Айседора Дункан и русская революция

[О.Горобчик]

«Чем темнее ночь, тем ярче звезды»

Антуан де Сент-Экзюпери

«Весной 1921 года я получила следующую телеграмму от Советского правительства: «Русское правительство единственное, которое может понять вас. Приезжайте к нам. Мы создадим вашу школу». Откуда пришло это обращение? Из ада? Нет – но из ближайшего места, которое для Европы заменяло собою ад, – от Советского правительства, из Москвы. Я ответила «Да, я приеду в Россию и стану обучать ваших детей при единственном условии, что вы предоставите мне студию и все, что необходимо для работы». Я получила утвердительный ответ...По дороге в Россию у меня было чувство, словно душа, отделившись после смерти, совершает свой путь в новый мир. Со всей энергией своего существа, разочаровавшегося в попытках достигнуть чего-либо в Европе, я была готова вступить в государство коммунизма. Я не везла с собою никаких платьев. Я представляла себе, что проведу остаток жизни в красной фланелевой блузе среди товарищей, одетых с такой же простотой и исполненных братской любви. Пока пароход уходил на север, я оглядывалась с презреньем и жалостью на все старые условности и обычаи буржуазной Европы, которые покидала. Отныне я буду лишь товарищем среди товарищей и выработаю обширный план работы для этого поколения человечества. Прощай, неравенство, несправедливость и животная грубость старого мира, сделавшие мою школу несбыточной! Когда пароход наконец прибыл, мое сердце затрепетало от великой радости. Вот он, новый мир, который уже создан! Вот он, мир товарищей: мечта, которая служила конечной надеждой всех великих артистов, мечта, которую Ленин великим чародейством превратил в действительность. Я была охвачена надеждой, что мое творчество и моя жизнь станут частицей ее прекрасного будущего. Прощай, Старый Мир! Привет Новому Миру!».

Так оканчивались мемуары знаменитой американской танцовщицы Айседоры Дункан, изданные в 1927 году. Второй том воспоминаний, который она начала писать в сентябре 1927 года, за два дня до своей трагической гибели, должен был охватить период ее пребывания в Советской России.

Незадолго до ее смерти в Ницце один из бесчисленных интервьюеров задал ей вопрос:

– Какой период вашей жизни вы считаете величайшим и наиболее счастливым?

– Россия, Россия, только Россия! – ответила Айседора . – Мои три года в России, со всеми их страданиями, стоили всего остального в моей жизни, взятого вместе! Там я достигла величайшей реализации своего существования. Нет ничего невозможного в этой великой стране, куда я скоро поеду опять и где проведу остаток своей жизни.

Впереди ее ждал один маленький шаг в бессмертие, позади были годы движения к главной цели своей жизни–созданию школы массового свободного танца, который исполняют свободные, гармонически развитые люди. «Да, она придет, будущая танцовщица, - писала Дункан в 1906 году в статье «Танец будущего. Подготовим же ей путь. Я бы создала храм, который бы ждал ее. Может быть, она еще не родилась, может быть, она ребенок, и может быть – о счастье! – моей святой задачей станет направлять ее первые шаги и наблюдать день за днем развитие ее движений, пока она не превзойдет своего скромного учителя! Ее движения будут подобны движениям природы: они отразят колебания волн и стремления ветров, рост живых существ и полет птиц, плывущие облака и, наконец, мысли человека, мысли его о Вселенной, в которой он живет...Она придет в образе свободного духа свободной женщины будущего...Великолепием своим она затмит всех женщин, которые когда-либо существовали. Ее знак – возвышеннейший дух в безгранично свободном теле!»

Айседора родилась в 1878 году в Сан-Франциско, и ее первые понятия о движении, о танце были вызваны «ритмом волн». Ее мать говорила ей: «Нет бога. Лишь твой собственный разум может помочь тебе», а по вечерам , забыв обо всем на свете, играла детям Бетховена, Шумана, Шуберта, Моцарта, Шопена и читала вслух Шекспира или Бернса. «Эти часы очаровывали нас», - напишет великая артистка Дункан в книге «Моя жизнь». Маленькая Айседора, в силу нехватки в семье средств, никогда не знала гувернанток и прислуги в доме, что сохранило в ней непосредственность и развило самостоятельность. После того, как она покинула родной город и стала путешествовать с театральными труппами, она узнала, что такое голод, нищета и одиночество. В это же время она, приспосабливаясь к стесненным условиям и спрятав честолюбие, самостоятельно изучает историю и философию и учится сценическому искусству у своих коллег. Разлад между идеалами и финансовой стороной дела заставил ее выбрать первое, чтобы спасти свой талант, и она некоторое время танцует в богатых салонах, в том числе у миллионеров, но заработанных ею денег, несмотря на все полученные похвалы, хватило на столько, чтобы на судне для перевозки скота выехать вместе с семьей в Лондон и не умереть там первое время от голода. Она полагала, что Старый Свет оценит ее. Но пройдет еще несколько лет, когда наступит день, о котором Айседора потом напишет в своих воспоминаниях: «Впервые в своей жизни я была сыта». Старый Свет приоткрыл для нее сокровища великой европейской культуры, обогатил ее личным знакомством с выдающимися людьми современности–скульптором Роденом, автором «Истории вселенной» Геккелем, величайшим иконоборцем со времен Дарвина, известными артистами и художниками. Насколько развивались ее ум и чувства, настолько богаче становились движения в ее пластическом танце. Впервые ею была сделана попытка хореографического прочтения сонат Бетховена, прелюдий Шопена, сочинений Моцарта, Глюка, Шумана, и если перед началом ее концертов раздавались возмущенные возгласы: «Как она смеет танцевать Бетховена? Пусть она делает что хочет, но не прикасается к святым», то в конце представлений каждый раз она выходила победительницей, очаровывая пристрастных зрителей своей грацией. Чем, если можно так сказать, прочнее становилось ее финансовое положение, тем серьезнее она смотрела на свою давнюю мечту о создании школы своего танца. И однажды им с сестрой удалось добиться того, что ряд высокопоставленных женщин, аристократок Берлина, стали патронессами такой школы. Но, узнав о гражданском браке Айседоры с одним из выдающихся режиссеров того времени, заявили, что они, члены приличного буржуазного общества, не могут оставаться попечительницами школы, «руководительница которой имеет такие смутные понятия о морали». «Я убедилась, что символ веры этих дам заключался в том, что все хорошо, если вы об этом не рассказываете. Эти женщины возбудили во мне такое негодование, что я наняла зал и прочла лекцию о танце как об искусстве освобождения, закончив беседой о праве женщины любить и рожать детей, как ей нравится». Постоянные заботы о своих маленьких воспитанницах, среди которых со временем оказалась и ее дочурка, снова заставили ее выступать в роли просительницы, но теперь уже не ради спасения своего таланта, а ради общего, как она полагала, блага. Теперь она целенаправленно предпринимала турне, но уже со своей подрастающей очаровательной труппой, тем не менее, не всегда имела желаемую финансовую поддержку. Ее гражданский брак с миллионером также не принес ей финансовой стабильности: в приступе ревности он неоднократно неожиданно покидал ее. Когда же началась первая мировая кровавая бойня цивилизованных хищников, часть будущих танцовщиц Девятой Симфонии Бетховена ей пришлось вернуть родителям, часть – укрыть на время в США. «В ночь русской революции я танцевала с дикой, неистовой радостью. Сердце мое рвалось в груди за тех, кто сейчас дождался освобождения, а раньше подвергался страданиям и пыткам и умирал за дело человечества», – напишет эта американка об одном из своих концертов в «Метрополитен-опера» в 1917 году, – «Тот день, когда пришла весть о революции в России, наполнил всех любителей свободы надеждой и радостью, и я протанцевала «Марсельезу» в подлинно революционном настроении духа, а вслед за ней свою интерпретацию «Славянского марша». Ту часть, когда в нем раздается царский гимн, я представила в виде угнетенного крепостного под ударами бича...Эта антитеза и диссонанс танца с музыкой вызвали бурю среди зрителей. Странно, что в течении всей моей артистической деятельности эти движения отчаяния и восстания привлекали меня сильнее сего. В своей красной тунике я постоянно танцевала революцию и призыв угнетенных к оружию».

А 24 февраля 1921 года в Москву от полпреда Советской России в Лондоне была направлена следующая телеграмма: «Чичерину Москва...Копия Наркомпрос наркому Луначарскому. Известная Айседора Дункан просится в Россию при условии, чтобы ей была дана готовность обучения детей в большом масштабе. Для начала просит тысячу детей Вознаграждения не просит...». Согласно докладу Подвойского в декабре 1945 года на Первой всесоюзной конференции по художественной гимнастике для женщин, когда в 1921 году по докладу Л.Б.Красина обсуждался вопрос, приглашать ли Дункан в такие тяжелые для страны годы, Владимир Ильич Ленин настоял на том, чтобы вопрос был решен положительно. А.В.Луначарский писал об Айседоре: «Она очень хорошо мирилась с запущенностью и бедностью нашей тогдашней жизни...Я боялся, что она будет обескуражена, что у нее руки опустятся...Личную свою жизнь она вела исключительно на привезенные доллары и никогда ни одной копейки от партии и правительства в этом отношении не получала». Вот свидетельство современника: “Как ни покажется это парадоксальным, но именно в эти голодные, суровые годы в Москве проявился исключительный интерес к хореографии. Несметное количество девушек и юношей с чемоданчиками в руках устремились в танцевальные школы и студии…”. А несколько лет спустя Айседора во время путешествия по США в присутствии десяти тысяч человек, собравшихся на ее концерт в Бостоне, крикнула со сцены: «I am red! Red!» (Я - красная! Красная! - прим. ред.). Публика с галерки, прослышавшая о том, что на предыдущих концертах Дункан танцевала под музыку «Интернационала», хлынула в партер, требуя исполнения этого номера. Тут произошел единственный в истории театра случай: распахнулись двери огромного павильона, в партер въехала конная полиция и начала разгонять публику. Речи Айседоры в США, газетный шум привели к тому, что Дункан была лишена американского гражданства – «за красную пропаганду». Покидая Америку, она заявила журналистам: «Каждый художник должен быть революционером, чтобы оставить свой след в мире...».Вскоре, вернувшись в Москву, она обратится с просьбой предоставить ей гражданство Советского Союза.

Школы же в отличие от сорняков растут медленно. «Я не хочу создавать танцовщиц и танцоров, из которых кучка «вундеркиндов» попадет на сцену и будет за плату тешить публику, - говорила она,- Я хочу, чтобы все освобожденные дети России приходили в огромные, светлые залы, учились бы здесь красиво жить: красиво работать, ходить, глядеть...Не приобщать их к красоте, а связать их с ней органически...».Едва приехав в Москву, она забрасывает наркома Луначарского нетерпеливыми вопросами: «Когда у вас будет праздник в смысле движения масс, в смысле хореографических действий, объединяющий в смысле звуков, наполняющих город, -праздник, в котором народ чувствовал бы, что он живет как народ, а не Иван и Павел, не мешок картофелин, которые друг друга толкают,–настоящий организованный праздник?» Такие праздники сопутствовали революции, пока она шла вперед.

В сентябре 1925 года нарком Луначарский подвел итог совместной работы: «Государственная студия Дункан, ведущая важные занятия с сотнями детей московских рабочих, является одним из ценных и интереснейших художественно-воспитательных учреждений СССР». В 1922 году подвела итог газета «Правда»: «Выступления студии Дункан всегда доставляют зрителю радость». Сама Айседора говорила так: «Моим ученицам, людям нового мира, я, человек старого мира, могу указывать только пути, по которым они сами придут к цели».

Буржуазия Запада использовала идеи искусства Дункан как средство своего развлечения. Пролетариат применит их как одно из средств преобразования жизни на началах свободы и правды.