Начиная с 1914 года и вплоть до начала второй мировой войны во многих киосках Франции продавались небольшие книжонки в бумажном переплете, стоимость которых не превышала нескольких сантимов. Авторы их носили весьма замысловатые имена, но качество этих книг оставляло желать много лучшего.

Во второй половине двадцатых годов Франция была наводнена кинокартинами, посвященными шпионажу. Они продолжали появляться почти вплоть до самого начала нынешней войны. Эти картины, как и дешевые книжки, имели одну общую черту. В каждом из этих «произведений искусства» была, по крайней мере, одна сцена, в которой герой — агент французской контрразведки — просвещал какого-нибудь симпатичного парня, не имеющего обычно никакого представления о шпионаже, в следующих выражениях: «Если вы увидите что-нибудь подозрительное, немедленно напишите об этом в Париж начальнику 2-го бюро».

Реальная польза, приносимая подобного рода книгами и кинокартинами, никогда и никем не учитывалась. Быть может, офицеры 2-го бюро ничего даже и не знали об отношении к ним общественности. Они были уверены лишь в том, что все эти старания совершенно бесплодны. И это должно было их весьма раздражать, так как выпуск книг и фильмов финансировался именно 2-м бюро.

Естественно, что 2-е бюро делало это, исходя из того, что крупная разведывательная организация обязана устанавливать контакт с общественностью. Публике никогда не внушалось представление о якобы захватывающей и полной приключений жизни людей, работающих в контрразведке. Этого не делали попросту по той причине, что жизнь этих [37] людей вовсе не была захватывающей. Офицеры 2-го бюро не метались в поисках потайных дверей, обнаруживая злодеев и заговорщиков, и не брали короткого отпуска только для того, чтобы влюбиться в очаровательную американскую девушку и притом — богатую наследницу.

* * *

Ежедневно в 8 часов 30 минут утра они входили в большое здание на углу бульвара Сен-Жермен и Университетской улицы. Несмотря на то, что оно находится всего в нескольких минутах ходьбы от площади Согласия и, следовательно, расположено в центре Парижа, очень немногие парижане знали, что в этом здании размещались отделы 2-го бюро. В этой части бульвара не было большого движения, и по вечерам она была в сущности безлюдна.

Это было большое солидное здание, внушающее сразу доверие и вызывающее чувство таинственности. Все здесь казалось совершенно обычным лишь до того момента, как вы входили внутрь и останавливались рядом с человеком, сидящим за маленьким столиком. Он предлагал вам заполнить бланк с указанием вашего имени и цели визита. Потом появлялся другой человек, который уносил заполненный фланк. Если бы вы могли проследить за ним, то увидели бы, как он вошел в одну из комнат на первом этаже и передал вашу анкету новому лицу; после просмотра ряда дел или списков, а также сверки вашей фамилии и других данных, вплоть до вашего почерка, с данными, имеющимися здесь, вы получали разрешение на вход. Обстановка ничем особенным не выделялась. Было только одно обстоятельство, отличающее это здание от любого другого. Здесь было, пожалуй, слишком тихо. В коридорах вы никогда не могли бы увидеть праздношатающихся или мирно беседующих сотрудников. В 9 часов офицеры, к этому времени уже просмотревшие свою корреспонденцию, собирались в большой комнате с высокими потолками и широкими окнами. Стены этой комнаты были отделаны красным деревом. В центре ее стоял большой овальный стол, а вокруг него 15 кресел. Все офицеры были в гражданском платье. Последним появлялся пожилой человек, который занимал председательское место. Он был среднего роста, с жесткими, коротко остриженными, седеющими волосами, с моложавым лицом, в пенсне.

Собравшиеся начинали обсуждать содержание полученной за день почты, и сразу становилось очевидно, что она поступала не только из всей Франции, но также из всех стран мира без исключения. Можно было также уловить, что каждый [38] из присутствующих ведал либо группой стран, либо одной какой-либо страной.

Однако догадки ваши на этом, пожалуй, и заканчивались; ибо даже здесь, в самом сердце 2-го бюро, язык, которым пользовались все собравшиеся, был до предела лаконичен и осторожен. Никакие имена никогда не упоминались. Когда говорилось о «ценной информации», то никто не разъяснял, что это за информация и в чем ее суть.

Председатель — полковник Гоше — являлся начальником 2-го бюро уже в течение многих лет. У него были два помощника. Это были майор Перье и комендант Новар, оба небольшого роста и невнушительной внешности. Далее шли 8 начальников отделений в чине майоров и капитанов. Каждый из них отвечал за определенный район или страну. Все они работали под чужими именами; что касается их подлинных имен, то они были известны только начальнику 2-го бюро.

Каждым сотрудником 2-го бюро давалось клятвенное обязательство хранить все известное ему в величайшей и полной тайне.

2-е бюро было организовано по территориальному признаку. Каждый район был закреплен за определенным сотрудником. Это был офицер, носивший гражданское платье, который подбирал агентов для своего района и руководил их деятельностью. Его управление было расположено вблизи соответствующего пограничного района. Он собирал всю доставляемую его агентами информацию, обрабатывал ее и направлял в Париж. Существовали также офицеры, находившиеся в зарубежных государствах. Они также собирали сведения через свою агентуру, но очень редко обращались непосредственно в Париж. Обычно их доклады проходили через сотрудника, ведавшего ближайшим пограничным районом. Он его сокращал, обрабатывал и сравнивал с другими данными, находившимися в его распоряжении. После всех этих операций на докладе ставилась одна из трех букв: «Д», «В» или «С». Буквы эти обозначали: достоверно, возможно или сомнительно.

Система эта была весьма надежной и безопасной. Но она была также чрезвычайно медлительной.

* * *

Так выглядело на деле 2-е бюро: почтенное деловое учреждение, работающее, быть может, чересчур размеренно. Однако 2-е бюро работало и несколько иначе: каждый вторник и четверг в определенные часы дня какие-то молодые [39] люди входили в большой жилой дом № 44 по Лиссабонской улице. Они поднимались на третий этаж и звонили у дверей с надписью «Экспорт и импорт» (в Париже торговые конторы нередко помещаются в жилых домах). Пожилая женщина — секретарша — вводила их в кабинет с мебелью, обитой красной кожей, и уставленный книжными полками, в беспорядке, заваленными различными газетами, книгами и журналами. В кабинете стояло также огромное бюро, занимавшее все пространство между окнами. За бюро сидел мсье Лемуан.

Мсье Лемуан имел привычку давать этим молодым людям деньги. За это молодые люди должны были знакомиться с секретаршами иностранных посольств, консульств, проводить с ними вечера, развлекать их, доставлять им разнообразные удовольствия, добиваться максимальной интимности для того, чтобы, наконец, попытаться выкрасть с их помощью иностранные паспорта. Этот трюк в течение многих лет весьма удавался. Даже в тех случаях, когда девушка догадывалась о том, кто является похитителем, она очень редко заявляла об этом в полицию. Если же она иной раз и решалась на это, то молодой человек немедленно подвергался аресту, и посольство оповещалось, что арестованный строго наказан. В действительности же молодой человек никогда не проводил более одного — двух дней под арестом.

Мсье Лемуан был примечательной личностью: высокого роста, плотного сложения, лысый, исключительно энергичный, образованный и изобретательный. Он был светским человеком, и вы никогда не дали бы ему его 70 лет. Жизнь его напоминала какой-то фантастический роман. Звали его вовсе не Лемуан, а барон Кениг. Впрочем, и не барон Кениг, а герр Корф. А вернее даже и не герр Корф, а совсем иначе: Штальман. Во всяком случае, он был урожденным немцем, хорошо известным не только в довоенном Берлине, но и во всей Европе как лучший игрок в бридж на континенте и как человек, который проигрывал только тогда, когда хотел проиграть. Одна из его афер кончилась сенсационным процессом, в который были вовлечены некоторые видные представители высшего берлинского общества. Штальман-Корф-Кениг сумел избежать ареста и бежал в Париж, где он превратился в Лемуана. Во время первой мировой войны он начал работать во 2-м бюро, руководя деятельностью его агентуры в Испании. Утверждали даже, что им, в конце концов, было раскрыто дело пресловутой [40] Мата Хари. Однако он сам — Лемуан — упорно это отрицал. Его контора «Экспорт и импорт» была только ширмой для транспортировки оружия. Мсье Лемуан был всегда известен в международных кругах также как преуспевающий торговец контрабандным оружием.

Контора в доме № 44 на Лиссабонской улице отнюдь не была единственной в своем роде. В одном только Париже их было не менее девяти. Большинство находилось вблизи биржи и выдавало себя за комиссионные фирмы. Во всей Франции их насчитывалось 68.

Большая часть их использовалась в основном только для приема лиц, появление которых на бульваре Сен-Жермен было по каким-либо причинам неудобно. Некоторые из этих контор специализировались исключительно на приеме сотрудников иностранных посольств и консульств в Париже и других больших городах. Каждая такая контора имела в своем распоряжении, по крайней мере, одну француженку, обычно телефонистку. В сейфах этих контор находился, как правило, большой набор резиновых печатей различных иностранных учреждений и министерств, украденных или подделанных. Запас их никогда не иссякал: агентов нужно было постоянно снабжать соответствующими документами. Агенты — сотрудники французской разведки — были размещены повсюду. Они работали на военных заводах, содержали лавки вблизи арсеналов, мыли полы на авиазаводах, сорили деньгами в ночных клубах, дружили с продавцами наркотиков и проститутками, занимали почетные места в ассоциациях офицеров-резервистов, снабжали деньгами ростовщиков, влюблялись в директоров экспортных фирм, поступали на службу в частные сыскные агентства, были клиентами переводческих бюро, которые время от времени получали работу от консульств и посольств. Они были друзьями проводников международных спальных вагонов, рейсы которых охватывали всю Европу, и выпивали в маленьких тавернах с водителями автобусов, курсирующих между пограничными деревнями. Они были везде.

Они были в Швейцарии, в Бельгии, в Голландии. В этих странах 2-е бюро создало коммерческие фирмы, которые были заинтересованы в поддержании торговли с Германией. Многочисленные коммивояжеры этих фирм (одна из таких фирм в Швейцарии насчитывала их свыше 90) годами путешествовали по всей Германии. [41]

Все это не было новшеством и частично создавалось еще до первой мировой войны. После поражения Германии 2-е бюро не сделало ни малейшей попытки сократить свою огромную сеть зарубежной агентуры.

Генерал Дюпон, возглавлявший 2-е бюро в течение последних лет первой мировой войны, добился больших результатов. Тот же Николаи писал в своих мемуарах, что 2-е бюро имело за этот период достижения, которыми оно вправе гордиться.

Так, например, французам удалось заслать агента по кличке Анри в германский генеральный штаб и продержать его там целых два года. Другой агент, работавший в одном из важных отделов немецкой контрразведки, некий полицейский комиссар Вейгель сумел почти непрерывно до конца войны доставлять сведения для 2-го бюро. Впоследствии он организовал еще более мощную и действенную шпионскую сеть по всей Европе.

Генерал Дюпон, действительно, создал отличную организацию, наиболее передовую для своего времени разведку, существовавшую до начала тридцатых годов.

Но именно в тот момент, когда Гитлер начал свою лихорадочную подготовку к захватнической войне и когда 2-е бюро должно было действовать максимально быстро и эффективно, оно очень сильно просчиталось, ибо слишком было уверено в себе и в своих возможностях.

Многолетние традиции 2-го бюро убедили его руководство в том, что французская разведка непобедима. По злой иронии судьбы руководители 2-го бюро впали в ту же ошибку, что и немцы после одержанной ими победы в 1871 году, когда они не обратили должного внимания на модернизацию своей разведки и всецело полагались на превосходство своей армии. Что касается французов, то они в данном случае слишком много надежд возлагали на традиционное превосходство своей разведки и не приняли мер к перестройке ее в духе требований времени. Любая система шпионажа по самой сути своей должна быть агрессивной, поскольку стремление разведать чужую тайну уже само по себе агрессивно. Французы же утеряли эту свою агрессивность, причем даже их природное любопытство стало вялым, было поражено пассивностью.

В известном смысле в области разведки они повторяли ту же самую ошибку, что и в области военной. Их тактика стала чисто оборонительной. Они надеялись, что смогут удержать за собой все то, что ими было завоевано. И прежде, [42] чем они осознали свою неудачу, вся система их разведки, несколько лет назад работавшая с максимальной изобретательностью и дерзостью, стала застывать, костенеть, мертветь. Она превратилась в «линию Мажино от шпионажа».

Согласно классическим принципам разведки, шпион может работать только там, где налицо есть секрет, который необходимо добыть. В соответствии с этими принципами во Франции логически имелось три центра для приложения шпионских усилий: Париж, Эльзас-Лотарингия (со Страсбургом, Кольмаром и Мецом) и Северная Франция. Французская контрразведка вела наблюдение за этими центрами, но этого оказалось далеко не достаточным.

* * *

Недостаточность этих наблюдений можно было ощутить даже на бульваре Сен-Жермен. Ее можно было почувствовать во многих мелочах, каждая из которых, оставаясь ничтожной сама по себе, вместе с тем свидетельствовала об упрямом цеплянии за отживающие традиции.

Приведем для примера старинный прием использования маленькой комнаты для ожидания, где принимались посетители, в которых 2-е бюро не было вполне уверено. В этой комнате был потайной стенной шкаф, где находился аппарат вроде перископа, позволявший ясно видеть всю комнату. Молодые офицеры относились к этому аппарату без должного уважения. Им казалось, что любой человек, сумевший пробраться во 2-е бюро под каким-либо важным предлогом для совершения какого-либо преступного акта, вряд ли выдаст себя и свои намерения одним лишь выражением своего лица, даже если он убежден, что за ним никто не наблюдает. Что касается традиций 2-го бюро, то они упорно требовали, чтобы такой человек был тщательно осмотрен до того, как с ним начнут говорить. Эта явно устаревшая традиция изжила себя.

Или вот более серьезный пример с радиоотделом, находившимся в подвале. Потребовались годы напряженнейшей борьбы со стороны молодых офицеров, чтобы вообще добиться организации этого радиоотдела. Когда же он был, наконец, организован, то масштабы его оказались далеко не достаточными. Для слушания кодированных коротковолновых передач из Берлина, обращенных ко всем немецким агентам во всем мире, было привлечено явно недостаточное количество людей. [43]

Старые офицеры, работники разведки, настаивали на своих взглядах, многие из которых стали попросту абсурдными.

Так, один майор, руководивший определенной сферой деятельности в Париже, все еще воображал, что шпионаж можно вести теми же самыми методами, какие использовались тридцать лет назад. Каждые несколько недель какая-нибудь очаровательная молодая девушка, встреченная им в ночном кафе или клубе, появлялась в одной из «комиссионных контор». Непоколебимый майор был уверен, что любая из этих девиц является действительной кандидаткой в Мата Хари. Он не жалел денег на содержание элегантной квартиры и на покупку нарядов. Результаты, однако, были обычно равны нулю, поскольку ни один немецкий шпион не удосуживался влюбиться в новоявленную дежурную «Мата Хари».

Охваченные откровенным презрением ко всяким новшествам, офицеры разведки применяли весьма странные методы. Так, всем агентам неизменно твердили следующее: «Нам нужны факты, а вовсе не ваши мнения. Делать выводы мы будем сами». Или: «Оставьте, пожалуйста, психологию». Или: «Пользуйтесь только глазами». Наконец, все, что делалось, делалось страшно медленно. Когда генерал Дюпон строил свою шпионскую сеть, быстрота не была столь необходимым и непременным условием успеха. Сейчас, когда Гитлер начал свою кровавую игру в стиле «блиц», максимальная скорость стала обязательным залогом успеха.

Весьма сомнительно, чтобы 2-е бюро могло состязаться с Гитлером в этом смысле, если бы даже оно и сделало такую попытку. Но оно никогда и не пыталось состязаться в этом отношении с Германией. Увенчанная сединами система посылки всех материалов лишь через руководителя района, система проверки и перепроверки каждого доклада торжествовала вовсю.

Убыстрить весь ход деятельности разведки можно было бы, пожалуй, при наличии большего количества финансовых ассигнований. Но Франция переживала экономический кризис. Бюджеты всех министерств были урезаны. Что касается бюджета 2-го бюро, то он был попросту зарезан. Стоило агенту обратиться за суммой, которая казалась слишком высокой, и он сразу получал резкий ответ: «Мы полагали, что вы патриот». Никаких твердых ставок оплаты не существовало. 5 тысяч франков считалось большой суммой. [44]

20–30 тысяч франков было максимальной суммой, расходуемой только в самых важных случаях. В декабре 1936 года во 2-е бюро (от имени мсье Лемуана) явился некий химик — венгерец. Он заявил о своей готовности отправиться в Германию и добыть формулу нового отравляющего газа, который в то время еще только испытывался в лабораториях Мюнхена. Получив согласие, он поехал в Германию через Швейцарию, пробыл там две недели и вернулся назад с новой секретной формулой. Она была неизвестна французским химикам и превосходила все, до сих пор имевшееся в области ОВ. 2-е бюро пришло в восхищение и заплатило агенту... пять тысяч франков!

Спустя две недели он уехал с новым заданием, но уже больше не возвращался назад. Желая вознаградить себя, он сообщил немцам о том, что секретная формула газа стала известна 2-му бюро, и получил за это от них 30 тыс. франков.

Что касается мсье Лемуана, то ему вообще ничего не заплатили. Впрочем, любому министерству было бы трудно удовлетворить аппетиты Лемуана, так как ему нужно было слишком много денег. Поэтому 2-е бюро вошло с ним в далеко не обычное соглашение. Мсье Лемуану было разрешено использовать свои дружеские связи для обеспечения собственного заработка.

Основным источником его доходов было получение французских виз для богатых иностранцев, которые не могли получить их законными путями. Но это еще было не все. Мсье Лемуану было также разрешено торговать французскими паспортами, на которые существовал большой спрос среди иностранцев, находившихся в стране нелегально.

Не было ничего удивительного в том, что мсье Лемуан, который никогда не отличался излишней щепетильностью, избрал подобный путь для обеспечения своего дохода. Но невероятным казалось то, что французские власти мирились со всем этим. А они не только мирились, но и сами следовали по пути предприимчивого Лемуана. Все 2-е бюро стало пользоваться тем же источником дохода, — правда, не в целях личного обогащения, а для получения необходимых сумм на оплату агентуры, поскольку другими путями добыть деньги не представлялось возможным. Многие иностранцы получали визы или паспорта при условии их согласия работать в разведке.

2-е бюро опустилось до уровня мсье Лемуана. Быть может, такого рода действия нельзя было в полном смысле [45] слова назвать взяточничеством, ибо 2-е бюро делало это в интересах нации. Но в некотором смысле это было даже хуже откровенного взяточничества, ибо превращало основные принципы законности и порядка в фарс.

Однако у 2-го бюро и помимо этого должно было быть немало забот, ибо в рядах французской армии было обнаружено предательство.

* * *

11 сентября 1937 года рядом с площадью Этуаль в Париже были разрушены бомбами два здания. Начали расследование, в результате которого власти объявили о раскрытии заговора против правительства. Сюртэ Женераль (контрразведка) обнаружила, что заговорщики связаны с двумя тайными фашистскими организациями. Члены этих организаций называли себя «кагулярами» (людьми в капюшонах), ибо некоторые из их вожаков, беседуя с рядовыми членами организации, надевали на голову капюшоны.

Контрразведка обнаружила, что кагуляры имели тайные склады оружия, разбросанные по всей Франции и находившиеся в подвалах, гаражах, бетонных убежищах и т. д. Установлено было также, что все это оружие немецкого и итальянского происхождения. Заговорщики боролись с полицией не на жизнь, а на смерть. Они не брезговали ничем. Они убили нескольких агентов контрразведки, которые напали на их след.

2-е бюро арестовало также полицейского инспектора Жана Раковского. Вначале казалось, что этот арест не имел ничего общего с делом кагуляров. 2-е бюро с помощью своих агентов в Италии установило, что Раковский сделал предложение итальянской разведке «Овра» о регулярной продаже французских военных секретов. Лишь после того как Раковский был выслежен и задержан, а вслед за ним был арестован итальянский агент Адриан Гроссо, связь между делом Раковского и процессом кагуляров обнаружилась полностью. Гроссо признался в том, что был одним из связующих звеньев между кагулярами и их итальянскими хозяевами. Что касается Раковского, то он должен был своевременно оповещать кагуляров обо всем происходящем в полицейском управлении, заранее предупреждая тех, кто должен был подвергнуться аресту, а также уничтожать имевшиеся против них улики.

Жан Раковский был судим; однако ему не предъявили обвинения в принадлежности к организации кагуляров, поскольку это могло бы скомпрометировать многих влиятельных [46] в ту пору лиц во Франции. Это был один из первых ударов, нанесенных министром внутренних дел Альбером Сарро в начале 1938 года по 2-му бюро. Арест 2-м бюро полицейского инспектора привел министра в ярость, ибо, в конце концов, это был один из его людей. Он посоветовал 2-му бюро прекратить это дело, ибо в противном случае французская армия была бы весьма скомпрометирована. Он указал 2-му бюро на то, что в деле кагуляров замешано более 500 армейских офицеров, и что если дать делу ход, то их придется арестовать.

2-е бюро оказалось в явно затруднительном положении. В связи с усиливающейся угрозой новой войны руководители 2-го бюро считали невозможным раздувать этот скандал, столь чувствительно ударяющий по престижу армии. Таким образом, разведка, действуя в интересах безопасности нации, взяла под свою защиту агентов «пятой колонны» в своих рядах! Такова была ирония судьбы!

Одним из замешанных в деле кагуляров был генерал Гуро, начальник парижского гарнизона. Худшее, однако, было еще впереди. Также скомпрометированным оказался полковник Лакан, начальник одной из секций 2-го бюро. Офицеры 2-го бюро были весьма удовлетворены тем, что, благодаря вмешательству Петэна, скандал был предотвращен, и Лакана только отстранили от должности.

По-видимому, они не знали, что Лакан является близким другом Петэна. Помимо этого, им предстояло еще узнать, то и сам Петэн замешан в деле кагуляров.

1932 год, год зарождения тотального шпионажа, застал США врасплох. Эта могущественная держава по существу не имела ни своей разведки, ни контрразведки, ни даже действенных законов против шпионажа.

Конечно, так называемая тайная полиция («Секретная Служба» — прим. В.К.) существовала. Но она была подчинена министерству финансов, а в ее функции входила охрана президента, борьба против денежных преступлений и торговли наркотиками.

Существовало и «Эф-Би-Ай» (FBI) {2} — Федеральное следственное бюро, основанное в 1908 году. Однако борьбе со шпионажем оно уделяло очень немного внимания. Его основной [47] заботой являлось наблюдение за выполнением государственного закона об охране имущества.

Согласно положению о Федеральном бюро, оно должно было рассматривать и шпионские дела. В действительности же бюро ими никогда не занималось, за исключением тех случаев, когда к нему специально обращались по этому поводу морское или военное министерство.

Существовали также морская и армейская разведки, а при американских посольствах — военные атташе, которые сообщали о том, что им позволено было видеть. Армейская и морская разведки были организациями, существующими больше для проформы, чем для практической работы. В случае, если нужно было арестовать какое-либо лицо, то весь вопрос передавался для разрешения местным полицейским властям. Так было до 1932 года, когда, наконец, «Эф-Би-Ай» получило право самостоятельно производить аресты.

На содержание разведки отпускалось около 30 тыс. долларов в год. Этой небольшой суммы хватало только для оплаты некоторого числа сотрудников и для сбора материалов от военных атташе. В остальном бюджет строился на упованиях на лучшее будущее!

Положение усугублялось тем обстоятельством, что законы, относившиеся к шпионажу, были весьма неполноценными. Так, в случае неустановления объекта шпионажа нельзя было осудить человека по обвинению в занятии шпионажем. То, что в кармане арестованного был обнаружен секретный документ, получение которого возможно только нелегальным путем, не считалось достаточным доказательством его шпионской деятельности. В этом случае его разрешалось осудить лишь по статье, карающей за совершение кражи.

Эта обстановка, характерная для 1932 года, мало в чем изменилась и в течение нескольких последующих лет. Между тем в США уже тогда ощущалась необходимость в контрразведке, располагающей сотнями сотрудников. Нужна была организация, которая на худой конец занималась бы лишь концентрацией сведений, собираемых местной полицией, газетными репортерами и т. д. Ибо с первого же дня захвата власти Гитлером фашистские агенты начали вести подрывную работу в США. В течение этих лет Америка была раем для шпионов. Неудивительно, что Гитлер и Геббельс так часто заявляли своим приближенным, что нет ничего легче, чем «организовать фашистский переворот в Соединенных Штатах». [48]

Когда же Америка, наконец, стала пробуждаться, то причиной этому послужила отнюдь не деятельность германских агентов. Американский народ, как загипнотизированный, устремил свои взоры на запад — на Японию. В феврале 1936 года демократ Сирович, выступив на заседании морской комиссии палаты представителей, открыто обвинил Японию в ведении шпионажа. Говоря о рыбной ловле у побережья Аляски, он подчеркнул, что японские рыбаки в данном случае интересуются вовсе не рыбой. Они фотографируют побережье и определяют местоположение радиостанций.

Этот сигнал явился только началом. На одном из американских кораблей был взломан несгораемый шкаф. В морском министерстве была взорвана стальная дверь, ведущая в комнату с секретными документами. 2 июля 1936 года некто Гарри-Томас Томпсон был судим по обвинению в продаже секретных сведений о флоте США капитан-лейтенанту Тосе Миядзаки, японскому морскому офицеру. Миядзаки был также осужден, но еще до процесса отозван в Японию. Томпсон был приговорен к 15 годам принудительных работ.

Меньше чем через две недели, 14 июля 1936 года, капитан-лейтенант Джон Фарнсуэрт был арестован по обвинению в продаже секретных документов двум морским атташе японского посольства в Вашингтоне — Йосюки Итимия и Окира Ямаки. Японцы снова были осуждены и вновь отозваны еще до процесса. В феврале 1937 года Фарнсуэрт был приговорен к 12 годам тюремного заключения.

Между тем японские рыболовные суда продолжали крейсировать вдоль западного побережья Американского континента.

В то же время действовали другие, значительно более опасные суда: мы имеем в виду пароходы, совершавшие регулярные пассажирские рейсы в Америку и перевозившие в своих каютах немецких шпионов.

Роскошные океанские пароходы «Северо-Германской компании Ллойд» были излюбленным средством передвижения «немецких агентов. Они обычно отплывали из Нью-Йорка в полночь; у места причала всегда была толпа провожающих; многие пассажиры в последний момент приезжали из театров и ночных клубов в приподнятом настроении и в сопровождении своих друзей. Вследствие этого тщательное наблюдение за отправлением этих пароходов было затруднено. Можно было до смешного просто пройти на борт [49] «Европы» или «Бремена» и передать букет не из одних только цветов. Можно было также сдать в корабельное почтовое отделение несколько писем, адресованных родственникам. Для германского шпиона было весьма нетрудно также задержаться на борту одного из таких пароходов после того, как всех провожающих приглашали выйти на берег.

Роскошные германские океанские суда были наиболее эффективными «трансмиссионными ремнями» в практике шпионажа. Федеральное бюро вскоре убедилось в этом.

* * *

В начале 1935 года два человека — Уильям Лонковский и Вернер-Георг Гуденберг — работали на авиационном заводе в г. Буффало. Оба они были квалифицированными рабочими; Гуденберг позднее перешел на работу на завод компании Кэртис-Райт, находившийся также в Буффало и выпускавший военные самолеты по заказу правительства США.

Если кто-нибудь в это время проследил бы за ними, то он мог бы, к своему удивлению, обнаружить, что эти два как будто совершенно незнакомых друг с другом человека регулярно встречались в маленькой пивной на окраине города.

В сентябре 1935 года Лонковский ушел с авиационного завода. Своим знакомым он сказал, что переезжает в Нью-Йорк. Примерно через неделю его видели в Нью-Йорке. Однажды часов в 11 вечера он появился у причала германской компании «Ллойд» и поднялся по пассажирскому трапу на борт парохода «Бремен», отплывавшего через час. В руках у него был футляр для скрипки. Однако незадолго до отхода «Бремена» Лонковский сошел на берег, держа в руках все тот же футляр.

Это была ошибка. Он не учел, что отходящие пароходы находятся под особым наблюдением таможенных властей. Двумя таможенными чиновниками Лонковский был задержан. Он начал возражать, но, увидев, что уйти с футляром ему не позволят, он возмущенно пожал плечами и удалился, заявив, что утром придет за ним на таможню.

После ухода Лонковского футляр был вскрыт. В нем лежала дешевая скрипка. Но в обивке футляра была замечена неровность; обивку сорвали и обнаружили восемь крохотных фотографий. Спустя час офицеры — сотрудники морской разведки были подняты с постелей. Они сопоставили все фотографии и установили, что перед ними чертежи нового бомбардировщика «Кэртис». [50]

К этому времени Лонковский был уже на пути в г. Пикскилл. А спустя еще несколько часов он сел на самолет, улетавший в Канаду.

Без посторонней помощи побег его никогда не удался бы; ему помог человек, которого он называл «Доктор». Человек этот действительно был доктором. Но сотрудникам Федерального бюро потребовалось несколько месяцев для того, чтобы разрешить эту загадку и напасть на след доктора Игнаца Грибля.

* * *

И все же начинать описание истории нелегальной организации немецких шпионов в Соединенных Штатах с личности доктора Игнаца Грибля было бы неверно.

Подлинным началом следует считать создание в 1925 году в городе Чикаго организации «Тевтония». Она была создана человеком по имени Ульрих Штак, его помощниками были Вальтер Каппе и Фриц Гиссибль.

В 1932 году было организовано отделение гитлеровской партии в США. Руководителем его был назначен Карл Мангер из Нью-Йорка. Нравилось это членам «Тевтонии» или нет, но вскоре они были вынуждены подчиняться его распоряжениям. В октябре 1932 года в Нью-Йорке состоялось первое собрание гитлеровцев. На этом собрании присутствовали штурмовики в форме. Но это было еще только прелюдией.

В начале 1933 года германский вице-консул в Нью-Йорке доктор Георг Гислинг распустил отделение гитлеровской партии, поскольку оно пользовалось слишком скандальной репутацией. Вместо него он создал «клуб» под названием «Друзья гитлеровского движения». Этот «клуб» привлек в ряды своих членов большое количество людей, среди которых были как крупные финансисты, так и просто влиятельные американцы. Гислингу не пришлось долго ждать вознаграждения. В апреле 1933 года он был назначен консулом в г. Лос-Анджелес. Перед отъездом из Нью-Йорка он переименовал клуб, назвав его «Друзья новой Германии».

Лос-Анджелес... Даже в течение первых месяцев своей работы гитлеровцы поняли огромное значение западного побережья как важного плацдарма для ведения шпионажа. В течение нескольких последующих лет в Лос-Анджелесе и в его окрестностях был образован так называемый «Центральный комитет германского шпионажа». Здесь появился некий граф Бюлов. Он снял в г. Сан-Диего дом, из окон которого была хорошо видна военно-морская база. Здесь же работал молодой человек с гитлеровскими усиками, незаконно [51] получивший американское гражданство, разоблаченный властями и затем подделавший свои документы. Он руководил деятельностью немецких шпионов в этой части страны. Большую часть своего времени он проводил в «Немецком доме» на 15-й улице. Его звали Герман Швинн.

В это же время «Друзья новой Германии» процветали под руководством фотогравера из Детройта, некоего Гейнца Шпанкнебля. Однако Шпанкнебль был неосторожен. Он вел себя слишком вызывающе. Чтобы убедить американцев германского происхождения в необходимости повиноваться его приказам, он использовал гангстерские методы. Вновь разыгрался громкий скандал. Шпанкнебль был осужден за нарушение закона о статуте иностранных агентов и должен был бежать, видимо, в Германию, на одном из все тех же немецких пароходов. Именно в связи с этим случаем Вашингтон впервые заинтересовался доктором Игнацем Гриблем.

До тех пор не было поводов для установления какого-либо наблюдения за ним. В первую мировую войну он служил в германской армии; приехав в Америку, он стал работать в качестве врача. Он являлся членом многих немецких клубов, но до захвата власти Гитлером избегал политической деятельности. После 1933 года он резко изменил свое поведение, превратился в откровенного антисемита и стал застрельщиком движения, ратовавшего за военизацию всех германских клубов. Он стал также — это выяснилось значительно позднее — председателем тайного исполнительного комитета «друзей новой Германии». Когда ему на суде было предъявлено обвинение в содействии бегству Шпанкнебля, Грибль в качестве оправдательного аргумента выдвинул «патриотические мотивы».

Руководство всеми профашистскими организациями принял на себя Фриц Гиссибль и осуществлял его до тех пор, пока ему также не пришлось бежать в Германию. В течение некоторого времени его заменял некий Рейнгольд Вальтер до тех пор, пока из Германии не прибыл Губерт Шнух, принявший на себя руководство «друзьями новой Германии». Он тоже продержался недолго. Между последователями Вальтера Каппе и последователями Шнуха шла распря; имели место даже уличные столкновения; наконец, в марте 1935 года Каппе уехал в Германию. Спустя некоторое время, в марте 1936 года, на съезде «друзей новой Германии» в г. Буффало организация эта была переименована в «Германо-американский союз» и ее руководителем был избран Фриц Кун. [52]

Однако фактическим вожаком «Союза» после 1936 года был не Кун, равно как и до 1936 года официальные вожди организации вовсе не являлись фактическими ее руководителями. Подлинным «фюрером» и человеком, который руководил всей деятельностью немецких шпионов в Соединенных Штатах, был Вальтер Г. Шелленберг.

* * *

Всей своей предыдущей карьерой в Германии он был предназначен для той роли, которую ему предстояло играть в США. Во время первой мировой войны он присоединился к одной из тех бандитских шаек, которые под предлогом «борьбы с большевизмом» в прибалтийских странах предлагали свои услуги всякому, кто больше заплатит, и наводили ужас на население грабежами, насилиями, поджогами и убийствами. Шелленберг принадлежал к «добровольческому корпусу» фон Брандиса, который «освободил» Латвию. Его исключительная жестокость вскоре позволила ему получить офицерский чин. К концу 1919 года банда Шелленберга совершила такое количество преступлений, что прибалтийские государства, наконец, прогнали «освободителей» назад в Германию, где они были разоружены германским правительством. Подобно всем профессиональным наемным солдатам, Шелленберг не мог заставить себя приняться за какую-либо постоянную работу. Зарабатывать себе на жизнь честным трудом он считал ниже своего достоинства. Поэтому он и банда его громил нанялись в качестве охраны в одно из огромных прусских юнкерских поместий. Он организовал склад оружия и боеприпасов для своего хозяина барона Данген-Штейнкеллера, который всецело сочувствовал подготовке путча против республиканского правительства. Однако Шелленбергу недолго пришлось наслаждаться легкой жизнью в поместье, ибо даже весьма терпеливая Веймарская республика не оставляла безнаказанным открытое убийство. Однажды фермер-батрак случайно натолкнулся на склад оружия и был схвачен одним из людей Шелленберга. Охранник позвал своего руководителя, и Шелленберг размозжил голову несчастному батраку. Брат этого фермера высказал вслух, что он подозревает в убийстве охрану. Это дошло до Шелленберга, и тот спустя два дня, застав фермера в деревенской таверне, всадил в беднягу девять пуль из парабеллума.

Полиция вынуждена была вмешаться, однако она сделала все возможное, чтобы оставить Шелленберга на свободе. Спустя несколько месяцев Шелленберг в чине старшего лейтенанта вступил в известную «бригаду Эрхарта» — тайную [53] военную организацию, поставившую своей целью низвержение республики. Он принимал участие в Капповском путче в 1920 году, а когда правительство подавило мятеж, то Шелленберг поспешно сменил военную форму на гражданское платье. Он вступил в гитлеровскую партию и в течение ряда последовавших лет получал доход из самых различных источников. До тех пор, пока партия была на легальном положении, он был оплачиваемым организатором штурмовиков, руководителем специальных подразделений, предназначавшихся для ведения уличных боев. Его полицейское «дело», находившееся в прусском министерстве внутренних дел, пополнилось в то время подозрениями еще Б трех убийствах, в вооруженном нападении, в преднамеренном убийстве и в незаконном ношении оружия. Однако, как и все прочие штурмовики, он всегда отделывался только небольшими штрафами. Когда после неудачного «Пивного путча» гитлеровская партия была запрещена, Шелленбергу пришлось довольно туго. Некоторый период он существовал только на то, что занимал. К 1925 году Шелленберг занялся новой аферой. Он стал продавать «охранные грамоты» богатым евреям, проживавшим в Берлине, Франкфурте, Мюнхене и Магдебурге. Шелленберг обещал своим клиентам использовать свое влияние для ослабления антисемитской пропаганды, а когда партия придет к власти, он лично позаботится о том, чтобы избавить их от каких бы то ни было антисемитских мер, проводимых гитлеровцами.

Незадолго до захвата власти Гитлером Шелленберг приехал в Нью-Йорк и незамедлительно приступил к работе в пользу германской разведки. Он создал тайный отдел при германском генеральном консульстве в Нью-Йорке и привлек в этот отдел Вальтера Бекера. В то время Бекер номинально являлся коммерческим атташе. Первоначально ему поручено было проводить систематический шпионаж в финансовых кругах Нью-Йорка. К октябрю 1932 года Шелленберг имел своих людей в иностранных отделах ряда банков. Эти люди снабжали его нужными сведениями о финансовых операциях. Сам Шелленберг являлся участником небольшой финансовой фирмы на Нижнем Бродвее, которая оказалась весьма удобной ширмой для его грязных и темных дел.

После захвата власти Гитлером Шелленберг тайно отправился в Германию, несмотря на то, что он уже натурализовался и принял присягу на верность США. Вскоре после этого Шелленберг вернулся в Америку. Спустя неделю в гостинице на Лексингтон-авеню, где жил [54]

Шелленберг, начали регулярно собираться руководители фашистской организации «Друзья новой Германии». По указанию Шелленберга, Шлинк взял на себя руководство американским отделением «Комитета по расследованию и урегулированию» — тайного трибунала гитлеровской партии. Сколько «предателей» было похищено по приговору этого трибунала и отправлено на пароходах из Нью-Йорка в Германию, — это в точности неизвестно даже американским властям.

К 1936 году деятельность Шелленберга настолько разрослась, что к моменту переименования «друзей новой Германии» в «Германо-американский союз» он создал для своих целей новую и совершенно независимую организацию. Сам он никогда не бывал на собраниях «Союза» или на других гитлеровских сборищах, за исключением ежемесячных секретных совещаний, на которых присутствовали все консулы. Иногда он посещал также тайные сборища, которые до 1939 года происходили в доме № 5 по 66-й улице в Нью-Йорке. Это было здание «Германского клуба». И все же роль и значение Шелленберга в среде германо-американских фашистов можно иллюстрировать небольшим происшествием, имевшим место 2 октября 1937 года при праздновании «Германского дня» в «Мэдисон Сквер Гарден». Огромный зал был переполнен. Программа уже началась, когда появился Шелленберг и, не спеша, направился по проходу к передним рядам. Расставленные вдоль прохода через каждые три метра штурмовики застыли, как по команде «смирно», и отдавали «честь», в то время как он, Шелленберг, отвечал им лишь снисходительным кивком головы. Когда он достиг первого ряда, Вильгельм Танненберг, первый секретарь германского посольства, сидевший рядом с послом, увидя Шелленберга, вскочил и, приветствуя его, уступил ему свое кресло. В этот момент повернулся к Шелленбергу и посол Дикгоф; он поздоровался с ним также необычайно подобострастно. И всю эту суматоху вызвал махровый бандит и шпион, выдающий себя за обычного коммерческого агента!

Место Болдуина занял Чемберлен. Германский посол Леопольд фон Геш, осколок Веймарской республики, неожиданно скончался. Многие утверждали, что он покончил с собой. Его сменил Иоахим фон Риббентроп. [55]

Вполне возможно, что английское общество и даже британские правительственные круги плохо представляли себе, кто такой Риббентроп. Несколько лет назад он не был даже членом гитлеровской партии; это не помешало Гитлеру доверить ему такой ответственный дипломатический пост. Однако разведка министерства иностранных дел, как, вероятно, и другие разведки, многое знала о Риббентропе. Было известно, что когда разразилась первая мировая война, он находился в Канаде, бежал в США и оттуда в Европу на голландском пароходе. В 1915 году он был послан на подводной лодке в Нью-Йорк для оказания помощи фон Папену, находившемуся в Вашингтоне. Было также известно, что после отъезда фон Папена в течение нескольких месяцев он оставался в Вашингтоне и продолжал диверсионную работу. Позднее он снова сотрудничал с Папеном в Турции; когда же Папен, подготовлявший диверсию на Суэцком канале, попал в тяжелое положение, Риббентроп спас ему жизнь.

Быть может, британская разведка была удивлена тем, что человек с такой биографией возвысился до ранга посла в Англии, и предполагала, что высшее лондонское общество, отвернется от «дипломата» с таким прошлым.

В правительственных кругах он был вполне persona grata. Вспоминали о том, что в 1935 году он содействовал заключению морского соглашения между Великобританией и Германией, которым Лондон гордился в течение двух лет. Что касается высшего света, то здесь Риббентроп имел связи. Он был зятем известного германского фабриканта шампанского Хейнкеля, который имел большое количество друзей в Англии. Таким образом, зять Хейнкеля был во многих домах желанным гостем. Далеко не исключено в то же время, что секрет светских успехов нового германского посла заключался вовсе не только в самой личности Риббентропа. Правящие круги английского общества проявляли все большую заинтересованность в примирении с Гитлером. Им казалось, что в этом единственный путь избавления от «угрозы коммунизма», которого они боялись смертельно.

* * *

До сих пор окончательно не установлено, в какой мере личная и материальная заинтересованность была движущей силой политики Чемберлена. Правда, доказано, что у него имелись определенные интересы в одной из отраслей германской промышленности; тем не менее, одного этого недостаточно [56] для утверждения, будто он мог позволить себе руководствоваться в своих действиях одним только этим мотивом. Вместе с тем не подлежит сомнению, что он находился под влиянием группы людей, которая регулярно проводила конец недели в клайвденском поместье лорда Астор, находившемся в графстве Бакингемшир, и была известна под именем «клайвденской клики». После 1937 года собрания у леди Астор завоевали себе известность. На одно из таких собраний леди Астор пригласила германского посла, причем после этого визита главный редактор «Таймс» Доусон начал требовать возвращения Германии ее колоний.

Помимо редактора «Таймс» и германского посла, среди гостей леди Астор были и другие известные политические деятели. В их числе лорд Галифакс.

В кругах работников разведки считается установленным, что в салоне леди Астор произошли те первые встречи, которые позднее привели к поездке лорда Галифакса в Берлин. Трудно сказать, насколько достоверно это утверждение. Во всяком случае, точно известно, что посещение лордом Галифаксом Берлина в ноябре 1937 года было предпринято без ведома и через голову министра иностранных дел Антони Идена; что касается Кэ д'Орсей (французского министерства иностранных дел), то оно вряд ли вообще было оповещено об этом визите. Позднее Гитлер заявил, что он откровенно сознался Галифаксу в своем намерении захватить Австрию, и «добрый» лорд Галифакс ничего не возразил...

* * *

Министр иностранных дел Иден не был одинок в своей неприязни к «клайвденской клике» и другим кругам, которые так сильно влияли на премьер-министра Чемберлена. Уинстон Черчилль неоднократно протестовал против политики, проводимой этой группой. Дафф-Купер и Хор-Белиша также смотрели на ее интриги весьма отрицательно.

Однако Чемберлен не желал прислушиваться к голосу этих людей. Он не считался даже с точкой зрения своего министра иностранных дел.

Зато германский посол Риббентроп оказывал через салон леди Астор известное влияние на Чемберлена. Естественно, что Риббентроп делал все возможное, чтобы убедить английского премьер-министра в том, что проводимая Гитлером политика лихорадочных вооружений ничего опасного в себе не заключает.

Что касается английского посла в Германии сэра Невиля Гендерсона, те он был настолько очарован охотой Геринга и [57] личностью Геббельса, что оставлял без всякого внимание все откровенные намеки разведки английского министерства иностранных дел. К тому же Гендерсон неспособен был составить себе ясное и четкое мнение по многим важнейшим вопросам внешней политики. Отличный охотник, он был плохим знатоком людей и совершенно не знал ничего о бандитских методах в дипломатии. Вот почему он, в сущности, так и не понял, что же, собственно говоря, в конце концов, произошло. Между тем для Англии ход событий делался все более и более угрожающим. Роберт Ванситтарт имел сведения о том, что немцы строят большое количество подводных лодок и что морское «соглашение» постоянно нарушается. Он передал свои сведения в «Б-4» и был приглашен на секретное совещание. На этом совещании было установлено, что морская разведка, которая должна добывать подобные сведения и передавать их соответствующим инстанциям, кладет их под сукно. Когда некоторым чиновникам Адмиралтейства предложили дать свои объяснения, то они невразумительно разъяснили, что на подобного рода донесения не обращали должного внимания, так как считали их преувеличенными.

По-видимому, известная доля вины за то, что Чемберлен был информирован из рук вон плохо, ложится и на других лиц. Однако в основном виновен был он лично; премьер настолько не доверял разведке министерства иностранных дел, что создал нечто вроде собственного разведывательного органа. Основным человеком в этой организации был экономист Вильсон, друг главы Английского банка Монтегю Нормана, известного своими симпатиями к гитлеровской Германии. Вильсон сводил на нет плоды всей деятельности разведки. Идя на поводу у Вильсона, Чемберлен демонстративно игнорировал все ее доклады и уделял все свое внимание докладам специальных обозревателей, вроде Хора и Саймона. Тем более что их доклады были значительно приятнее и успокоительнее докладов разведки.

И вот грянула буря.

* * *

В январе 1938 года Антони Иден, находившийся в Женеве, узнал, что Гитлер намерен вторгнуться в Австрию в течение ближайших двух месяцев.

Это сообщение он получил окольным путем. Оно было передано одним из руководителей французского 2-го бюро. Человек этот счел нужным сообщить английскому министру [58] иностранных дел, что сам он получил эти сведения из Лондона.

Роберт Ванситтарт прибег к этому ухищрению, как к последнему средству. Он понимал, что если бы такой доклад был доставлен обычным путем непосредственно Чемберлену, то он остался бы лежать непрочитанным до тех пор, пока ход событий не сделал бы его содержание устаревшим. И он был совершенно прав.

Иден немедленно телефонировал Чемберлену. С необычной серьезностью премьер обещал рассмотреть этот вопрос. Затем он вызвал Ванситтарта. Не зная того, что Иден получил эти данные из французского источника, он стал упрекать Ванситтарта в том, что тот передал столь важные сведения прямо министру иностранных дел, минуя его, Чемберлена.

Ванситтарт мог бы сказать, что не передавал Идену этого сообщения. Все же он решил объясниться начистоту. В результате имел место крупный разговор, окончившийся тем, что Чемберлен «повысил» Ванситтарта по службе. Официально Ванситтарт считался постоянным помощником министра иностранных дел. Чемберлен создал для него новую должность — главного советника по иностранным делам.

Это «повышение» на деле означало, что Ванситтарт был изъят, отстранен и изолирован от разведки. Помощник Ванситтарта Хэнки также получил «повышение». Чемберлен назначил его директором компании «Суэцкий канал».

* * *

Тем временем Иден возвратился из Женевы. Он сразу потребовал от Чемберлена занять твердую позицию по существу вопроса.

20 февраля 1938 года Антони Иден подал в отставку. Министром иностранных дел был назначен лорд Галифакс.

Что касается Ванситтарта, то в этом случае разведка министерства иностранных дел впервые запротестовала, считая, что Чемберлен зашел слишком далеко. В течение нескольких часов после «повышения» Ванситтарта все руководящие деятели разведки подали в отставку. Чемберлен был вынужден оставить Ванситтарта во главе разведки министерства иностранных дел.

Когда австрийский канцлер Шушниг вернулся из своей неудачной поездки к Гитлеру в Берхтесгаден, Ванситтарт понял, что только немедленное вмешательство Англии может остановить Германию. Он также сознавал, что если не остановить Гитлера сейчас, то сроки будут упущены. [59]

Его беседа на эту тему с Чемберленом длилась недолго. Чемберлен заявил, что «частные переговоры» между Гитлером и Шушнигом не касаются Англии.

Дальнейшие события развивались так, как предсказывал Риббентроп. Он оказался хорошим предсказателем — или точнее хорошим шпионом, поскольку заранее утверждал, что Англия и пальцем не шевельнет в защиту Австрии.

В решающие дни австрийский посланник в Лондоне барон Франкенштейн предпринял последнюю отчаянную попытку. Он попросил аудиенции у министра иностранных дел Галифакса. Но Галифакс не смог его принять. У него сидел посетитель. На этот раз Риббентроп пробыл у Галифакса значительно дольше обычного; когда же он, наконец, откланялся и вышел, гитлеровские моторизованные колонны были уже в пути: они двигались на Австрию.

Спустя шесть месяцев после захвата власти Гитлером группа немцев перешла через границу США в Мексику; появившись в столице, члены этой группы намерены были прощупать почву для развертывания провокационной деятельности во всей Латинской Америке с целью ослабления мощи Соединенных Штатов и создания для них постоянной угрозы.

Штаб-квартирой этих «туристов» как будто стал ресторан Беллингхаузена, расположенный напротив посольства США.

Это место до сих пор считается центром для сборов гитлеровцев. Ресторан Беллингхаузена — весьма подходящее место для встреч всякого рода заговорщиков. В те времена там можно было многое услышать. Здесь утверждали, что мексиканское побережье представляет собой идеальный плацдарм для действий против калифорнийского побережья и что в определенном пункте можно прервать всякую связь между Сан-Франциско и Панамским каналом. Обсуждалось также немало вздорных проектов и планов вторжения из Мексики в Соединенные Штаты. Все это могло быть в ту пору отнесено к разряду «традиционных» мексиканских «сплетен» и «слухов».

Однако с появлением в Мексике Германа Швинна дела стали принимать более серьезный оборот. Герман Швинн прибыл в Мексику непосредственно из Германии. Говорят, будто он привез с собой несколько рекомендательных писем от некоего Генри Д. Аллена, американского гражданина, известного и под другими именами. Швинн был энергичен, [60] предприимчив и не болтлив. Он не просиживал часами у Беллингхаузена и не тратил слов зря. Вначале он даже не доехал до Мехико-Сити, а остановился в городе Мексикали, где и связался с несколькими, также недавно прибывшими лицами. Это случилось именно в то время, когда была создана организация так называемых «Золотых рубашек». Основатели этой организации самым различным образом представляли себе ее программу и назначение. Родригес, ставший вожаком «Золотых рубашек», стремился стать мексиканским «фюрером». Большинство его друзей стремилось к наживе. Что касается Швинна, то его цель заключалась в том, чтобы устроить в Мексике фашистский путч.

В Мехико-Сити был один человек, мнение которого по этому поводу запрошено не было. Речь идет о фон Колленберге, германском посланнике, относительно безобидном и глупом дипломате старой школы. Если бы кто-нибудь попытался объяснить ему суть всего происходившего, то он все равно мало что понял бы.

Столь же неосведомленными обо всем происходящем в Мексике были английская и французская разведки. Они не имели здесь агентов и не сожалели об этом.

В самой столице Мексики все знали о Швинне, о Родригесе и «Золотых рубашках» и о том, что эта организация приобретает все большее влияние. Вскоре в Мехико-Сити прибыл барон Эрнст фон Мерк. В первую мировую войну он был германским агентом в Брюсселе.

Вновь прибывший барон получил работу как агроном в министерстве земледелия. Там он познакомился с членом правительства Карденаса, неким Седильо, и часто посещал его виллу в Лас-Паломас; предлогом для этих посещений была «охота». Между этими двумя людьми установилась настоящая дружба, которая стала еще более прочной, когда Седильо попал в немилость к Карденасу. Примерно в это время Седильо установил контакт с Берлином. Он вел переговоры о самолетах. Возможно, что и они были нужны для «охоты».

В июне 1935 года посланника фон Колленберга посетил Брито Фуше. Этот визит чрезвычайно обеспокоил посланника. Фуше возглавлял фашистскую организацию, поддерживаемую «Ассоциацией служащих» и существовавшую без ведома Колленберга на немецкие деньги.

Фуше обратился к посланнику с просьбой устроить ему поездку в Берлин для прохождения «подготовки». По всей вероятности, Фуше не употребил выражения «пятая колонна», [61] — слово это еще не вошло в обиход. Однако именно ее он и пытался организовать в Мексике.

Еще до того как старый посланник смог дать ему ответ, Брито Фуше оказался причастным к уличному столкновению в Вильяэрмосе, вследствие чего и был вынужден бежать из пределов страны. Вскоре после этого его видели в Берлине.

20 ноября 1935 года Родригес и его «Золотые рубашки» устроили демонстрацию под окнами президентского дворца. Началась уличная драка. 75 человек было ранено, 5 золоторубашечников убито. Сам Родригес был ранен ножом и увезен в больницу. Позднее он был выслан и отправился в Соединенные Штаты для посещения своего друга Германа Швинна.

* * *

Примерно в июне 1935 года в Мехико приехал д-р Гейнрих Норте. Он был новым «гражданским атташе». Старый посланник уже давно привык к такого рода неожиданным сюрпризам.

Гейнрих Норте считался незаурядной личностью. Ему было около тридцати лет, он был элегантен, остроумен и вскоре прослыл светским человеком. Его штабом был бар при гостинице «Реформа», резиденции крупных дельцов, кинозвезд и иностранных знаменитостей. Там вы могли увидеть его в любое время дня. Казалось, он никогда не был занят работой.

Хотя сам Норте был довольно беден, а его пост был самым низко оплачиваемым среди дипломатов, все же он имел личный самолет и очень любил совершать на нем воздушные прогулки. Особенно любил он летать в Куэрнавака, курорт, часто посещаемый мексиканским высшим обществом; там он встречался с рядом германских аристократов, вроде барона фон Имхофа и барона фон Рихтера. Он также летал в Акапулько — не только элегантный курорт, но и важный порт, а также в Тампико и Вера-Крус. Бывало, что он долетал и до Панамского канала.

Норте не долго оставался в одиночестве. Вскоре барон фон Холлейффер, он же Ганс Нельбинг, стал часто появляться в его обществе. Фон Холлейффер в 1926 году прибыл из Германии в Мексику. Когда ему стала грозить высылка, он бежал в Гватемалу. В 1931 году он вернулся в Мексику и занялся надувательством германской колонии, продавая ее членам поддельные акции. После захвата власти Гитлером дела его значительно поправились. Ему уже [62] не приходилось бояться высылки, ибо волей судеб начальник полиции Берлина граф Хельдорф оказался его зятем. И дела обернулись таким образом, что он стал получать регулярное жалованье из Берлина, а это избавило его от утомительной необходимости надувать германскую колонию в Мексике.

Холлейффер работал вместе с неким Паулем Гарбинским. Специальностью Гарбинского была подделка свидетельств о рождении, что обеспечивало ему, впрочем, только нищенское существование. Вот почему он охотно согласился работать для гестапо.

В течение дальнейшего времени в Мексику приезжало все большее и большее количество так называемых «культурных атташе» из Германии. Они должны были руководить работой Норте по «возрождению патриотизма» в среде живущих в Мексике немцев. Все немцы обязаны были жертвовать в фонд «зимней помощи». Все германские фирмы были обложены соответствующими суммами, я полученные деньги посылались в Германию. В немецкой школе в Мехико было введено гитлеровское приветствие. Крупнейшие аптеки, как, например, Бейк и Феликс в Мехико-Сити и в Гвадалахаре стали завертывать отпускаемые покупки в фашистские агитационные листовки. Служащие во многих фирмах были вынуждены предоставлять для осведомления гитлеровских агентов служебные книги своих компаний. Более того, многие немцы в Мексике, которые вовсе не желали оказывать поддержку гитлеровцам, были вынуждены вывешивать в витринах своих магазинов или на своих автомобилях флаги со свастикой.

Таким образом, немцы в Мексике были объединены и организованы. К Гитлеру они относились без особого энтузиазма; но они были связаны по рукам и ногам. Мексика кишела фашистскими агентами; их с каждым днем становилось все больше и больше.

Работники управления «Б-4» и особенно те, у которых была хорошая память, испытывали странные ощущения. Иной раз им казалось, что возвращаются прошедшие времена, однако с той лишь разницей, что события шли в несколько ином плане.

Работники «Б-4» видели, как германские консульства возникали во всех странах, словно грибы после дождя; особенно [63] много их стало в малых, традиционно нейтральных государствах, расположенных вокруг Германии. Работники «Б-4» отлично понимали, что это означает на деле. Ибо было время, когда они сами занимались тем же. Например, в Норвегии в 1914 году англичане имели посланника и генерального консула. Однако почти немедленно после возникновения войны в каждом небольшом норвежском порту появился новый британский консул. Вскоре в Норвегии оказалось 33 консула и 25 вице-консулов, причем каждый из этих консулов и вице-консулов держал огромный штат сотрудников.

Это было во время первой мировой войны. Что касается немцев, то они прибегли к тому же маневру в мирное время, да еще в очень большом количестве стран. В тех государствах, где у англичан было несколько сот человек, немцы располагали одной или даже двумя тысячами. В течение первой мировой войны англичане создали для маскировки деятельности своей разведки ряд коммерческих фирм в разных пунктах нейтральных стран. Наиболее пригодными с этой точки зрения оказались пароходные компании. И вот, к своему удивлению и огорчению, сотрудники «Б-4» установили, что отделения германских пароходных компаний, конторы германских железнодорожных обществ и особенно туристские бюро стали распространяться по всему миру. Туристские бюро начали появляться даже в таких странах, население которых вообще было слишком бедно, чтобы совершать путешествия в Германию.

«Б-4» отлично известно было, чем все это пахнет.

* * *

Единственным утешением могло служить то, что в самой Англии германский шпионаж почти не имел никакого успеха. Об этом позаботился Скотленд-Ярд. Это был отличный аппарат, и действовал он безупречно и четко. Немцы, разумеется, пробовали засылать своих агентов в Англию. Так, например, они попытались проникнуть и обосноваться в британском торговом флоте. Но все подобные попытки их были ликвидированы.

Гитлеровцы старались завербовать немцев, давно живущих в Англии. С особым усердием они занялись обработкой женщин, которые натурализовались путем замужества. Однако Скотленд-Ярд был бдителен, и вся эта вербовочная кампания не дала результатов.

При всем том некоторое количество агентов все же проникало в страну; полностью, избежать этого было просто невозможно. Большинство из них появлялось под видом [64] мелких торговцев, газетчиков и продавцов табачных изделий. Итоги их работы были ничтожны, так как за ними был установлен весьма строгий надзор.

Известную опасность представляли германские девушки-официантки. Скотленд-Ярд быстро установил, что не все девушки, внезапно устремившиеся в качестве официанток из Германии в Англию, были действительно официантками. Наиболее подозрительным было то, что эти девушки очень часто старались получить работу в небольших портовых или приморских городах, вблизи важных военно-морских баз или в пунктах, расположенных неподалеку от авиационных и военных заводов. Вскоре Скотленд-Ярд обнаружил, что все эти девушки находились под строжайшим наблюдением гитлеровцев. Они должны были регулярно посещать какую-либо фашистскую штаб-квартиру, где, по-видимому, и сдавали все собранные ими сведения.

Возможно, что гитлеровские организации в Англии стали излишне самоуверенными и, как следствие этого, пренебрегали проявлением осторожности. Это, пожалуй, является единственным реальным объяснением той грубой ошибки, которую немцы допустили в апреле 1938 года, когда они издали обращение ко всем немецким девушкам, находившимся в Англии, с призывом принять участие в голосовании за аннексию Австрии. Голосование происходило на борту немецкого парохода, стоявшего в одном из портов. Скотленд-Ярд воспользовался этой редкой возможностью и произвел полную перепись всех фашистских агенток, выдающих себя за официанток. Их оказалось 14 тысяч.

После этого Ильза Вольф, председательница «Женской лиги» в Англии, т. е. по сути дела руководительница всей шпионской организации девушек-официанток, была выслана.

* * *

Другим поводом для беспокойства Скотленд-Ярд считал немецкие самолеты, которые регулярно производили посадки на Кройдонском аэродроме. Работники Скотленд-Ярда не могли не обратить внимания на тот факт, что эти самолеты прилетали вне всякой зависимости от погоды и совершали свои рейсы даже в тех случаях, когда на борту находилось не более одного-двух пассажиров, т. е. когда полет был явно убыточным. Англичане заметили, что самолеты прилетали чаще всего попарно или по три, а не в одиночку; чтобы попасть в Кройдон, эти самолеты избирали какие-то необычайные кружные маршруты. Однако все подобного рода донесения [65] продолжали лежать нечитанными на столе у Чемберлена. Скотленд-Ярд настойчиво протестовал перед ним и, наконец, вынудил его переговорить об этом с германским послом. Германской авиакомпании «Люфтганза» было сделано представление, и она заверила, что подобные случаи не повторятся. Но, тем не менее, они повторялись снова и снова. Скотленд-Ярд посылал новые донесения, но дальнейших мер Чемберлен не принимал.

* * *

Наконец, в июне 1938 года разразился удар грома. В управлении морской разведки, том самом управлении, которое считало сведения о германских морских вооружениях преувеличенными, были похищены чрезвычайно важные чертежи. Какие именно это были чертежи, так и осталось неизвестным. Однако осведомленные люди утверждали, что это были чертежи нового вида оружия, предназначенного для борьбы с подводными лодками.

Кража произошла на борту корабля «Оспри», который использовался Адмиралтейством как учебное судно. Документы исчезли из корабельного сейфа. Было проведено тщательное расследование и даже произведен ряд арестов; но все арестованные оказались ни в чем неповинными людьми и были вскоре освобождены. Внезапно чертежи вновь появились; их прислали начальнику морской разведки в простом конверте почтой из Эдинбурга.

Примерно в тот же период был нанесен второй удар. Уже видавшей виды разведке министерства иностранных дел снова пришлось встретиться с необъяснимым провалом. На этот раз дело шло о поездке лорда Рэнсимена в Чехословакию.

Этот визит был устроен Чемберленом и некоторыми из его близких сотрудников. Он держался в тайне от всех, за исключением, конечно, некоторых членов «клайвденской Клики». Некий капитан Фриц Видеман, личность весьма подозрительная, посетил в ту пору Чемберлена и предложил устроить эту поездку. Даже Франция — союзница Англии — не была поставлена об этом в известность. Даже Роберт Ванситтарт узнал об этом плане только за несколько дней до отъезда лорда Рэнсимена.

Подобный визит явно противоречил и не соответствовал линии Идена — Ванситтарта; более того, он был продиктован тем курсом внешней политики, который в докладах разведки министерства иностранных дел расценивался как преступный и нереалистический. [66]

Ванситтарт отлично знал, что Рэнсимен выезжает для того, чтобы уговорить чехов сдаться на милость Гитлера. Как только Ванситтарт услышал о предполагавшейся поездке, ему стало ясно, что Чехословакия обречена. Однако он также понимал, что условия ее капитуляции будут находиться в прямой зависимости от осведомленности Берлина в том, насколько уступчиво настроена Англия. Берлин, разумеется, ни в коем случае не должен был знать о готовности Рэнсимена уступить по любому пункту. Его миссию нужно было сделать как можно более таинственной, с тем чтобы о его действительных намерениях Берлину ничего известно не было. А потому Ванситтарт предложил Чемберлену отправить для сопровождения Рэнсимена большую группу своих агентов.

Чемберлен затребовал список лиц, которые, по мнению Ванситтарта, должны были бы сопровождать Рэнсимена, и сократил его наполовину. Ужаснувшемуся Ванситтарту он заявил, что немцы могут неверно истолковать то, что Рэнсимен привезет с собой «армию» британских агентов.

Те несколько агентов Ванситтарта, которые прибыли в Прагу, вскоре обнаружили, что сами немцы вовсе не проявляют подобного такта и не стремятся к этому. Прага кишела германскими шпионами. Многие из них приехали в Прагу задолго до того, как Ванситтарт узнал о предполагавшейся поездке. Среди этих германских агентов были два специалиста по установлению микрофонов для подслушивания радио — и телефонных переговоров. Один из них, путешествовавший с британским паспортом, выдавал себя за туриста. Он снял номер в той самой гостинице, где намерен был остановиться Рэнсимен. Администрация гостиницы была с ним более чем любезна, ибо — ирония судьбы — она считала его агентом английской разведки. И только благодаря счастливой случайности агенты Ванситтарта обнаружили этого субъекта и удалили из комнаты лорда Рэнсимена уже установленные там микрофоны еще до того, как они были использованы.

В одном отношении сотрудники британской разведки потерпели полную неудачу: они не смогли удержать лорда Рэнсимена от болтовни. Право же, Берлину незачем было посылать в Прагу своих агентов. Было совершенно излишне устанавливать микрофоны и вербовать шпионов среди обслуживающего персонала гостиницы. У лорда Рэнсимена не было секретов ни от кого. Во время посещения словацких промышленников и чешских магнатов, давно уже продавшихся [67] немцам, Рэнсимена не сопровождал ни один из агентов Ванситтарта. И с этими людьми он говорил совершенно откровенно и свободно. Итак, о готовности Чемберлена принести Чехословакию в жертву Берлин узнал от ... самого Рэнсимена!

Агенты Ванситтарта вернулись в Лондон, зная, что они потерпели поражение. А сознание того факта, что они были побиты не шпионской организацией врага, а представителем своего собственного правительства, сделало это поражение еще более тяжким.

17 сентября 1938 года полковник Гоше и его сотрудники по 2-му бюро пережили самое крупное потрясение в своей жизни. Это было через три дня после съезда гитлеровской партии в Нюрнберге, где Гитлер в своей речи потребовал для судетских немцев «права на самоопределение».

В тот же день один из бывших видных немецких офицеров передал в Париж сведения о том, что Германия концентрирует свои войска неподалеку от чешской границы. Спустя 24 часа агенты 2-го бюро в Чехословакии подтвердили правильность этого донесения.

И все же военное министерство не проявило озабоченности. Генеральный штаб также не придал этому значения, считая такие действия «пустой демонстрацией». Ход мыслей был следующий: «Сейчас Гитлер не может идти на такое рискованное предприятие, как война. В конце концов, у него же негодные танки». Генеральному штабу это было известно на основании донесений Саверна, тех самых донесений, которые содержали столь успокоительные данные о качестве германских танков.

И вот события начали развертываться. Главарь судетских немцев Генлейн предъявил ультиматум правительству в Праге. 17 сентября Чемберлен совершил полет в Берхтесгаден и имел беседу с Гитлером, а затем от Саверна были получены новые донесения ....

* * *

В субботу 12 марта 1938 года двум неизвестным удалось избежать ареста и спастись бегством уже после того, как германские войска вошли в Вену. Они перешли через австрийскую границу и очутились в Швейцарии.

Одного из них звали Вольдемар Пабст, другого — Вернер Грунд. Пабст был немцем, Грунд — австрийцем. И оба были [68] ярыми врагами гитлеровцев. Пабсту было около 50 лет. До прибытия в Вену он был связан с реакционной германской партией националистов. В Вене он стал офицером хеймвера, возглавляемого князем Штарембергом. Грунд был на семь лет моложе. Он был личным секретарем барона Штукли, начальника управления агитации хеймвера. Помимо этого, он был директором первого и единственного в Австрии завода, производившего противогазы.

Среди тех, кто, подобно Пабсту и Грунду, предпочли покинуть страну в тот момент, когда германская армия входила в Вену, не было фон Кеттелера. Кеттелер был атташе германской миссии в Вене и считался одним из ближайших друзей германского посланника Франца фон Папена.

И все же фон Кеттелер совершил непоправимую ошибку; в последний раз его видели в понедельник 14 марта. Он вышел из здания миссии в 6 часов 30 минут вечера. Домой он больше не возвращался. Три дня спустя тело его выловили в Дунае. Некоторые люди полагали, что он стал жертвой мести со стороны австрийских патриотов. Весьма показательно все же, что гитлеровцы никогда не пытались использовать эту смерть в целях своей пропаганды. Они вообще умолчали о ней, ибо сами убили фон Кеттелера как шпиона, работавшего в пользу иностранной державы.

Ни Пабст, ни Грунд никогда ничего не слыхали о фон Кеттелере и его деятельности. По прибытии в Швейцарию они направились в Базель. В тот же вечер их посетил торговец мехами, который вел дела со всей Европой. Между ними и меховщиком имела место продолжительная беседа. Пабст заявил, что он до последнего момента поддерживал близкие отношения со своими коллегами по немецкой армии, которые теперь занимают высокие посты. У Грунда были столь же хорошие связи. Через несколько часов после этой беседы меховщик послал длинное письмо своему другу в Париж. Он подробно писал о мехах, новых ценах и новых фасонах.

Через час после прибытия этого письма оно было доставлено во 2-е бюро. Было решено подвергнуть Пабста и Грунда предварительному испытанию. Если бы Пабст и Грунд знали истинный характер деятельности фон Кеттелера и обстоятельства его внезапной смерти, они, возможно, были бы более осторожны в предложении своих услуг. Ибо фон Кеттелер, близкий друг и сотрудник германского посланника в Вене, некоторое время сам был агентом 2-го бюро. [69]

Имея своего агента непосредственно в германской миссии, 2-е бюро не должно было оказаться застигнутым врасплох, когда Гитлер захватил Австрию. Для него это не было внезапным ударом. Еще за два месяца — 8 января — Кеттелер информировал Париж о том, что Гитлер вторгнется в Австрию. Днем позже те же самые сведения были получены от разведки английского министерства иностранных дел. В течение последующих недель многие агенты присылали столь же тревожные сообщения. И 12 февраля — в день поездки Шушнига в Берхтесгаден — Кеттелер прислал повторное предупреждение. 9 марта один мюнхенский агент сообщил в отделение конторы «Мюльхаузен» (около Базеля), что Гитлер готовится нанести удар до того, как Шушниг проведет плебисцит, срок которого наступал через три дня. Спустя два дня, в полдень 11 марта, в Париж опять сообщалось, что германские мотомехчасти, расположенные в Баварии, стягиваются к австрийской границе.

Следовательно, 2-е бюро было хорошо информировано о ходе событий. Однако правительство и особенно премьер Шотан сочли за благо не поверить этим сообщениям. Шотан предпочел отнестись с полным доверием к донесениям своего посланника в Вене, Пюо, который сохранил свой наивный оптимизм вплоть до дня, предшествовавшего немецкому вторжению. Тогда он протелеграфировал: «Это — повторение удара 7 марта». 7 марта 1936 года Гитлер вторгся в Рейнскую область. Наконец-то этот слепец прозрел!

Увы, слишком поздно! Если что-нибудь и можно было еще сделать, то уже не французскому правительству, хотя бы по той простой причине, что французского правительства не существовало. После долгого раздумья Шотан решил 10 марта уйти в отставку. Это произошло ровно за 24 часа до получения телеграммы от Пюо. В тот же день в Париж приехал для переговоров о возможных экстренных мерах представитель правительства Чехословакии, но ему попросту не с кем было вести переговоры.

Весь мир с ужасом смотрел на то, что происходит в Австрии. Но Париж был поглощен собственным правительственным кризисом. Да и, кроме того, было немало вещей, занимавших тогда Париж и отвлекавших его внимание. На Елисейских полях в переполненном зале состоялась премьера кинокартины «Мария Валевская» с участием кинозвезды Греты Гарбо. В зале Плейель шли концерты лучшего венского хора. Когда в середине концерта пришло известие [70] о вторжении Гитлера в Австрию, хористы со слезами на глазах запели «Марсельезу».

Неизвестные лица посетили могилу Аристида Бриана, видного французского политика и неоднократного министра, настойчиво пытавшегося установить сотрудничество с Германией. Они возложили на его могилу венок с лентой, на которой была свастика и надпись: «Аристиду Бриану от благодарного Адольфа Гитлера».

Они были арестованы.

Между тем Марсель Саверн продолжал предоставлять 2-му бюро интересные материалы. Под именем Саверна скрывался Вернер Грунд. Его сведения касались хода германских вооружений. В течение первых недель его деятельности 2-е бюро следовало обычному методу ознакомления и проверки, применяемому ко всем новым агентам: их сведения сверялись со сведениями, поступавшими от других агентов. Вскоре было установлено, что данные Саверна весьма достоверны. Он работал быстрее других агентов. В то же время старые агенты не могли добыть никаких сведений о программе германских вооружений и один за другим выслеживались гестапо, после чего вообще прекращалось всякое поступление каких-либо сведений. Что касается Саверна, то он продолжал присылать свои материалы. Пабст и Грунд не лгали, когда они заверяли 2-е бюро в своих хороших связях.

Была еще одна причина, делавшая их данные особенно ценными для генерального штаба и военного министерства. Данные эти носили весьма успокоительный характер. Высокопоставленные французские офицеры только самоуверенно и спокойно улыбались, когда Геринг и Геббельс произносили речи о «непобедимости германского оружия». Они-то знали наверняка, что все это была только комедия!

«Мы не должны позволить Гитлеру загипнотизировать нас», — сказал кто-то в военном министерстве. И эта крылатая фраза повторялась на все лады во 2-м бюро.

Саверн присылал исключительно ценные материалы относительно плохого качества германских танков. В июле 3938 года он прислал обширный доклад о маневрах, происходивших в Шварцвальде. В докладе указывалось, что сами германские военные эксперты были удручены низким качеством германских танков. Саверн присылал даже фотографии, полученные от «старого армейского друга»; на них был изображен танк, застрявший в грязи и, видимо, никак не могущий выбраться. [71]

Все военное министерство было в восторге от этих документов. «Фашисты не смогут начать войну с подобными танками», — утверждали они. Правда, были и другие данные на этот счет; имелся, к примеру, опыт войны в Испании. Немцы применяли здесь в основном 6-тонные танки с экипажем из двух человек, броней 0,3–0,6 дюйма и с двумя пулеметами в башнях. Броня эта легко пробивалась французской 25-мм противотанковой пушкой. Такие танки, несмотря на их скорость в 30 миль в час, не могли прорвать мощную «линию Мажино».

Множество донесений касалось многочисленных поломок и неисправностей, обнаруженных в немецких танках во время вторжения в Австрию. На главных дорогах образовались многочасовые заторы и пробки. 2-е бюро получало от своих агентов детальные донесения по этому вопросу. Интересно, что агенты могли бы вообще не тратить время на составление такого рода сообщений. Спустя два дня после того, как были получены их донесения, все газеты мира опубликовали те же факты. Два или три человека во 2-м бюро удивились тому, что немецкие фашисты не предупредили появление в печати такого рода скандальных фактов. Однако сами факты были слишком аппетитны и приятны для того, чтобы их всерьез подвергать сомнениям.

В Париже признавали, что у немцев отличные зенитные орудия и истребители; что же касается бомбардировщиков и танков, то они несовершенны и пригодны лишь для целей обороны. Так утверждали в военном министерстве. Им придется пустить свои танки на лом и построить полторы — две тысячи новых танков. На это уйдет 18 месяцев. Кто знает, будет ли тогда все еще Гитлер у власти?

Это откровенное удовлетворение и даже радость крупных французских офицеров по поводу низкого качества германских танков объясняется тем, что вопрос о танках был жгучим вопросом для французской армии в течение долгого времени. Здесь следует сказать несколько слов о Шарле де Голле.

В первой мировой войне он участвовал в чине лейтенанта. Трижды был ранен. Попав в плен, он несколько раз пытался бежать. После войны он начал быстро продвигаться, хотя его необычайные идеи о методах ведения современной войны вызывали неудовольствие среди его коллег. В 1934 году де Голль издал книгу, посвященную профессиональной армии. Генерал Вейган, в ту пору главнокомандующий французской армией, был весьма недоволен этой [72] книгой и приказал написать о ней в одном из военных журналов отрицательный отзыв. В этой книге де Голль говорил: «Профессиональная армия завтрашнего дня будет наступать на колесах. Ни один человек, пушка, снаряд, ни один кусок хлеба не будет доставляться иными средствами... Огромные войсковые соединения покинут свой бивак утром с тем, чтобы вечером расположиться на ночлег уже за 150 миль».

Книгу прочло всего несколько сот военных экспертов. Один из них — член палаты депутатов Поль Рейно, использовавший ее в качестве основы для своего предложения о создании моторизованных дивизий. Это было в мае 1938 года. Предложение было отвергнуто. Де Голль продолжал защищать свои взгляды. После одной из его лекций в Сорбонне произошел крупный скандал. Он был удален из генерального штаба, понижен в должности и назначен в Мец.

В начале лета 1938 года 2-е бюро получило еще одно предложение от меховщика из Базеля. Речь шла об одном бывшем германском офицере из хорошо известной и аристократической семьи. Этот бывший офицер находился в дружеских отношениях с Герингом. Адольф Гитлер также якобы благоволил к нему. Согласно сообщению меховщика, этот бывший офицер тайно сочувствовал монархистам и был врагом фашистского режима, особенно после того, как Гитлер расправился с генералом Шлейхером. Меховщик из Базеля имел основания полагать, что бывший офицер не возражает против установления связи с французами.

Вначале полковник Гоше еще кое в чем сомневался; но он считал, что такую возможность было бы непростительно упустить. Конечно, некоторые детали требовали проверки и выяснения. Нужно было, например, уточнить роль и вес этого офицера в самой Германии, установить, насколько действительно его влияние и как широко он осведомлен. С этой целью Гоше решил произвести следующую проверку: офицеру сообщили имя одного известного немецкого политического деятеля-демократа, содержавшегося в концентрационном лагере в Дахау, и потребовали от испытуемого организовать освобождение этого человека. Через 24 часа заключенный получил возможность беспрепятственно покинуть Германию.

Начиная с августа 1938 года, бывший офицер стал регулярно присылать свои сообщения французской разведка. Основной упор в этих сообщениях делался на то, что старые [73] кадровые армейские офицеры с большим неудовольствием наблюдали за всеми нововведениями, проводимыми в армии при гитлеровском режиме. Они жаловались на недостаток опытных кадров, необходимых для соответствующей подготовки крупной армии, основанной на всеобщей воинской повинности.

* * *

С 10 сентября 1938 года донесения от бывшего офицера, сердечного друга Геринга, внезапно приобрели тревожный характер. Он сообщал о концентрации крупных сил близ чешской границы. Затем личный кабинет полковника Гоше посетил один высший офицер французской армии.

Позднее утверждали, будто этим офицером был де Голль. Верно лишь то, что в этот самый день де Голль находился в Париже. Но он был слишком скромен и недостаточно честолюбив для того, чтобы лично явиться во 2-е бюро без предварительного приглашения. Тот же человек, который в действительности был у Гоше, сообщил, что его заинтересовали некоторые из полученных во Франции сведений о германских танках.

Гоше показал ему несколько донесений Саверна и в качестве неоспоримых данных снимки танков, застрявших в грязи. Тщательно рассмотрев их, посетитель хмуро сказал: «По моему мнению, это фальшивка». Он взял одну из фотографий, на которой был изображен застрявший танк, окруженный солдатами, которые пытались вытащить его из грязи. В глубине снимка не было ни дома, ни дерева, ни камня. «Удивляюсь, — сказал офицер, — откуда же взялась здесь грязь?» Затем он добавил: «Знаете, я несколько знаком с фотографией. Видите, эти вот черточки? По моему мнению, эта грязь была нарисована ретушером c помощью пульверизатора. Обратите также внимание на фигуры солдат. Они должны напрягать все силы, чтобы вытащить танки; между тем здесь они выглядят очень расслабленными».

Он отложил фотографии в сторону. «Предположим, однако, что я ошибаюсь. Предположим, что десятки германских танков действительно застряли в грязи. О чем же это говорит? Во всяком случае, не о том, что танки вообще бесполезны».

Доводы посетителя показались полковнику Гоше и его коллегам весьма убедительными. К тому же в тот самый день, 17 сентября, прибывали телеграммы одна тревожнее другой. «Друг» Геринга сообщил: сомнений в том, что Гитлер намерен оккупировать Чехословакию, — нет. Об этом извещал [74] и Саверн. Его донесения отдавали, пожалуй, даже излишней паникой.

Чемберлен вернулся в Лондон. Во 2-е бюро ежечасно продолжали поступать взволнованные донесения. 18 сентября в 11 часов утра германский офицер прислал телеграмму с изложением боевого приказа о выступлении, назначенном на 19 сентября. Приказ был подписан Гитлером. Саверн сообщал о мобилизации. У 2-го бюро не оставалось никаких сомнений в том, что Гитлер намерен двинуть войска.

В военном министерстве до сих пор не понимали всей серьезности обстановки. Тогда полковник Гоше отправился в военное министерство, где имел продолжительную беседу с Даладье. Беседовали они с глазу на глаз. И вот на следующий день Даладье и Бонне вылетели в Лондон. А несколько дней спустя, 29 сентября, Париж мог прочитать в вечерних газетах: «В 4 часа 30 минут в Мюнхене состоится конференция между Гитлером, Муссолини, Даладье и Чемберленом».

В этот день в Париже было холодно. Шел дождь. У всех были напряжены нервы. Большая часть людей даже не знала, где находится эта Судетская область. Газеты шли нарасхват.

«Мир!» — вопили они огромными буквами на первых страницах. От радости Париж сходил с ума. Возвращение Даладье было похоже на триумфальное шествие маршала, выигравшего войну. Сотни тысяч парижан вышли на улицу, совершенно незнакомые люди обнимали друг друга.

* * *

Ноябрь уже шел к концу, когда, наконец, прибыли донесения от одного из оперативных агентов разведки английского военного министерства. Этот агент проявил чудеса храбрости и сообразительности и пробрался на «линию Зигфрида», на ту самую линию, существование которой так сильно сказалось на всем ходе мюнхенских переговоров.

В донесении указывалось, что «линия Зигфрида» имеет ряд существенных недостатков, которые весьма облегчают возможный прорыв этой «твердыни». Во многих местах она была затоплена, причем большое количество фортов даже после выкачки воды оказалось настолько поврежденным, что войскам пришлось их покинуть. В сообщении содержалось подробное описание всех дефектов конструкции подземных ангаров. Что касается укрепленных возвышенностей ее железобетонного «ландшафта», то они далеко не соответствовали поставленной задаче. Наконец, в сообщении приводился перечень совершенных при ее постройке [75] диверсионных и вредительских актов, включая такие, как поставка и использование негодного цемента, в результате которых немцам пришлось потерять много времени на дополнительные работы.

За три дня до рождества 1938 года в Берлине был арестован один из самых ценных французских агентов. Этот провал совершенно ошеломил 2-е бюро. Каким образом это могло произойти? Агент — грек по национальности — никогда раньше не работал в Германии. Даже в Европе он не был уже в течение долгого времени. Начиная с 1938 года полем его деятельности была Южная Америка. Арестованный был весьма опытен и не мог допустить ошибки.

2-е бюро терялось в догадках, искало причину, но ничего найти не могло. Вслед за тем произошел еще один арест, менее ошеломляющий, но также весьма неприятный. Речь идет об одном владельце небольшой лавчонки в маленьком городке неподалеку от франко-германской границы. Он был настолько ценным, надежным, исполнительным агентом, что к его помощи прибегали лишь в самых срочных, исключительных случаях. Очень немногие агенты знали его имя и адрес. 2-е бюро опять взялось за перепроверку. Установили, что грек из Южной Америки посылал свои сообщения именно через этого человека. Кто же еще? Этим каналом было разрешено пользоваться всего четырем агентам. Один из них находился сейчас в Африке, второй — в Аргентине, третьим был грек, четвертым — бывший германский офицер, являвшийся источником столь ценной информации. За ним и стали тщательно наблюдать, после чего дело было раскрыто с удивительной быстротой. Он был не только близким другом Геринга и многих видных фашистов. Он даже работал для германской разведки как фашистский шпион, искусно засланный ею во 2-е бюро.

История Пабста и Грунда несколько отличалась от этой. Они также были орудиями в руках гестапо, но сами этого не знали. Вплоть до начала второй мировой войны они были убеждены, что работают против немцев, в то время как они все время действовали им на руку.

Берлин знал, что 2-е бюро до окончательного принятия на работу новых агентов устраивает для них проверочные испытания. С этой целью гестапо в течение нескольких месяцев позволяло Пабсту и Грунду узнавать все, что они только могли узнать. Затем, когда 2-е бюро удостоверилось в их честности, Берлин начал сам поставлять в их руки сведения, которые ему было желательно направить во 2-е бюро. [76]

Главнейшими из них были данные о «неудовлетворительном качестве немецких танков».

Самым характерным во всей этой истории было не то, что немцы обманули 2-е бюро, а то, что 2-е бюро могло бы получить все эти сведения без помощи своей агентуры, если бы его сотрудники знакомились с германской военной литературой.

В начале 1936 года немецкая газета «Дейче вер» писала об армии численностью в 300 дивизий, располагающей 10 тысячами танков и пропорциональным количеством военных самолетов. Другое немецкое военное издание подробно описывало все типы германских самолетов, включая и те, какие еще не были пущены в массовое производство. Германская военная литература откровенно обсуждала проблемы стратегии и тактики, методы использования танков и авиации, наступательные и оборонительные операции, детали штабной работы, организацию различных родов войск в военное время. Ни одна страна не описывала с такой исчерпывающей полнотой будущую войну, как это делала Германия в период с 1932 по 1939 год. Поэтому немецкая военная литература была важным источником военной информации.

Союзники могли из нее узнать немало данных о германских вооружениях. Единственным видом оружия, который не описывался в печати, были средние и тяжелые танки. Однако не было сомнений, что «Третья империя» располагала ими, ибо военная пресса непрестанно подчеркивала все их значение в будущей войне.

Начальник штаба германских бронетанковых сил в органе германского генерального штаба «Милитеришвиссеншафтлихе Рундшау», давая анализ предстоявшего германского вторжения, точно предсказал все то, что случилось во время битвы за Фландрию. Англо-французской разведке в Германии оставалось только собрать дополнительный материал для заполнения кое-каких пробелов.

Но этим никто не интересовался. Ни в Англии, ни во Франции не было ответственного органа, который сосредоточил бы внимание на ходе, масштабах и перспективах германских вооружений. Немецкие цифровые данные в этой области заранее считались недостоверными, и это служило достаточным поводом для того, чтобы огромный материал, содержавший поистине ценнейшие сведения, оставался полностью нетронутым. [77]