Г.С. Фидлянд
ДАНТОН
Посвящаю
ДОЧЕРИ МОЕЙ ИДЕ
ДАНТОН ДО РЕВОЛЮЦИИ
(1759-1789)
В небольшом провинциальном городке Шампани на реке — Об, в Арси-сюр-Об, 26 октября 1759 года родился Жорж-Жак Дантон.
Его дед еще в 1760 году был крестьянином-земледельцем, Он упорно обрабатывал землю недалеко от Арси, в большой деревне Пленси. Зажиточный крестьянин, дед стремился дать своим детям образование, и один из его сыновей, отец Жорж-Жака, в 1750 году явился в Арси и сделался судейским чиновником. Вскоре он был назначен местным прокурором и обзавелся довольно приличным домом. Семья Дантонов была типичной кулацкой крестьянской семьей, органически связанной с местной буржуазией. Мать Жорж-Жака Дантона Мадлен Камюс была дочерью подрядчика строительных работ, братья ее отца были почтенными буржуа. Один из них содержал почту в Труа—областном центре Шампани,—другой был торговцем; из всей семьи только один был священником. Когда в 1762 году отец Дантона умер, его мать вышла вторично замуж за мастера-ткача Рекордена, средней руки буржуа, чьи дела пошатнулись только после заключения англо-французского договора 1786 года, когда французские промышленники потерпели жестокое поражение в конкурентной борьбе с Англией.
О детстве Дантона мы знаем мало. Скудные сведения оставили нам о его детстве два сверстника-земляка. Дантон был малоприлежным мальчиком; река, поле и улица привлекали его больше, чем школа, латинская грамматика и история.
По обычаю крестьян того времени, обычаю, который сохранился и в провинциальных буржуазных семьях, его кормилицей была корова, и однажды, когда бык, встревоженный
11
мирной сценой кормления будущего трибуна революции, напал на них, маленький Дантон остался на месте с рассеченной губой. Второй раз, спустя два года, бык сломал ему нос, а через некоторое время мальчик был основательно помят,. гоняясь за стадом взбешенных свиней. Однажды, бросив школьные занятия, Жак выкупался в холодной воде своей любимой реки, опасно заболел и, не успев оправиться, стал жертвой оспы; ее следы остались на всю его жизнь. Впрочем, следы оспы были на лице Мирабо, Камилла Демулена и Робеспьера.
До восьми лет Дантон не получал систематического образования. Познания, полученные им от воспитательницы, были_ поистине ничтожны; вступив в школу, он почувствовал, что для него началась новая жизнь. Его буйный нрав не смирился. О нем рассказывают, что ежедневная порция вина, которую получали школьники, согласно местному обычаю, была для него недостаточна. Он пытался заполучить порции своих товарищей и преуспевал в этом. Любимым занятием Дантона в эти годы были уличные сражения с деревенскими мальчишками в поле, за чертой города.
К 12 годам кончилась его первая школа, и мать отправила мальчика учиться в Труа в коллеж монастыря ораторианцев. Двенадцатилетний Жак в 1772 году впервые попал в большой город. Арси был по сравнению с Труа жалкой провинцией. В Арси жило всего 2800 человек, в Труа было больше 30 тыс. Арси-сюр-Об — типичный провинциальный город XVIII столетия. Вот как описывает этот город Бальзак в своем знаменитом романе "Депутат из Арси":
"В шести лье от Труа по большой дороге в Париж, недалеко от селения по названию Бель Этуаль, начиналось департаментское шоссе, которое вело к городу Apcи через широкие долины, где Сена образовывала узкую зеленую ленту, окаймленную тополями, прорезывая белизну меловых земель Шампани. Дорога, соединяющая Арси и Труа, длиной в шесть миль, представляет собой как бы арку, на одной стороне которой расположен Арси, на другой Труа. Это и есть наиболее короткий путь из Парижа в Арси... Река Об судоходна только между Арси и местом ее впадения в Сену. Город Арси отделен от Труа монотонными пространствами и как бы потерян среди широких земель Шампани. Здесь нет торговли ни по суше, ни по реке... Арси — город целиком изолированный. Путешественники в карете проезжают по дороге, несколько отдаленной от города... Все жители в городе прекрасно знают
12
друг друга. Они знают и тех торговцев, которые приезжают сюда по поручению парижских фирм. Как во всех городах провинции, небольших по размерам, всякий приезжий становится предметом толков и пересудов; стоит ему здесь остаться на один или два дня, и скоро станет известно: его имя, и кто он, и что он намерен делать. Тишина царит в Арси".
Крупный торгово-промышленный центр Франции, Труа, древняя столица Шампани, был единственным большим городом области — торговым центром и местом ярмарок. В XVII веке Труа достиг процветания, и только изгнание протестантов, изъявшее из города 12 тысяч буржуа, несколько ослабило его торгово-промышленное значение. Старинный город полон величественных зданий. Собор насчитывал более 400 лет, а древнее аббатство заключало в себе богатейшую библиотеку провинции и разные музейные коллекции. Город примыкал к реке Об, на которой возвышалось обширное здание аббатства Клерво. Каждого приехавшего в Труа прежде всего поражало обилие церквей и духовенства. Нельзя было пройти по улицам города, чтобы не встретить попа или офицера... Вокруг собора расположены были владения монастырей и широкие сады. Монастыри кордельеров, якобинцев, капуцинов, ораторианцев занимали огромные пространства и отличались богатством и красотой. Владения церкви примыкали к старинным дворцам местной знати. В центре города находилась ратуша — оплот торговой и промышленной жизни края.
Школа ордена ораторианцев была знаменита в крае, хотя и не отличалась богатством. Главное внимание здесь уделяли изучению древних авторов и прежде всего риторике. Профессор риторики Беранже — будущий приятель Дантона в Париже в годы революции, знакомил его с классическими образцами античной литературы, но школьник и здесь не отличался особым усердием. Когда однажды между профессором риторики и его учеником Паре, будущим министром внутренних дел в сентябрьском кабинете Дантона (1792), произошло столкновение, Дантон организовал протест ребят. 3а непокорный нрав его называли в школе бунтарем и даже "республиканцем".
11 июля 1775 года в Реймсе должно было состояться коронование Людовика XVI. Дантон захотел увидеть, "как делают королей". Он поспешил удрать из школы, присутствовал при церемонии коронования и, если верить сверстникам, запомнил торжественную клятву короля: "царствовать именем за-
14
кона и во имя счастья нации". Но историк Олар доказал, что это — легенда: клятва короля не включает подобной формулы. Людовик XVI не мог обещать царствовать именем закона, он управлял страной как самодержец вплоть до самой революции.
Реймс поразил подростка. Если Арси был ничтожным провинциальным городишком, если Труа был крупным областным центром, то Реймс был одним из самых больших и интересных городов тогдашней Франции. Один из старейших городов, сохранивший следы римских поселений, Реймс провозглашен был "священным"; и здесь, в этом городе новой промышленности, в продолжение многих столетий до самой революции короновались французские короли.
Реймский собор — чудо архитектуры — был заложен еще в XIII столетии, его величие и великолепие не могли не поразить юного Дантона. Реймский собор был не единственным прекрасным зданием в этом старинном городе. Промышленный Реймс уже в XVIII веке отличался благоустройством — по крайней мере в центре; на окраинах были расположены ткацкие и прядильные мастерские. В Арси царила тишина. Реймс был городом шумным и великолепным.
Дантон пробыл в Реймсе несколько дней. Он поспешил вернуться в Труа, где о его бегстве в Реймс знали только немногие. Он даже не остановился по дороге в Арси у матери, боясь наказания. 28 лье, отделяющие Реймс от Труа, Жак сделал с невероятной быстротой. В школе ему простили бегство только за увлекательные рассказы о коронации.
Еще несколько лет он оставался в Труа, обучаясь латыни и всякой школьной премудрости. Не подлежит сомнению, что древние авторы оказали немалое влияние на Дантона, как, впрочем, и на всех остальных его современников. Исторические примеры древнего Рима, образцы ораторского искусства великих мастеров античного красноречия — все это впитывало в себя буржуазное юношество в школах XVIII века. Школа ораторианцев была в этом смысле одной из наиболее свободных, и профессор риторики Беранже не мог не поселить в своем ученике любви к античным мастерам слова. По-видимому, сверстники Дантона не ошибаются, утверждая, что его любимым автором был историк Тит Ливий. Впоследствии Дантон в своих выступлениях обнаружил знание античных авторов и нередко в своих импровизациях обращался к школьным воспоминаниям.
15
Сила Тита Ливия была в красноречии. В его изложении все страсти политической борьбы принимали ораторскую форму, Юный Дантон с восторгом слушал следующую филиппику Ливия о поединке Горациев: "С оружием, направленным друг против друга, словно боевые отряды, сходятся по трое юношей с каждой стороны, соединяя в себе отвагу двух больших войск. И тем и другим рисуется в душе не собственная опасность, но владычество или рабство государства". Или речь Фабия: "Так как для тебя ни воля сената, ни годы того, кого собираешься оставить бездетным, ни мужество и знатность начальника конницы, утвержденного тобой самим, не имеют значения, ни даже просьбы, которые часто смягчали врага, то я обращаюсь к народным трибунам и отдаю дело на суд народа. Тебе, уклоняющемуся от приговора войска, уклоняющемуся от воли сената, я даю в судьи того, кто, без сомнения, только один могущественнее и властнее твоего диктаторства".
Торжественный тон древнего историка, в пышных словах зовущего к защите отечества, к борьбе с врагами родины,— такова была та духовная пища, которую жадно поглощал будущий трибун революции. Дантон ждал, что вскоре наступят годы, когда он и его сверстники, подобно трибунам древнего Рима, выступят на борьбу за обновление Франции, за торжество новых идеалов третьего сословия.
Школьные годы Дантона подходили к концу. Надо было решать вопрос о карьере. Во французской провинции для сына буржуа возможностей было немного. Если молодой человек не хотел торговать, он мог выбрать профессию священника или адвоката. Его дядя — кюре из Бабери — настаивал на духовной карьере, но все окружающие требовали, чтобы Дантон пошел по пути своего отца. Судебная должность открывала для молодого буржуа более выгодные перспективы. Дантон решил стать адвокатом. Здесь кончается его юность. Спустя несколько лет Дантон вступает в ряды адвокатского сословия.
Прошло не больше десяти лет с момента окончания школы в Труа, когда по Франции прокатились громы революционной бури. Чем была Франция в школьные годы Дантона? Чтобы понять это, присмотримся к жизни различных классов старого общества накануне революции прежде всего той области, в которой протекали его детство и юность, т. е. Шампани. Пусть не обманывает нас это имя. Шампань — страна
16
вина и крестьянских слез; несмотря на свои виноградники и развитую промышленность, один из самых нищих и редко населенных районов Франции. В XVIII веке, как и XIX, Шампань носила название "вшивой страны": сухие земли, пыльные скалы, дерн, печальный вид полей, грязные хижины и нищета... "Шампань тянется к востоку от пояса редких дождей и, несмотря на то, что она богата влагой, представляет собой местами настоящие степи... Слои белого мела достигают в этом месте Франции наибольшей ширины, и только ценою тяжких усилий удается земледельцам улучшить почву. Даже удобрительные вещества приносят здесь мало пользы. Они или уходят в почву или испаряются в атмосферу. Для меловой почвы, чтобы ею мог воспользоваться земледелец, необходима примесь мергеля. Повсюду, где последам него достаточно, среди пустыни появляются оазисы " (Э. Реклю).
Для обработки земли нужны капиталы, и виноградники Шампани — достояние капиталистов. Не почва, а труд создает те знаменитые вина, которыми славился этот край в XVIII—XIX веках, да и по сей день. Урожай винограда дает прибыль владельцу только в том случае, если он обладает достаточным капиталом для найма целой армии рабочих и оборудования погребов. Погреба эти в XVIII и XIX столетиях были настоящими заводами. Они обогатили их собственников. Великолепные дворцы возвышаются над всей Шампанью.
Нищета меловой долины наложила свой грустный отпечаток на все деревни и города. В городах из камня строили только общественные здания, замки, судебные учреждения; церкви в Арси и по всей области были единственными подлинно прочными постройками. Шампань известна не только виноградниками, но и широко распространенной промышленностью. Не говоря о мануфактурах Реймса, можно указать, что значительная часть вязального производства Франции концентрировалась вокруг Труа. В деревнях, на десятки лье вокруг, хижины превратились в XVIII веке в мастерские. Крестьяне продавали свои товары посредникам-торговцам, а те в свою очередь — фабрикантам крупных городов. Нищета была таким образом питательной почвой для торгово-промышленного развития Шампани XVIII века.
Английский путешественник во Франции, Артур Юнг, незадолго до революции посетил эти края и в скупых словах описал нам "прелести""— старого; порядка одной из француз-
17
ских провинций. Город Аи — центр виноделия Шампани — был окружен деревнями, населенными полунищим крестьянством. Каждая из деревень представляла собой скопище жалких хижин. "Первая мысль,— пишет Артур Юнг,— которая приходит нам в голову, когда мы наблюдаем эту картину,— мысль о печальной жизни, на которую осуждено население этих деревень". Но наряду с этим в имении маркиза Силлери, одного из крупнейших виноградных магнатов Шампани, Артур Юнг встречает богатство, особенно поражающее по контрасту с нищетой крестьян. В одной из деревень, встретившейся ему по пути в Париж, он увидел бедную крестьянку,— она жаловалась ему на природу и на время, она рассказала ему, что ее муж владеет жалким участком земли, коровой и лошаденкой, но как серв (крепостной) он обязан платить своему сеньору и государству значительную часть доходов натурой. Они не могут обзавестись лишней коровой для семьи, потому что им нужна лошадь для обработки земли. Крестьянка умоляла Артура Юнга оказать ей помощь. "По виду,— говорит наш путешественник,— ей можно было дать 60—70 лет — ей же было только 28".
Картины отчаяния Дантон наблюдал вокруг Арси, по пути в Тру а и Реймс. Что же видел он в самом Тру а, где протекали его юношеские годы?
В начале XVIII века город был разорен войнами Людовика XIV. Но спустя несколько десятилетий он оправился. Старинной знати в городе было мало. В окрестностях, правда, были поместья герцога Ла-Рошфуко, Омона и других, но в большинстве своем знатные дворяне жили при дворе. В 1774 году в Труа и округе насчитывалось немногим больше 50 дворянских семей старинного происхождения; зато 157 семей принадлежало к "новому дворянству", выходцам из буржуазии. В большинстве случаев это "новое дворянство" пополняли дочери торговцев, вступавшие в выгодный брак с сыновьями дворян, или буржуа, за деньги приобретавшие дворянский титул.
Дворяне эти не брезговали торговлей. Дети их часто занимали место в рядах первых двух сословий как священники и адвокаты. Но и здесь знатному дворянству принадлежало почетное место. Епископ владел великолепным дворцом недалеко от Труа; ежегодный доход епископата составлял не меньше 70 тысяч ливров. Клир, городские и деревенские кюре вербовались, однако, из мелкой буржуазии и влачили жалкое существование. Гораздо лучше было положение адво-
18
катов и тех сынков буржуазии, которые продолжали заниматься торговлей или промышленностью. Труа был полон священниками в черных сутанах и блестящими офицерами гарнизона. Офицеры размещались в буржуазных квартирах, но все бремя содержания гарнизона падало на ремесленников и мелких торговцев. Правителем Шампани был герцог Бургундский, во главе города стоял граф де-Нуасен; они-то и представляли центральное правительство в области. Чиновников было много. "Не существует,— говорил один современник,— ни в одном культурном государстве, ни в истории любого народа такой массы чиновников и служилых людей всех рангов и званий, как среди нас".
Население Труа было строго разграничено по сословиям. Наряду с "благородными", буржуа-дворянами верхушку третьего сословия составляли судейские. Затем шли торговые и ремесленные корпорации. Каждый ремесленный цех, каждая корпорация имели свои отличия. Так, парикмахеры имели право красить свои магазины в голубой цвет — право, которого были лишены другие корпорации. В торговле и промышленности Труа было занято по крайней мере 3/4 населения, объединенного, примерно, в 50 корпораций. Самой богатой и многочисленной среди них была корпорация по выделке полотна, фабриканты сукна, чулок и кожевники. Из этих корпораций, наиболее богатой части торговой и промышленной буржуазии, был составлен местный муниципалитет. Но не следует думать, что ратуша в Труа обладала какими-нибудь правами и реальной политической властью. Реальная власть была в руках представителя правительства, интенданта и губернатора, наместника края.
Труа насчитывал больше 12 тысяч рабочих. Общая сумма его производства составляла полтора миллиона ливров. И хотя торговый договор с Англией 1786 года обнаружил промышленную слабость феодальной Франции по сравнению с Англией, где начал свое победоносное шествие прядильный станок, Труа все же оставался одним из передовых промышленных районов страны.
Особенно тяжелым было положение деревенского населения. Крестьянин платил огромные налоги. По словам современников, даже малейшее увеличение налогов в Шампани привело бы к опустошению земель и к бегству хлебопашцев в города. Недаром Академия близлежащего города Шалона добивалась в 1788 году ответа на вопрос: "Почему деревенские жители бегут в город?" В самом деле, земледельцев в
19
Шампани в 1774 году было зарегистрировано 35 тысяч, а в 1787 — 25 тысяч.
Нищетой деревенского населения объясняется широкое распространение индустрии в деревне. Городские предприниматели жаловались на деревенскую конкуренцию, а в наказах подмастерья требовали уничтожения механических станков. Накануне революции благодаря гнету феодального режима старинная текстильная промышленность Труа переживала кризис. В январе 1788 года шалонский интендант доносил в Париж, что из 26.000 станков, работавших полным ходом до конца 1786 года, действовало теперь только 1157. В самом Труа и его предместьях насчитывалось около 10 тысяч безработных. Не удивительно, если фабриканты шелковых, шерстяных и бумажных тканей умоляли правительство оказать им помощь в борьбе с конкурентами и прежде всего с распространением промышленности в деревнях. Но все эти жалобы были напрасны. Нуждающееся деревенское население жадно стремилось в промышленность; в деревнях вокруг Труа и Арси большинство крестьян наряду с сельским хозяйством занималось вязанием и прядильным делом. В деревне Ормес в 1773 году работали на предпринимателей Арси 15 чулочно-вязальных станков и 20 бумагопрядильщиц. Одним из главных бумагопрядильщиков в Арси, скупщиком деревенской продукции был Жан Рикорден, отчим Дантона, собственник в приходе Ормес. А в деревне Пленси, где жил дед Дантона, 162 человека были заняты выделкой бумаги, там было 80 чулочно-вязальных станков. Голод был частым гостем в промышленной области Труа. В 1709, 1740 и 1775 годах он принял грозные размеры: сотни людей погибли голодной смертью в деревнях и на больших дорогах.
Безотрадная картина развертывалась перед глазами Дантона во время его поездки в Реймс. Если вокруг Арси деревни и луга несколько скрашивали печальный пейзаж, то далеко, по пути к городу Шалон, меловая пустыня являла зрелище голой крестьянской нужды и беспомощности. Бедное крестьянство с трудом зарабатывало здесь свой хлеб и платило все те налоги, которые путешественник-современник, незадолго до революции обошедший пешком значительную часть Франции, клеймил как "изобретение дьявола, чтобы угнетать и опустошать деревни".
Город Шалон лежал на пути из Арси в Реймс. Приезжая туда, путешественник прежде всего путался в кривых уличках жалких окраин, где незадолго до революции влачили свое
20
безотрадное существование "фабрики". А дальше, недалеко от Реймса, попадались блестящие замки вельмож среди печальных деревень.
Реймс — промышленный центр старой Франции, город знатных аристократов, высокопоставленных чиновников, епископов и богатых купцов, был городом ткацкой промышленности. Это был один из двух городов Франции, представленных в Конвенте рабочим — ткачом Армонвилем. Накануне революции в Реймсе насчитывалось более 3 тысяч станков, а в 1790 году его торговый оборот равнялся 13,5 миллионам ливров. Ткани его мастерских и фабрик вывозились в далекие страны.
Окраины Реймса были густо населены рабочими. Здесь в приходах, носящих имена св. Тимофея, Мартина, Юлиана, в домах ремесленников с утра до поздней ночи трудились ткачи, прядильщики, сукновалы, красильщики. Из 32 тысяч жителей города по крайней мере 2/3 жили в полной нищете. В 1784 году архиепископ утверждал, что в пяти предместьях Реймса 11 тысяч человек нуждались в хлебе, а остальное население находилось, примерно, в том же бедственном положении.
Как и в эпоху промышленного переворота в Англии, так и здесь, во Франции, в одном городе было, собственно, два Реймса. "В одном конце приход святого Иакова с его готическими домами, высокими фронтонами, богатые торговые приходы св. Дионисия и св. Симфориана, приходы св. Иллария, св. Петра и св. Михаила, где жили в обширных, великолепных дворцах зажиточные семьи магистратов, дворян и церковников,— эти кварталы с живописными садами, с бульварами на месте городских валов, где устраивались празднества и светские увеселения; собор и королевская площадь с достаточно широкими улицами являли собой зрелище пышного аристократического города. А там, на другом конце, связанном со старым городом двумя артериями — новой улицей и улицей Барбатр,— в тени богатых аббатств св. Никазия, св. Ремигия и монастыря миноритов тянулись нездоровые кварталы, гораздо более населенные, где были скучены в темных извилистых узких уличках, пересекаемых грязными ручьями, в сырых дворах и грязных квартирах многие тысячи рабочих семейств, жившие большую часть времени в нищете и отчаянии, погибая от голода и холода".
В этих трущобах царили лихорадка, болезни и голод. Страшная зима 1788 года в Шампани была самой суровой на
21
протяжении XVIII века. Удивляться ли, что рабочее население Реймса беспрерывно волновалось, в городе время от времени вспыхивали бунты; рабочие предместья грабили лавки и рынки. Удивляться ли, что рабочее население Реймса в годы революции было на передовых позициях и спасло город и всю Шампань от контрреволюционных войск европейских государств? Удивляться ли тому, наконец, что "Заговор равных" коммуниста Бабефа в 1796 году именно здесь, в рабочих предместьях, нашел своих сторонников?
Среди активных защитников Бабефа был ткач Армонвиль — будущий депутат Конвента. В то время, как Дантон готовился к карьере адвоката, мечтал о богатой и привольной жизни буржуа, его ровесник Армонвиль с юных лет работал ткачом — профессия наследственная в его семье. Учился он в редкие часы досуга. Не античные авторы, не Тит Ливии были его героем, обрывки знаний он выхватывал из листков, брошюр, памфлетов, широко распространенных в Реймсе накануне революции. В тот год, когда Дантон покинул родные места и отправился в поисках счастья в Париж, Армонвиль женился на дочери разорившегося мясника, семья которого оставила город Верден, чтобы работать в Реймсе на шерстяной фабрике.
Понимал ли юноша Дантон, видел ли он нужду и отчаяние вокруг себя или мечтал только об успехах, о том, чтобы занять место среди господ, мы не знаем. Вряд ли до него доходили жалобы трудового населения, но он не мог не видеть, чего хотели буржуа, представители третьего сословия, требования которых получили свое яркое выражение позже, в 1789 году, в наказах и резолюциях третьего сословия, вынесенных провинциальными собраниями сословных представителей по поводу выбора депутатов в Генеральные штаты,— будущее Национальное собрание Франции.
Жители Труа в наказе третьего сословия настаивали на охране индивидуальной свободы, столь часто нарушаемой произвольными приказами полицейских чинов. Они жаловались на "приказы об аресте" — так называемые lettres de cachet, которые они считали орудием деспотизма. Наказ третьего сословия требовал уничтожения несправедливых налогов, падающих всем бременем не на богачей, а на бедняков. Буржуа жаловались, что земля производит гораздо меньше, нежели в старину, что деревни обезлюдели. Они доказывали, что в разоренной деревне нет никаких стимулов для вложения капитала в сельское хозяйство и промыш-
22
ленность. Наказ третьего сословия города Труа требовал в интересах капиталистического развития Франции не только облегчения участи крестьянства, но во имя той же задачи составители наказа настаивали на уничтожении таможенных преград, ремесленных цехов и феодального законодательства в целом. Это была программа буржуазной революции против феодального строя.
Дантону исполнился 21 год, когда он с небольшим багажом, но полный сил, в надежде завоевать мир отправился в Париж. Путешествие продолжалось всего несколько дней, но как много интересного встречал Жорж-Жак на своем пути! Безотрадная Шампань кончилась; недалеко от Парижа начиналась цепь огромных поместий, одно больше другого, одно другого великолепнее. Представители могущественной знати Франции, покинувшие свои имения, чтобы осесть в Версале при дворце короля, обзавелись недалеко от королевской столицы замками и землями. Больше, чем где бы то ни было, господствовало здесь старинное феодальное правило: "нет земли без господина". От 45 до 60 процентов земли принадлежало герцогам, графам и членам королевской семьи. Здесь особенно громко раздавались жалобы крестьян на обезземеливание. Ненависть крестьян вызывали не только знатные дворяне, аристократы, но и разбогатевшие буржуа, начинавшие соревноваться с дворянами в эксплуатации крестьянства. Буржуазии принадлежало во всяком случае больше 30 процентов земельной площади. На долю духовенства приходилось около 14, и лишь ничтожная часть земли была в руках крестьянства.
Как все его земляки из Шампани, Дантон остановился в Париже на постоялом дворе "Черный конь". Сюда стекались все провинциалы с берегов реки Об и Марны. Юный Дантон в поисках работы обратился к прокурору, господину Винот, который предложил было ему должность писца, но вскоре обнаружил, что почерк молодого человека безобразен. Прокурор выразил свое недовольство. Дантон поспешил возразить: "Мэтр, я приехал сюда не затем, чтобы стать писцом". Сверстники Дантона утверждают,— и это похоже на правду,— что Винот был столь поражен ответом, что поспешил заметить: "Люблю апломб, с ним в нашей профессии не пропадешь",—и без дальнейших разговоров принял Дантона на службу.
23
Молодой клерк покинул постоялый двор "Черный конь" и поселился у своего хозяина в его семье, вместе еще с несколькими юнцами, мечтающими о карьере. Писец из Дантона не вышел, но хозяин использовал его для другой цели. Он должен был посещать дворец суда и там выполнять ряд поручений. Дантону это принесло немало пользы. Он слышал здесь самых знаменитых юристов своего времени: Троншетта и Гардуина. Однако работа его мало увлекала, как и школьная премудрость в Арси и Труа. Жорж-Жак предпочитал игру в лапту и купанье в Сене. Из окон Дворца Правосудия он видел возвышающуюся над рекою мрачную громаду Бастилии. Как уверяет его сверстник Русселен, приятелям Дантона не раз доводилось слышать свирепые слова будущего трибуна: "Этот крепкий замок висит над нашей головой; он меня гнетет и давит. Когда же мы его уничтожим? Если день этот настанет, то я со своей стороны нанесу не один увесистый удар киркой".
Для занятий и политических размышлений у Дантона оставалось мало времени. Но вот Дантон заболел и во время болезни занялся своим образованием. По воспоминаниям его друзей, он прочел "Энциклопедию", эту сокровищницу знаний нового класса, идущего к власти,—буржуазии. Все великие мыслители XVIII века, философы и ученые,— Вольтер и Руссо, Гельвеций и Гольбах, Дидро и Мабли,— все они писали в "Энциклопедии", все они по-новому пытались объяснить мир, чтобы сделать возможным его изменение, а если нужно,— то и уничтожение. Конечно, всей "Энциклопедии" Дантон не прочел; говоря словами Олара, "это было дружеское преувеличение".
Подобно всем своим сверстникам, Дантон довольно хорошо знал античных писателей, знал Рабле и Корнеля, увлекался Вольтером и Дидро.
Дидро, его земляк, был ему особенно близок. Дидро родился в начале столетия, в 1713 году, в семье ремесленника-ножевщика в той же Шампани в местечке Лангре. Его политические идеи были усвоены Дантоном, по-видимому, еще в ранней молодости. Жорж-Жак запомнил утверждение Дидро, что человек — звено в цепи природы, что всякое учение о морали и философии может создать только человек, вооруженный знанием анатомии и физиологии; что только разум отличает человека от животного и что чувства человека заранее определены органами его тела. Воля человека,— твердо запомнил Дантон указания Дидро, — всегда решает
24
дело. Этой волей руководит стремление к счастью, к удовольствию, к уменьшению страданий. В этом основной принцип человеческого существования. Страсти — вот главный стимул человеческого поведения. Страсти эти не могут быть порочными, если они доставляют человеку удовольствие, так как удовольствие не противоречит человеческой природе.
Великие дела делаются только при помощи великих стра-стей, но этими страстями должен управлять разум — правильное понимание своих собственных интересов. Разум согласует мысли и поступки с законами природы; эта гармония и составляет подлинное счастье человека. Дидро протестует против ложного толкования слов "чувственная страсть". Чувственность и эгоизм вызывают ропот только лицемеров и невежд.
Исходя из этих принципов материалистической философии XVIII века, Дидро рассматривает общество как результат договора свободных людей, договора, который может и должен быть пересмотрен, когда меньшинство нарушает интересы большинства. Дидро убежден в торжестве справедливости. Справедливость он понимает как общественный интерес. Для этого необходимо, чтобы человек был просвещенным и свободным, а для этого нужно, чтобы законодательство и форма правления государства соответствовали этим принципам. "Если законы хороши,— писал Дидро,— нравы добрые. Если законы худы — нравы дурные. Если законы добрые или худые не соблюдаются—общество тогда в особенно дурном состоянии". Государи, слуги народа и всякая власть, основанная на насилии, есть узурпация. Законна только та власть, которая признает большинство наций. Дидро добавляет: "При какой угодно форме правления природа поставила пределы бедствиям народа. Выше этого предела — смерть, бегство или бунт".
В своих политических сочинениях Дидро противопоставляет деспотизму буржуазную демократию как идеал: "Не те империи несчастны, где возрастает народная власть, но те, где власть государя становится неограниченной". Впрочем, мечтал ли Дантон об осуществлении этих идеалов Дидро,— мы не знаем. Не принадлежал ли он скорее к тем буржуазным сынкам, которых описывает Дидро в его бессмертном произведении "Племянник Рамо" (1762)?
Этот буржуазный "молодой человек", сын дижонского аптекаря, с ужасом говорит себе: "Как это могло случиться, Рамо, что в Париже есть 10 тысяч прекрасных обеденных
25
столов по 15 или 20 приборов на каждом, из которых нет ни одного для тебя? Есть кошельки, набитые золотом, льющимся направо и налево, и ни одна монета не попадает тебе? Тысячи краснобаев, без всякого таланта и без всяких достоинств, тысячи низких созданий, лишенных какого бы то ни было очарования, тысячи подлых, пошлых интриганов,— и все хорошо одеты, а ты — ходишь оборванцем. Разве можно быть таким дураком? Разве ты не сумел бы льстить не хуже других? Разве ты не сумел бы лгать, клясться и нарушать клятву, обещать и исполнять или нарушать обещание не хуже других? Разве ты не сумел бы ползать на четвереньках?"
Не выберет ли Дантон этот путь — путь "Племянника Рамо", или, быть может, он соединит оба, чтобы в будущем добиться жизненных успехов? Все окружающее убеждает его, что время дворянской чести ушло и что тот, кто обладает деньгами, не нуждается в чести. Самое страшное из того, что могло ожидать молодого клерка, была нужда, и Дантон вместе со своими друзьями невольно вспоминал слова Рамо:
"Голоса совести и чести не слышишь, когда в животе пусто"... "Вставать в 6 утра и работать до 10 вечера, жить впроголодь и видеть вокруг себя блеск и богатство изо дня в день, из года в год". Трудно было в этих условиях воспитать себя в духе общественных идеалов Дидро.
В 1784 году закончилось обучение "подмастерья от адвокатуры". Чтобы получить звание адвоката, нужно было в любом университетском городе сдать экзамен или, еще проще, купить диплом адвоката. С этим дипломом Дантон из Реймса в 1785 году возвращается в Париж. Пред ним открывается карьера адвоката.
Дантон снова в Париже. Молодой адвокат имеет теперь возможность с вниманием осмотреться вокруг, понять ту обостренную борьбу классов, которая здесь, в столице, дает себя знать больше, чем в провинции; до начала революции осталось всего три-четыре года. Париж — не только столица;
в этом городе вся Франция; 600 тысяч парижан превращают город в огромное государство. Близость королевского двора в Версале делает Париж политическим центром страны. В городе 25 тысяч дворян и представителей духовенства, до 80 тысяч буржуа и не меньше 100 тысяч рабочих, множество мелких буржуа — масса, которая будет играть решающую
26
роль в революции; да еще десятки тысяч слуг и не менее 20 тысяч нищих. В Париж стекается пестрая толпа со всех концов страны, более того, со всех концов мира.
Париж был центром грядущей революции; в Париже протекала жизнь и деятельность Дантона; все те восемь-девять лет, которые отделяют начало его адвокатской карьеры от смерти на гильотине в апреле 1794 года.
Присмотримся ближе к тому, чем был Париж до революции. Мерсье в прекрасной книге "Картины Парижа" оставил нам описание этого Вавилона XVIII века. В предисловии Мерсье говорит: "Я буду описывать необъятную величину Парижа, его чудовищные богатства, его скандальную роскошь. Он выкачивает, вбирает в себя и деньги, и людей. Он поглощает и пожирает другие города". Париж производит на провинциала странное впечатление. Здесь можно познакомиться с любой национальностью. Люди всех материков кишат здесь, как муравьи. Азиаты и лапландцы, арабы и японцы, индейцы и персы — все пестрой толпой гуляют по улицам Парижа. "Сам воздух—говорит Мерсье,—совершенно особый... Париж — это своего рода громадный тигель, в котором смешаны мясо, фрукты, растительные масла, вина, перец, корица, сахар, кофе, продукты самых отдаленных стран, а желудки людей — те печи, которые все эти составные части разлагают, и каждая, самая мельчайшая частица, испаряясь, соединяется здесь с воздухом, которым дышут парижане. Сколько дыма! Сколько пламени! Целый поток паров и испарений"...
Но улицы Парижа это не только зрелище для любопытного, это — предмет для глубочайших размышлений. "Вас останавливает,— пишет современник,— переезжая вам дорогу и едва не раздавив вас, карета. Нищий в рубище протягивает руку к позолоченному экипажу, в глубине которого сидит толстый человек; забаррикадированный стеклами окон, он производит впечатление глухого и слепого. Ему грозит удар. Через какие-нибудь десять дней он будет зарыт в землю, оставив 2 или 3 миллиона франков своим алчным наследникам... А он отказал сейчас в пустяшном подаянии несчастному!.." Париж прежде всего поражает гигантскими классовыми противоречиями. Мерсье в ужасе пишет: "Удивительная организация — в одном пункте 600 тысяч человек, из которых 200 тысяч обжор и мотов. Герцог платит за свой хлеб не дороже, чем носильщик... Как не удивляться невероятному порядку, царящему при таком смещении вещей!"
27
Париж чересчур велик. Его трудно охватить одним взором. Наряду с дворцами богачей — жалкие хижины окраин. Трудящееся население столицы живет в подвалах и на чердаках. Здесь, в мансардах, живет также и мелкобуржуазная интеллигенция: писатели, поэты, художники, журналисты и адвокаты. Дидро и Руссо проводили здесь свои лучшие годы. Окраины Парижа — это как бы отдельный мир. Его предместья строились там, где были каменоломни; дома здесь выстроены над провалами. Зато дворянство, которое раньше жило в своих замках, теперь, пристроившись в столице, блещет своей роскошью. Оно попыталось сохранить здесь, в центре Парижа, своих рабов. "Наследство старинного дворянства превратилось в Париже в особняки, бриллианты, кружева, серебряную посуду, роскошные экипажи". Дворяне царствуют в столице. Все должности и службы принадлежат дворянам и тем, кто обладает деньгами. "Расстояние, которое отделяет богача от остальных граждан столицы,— писал Мерсье,— с каждым днем увеличивается, и нищета становится еще .невыносимее от зрелища все прогрессирующей роскоши, мозолящей глаза бедняка. Ненависть разгорается, и государство оказывается разделенным на два класса людей: на алчных и бесчувственных,— на недовольных и ропщущих". Богачи царят и правят в столице. По улицам несутся крики: "Берегись, берегись!" Берегитесь дворянских экипажей, которые несутся как бешеные по мостовой и, не смущаясь, давят людей! Отсутствие тротуаров делает улицы особенно опасными. В 1775 году под колесами дворянского экипажа пострадал Жан-Жак Руссо. К услугам дворян и богачей все в столице. Чтобы охранять их покой, Париж наводнен шпионами, полицейскими, чиновниками.
Буржуазная молодежь не может равнодушно любоваться роскошью власть имущих. В Париже от 600 до 700 кофеен, и большинство из них — клубы, где живо обсуждаются все события дня. Здесь разбирают театральную пьесу, произведение того или иного писателя, болтают о газетных новостях. В каждой кофейне есть свой оратор. Мерсье с удивлением заносит в свою книгу: "В одной из кофеен, находящейся в предместье города, председательствует подмастерье, портной. А почему бы и нет?"
Дантон был завсегдатаем подобных кофеен. В одной из них, в кафе "Парнасе" на углу площади Школы и берега Сены, рядом с Дворцом Правосудия, собиралась адвокатская молодежь Парижа. Владелец кафе папаша Шарпантье — за-
28
житочный буржуа; за его дочкой, молодой Габриэлыо, увивался не один вновь испеченный адвокат. Победителем оказался Жорж-Жак. Он женился на ней в 1787 году и в приданое получил немало денег.
Подавляющее большинство населения Парижа — это мелкие буржуа — ремесленники и рабочие. Они составляют, говоря словами Мерсье, "самый бедный, самый неспокойный и самый недисциплинированный из всех классов населения". Сталкиваются ли посетители кафе — все эти адвокаты, журналисты и клерки — с жителями Сен-Марселя и Сент-Антуана? Или они соприкасаются только с жителями квартала Сен-Жермен, с дворянами и буржуа, у которых больше денег, чем у всех жителей предместий вместе взятых? В кварталах мелкого люда нередко вспыхивают мятежи. Источник возмущения, по словам современников,— беспросветная нищета. Пьянство и голод отличают эти предместья от богатых кварталов Парижа, и жители Сен-Жермена сулят проклятия оби-
30
тателям Сен-Марселя, всем тем, кто от голода спасается за стаканом водки, в трактирах, в "салонах нищеты".
"Целая семья в предместьях занимает одну комнату,— пишет Мерсье,— с голыми стенами, убогими койками, без занавесок, с мебелью, которая вся вместе взятая не стоит и двадцати экю, и каждых три месяца жильцы в этой дыре меняются. Прежних прогоняют за неплатеж, и они путешествуют, таская всюду за собой свою жалкую обстановку и переходя из одного убежища в другое. Во всех этих жилищах ни на ком не видно кожаной обуви, и по лестницам стучат одни только деревянные башмаки. Дети бегают голышом и спят в общей куче".
Таков рабочий Париж. Но не таков Париж буржуа. Банкиры, нотариусы и подрядчики строят в Париже новые дома. "Громаднейшие здания вырастают точно по волшебству, и новые кварталы состоят исключительно из частных отелей, поражающих своим великолепием". Буржуа еще не получили политической власти, но власть экономическая — в их руках. Буржуа — господа хозяйства, властно предъявляют свои требования дворянам и попам, управляющим страной. Черным сутанам попов, тучами заполоняющих Париж, роскошным нарядам дворян — всей этой массе паразитарных классов феодального общества предстоит уступить место и власть буржуазии — передовому классу XVIII века. Ему принадлежит ближайшее будущее; он будет возглавлять государство, созданное в кровавых боях французской революции.
В рядах буржуазии есть небольшая группа, к ней принадлежит Дантон: адвокатское сословие,— особенно шумное, особенно заметное в Париже накануне революции.
Дворец Правосудия был центром сутяжничества. Здесь толпились адвокаты, клерки, писцы. Адвокатов в Париже было не менее 600 человек. Вот как описывает Дворец Правосудия Мерсье: "Вы входите в большую залу суда. Какой шум, какой хаос! Громкими возгласами адвокат маскирует в своих речах отсутствие ума, а своим многословием ― поверхностность мысли. Его считают оракулом только потому, что у него широкая сильная грудь. Полюбуйтесь на храбрость судей, проводящих половину своей жизни на этой судебной арене. Мудрый человек не может уйти из этой залы, не проникнувшись отвращением даже к лучшему судебному процессу". Судейское сословие ненавистно широким массам, но из среды адвокатов, нередко фанатических защитников буржуазии, вышло большинство вождей французской революции.
31
Они знатоки бессмысленного и запутанного законодательства старого порядка, они лучше других разбираются в том, что необходимо изменить в законах для процветания буржуазии. Как правило, однако, адвоката старого закала можно купить за деньги. "Неустойчивость законов феодальной Франции сделала его,— пишет Мерсье,— глубоким скептиком во всех вопросах, что не мешает адвокату браться за все... И тот, кто первый обращается к нему за советом, заплатив, конечно, дает направление всем его суждениям и руководит его красноречием".
Таков Париж и таковы разнообразные социальные группы его населения — дворянство, духовенство, третье сословие,— буржуа, адвокаты, ремесленники и рабочие. Среди этой массы живет Дантон. С присущей ему энергией он стремится к блестящей карьере адвоката. Его мало интересуют вопросы политики; он озабочен созданием своего материального благополучия; он готов приспособиться и использовать все привилегии своего положения как член судебного сословия старого порядка и отнюдь не замышляет принять участие в революционной борьбе с этим порядком. Но не его желания решают. То, чем станет Дантон впоследствии, определится не его личными стремлениями, а теми требованиями классовой борьбы, которые будут диктовать ему, молодому буржуа, линию поведения и его будущее.
Героев родит история. Классовая борьба данной исторической эпохи определяет не только сумму идей, представлений и средств, которыми человек обладает для их осуществления, но и сами задачи, которые тот или иной "герой" ставит себе. Поведение героя, само его появление как героя — явление не стихийного порядка. Те влияния, которые определяют тип героя, не указания судьбы свыше, а итог событий, которые в сложном процессе классовой борьбы данной эпохи решают его судьбу, его особенности. Дантон стал тем, чем могла сделать и чем сделала его Франция накануне Великой революции конца XVIII века.
Это была эпоха крушения феодального порядка, эпоха торжества буржуазии; читатель должен это твердо запомнить. Мы живем в годы торжества социалистической революции; с интересом изучаем все, что касается истории классовых битв прошлых столетий.
Буржуазный характер Великой французской революции неоднократно вслед за Марксом и Энгельсом подчеркивал В.И. Ленин. "...Потому что освобождение страны от абсолю-
32
тизма и от помещичьих, крепостнических привилегий давало на деле свободу развития капитала. Но, само собою разумеется, такая революция самым настоятельным образом требовалась интересами рабочего класса, и даже "беспартийные", не организованные в класс рабочие 1789 и 1848 годов были передовыми борцами французской и немецкой революции" (*). Последнее утверждение Ленина особенно важно. Оно подчеркивает ту мысль, что и в буржуазной революции конца XVIII века плебейские массы города и деревни, крестьянство и городская беднота, были решающей силой общественного переворота. Либеральная буржуазия, хотя и была историческим гегемоном революции, воспользовалась ею, но не была ее активным и последовательным бойцом. Только общественные низы, крестьянство и рабочий класс, смогли довести революцию до полного уничтожения одной из борющихся сторон — аристократии — и полной победы второй — буржуазии. Ко всем этим вопросам мы вернемся неоднократно, рассказывая о деятельности Дантона. Мы сможем определить то место, которое он занял в буржуазной революции; ми узнаем, с кем он был, с буржуа-либералами или с плебейской оппозицией. Пока нам важно другое. Мы должны установить те причины, которые неизбежно привели к великому социальному перевороту конца XVIII века и в отличие от нашей эпохи во главе плебейских масс поставили буржуазию.
За 10—20 лет до революции во Франции созданы были предпосылки дальнейшего капиталистического развития, предпосылки промышленного переворота. Основным, решающим препятствием были, однако, феодальные отношения. В области индустрии и сельского хозяйства повсюду давали себя знать феодальные пережитки. Наряду с крупным предприятием существовала отсталая цеховая организация ремесла; в сельском хозяйстве при наличии крупных ферм господствовали крепостнические отношения. Сельское хозяйство во Франции, в котором было занято не меньше 92 процентов населения, особенно страдало от произвола феодального сеньора. Крестьянин не только как серв, раб, но и как земледелец испытывал тягчайшую зависимость от своего господина, и крестьяне с полным основанием жаловались в 1789 году: "Мы поистине крепостные, рабы сеньоров, отягченные налогами,
* В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т.22, стр.186. (Произведения В. И. Ленина цитируются по Полному собранию сочинений.— Ред.).
33
Это всеобщий вопль всей страны. В хозяйственной жизни деревни большое значение имели сеньориальные монополии. Крестьянин не имел право печь хлеб у себя на дому, молоть зерно на близлежащей мельнице, продавать виноград на базаре раньше сеньора. К этому следует прибавить ненавистное право охоты. "Честный гражданин,— пишет один современник из Канна,— чувствует себя здесь преданным ярости волков, кабанов и потому не может защитить ни своей жизни, ни своих полей, являющих зрелище опустошения. Зло, причиняемое ими на всех феодальных землях Прованса, неисчислимо, птицы и мелкие звери опустошают поля, губят все места, засаженные оливковыми деревьями и виноградными кустами". Крестьяне не имели права носить при себе оружие.
Сеньоры по мере развития капитализма зарились все более и более на крестьянские земли. Они с помощью адвокатов, февдистов, разыскивали и восстанавливали накануне самой революции свои средневековые грамоты и "угрозами часто вырывали у крестьян признание их претензий". Помещики из года в год увеличивали налоговое бремя; росли сборы с чересполосных земель, дорожные пошлины, росли натуральные повинности. "В конце концов право грабежа крестьян,— утверждали современники,— служило для сеньоров целой отраслью торговли, а для правительственных комиссаров, приставленных для наблюдения за выполнением феодальных законов,— средством обогащения".
Капитализм, проникая в деревню, приводил к расслоению крестьянства. В деревнях образовывалась количественно незначительная, но экономически мощная группа кулацкого крестьянства. Подавляющее же большинство земледельцев страдало от безземелья. В Парижском округе по крайней мере больше половины земли принадлежало помещикам, а в деревнях этого округа нищие составляли не меньше 23 процентов, фермеры — лишь 8,6 процента. Задача революции сводилась, таким образом, к тому чтобы не только раскрепостить личность крестьянина, но и к тому, чтобы сделать его свободным товаропроизводителем. Крестьянство было основной движущей силой грядущей революции.
Феодальный порядок своим законодательством мешал развитию внутренней торговли. Франция была опутана системой таможенных барьеров. Линия таможенных застав достигала
34
почти трех тысяч лье. "Преграды, окружавшие каждый город, каждую деревню, не позволяли жителям Туля в Лотарингии выйти за пределы своего селения, чтобы не наткнуться на каждом шагу на таможенные барьеры, и обитатели Лотарингии, Шампани, Эльзаса не могли между собой сообщаться". Торговля, устрашаемая всякого рода западнями, платежами и конфискациями, приходила в полный упадок. Промышленность в свою очередь страдала от бесконечных стеснений, установленных феодальными законами. Французские торговцы и промышленники требовали предоставления им свободы развития их деятельности. Могла ли удовлетвориться французская буржуазия тем, что в то время, как импорт продуктов текстильной индустрии вырос почти в десять раз, экспорт увеличился меньше, чем в три раза? Французская текстильная промышленность развивалась медленно. По сравнению с Англией, в которой буржуазия или по крайней мере ее верхушка была уже у власти, Франция больше покупала, чем продавала тканей.
Внешняя торговля Франции росла в XVIII веке за счет торговли с колониями. Негры были доходным живым товаром для портовых городов: Марселя, Бордо и Нанта. Здесь будущие вожди революции — представители буржуазной Франции, Жиронды — создавали свои капиталы в колониальной торговле. Негров из колоний в 1713 году вывезено было на 1500 тысяч ливров, а в 1787 г.—на 6 миллионов ливров. Общий торговый баланс Франции свидетельствовал о росте ее промышленности: с 1716 по 1788 год ее внешняя торговля возросла по своей ценности с 213 миллионов ливров (ливр 37 1/2 копейки) до 1012 миллионов ливров, т. е. примерно в пять раз. Вся страна "возмущалась старым порядком не столько вследствие упадка земледелия и всего хозяйства, сколько потому, что старый порядок тормозил начавшееся развитие капитализма" (Ж. Жорес. "Учредительное собрание"). Это и было главной, основной причиной Великой французской революции.
Париж был самым большим, но далеко не самым промышленным городом. Здесь господствовало ремесло, впрочем, как и во многих других городах и деревнях Франции. Богатые промышленники и купцы требовали политической власти по праву экономических завоевателей. Негоцианты, директора мануфактур, каменноугольных копей, организаторы деревенской промышленности не могли больше мириться с тем, что феодальное законодательство мешало их господству.
35
Но уже в половине XVIII века на фабриках и в мастерских, в ремесле и мануфактурах появились классовые антагонисты буржуазии — рабочие. В XVIII веке уже не редкость фабричные правила и расчетные книжки. Суровые наказания угрожают тем из рабочих мануфактур, которые эмигрируют за границу. На лионских шелковых мастерских рабочие заняты нередко 18 часов в день. В Версале подмастерья работают с 4 утра до 8 часов вечера; 14—16-часовой рабочий день считается нормальным. Заработная плата—ничтожна; во всяком случае не больше 25 су в день; ее не хватает, чтобы прокормить семью. На старинную цеховую организацию многие рабочие смотрят как на бремя; цехи не могут их защитить от машин, от капиталистической эксплуатации. Подмастерья организуют свои союзы, "компаноньяжи".
В XVIII веке рабочие нередко оказывают сопротивление своим хозяевам. Так, в 1744 году вспыхнули в разных городах восстания ткачей, а в 1786 году началось широкое рабочее движение в Лионе. Каменщики, шляпочники, ткачи требовали повышения заработной платы. 7 августа 1786 года на рассвете рабочие покинули свои мастерские, ушли к городским воротам и заявили, что не вернутся в Лион, пока их требования не будут удовлетворены. Восстание рабочих было подавлено войсками.
Старый порядок был для трудящихся города и деревни "режимом дорогого хлеба", и если рабочим нужно было сознание своих особых классовых интересов, если они еще не сформулировали к 1789 году своей политической программы, то все же они смогли предъявить свой счет старому порядку, а через некоторое время, в годы революции, заодно с этим и счет своим хозяевам, господам буржуа.
Гнет феодального государства испытывали по-разному разные классы общества. Один из будущих деятелей революции, теоретик буржуазии Барнав, прекрасно сформулировал связь между капиталистическим ростом Франции и политическими требованиями буржуазии. "Новое распределение богатства создает новое распределение власти. Подобно тому, как владение землей возвысило аристократию, промышленная собственность возвышает власть народа". Под "народом" и "трудолюбивым классом" Барнав понимает буржуазию.
Во Франции не существовало ни единства законодательства, ни единой системы мер и весов, ни единства судебного. Повсюду царила бюрократия. "Каждая канцелярия,— утвер-
36
ждал министр финансов банкир Неккер,— действовала как держава, воюющая со всеми остальными, и рассматривала как законную военную добычу всякий клочок власти или дохода, который ей удавалось вырвать для своего ведомства... Повсюду царил хаос и беспорядок..." Но особенно чувствительными для населения были обилие и пестрота налогов. В одном и том же округе взимались различные налоги; справа от реки и от большого тракта платили косвенные налоги, слева — их не платили. Произвол дворян и самодержавия мешал проведению любой реформы. Министерство Тюрго, попытавшееся в 70-х годах XVIII века исправить положение дел отменой цехов и введением свободной торговли, потерпело крушение. Во Франции началась феодальная реакция.
Правительство до самой революции оставалось паразитом на народном теле. Государственный дефицит рос из года в год; накануне революции долг государства составлял 161 миллион ливров — почти половину бюджета. Главная статья расходов приходилась на содержание армии и королевского двора и на оплату процентов по долгам. Король раздавал народные деньги своим приближенным; привилегированные сословия объедали государство. Дворянские владения приносили владельцам ежегодно 120 миллионов ливров дохода, но к этому король прибавлял из государственной казны еще во много раз больше. Его светлость Полиньяк получал пенсии и жалованья до 700 тысяч ливров в год. Герцог Орлеанский, самый крупный землевладелец Франции, определял свой долг круглой цифрой в 75 миллионов ливров. Так подготовлялось банкротство самодержавия, которое не способно было выполнить те задачи, которые ставил перед государственной властью новый экономически мощный класс — буржуазия.
Последний год накануне революции — 1788 — был годом буржуазной оппозиции, годом наивысшего отчаяния крестьянских масс и городской бедноты. Если массы требовали дешевого хлеба, то торгово-промышленная буржуазия протестовала против самодержавной власти, которая, заключив в 1786 году торговый договор с Англией, не смогла обеспечить отечественную промышленность и промышленников от поражения в конкурентной борьбе с британцами.
В 1789 году крестьяне Лангра, в Шампани, жаловались:"Мы обременены всевозможными налогами. Мы до сих пор давали вам часть хлеба. Если так будет продолжаться, скоро его у нас не будет. Если бы вы видели бедные хижины, в которых мы живем, скудную пищу, которую мы едим... Что нас
37
очень тяготит,— это то, что богатые платят мало, а бедняки — много". Угрозы уже за два года до революции приняли характер массовых бунтов в городах и деревнях; классовое недовольство обострилось. Но правящие классы сопротивлялись всякому народному требованию. "Будут думать до самой катастрофы,— сказал Мирабо,— что народ можно всегда морить голодом".
И катастрофа пришла.
Она не могла не прийти, потому что дворянство вплоть до самой революции настаивало на своих привилегиях. Еще в 1776 году дворяне доказывали королю, что они имеют право не платить налоги. "Дело,— говорили они,— не в том, что богатые ведут борьбу против бедных", а в нарушении основного принципа старого порядка: "Личная служба духовенства состоит в исполнении всех функций, связанных с просвещением, отправлением богослужений и облегчением милостыней участи обездоленных. Дворянство своей кровью защищает государство и помогает государю своим советом. Низший класс нации, который не может оказывать государству столь же отличных услуг, выплачивает ему свой долг податями, промышленной деятельностью и физическим трудом". Такова была иерархия феодального общества, которую революция должна была взорвать: буржуазия стремилась к завоеванию политической власти, а крестьянство — к уничтожению феодальных порядков. Реформы нужны были всем угнетенным классам населения для буржуазного обновления Франции. Защитник интересов буржуазии того периода, аббат Сийес, сформулировал четко и ясно требования своего класса. "Что такое третье сословие?" — спрашивал он в 1789 году и отвечал: "Все". "Чем оно было до сих пор в политическом отношении?" — "Ничем".
От имени буржуазии Сийес скромно добавлял: "Чем оно желает быть?" — "Чем-нибудь".
Буржуа XVIII века принес с собой новое мировоззрение. Грядущий век культуры буржуа называли веком разума. Они были убеждены, что будущее принадлежит им, что веления их разума соответствуют требованиям прогресса, тому естественному праву, каковым они считали право дофеодалыюго общества,—прообраза общества будущего. Стремясь к наживе, буржуазия XVIII века вместе с тем создавала свой мещанский идеал скромности и бережливости. 13 добродетелей должны были отличать молодого человека нового класса от дворянина: умеренность, молчание, порядок,
38
решимость, невзыскательность, трудолюбие, бережливость, откровенность, справедливость, обуздание, чистоплотность, спокойствие духа, кротость. "Не ешь до отупения, не пей до опьянения, избегай крайностей, не делай никакого излишнего расхода, подражай Иисусу и Сократу",— таковы заповеди нового человека XVIII века. Но этот добродетельный человек, как всякий мещанин, узок и эгоистичен. Буржуа — собственник, и его добродетели на уровне его предпринимательских интересов. Он хитер и прекрасно знает, что "гораздо большая слава и прибыль человеку делать добро себе, чем чужому". Он советует своим близким: "Дети мои, будьте милосердны... Но все же друзей счастливых предпочитайте несчастным, богатых — бедным. Высшее искусство жизни в том и заключается, чтобы, оставаясь добродетельным, перехитрить хитреца".
При всем своем народолюбии буржуа относились к крестьянской массе и городской бедноте как к "черни"; они прово-
39
дили четкую грань между "народом", под которым разумелось только "приличное" буржуазное общество, с одной стороны, и рабочими и крестьянами,— с другой. Эпоха, в которую складывалось это мировоззрение буржуазии XVIII века, получила в истории название "эпохи просвещения". Но нам следует твердо помнить, что, несмотря на решающую роль буржуазии и ее политических взглядов в эту эпоху, различные классы третьего сословия были носителями различной идеологии.
Вольтер, Монтескье и Дидро по-разному формулировали идею буржуазного государства, т. е. условия, при которых беспрепятственно могла бы процветать буржуазная собственность. Но наряду с этим выступали представители мелкой буржуазии, идеологи народоправства и авторы уравнительных проектов. Теоретики мелкой буржуазии — Жан-Жак Руссо, Мабли, Марат — не разделяли буржуазно-аристократического презрения к "черни", к ремесленнику, рабочему и крестьянину. Они решительно отбрасывали утверждение одного из реакционеров: "Сейчас у народа руки. Все потеряно, если он заметит, что у него — ум". Буржуа-либералы стремились навязать народу "свой ум". Демократы, мелкие буржуа хотели сформулировать самостоятельную программу городской и деревенской бедноты, "мелкого люда". Одни штурмовали феодальную собственность во имя собственности буржуазной, другие — Руссо, Мабли, Марат — мечтали о том, чтобы эта буржуазная собственность стала достоянием широких масс. Они искали новых моральных основ для организации общества. Мерсье, чье описание Парижа мы приводили выше, был защитником этой программы "демократов и уравнителей". Наблюдая резкие классовые противоречия в столице, богатство и нищету, он мечтал о более справедливом распределении собственности. Это было утопией, потому что буржуазной собственности ни один из демократов уничтожать не хочет и к этому не стремится.
Перед нами, таким образом, две программы буржуазной революции. Которой из них принадлежит будущее? Одно очевидно: революция не может быть совершена без помощи трудящихся масс, но не испугаются ли буржуа этой перспективы активного вмешательства "черни"? Не захотят ли они в том случае, если окажутся бессильными возглавить народные массы, предать интересы революции, историческая задача которой создать буржуазное государство? Не смогут ли народные массы освободиться от буржуазного влияния и создать
40
грядущее общество, которому они будут диктовать свою волю? В дальнейшем мы разрешим эти вопросы при внимательном изучении истории французской революции.
За несколько лет до революции внимательному наблюдателю было ясно, что она наступит. Но буржуа-либералы всеми силами стремились избежать ее; они мечтали в лучшем случае о проведении в жизнь программы мирных реформ. Демократы-революционеры, которые, подобно Марату, задолго до революции разрабатывали программу грядущего народного восстания, были одиночками. Дантон не принадлежал к ним. Это был типичный представитель либеральной буржуазии.
Читателю теперь легче будет понять те условия, в которых складывалось политическое мировоззрение Дантона. Молодой адвокат вернулся в Париж из Реймса в 1785 году, полный надежд. Его мало удовлетворяло быть одним из 600 адвокатов Парижа; он мечтал о другом: скопить нужную сумму денег, чтобы купить прибыльную должность — государственные должности при старом порядке покупались — место адвоката в "королевских советах".
Должность эта стоила дорого, но зато, получив ее, можно было обеспечить себе дальнейшую карьеру, так как каждый из 73 адвокатов "королевских советов" .пользовался привилегиями и прерогативами высшего судейского чиновника. Адвокат "королевских советов" входил в соприкосновение с администрацией; ему был открыт путь к высшим чиновническим должностям. Но за эту должность нужно было заплатить до 80 тысяч ливров. Часть денег была получена Дантоном при женитьбе на дочери содержателя кафе: в марте 1787 года он получил от господина Шарпантье 15 тысяч ливров звонкой монетой. Одна из его теток в Арси и дядя — почтмейстер из Труа — доставили еще 36 тысяч ливров. Так составилась крупная сумма, и молодой адвокат вступил в исполнение своих обязанностей.
Но предварительно ему предстояло произнести, по принятому обычаю, публичную, перед лицом всей адвокатской корпорации, речь на тему "О политическом и моральном положении страны в их отношении к правосудию". Тема явно опасная. Не придется ли Дантону впервые за всю его жизнь выступить с публичным изложением своих политических принципов? Молодой буржуа, мечтавший только о выгодной адвокатской карьере, был
41
чрезвычайно смущен этим обстоятельством. По словам сверстников, он заметил: "Это для меня все равно, что ходить по острию бритвы". Ведь он все еще не мог отказаться от прибавления к своей фамилии дворянской частицы де (Дантон называл себя Д'Антон).
Перед лицом почтенной адвокатской корпорации молодой адвокат произнес речь, в которой наметил программу реформ, необходимых для того, чтобы избежать революции, и все это на изысканном латинском языке. Говорят, что, заканчивая свое политическое выступление, Дантон воскликнул: ."Горе тем, кто провоцирует революцию! Горе тем, кто ее делает!" Слушатели — поверим друзьям-очевидцам — были до того поражены речью, что предложили ее напечатать. Но Дантон решительно отказался это сделать; он был и остался врагом "писательства". В 1787 году адвокатской карьере Дантона, казалось, не было преград. Реакционные историки пытались утверждать, что он как адвокат не пользовался успехом. По их словам, Дантон был "адвокатом без дела". Это не соответствует действительности. За несколько лет своей судебной практики он выступал в процессах по крайней мере 22 раза. Только в 1791 году, кончилась его адвокатская карьера.
В своем адвокатском кабинете, отмеченном в парижском справочнике за 1788 год как "кабинет господина Д'Антона — адвоката "ès conseils", он принимал дворян, требовавших восстановления своего звания, ведущих судебную тяжбу за признание титула, буржуа с их кредитными сделками; дворян, претендующих на крестьянские земли, и ремесленников, требующих патента. Желая приукрасить своего героя, биографы Дантона рассказывают о том, что его первым процессом была защита пастуха, но этот процесс далеко не характерен для его адвокатской деятельности. В сентябре 1787 года он выступает в защиту маркиза Клерка-де-ля-Девез, настаивающего на признании его дворянского звания на основании документов, свидетельствующих, что его благородный род появился "во тьме веков". Адвокат выиграл дело своего подзащитного.
Спустя некоторое время он защищал дело Балтазара с тем же усердием, доказывая право своего подзащитного на дворянское звание.
В декабре 1787 года он защищает торговца Сансака, требующего вознаграждения за разрушенный дом, стоявший у одного из городских мостов. Защитник апеллирует к королю, доказывая, что если государственные интересы требуют охра-
42
ны мостов, то интересы собственника от этого не должны страдать. В декабре 1788 года он защищает торговца, содержателя кафе, который просит короля освободить его от платежей ввиду того, что за последнее время дела кафе пошатнулись; Дантон надеется, что король окажет эту милость его подзащитному. Незадолго до революции, в январе 1789 года, он выступает в деле землевладельца, собственника ланд, земель, захваченных хозяевами на том основании, что никто их не осушает и не обрабатывает. Дантон требует восстановления землевладельца в своих правах. В апреле 1789 года он защищает подмастерье, бывшего солдата Готье, требующего признания своих цеховых прав. В июне того же года, когда революция уже началась, он. защищает перед судом требование одного крестьянина об отмене постановления Парижского парламента от 12 апреля того же года — по вопросу о наследстве.
Адвокатская деятельность Дантона, как мы говорили выше, продолжалась до 1791 года. Забавно читать выступление "трибуна революции" 5 февраля 1790 года в защиту дворянина Луи Мансо, требующего у короля сохранения за ним дворянского титула на том основании, что фамилия Мансо принадлежала в прошлом протестантам, преследуемым самодержавием. В своей защитительной речи Дантон сказал: "Мой подзащитный готов был скорее покинуть свое отечество и свое имущество, нежели отказаться от заблуждения, которое было ему дорого, потому что оно было заблуждением его отцов". Он выиграл дело. В июле 1790 года Дантон выступает в интересном деле, защищая кавалера и дворянина Бройера против жителей коммуны Буи, которые, по словам защитника, нарушали священное право собственности. Наконец, Дантон выступает в деле собственника Девуазена, владельца земли на Сан-Доминго; его право оспаривала госпожа Ламбер. Адвокат требовал исполнения закона, даже если он несправедлив, но защищает интересы торговли колоний.
Краткие сведения, которые мы привели об адвокатской практике Дантона, лишний раз подчеркивают, что накануне революции он был типичным либеральным буржуа, не обремененным революционными принципами; он делал карьеру как адвокат старого режима. Впрочем, и многие другие будущие деятели Французской революции подобным же образом начинали свою карьеру. Ближайшие друзья Дантона — будущие министры в его кабинете 1792 года — Паре и Дюфорг служили у него накануне революции клерками;
43
вместе с ним работал и его будущий враг, один из тех, кто в 1794 году с особой настойчивостью требовал его казни,— Билло-де-Варенн| Адвокатами были в это время в Париже все те, кто позже, в годы революции, составляли фракцию "дантонистов": Камилл Демулен, с 1785 года адвокат парламента; Эро де-Сешель, выходец из рядов дворянской знати; Делакруа, начавший свою карьеру офицером жандармерии и позже получивший звание адвоката; будущий генерал Вестерман, сменивший саблю на перо клерка в Эльзасе, чтобы в годы революции снова взяться за саблю; "дантонист" Филиппо —адвокат с 1785 года, гордившийся названием "адвоката гезов", адвоката бедняков, и многие другие представители различных политических лагерей: Барнав, Петион, Верньо, Барер, Робеспьер, Кутон. Вся эта буржуазная молодежь начинала свою карьеру как адвокаты. |
Но многие из них и до революции в гораздо большей степени, чем Дантон, связаны были с политикой, с борьбой против самодержавного государства. Что касается Дантона, то восторженные его сторонники из рядов буржуазных радикалов, и те в своих записках не могут нам сообщить ничего существенного по этому вопросу. Мы знаем только, что, примерно, около 1787 года по возвращении из Реймса адвокат Дантон вступает в среду "вольных каменщиков",— франк-массонов,— в ложу "Девяти сестер". Здесь он встречается с многими будущими вождями различных политических группировок революции: с будущим защитником буржуазной монархии — Байи, мэром Парижа в первые годы революции, с буржуазными республиканцами, жирондистами — Кондорсе и Бриссо, со своим ближайшим и любимым другом, "дантонистом" Камиллом Демуленом.| Возможно, что здесь они критиковали старый порядок и говорили о революции. Возможно... Но точно мы этого не знаем.
В той единственной политической, публично произнесенной при вступлении в адвокатское сословие в 1787 году речи, о которой мы говорили выше, Дантон утверждал, что "горизонт покрывается тучами" и "что чувствуется приближение страшной революции". Но, как мы знаем, он призывал всеми силами бороться против ее наступления. Один из его подзащитных, Барентен, бывший в 1775 году руководителем управления налогов, а в 1788 году министром, чувствовал к нему особую симпатию. Утверждают, что они вели между собой долгие политические разговоры, что Дантон настаивал на проведении плана реформ. Барентен предложил Дантону
44
стать секретарем его министерства; Дантон будто бы отказался на том основании, что будущее правительство печально и неопределенно. "Разве вы не видите,—воскликнул Дантон,—что на Францию идет лавина!" Дантон не был человеком теории; в отличие от своих современников, молодого Барнава, защищавшего политические права буржуазии в своем родном городе Гренобле, в отличие от молодого Робеспьера, занятого обсуждением философских вопросов в переписке с Академией и Франклином, в отличие от маркиза Лафайета, вернувшегося из далекой Америки, где он принимал участие в борьбе Америки за независимость,— в отличие от них Дантон был мирным буржуа, занятым накануне революции своей адвокатской карьерой, своей семьей и лелеющим надежду разбогатеть.
Но время было бурное. В городах и особенно в деревнях народное движение принимало все более и более революционную форму. Правительство Людовика XVI оказалось банкротом. Пришлось обратиться к стране за денежной помощью, но самодержавие решило собрать только нотаблей, т. е. представителей дворянства и финансовой аристократии. Спасти себя таким путем самодержавие не могло. Ни полицейские репрессии, ни жалкие реформы не могли изменить положения дел. Революция в стране началась. Дантон, как и вся либеральная интеллигенция, против воли был захвачен ею-
В это время рабочий, ткач из Реймса, Жан-Батист Армонвиль в часы досуга учился и пополнял свое образование вместе с другими рабочими — двоюродным братом Тристаном, Анри Бертраном, с бакалейщиком Кутье и сапожником Депаки. Они сходились на собраниях, обсуждали события и составляли проекты грядущей революции. По словам биографа Армонвиля, они вскоре получили возможность собираться в большом зале монастыря миноритов и здесь устроили что-то вроде "штатов четвертого сословия". Армонвиль был там любимым оратором. Священники и шпионы Реймса с ужасом наблюдали за этими собраниями. Они доносили властям: "...Безнаказанность и какая-то терпимость заставляют трепетать за последствия. Беспорядок явно растет". А в Париже другой революционер — Жан Поль Марат, ученый-физик и врач, продолжал обсуждать вопросы тактика и стратегии революционного восстания, для того чтобы вскоре от слов перейти к делу, чтобы возглавить плебейские массы в борьбе за демократическую республику...
Дантону исполнилось 30 лет, когда началась революция.
45