Сожженная библиотека
Мэтью Бэттлс

 получить по E-mail
 версия для печати

The Library of Alexandria: Centre of Learning in the Ancient World. Edited by Roy MacLeod. - Tauris, 2000.

История о том, как арабы сожгли величайшую библиотеку эллинистического мира, хорошо известна: Иоанн Грамматик, коптский священник, живший в Александрии во время арабского завоевания (641 год н.э.), завязал знакомство с Амром, мусульманским полководцем, захватившим город. В интеллектуальном отношении собеседники оказались достойны друг друга, и Иоанн, завоевав доверие эмира, стал его советником. Набравшись храбрости, он спросил у своего господина: "Амр, как следует поступить с "книгами мудрости", хранящимися в царской сокровищнице"? И Иоанн рассказал эмиру о величайшей библиотеке, собранной Птолемеем Филадельфом и его преемниками. Амр ответил, что не может решить судьбу книг, не посоветовавшись с халифом Омаром. Ответ халифа, цитируемый мною по книге Альфреда Батлера "Арабское завоевание Египта" (1902), стал знаменитым: "Что касается упомянутых тобой книг, то, если их содержание согласуется с Кораном, единственной Божественной Книгой, они не нужны; а если не согласуется, они нежелательны. Стало быть, их следует уничтожить в любом случае". Согласно традиции, свитки были скручены в один огромный сверток и доставлены в городскую баню, где шесть месяцев пролежали в горячей воде.

Не приходится удивляться тому, что в этой истории содержится лишь малая толика истины. Скорее всего, данная легенда была сочинена Ибн Аль-Кифти, историком-суннитом, жившим в XII веке. Современный египетский филолог-классик Мустафа Эль-Аббади высказал предположение, что Аль-Кифти сочинил эту историю для того, чтобы оправдать развернувшуюся в городе торговлю книгами. Дело в том, что суннитский правитель Саладин стал распродавать библиотеку для покрытия расходов на войну с крестоносцами. Однако, несмотря на то что эта легенда, скорее всего, исламского происхождения, она пришлась по вкусу западным ориенталистам, привыкшим сетовать на печальную судьбу европейского знания на варварском Востоке.

Армия халифа подошла к стенам Александрии в VII веке н.э., и к этому времени легендарная городская библиотека уже пережила по крайней мере один большой пожар. Когда Юлий Цезарь в 48 году до н.э. пришел на помощь египетской царице Клеопатре, которая вела войну с юным претендентом на престол Птолемеем XIV, римский полководец сжег корабли в Александрийской гавани, дабы противник не мог захватить город со стороны моря. Огонь разгорелся с такой силой, что охватил расположенные на пристани склады и служебные помещения; Сенека Старший сообщает, что в этом пожаре погибло сорок тысяч книг; впрочем, согласно другим источникам, при этом сгорели лишь те немногие свитки, которые находились в складских помещениях, дожидаясь отправки в библиотеку. Но надо признать, что наиболее разрушительными для александрийских библиотек оказались столетия небрежения после прихода к власти христиан. Одержав триумфальную победу над язычниками, иудеями и неоплатониками, христиане посчитали никчемными хранившиеся в библиотеках сокровища эллинизма. Их ненависть к языческой культуре достигла кульминации в IV веке, когда александрийский патриарх Феофил решил уничтожить храм Сераписа¹, чтобы воздвигнуть на его месте христианскую церковь; вероятно, при этом погибла располагавшаяся при храме библиотека, одна из богатейших в Александрии.

Как бы то ни было, не вызывает сомнений тот факт, что количество погибших в Александрии книг было поистине огромным. Филолог-классик Рудольф Блюм пришел к выводу, что до наших дней дошел лишь один процент от всего корпуса древнегреческой письменности. Уцелевшие комментарии содержат многочисленные ссылки на утраченные книги, в числе которых - сатировы драмы Эсхила и других драматургов ("Киклоп" Еврипида - единственное полностью дошедшее до нас произведение этого жанра), аристотелевский аннотированный список поставленных в Афинах пьес и огромное количество произведений малых жанров, особенно лирических стихов. Конечно, мы не можем получить полного представления об объеме утраченного богатства, не имея библиотечных каталогов. Но и Pinakes, или Списки (120-томный каталог Александрийской библиотеки), составленные поэтом и ученым Каллимахом, также оказались утраченными.

Стоит ли удивляться тому, что вопросов по затронутой теме больше, чем ответов? Кто основал библиотеку, Птолемей I Сотер или его знаменитый сын Птолемей II Филадельф? Каким был архитектурный облик библиотечных зданий, как они использовались, в какой части города были расположены? Сколько книг хранилось в Мусейоне, или Храме муз, а сколько в "дочерней библиотеке", находившейся за пределами дворцовой территории? Книги каких авторов особенно ценились? У нас нет точных ответов на эти вопросы, равно как и на многие другие.

Когда Александр основал город в 331 году до н.э., он надеялся увидеть этот край преображенным; перед его мысленным взором представал тот образец имперского государственного устройства, о котором можно было только мечтать: богатый, мультикультурный, экономически процветающий мегаполис. Город обладал лучшим портом на египетском побережье Средиземного моря; кроме того, только он мог предоставить доступ к житнице Дельты и плодородной долине Нила. После смерти Александра Сотер, один из его военачальников, сделал город столицей Птолемеевской династии (305-30 гг. до н.э.); это было вполне подходящее место для библиотеки, где сконцентрировались бы знания всего эллинистического мира. Хотя Александрия всегда считалась сердцем ученого сообщества и рассматривалась как законная вотчина аристотелевской школы перипатетиков, библиотека стала политическим мозговым центром, находившимся под жестким контролем Сотера и его преемников. Птолемеи в полной мере оценили стратегические преимущества монополии на знания. По их приказу государственные чиновники производили конфискацию всех ввозимых в страну книг, изымая их у частных владельцев и отправляя в библиотеку с пометой "с кораблей". Для того чтобы остановить бурный рост библиотеки Родоса, который угрожал поставить под сомнение превосходство Александрии в этой сфере, правители города ввели запрет на вывоз папируса, производство которого издавна было прерогативой Египта. Но эта мера обернулась против тех, кто ее замыслил: запрет стимулировал изобретение нового материала, пергамента, распространение которого ускорило развитие письменности в Европе. Пергамент оставался главным материалом для изготовления книг вплоть до того времени, когда Гутенберг изобрел книгопечатание.

Несмотря на серьезную конкуренцию со стороны Родоса, Афин, Пергама и других центров эллинистической культуры, при Птолемеях библиотеки процветали. Собрание одного только Мусейона, как полагают, насчитывало около 700 000 свитков. Неудивительно, что эти богатства привлекали ученых со всех концов греческого мира; многие из них избрали Александрию постоянным местом жительства. Там написал свои "Элементы" Евклид; возможно, он родился в бедной египетской деревушке, расположенной на том самом месте, где Александр Македонский основал поселение, названное его именем. Там учился Архимед. Эратосфен, Страбон и Гален пользовались сокровищами александрийских книжных собраний. Согласно легенде, по приглашению Птолемея II Филадельфа семьдесят еврейских ученых (по другой версии, их было семьдесят два), прибывших из Иерусалима, собрались в библиотеке, чтобы перевести Тору (Пятикнижие) на греческий язык. Так появилась Септуагинта².

Можно с полной уверенностью сказать, что место, где трудились эти семьдесят еврейских переводчиков, мало походило на современную научную библиотеку. Судя по имеющимся данным, свитки хранились на полках или в специальных ящиках, называвшихся armaria; эти ящики, по-видимому, укладывались в ряды между колоннами и вдоль проходов. К каждому свитку была прикреплена табличка, напоминающая привычную для нас каталожную карточку; на ней указывались имена авторов и названия работ, которые можно было найти на данном свитке. В библиотеках не было читальных залов, где ученые могли бы с удобством расположиться; возможно, им приходилось самим подыскивать тихие закутки между колоннами и полками, заставленными свитками. Создатели Септуагинты оказались среди людей, говоривших на самых разных языках; они могли встретить литературных критиков, сопоставлявших варианты гомеровских поэм по различным спискам; филологов, переводивших персидские стихи на греческий язык; врачей, которые рылись в старинных свитках в поисках забытых чудодейственных рецептов; библиотекарей, деловито копирующих тексты или приводящих в порядок свитки на полках.

В первые столетия новой эры город был ареной ожесточенной религиозно-идеологической борьбы между язычниками, иудеями, христианами и неоплатониками; то, что мы называем сегодня "иудео-христианской традицией", возникло из "бродильного чана" эклектической культуры Александрии. Но у библиотек была и другая, не менее важная миссия: они предназначались для того, чтобы сохранить полный корпус греческой литературы, равно как и все заслуживающие внимания произведения на других языках. Это была первая в мире библиотека с универсалистскими притязаниями: содружество работавших в ней ученых можно без особой натяжки назвать прототипом нынешнего международного научного сообщества.

Идеал универсализма, зародившийся в Александрии, основывается на представлении о всемирной литературе как едином системном целом, как всеобщем диалоге, в результате которого дотоле разрозненные компоненты приобретают новый смысл. Для того чтобы обеспечить возможность вести такую беседу, нужно было собрать в одном месте все существующие книги. Подобное стремление стало особенно настоятельным в наши дни: работа в традиционной библиотеке уже не приносит полного удовлетворения. Даже или, лучше сказать, особенно сейчас, в век Всемирной сети-паутины, ученые рассматривают прогресс мифологически: мы представляем себя людьми железного или даже каменного века - слабого отражения золотого века Александрии. Однако вскоре у нас появится новая Александрийская библиотека. Основанная по инициативе ЮНЕСКО при активной поддержке правительства Египта, новая библиотека, открытие которой намечено на осень нынешнего года, разместится в поразительном здании - стеклянном диске из стекла и камня - с видом на Средиземное море и, можно сказать (при наличии воображения), на Magna Graecia³. Ее вместимость составит 80 миллионов томов: если вся библиотека будет заполнена, она превзойдет такие коллекции, как Мусейон и книгохранилище при храме Сераписа, самые большие библиотеки Александрии периода расцвета.

Сборник "Александрийская библиотека: Научный центр античного мира" - что-то вроде австралийского приношения к намеченному торжеству. Подготовленный под редакцией Роя Мак-Леода, профессора истории Сиднейского университета, он включает статьи ученых, специализирующихся в разных областях знания: филологов-классиков, историков, археологов и архивистов. Собранные вместе, они демонстрируют широкий диапазон эмоций, которые до сих пор вызывает знаменитая библиотека. В целом, однако, книга проигрывает от слишком большого разброса методологических установок авторов и поставленных ими задач.

Сборник разделен на две части, хотя во многом они пересекаются. В работах первой части выясняется место Александрии в культурно-историческом процессе. Статьи археолога Д.Т. Поттса и филолога-классика Р.Дж. Таннера с методической строгостью и завидной эрудицией обрисовывают обстановку, в которой создавалась великая библиотека; другие статьи этого раздела менее удачны. Например, Уэнди Брэзил, преподавательница классических языков, пересыпает свой рассказ о воображаемом посещении древней Александрии цитатами из "Александрийского квартета" Лоренса Даррелла, отчего создается ощущение досадной мистификации. Статьи, помещенные во второй части книги, столь же различны по целям и достигаемому эффекту: в работе Сэмюеля Лье "Ученые и их ученики в восточной части Римской империи" великолепно представлено, как изменилась социология образования, когда Александрия наложила на эллинистическую традицию перипатетиков модель централизованного государственного управления. А Дж.О. Уорд использует свою впечатляющую эрудицию для достижения сомнительной цели: доказать, что в "Имени Розы" Умберто Эко допущено множество ошибок в изображении средневековой библиотеки, играющей важную роль в композиции знаменитого романа. При этом автор статьи оставляет без внимания то обстоятельство, что в книге Умберто Эко образ библиотеки служит метафорой, позволяющей поставить вопрос о влиянии Александрии на интеллектуальное воображение Запада.

Во вступительной статье редактор книги Рой Мак-Леод прослеживает историю культурного освоения библиотеки от эпохи Птолемеев до наших дней. Он отмечает до сих пор не преодоленную двусмысленность и проблематичность восприятия александрийского наследия:

"Специалисты по античности улыбаются, когда историки нового времени приписывают Фрэнсису Бэкону изобретение лозунга "Знание - сила". Возможно, Бэкон сыграл свою роль в популяризации этой идеи в условиях научной революции, но за восемнадцать столетий до него в Александрии стремление к универсальному знанию уже овладело умами интеллектуальной элиты. Этот импульс проявился с новой силой во времена Николая V и Пия II, воплотившись в создании Библиотеки Ватикана, и впоследствии неоднократно возобновлялся в истории Западной Европы. Амбициозная идея контроля над знаниями и их применением зародилась у Птолемеев, но ее осуществление стало возможным только в век спутников связи, способных заглянуть в замочную скважину, и Всемирной паутины. И все же это был александрийский проект, захватывающий и в то же время проблематичный в самой своей основе".

Огромное собрание книг в Александрии открыло возможность для совершенно нового подхода к знаниям, утверждавшего ценность культурного наследия в полном его объеме: от авторитетных списков "Илиады" или "Трудов и дней" Гесиода до самых темных и заведомо неадекватных комментариев к Гомеру, неправильно атрибутированных работ, а также работ, в свою очередь опровергающих выводы этих работ. Настойчиво преследуя поставленные цели, Птолемеи извлекли выгоду из фундаментального александрийского положения, которое можно сформулировать следующим образом: знание является ценным ресурсом, товаром, видом капитала, который следует накапливать и концентрировать в одном месте, дабы он послужил на пользу правящему режиму. Централизация и консолидация библиотек удобна как для ученых, так и для правителей. Но во времена войн, стихийных бедствий и связанных с ними разрушений централизация библиотек порождает свои проблемы: их печальная судьба становится судьбой хранящихся в них произведений и даже целых литератур. Многое дошедшее до нас из античности сохранилось лишь благодаря тому, что находилось в небольших частных библиотеках, укрывшихся в тихих заводях античного мира и оказавшихся вне поля зрения рьяных фанатиков и безжалостных властителей.

Невозможно переоценить тот факт, что именно потребности и вкусы читателей, владельцев и собирателей книг определяют, какие из них выживут, а какие погибнут. Судьба книг определяется не столько пожарами, кражами и цензурными изъятиями, сколько происходящими в мире изменениями. В статье Сэмюеля Лье показано, как этот процесс отражается на культуре работы с рукописями: "Высокая стоимость копирования приводила к тому, что некоторые произведения, обладавшие выдающимися литературными достоинствами, но не часто изучавшиеся в школах риторики, копировались нерегулярно. Таким образом, кроме дороговизны копирования, постепенной утрате многих литературных произведений способствовала узость школьных программ по риторике". Все остальное: стихи малоизвестных поэтов, неканонические произведения, псевдоэпиграфы - просто выпадало из поля зрения переписчиков.

Ни одна библиотека не застрахована от уничтожения - судьба Боснийской национальной библиотеки в Сараеве, разбомбленной и сожженной сербами в 1992 году, представляет собой недавний пример этой печальной закономерности. Но гораздо чаще библиотеки словно бы "растворяются" - при том, что остатки постоянно изменяющихся книжных собраний сохраняются частично, в отрывках и фрагментах. Библиотеки британских аббатств "распылились" с упразднением монастырей: груды рукописей на утраченных языках - например, на англо-саксонском - были вывезены и распроданы; многие из них были отданы на переработку в бумажную массу, дабы послужить материалом для набирающих обороты печатных станков. Но некоторые сокровища, включая единственную известную рукопись "Беовульфа", дошли до нас по той простой причине, что хранились в разных местах. Если бы Птолемеи не проводили свою централизаторскую политику столь жестко и агрессивно, конфискуя книги у частных владельцев и отказываясь возвращать свитки, позаимствованные у других книгохранилищ для копирования, многие утраченные книги могли бы сохраниться. Но Птолемеи не рассматривали свою библиотеку как универсальный источник знаний, открытый для ученых и писателей всего эллинистического мира, хотя многим очень хотелось бы сохранить веру в этот красивый миф. На протяжении столетий - от эпохи правления Птолемеев до наших дней - библиотеки зачастую служили не столько для обнаружения правды, сколько для ее сокрытия. Знакомый библиотечный работник из России рассказывал мне о неоднократных изъятиях книг из каталогов советских библиотек во времена сталинского произвола: когда авторы попадали в опалу или арестовывались, библиотекари изымали их книги из фондов и уничтожали. Повинуясь диктату режима, они стирали данные об этих книгах с каталожных карточек и заменяли их другими именами и названиями. По этой причине библиография указанного периода безнадежно искажена; и она становится все менее надежной в связи с отсутствием серьезного интереса к литературе советской эпохи в посткоммунистическую эру.

Итак, что же произошло с книгами и свитками Александрии? Поскольку мы не знаем даже точного местоположения библиотек, неизбежно возникают спекуляции по этому поводу, рождаются все новые и новые мифы. На самом деле библиотеки распадались медленно, постепенно, на протяжении столетий, по мере того как люди все более равнодушно или даже враждебно относились к содержанию хранившихся там книг. Хотя древняя Греция всегда была многоязычной страной, наступили времена, когда население стало невосприимчивым к нравам александрийцев раннехристианской эпохи с характерным для нее "вавилонским смешением языков": коптского, арамейского, еврейского, латинского и койне (общенародного греческого). Находившиеся в небрежении у череды поколений, для которых они были чем-то вроде китайской грамоты, свитки погибали как от сырости, так и от чрезмерной сухости; их поедали грызуны и насекомые, плодившиеся в специфическом библиотечном микроклимате; их воровали, теряли, портили, сжигали. Древние свитки заменяли творениями отцов церкви и второсортными произведениями, создававшимися в Римском мире периода упадка. Ретроспективный взгляд прессует эпохи, и мы видим Феодосия и Клеопатру, Александра и Архимеда в одном, почти нерасчлененном пространственно-временном континууме. Так что же произошло с книгами Александрии? Они пали жертвой всепожирающего времени, "сквозь них" прошло много столетий - настолько много, что распыление и исчезновение книжных собраний оказалось неизбежным. И это произошло бы в любом случае, независимо от того, кто обладал монополией на производство папируса; независимо от того, под какими лозунгами восставшие толпы заполняли улицы и какие императоры несли ответственность за пожары; независимо от того, нашествия каких варваров - с надеждой или отчаянием - ожидали александрийцы.

London Review of Books, April 13, 2000
Перевод Иосифа Фридмана

Библиография:
Theodore Vrettos. Alexandria: City of the Western Mind. - Free Press, 2001.
Derek Adie Flower. The Shores of Wisdom: The Story of the Ancient Library of Alexandria. - Xlibris Corporation, 1999.
Luciano Canfora. The Vanished Library (Hellenistic Culture and Society: 7). - University of California Press, 1990.

Примечания:

поставить закладку

предыдущая	в начало	следующая