У ВРAT ЦАРСТВА

Все опростали. И все опростили.
Взяли из жизни и нежность,
и звон.
Бросили наземь. Топтали и били.
Пили. Растлили. И выгнали вон

Долго плясала деревня хмельная.
Жгла и ходила смотреть на огонь.
И надрывалась: от края до края
Хриплая, злая, шальная гармонь.

Город был тоже по-новому весел.
Стекла дырявил и мрамор дробил.
Ночью в предместьях своих
куролесил,
Братьев готовил для братских
могил.

Жили, как свиньи. Дрожали,
как мыши.
Грызлись, как злые голодные псы.
Строили башню, все выше и выше,
Непревзойденной и строгой красы.

Были рабами. И будут рабами.
Сами воздвигнут. И сами сожгут.
Господи Боже, свершишь ли
над нами Страшный, последний,
обещанный суд?!


ПРИЗНАНИЯ

Мы были молоды. И жадны.
И в гордыне
Нам тесен был и мир, и тротуар.
Мы шли по улице, по самой
середине,
Испытывая радость и угар —
От звуков музыки, от солнца,
от сиянья,
От жаворонков, певших в облаках,
От пьяной нежности, от сладкого
сознанья,
Что нам дано бессмертие в веках...


Мы были молоды. Мы пели.
Мы орали.
И в некий миг, в блаженном
забытьи,
В беднягу пристава то ландыши
швыряли,
То синие околыши свои.

Звенела музыка, дрожала
мостовая...
Пылал закат. Изнемогавший день
Склонялся к западу, со страстию
Вдыхая
Прохладную, лиловую сирень.

Мы были смелыми. Решительными
были.
Ha приступ шли и брали города.
Мы были молоды. И девушек
любили.
И девушки нам верили тогда...


Клубились сумерки над черною
рекою.
Захлопывалось темное окно.
А мы все гладили прилежною
рукою
Заветное родимое пятно.


Мы поздно поняли, пропевши
от усердья
Все множество всех песен боевых,
Что нет ни пристава, ни счастья,
ни бессмертья...

Лишь ландыши, и то уж для других.


БИОГРАФИЯ

Жил такой никому не известный
И ничем не прославивший век,
Но убийственно скромный
и честный
И милейшей души человек.

Веря в разум и смысл мирозданья.
Он сиял этой верой с утра
И кормился от древа познанья
Лишь одними плодами добра.

Состязаясь с змеей
сладострастной,
Он, конечно, немало страдал,
Но зато, просветленный и ясный,
Все во сне херувимов видал.

Ограничив единой любовью
Неизбежные сумерки дней,
Он боролся с проклятою кровью,
С человеческой плотью своей.

И напрасно в бреду неотвязном
В красоте естества своего
Соблазняли великим соблазном
Многогрешные жены его.

Он устоев своих не нарушил,
Он запретных плодов не вкушал,
Все домашнее радио слушал,
Простоквашею дух оглушал.

И когда, задыхаясь от жажды,
И вздохнувши испуганно вслух,
Испустил он, бедняга, однажды
Этот самый замотанный дух.


И взбежав по-надзвездным
Откосам
Очутился в лазоревой мгле,
И пристал к херувимам
с вопросом —
Как прожил он свой век
на земле?..

В небесах фимиамы и дымы
В благовонный сгустилися мрак,
И запели в ответ херувимы: —
Как дурак! Как дурак!
Как дурак!


ЛЮБИТЕЛИ
БЕСКРОВНОЙ И СВЯТОЙ

Я не боюсь восставшего народа.
Он отомстит за годы слепоты.
И за твои бубенчики, Свобода,
Рогатиною вспорет животы.

Он будет прав, как темная лавина,
Которая несется с высоты.
И в пламени последнего овина
Погибнут книги, люди и скоты.

Я не боюсь, что все Наполеоны
Зальют свинцом разинутые рты.
Что вылезут из нор хамелеоны
И хищные, хрустящие кроты.

Так быть должно. И так уже
бывало.
И будет день. И будет все сначала.
И новый сад. И новые цветы.
Гроза сметет опавшие листы.

Но я боюсь, что два
приват-доцента,
Которые с Республикой — на ты,
И полтора печальных декадента,
И Клара Львовна, девушка мечты,

Они начнут юлить и извиваться
И, вдруг, поджав унылые хвосты,
Попробуют ворчать и добиваться
Прощения... во имя КРАСОТЫ!

Их шепот будет бледен
и нескладен,
Но он внесет ненужность суеты
В торжественность безмолвных
перекладин
Под небом величайшей пустоты.



ЭТЮД

1

Встречали ль вы чудесных дураков,
Прозрачнейших, чистейших,
акварельных,
Нетронутых, как формы облаков,
На небесах, в эфирах
запредельных?

Под говор их, не вдумываясь
в суть,
Поддакивая вслух ежеминутно,
Случалось вам когда-нибудь
уснуть
В их обществе, и легком,
и уютном.


2
Встречали ль вы в издании ином,
Исправленном, дополненном и
новом,
Все тех же, их!.. Но с искоркой,
с огнем!
Со вдохновенным, выстраданным
словом,

Когда схватив за пуговицы вас
И в уголок загнав без сожаленья,

Они не миг, не полчаса, а час —
Вбивают в вас, как клинья, как
поленья,

Свой взгляд на мир, на космос, на любовь,
Трясут кудрей роскошною волною,
И входят в раж, нахмуривают
бровь,
И брызжут в вас, вот именно,
слюною!..


3

Встречали ль вы не целое, а дробь,
Не дураков вполне и на учете,
А родственную некую особь,
Которая живет на анекдоте,

Врывается внезапно, впопыхах,
И как шрапнель взрывается
в гостиных,
И погружает в панику и в страх
Страдальцев, совершенно
неповинных!


4

Но не от них уныние и мрак
К душе моей исходит
искушенной...
На свете есть убийственный дурак,
Законченный, железный
и бетонный.

Он не впадет ни в пафос и не
в раж,
Не доведет до горечи и злобы.
Но рухнет вдруг за этажом этаж,
Чтоб задавить, как давят
небоскребы!..


УЕЗДНАЯ СИРЕНЬ

Как рассказать минувшую весну.
Забытую, далекую, иную,
Твое лицо, прильнувшее к окну,
И жизнь свою, и молодость былую?
Была весна, которой но вернуть...
Коричневые, голые деревья.
И полых вод особенная муть,
И радость птиц, меняющих кочевья.
Апрельский холод. Серость. Облака.
И ком земли, из-под копыт летящий.
И этот темный глаз коренника,
Испуганный, и влажный и косящий.
О, помню, помню!.. Рявкнул паровоз.
Запахло мятой, копотью и дымом.
Тем запахом, волнующим до слез,
Единственным, родным, неповторимым,
Той свежестью набухшего зерна
И пыльною, уездною сиренью,
Которой пахнет русская весна,
Приученная к позднему цветенью.


БАБЬЕ ЛЕТО

Нет даже слова такого
В толстых чужих словарях.
Август. Ущерб. Увяданье.
Милый, единственный прах.
Русское лето в России.
Запахи пыльной травы.
Небо какой-то старинной
Темной, густой синевы.
Утро. Пастушья жалейка.
Поздний и горький волчец.
Эх, если б узкоколейка
Шла из Парижа в Елец...

15.02.2004