
     В закромах у нас чисто и пусто;
     Ину пору и нету соломы в дому,
     В кошеле и подавно не густо;
     На тебя ж поглядишь, - что откуда идет,
     Что ни праздник - иная обновка;
     Оно, может, тебе и Господь подает,
     Да не верится... что-то неловко!.."

     "Не велишь ли ты мне в старых тряпках ходить? -
     Покрасневши, жена отвечала. -
     Кажись, было на что мне обновки купить, -
     Я ведь целую зимушку пряла.
     Вот тебе-то, неряхе, великая честь!
     Вишь, он речи какие заводит:
     Самому же лаптишек не хочется сплесть,
     А зипун-то онучи не стоит".

     "Поистерся немного: не всем щеголять;
     Бедняку, что Бог дал, то и ладно.
     А ты любишь гостей-то по платью встречать,
     Сосед ходит недаром нарядно".
     "Ах, родные мои, - закричала жена. -
     Уж и гостя приветить нет воли!
     Ну, хорош муженек, хороши времена:
     Не води с людьми хлеба и соли!
     Да вот на-ка тебе! Не по-твоему быть!
     Я не больно тебя испугалась!
     Таки будет сосед ко мне в гости ходить,
     Чтоб сердечко твое надрывалось!"
     "Коли так, ну и так! - муж жене отвечал. -
     Мне тебя переучивать поздно;
     Уж и то я греха много на душу взял,
     А соседа попробовать можно...
     Перестанем кричать! Собери-ка поесть:
     Я и то другой день без обеда,
     Дай хоть хлеба ломоть, да влей щей, коли есть,
     Молоко-то оставь для соседа".

     "Да вот хлеба-то я не успела испечь! -
     Жена, с лавки вскочивши, сказала. -
     Коли хочешь поесть, почини прежде печь..."
     И на печку она указала.
     Муж ни слова на это жене не сказал;
     Взял зипун свой и шапку с постели,
     Постоял у окна, головой покачал
     И пошел, куда очи глядели.
     Только он из ворот, сосед вот он - идет,
     Шляпа на бок, халат нараспашку.
     От коневьих сапог чистым дегтем несет,
     И застегнута лентой рубашка.
     "Будь здоров, Пантелей! Что повесил, брат, нос?
     Аль запала в головушку дума?"
     "Видишь, бойкий какой! А ты что мне за спрос?" -
     Пантелей ему молвил угрюмо.
     "Что так больно сердит? Знать, болит голова,
     Или просто некстати зазнался?.."
     Пантелей второпях засучил рукава,
     Исподлобья кругом озирался.
     "Эх, была не была! Ну, держися, дружок!" -
     И мужик во всю мочь развернулся,
     Да как хватит соседа с размаху в висок,
     И не охнул бедняк - протянулся.

     Ввечеру Пантелей уж сидел в кабаке
     И, слегка подгульнув с бурлаками,
     Крепко руку свою прислонивши к щеке,
     Песни пел, заливаясь слезами.

     1854. 26 февраля



     Ты взойди, взойди,
     Заря ясная,
     Из-за темных туч
     Взойди, выгляни;

     Подымись, туман,
     От сырой земли,
     Покажись ты мне,
     Путь-дороженька.

     Шел к подруге я
     Вчера вечером;
     Мужички в селе
     Спать ложилися.

     Вот взошел я к ней
     На широкий двор,
     Отворил избы
     Дверь знакомую.

     Глядь, - огонь горит
     В чистой горенке,
     В углу стол накрыт
     Белой скатертью;

     У стола сидит
     Гость разряженный,
     Вплоть до плеч лежат
     Кудри черные.

     Подле, рядом с ним,
     Моя милая;
     Обвила его
     Рукой белою,

     И, на грудь к нему
     Склонив голову,
     Речи тихие
     Шепчет ласково...

     Поднялись мои
     Дыбом волосы,
     Обдало меня
     Жаром-холодом.

     На столе лежал
     Белый хлеб и нож:
     Знать, кудрявый гость
     Зван был ужинать.

     Я схватил тот нож,
     К гостю бросился;
     Не успел он встать,
     Слова вымолвить, -

     Облило его
     Кровью алою,
     Словно снег, лицо
     Забелелося.

     А она, вскочив,
     Громко ахнула
     И, как лист, вздрогнув,
     Пала замертво.

     Стало страшно мне
     В светлой горенке:
     Распахнул я дверь,
     На двор выбежал...

     Ну, подумал я,
     Добрый молодец,
     Ты простись теперь
     С отцом, с матерью!

     И пришел мне в ум
     Дальний, темный лес,
     Жизнь разгульная
     Под дорогою...

     Я сказал себе:
     Больше некуда!
     И, махнув рукой,
     В путь отправился...

     Ты взойди, взойди,
     Заря ясная,
     Покажи мне путь
     К лесу темному!

     1854. 10 марта



     Жгуч мороз трескучий,
     На дворе темно;
     Серебристый иней
     Запушил окно.

     Тяжело и скучно,
     Тишина в избе;
     Только ветер воет
     Жалобно в трубе,

     И горит лучина,
     Издавая треск,
     На полати, стены,
     Разливая блеск.

     Дремлет подле печки,
     Прислонясь к стене,
     Мальчуган курчавый
     В старом зипуне.

     Слабо освещает
     Бледный огонек
     Детскую головку
     И румянец щек.

     Тень его головки
     На стене лежит;
     На скамье, за прялкой
     Мать его сидит.

     Ей недаром снился
     Страшный сон вчера:
     Вся душа изныла
     С раннего утра.

     Пятая неделя
     Вот к концу идет,
     Муж, что в воду канул,
     Весточки не шлет.

     "Ну, Господь помилуй,
     Если с мужиком
     Грех какой случился
     На пути глухом!..

     Дело мое бабье,
     Целый век больна,
     Что я буду делать
     Одиной-одна:

     Сын еще ребенок,
     Скоро ль подрастет?
     Бедный!.. все гостинца
     От отца он ждет!.."

     И глядит на сына
     Горемыка-мать.
     "Ты бы лег, касатик,
     Перестань дремать!"

     "А зачем же, мама,
     Ты сама не спишь,
     И вечор все пряла,
     И теперь сидишь?"

     "Ох, мой ненаглядный,
     Прясть-то нет уж сил:
     Что-то так мне грустно,
     Божий свет не мил!"

     "Полно плакать, мама!" -
     Мальчуган сказал
     И к плечу родимой
     Головой припал.

     "Я не стану плакать;
     Ляг, усни, дружок;
     Я тебе соломки
     Принесу снопок,

     Постелю постельку,
     А Господь пошлет -
     Твой отец гостинец
     Скоро привезет;

     Новые салазки
     Сделает опять,
     Будет в них сыночка
     По двору катать..."

     И дитя забылось.
     Ночь длинна, длинна...
     Мерно раздается
     Звук веретена.

     Дымная лучина
     Чуть в светце горит,
     Только вьюга как-то
     Жалобней шумит.

     Мнится, будто стонет
     Кто-то у крыльца,
     Словно провожают
     С плачем мертвеца...

     И на память пряхе
     Молодость пришла,
     Вот и мать-старушка,
     Мнится, ожила.

     Села на лежанку
     И на дочь глядит.
     "Сохнешь ты, родная,
     Сохнешь, - говорит. -

     Где тебе, голубке,
     Замужем-то жить,
     Труд порой рабочей
     В поле выносить!

     И в кого родилась
     Ты с таким лицом?
     Старшие-то сестры
     Кровь ведь с молоком!

     И разгульны, правда,
     Нечего сказать,
     Да зато им - шутка
     Молотить и жать.

     А тебя за разум
     Хвалит вся семья,
     Да любить-то... любит
     Только мать твоя".

     Вот в сенях избушки
     Кто-то застучал.
     "Батюшка приехал!" -
     Мальчуган сказал.

     И вскочил с постели,
     Щечки ярче роз.
     "Батюшка приехал,
     Калачей привез!.."

     "Вишь мороз как крепко
     Дверь-то прихватил!" -
     Грубо гость знакомый
     Вдруг заговорил...

     И мужик плечистый
     Сильно дверь рванул,
     На пороге с шапки
     Иней отряхнул,

     Осенил три раза
     Грудь свою крестом,
     Почесал затылок
     И сказал потом:

     "Здравствуешь, соседка!
     Как живешь, мой свет?..
     Экая погодка,
     В поле следу нет!

     Ну, не с доброй вестью
     Я к тебе пришел:
     Я лошадок ваших
     Из Москвы привел".

     "А мой муж?" - спросила
     Ямщика жена,
     И белее снега
     Сделалась она.

     "Да в Москву приехав,
     Вдруг он захворал,
     И Господь бедняге
     По душу послал".

     Весть, как гром, упала...
     И, едва жива,
     Перевесть дыханья
     Не могла вдова;

     Опустив, ручонки,
     Сын дрожал как лист...
     За стеной избушки
     Был и плач и свист...

     "Вишь, какая притча! -
     Рассуждал мужик. -
     Верно, я не впору
     Развязал язык.

     А ведь жалко бабу,
     Что и говорить!
     Скоро ей придется
     По миру ходить..."

     "Полно горевать-то, -
     Он вдове сказал. -
     Стало, неча делать,
     Бог, знать, наказал!

     Ну, прощай покуда,
     Мне домой пора;
     Лошади-то ваши
     Тут вот, у двора.

     Да!.. ведь эка память,
     Все стал забывать:
     Вот отец сынишке
     Крест велел отдать.

     Сам он через силу
     С шеи его снял,
     В грамотке мне отдал
     В руки и сказал:

     "Вот благословенье
     Сыну моему;
     Пусть не забывает
     Мать, скажи ему".

     А тебя-то, видно,
     Крепко он любил:
     По смерть твое имя,
     Бедный, он твердил".

     1854. 15 марта



     Ясно утро. Тихо веет
     Теплый ветерок;
     Луг, как бархат, зеленеет,
     В зареве восток.

     Окаймленное кустами
     Молодых ракит,
     Разноцветными огнями
     Озеро блестит.

     Тишине и солнцу радо,
     По равнине вод
     Лебедей ручное стадо
     Медленно плывет.

     Вот один взмахнул лениво
     Крыльями, - и вдруг
     Влага брызнула игриво
     Жемчугом вокруг.

     Привязав к ракитам лодку,
     Мужички вдвоем,
     Близ осоки, втихомолку,
     Тянут сеть с трудом.

     По траве, в рубашках белых,
     Скачут босиком
     Два мальчишки загорелых
     На прутах верхом.

     Крупный пот с них градом льется
     И лицо горит;
     Звучно смех их раздается,
     Голосок звенит.

     "Ну, катай на перегонки!"
     А на шалунов
     С тайной завистью девчонка
     Смотрит из кустов.

     "Тянут, тянут! - закричали
     Ребятишки вдруг. -
     Вдоволь, чай, теперь поймали
     И линей, и щук".

     Вот на береге отлогом
     Показалась сеть.
     "Ну, вытряхивай-ка, с Богом -
     Нечего глядеть!" -

     Так сказал старик высокий
     Весь, как лунь, седой,
     С грудью выпукло-широкой,
     С длинной бородой.

     Сеть намокшую подняли
     Дружно рыбаки;
     На песке затрепетали
     Окуни, линьки.

     Дети весело шумели:
     "Будет на денек!"
     И на корточки присели
     Рыбу класть в мешок.

     "Ты, подкидыш, к нам откуда?
     Не зови - придет...
     Убирайся-ка отсюда!
     Не пойдешь, - так вот!.."

     И подкидыша мальчишка
     Оттолкнул рукой.
     "Ну, за что ее ты, Мишка?" -
     Упрекнул другой.

     "Экий малый уродился, -
     Говорил старик. -
     Все б дрался он да бранился,
     Экий озорник!"

     "Ты бы внука-то маленько
     За вихор подрал:
     Он вял волю-то раненько!" -
     Свату сват сказал.

     "Эх!.. девчонка надоела...
     Сам я, знаешь, голь,
     Тут подкидыша, без дела,
     Одевать изволь.

     Хлеб, смотри, вот вздорожает, -
     Ты чужих корми;
     А ведь мать, небось, гуляет,
     Прах ее возьми!"

     "Потерпи, - чай, не забудет
     За добро Господь!
     Ведь она работать будет,
     Бог даст, подрастет".

     "Так-то так... вестимо, надо
     К делу приучить;
     Да теперь берет досада
     Без толку кормить.

     И девчонка-то больная,
     Сохнет, как трава,
     Да все плачет... дрянь такая!
     А на грех жива!"

     Мужички потолковали
     И в село пошли;
     Вслед мальчишки побежали,
     Рыбу понесли;

     А девчонка провожала
     Грустным взглядом их,
     И слеза у ней дрожала
     В глазках голубых.

     1854. 17 марта



     "Ты хоть плачь, хоть не плачь - быть по-моему!
     Я сказал тебе: не послушаю!
     Молода еще, рано умничать!
     Мой жених-де вот и буян и мот,
     Он в могилу свел жену первую...
     Ты скажи прямей: мне, мол, батюшка,
     Полюбился сын Кузьмы-мельника.
     Так сули ты мне горы золота, -
     Не владеть тобой сыну знахаря.
     Он добро скопил, - пусть им хвалится:
     Наживи же он имя честное!
     Я с сумой пойду, умру с голода,
     Не отдам себя на посмешище, -
     Не хочу я быть родней знахаря!
     Колдунов у нас в роду не было.
     А ты этим-то мне, бесстыдница,
     За мою хлеб-соль платить вздумала,
     Женихов своих пересуживать!
     Да ты знаешь ли власть отцовскую?
     С пастухом, велю, под венец пойдешь!
     Не учи, скажу: так мне хочется!"

     Захватило дух в груди дочери,
     Полотна белей лицо сделалось,
     И дрожа, как лист, с мольбой горькою
     К старику она в ноги бросилась:
     "Пожалей меня, милый батюшка,
     Не сведи меня во гроб заживо!
     Аль в избе твоей я уж лишняя,
     У тебя ль в дому не работница?..
     Ты, кормилец мой, сам говаривал,
     Что не выдашь дочь за немилого.
     Не губи же ты мою молодость:
     Лучше в девках я буду стариться,
     День и ночь сидеть за работою!
     Откажи, родной, свахе засланной".
     "Хороша твоя речь, разумница;
     Только где ты ей научилася?
     Понимаю я, что ты думаешь:
     Мой отец, мол, стар, - ему белый гроб,
     Красной девице своя волюшка...
     Али, может быть, тебе не любо,
     Что отец в почет по селу пойдет,
     Что богатый зять тестю бедному
     При нужде, порой будет помочью?
     Так ступай же ты с моего двора,
     Чтоб ноги твоей в доме не было!"

     "Не гони меня, сжалься, батюшка,
     Ради горьких слез моей матушки!
     Ведь она тебя Богом, при смерти,
     Умоляла быть мне защитою...
     Не гони, родной: - я ведь кровь твоя!"
     "Знаю я твои бабьи присказки!
     Что по мертвому, что ль, расплакалась?
     Да хоть встань твоя мать-покойница,
     Я и ей скажу: "быть по-моему!"
     Прокляну, коли не послушаешь!.."

     Протекло семь дней: дело сладилось.
     Отец празднует свадьбу дочери.
     За столом сидят гости званые;
     Под хмельком старик пляшет с радости,
     Зятем, дочерью выхваляется.
     Зять сидит в углу, гладит бороду,
     На плечах его кафтан новенький,
     Сапоги с гвоздьми, с медной прошвою,
     Подпоясан он красным поясом.
     Молодая с ним сидит об руку;
     Сарафан на ней с рядом пуговок,
     Кичка с бисерным подзатыльником, -
     Но лицо белей снега чистого:
     Верно, много слез красной девицей
     До венца в семь дней было пролито.

     Вот окончился деревенский пир,
     Проводил старик с двора детище.
     Только пыль пошла вдоль по улице,
     Когда зять, надев шляпу на ухо,
     Во весь дух пустил тройку дружную,
     И без умолку под дугой большой
     Залилися два колокольчика.
     Замолчало все в селе к полночи,
     Не спалось только сыну мельника;
     Он сидел и пел на завалине:
     То души тоска в песне слышалась,
     То разгул, будто воля гордая,
     На борьбу звала судьбу горькую.

     Стал один старик жить хозяином,
     Молодую взял в дом работницу...
     Выпал первый снег. Зиму-матушку
     Деревенский люд встретил весело;
     Мужички в извоз отправляются,
     На гумнах везде молотьба идет,
     А старик почти с утра до ночи
     В кабаке сидит, пригорюнившись.
     "Что, старинушка, чай, богатый зять
     Хорошо живет с твоей дочерью?.." -
     Под хмельком ему иной вымолвит;
     Вмиг сожмет Пахом брови с проседью
     И, потупив взор, скажет нехотя:
     "У себя в дому за женой смотри,
     А в чужую клеть не заглядывай!"
     "За женой-то мне глядеть нечего;
     Лучше ты своим зятем радуйся:
     Вон теперь в грязи он на улице".

     Минул свадьбе год. Настал праздничек.
     Разбудил село колокольный звон;
     Мужички идут в церковь весело;
     На крещеный люд смотрит солнышко.
     В церкви Божией белый гроб стоит,
     По бокам его два подсвечника;
     В головах один, в зипуне худом,
     Сирота Пахом думу думает
     И не сводит глаз с мертвой дочери...
     Вот окончилась служба долгая,
     Мужички снесли гроб на кладбище;
     Приняла земля дочь покорную.
     Повернулся зять к тестю бледному,
     И сказал, заткнув руки за пояс:
     "Не пришлось пожить с твоей дочерью!
     И хлеб-соль была, кажись, вольная,
     И все как-то ей нездоровилось..."
     А старик стоял над могилою,
     Опустив в тоске на грудь голову...
     И когда на гроб земля черная
     С шумом глыбами вдруг посыпалась, -
     Пробежал мороз по костям его,
     И ручьем из глаз слезы брызнули...
     И не раз с тех пор в ночь бессонную
     Этот шум ему дома слышался.

     1854. 18 марта



     Помню я вечер весенний,
     Розовый блеск облаков,
     Запах душистой сирени,
     Светлые стекла прудов,

     Яблонь расцветших вершины,
     Группы черемух и лип
     И, вдоль широкой равнины,
     Сада причудливый вид.

     Помню: близ липы склоненной,
     В платьице белом своем
     Ты на скамейке зеленой
     Рядом сидела с отцом;

     Ярким пурпуровым блеском
     Солнца вас луч обливал
     И на лице твоем детском
     Нежный румянец играл.

     Помню твой смех серебристый,
     Звонкий, живой голосок,
     Ямочки щек и душистый,
     Свежий по кудрям венок.

     Как в эту пору сияла
     Радость в очах у тебя!
     Что за миры создавала
     В будущем ты для себя!..

     Дни и года миновали;
     Детство твое протекло.
     Вдруг ты узнала печали,
     Слезы и бедности зло.

     Из дому вас беспощадно
     Выгнал за долг ростовщик;
     С горя, в тоске безотрадной,
     Умер отец твой старик.

     Стала ты жить сиротою,
     Горечь забот узнавать,
     Молча, под кровлей чужою,
     Ночи одна работать.

     Так я расстался с тобою...
     Но через год, при реке,
     Встретилась снова со мною
     Ты в небольшом городке.

     День уж к закату склонялся;
     Шумом разлившихся вод,
     Берег покрыв, любовался
     Праздный, беспечный народ.

     Помню: в роскошном наряде
     Рядом с мужчиной ты шла;
     Тайная злость в твоем взгляде
     Слишком заметна была.

     Помню: в толпе разнородной
     Ты замечала не раз
     Отзыв насмешки холодной,
     Звуки двусмысленных фраз,

     И на лице твоем грустном
     Вдруг выступала тогда,
     Горьким рожденная чувством,
     Яркая краска стыда.

     Было, сознаться, мне больно,
     Кто с тобой рядом идет,
     И я подумал невольно,
     Что впереди тебя ждет.

     1854. 21 марта

     * * *

     Село замолчало; безлюдны дороги;
     Недвижно бор темный стоит;
     На светлые воды, на берег отлогий
     Задумчиво месяц глядит.

     Как яркие звезды, в тумане сверкают
     Вдоль луга огни косарей,
     И бледные тени их смутно мелькают
     Вокруг разведенных огней.

     И вторит отчетливо чуткое эхо
     Уснувших давно берегов
     Разгульные песни и отзывы смеха
     И говор веселых косцов.

     Вот песни умолкли; огни потухают;
     Пустынно и тихо вокруг;
     Лишь светлые звезды на небе сияют
     И смотрят на воды и луг.

     Как призраки, в зеркале вод отражаясь,
     Зеленые ивы стоят
     И, мерно от тихого ветра качаясь,
     Чуть слышно ветвями шумят.

     И в сумраке лунном, поднявшись высоко
     Над крепко уснувшим селом,
     Белеется церковь от изб недалеко,
     Село осеняя крестом.

     Спит люд деревенский, трудом утомленный,
     Лишь где-нибудь бедная мать
     Ребенка при свете лучины зажженной
     Сквозь сон продолжает качать;

     Да с жесткой постели поднятый нуждою,
     Бездетный и слабый старик
     Плетет себе обувь дрожащей рукою
     Из свежих размоченных лык.

     1854. 27 марта

     * * *

     Не широк мой двор
     Разгороженный,
     Холодна изба
     Нетопленая.

     Не пошла мне впрок
     Казна батюшки,
     В один год ее
     Прожил молодец.

     Довелось бы мне
     С моей удалью
     К кабаку идти
     Или по миру,

     Да богат сосед
     Живет под боком,
     У него казна
     Непочатая;

     Как поедет он
     В город с вечера,
     Намахнешь свою
     Шубу на плечи, -

     И идешь, поешь,
     Шапка на ухо,
     А соседка ждет,
     Песню слушает.

     Продавай, сосед,
     Муку в городе, -
     Молодой жене
     Деньги надобны.

     1854. 16 апреля



     Замерли грома раскаты. Дождем окропленное поле
     После грозы озарилось улыбкой румяного солнца.
     Заревом пышет закат. Золотисто-румяные тучи
     Ярко горят над вершиной кудрявого леса.
     Спят неподвижные нивы, обвеяны негой вечерней,
     О, как хорош этот воздух, грозой и дождем освеженный!
     Как ему рады повсюду, куда он проник благодатный!
     Видел я в полдень вот этот цветок темно-синий: от жару
     Грустно свернув лепестки, он клонился к земле раскаленной;
     Вот он опять развернулся и держится прямо на стебле.
     Солнце-художник покрыло его золотистою краской,
     Светлые капли, как жемчуг, горят на головке махровой;
     Крепко прильнула к нему хлопотливо жужжащая пчелка,
     Сок ароматный сбирая. А как забелелася ярко
     Гречка расцветшая, чистой омытая влагой от пыли!
     Издали кажется, снег это белой лежит полосою.
     Словно воздушный цветок, стрекоза опустилась на колос;
     Бедная! Долго ждала она капли прозрачной из тучки,
     Вышел сурок из норы своей темной, кругом оглянулся,
     Стал осторожно на задние лапки и слушает тихо...
     Только кричит где-то перепел и распевает овсянка;
     Весело свистнул и он, и водицы напился из лужи.
     Вот пожилой мужичок появился из лесу. Подмышкой
     Держит он свежие лыки. Окинувши поле глазами,
     Шляпу он снял с головы, сединой серебристой покрытой,
     Тайно молитву творя, осенился крестом и промолвил:
     "Экую радость послал нам Господь - проливной этот дождик!
     Хлеб-ат в неделю поправится так, что его не узнаешь".

     1854. 17 мая



     Удар за ударом,
     Полуночный гром,
     Полнеба пожаром
     Горит над селом.

     И дождь поливает,
     И буря шумит,
     Избушку шатает,
     В оконце стучит.

     Ночник одиноко
     В избушке горит;
     На лавке широкой
     Кудесник сидит.

     Сидит он - колдует
     Над чашкой с водой,
     То на воду дует,
     То шепчет порой.

     На лбу бороздами
     Морщины лежат,
     Глаза под бровями,
     Как угли, горят.

     У притолки парень
     В халате стоит:
     Он, бедный, печален
     И в землю глядит.

     Лицо некрасиво,
     На вид простоват,
     Но сложен на диво
     От плеч и до пят.

     "Ну, слушай: готово!
     Хоть труд мой велик, -
     Промолвил сурово
     Кудесник-старик, -

     Я сделаю дело:
     Красотка твоя
     И душу и тело
     Отдаст за тебя!

     Ты сам уж, вестимо,
     Зевать - не зевай:
     Без ласки ей мимо
     Пройти не давай..."

     "Спасибо, кормилец!
     За все заплачу;
     Поможешь - гостинец
     С поклоном вручу.

     Крупы, коли скажешь,
     Мешок нипочем!
     А денег прикажешь -
     И деньги найдем".

     И с радости дома
     Так парень мой спал,
     Что бури и грома
     Всю ночь не слыхал.

     Пять дней пролетело...
     Вот раз вечерком
     На лавке без дела
     Лежит он ничком,

     На крепкие руки
     Припав головой,
     Колотит от скуки
     Об лавку ногой.

     И вдруг повернулся,
     Плечо почесал,
     Зевнул, потянулся
     И громко сказал:

     "Слышь, мамушка! Бают,
     У нас в деревнях
     Вишь доки бывают, -
     И верить-то страх!

     Кого, вишь, присушат,
     Не мил станет свет:
     Тоска так и душит!..
     Что - правда, аль нет?"

     "Бывают, вестимо, -
     Ответила мать. -
     Не дай Бог, родимый,
     Их видеть и знать!.."

     "Ну правда, так ладно! -
     Сын думал: дождусь!..
     Эх, жить будет славно,
     Коли я женюсь!.."

     Но, видно, напрасно
     Кудесник шептал
     И девице красной
     Тоской угрожал:

     Другого красотка
     Любила тайком
     За песни, походку
     И кудри кольцом...

     А парень гуляет,
     Как праздник придет,
     Лицо умывает
     И гребень берет,

     И кудри направо
     Налево завьет,
     Подумает: "браво!"
     И пальцем щелкнет.

     Как снег в чистом поле,
     Рубашка на нем,
     Кумач на подоле
     Краснеет огнем.

     На шляпе высокой,
     Меж плисовых лент,
     Горит одиноко
     Витой позумент.

     Онучи обвиты
     Кругом бечевой,
     И лапти прошиты
     Суровой пенькой.

     Тряхнет волосами,
     Идет в хоровод.
     "Ну вот, дескать, нами
     Любуйся, народ!"

     Как встретился с милой, -
     Ни слов, ни речей:
     Что в памяти было, -
     Забыл, хоть убей!

     Вдруг правда случайно
     До парня дошла:
     Уж девкина тайна
     Не тайной была...

     Вся кровь закипела
     В бедняге... "Так вот, -
     Он думал, - в чем дело!
     Кудесник-ат врет.

     Не грех ему палкой
     Бока обломать,
     Обманщику... жалко
     Мне руки марать!"

     И два дня угрюмый,
     Убитый тоской,
     Все думал он думу
     В избушке родной.

     На третий, лишь только
     Отправилась мать
     На речку в ведерко
     Водицы набрать, -

     С гвоздя торопливо
     Котомку он снял;
     "Пойду, мол!.." и живо
     Ремни развязал.

     В тряпице рубашку
     В нее положил,
     И с ложкою чашку
     Туда ж опустил.

     Халат для дороги
     Про непогодь взял...
     Мать входит, он в ноги
     Ей пал и сказал:

     "Ну, матушка, горько,
     Признаться, идти
     С родимой сторонки...
     А видно, прости!"

     Мать так и завыла:
     "Касатик ты мой!
     Ах, крестная сила!
     Что это с тобой?"

     "Да что тут мне биться,
     Как рыба об лед!
     Пойду потрудиться,
     Что Бог ни пошлет.

     И тут жил трудами,
     Талана, вишь, нет..."
     Старушка руками
     Всплеснула в ответ:

     "Да как же под старость
     Мне жить-то одной?
     Ведь ты моя радость,
     Кормилец родной!"

     И к сыну припала
     На грудь головой
     И все повторяла:
     "Кормилец родной!"

     Сын крепко рукою
     Хватил себя в лоб
     И думал с собою:
     "Прямой остолоп!

     Ну, вот тебе, здравствуй!..
     Наладилось мне.
     Иди, малый, царствуй
     В чужой стороне!

     А, стало, - старушке
     Одной пропадать:
     Казны-то полушки
     Ей негде достать".

     И парень украдкой
     Лицо отвернул
     И старую шапку
     На лавку швырнул.

     "Ну, полно, родная!
     Я в шутку... пройдет...
     Все доля дурная...
     Наука вперед!"

     Румяное солнце
     К полям подошло,
     В избушке оконце
     Огнем залило,

     Румянит, золотит
     Лесок в стороне.
     Мой парень молотит
     Овес на гумне.

     Тяжелые муки
     В душе улеглись:
     Могучие руки
     За труд принялись.

     Цеп так и летает,
     Как молния, жжет,
     На сноп упадает,
     По колосу бьет.

     Бог помочь, детина!
     Давно б так пора!..
     Долой ты, кручина,
     Долой со двора!

     1854. 7 августа

     * * *

     Подле реки одиноко стою я под тенью ракиты.
     Свет ослепительный солнца скользит по широким уступам
     Гор меловых, будто снегом нетающим плотно покрытых.
     В зелени яркой садов под горами белеются хаты.
     Бродят лениво вдоль луга стада, - и по пыльной дороге
     Тянется длинный обоз; подгоняя волов утомленных,
     Тихо идут чумаки, и один черномазый хохленок
     Спит крепким сном на возу, беззаботно раскинувши руки.
     Но поглядите налево: о Боже, какая картина!
     Влага прозрачная, кажется, дышит, разлившись широко!
     Синее небо и белые, тихо плывущие тучки,
     Берега желтый песок, неподвижного леса вершины,
     Тонкий пушистый камыш и рыбак, опускающий сети, -
     Все отразилось в стекле этой влаги так живо и ясно,
     Так сохранило всю чудную прелесть и тени и света, -
     Что вдохновенный художник с своею волшебною кистью,
     Смелый поэт с своим словом послушным сознали б здесь оба
     Жалкую бедность искусства пред жизнию вечной природы!..
     С первого взгляда все кажется просто, но сколько тут силы,
     Жизни, величия, новых предметов для песен и думы!
     Слышишь ли эти немолчные звуки серебряной влаги?
     Что она хочет сказать? Не разгула ли просит и воли?
     Иль на своем языке непонятном и годы, и веки
     Вторит свободно торжественный гимн вездесущему Богу?
     Есть ли таинственный смысл в этом говоре ветра с листами?
     Я ли один созерцаю присутствие Бога в твореньи,
     Иль надо мною здесь духи витают незримой толпою,
     Жизнию, мне незнакомой живут, и доступен им лучший,
     Полный прекрасного, мир с его тайнами, силой и славой?
     Видно, не чужд он и мне: будто что-то родное я слышу
     В шепоте ветра с травою и в говоре волн под ногами.
     Вижу на каждом шару своем тайны; но сладко мне думать:
     В царстве природы не лишний я гость с моей думой и песней.

     1854. 12 августа



     Эх, приятель, и ты, видно, горе видал,
     Если плачешь от песни веселой!
     Нет, послушай-ка ты, что вот я испытал,
     Так узнаешь о жизни тяжелой!
     Девятнадцати лет, после смерти отца,
     Я остался один сиротою;
     Дочь соседа любила меня, молодца,
     Я женился, - и зажил с женою!
     Словно счастье на двор мне она принесла, -
     Дай Бог царство небесное бедной! -
     Уж такая-то, братец, хозяйка была,
     Дорожила полушкою медной!
     В зимний вечер, бывало, лучину зажжет
     И прядет себе, глаз не смыкает; -
     Петухи пропоют, - ну, тогда отдохнет
     И приляжет; а чуть рассветает, -
     Уж она на ногах: поглядишь, - побежит
     И овцам и коровам даст корму,
     Печь истопит и снова за прялкой сидит,
     Или что прибирает по дому.
     Летом рожь станет жать, иль снопы подавать
     С земи на воз, - и горя ей мало.
     Я, бывало, сажу: "Не пора ль отдыхать?"
     "Ничего, - говорит, - не устала".
     Иногда ей случится обновку купить
     Для утехи, так скажет: "Напрасно:
     Мы без этого будем друг друга любить,
     Что ты тратишься, сокол мой ясный!"
     Как в раю с нею жил!.. Да не нам, верно, знать,
     Где и как нас кручина застанет!
     Улеглася жена в землю навеки спать...
     Вспомнишь, - жизнь не мила тебе станет!
     Вся надежа была, - словно вылитый в мать,
     Темно-русый красавец-сынишка.
     По складам уж Псалтырь было начал читать...
     Думал: "Выйдет мой в люди мальчишка!"
     Да не то ему Бог на роду написал:
     Заболел от чего-то весною, -
     Я и бабок к нему, знахарей призывал
     И поил наговорной водою,
     Обещался рублевую свечку купить,
     Под иконою в церкви поставить, -
     Не услышал Господь... и пришлось положить
     Сына в гроб, на кладбище отправить...
     Было горько мне, друг, в эти черные дни!
     Опустились совсем мои руки!
     Стали хлеб убирать, - в поле песни, огни,
     А я сохну от горя и скуки!
     Снега первого ждал: я продам, мол, вот рожь,
     Справлю сани, извозничать буду, -
     Вдруг - беда за бедой - на скотину падеж...
     Чай, по гроб этот год не забуду!
     Кой-как зиму провел; вижу, - честь мне не та:
     То на сходке иной посмеется:
     "Дескать, всякая вот что ни есть мелкота
     Тоже в дело мирское суется!"
     То бранят за глаза: "Не с его-де умом
     Жить в нужде: видишь, как он ленится;
     Нет, по-нашему так: коли быть молодцом,
     Не тужи, хоть и горе случится!"
     Образумил меня людской смех, разговор:
     Видно, Бог свою помочь мне подал!
     Запросилась душа на широкий простор...
     Взял я паспорт; подушное отдал...
     И пошел в бурлаки. Разгуляли тоску
     Волги-матушки синие волны!..
     Коли отдых придет, - на крутом бережку
     Разведешь огонек в вечер темный,
     Из товарищей песню один заведет,
     Те подхватят - и вмиг встрепенешься,
     С головы и до ног жар и холод пойдет,
     Слезы сдержишь, - и сам тут зальешься!
     Непогода ль случится и вдруг посетит
     Мою душу забытое горе, -
     Есть разгул молодцу: Волга с шумом бежит
     И про волю поет на просторе;
     Ретивое забьется, и вспыхнешь огнем!
     Осень, холод, - не надобна шуба! -
     Сядешь в лодку, - гуляй! Размахнешься веслом,
     Силой с бурей померяться любо!
     И летишь по волнам, только брызги кругом...
     Крикнешь: "Ну, теперь Божия воля!
     Коли жить, - будем жить, умереть, - так умрем".
     И в душе словно не было горя!

     1854. 17 августа



     "Дедушка, дедушка! Вот я чудес-то когда насмотрелся!
     Песен наслушался всяких!.. и вспомню, так сердце забьется,
     Утром я сел на полянке под дубом и стал дожидаться,
     Скоро ли солнышко встанет. В лесу было тихо, так тихо,
     Словно все замерло... Вижу я, тучки на небе алеют -
     Больше да больше, и солнышко встало! Как будто пожаром,
     Лес осветило! Цветы на поляне, листы на деревьях, -
     Ожило все, засияло... ну точно смеется сквозь слезы
     Божьей росы!.. Сквозь просеку увидел я чистое поле:
     Ярким румянцем покрылось оно, а пары подымались
     Выше и выше, и золотом тучки от солнца горели.
     Бог весть, кто строил из тучек мосты, колокольни, хоромы,
     Горы какие-то с медными шапками... Диво и только!
     Глянул я вверх: надо мною на ветках была паутина, -
     Мне показалось, серебряной сети я вижу узоры.
     Сам-то паук длинноногий, как умный хозяин, поутру
     Вышел, работу свою осмотрел и две ниточки новых
     Бойко провел, да и скрылся под листиком, - вот уж лукавый!..
     Вдруг на сухую березу сел дятел и носиком длинным
     Начал стучать, будто вымолвить хочет: "Проснитеся, сони!"
     Слышу, малиновка где-то запела, за нею другая,
     И раздалися в кустах голоса, будто праздник великий
     Вольные птички встречали... Так весело!.. Ветер прохладный
     Что-то шепнул потихоньку осине, - она встрепенулась,
     С листьев посыпались светлые капли, как дождик, на травку;
     Вдруг зашумели березы, орешник, и лепет, и говор
     По лесу всюду пошел, словно гости пришли на беседу..."
     "Ох, ты, кудрявый шалун, наяву начинаешь ты грезить!
     Ветер в лесу зашумел - у него это чудо большое.
     Любишь ты сказки-то слушать и сам их рассказывать мастер.
     Вишь, вчера вечером сел у ручья да глазеет на звезды,
     Невидаль точно какая! Колол бы ты лучше лучину!
     Что, и ручей, чай, вчера рассказал тебе нового много?"
     "Как же, рассказывал, дедушка! Я любовался сначала,
     Как потухала на небе заря, и на небе, одна за другою,
     Звездочки стали выглядывать; мне показалось в ту пору:
     Ангелов светлые очи глядят к нам оттуда на землю,
     Видел я, как подымался и месяц над лесом; не знаю,
     Что он не смотрит, как солнышко? Все будто думает что-то!
     Любо мне было! Прилег я на травку под ивой зеленой, -
     Слышу, ручей говорит: "Хорошо мне журчать в темном лесе:
     В полночь тут дивы приходят ко мне, поют песни и пляшут;
     Только раздолья здесь нет. Будет время, и выйду на волю,
     Выйду из темного леса, увижу я синее море;
     В море дворцы из стекла и сады с золотыми плодами;
     Есть там русалки, белей молока их открытые плечи;
     Очи, как звезды, горят; в волосах дорогие каменья.
     Есть там старик-чародей; рассылает он ветры по воле;
     Слушают рыбы его; вести чудные реки приносят..."
     "Вот погоди, - подрастешь, позабудешь все эти рассказы:
     Люди за них не дадут тебе хлеба, а скажут: трудися!
     Вон наш пастух с ранних лет обучился играть на свирели,
     Так и состарился нищим, все новые песни слагает!"
     "Разве не плакал ты, дедушка, сам, когда вечером поздним
     Брался пастух за свирель, и по темному лесу далеко
     Песнь соловьиная вдруг разливалась, - и все замолкало,
     Словно и лес ее слушал, и синее небо, и звезды?..
     Нет, не брани меня, дедушка! Вырасту, буду трудиться,
     Буду и песни я петь, как поет ветерок перелетный,
     Вольные птицы по дням, по ночам темный лес пред грозою,
     Буду петь радость и горе, и улыбаться сквозь слезы!"

     1854. 20 августа

     * * *

     Полно, степь моя, спать беспробудно:
     Зимы-матушки царство прошло,
     Сохнет скатерть дорожки безлюдной,
     Снег пропал, - и тепло и светло.

     Пробудись и умойся росою,
     В ненаглядной красе покажись,
     Принакрой свою грудь муравою,
     Как невеста, в цветы нарядись.

     Полюбуйся: весна наступает,
     Журавли караваном летят,
     В ярком золоте день утопает,
     И ручьи по оврагам шумят.

     Белоснежные тучки толпами
     В синеве, на просторе плывут,
     По груди у тебя полосами,
     Друг за дружкою тени бегут.

     Скоро гости к тебе соберутся,
     Сколько гнезд понавьют, - посмотри!
     Что за звуки, за песни польются
     День-деньской, от зари до зари!

     Там уж лето... ложись под косою,
     Ковыль белый, в угоду косцам!
     Подымайся, копна за копною!
     Распевайте, косцы, по ночам!

     И тогда, - при мерцаньи румяном
     Ясных зорек в прохладные дни, -
     Отдохни, моя степь, под туманом,
     Беззаботно и крепко усни.



     Тучи идут разноцветной грядою по синему небу.
     Воздух прозрачен и чист. От лучей заходящего солнца
     Бора опушка горит за рекой золотыми огнями.
     В зеркале вод отразилися небо и берег,
     Гибкий, высокий тростник и ракит изумрудная зелень.
     Здесь чуть заметная зыбь ослепительно блещет от солнца,
     Там - вон, от тени крутых берегов вороненою сталью
     Кажется влага. Вдали полосою широкой, что скатерть,
     Тянется луг, поднимаются горы, мелькают в тумане
     Села, деревни, леса, а за ними синеется небо.
     Тихо кругом. Лишь шумит, не смолкая, вода у плотины;
     Словно и просит простора и ропщет, что мельнику служит,
     Да иногда пробежит ветерок по траве невидимкой,
     Что-то шепнет ей и, вольный, умчится далеко.
     Вот уж и солнце совсем закатилось, но пышет доселе
     Алый румянец на небе. Река, берега и деревья
     Залиты розовым светом, и свет этот гаснет, темнеет...
     Вот еще раз он мелькнул на поверхности дремлющей влаги,
     Вот от него пожелтевший листок на прибрежной осине
     Вдруг, как червонец, блеснул, засиял - и угас постепенно.
     Тени густеют. Деревья вдали принимать начинают
     Странные образы. Ивы стоят над водою, как будто
     Думают что-то и слушают. Бор как-то смотрит угрюмо.
     Тучи, как горы, подъятые к небу неведомой силой,
     Грозно плывут и растут, и на них прихотливою грудой
     Башен, разрушенных замков и скал громоздятся обломки.
     Чу! Пахнул ветер! Пушистый тростник зашептал, закачался,
     Утки плывут торопливо к осоке, откуда-то с криком
     Чибис несется, сухие листы полетели с ракиты,
     Темным столбом закружилася пыль на песчаной дороге,
     Быстро, стрелою коленчатой молния тучи рассекла.
     Пыль поднялася густее, - и частою, крупною дробью
     Дождь застучал по зеленым листам; не прошло и минуты, -
     Он превратился уж в ливень, и бор встрепенулся от бури,
     Что исполин, закачал головою своею кудрявой
     И зашумел, загудел, словно несколько мельниц огромных
     Начали разом работу, вращая колеса и камни.
     Вот все покрылось на миг оглушительным свистом и снова
     Гул непонятный раздался, похожий на шум водопада.
     Волны, покрытые белою пеной, то к берегу хлынут,
     То побегут от него и гуляют вдали на свободе.
     Молния ярко блеснет, вдруг осветит и небо и землю.
     Миг - и опять все потонет во мраке, и грома удары
     Грянут, как выстрелы страшных орудий. Деревья со скрипом
     Гнутся и ветвями машут над мутной водою.
     Вот еще раз прокатился удар громовой, - и береза
     На берег с треском упала и вся загорелась, как светоч.
     Любо глядеть на грозу! Отчего-то сильней в это время
     Кровь обращается в жилах, огнем загораются очи,
     Чувствуешь силы избыток и хочешь простора и воли!
     Слышится что-то родное в тревоге дремучего бора,
     Слышатся песни, и крики, и грозных речей отголоски...
     Мнится, что ожили богатыри старой матушки-Руси,
     С недругом в битве сошлись и могучие меряют силы...
     ...................................................
     Вот темно-синяя тучка редеет. На влажную землю
     Изредка падают капли дождя. Словно свечи, на небе
     Кое-где звезды блеснули. Порывистый ветер слабеет,
     Шум постепенно в бору замирает. Вот месяц поднялся,
     Кротким серебряным светом осыпал он бора вершину,
     И после бури повсюду глубокая тишь воцарилась,
     Небо по-прежнему смотрит с любовью на землю.

     1854. Октябрь

     * * *

     Подула непогодушка с родной моей сторонушки, -
     Пришла от милой грамотка, слезами вся облитая;
     Назад она прислала мне кольцо мое заветное.
     Сгубили ненаглядную, сгубили - замуж выдали!
     Лежит она в чужом дому, в постели жесткой при смерти,
     Кладет вину и жалобу на мужа да на мачеху...
     Гори огнем, добро мое! Прощай, родная матушка!
     Недолго быть мне молодцу твоей подпорой крепкою.
     Уж что за день без солнышка, а жизнь без друга милого!

     1854. Октябрь


     (Болесть)

     "Сходи-ка, старуха, невестку проведать,
     Не стала б она на дворе голосить".
     "А что там я стану с невесткою делать?
     Ведь я не могу ей руки предложить.
     Вот нажили, Бог дал, утеху под старость!
     Твердила тебе: "Захотел ты, мол, взять,
     Старик, белоручку за сына на радость, -
     Придется тебе на себя попенять",
     Вот так и сбылось! Что ни день - с ней забота:
     Тут это не так, там вон то не по ней,
     То, вишь, не под силу ей в поле работа,
     То скажет: в избе зачем держим свиней.
     Печь топит, - головка от дыму кружится,
     Все б ей вот опрятной да чистою быть,
     А хлев велишь чистить, - ну, тут и ленится,
     Чуть станешь бранить, - и пошла голосить:
     "Их-ох! Их-ох!"

     "Старуха, побойся ты Бога!
     Зачем ты об этом кричишь день и ночь?
     Ну, знахаря кликни: беды-то немного, -
     У бабы ведь порча, ей надо помочь.
     А лгать тебе стыдно! Она не ленится,
     Без дела и часу не станет сидеть;
     Бранить ее станешь, - ответить боится;
     Коли уж ей тошно, - уйдет себе в клеть
     И плачет украдкой, и мужу не скажет:
     "Зачем, дескать, ссору в семье начинать?"
     Гляди же, Господь тебя, право, накажет;
     Невестку напрасно не след обижать".
     "Ох, батюшки, кто говорит-то, - досада!
     Лежи на печи, коли Бог наказал;
     Ослеп и оглох, ну чего ж тебе надо?
     Туда же жену переучивать стал!
     И так у меня от хозяйства по дому,
     Хрыч старый, вот эдак идет голова,
     Да ты еще вздумал ворчать по-пустому, -
     Тьфу! Вот тебе что на твои все слова!
     Вишь, важное дело, что взял он за сына
     Разумную девку, мещанскую дочь, -
     Ни платья за нею, казны ни алтына,
     Теперь и толкует: "Ей надо помочь!"
     Пришла в чужой дом, и болезни узнала,
     Нет, я еще в руки ее не взяла..."
     Тут шорох старуха в сенях услыхала
     И смолкла. Невестка в избушку вошла.
     Лицо у больной было грустно и бледно;
     Как видно, на нем положили следы
     Тяжелые думы и труд ежедневный,
     И тайные слезы, и горечь нужды.

     "Ну, что же, голубушка, спать-то раненько,
     Возьми-ка мне на ночь постель приготовь,
     Да сядь, поработай за прялкой маленько", -
     Невестке сквозь зубы сказала свекровь.
     Невестка за свежей соломой сходила,
     На нарах, в сторонке ее постлала,
     К стене в изголовье зипун положила,
     Присела на лавку и прясть начала.
     В избе было тихо. Лучина пылала,
     Старик беззаботно и сладко дремал,
     Старуха чугун на полу вытирала, -
     И только под печью сверчок распевал,
     Да кот вкруг старухи ходил, увивался,
     И, щурясь, мурлыкал; но баба ногой
     Толкнула его, проворчав: "Разгулялся!
     Гляди, перед порчею, видно, какой".
     Вдруг дверь отворилась: стуча сапогами,
     Вошел сын старухи, снял шляпу, кафтан,
     Ударил их об пол, тряхнул волосами
     И крикнул: "Ну, матушка, вот я и пьян!"
     "Что это ты сделал? Когда это было?
     Ты отроду не пил и капли вина!"
     "Я не пил, когда мое сердце не ныло,
     Когда, как былинка, не сохла жена!"
     "Спасибо, сыночек!.. спасибо, беспутный!..
     Уж я и ума не могу приложить!
     Куда же мне деться теперь, бесприютной?
     Невестке что скажешь, - начнет голосить,
     Не то сложит руки и горя ей мало;
     Старик только ест да лежит на печи,
     А вот и от сына почету не стало, -
     Живи - сокрушайся, терпи да молчи!
     Ах, царь мой небесный! Да это под старость
     Хоть руки пришлось на себя наложить!
     Взрастила, взлелеяла сына на радость,
     Он мать-то уж скоро не станет кормить!"
     "Неправда! Я по смерть кормить тебя буду!
     Я лучше зипун свой последний продам,
     Пойду в кабалу, а тебя не забуду,
     И крошку с тобой разделю пополам!
     Ты мною болела, под сердцем носила
     Меня, и твоим молоком я вспоен,
     Сызмала меня ты к добру приучила, -
     И вот тебе честь и земной мой поклон...
     Да чем же невестка тебе помешала?
     За что на жену-то мою нападать?"

     "Гляди ты, беспутный, пока я не встала, -
     Я скоро заставлю тебя замолчать!.."
     "На, бей меня, матушка! Бей, чтоб от боли
     Я плакал и выплакал горе мое!
     Эхма! Не далось мне таланта и доли!
     Когда ж пропадешь ты, худое житье?"

     "Вот дело-то! жизнь тебе стала постыла!
     Ты вздумал вино-то от этого пить?
     Так вот же тебе!.."
     И старуха вскочила
     И кинулась палкою сына учить.
     Невестка к ней броситься с лавки хотела.
     Но только что вскрикнула: "Сжалься хоть раз!"
     И вдруг пошатнулась назад, побледнела -
     И на пол упала.
     "Помилуй ты нас,
     Царица небесная, мать пресвятая!
     Ах, батюшки! - где тут вода-то была?
     Что это с тобою, моя золотая?" -
     Над бабой свекровь голосить начала.
     "Ну, матушка, Бог тебе будет судьею!.." -
     Сын тихо промолвил и сам зарыдал.

     "Чай, плачут?.. Аль ветер шумит за стеною? -
     Проснувшись, старик на печи рассуждал. -
     Не слышу... Знать, сын о жене все горюет;
     У ней это порча, тут можно понять,
     Старуха не смыслит, свое все толкует,
     А нет, чтобы знахаря к бабе позвать".

     1854. Октябрь


     (Посвящается Н.В. Кукольнику)

     Дай взгляну веселей:
     Дума не помога.
     Для меня ль, бобыля,
     Всюду не дорога!

     Без избы - я пригрет,
     Сокол - без наряда,
     Без казны - мне почет,
     Умирать не надо!

     В чистом поле идешь, -
     Ветерок встречает,
     Забегает вперед,
     Стежки подметает.

     Рожь стоит по бокам,
     Отдает поклоны;
     Ляжешь спать - под тобой
     Постлан шелк зеленый;

     Звезды смотрят в глаза;
     Белый день настанет, -
     Умывает роса,
     Солнышко румянит.

     На людей поглядишь, -
     Право, смех и горе!
     Целый век им труды
     На дворе и в поле.

     А тут вот молодец
     За сохой не ходит, -
     Да привет, и хлеб-соль,
     И приют находит.

     Ну, а нечего есть, -
     Стянешь пояс крепче,
     Волосами тряхнешь, -
     Вот оно и легче.

     А не то - к богачам:
     Им работник нужен;
     Помолотишь денек, -
     Вот тебе и ужин.

     Уж, зато, коли есть
     Зипинишка новый,
     На ногах сапоги,
     В кошельке целковый, -

     И раздумье прошло,
     И тоска пропала!
     Сторонись, богачи,
     Бедность загуляла!

     Как взойдешь в хоровод,
     Да начнешь там пляску,
     При вечерней заре,
     С присвистом вприсядку, -

     Бабы, девки глядят,
     Стукают котами,
     Парни нехотя в лад
     Шевелят плечами.

     Вот на старости лет
     Кто-то меня вспомнит, -
     Приглядит за больным,
     Мертвого схоронит?

     Да бобыль-сирота
     Ничего не просит;
     Над могилой его
     Буря поголосит,

     Окропит ее дождь
     Чистою слезою
     Принакроет весна
     Шелковой травою.

     1854. Октябрь



     Век жить - увидишь и худо порою.
     Жаль, что вот темно, а то из окна
     Я показал бы тебе: за рекою
     Есть у нас тут деревенька одна.
     Там живет барин. Господь его знает,
     Этакий умница, братец ты мой,
     Ну, а теперь ни за что пропадает.
     Раз он немножко размолвил с женой:
     Барыня сделала что-то неладно, -
     Муж сгоряча-то ее побранил.
     Правду сказать, ведь оно и досадно:
     Он без ума ее, слышно, любил.
     Та, - дело барское, знаешь, обидно, -
     К матушке нежной отправилась в дом,
     Да сиротою прикинулась, видно, -
     С год и жила со старухой вдвоем.
     Только и тут она что-то... да это
     Дело не наше, я сам не видал...
     Барин-ат сох; иногда до рассвета
     С горя и глаз, говорят, не смыкал.
     Все, вишь, грустил, да жены дожидался,
     Ей поклониться он сам не хотел;
     Ну, а потом в путь-дорогу собрался,
     Нанял меня и к жене полетел,
     Как помирился он с нею, - не знаю,
     Барыня что-то сердита была...
     Сам-ат я, братец ты мой, помекаю -
     Мать поневоле ее прогнала.
     Вот мы поехали. Вижу - ласкает
     Барин жену: то в глаза ей глядит,
     То, знаешь, ноги ковром укрывает,
     То этак ласково с ней говорит, -
     Ну, а жена пожимает плечами,
     В сторону смотрит, - ни слова в ответ...
     Он и пристал к ней почти со слезами:
     "Или в тебе и души, дескать, нет?
     Я, дескать, все забываю, прощаю...
     Так же люблю тебя, милый мой друг..."
     Тут она молвила что-то - не знаю,
     И покатилася со смеху вдруг...
     Барин притих. Уж и зло ж меня взяло!
     Я как хвачу коренного кнутом...
     После одумался, - совестно стало;
     Тройка шла на гору, шла-то с трудом;
     Конь головой обернулся немного,
     Этак глядит на меня, все глядит...
     "Ну, мол, ступай уж своею дорогой.
     Грех мой на барыне, видно, лежит..."
     Вот мы... о чем, бишь, я речь вел сначала?
     Да, - я сказал, что тут барин притих.
     Вот мы и едем. Уж ночь наступила.
     Я приударил лошадок лихих.
     Въехали в город... Эхма! Забываю,
     Чей это двор, где коней я кормил!
     Двор-то мощеный... постой, вспоминаю...
     Нет, провались он, совсем позабыл!
     Ну, ночевали. Заря занималась...
     Барин проснулся - глядь: барыни нет!
     Кинулись шарить-искать, - не сыскалась;
     Только нашли у ворот один след, -
     Кто-то, знать, был с подрезными санями...
     Мы тут в погоню... Уж день рассветал;
     Верст этак семь пролетели полями, -
     След неизвестно куда и пропал.
     Мы завернули в село, да в другое, -
     Нет нигде слуху; а барин сидит,
     Руки ломает. Лицо-то больное,
     Сам-ат озяб; словно лист весь дрожит...
     Что мне с ним делать? Проехал немного
     И говорю ему: "Следу, мол, нет;
     Этой вот что ли держать нам дорогой?"
     Он и понес чепуху мне в ответ.
     Сердце мое облилось тогда кровью!
     "Эх, погубил, мол, сердечный ты мой,
     Жизнь и здоровье горячей любовью!"
     Ну и привез его к ночи домой.
     Жаль горемычного! Вчуже взгрустнется:
     В год он согнулся и весь поседел.
     Нынче над ним уж и дворня смеется:
     "Барин-ат наш, мол, совсем одурел"...
     Диво мне! Как он жену не забудет!
     Нет вот, поди! Коротает свой век!
     Хлеба не ест, все по ней, вишь, тоскует...
     Этакий, братец ты мой, человек!

     1854. 1 ноября



     Звезды меркнут и гаснут. В огне облака.
     Белый пар по лугам расстилается.
     По зеркальной воде, по кудрям лозняка
     От зари алый свет разливается.
     Дремлет чуткий камыш. Тишь-безлюдье вокруг.
     Чуть приметна тропинка росистая.
     Куст заденешь плечом, - на лицо тебе вдруг
     С листьев брызнет роса серебристая.
     Потянул ветерок, - воду морщит, рябит.
     Понеслись утки с шумом и скрылися.
     Далеко, далеко колокольчик звенит.
     Рыбаки в шалаше пробудилися,
     Сняли сети с шестов, весла к лодкам несут...
     А восток все горит, разгорается.
     Птички солнышка ждут, птички песню поют,
     И стоит себе лес, улыбается
     Вот и солнце встает, из-за пашен блестит,
     За морями ночлег свой покинуло;
     На поля, на луга, на макушки ракит
     Золотыми потоками хлынуло.
     Едет пахарь с сохой, едет - песню поет,
     По плечу молодцу все тяжелое...
     Не боли ты, душа! Отдохни от забот!
     Здравствуй, солнце да утро веселое!

     1854. 16 ноября



     Поутру вчера дождь
     В стекла окон стучал;
     Над землею туман
     Облаками вставал.

     Веял холод в лицо
     От угрюмых небес,
     И, Бог знает о чем,
     Плакал сумрачный лес.

     В полдень дождь перестал,
     И, что белый пушок,
     На осеннюю грязь
     Начал падать снежок.

     Ночь прошла. Рассвело.
     Нет нигде облачка.
     Воздух легок и чист,
     И замерзла река.

     На дворах и домах
     Снег лежит полотном
     И от солнца блестит
     Разноцветным огнем.

     На безлюдный простор
     Побелевших полей
     Смотрит весело лес
     Из-под черных кудрей,

     Словно рад он чему, -
     И на ветках берез,
     Как алмазы, горят
     Капли сдержанных слез.

     Здравствуй, гостья-зима!
     Просим милости к нам
     Песни севера петь
     По лесам и степям.

     Есть раздолье у нас, -
     Где угодно гуляй;
     Строй мосты по рекам
     И ковры расстилай.

     Нам не стать привыкать, -
     Пусть мороз твой трещит:
     Наша русская кровь
     На морозе горит!

     Искони уж таков
     Православный народ:
     Летом, смотришь, жара -
     В полушубке идет;

     Жгучий холод пахнул, -
     Все равно для него:
     По колени в снегу,
     Говорит: "Ничего!"

     В чистом поле метель
     И кутит, и мутит, -
     Наш степной мужичок
     Едет в санках, кряхтит:

     "Ну, соколики, ну!
     Выносите, дружки!"
     Сам сидит и поет -
     "Не белы-то снежки!"

     Да и нам ли, подчас,
     Смерть не встретить, шутя,
     Если к бурям у нас
     Привыкает дитя?

     Когда мать в колыбель
     На ночь сына кладет,
     Под окном для него
     Песни вьюга поет,

     И разгул непогод
     С ранних лет ему люб,
     И растет богатырь,
     Что под бурями дуб.

     Рассыпай же, зима,
     До весны золотой
     Серебро по полям
     Нашей Руси святой!

     И случится ли к нам
     Гость незваный придет
     И за наше добро
     С нами спор заведет, -

     Уж прими ты его
     На сторонке чужой,
     Хмельный пир приготовь,
     Гостю песню пропой;

     Для постели ему
     Белый пух припаси
     И метелью засыпь
     Его след на Руси!

     1854. 20 ноября

     Воздадим хвалу Русской земле.
     (Сказание о Мамаевом побоище)

     Уж как был молодец -
     Илья Муромец,
     Сидел сиднем Илья
     Ровно тридцать лет, -

     На тугой лук стрелы
     Не накладывал,
     Богатырской руки
     Не показывал.

     Как проведал он тут,
     Долго сидючи,
     О лихом Соловье,
     О разбойнике, -

     Снарядил в путь коня:
     Его первый скок -
     Был пять верст, а другой -
     Пропал из виду.

     По коню был седок, -
     К князю в Киев-град
     Он привез Соловья
     В тороках живьем.

     Вот таков-то народ
     Руси-матушки!
     Он, без нужды, не вдруг
     С места тронется;

     Не привык богатырь
     Силой хвастаться,
     Щеголять удальством,
     Умом-разумом.

     Уж зато кто на брань
     Сам напросится,
     За живое его
     Тронет не в пору, -

     Прочь раздумье и лень!
     После отдыха
     Он, как буря, встает
     Против недруга!

     И поднимется клич
     С отголосками,
     Словно гром загремит
     С перекатами.

     И за тысячи верст
     Люд откликнется,
     И пойдет по Руси
     Гул без умолку.

     Тогда все трын-трава
     Бойцу смелому:
     На куски его режь, -
     Не поморщится.

     Эх, родимая мать,
     Русь-кормилица!
     Не пришлось тебе знать
     Неги-роскоши!

     Под грозой ты росла
     Да под вьюгами,
     Буйный ветер тебя
     Убаюкивал.

     Умывал белый снег
     Лицо полное,
     Холод щеки твои
     Подрумянивал.

     Много видела ты
     Нужды смолоду,
     Часто с злыми людьми
     Насмерть билася.

     То не служба была,
     Только службишка;
     Вот теперь сослужи
     Службу крепкую.

     Видишь: тучи несут
     Гром и молнию,
     При морях города
     Загораются,

     Все друзья твои врозь
     Порассыпались,
     Ты одна под грозой...
     Стой, Русь-матушка!

     Не дадут тебе пасть
     Дети-соколы.
     Встань, послушай их клич
     Да порадуйся...

     "Для тебя - все добро,
     Платье ценное,
     Наших жен, кровь и жизнь,
     Все для матери".

     Пронесет Бог грозу,
     Взглянет солнышко,
     Шире прежнего, Русь,
     Ты раздвинешься!

     Будет имя твое
     Людям памятно,
     Пока миру стоять
     Богом сужено.

     И уж много могил
     Наших недругов
     Порастет на Руси
     Травой дикою!

     1854. 8 декабря



     Вот и осень пришла. Убран хлеб золотой,
     Все гумно у соседа завалено...
     У меня только смотрит оно сиротой, -
     Ничего-то на нем не поставлено!

     А уж я ль свою силу для пашни жалел,
     Был ленив за любимой работою,
     Иль, как надо, удобрить ее не умел,
     Или начал посев не с охотою?

     А уж я ли кормилице - теплой весне
     Не был рад, и обычая старого
     Не держался - для гостьи с людьми наравне
     Не затеплил свечу воску ярого!..

     День и ночь все я думал: авось, мол, дождусь!
     Стану осенью рожь обмолачивать, -
     Все, глядишь, на одежду детишкам собьюсь
     И оброк буду в пору уплачивать.

     Не дозрела моя колосистая рожь,
     Крупным градом до корня побитая!..
     Уж когда же ты, радость, на двор мой войдешь?
     Ох, беда ты моя непокрытая!

     Посидят, видно, детки без хлеба зимой,
     Без одежды натерпятся холоду...
     Привыкайте, родимые, к доле худой!
     Закаляйтесь в кручинушке смолоду!

     Всем не стать пировать... К горьким горе идет,
     С ними всюду, как друг, уживается,
     С ними сеет и жнет, с ними песни поет,
     Когда грудь по частям разрывается!..

     1854. 16 декабря



     Ох, много, мои матушки,
     И слез я пролила,
     И знала горя горького,
     И нужд перенесла!

     Тут Бог послал безвременье -
     Овин у нас сгорел,
     Тут, эдак через полгода,
     Вдруг муж мой заболел.

     Пора была рабочая -
     И кинуть жаль его,
     И в поле-то не убрано,
     Как надо, ничего,

     А там детишки малые, -
     Хлопочешь день-деньской,
     Разломит все суставчики
     Ночною-то порой.

     Раз в поле я работаю -
     Жара, терпеть невмочь,
     Напиться-то мне нечего...
     Пока настала ночь,

     Уж так я утомилася -
     Не подыму руки,
     Щемит мое сердечушко
     И ноет от тоски.

     Ох, ну-ка, мол, проведаю
     Больного я пойду; -
     Пришла, а он, касатик мой,
     Уж мечется в бреду.

     Теленок был на привязи -
     Покромку оборвал
     И всю солому кой-куда
     В избе поразбрыкал.

     Сынишка перепуганный
     Сидит, кричит в углу,
     А дочь грудная ползает
     И плачет на полу.

     Я на нее как глянула -
     Едва не обмерла!
     Взяла бедняжку на руки
     Да к мужу подошла.

     "Васильевич! Васильевич!
     Опомнись, мол, на час.
     Уж на кого, родименький,
     Ты покидаешь нас?"

     Он застонал, голубчик мой,
     Рукой вот так махнул,
     Сказал: "На волю Божию", -
     Да навек и уснул.

     Осталася с детишками
     Одна я одиной...
     Покрылся без хозяина
     Широкий двор травой.

     Пришла зима с морозами -
     А я без дров сижу,
     Не знаю себе отдыха,
     Горюю и тужу.

     Тут дети просят хлебушка,
     Покою не дают,
     Там лошади голодные
     Стоят и корму ждут;

     То надо печь соломою
     Топить и щи варить;
     То за водою на реку
     С ведерками сходить;

     То снег самой откидывать
     Лопатой от ворот, -
     Денек-ат так помаешься,
     Еда на ум нейдет.

     Детишки, мои ягодки,
     Сиротками глядят,
     Общипаны, оборваны,
     Худеют да болят.

     Смотрю на них и думаю:
     "Уж чем я их вскормлю?"
     И думу свою крепкую
     И сплю-то не засплю...

     Вдруг за меня посватался
     Зажиточный мужик;
     Такой, Господь с ним, взбалмошный,
     Причудливый старик,

     Всегда с женою ссорился,
     А бабу грех корить -
     Она была разумная,
     Умела домом жить.

     И был он мне не по сердцу,
     А вышла за него;
     Теперь глаза и колет мне
     Семья-то вся его:

     "Что вот-де навязалася
     Какая-то с детьми,
     Сама родила, нянчила,
     Сама их и корми!"

     Да благо, что сиротки-то
     Пригреты у меня,
     А о себе-то, матушки,
     Уж не забочусь я.

     1854. 23 декабря



     Словно безлюдный, спокоен весь город.
     Солнце чуть видно сквозь сеть облаков.
     Пусто на улице. Утренний холод
     Вывел узоры на стеклах домов.
     Крыши повсюду покрыты коврами
     Мягкого снега; из труб там и сям
     Дым поднимается к небу столбами,
     Вьется, редеет, подобно клочкам
     Тучек прозрачных, - и вдаль улетает...
     Скучная улица! Верно, народ
     Здесь неохотно дворы покидает...
     Вот только баба, согнувшись, несет
     Гробик подмышкою... Вот и другая
     Встретилась с нею, поклон отдала,
     Кланяясь, молвила: "Здравствуй, родная!"
     Остановилась и речь повела:

     "Кому же этот гробик-то
     Ты, мать моя, взяла,
     Сыночек, что ли, кончился,
     Иль дочка умерла?"

     "Сынка, моя голубушка,
     Сбираюсь хоронить;
     Да вот насилу сбилася
     И гробик-то купить.

     А уж свечей и ладану
     Не знаю, где и взять...
     Есть старый самоваришка,
     Хочу в заклад отдать.

     Муж болен. Вот три месяца
     Лежит все на печи,
     Просить на бедность - совестно,
     Хоть голосом кричи".

     "И, мать! И я стыдилася
     Просить в твои года...
     Глупа была, уж что таить,
     Глупа да и горда.

     Теперь привыкла, горя нет;
     Придешь в знакомый дом,
     Поплачешь да поклонишься,
     Расскажешь обо всем;

     Вдова, мол, я несчастная...
     Глядишь, - присесть велят,
     Дадут какое платьишко
     И к чаю пригласят.

     Другое дело, мать моя,
     Под окнами ходить, -
     Вестимо, это совестно,
     Уж надо нищей быть.

     А примут тебя в комнате, -
     Какой уж тут порок?
     Ты, кажется, кручинишься,
     Что помер твой сынок?"

     "Ох, я ведь с ним заботушки
     Немало приняла!..
     Кормить его, по немочи,
     Я грудью не могла.

     Поутру жидкой кашицы
     Вольешь ему в рожок,
     Сосет ее он, бедненький,
     Да тем и сыт денек.

     Тут, знаешь, у нас горенка,
     Зимой-то, что ледник, -
     Чуть сонный он размечется,
     Ну и подымет крик...

     И весь дрожит от холода...
     Начнешь ему дышать
     На красные ручонки-то,
     Ну и заснет опять".

     "И плакать тебе нечего,
     Что Бог его прибрал...
     Он, мать моя, я думаю,
     Недолго похворал?"

     "С неделю, друг мой, маялся
     И не брал в рот рожка;
     Бывало, только капельку
     Проглотит молока.

     Вчера, моя голубушка,
     Ласкаю я его,
     Глядь, - слезки навернулися
     На глазках у него,

     Как будто жизнь безгрешную
     Он кинуть не хотел...
     А умер тихо, бедненький,
     Как свечка, догорел!.."

     "О чем же ты заплакала?
     Тут воля не твоя.
     И дети-то при бедности -
     Железы, мать моя!

     Вот у меня Аринушка
     И умница была,
     По бархату, душа моя,
     Шить золотом могла;

     Бывало, за работою
     До петухов сидит,
     А мне с поклоном по людям
     И выйти не велит:

     "Сама уж, дескать, маменька,
     Я пропитаю вас".
     Работала, работала, -
     Да и лишилась глаз.

     Связала мои рученьки:
     Ведь чахнет от тоски;
     Слепа, а вяжет кое-как
     Носишки да чулки.

     Чужого калача не съест,
     А если и возьмет
     Кусок какой от голода,
     Все сердце надорвет:

     И ест и плачет, глупая;
     Журишь - ответа нет...
     Вот каково при бедности,
     С детьми-то жить, мой свет!"

     "Ох, горько, моя милая!
     Растет дитя - печаль,
     Умрет оно - своя ведь кровь,
     Жаль, друг мой, крепко жаль!"

     "Молися Богу, мать моя, -
     Не надобно тужить.
     Прости же, я зайду к тебе
     Блинов-то закусить".

     Бабы расстались. На улице снова
     Пусто. Заборы и стены домов
     Смотрят печально и как-то сурово,
     Солнце за длинной грядой облаков
     Спряталось. Небо так бледно, бесцветно,
     Точно как мертвое... и облака
     Так безотрадно глядят, бесприветно,
     Что поневоле находит тоска...

     1855. Январь

     * * *

     Погуляла вода
     По зеленым лугам, -
     Вдоволь бури понаслушалась;
     Поломала мостов,
     Подтопила дворов, -
     Вольной жизнью понатешилась.

     Миновала весна,
     Присмирела река, -
     По песку течет - не мутится;
     В ночь при месяце не спит,
     Дунет ветер - молчит,
     Только хмурится да морщится.

     Погулял молодец
     По чужим сторонам, -
     Удальством своим похвастался;
     По пирам походил,
     Чужих жен поласкал,
     Их мужьям придал заботушки.

     А теперь, при огне
     Сиди, лапоть плети, -
     Всю вину на старость сваливай;
     Молодая жена
     Ею колет глаза, -
     Ну, рад не рад - а смалчивай.

     1855. Январь

     * * *

     Над светлым озером пурпуровой зари
     Вечерний пламень потухает.
     На берегу огни разводят косари,
     И беззаботно собирает
     Рыбак, близ камыша, сеть мокрую в челнок;
     Уснули в сумраке равнины,
     И только изредка прохладный ветерок
     Пошевелит листы осины.

     Люблю я этот час, когда со всех сторон
     Ко мне идут густые тени,
     И веет свежестью, и воздух напоен
     Дыханьем дремлющих растений;
     Когда становится яснее каждый звук,
     Горит зарница надо мною,
     И месяц огненный, безмолвный ночи друг,
     Встает над ближнею горою.

     Что нужды? Этот день печально я прожил
     Под гнетом горьких впечатлений,
     Зато теперь кипит во мне избыток сил
     И новых чувств и размышлений.
     Я вновь теперь живу! И как отраден мне
     И сон полей в тиши безлюдной,
     И этих ярких звезд, горящих в вышине,
     Язык торжественный и чудный!

     1855. Январь



     Пусть снова дни мои мне горе принесут, -
     Часы тяжелого томленья,
     Я знаю, выкупит восторг иных минут -
     Другие чувства и явленья.

     Когда поверхность вод при месяце блестит,
     Когда закат огнем пылает,
     Иль по дороге вихрь густую пыль кружит,
     Иль в полночь молния блистает,

     Когда поля зимой под белым пухом спят,
     Иль гнется лес от вьюги грозной,
     Иль на небе столбы, как радуги, горят
     При свете солнца в день морозный, -

     За всем отрадно мне и весело следить,
     Все так знакомо мне и ново,
     И все я в памяти желал бы сохранить,
     Замкнуть в обдуманное слово!..

     Природа, ты наставник мой и друг,
     Мир полный мысли мне открыла,
     Счастливым сделала печальный мой досуг
     И с бедной долей примирила!

     От тайной ли тоски болит и ноет грудь,
     Иль мучит сердце нужд тревога, -
     В твои объятия спешу я отдохнуть,
     Как в храм невидимого Бога.

     И мне ли не любить тебя от всей души,
     Мой друг, не знающий забвенья!
     Меня и мертвого ты приютишь в тиши,
     Теперь живого утешенье!

     1855. Март


     (После выздоровления)

     Привет тебе, знакомец мой кудрявый!
     Прими меня под сень твоих дубов,
     Раскинувших навес свой величавый
     Над гладью светлых вод и зеленью лугов.

     Как жаждал я, измученный тоскою,
     В недуге медленном сгорая, как в огне,
     Твоей прохладою упиться в тишине
     И на траву прилечь горячей головою!

     Как часто в тягостном безмолвии ночей,
     В часы томительного бденья,
     Я вспоминал твой мрак, и музыку речей,
     И птиц веселый свист, и пенье,

     И дни давнишние, когда свой скучный дом
     Я покидал, ребенок нелюдимый,
     И молча, в сумраке твоем
     Бродил, взволнованный мечтой невыразимой!

     О, как ты был хорош вечернею порой,
     Когда весь молнией мгновенно освещался
     И вдруг - на голос тучи громовой
     Разгульным свистом откликался!

     И любо было мне!.. как с существом родным,
     С тобой я всем делился откровенно:
     И горькою слезой, и радостью мгновенной,
     И песнью, сложенной под говором твоим.

     Тебя, могучего, не изменили годы!..
     А я, твой гость, с годами возмужал,
     Но в пламени страстей и мелочной невзгоды,
     Тяжелой горечи я много испытал...

     Ужасен этот яд! Он вдруг не убивает,
     Не поражает, как небесный гром:
     Он сушит мозг, в суставы проникает,
     Жжет тело медленным огнем!

     Паду ль я, этим ядом пораженный,
     Утратив крепость сил и песен скромный дар,
     Иль новых дум и чувств узнаю свет и жар,
     В горниле горя искушенный, -

     Бог весть, что впереди! Теперь полубольной,
     Я вновь под сень твою, лес сумрачный, вступаю
     И слушаю приветный говор твой,
     Тебе мою печаль, как другу, поверяю!..

     1855. Август

     * * *

     Отвяжися, тоска,
     Пылью поразвейся!
     Что за грусть, коли жив -
     И сквозь слезы смейся!

     Не диковинка - пир
     При хорошей доле;
     Удаль с горя поет,
     Пляшет и в неволе.

     Уж как ты ни хвались
     Умной головою, -
     Громовых облаков
     Не отвесть рукою.

     Грусть-забота не спит,
     Без беды крушится;
     Беззаботной душе
     И на камне спится.

     Коли солнышка нет, -
     Ясный месяц светит;
     Изменила любовь, -
     Песня не изменит!

     Сердце просит не слез,
     А живет отрадой;
     Вот умрешь - ну, тогда
     Ничего не надо.

     1855. 18 октября



     Что это за утро! Серебряный иней
     На зелени луга лежит;
     Камыш пожелтевший над речкою синей
     Сквозною оградой стоит.

     Над черною далью безлюдной равнины
     Клубится прозрачный туман,
     И длинные нити седой паутины
     Опутали серый бурьян.

     А небо так чисто, светло, безмятежно,
     Что вон - далеко в стороне -
     Я вижу - мелькнул рыболов белоснежный
     И тонет теперь в вышине.

     Веселый, прохладой лугов освеженный,
     Я красного солнышка жду,
     Любуюсь на пашни, на лес обнаженный,
     И в сонную чащу вхожу.

     Листы шелестят у меня под ногами,
     Два дятела где-то стучат...
     А солнышко тихо встает над полями,
     Озера румянцем горят.

     Вот ярко блеснули лучи золотые
     И крадутся в чащу берез
     Все дальше и дальше, - и ветки сырые
     Покрылися каплями слез.

     У осени поздней, порою печальной,
     Есть чудные краски свои,
     Как есть своя прелесть в улыбке прощальной,
     В последнем объятье любви.

     1855.



     Да, сударь мой, нередко вот бывает:
     Отец на стол, а детки за дележ,
     И брата брат за шиворот хватает...
     Из-за чего? И в толк-ат не возьмешь!

     У вас-то, бар, я чаю, нет разлада...
     А мужики, известно, вахлаки:
     У них за грош - остуда и досада,
     За гривенник какой-нибудь - пинки!

     Тут из-за баб, детишек выйдет злоба...
     Вот мы теперь: всегда-то двое нас -
     Мой брат да я; женаты, сударь, оба,
     И хлеб всегда имели про запас;

     И жили бы себе, домком сбирались...
     Нет, погоди! Вишь, жены не в ладу:
     Вон у одной коты поистаскались...
     "Я, - говорит, - на речку не пойду;

     Пускай идет невестка, коли хочет,
     Ей муж успел обнову-то купить..."
     А та себе, как бешенная вскочит,
     Начнет вот так руками разводить.

     И ну - кричать: "А ты что за дворянка?
     Котов-де нет, да села и сидит..."
     И тут пойдет такая перебранка,
     Что у тебя в ушах инда звенит.

     Брат за жену, глядишь, замолвит слово
     И дурою мою-то назовет,
     А у тебя на слово пять готово, -
     Вот, сударь мой, потеха и пойдет!

     Все это так... И при отце бывало.
     Да старичок нас скоро разводил;
     Чуть крикнет: "Эй!" - бежишь куда попало,
     Не то - беда! Ох, крут покойник был!

     Как помер он, мой брат и позазнался:
     Срамит меня, срамит мою жену:
     Вы, дескать, что? Старшим-то я остался,
     Я, говорит, вас вот как поверну!

     И повернул... Тут надо лык на лапти, -
     Он бражничать возьмется да гулять;
     Ты цеп берешь, - он лезет на полати...
     Ну, одному не растянуться стать.

     Жена его все, знаешь, поджигает:
     "Делись, дескать! Твой брат-то лежебок,
     Как куколку жену-то снаряжает,
     Исподтишка весь дом поразволок..."

     Сама-то, вишь, она скупенька больно,
     Готова век в отрепьях пропадать,
     Да любит жить хозяйкой самовольной,
     По-своему все, знаешь, повершать.

     Ну, а моя бабенка не сварлива,
     А грех таить, - от щегольства не прочь,
     Да и того... в работе-то ленива,
     Что есть, то есть, - тут ложью не помочь.

     Вот, сударь мой, и завязалось дело:
     Что день, то шум, под шумом и заснешь;
     И брату-то все это надоело,
     И мне равно, - и начали дележ...

     Сперва-то мы по совести делились:
     Не сладили, - взялись было за суд, -
     Ну, кое-как в расправе помирились,
     Остался спор за старенький хомут...

     И я кричу, и брат не уступает:
     "Нет, - говорит, - хоть тресни, не отдам!"
     Я за шлею, - он, знаешь, вырывает,
     Да норовит ударить по рукам.

     И смех и грех!.. - Стоим за дрянь горою!..
     Вдруг, сударь мой, моргнуть я не успел,
     Как крикнул брат: "Возьми, пусть за тобою!"
     Да на меня хомут-то и надел.

     Я сгоряча в шлее позапутлялся;
     Народ орет: "Вон, обрядил коня!.."
     Уж так-то я в ту пору растерялся, -
     Инда слеза прошибла у меня!..

     Вам, сударь, смех... Нет, тут смешного мало:
     Ведь брат-то мой по-барски чаял жить;
     Взялся за гуж, - ан силы недостало,
     Тужил, тужил - и начал с горя пить.

     И мне не мед... Ведь праздников не знаешь:
     Работаешь, спины не разогнешь,
     Чуть непогодь - все стонешь да перхаешь...
     Вот, сударь мой, мужицкий-то дележ!

     1855. 26 октября

     * * *

     Над полями вечерняя зорька горит,
     Алой краскою рожь покрывает;
     Зарумянившись, лес над рекою стоит,
     Тихой музыкой день провожает.

     Задымились огни на крутом бережку,
     Вкруг огней косари собралися,
     Полилась у них песнь про любовь и тоску,
     Отголоски во мрак понеслися.

     Ну зачем тут один я под ивой сижу
     И ловлю заунывные звуки,
     Вспоминаю, как жил, да насильно бужу
     В бедном сердце заснувшие муки?

     Эх, ты, жизнь, моя жизнь! Ночь, бывало, не спишь,
     Выжидаешь минутку досуга;
     Чуть семья улеглась, - что на крыльях летишь
     В темный сад ненаглядного друга!

     Ключ в кармане давно от калитки готов,
     И к беседке знакома дорожка...
     Свистнешь раз соловьем в сонной чаще кустов,
     И раскроется настежь окошко.

     Стало, спят старики... И стоишь, к голове
     С шумом кровь у тебя приливает.
     Вот идет милый друг по росистой траве,
     "Это ты!" - и на грудь припадает.

     И не видишь, не знаешь, как время летит...
     Уж давно зорька ранняя светит,
     Сад густой золотистым румянцем покрыт, -
     Ничего-то твой взгляд не заметит.

     Эх, веселые ночки! Что сон вы прошли...
     Волю девицы разом сковали:
     Старика-жениха ей бедняжке нашли,
     Полумертвую с ним обвенчали...

     Безотрадной тоске не сломить меня вдруг:
     Много сил у меня и отваги!
     Каково-то тебе, ненаглядный мой друг,
     Под замком у ревнивого скряги!

     1855. 27 октября



     Ну, кажись, я готов:
     Вот мой кафтанишко,
     Рукавицы на мне,
     Новый кнут подмышкой...

     В голове-то шумит...
     Вот что мне досадно!
     Правда, хмель ведь не дурь,
     Выспался - и ладно.

     Ты, жена, замолчи:
     Без тебя все знаю;
     Еду с барином... да!
     Эх, как погуляю!

     Да и барин!.. - поди, -
     У родного сына
     Он невесту отбил, -
     Стало, молодчина!

     Схоронил две жены,
     Вот нашел и третью...
     А сердит... чуть не так, -
     Заколотит плетью!

     Ну, ништо... говорят,
     Эта-то невеста
     И сама даст отпор, -
     Не отыщешь места.

     За богатство идет,
     Ветрогонка, значит:
     Сына пустит с сумой,
     Мужа одурачит...

     Сын, к примеру, не глуп,
     Да запуган, верно:
     Все глядит сиротой,
     Смирен... вот что скверно!

     Ну, да пусть судит Бог,
     Что черно и бело...
     Вот лошадок запрячь -
     Это наше дело!

     Слышь, жена! погляди,
     Каковы уздечки!
     Вишь, вот медный набор,
     Вот мохры, колечки.

     А дуга-то, дуга, -
     В золоте сияет...
     Прр... шалишь, коренной!
     Знай, песок копает!

     Ты, дружок, не блажи;
     Старость твою жалко!..
     Так кнутом проучу, -
     Станет небу жарко!..

     Сидор вожжи возьмет, -
     Черта не боится!
     Пролетит, - на него
     Облачко дивится!

     Только крикнет: "Ну, ну!
     Эх, ты, беззаботный!"
     Отстает позади
     Ветер перелетный!

     А седок-то мне - тьфу!..
     Коли скажет "Легче!"
     Нет, мол, сел, так сиди
     Да держись покрепче.

     Уж у нас, коли лень, -
     День и ночь спим сряду;
     Коли пир, - наповал,
     Труд - так до упаду;

     Коли ехать, - катай!
     Головы не жалко!
     Нам без света светло,
     Без дороги - гладко!

     Ну, Матрена, прощай!
     Оставайся с Богом;
     Жди обновки себе
     Да гляди за домом.

     Да, - кобыле больной
     Парь трухою ногу...
     Не забудь!.. А воды
     Не давай помногу.

     Ну-ка, в путь! Шевелись!
     Эх, как понеслися!
     Берегись, ты, мужик,
     Глух что ль?.. берегися!..

     1855. Октябрь



     Пред образом лампадка догорает,
     Кидая тень на потолок;
     Как много дум, дум горьких вызывает
     Глазам знакомый огонек!

     Я помню ночь: перед моей кроваткой
     Сжав руки, с мукою в чертах,
     Вся бедная, освещена лампадкой,
     Молилась мать моя в слезах.

     Я был в жару. А за стеною пели, -
     Шел пир семейный, как всегда!
     Испуганный я вздрагивал в постели...
     Зачем не умер я тогда?

     Я помню день: лампадка трепетала;
     Шел дождик, по стеклу звеня.
     Отец мой плакал... мать в гробу лежала...
     В глазах мутилось у меня.

     Но молодость сильна. Вдали блестело;
     Полна надежды, - жить спеша,
     Из омута, где сердце холодело, -
     Рвалась вперед моя душа.

     Вот эта даль, страна моей святыни,
     Где, мне казалось, свет горит...
     Иду по ней - и холодом пустыни
     Со всех сторон меня язвит.

     Увы! лампадки яркое сиянье,
     Что было, пробуждая вновь,
     Бросает луч на новое страданье,
     Недавних ран живую кровь!

     Я не нашел с годами лучшей доли,
     Не спас меня заветный путь
     От тонких игл, что входят против воли
     В горячий мозг, в больную грудь.

     Все мрак и плач... рубцы от бичеванья...
     Рассвет спасительный далек...
     И гаснут дни средь мрака и молчанья,
     Как этот бледный огонек.



     Ты, соха ли, наша матушка,
     Горькой бедности помощница,
     Неизменная кормилица,
     Вековечная работница!

     По твоей ли, соха, милости
     С хлебом гумна пораздвинуты,
     Сыты злые, сыты добрые,
     По полям ковры раскинуты?

     Про тебя и вспомнить некому...
     Что ж молчишь ты, бесприветная,
     Что не в славу тебе труд идет,
     Не в честь служба безответная?..

     Ах, крепка, не знает устали
     Мужичка рука железная,
     И покоит соху-матушку
     Одна ноченька беззвездная!

     На меже трава зеленая,
     Полынь дикая качается, -
     Не твоя ли доля горькая
     В ее соке отзывается?

     Уж и кем же ты придумана,
     К делу навеки приставлена?
     Кормишь малого и старого,
     Сиротой сама оставлена...

     1857

     * * *

     Ах ты, бедность горемычная,
     Дома в горе терпеливая,
     К куску черствому привычная,
     В чужих людях боязливая!

     Всем ты, робкая, в глаза глядишь,
     Сирота, стыдом убитая,
     К богачу придешь, - в углу стоишь,
     Бесприветная, забытая.

     Ты плывешь - куда водой несет,
     Стороной бредешь - где путь дадут,
     Просишь солнышка - гроза идет,
     Скажешь правду - силой рот зажмут.

     У тебя весна без зелени,
     А любовь твоя без радости,
     Твоя радость безо времени,
     Немочь с голодом при старости.

     Век ты мучишься да маешься,
     Все на сердце грусть великая;
     С белым светом ты расстанешься, -
     На могиле травка дикая!

     1857



     Тает забота, как свечка,
     Век от тоски пропадает;
     Удали горе - не горе,
     В цепи закуй - распевает.

     Ляжет забота - не спится,
     Спит ли, пройди - встрепенется;
     Спит молодецкая удаль,
     Громом ударь - не проснется.

     Клонится колос от ветра,
     Ветер заботу наклонит;
     Встретится удаль с грозою,
     На ухо шапку заломит.

     Всех-то забота боится,
     Топнут ногой - побледнеет;
     Топнут ногою на удаль -
     Лезет на нож, не робеет.

     По смерть забота скупится,
     Поздно и рано хлопочет;
     Удаль, не думав, добудет,
     Кинет на ветер - хохочет.

     Песня заботы - не песня;
     Слушать - тоска одолеет;
     Удаль присвистнет, притопнет -
     Горе и думу развеет.

     Явится в гости забота, -
     В доме и скука и холод;
     Удаль влетит да обнимет, -
     Станешь и весел и молод.

     1857



     Доля бесталанная,
     Что жена сварливая,
     Не уморит с голода,
     Не накормит досыта.

     Дома - гонит из дому,
     Ведет в гости на горе,
     Ломит, что ни вздумает,
     Поперек да надвое.

     Ах, жена сварливая
     Пошумит - уходится,
     С петухами поздними
     Заснет - успокоится.

     Доля бесталанная
     Весь день потешается,
     Растолкает сонного -
     Всю ночь насмехается.

     Грозит мукой, бедностью
     Сулит дни тяжелые,
     Смотреть велит соколом,
     Песни петь веселые.

     Песни те веселые
     Свистом покрываются,
     После песен в три ручья
     Слезы проливаются.

     1857

     * * *

     Медленно движется время, -
     Веруй, надейся и жди...
     Зрей, наше юное племя!
     Путь твой широк впереди.
     Молнии нас осветили,
     Мы на распутье стоим...
     Мертвые в мире почили,
     Дело настало живым.

     Сеялось семя веками, -
     Корни в земле глубоко;
     Срубишь леса топорами, -
     Зло вырывать нелегко:
     Нам его в детстве привили,
     Деды сроднилися с ним...
     Мертвые в мире почили,
     Дело настало живым.

     Стыд, кто бессмысленно тужит,
     Листья зашепчут: он нем.
     Слава, кто истине служит,
     Истине жертвует всем!
     Поздно глаза мы открыли,
     Дружно за труд поспешим...
     Мертвые в мире почили,
     Дело настало живым.

     Рыхлая почва готова,
     Сейте, покуда весна:
     Доброго дела и слова
     Не пропадут семена.
     Где мы и как их добыли -
     Внукам почет отдадим...
     Мертвые в мире почили,
     Дело настало живым.

     1857



     Новой жизни заря -
     И тепло и светло;
     О добре говорим,
     Негодуем на зло.

     За родимый наш край
     Наше сердце болит;
     За прожитые дни
     Мучит совесть и стыд.

     Что нам цвесть не дает,
     Держит рост молодой, -
     Так и сбросил бы с плеч
     Этот хлам вековой!

     Где ж вы, слуги добра?
     Выходите вперед!
     Подавайте пример!
     Поучайте народ!

     Наш разумный порыв,
     Нашу честную речь
     Надо в кровь претворить,
     Надо плотью облечь.

     Как поверить словам -
     По часам мы растем!
     Закричат: "Помоги!" -
     Через пропасть шагнем!

     В нас душа горяча,
     Наша воля крепка,
     И печаль за других -
     Глубока, глубока!..

     А приходит пора
     Добрый подвиг начать,
     Так нам жаль с головы
     Волосок потерять:

     Тут раздумье и лень,
     Тут нас робость возьмет...
     А слова... на словах
     Соколиный полет!..

     1857



     И вечерней и ранней порою
     Много старцев, и вдов, и сирот
     Под окошками ходит с сумою,
     Христа ради на помощь зовет.

     Надевает ли сумку неволя,
     Неохота ли взяться за труд, -
     Тяжела и горька твоя доля,
     Бесприютный, оборванный люд!

     Не откажут тебе в подаянье,
     Не умрешь ты без крова зимой, -
     Жаль разумное Божье созданье,
     Человека в грязи и с сумой!

     Но беднее и хуже есть нищий:
     Не пойдет он просить под окном,
     Целый век, из одежды да пищи,
     Он работает ночью и днем.

     Спит в лачужке, на грязной соломе,
     Богатырь в безысходной беде,
     Крепче камня в несносной истоме,
     Крепче меди в кровавой нужде.

     По смерть зерна он в землю бросает,
     По смерть жнет, а нужда продает;
     О нем облако слезы роняет,
     Про тоску его буря поет.

     1857





     Мужичка-бедняка
     Господь-Бог наградил:
     Душу теплую дал
     И умом наделил.

     Да злодейка-нужда,
     И глупа и сильна,
     Закидала его
     Сором, грязью она.

     Едким дымом в избе,
     И курной и сырой,
     Выедает глаза,
     Душит зимней порой.

     То работа невмочь,
     То расправа и суд
     Молодца-силача
     В три погибели гнут.

     Присмирел он, притих,
     Речи скупо ведет,
     Исподлобья глядит,
     Силу в землю кладет.

     Захирей его конь, -
     Бедный черт виноват,
     Плаксу-бабу бранит
     И голодных ребят.

     Пропадай, дескать, все!..
     На печь ляжет ничком, -
     Вихрь крышу развей,
     С горя все нипочем!

     А как крикнут: "Пожар!"
     Не зови и не тронь, -
     За чужое добро
     Рад и в дым и в огонь.

     Коли хмель в голове -
     Загуляет душа:
     Тут и горе прошло,
     Тут и жизнь хороша.

     На дворе под дождем
     Он зипун распахнет,
     Про леса и про степь,
     Да про Волгу поет.

     Проспался, где упал, -
     И притих он опять:
     Перед всеми готов
     Шапку рваную снять.

     Схватит немочь - молчит,
     Только зубы сожмет;
     Скажут: "Смерть подошла", -
     Он рукою махнет.

     1857



     Душный воздух, дым лучины,
     Под ногами сор,
     Сор на лавках, паутины
     По углам узор;
     Закоптелые полати,
     Черствый хлеб, вода,
     Кашель пряхи, плач дитяти...
     О, нужда, нужда!
     Мыкать горе, век трудиться,
     Нищим умереть...
     Вот где нужно бы учиться
     Верить и терпеть!

     1857-1858



     Лысый, с белой бородою,
     Дедушка сидит.
     Чашка с хлебом и водою
     Перед ним стоит.

     Бел, как лунь, на лбу морщины,
     С испитым лицом;
     Много видел он кручины
     На веку своем.

     Все прошло; пропала сила,
     Притупился взгляд;
     Смерть в могилу уложила
     Деток и внучат;

     С ним в избушке закоптелой
     Кот один живет.
     Стар и он, и спит день целый,
     С печки не спрыгнет.

     Старику немного надо:
     Лапти сплесть да сбыть -
     Вот и сыт. Его отрада -
     В Божий храм ходить.

     К стенке, около порога,
     Станет там, кряхтя,
     И за скорби славит Бога,
     Божие дитя.

     Рад он жить, не прочь в могилу, -
     В темный уголок...
     Где ты черпал эту силу,
     Бедный мужичок?

     1857-1858



     Ночь и непогодь. Избушка
     Плохо топлена.
     Нитки бедная старушка
     Сучит у окна.

     Уж грозы ль она боится,
     Скучно ли, - сидит,
     Спать ложилась, да не спится,
     Сердце все щемит.

     И трещит, трещит лучина,
     Свет на пряху льет.
     Прожитая грусть-кручина
     За сердце берет.

     Бедность, бедность! Муж, бывало,
     Хоть подчас и пил, -
     Все жилось с ним, горя мало:
     Все жену кормил.

     Вот под старость, как уж зренье
     Потерял навек,
     Потерял он и терпенье -
     Грешный человек!

     За сохой ходить - не видит,
     Побираться - стыд,
     Тут безвинно кто обидит, -
     Он молчит, молчит,

     Плюнет, срамными словами
     Долю проклянет,
     И зальется вдруг слезами,
     Как дитя, ревет...

     Так и умер. Бог помилуй -
     Вот мороз-то был!
     Бились, бились! Сын могилу
     Топором рубил!..

     Паренек тогда был молод,
     Вырос, возмужал, -
     Что за сила! В зной и холод
     Устали не знал!

     Поведет ли речь, бывало, -
     Что старик ведет;
     Запоет при зорьке алой, -
     Слушать - дух замрет...

     Человек ли утопает,
     Иль изба горит,
     Что б ни делал - все бросает,
     Помогать бежит.

     И веселье и здоровье
     Дал ему Господь:
     Будь хоть камень изголовье,
     Лег он - и заснет...

     Справить думал он избушку,
     В бурлаки пошел.
     Нет! Беречь ему старушку
     Бог уж не привел!

     Приустал под лямкой в стужу,
     До костей промок,
     Платье - ветошь, грудь наружу,
     Заболел и слег.

     Умер бедный! Мать узнала, -
     Слез что пролила!
     Ум и память потеряла,
     Грудь надорвала!

     И трещит, трещит лучина;
     Нитке нет конца;
     Мучит пряху грусть-кручина;
     Нет на ней лица.

     Плач да стон она все слышит
     И, припав к стеклу,
     На морозный иней дышит;
     Смотрит: по селу

     Кто-то в белом пробегает,
     С белой головой,
     Горстью звезды рассыпает
     В улице пустой;

     Звезды искрятся... А вьюга
     В ворота стучит...
     И старушка от испуга
     Чуть жива сидит.

     1857-1858

     * * *

     В синем небе плывут над полями
     Облака с золотыми краями;
     Чуть заметен над лесом туман,
     Теплый ветер прозрачно румян.

     Вот уж веет прохладой ночною;
     Грезит колос над узкой межою;
     Месяц огненным шаром встает,
     Красным заревом лес обдает.

     Кротко звезд золотое сиянье,
     В чистом поле покой и молчанье;
     Точно в храме стою я в тиши
     И в восторге молюсь от души.

     1858

     * * *

     Ярко звезд мерцанье
     В синеве небес;
     Месяца сиянье
     Падает на лес.

     В зеркало залива
     Сонный лес глядит;
     В чаше молчаливой
     Темнота лежит.

     Слышен меж кустами
     Смех и разговор;
     Жарко косарями
     Разведен костер.

     По траве высокой,
     С цепью на ногах,
     Бродит одиноко
     Белый конь впотьмах.

     Вот уж песнь заводит
     Песенник лихой,
     Из кружка выходит
     Парень молодой.

     Шапку вверх кидает,
     Ловит - не глядит,
     Пляшет-приседает,
     Соловьем свистит.

     Песне отвечает
     Коростель в лугах,
     Песня замирает
     Далеко в полях...

     Золотые нивы,
     Гладь и блеск озер,
     Светлые заливы,
     Без конца простор,

     Звезды над полями,
     Глушь да камыши...
     Так и льются сами
     Звуки из души!

     1858

     * * *

     В чистом поле тень шагает,
     Песня по лесу несется,
     Лист зеленый задевает,
     Желтый колос окликает,
     За курганом отдается.

     За курганом, за холмами,
     Дым-туман стоит над нивой,
     Свет мигает полосами,
     Зорька тучек рукавами
     Закрывается стыдливо.

     Рожь да лес, зари сиянье, -
     Дума Бог весть как летает...
     Смутно листьев очертанье,
     Ветерок сдержал дыханье,
     Только молния сверкает.

     1858


     * * *

     В небе радуга сияет,
     Розы дождиком омыты,
     Солнце в зелени играет,
     Темный сад благоухает,
     Кудри золотом покрыты.

     Свет и тень под деревами
     Переходят, как живые;
     Мир унизан огоньками;
     Над душистыми цветами
     Вьются пчелы золотые.

     В чаще свиста переливы,
     Стрекотня и песен звуки.
     Подле ты, мой друг стыдливый...
     Слава Богу! миг счастливый
     Уловил я в час разлуки!

     1858

     * * *

     В темной чаще замолк соловей,
     Прокатилась звезда в синеве;
     Месяц смотрит сквозь сетку ветвей,
     Зажигает росу на траве.

     Дремлют розы. Прохлада плывет.
     Кто-то свистнул... вот замер и свист.
     Ухо слышит - едва упадет
     Насекомым подточенный лист.

     Как при месяце кроток и тих
     У тебя милый очерк лица!
     Эту ночь, полный грез золотых,
     Я б продлил без конца, без конца!

     1858

     * * *

     Помнишь? - с алыми краями
     Тучки в озере играли;
     Шапки на ухо, верхами
     Ребятишки в лес скакали.

     Табуном своим покинут,
     Конь в воде остановился
     И, как будто опрокинут,
     Недвижим в ней отразился.

     По заре румяный колос
     Сквозь дремоту улыбался;
     Лес синел. Кукушкин голос
     В сонной чаще раздавался.

     По поляне перед нами,
     Что ни шаг, цветы пестрели,
     Тень бродила за кустами,
     Краски вечера бледнели...

     Трепет сердца, упоенье -
     Вам в слова не воплотиться!
     Помнишь?.. Чудные мгновенья!
     Суждено ль им повториться?

     1858



     In meiner Burst da sitzt ein Weh,
     Das will die Burst zersprengen.
     Heine

     Чужих страданий жалкий зритель,
     Я жизнь растратил без плода,
     И вот проснулась совесть-мститель
     И жжет лицо огнем стыда.

     Чужой бедой я волновался,
     От слез чужих я не спал ночь, -
     И все молчал, и все боялся,
     И никому не мог помочь.

     Убит нуждой, убит трудами,
     Мой брат и чах и погибал,
     Я закрывал лицо руками
     И плакал, плакал - и молчал.

     Я слышал злу рукоплесканья
     И все терпел, едва дыша;
     Под пыткою негодованья
     Молчала рабская душа!

     Мой дух сроднился с духом века,
     Тропой пробитою я шел:
     Святую личность человека
     До пошлой мелочи низвел.

     Ты ль это - жизнь к добру с любовью,
     Плод мысли, горя и борьбы?
     Увы, отмечена ты кровью,
     Насмешка страшная судьбы!..

     1858

     * * *

     Мне, видно, нет другой дороги -
     Одна лежит... иди вперед,
     Тащись, покуда служат ноги,
     А впереди - что Бог пошлет.

     Все грязь да грязь... Господь помилуй!
     Устанешь, дух переведешь,
     Опять вперед! хоть не под силу,
     Хоть плакать в пору, - все идешь!

     Нужда, печаль, тоска и скука,
     Нет воли сердцу и уму...
     Из-за чего вся эта мука -
     Известно Богу одному.

     Уж пусть бы радость пропадала
     Для блага хоть чьего-нибудь -
     Была бы цель, душа б молчала,
     Имел бы смысл тяжелый путь;

     Так нет! Какой-то враг незримый
     Из жизни пытку создает
     И, как палач неумолимый,
     Над жертвой хохот издает...

     1858

     * * *

     Детство веселое, детские грезы -
     Только вас вспомнишь, - улыбка и слезы...
     Голову няня в дремоте склонила,
     На пол с лежанки чулок уронила,
     Прыгает кот, шевелит его лапкой,
     Свечка уж меркнет под огненной шапкой,
     Движется сумрак, в глаза мне глядит...
     Зимняя вьюга шумит и гудит.

     Прогнали сон мой рассказы старушки.
     Вот я в лесу у порога избушки;
     Ждет к себе гостя колдунья седая -
     Змей подлетает, огонь рассыпая.
     Замер лес темный, ни свиста, ни шума,
     Смотрят деревья угрюмо-угрюмо!
     Сердце мое замирает, дрожит...
     Зимняя вьюга шумит и гудит.

     Няня встает и лениво зевает,
     На ночь постелю мою оправляет.
     "Ляг, мой соколик, с молитвой святою,
     Божия сила да будет с тобою!.."
     Нянина шубка мне ноги пригрела,
     Вот уж в глазах у меня запестрело,
     Сплю и не сплю я... лампадка горит.
     Зимняя вьюга шумит и гудит.

     Вечная память, веселое время!
     Грудь мою давит тяжелое бремя,
     Жизнь пропадает в заботах о хлебе,
     Детство сияет, как радуга в небе...
     Где вы - веселье, и сон, и здоровье?
     Взмокло от слез у меня изголовье,
     Темная даль мне бедою грозит...
     Зимняя вьюга шумит и гудит.

     1858. 7 ноября

     * * *

     Ах, у радости быстрые крылья,
     Золотые да яркие перья!
     Прилетит - вся душа встрепенется,
     Перед смертью больной улыбнется!

     Уж зазвать бы мне радость обманом,
     Задержать и мольбою и лаской,
     От тумана б глаза прояснились,
     На веселый лад песни б сложились.

     Ты, кручинушка, ночь без рассвета,
     Без рассвета, да с холодом-ветром:
     При тебе - вся краса иссушится,
     При тебе - в голове помутится.

     Уж и будь ты, кручинушка, пеплом -
     Весь бы по полю в бурю развеял,
     Пусть бы травушка в поле горела,
     Да на сердце смола не кипела!

     1858

     * * *

     Опять знакомые виденья!
     Опять под детский смех и шум
     Прожитый день припомнил ум,
     Проснулось чувство отвращенья!
     О, Боже правый! Вот она
     И лжи и подлостей страница, -
     На каждой букве кровь видна...
     Какой позор! Вот эти лица
     Ханжей, предателей, льстецов,
     Низкопоклонников, рабов,
     Рабов расчета и разврата,
     Рабов бездушных, ледяных,
     Рабов, продать готовых брата,
     И друга, и детей родных,
     Рабов безделья, скуки праздной,
     Страстишек мелких и забот...
     И ты, в своей одежде грязной,
     Наш бедный труженик-народ,
     Несущий крест свой терпеливо,
     Ты, - за кого красноречиво
     Ведем мы спор, добро любя,
     Пора ль на свет вести тебя, -
     И ты мне вспомнился... Угрюмо,
     В печальной доле хлебу рад,
     Ты мимо каменных палат
     Идешь на труд с тупою думой,
     Полуодет, полуобут,
     Нуждой безжалостной согнут...
     Неужто, молодое племя,
     В тебе воскреснет наше время,
     Разврат души, разврат ума,
     И лень, и мелочность, и тьма?
     Нам нет из пропасти исхода...
     Влачась и в прахе и в пыли,
     О, если б мы сказать могли:
     "Вам, дети, счастье и свобода,
     Широкий путь, разумный труд..."
     Увы! неведом Божий суд!

     1858



     Ни кола, ни двора,
     Зипун - весь пожиток...
     Эх, живи - не тужи,
     Умрешь - не убыток!

     Богачу-дураку
     И с казной не спится;
     Бобыль гол, как сокол,
     Поет-веселится.

     Он идет да поет,
     Ветер подпевает;
     Сторонись, богачи,
     Беднота гуляет!

     Рожь стоит по бокам,
     Отдает поклоны...
     Эх, присвистни, бобыль!
     Слушай, лес зеленый!

     Уж ты плачь ли, не плачь, -
     Слез никто не видит,
     Оробей, загорюй, -
     Курица обидит.

     Уж ты сыт ли, не сыт, -
     В печаль не вдавайся;
     Причешись, распахнись,
     Шути-улыбайся!

     Поживем да умрем, -
     Будет голь пригрета...
     Разумей, кто умен, -
     Песенка допета!

     1858

     * * *

     Ехал из ярмарки ухарь-купец,
     Ухарь-купец, удалой молодец.
     Стал он на двор лошадей покормить,
     Вздумал деревню гульбой удивить.
     В красной рубашке, кудряв и румян,
     Вышел на улицу весел и пьян.
     Собрал он девок-красавиц в кружок,
     Выхватил с звонкой казной кошелек.
     Потчует старых и малых вином:
     "Пей-пропивай! Поживем - наживем!.."
     Морщатся девки, до донышка пьют,
     Шутят, и пляшут, и песни поют.
     Ухарь-купец подпевает-свистит,
     О земь ногой молодецки стучит.

     Синее небо, и сумрак, и тишь
     Смотрится в воду зеленый камыш.
     Полосы света на речке лежат.
     В золоте тучки над лесом горят.
     Девичья пляска при зорьке видна,
     Девичья песня за речкой слышна,
     По лугу льется, по чаще лесной...
     Там услыхал ее сторож седой;
     Белый, как лунь, он под дубом стоит,
     Дуб не шелохнется, сторож молчит.
     К девке стыдливой купец пристает,
     Обнял, целует и руки ей жмет.
     Рвется красотка за девичий круг:
     Совестно ей от родных и подруг.
     Смотрят подруги, - их зависть берет,
     Вот, мол, упрямице счастье идет.
     Девкин отец свое дело смекнул,
     Локтем жену торопливо толкнул.
     Сед он и рваная шапка на нем,
     Глазом мигнул - и пропал за углом.
     Девкина мать расторопна-смела,
     С вкрадчивой речью к купцу подошла:
     "Полно, касатик, отстань - не балуй!
     Девки моей не позорь - не целуй!"
     Ухарь-купец позвенел серебром:
     "Нет, так не надо... другую найдем..."
     Вырвалась девка, хотела бежать.
     Мать ей велела на месте стоять.

     Звездная ночь и ясна и тепла.
     Девичья песня давно замерла,
     Шепчет нахмуренный лес над водой,
     Ветром шатает камыш молодой.
     Синяя туча над лесом плывет,
     Темную зелень огнем обдает.
     В крайней избушке не гаснет ночник,
     Спит на печи подгулявший старик,
     Спит в зипунишке и в старых лаптях,
     Рваная шапка комком в головах.
     Молится Богу старуха-жена,
     Плакать бы надо, - не плачет она.
     Дочь их красавица поздно пришла,
     Девичью совесть вином залила.
     Что тут за диво! и замуж пойдет...
     То-то, чай, деток на путь наведет!
     Кем ты, люд бедный, на свет порожден?
     Кем ты на гибель и срам осужден?

     1858



     Парень-извозчик в дороге продрог,
     Крепко продрог, тяжело занемог.

     В грязной избе он на печке лежит,
     Горло распухло, чуть-чуть говорит.

     Ноет душа от тяжелой тоски:
     Пашни родные куда далеки!

     Как на чужой стороне умереть!
     Хоть бы на мать, на отца поглядеть!..

     В горе товарищи держат совет:
     "Ну-ка умрет, - попадем мы в ответ!

     Из дому паспортов не взяли мы -
     Ну-ка умрет, - не уйдем от тюрьмы!"

     Дворник встревожен, священника ждет;
     Медленным шагом священник идет.

     Встали извозчики, встал и больной;
     Свечка горит пред иконой святой,

     Белая скатерть на стол постлана,
     В душной избе тишина, тишина...

     Кончил молитву священник седой,
     Вышли извозчики за дверь толпой.

     Парень шатается, дышит с трудом,
     Старец стоит недвижим со крестом.

     "Страшен суд Божий! Покайся, мой сын!
     Бог тебя слышит, да я лишь один..."

     "Батюшка!.. грешен!.." - больной простонал;
     Пал на колени и громко рыдал.

     Грешника старец во всем разрешил,
     Крови и плоти святой приобщил,

     Сел, написал: вот такой приобщен.
     Дворнику легче: исполнен закон.

     Полночь. Все в доме уснули давно.
     В душной избе, как в могиле, темно.

     Скупо в углу рукомойник течет,
     Капля за каплею звук издает.

     Мерно кузнечик кует в тишине,
     Кто-то невнятно бормочет во сне.

     Ветер печально поет за окном,
     Воет-голосит, Господь весть по ком.

     Тошно впотьмах одному мужику:
     Сны-вещуны навевают тоску.

     С жесткой постели в раздумье он встал,
     Ощупью печь и лучину сыскал,

     Красное пламя из угля добыл,
     Ярко больному лицо осветил.

     Тих он лежит, на лице доброта,
     Впалые щеки белее холста.

     Свесились кудри, открыты глаза,
     В мертвых глазах не обсохла слеза.

     Вздрогнул извозчик: "Ну, вот, дождались!"
     Дворника будит: "Проснись-подымись!"

     "Что там?" - "Товарищ наш мертвый лежит..."
     Дворник вскочил, как безумный глядит.

     "Ох, попадете, ребята, в беду!
     Вы попадете и я попаду!

     Как это паспортов, как не иметь!
     Знаешь начальство... не станет жалеть!.."

     Вдруг у него на душе отлегло.
     "Тсс... далеко ли, брат, ваше село?"

     "Верст этак двести... не близко, родной!"
     "Нечего мешкать! Ступайте домой!

     Мертвого можно обуть-снарядить,
     В сани ввалить да веретьем покрыть;

     Подле села его выньте на свет:
     Умер дорогою - вот и ответ!"

     Думает-шепчет проснувшийся люд.
     Ехать не радость, не радость и суд.

     Помощи, видно, тут нечего ждать...
     Быть тому так, что покойника взять.

     Белеет снег в степи глухой,
     Стоит на ней ковыль сухой;
     Ковыль сухой и стар и сед,
     Блестит на нем мороза след.
     Простор и сон, могильный сон,
     Туман, как дым, со всех сторон;
     А глубь небес в огнях горит;
     Вкруг месяца кольцо лежит;
     Звезда звезде приветы шлет,
     Холодный свет на землю льет.
     В степи глухой обоз скрипит;
     Последний конь идет, храпит.
     Продрог мужик, глядит на снег.
     С ума нейдет в селе ночлег,
     В своем селе он сон найдет,
     Теперь его все страх берет:
     Мертвец за ним в санях лежит,
     Живому степь бедой грозит.
     Мелькнула тень, зашла вперед,
     Растет седой и речь ведет:
     "Мертвец в санях! Мертвец в санях!.."
     Вскочил мужик, на сердце страх,
     По телу дрожь, тоска в груди...
     "Товарищи! сюда иди!
     Эй, дядя Петр! мертвец встает!
     Мертвец встает, ко мне идет!"
     Извозчики на клич бегут,
     О чуде речь в степи ведут.
     Блестит ковыль, сквозь чуткий сон
     Людскую речь подслушал он...

     Вот уж покойник в родимом селе,
     Убран, лежит на дубовом столе.
     Мать к мертвецу припадает на грудь:
     "Сокол мой ясный, скажи что-нибудь!
     Как без тебя мне свой век коротать,
     Горькое горе встречать, провожать!.."
     "Полно, старуха! - ей муж говорит, -
     Полно, касатка!" - и плачет навзрыд.
     Чу! колокольчик звенит и поет,
     Ближе и ближе - и смолк у ворот.
     Грозный чиновник в избушку спешит.
     Дверь отворил, на пороге кричит:
     "Эй, старшина! понятых собери!
     Слышишь, каналья? да живо, смотри!.."
     Все он проведал, про все разузнал,
     Доктора взял и на суд прискакал,
     Труп обнажили. И вот, второпях,
     В фартуке белом, в зеленых очках,
     По локоть доктор рукав завернул,
     Острою сталью над трупом сверкнул.
     Вскрикнула мать: "Не дадим, не дадим!
     Сын это мой! Не ругайся над ним!
     Сжалься, родной! Отступи-отойди!
     Мать свою вспомни... во грех не входи!..."
     "Вывести бабу!" - чиновник сказал.
     Доктор на трупе пятно отыскал.
     Бедным извозчика сделан допрос,
     Обнял их ужас - и кто что понес...
     Жаль вас, родимые! Жаль, соколы!
     "Эй, старшина! Подавай кандалы!"

     1858



     Сохнет старик от печали,
     Ночи не спит напролет:
     Барским добром поклепали,
     Вором вся дворня зовет.

     Не ждал он горькой невзгоды,
     Барину верно служил...
     Как его в прежние годы
     Старый слуга мой любил!

     В курточке красной, бывало,
     Весел, завит и румян,
     Прыгает, бьет, как попало,
     Резвый барчук в барабан;

     Бьет, и кричит, и смеется,
     Детскою саблей звенит;
     Вдруг к старику повернется -
     "Смирно!" и ножкой стучит.

     Ниткой его зануздает,
     На спину сядет верхом,
     В шутку кнутом погоняет,
     Едет по зале кругом.

     Рад мой старик - и проворно
     На четвереньках ползет.
     "Стой!" - и он станет покорно,
     бровью седой не моргнет.

     Ручку ль барчук шаловливый,
     Ножку ль убьет за игрой, -
     Вздрогнет слуга боязливый:
     "Барин ты мой золотой!"

     Шепотом тужит-горюет:
     "Не досмотрел я, злодей!"
     Барскую ножку целует...
     "Бей меня, батюшка, бей!"

     Тошно под барской опалой!
     Недругов страшен навет!
     Пусть бы уж много пропало, -
     Ложки серебряной нет!

     Смотрит старик за овцами,
     На ноги лапти надел,
     Плечи покрыл лоскутами, -
     Так ему барин велел.

     Плакал бедняк, убивался,
     Вслух не винил никого:
     Раб своей тени боялся,
     Так напугали его.

     Господи! горе и голод...
     Долго ли чахнуть в тоске?..
     Вырвался как-то он в город
     И загулял в кабаке.

     Пей, бесталанная доля!
     Пил он, и пел, и плясал...
     Волюшка, милая воля,
     Где же твой свет запропал?

     И потащился полями,
     Пьяный, в родное село.
     Вьюга неслась облаками,
     Ветром лицо его жгло,

     Снег заметал одежонку,
     Сон горемыку клонил...
     Лег он, надвинул шапчонку,
     И середь поля застыл.

     1859

     * * *

     Живая речь, живые звуки, -
     Зачем вам чужды плоть и кровь?
     Я в вас облек бы сердца муки,
     Мою печаль, мою любовь.
     В груди огонь, в душе смятенье
     И подавленной страсти стон,
     А ваше мерное теченье
     Наводит скуку или сон...
     Так недоступно и незримо
     В нас зреет чувство иногда,
     И остается навсегда
     Загадкою неразрешимой,
     Как мученик, проживший век,
     Нам с детства близкий человек.

     1859

     * * *

     Перестань, милый друг, мое сердце пугать.
     Что нам завтра сулит - мудрено угадать.
     Посмотри: из-за синего полога туч
     На зеленый курган брызнул золотом луч.
     Колокольчик поник над росистой межой,
     Алой краской покрыт василек голубой,
     Сироты-повилики румяный цветок
     Приласкался к нему и обвил стебелек.
     Про талан золотой в поле пахарь поет,
     В потемневшем лесу отголосок идет.
     В каждой травке - душа, каждый звук - говорит,
     В синеве про любовь голос птички звенит...
     Только ты все грустишь, слов любви не найдешь,
     Громовых облаков в день безоблачный ждешь.

     1859

     * * *

     И дождь и ветер. Ночь темна.
     В уснувшем доме тишина.
     Никто мне думать не мешает.
     Сижу один в моем угле.
     При свечке весело играет
     Полоска света на окне.

     Я рад осенней непогоде:
     Мне шум толпы невыносим.
     Я, как дикарь, привык к свободе,
     Привык к стенам моим родным.
     Здесь все мне дорого и мило,
     Хоть радости здесь мало было...

     Святая ночь! Теперь я чужд
     Дневных тревог, насущных нужд.
     Они забыты. Жизни полны,
     Виденья светлые встают,
     Из глубины души, как волны,
     Слова послушные текут.

     И грустно мне мой труд отрадный,
     Когда в окно рассвет блеснет,
     Менять на холод беспощадный,
     На бремя мелочных забот...
     И снова жажду я досуга,
     И темной ночи жду, как друга.

     1859


     Посвящается Н.И. Второву

     Над твоей могилкой
     Солнышко сияет;
     В зелени сирени
     Птичка распевает.

     Вьются-распевают
     Пчелы над цветами,
     Ветерок лепечет
     С темными листами.

     Спишь ли ты, малютка,
     Или так лежится?..
     Встань и полюбуйся,
     Что кругом творится.

     Встал бы ты, - нет воли:
     Тесный дом твой прочен;
     Выход на свет Божий
     Крепко заколочен.

     Спи, дитя! Едва ли
     Стоит просыпаться,
     На людское горе
     Сердцем надрываться.

     Наша жизнь земная,
     Право, незавидна;
     Спи, дитя родное,
     Суждено так, видно.

     Сон твой - сон отрадный.
     Крест и камень белый
     Над твоей могилкой
     Солнышко пригрело.

     Перелетным гостьям
     Благодать святая,
     В ямочке на камне
     Влага дождевая.

     Пьет шалунья-птичка,
     Брызги рассыпает,
     Чуткий слух малютки
     Песнями ласкает.

     1859

     * * *

     Бедная молодость, дни невеселые,
     Дни невеселые, сердцу тяжелые!
     Глянешь назад, - точно степь неоглядная,
     Глушь безответная, даль безотрадная.

     Нет в этой дали ни кустика зелени,
     Все-то зачахло да сгибло без времени,
     Спит, точно мертвое, спит, как убитое,
     Солнышком Божьим навеки забытое.

     Солнышко Божье на свет поскупилося,
     Счастье-веселье на зов не явилося;
     Горькое горе без зову нагрянуло,
     При горе радость свинцом в воду канула.

     Бедная молодость, дни невеселые,
     Дни невеселые, сердцу тяжелые!
     Рад бы забыть вас, да что ж мне останется?
     Чем моя жизнь при бездолье помянется?..

     1860

     * * *

     Я рад молчать о горе старом,
     Мне к черным дням не привыкать,
     Но вот вопрос: неужто даром
     Мне нужно силы расточать?

     Утраты, нужды и печали,
     К чему меня вы привели?
     Какой вы путь мне указали?
     Какое благо принесли?

     Дождусь ли я успокоенья,
     От мук разумного плода?
     Реши ты, жизнь, мои сомненья,
     Когда ты смысла не чужда...

     Но если ты полна позора,
     Обмана, мелочных забот, -
     Во что мне верить? Где опора -
     Из темной пропасти исход?

     Исход... Едва ли он возможен.
     Душа на скорбь осуждена,
     Изныло сердце, ум встревожен,
     А даль темна, как ночь, темна...

     Уж не пора ли лечь в могилу:
     Усопших сон невозмутим.
     О, Боже мой! Пошли ты силу
     И мир душевный всем живым!

     1860



     Ни тучки, ни ветра, и поле молчит.
     Горячее солнце и жжет и палит,
     Стоит неподвижно под зноем трава,
     И, пылью покрытая, будто мертва,
     И слышится только в молчании дня
     Веселых кузнечиков звон-трескотня.

     Средь чистого поля конь-пахарь лежит;
     На трупе коня ворон черный сидит,
     Кровавый свой клюв поднимает порой
     И каркает, будто вещун роковой.
     Эх, конь безответный, слуга мужика,
     Была твоя служба верна и крепка!
     Побои и голод - ты все выносил,
     И дух свой на пашне, в сохе испустил,

     Мужик горемычный рукою махнул,
     И снял с него кожу и, молча, вздохнул,
     Вздохнул и заплакал: "Ничто, мол, не впрок!.."
     И кожу сырую в кабак поволок.
     И пел он там песни, свистал соловьем:
     "Пускай пропадает! Гори все огнем!"
     Со смехом народ головами качал:
     "Гляди, мол, ребята! Он ум потерял -
     Со зла свое сердце гульбой веселит,
     По мертвой скотине поминки творит".

     1860



     На яблоне грустно кукушка кукует.
     На камне мужик одиноко горюет;
     У ног его кучами пепел лежит,
     Над пеплом труба безобразно торчит.

     В избитых лаптишках, в рубашке дырявой,
     Сидит он, поник головою кудрявой,
     Поник, горемычный, от дум и забот,
     И солнце открытую голову жжет.

     Не год и не два он терял свою силу:
     На пашне он клал ее, будто в могилу,
     Он клал ее дома, с цепом на гумне,
     Безропотно клал на чужой стороне.

     Весь век свой работал, без счастья, без доли,
     Росли на широких ладонях мозоли,
     И трескалась кожа... да что за беда!
     Уж, видно, не жить мужику без труда.

     Упорной работы соха не сносила,
     Ломалась, и в поле другая ходила,
     Тупилось железо, стирался сошник,
     И только выдерживал пахарь-мужик.

     Просил, безответный, не счастья у неба,
     Но хлеба насущного, черного хлеба;
     Подкралась беда, все метлой подмела, -
     У пахаря нет ни двора, ни кола.

     Крепись, горемычный! не гнись от удара!
     Все вынесло сердце: и ужас пожара,
     И матери старой пронзительный стон
     В то время как в полымя кинулся он

     И выхватил сына, что спал в колыбели;
     За ним по следам потолки загремели...
     Пускай догорают! Мужик опален
     И нищий теперь, да ребенок спасен.

     1860



     Пали на долю мне песни унылые,
     Песни печальные, песни постылые,
     Рад бы не петь их, да грудь надрывается.
     Слышу я, слышу, чей плач разливается:
     Бедность голодная, грязью покрытая,
     Бедность несмелая, бедность забытая, -
     Днем она гибнет, и в полночь, и заполночь.
     Гибнет она - и никто нейдет на помочь,
     Гибнет она - и опоры нет волоса,
     Теплого сердца, знакомого голоса...
     Горький полынь, - эта песнь невеселая,
     Песнь невеселая, правда тяжелая!
     Кто здесь узнает кручину свою?
     Эту я песню про бедность пою.

     I

     Мороз трещит, и воет вьюга,
     И хлопья снега друг на друга
     Ложатся, и растет сугроб.
     И молчаливый, будто гроб,
     Весь дом промерз. Три дня забыта,
     Уж печь не топится три дня.
     И нечем развести огня.
     И дверь рогожей не обита,
     Она стара и вся в щелях;
     Белеет иней на стенах,
     Окошко инеем покрыто,
     И от мороза на окне
     Вода застыла в кувшине.

     Нет крошки хлеба в целом доме,
     И на дворе нет плахи дров.
     Портной озяб. Он нездоров
     И головой поник в истоме.
     Печальна жизнь его была,
     Печально молодость прошла,
     Прошло и детство безотрадно:
     С крыльца ребенком он упал,
     На камнях ногу изломал,
     Его посекли беспощадно...
     Не умер он. Полубольным
     Все рос да рос. Но чем кормиться?
     Что в руки взять? Чему учиться?
     И самоучкой стал портным.
     Женился бедный, - все не радость:
     Жена недолго пожила
     И Богу душу отдала
     В родах под Пасху. Вот и старость
     Теперь пришла. А дочь больна,
     Уж кровью кашляет она.
     И все прядет, прядет все пряжу,
     Иль молча спицами звенит,
     Перчатки вяжет на продажу,
     И все грустит, и все грустит,
     Робка, как птичка полевая.
     Живет одна, живет в глуши,
     В глухую полночь, чуть живая,
     Встает и молится в тиши.

     II

     Мороз и ночь. В своей постели
     Не спит измученный старик.
     Его глаза глядят без цели,
     Без цели он зажег ночник,
     Лежит и стонет. Дочь привстала
     И посмотрела на отца:
     Он бледен, хуже мертвеца...
     "Что ж ты не спишь?" - она сказала.
     "Так скучно. Хоть бы рассвело...
     Ты не озябла?" - "Мне тепло..."

     И рассвело. Окреп и холод.
     Но хлеба, хлеба где добыть?
     Суму надеть, иль вором быть?
     О, будь ты проклят, страшный голод!
     Куда идти? Кого просить?
     Иль самого себя убить?
     Портной привстал. Нет, силы мало!
     Все кости ноют, все болит;
     Дочь посинела и дрожит...
     Хотел заплакать, - слез не стало...
     И со двора, в немой тоске,
     Побрел он с костылем в руке.
     Куда? Он думал не о пище,
     Шел не за хлебом, - на кладбище,
     Шел бить могильщику челом;
     Он был давно ему знаком.
     Но как начать? Неловко было...
     Портной с ним долго толковал
     О том, о сем, а сердце ныло...
     И наконец он шапку снял:
     "Послушай, сжалься ради Бога!
     Мне остается жить немного;
     Нельзя ли тут вот, в стороне,
     Могилу приготовить мне?"
     "Ого! - могильщик улыбнулся. -
     Ты шутишь, иль в уме рехнулся?
     Умрешь - зароют, не грусти...
     Грешно болтать-то без пути..."
     "Зароют, друг мой, я не спорю.
     Ведь дочь-то, дочь моя больна!
     Куда просить пойдет она?
     Кого?.. Уж пособи ты горю!
     Платить-то нечем... я бы рад,
     Я заплатил бы... вырой, брат!.."
     "Земля-то, видишь ты, застыла...
     Рубить-то будет нелегко".
     "Ты так... не очень глубоко,
     Не очень... все-таки могила!
     Просить и совестно, - нужда!"
     "Пожалуй, вырыть не беда".

     III

     И слег портной. Лицо пылает,
     В бреду он громко говорит,
     Что Божий гнев ему грозит,
     Что грешником он умирает,
     Что он повеситься хотел,
     И только Катю пожалел.
     Дочь плачет: "Полно, ради Бога!
     У нас тепло, обита дверь,
     И чай налит: он есть теперь,
     И есть дрова и хлеба много, -
     Все дали люди... Встань, родной!"
     И вот встает, встает портной.
     "Ты понимаешь? Жизнь смеется,
     Смеется... Кто тут зарыдал?
     Не кашляй! Тише! кровь польется..."
     И навзничь мертвым он упал.

     1860

     * * *

     За прялкою баба в поняве сидит:
     Ребенок больной в колыбели лежит;
     Лежит он, - и в рот не берет молока.
     Кричит он без умолку - слушать тоска.

     Торопится баба: рубашка нужна;
     Совсем-то, совсем обносилась она:
     Надеть-то ей нечего, просто - напасть!
     Прядет она ночью, днем некогда прясть.

     И заполночь ярко лучина горит,
     И грудь от сиденья щемит и болит,
     И взгляд притупился, устала рука...
     Дитя надрывается, - слушать тоска!

     Пришлось поневоле работу бросать.
     "Ну что, мое дитятко? - молвила мать. -
     Усни себе с Богом, усни в тишине,
     Ведь некогда, дитятко, некогда мне!"

     И баба садится и снова прядет,
     И снова покою ей крик не дает.
     "Молчи, говорю! мне самой до себя!
     Ну, чем же теперь исцелю я тебя!"

     Поют петухи, видно, скоро рассвет:
     Дымится лучина и гаснет - и нет;
     Притих и ребенок и глазки сомкнул.
     Уснул он - да только уж навек уснул.

     1860. 23 декабря



     Худа, ветха избушка
     И, как тюрьма, тесна;
     Слепая мать-старушка,
     Как полотно, бледна.

     Бедняжка потеряла
     Свои глаза и ум
     И, как ребенок малый,
     Чужда забот и дум.

     Все песни распевает,
     Забившись в уголок,
     И жизнь в ней догорает,
     Как в лампе огонек.

     А дочь с восходом солнца
     Иглу свою берет,
     У светлого оконца
     До темной ночи шьет.

     Жара. Вокруг молчанье,
     Лениво день идет,
     Докучных мух жужжанье
     Покоя не дает.

     Старушки тихий голос
     Без умолку звучит...
     И гнется дочь, как колос,
     Тоска в груди кипит.

     Народ неутомимо
     По улице снует.
     Идет все мимо, мимо,
     Бог весть, куда идет.

     Уж ночь. Темно в избушке,
     И некому мешать,
     Осталося к подушке
     Припасть - и зарыдать.

     1860



     Глубина небес синеет,
     Светит яркая луна.
     Церковь в сумраке белеет,
     На погосте тишина.

     Тишина - не слышно звука.
     Не горит огня в селе.
     Беспробудно скорбь и мука
     Спят в кормилице-земле.

     Спит в земле нужда-неволя,
     Спит кручина бедняков,
     Спит безвыходная доля.
     Мир вам, кости мужичков!

     Догорели ваши силы
     Тише свечки восковой.
     Донесли вы до могилы
     Крест свой, кровью облитой...

     Мир вам, старые невзгоды!
     Память вечная слезам!
     Веет воздухом свободы
     По трущобам и лесам.

     Золотые искры света
     Проникают в глушь и дичь,
     Слышен в поле клич привета,
     По степям веселый клич.

     1860

     * * *

     Вырыта заступом яма глубокая.
     Жизнь невеселая, жизнь одинокая,
     Жизнь бесприютная, жизнь терпеливая,
     Жизнь, как осенняя ночь, молчаливая, -
     Горько она, моя бедная, шла
     И, как степной огонек, замерла.

     Что же? Усни, моя доля суровая!
     Крепко закроется крышка сосновая,
     Плотно сырою землею придавится,
     Только одним человеком убавится...
     Убыль его никому не больна,
     Память о нем никому не нужна!..

     Вот она - слышится песнь беззаботная -
     Гостья погоста, певунья залетная,
     В воздухе синем на воле купается,
     Звонкая песнь серебром рассыпается...
     Тише!.. О жизни покончен вопрос.
     Больше не нужно ни песен, ни слез!

     1860



     Впряжен в телегу конь косматый,
     Откормлен на диво овсом,
     И бляхи медные на нем
     Блестят при зареве заката.
     Купцу дай Господи пожить:
     Широкоплеч, как клюква, красен,
     Казной от бед обезопасен,
     Здоров, - о чем ему тужить?
     Да мой купец и не горюет.
     С какой-то бабой за столом
     В особой горенке, вдвоем,
     Сидит на мельнице, пирует.
     Вода ревет, вода шумит,
     От грома мельница дрожит,
     Идет работа толкачами,
     Идет работа решетом,
     Колесами и жерновами -
     И стукотня и пыль кругом...
     Купец мой рюмку поднимает
     И кулаком об стол стучит.
     "И выпью!.. Кто мне помешает?
     И пью... Сам черт не запретит!
     Пей, Марья!.." "То-то, ненаглядный,
     Ты мне на платье обещал..."
     "И кончено! Сказал - и ладно,
     И будет так, как я сказал.
     Мне что жена? Сыта, одета -
     И все... вот выпрягу коня
     И прогуляю до рассвета,
     И баста! Обними меня!.."

     Вода шумит - не умолкает,
     При свете месяца кипит,
     Алмазной радугой сверкает,
     Огнями синими горит.
     Но даль темна и молчалива,
     Огонь веселый рыбака
     Краснеет в зеркале залива,
     Скользит по листьям лозняка.

     Купец гуляет. Мы не станем
     Ему мешать. В тиши ночной
     Мы лучше в дом его заглянем,
     Войдем неслышною стопой.

     Уж поздно. Свечка нагорела.
     Больной лежит и смерти ждет.
     Его лицо, как мрамор, бело,
     И руки холодны, как лед;
     На лоб открытый кудри пали;
     Остаток прежней красоты,
     Печать раздумья и печали
     Еще хранят его черты.
     Так, освещенные зарею,
     В замолкшем надолго лесу,
     Листы осеннею порою
     Еще хранят свою красу.
     Пора на отдых. Грудь разбита,
     На сердце запеклася кровь -
     И радость навек позабыта...
     А ты, горячая любовь,
     Явилась поздно. Доля, доля!
     И если б раньше ты пришла, -
     Какой бы здесь приют нашла?
     Здесь труд и бедность, здесь неволя,
     Здесь горе гнезда вьет свои,
     И веет холод от порога,
     И стены дома смотрят строго...
     Здесь нет приюта для любви!
     Лежит больной, лицо печально,
     И будто тенью лоб покрыт;
     Так летом только догорит
     Румяной зорьки луч прощальный, -
     Под сводом сумрачных небес
     Стоит угрюм и темен лес.

     Родная мать роняет слезы,
     Облокотясь на стол рукой.
     Надежды, молодости грезы,
     Мир сердца - этот рай земной -
     Все унесло, умчало горе,
     Как буйный вихрь уносит пыль,
     Когда в степи шумит ковыль,
     Шумит взволнованный, как море,
     И догорает вся дотла
     Грозой зажженная ветла.
     Плачь больше, бедное созданье!
     И не слезами, - кровью плачь!
     Безвыходно твое страданье
     И беспощаден твой палач.
     Невесела, невыносима,
     Горька, как яд, твоя судьба:
     Ты жизнь убила, как раба,
     И не была никем любима...
     Твой муж... но виноват ли он,
     Что пьян, и груб, и неумен?
     Когда б он мог подумать строго,
     Как зла наделано им много,
     Как много ран нанесено, -
     Себя он проклял бы давно.
     В борьбе тяжелой ты устала,
     Изнемогла и в грязь упала,
     И в грязь затоптана толпой.
     Увы! сгубил тебя запой!..
     Твоя слеза на кровь походит...
     Плачь больше!.. В воздухе чума!..
     Любимый сын в могилу сходит,
     Другой давно сошел с ума.

     Вот он сидит на лежанке просторной,
     Голо острижен и бледен и хил;
     Палку, как скрипку, к плечу прислонил,
     Бровью и глазом мигает проворно,
     Правой рукою и взад и вперед
     Водит по палке и песню поет:
     "На старом кургане, в широкой степи,
     Прикованный сокол сидит на цепи.
     Сидит он уж тысячу лет,
     Все нет ему воли, все нет!
     И грудь он когтями с досады терзает,
     И каплями кровь из груди вытекает.
     Летят в синеве облака,
     А степь широка, широка..."

     Вдруг палку кинул он, закрыл лицо руками
     И плачет горькими слезами:
     "Больно мне! Больно мне! Мозг мой горит.
     Счастье тому, кто в могиле лежит!
     Мать моя, матушка! Полно рыдать!
     Долго ли нам эту жизнь коротать?
     Знаешь ли? Спальню запри изнутри,
     Сторожем стану я подле двери.
     "Прочь! - закричу я. - Здесь мать моя спит!"
     Больно мне, больно мне! Мозг мой горит!.."
     Больной все слушал эти звуки,
     Горел на медленном огне,
     Сказать хотел он: дайте мне
     Хоть умереть без слез и муки!
     Ужель не мог я от судьбы
     Дождаться мира в час кончины,
     За годы думы и кручины,
     За годы пытки и борьбы?
     Иль эти пытки шуткой были?
     Иль мало, среди стен родных,
     Отравой зла меня поили?
     Иль вместо слез из глаз моих
     Текла вода на изголовье,
     Когда, губя свое здоровье,
     Я думал ночи безо сна -
     Зачем мне эта жизнь дана?
     И догорающий в постели,
     Всю жизнь припомнив с колыбели,
     Хотел он на своем пути
     Хоть точку светлую найти -
     И не сыскал.

     Так в полдень жгучий,
     Спустившись с каменистой кручи,
     Томимый жаждой пешеход
     Искать ключа в овраг идет.
     И долго там, усталый, бродит
     И влаги капли не находит,
     И падает, едва живой,
     На землю, с болью головной...

     "Ну, отпирай! Заснули скоро!.."
     Ударив в ставень кулаком,
     Хозяин крикнул под окном...
     Печальный дом, приют раздора!
     Нет, тяжело срывать покров
     С твоих таинственных углов,
     Срывать покров, как уголь, черный!
     Угрюм твой вид, как гроба вид,
     Как место казни, где стоит
     С железной цепью столб позорный
     И плаха с топором лежит!..
     За то, что здесь так мало света,
     Что воздух солнцем не согрет,
     За то, что нет на мысль ответа,
     За то, что радости здесь нет,
     Ни ласк, ни милого объятья,
     За то, что гибнет человек, -
     Я шлю тебе мои проклятья,
     Чужой оплакивая век!..

     1861



     На лицо твое солнечный луч упадал,
     Ты со взором поникшим стояла;
     Крепко руку твою на прощанье я жал,
     На устах моих речь замирала.

     Я не мог от тебя своих глаз отвести.
     Одна мысль, что нам нужно расстаться,
     Поглощала меня. Повторял я: "Прости!"
     И не мог от тебя оторваться.

     Понимала ли ты мое горе тогда?
     Или только, как ангел прекрасна, -
     Покидала меня без нужды, без труда,
     Будто камень холодный, бесстрастна?..

     Вот затих стук колес средь безлюдных равнин,
     Улеглась за ним пыль за тобою;
     И, как прежде, я снова остался один
     С беспощадной, бессонной тоскою.

     Догорела свеча. Бродит сумрак в углах,
     Пол сияет от лунного света;
     Бесконечная ночь! В этих душных стенах
     Зарыдай, - не услышишь ответа...

     1861



     Ох, водкой зашибаюся...
     Что делать! Не таюсь...
     И перед Богом каюся,
     Перед людьми винюсь.
     И рукава вот порваны,
     И рожа нечиста,
     И силы понадорваны,
     И совесть пропита, -
     Как есть дошел до подлости!
     Эх, крут был мой отец!
     Держал меня он в строгости
     Богатый был купец;
     Он взял меня от азбучки
     И в лавку посадил;
     Проклятой этой лавочки
     Теперь я не забыл.
     Бывало, кровь бросается
     В лицо мне от стыда:
     Все плутовством кончается...
     А не сплутуй - беда!
     "Нет, ты пойми учение, -
     Накинется отец, -
     Ты будь, мое почтение!
     По правилам купец..."
     Что слово, - брань обидная.
     Стоишь, в ушах звенит.
     И в сердце злость постыдная
     Против отца кипит.
     Сказал бы слово смелое,
     Молчишь, - хоть тяжело...
     И черное за белое
     Идет тебе назло.
     Привычка - вещь мудреная,
     Привык я ко всему;
     Решил, что доля темная, -
     Так нужно быть тому.
     Оплеванный, обруганный,
     Я злился на себя;
     Людей, как зверь напуганный,
     Боялся, не любя,
     Привык я к послушанию,
     Но раз не умолчал!
     Отцу по приказанию
     Я Библию читал.
     Горела свечка сальная,
     В углу мурлыкал кот,
     И пелась песнь печальная
     Бог весть кем, у ворот.
     Отец ходил нахмуренный,
     И пол под ним скрипел;
     С стены оштукатуренной
     Портрет его глядел.
     Читал я, - что за чтение!
     Учен я плохо был,
     И как-то ударение
     Не там постановил.
     Отец мой плеть ременную
     Снял молча со стены
     И... в эту ночь бессонную
     Я въяве видел сны.
     Сны страшные!.. Покойником
     Я будто бы лежал,
     Зарезанный разбойником,
     И кровью подплывал...
     Эх, молодость беспечная!
     Ничто ей не беда!
     Выносит все, сердечная,
     Как полая вода...
     Я вырос. Что печалиться!
     Я думал наконец:
     Пора уж мне оправиться...
     "Женись!" - сказал отец.
     Я спорить. - "Врешь! Приказано!
     Не то - всего лишу,
     Вот так и будет сказано:
     В духовной напишу".
     Подумал я с подушкою,
     Подумал, - как тут быть?
     Как за чужой краюшкою
     В чужом углу мне жить?
     Огласка, порицание,
     Попрек со всех сторон...
     А где образование?
     Чему я обучен?
     Я прав, мол, дело честное,
     Поверит ли народ?
     Уж что за мненье лестное -
     С отцом-де не живет.
     Молчи, душа свободная!
     На все один ответ...
     Жена моя дородная,
     Лицо, что маков цвет.
     Жила в семействе стряпала
     И стряпать замуж шла,
     Перед венцом поплакала
     И... и приют нашла.
     Приду домой - молчание.
     Сидим мы. Как тут быть?
     Ну просто наказание!
     О чем с ней говорить?
     Скажу: "Погода скверная!"
     Ответит: "Да, дурна". -
     А вижу: баба верная,
     Степенная жена.
     Сидим мы. Мне зевается,
     Зевнет она в ответ.
     Тут ужин начинается
     И сон, а там - рассвет.
     Без грусти с ней прощаемся,
     Приду - молчим опять,
     За стол опять сбираемся...
     Хоть петлю надевать!
     Пошлешь тоске проклятие -
     И марш с двора чуть свет,
     На рынке есть занятие
     И дружба и совет.
     Гуляй, душа родимая!
     Зальешь глаза вином,
     И грязь непроходимая,
     И пропасть - нипочем.

     1861



     Людскую скорбь, вопросы века -
     Я знаю все... Как друг и брат,
     На скорбный голос человека
     Всегда откликнуться я рад.

     И только! Многое я вижу,
     Но воля у меня слаба,
     И всей душой я ненавижу
     Себя, как подлого раба.

     Как я неправду презираю,
     Какой я человек прямой,
     Покуда жизни не встречаю
     Лицом к лицу, - о Боже мой!

     И если б в жизнь переходили
     Мои слова, - враги мои
     Меня давно б благословили
     За сердце, полное любви.

     Погас порыв мой благородный.
     И что же? Тешится над ним
     Какой-нибудь глупец холодный
     Безумным хохотом своим.

     "Так вот-с как было это дело, -
     Мне говорит степняк-сосед. -
     Себя он вел уж очень смело,
     Сказать бы: да, он скажет: нет.

     Упрямство... вот и судит криво:
     За правду стой, да как стоять!
     Ну перенес бы молчаливо,
     Коли приказано молчать.

     Вот и погиб. Лишился места,
     Притих и плачет, как дитя,
     Детишек куча, дочь-невеста,
     И в доме хлеба ни ломтя..."

     "Как вам не совестно, не стыдно!
     Как повернулся ваш язык!
     Мне просто слушать вас обидно!.." -
     Я поднимаю громкий крик.

     И весь дрожу. Лицо пылает,
     Как лев пораненный, я зол,
     Сигара в угол отлетает,
     Нога отталкивает стол.

     Сосед смеется: "Что вы! что вы!
     Обидел, что ли, я кого?
     Уж вы на нож теперь готовы,
     Ха-ха, ну стоит ли того?"

     И в самом деле, я решаю:
     Что портить кровь из пустяков!
     Махну рукой и умолкаю:
     Не переучишь дураков.

     Берусь за книгу ради скуки,
     И желчь кипит во мне опять:
     Расчет, обманы, слезы, муки,
     Насилье... не могу читать!

     Подлец на добром возит воду,
     Ум отупел, заглох от сна...
     Ужели грешному народу
     Такая участь суждена?

     "Ты дома?" - двери отворяя,
     Чудак знакомый говорит
     И входит, тяжело ступая.
     Он неуклюж, угрюм на вид.

     Взгляд ледяной, косые плечи,
     Какой-то шрам между бровей,
     Умен, как бес, но скуп на речи,
     Трудолюбив, как муравей.

     "Угодно ли? Была б охота,
     Есть случай бедняку помочь -
     Без платы... нелегка работа:
     Сидеть придется день и ночь,

     Писать, читать, в архиве рыться -
     И жертва будет спасена". -
     "А ты?" - "Без платы что трудиться!"
     "Изволь! Мне плата не нужна".

     И вот к труду я приступаю,
     И горячусь я невпопад,
     Особу с весом задеваю;
     Я рвусь из сил, меня бранят.

     Тут остановка, там помеха;
     Я рад бы жертве, рад помочь,
     Но вдруг!.. Мне тошно ждать успеха,
     Мне эта медленность невмочь.

     И все с досадой я бросаю,
     И после (жалкий человек)
     Над бедной жертвой я рыдаю,
     Кляну свой бесполезный век.

     Нет, труд упорный - груз свинцовый.
     Я друг добра и гражданин,
     И мученик, на все готовый,
     Но мученик на миг один.

     1861

     * * *

     Постыдно гибнет наше время!
     Наследство дедов и отцов -
     Послушно носит наше племя
     Оковы тяжкие рабов.

     И стоим мы позорной доли!
     Мы добровольно терпим зло:
     В нас нет ни смелости, ни воли,
     На нас проклятие легло!

     Мы рабство с молоком всосали,
     Сроднились с болью наших ран.
     Нет! В нас отцы не воспитали,
     Не подготовили граждан.

     Не мстить нас матери учили
     За цепи сильным палачам -
     Увы! бессмысленно водили
     За палачей молиться в храм!

     Про жизнь свободную не пели
     Нам сестры... нет! Под гнетом зла
     Мысль о свободе с колыбели
     Для них неведомой была!

     И мы молчим. И гибнет время...
     Нас не пугает стыд цепей -
     И цепи носит наше племя,
     И молится за палачей...



     * * *

     Тяжкий крест несем мы, братья,
     Мысль убита, рот зажат,
     В глубине души проклятья,
     Слезы на сердце кипят.

     Русь под гнетом, Русь болеет;
     Гражданин в тоске немой -
     Явно плакать он не смеет,
     Сын от матери больной.

     Нет в тебе добра и мира,
     Царство скорби и цепей,
     Царство взяток и мундира,
     Царство скорби и плетей.


     * * *

     Падет презренное тиранство,
     И цепи с пахарей спадут,
     И ты, изнеженное барство,
     Возьмешься нехотя за труд.
     Не нам, иному поколенью,
     Отдашь ты бич свой вековой
     И будешь ненавистной тенью,
     Пятном в истории родной...
     Весь твой разврат и вероломство,
     Все козни - время обнажит,
     И просвещенное потомство
     Тебя проклятьем поразит.
     Мужик, теперь твоя опора,
     Твой вол - и больше ничего, -
     Со славой выйдет из позора,
     И вновь не купишь ты его.
     Уж всходит солнце земледельца!..
     Забитый, он на месть не скор;
     Но знай: на своего владельца
     Давно уж точит он топор...


     * * *

     Ноет сердце мое от забот и кручин...
     Уж и где ж вы, друзья? Отзовись хоть один!
     Не на пир вас прошу: до пиров ли пришло!
     Дорогое душе отжилось, отцвело,
     Только горе живет, только горе растет -
     Уж когда ж тебя, горе, погибель возьмет?..
     Безответны друзья... Только ветер шумит,
     В поле ветер шумит, гром над лесом гремит,
     Вспыхнет туча огнем, виден путь мой впотьмах,
     Путь лежит - извился черным змеем в полях...
     Подожди - как зимой соловей запоет,
     Вот тогда-то на горе погибель придет...




     Втихомолку гостьей нежданной,
     Гостей нежданной да незваной
     К мужику нужда подкралася,
     Подкралася, привязалася.

     С сумой нищенской оставила,
     Снимать шапку всем заставила...
     Ах! Головушка поклонная!
     У тебя ли ночь бессонная,

     Щеки бледные да впалые,
     Да без хлеба дети малые,
     На боку изба раскрытая,
     Что пустырь - гумно забытое!

     Пожалел богач голодного,
     Бесприютного, холодного,
     Не казной помог, так ласкою,
     Не советами, так сказкою.

     Ты забудь, дескать, и сон, и лень,
     Работай-трудись и ночь и день:
     За трудом ты не измучишься,
     Уму-разуму научишься...

     Уж спасибо ж тебе за слово,
     Что сказал красно да ласково!
     Только в горе да при бедности
     Не до сна и не до лености.

     Не дари ж ты бедных золотом,
     Да не бей речьми, как молотом.




     О, пой еще! Безумной муки
     Я снова жажду до конца!
     Пусть унесут святые звуки
     Вседневный холод от лица.

     И вновь откликнется послушно
     В душе, отравленной тобой,
     Что угасало равнодушно,
     Что было отнято судьбой.

     Воскреснут вновь былые грезы
     И принесут иной весны
     Давно утраченные слезы,
     Давно подавленные сны.

     И песен вольные призывы
     Сойдут, любовию полны,
     Как на безжизненные нивы
     Сиянье солнца и весны.




     Жизнь раскинулась вольною степью...
     Поезжай, да гляди - не плошай!
     За холмов зеленеющей цепью
     Ты покоя найти не желай.

     Хорошо под грозою-метелью,
     Хорошо под дождем проливным,
     По степям, в бесконечном веселье,
     Тройкой бешенной мчаться по ним!

     Ну ж, ямщик! Пристегни коренную,
     Что насупился? Вдаль погляди:
     Что за ширь! Ну-ка песню родную,
     Чтобы сердце заныло в груди.

     Чтобы вышли проклятые слезы,
     Те, что гнетом легли над душой,
     Чтобы вдаль, под небесные грозы
     Нам лететь бесконечно с тобой.




     Ты умрешь на больничной подушке,
     Кое-как похоронят тебя,
     И покончишь ты век одинокий,
     Никогда никого не любя.

     И никто над могилой твоею
     Не помолится грустной душой -
     Только синее небо над нею
     Растоскуется вьюгой-грозой.

     Только птицы слетят издалека
     Над твоим неприметным крестом,
     Только зорька над ним заиграет
     Предрассветным румяным лучом...




     I

     Нужда, нужда! Все старые избенки,
     В избенках сырость, темнота;
     Из-за куска и грязной одежонки
     Все бьются... прямо нищета!

     Невесела ты, глушь моя родная!
     Поникли ивы над рекой,
     Молчит дорожка, травкой зарастая,
     И бродит люд, как испитой.

     Вот уж вечер идет,
     Росой травку кропит;
     В синих тучах заря,
     Разыгралась, горит.

     Золотые дворцы
     По-над лесом плывут.
     Золотые сады
     За дворцами растут.

     Через синюю глубь
     Мост янтарный висит...
     Из-за темных дубов
     Ночь-царица глядит.

     Вздохи - чары и лень,
     Разлеглись на цветах,
     Огоньки на траве
     Зажигают впотьмах.

     Вот за горкой крутой
     Колокольчик запел,
     На горе призатих,
     Под горой зазвенел.

     Прозвенел по селу,
     В чистом поле поет,
     На широкий простор
     Душу-сердце зовет...

     Житье, житье! Закован точно в цепи,
     Молчи да чахни от тоски...
     Эх, если бы махнуть мне на Дон в степи,
     Или на Волгу в бурлаки!

     Так изнывал Тарас от дум, заботы
     И, грезя про чужую даль,
     Он шел межами с полевой работы
     Домой на горе и печаль.

     II

     Тарасу с детства приходилось жутко:
     Отец его был строг и крут,
     Жене побои называл он шуткой,
     И называл ученьем кнут.

     Бывало, кот под ноги подвернется, -
     Кота поленом... "Будь умен!"
     Храни Господь, когда вина напьется,
     Беги семья из дома вон!

     Пристанет к гостю, крепко обнимает,
     Целует: "Друг мой дорогой!
     Я вот тебе..." И в ноги упадает.
     Гость скажет: "Вот чудак какой!"

     "Кто, я чудак?! А ты мужик богатый!
     Не любишь знаться с бедняком!
     Так на вот! Помни, лапотник проклятый!.."
     И друга хватит кулаком.

     Испуганный сынишка встрепенется
     И матери тайком шепнет:
     "Ох, мамушка! Опять отец дерется...
     Уйдем! Он и тебя прибьет..."

     "Ступай-ка за грибами, вот лукошко, -
     Ответит мать, - тут хлеб лежит..."
     И в темный лес знакомою дорожкой
     Мальчишка бегом побежит.

     И там он ляжет на траве росистой.
     Прохлада, сумрак. Вот запел
     Зеленый чиж над липою душистой;
     Вот дятел на березу сел.

     И застучал. Вот заяц по тропинке
     Пронесся, - и уж следу нет.
     Тут стрекоза вертится на былинке,
     По листьям жук ползет на свет;

     Тревожно шепчет робкая осина,
     Сквозь зелень видны вдалеке
     Уснувших вод зеркальная равнина,
     Рыбак с сетями в челноке,

     Стада овец, луга, пески, заливы,
     В воде и под водой леса,
     За берегами золотые нивы,
     Вокруг - в сиянье небеса.

     И очарован звуками лесными,
     Цветов дыханьем упоен,
     Ребенок грезит снами золотыми,
     Весь в слух и зренье превращен.

     Когда корой прозрачною и тонкой
     Синела в осень гладь озер,
     Иной приют манил к себе ребенка, -
     Соседа постоялый двор.

     Там бурлаки порой ночлег держали,
     Или гуляки-косари
     Про степь и Волгу песни распевали
     Всю ночь до утренней зари.

     И за сердце хватал напев унылый.
     Вдруг свист... и вскакивал бурлак -
     "Пой веселей!.." И песня с новой силой
     Неслась, как вихрь... "Дружней! Вот так!.."

     И свистом покрывался звук жалейки,
     И пол от топота гудел,
     И прыгал стол, и прыгали скамейки...
     Ребенок слушал и смотрел.

     И брань отца была ему больнее,
     Когда домой он приходил,
     И уголок родной глядел скучнее,
     И он, Бог весть о чем, грустил.

     III

     Прошли года. И на дворе и в поле
     Тарас работник хоть куда,
     И головы не клонит в темной доле
     Ни перед кем и никогда.

     Чуть мироед на бедняка наляжет, -
     Тарас уж тут. Глаза блестят,
     Лицо бледнеет... "Ты не трогай! - скажет, -
     Не бей лежачих!.. не велят!..

     Ты кто такой?.." И меряет глазами
     Нахала с головы до ног.
     Отец махнет с досадою руками:
     "Несдобровать тебе, сынок!

     Подрежут крылья!.. Так оно бывает..."
     Надвинет шапку и пойдет;
     И в кабаке до ночи пропадает,
     Домой насилу добредет.

     "Ну, кто тут? Эй, жена! зажги лучину!
     Я шапку пропил... да! смотри.
     Весь век работал... ну, пора и сыну
     Работать... черт вас побери!

     Весь век пахал... все нищий... что ж работа?
     Вестимо так. И хлеб и квас -
     Мы все добудем! Важная забота!
     Ну, пьян. Никто мне не указ!"

     И в уголок свои деньжонки спрячет,
     Забудет, - и давай искать;
     Кричит: "Разбой! - и охает и плачет. -
     Ты вор, Тарас! Не смей молчать!

     Ты вор! Будь проклят! Сохни, как лучина!.."
     Стоит, ни слова сын в ответ;
     В его глазах угрюмая кручина,
     В его лице кровинки нет.

     Сидит на лавке бедная старушка.
     Лицо слезами облито. -
     И так печальна тесная избушка,
     Что не глядел бы ни на что...

     Уж рассветает. Тучки краской алой
     Покрыты. Закраснелся пруд
     И весело под кровлей обветшалой
     Певуньи-ласточки снуют.

     Вдали туман редеет над лугами.
     Вот слышны: резкий скрип ворот
     И голос бабы: "Поезжай межами,
     Там перелеском путь пойдет..."

     "Эхма, уж день! - Тарас тряхнет кудрями.
     Ну, видно, после, мол, поспишь..."
     И вот с сохою едет он полями;
     Дорога - скатерть, в поле тишь;

     Над лесом солнце золотом сверкает,
     И птичка в вышине поет,
     Звенит, поет и устали не знает...
     И парень песню заведет.

     И грустно, грустно эта песня льется.
     Он едет лугом - будит луг,
     Он едет лесом - темный лес проснется
     И с ним поет, как старый друг.

     Заря погасла. Кончена работа.
     Уснуть бы, кажется, пора,
     Да спать-то парню не дает забота -
     Коней ведет он со двора

     Поить... И шляпу набекрень наденет,
     Ворота настежь распахнет,
     По улице, посвистывая, едет,
     А за углом - подруга ждет.

     Кругом безлюдно. Тепел летний вечер.
     Река при месяце блестит.
     И знает только перелетный ветер,
     Что парень с милой говорит.

     Печальна жизнь, печальна с милой встреча:
     Она поникла головой,
     В ответ на ласки не находит речи;
     Стоит и парень сам не свой.

     "Я сам не рад, голубка дорогая,
     Как мне жениться на тебе?
     Свяжу тебя, свяжу себя, родная...
     Гнезда не вить уж мне себе.

     Мне тесно тут. Не связывай мне воли.
     Авось придут иные дни...
     А сгину где, без счастья и без доли, -
     Меня хоть ты-то не кляни!"

     "На муку, видно, - отвечает голос, -
     Да на печаль я рождена,
     И пропаду, что одинокий колос,
     И все молчать, молчать должна!

     Отец и мать мне попрекнут тобою,
     Там замуж... чахни от тоски!
     И всем-то будет воля надо мною
     До гробовой моей доски!.."

     "Не быть тому! Добьюсь до красной доли!
     Не стать мне силы занимать...
     И будешь ты и в радости, и в холе,
     И в неге век свой вековать".

     IV

     Блестят, мерцают звезды над полями.
     Соседа грязная изба
     Чуть не битком набита косарями;
     В избе веселая гульба.

     Дым тютюна, жара... Весь в саже черной,
     Ночник мигает над столом,
     Трещит. И ходит по рукам проворно
     Стакан, наполненный вином.

     Поют и пляшут косари степные,
     Кафтаны сброшены с их плеч,
     Растрепаны их кудри молодые,
     Смела размашистая речь.

     Тарас сидит угрюмый и печальный,
     Он друга по сердцу сыскал,
     И про свою любовь к сторонке дальней,
     И про тоску порассказал.

     "Эх, курица! - товарищ крикнул громко, -
     Тебе ль лететь в далекий путь!
     Связался тут с какою-то девчонкой,
     Боишься крыльями махнуть!

     Гулял бы ты, как я, сокол, гуляю:
     Три года на Дону прожил,
     Теперь на Волгу лыжи направляю,
     Про дом и думать позабыл".

     И долго говорил косарь кудрявый
     И все хвалил степей простор,
     Красу казачек, косарей забавы, -
     И песней кончил разговор.

     Тарас вскочил. Лицо его горело.
     "Так здравствуй ты, чужая даль!
     Ну, - в степь, так в степь! Все сердце изболело!
     Вина! Запьем свою печаль!.."

     И взял он паспорт, помолился Богу
     И отдал старикам поклон:
     "Благословите, мол, родные, на дорогу,
     Так, значит, надобно: закон".

     Старик кричал, - ничто не помогало,
     И плюнул наконец со зла.
     Старушка к сыну на плечо припала
     И оторваться не могла.

     "Касатик мой, мой голубь сизокрылый!
     Господь тебя да сбережет!..
     Заел тебя, заел отец постылый,
     Да и меня-то в гроб кладет".

     "Возьми-ка с горя об стену разбейся, -
     Сказал ей муж. - Вишь, обнялись!
     Ступай, сынок! Ступай, как вихрь вейся,
     Как вихрь, по свету кружись!.."

     V

     И, распростясь с родимыми полями,
     Взяв только косу со двора,
     Пошел Тарас с котомкой за плечами
     Искать и счастья и добра.

     Одна заря сменялася другою,
     За темной ночью день вставал,
     Все шел косарь, все дальше за собою
     Поля родные оставлял.

     Порой, усталый, на траву приляжет,
     Горячий пот с лица отрет,
     Ремни котомки кожаной развяжет
     И скудный завтрак свой начнет.

     На нем от пыли платье почернело,
     В клочках подошвы сапогов,
     Лицо его от солнца загорело,
     Но как он весел и здоров!

     Идет мой парень, а над ним порою
     Иль журавлей кружится цепь,
     Иль пролетают облака толпою,
     И вот он углубился в степь.

     "О, Господи! Что ж это за раздолье!
     А глушь-то... степь да небеса!
     Трава, цветы - уж правда, тут приволье,
     Краса, что рай земной, краса!"

     Меж тем трава клонилась, поднималась,
     Ей ветер кудри завивал,
     По этим кудрям тень переливалась
     И яркий луч перебегал.

     Средь изумрудной зелени, как глазки,
     Цветы глядели тут и там,
     По ним играли радужные краски,
     И кланялись цветы цветам.

     И голоса без умолку звучали:
     Жужжанье, песни, трескотня
     Со всех сторон неслись и утопали
     В сияньи солнечного дня.

     Смеркается - и говор затихает,
     Край неба в полыми горит,
     Ночь темная украдкой подступает,
     Степной травы не пробудит.

     Зажглась звезда, зажглось их много, много,
     И месяц в сумраке блестит,
     И сноп лучей воздушною дорогой
     Идет - и в глубь реки глядит.

     Все стихло, спит. Но степь как будто дышит,
     В дремоте звуки издает:
     Вот где-то свист далекий ухо слышит,
     И, кажется, чумак поет.

     Редеют тени. Звезды пропадают,
     В огне несутся облака
     И медленно, редея, померкают.
     Трава задвигалась слегка.

     Светло. Вспорхнула птичка. Солнце встало.
     Степь тонет в золотом огне.
     И снова все запело, зазвучало
     И на земле и в вышине...

     Вот в стороне станица показалась,
     Стеклом воды отражена,
     Сидит на берегу: вся увенчалась
     Садами темными она.

     По зелени некошеной равнины
     Рассыпался табун коней.
     Безлюдье, тишь. Холмов одни вершины
     Оглядывают ширь степей.

     Вошел Тарас в станицу и дивится:
     Казачка в пестром колпаке,
     На скакуне ему навстречу мчится
     С баклагой круглою в руке.

     Желтеют гумна. Домики нарядно
     Глядят из зелени садов.
     Вот спит казак под тенью виноградной,
     И так румян он и здоров!

     Ни грязных баб в понявах подоткнутых,
     Ни лиц не видно испитых,
     И нет тут нищих бледных, необутых,
     Калек и с чашками слепых...

     Как раз мой парень подоспел к покосу,
     Нанялся скоро в косари.
     "Ну, в добрый час!" И наточил он косу
     При свете утренней зари.

     Кипи, работа! В шляпе да в рубахе
     Идет, махает он косой;
     Коса сверкает и, при каждом взмахе,
     Трава ложится полосой.

     Так в вышине орел иль кречет вьется,
     Иль туча крылья развернет,
     И темный вихрь мимо пронесется, -
     Тарас и косит, и поет...

     Стога растут. Покос к концу подходит:
     Степь засыпает в тишине
     И на сердце, нагая, грусть наводит...
     Косарь не рад своей казне:

     Так много нужд! Он пролил столько пота,
     Казны так мало накопил...
     Куда ж идти? Опять нужна работа;
     Опять нужна растрата сил!

     И будешь сыт... так до сырой могилы
     Трудись, трудись... но жить когда?
     К чему казна, когда растратишь силы
     И надорвешься от труда?

     В степи стемнело. Около дороги
     Горят на травке огоньки;
     В густом дыму чернеются треноги,
     Висят на крючьях котелки.

     В воде пшено с бараниной варится.
     Уселись косари в кружок,
     И слышен говор: никому не спится,
     И слышен изредка рожок.

     Вокруг молчанье. Месяц обливает
     Стогов верхушки серебром,
     И при огне из мрака выступает
     Шалаш, покрытый камышом.

     "Ну, не к добру, - сказал косарь плечистый, -
     Умолк наш соловей степной!..
     А ну, Тарас... привстань с травы росистой,
     Уважь, "Лучинушку" пропой!"

     "Ну, нет, дружище, что-то не поется.
     Гроза бы, что ли уж нашла...
     Такая тишь, трава не пошатнется!
     Нет, летом лучше жизнь была!"

     "Домой, приятель, видно, захотелось,
     Ты говорил: тут рай в степях!.."
     "И был тут рай; да все уж пригляделось;
     Работы нет, трава в стогах..."

     И думал он: вот я и дом покинул...
     Была бы только жизнь по мне,
     Ведь, кажется, я б гору с места сдвинул, -
     Да что... заботы все одне!..

     Живется ж людям в нужде без печали!
     Так наши деды жизнь вели,
     Росли в грязи, пахали да пахали,
     С нуждою бились, в гроб легли.

     И с ними... Точно смерть утеха!
     Ищи добра, броди впотьмах,
     Покуда, свету Божьему помеха,
     Лежит повязка на глазах...

     Эх, ну вас к черту, горькие заботы!
     О чем тут плакать горячо?
     Пойду туда, где более работы,
     Где нужно крепкое плечо.

     VI

     Горит заря. Румяный вечер жарок.
     Румянец по реке разлит.
     Пестреют флаги плоскодонных барок,
     И люд на пристани кишит.

     В высоких шапках чумаки с кнутами,
     Татарин с бритой головой,
     В бешмете с откидными рукавами
     Курчавый грек, цыган седой,

     Купец дородный с важною походкой,
     И с самоваром сбитенщик,
     И плут-еврей с козлиною бородкой,
     Вестей торговых проводник, -

     Кого тут нет! Докучный писк шарманок,
     Смех бурлаков и скрип колес,
     И брань, и песни буйные цыганок, -
     Все в шум над берегом слилось.

     Куда ни глянь - под хлебом берег гнется:
     Хлеб в балаганах, хлеб в бунтах...
     Недаром Русь кормилицей зовется
     И почивает на полях.

     Вкруг вольницы веселый свист и топот;
     Народу, - пушкой не пробьешь!
     И всюду шум, как будто моря ропот;
     Шум этот слушать устаешь.

     "Вот где разгул! Вот милая сторонка! -
     Тарас кричит на берегу. -
     Гуляй, ребята! Вот моя мошонка!
     Да грянем песню... помогу!

     Ну, "Вниз по матушке по Волге..." дружно!.."
     И песня громко понеслась;
     Откликнулся на песню луг окружный,
     И даль реки отозвалась...

     А небо все темнело, померкало,
     Шла туча синяя с дождем,
     И молния гладь Дона освещала,
     И перекатывался гром.

     Вдруг хлынул дождь. Гроза забушевала;
     Народ под кровли побежал.
     "Шабаш, ребята! Песни, значит, мало!" -
     Тарас товарищам сказал.

     Пустился к Дону. Жилистой рукою
     Челнок от барки отвязал,
     Схватил весло, - и тешился грозою,
     По гребням волн перелетал.

     И бурлаки качали головами:
     "Неугомонный человек!
     Вишь, понесло помериться с волнами!
     Ни за копейку сгубит век!"

     VII

     Одеты серые луга туманом;
     То дождь польет, то снег летит.
     И глушь и дичь. На берегу песчаном
     Угрюмо темный лес стоит.

     Дождю навстречу, мерными шагами,
     Под лямкой бурлаки идут
     И тянут барку крепкими плечами, -
     Слабеть канату не дают.

     Их ноги грязью до колен покрыты,
     Шапчонки лезут на глаза,
     Потерлось платье, лапти поизбиты,
     От пота взмокли волоса.

     "Бери причал! Живее, что ль! Заснули?" -
     Продрогший кормчий закричал.
     И бурлаки веревки натянули, -
     И барка стала на привал.

     Огонь зажжен; дым в клочьях улетает;
     Несутся быстро облака;
     И ветром барку на волнах качает,
     И плещет на берег река.

     Тарас потер мозолистые руки
     И сел, задумавшись, на пень.
     "Ну-ну! Перенесли мы нынче муки! -
     Промолвил кто-то. - Скверный день!..

     Убег бы, да притянут к становому.
     И отдерут..." - "Доволокем! -
     Сказал другой. - Гуляй пока до дому,
     Там будь, что будет!.. уж попьем!..

     Вот мы вчера к Тарасу приставали,
     Куда, - не пьет! Такой чудак!" -
     "А что, Тарас, ты, право, крепче стали, -
     Сказал оборванный бурлак. -

     Тут тянешь, тянешь - смерть, а не работа,
     А ты и ухом не ведешь!.."
     Тарас кудрями, мокрыми от пота,
     Тряхнул и молвил: "Не умрешь!

     Умрешь - зароем". - "У тебя все шутки.
     О деле, видишь, речь идет.
     Ведь у тебя - то песни-прибаутки,
     То скука... шут тебя поймет!.." -

     "Рассказывай! Перебивать не буду".
     Он думал вовсе о другом,
     Хоть и глядел, как желтых листьев груду
     Огонь охватывал кругом.

     Припомнил он сторонушку родную
     И свой печальный, бедный дом;
     Отец клянет его напропалую,
     А мать рыдает за столом.

     Припомнил он, как расставался с милой,
     Зачем? Что ждало впереди?
     Где ж доля-счастье?.. Как она любила!..
     И сердце дрогнуло в груди.

     "Сюда, ребята! Плотник утопает!" -
     На барке голос раздался.
     И по доскам толпа перебегает
     На барку. "Эк он, сорвался!"

     - "Да где?" - "Вот тут. Ну, долго ль оступиться!" -
     "Вот горе: ветер-то велик!" -
     "Плыви скорей!" - "Нешто, плыви топиться!" -
     "Спасите!" - раздавался крик.

     И голова мелькала над волнами.
     Тарас уж бросился в реку
     И во всю мочь размахивал руками.
     "Держись! - кричал он бедняку, -

     Ко мне держись!" Но громкого призыва
     Товарищ слышать уж не мог -
     И погрузился в волны молчаливо...
     Тарас нырнул. Уж он продрог

     И был далеко. Глухо раздавался
     И шум воды и ветра вой;
     Пловец из синей глуби показался
     И вновь исчез. Немой толпой

     Стоял народ с надеждою несмелой.
     И вынырнул Тарас из волн,
     Глядят, - за ним еще всплывает тело...
     И разом грянуло: "Спасен!"

     И шапками в восторге замахала
     Толпа, забывшая свой страх.
     А буря выла. Чайки пропадали,
     Как точки, в темных облаках.

     Устал пловец. Измученный волнами,
     Едва плывет. Они бегут
     Все в белой пене, дружными рядами,
     И все растут, и все растут.

     Хотел он крикнуть, - замерло дыханье...
     И в воздухе рукой потряс,
     Как будто жизни посылал прощанье,
     И крикнул - и пропал из глаз!




     И пришед мало, паде на лице
     своем, молися и глаголя: Отче мой
     аще возможно есть, да мимо идет
     от Мене чаша сия: обаче не яко же
     Аз хощу, что яко же Ты.
     Матф. гл. XXIV, ст. 39-47.

     День ясный тихо догорает;
     Чист неба купол голубой;
     Весь запад в золоте сияет
     Над иудейскою землей;
     Спокойно высясь над полями,
     Закатом солнца освещен,
     Стоит высокий Елеон
     С благоуханными садами.
     И полный блеска, перед ним,
     Народа шумом оживленный,
     Лежит святой Ерусалим,
     Стеною твердой окруженный.
     Вдали Гевал и Геразим,
     К востоку воды Иордана
     С роскошной зеленью долин
     Рисуются в волнах тумана,
     И моря Мертвого краса
     Сквозь сон глядит на небеса.
     А там, на западе, далеко,
     Лазурных Средиземных волн
     Разлив могучий огражден
     Песчаным берегом широко...
     Темнеет... всюду тишина...
     Вот ночи вспыхнули светила, -
     И ярко полная луна
     Сад Гефсиманский озарила.
     В траве, под ветвями олив,
     Сыны Божественного Слова,
     Ерусалима шум забыв,
     Спят три Апостола Христовы.
     Их сон спокоен и глубок;
     Но тяжело спал мир суровый:
     Веков наследственный порок
     Его замкнул в свои оковы,
     Проклятье праотцов на нем
     Пятном бесславия лежало
     И, с каждым веком, новым злом
     Его, как язва, поражало...
     Но час свободы наступал -
     И, чуждый общему позору,
     Посланник Бога в эту пору,
     Судьбу всемирную решал.
     За слово истины высокой
     Голгофский крест предвидел Он,
     И, чувством скорби возмущен,
     Отцу молился одиноко:
     "Ты знаешь, Отче, скорбь Мою
     И видишь, как Твой Сын страдает, -
     О, подкрепи Меня, молю,
     Моя душа изнемогает!
     День казни близок; он придет, -
     На жертву отданный народу,
     Твой Сын безропотно умрет,
     Умрет за общую свободу...
     Проклятьем черни поражен,
     Измученный и обнаженный,
     Перед толпой поникнет Он
     Своей главой окровавленной,
     И те, которым со креста
     Пошлет Он дар благословенья,
     С улыбкой гордого презренья
     Поднимут руку на Христа...
     О, да минует чаша эта,
     Мой Отче, Сына Твоего!
     Мне горько видеть злобу света
     За искупление его!
     Но не Моя да будет воля,
     Да будет так, как хочешь Ты!
     Тобой назначенная доля
     Есть дело вечной правоты.
     И если Твоему народу
     Позор Мой благо принесет, -
     Пускай за общую свободу
     Сын человеческий умрет!"
     Молитву кончив, скорби полный,
     К ученикам он подошел,
     И, увидав их сон спокойный,
     Сказал им: "Встаньте, час пришел.
     Оставьте сон свой и молитесь,
     Чтоб в искушенье вам не впасть,
     Тогда вы в вере укрепитесь
     И с верой встретите напасть".
     Сказал - и тихо удалился
     Туда, где прежде плакал Он,
     И, той же скорбью возмущен,
     На землю пал Он и молился:
     "Ты, Отче, в мир меня послал,
     Но Сына мир Твой не приемлет:
     Ему любовь Я завещал,
     Моим глаголам он не внемлет;
     Я был врачом его больных,
     Я за врагов Моих молился, -
     И надо мной Ерусалим,
     Как над обманщиком, глумился!
     Народу мир Я завещал, -
     Народ судом Мне угрожает,
     Я в мире мертвых воскрешал -
     И мир мне крест приготовляет!..
     О, если можно, от Меня
     Да мимо идет чаша эта!
     Ты Бог любви, Начало света,
     И все возможно для Тебя!
     Но если кровь нужна святая,
     Чтоб землю с небом примирить, -
     Твой вечный суд благословляя,
     На крест готов Я восходить!"
     И взор в тоске невыразимой,
     С небес на землю он низвел
     И снова, скорбию томимый,
     К ученикам он подошел.
     Но их смежившиеся очи
     Невольный сон отягощал;
     Великой тайны этой ночи
     Их бедный ум не постигал.
     И стал Он, молча, полный муки,
     Чело высокое склонил
     И на груди святые руки
     В изнеможении сложил.
     Что думал Он в минуты эти,
     Как человек и Божий Сын,
     Подъявший грех тысячелетий, -
     То знал Отец Его один.
     Но ни одна душа людская
     Не испытала никогда
     Той боли тягостной, какая
     В Его груди была тогда,
     И люди верно б не поняли,
     Весь грешный мир наш не постиг
     Тех слез, которые сияли
     В очах Спасителя в тот миг.
     И вот опять он удалился
     Под сень смоковниц и олив
     И там, колена преклонив,
     Опять он плакал и молился:
     "О, Боже мой! Мне тяжело!
     Мне страшно! Мой язык немеет!
     Все человеческое зло
     На Мне едином тяготеет.
     Позор людской, - позор веков, -
     Все на Себя Я принимаю,
     Но Сам, под тяжестью оков,
     Как человек, изнемогаю...
     О, не оставь меня в борьбе
     С моею плотию земною, -
     И все угодное Тебе
     Тогда да будет надо Мною.
     Молюсь, да снидет на Меня
     Святая сила подкрепленья,
     Да совершу с любовью Я
     Великий подвиг примиренья!"
     И руки к небу Он подъял,
     И весь в молитву превратился,
     Огонь лицо Его сжигал,
     Кровавый пот по Нем струился.

     И вдруг с безоблачных небес,
     Лучами света окруженный,
     Явился в сад уединенный
     Глашатай Божиих чудес.
     Был чуден взор его прекрасный,
     И безмятежно, и светло
     Одушевленное чело.
     И лик сиял, как полдень ясный.
     И близ Спасителя он стал
     И речью, свыше вдохновенной,
     Освободителя вселенной
     На славный подвиг укреплял.
     И сам, подобный легкой тени,
     Но полный благодатных сил,
     Свои воздушные колени
     С молитвой пламенной склонил.

     Вокруг молчало все глубоко;
     Была на небе тишина, -
     Лишь в царстве мрака одиноко
     Страдал бесплодно сатана.
     Он знал, что в мире колебался
     Его владычества кумир,
     И что бесславно падший мир
     К свободе новой приближался.
     Виновник зла, он понимал,
     Кто был Мессия воплощенный,
     О чем Отца Он умолял,
     И, страшной мукой подавленный,
     Дух гордый молча изнывал,
     Бессильной злобой сокрушенный...

     Спокойно в выси голубой
     Светил блистали мириады,
     И полон сладостной прохлады
     Был чистый воздух. Над землей,
     Поднявшись тихо, небожитель
     Летел к надзвездным высотам,
     Меж тем всемирный Искупитель
     Опять пришел к ученикам.
     И в это чудное мгновенье
     Как был Он истинно велик,
     Каким огнем одушевленья
     Горел Его прекрасный лик!
     Как ярко отражали очи
     Всю волю твердую Его,
     Как радостно светила ночи
     С высот глядели на Него!
     Ученики, как прежде, спали,
     И вновь Спаситель им сказал:
     "Вставайте, близок час печали
     И час предательства настал..."
     И звук мечей остроконечных
     Сад Гефсиманский пробудил,
     И отблеск факелов зловещих
     Лицо Иуды осветил.


     * * *

     Задумчивый певец в пустыне неизвестной,
     Неопытной рукой я струны пробуждал
     И песни грустные, как лучший дар небесный,
     Как драгоценный клад, таил и сберегал.

     Быть может, силой чувств и мыслию глубокой
     Я струн одушевить не мог и не успел:
     Никем незнаемый, с лет ранних одинокий,
     Как птица вольная, я без искусства пел.

     И песнь слагалася легко и беззаботно;
     Как ни был тесен мир, где возмужал мой ум,
     Со мною говорил и ветер перелетный,
     Я понимал лесов и волн, и вьюги шум.

     И все, что грязного есть в жизни самой бедной, -
     И горе, и разгул, кровавый пот трудов,
     Порок и плач нужды оборванной и бледной, -
     Я видел вкруг себя с младенческих годов.

     Но были у меня отрадные мгновенья,
     Когда всю скорбь мою я в звуках изливал,
     И знал я сердца мир и слезы вдохновенья,
     И долю горькую завидной почитал.

     За дар свой, в этот миг, благодарил я Бога,
     Казался раем мне мой темный уголок,
     Тогда как за стеной и пьяная тревога,
     Была подле меня, и шел о рынке толк...

     Вдруг до толпы дошел напев мой вдохновенный,
     Из сердца вырванный, родившийся в глуши, -
     И чувства лучшие, вся жизнь моей души -
     Разоблачилися рукой непосвященной!

     И больно слышать мне, когда мой скромный стих,
     Проникнутый огнем и мыслью благородной,
     Перетолкованный, звучит в устах чужих,
     Как звук бесчувственный, безжизненный, холодный...

     И странны мне - язык двусмысленных похвал,
     И толки смелые судей самолюбивых,
     И жаль мне прежних дней глубоко-молчаливых,
     Когда один, в глуши, я песнь свою слагал!



     Когда потухший день сменяет вечер сонный,
     Я оставляю мой приют уединенный,
     И, голову усталую склонив,
     Задумчиво иду под тень плакучих ив.
     Сажусь на берегу и, грустной думы полный,
     Недвижимый, гляжу на голубые волны,
     И слушаю их шум и жалобный призыв.
     Вдали передо мной душистый луг пестреет,
     Колышется трава и желтый колос зреет,
     И, тучных пажитей обильные плоды,
     Стоят соломою покрытые скирды;
     За гибким тростником глубокие заливы,
     Как зеркало, блестят; на золотые нивы
     Спускается туман прозрачною волной,
     И зарево зари сияет над рекой.
     И, кажется мне, все какой-то дышит тайной,
     И забываю я тогда свой день печальный,
     С оставленным трудом без жалобы мирюсь,
     Гляжу на небеса и в тишине молюсь.



     Недвижимый мрамор, в пустыне глухой,
     Лежал одиноко, обросший травой;
     Дожди в непогоду его обмывали,
     Да вольные птицы на нем отдыхали.
     Но кто-то художнику молвил о нем;
     Взглянул он на мрамор - и ярким огнем
     Блеснули его вдохновенные очи,
     И взял он его, и бессонные ночи
     Над ним проводил он в своей мастерской,
     И камень под творческой ожил рукой,
     С тех пор в изумленьи, с восторгом немым,
     Толпа преклоняет колени пред ним.




     Измученный жизнью суровой,
     Не раз я себе находил
     В глаголах Предвечного Слова
     Источник покоя и сил.
     Как дышат святые их звуки
     Божественным чувством любви,
     И сердца тревожного муки
     Как скоро смиряют они!..
     Здесь все в чудно-сжатой картине
     Представлено Духом Святым:
     И мир, существующий ныне,
     И Бог, управляющий им,
     И сущего в мире значенье,
     Причина, и цель, и конец,
     И вечного Сына рожденье,
     И крест, и терновый венец.
     Как сладко читать эти строки,
     Читая, молиться в тиши,
     И плакать, и черпать уроки
     Из них для ума и души!























     В  некоторых  селах  Воронежской  губернии  задники крестьянских  сапог
прошиваются для щегольства медною проволокою.
     Мне в этом грешном мире жить -
     Беда и наказанье.
     Гейне (нем.)
     Это и последующие стихотворения взято из книги "Русская  поэзия"  в 2-х
книгах. Кн. 2. - М.: Терра, 1997



Обращений с начала месяца: 6, Last-modified: Mon, 28 Jun 2004 15:46:00 GMT

Оцените этот текст: