ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА -- Мемуары -- Платонов В. И. Записки адмирала

Платонов Василий Иванович
Записки адмирала

«Военная литература»: militera.lib.ru
Издание: Платонов В. И. Записки адмирала. — М.: Воениздат, 1991.
Книга на сайте: militera.lib.ru/memo/russian/platonov_vi/index.html
Иллюстрации: нет
OCR, правка:
Дополнительная обработка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru); Hoaxer (hoaxer@mail.ru)

[1] Так обозначены страницы. Номер страницы предшествует странице.
{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста

Платонов В. И. Записки адмирала. — М.: Воениздат, 1991. — 319 с. / Литературная запись С. В. Петровой. / Тираж 100000 экз. ISBN 5–203–00737–3.

Аннотация издательства: Автор, прошедший путь от курсанта первого комсомольского набора до командующего Северным флотом, рассказывает в книге о событиях, связанных со становлением Рабоче-Крестьянского Красного Флота, о самоотверженной борьбе моряков Северного флота в годы Великой Отечественной войны, о проблемах послевоенного строительства флота, а также делится воспоминаниями о встречах с С. М. Кировым, И. В. Сталиным, К. Е. Ворошиловым, видными военачальниками — К. И. Душеновым, Н. Г. Кузнецовым, А. Г. Головко, К. К. Рокоссовским, К. С. Москаленко.

Содержание

Часть первая. Романтика и будни моря

Глава первая. Экипаж [3]
Глава вторая. Капитальный ремонт [17]
Глава третья. Наши командиры [22]
Глава четвертая. Флот возрождается [27]
Глава пятая. Палуба под ногами [36]
Глава шестая. Жизнь курсантская — судьбы людские [44]
Глава седьмая. Стажеры [53]
Глава восьмая. Над картой Черного моря [59]
Глава девятая. В Заполярье на «Авроре» [67]
Глава десятая. Минеры [77]
Глава одиннадцатая. Путями нехожеными [85]
Глава двенадцатая. Край непуганых птиц [95]
Глава тринадцатая. Перед грозой [105]

Часть вторая. Великая Отечественная

Глава первая. Война у порога [121]
Глава вторая. Остановить захватчиков! [133]
Глава третья. Бои на коммуникациях [163]
Глава четвертая. Долгими полярными ночами [176]
Глава пятая. Мы перехватываем инициативу [192]
Глава шестая. Упредить врага [202]
Глава седьмая. Защита внешних сообщений [213]
Глава восьмая. Военные будни ОВРа [220]
Глава девятая. Ради жизни на земле [235]
Глава десятая. Наши нарастающие удары [254]
Глава одиннадцатая. Освобождение советского Заполярья [276]
Глава двенадцатая. После бури [287]

Часть третья. Такими разными послевоенными дорогами

Указатель
Примечания

Все тексты, находящиеся на сайте, предназначены для бесплатного прочтения всеми, кто того пожелает. Используйте в учёбе и в работе, цитируйте, заучивайте... в общем, наслаждайтесь. Захотите, размещайте эти тексты на своих страницах, только выполните в этом случае одну просьбу: сопроводите текст служебной информацией - откуда взят, кто обрабатывал. Не преумножайте хаоса в многострадальном интернете. Информацию по архивам см. в разделе Militera: архивы и другия полезныя диски (militera.lib.ru/cd).

Часть первая.
Романтика и будни моря

Глава первая.
Экипаж

После Бахчисарая поезд стал извиваться змеей среди поросших голым кустарником гор, то и дело вползая в черные коры туннелей. Наш вагон, плотно набитый добровольцами первого комсомольского призыва на флот, кренило на крутых поворотах. Будущие моряки Черноморского флота с интересом вглядывались в просторы через мутные оконные стекла, пытаясь где-то там, вдалеке, увидеть долгожданное море.

Промелькнул последний туннель, блеснула бирюзовая гладь моря, и поезд остановился перед облупленным зданием Севастопольского вокзала. Громыхая деревянными сундучками и скрипя плетеными корзинками, комсомольцы сгрудились у выхода.

На привокзальной площади суета: из прибывающих поездов вываливались приезжие с чемоданами, котомками, мешками и устремлялись в разные стороны, навстречу им, как всегда, спешили вечно опаздывающие отъезжающие, торговки громко расхваливали свой нехитрый товар — сахарин, дельфиний холодец и мамалыгу, взбадривали вожжами замученных лошадок извозчики, тащили тяжелую поклажу ломовики, и среди всего этого столпотворения сновали в грязных лохмотьях нищие и беспризорники — трагическое наследие двух войн и разрухи. [4]

Шел март 1922 г. На Крым, вслед за Поволжьем, навалилось страшное бедствие — голод. Сопровождавший нашу группу старый угрюмый военмор повел нас куда-то в гору по вымощенной брусчаткой дороге. Путь оказался нелегким, но вот на одной из сопок Корабельной стороны в высокой каменной стене перед нами распахнулись широкие ворота. По обе стороны большого внутреннего двора стояли трехэтажные здания из пиленого известняка. Мы прибыли в Черноморский флотский экипаж — преддверие флота, где формировались отряды новобранцев для первоначального военного обучения.

Казарма, куда нас привели после краткой переклички, оказалась просторным, но сырым и нетопленым помещением. Здесь уже находились прибывшие ранее призывники: москвичи, ставропольцы, криворожцы. Как-то само собой разделились на отдельные группки, дружеское похлопывание по плечу, расспросы: «Ну как, земляк, в родных краях?» Ответить нам было нечего. Голод, по всей России голод...

Обучение морским азам началось как-то незаметно, с шуткой, с необидной подначкой: оказывается, обычные деревянные скамейки называются банками, уборная — гальюном, пол — палубой, лестницы — трапами, и по этим трапам нужно только бегать. Железные койки занимали по принципу землячества. Мои земляки, Миша Тютюников, Феофан Быков, Ваня Староселец и Наум Вол, командированные Керченским укомом комсомола, заняли места по соседству и начали решать сложную проблему: как распорядиться остатками скудных дорожных пайков, поскольку на довольствие обещали зачислить только на следующий день. Дальновидный Феофан, которого мы звали просто Фаней, хотел оставить часть продовольствия на непредвиденный случай. Ваня и я, хотя и сознавали важность неприкосновенного запаса, готовы были съесть все сразу. Пятый наш земляк в спорах участия не принимал, так как успел подружиться с москвичами и те угощали его столичными ржаными калачами и колбасой из конины.

Вскоре приехали большая группа комсомольцев с Украины и призванные на военную службу казанские татары, затем появились ребята из какой-то расформированной в Закавказье пограничной части, среди них было много армян и грузин, прибыл пехотный взвод в полном составе, направленный для прохождения дальнейшей службы на флоте, — вот, пожалуй, и все, из кого была в дальнейшем составлена наша вторая рота.

После первого, не очень сытного, обеда новоявленное [5] воинство построили, разделили на четыре взвода, составили списки, согласно которым мы должны были не только строиться, но и размещаться. Началось смешение языков и народов. Помещение роты было похоже на разворошенный муравейник: перемещение на новые койки, перетаскивание чемоданов, узлов, баулов — всё это напоминало броуново движение. Керчане оказались в трех взводах, а моими соседями по кубрику — так на морской лад мы назвали помещение в казарме — стали Хази Галинуров, добрейшей души человек, к сожалению, почти неграмотный и с трудом объяснявшийся по-русски, и Леня Остапенко из Кременчуга. Среди нас он, можно сказать, был почти «академиком» — имел среднее образование и состоял в партии большевиков.

Соблюдение распорядка дня в казарме контролировали старшина роты и два помкомвзвода, хозяйством ведал баталер. Иногда заходил помощник командира роты Дмитрий Васильевич Мелинчук, невысокий тихий человек с искалеченной в гражданскую войну левой рукой. Его тянуло к людям, и он подолгу засиживался с нами, объясняя основы воинской службы.

Когда вторая рота была сформирована, появился наконец и ее командир — В. С. Северов — плотный, энергичный, в ладно сидящем длинном бушлате, в меру широких, тщательно отглаженных брюках, в коричневых башмаках на толстой подошве, придававших его фигуре еще большую монументальность, в фуражке набекрень, из-под которой задорно торчал напомаженный черный чуб. Он, кажется, не ходил, а метеором летал по казарме, с раздражением раздавая налево и направо указания и ни на минуту при этом не забывая ни бога, ни черта, ни мать. Про Виктора Сергеевича говорили, что в царской армии он был кавалерийским офицером, после революции несколько лет выступал в цирке с труппой джигитов, а теперь вернулся на военную службу. — Забудьте, что среди вас тут добровольцы, пограничники, комсомольцы или бывшие активисты, — сказал он нам, разгуливая вдоль строя и ни на кого не глядя. — Для меня вы все но-во-бран-цы. Завтра вас постригут под одну гребенку, вымоют в бане, оденут в одинаковые робы и начнут гонять и в хвост и в гриву. Моя задача — подготовить из такого, как вы, сырья хорошее строевое подразделение. Делать вам разрешается только то, что приказывают. Всякая инициатива и самодеятельность недопустимы и вредны, а потому наказуемы.

Потом он, то ли вспомнив статью устава царской армии, [6] то ли чье-то указание, спросил, имеются ли жалобы и претензии, и, отругав двух-трех человек, осмелившихся о чем-то спросить, ушел, не распустив строя.

Наутро у баталерки три добровольца-цирюльника орудовали машинками для стрижки волос. «Жатва» была в разгаре, а удрученный Миша Тютюников никак не мог набраться духу и расстаться с шикарной шевелюрой.

— Вась, как ты думаешь, оставит командир прическу, если попросить хорошенько? — спросил он тихо.

— Не знаю, Миша, как говорится, спрос не беда, не ослушание, не грех порой переспросить.

Мне и самому было жалко прически, и я последовал за другом. В. С. Северов сидел в баталерке спиной к двери и, зажав в коленях буханку черного хлеба, выковыривал пальцами мякиш, макал его в сахарный песок и с аппетитом жевал.

— Товарищ Северов? — шлепая губами, произнес мой друг.

— Ну, — не оборачиваясь, грозно отозвался сидящий.

— Товарищ Северов, можно мне оставить прическу? Жалко ведь, — неуверенно пролепетал Миша.

На мгновение Северов обернулся.. Лицо его было багровым, глаза холодно блестели.

— Кру-гом! Пшел вон! — скомандовал он отрывисто и продолжил трапезу.

Пока мой друг уяснял приказание, я уже сидел в очереди к парикмахеру. Вскоре нам выдали бушлаты, парусиновую робу — рубаху и штаны, не гнущиеся ни вдоль ни, поперек, и бескозырки. Ботинки получили только ребята из Челябинска, приехавшие в валенках и никак не справлявшиеся с отработкой строевого шага по севастопольской грязи.

Остриженные под ноль и одинаково одетые, мы действительно, как и предрекал нам Северов, стали похожи друг на друга и ближе друг другу духовно. Прежний, привычный нам, мир остался за воротами казармы.

Строевые занятия начались прямо с подготовки отделений. Отделенных командиров не было, и на эти должности назначили бывших красноармейцев и наиболее бойких новобранцев. Через день они сорвали голоса, и вместо команд из их глоток неслись лишь сиплые звуки. Отделенных не понимали и не хотели слушаться, громко поправляли ошибочные команды. Молодые выдвиженцы нервничали, злились, налево и направо сыпали взысканиями, некоторые даже отказывались от столь хлопотных постов. Прошло немало [7] времени, пока мы притерлись друг к другу и начали видеть командиров в бывших новобранцах.

Нехитрую науку строевой подготовки одиночного бойца мы постигли без особого труда, повзводная подготовка шла хуже, поэтому с третьим взводом занимался Д. В. Мелинчук, а четвертый взялся готовить сам В. С. Северов. Он гонял своих подопечных до седьмого пота, его команды заглушали все на плацу:

— Тверже ножку, черти, ноги не слышу!

Старшина роты Пуд Павлович Мирошниченко, бывший экипажный унтер, в короткие минуты перекуров рассказывал, что в старое время, когда матросы «давали ножку», брызги грязи летели до окон третьего этажа. Увы, из-под насквозь промокших, потрепанных разнокалиберных ботинок грязь летела не выше колен.

Северов, человек по натуре грубый, никак не мог отрешиться от привычек, приобретенных на царской службе. Он по пустякам устраивал разносы, грубо ругался, обзывая нас недоносками и детьми Распутина.

Политруком взвода назначили члена партии из новобранцев Леню Остапенко. Как должностному лицу ему была положена не бескозырка, а фуражка. Так он пришил к своей бескозырке старый козырек и важно ходил следом за командиром. Когда тот ругался особенно яростно или натыкался на Остапенко, якобы не заметив его, Леня убегал в казарму и в знак протеста начинал отпарывать козырек. Мы уговаривали его потерпеть, убеждая, что командиру роты только того и надо, чтобы политрук отступился. Он слушал нас, сучил дратву и снова пришивал свой символ власти. Но в конце концов чаша терпения переполнилась, и комсомольцы потребовали созвать закрытое собрание. Пригласили комиссара экипажа Трофима Прокофьевича Погорелова. Умный старый балтиец молча нас выслушал и, когда поостыли страсти, взял слово.

— Мы знаем, — сказал он, — что Северов хам и матерщинник и воспитание молодежи ему доверять нельзя. Но других грамотных командиров у нас просто нет. Такое положение будет существовать еще долго, пока не вырастут командиры рот из таких вот, как вы, рабочих и крестьян. Наша задача — перенять у старых специалистов все полезное для нового, советского флота. А подчиняться командирам — ваша обязанность. И если вы будете к овладению морской профессией подходить с таких позиций, вас не испугают ни брань командира роты, ни тяготы казарменного быта, ни трудности корабельной службы. [8]

Тем не менее Северов в нашей казарме больше не появился: его перевели в пятую роту, составленную из неграмотных призывников, куда ушел и Хази Галинуров.

По утрам мы наблюдали, как наш бывший командир водит своих новых подопечных на занятия в школу ликбеза. Они шли с тетрадками и букварями в руках, печатая шаг. Северов, гордо шествуя впереди роты, пронзительно кричал:

— Студенты, тверже ножку, ноги не слышу!

Время от времени он оборачивался, пятился задом и, оскалив зубы, будто намереваясь кого-нибудь укусить, командовал:

— Ррраз, два, три, четыре! Ррраз, два, три, четыре!

При этом он в такт приседал и размахивал руками, будто дирижируя оркестром. К счастью, нас это больше не касалось.

Строевые занятия проводились с утра до позднего вечера с небольшим перерывом на обед. Все очень уставали. Особенно выматывала нас гимнастика — так называлась физическая подготовка, состоявшая из десяти уроков с винтовками и без. Винтовки нам выдали канадские — большие, тяжелые и неудобные. На заключительные упражнения приходил командир батальона К. П. Скворцов, носивший матросскую фланелевую рубаху с синим воротником. Он развертывал все пять рот на плацу, забирался на каменное крыльцо казармы и командовал звонким певучим голосом, от натуги приподнимаясь на носки. Гимнастику делали под оркестр. Синхронное исполнение большим количеством молодых людей элементов физических упражнений производило эффектное впечатление, однако многие новобранцы считали, что строевая подготовка и гимнастика морякам не нужны. Между тем именно благодаря этим упражнениям из неуклюжих и очень разных по физическому развитию парней мы постепенно превратились в ловких, подтянутых, умеющих экономно расходовать силы, с хорошей выправкой матросов.

Кормили нас неважно. Хлеба полагалось по два фунта на день, но полфунта из них согласно решению комсомольского собрания мы отдавали в пользу голодающих Поволжья. Чтобы не потерять на усушке, баталер спешил раздать хлеб еще горячим, на три дня сразу. Полтора фунта как будто бы немало. Но если учесть огромную физическую нагрузку, которую испытывали наши молодые организмы, и то, что хлеб был главной и почти единственной пищей, становится понятно, что нужны были невероятные усилия, чтобы удержаться от соблазна и не съесть этот хлеб в один [9] присест. Даже у самых стойких едва хватало выдержки растянуть рацион на двое суток. На третий день все сидели без хлеба, ели только похлебку, которая варилась один раз в день — к обеду. Тарелок или мисок не было, за стол садились по десять человек к бачку, каждый со своей деревянной ложкой. Мелко накрошенная солонина или соленая рыба выуживалась бачковым и делилась на десять одинаковых кучек прямо на столе. Сначала по команде «Весла на воду» хлебали жижу, затем дежурный отворачивался и разыгрывалась гуща. Вместо завтрака и ужина дневальный приносил в казарму ведро черного как деготь чая и подавал сигнал дудкой:

— А ну ходи чаи гонять!

Но чаю без хлеба и сахара не хотелось.

После отбоя мы пластом лежали на койках, лишь изредка перебрасываясь случайными фразами.

Голод все больше давал о себе знать. Когда начало припекать весеннее солнышко, ослабевшие новобранцы стали падать в обморок прямо в строю.

Наиболее предприимчивыми оказались москвичи. Они приобрели примус, купили на базаре пшена и прямо в казарме стали варить кулеш.

Мы перетрясли сундучки, приговорили к реализации часть личной собственности, без которой можно было прожить, и достали такой же агрегат. Теперь вечерами Миша хлопотал у шипящего примуса, а остальные с надеждой смотрели на дрожащий венчик огня. Но вот берется последняя проба, каждому выдается по тонкому ломтику драгоценного хлеба, который хранится под замком, и мы тесным кольцом окружаем закоптелый чугунок. От него исходит отталкивающий запах, но голод не тетка. Дуем в ложки и самоотверженно едим распаренную чечевицу с дельфиньим салом. На сытый желудок кажутся теплее даже стеганные на пакле всех цветов радуги одеяла из сигнальных флагов. Однако скоро уплыли не очень нужные, а вслед за ними и необходимые вещи. Продавать стало нечего. После обмена поварских принадлежностей на хлеб вернулись трудные полуголодные дни. Но время, когда мы по-дружески делили краюху хлеба, еще больше сблизило нас.

А из дому шли невеселые вести: Керчь — город рыбаков и сталеваров — голодает, металлургический завод остановлен, сестры без работы, маленький паек отца делят на всю семью. Мать лежит — опухли ноги. Писали, что она часто плачет и зовет меня на побывку. Прежде, когда я нанимался на рыбные промыслы, она меня отговаривала, но [10] не очень настойчиво, относясь к моим отлучкам как к увлечению, свойственному юности, и надеясь, что со временем тяга к морю пройдет. Когда же я уезжал в Севастополь, материнское чутье подсказало ей, что затевается какое-то серьезное мужское дело, способное отнять у нее любимого сыночка. Провожая меня, мать беззвучно плакала, слезы градом текли по ее щекам.

По воскресным дням нас водили на прогулки. Иногда комсомольское бюро организовывало экскурсии по историческим местам Севастопольской обороны 1854–1855 гг. Вечерами в казарме разгорались споры: была ли Севастопольская эпопея победой или поражением? защищал ли Нахимов, как патриот, русскую землю или в первую очередь защищал, как крепостник, свои интересы?.. Вразумлял нас, как умел, наш политрук Леня Остапенко.

Экскурсии служили хорошим подспорьем при изучении истории флота. Образцы стойкости и бесстрашия, примеры патриотизма и воли к победе рождали в наших сердцах вполне осознанную любовь к Отечеству. Мы гордились тем, что готовимся стать продолжателями славных морских традиции героев Чесмы, Корфу, Синопа и Севастополя. Политрук роты и комиссар экипажа рассказывали нам о подвигах моряков в дни Великой Октябрьской социалистической революции и в гражданскую войну, и нам хотелось быть похожими на комендоров крейсера «Аврора», на матросов, штурмовавших Зимний дворец. На комсомольских собраниях мы не раз обсуждали планы возрождения военно-морского флота и все больше убеждались в том, насколько они грандиозны, как много потребуется сил, знаний и времени. Именно тогда стала приходить мне в голову мысль навсегда связать свою судьбу с флотом.

Близился май, учебная программа подходила к концу. Молодых моряков стали готовить к принятию присяги и торжественному параду, по этому случаю смотры чередовались с репетициями. Командовать отрядом назначили по совместительству командира крейсера «Память Меркурия» Ивана Петровича Шабельского, бывшего офицера царского флота. Каждый день он приезжал в экипаж. Среднего роста, плотный, широкоплечий, наш начальник важно обходил шеренги рот, придерживая рукой офицерский палаш, глухим басом здоровался с отрядом, а потом вполголоса отдавал команду «Вольно», небрежным кивком утверждал просьбы командира батальона, охотно соглашался с предложениями своих помощников. Видно было, что все эти «экзерциции» ему не по душе. [11]

Для церемонии принятия присяги нам выдали суконные брюки и белые форменки с синими воротниками и обшлагами а также долгожданные ленточки для бескозырок с золотой надписью «Черноморский флот». В день присяги, 1 Мая, всех подняли ни свет ни заря. На праздничный завтрак подали густую рисовую кашу, чай с куском белого хлеба. За город к месту торжества мы шли через вокзальную площадь, мимо Исторического бульвара. На подъемах в гору для поднятия духа Шабельский приказывал оркестру играть цирковой выходной марш. Мы долго не могли понять пристрастия нашего командира к этой немудреной мелодии. Но все объяснилось очень просто: оказалось, что в свободное от службы время он выступает в цирке в соревнованиях по французской борьбе.

На Куликовом поле — месте церемонии — было просторно, солнечно, пахло свежей зеленью, всюду пестрели полевые цветы. Раздались звуки горна: «Слушайте все!» Строй застыл. Кажется, все замерло на свете. И в этой тишине прозвучали первые слова торжественного обещания. Командир читал, и весь строй повторял:

«Я, сын трудового народа, гражданин Советской Республики, принимаю на себя звание воина Рабочей и Крестьянской Армии...» — Слова присяги, произнесенные звонкими молодыми голосами, летели далеко по нагорью, казалось, они заполнили все пространство... «Перед лицом трудящихся классов России и всего мира, — голоса все больше и больше крепли, — я обязуюсь носить это звание с честью... Я обязуюсь строго и неуклонно соблюдать революционную дисциплину... по первому зову Рабочего и Крестьянского правительства выступить на защиту Советской Республики...» И мужественно, чуть-чуть патетически, прозвучала заключительная фраза: «Если по злому умыслу отступлю от этого моего торжественного обещания, то да будет моим уделом всеобщее презрение и да покарает меня суровая рука революционного закона».

Затем роты перестроились, и под звуки оркестра началась демонстрация гимнастических упражнений. В завершение церемонии новобранцы, чеканя шаг, прошли торжественным маршем перед трибуной. Праздник удался на славу.

Обед в экипаже опять-таки был праздничным — из трех блюд. Вечером на плацу и на близлежащих улицах было гулянье: то тут, то там раздавался смех, ребята вместе с девчатами пели песий, плясали, иногда танцевали, конечно, кто как умел. [12]

Новый день начался по-деловому, но каждый из нас испытывал особое волнение и какое-то напряжение.

В экипаж приехали представители школ набирать новое пополнение для дальнейшего обучения. Решающее значение при отборе имели профессия до службы и уровень образования. Мои друзья разлетались. Миша Тютюников работал когда-то на паровой мельнице смазчиком, поэтому попал в машинную школу, Быков умел быстро и грамотно писать — он пошел учиться на радиста, Староселец — на электрика, Вол — на телеграфиста проводной связи. В школу строевых старшин набирал учеников сам Шабельский. Я до призыва плавал в Керчи палубным матросом на паровой шаланде в землечерпательном караване, но изъявил желание стать машинистом.

— Зачем же тебе переучиваться? — спросил Шабельский. — Хочешь ко мне на корабль? Я из тебя хорошего строевого старшину сделаю, боцманом потом будешь.

У меня не было веских оснований отказываться.

На другой день расставались земляки, прощались друзья. За воротами остановились, чтобы бросить последний взгляд на экипаж, который сдружил многих из нас, иных не на год-два, а на всю жизнь, дал первые азы флотской науки.

Флотский экипаж... Образовавшийся в эпоху парусного флота из береговых частей и команд кораблей, поставленных на зимнюю стоянку или ремонт, и предназначавшийся для размещения личного состава строящихся кораблей, портовых судов, брандвахт, маяков, караулов, он не утратил своего значения и по сей день. Флотский экипаж — неотъемлемая часть каждого флота, отдельной флотилии, военно-морской базы. Ни один матрос не попадет в плавающий состав, минуя его стены. Здесь осуществляется подготовка молодых матросов и старшин.

В то время мы выносили из этих стен небольшой багаж военно-морской премудрости, но спасибо и на этом. Здесь нас убедили в том, что знания и опыт сразу не приобретешь — это задача всей жизни.

Я прощался с Черноморским флотским экипажем, не подозревая о том, что через пять лет снова вернусь сюда, но уже в новом качестве — командиром роты, чтобы сменить Северова. [13]

Глава вторая.
Капитальный ремонт

Вновь прибывшие поднялись по широкой крутой сходне и в нерешительности остановились на грязной, захламленной [13] верхней палубе крейсера «Память Меркурия». Вахтенный старшина на юте внимательно осмотрел нас, велел сложить в кучу вещи, построиться в две шеренги и выровнять носки ботинок по пазу в настиле палубы. Когда мы перестали топтаться, он скомандовал «Смирно», а сам побежал за вахтенным начальником. Высокий, сутулый степенный моряк с красной повязкой дважды прошелся вдоль строя, остановился посередине и громко поздоровался. От робости и неожиданности наше ответное приветствие оказалось неуверенным, разноголосым. Как мы узнали потом, это был командир носовой артиллерийской башни Матвей Гаврилович Баранов.

— Вот что, друзья мои, — несколько неофициально сказал он, придерживая рукой позолоченный кортик. — У нас на крейсере поднят кормовой флаг. Это Боевое знамя корабля. Знайте, что военмор любого ранга, ступивший на верхнюю площадку трапа, независимо от того, входит он на корабль или покидает его, обязан отдавать честь флагу — снять на секунду фуражку. Так же полагается делать утром по команде «Флаг и гюйс поднять» и при заходе солнца по команде «Флаг и гюйс спустить». Понятно?

— Понятно! — ответили мы вразнобой и с уважением посмотрели на полуют, где на флагштоке полоскались на ветру острые косицы большого красного полотнища. В центре был изображен синий якорь, а на нем — окантованная белой полосой красная пятиконечная звезда с синим перекрестьем серпа и молота. На якорном штоке было вышито: «РСФСР».

Затем был вызван дежурный по низам — главный старшина. Он пальцем пересчитал всех прибывших и отвел нас в кубрик. Там царили тьма, сырость и холод, пахло прелой изоляцией и ржавчиной. Пробковая обшивка бортов висела клочьями, линолеумный настил палубы был выщерблен, иллюминаторы выдавлены. В переборках зияли дыры, из которых торчали обломки труб, болтались обрывки освинцованных электрических кабелей. По углам и у бортов стояли болотные лужи рыжей затхлой воды. Но долго раздумывать нам не дали. Пришли старшины распределять нас по сменам и вахтам, по столам и бачкам, повели в шкиперскую получать постельные принадлежности, начали учить подвешивать, вязать и укладывать койки. Койка на корабле не только постель, но и спасательное средство — матрац не тонет, так как набит пробковой крошкой. Личные вещи нам приказали переложить в корабельные брезентовые чемоданы — кисы и разместить по металлическим сеткам, а сундучки [14] и корзинки выбросить. Затем расписали всех по заведованиям и приборкам, авралу и тревогам: боевой, водяной и пожарной. Тут же назначили наряд: дневальных по жилым палубам, вахтенных на юте и на баке, рассыльных при верхней вахте и в коридорах помещений командного состава, дежурных гребцов на шлюпки и крючковых на катера, рабочих на камбуз, носильщиков к баталерам и шкиперам для поездок в порт за красками, провизией и обмундированием.

Поначалу нам казалось, что чуть ли не ежеминутно с вахты подаются сигналы горном, дудками и команды голосом: то разойтись по приборкам, то построиться для развода на работы, то отбой, то к обеду, то к отдыху, то снова на работы. К вечеру мы были словно очумевшие. Подвесные койки, еще недавно казавшиеся такими надежными, имели, как выяснилось, коварную особенность: они выбрасывали хозяина на палубу при малейшем неосторожном движении.

По все это были мелочи по сравнению с основной задачей, которую необходимо было решить. А предстояло восстановить боеспособность крейсера. С утра до вечера мы мыли, чистили, скребли, таскали. По традиции нас, молодых, посылали на самые трудные и грязные работы, а был их непочатый край. Крейсер находился в капитальном ремонте. Интервенты и белогвардейцы взорвали на нем цилиндры главных паровых поршневых машин, повредили котлы, вывели из строя вооружение. Мы спускались по изуродованным трапам вниз и помогали рабочим завода и машинной команде разбирать и чистить механизмы, поднимать наверх обломки разбитых машин, вычерпывать ведрами из отсеков воду, смешанную с отработанным маслом, выносить мусор, отмывать копившуюся годами грязь. Теперь изнурительные строевые занятия на плацу экипажа казались нам легкой прогулкой.

К июню 1922 г. привезли цилиндры, снятые с паровых машин балтийского крейсера «Богатырь», подготовили главную машину, котлы и вспомогательные механизмы к сборке, отмыли жилые помещения, привели в порядок верхнюю палубу.

После двух месяцев пребывания на корабле нас уже трудно было отличить от бывалых матросов. Мы хорошо знали корабль, его кубрики, погреба, рубки, выгородки, цистерны, все лабиринты и закоулки, научились нести вахту, не хуже своих учителей выполняли обязанности по тревогам и другим расписаниям. Мало-помалу все освоились с новой обстановкой, загорели, окрепли, перестали давать себя [15] в обиду и сами обижаться на широко распространенные на флоте дружеские подначки вроде таких: «А ну, салажонок, возьми чайник да сбегай на клотик за вакуумом. Видишь, в главном конденсаторе его не хватает». Шутка шуткой, но розыгрыш основывался на незнании нами элементарных вещей, и мы с еще большим упорством старались овладевать морской специальностью. И надо сказать, у многих это получалось неплохо. Нечасто, правда, но нас даже стали приводить в пример бывалым марсофлотам. Не обходилось, к сожалению, и без злых подначек. Так, тяжело переносившим качку в качестве профилактики морской болезни рекомендовали выпить ложку смеси морской воды и ила, взятого с носового якоря.

Кормили на корабле лучше, чем в береговых частях. Нам выдавали по два фунта хлеба, готовили обед и ужин, отпускали больше мяса, рыбы и масла на котел. За бачок садились не десять, а шесть человек. Паек был тоже не ахти какой, но гнетущего чувства голода, как в экипаже, мы больше не испытывали.

В июле, в самый разгар лета, приступили к занятиям по специальностям. Школа строевых старшин, по сути, только создавалась. Было решено открыть ее и разместить на крейсере. На командира корабля И. П. Шабельокого возлагались и обязанности начальника нового «учебного заведения». Он отводил помещения для занятий, назначал преподавателей, писал программу, составлял учебный план. Согласно целевой установке строевые старшины должны прежде всего в совершенстве освоить боцманские обязанности. Боцманы вместе с вахтенными начальниками несут самую ответственную а сложную вахту на юте, что обязывает их твердо знать организацию службы, устройство корабля и принципы управления им. В подчинении у строевых старшин краснофлотцы разных специальностей, в их заведовании находятся артиллерийские а минные погреба, самоходные катера и парусно-гребные шлюпки. Это требует хорошего знания оружия и механизмов, умения управлять плавающими средствами, что и определило содержание учебной программы. Рассчитанная на двенадцать месяцев, она оказалась глубокой и разносторонней. На корабле не было ни одной специальности, которой бы в той или иной мере не касался наш курс. В роли преподавателей выступал командный состав крейсера.

Основным учебным пособием был старинный «Курс обучения строевых унтер-офицеров и боцманматов флота». Надо признать, что это было хорошее пособие, подробно и последовательно [16] излагавшее достаточный объем морской практики. В нем давалось краткое описание корабельной артиллерии, морских якорных и самодвижущихся мин, впоследствии названных торпедами, судовых паровых котлов и поршневых машин. Зачетов не существовало. Оценки успеваемости выводились средние за полугодие. Естественно, учебный материал не всеми усваивался одинаково. Мой друг Саша Малышев, например, хорошо изучил теорию управления шлюпкой под парусами, красиво вычерчивал векторы действующих на них сил, но никак не мог освоить управление ею на практике. Другой мой товарищ, Коля Левашов, напротив, допускал ошибки в разложении сил ветра, действующих на паруса, но зато интуитивно чувствовал шлюпку и отлично управлял ею. Всем учащимся старались привить инструкторские навыки. Каждый был обязан уметь все делать хорошо сам и показать, как должны в том или ином случае поступать его помощники. Ценились также и волевые качества учащихся, их способность управлять людьми, командовать подчиненными.

Сидеть на лекциях бывало тяжело. В помещениях было жарко, душно, глаза слипались после ночных вахт, но аудитория вмиг преображалась, когда речь заходила о морских баталиях и интересных происшествиях. Самым искусным рассказчиком считался командир корабля Иван Петрович Шабельский. А рассказать ему было о чем. Окончив Морской корпус в 1910 г., он много плавал на боевых кораблях, неоднократно бывал в дальних заграничных походах. Обладая отменной физической подготовкой и богатырским здоровьем, он одним из первых русских офицеров окончил водолазную школу и классы подводников, принимал участие в работах на глубине, служил на первых подводных лодках. Иван Петрович был не только хорошим моряком, но и высокообразованным человеком. Он прекрасно знал литературу, разбирался в музыке, играл на гитаре, неплохо рисовал.

Позже я узнал, что Шабельский одно время был в лагере белогвардейцев, но в активных действиях против Советской власти не участвовал и ничем себя не скомпрометировал, поэтому ему было оказано доверие — командовать крейсером, обучать краснофлотцев. Правда, впоследствии Шабельский, будучи на Балтике командиром эсминца «Яков Свердлов», дважды подвергался аресту: в первый раз по подозрению в участии в деле Промпартии, а во второй — уже не помню точно, но, видимо, по какому-то аналогичному поводу. Обвинения не подтверждались, и Шабельский [17] возвращался на корабль радостный, что в очередной раз прошел «проверку».

Теоретические вопросы давались нам с трудом — сказывался недостаточный образовательный уровень, зато практические занятия проходили с подъемом. К физической нагрузке мы, дети рабочих и крестьян, привыкли с детства. Кроме того, практика вносила разнообразие в расписанную по минутам флотскую жизнь, поскольку часто проводилась вне корабля.

Практиковаться по марсовой специальности нас водили в порт на плавучий кран, где размещалась большая такелажная мастерская. Искусные умельцы-такелажники делали для всего Черноморского флота из стальных и пеньковых тросов швартовы и такелаж. Когда-то эти рабочие служили на кораблях и потому встречали нас тепло, добросовестно учили трудному ремеслу, дивились усердию и восприимчивости своих учеников.

Узнав, что все мы комсомольцы, старые рабочие расспрашивали нас о политических событиях, происходящих в стране и в мире. Мы с радостью вели эти беседы, чувствуя, как растет уважение к нам. Очень скоро мы по-настоящему подружились, делились с ними хлебом и махоркой. Такелажники в неурочное время помогали выполнять самые сложные и опасные работы на мачтах и реях, а на праздники приглашали нас к себе в Корабельную слободку, знакомили с семьями, поили чаем, потчевали ягодами, с гордостью показывали собственноручно построенные беленькие хатки, выращенные в саду плодовые деревья, цветы.

Хождение под парусами было любимым делом краснофлотцев. Мы выбирались в Северную бухту и часами бороздили ее вдоль и поперек. Хорошо лавировать против свежего ветра в соленых брызгах, делая короткие галсы и частые повороты, но еще лучше, распустив паруса «бабочкой», лететь по ветру!

Нас учили подходить под парусами к трапу. Какой точностью расчета, остротой глазомера, молниеносной сообразительностью должен обладать старшина, держащий в руках румпель, какая мгновенная исполнительность должна быть у команды! Малейший просчет или промедление — в шлюпка проскакивала мимо или с треском врезалась в площадку трапа.

Тренировки и проверки на выносливость проводились в длительных шлюпочных походах. На двух барказах и трех полубарказах мы выходили в море и добирались до Херсонеса, Бельбека, Качи, однажды ходили в Балаклаву. [18]

Иногда нас посылали стажироваться на корабли, выходящие в море. Однажды Шабельский добился нашей стажировки на отрядах торпедных и сторожевых катеров. Мы шли вдоль побережья Крыма. В районе Суук-Су, близ Ялты, отряд лег в дрейф, а один из катеров помчался к берегу. Каково же было наше удивление, когда вскоре на этом катере к нам подошел наркомвоенмор Л. Б. Троцкий. Он был в плаще цвета хаки и соломенном картузе. Видимо, Лев Борисович собирался обратиться к нам, морякам-черноморцам, с приветствием и начал было говорить, но из-за шума работающих на холостых оборотах двигателей мы слышали только отдельные выкрики. Привычная жестикуляция тоже не получалась: подошедшие катера развели большую волну и, чтобы не упасть с командирского мостика, оратору приходилось крепко держаться за поручни. Убедившись в бесплодности своей затеи, наркомвоенмор исчез так же быстро, как и появился. А мы продолжили учебное плавание.

После V Всероссийского съезда РКСМ, где было принято постановление о шефстве над Красным военным Флотом Республики, ряды моряков стали регулярно пополняться более образованной и квалифицированной молодежью. В знак дружбы съезд передал флоту знамя, на котором были начертаны слова «Орлам революции — морякам Красного военного Флота Республики от V Всероссийского съезда Российского Коммунистического Союза Молодежи».

Большую помощь флоту оказала Неделя Красного Флота, проходившая с 15 по 22 января 1923 г., организованная ЦК РКСМ. В эти дни проводились совместные митинги и собрания рабочих-судоремонтников и военных моряков, беседы и занятия, разъясняющие роль флота в обороне Родины, собирались средства на восстановление кораблей. Опытные флотские пропагандисты выезжали в города и села Крыма и Украины с докладами, мы получали приглашения посетить фабрики и заводы, побывать в гостях у земледельцев.

Во время Недели Красного Флота к трудящимся страны обратился М. И. Калинин. В воззвании говорилось о необходимости уделять максимум внимания флоту. Каждый завод, фабрика, село, волость, город должны считать своим долгом быть активными участниками его строительства. Это выступление имело важное значение для восстановления флотов. Молодежь с энтузиазмом шла служить на флот, предприятия и учреждения брали шефство над кораблями, проходили массовые сборы денег на ремонт старых и строительство новых кораблей. Поднятый со дна моря в Одессе [19] эсминец «Занте» был отремонтирован на средства незаможных селян Украины, после чего получил название «Незаможный» (с 29.4.1926 г. «Незаможник»).

В школу строевых старшин на смену нам прибыл из экипажа новый состав учащихся. Теперь уже на корабле стали готовить рулевых и сигнальщиков. После серьезного экзамена специальная комиссия присвоила нам, ученикам первого набора, квалификацию марсовых. Каждому выдали книжку военмора, вручили вышитый красными нитками круглый знак штатных специалистов и расписали для стажировки дублерами старшин и боцманов на различные корабли флота. Меня оставили продолжать службу на крейсере.

В это время я подружился с ленинградским комсомольцем Лешей Гущиным, прибывшим на крейсер «Память Меркурия» во вторую роту. Здесь он успешно закончил школу рулевых, а затем плавал на кораблях Черноморского флота. Леша был смел, вынослив, спокоен и рассудителен. В 1925 г. мы вместе с ним уехали в Ленинград, поступили в Военно-морское училище, закончили его, но затем наши пути разошлись. Он остался верен Черному морю, а меня служба привела на Север. В годы Великой Отечественной войны Алексей Матвеевич Гущин командовал крейсером «Красный Кавказ» и участвовал вместе с экипажем в обороне Одессы, Севастополя и Кавказа, в десантах в Григорьевну в сентябре 1941 г., Феодосию в декабре 1941 г., Южную Озерейку в феврале 1943 г. За боевые отличия его корабль в апреле 1942 г. был удостоен гвардейского звания. После войны гвардии контр-адмирал А. М. Гущин написал интересную книгу «Курс, проложенный огнем».

Команду нашего корабля укомплектовали до полного состава и свели в четыре роты. Самой большой получилась машинная рота, куда входили кочегары и машинисты. Первую и вторую роты составляли строевые, комендоры, электрики и гальванеры (так назывались тогда артиллерийские электрики). В третью роту вошли специалисты управления и службы тыла: рулевые, сигнальщики, радиотелеграфисты, санитары, коки, баталеры, хлебопеки, содержатели различного имущества, писаря. Они поселились в носовых помещениях под баком, за что и получили прозвище «баковая аристократия».

В то время боевых частей на кораблях не существовало. За поддержание на должном уровне технической подготовки личного состава несли ответственность старшие специалисты (штурман, артиллерист, механик) и их помощники, [20] каждый по своему профилю. Воспитанием людей и строевой подготовкой ведали политруки и ротные командиры. Должности же старшин рот, назначаемых в помощь командирам, на крейсере были вакантными, и на них поставили выпускников нашей школы, не дожидаясь присвоения им званий младшего командного состава. Старшиной первой роты И. П. Шабельский выдвинул Вильгельма Эйхгорна, родом из немцев Поволжья, второй — меня, третьей — Дмитрия Леждея, а четвертой — Николая Левашова. Сами вчерашние ученики, мы теперь обязаны были воспитывать и учить молодых, а опыта, конечно, не было, и все это представляло большие трудности.

Весной 1923 г. началась подготовка к навигации. Корабль вытащила буксирами на рейд. От якоря отклепали цепь и завели на бочку. Ночью с двух бортов подвели груженные углем баржи. Ранним утром подняли команду, установили жесткие сроки и приступили к погрузке угля. Старые военморы наполняли мешки, молодежь таскала их на корабль, кочегары принимали груз в угольных ямах. В каждой авральной работе, а в погрузке угля на корабль в особенности, участвует весь личный состав без исключения. Оркестр, не смолкая, играл марши и вальсы. Сначала бригады менялись через каждые два часа, потом, порядком устав, менялись уже через час. В короткие перерывы буквально падали кто где стоял: на палубу, прямо на уголь, чтобы сэкономить драгоценные секунды отдыха, и мгновенно забывались. Когда стемнело, на верхней палубе включили электрическое освещение, и работа продолжилась. Моряки буквально валились с ног, казалось, на теле не было ни единой мышцы, которая бы не ныла, у музыкантов распухли губы. Глубокой ночью сыграли отбой, чтобы с рассветом снова приняться за погрузку.

К проворачиванию и так называемому паровому опробованию механизмов готовились скрупулезно, как к сложной и ответственной операции. Члены машинной команды, начиная со старшего механика Дмитрия Степановича Вдовиченко и кончая юнгой Павлушкой, подносившим машинистам в медном чайнике из рефрижераторной холодную воду, ходили о озабоченными, усталыми, перемазанными маслом лицами. Они почти не отдыхали, наскоро ели, накоротке совещались и опять пропадали в своей преисподней. И вот из труб уже повалил густой черный дым, из открытых световых люков обдавало жаром раскаленного воздуха, пропитанного парами масла, запахами шлака. В недрах корабля один за другим начали просыпаться от долгой спячки [21] механизмы. К первым оборотам винтов, к ритмичному стуку поршней прислушивались, как к биению сердца оживающего человека, только что вырванного из лап смерти.

Испытания были мучительными и трудными. То вдруг прорвет прокладку в паропроводах и в отсек устремится пар под высоким давлением, то где-то потечет масло, угрожая с минуты на минуту воспламениться, коснувшись горячих трубопроводов. У электриков то есть контакт там, где его не должно быть, то пропадает там, где он обязан быть. Но вот все заботы позади, все заработало, как в здоровом человеческом организме. Мы поздравляли друг друга с большим праздником. Теперь необходимо было уделить самое пристальное внимание внешнему виду корабля. Ведь все же встречают по одежке. Покраска корабля — тоже серьезное дело. Одни работают кистями в подвешенных за бортом беседках, другие красят с плотов и шлюпок, третьи — на мачтах и реях на высоте около 50 метров над палубой. Страдная пора и у боцманов, которые, обливаясь потом, мечутся от борта к борту, чтобы успеть доглядеть повсюду, кричат, надрываясь, на старшин, ответственных за участки.

В доке еще один аврал. Там скребками обдирают подводную часть корабельного корпуса от ракушек, стальными щетками очищают ее от ржавчины, грунтуют суриком, а потом покрывают антикоррозионной краской — это десятки тысяч квадратных метров, и все вручную.

Когда из дока снова вернулись на рейд, я пошел на шестивесельном яле с главным боцманом, чтобы со стороны оценить общий вид корабля. Сияющий свежей краской крейсер выглядел по-праздничному. Мы любовались кораблем, восстановленным нашими руками. Много перенес он на своем веку. Заложенный в Николаеве в 1901 г., он вступил в строй в год первой русской революции, участвовал в первой мировой войне. После Великой Октябрьской социалистической революции, в декабре 1917 г., его экипаж перешел на сторону Советской власти. В 1918 г. в Севастополе крейсер был захвачен германскими оккупантами, затем попал в рука англо-французских интервентов и был выведен ими из строя, в 1920 г. оставлен белогвардейцами при бегстве их из Севастополя.

Вот он стоит, трехтрубный красавец, устремив вперед форштевень, так, словно готов в любую минуту нанести противнику смертельный таранный удар. Шестнадцать 130-мм орудий, три 76,2-мм и две 47-мм пушки составляют его грозное оружие. Свыше 19 тысяч лошадиных сил в его [22] стальном организме. Уже будучи «глубоким стариком», он в качестве минного заградителя участвовал в обороне Севастополя и Одессы, осуществлял воинские перевозки. В 1942 г. из-за серьезных повреждений, нанесенных фашистскими стервятниками, корабль пришлось затопить в устье реки Хопи.

Глава третья.
Наши командиры

Командный состав крейсера «Коминтерн»{1} делился на три категории. Ведущие должности — командира корабля, старпома и старших специалистов — занимали бывшие офицеры царского флота. Вахтенные начальники, они же плутонговые и ротные командиры, были из старшин, выдвинувшихся в период войны и революции. Наиболее малочисленную группу младших специалистов составляли краскомы — молодежь, окончившая военно-морские училища уже после революции.

Отношение краснофлотцев к командирам было неоднозначным. Командиры рот стояли к нам ближе всех, их служебная деятельность протекала на наших глазах, они были понятнее больше остальных, нескольку отличались от нас лишь возрастом да положением. В краскомах мы видели будущее советского флота, на них мы стремились быть похожими.

Старые офицеры заслуженно считались мастерами своего дела. Управление кораблем и его вооружением фактически было возложено именно на них. Сложная машинная и приборная техника была нам еще пока недоступна, и перед их знаниями мы преклонялись. Однако любой случай нечуткого отношения с их стороны, грубое или обидное слово, малейший признак иронии по отношению к нашим, коммунистическим идеалам настораживали нас. Командир крейсера И. П. Шабельский, появлявшийся на ходовом мостике только с выходом корабля в море, был уважаем командой. Но одно его необдуманное высказывание — «я служу сейчас, как служил и при царе, затем, чтобы прокормить семью», преследовавшее, собственно, цель показать, что он так же, как и все, зарабатывает хлеб собственными руками, — несколько насторожило и оттолкнуло нас. Мы-то считали его идейным союзником. [23]

Старшие специалисты — артиллерист Сергей Винкстерн и штурман Константин Беспальчев — старались быть строгими, но справедливыми, правда, держались несколько обособленно, и мы, вероятно несправедливо, считали их заносчивыми.

До нас доходили слухи, что среди части командного состава бытуют оскорбительные шуточки по поводу восстанавливаемых кораблей, делаются прозрачные намеки на то, что, мол, царь строил большой, мощный флот, нам же, по бедности, приходится плавать на захудалом старье. На комсомольских собраниях мы резко критиковали подобные высказывания, разбирали случаи грубости со стороны командного состава, называя таких командиров «отрыжками царского режима» Осуждали и казенный подход к делу, аполитичность и замкнутость некоторых наших начальников, оторванность их от масс, зазнайство и пренебрежительное отношение к нижним чинам. Подолгу спорили о правильных формах взаимоотношений молодых краснофлотцев со старшинами и командирами.

Комиссар крейсера «Коминтерн» Константин Годун пользовался всеобщей любовью. Он был не только грамотным политработником, но и технически подготовленным военным специалистом. В дореволюционном флоте он служил радиотелеграфистом. Умел вдохновенно и убедительно говорить, спокойно и логично рассуждать, проявлял отеческую заботу о людях. Любой моряк знал, что Годун терпеливо его выслушает, даст хороший совет, окажет реальную помощь, непременно заступится за обиженного, строго, но справедливо накажет провинившегося. В нем удачно сочетались обаяние, деловая серьезность и суровая строгость. К нему часто обращались за советом бывшие офицеры, не только как к старшему по службе, но и как к умному и более подготовленному к новой жизни человеку.

О революционных заслугах комиссара, его подпольной работе, об отваге, проявленной в гражданскую войну, ходили легенды. Тепло и правдиво писал о бесстрашном революционном матросе Косте Годуне Всеволод Вишневский. В 1927 г. появилась пьеса Бориса Лавренева «Разлом», главная роль в которой отводилась матросу-большевику Артему Годуну. Именно биография нашего комиссара вдохновила писателя на создание этого героического образа.

Комиссар исправно ходил на комсомольские собрания, помогал нам разбираться в сложных жизненных ситуациях.

— Вы поймите, товарищи, — говорил он, — бывшим [14] офицерам нелегко привыкать к советским порядкам. Раньше по уставу было положено беспрекословное повиновение нижних чинов старшим. У нас же нового корабельного устава пока нет, а подчиненные мало того что смотрят на все критическим глазом и не хотят механически исполнять приказания начальства, но еще стремятся проявлять инициативу, вносить свои предложения, во всем принимать активное участие. Наша пролетарская дисциплина по своей природе является сознательной, поэтому подчинение командирам и начальникам должно быть полным и беспрекословным, если, конечно, приказание не окажется абсурдным или явно враждебным.

Разоблачая маловеров и скептиков, комиссар говорил, что задача возрождения военно-морского флота будет выполнена — такова воля партии, и недалек тот день, когда советские моряки будут плавать на новых, современных кораблях.

За И. П. Шабельского комиссар заступался, говорил, что не подведет он Советскую власть, что безразличие его напускное, а мы должны ценить его как опытного морского специалиста, способного наставника молодых краснофлотцев.

Старшины рот поддерживали с боцманами тесный контакт. Мы отвечали за порядок в жилых помещениях, они — на верхней палубе. Главным боцманом, старшиной над старшинами, был на «Коминтерне» Игнат Лукич Кандалов. Высокий, широкоплечий, он ходил по палубе твердой неторопливой походкой. Близко посаженные желтые глазки на скуластом, побитом оспой лице смотрели остро а внимательно, топорщились жесткие, непокорные усы.

Боцманская каюта размещалась у входа под полубак. Чтобы наблюдать за верхней палубой, дверь в каюту Кандалов никогда не закрывал. Его часто можно было видеть с железной кружкой в руках, гоняющим чаи то в одиночестве, то в обществе соратников — боцманов Григория Меркулова и Кузьмы Клейменова. Кандалов прослужил на флоте 22 года и знал свое дело в совершенстве, за что снискал расположение командира и любовь старпома.

Наиболее сложной и трудоемкой баковой операцией считалась съемка с якорей при выходе корабля в море, но под руководством Игната Лукича она выполнялась быстро и минимальным количеством людей. Были у него для этой цели свои простые приспособления, усовершенствования и одному ему известные приемы. В минуту досады или в сильном раздражении главный боцман любил выругаться, но, строго [25] предупрежденный комиссаром, перед которым испытывал трепет, делал он это в каюте при закрытых дверях. В былые времена Кандалов бивал матросов, имел на этот счет и свою «философию». «Комиссар требует действовать на сознание, — говорил он. — Оно можно, конечно, и поговорить, если другого дела нет, но слова от сачков, что под шлюпочными чехлами в холодке припухают, когда другие в поте лица надрываются, как от стенки горох отскакивают, да и времени на дипломатию говорильни уходит пропасть. А как по харе смажешь — в момент просветление мозгов наступает. После, конечно, можно и пару слов добавить, чтоб знал, сукин сын, за что бит был».

Однажды поздним вечером поднимали гребной катер не по авралу, а одной подвахтой. Народу было немного, и тали шли со скрипом, хотя напрягали все силы. Вдруг Кандалов заприметил, что Еся Федякин повис на лопарях и не тянет, а лишь опирается на них. Боцманское сердце не выдержало, и он со всего маху огрел сачка сзади медной цепью от дудки. Еся взвизгнул от боли, кинулся на обидчика:

— Ты чего, старая шкура, дерешься?!

— Ну вот уж, и пошутить нельзя! Интеллигенция... — презрительно бросил боцман и пошел прочь.

Заходил ли разговор о хлебе, порядках, людях — Игнат Лукич неизменно сокрушался, что все теперь изменилось к худшему.

— Ну какой теперь воздух? — возмущался оп. — Вот раньше был воздух так воздух! Не дышишь, а пьешь, бывало!

Или:

— Матрос нынче пошел мелкий, пузатый, прожорливый и сановитый. Вот раньше были матросы так матросы! Богатыри!

При этих словах Кандалов как-то накатил бочонок себе на спину и, кряхтя, отнес в шкиперскую кладовую. А в бочонке-то было десять пудов свинцового сурика.

Шабельский не раз приглашал боцмана бороться, но тот, смущаясь, отказывался:

— Ну что вы, ваше... то есть товарищ командир. У меня и времени-то нет, да и не дай бог косточку какую вам свихну. Начальник ведь, что ни говори.

И. Л. Кандалов признавал авторитет только командира и старшего помощника. Шабельский звал главного боцмана Лукичом и приглашал после каждого смотра советоваться, как лучше устранить те или иные неполадки на верхней [26] палубе. Старпом здоровался с боцманом за руку, называл по имени и отчеству. Область деятельности штурмана, артиллериста и механика главною боцмана не касалась, к ним он относился со сдержанным почтением, всех же прочих старших чинов Игнат Лукич считал ниже себя, поскольку получал жалованье больше любого из них и владел недвижимой личной собственностью на Корабельной стороне.

Старший помощник командира корабля Илья Борисович Ковтунович, видя неопытность старшин рот, каждый день собирал их вместе с боцманами у себя в каюте для разбора замечаний, учебы и инструктажа. Новый Корабельный устав тогда еще только составлялся, и старпом учил нас, исходя из своих знаний, опыта и понимания задач.

Выполнив указания старпома, мы докладывали, что получилось. Он внимательно выслушивал, отменял неудачные решения в узаконивал то, что пришлось к месту. Он вел записи в толстой, хорошо переплетенной тетради. На ее широких плотных ластах фигурировали фамилии и должности членов команды, и для каждого были обозначены роль и место по боевой, водяной и пожарной тревогам, определялись обязанности по приборкам, погрузкам угля и боезапаса, постановкам на якорь и швартовы.

Однажды мы увидели на обратной стороне обложки этой тетради написанный крупным аккуратным почерком отрывок из самодеятельной поэмы:

...И вот решил в единый дух
Сброд из канлодок и грязнух,
Подобных допотопным гадам.
Назвать практическим отрядом
И объявить ему поход.
Так возрождаться начал флот...

Ковтунович, как и многие его современники, признавал только, как он выражался, «классический флот», в котором главную роль играли линейные корабли. Позже жизнь опровергла эти представления, но тогда мы думали, что стихи эти выражают пренебрежительное отношение к проблеме создания Рабоче-Крестьянского Красного Флота, которая нас всех так волновала, что этот умный, интеллигентный моряк не видит или не понимает простых вещей, сомневается, колеблется и как будто не весь с нами. Не обходилось и без стычек. В старом флоте вызов команды наверх сопровождался не только звоном колоколов громкою боя, но и дудкой, которой подавалась команда «Унтер-офицеры к люкам». По этой команде они становились у трапов и подгоняли [27] бегущих наверх матросов окриками и цепочками. Старпом хотел, чтобы и на «Коминтерне» старшины стояли и наблюдали, насколько энергично бегут их подчиненные. Мы наотрез отказались выступать в этой роли. Ковтунович долго спорил с нами, но воплотить в жизнь свою идею не решился. Старпом не терпел беспорядка, неаккуратности. Притянув к себе за рукав нарушителя формы одежды или распорядка дня, Ковтунович кричал ему прямо в ухо:

— Пять суток ареста, флотский!

Если виновный молчал, все этим и заканчивалось, если начинал оправдываться, получал трое суток дополнительно. Когда кто-нибудь из кочегаров, появившись наверху незамеченным, оставлял угольный след на выдраенной палубе, взыскание за потерю бдительности ожидало всю вахту на юте.

Однажды, обойдя корабль на шлюпке, Ковтунович вернулся чернее тучи и сразу вызвал к себе старшин рот и боцманов.

— Тысячу раз я запрещал плевать или бросать что-либо за борт, — стукнул он кулаком по столу. — Ваши подчиненные ведут себя, как дикари. Ступайте, устраните безобразие, которое не смогли заметить, а виновный пусть придумает себе наказание к зайдет ко мне.

Оказывается, из помещения моей роты кто-то выплеснул в иллюминатор миску жидкой пшенной каши. Желтый след протянулся по свежей шаровой краске до самой ватерлинии. За это упущение я получил двадцать суток без берега — командир в ответе за все. [28]

Глава четвертая.
Флот возрождается

После успешного завершения программы ходовых испытаний на «Коминтерне» подняли вымпел — корабль зачислили в действующий состав флота. По традиции это событие отмечалось торжественно: строилась по «Большому сбору» команда, стоял одетый в парадную форму командный состав, матросам варили жирный, густой борщ с мясом, готовили макароны с топленым маслом.

С наступлением погожих дней стали готовиться к артиллерийским стрельбам и переходу на отдаленный рейд. Старпом И. Б. Ковтунович начал тренировки личного состава по боевому расписанию. Тревоги играли по два раза [18] в сутки — днем и ночью. Сам проверял все посты, беседовал с каждым старшиной и рядовым. Подтянутый, неизменно опрятно одетый, он без устали обходил все орудийные казематы, забирался в башни, спускался в машинное отделение и кочегарки. Я по тревоге выполнял обязанности хозяина порохового погреба № 6. Там было так тесно, что едва находилось место для четырех человек прислуги. К нашему удивлению, Ковтунович спустился и сюда.

— А ну, флотский, подай-ка шестнадцать учебных зарядов наверх, — приказал он.

Старпом долго наблюдал за работой поста, сверил записи в своей тетради, перетасовал по-новому прислугу, сам взял со стеллажа ящик с четырьмя пеналами, отнес на беседку, включил рубильник, проверил работу подачи, сигнализацию и связь. Наверх по отвесному скоб-трапу в узкой темной шахте поднялся молодцевато, бегом.

На подходе к Днепровско-Бугскому лиману море за много веков намыло песчаную Тендровскую косу, за которой образовался укрытый от ветров обширный неглубокий рейд. Здесь черноморды облюбовали полигон для огневой подготовки. В числе других кораблей на три летних месяца сюда пришел и крейсер «Коминтерн».

Наступила артиллерийская страда. Старший артиллерист С. Винкстерн с командирами плутонгов и башен, главный артстаршина Д. Тетюха целыми днями не отходили от пушек. Вся жизнь корабля теперь подчинялась их требованиям. Комендоры сначала прикрепили к орудиям винтовки и долго стреляли из них по подвешенному к плоту металлическому цилиндру, звенящему при каждом попадании. Затем вставили в орудия 37-мм стволики и стреляли маленькими чугунными ядрами по щиту — растянутой между деревянными стойками мешковине. И лишь после этого приступили к стрельбам из орудий главного калибра. Стоя на якоре, огонь вели учебными боеприпасами по невидимой морской цели, по площадке на берегу, а также на ходу в море по большому корабельному щиту, который буксировал минный заградитель. «На аттестат огневой зрелости» стреляли боевыми фугасными снарядами с предельных дистанций по притопленпому на отмели бывшему броненосцу «Чесма».

Но не только стрельбами мы занимались на Тендре. Здесь отрабатывалась вся сложная корабельная организация службы. Для проверки и совершенствования боевых расписаний проводились тревоги, на выходах в море контролировалась слаженность работы боевых постов, на учениях [29] оттачивалось управление кораблем в отдельном и совместном плаваниях с использованием средств связи, на шлюпочных учениях приобретались морская сноровка и физическая закалка.

В самый разгар боевой подготовки на крейсере постоянно находились начальник Морских сил Черного и Азовского морей (так называли тогда командующего флотом) А. К. Векман и член Реввоенсовета А. Г. Зосимов с походным штабом. К нам прибывали командиры кораблей и соединений на совещания, разборы учений, для получения инструктажа, на юте толпились с папками и портфелями незнакомые люди. То и дело подходили вызванные корабли, посыльные суда, буксирные пароходы. Встречи и проводы, рапорты и доклады, вызовы, распоряжения, указания и приказания — вахта и дежурная служба сбивались с ног. Сигнальщики и радисты работали без отдыха, с трудом успевая передавать бесконечные семафоры и радиограммы.

Стоя вахтенными и рассыльными на юте, мы часто видели начальника Морских сил Черного и Азовского морей. Небольшого роста, живой и подвижный, Александр Карлович Векман перед обедом поднимался на полуют подышать свежим воздухом. Прогуливаясь под тентом по ослепительно чистой палубе, он зорко всматривался в стоящие на рейде корабли. Иногда подзывал к себе кого-нибудь из нас, шевеля щеточкой черных с проседью усов, отдавал приказание, посылал на сигнальный мостик с семафором или в радиорубку с телеграммой.

Об участии Александра Карловича в гражданской войне нам рассказывали старые моряки. Верхнеастраханский отряд боевых кораблей Волжско-Каспийской военной флотилии, которым командовал Векман, в трудных условиях непрерывных боев с превосходящими силами противника помог войскам Красной Армии в 1919 г. не отдать деникинцам Черный Яр — важный оперативный рубеж на Волге.

Начальник МСЧМ любил наблюдать шлюпочные учения. Каждый день по утрам, еще до подъема флага, его адъютант поднимал сигнал «Прислать гребные суда к флагману». Шлюпки выстраивали по категориям на траверзе крейсера и холостым выстрелом из зенитной пушки давали старт. Маршрут пролегал вокруг стоявших на рейде кораблей. Гребцы изо всех сил старались прийти к финишу первыми и заслужить похвалу высшего начальства. Чаще всего победу в этих состязаниях одерживали шлюпки «Коминтерна [30] «. Лучшей команде оркестр играл «Встречный марш», а той, что приходила последней, «чижика-пыжика».

По субботам производились авральные приборки: стирали орудийные и шлюпочные чехлы, парусиновые койки, в жилых помещениях мыли с мылом линолеум и переборки. Верхнюю палубу с вечера мазали известью, а утром поливали водой и с помощью деревянных торцов оттирали песком. Стояла жара. Солнце плавило в пазах деревянной палубы смолу, и она прилипала к босым ногам. Перед обедом и ужином вызывали дудкой желающих купаться. Они выстраивались на шкафуте, а одежду укладывали на палубе рядами, в том месте, где стояли в строю. По сигналу горна «Движение вперед» моряки бросались в воду с левого трапа. Через четверть часа играли «Отбой», и все вылезали по выстрелу, который приспускался ноком до самой воды. Во время купания на плаву дежурила спасательная шлюпка.

В дни отдыха, после обеда, четвертую часть личного состава разрешалось увольнять на берег, но охотников бродить по горячему песку пустынной косы находилось немного. Обычно съезжали на Тендру энтузиасты кожаного мяча да гребцы, чтобы мыть шлюпки. Большинство же оставалось на корабле, довольствуясь незатейливой самодеятельностью, наблюдая за проказами подаренного команде абхазскими шефами бурого медведя Шкентеля и перебежавшего к нам с водовозной баржи рыжего пса Кранца, прозванного так командой за потрепанный и грязный вид.

Неизменным успехом пользовались у личного состава потешные шлюпочные гонки. Брали обычно две шлюпки-шестерки, снимали с них весла и рули, а гребцам и старшинам вручали угольные лопаты. Соревнующиеся пенили воду, поднимали брызги, но продвигались вперед еле-еле, часто вертясь на одном месте. Нужно было обладать большим искусством, чтобы править лопатой, удерживаться на курсе, уравновешивать усилия гребцов правого и левого Сортов. Чаще других гонки выигрывали кочегары, — видимо, сказывались профессиональные навыки владения орудиями труда.

Устраивали и «надводные побоища». Два человека садились лицом к лицу верхом на выстрел и лупили друг друга подушками, стремясь свалить соперника в воду.

Более степенный народ собирался на баке вокруг глубокого корыта с водой, в нем плавала свечка, которую надо было выловить зубами. Стеарин имеет почти нулевую плавучесть, и охотник выиграть приз погружал голову по [31] уши в воду, пускал пузыри под веселый смех зрителей, но свеча каждый раз уходила от ловца.

Летняя боевая подготовка в Тендровском заливе, как и прежние годы, заканчивалась переходом в северо-западный район Черного моря с заходом в Одессу. К походу готовились напряженно. На кораблях пополнялись запасы топлива, воды и продовольствия. Походный штаб разрабатывал план нападения на воображаемого противника. Личный состав кораблей подготавливал оружие и технические средства к длительному и ответственному плаванию. Командиры уточняли тактические приемы при использовании оружия и уклонениях от ударов «противника». Краснофлотцы и старшины получали все виды довольствия, регулировали и проверяли механизмы, приводили в порядок свои заведования.

Одесса — город с революционными традициями, большой порт. Здесь много моряков, и не только своих, но и зарубежных, способных даже по внешним признакам оценить уровень подготовки и боевые возможности кораблей. Молодой советский флот должен был продемонстрировать свою мощь, а личный состав — высокую дисциплину, организованность и культуру, доказать, что моряки-комсомольцы являются достойными наследниками революционных традиций крейсера «Очаков» и броненосца «Потемкин».

«Коминтерн» шел в плавание в охранении двух миноносцев — «Лейтенанта Шмидта» и «Марти» в противолодочном ордере. Отряд делал всевозможные перестроения на ходу, выполнял совместную постановку кораблей на якорь и снятие с якоря по сигналу. Этот эффектный маневр отрабатывался особенно тщательно.

Семь дней стоянки в Одессе были заполнены встречами на берегу, торжественными собраниями, концертами и гуляньями. Экскурсанты шли на корабли, и особенно на крейсер, сплошным потоком. Пожилые люди, видимо бывшие моряки, всё дотошно разглядывали, щупали руками, сравнивали с кораблями старого флота. Молодежь восторгалась, ахала, завидовала морякам и выражала желание служить во флоте.

Посещение военными кораблями Одессы приобрело политическое значение. Трудящиеся города собственными глазами увидели, кому доверена оборона Родины. В свою очередь мы ближе узнали, кого и что защищаем, убедились, как высоко ценит народ наш воинский труд и как верит в боевую мощь Красного военного Флота.

У главного командования созрело решение отправить [32] корабли в плавание по основным портам Крыма и Кавказского побережья.

На переходе из Одессы в Севастополь засвежела погода, юго-западный ветер сердито рвал в клочья низкие свинцовые тучи. Высокие волны били крейсер в стальную скулу, он вздрагивал, фыркал клюзами и, переваливаясь с одного борта на другой, медленно поднимался на темно-синие гребни. Маленькие миноносцы, безбожно дымя, бежали за крейсером справа и слева, вода перехлестывала через палубы, иногда накрывая их полностью. Качка переносилась тяжело, но постепенно люди привыкли, убедившись на практике, что, чем больше ты занят, чем выше степень твоей ответственности, тем меньше подвергаешься влиянию морской болезни.

Ночью разыгрался настоящий шторм. «Коминтерн» все сильнее зарывался носом в волну, которая, обрушиваясь на бак, лавиной неслась по шкафутам. Горе тому, кто оказывался на ее пути! Корабли охранения не могли больше держаться в ордере, пришлось перестроиться в строй кильватера, сбавив эскадренную скорость до 12 узлов. На заре, перед самой сменой четырехчасовой вахты, получили донесение, что на «Марти» случилось несчастье. Волна так трепала миноносец, что в тесном носовом кубрике, прозванном собачьим ящиком, от постоянных деформаций лопнула труба, подводящая свежий пар к шпилю, и обварило троих спящих моряков. На крейсере застопорили машины, прикрыли от волны своим корпусом «Марти», с большим трудом и риском спустили на воду барказ с врачом и санитарами с носилками. Но в лазарет к нам привезли лишь одного пострадавшего — Аркашу Делибарова, моего школьного товарища, комсомольца, двое других умерли от сильных ожогов сразу. К полудню скончался и Аркадий. Все на кораблях тяжело переживали этот несчастный случай. Трудно сейчас сказать, что послужило причиной трагедии: некачественный ремонт или конструктивный дефект, важно другое. В борьбе со стихией на кораблях нет мелочей, а посему необходимо чутко реагировать на малейшие изменения в поведении механизмов, устройств и систем. Хоронили погибших в Севастополе всем экипажем, на корабле оставалась только вахта.

И снова море. Ближайшая наша стоянка в этом походе была запланирована в Феодосии. Маленький одноэтажный городок живописно лепился к подножию Лысой горы, обнимавшей полукругом тихую бухту. Старпом Ковтунович собрал увольняющихся на берег боцманов и старшин рот и [33] повел в картинную галерею И. К. Айвазовского, замечательного русского художника-мариниста, а затем в летний ресторан пообедать. Угощал жареными перепелами, чебуреками. Он был радостным, возбужденным, интересно рассказывал об истории флота, а потом поведал о том, что подучил предложение после похода принять командование первым, вышедшим из капитального ремонта, советским турбинным эскадренным миноносцем «Незаможный».

Следующим портом в нашем походе был Новороссийск, запомнившийся нам пыльными ветрами. Пристав пузатыми корпусами к причалам, сосали грозненскую нефть иностранные суда. Они приветствовали советский военный флот, по международной традиции приспустив свои флаги. Заводские и портовые рабочие принимали нас тепло и радушно. В Новороссийске не обошлось и без небольшого ЧП. Командир крейсера собрался съехать на берег, а единственный машинист парового командирского катера накануне излишне «устаканился» и сидел под арестом, поэтому с подачей катера к трапу задержались. За проявленную нерасторопность Шабельский учинил разгон вахте. Нервозная обстановка усугубилась несогласованными действиями старшины катера и незадачливого машиниста, у которого, по-видимому, в голове не все пришло в «меридиан». В результате при подходе катера к трапу провисшим тросом была снесена медная дымовая труба. Крючковой Фазим Сибагаттулин пытался было подхватить катерное «светило», но, сильно обжегшись, упустил его за борт. Механики совершили почти чудо — быстро установили новую трубу, но стальную, краска на которой тут же обгорела. Иван Петрович Шабельский на таком катере идти на берег категорически отказался и оставшимися свободными вечерами мерил 134-метровую длину крейсера тяжелыми шагами. Здорово потом досталось на комсомольском собрании незадачливому Феде Недорезову. А всем был преподан наглядный урок, что пьянство и служба на корабле несовместимы.

У живописных берегов Колхиды мы отрабатывали «прорыв» морской оборонительной позиции. Днем отходили далеко в море, ночью приближались к береговым батареям на дальность огня. Батареи прощупывали горизонт лучами прожекторов, стреляли осветительными снарядами, в кромешной темноте к «Коминтерну» подкрадывались миноносцы и наводили на него торпедные аппараты. Двое суток команда почти не смыкала глаз. Спали урывками, сидя на боевых постах или приткнувшись где-нибудь в уголке на палубе. [34]

После учения отдыхали на рейде в Туапсе, а потом заходили на рейды в Сухуми, Поти и Батуми. Кавказ поразил нас буйной экзотической растительностью, обилием фруктов, зелени, овощей и крайней бедностью людей.

На подходе к главной базе наши корабли представляли «противника» на учении Севастопольской приморской крепости. Всеми наличными силами она старалась не допустить вторжения «врага» в пределы своего укрепленного района. Нам нужно было быть осмотрительными, чтобы во время «единоборства» с береговыми батареями не попасть на условное минное поле и не прозевать налеты гидропланов, а также стремительные атаки торпедных катеров, которые, кстати, нам на Каспии еще в 1919 г. «подарили» англичане, унося подобру-поздорову ноги.

После интенсивного плавания и насыщенной боевой подготовки корабли становились в ремонт. Отслужившие свой срок краснофлотцы стали собираться домой. На их место должно было прибыть новое пополнение. Мой товарищ Леня Остапенко, который также плавал на «Коминтерне», возвратился из Петрограда, где сдал экзамены в Военно-морское училище, для окончательного расчета с кораблем. Леня гордился своим новым положением, позолоченным якорьком на левом рукаве, а уж рассказам не было конца. Мы с Колей Левашовым могли попасть в училище, лишь окончив среднюю школу, поэтому тут же написали рапорты с просьбой разрешить учиться на вечернем морфаке, дававшем за две зимы необходимое образование. Поступили туда и мои земляки — Миша Тютюников и Фаня Быков. Учиться было нелегко. Ни от работ, ни от службы никто не освобождался, единственной льготой, которой пользовались слушатели, было право уходить на занятия с корабля каждый вечер, свободный от вахт и суточных нарядов. В классах нас часто клонило ко сну, но мы взбадривали друг друга локтями; ученические ручки на слушались наших огрубевших от работы со стальными канатами пальцев, память с трудом приводила в систему полузабытые знания, новые науки давались тяжело. Успешней всех занимался Миша Тютюников. Мы бегали к нему на канонерскую лодку «Знамя социализма» за помощью. А вот Коля Левашов вскоре бросил учиться.

— Не хочу как пень стоять у доски и хлопать глазами, — досадовал он. — Вроде и не глупее других, а выглядишь идиотом. Лучше умру боцманом или вернусь на шахту. [35]

Теперь мы с Мишей сидели на занятиях рядом, грызли, как говорится, гранит науки и мечтали о Петрограде.

За поход накопилось много комсомольских дел. Подводились итоги учений, составлялись планы по обеспечению очередных мероприятий, проводимых на корабле и в масштабе базы. Начались вызовы актива на сборы, инструктажи, совещания, консультации. На комсомольских собраниях разбирались нарушения воинской дисциплины, главным образом связанные с опозданием из увольнения и выпивками. Виновным давали крепкий «надрай», единогласно осуждали нарушителей.

Осенью начались перемещения комсостава. Первым с «Коминтерна» ушел Илья Борисович Ковтунович. Он собрал старшин рот и боцманов и «по-отечески побеседовал с ними. Потом всех по очереди обнял и расцеловал.

— Ну, флотские, не поминайте лихом. Коли был с кем жёсток, так в моей старпомовской должности ласковым быть трудно.

Вскоре он привел «Незаможного» из Николаева в Севастополь, лихо маневрировал на рейде, зная, что на его корабль смотрят с восхищением и ревностно оценивают действия командира. Проходя мимо «Коминтерна», он сам свистал «Захождение» и брал под козырек, отдавая честь более высокому рангом и особо чтимому им кораблю.

Ковтунович оставил по себе хорошую память. У него учились требовательности, практичности, умению опираться на подчиненных, заражать их энтузиазмом. Он вызывал всеобщее уважение добросовестным отношением к делу и безупречным знанием морской службы.

Командира крейсера Ивана Петровича Шабельского через некоторое время назначили командиром дивизиона тральщиков. Должность была хоть и равнозначной прежней, но не столь престижной. Он пытался казаться хладнокровным, острил по поводу своих «морских велосипедов», переоборудованных из речных судов, однако обиду и огорчение скрыть не мог. Однажды в Килен-бухте я увидел, как, шлепая по воде деревянными плицами, швартовался, давая то задний, то передний ход, тральщик — низенький днепровский пароходик с громким именем «Аргонавт». На мачте развевался брейд-вымпел командира дивизиона. Иван Петрович с биноклем на груди, глубоко засунув руки в карманы суконного полупальто, грузно ходил по спардеку от борта к борту, наблюдая за неуверенными действиями молодого командира, давая ему возможность самому почувствовать [36] корабль. Печать уходящего времени лежала и на обветшалом корабле, и на этом человеке.

Зима 1924 года для Крыма выдалась суровой. То и дело обрушивались снежные заряды, потом вдруг ударили морозы. В глубине Южной бухты образовался: непривычный для этих мест ледяной припай. Корабли, стоящие у стенки или на бочках, выглядели как будто скованные холодом. Эти леденящие январские дни словно расколола телеграфная весть о смерти вождя первого в мире пролетарского государства — Владимира Ильича Ленина. И комсомольцы, и старые матросы толпой повалили к комиссару. Константин Годун, от волнения комкая в руках фуражку, призывая нас сплотиться еще теснее вокруг партии большевиков, Было ясно, что комиссар говорит правильно. Мы поклялись быть верными продолжателями дела Ленина, Не новое это выражение «без Ленина мы осиротели», но мне кажется, что это единственно верные слова, отражающие тогда наши чувства. И как-то сама собой пришла мысль — дело Ленина продолжать нам, а если нам, то надо быть в рядах ленинской партии большевиков. [37]

Глава пятая.
Палуба под ногами

В первую мировую войну в состав Черноморского флота входили два минных заградителя — «Прут» и «Дунай». В 1914 г. «Прут» постигла трагическая участь — он был поврежден германским линейным крейсером «Гебен» и затоплен экипажем во избежание взрыва боезапаса. «Дунай» уцелел и теперь, не входя ни в одно соединение, выполнял учебные задачи, но уже под новым названием — «1 Мая». Этот корабль имел мощные грузовые подъемные средства и вместительные погреба-трюмы. Однажды он получил сложное и ответственное задание: снять с крутого берега под Новороссийском артиллерийскую батарею и доставить ее в Севастополь. Во время погрузки орудий на заградителе произошла авария, в результате которой один человек погиб, а трое получили ранения. Погрузочные работы приостановили, после расследования обстоятельств аварии командира корабля и старшего помощника сняли с должностей, а непосредственного виновника — боцмана отдали под суд. Новым командиром «1 Мая» назначили старшего штурмана крейсера «Коминтерн» К. А. Беспальчева, старпомом — [37] вахтенного начальника с этого же корабля С. М. Кириченко, боцманом — меня.

Настало трудное время прощания с «Коминтерном», два года бывшим мне домом, с командой, ставшей семьей. Забыть свой первый корабль невозможно, как невозможно забыть первую любовь. Уже на Северном флоте, в годы Великой Отечественной войны, встретил я своего товарища по крейсеру контр-адмирала Федора Ивановича Чернышева. С любовью и благодарностью мы вспоминали крейсер «Коминтерн», где прошли нелегкую школу красного военмора.

Вхождение в должность на минном заградителе заняло у меня немного времени, так как служба на крейсере, имеющем строгую, отработанную до мелочей классическую организацию корабельной службы, дает неоценимый опыт, обладая которым легко ориентироваться всюду, начиная от линкора и кончая тральщиком. На «1 Мая» меня радостно встретили земляки — радист Фаня Быков и бывший товарищ по экипажу Хази Галинуров, служивший здесь кочегаром.

Мой новый корабль минными постановками — своей главной задачей — занимался в перерывах между выполнением различных задач обеспечения. Это были короткие выходы, обычно на Бельбекский рейд. Там становились на якорь, и минеры целыми днями священнодействовали с черными рогатыми шарами на чугунных тележках с роликами. С наступлением ночи с потушенными огнями корабль выходил в назначенный район и выставлял подводное заграждение «в линию» или «банками». Мины с грохотом катили по рельсовым путям к корме и по секундомеру по командам «Правая!», «Левая!» сталкивали в воду. Самая же трудная работа наступала с рассветом. Сначала со шлюпок с помощью контрольных шнуров замеряли, насколько точно встали мины на заданное углубление. Сведения заносили в журнал, потом с плотиков ручными лебедками выбирали мины и отмывали их от ила и песка. На палубе корабля наматывали на вьюшки минрепы — тонкие стальные тросы, которыми мины крепятся к якорям, проверяли, не проникла ли вода в корпуса, приводили в порядок механизмы и приборы и только после этого везли сдавать минный боезапас на склады.

Чаще всего «1 Мая» поручали буксировать щиты для обеспечения стрельб из орудий главного калибра, имитировать маневрирование линейного корабля воображаемого противника на учении или служить мишенью подводным лодкам, когда они выходили в торпедные атаки. Тут уж боцманской [38] команде приходилось попотеть. Нужно было заводить, крепить, подбирать, травить и выбирать буксир — тяжелый, мокрый пеньковый трос, спускать шлюпки, вылавливать и поднимать на борт торпеды, драить после них палубу.

Наш минзаг был, наверное, сродни мамонтам — такой же старый и малоповоротливый. Шутка сказать, заложен он был в Швеции еще в 1889 г. и отличался какой-то несуразной яхтообразной архитектурой — высокобортный, с большими надстройками и торчащим в носу, словно у парусника, длинным, заостренным бушпритом, мешавшим при швартовках. Выгребал минзаг, как шутили моряки, при попутном ветре немногим более 10 узлов. Якорное хозяйство досталось этому кораблю, по-видимому, еще от парусного флота. «Ископаемые» адмиралтейские якоря с гнутыми штоками, тяжелыми талями и гинями загромождали весь бак. Уборка такого допотопного устройства занимала больше часа и, как правило, заканчивалась, когда корабль был уже далеко в море.

Командир корабля Константин Александрович Беспальчев пользовался у команды огромным авторитетом. Окончив до революции Морской корпус, он принимал участие в гражданской войне на стороне Советов. Низкорослый, полный, с пухлыми щеками, он, скорее, напоминал ученого, чем военного моряка. Беспальчев отличался мягким характером, его никогда не видели раздраженным. В море, в самых сложных ситуациях, он всегда сохранял спокойствие и уверенность. Человек высокой культуры, он выступал с теоретическими статьями в газетах и журналах, умел интересно проводить занятия и беседы, любил шутку, острое словцо.

Как профессиональный штурман, Беспальчев во всех делах, кроме кораблевождения, полагался на старпома и механика. На верхней палубе командир появлялся только перед выходом в море, и то лишь затем, чтобы размеренным шагом проследовать на мостик. Не в обиду будь сказано, он принадлежал к числу моряков, которым не дано овладеть искусством виртуозного маневра, обрести «чувство» корабля. Приближались к причалам мы всегда медленно и осторожно, словно крадучись, стопорили ход далеко, швартовались долго, подтягиваясь на концах брашпилем и паровыми лебедками. Сущей мукой для швартовного расчета были подходы к борту «Коминтерна». Там уже знали нашу «удаль» и загодя обвешивались гроздьями больших и малых кранцев. Вахтенные командиры шутили: «джигит» швартуется. И как бы в подтверждение этих слов, однажды «1 Мая» [39] нанизал на бушприт, как шашлык на вертел, стоявший на рострах крейсера шестивесельный ял.

Комиссар минзага П. Т. Межинцев принадлежал к славной плеяде революционных матросов, принимавших участие в Октябрьском вооруженном восстании и гражданской войне. Он не умел красиво и длинно говорить, но советы давал дельные и конкретные, большое внимание уделял воспитанию членов партии и комсомольцев.

Мой непосредственный начальник — старший помощник командира С. М. Кириченко был в прошлом комендором царского флота и специального военно-морского образования не имел. Старый служака, человек честный, преданный Родине, старательный исполнитель приказов командования. Кириченко отличался неисчерпаемой энергией и завидной трудоспособностью. Высокий, сухой и костистый, он целый день вышагивал по кораблю, ко всем присматривался, во все вмешивался, давал указания. От подчиненных требовал четких докладов о проделанной работе. К сожалению, Кириченко слабо знал морскую практику и потому часто зря гонял людей, усложнял самое простое дело. Чувствуя пробелы в знаниях, он тем не менее терпеть не мог, если кто-нибудь из подчиненных пытался ему что-то подсказать или посоветовать, и упорно делал все по-своему.

До августа мы блаженствовала в отдельном плавании. Оно нравится не только командирам, но и всему личному составу, и не случайно: никто не вмешивается в дела, не приходит с проверками. В отдельном плавании командир корабля самостоятельно решает поставленные задачи, анализирует ошибки и оценивает достижения.

В августе нас вызвали на Тендровскпй рейд, где уже стояли корабли Морских сил Черного и Азовского морей. Каждый день мы обеспечивали калибровые стрельбы артиллерийских кораблей и торпедные атаки подводных лодок.

Через три недели после прихода «1 Мая» на Тендру начальник Морских сил Черного и Азовского морей объявил нам инспекторский смотр. Мы добросовестно к нему готовились, но, сознавая свои скромные успехи, ничего хорошего не ожидали. Когда в назначенный час катер с начальством обогнул минзаг против хода часовой стрелки и стал швартоваться к левому трапу, мы затаили дыхание. Дело в том, что незадолго до смотра при сильной бортовой качке оторвалась и улетела за борт целая коровья туша, которая хранилась подтянутой на гордене у фок-мачты, и теперь по приказу старпома мясо держали под спардеком у левого, рабочего, [40] трапа, поскольку для начальства имелся правый, парадный. Теперь рядом с командиром, отдававшим рапорт, красовалась подвешенная свиная туша.

Новый начальник МСЧМ М. В. Викторов небрежно держал руку где-то над правым ухом, брезгливо косясь на свиную тушу и выглядывавших из-за нее комиссара и старпома. После команды «Корабль к осмотру, помещения открыть и осветить» матросы разбежались по своим заведования»!, а я, по молчаливому знаку вахтенного старшины, стащил на бак часть злополучной туши и бросил ее в ящик с палубным приборочным инвентарем. Вторую половину вахтенный унес на спардек.

Смотр проходил трудно. Начальник МСЧМ не скрывал недовольства состоянием корабля, но больше всего его, по-видимому, мучил почти неразрешимый вопрос, какому соединению нас лучше всего придать. Упреки и замечания сыпались одно за другим. Бак осматривали последним. Викторов долго изучал мое заведование и даже посочувствовал мученику музейной техники и устройств.

— Тут что у вас? — вдруг спросил он, указывая белым парусиновым полуботинком на притороченный к основанию мачты деревянный крашеный ящик.

— Да так. Лопаты там, голики еще, маты, — промямлил я, чувствуя, что краснею.

Викторов бросил на меня подозрительный взгляд:

— Откройте!

Когда непослушными руками я поднял тяжелую крышку, стоявшие поблизости хором ахнули.

— Послушайте, — обернулся Викторов к командиру, угрожающе сдвинув брови, — у меня такое впечатление, что весь ваш корабль набит свиньями. У трапа висит свинья, на спардеке свинья, в боцманском ларе тоже свинья! Где вы видели, чтобы мясо хранилось вместе со швабрами? Вы же отравите всю команду! Кто у вас ревизор?

Беспальчев, пораженный больше членов инспекции, молчал. Викторов махнул рукой и направился к катеру, за ним поспешили его спутники. Смотр закончился. Были, конечно, потом и оргвыводы.

Осенние походы в 1924 г. проводились так: основная группа кораблей отправлялась сначала в Одессу, а затем к берегам Кавказа, канонерские же лодки и сторожевые катера шли двумя самостоятельными отрядами в Азовское море. Викторов наконец принял волевое решение и включил наш заградитель в дивизион канонерских лодок, которым командовал А. З. Знаменский. Теперь это соединение [41] состояло уже из четырех вымпелов. На походе в голову колонны комдив поставил «Знамя социализма», за ним — «Красную Абхазию» и «Красный Аджаристан», замыкал строй «1 Мая». Боевые единицы дивизиона были разнотипными кораблями и отличались друг от друга не только вооружением, скоростью, внешним видом, но и уровнем подготовки личного состава. Лишь флагманский корабль был по проекту настоящей канонеркой, правда, довольно старой (прежнее название «Терец»). Два других мателота представляли собой военизированные номерные баржи типа «Эльпидифор» и были довольно известными на Черном и Азовском морях судами. Теперь их вооружили тремя 130-мм и двумя 76-мм орудиями. Минзаг же наш, имевший на вооружении орудия малого калибра, к классу канонерских лодок можно было отнести лишь условно.

Бывшие рудовозы, широкие, низкобортные, с пустыми трюмами, сидели в воде мелко и раскачивались даже на небольшой волне. Их сильно сносило с курса свежим ветром, они плохо держались в строю, то и дело вылезая из линии кильватера. Никаких перестроений или маневрирования с таким разношерстным составом в походе, разумеется, производить почти невозможно.

Первым портом, в который мы зашли, был стоящий на границе двух морей мой родной город Керчь. Каменный мол обмелел, и к нему могли подойти только канлодки. Килевой, с большой осадкой минный заградитель, к общему огорчению команды, остался стоять далеко на рейде.

С нетерпением я ждал увольнения на берег. Домой шел пешком, взять извозчика постеснялся. Близкие работали, жили неплохо, о голоде стали забывать. Целые сутки я провел в отчем доме, а на другой день мы с Фаней Быковым направились в уком комсомола. Миша Тютюников с нами пойти не смог — второй день перебирал трюмно-пожарную помпу, надо было успеть к выходу. В укоме нам рассказали, что в Керчи все меняется к лучшему, готовится к пуску металлургический завод, планируется строительство коксохимического завода, открываются новые рудники. Керченские комсомольцы встретили своих посланцев на флот приветливо, но старых товарищей среди них уже не осталось. Обратно шли молча. Грустное чувство охватило меня. Для своей семьи я уже был, как сказал отец, отрезанный ломоть, а для керченского комсомольского коллектива — бывший член. Только поднявшись по корабельному трапу, я успокоился: палуба под ногами стала моей желанной землей, а корабль — любимым домом. [42]

С якоря снимались ночью, на рассвете прошли Еникале. Азовское море порадовало нас хорошей погодой. Опресненная тихим Доном и буйной Кубанью вода отражала слепящее солнце. Курс лежал на Бердянск и Мариуполь. В портах делегации трудящихся встречали моряков со знаменами и оркестрами. Мы побывали на заводах и фабриках, в только что созданных сельскохозяйственных коммунах и рыболовецких артелях, выступали в цехах и бригадах с докладами о боевой жизни флота, а в клубах и Домах культуры — с концертами самодеятельности.

На обратном пути мы пересекали Азовское море по самой середине. Крепкий юго-западный ветер гнал крутую зыбь. Она била в борт, заливала палубу почти до ходового мостика. «1 Мая» содрогался всем своим стальным телом и шел покачиваясь, как подгулявший молодец. Погода разметала наш дивизион. Только к утру, уже в Керченском проливе, где было несколько спокойней, корабли заняли назначенные места в строю.

При входе в Черное море «Красную Абхазию» снесло с фарватера, она прошлась по рифам и обломала лопасти у правого гребного винта. И без того нудную эскадренную скорость пришлось поневоле сбавить, чтобы не бросать покалеченный корабль. Так, черепашьим шагом мы и ползли, пока не выбрались на простор. А там свирепствовал жестокий шторм. Огромные валы катились один за другим, поднимая и раскачивая беспомощную «Красную Абхазию», которая уже не продвигалась вперед ни на метр. С помощью единственной действующей машины корабль еле удерживался от того, чтобы его не сносило к берегу и не тащило назад.

Ночью ветер усилился, волна стала еще крупней. У мелкосидящих кораблей от килевой качки оголялись винты. Машины, то и дело освобождаясь от нагрузки, набирали бешеные обороты, работая чуть ли не вразнос. Угрожающе грелись подшипники. Поврежденная канлодка не могла больше сопротивляться стихии, и ее понесло к мысу Сарыч, а там, на беду, еще с гражданской войны оставалось невытраленным минное заграждение. Комдив приказал взять аварийный корабль на буксир. Задача в тихую погоду несложная, а в шторм трудная и рискованная. Нужно было пройти мимо «Красной Абхазии» хорошим ходом на расстоянии длины бросательного конца и, не уменьшая скорости, успеть подать буксир. Когда же мы попробовали приблизиться к канлодке, нам стало страшно и за себя, и за нее — она то взлетала на вершину волны, то с грохотом падала вниз, бросало из стороны в сторону и минзаг. Малейшая [44] нерешительность или растерянность командира могла закончиться катастрофой.

Дважды мы примеривались, проходили мимо, но дистанция между кораблями оказывалась настолько велика, что брошенный конец не доставал и до середины разделявшего вас водного пространства. Тогда с «Красной Абхазии» бросили спасательный круг, предварительно привязав к нему длинный легкий линь. Но пробковый круг никак не хотел плыть в нашу сторону и качался на волнах у борта своего корабля. Трудная ситуация заставила нас искать иной выход — ту же идею удалось осуществить с помощью порожней керосиновой бочки. Однако буксир, который мы подали терпящему бедствие кораблю, порвался, а более крепкого троса у нас не было. Комдив приказал «1 Мая» форсированным ходом идти в Севастополь за стальным буксиром, но, прежде чем мы успели дойти до базы, шторм, к общей радости, утих.

Возвратившись из похода, я с огорчением узнал, что на вечернем морфаке уже давно идут занятия. Наверстывать упущенное, догонять товарищей приходилось за счет ночного отдыха. Когда же меня начали ставить через каждые три дня в суточные дежурства по кораблю, учиться стало совсем трудно. Я обратился к командиру минзага, но он ничем помочь мне не смог.

Выручил комиссар Межинцев, обратившийся к своему старому другу — комиссару штаба Морских сил Черного и Азовского морей. Тот посодействовал, переведя меня с плавающего корабля на береговую должность. Но не прошло и двух дней, как циркуляром штаба Морских сил я был снова переведен, но уже на миноносец «Лейтенант Шмидт» (бывший «Свирепый»). Маленький четырехтрубный кораблик доедала ржавчина у стенки Морского судоремонтного завода. С ним не знали что делать — то ли латать бесчисленные дыры, то ли сдать в металлолом. На корабле текла тихая размеренная жизнь, команда давно, что называется, притерлась, моряки твердо знали круг своих обязанностей, занимались привычным делом. Здесь тоже были дежурная и вахтенная службы, но обязанности были менее сложными. Обстановка для занятий в вечерней школе складывалась благоприятная, и вскоре я оказался в числе успевающих, а в январе 1925 г. меня приняли кандидатом в члены РКП (б).

В феврале в корпусе нашего старого миноносца появилась течь. Стало ясно, что корабль отжил свой век, и решение пришло само собой — корпус сдали на слом, угольные и поршневые машины передали в учебный отряд в [44] качестве наглядных пособий, а команду расписали по другим кораблям. Меня назначили на штабной корабль дивизии траления и заграждения «Красный командир» (бывший пароход «Брусилов»). Он стоял на приколе в Килен-бухте в тесном окружении собратьев-тральщиков. Но служить здесь мне пришлось недолго. В апреле из числа слушателей морфака отобрали 18 кандидатов в училище, разместили на берегу, в Машинной школе, и стали усиленно готовить к вступительным экзаменам.

В ранних сумерках жаркого июньского вечера команда моряков уезжала в Ленинград в Военно-морское училище. По традиции их вещи несли товарищи, которые оставались продолжать службу. Я заметно волновался — осуществлялась мечта всей жизни, грустил, что друзья — Фаня Быков, Хази Галинуров и Коля Левашов — остаются в Севастополе.

Недолго прослужил я на Черном море — три года, но сколько знаний и опыта накоплено! Успокаивала мысль, что изменчивая жизнь моряка еще вернет меня к этим знакомым вечнозеленым берегам и темно-синим волнам. [45]

Глава шестая.
Жизнь курсантская — судьбы людские

Выйдя из душных вагонов, мы оказались на площади Октябрьского вокзала. Ярко светило летнее солнце, но жары не ощущалось, легкий ветерок с Финского залива был теплым, приветливым. Мысль о том, что мы находимся в городе, носящем имя Ленина, колыбели Великой Октябрьской социалистической революции, позволившей нам, детям рабочих и крестьян, учиться, чтобы стать флотскими командирами, что испокон веков было уделом аристократии, рождала в нас чувство энтузиазма.

Громыхающий, дребезжащий стеклами трамвай, вздрагивая железным неуклюжим телом на каждой стрелке, не спеша докатил нас до Васильевского острова. Пройдя немного пешком по набережной Лейтенанта Шмидта, мы очутились у старинного трехэтажного здания бывшего Морского кадетского корпуса. «Военно-морское училище Рабоче-Крестьянского Красного Флота», — прочел вслух яркую вывеску старшина нашей команды Ваня Пичугин, В ту пору это было единственное в стране военно-морское командное [45] учебное заведение. Ваня потянул двумя руками за медную ручку и открыл тяжелую дубовую дверь парадного подъезда.

То, что мы увидели, проходя по училищу, превзошло все ваши ожидания. Просторные залы, коридоры и классы с паркетными полами, высокими потолками, кафельными каминами восхитили нас. Мы считали, что уже многое повидали: и флотский экипаж, и школу боцманов, и морфак, но такие классные и лабораторные помещения, оборудованные настоящими корабельными приборами, макетами и наглядными пособиями, видели, конечно, впервые.

Беглая проверка наших знаний, приобретенных на морфаке, повергла в уныние и нас, и преподавателей, поэтому, прежде чем допустить к вступительным экзаменам, нас усадили за парты. Всего два летних месяца — и благодаря опытным и требовательным педагогам мы наконец достаточно прочно овладели основами алгебры, физики и астрономии.

В редкие дни отдыха нас водили группами по музеям и театрам, вывозили осматривать достопримечательности Петергофа, Детского Села (ныне г. Пушкин), Гатчины, Ораниенбаума. В свободные от занятий часы мы изучали историю флота, слушали увлекательные рассказы об училище. Все было в новинку, все чрезвычайно интересно. Иногда мы бродили по лабиринтам учебных коридоров, временно опустевших, выпустивших своих обитателей-курсантов в практическое плавание, любовались картинами, изображающими морские баталии, как завороженные застывали у реликвий музея училища, которое вело счет своим летам от Петра I, основавшего его в Москве первоначально как Навигацкую школу. Великий преобразователь имел в виду, что «оная потребна не только одному мореходству, но и артиллерии и гражданству в пользу», подписывая указ от 14 января 1701 г. Много выдающихся мужей, прославивших Россию, вышло из стен этого учебного заведения: ближайшие сподвижники Петра I по созданию Российского флота адмирал Н. Ф. Головин, генерал-адмирал М. М. Голицын, не знавшие поражений творцы наступательной тактики адмиралы Г. А. Спиридов, Ф. Ф. Ушаков, Д. Н. Сенявин, герои обороны Севастополя П. С. Нахимов, В. А. Корнилов, В. И. Истомин, будущие первооткрыватели новых земель А. И. Чириков, С. И. Челюскин, С. Г. Малыгин, Д. Я. и X. П. Лаптевы, Ю. ф. Лисянский, М. П. Лазарев и Ф. Ф. Беллинсгаузен, подарившие человечеству Антарктиду. За партами училища сидели будущие художники-баталисты А. П. Боголюбов, В. В. Верещагин, композитор Н. А. Римский-Корсаков, писатель-маринист [46] К. М. Станюкович, известный литератор В. И. Даль.

За лето преподаватели хорошо узнали своих учеников, и устраивать повторные экзамены не имело смысла. Все мы были зачислены курсантами. Тех, кто тяготел к техническим наукам, направили в Инженерное училище. Так я расстался со своим земляком и другом детства Мишей Тютюниковым.

Первый курс нашего училища состоял из двух рот. Рота в свою очередь делилась на взводы и отделения. Взвод составлял учебный класс. Старшинами рот, помкомвзводами и командирами отделений назначались курсанты старших курсов. Естествеано, что все время, свободное от учебных занятий, они находились с нами, и это положительно сказывалось на нашем обучении. Они же под руководством начальника курса и двух его помощников, являвшихся в то же время и ротными командирами, выполняли роль и воспитателей, и строевых начальников.

Наш набор состоял в основном из гражданской молодежи, прибывшей по путевкам комсомола. Моряков, уже послуживших на кораблях, и курсантов, переведенных из подготовительных классов, было сравнительно немного. В конце сентября приступили к занятиям. Основными предметами на первом курсе считались высшая математика, теоретическая механика и кораблевождение, которое включало астрономию, навигацию, девиацию магнитного компаса. Вообще-то полный объем штурманских наук был рассчитан на все три года обучения.

Преподаватели, старые и опытные, почти все прежде служили в Морском корпусе, а многие из них являлись авторами наших учебников. Это были великие энтузиасты своего дела. Математик Ляскоронский, сухопарый, горбоносый, с черной, всегда взъерошенной шевелюрой, читал лекции, словно артист, играющий любимую роль. Остановившись посредине класса, он вдруг устремлял взор в дальний угол и, указывая гуда же костлявой рукой, уверял, что видит, как где-то там, в бесконечности, сошлись и пересеклись две параллельные прямые. Или уверял нас, что не только видит, но и ощущает бесконечно малую величину, которая меньше любой другой, наперед заданной. Отличался наш любимый преподаватель и исключительной рассеянностью. Он знал о своем недостатке и всегда остроумно отшучивался, попадая в смешную ситуацию. Он мог, например, классную доску вытереть носовым платком, а протирочную ветошь положить в карман, надеть непарные ботинки, а на предложение пойти домой переобуться ответить: «Но там же тоже разные [47] ботинки». А однажды, придя в училище в шинели, из-под воротника которой торчал крючок деревянных плечиков, на робкое замечание коллеги ответил, что привык всегда вешать шинель на плечики, даже в училище, вот и носит их с собой.

Преподаватель навигации М. М. Беспятов, в прошлом военный моряк и путешественник, умнейший и культурнейший человек, автор «Курса навигации», никак не мог привыкнуть к новому для него обращению «товарищ». Увлеченный чтением лекция, он часто говорил: «Посмотрите сюда, господа!» Или, когда в аудитории поднимался шумок: «Тише, господа, тише!» Потом спохватывался: «Тьфу, черт, товарищи, конечно, товарищи!»

Все мы любили математиков Клименкова и Войткевича, преподавателей кораблевождения Хлюстнна и Холодняка, Гедримовича и Алексеева, Пузыревского и Холодецкого, артиллериста Винтера, минера Суйковского, историка Королькова, преподавателей английского языка Суворову и Всеволожскую. Имена этих честных тружеников и тружениц за давностью лет я, к сожалению, забыл, но навсегда осталось в памяти их искреннее желание сделать из нас хороших специалистов, упорное стремление передать нам свои знания.

В нашем классе подобрались на редкость дружные ребята. Помощь отстающим и взаимная выручка были неписаным законом этого маленького, спаянного коллектива. Если курсанту некуда было ехать в отпуск, его брали с собой друзья, если кто-нибудь получал посылку, она тут же делилась поровну на всех. Чья-либо учебная неудача считалась поражением всего класса, а чей-то частный успех — всеобщим праздником. Огромную роль в сплочении коллектива играли курсанты-коммунисты. Почти все они были отличниками. Высокая ответственность, рожденная принадлежностью к партии большевиков, не позволяла им халатно относиться к изучению всех без исключения дисциплин.

Хоть и был коллектив дружным, но характер каждого проявлялся по-разному. По-разному складывались и их судьбы. Москвич Вася Азаров поступил в училище, по-видимому, под впечатлением книжной морской романтики, но, столкнувшись с первыми же трудностями, с жесткой дисциплиной, необходимостью упорно трудиться, сломался, начал нарушать порядок, запустил учебу и в конце концов ушел работать на завод. Крестьянский сын Коля Чулков, круглый отличник, был оставлен в училище воспитателем. Безусловно, будучи способным и перспективным, он стремился [48] на корабли, но плавать ему приходилось все больше на учебных судах в качестве дублера или стажера. Замечательный товарищ, Чулков погиб в Великую Отечественную войну, высаживая десант на острова Финского залива. Еся Скачко родился на Западной Украине, нелегально перешел границу и принял советское гражданство. Учеба давалась ему трудно, но тем упорней и настойчивей была его тяга к знаниям. Недюжинную работоспособность Скачко проявил, служа после выпуска из училища на корабле, и признанием его заслуг был» назначение первым из нашего выпуска командиром эскадренного миноносца «Артем». К сожалению, Еся в 1938 г. был арестован и на флот уже не вернулся.

Прекрасно учился ленинградец Коля Фалин, великолепно изучил английский язык, был разбитным и компанейским товарищем. Имел друзей в театральном мире, часто приглашал нас на спектакли и премьеры. Он же организовывал и шефские концерты в училище. Великая Отечественная война застала Николая Фалина на Балтике в должности командира эскадренного миноносца «Володарский». В 1941 г. при переходе из Таллинна в Кронштадт «Володарский» подорвался на мине, но Фалин не покинул командирского мостика тонущего корабля.

А вот Андрюша Бондаренко — выходец из дворян: отец, инженер, в 1917 г. остался с сыном в Белой Церкви, а мать, француженка, уехала с дочерью во Францию. Несколько изнеженный в детстве, он стойко переносил трудности и лишения флотской жизни. Искренний и скромный по натуре, он был отличным товарищем. Успешно сдав выпускные экзамены, получил назначение на полувоенный корабль Осоавиахииа, где, естественно, не мог получить хорошей морской практики, а тянуло в море. Потеряв вкус к военной службе, Андрей демобилизовался и ушел в торговый флот. В 1944 г., когда я исполнял обязанности начальника штаба Северного флота, ко мне обратился за помощью капитан-наставник — старший отряда судов, переходивших из Архангельска в устье Енисея. Каково же было мое удивление, когда я увидел Андрюшу Бондаренко: обветренное мужественное лицо, но та же обаятельная улыбка с горчинкой в уголках рта, одет по-походному, в черный ватник и кирзовые сапоги. Быстро решив служебные вопросы, мы долго вспоминали «об огнях-пожарищах, о друзьях-товарищах». После ухода на пенсию он поселился в Керчи и работал капитаном парома.

На нашем курсе учились и несколько заносчивый Валя Дрозд, и горячий Сеня Головко, и близорукий, немного капризный [50] Федя Зозуля, и комсомольский организатор остряк и балагур Коля Харламов. Конечно, никто тогда не угадал бы в этих юношах ни лихих командиров кораблей, ни флагманов, ни дипломатов, ни будущих адмиралов.

Колю Харламова впервые я увидел на трибуне комсомольского собрания училища. Высокий, стройный, держался он уверенно и смело. На последнем курсе его назначили старшиной одной из рот, а меня к нему — помкомвзвода. После выпуска из училища в 1928 г., приехав в Севастополь молодыми командирами, мы одно время командовали ротами новобранцев в экипаже. А потом наши пути разошлись: меня перевели на Балтику, он остался на Черном море, где прошел все ступени служебной лестницы до начальника штаба флота. После войны Николай Михайлович командовал 8-м ВМФ, а затем Краснознаменным Балтийским флотом.

Федор Владимирович Зозуля в годы Великой Отечественной войны служил начальником штаба Беломорской военной флотилии, а затем командовал Каспийской военной флотилией. После войны он командовал 8-м ВМФ на Балтике, был заместителем начальника Генерального штаба и начальником Главного штаба ВМФ.

Вице-адмирал Валентин Петрович Дрозд и адмирал Арсений Григорьевич Головко были моими предшественниками на должности командующего Северным флотом. О них рассказ особый.

Всех нас увлекала партийная и комсомольская работа, она отвечала нашим духовным запросам, помогала в организации учебного и воспитательного процесса. К партийным я комсомольским собраниям мы готовились так же серьезно, как к зачетам и экзаменам. Обсуждаемые вопросы всегда касались нас непосредственно, задевали за живое, поэтому собрания проходили активно, даже бурно, не все успевали высказаться, и споры долго еще продолжались в кулуарах. Особенно интересными были общие партийные собрания училища. На них часто выступал комиссар училища Я. В. Волков, будущий член Военного совета Морских сил Дальнего Востока, а также начальник и комиссар военно-морских учебных заведений В. М. Орлов, впоследствии командующий Морскими силами Черного и Азовского морей, а затем начальник Морских Сил РККА.

Репрессии конца 30-х годов не обошли и флот. Флагман флота 1 ранга В. М. Орлов был в 1937 г. арестован и расстрелян. В том же году был арестован Я. В. Волков, пробыл °н в лагерях 18 лет. С ним меня свела судьба в 1956 г. в [50] военном санатории в Болшево. Он был серьезно болен, но бодр духом. К сожалению, связанный подпиской молчать, Я. В. Волков о своих злоключениях не сказал ни слова.

Секретарем партийной организации училища был избран В. Никифоров, опытный политработник, талантливый воспитатель, чуткий товарищ, горячий трибун. Клубом заведовал молодой выпускник Ленинградского военно-политического училища имени С. Г. Рошаля Н. П. Зарембо. В войну он сражался на Северном флоте.

После окончания теоретической части каждого курса полагалось летнее практическое плавание на Балтийском море. В первых числах июня 1926 г. мы прибыли на линейный корабль «Парижская коммуна» и были расписаны по тревогам и авралу как строевые краснофлотцы. Поселили курсантов в «преисподней» — жилом отсеке под камбузной палубой в чреве этого исполина. Днем и ночью там горели электрические лампочки, выли вентиляторы, стояла изнуряющая жара, кухонные запахи заранее информировали нас о сегодняшнем меню.

Линейные корабли стояли на Большом Кронштадтском рейде или в Лужской губе, которую издавна, со времен морского министра маркиза де-Траверсе, называли «маркизовой лужей», и в море выходили редко, но практика на них была отменная. Мы участвовали в качестве прислуги во всех артиллерийских стрельбах из 120-мм орудий, несли вахту на юте и баке, в машинных и котельных отделениях, на сигнальном мостике и у подводных торпедных аппаратов, много ходили на шлюпке на веслах и под парусом, учились управлять моторным катером, грузили уголь, драили верхнюю палубу, мыли кубрики, чистили картошку, стирали многометровые брезентовые орудийные чехлы. Это были наши матросские «университеты». Они тяжелы для тех, кто проходит их впервые. Мне же они были знакомы еще по «Коминтерну».

Если в начале учебного года курсанты довольно здорово отличались друг от друга тем, что одни из нас имели корабельную практику, а другие пришли прямо со школьной скамьи, то к концу практики все как бы сравнялись, «оморячившись», и еще больше сдружились.

На втором курсе основными стали предметы по устройству всех видов морского вооружения и его применению в бою. Читали курс оружия и стрельбы бывшие корабельные специалисты. Так, В. А. Унковский участвовал в Цусимском бою, а в период наступления белогвардейцев на Петроград [51] был комендантом Кронштадтской крепости. Он не уставал повторять нам, что авторитет командира находится в прямой зависимости от его знаний, и приводил немало примеров из боевой практики. Всеволод Андреевич прошел путь от рядового преподавателя училища до начальника кафедры Военно-морской академии, профессора, доктора технических наук, действительного члена Академии артиллерийских наук, был удостоен звания лауреата Государственной премии СССР.

Артиллерийской стрельбе нас учил В. Клочанов. Интересная личность: высокий, подтянутый, в неизменно накрахмаленной сорочке и ладно сидящей тужурке, с тонкой линией ровно подбритых усиков и строгим пробором в редеющих волосах. В мочке левого уха блестящая золотая серьге, что означало в прошлом принадлежность ее хозяина к составу кают-компании эскадренного миноносца «Забияка». Клочанов говорил громко, четко, рублеными фразами, тоном, не допускающим возражений. Нам трудно давались тренировки в стрельбе без автомата стрельбы, когда нужно было в уме производить многочисленные расчеты. Курсанта, сбившегося со счета, Клочанов выгонял из рубки, пророча ему как артиллерийскому специалисту полную бесперспективность.

На летней практике после второго курса мы приобретали навыки по штурманской, артиллерийской и минно-торпедной специальностям. Разделенные на группы, мы плавали последовательно на крейсере «Аврора», эскадренном миноносце «Урицкий» и учебном судне «Ленинградсовет», которое было прекрасно оборудовано для штурманской практики. Легендарная «Аврора» тогда находилась в боевом составе флота и выполняла курсовые задачи, поэтому при артиллерийских стрельбах мы больше были наблюдателями. Эсминцы тоже выполняли учебные задачи: артиллерийские и торпедные стрельбы, минные постановки. Здесь была богатейшая практика по подготовке торпед к выстрелу и мин к постановке.

В последний год обучения добрую половину нашего курсa назначили в другие роты на должности младших командиров. В этом были и преимущества, и определенные трудности. С одной стороны, открывалась возможность приобрести опыт командования людьми, проявить способности воспитателя, с другой — дополнительные обязанности отнимали много времени. Вместе с будущими североморцами Пашей Колчиным и Борей Пермским я попал на самый трудный подготовительный курс. Наши подчиненные нуждались [52] в пристальном внимании, а мы учились индивидуальному подходу к каждому воспитуемому.

Ведущей дисциплиной на третьем курсе была тактика применения всех видов корабельного оружия. Лекции перемежались решениями практических задач и двусторонними играми. Для игр из справочников по корабельному составу флотов различных государств выбирали корабли, близкие по вооружению, «назначали» на них из числа играющих «командиров», «артиллеристов» и «штурманов». Преподаватели — руководители игр создавали тактический фон, по ходу игры меняли обстановку, подводя действующих лиц к оригинальным решениям. Сравнивая «свои» и «противника» диаграммы углов обстрела, толщину брони, дальность стрельбы и скорострельность орудий, скорости кораблей, мы на картах сближались на выгодные дистанции ведения огня, выходили на залповые курсовые углы. Игры заканчивались разбором, и, кажется, не было случая, чтобы «враждующие» стороны остались довольны выводами: «тонуть», даже на картах, никто не соглашался. К сожалению, тактика миноносцев, подводных лодок и торпедных катеров изучалась не очень глубоко, о действиях авиации и береговой обороны давались самые общие сведения — то было время расцвета тактики линейного флота.

Весь апрель 1927 г. наша рота готовилась к Первомайскому параду. Поездка на Первомай в столицу была большим событием в жизни курсантов. Сознавая, какую ответственность накладывает на нас право представлять на параде Военно-Морской Флот, мы самозабвенно старались на тренировках отработать до автоматизма строевые приемы.

Взволнованные, мы замерли в строю сводного отряда моряков, выстроившись напротив деревянного Мавзолея В. И. Ленина на Красной площади, когда нарком К. Е. Ворошилов объезжал строй. Перед трибунами с руководителями партии и правительства, а также трибунами для почетных гостей моряки прошли под бурные аплодисменты.

Последний, третий, курс нашего обучения заканчивался в мае. На государственные выпускные экзамены собралась представительная комиссия из ведущих специалистов с флотов и из центральных управлений, приводившая нас в трепет. Но систематическая напряженная учеба в течение всего периода обучения и достаточное время, отведенное для подготовки к экзаменам, позволили нам успешно пройти испытания. [53]

Глава седьмая.
Стажеры

Новый начальник училища Юрий Федорович Ралль и комиссар Яков Васильевич Волков за короткий срок успели осуществить ряд смелых и полезных реформ учебного процесса. Было признано целесообразным проводить стажировку выпускников не только на Балтике, как это делалось прежде, но и на тех морских театрах, где им предстояло плавать. Окончившим с отличием предоставлялось право выбора места службы. Я, разумеется, избрал родное Черное море.

Нам присвоили звания корабельных курсантов и отправили на корабли. Наспех придуманная форма одежды соответствовала переходной стадии службы и представляла собой гибрид обмундирования всех существовавших тогда категорий личного состава. Мы носили фуражки комсостава, знаки различия главстаршин, краснофлотские брюки и суконную рубаху с голубым воротничком. Производство в краскомы намечалось на осень 1928 г. при условии успешной сдачи экзаменов по всему курсу стажировки.

Многое изменилось за время моего отсутствия на Черном море. Вступил в строй крейсер «Червона Украина», кроме «Незаможника» здесь плавали еще три эсминца — «Петровский», «Фрунзе» и «Шаумян». «Коминтерн» по старости лет перевели в разряд учебных кораблей. Минный заградитель «1 Мая» тоже состарился и выполнял функции гидрографического судна: ставил вехи, развозил по маякам продовольствие и топливо.

Мои лучшие друзья Фаня Быков и Хази Галинуров разъехались. Фаня уволился в запас и учился в одном из ленинградских институтов, а Хази вернулся домой, в Татарию. Коля Левашов служил главным боцманом на «Коминтерне», мы часто виделись с ним, вспоминали прошлое, перебирали в памяти друзей и знакомых. К. А. Беспальчев командовал эсминцем «Петровский», П. И. Шабельский перевелся в Кронштадт и получил в командование стоящий в капремонте эсминец «Яков Свердлов». Военком К. Годун учился в Военно-морской академии и готовился стать инженером связи. Мы пожалели о том, что боевой комиссар с незаурядными способностями решил переквалифицироваться в связиста. Боцман И. Л. Кандалов умер от сердечного приступа прямо на корабле, в своей каюте. И. Б. Ковтунович водил «Незаможника» в Неаполь, где повстречал старых друзей, — находившихся в эмиграции. Последствия не [54] замедлили сказаться: по возвращении в Севастополь Илья Борисович был отозван с флота и уволен в отставку. Жаль было человека, влюбленного в свою профессию.

Корабельных курсантов на время летнего плавания распределили по канонерским лодкам, эскадренным миноносцам и крейсерам. Мы уже считались командным составом и несли службу дежурными по кораблю на якоре и помощниками вахтенных начальников на ходу, обедать нас приглашали в кают-комиалию, размещали в каютах или отдельных кубриках.

Вместе с тремя своими товарищами — Федей Павловым, Ваней Пановым и Колей Петренко я попал на канлодку «Красный Аджаристан». Это был флагманский корабль дивизиона, в который входили еще «Красная Абхазия», «Красный Крым» и «Красная Грузия». Комдив Антон Яковлевич Нуга, собрав нас, проинформировал, что главной задачей дивизиона является высадка десантов и что на днях корабли выходят на рекогносцировку северо-западного побережья Черного моря. Тихоходные, плоскодонные и мелкосидящие, они могли легко подходить к необорудованному берегу и осуществлять беспричальную высадку людей и разгрузку вооружения. Канлодки способны были принимать в трюмы пехоту и даже лошадей при переброске кавалерийских частей. На их вооружении имелось по три 130-мм и 76-мм орудия.

Дивизион плавал в полном составе. За полтора месяца мы обошли весь берег от Одессы до Очакова, описали районы и зарисовали ориентиры, изучили якорные стоянки и укрытия Каркинитского залива. В Николаеве приняли десант с лошадьми и пушками, долго ходили с ними по морю, а потом высадили в Сычавке. Бедняги десантники попали в шторм. Укачались и люди, и лошади. Особенно запомнился низкорослый белобрысый паренек с вологодским говором, носивший девичье имя Стеша. Он лежал на палубе, жалобно стонал, временами терял сознание, уверял, что помирает, и молил спасти его или еще лучше «прикончить, чтобы не мучился». Мы как могли облегчили его страдания, за что после он нас очень благодарил. Покидал Стеша «постылый пароход» с нескрываемым чувством огромного счастья. А когда сбежал по сходне и ощутил под ногами твердую землю, облегченно вздохнул, обернулся в нашу сторону, поправил за спиной вещевой мешок, который почему-то называл «чихаузом», и со злостью плюнул:

— Тьфу, будь ты неладна! И как они на их ездиют?!

После стажировки на канлодках нашу группу перебросили [55] на эсминец «Шаумян». С него на Тендровском рейде мы стреляли боевыми торпедами по бывшему броненосцу «Чесма». Взрывы вздымали к небу султаны воды, которые служили явным признаком попадания. Несработавшие торпеды поднимали с грунта водолазы, а торпедисты с риском для жизни разбирали их, стараясь отыскать дефект.

На шлюпках корабельные курсанты ходили в Херсон. Под парусами вышли из Тендровского залива, обогнули Кинбурнскую косу и достигли лимана, в котором смешали свои воды реки Днепр и Южный Буг.

В Збурьевском гирле мы встретили рыбачий дубок, к немалому нашему удивлению укомплектованный исключительно женской командой. Загорелые, крепко сбитые рыбачки в белых с цветочками косынках излучали радость, силу и задор. Про таких говорят — кровь с молоком. Когда, обменявшись с ними приветствиями, шутками и комплиментами, мы, решив проверить свой путь, спросили, как лучше войти в реку Конку, сидевшая на руле красавица атаманша ответила:

— Правьте отсюда прямо на норд-ост, примерно через три мили откроется высокий ажурный знак, дождитесь, когда он войдет в створ с полосатым треугольником, и ложитесь тогда на него. Не доходя одной мили до берега, повернете на два румба влево по компасу и на том курсе скоро увидите красный входной буй. Это и будет устье Конки.

Сведения совпадали с данными лоции. Нас порадовали в завидные знания района, и чистота специальной терминологии, такой непривычной в устах женщины.

Река Копка пряталась в камышах и кустарниках, где гнездились дикие утки и аисты, в спокойных водах кишела рыба, правда, ночью заедали комары. За утопающей в грушевых садах Голой Пристанью мы вошли в главное русло Днепра и по его гордому, неторопливому течению спустились к Херсону.

Эскадренные миноносцы вместе с крейсером «Червона Украина» составляли отдельный дивизион эскадренных миноносцев (ОДЭМ). Он ходил сложными ордерами, проделывая различные перестроения. Командовал дивизионом Ю. В. Шельтинга — последний потомок старинного мореного рода фон Шельтингов, родоначальник которого был приглашен из Голландии на русскую службу еще при Петре I.

Юрия Владимировича все знали как грамотного, опытного моряка, строгого и требовательного начальника. Он был проворен, энергичен и неутомим. Когда какой-нибудь [56] корабль делал неуклюжий маневр или вылезал из строя, несвоевременно реагируя на команду флагмана, Ю. В. Шельтинга обязательно запрашивал семафором, кто стоит на вахте. Его зоркий глаз не упускал ни малейшей оплошности. Теперь ему «на зуб» попадали по неопытности и мы, грешные. На разборах походов и учений он прохаживался маленькими шажками перед слушателями, размахивая коротенькими ручками, посматривал в записную книжечку и поднимал провинившихся одного за другим. Разбор наших недостатков, проводимый им всегда с изысканной вежливостью и спокойным тоном, действовал значительно сильней, нежели чей бы то ни было разнос.

Спустя шесть лет я снова встретился с Юрием Владимировичем на Севере. А после Великой Отечественной войны опытнейший моряк и талантливый педагог учил морскому искусству моего сына. Старый моряк долго не хотел уходить в отставку, а когда заболел и оказался на вынужденном отдыхе, сильно тосковал по флоту.

Командный состав «Шаумяна» жил сплоченной трудовой семьей. В кают-компании царили деловой порядок, взаимное уважение, атмосфера дружеского веселья в минуты отдыха. Душой общества был старпом Юрий Константинович Зиновьев, искусный рассказчик занимательных морских историй, мастер острой шутки. Ближайших своих помощников — молодых специалистов вне службы он звал по именам: Леня, Игорь, Левушка. Артиллерист эсминца Лев Анатольевич Владимирский — будущий видный советский адмирал, командующий Черноморским флотом, ученый-океанолог — страстно любил спорт и увлек занятиями им всю команду. Это он сумел вырастить на «Шаумяне» отличных пловцов и гребцов, создать лучшую футбольную команду дивизиона.

На эсминцах мы получили хорошую практику в управлении кораблем в составе быстроходного соединения в качестве вахтенных начальников.

Нашим заключительным плаванием в роли беззаботных стажеров был поход в Турцию на «Коминтерне». Мертвая зыбь после осеннего шторма раскачивала крейсер, и он шел, тяжело переваливаясь с борта на борт, поскрипывая и кряхтя, как старый дед. Разлука с моим первым боевым кораблем продолжалась четыре с половиной года. И как приятно было вновь вступить на его палубу, пройтись по многочисленным отсекам, где, кажется, знакома была каждая заклепка.

Занималась заря нового дня, когда «Коминтерн» стал [57] втягиваться в живописный узкий пролив Босфор. В Константинополе — так именовалась европейская часть Стамбула — нас встречал советский военно-морской атташе П. Анцепа-Чикунский, по специальности инженер-электротехник, хорошо знакомый нам по линкору «Парижская коммуна». С его помощью мы осмотрели музей обороны Дарданелл периода первой мировой войны — гордость турецкой истории. Видели самое замечательное здание города — памятник византийской эпохи бывший христианский собор, а теперь мечеть Айя-София, слушали рассказ о легендах и преданиях, связанных с ним. Мы ездили в гости к морским кадетам на остров Халки, ходили по мосту через бухту Золотой Рог, где сборщик дани с зашитыми белыми нитками карманами бросает собранные у прохожих пиастры в большую железную кружку. Бродили по улицам Галаты, полной удивительных контрастов: там уживаются рядом роскошные особняки богачей и наскоро сколоченные из фанеры и досок хижины бедняков, шикарные платья явно парижского происхождения и паранджа. С любопытством смотрели на пожиравших нас глазами русских эмигрантов, тоскующих по Родине. Заходили на базар Капалы-Чарши, чтобы купить сувениры. Володя Якушин соблазнился модными полуботинками. Продавец уговорил его взять к ним еще и галоши.

— Импортная продукция, — хвалил он свой товар, — нигде в мире таких галош вы больше не сыщете!

А на корабле приятели Володи обнаружили на галошах марку ленинградского завода «Треугольник». Торговец был прав, продукция действительно оказалась редкого качества.

Для встречи генерал-губернатора долго готовили салютные пушки, флаги и оркестр, переодели в новое обмундирование команду, но приезд его на корабль прозевали. Мы ждали, что он явится на роскошном катере, в мундире с эполетами, а тут лихо причалила к борту широкая, нескладная, давно не крашенная фелюга под тентом, и из нее вышел маленький, толстенький штатский человечек в сопровождении двух обвешанных аксельбантами офицеров. Прибывший не торопясь поднялся по трапу, обнажил большую лысую голову и отрекомендовался. Для встречи его не только не успели выстроить личный состав и отсалютовать из орудий, но и забыли даже скомандовать «Смирно». Высокого гостя подхватили под руки и увели в адмиральский салон выбежавшие представители советского посольства, а вахтенного начальника и его помощника старпом отправил под арест при каюте с исполнением служебных обязанностей. [58] Но международного скандала не произошло. Теплый прием привел губернатора в восторг, и он засиделся до самого вечера. Когда с вахты доложили, что солнце подошло к горизонту и пора спускать флаг, командир корабля И. Н. Кадацкий-Руднев на минуту задумался. Дело в том, что после спуска флага никакие церемонии на кораблях не полагаются. Встретить, а теперь еще и проводить губернатора без положенного ему по протоколу салюта было бы я вовсе некорректно. И хотя турецкий гость предпочел дружескую беседу протокольной церемонии, выход из трудного положения советские моряки все же нашли. Солнцу дали возможность спокойно зайти, а спуск флага, вопреки всем правилам, задержали до отъезда губернатора. Только проводив его как подобает, с оркестром и салютом, спустили флаг с опозданием на сорок минут. Равняясь по «Коминтерну» как старшему на рейде, одновременно с ним спустили флаги и на иностранных кораблях, по-видимому удивляясь нарушению международной морской традиции.

После небольшой «прогулки» по Мраморному морю «Коминтерн» возвратился в Севастополь. Больше на этом корабле я не был. Но через 28 долгих лет судьба вновь свела меня с ним, еще раз потревожив память тех дней. Уже давно смолкли залпы Великой Отечественной войны, корабельные курсанты, что ходили тогда в Турцию, успели откомандовать кораблями, соединениями, флотами. По Черному морю плавали новые крейсера, в два с половиной раза превышающие «Коминтерн» по водоизмещению. Согласно плану учения, в котором я участвовал в качестве начальника Боевой подготовки ВМФ, мы стали на якорь в Поти. У входа в реку Хопи на баре виднелась ржавая стальная громада. При внимательном рассмотрении в ней легко угадывался когда-то статный корпус боевого корабля — то были останки «Коминтерна». В трудные годы войны, когда ветеран флота, израненный в сражениях с врагом, уже больше не мог держаться в строю, его телом закрыли от волны рейд — единственное в то время убежище Черноморского флота. С тех пор он верно служил волноломом своим потомкам — новым кораблям.

* * *

Церемония производства корабельных курсантов в командиры Рабоче-Крестьянского Красного Флота была обставлена торжественно. Одетые в новенькую командирскую форму, мы построились на палубе крейсера «Червона Украина [59] «. Флагман флота 1 ранга В. М. Орлов вначале прочитал приказ наркомвоенмора о присвоении выпускникам училища званий командиров Рабоче-Крестьянского Красного Флота, а потом жал нам руки, поздравлял с оказанным доверием, каждому вручил экземпляр приказа и пожелал успехов на новом многотрудном пути.

Вечером в Доме флота в честь новоиспеченных краскомов гремела музыка. В черных парадных тужурках, впервые в галстуках, стеснявших нас, мы испытывали смешанное чувство гордости и застенчивой неловкости, но изо всех сил старались вести себя непринужденно.

На следующее утро в штабе флота все получили назначения на должности. Начиналась новая жизнь. Перед нами открывалось бесконечное множество путей, но каждому суждено было выбрать свою дорогу и пройти по ней с честью, а она, как известно, всегда начинается с первого шага. [60]

Глава восьмая.
Над картой Черного моря

Теплым октябрьским утром я стоял посредине большого, утоптанного ногами многих поколений матросов плаца, окруженного каменными казармами. Я вспомнил голодный 1922 год, добровольцев первого призыва, начинавших здесь свою флотскую жизнь. Казалось, ничего не изменилось в Черноморском флотском экипаже за пробежавшие шесть лет. Но это только казалось. На самом же деле произошли значительные изменения. Старых командиров, обучавших нас когда-то, теперь уже не было. Небольшой штат постоянного административно-строевого состава экипажа заполнили люди, выдвинувшиеся из числа наиболее подготовленных старшин и краснофлотцев. Во главе вновь формируемых подразделений призывников ставились краскомы последнего выпуска военно-морских учебных заведений. Меня назначили командиром третьей роты, политруком — Мишу Лукьянова, окончившего Военно-политическое училище имени С. Г. Рошаля. Командирами взводов были мои однокашники — Саша Крашенинников, Боря Васильев, Нил Тимофеюк и Федя Павлов, плававший перед производством в командиры на тех же кораблях, что и я. Теперь нам предстояло воспитывать и учить юношей, призванных служить во флоте. Это была трудная и ответственная задача. Конечно, не все сразу получалось. Были и ошибки, но в [60] основном мы справлялись со своим делом успешно. И это благодаря принятой в нашем училище системе подготовки, благодаря преподавателям и воспитателям, которые пристально следили за тем, как мы работали на должностях командиров отделений, помощников командиров взводов и старшин рот на младших курсах.

Радостно было наблюдать, как на наших глазах нерасторопные, неорганизованные, иногда неуклюжие парни превращались в ловких, дисциплинированных бойцов. Быстро пролетело время, настала пора молодому пополнению продемонстрировать полученные умения и знания, а нам, их наставникам, держать экзамен командирской зрелости перед авторитетной комиссией, возглавляемой командиром учебного отряда. Мою третью роту за успехи отметили в приказе, наградили портретом В. И. Ленина и сфотографировали в строю.

Видимо, к издержкам периода становления нашего Военно-Морского Флота следует отнести тот факт, что курсантов, окончивших училище, на корабли распределяли, ориентируясь не на уровень приобретенных знаний, а руководствуясь алфавитным списком. Так, по прошествии определенного времени два однокурсника — Федор Павлов и я — попали на тральщик № 21 (бывший каботажный пароход «Доротея»). Нам рассказали, что появлением в составе дивизиона боевой единицы со столь экзотическим именем моряки обязаны контрабандистам. Это они привезли на «Доротее» в Севастополь груз оливок и под предлогом аварийного ремонта подозрительно долго задержались в базе. Деятельностью торговцев заинтересовались чекисты, и выяснилось, что заморские гости заняты скупкой серебра и золота. Поскольку нечестных дельцов поймали с поличным, то все драгоценности, а также судно были конфискованы. «Доротея» имела хорошую скорость, просторные жилые помещения, но маловместительные трюмы. Непригодную для перевозок грузов, ее решили переоборудовать в тральщик.

Бывшая «Доротея» плавала в составе Отдельного дивизиона траления и заграждения и была ее флагманом. Меня назначили дивизионным штурманом, а Федора Павлова — вахтенным начальником. И вот хмурым зимним утром мы появились в Килен-бухте, где наш корабль стоял в ремонте. Командир дивизиона В. Н. Даймитов обрадовался пополнению и заявил, что ему нужен не столько штурман, сколько флаг-секретарь или начальник штаба, должность которого не предусмотрена штатами. Василий Николаевич тут [61] же вызвал штабного писаря Ивана Кочергина и велел ему ввести меня в курс дела.

— Вас ведь там, в Ленинграде, всему учили, так вы, я полагаю, за пару дней во всем разберетесь.

Я молчал, стыдясь сознаться в том, что за партой нас учили далеко не всему.

Писарь Иван Кочергин, простой, бесхитростный человек, оказался сверхсрочником по третьему году службы, сигнальщиком по специальности. В штаб его взяли за каллиграфический почерк. Он вывалил на стол груду секретных карт, книг и документов, вручил мне гербовую печать, ключи от двух сейфов и уселся на диван, приготовившись смотреть, как его новый начальник будет со всем этим управляться. Отпустив Кочергина с миром и оставшись один среди бумажных курганов, я погрузился в невероятно запущенные дела. Здесь были свалены в кучу секретная и простая переписка за несколько лет, навигационные карты недавно протраленных районов моря, запечатанные мобилизационные пакеты, бланки перевозочных литеров на весь личный состав дивизиона и многое другое, назначение которого мне установить так и не удалось.

Не имея практики обращения с документацией, не зная техники штабного делопроизводства, нелегко было понять, что тут главное и требует немедленного исполнения, а что может и подождать. О, как я завидовал тогда Феде Павлову, который, надев повязку дежурного по кораблю, гордо разгуливал по верхней палубе, уверенный и довольный. Но после нескольких бессонных ночей, проведенных над разбором бумаг, руководствуясь лишь интуицией да небольшим служебным опытом, мне удалось привести штабную документацию в относительный порядок. Я твердо решил составить акт и сжечь все устаревшее, не представляющее, на мой взгляд, интереса, сдать в архив то, что может еще понадобиться, зарегистрировать и подшить в папки директивы, необходимые для повседневного руководства.

Утром писарь, выслушав мои наставления, схватился за голову, предвидя титанический труд. Прибывшая вскоре проверочная комиссия хоть и заставила нас кое-что переделать в соответствии с существующими правилами, но утери секретных бумаг, к счастью, не обнаружила.

В дальнейшем канцелярская сторона службы в нашем маленьком штабе никого не обременяла. Командир дивизиона и я регулярно ходили проверять корабли, помогать личному составу выполнять планы боевой подготовки. В. Н. Даймитов, осетин по национальности, вспыхивал как поpox, [62] если обнаруживал недостатки, встречал возражения своим указаниям или попытки оправдаться. В таких случаях он строго бросал мне:

— Иди пиши приказ об отстранении командира тральщика от занимаемой должности и донесение командующему флотом о моем решении.

Часами сидел я за столом, стараясь обосновать причины отстранения командира от должности. А когда приносил «свое творение» Даймитову, тот долго читал, молча шевел губами, и, недовольный, возвращал мне бумаги.

— По твоему изложению, дорогой товарищ, — говори, он уже спокойно, — выходит, что этому бездельнику благодарность объявить надо! Ладно, переделай отстранение на выговор, а донесение комфлоту порви.

Но когда я приносил второй вариант проекта приказа Василий Николаевич внимательно читал бумагу, долго вер тел ее в руках, добродушно хвалил ясность и точность изложения и просил напомнить обо всем на следующий день. Скоро я узнал, что это означало выбросить проект в корзинку, поскольку гнев моего начальника уже остыл.

Комиссар дивизиона Андрей Павлович Гуренков был человеком рассудительным. Спокойным, неторопливым подходом к решению задач управления дивизионом он действовал на горячего В. Н. Даймитова лучше любого успокоительного средства. Обладая редкой способностью грамотно и веско обосновывать любой свой довод и предложение, комиссар легко находил ключ к сердцу беспартийного комдива. А. П. Гуренков, чтобы тактично предупредить нежелательную полемику по тем или иным вопросам, часто высказывался первым и добавлял:

— Я так думаю, Василий Николаевич. А ты как?

Командир дивизиона обычно говорил, что придерживается того же мнения.

Когда В. Н. Даймитов в сердцах решал наказать какого-нибудь командира корабля и предлагал подписать приказ комиссару, тот замечал:

— А ты не забыл, Василий Николаевич, что этот командир является коммунистом и потому будет привлечен еще и к партийной ответственности?

В большинстве случаев Даймитов после некоторых колебаний отвечал:

— Ну зачем же с него драть две шкуры? Давай оставим что-нибудь одно.

Если же он не сомневался в степени виновности подчиненного, то сурово возражал: [63]

— Вот и отлично! Пусть знает, что с него двойной спрос.

К началу летней кампании 1929 г. все мины в Черном и Азовском морях уже были вытралены, а призванные для этой цели в гражданскую войну суда возвращены пароходствам. Оставшихся двух тральщиков и одного небольшого минного заградителя, сведенных в отдельный дивизион, не хватало даже для отработки совместных задач учебного траления. В этих условиях штаб флота поручил нашему дивизиону выявить военно-экономические возможности торговых портов советского побережья Черного моря. Командование дивизиона решило послать для этого минный заградитель «Мина» в Азовское море, тральщик № 14 — вдоль Крымского побережья, а ТЩ № 21 — вдоль Кавказского побережья.

В связи с предстоящим отдельным плаванием объем моей работы как дивизионного штурмана значительно возрос: нужно было подобрать и получить в гидрографическом отделе флота навигационные карты и выдать их командирам, определить и уничтожить девиацию магнитных компасов, проверить обеспеченность всем необходимым и готовность штурманских боевых частей к предстоящему плаванию. Из штаба флота и военного порта повалили директивные указания и категорические запросы, на которые требовалось соответствующим образом реагировать. Обеспечивая контрольные выходы кораблей в море, всевозможной писаниной приходилось заниматься ночью. Кроме того, командир ТЩ №21 Ф. Л. Юрковский заручился согласием Даймитова ставить меня в дежурство по кораблю, а в походах использовать в качестве корабельного штурмана. Моя нагрузка перерастала в перегрузку. Я ходил усталый, с красными, воспаленными глазами, но крепился, а политрук тральщика Петя Бондаренко, будущий член Военного совета Черноморского флота, подбадривал:

— Терпи, казак, атаманом будешь!

Будучи одного с нами возраста, он дружил со мной и с Федей Павловым, держал нас в курсе событий, происходящих в соединении и на флоте.

Выход кораблей в длительное плавание всегда поднимает настроение у моряков, рождает энтузиазм и гордость за оказанное доверие. Взволнованный началом выполнения ответственного задания, командный состав еще долго не расходился с ходового мостика, хотя давно уже снялись с коря и швартовов, давно прозвучали сигналы «Первой смене заступить на вахту» и «Подвахтенным от мест отойти». [63] Но вот закрылись Инкерманские створы, свободные от вахты незаметно разбрелись по каютам, и тут же командир объявил, что уходит отдыхать и оставляет корабль на меня. Сам Федор Леонтьевич не заканчивал военно-морского училища, а посему был уверен, что оно выпускает специалистов, способных без дополнительной подготовки, тренировки и контроля со стороны старших водить корабли с первого же дня службы. Как он заблуждался! Не скрою, меня охватила растерянность сразу же, как только я увидел, что стою на мостике один. А тут еще согласно предварительной прокладке вскоре предстоял поворот на юг. Обычно командир не передает управление кораблем, пока тот не ляжет на продолжительный безопасный курс. Здесь же Федор Леонтьевич, будто намеренно, захотел испытать мои способности принимать самостоятельные решения.

Первое же определение места корабля по двум пеленгам показало, что наш путь пройдет через отмель, которая длинным узким языком тянется от Херсонесского маяка и мыса в море. И хотя по нашему курсу глубины были вполне безопасными для тральщика и механический лот подтверждал это, тем не менее я испытывал тревогу, ибо не был твердо уверен в своих расчетах, сомневался в точности обсервации. «Ведь ошибись я в вычислениях, — терзали мою душу тяжкие думы, — и корабль с полного хода сядет днищем на мель». От такой мысли холодела спина, хотелось сбавить скорость, послать вахтенного старшину разбудить командира. Но этого я не сделал, а, упрекая себя в малодушии, снова и снова принимался за проверку расчетов, А тут, как на грех, от волнения в пересчеты вкрадывалась предательская ошибка, и наше место на карте получалось далеко от курса. Испуг опять кидал меня к главному компасу и заставлял «хватать» новые пеленги. Приближался момент поворота, а я все еще не мог ни на что решиться. Наконец наступило какое-то просветление и в голову пришла здравая мысль: уж коли нет уверенности в определении места, надо перестраховаться от возможных ошибок и погрешностей и обойти подальше опасность. Повернул я корабль, только когда твердо поверил, что под килем достаточный запас глубины.

Вдоль Южного берега Крыма тральщик резво шел пятнадцатиузловым ходом. До боли в глазах вглядывался я в непроницаемую мглу ночи, и мне мерещилось, что совсем близко чернеет скалистый берег, казалось, что курс наш неверен, и я поправлял его, отворачивая все дальше и дальше в море. Какой детской забавой казались теперь [65] штурманские вахты в практических плаваниях на кораблях училища. Как я жалел, что беспечно относился к прокладкам, которые мы вели параллельно с кадровыми штурманами, стоя на вахте во время стажировки на миноносцах и крейсерах.

Утром, когда на востоке начала заниматься заря, к моему немалому смущению, стало видно, что идем мы очень далеко от берега — дала себя знать перестраховка. Пришлось подворачивать тральщик ближе к берегу.

На меридиане Ялты вышел наверх Ф. Л. Юрковский, отдохнувший, чисто выбритый.

— Ого! Зачем ты так далеко ушел от берега? — спросил он, кажется, беспечно. — Тралец с линкором, что ли, спутал? Или так по науке полагается? Двадцать градусов лево по компасу! — скомандовал он рулевому.

Преодолев неловкость, я сознался командиру в том, что далеко в море обходил Херсонесскую отмель. Показал ему карту — свидетельницу моих терзаний. Старый моряк сумел погасить снисходительную улыбку, которая, казалось, вот-вот расплывется на его лице. В дальнейшем в открытом море, вдали от опасностей, В. Н. Даймитов и Ф. Л. Юрковский давали нам полную самостоятельность, при плаваниях же в узкостях и по фарватерам, во время подходов к причалам и съемок со швартовов они показывали, как следует управлять тральщиком в различных условиях обстановки, которую создают ветер, волна и течения.

На переходе между Туапсе и Сухуми нас настиг шторм. С неба обрушился, словно водопад, сильнейший ливень. В задраенных наглухо отсеках, особенно в машинном и котельном отделениях, стояла невыносимая жара, а на мостике хлестал сырой, холодный ветер. Корабль бросало из стороны в сторону, словно щепку. Когда затихал дождь, в разрывах туч, затянувших горизонт, на короткое время открывались огни маяков. В мокром дождевике я бегал из штурманской рубки к компасу и обратно, стараясь сделать как можно больше определений места. С фуражки и рукавов вода стекала на карту, руки коченели, пальцы не слушались, но зато появлялась и крепла уверенность в том, что мы не сбились с курса. К полуночи погода еще больше ухудшилась, корабль заволокло пеленой дождя, не видно стало даже собственного полубака, не то что береговых огней и небесных светил. Теперь на размокшей карте Черного моря приходилось измерителем отмечать на курсе пройденные расстояния. Мерно, как сердце в груди, паровая машина отстукивала обороты гребного винта, щелкал [66] лаг, отсчитывая пройденные мили, на переборке тикали часы. Это все, чем я теперь мог руководствоваться при счислении пути корабля.

Корабль, как человек, живет, пока бьется его сердце — энергетическая установка. Но в машинном и котельном отделениях от высокой температуры и влажности люди стали терять сознание. Пришлось время вахты сократись вдвое, а вахтенных машинистов подменять строевыми краснофлотцами. Комиссар П. Т. Бондаренко всю ночь находился там, где было тяжелей, — с кочегарами, личным примеров поддерживая моряков, помогая поверить в свои силы.

Задолго до рассвета вышедший на ходовой мостик Ф. Л. Юрковский, одобрив принятые мной решения, отослал меня отдыхать. Приятно было сдавать вахту с чувством выполненного долга, с сознанием того, что старшие товарищи доверяют тебе самостоятельно решать все более трудные задачи.

Летним солнечным утром по радиотелеграфу В. Н. Даймитов получил приказание начальника МСЧМ принять участие в проведении морских калибровых стрельб Батумским сектором береговой обороны. Артиллерийские батареи часто проводили учения и тренировки, поэтому наш тральщик целыми днями маневрировал в зоне укрепленного района, изображая подошедшие к базе силы противника. Комдив В. Н. Даймитов и комиссар А. П. Гуренков работали то на корабле, то на берегу в штабе крепости, куда обычно брали с собой и меня. Так я закреплял навыки в управлении кораблем и постигал науку штабной работы.

В Батуми у нас было достаточно времени, чтобы основательно ознакомиться с этим уютным городом, полюбить его душевных, отзывчивых людей. Тральщик посещали экскурсии рабочих и служащих промышленных предприятий и учреждений. Мужчины подолгу осматривали механизмы, активно вступали в беседу и неохотно расставались с кораблем. Женщины тоже проявляли живой интерес к технике, но по старой привычке, когда разговаривали, прикрывали нижнюю часть лица платками.

В августе 1929 г. Морские силы Черного и Азовского морей проводили большие маневры. К этому времени соединений охраны водного района еще не существовало, но потребность в них уже ощущалась. Поэтому на время учений создавали временное формирование из кораблей противолодочной и противоминной обороны, командиром которого неизменно назначали В. Н. Даймитова. Так случилось и на [67] этот раз. Василия Николаевича вызывали в главную базу, он взял с собой и меня.

В штаб образованного для маневров соединения ОБР входили всего двое — в ту пору молодой еще офицер береговой артиллерии Б. Афакиров, ставший впоследствии генералом, и я. В. Н. Даймитов ставил задачи кораблям и противокатерной батарее, мы же составляли тактические наставления, которые затем отсылали в штаб Морских сил. Качества наших «теоретических изысканий», видимо, никто не оценивал.

Через десять лет я стал командиром штатного соединения охраны водного района молодого Северного флота. В этой должности мне довелось принимать участие и в финской кампании, и в Великой Отечественной войне, поэтому я могу трезво судить о том, как далек был от правильного понимания роли подобного соединения на маневрах в 1929 году. [68]

Глава девятая.
В Заполярье на «Авроре»

Еще в 1928 г. начальник Военно-морского училища имени М. В. Фрунзе Юрий Федорович Ралль и комиссар Яков Васильевич Волков начали добиваться омоложения командного состава учебных рот. И вот такое решение состоялось. Жребий пал на наш выпуск. Николая Чулкова и Гаврилу Коновалова назначили начальниками курсов. Это считалось головокружительным повышением, особенно для недостаточно опытных, не послуживших как следует на флоте людей. Алексея Журавихина, Ксенофонта Цендровского, Николая Иванова, Павла Ипатова и меня назначили командирами рот. Несмотря на высокие должности, нас такое перемещение вовсе не радовало, уходить с кораблей на берег в самом начале службы никому не хотелось.

В октябре 1929 г. я навсегда расстался со своим дивизионом. В. Н. Даймитов пробовал задержать меня, бегал, как он выражался, ругаться в штаб, но там ему ответили, что уже получен приказ наркома и оспаривать его по поводу какого-то флаг-секретаря никто не станет. Василий Николаевич прощался со мной, как с родным сыном. Напутствуя, советовал не засиживаться на суше и скорей выбираться снова на корабли.

Ленинград встретил меня традиционным мелким осенним дождиком. На Васильевский остров с его верфями, Гаванью, [68] стоянками боевых кораблей и Военно-морским училищем я въехал на извозчике, как в ворота родительского дома.

В душной дежурной комнате училища меня окружили однокашники, тоже прибывшие по новым назначениям. После беглого обмена впечатлениями о службе на кораблях мы пошли к начальнику строевого отдела Н. Б. Павловичу, которого многие из нас знали по службе на линкоре «Парижская коммуна». Он усадил нас вокруг большого стола, а сам, расхаживая широкими шагами по кабинету, объяснял наши задачи, подкрепляя сказанное для большей убедительности примерами из флотской жизни. Как всегда, он был энергичен, жизнерадостен, полон тонкого юмора. Я скромно сидел в конце стола, переживая разлуку с кораблем и морем. От опытного глаза Николая Брониславовича не ускользнуло мое настроение.

— У вас такой вид, будто вы разжевали лимон, — сказал он мне. — Не показывайте, молодой человек, своего кислого лица подчиненным. Помните, что училище для них — храм науки, что каждый, поступая в него Иванушкой-дурачком, думает выйти Иваном-царевичем. Так не оскверняйте их лучших чувств своим скепсисом. Не место красит человека. Да что мне вам толковать, ведь не прошло и двух лет с того дня, как вы сами вылупились из этого яйца. И потом не забывайте, что в конце концов здесь тоже флот. При желании совершенствоваться можно и в училище. У вас впереди целая жизнь. За делом незаметно пролетит зима, тронется лед, а следом и мы уйдем в море.

Павлович был сто раз прав, но упрямое желание уйти служить на корабль преследовало меня долго и неотступно.

Мы, молодые воспитатели, постепенно стали привыкать к своему положению. Почти ничего нового в нашей работе не было, но специфические особенности, присущие учебному заведению, и некоторые трудности, конечно, были.

В то время училище составляли четыре курса — один подготовительный и три специальных. Меня определили командиром роты на первый курс. Ежедневно я приходил на службу до утреннего подъема курсантов и возвращался домой после того, как они отходили ко сну. Мой непосредственный начальник С. И. Луковников, человек уже немолодой, не отличался особой требовательностью. Когда-то он был пехотным офицером в царской армии и в силу некомпетентности в морских вопросах брал на себя лишь функции общего руководства курсом да строевой подготовкой. Все же заботы, связанные с воспитанием подопечных, а также с [69] повседневной жизнью, возлагались на нас, двух молодых командиров рот.

Чтобы подготовить квалифицированных флотских командиров, преданных Советской Родине и Коммунистической партии, чтобы правильно воздействовать на формирующиеся характеры, надо уметь проникнуть в духовный мир своих подопечных, знать их настроения, нужды и запросы, словом, жить одной с ними жизнью. Мы были с курсантами повсюду: и на уроках, и на комсомольских и партийных собраниях, а в дни отдыха — на экскурсиях. На занятиях у курсантов часто возникали вопросы, кому-то что-то было неясно. Обсуждение возникших проблем происходило в перерывах между лекциями, за советами они обращались не только к преподавателям, но и к нам, своим командирам. Мы гордились доверием и расположением воспитанников и потому тщательно готовились к занятиям, просиживая вечера за учебниками.

Начальник курса С. И. Луковников был беспартийным, а так как штатный политработник на курсе не полагался, то осуществлять партийное руководство приходилось все тем же командирам рот и коммунистам из числа слушателей. Собрания всегда проходили активно и деловито. Отмалчиваться на них нам казалось не только неприличным, но и недопустимым. И начальник училища, и комиссар внимательно следили за нашей работой. Они часто собирали нас, чтобы узнать, какие трудности мы испытываем. Нам нравилась спокойная, деловая атмосфера собраний. Это были наши университеты, где мы приобретали опыт партийной работы.

Однажды начальник училища Ю. Ф. Ралль проэкзаменовал нас по вопросам морской тактики и убедился в том, что наши знания начинают выветриваться.

— Надо привлечь вас, товарищи, к преподаванию, — решительно заявил он, пряча улыбку в своих аккуратно подстриженных усиках, — а то вы, чего доброго, за хозяйственными делами не только маневрирование, но и таблицу умножения забудете.

Так мы стали кроме командиров рот еще и помощниками преподавателей. Моим шефом оказался бывший командир броненосца старый моряк и опытный артиллерист С. С. Коль. Его внешний вид был идеален: до синевы выбритые щеки, костюм отутюжен, складки на брюках остры — того и гляди порежешься, воротничок и манжеты белоснежны и накрахмалены. Свой предмет он вел увлекательно и живо, говорил кратко, ясно и образно. Я сознавал, что Коль может [70] свободно обходиться без моей помощи, но он постоянно загружал меня поручениями, стремясь углубить мою тактическую подготовку: то поручал выписать из английского справочника Джейна тактико-технические элементы некоторых кораблей, то проверить чьи-либо расчеты. В общении он всегда был со всеми одинаково внимателен, вежлив и терпелив при разъяснении даже самых несложных понятий.

В свободные минуты строевой командный состав изредка собирался в одном из помещений училища, где обсуждались служебные дела, флотские новости, события дня, а то и просто разыгрывали кого-нибудь из коллег, чаще всего того, кто шутку воспринимал всерьез. Иногда к нам заходил заместитель начальника училища Н. Б. Павлович, и мы просили его рассказать о порядках в Морском кадетском корпусе, который он закончил. Наш начальник всякий раз вспоминал какую-нибудь интересную историю из жизни этого привилегированного учебного заведения.

— Разные тут учились люди, — говорил он задумчиво. — Одни из них были детьми потомственных моряков и учились добросовестно, видя в морской службе свое будущее. Из таких выходили Нахимовы и Бутаковы. Другие, как правило дети знатных родителей, были либо лоботрясами, либо беспечными, как, скажем, князь Трубецкой. Будучи командиром миноносца, он часто ломал свой корабль, правда, потом ремонтировал его, кормил и одевал команду за собственный счет. Для таких, как он, пребывание в корпусе было лишь скучной необходимостью. Им и оценки-то за успеваемость или, вернее, за неуспеваемость выставляли, как мы говорили тогда, не за знания, а за звания.

* * *

Для прохождения курсантами практики по специальности на Балтийском море был создан отряд учебных кораблей, в который вошли Краснознаменный крейсер «Аврора», учебные суда «Комсомолец», «Ленинградсовет» и «Красный Ленинград», парусные шхуны «Учеба» и «Практика», а также несколько рейдовых катеров. Командовал соединением по совместительству Ю. Ф. Ралль, комиссаром был Я. В. Волков, начальником походного штаба — Н. Б. Павлович.

Сразу после майских праздников училище начало готовиться к корабельной практике курсантов. Меня назначили на «Аврору» вахтенным начальником и командиром роты [71] курсантов. Вместе со мной на корабль прибыли мои однокашники: Ксенофонт Цендровский — на должность младшего штурмана и Алексей Журавихин — на должность младшего артиллериста.

На Большом Кронштадтском рейде мы отрабатывали организационную задачу: изучали обязанности по заведованиям, по тревогам и авралам, оттачивали слаженность действий на боевых постах, взаимодействие боевых постов и боевых частей. В Лужской и Копорской губах отрабатывалось одиночное плавание корабля, в ходе которого выполнялись артиллерийские стрельбы сначала личным составом корабля, а затем курсантами.

Зачеты на право действовать в открытом море мы выходили сдавать в центральную часть Балтики, в район острова Готланд. Командиры рот обязаны были вместе со своими подопечными выполнять все действия по кругу обязанностей соответствующих корабельных специалистов. Имея некоторый практический опыт службы на кораблях, мы быстро входили в отведенную нам роль и, исполняя обязанности вахтенных начальников, не удивлялись нелепым, на первый взгляд, докладам вахтенных сигнальщиков:

— Товарищ вахтенный начальник, Абрек пристает к Лене, — понимая, что это посыльное судно «Абрек» подходит грузиться углем к топливной барже «Лена».

В дни стоянок корабля на рейдах курсанты тренировались в управлении шлюпкой. Этот старый морской прием очень многое дает будущему командиру, развивает выносливость, глазомер, наблюдательность, чувство ответственности, решительность, умение самостоятельно мыслить, приучает смело встречать опасность. Тренировки проводились методом «от простого к сложному». Сначала мы показывали, как надо управлять шлюпкой на веслах и под парусом, затем с мостика корабля флажными сигналами заставляли курсантов выполнять самостоятельно то или иное упражнение.

Однажды во время учения, когда засвежел ветер и было приказано взять два рифа, я заметил, что какой-то барказ, опасно кренясь, продолжает ходить под полными парусами. В бинокль я видел, как командир барказа, закусив ленточки бескозырки, чтобы ее не сдуло, упорно работал рулем, не допуская губительного крена при сильных порывах ветра. Пришлось лихачу приказать подойти к трапу.

— Курсант Магомет Гаджиев по вашему приказанию прибыл! — громко, с сильным кавказским акцентом доложил курсант, еще не успевший остыть от борьбы со стихией. [72]

— Почему вы, товарищ Гаджиев, не исполнили сигнала взять два рифа, хотя ответили, что поняли его?

— А я не боюсь такого ветра.

— Да разве вы не знаете, что рифы берутся затем, чтобы не сносило с курса шлюпку, а не из-за боязни перевернуться.

— Знаю, но не верю этому. По-моему, рифы вяжут больше для того, чтобы какого-нибудь зеваку не опрокинуло налетевшим шквалом.

Доля истины в его суждениях была. Приведенные им доводы заставили меня изменить свое мнение и ограничиться внушением. Этого молодого аварца я встретил через десять лет в Полярном, когда он прибыл с назначением в штаб флота. Но горячий, влюбленный в свое дело подводник надолго усидел на берегу и в первые же дни войны ушел на подводную лодку. Капитану 2 ранга Магомету Имадутиновичу Гаджиеву суждено было прославить свое имя. На его личном боевом счету к июню 1942 г. было десять потопленных кораблей и транспортов противника. Подводные лодки руководимого им 1-го дивизиона в сложных условиях Баренцева моря действовали смело, расчетливо и дерзко. 13 июля 1942 г. подводная лодка «К-23», на борту которой находился М. И. Гаджиев, возвращаясь в базу после успешного похода, подверглась атаке вражеской авиации и сил ПЛО и погибла. Отважный подводник в октябре 1942 г. был удостоен высокого звания Героя Советского Союза.

* * *

Сборы в дальний поход продолжались десять суток. Наш путь лежал в Архангельск вокруг Скандинавии и Кольского полуострова с заходами в порты Норвегии и Мурманск. Экипажи кораблей тщательно готовились, запасаясь всем, что могло понадобиться в пути. «Комсомолец» набивал объемистые трюмы углем, мешками с мукой и крупой, ящиками с табаком и макаронами, бочками с рыбой и солониной.

К нам на практику прибыли слушатели Военно-морской академии и ее преподаватели. Несмотря на большое количество командного состава, оказалось, что ходовую вахту могут нести всего три человека: мои новые товарищи по службе Борис Хомич, будущий вице-адмирал, Виктор Швецов (это штатные вахтенные начальники) и я. Стажеры из академии специализировались по инженерному профилю и несли самостоятельную вахту по механической части. Правда [73] иногда их ставили нашими помощниками. Они были старше нас по возрасту и должностным категориям, что сильно смущало и нас, и их. Многие слушатели, до того как выдвинуться на руководящие посты, плавали очень долго, но кто машинистом, кто кочегаром, а кто электриком, поэтому на ходовой вахте им можно было доверить немногое.

Из Балтийского моря корабли выходили проливом Зунд. В самом узком, опасном для плавания, месте, невзирая на темное время суток, от услуг лоцмана отказались. Начальник кафедры кораблевождения училища И. Н. Дмитриев, выполнявший в походе обязанности флагманского штурмана отряда, не позволял даже заикаться об этом, считая оскорблением для советских моряков.

— Терпеть не могу этих лоцманов, — говорил Иван Николаевич. — Их вызывают не мореплаватели, а так называемые гореплаватели, которые боятся ответственности и не жалеют государственной казны. Все лоцманы — сущие нахалы. Жрут водку да еще требуют на закуску черной икры.

Истинный моряк, он, несмотря на пожилом возраст, почти все время находился на мостике. И. Н. Дмитриев был строг и требователен к старшему штурману корабля Александру Евгеньевичу Пастухову и его помощнику Ксенофонту Цендровскому, требуя предельной точности вычислений, аккуратности записей, чистоты ведения карты. Сам он с поразительной ловкостью и быстротой брал пеленги и определял место крейсера в море, а своими знаниями особенностей плавания в северных широтах удивлял даже такого бывалого моряка, как Ю. Ф. Ралль.

В проливах часто попадались встречные суда, сновали каботажники, медленно ползли громоздкие паромы, расхождение с которыми требовало ювелирного мастерства.

В Каттегате и Скагерраке стояла хорошая погода, и любопытных на верхней палубе из числа свободных от вахты было хоть отбавляй. Мы вывесили на шкафуте карту маршрута следования, у которой всегда толпилось много народу. Часто возникали импровизированные беседы. Задавались тысячи вопросов, на которые не всегда находились ответы. Это заставляло нас дополнительно заниматься самообразованием.

Северное море встретило нас приличным штормом, который словно смыл всех с верхней палубы и надстроек, оставив только вахту. Даже видавшая виды «Аврора» поскрипывала всем корпусом, словно жалуясь на преклонный возраст. И действительно, с усилением шторма озверевшие волны стали обрывать покрытую медными листами деревянную [74] обшивку подводной части корпуса. Пришлось снизить скорость старого крейсера, а следовательно, и всего отряда.

До Бергена мы долго шли узкими извилистыми фьордами, будто плыли по реке. При входе в Берген с «Авроры» прозвучали залпы салюта нации. Хозяева ответили залпами из крепостной пушки. Наш крейсер оказался старшим по рангу в Бергенском порту, и корабли всех государств, соблюдая морские традиции, поднимали флаги утром и спускали их вечером, равняясь на «Аврору». Игнорировал этот ритуал только американский парусник, поскольку в то время США не признавали Советский Союз как суверенное государство.

К несчастью, в первый же день пребывания в Бергене на нашем корабле произошел трагический случай. Корабельные правила предписывают не приближаться к механизмам, имеющий открытые вращающиеся детали. Один из моряков-машинистов И. Ковригин пренебрег этим правилом, его зацепило мотылем двигателя, и он погиб. В день похорон на наших кораблях и на кораблях других государств были приспущены флаги. Несмотря на официальный запрет, соблюдая траурную церемонию, приспустило флаг и судно Соединенных Штатов Америки. На похоронах нашего товарища, повинуясь общечеловеческим чувствам, присутствовало очень много норвежцев, главным образом простых тружеников.

Берген — промышленный город и большой океанский порт. В торговом порту мы видели обширную механизированную причальную линию, доки и вместительные склады. В промышленности главное место занимали судостроение и ремонт коммерческого морского транспорта. Это город-труженик, город моряков, докеров, портовых рабочих, рабочих промышленных предприятий. В часы же вечернего отдыха Бергенский рейд и прилегающие к нему фьорды заполнялись катерами, на которых прогуливались целыми семьями. Кто-то из посетивших нас норвежцев сказал, что моторка для норвежца то же самое, что автомобиль для американца, — знак престижа и признак преуспевания.

Были и увольнения на берег. Члены экипажей «Авроры» и «Комсомольца» стайками рассыпались по городу, осматривая его достопримечательности, наблюдая быт и нравы норвежцев. За ними по пятам ходили большие группы горожан, которые интересовались жизнью советских моряков и восхищались взаимоотношениями краснофлотцев и командиров, дисциплиной спаянного воинского коллектива. Местные газеты помещали восторженные отзывы о нашем ансамбле [75] песни и пляски, о дружеских встречах с русскими, об их образцовом поведении, широте интересов, образованности.

Но вот подошел к концу визит «Авроры» и «Комсомольца». Все набережные покрылись пестрыми толпами провожающих, на рейд высыпали флотилии катеров и шлюпок. В день нашего ухода из Бергена, как по заказу, ярко светило солнце, с юга дул легкий ласковый ветер. Под марш духового оркестра мы снялись с якоря и простились с этим прекрасным городом и его радушными жителями.

Проследовав неспокойным Норвежским морем до Лофотенских островов, отряд снова вошел в тихие фьорды. В их рукавах хорошо укрываться от волны, но плавать опасно: собьешься с курса — и сотни подводных скал в одну минуту распорют днище корабля. В прилив они прячутся под водой, а в малую воду обнажаются и зловеще чернеют на поверхности. Штурманам и командирам тут нужен глаз да глаз. В одном стесненном проходе нас напугал кит, вынырнувший перед самым носом корабля, чью черную спину мы приняли за скалу. Даже всегда уверенный в своих расчетах И. Н. Дмитриев и тот поспешил скомандовать рулевому: «Право на борт. Обходить опасность». В другом случае мы, доверясь английским картам, ошиблись в определении уровня воды в океане, и, проходя проливом у порта Тромсё, оба корабля коснулись килем грунта. К счастью, касание не было аварийным.

Самую северную оконечность Европы — мыс Нордкап огибали с юга, фьордом. В ущельях его высокого скалистого берега белел старый снег. Порсангер-фьордом вышли в холодное Баренцево море, а на следующий день уже подходили к Кольскому заливу.

Встали на якорь на рейде Мурманска. С корабля маленький городок выглядел угрюмым и убогим. Здесь имелось всего два каменных здания — гостиница «Арктика» и баня, все остальные постройки были деревянными. Сойдя на берег, мы с Алексеем Журавихиным поднялись на высокую сопку — город и его окрестности лежали перед нами как на ладони. Обжитой нам показалась лишь узкая полоса побережья. Но порт уже шумел: стояли под погрузкой транспорты, сдавали улов траулеры, ждали своей очереди разгружаться или загружаться на рейде суда, сновали по гавани буксиры и катера. Вот он, незамерзающий порт, выход из которого в открытый океан свободен круглый год и не подконтролен другим государствам. Вот они, океанские ворота Родины! [76]

Я взял на память кусок Кольского синего гранита. Кто знал, что через три года долг службы вновь приведет меня к этим голым скалам, и на долгие девятнадцать лет суровый заполярный край станет моей судьбой!

Белое море в районе Двинского залива чем-то напоминало Балтику: такие же низменные берега, поросшие лесом, такие же маленькие глубины. По устью Северной Двины мы не шли, а ползли. Главная ходовая ее протока узкая, извилистая, вся запружена плотами. Это пища ненасытных лесозаводов, которые раскинулись по правому берегу реки на десятки километров. И всюду возвышались штабеля бревен и теса, стояли под погрузкой транспорты-лесовозы — и английские, и норвежские, и многие другие. Кажется, все тут было сделано из дерева: дома, заборы, мостовые, причалы, баржи, мотоботы. Архангельск вытянулся вдоль Северной Двины в одну улицу, которой, казалось, не будет и конца. Он начинался небольшими рыбачьими поселками, потом шли лесопильные и другие заводы, образующие пригород.

Якоря мы отдали против огромного полуразрушенного собора, возвышавшегося посредине центральной площади, которую пересекала главная улица города, названная в честь Павлина Виноградова — героя гражданской войны, сражавшегося и погибшего в годы борьбы против иностранных интервентов и белогвардейцев. Все дни нашего пребывания в Архангельске были заполнены встречами с тружениками города. Незаметно настало время собираться в обратный путь.

Теперь шли открытым морем, не укрываясь в фьордах. Мыс Нордкап обогнули с севера. Ненадолго заглянули в маленький норвежский порт Христианзанд, населенный моряками и рыбаками. Там командиру нашего соединения нанес визит вежливости комендант крепости в чине генерала. Он прибыл на «Аврору» в парадном мундире, расшитом золотом, и в треугольной шляпе с красными перьями. Вид его был весьма импозантен. Представителю страны нашего пребывания был оказан достойный прием.

Больше всего нас удивила свобода посещения приморской крепости Христианзанда. Там среди батарей береговой обороны, как в парке, гуляла публика. Прохожие свободно обменивались репликами с часовыми. Посещать крепость не разрешалось только иностранным военным, да и то если они появлялись в форменной одежде, но стоило облачиться в гражданское платье, как их никто не задерживал.

В Христианзанде нас принимали так же тепло и радушно, как и в Бергене. [77]

В общем, поход Краснознаменного крейсера «Аврора» и учебного судна «Комсомолец» завершился успешно. Моряки — краснофлотцы, старшины и командиры — получили хорошую практику плавания в северных широтах.

Глава десятая.
Минеры

Единственное существовавшее в то время командное военно-морское училище выпускало нас строевыми командирами, то есть специалистами, подготовленными лишь к несению ходовой вахты на больших кораблях. Всеми флотскими специальностями мы владели одинаково посредственно. Самостоятельными руководителями боевых частей нас назначали в виде исключения, за неимением более опытных специалистов, и лишь на малые корабли. Чтобы получить квалификацию и диплом специалиста соответствующего флотского профиля, следовало окончить годичные Специальные курсы усовершенствования командного состава, которые состояли из шести классов: штурманского, артиллерийского, минно-торпедного, связи, химического и подводного. Поступающий на курсы сам выбирал специальность, по которой хотел совершенствоваться, а затем продолжать службу. Штурманскую специальность обычно выбирали те, кого тянуло к управлению кораблем. В артиллерийский класс поступали люди, которые хотели служить на больших артиллерийских кораблях — линкорах и крейсерах. Минерами становились приверженцы эскадренных миноносцев и торпедных катеров. На химиков и связистов учились люди, желавшие связать свою судьбу с конкретной техникой. В подводный класс шли те, кто уже успел послужить на подводных лодках, понял их перспективность и твердо решил посвятить себя этому роду сил.

Всякий моряк, окончивший училище и прослуживший два года на кораблях, имел право поступить на такие курсы. Мечта служить на кораблях не покидала меня, и я подал рапорт Н. Б. Павловичу с просьбой послать меня учиться на классы. Но поскольку и училищу нужны были молодые командиры, имеющие определенный стаж службы на кораблях, Н. Б. Павлович не сразу удовлетворил мое ходатайство. После неоднократных настойчивых просьб меня все же отпустили из училища, правда, с большим опозданием, когда на курсах уже начались занятия. Артиллерийский [78] класс, куда я намеревался держать экзамен, оказался давно заполненным слушателями, и мне предложили поступать на минно-торпедный, который был неукомплектован. Выбор был сложным: либо ждать еще год, либо идти в минеры. Начальник этого класса, старый моряк и патриот своего дела, Н. Ф. Третьяков утешал меня:

— Не огорчайтесь, молодой человек. Торпеды есть и на крейсерах, и на линкорах. За свой долгий век я не выпустил ни одного специалиста, который бы не полюбил этого интересного дела. Поработайте с моим оружием, и оно вам понравится. Как говорили в старину, стерпится — слюбится.

Я дал согласие.

Училищное начальство провожало меня молча, как провожают неблагодарного сына, покидающего семью против воли родителей. Но я никогда не забуду своих наставников — Ю. Ф. Ралля, Я. В. Волкова и Н. Б. Павловича и часто вспоминаю с благодарностью ту щедрую отеческую заботу, которую они проявляли о нас.

Учиться в минно-торпедном классе было действительно интересно, а потому и легко. Материальную часть минно-торпедного оружия изучали до мельчайших подробностей, сначала по чертежам и описаниям, а затем на «живых» учебных экземплярах оружия. Торпеду мы разбирали, кажется, до последнего винтика и могли впоследствии собирать чуть ли не вслепую, регулировали ее механизмы, отыскивали неисправности, заложенные преподавателями, исходя из опыта использования оружия на флоте. Каким интереснейшим боевым средством оказалась торпеда! Снаряд диаметром немногим более 53 сантиметров, длиной около 7 метров, по сути, представлял собой необитаемую подводную лодку, несущую несколько сот килограммов взрывчатого вещества и развивающую скорость до 50 узлов. Умные и точные механизмы — гироскоп и гидростат — удерживали заданные направление и глубину движения. Это небольшое боевое средство могло пустить ко дну корабль водоизмещением несколько десятков тысяч тонн. Начальник класса Н. Ф. Третьяков оказался прав: только здесь мы почувствовали, какой сгусток технической мысли несет это оружие.

Выходить в торпедную атаку нас учили преимущественно с миноносцев, руководствуясь показаниями имитационных приборов. Существовало несколько методов решения задачи выхода в торпедную атаку, но все они основывались на принципе решения в уме геометрической задачи сближения торпеды с целью, так что вряд ли их можно было признать совершенными. [79]

Здесь, на минных классах, я снова встретился с однокашниками, моими старыми друзьями Александром Шмелёвым и Анатолием Клыковым. В это же время на классах учились Павел Колчин и Валентин Дрозд, присланные балтийской бригадой эсминцев, Арсений Головко, приехавший с Каспия, Владимир Алферов, Михаил Вейс, Лев Курников и Иван Морозов, делегированные морской авиацией, катерники Сергей Солоухин и Александр Спиридонов, а также Борис Андреев с минного заградителя «25 Октября».

Вспоминая те далекие времена, не могу не рассказать о случае, который пагубно повлиял на наши взгляды на использование торпедного оружия. Как-то, придя на занятия, мы узнали, что один из наших преподавателей по боевому использованию торпедного оружия, Юлий Добротворский, арестован по так называемому делу о Промпартии. У талантливого преподавателя к тому времени уже были труды по устройству торпед и тактике их использования. Мы набросились на них, стараясь разобраться, что же могло быть во взглядах преподавателя враждебного советскому строю, что могло нанести ущерб нашему флоту. И некоторые горячие головы решили, что предложение Добротворского применять наряду с прицельной стрельбой одной торпедой стрельбу торпедами по площади девятиторпедным залпом (эсминцы типа «Новик» имели три трехтрубных торпедных аппарата) ведет к необоснованно большому расходу дорогостоящих торпед. И хотя через месяц-полтора Добротворского освободили и восстановили в должности преподавателя, к спорам о залповой стрельбе торпедами он больше не возвращался. А вот мы, слушатели курсов, к несчастью, вышли из учебного заведения с твердым убеждением в целесообразности стрельбы одной торпедой. И только Великая Отечественная война заставила нас изменить свои взгляды, подтвердив принципиальную правоту нашего дальновидного преподавателя.

После непродолжительной стажировки на минных заградителях и эскадренных миноносцах Морских сил Балтийского моря мы получили назначения. Каждый возвращался на соединение кораблей, пославшее его на учебу. Но поскольку командировавшему меня Военно-морскому училищу имени М. В. Фрунзе минеры и торпедисты не требовались, я был назначен на балтийскую бригаду подводных лодок на должность дивизионного специалиста второго дивизиона.

Жарким июньским днем я прибыл в Кронштадт на плавбазу «Смольный», где размещался штаб соединения, к флагманскому минеру бригады Владимиру Филипповичу Черному. [80] Тот, пообещав всяческую поддержку, ознакомил меня с организационной структурой бригады и представил будущим подчиненным.

Второй дивизион состоял из четырех подводных лодок типа «Барс» и старенькой канонерки «Красная Звезда», приспособленной под плавбазу. Командовал им опытный, видавший виды подводник Александр Александрович Ждан-Пушкин, имевший прозвище «батенька мой». Комдив говорил со мной недолго.

— А, здравствуйте, батенька мой! — обрадовался он. — Торпеды ваши на «Смольном». Флагман Черный вам их покажет и все расскажет. Ключи от погреба с подрывным снаряжением отберите у моего флаг-секретаря, а то мне снятся кошмары.

Я попробовал было заикнуться о том, что никогда не был на подводных лодках и не знаю их.

— Все, что вы не знаете, батенька мой, извольте выучить, а все, что не умеете, потрудитесь освоить. Времени вам должно хватить, как и одному моему знакомому, который утверждал, что работает в сутки по двадцать шесть часов, так как встает на два часа раньше. Вот так-то, батенька мой.

В соединении шла напряженная боевая работа. Подводные лодки много плавали, отрабатывая задачи боевой подготовки и готовя кадры для вновь строящихся кораблей. В описываемое мной время на бригаде произошла катастрофа. Две подводные лодки, № 4 («Красноармеец») и № 9 («Рабочий»), отрабатывая задачу совместного плавания, столкнулись, следуя ночью в кильватерном строю. Подводная лодка № 9 получила пробоину и затонула со всем экипажем. Подобная трагедия вскоре произошла и на Черном море, где протараненная эскадренным миноносцем «Фрунзе» затонула подводная лодка № 16 («Металлист»). К чести черноморцев, часть личного состава подводной лодки удалось спасти. Среди погибших были и мои однокашники — штурманы Николай Изумрудов и Иван Орехов. Это было первые потери, понесенные нашим выпуском.

Направленную в Кронштадт правительственную комиссию возглавляли К. Е. Ворошилов и С. М. Буденный. Они прибыли одетые почему-то в морскую форму, старательно вникали во все подробности катастрофы, беседовали с моряками и семьями погибших.

При расследовании случаев гибели подводных лодок правительственные комиссии среди ряда причин отмечали излишнюю спешку в подготовке кораблей и личного состава к самостоятельному плаванию, низкую выучку экипажей, что [81] было связано с уходом наиболее опытных моряков на вновь строящиеся корабли, а также конструктивные недостатки старых подводных лодок, не имевших водонепроницаемых переборок, а потому обреченных на гибель при получении даже незначительных пробоин прочного корпуса, если экипаж не мог справиться с ликвидацией поступления воды. Катастрофы показали, что боевую подготовку личного состава надо начинать с азов, накрепко и надолго «привязав» подводные лодки к пирсам.

После того как наши «барсы» закончили элементарные упражнения в условиях стоянки, их начали выпускать в море под непосредственным руководством командиров дивизионов. Там подводники учились погружаться и ходить на разных глубинах и режимах. Мои базовые торпедисты тем временем отбирали на складах боевой и практический комплекты боеприпаса, проверяли все в своей мастерской, снабжали торпедами корабли.

В первые торпедные атаки выходили сначала по тихоходной мишени — плавбазе «Смольный», смело «расстреливали» ее, имитируя торпедные выстрелы. После того как освоили искусство выхода в торпедную атаку по плавбазе, перешли к тренировкам по выходу в атаку по быстроходным целям — миноносцам, что представляет для подводной лодки сложный и рискованный маневр.

Обязанности дивизионного минера сложны и многогранны. Необходимо было обучить все технические расчеты готовить торпеды к стрельбе, проверять давление воздуха в воздушном резервуаре, полноту заправки торпед пресной водой, керосином и смазочными маслами, соответствие установок приборов и режимов механизмов расчетным заданиям. Полагалось также осматривать торпедные аппараты всех подводных лодок и контролировать знание командирами боевых частей и торпедистами своих обязанностей.

Во время подготовки подводных лодок к походу надо было нанести на карту их расчетные позиции, вычертить курсы корабля-цели, составить таблицу времени, необходимого на переходы и маневрирование участвующих в учении кораблей, и представить все это на утверждение командиру дивизиона А. А. Ждану-Пушкину, который дотошно проверял мои расчеты, вносил коррективы и визировал задание. Собрав командиров, он проигрывал с ними предстоящие упражнения.

Во время атак подводных лодок на корабле-цели выставлялись усиленные наряды наблюдателей за перископом, воздушным пузырем, появляющимся на поверхности моря в момент [82] залпа, за следом выпущенной торпеды. Недавние катастрофы были еще свежи в памяти.

Особенно ответственной была стрельба из кормовых торпедных аппаратов, так как в этом случае пересекался курс цели, идущей зигзагами на большой скорости. Все организаторы практических торпедных стрельб с большим волнением следили за маневрированием кораблей, особенно сильно, и это естественно, переживал их руководитель А. А. Ждан-Пушкин. Но вот атака успешно завершена, и наступал второй ответственный момент: всплывет практическая торпеда или нет, а по условиям подготовки к выстрелу она должна была всплыть после пробега заданной дистанции. Торпеда — оружие дорогое, и горе участникам учений, если она не всплывала. Ни лодку, потопившую боеприпас, ни корабль-цель по заведенному порядку комдив в базу не отпускал до тех пор, пока не будет найдена потеря. Поверхность моря осматривали, следили, не появятся ли масляное пятно или воздушные пузыри, выдающие местонахождение торпеды, дно тралили со шлюпок, обследовали район с помощью металлообнаружителей, спускали водолазов. Бывало, что поиски продолжались неделю и даже больше. Прекратить их мог только командир бригады.

Как ни берегли мы лодки, как ни страховали их от аварий, но уберечь «невезучую» подводную лодку № 4 не смогли. Стрельбы проводились в Финском заливе. Подводная лодка, управляемая командиром В. Володьзько, выходила в атаку на эсминец. В районе учения оказался немецкий транспорт «Грация». Комдив, находящийся на эсминце, понадеялся на осмотрительность командира подводной лодки, а тот увлекся атакой. В результате столкновения «Грации» пришлось вернуться в Кронштадт, так как поступавшая через пробоину вода намочила транспортируемое зерно, оно разбухло и вспучило переборки и палубу судна. «Грацию» пришлось ремонтировать на Кронштадтском морском заводе. Подводная лодка возвратилась в базу со свернутой на сторону носовой частью легкого корпуса и вышла из строя на целый месяц.

После возвращения кораблей в базу командиры представляли в штаб дивизиона письменные отчеты об атаках. Графики маневрирования, таблицы пеленгов на цель и ее курсовых углов сверялись с истинными элементами движения корабля-цели. По этим данным оценивалась атака, а по сумме оценок в конце кампании определялось место корабля в соревновании по боевой подготовке.

В редкие часы отдыха, как правило после вечернего чая, [83] в кают-компании плавбазы «Красная Звезда» задерживались командиры подводных лодок. Превосходным рассказчиком был А. А. Ждан-Пушкин. Он рассказывал о боевых действиях подводников в первую мировую войну и в годы гражданской войны, участником которых он был. С особым вниманием все слушали повествования об экстремальных ситуациях, из которых подводники выходили с честью только благодаря хладнокровию, выдержке и смекалке. По сути, это тоже была учеба, ибо опыт, которым он так щедро делился с нами, был поистине бесценен. Иногда разговоры прерывались упорными сражениями за шахматной доской. Особенно жаркими были «бои» А. А. Ждана-Пушкина с молодым помощником командира подводной лодки № 8 («Краснофлотец») Михаилом Поповым.

— Вы меня разгромили, Александр Александрович, — как-то пожаловался Попов, — как Нельсон союзный флот в Трафальгарском сражении!

— Во-первых, батенька мой, Михаил Николаевич, Нельсон расчленил и уничтожил по частям силы противника при Трафальгаре, а я окружил ваши не успевшие развернуться в боевой порядок силы. А во-вторых, если уж прибегать к историческим аналогиям, говоря о разгроме эскадр по частям, то не как Нельсон, а как Федор Федорович Ушаков, коему принадлежит приоритет в применении этого тактического приема на море.

Флагманский минер бригады В. Ф. Черный регулярно собирал нас дивизионных специалистов, у себя в каюте на плавбазе «Смольный», слушал отчеты о проделанной работе и учил, как надо управлять главным оружием подводных лодок. После решения деловых вопросов мы часто задерживались, вспоминая и разбирая сложные ситуации, так часто подстерегающие моряков на их нелегком пути. С интересом слушали рассказы минера первого дивизиона подводных лодок Федора Викентьевича Сакуна, участника гражданской войны, минного машиниста прославленной подводной лодки «Пантера», которая в августе 1919 г. потопила английский эскадренный миноносец «Виттория».

* * *

Конец 1932 г. знаменовал собой завершение нашей страной первой пятилетки. Как явствовало из газет, в строй уже вступили полторы тысячи крупных промышленных предприятий. Ускоренные темпы индустриализации страны позволили [84] приступить к перевооружению Красной Армии и Флота. Молодая судостроительная промышленность создавала для защиты морских границ Родины современный боевой флот. Еще в феврале 1925 г. Председатель Реввоенсовета СССР и Народный комиссар по военным и морским делам М. В. Фрунзе предвидел открывающуюся возможность оснащения флота новыми кораблями.

В 1930–1931 гг. в Кронштадт прибыли с Балтийского судостроительного завода первенцы советского подводного кораблестроения — подводные лодки «Декабрист», «Народоволец» и «Красногвардеец». Это были большие по тем временам корабли, вооруженные шестью 533-ми торпедными аппаратами, а также 100-мм и 45-мм орудиями. Для них в Кронштадте в Купеческой гавани выстроили береговую базу со складами, пирсами, мастерскими, казармами и жилыми флигелями, предназначенными для командного состава. По случаю вступления в строй новых кораблей состоялся большой митинг, на котором присутствовали руководящий состав Морских сил Балтийского моря, подводники, инженерно-технический персонал и рабочие судостроительного завода, представители партийных и советских организаций Ленинграда. Из «декабристов», как потом называлась корабли этой серии, сформировали третий дивизион подводных лодок, в командование которым вступил молодой талантливый командир Максим Петрович Скриганов. Он был первым краскомом, которому довелось командовать подводной лодкой, а теперь и дивизионом. Командирами новых лодок назначили наиболее опытных подводников — Б. А. Секунова, М. К. Назарова и К. Н. Грибоедова. Моего нового приятеля М. Н. Попова перевели на этот дивизион старпомом, а меня — дивизионным минером. Четвертым кораблем нашего дивизиона стала английская подводная лодка «L-55», потопленная летом 1919 г. эсминцем «Азард», но поднятая в августе 1928 г., отремонтированная и введенная в строй. В командование ею вступил лихой и отважный моряк Н. Воробьев. Останки экипажа «L-55» в соответствии со старым морским обычаем были переданы Великобритании.

А флот готовился к приему все новых и новых подводных кораблей. В первой половине 30-х годов строились и спускались на воду подводные минные заградители типа «Ленинец», средние подводные лодки типа «Щ», эскадренные подводные лодки типа «Правда», проектировались «малютки». А. А. Ждан-Пушкин видел, что подводные ветераны «барсы» доживают последние дни, никого на них не удерживал и сам попросился в училище преподавать историю, [85] как только его изношенные «старушки» начали выходить в тираж.

«Декабристы» в техническом отношении были еще «сырыми», а их экипажи слабо подготовленными. Новые корабли и их более сложная техника требовали времени для изучения и освоения, экипажи, как говорят моряки, должны были сплаваться. А этого достичь можно только в длительных походах.

Зима 1932/33 г. нагрянула в Кронштадт рано и неожиданно. Снег выпал еще в ноябре. Трескучие морозы сковали Финский залив крепким ледяным панцирем. Лодки приросли к пирсам. Экипажи перебрались на жительство в казармы и приступили к зимнему этапу боевой подготовки. После корабля береговая жизнь нам не нравилась, комнаты мы упорно называли каютами, а столовую кают-компанией.

В зимнюю программу командирских занятий входили торпедные атаки на учебном приборе, игры на картах, лекции и семинары на военно-теоретические и политические темы. Рядовой состав и младшие командиры изучали устройство материальной части кораблей и вооружения, правила обращения с механизмами и оружием. С личным составом мы проводили политзанятия, рассматривали на них итоги выполнения первой пятилетки. Среди объектов, строительство которых было намечено новым пятилетним планом, более всего наше внимание привлекал Беломорско-Балтийский канал: он должен был соединить два моря. Моряки радовались воплощению в жизнь этого грандиозного проекта. Мы были уверены, что ввод канала в строй повлияет на дальнейшее экономическое развитие Крайнего Севера, но никому и в голову не приходило, что первыми пройдут по нему боевые корабли, что открывать новый путь придется представителям Морских сил Балтийского моря. [86]

Глава одиннадцатая.
Путями нехожеными

От Российской империи мы унаследовали только два флота — Балтийский и Черноморский. Границы нашей Родины на Дальнем Востоке и на Севере со стороны океанов морскими силами не прикрывались. Озабоченные защитой страны, ВКП(б) и Советское правительство в 1932 г. приняли решение о создании Морских сил Дальнего Востока. Оборону Заполярья мыслилось укрепить с вводом [86] в эксплуатацию Беломорканала, по которому можно было перевести часть кораблей с Балтики в бассейн Северного Ледовитого океана.

В апреле 1933 г. был получен приказ наркомвоенмора К. Е. Ворошилова, который предписывал начальнику Морских сил Балтийского моря перевести из Кронштадта в Мурманск отряд кораблей в составе эскадренных миноносцев «Урицкий» (командир А. С. Мельников) и «Рыков» (переименованный уже на Северном флоте в «Валериана Куйбышева», командир С. С. Рыков), сторожевых кораблей «Смерч» (командир В. А. Фокин) и «Ураган» (командир Г. А. Визель), подводных лодок «Декабрист» («Д-1», командир Б. А. Секунов) и «Народоволец» («Д-2», командир Л. М. Рейснер). Этот отряд вместе с обеспечивающими средствами, катерами, буксирами и баржами получил наименование Экспедиции особого назначения № 1 (ЭОН-1), командовать которой было поручено командиру бригады эсминцев З. А. Закупневу, а начальником штаба у него был И. С. Исаков. Лодки шли под командованием М. П. Скриганова, который брал с собой весь штаб дивизиона.

Плавание по внутренней водной системе имело свои особенности. Здесь кораблям не угрожали штормы, зато их подстерегали пороги; мелководье и крутые повороты на излучинах рек затрудняли движение. Если, выходя в море, корабли принимали максимальное количество воды, топлива и продовольствия, то при переходе каналом приходилось заботиться о минимальной осадке, то есть избавляться не только от излишнего, но порой и от необходимого груза.

Глубокой ночью 18 мая 1933 г. после прощального митинга на пирсе мы уходили из Кронштадта. Непривычно было прокладывать курс кораблям не в море, а по узким водным артериям материка. Любимый город, как добрый хозяин раскрывает ворота, провожая сыновей в дальний путь, развел мосты на красавице Неве. И тут же встретились первые трудности — необходимо было с ювелирной точностью проскочить узкости мостовых пролетов между гранитными быками, преодолевая сильное течение мощной реки. Идешь Невой — словно листаешь книгу Истории. Вот за кормой остался золотой шпиль Адмиралтейства, заложенного в 1704 г. как верфь будущего флота Российского, слева по борту проплывают серые гранитные стены Петропавловской крепости, давшей основание Санкт-Петербургу — Петрограду — Ленинграду.

Еще до наступления рассвета прошли Усть-Ижору, где летом 1240 г. русские войска во главе с князем Александром [87] Ярославичем разгромили отряд шведских королевских рыцарей, закрепив за Русью побережье Финского залива и обеспечив выход в Балтийское море.

Ивановские пороги обходили узким, извилистым фарватером с соблюдением всех мер предосторожности.

Перед входом в Ладожское озеро вынуждены были стать на якорь, пропуская вперед корабли и суда обеспечения. Погода быстро портилась. Над буйно разыгравшимися волнами неслись темные рваные тучи, почти скрывая от глаз древнюю русскую крепость Орешек, построенную новгородцами на скалистом Ореховом острове. Казалось, камни побурели от крови, пролитой на этом многострадальном клочке земли, неоднократно переходившем из рук в руки при борьбе россиян со шведскими завоевателями. Потеряв оборонительное значение, Шлиссельбургская крепость превратилась в темницу для противников царского самодержавия.

Из-за плохой погоды баржи и катера экспедиции повели буксирами по Новоладожскому каналу, соединяющему Неву со Свирью. Облегченные подводные лодки валяло с борта на борт, как ваньку-встаньку. Крупные валы перекатывались через их низкие корпуса, вода заливала боевые рубки.

Хорошо было после долгой качки войти в тихую Свирь. В самом ее устье находится большой речной порт Свирица. Здесь мы долго стояли в ожидании своей очереди прохода вверх по течению.

В Лодейном Поле — городе, выросшем на основе Олонецкой верфи, заложенной Петром I, меняли буксиры. Когда-то спущенный здесь на воду шлюп «Мирный» принес известность не только «срубившему» его корабельных дол мастеру Колодкину, но и славу всей России. Под командованием выдающегося русского исследователя и будущего флотоводца М. П. Лазарева «Мирный» вместе со шлюпом «Восток» принимал участие в научной экспедиции к Южному полюсу. Руководимая известным русским мореплавателем Ф. Ф. Беллинсгаузеном, эта экспедиция в 1819–1821 гг. открыла Антарктиду.

Bepxoвье Свири мелководно, здесь много порогов. Проходить его речники рекомендовали с помощью крупных буксиров и под водительством опытных капитанов-наставников. Одни из них, здоровенный бородач по фамилии Шмаков, с удивлением смотрел на подводную лодку и размышлял вслух:

— Век прожил, а такого зверя видеть не доводилось. [88]

И баржей его не назовешь, и на пароход не похож. Не знаешь, как к нему и приноровиться. Трех буксиров, боюсь, будет маловато, попробуем потянуть четырьмя.

В этих краях и в самом деле таких кораблей еще не было. Мы шли на них первыми, пробирались на ощупь путями нехожеными.

На Сиговских порогах «Декабриста» тащили четыре огромных колесных буксира, «запряженных» цугом. Сильное течение бросало лодку от одного берега к другому, и, чтобы она не села на мель, ее с обоих бортов подпирали маленькие винтовые пароходики. Мы продвигались вперед так медленно, что подчас казалось, будто стоим на месте. Уверенность вселяло лишь спокойное, непроницаемое выражение лица капитана-наставника Шмакова.

Вырвавшись на простор Онежского озера, все облегченно вздохнули, а капитан-наставник размашисто перекрестился, символизируя этим конец мытарствам.

В Вознесенье нас догнал начальник Морских сил Балтийского моря Л. М. Галлер. Он собрал весь личный состав ЭОН-1, поблагодарил за службу на Балтике, попрощался с нами и пожелал счастливого пути. Так, неофициально, мы перестали быть балтийцами, еще не сделавшись североморцами.

Плавание до Повенца походило на прогулку. Онежское озеро было так тихо и спокойно, что в его прозрачной воде, как в зеркале, отражалось небо. Северная часть озера, или Повенчанская губа, зажата высокими скалистыми берегами, заполнена множеством мелких, поросших лесом островов. Здесь, в ее водах, мы находились на высоте 30 метров над уровнем моря и искусно маневрировали, выбирая безопасные глубины. Утопающий в лесах древний Повенец стоял у самого берега. Впервые он стал известен в XV в. как селение, приобретенное Вяжицким монастырем Великого Новгорода. Теперь здесь строился большой транзитный порт с современными причалами.

До ввода в строй грандиозного гидротехнического сооружения, каким являлся Беломорско-Балтийский канал, оставалось еще больше месяца. Мы вынуждены были стоять в гавани, ожидая, пока пророют перемычку канала, занимались боевой подготовкой, изучали условия предстоящего плавания, штудируя карты Выгозера. Навигационные пособия были исполнены еще только на синьке, но по искусной отработке деталей чувствовалась рука специалиста высокого класса. По подписи, стоявшей под лоцией, я узнал [89] ее автора — бывшего старпома «Коминтерна» И. Б. Ковтуновича.

Ранним июльским утром корабли ЭОН-1 вошли в канал. Перед нами уступами шлюзов возвышалась «Повенчанская лестница». На каждой такой «ступеньке» нас встречала команда хорошо натренированных рабочих — заключенных, стоявших на ручных розмахах лебедок и на клапанах кингстонов затопления и осушения камер. Действуя согласованно, они наполняли камеры и открывали ворота. Мы поднимались все выше и выше по водяным ступеням. В каждом шлюзе нужно было заводить швартовы, гасить ими инерцию корабля, затем травить их по мере подъема корпуса на новый уровень, отдавать и убирать концы, подбирать и крепить буксир. Моряки швартовных команд обливались потом, старпомы и боцманы охрипли от подачи бесконечных приказаний и команд. Отдыхать было некогда, за нами уже стояла очередь торговых судов, направлявших в Белое море.

Со строительством шлюзов Выгозеро разлилось на 70 километров в длину и до 30 — в ширину. Оно, собственно, стало компенсирующей емкостью, питающей шлюзы и всю искусственную 37-километровую часть водного пути. Теперь корабли плыли, поднятые на высоту ста с лишним метров над уровнем моря, то есть находились выше Исакиевского собора в Ленинграде.

На одном из шлюзов в группе заключенных, строителей канала, я увидел лоцмейстера Выгозера И. Б. Ковтуновича, моего бывшего начальника и учителя. На нем были сделанные из арестантской одежды гимнастерка, стянутая в сборку на талии резинкой, широкие, по-флотски расшитые брюки и брезентовые полуботинки. Из-под лихо сдвинутой затылок фуражки все так же задорно выбивалась прядь густых, но уже пепельно-белых, волос. Илья Борисович жадно рассматривал боевые корабли, взгляд его скользил по ходовым мостикам, видимо, он надеялся увидеть кого-нибудь из бывших сослуживцев. Лицо старого моряка, казалось, светилось счастьем, то ли от того, что он снова увидел боевые корабли, то ли от сознания, что он не зря отдал флоту лучшие годы жизни. Кто знает?

От Надвоиц корабли шли по «лестнице», нисходящей в Белое море. При прохождении одного из последних шлюзов экспедицию нагнал пароход «Товарищ Анохин», на котором прибыли осматривавшие канал Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) И. В. Сталин, наркомвоенмор К. Е. Ворошилов, первый секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) [90] С. М. Киров, руководитель НКВД Г. Г. Ягода. Для встречи высоких представителей команды кораблей выстроились на стенке шлюза. И. В. Сталин, К. Е. Ворошилов и С. М. Киров обошли строй, поздоровались с командирами и личным составом экипажей. Первым произнес речь К. Е. Ворошилов, призывая нас бдительно охранять морские границы Родины. Затем выступил С. М. Киров. Он поздравил моряков с началом освоения сурового заполярного края, его безграничных морских просторов. Во время выступления ораторов И. В. Сталин, одетый в светлый полувоенный костюм и высокие черные сапоги, стоял поодаль. Он, казалось, был недоволен, когда выступавшие подчеркивали его заслуги и роль в создании канала и образовании флота на Севере, я не собирался произносить речь. Однако овация, которую устроили моряки, и возгласы «Просим товарища Сталина» заставили его сказать несколько слов.

— Вам может показаться, — говорил он с расстановкой, — что вас посылают на войну. Так никакой войны нет и, я думаю, в скором времени не будет. Посылаем на всякий случай. У вас очень усталый вид, вы много работали, вам надо хорошо отдохнуть. В создании флота большая заслуга товарища Ворошилова.

Руководители партии и правительства осмотрели эсминец «Урицкий» и подводную лодку «Декабрист», распрощались с моряками и поездом отбыли в Мурманск.

В порту Сорока (ныне г. Беломорск) нам предстояла серьезная подготовка к походу вдоль побережья Мурмана занявшая две недели. Подводные лодки требовали вывески, так как соленость, а следовательно, и плотность воды в Баренцевом море иная, нежели на Балтике. Надо было постоянно помнить и при стоянке кораблей у пирса, и на ходу в море о большой разнице в уровнях моря при приливах и отливах, учитывать течения. Навыки уверенного управления кораблями давались не легко и не сразу. А тут еще произошел казус, задержавший выход кораблей в море. Дело в том, что вагоны с боеприпасами и дефицитными материалами железнодорожники заслали вместо города и порта Сорока на Севере на одноименную станцию вблизи румынской границы.

Наконец сборы были завершены, и корабли вышли в море, для того чтобы, обогнув Кольский полуостров, прибыть к месту постоянного базирования в Кольский залив. Баренцево море редко бывает спокойным, но на сей раз оно приветливо встретило нас чуть заметной зыбью. [91]

В Кольский залив мы не входили, а вползали — осторожно, малым ходом: осмотрительность и оправданная осторожность всегда должны быть присущи каждому моряку.

Мурманчане устроили нам горячую встречу. Они искренне радовались тому, что теперь и здесь появился свой военный флот.

Из прибывших кораблей согласно циркуляру начальника штаба РККА образовали Северную военную флотилию, хотя военной базы для нее не было, даже временной, — необходимо было все создавать заново. Для стоянки сторожевиков и эсминцев Мурманский торговый порт предоставил часть своего причала, правда не оборудованного ни системами подачи питьевой и котельной воды, ни системой подачи пара для обогрева кораблей, ни тем более системой снабжения топливом. Подводным лодкам под плавбазу определили пассажирский пароход «Умба», который не имел помещений ни для погребов, ни для складов корабельного имущества.

Для оказания помощи в организации базирования из Москвы приехал начальник Морских Сил РККА В. М. Орлов. Он вызвал из Кронштадта учебное судно «Комсомолец» и плавмастерскую «Красный горн». С их прибытием в какой-то мере были решены наиболее неотложные вопросы размещения штаба флотилии и ремонта кораблей. Для размещения органов тыла и под жилье командному составу заложили серию однотипных каркасно-засыпных домов. Чтобы прикрыть вход в Кольский залив, приступили к установке артиллерийских батарей береговой обороны, на побережье развернули посты наблюдения за морем.

Командующим флотилией был назначен З. А. Закупнев. Начальника штаба сразу ему подобрать не смогли, и его обязанности долгое время исполнял начальник оперативного отдела Ю. А. Пантелеев, только что окончивший Военно-морскую академию. Меня поставило на должность флагманского минера флотилии.

В сентябре М. П. Скрпганов привел по каналу новый отряд — ЭОН-2, в который входили эсминец «Кард Лабкнехт» (командир К. Ю. Андреус), сторожевик «Гроза» (командир А. Е. Пастухов) и подводная лодка «Красногвардеец» («Д-3», командир К. Н. Грибоедов). Из шести надводных кораблей сформировали отдельный дивизион эскадренных миноносцев. Возглавил его Ю. В. Шельтинга, командовавший ранее подобным дивизионом на Черном море. Лодки также свели в отдельный дивизион. В управление им вступил командир «Красногвардейца» К. Н. Грибоедов, [92] а на подводную лодку вместо него назначили М. Н. Попова.

Всю зиму нового, 1934 г. флотилия обустраивалась. Люди расселялись, знакомились с новыми местами, врастали в обстановку. Корабли ремонтировались и в море выходили редко. Ни стрельб, ни совместных плаваний, ни учений пока не планировали. Главным на выходах было изучение условий плавания в Баренцевом море.

Когда принималось решение строить главную базу флотилии, выбор пал на Екатерининскую гавань в Кольском заливе. Она имела достаточные глубины, прикрывалась высокими сопками от господствующих ветров, была расположена близко к выходу в море. Но гавань и поселок Полярное, расположенный на берегу, ни железной, ни шоссейной дорогами со страной связаны не были, поэтому тыл флотилии со всеми складами и судоремонтными предприятиями оставался в Мурманске, на расстоянии сорокамильного перехода заливом, и был оторван от постоянных мест стоянки кораблей. К сожалению, ошибочность выбора стала ясна лишь в войну, до нее же база в Полярном всем нравилась.

Нелегко нам давался организационный период. Находившийся в Полярном Государственный океанографический институт перевели в Мурманск, а в его помещение весной перебазировали штаб и политотдел флотилии. Но скоро мы увидели, что с переселением органов управления поспешили. Поскольку боевой состав соединений все еще оставался в Мурманске, а регулярное сообщение по Кольскому заливу отсутствовало, образовался опасный отрыв штаба и политотдела от кораблей. Это повлекло за собой ослабление всесторонней помощи командному составу кораблей, который в ней очень нуждался. Перед командующим флотилией возникла проблема: уйти вслед за штабом в Полярное или остаться с кораблями. Он выбрал второе. Командующий каждый день бывал на кораблях, беседовал с командирами, давал указания, о которых, к сожалению, не всегда знал штаб. При такой организации не обходилось без недоразумений. Иногда какой-нибудь корабль выходил в море, а в штабе об этом становилось известно лишь по донесениям постов наблюдения. В Екатерининскую гавань командующий приходил на эсминце раз в неделю, посещал штаб, выслушивал доклады, подписывал бумаги и возвращался в Мурманск.

В местах базирования кораблей и на побережье разворачивалось строительство мастерских, складов, жилых и [93] служебных помещений, причалов, батарей, но регулярного сообщения и надежной связи с ними не было, поэтому и наблюдение за работами велось от случая к случаю. В результате сроки выполнения производственных планов затягивались, стоимость работ превышала выделенные ассигнования. Становилось очевидным, что надо принимать кардинальные меры, и прежде всего менять стиль работы.

Летом мы закрыли на замок большую часть кабинетов штаба и политотдела и перебрались на корабли. Дело стало понемногу выправляться. Вскоре флотилия приступила к огневой подготовке. Артиллеристы мастерили из бревен и мешковины щиты для стрельбы. Минеры долго отыскивали мелководные места для оборудования торпедного пристрелочного полигона. Попробовали стрелять в узкости Кольского залива, но интенсивное судоходство не позволило это осуществить. В других местах мешала близость каменистого берега. Стоило торпеде отклониться от заданного направления, как она выскакивала на скалы и приходила в негодность. Торпеды новых образцов, пройдя положенное расстояние после учебного выстрела, автоматически не продувались и тонули. Было принято предложение завода-изготовителя вставлять в середину корпуса торпеды полый цилиндр, но это хотя и предотвращало аварии, зато нарушало динамику движения торпеды.

С применением минного оружия тоже возникли проблемы. У берегов Кольского полуострова во время прилива уровень воды поднимается до четырех метров, а в Горло Белого моря — до семи. Мины, установленные даже на минимальное углубление, два раза в сутки делались безопасными — над ними могли проходить без риска подорваться эсминцы. В проливах мины сильными приливными течениями прижимались к грунту и также не представляли опасности. Донных мин у нас еще не было, а когда они появились, то из-за больших глубин широкого применения не получили.

Мурманские рыбаки передали нам два траулера — «Налим» и «Форель», которые были переоборудованы в тральщики, вооружены и использовались для отработки наиболее эффективных способов боевого применения минно-торпедного оружия.

За время первой летней кампании мы изучили условия плавания в Баренцевом море, успешно провели артиллерийские и торпедные стрельбы, отработали методику минных постановок.

Когда наконец на флотилию прибыл начальник штаба [94] M. П. Максименко, работа штаба приобрела большую четкость и деловитость, однако территориальная оторванность от кораблей объединения по-прежнему давала о себе знать.

Условия быта в Полярном нас не баловали. Большинство командиров ютились в служебных кабинетах. Квартиры получили счастливчики — семейные, да и то не все. Ни свежих овощей, ни фруктов, ни молока в единственной продовольственной лавке не было. Выручали пайки комсостава. Наконец строители (заключенные, а потом сменившие их солдаты-ополченцы — дети «лишенцев», то есть родителей, лишенных избирательных прав) начали сдавать добротно срубленные дома с водопроводом, канализацией и даже ванными с титаном и дровяным отоплением. Жилищная проблема стала понемногу решаться.

В разгар летней кампании 1935 г. два наших плавающих соединения приступили к отработке торпедных атак. Командир ОДМ Ю. В. Шельтинга, как правило, не опекал опытных командиров эсминцев «Рыков» и «Карл Либкнехт», но контролировал буквально каждое решение, которое принимал недавно назначенный В. А. Фокин. Сторожевые корабли Юрий Владимирович не воспринимал всерьез и обучать их командиров посылал своего начальника штаба В. В. Мочалова.

Боевая подготовка подводных лодок меня особенно интересовала, и я никогда не пропускал их выходов в море. К. Н. Грибоедов слыл одним из наиболее опытных подводников еще на Балтике и пользовался высоким авторитетом у командиров. Он никогда не наказывал, но и не баловал подчиненных, поэтому его все любили, хотя и побаивались. Константин Николаевич был всегда одинаково ровен, корректен, вежлив и обходителен. Как правило, мы выходила с ним на плавбазе «Умба» или на эсминце и задавали курсовые углы лодкам. Искуснее всех управлял кораблем командир «Д-1» («Декабрист») Б. А. Секунов, наиболее старый и опытный подводник. Но он часто сбивался в расчетах и тем портил свои атаки. Подводной лодкой «Д-2» («Народоволец») третью кампанию командовал Л. М. Рейснер, молодой, но хорошо теоретически подкованный подводник. Он довольно быстро освоил первые несложные упражнения и был вторым в состязаниях в дивизионе. Совсем еще молодой командир «Д-3» («Красногвардеец») М. Н. Попов действовал смело, решительно, но порой нерасчетливо, что вызывало некоторую тревогу у К. Н. Грибоедова. Однако когда мы с начальником штаба дивизиона Б. Н. Мещеряковым осенью, подводя итоги, стали определять [92] места лодок в соединении, комдив согласился с моим предложением отдать первенство М. Н. Попову.

Осенью Северная военная флотилия проводила свои первые маневры. Наравне со всеми флотами мы получили тему: «Бой на минно-артиллерийской позиции». «Умба» под командованием Бориса Барсукова и при моем посредничестве изображала вражеский линейный корабль, прорывающийся в Кольский залив. Далеко в море «противника» искали эсминцы и подводные лодки, наносили по нему торпедные удары и отходили к базе. Предполагалось, что нападение врага, ослабленного нашими атаками и вышедшего на минно-артиллерийскую позицию, будет отражено комбинированным применением минного оружия, береговой и корабельной артиллерии.

В ходе боевой подготовки мы усиленно изучали опыт первой мировой войны и, в частности, опыт нашей предшественницы — флотилии Северного Ледовитого океана, которая занималась главным образом вопросами противолодочной и противоминной обороны, обеспечивала внешние перевозки военных грузов и стратегических материалов. Однако последнее и мы, и вышестоящие штабы считали делом маловероятным в будущем. Тогда никто не мог предвидеть характера операций, которые впоследствии пришлось проводить Северному флоту по организации конвоев. Общая недооценка подводной опасности на театре в предвоенные годы частично была и моей виной, поскольку в штабе я ведал использованием и развитием противолодочных сил и средств. Но это я понял только в годы Великой Отечественной войны. [96]

Глава двенадцатая.
Край непуганых птиц

22 сентября 1935 г. вышло постановление ЦИК и СНК СССР о введении персональных воинских званий для лиц начальствующего состава Красной Армии и Рабоче-Крестьянского Красного Флота, предпринятое для упорядочения прохождения воинской службы. До этого существовали так называемые служебные категории (их было 13), которые давались вместе с назначением на должность. В соответствии с ними присваивались и нарукавные знаки различия. Так, например, командир корабля 2 ранга относился к 9-й категории и носил на рукаве четыре галуна средней ширины, что соответствовало современному званию капитан [96] 2 ранга. Если командир назначался на низшую должность, то получал меньшую категорию и тоже менял нашивки.

С опубликованием постановления у нас началась переаттестация. Наиболее многочисленный комсостав кораблей и штабов получил старые флотские звания — от лейтенанта до капитана 1 ранга. Должности флагманского минера флотилии соответствовало звание капитан 2 ранга, но я получил лишь капитан-лейтенанта. За семь лет службы после окончания училища более высокого звания мне не полагалось.

Высшему начальствующему составу флота присвоили воинские звания флагманов различных рангов. Флагманами же продолжали называть и командиров плавающих соединений, поднимавших на кораблях присвоенные им должностные флаги. Это приводило к известной путанице.

Осенью к нам на Север прибыли с инспекторской проверкой начальник Морских Сил РККА В. М. Орлов и его помощник Э. С. Панцержанский. Они проверили боевую готовность плавающих соединений и ознакомились с ходом строительства оборонительных сооружений базы. Наморси дал низкую оценку уровню подготовки флотилии. Вскоре после этого З. А. Закупнева перевели на Каспий командиром дивизиона канонерских лодок, а в 1937 г. он был арестован.

Командующим Северной военной флотилией назначили флагмана 1 ранга К. И. Душенова, бывшего начальника штаба Морских сил Черного и Азовского морей. К. И. Душенов подробно изучал положение дел, неустанно ездил по базам, осматривал корабли и строящиеся объекты. Вечерами заслушивал доклады ведущих специалистов штаба. Намотавшись за день, он являлся на заседания усталый и иногда забывался, сидя за столом, а очнувшись, заставлял докладчика повторять то, что пропустил. По его наводящим вопросам мы сразу поняли, что этот человек обладает широкой эрудицией и большим жизненным опытом, хваткой крупного руководителя и организатора. Он был строг и, к сожалению, горяч и скор на оргвыводы.

Приняв дела и приступив к исполнению обязанностей, Константин Иванович заявил нам, что, по его глубокому убеждению, строительство базы флотилии и оборонительных сооружений протекает медленно, а боевая подготовка не отвечает условиям незамерзающего морского театра. Он велел переделать учебные планы с учетом возможности плавания кораблей в течение всего года. Зимние сезонные стоянки отменялись, судоремонт распределялся равномерно [97] на период всей кампании. Торпедные стрельбы решено было проводить в Белом море, а в Баренцевом море выполнять лишь состязательные атаки и осенние заключительные маневры. Подводным лодкам намечались дальние походы на полную автономность, эсминцам — зимние штурманские плавания в штормовых условиях.

Строительство главной базы с первых же дней увлекло и захватило командующего. Он отдавал ему всю свою кипучую энергию, весь пыл неугомонной натуры. Утром по дороге в штаб Константин Иванович обходил все стройки Полярного, сначала останавливался у причала для лодок, долго смотрел на плотников, которые неуклюже прилаживали брусья, и не мог удержаться от замечаний:

— Ну как ты стоишь? Кто же так рубит? Дай сюда топор!

Он кидал на руки смущенному ополченцу свой плащ и, стиснув зубы, принимался яростно тесать бревно.

— Вот как надо работать! — говорил он, прерывисто дыша в возвращая топор владельцу.

То же самое повторялось и при рытье канавы под фундамент для закладки нового дома — он показывал, как ломом ворочать гранитные глыбы или катать груженную кирпичом тачку. В штабе Константин Иванович заслушивал доклад об оперативной обстановке на театре, после чего созывал начальников строительных участков, шумел на них, стучал кулаком по столу и разводил всех по объектам. Там он каждому на месте указывал недостатки и, только закончив обход, шел обедать и одновременно ужинать.

Ознакомившись с деловыми качествами командного состава флотилии, К. И. Душенов с присущей ему энергией начал укреплять ее кадрами. С Черноморского флота к нам прибыл новый начальник штаба капитан 1 ранга П. С. Смирнов. Несколько позже приехали помощник командующего по строительству капитан 1 ранга И. И. Сынков, флагманский артиллерист капитан 2 ранга В. А. Александров и начальник связи флотилии военный инженер 2 ранга Н. И. Цветков. Командир ОДМ флагман 2 ранга Ю. В. Шельтинга был заменен начальником штаба дивизиона капитаном 2 ранга В. А. Фокиным, на должность начальника боевой подготовки поставлен командир эсминца «Рыков» капитан 3 ранга С. С. Рыков, флагманским штурманом назначен командир «Грозы» капитан 3 ранга А. Е. Пастухов, а на его место переведен старпом с «Карла Либкнехта» мой однокашник капитан-лейтенант П. И. Колчин. Капитан [98] 3 ранга Г. А. Визель стал командиром эсминца «Урицкий».

К. И. Душенов не зря нажимал на строителей. К концу года основные военные объекты Полярного были сданы в эксплуатацию, и корабли на зиму перебазировались в Екатерининскую гавань. Теперь плавающие соединения обрели свое постоянное место и находились под рукой штаба и политотдела флотилии. Помощь командирам кораблей и контроль за работой личного состава стали осуществляться не от случая к случаю, как раньше, а повседневно, систематически. Только тылы еще продолжали оставаться оторванными от главной базы, что приводило к трудностям в снабжении и ремонте кораблей.

Североморцы были довольны жизнью в Полярном, который превратился в жилой городок со школой-десятилеткой, Домом флота, при котором были созданы ансамбль песни и пляски и флотский драматический театр. В городке функционировали столовая, продовольственный и промтоварный магазины. Наладилось регулярное сообщение с Мурманском по заливу. Методом народной стройки вырубили между скал стадион. Для начальствующего состава построили многоквартирный каменный дом, благоустроенности которого завидовали даже мурманчане.

Заметные успехи в повышении боевой готовности сил флотилии, капитальном строительстве базы, улучшении быта людей подняли авторитет К. И. Душенова среди военных моряков и гражданского населения. О нем говорили как о человеке с твердой волей, умеющем хорошо поставить дело.

Летнюю кампанию 1936 г. флотилия начала походом в Белое море на торпедные стрельбы. В плавание собрали все действующие корабли, которые возглавил сам командующий. С ним уходил почти весь штаб. В Полярном за старшего оставался его помощник — капитан 1 ранга И. И. Сынков. Переход осуществлялся тремя отдельными отрядами: первыми шли эсминцы, за ними следовали сторожевики и, наконец, подводные лодки.

Эсминцам не повезло в самом начале движения. Пря выходе из Кильдинской салмы головной корабль «Урицкий» наткнулся на рыбацкие сети и застопорил машины. Идущий за ним эсминец «Рыков», не успев отвернуть в сторону, ударил в корму своего ведущего носом и распорол надводную часть своего борта. Продолжать морское плавание было нельзя, и К. И. Душенов завел корабли в губу Териберку, чтобы там, стоя на рейде, устранить повреждения. [99] Он сам руководил аварийно-ремонтными работами, а потом созвал командиров и комиссаров и разобрал с ними причины столкновения.

Константин Иванович умел разбирать происшествия, показать природу ошибок, определить степень виновности людей и объяснить вред, причиненный в результате недосмотра и упущений по службе. Распекая провинившихся, он так распалялся, что повышал голос, допускал обидные сравнения, угрожал отрешением от должности. Но и без того все были угнетены и подавлены случившимся.

Наверное, Белое море получило свое название за то, что при свежем ветре его поверхность мгновенно покрывается пенистыми барашками, образующими сплошной белоснежный покров. Но в этот поход оно было тихим и спокойным, предоставив нам чуть ли не идеальные условия для выполнения намеченного плана боевой подготовки. Малые глубины и отлогое дно позволили без замечаний провести торпедные стрельбы. Надводные корабли в любом заливе могли становиться на якорь и без риска выводить из действия главные энергетические установки.

Наступили белые ночи, и мы стреляли без перерыва круглые сутки. Каждую субботу флотилия уходила в Архангельск. Там, на заводе «Красная кузница» экипажи кораблей производили мелкий ремонт.

К концу пребывания в Белом море начали отрабатывать торпедные атаки. Командующий часто выходил с нами. Это приносило большую пользу, поскольку тактике у К. И. Душепова можно было поучиться. Участием в походе командующего флотилией личный состав корабля гордился, хотя и знал, что в силу своей деятельной и крутой натуры Константин Иванович не может быть равнодушным к тому, что происходит вокруг него.

Выходы в торпедные атаки — дело кропотливое и трудоемкое. Флагман, обучающий своих командиров этому искусству, должен быть хладнокровным, настойчивым и иметь большое терпение. В таком учении принимают участие два-три корабля. Стоит одному человеку в любом из звеньев допустить ошибку, стоит отказать или закапризничать какому-либо механизму или прибору, как тут же вкрадется ошибка в определение элементов движения цели, появится погрешность в расчетах на боевой маневр — и торпеды пойдут мимо цели. При неудачах К. И. Душенов непременно докапывался до их сути, требовал подробных объяснений причин упущений, горячился, когда небольшой просчет или обидная ошибка в вычислениях срывали атаку, [100] досадовал, если ее надо было повторять. Активное вмешательство командующего во все происходящее на мостике корабля создавало понятное напряжение и осложняло работу комдива и командира корабля. Однако, несмотря на резкость, а порой и несдержанность нашего комфлотилии, его шумные разборы не вызывали обиды. Скорее наоборот, после долгого и спокойного раздумья мы приходили к мысли о том, что необходимо перенимать у него критический подход ко всем явлениям, учиться глубоко анализировать происходящие события.

Для освоения театра нам прислали три гидросамолета МБР-2. Как флагманский минер, я получил приказание готовить для них противолодочное оружие. В губе Грязная в Кольском заливе мы начали строить аэродром и ангар, служебные и жилые помещения для летчиков, склады боеприпасов и мастерские. Вскоре пришло указание готовиться к приему самолетов. На берегу губы Ваенга нашли место для полевого аэродрома. Гранитные скалы при строительстве рвали аммоналом. Беспокойные люди будили край непуганых птиц.

Осенью командующий готовил флотилию к маневрам. Но прежде чем выпустить корабли в океан, усадил всех штурманов и флагманов, офицеров штабов и тыла за карты и провел с ними военную игру. Он мыслил оперативно-стратегическими категориями, умел сгущать учебную обстановку и наращивать события так, чтобы заставить всех напряженно работать над решением поставленной задачи. К. И. Душеное сидел на самом видном месте за столом, внимательно наблюдал за участниками игры и подгонял их:

— Думай, думай! Думай так, чтобы из-под шапки пар шел!

На маневрах я снова ходил на «Умбе» посредником на стороне «синих». Северная флотилия опять разбила на минно-артиллерийской позиции «противника», который рвался в Кольский залив, и командующий сделал содержательный и поучительный разбор учения.

Мы пребывали в ранге флотилии по причине малочисленности корабельного состава, то есть по чисто формальным признакам. По размерам же морского театра, значению в системе обороны страны, характеру возложенных задач, то есть по существу своему, это был флот с самого дня рождения. В Генеральном штабе это отлично сознавали, и потому 11 мая 1937 г. вышел приказ наркома обороны о преобразовании флотилии в Северный флот.

Ленинградские заводы сериями выпускали подводные [101] лодки, строили новые эскадренные миноносцы проекта «7», и североморцы не без оснований считали, что там есть и их доля. Так оно и вышло. В конце лета по Беломорско-Балтийскому каналу пришли четыре «щуки». Теперь на Севере собралось уже два дивизиона подводных лодок, и настало время формировать из них бригаду. А тем временем расширялись береговые учреждения, положенные флоту. Начальник отдела кадров Павел Рубцов комплектовал их и размещал в Полярном. В здании бывшей церкви обосновался Военный совет. Его членом назначили бывшего начальника политотдела флотилии бригадного комиссара П. П. Байрачного, начальником политуправления прислали полкового комиссара П. М. Клиппа. В штабе флота отделы переименовали в управления, а должности флагманских специалистов повысили на один ранг.

Зимой проводились первые выборы в Верховный Совет СССР. Кандидатом в депутаты по Мурманской области воинские части и промышленные предприятия выдвинули командующего Северным флотом флагмана 1 ранга К. И. Душенова. В Доме флота в Полярном в конференц-зале висела витрина с документами и фотографиями, отображавшими богатую биографию Константина Ивановича. Мальчик на побегушках, служивший в вологодской аптеке, матрос крейсера «Аврора», секретарь судового комитета корабля, начальник охраны Зимнего дворца, участник гражданской войны, командир Саратовского, Астраханского, Севастопольского и Каспийского военных портов, слушатель, а затем начальник и комиссар Военно-морской академии, начальник штаба Морских сил Черного и Азовского морей — вот этапы жизненного пути нашего кандидата в депутаты. Периодическая печать описывала революционные заслуги Константина Ивановича и отмечала его высокие деловые качества. На многочисленных встречах с воинами, трудящимися командующий выслушивал наказы, подолгу выступал сам. Энтузиазм, с которым он говорил о будущем большого океанского флота и заполярного края, заставлял загораться каждого из нас.

Летом 1937 г. корабли Северного флота еще раз выходили в Белое море. Теперь нам здесь все было хорошо знакомо и привычно. Но в течение кампании корабли трижды были вынуждены прерывать боевую подготовку и выходить в открытое море, выполняя правительственные задания. В июне мы получили приказ обеспечить с моря перелет одномоторного самолета АНТ-25 через Северный полюс в Америку. По пути его следования мы расставили корабли [102] в Белом, Баренцевом и Карском морях, от побережья и до кромки вечного льда. Сформировали походный штаб, в который вошел и я. Двое суток все напряженно ждали сообщения о завершении перелета советскими летчиками Б. П. Чкаловым, Г. Ф. Байдуковым и А. В. Беляковым. Наконец 19 июня перехватили радиограмму, адресованную А. В. Беляковым в Москву: «Все в порядке. Перевалили полюс. Попутный ветер. Видели ледяные поля с трещинами и разводьями. Настроение бодрое. Высота полета 4200 метров». Отлегло от сердца. На следующий день, 20 июня, мы узнали, что самолет под командованием В. П. Чкалова благополучно совершил посадку в Ванкувере (США), пробыв в воздухе 63 часа 16 минут и установив мировой рекорд дальности полета без посадки (8504 км).

Не успели корабли собраться в базе, как снова пришлось развертывать силы для обеспечения другого трансполярного перелета. Рано утром 12 июля из Москвы в Америку стартовал еще один самолет АНТ-25, которым командовал Герой Советского Союза М. М. Громов. В его экипаж входили второй пилот А. Б. Юмашев и штурман С. А. Данилин. Погода выдалась солнечная, и в тот же день с наших кораблей видели, как краснокрылая машина пронеслась над островами Колгуев и Новая Земля. 13 июля все радиостанции флота приняли радиограмму С. А. Данилина: «Подошли к полюсу. Высота полета 2700 метров. Путевая скорость 160 километров в час. Температура воздуха минус 8 градусов. Самочувствие экипажа хорошее. Все в порядке».

Получив сообщение о благополучной посадке М. М. Громова к югу от Лос-Анджелеса, мы возвратились в Архангельск. Мировая печать была полна восторженных сообщений о подвиге наших летчиков, Американская газета «Нью-Йорк тайме» писала: «Громов, Юмашев и Данилин установили рекорд, на который будет равняться весь мир. С завидным упорством и беспримерным техническим мастерством советские летчики осваивают бескрайние просторы Арктики. Им нужно отдать пальму первенства в осуществлении этого величайшего перелета XX века».

В августе корабли в третий раз вышли в море для обеспечения перелета. Теперь поднялся в воздух в Москве и взял курс на Северный полюс четырехмоторный самолет Н-209, командовал им Герой Советского Союза С. А. Леваневский. Экипаж воздушного корабля состоял из шести человек. Видимость была плохая, и мы не наблюдали самолета в небе. В середине дня 13 августа С. А. Леваневский [103] пролетел полюс, а через час на флоте приняли от него тревожную радиограмму о том, что один из моторов заглох. На этом связь с Н-209 прекратилась. Двое суток мы еще были в море, жили надеждой на благополучный исход, а потом получили приказ вернуться в базу.

Североморцы, как и все советские люди, скорбели о гибели отважного экипажа. Мне было особенно тяжело сознавать, что в этом полете погиб мой однокашник, бывший ростовский комсомолец Виктор Левченко. Он заслуженно считался одним из лучших штурманов нашего выпуска.

Новый, 1938 год Северный флот начал с участия в славной папанинской эпопее. В январе льдину, на которой находилась первая в истории дрейфующая станция «Северный полюс», вынесло к восточным берегам Гренландии, а в феврале ее начало ломать на куски в результате сильной подвижки льдов. На помощь дрейфующей станции вышло из Мурманска зверобойное судно «Мурманец» (капитан И. Н. Ульянов), но его затерло льдами. На чистую воду из ледового плена оно вырвалось не скоро. Положение героической четверки катастрофически ухудшалось.

Для координации спасательных работ в Москве была создана правительственная комиссия, которую возглавил А. И. Микоян. Наш флот подняли по тревоге. Перед североморцами была поставлена задача пробиться сквозь льды и спять полярных исследователей. В течение одной бессонной ночи штаб разработал необычную операцию. Двум гидрографическим судам — «Таймыру» и «Мурману», имеющим ледокольные корпуса, поручалось идти к станции с целью снять И. Д. Папанина, Е. К. Федорова, П. П. Ширшова и Э. Т. Кренкеля. В операции по спасению папанинцев участвовали подводные лодки «Д-3» (командир старший лейтенант В. Н. Котельников), «Щ-402» (командир капитан-лейтенант Б. К. Бакунин), «Щ-404» (командир старший лейтенант И. А. Колышкин), направленные соответственно в районы островов Ян-Майен, Медвежий и мыса Нордкин, а также эсминец «Карл Либкнехт» (командир капитан-лейтенант К. Ю. Андреус), через который осуществлялась связь с кораблями спасательного отряда.

В первых числах февраля «Таймыр» под командованием капитана 3 ранга Б. Д. Барсукова и «Мурман», управляемый капитан-лейтенантом И. Ф. Котцовым, направились к Гренландии. Из Кронштадта вышел ледокол «Ермак». Офицеры штаба Северного флота несли специальное оперативное дежурство. Опасность, угрожавшая жизни пoлярных [104] исследователей, волновала весь мир, но советские люди не сомневались в том, что моряки успеют вырвать смельчаков из объятий стихии.

Проведению операции мешала непогода. После долгих усилий 19 февраля «Таймыр» и «Мурман» почти одновременно пробились к лагерю папанинцев и остановились в одной миле от него, уткнувшись форштевнями в ледяной остров. Экипажи судов приступили к погрузке имущества дрейфующей станции. В течение четырех часов все работы были закончены. Прежде чем свернуть радиостанцию, Э. Т. Кренкель радировал: «В этот час мы покидаем льдину на координатах 70 градусов 54 минуты нордовой, 19 градусов 48 минут вестовой, пройдя за 274 суток дрейфа свыше 2500 километров. Наша радиостанция первой сообщила весть о завоевании Северного полюса, обеспечивала надежную связь с Родиной и этой телеграммой заканчивает свою работу. Красный флаг нашей страны продолжает развеваться над ледяными просторами. Папашшл Кренкель, Ширшов, Федоров».

Скоро мы получили радостную весть и от своих кораблей. Они телеграфировали, что весь состав дрейфующей станции благополучно перешел на «Таймыр» и «Мурман».

Президиум Верховного Совета СССР высоко оценил заслуги наших моряков, наградив командиров кораблей Б. Д. Барсукова и И. Ф. Котцова орденом Ленина. Удостоились правительственных наград и другие члены экипажей.

* * *

С высокой трибуны сессии Верховного Совета СССР первого созыва было заявлено о решении создать мощный морской и океанский военный флот. За этим событием последовали строительство новых верфей, закладка современных боевых кораблей, образование Наркомата Военно-Морского Флота СССР.

Большая заслуга в создании Северного флота принадлежит К. И. Душенову — представителю славной плеяды революционных моряков-балтийцев. То, что К. И. Душенов успел сделать для флота, заставляет нас хранить о нем добрую память как о человеке, беззаветно преданном делу революции, обладавшем незаурядными организаторскими способностями, неутомимой энергией и исключительной волей. [105]

Глава тринадцатая.
Перед грозой

После ареста К. И. Душенова флот долгое время оставался без командующего. Корабли плавали мало, их боевая готовность резко снизилась. После массовых репрессий штаты хотя и заполнились перспективной молодежью, пришедшей с Балтики и Черного моря, но ее нужно было повседневно и терпеливо учить, а руководители сами еще только учились. Но вот наконец летом 1938 г. в командование Северным флотом вступил мой товарищ по училищу и минно-торпедному классу капитан 1 ранга В. П. Дрозд. Валентин Петрович недавно вернулся из Испании, за мужество и храбрость был награжден орденами Ленина и Красного Знамени, получил внеочередное воинское звание. Подобные назначения на высокие посты молодых талантливых людей, получивших боевое крещение, тогда были частым явлением. Из училищного выпуска 1928 г. В. П. Дрозд стал первым командующим флотом.

На следующий день после вступления в должность В. П. Дрозд приказал отдельному дивизиону эсминцев готовиться к походу в Белое море на торпедные стрельбы под его непосредственным руководством. Перед самым выходом в плавание Валентин Петрович вызвал меня на эсминец «Урицкий».

— Ты долго еще намереваешься быть флагманским специалистом? — спросил он.

— Нет, я давно хочу плавать.

— На чем?

— Хотя бы на эсминце.

— Я предлагаю тебе место, на котором ты будешь находиться в море в три раза больше, чем на любом эсминце. Хочешь поработать начальником боевой подготовки штаба флота?

— Нет, хочу командовать кораблем.

Мой товарищ помрачнел.

— Сейчас нужно думать не о себе, а о Северном флоте, — сухо сказал он. — Командиров эсминцев легко подготовить из старпомов, а где, скажи мне, взять начальника боевой подготовки?

— Не знаю. Попроси в Москве.

— Зачем же я буду брать с чужого флота человека, не знающего ни морского театра, ни наших кораблей, ни людей? Нет, более подходящей кандидатуры, чем твоя, не найти. [106] А командовать ты еще будешь. Дай срок. Я тебе это обещаю.

Так я стал начальником отдела боевой подготовки штаба флота, расставшись с мечтой получить в командование эсминец. Вскоре мне присвоили очередное воинское звание капитан 3 ранга.

Этим же летом в Полярном появился назначенный начальником штаба флота еще одни мой товарищ по училищу — капитан 3 ранга А. Г. Головко. Арсений Григорьевич тоже только что возвратился из Испании и был награжден орденом Красного Знамени.

А. Г. Головко в короткий срок объехал базы, ознакомился с кораблями и частями, заслушал ближайших помощников и составил себе представление о делах на флоте и положении в штабе. Не откладывая дела в долгий ящик, Арсений Григорьевич тут же принялся за сколачивание и подготовку вверенного ему органа управления силами. Он быстро наладил со всеми деловые взаимоотношения, умело пользовался знаниями и опытом старожилов, тактично и вдумчиво советовался с подчиненными, с новым начальником политуправления полковым комиссаром Д. И. Корниенко, смело выдвигал достойных людей на вакантные должности. Мы часто выходила в море, корабли много стреляли, проводили несложные учения. Новый начальник штаба флота старался передать командирам кораблей и частей опыт, приобретенный им во время войны в республиканской Испании. Но вскоре Арсения Григорьевича назначили командовать Каспийской военной флотилией, и в августе он уехал к новому месту службы.

План осенних маневров составляли два начальника отдела: новый оператор капитан 3 ранга О. С. Жуковский и я. Впервые мы запланировали провести учение по высадке морского десанта. Высадили о ну роту в Ура-Губе. Транспортами служили гидрографические суда «Таймыр» и «Мурман», а высадочными средствами — корабельные шлюпки. Для своза на сушу лошадей использовали большой рыбачий баркас. Долго думали над тем, каким образом вывести животных на берег, мастерили мостки, сколачивали сходни, но кони сами решили все проблемы, выпрыгнув на землю прямо через борт.

Спустя три года мы высаживали в соседней губе, Западная Лица, несколько тактических десантов в немецкий тыл, и я горько посмеялся над своими недавними представлениями о характере и приемах этого вида боевых действий.

Зимой прибыли новый член Военного совета бригадный [107] комиссар Ф. Г. Масалов и начальник штаба флота капитан 2 ранга И. Ф. Голубев-Монаткин. Наш новый начальник штаба долго работал в центральном аппарате, считался хорошим оператором, имел степенный, уравновешенный характер, но ему требовалось время для ознакомления с новым морским театром, да и объем работы сильно возрос. Решение текущих задач требовало знающего исполнителя, который мог бы сразу включиться в работу. Голубеву-Монаткину предложили мою кандидатуру. Так я стал помощником начальника штаба флота и получил воинское звание капитан 2 ранга.

Наступил новый, 1939 год. Нашему командующему В. П. Дрозду присвоили звание флагман 2 ранга, а начальнику штаба И. Ф. Голубеву-Монаткину — капитан 1 ранга. Теперь у нас все было, как у «больших», но самый молодой флот лихорадило: давала себя знать серьезная, проведенная в сжатые сроки перетряска кадров. Командующий работал дни и ночи и, не зная, на кого опереться, хватался за все сам.

Все чаще стали случаться аварии и катастрофы. В губе Грязная сгорел ангар вместе с самолетами, а в Мурманске произошел пожар на торпедном складе. Валентин Петрович стал нервным, раздражительным и несдержанным. От напряженной изнурительной работы он похудел, виски покрылись первой непрошеной сединой.

Через год после образования Наркомата ВМФ было созвано всесоюзное совещание военных моряков. В столицу съехались делегации флотов и флотилий, возглавляемые членами военных советов. В состав делегации Северного флота входили два командира и комиссара передовых соединений, два командира и комиссара кораблей, занявших первое и второе места в боевой и политической подготовке, и я. Перед собравшимися ставилась задача обменяться опытом и мнениями по вопросам организации обороны морских границ СССР. В работе общих заседаний принимали участие И. В. Сталин, В. М. Молотов, М. И. Калинин, К. Е. Ворошилов и А. А. Жданов. Основной доклад делал нарком М. П. Фриновский. После доклада состоялось обсуждение опыта боев на озере Хасан и проекта временного Боевого устава Морских Сил, один экземпляр которого А. А. Жданов постоянно носил в кармане. В процессе совещания мы увидели, какое пристальное внимание уделяет Центральный Комитет флотам, и еще больше поверили в то, что они действительно скоро станут грозной силой. [108]

В последний вечер в честь моряков правительство давало ужин. В Грановитой палате были накрыты столы для гостей и президиума. Тосты произносились за успехи и флотов, и флотилий, а командующие и члены военных советов подходили с бокалами к членам правительства и по очереди со всеми чокались.

Из этой поездки мы вернулись к берегам Кольского залива окрыленными, с глубокой уверенностью в том, что Северный флот находится на правильном пути развития, хотя мы, его руководители, и допускаем много погрешностей и ошибок в работе.

В начале 1939 г. было принято решение о значительном пополнении Северного флота корабельным составом. Балтика давала нам четыре новых эскадренных миноносца и десять подводных лодок. Это было несколько больше того, чем мы располагали до сих пор. Отряд кораблей планировалось перевести по Беломорканалу летом. Общее руководство операцией возлагалось на Военный совет флота, начальником штаба экспедиции назначили меня. В. П. Дрозд осуществлял руководство из Полярного.

За шесть лет эксплуатации канала обслуживающий персонал научился проводить всякие суда, привык к любым ситуациям, но проводка эсминцев проекта «7» оказалась весьма трудным делом. Осадка и длина этих кораблей смущали даже самых опытных специалистов. А тут еще, как назло, выдалась малоснежная зима и весенний паводок был небольшим. Уровень воды в озерах и реках держался ниже среднегодовой отметки, и для перевода новых эсминцев необходимо было принимать чрезвычайные меры.

Мы прибегли к помощи Экспедиции подводных работ особого назначения (ЭПРОН). Эта организация, обязанная поднимать затонувшие суда и проводить аварийно-спасательные работы, нас во многом выручала. Ее руководитель флагман 2 ранга Ф. И. Крылов обладал большими организаторскими способностями, природным умом и богатым опытом. Со своими корабельными инженерами и старыми боцманами в содружестве с капитанами речных буксиров и местными судоводителями он умел находить выход из, казалось бы, безвыходных положений.

Так как осадка «семерок» превышала глубину Свири на порогах, пришлось на Ровской речной верфи построить деревянный плавучий док. Со стоящим в нем эсминцем он представлял собой грандиозное сооружение, которое на больших течениях реки тащили 13 буксиров. Эта проводка была не только сложной, но и опасной. Стоило лопнуть [109] буксирному тросу или доку сесть днищем на камни, как мощным потоком воды его могло развернуть поперек русла и опрокинуть.

Корабли проводили по очереди. Пока возились с «Громким», «Грозным» и «Гремящим», наступила жара. Уровень воды упал еще ниже. «Сокрушительный» пришлось проводить в доке с подведенными под него деревянными понтонами. С замиранием сердца мы, стоя на мостике этого корабля, следили, как его тянут через Сиговские пороги. Вдруг док вздрогнул и остановился, упершись носом в камень. Казалось, катастрофа неминуема, но речники сумели найти выход из критического положения. Вереница буксиров снизила скорость, дав течению спустить вниз всю упряжку и снять док с камня. Затем, увеличив скорость, буксиры, тянувшие док, обошли опасность стороной. Мы видели, чего им это стоило. У капитана-наставника от волнения так тряслись руки, что он безуспешно пытался свернуть цигарку.

В Подпорожье я получил телеграмму из Керчи. Родные сообщали о смерти матери, а я не мог оставить экспедицию — ответственность за корабли была выше сыновнего долга.

Последний вымпел нашего отряда прошел канал, когда воду в шлюзах уже схватил первый тонкий лед. Он звонко, как стекло, лопался под стальным форштевнем корабля, напоминая морякам, что нужно не спеша поторапливаться. В Сороке материально-техническим обеспечением прибывшего отряда кораблей руководил член Военного совета Северного флота Н. М. Кулаков. Здесь состоялось мое знакомство с этим молодым политработником, талантливым организатором и душевным человеком.

Пока мы переходили с Балтики на Белое море, фашистская Германия, напав на Польшу, развязала вторую мировую войну. Начиналась небывалая трагедия человечества. Воодушевляемые империалистическими кругами финны открыто готовили к войне позиции на Карельском перешейте под самым Ленинградом. Активизировалась подготовка к нападению на Советский Союз и в соседнем с нами Петсамо. Военно-политическое положение становилось тревожнее с каждым днем. Готовился отразить нападение врага и Северный флот. Через Неву и Свирь переправлялись сухопутные соединения Красной Армии и выдвигались к финской границе, из Белого моря в Кольский залив перешли шесть подводных лодок типа «М», четыре типа «Щ» и эсминцы [110] «Сокрушительный», «Громкий», «Грозный» и «Гремящий».

За несколько дней до нашего выхода в Полярный{2} в Сороку приехал командующий флотом. Теперь уже он непосредственно возглавил экспедицию, а я — походный штаб. В море командующий флотом был энергичен, весел, чувствовалось, что он рад тому, что и на Севере наконец появились новые корабли.

В Москве волновались за переход океаном нашего соединения. Когда эсминцы ошвартовались в Полярном, меня вызвал к телефону начальник Главного морского штаба адмирал Л. М. Галлер.

— Что, «малютки» все дошли до базы? — спросил он.

— Все, — несколько недоуменно ответил я.

— Вы это видели своими глазами или вам кто-нибудь доложил?

— И видел, и посты Службы наблюдения и связи докладывали.

— Нет, вы все же сходите к причалу, лично пересчитайте их и доложите мне.

До этого у меня не возникало сомнений в том, что все подводные лодки целы, но теперь, взволнованный словами Л. М. Галлера, я поспешил в гавань считать «малюток» по рубкам.

После получения пополнения на Северном флоте насчитывалось семь эсминцев, и Военный совет решил сформировать из них бригаду двухдивизионного состава. Командира соединения подобрать среди надводников не смогли и назначили капитана 2 ранга М. Н. Попова — подводника. К тому времени Михаил Николаевич уже успел зарекомендовать себя хорошим моряком, строгим начальником, но на эсминцах сроду не плавал и поэтому в новом амплуа чувствовал себя неуверенно. Командира бригады подводных лодок капитана 2 ранга Д. А. Павлуцкого прислали с Балтики.

В составе нашего флота незадолго до этого появилось новое смешанное соединение — ОВР ГБ{3}. В отличие от однородных бригад эсминцев или подлодок его организационная структура строилась по функциональному признаку. На ОВР ГБ возлагалась обязанность охранять прилегающий к Кольскому заливу район моря от проникновения подводных лодок и торпедных катеров противника, тралить в своей зоне мины, [111] оповещать флот о приближении опасности с воздуха и с океана, регулировать движение кораблей и судов по фарватерам, на рейде и в гаванях. Для решения этих задач ОВР комплектовался противолодочными, сторожевыми и дозорными кораблями, тральщиками, минными и сетевыми заградителями. Ему придавались артиллерийские противокатерные батареи, поисковая авиация, береговые посты наблюдения и связи, боновые и сетевые команды.

На первых порах в ОВР входили тральщики «Налим» и «Форель», дивизион катеров — малых охотников за подлодками, несколько береговых сигнально-наблюдательных постов, боносетевая партия и три торпедных катера типа «Г-5» для пробной эксплуатации. Одним из них командовал мичман А. О. Шабалин, другим (и звеном в целом) — лейтенант С. Г. Коршунович. Оба командира ничем не выделялись среди своих товарищей, и тогда никто не узнал бы в скромных катерниках будущих героев.

Первым командиром ОВРа стал капитан 3 ранга А. Е. Пастухов, плававший со мной в 1930 г. на «Авроре» старшим штурманом, затем — капитан-лейтенант Л. К. Дмитриев, а перед самой финской кампанией, когда уже началась мобилизация судов и призыв запасников, эту должность занял я. Так В. П. Дрозд выполнил обещание перевести меня на плавающие корабли. Комиссаром ОВРа был назначен начальник первого отдела политуправления полковой комиссар И. В. Ильин.

Зимой 1939 г. военная обстановка все больше и больше накалялась, и вверенное мне соединение развертывалось в полнокровную бригаду. Призванные и вооруженные в Мурманске и Архангельске рыболовные траулеры и мотоботы сосредоточивались в Полярном. Из них были созданы дивизионы тральщиков, сторожевиков и противолодочных катеров. Прибыл «Мурман», то самое гидрографическое судно, которое спасало И. Д. Папанина и его товарищей, вскоре переоборудованное в минный заградитель. В ОВР передали и сторожевые корабли «Смерч», «Грозу» и «Ураган». В качестве дозорных сил мы получили большой пассажирский теплоход «Кооперация» и ледокольный пароход «Дежнёв», впоследствии переоборудованный в сторожевой корабль «СКР-19». В войну теплоход катерники использовали в качестве плавбазы, а ледоколу мы применения так и не нашли и передали его Беломорской военной флотилии. Мобилизованный под минзаг пароход «Пушкин» оказался без двигателей, и тыл флота определил его для хранения мин.

По числу людей и вымпелов ОВР был самым крупным [112] на Северном флоте соединением, а по своему состоянию — наименее подготовленным и трудноуправляемым. Хлопот было немало. Штаб флота перебрался в новое каменное здание, а старый штабной деревянный дом достался ОВРу. Днем и ночью там кипела работа: прибывающие назначались на должности и распределялись по кораблям, в кабинетах проводились инструктажи, шли занятия. Вчерашних рыбаков готовили к несению дозоров, учили тралить мины, искать подводные лодки. Прослушав сжатый теоретический курс, мобилизованные капитаны выходили в море под руководством кадровых комдивов и на практике закрепляли полученные знания. Потом они сдавали начальнику штаба ОВРа капитану 2 ранга Ивану Фроликову или мне экзамен на групповых и совместных учениях. Жизнь показала, что набранные нами рыбаки были опытными судоводителями, выносливыми мореходами, хорошо знали условия плавания на Севере, но военно-морская наука давалась им нелегко, и полноценными командирами они становились не сразу.

* * *

В 1533 г. при впадении реки Печенга в залив наши предприимчивые предки основали монастырь. Со временем на его месте вырос город Печенга, который долгое время был российским форпостом на дальнем Севере. С 1920 г, он принадлежал Финляндии и носил название Петсамо. Со стороны океана попасть туда трудно: длинный узкий залив при подходе к городу мелководен и в суровые зимы покрывается льдом. Это заставило финнов для строительства незамерзающего порта искать место поближе к выходу в море. Их выбор остановился на Девкиной Заводи, расположенной в глубоководной излучине Печенгского залива, на полпути от Варангер-фьорда к городу. Новый порт, получивший название Лиинахамари, связали со страной автострадой, проходившей через город Петсамо.

30 ноября 1939 г. начались боевые действия на советско-финляндской границе. 14-я армия повела стремительное наступление из долины реки Титовка прямо на Петсамо, не обращая внимания на фланги. Боясь оказаться отрезанными от своих отходящих частей, небольшие финские воинские подразделения оставили охраняемые ими участки границы на полуостровах Рыбачий и Средний. Наши эсминцы обстреляли вражеские заставы. В порт Лиинахамари сухопутные части не прошли, и оттуда враг мог [113] угрожать нашему правому флангу. Положение было ненадежным, и Военный совет флота решил послать туда отряд кораблей ОВРа. Для этой цели выделялись сторожевик «Гроза» и два тральщика. «Грозе» поручалось войти в Печенгский залив, подавить огневые точки на его берегах, проникнуть в Девкину Заводь и из гавани порта поддержать артиллерийским огнем наступающую на Петсамо 104-ю стрелковую дивизию. Чтобы сторожевой корабль не подорвался на минах, впереди него по курсу шли два тральщика с поставленными тралами. Вход в Варангер-фьорд прикрывали эсминцы, а еще дальше в море были развернуты на позициях подводные лодки.

Следуя Печенгским заливом с небольшой скоростью за тихоходными тральщиками, «Гроза» под командованием капитан-лейтенанта В. М. Древницкого обстреливала из орудий все, что казалось похожим на укрепления. Но скалы молчали. Финны так поспешно покинули порт, что не успели даже не только потопить свой тральщик, единственный боевой корабль на этом театре, но и вывести из действия его котлы. Мы посадили на тральщик команду, и он своим ходом пришел в Полярный. Выяснилось, что порт Лиинахаиаря оставили не только солдаты противника, но и все гражданское население. Артиллерийская поддержка с моря наших войск, продвигающихся к Петсамо, почти не потребовалась. «Грозе» была указана всего одна цель — пулеметная точка, которую без особых усилий уничтожили комендоры.

В дальнейшей, до самого заключения мира, мы продолжали плавать по законам военного времени. Корабли ходили ночью без огней, маяки зажигали по расписанию или по требованию командиров соединений, транспорты водили с охранением, войска перевозили на боевых кораблях. «Сердобольных» друзей и заступников среди сильных морских держав у нашего противника было достаточно, и враг со стороны моря мог появиться в любой момент.

К исходу дня 1 декабря войска 14-й армии заняли город Петсамо. Теперь, переправившись на левый берег реки Печенга и западный берег залива, они получили возможность сообщения с портом Лиинахамари по автостраде. Ни шоссейных, ни грунтовых дорог, идущих из Мурманска к линии фронта, тогда еще не было, и все воинские перевозки осуществлялись морским путей. Их организация и охрана легли на Северный флот. За три месяца в Петсамо было доставлено около 29 тысяч бойцов с вооружением и до 35 тысяч тонн различных грузов, а из Архангельска в [114] Кемь около двух дивизий с полным вооружением и другими военными грузами.

Последующее наступление наших сухопутных войск в глубь Финляндии приостановилось, война приняла позиционный характер. Пополнение войск и подвоз снаряжения производились небольшими отрядами и партиями, растягивались на длительные сроки. Так, например, 52-ю стрелковую дивизию мы переправляли из Мурманска в Девкину Заводь с декабря по март. Такие замедленные темпы воинских перевозок держали в постоянном напряжении службу охраны баз и побережья. В конвои включали два-три транспорта с грузами и столько же кораблей охранения. Воинские подразделения перебрасывали на сторожевиках и тральщиках, которые обратным рейсом доставляли в тыл раненых и погибших.

Когда стало ясно, что осуществлять повседневные транспортные перевозки удобней на военных кораблях, ОВР открыл что-то вроде пассажирской и товарной пристани. Вооруженные рыболовные траулеры поддерживали бесперебойную связь между тылом и фронтом, совершая рейсы от Кольского залива к Печенгскому. Порой мы переоценивали профессиональную подготовку бывших рыбаков и выпускали их в океан, не считаясь с метеорологическими условиями. Однажды это закончилось трагически.

Зима в тот год стояла суровая. Морозы часто переваливали за 30 градусов, море парило, и над его темно-синей поверхностью держался такой плотный и устойчивый туман, что с мостика иной раз не просматривался даже полубак. В такую погоду вода не успевает стекать за борт и замерзает, ложась тяжелым грузом на корабль, что грозит катастрофическим снижением его остойчивости. Чтобы корабль не перевернулся и не затонул, команда должна день и ночь скалывать лед. В одну из ночей при одиннадцатибалльном шторме из Лиинахамари возвращался сторожевой корабль «Бриз». Снежные заряды слепили и наблюдателей, и командира. Зажженные по приказанию огни маяков не пробивали сплошной мглы. Штурман допустил ошибку в расчетах, сторожевик сбился с курса и наскочил на скалу у мыса Сеть-Наволок. С берегового поста сигнальщики видели, как его подняла гигантская волна и ударила о камни. Корпус «Бриза» разломился на части, и корабль затонул. Находившийся недалеко дозорный корабль приблизился насколько смог к месту катастрофы, спустил по ветру на легком тросе шлюпку, но спасти никого не удалось.

Вдвоем с комиссаром мы вышли на дежурном тральщике [115] из Полярного — и тоже опоздали. На Кильдинском плесе гремел шторм. Валы океанской зыби, как горы, катились на просторе и, казалось, ставили корабль на попа. Возвращаясь в базу в это ненастье, мы выскочили на берег на входе в Кольский залив. Через день, когда утихла непогода, нас стащили спасательные буксиры. Тральщику понадобился доковый ремонт.

За гибель «Бриза» и меня, и В. П. Дрозда примерно наказали. После этого мы более строго стали учитывать метеоусловия.

* * *

Крупные европейские державы оказывала разгромленной Финляндии военную помощь. Они послали финнам 350 самолетов, 1500 орудий, свыше 6 тысяч пулеметов, тысячи тонн боеприпасов. Империалисты собирались вмешаться в конфликт. Англия готовила к отправке в Финляндию 100-тысячную армию, Франция — 50-тысячный экспедиционный корпус. Английский военный деятель Губерт Гоф предлагал послать в Петсамо эскадру.

Учитывая сложность и напряженность международной обстановки, Главный морской штаб требовал от нас принять меры, чтобы предотвратить прорыв любого флота в наши северные порты и базы, не допустить высадки морского десанта на побережье советского Заполярья. И мы выставляли дозоры перед входами в Кольский и Мотовский заливы, осуществляли минные постановки. Дозорную службу на Северном флоте несли по всем правилам, разработанным на основе опыта первой мировой войны. На Кильдинском рейде из числа кораблей ОВРа было организовано пять линий дозора. Им в поддержку назначались эсминцы и подводные лодки, стоявшие в повышенной боевой готовности в Полярном, а также дежурные батареи береговой обороны.

Плавание в запретной зоне регламентировалось особым режимом, получившим наименование «Лоция военного времени». В соответствии с этим документом все суда, следующие со стороны моря, были обязаны заходить в бухту Териберка для досмотра, после чего могли следовать указанным фарватером. Отечественные пароходства строго соблюдали установленный порядок захода в охраняемый район, а иностранные коммерческие суда часто не выполняли наших требований. Применять меры принуждения мы не могли. На виду у кораблей дружественных стран стрелять [116] из орудий дозорным кораблям запрещалось даже в целях предупреждения. Чтобы заставить нарушителя «Лоции военного времени» идти в Териберку, они имели право только поднимать флажный сигнал с предупреждением, который не всегда оказывал желаемое воздействие. Проходы иностранных судов в Кольский залив без досмотра иногда случались. Это, естественно, вызывало гнев командующего флотом. А гнев, как известно, плохой советчик. Однажды чье-то судно-бедолага прошмыгнуло в Кольский залив. В. П. Дрозд приказал послать катер МО и утопить нарушителя. Не сумев отговорить командующего флотом от скоропалительного решения, я исполнил его волю. Через некоторое время получил второе приказание: послать торпедный катер, чтобы предупредить командира катера МО топить нарушителя, но не очень, то есть на мелководье, дав экипажу возможность спастись. И второе приказание было выполнено. Но вскоре раздался звонок начальника штаба флота, который дал указание догнать оба катера и предотвратить инцидент. Как и положено по уставу, последнее приказание было немедленно выполнено мной, к счастью, своевременно, и до применения оружия дело не дошло.

«Разряжался» командующий флотом в подобных случаях главным образом на мне как на командире Охраны водного района, отвечающем за дозорную службу.

Военный совет флота решил прикрыть минными заграждениями подходы к наиболее десантоопасным участкам побережья полуострова Рыбачий. В январе 1940 г. В. П. Дрозд вызвал командира бригады эсминцев капитана 2 ранга М. Н. Попова и меня и приказал нам вместе со штабом флота разработать скрытную заградительную операцию. По нашим расчетам, для постановки минного заграждения следовало привлечь три новых эсминца и минный заградитель «Мурман», в помощь которому придать сторожевой корабль «Прилив». В решении задачи встретились две трудности, во-первых, наши корабли имели разные скорости, а во-вторых, у «Мурмана» половина запаса мин находилась в трюме и, чтобы подать их на верхнюю палубу, требовался перерыв в постановке на целый час.

После долгого обсуждения мы сошлись на том, что весь отряд пойдет в Варангер-фьорд в одном общем ордере, равняясь по скорости наиболее тихоходного корабля. В назначенном районе эсминцы поставят полторы сотни мин и самостоятельно уйдут в базу, а заградитель останется продолжать постановку, «Мурман» на большой глубине встать на якорь не мог и должен был маневрировать. Служить ориентиром [117] места прерванной постановки мин должен был «Прилив», имевший глубоководное якорное устройство.

Документы, разработанные по плану операции, сдали, план утвердили, однако из-за отсутствия боевого опыта чуть было не провалили все дело.

Приняв у плавучего склада «Пушкин» мины, корабли вышли в море. Погода благоприятствовала, и в точку начала постановки мы прибыли минута в минуту. Эсминцы поставили мины, дали сигнал «Мурману» заканчивать линию и ушли в базу. С минзага скатили за борт палубный комплект, поставили в месте временного прекращения постановки мин на якорь «Прилив», а сами малым ходом стали описывать циркуляцию, чтобы корабль не снесло ветром на минное поле. Окончательный этап постановки мин также шел по задуманному плану до того самого момента, когда с минзага передали кодированный сигнал на сторожевик с разрешением возвращаться в Кольский залив и с благодарностью за оказанную помощь.

К утру все участники операции собрались в Полярном, чтобы подвести итоги похода, а «Прилива» все не было. Мы запросили его координаты по радио, но ответа не получили. К концу дня, когда уже стали считать его погибшим, командир корабля старший лейтенант Я. С. Кагаленко донес, что все еще стоит на своем месте в Варангер-фьорде и боится сняться с якоря. Бедняга видел в темноте, что «Мурман» обошел его кругом, но не знал, как теперь располагаются мины и где ему оставлен выход из опасной зоны. Мы сообщили «Приливу» полосу «чистой воды», и он благополучно вернулся в базу, но скрытность операции пошла прахом. Если бы противник вел наблюдение за нашими действиями, то засечь подозрительный участок моря он мог бы по долго маячившему там сторожевому кораблю «Прилив».

Дальнейшие постановки оборонительных минных заграждений у берегов Рыбачьего выполнял «Мурман» без чьей-либо помощи.

Проинспектировать нас приезжал начальник Главного морского штаба И. С. Исаков. Он собирал флагманов и делился с ними опытом боевых действий на Краснознаменном Балтийском флоте. Морская авиация успешно действовала в Ботническом заливе, на обстрел батарей береговой обороны финнов регулярно выходил линкор. В море его тщательно охраняли от подводных лодок; при этом корабли эскорта непрерывно бросали глубинные бомбы, независимо от того, обнаружены лодки или нет. Это считалось новым тактическим приемом, предложенным балтийцами. Мы пробовали [118] применить его в начале Великой Отечественной войны, но скоро убедились, что таким образом демаскируем свои выходы в море.

Иван Степанович беседовал с каждым командиром соединения в отдельности. Меня он спросил, в чем гарантия надежности дозоров на подходе к главной базе флота в случае появления на море реального противника. Не знаю, удовлетворили ли его мои доводы, но он их не оспаривал, менять мне ничего не советовал. Начавшаяся через два года Великая Отечественная война показала, что подходы к своей главной базе мы защищали в основном правильно. Несмотря на слабую техническую вооруженность наших дозорных сил, прорваться с моря в базы Северного флота враг не смог, если бы даже захотел.

12 марта 1940 г. закончилась советско-финляндская война. Государственная граница от Ленинграда отодвинулась за Выборг. К нам отошли полуострова Рыбачий и Средний, а Петсамо был возвращен финнам.

Флот отпускал домой запасников, возвращал народному хозяйству призванные по мобилизации суда. Начались неизбежные в таких случаях перемещения личного состава. ОВР снимал морские дозоры, готовился тралить недавно выставленные собственные оборонительные минные заграждения. Дело осложнялось тем, что весенние штормы срывали с якорей мины. Течением их несло к нашим берегам, чем создавалась угроза для мореплавания и рыболовства. Мины искали и расстреливали. Соединения переходили к боевой подготовке по программам мирного времени.

Финская кампания была короткой. Северный флот непосредственных столкновений с противником не имел, однако исправно нес охрану баз и побережья и оказывал содействие 14-й армии. Война дала нам определенный боевой опыт, особенно это касалось организации защиты побережья от нападения врага с моря.

Несмотря на окончание боевых действии и подписание мирного договора, военно-политическая ситуация оставалась напряженной. Необходимо было быстро восстановить боеготовность кораблей и продолжить интенсивную боевую подготовку. Это был трудный период для Северного флота. Много мы тогда работали, много положили сил и здоровья. Но никто не считался с тяжелыми условиями жизни, не жаловался на служебные трудности, не добивался перевода на другие флоты. Валентин Петрович Дрозд выглядел усталым. Не забыло ему московское начальство и катастрофу, происшедшую в конце 1939 г., когда при входе в [119] Кольский залив у острова Торос в условиях плохой видимости (снежный заряд) столкнулись подводная лодка «Щ-424», находившаяся в дозоре, и рыболовецкий траулер, которым командовал нетрезвый капитан Дружинин. Лодка затонула на глубине 250 метров. Из 31 человека спаслось только десять, в том числе и командир капитан-лейтенант К. М. Шуйский. Дружинина и Шуйского суд приговорил к расстрелу, но приговор был смягчен, а с началом Великой Отечественной войны Шуйского освободили и вновь назначили командовать лодкой. Он воевал и погиб, выполняя боевой долг, вместе с лодкой и ее экипажем. А тогда, в 1940 г., командующего Северным флотом В. П. Дрозда за погибшую лодку сняли с занимаемой должности и назначили с понижением на Балтийский флот командовать отрядом легких сил.

На пост командующего Северным флотом в августе 1940 г. прибыл контр-адмирал А. Г. Головко. Северяне знали его по работе в должности начальника штаба флота в 1938 г. Последовательный и вдумчивый по натуре, новый командующий соблюдал осторожность в боевой подготовке, не спеша наращивал темпы отработки упражнений, постепенно усложняя задачи кораблям, облек полным доверием флагманов, предоставив им максимальную самостоятельность. Под жестким личным контролем он держал лишь выходы в море на совместное маневрирование и дальние плавания. И все же в ноябре произошла новая трагедия: в Мотовском заливе при отработке срочных погружений погибла подводная лодка «Д-1» («Декабрист»). На Север приехала очередная инспекция под руководством адмирала Л. М. Галлера. Она признала уровень боевой готовности сил флота низким. Опять все корабли поставили на прикол и приступили к боевой подготовке с нуля, то есть стоя на якоре и швартовах.

С приездом А. Г. Головко произошла перестановка некоторых командиров соединений. В командование бригадой подводных лодок вступил капитан 2 ранга Н. И. Виноградов. Капитана 2 ранга М. Н. Попова перевели на должность заместителя начальника штаба флота, а бригаду эскадренных миноносцев возглавил его однокашник капитан 2 ранга В. А. Фокин. Заменили и И. Ф. Голубева-Монаткина. На его место приехал с Балтики контр-адмирал С. Г. Кучеров. Членом Военного совета флота назначили дивизионного комиссара А. А. Николаева, ранее работавшего инструктором в политотделе Северной военной флотилии. Начальником политуправления стал генерал-майор Н. А. Торик. Таким [120] образом, я оказался старейшим командиром плавающего соединения. Этот состав Военного совета и флагманов окончательно закрепился, и с ним флот вступил в войну с фашистской Германией.

Незаметно, как-то обыденно начался новый, 1941 год. Североморцы по-прежнему отдавала все силы боевой подготовке кораблей и частей, оттачивали мастерство в использовании сложного оружия. Корабли добились видимых успехов в повышении уровня боевой готовности. Необоснованные перемещения людей прекратились. И с кадрами положение стабилизировалось. Командиры и краснофлотцы работали спокойнее и увереннее. Наконец-то пошло на убыль количество аварий, поломок механизмов и несчастных случаев. Наши успехи стали замечать и в наркомате в Москве. В один день сразу трем командирам соединений — В. А. Фокину, Н. И. Виноградову и мне — присвоили воинское звание капитан 1 ранга.

А пожар мировой войны уже полыхал вовсю. Фашистская Германия праздновала победу за победой, в апреле 1940 г. захватив Данию и Норвегию, в мае — Бельгию и Голландию, в июне покорив Францию. Гитлеровцы согнали англичан с материка, шантажируя высадкой десанта на острова гордого Альбиона. Теперь орды третьего рейха оккупировали Грецию и Югославию. С 1938 г. фашисты поработили 11 стран с населением более 140 миллионов человек. Лавина небывалого нашествия все ближе и ближе подходила к рубежам нашей Родины.

Мы старались максимально использовать каждый день для повышения боевой готовности: проводили стрельбы, учения, занятия, военные игры. Требовали от командиров кораблей иметь в трюмах полные запасы топлива, воды, провизии, держать оружие готовым к бою, запрещали скученные стоянки. Пристально наблюдали за морем и воздухом, старались плавать без огней, выставляли дозоры в море, усилили охрану рейдов, кораблей, батарей, боевых складов и других военных объектов. Строители торопились раньше срока сдать оборонительные объекты; аэродромы, батареи, подземные хранилища, подъездные пути. Нам никто не мог сказать, когда именно начнутся боевые действия, но в том, что их не избежать, никто уже не сомневался. [121]

Часть вторая.
Великая Отечественная

Глава первая.
Война у порога

Весна в Заполярье в тот памятный сорок первый год выдалась ранняя. На равнинах и склонах гор снег сошел уже к концу мая, только в вечной тени гранитных ущелий еще белели глубокие сугробы, медленно истекая хрустальными струями. Торопясь созреть в короткое, скупое на тепло полярное лето, дружно зеленели кустики черники и голубики, у топких торфяных болот зацветала морошка.

В Баренцевом море давно отбушевали свирепые апрельские норды, и теперь с берега дули слабые южные ветры, увлекая редкие хлопья облаков куда-то в сторону полюса. Низкое слепящее солнце висело перед глазами круглые сутки. Лишь к полуночи его покрасневший диск скатывался к горизонту и, словно боясь коснуться океана, вновь поднимался, возвещая начало нового дня, так и не дав закончиться предыдущему.

Северному флоту шел всего лишь восьмой год, но он уже успел обрести стойкие традиции. Так, на два летних месяца соединения надводных кораблей и подводных лодок обычно уходили в Белое море, где выполняли годовую программу огневой подготовки. Однако на сей раз привычный ритм был нарушен. Уже наступил июнь, а штаб флота все тянул с объявлением сроков выхода в район учений. Объяснялось это двумя причинами. Дело в том, что у командиров плавающих [122] соединений не было единого взгляда на методы боевой подготовки кораблей. Одни считали, что готовиться к войне следует не в тепличных беломорских условиях, а в своем суровом районе, там, где предстоит встреча с противником, и учиться надо не только летом, но и круглый год. Другие им возражали, утверждая, что начинать погружаться на больших глубинах Баренцева моря для молодых подводников слишком опасно, и в подтверждение приводили примеры аварий и даже гибели подводных лодок. Новый командующий флотом контр-адмирал А. Г. Головко был склонен к компромиссному решению: молодым командирам подводных лодок проводить отработку первых задач на малых глубинах в Белом море, а артиллерийские стрельбы и торпедные атаки надводных кораблей перенести к берегам Мурмана.

Однако отпускать в глубокий тыл даже небольшой отряд флота, ослабляя силы главной базы, было рискованно ввиду подозрительного поведения гитлеровцев у наших границ. Еще весной 1940 г. они оккупировали Норвегию. Этот агрессивный акт был расценен нами как попытка окружить Великобританию военно-морскими базами и аэродромами. Мы удивлялись, как ловко они под самым носом у англичан, опередив их всего лишь на сутки, завладели целым государством, и даже иронизировали по поводу неповоротливости королевского флота.

Когда же вермахт начал создавать разветвленную систему базирования флота на северном побережье Норвегии в непосредственной близости от наших границ и сосредоточивать 150-тысячную армию «Норвегия» на мурманском и кандалакшском направлениях, нам стало ясно, что запахло более серьезной авантюрой, что пришло время и нам повышать свою боевую готовность. Как всегда, и 1941 год мы начали с отработки зимних задач боевой подготовки, а как только унялись февральские штормы, корабли соединений флота вышли в море для выполнения стрельбовых задач. Противолодочные корабли охраны водного района приступили к напряженным тренировкам по поиску подводных лодок, торпедные катера учились выходить в атаки по надводным целям, которые имитировал минный заградитель «Мурман», тральщики отрабатывали траление в заданном районе и проводку кораблей за тралами. Учились выходить в торпедные атаки эскадренные миноносцы и подводные лодки.

Май был особенно напряженным для бывалых командиров-подводников М. И. Гаджиева, В. Н. Котельникова, Н. А. [123]

Лунина и экипажей их лодок. Они отрабатывали задачи по выходу в атаку по боевому кораблю, идущему двадцатиузловым ходом в охранении катеров МО, по скрытному прорыву противолодочной завесы. Командиры дивизионов И. А. Колышкин и Н. И. Морозов могли гордиться успехами своих воспитанников. Пристально следил за результатами боевой подготовки командующий флотом А. Г. Головко.

Арсений Григорьевич был не только моим непосредственным начальником, но и однокашником. Он удивительно умел сочетать отношения и старшего по служебному положению, и школьного товарища, которому можно было излить душу, высказать не окончательно сложившееся мнение, изложить точку зрения по тому или иному вопросу. Такие отношения между нами установились еще летом 1938 г., когда Арсений Григорьевич некоторое время возглавлял штаб Северного флота.

10 июня 1941 г., когда в Мотовском заливе корабли ОВРа отрабатывали задачи траления, командующий прибыл на мой флагманский корабль. Он был очень озабочен. И немудрено: иностранная печать и радио назойливо сообщали о подготовке гитлеровской Германии к войне с русскими, предсказывали скорое нападение на Советский Союз. Командующего флотом больше всего беспокоило отсутствие по этому поводу исчерпывающих инструкций.

— Англичане все уши прожужжали, что война у нашего порога, а руководство молчит, — с досадой заметил он.

Никто, разумеется, и не собирался безоговорочно верить буржуазной пропаганде, но военному человеку нельзя не учитывать все возможные варианты развития событий. Разведка неоднократно доносила, что фашисты переоборудуют норвежские порты Киркенес, Вардё, Вадсё, Хаммерфест, Тромсё и другие в военно-морские базы.

— Знаешь, — сказал мне Арсений Григорьевич, — гитлеровцы устанавливают на побережье Норвегии артиллерийские батареи, нацеленные в нашу сторону. Не могу понять, боятся они нас или собираются нападать?

Особенно его тревожила близость главной базы флота — Полярного к советско-финляндской границе, где были сосредоточены немецко-фашистские войска, и то, что незамерзающий океанский порт Лиинахамари превращен гитлеровцами в военно-морскую базу.

— Жаль, что мы не добили прошлой зимой этого старого прихвостня российского трона Маннергейма, — сказал Арсений Григорьевич. — А теперь видишь, как ловко он снюхался с Гитлером. [124]

Беседа была долгой, нас угнетало отсутствие информации по поводу действительных намерений немцев, но мы утешали себя мыслью, что в Москве лучше нашего знают и оценивают военно-политическую обстановку и не допустят просчета в таком серьезном деле. Однако твердо сошлись во мнения, что порох надо держать сухим. Видя, как гитлеровские полчища шагают по Европе, мы были убеждены в неизбежности войны, но развязка представлялась вам не столь быстрой. Последовавшее 14 июня сообщение ТАСС, опровергавшее слухи о намерении Германии напасть на Советский Союз, еще больше укрепило в нас веру в безошибочность наших суждений.

Северный флот вел интенсивное строительство и оборудование военно-морских баз, аэродромов и береговых артиллерийских позиции. Их нынешнее состояние пока еще не в полной мере обеспечивало базирование и боевую деятельность сил флота. Несмотря на открытый характер морского театра, Северный флот не имел ни линкоров, ни крейсеров, которые, по понятиям того времени, олицетворяли морскую мощь. Перед Великой Отечественной войной он насчитывал только три плавающих соединения: отдельный дивизион эскадренных миноносцев, бригаду подводных лодок и бригаду охраны водного района главной базы. По корабельному составу и вооружению эти соединения равнялись нынешним дивизиям и тесно взаимодействовали друг с другом. Однако кораблей, предназначенных специально для плавания в северных широтах, тогда еще не строили, а корабли, подобранные с других флотов, не полностью соответствовали особенностям театра и сложным условиям океанского плавания. Так к нам попали новые эсминцы проекта «7», один из которых разломился на волне, а подводные лодки типа «М» из-за их малой мореходности мы остерегались выпускать дальше 100 миль от базы. К сожалению, Северный флот по сравнению с другими флотами имел и самую слабую морскую авиацию.

Большая часть ОВРа состояла из торговых и рыболовных судов, призванных по мобилизации во время финской кампании. Они обладали высокими мореходными качествами, но были малопригодны для боевого использования либо из-за малых скоростей, либо из-за большой осадки.

Соединения ОВРа в то время представляли собой новые формирования не только на Северном, но и на других флотах. В их задачу входила борьба с минами, подводными лодками и торпедными катерами для обеспечения безопасного плавания транспортов и боевых кораблей в прибрежной зоне [115] моря. Реализация этой задачи требовала большой затраты сил и средств.

Для действий против подводных лодок в районе, прилегающем к базе, предназначались малые охотники — быстроходные и маневренные корабли с деревянными корпусами. Они были вооружены двумя универсальными 45-мм орудиями, двумя 12,7-ми зенитными пулеметами, большими и малыми глубинными бомбами. Командовали охотниками только что выпущенные из училища лейтенанты — молодые, жизнерадостные и смелые люди. К сожалению, катера МО имели на вооружении довольно-таки несовершенную гидроакустическую аппаратуру типа «Посейдон» и плохо «слышали» лодки, находящиеся под водой. Выходить из Кольского залива они могли при волне не свыше трех баллов, так как проектировались для закрытых морских театров как корабли погранохраны, предназначенные для действий в прибрежных водах.

Для борьбы с подводными лодками в более удаленных районах моря предназначались переоборудованные из рыболовных траулеров сторожевые корабли. Все их вооружение составляли два 45-мм орудия и два пулемета, они могли брать на борт до трех десятков глубинных бомб. Никаких гидроакустических устройств у них не было. Правда, были у нас три сторожевика типа «Ураган» — корабли специальной постройка и с хорошим вооружением, но мы не решались выпускать их далеко в море из-за большого износа механизмов и корпусов.

Чтобы предотвратить возможный прорыв в базу надводных кораблей и торпедных катеров противника, боевыми документами предусматривалось выставлять несколько линий корабельных дозоров. Для их прикрытия с суши нам иногда придавались батареи береговой обороны.

Для создания позиционных противолодочных преград на подходах к базам использовались сетевые и минные заградители. Поскольку сети предназначались только для защиты от подводных лодок, то отнесение сетевиков к силам противолодочной обороны и подчинение их ОВРу споров не вызывало. Другое дело минные заградители, в боевом использовании которых нуждались многие соединения флота. Однако и они организационно входили в состав нашего соединения.

Случалось, что в ОВР включали корабли, заведомо не имеющие отношения к выполнению функций охраны водного района главной базы. Так было с пассажирским теплоходом «Кооперация» и с ледокольным пароходом «Дежнёв». [126]

Включали только потому, что для решения задач, ставившихся перед другими соединениями, они подходили еще меньше.

Кроме противоминной, противолодочной и противокатерной обороны на ОВР возлагалось и оповещение флота о появлении сил противника в границах вод главной базы и о налетах его авиации со стороны моря. Для этой цели на побережье была развернута сеть постов наблюдения и связи. На ОВР возлагалась также задача по охране транспортов и боевых кораблей, стоящих на рейде и в гаванях. Для этого предписывалось выставлять противокатерные боновые заграждения, а к ним подвешивать плетенные из стальных тросов противоторпедные сети, держать закрытыми входные ворота, регулировать движение кораблей и судов по фарватерам.

Квалификация командного состава ОВРа к июню 1941 г. не в полной мере отвечала требованиям того напряженного времени. Были командиры, обладавшие хорошей теоретической подготовкой, имевшие достаточный опыт плавания, были и такие, кто, получив высшее образование в военно-морских училищах, довольно быстро освоился с организационной структурой соединения, но не сразу вживался в своеобразные условия Заполярья. Командиры же из числа призванных капитанов и штурманов промыслового флота были опытными судоводителями, однако не сразу смогли овладеть боевым мастерством, долго привыкали к обязанностям командиров кораблей, плохо мирились с жесткими требованиями воинской дисциплины.

Если же оценивать соединение в целом, то можно сказать, что по понятиям того времени личный состав кораблей был достаточно хорошо подготовлен к тралению мин, поиску подводных лодок и несению дозоров в море. Тогда мы еще не знали, что война потребует от нас незамедлительного поиска новых тактических приемов борьбы с такими видами оружия, как акустические торпеды, якорные магнитные и антенные противолодочные мины, а также с пикирующими бомбардировщиками. И уж меньше всего мы думали о том, что скоро нам придется высаживать десанты — это никогда не считалось задачей ОВРа, ни в одном боевом документе не оговаривалось, а поэтому и не отрабатывалось. Останавливаюсь на этом не ради оправдания наших ошибок или неудачно принятых решений, а с надеждой, что горький опыт не повторится.

Если рассматривать эти вопросы с позиций сегодняшнего дня, когда одной из основных задач флотов является содействие [127] армиям на приморском направлении, то подготовка кораблей всех классов к десантным действиям, разумеется с учетом их специфики, представляется совершенно необходимой.

Из всего состава ОВРа катера МО резко выделялись высоким уровнем боевой готовности. Трудно было назвать слабую единицу в этом дивизионе, насчитывавшем 14 вымпелов. Были в нем и полностью комсомольские экипажи, выполнявшие задачи боевой подготовки только на отлично, и команды, в которых продолжительное время не было грубых нарушении воинской дисциплины. Катера выглядели, как игрушки, — такие на них были чистота и порядок. Иногда любовь личного состава к кораблям перехлестывала через край: моряки покупали на свои деньги туалетное мыло и мыли им кубрики, заказывали по почте в Москве и Ленинграде специальные краски для отделки жилых помещений и боевых постов.

Катера МО стояли у маленького деревянного пирса бывшего Океанографического института, облепив свою плавучую, но не плавающую базу — небольшой изношенный пароходик, продолжавший носить громкое имя «Маяк». В его трюмах были оборудованы кубрики для рядового состава и младших командиров, в каютах размещался командный состав катеров и штаба дивизиона. Маленькая светлая кают-компания одновременно служила столовой, учебным залом и клубом. Здесь никогда не смолкали гомон веселых молодых голосов и задорный смех.

Командиры тральщиков тяготели к своим прежним товарищам — рыбакам и частенько просили разрешения отстаиваться в Мурманске. Без дополнительных согласований они находили места у тесных причалов и даже умудрялись ремонтироваться в мастерских рыбников. И старые, и новые друзья в шутку говорили про них: «Ласковый теленок двух маток сосет».

В середине июня 1941 г. разведка донесла о сосредоточении на наших границах с Норвегией и Финляндией частей и соединений 19-го горнострелкового корпуса, а на ближайших к нам аэродромах — до ста самолетов-истребителей и бомбардировщиков. В портах — от Тромсё до Петсамо — более интенсивным стало плавание военных кораблей. Обнаружены и две немецкие подводные лодки.

Как только о появлении подводных лодок оповестили флот, с береговых сигнально-наблюдательных постов посыпались тревожные доклады о том, что наблюдатели то там, то здесь видят перископы. Сказывалось отсутствие опыта — [128] на первых порах сигнальщики часто ошибались в оценке своих наблюдений. Однако на донесения надо было реагировать, и мы гоняли катера МО на перепроверку данных. Те выходили в море, прослушивали заданные районы своими «Посейдонами», но, как правило, ничего не находили. Если же и обнаруживали в наших территориальных водах подозрительные шумы, то вытеснить цель из района серией глубинных бомб или тем более атаковать ее все равно не могли бы во избежание крупных осложнений. Мы строго выполняли приказ: «Не поддаваться ни на какие провокационные действия».

А мирная жизнь текла по привычному руслу: в центральной печати сообщалось о достижениях промышленности, давался прогноз на урожай зерновых. Газеты «Красная звезда» и «Красный Флот» отмечали отличников боевой и политической подготовки, военные академии производили очередной отбор абитуриентов. На флотах шли текущие перемещения командного и начальствующего состава.

Вечером 15 июня меня срочно вызвал А. Г. Головко. Выяснилось, что час назад заместитель наркома корпусной комиссар С. П. Игнатьев сообщил ему, что начальник управления кадров полковой комиссар А. В. Зорин уходит на учебу. На его место предлагалась моя кандидатура. Арсений Григорьевич пытался возражать, мотивируя отказ сложностью оперативной обстановки на морском театре, но его доводы не были приняты во внимание. Мне было приказано на следующий же день выехать в наркомат для предварительных переговоров.

Уже тогда из Мурманска в столицу ходил фирменный экспресс «Полярная стрела». Покойно и удобно было сидеть на мягком диване в уютном вагоне и смотреть, как за окном в белых кружевах пены среди черных обточенных валунов бежит зажатая высокими берегами холодная красавица Кола. Вспоминались удивительные рыбалки «на семужку» в редкие выходные дни ранними веснами.

Чем дальше поезд уходил от моря, тем богаче становилась растительность. Густой высокий лес подступал к самому полотну железной дороги. Но мысли снова и снова возвращались к цели неожиданной командировки. Я пытался найти ответы на мучившие меня вопросы: кто предложил мою кандидатуру, почему именно меня, а если осуществится предполагаемое, справлюсь ли я? Так и не найдя подходящего ответа, решил положиться на совет старинной русской поговорки «утро вечера мудренее».

На следующий день после приезда состоялась беседа с [129] заместителей наркома по кадрам С. П. Игнатьевым. Мы служили вместе в бригаде подплава на Балтике в начале 30-х годов. Он был тогда инструктором политотдела этого соединения. Бывший сослуживец говорил о значении лозунга «Кадры решают все», о моей будущей работе, об ответственности вверяемого мне управления за подбор, расстановку и подготовку командирских кадров. О нашей прежней службе на подводных лодках не вспоминал, то ли забыл, то ли счел это неуместным. Заканчивая беседу, мой будущий непосредственный начальник сказал, что командование настоятельно рекомендует мне сразу же отправиться в очередной отпуск, а после него мне надлежит прибыть к новому месту службы.

Остаток дня ушел на предварительное знакомство с новыми делами и обязанностями. Начальник управления А. В. Зорин, которого мне предстояло сменить, прежде служил на Северном флоте инструктором политуправления. Ему хотелось, чтобы я не испытывал затруднений в первые дни пребывания в незнакомой должности, и он откровенно, обстоятельно и добросовестно вводил меня в курс дела. Служебные разговоры нет-нет да и прерывались воспоминаниями о штормовых походах, о кораблях, о друзьях-североморцах.

В Полярный я возвратился 20 июня. Начальник штаба соединения капитан 3 ранга Б. И. Мещеряков доложил, что над главной базой чуть ли не каждый день летают фашистские самолеты-разведчики и по ним разрешено открывать огонь, что с 19 часов 30 минут 19 июня флот переведен на боевую готовность № 2 и мы уже выставили в море три линии корабельных дозоров. Подытожив доклад кратким «добро», я поспешил к командующему флотом. Внимательно выслушав отчет о поездке в столицу, Арсений Григорьевич дал разрешение отправляться на отдых в Гурзуф.

— Будем надеяться, что ты полностью отгуляешь свой отпуск, — сказал он на прощание, — но, если обстановка потребует, я тебя потревожу.

21 июня в небе над Полярным трижды появлялся на небольшой высоте немецкий самолет Ме-110. Корабли вели по нему интенсивный огонь. Без привычки некоторые артиллеристы зря горячились. Положение «необъявленной» войны иногда приводило к недоразумениям. Стоявшему в гавани тральщику по вине вахтенного сигнальщика не было передано приказание стрелять по неопознанным самолетам. Вызываю командира корабля:

— Почему ваши орудия молчали, когда над нами кружил воздушный нарушитель? [130]

— Не получал разрешения стрелять.

— Но вы же видели, что в базе тревога, что все корабли ведут огонь?

— Видел, это точно, но ничего не понял. Смотрю, летит самолет, то ли наш, то ли нет, мишени вроде не буксирует, а все палят. Куда палят — не разберу.

Субботний вечер ушел на сборы в дорогу. Жена хлопотала над чемоданами, счастливые дети примеряли белые панамки, готовясь ехать: сын — в Артек, а дочь — в Евпаторию. Летний отпуск, да еще всей семьей, — явление в жизни военного моряка чрезвычайно редкое. Наконец семейство угомонилось. Заказав на 10 часов утра катер к дневному поезду, я лег спать. Завтра воскресенье, 22 июня, — первый день отпуска.

Только успел забыться, как зазвонил телефон. В трубке взволнованный голос дежурного по штабу ОВРа:

— Товарищ капитан первого ранга, получен сигнал «Павлин-один»!

— Исполнить «Павлин-один» всем кораблям и частям соединения.

Вскочил, стал поспешно одеваться. Ни о чем не спрашивая, жена тревожно глядела то на меня, то на спящих детей. Откуда ей было знать, что этот сигнал, по которому флот переводится в боевую готовность № 1, сейчас означал непосредственную угрозу войны или ее начало.

В штабе флота удалось узнать лишь то, что высшая степень готовности объявлена Москвой. Сразу же распорядился, чтобы работники штаба проверили подготовку кораблей к бою. Правда, те уже давно стояли готовыми, все, что от нас зависело, мы уже сделали: приняли боезапас, топливо, питьевую воду и продовольствие, рассредоточили корабли дивизионов по заливу.

В четвертом часу ночи позвонил А. Г. Головко:

— Василий Иванович?

— Да, я слушаю вас, товарищ командующий.

— Началась война! Немцы на западе перешли нашу границу. Нанесли удары с воздуха по ряду городов, в том числе и по Севастополю. Надо ждать налета и на Полярный. Прикажи усилить дозоры, лично проверь расстановку по гавани катеров МО. Сам проинструктируй командиров и проконтролируй, чтобы дружно вели огонь и прекратили стрелять, когда воздушный бой завяжут наши истребители. Да, вот еще. Тебе придется возглавить эвакуацию населения.

Помнится, я и сам удивился тому, что воспринял это страшное известие со спокойствием и твердой уверенностью, [131] что мы отобьем любое вражеское нападение, не допустим какой-либо оплошности.

Съехались вызванные для подробных докладов и на инструктаж командиры и политработники дивизионов. Они докладывали об укомплектованности личным составом, о готовности оружия и технических средств к боевым действиям, о пополнении различного вида запасов до полных норм. Возникавшие вопросы решались по-деловому, без лишних слов. Конечно, за лаконичностью докладов чувствовалось волнение, но это шло от предельной собранности, решимости и готовности выполнить самое опасное задание.

Отдав необходимые приказания, я задумался над тем, что до сих пор мы только учились воевать. А как-то будет не на картах, а в действительности? До непосредственного боевого соприкосновения с противником война в моем воображении была чем-то смутным, неосязаемым, а потому неясным, хотя, кажется, я готовился к ней всю жизнь.

Пасмурное, хмурое утро. Низко нависшие облака медленно плывут на восток, лениво переваливаясь через хребты гор. Казалось, они пытаются зацепиться за складки земли, задержаться, укрыть от смертельной опасности людей, сгрудившихся с узлами и чемоданами на пассажирской пристани. За облаками слышался гул авиационных моторов. Люди с тревогой посматривали на небо. В это первое утро войны по решению Военного совета флота уже шла эвакуация гражданского населения в Мурманск на тральщиках и сторожевых кораблях. Вместе со всеми отправлялась и моя семья. Маленькая дочка испуганно цеплялась за руку матери, у подростка-сына глаза горели от возбуждения и любопытства ко всему, что происходило вокруг. Он с явным нежеланием удалялся от мест, которые в ближайшее время должны были стать ареной таких интересных, захватывающих и романтичных с его точки зрения событий.

— Куда же нам теперь ехать? — спрашивала со слезами на глазах, уже стоя на катере, жена.

— Поезжайте на юг, но только скорее, пока ветер еще не успел разогнать тучи!

Следя за боевыми действиями, которые вела фашистская Германия в Европе, мы отчетливо представляли мощь и разрушительную силу современной авиации. Флотские строители принимали все меры к тому, чтобы зарыть в землю жизненно важные объекты флота. К началу войны у нас имелся хороший склад боеприпасов, выдолбленный в скале. Полным ходом шло строительство подземного хранилища и ремонтных мастерских торпед. Но ни в нашем соединении, ни [132] на всем флоте не было ни одного укрытого командного пункта, тем более не было убежищ для мирного населения и войск, не находящихся в непосредственном боевом соприкосновении с врагом. Не продумали мы этот вопрос. Я говорю мы, имея в виду прежде всего себя и командиров соединений, имевших береговые штабы и узлы связи. Другое дело, могли ли? Думаю, что могли. Ведь соорудили же хозяйственным способом, почти без затрат государственных средств, прекрасный стадион между скал. Конечно, подсказать эту идею — укрыть органы управления силами — должны были и наши прямые начальники — командующий флотом контр-адмирал А. Г. Головко и нарком ВМФ адмирал Н. Г. Кузнецов, уже имевшие к тому времени опыт боевых действий в Испании.

Не был продуман даже элементарный план эвакуации населения на случай войны, поэтому людей пришлось вывозить в тыл на первых попавшихся под руку плавающих средствах в том порядке, в каком они подходили в гавань. Наше счастье, что эту переправу на восточный берег Кольского залива спасла нелетная погода.

Из штаба флота поступали все новые и новые приказания и распоряжения, связанные с задачами обороны базы с моря. Следовало подготовиться к оборонительным минным постановкам, загрузив часть кораблей минами, к выставлению противолодочных сетевых заграждений, что тоже требовало трудоемких погрузочных операций. Нужно было выставить новые линии дозоров и противолодочные патрули, наладить и проверить связь с эсминцами, авиацией и батареями береговой обороны, выделенными для поддержки сил дозора, убедиться в готовности их к совместным действиям. С наблюдательных постов и от дозорных кораблей хлынули донесения о пролетающих самолетах, проходящих судах, плавающих минах, перископах подводных лодок. Необходимо было фильтровать поток информации, отсеивать неправдоподобные или несущественные сведения, принимать меры для проверки серьезных сигналов.

Отсутствие военного опыта сказывалось во всем. Спали урывками, питались на ходу, перестали следить за своим внешним видом. Командиры кораблей чаще, чем следовало, объявляли тревоги, излишне долго держали людей в напряжении. Мы завышали наряды сил, выходивших в море, иногда без нужды держали корабли под парами. Рациональный подход к решению этих проблем нам удалось выработать не сразу, потребовалось определенное время для приобретения необходимого опыта. Был случай, когда на минный [133] заградитель «Мурман» вгорячах погрузили 300 мин, но не подумали, что ставить их нецелесообразно, поскольку невозможно обеспечить скрытность, ведь в полярный день светло круглые сутки. Хуже того, о начиненном боезапасом корабле вскоре забыли, и этот «вулкан» стоял на рейде в губе Оленьей до тех пор, пока его не попытался расстрелять внезапно налетевший Ме-110. К счастью, атаки воздушного пирата были безуспешными.

Выставление в море пяти линий дозора привело к тому, что весь корабельный ресурс был израсходован в первые же дай войны. Только тогда начали сокращать число кораблей в линиях, а затем и снимать целые линии.

Так, порой ошибаясь, накапливали мы военный опыт, оттачивали боевое мастерство, втягивались в великую битву, размах которой не могла предугадать самая богатая фантазия. [134]

Глава вторая.
Остановить захватчиков!

Поздней ночью 22 июня в сплошной облачности образовались разрывы, в них время от времени показывалось низкое полярное солнце. В Заполярье ясные дни даже летом легко пересчитать по пальцам, но теперь наступление хорошей погоды не радовало. Все с опаской поглядывали на небо, однако немцы пока не проявляли активности в воздухе.

Ранним утром 23 июня я вышел на пирс к кораблям соединения. Моряки несли вахту на боевых постах, наблюдая за воздухом, перебрасывались шутками и остротами, однако чувствовалась нервная напряженность в ожидании первого боя.

— Я немцев знаю, — хвастался старшина 2-й статьи Стукалов, комендор флагманского катера МО № 123. — Это, брат, тебе не то что мы, грешные, всю ночь не спим. Они, пока не отлежат установленного срока и не откушают свой кофий со сливками, в кабину не сядут.

— Много ты, пушкарь, понимаешь, — возражал ему с мостика сигнальщик Кушнарев, — просто ждут, когда хорошенько очистится небо, чтобы забраться повыше, где их не достанет твоя «длиннобойная» артиллерия.

Воздушные налеты немцы начали с Мурманска, где бомбили главным образом рыбный порт. Вначале урон был невелик. Частично пострадали производственные предприятия и причалы, получили повреждения и два траулера, но [134] потопленных судов не было. Рубленые деревянные жилые дома не боялись взрывной волны фугасок, им были страшны только прямые попадания да пожары, которые возникали мгновенно. Изрядно досталось городской бане — аляповатому кирпичному сооружению с колоннами в стиле помещичьих усадеб XVIII в. и длинной чадящей трубой. Стояла баня на высоком берегу Кольского залива, сильно отличаясь от других городских построек. Немцы, по-видимому, приняли ее за важный объект и усердно бомбили.

Штатные пожарные команды, а в большинстве случаев самодеятельные дружины самоотверженно тушили пожары, тут же образовывались бригады по ремонту и восстановлению зданий. Заполярье есть Заполярье. Здесь и летом под открытым небом долго не проживешь, и землянку в граните не сразу-то вырубишь.

Немцы, встретив над городом упорное противодействие истребителей 14-й армии, в первом же воздушном бою потеряли три бомбардировщика. Отличились и флотские артиллеристы. 23 июня батареи старших лейтенантов А. И. Казарина, А. П. Исаева и лейтенанта Б. А. Сацука сбили два самолета.

24 июня немецкая авиация вновь совершила налет, но теперь уже на Полярный, полуострова Средний и Рыбачий, остров Кильдин. Над главной базой флота вражеские самолеты появились около восьми часов утра. Шестерка Ю-87, не торопясь, по всем правилам, как на учениях, зашла со стороны солнца и, разделившись на пары, камнем свалилась в пике на корабли, стоявшие у причалов и на рейде.

Налет застал меня на катере МО. Поднявшись на мостик, я видел, как комендоры, дежурившие у заряженных орудий, открыли огонь, но слишком рано, когда самолеты были еще далеко и на большой высоте. Стрельба не давала видимых результатов, хотя мешала немецким летчикам прицельно атаковать, — бомбы падали вокруг кораблей в воду и на берег. По второй шестерке самолетов моряки стреляли уже уверенней. Боевые расчеты крупнокалиберных пулеметов и 45-мм орудий на катерах МО терпеливо и, как мне показалось, даже хладнокровно выжидали момент, когда немецкие самолеты, выходя из пике, зависали в воздухе, и открывали ураганный огонь с выгодных дистанций. Один Ю-87, так и не сбросив смертоносного груза, просвистел над нашими головами и врезался в воду. Веер белых брызг осел, разошлись кругами волны, и через пару минут уже ничто не напоминало о месте гибели фашистского стервятника. Другой самолет стал в воздухе разваливаться на части, [135] третий ушел на запад, оставив за собой черный шлейф дыма.

Одна бомба все же попала в небольшой буксир, стоявший у причала, и он медленно погружался носом в воду. Под спардеком, навалившись грудью на машинный люк, распластав руки, словно желая своим телом закрыть беззащитное судно, лежал смертельно раненный помощник капитана. На палубе сидела молодая кухарка, лоб и глаза ей заливала кровь. Подскочила санитарная машина, подошли спасатели и начали откачивать поступающую в корпус буксира воду.

После отбоя тревоги повсюду слышались громкие разговоры, смех, шутки: бойцы и командиры обменивались впечатлениями от первой встречи с врагом. Нервное напряжение еще не отпускало воинов, но гнетущая тяжесть неизвестности уже прошла, бой вселил веру в собственные силы, показал, что не всякая пуля в лоб, что постоять за себя мы сумеем и жизни своей дешево не отдадим.

На смену горячему возбуждению боя пришел трезвый расчет. «А что, оказывается, наши маленькие катера МО могут неплохо противостоять вражеской авиации!» Тогда я впервые подумал, что если они будут действовать не в одиночку, а группами, то способны не только постоять за себя, но и прикрыть более крупные корабли или транспорты.

Хотя прямых попаданий авиабомб в штабные здания и не было, целых стекол после первого налета осталось немного. Мысль о том, что в мирное время никому не пришло в голову укрыть командные пункты, снова больно кольнула меня, когда я увидел пустые глазницы окон своего штаба. Необходимо было срочно исправлять эту оплошность. В Полярном имелся недостроенный торпедный склад — обширная штольня в гранитной скале, в нее-то и перебрался флагманский командный пункт флота (ФКП). Подводники тут же перекочевали с береговой базы в подземный склад боеприпасов. И только штаб ОВРа все еще продолжал оставаться в деревянном доме, занимавшем почти целиком небольшой островок и представлявшем собой удобную мишень.

Обосновавшись на новом месте, А. Г. Головко позвонил мне.

— Бесстрашие чинов вверенного тебе аппарата ни у кого не вызывает сомнений, — начал он шутливо. — Но я боюсь, что в очередной налет какая-нибудь шальная «пятисотка» [136] смахнет твой штаб со всей начинкой с этого лысого камня в воду. Кто тогда будет командовать ОВРом?

— Товарищ командующий! Пока думаем, что предпринять!

— Мы тут оставили тебе уголок под скалой. Если перспектива искупаться в Екатерининской гавани тебя не очень прельщает, зайди, посмотри место и распорядись устроить себе укрытый командный пункт. Начальнику связи флота (капитану 1 ранга Б. Н. Шатрову. — В. П.) приказания на этот счет я уже дал.

Предоставленное в наше распоряжение помещение позволяло организовать в нем лишь оперативное дежурство по соединению и оборудовать тесные служебные кабинеты для командования ОВРа. Здесь было сыро и холодно, зато над головой имелась гранитная крыша толщиной 30 метров. Кроме того, упрощалось непосредственное общение с работниками штаба флота, в планах которого ОВР занимал далеко не последнее место.

Когда я пришел к командующему флотом и доложил о перебазировании своего КП в укрытие, он резюмировал:

— Лучше поздно, чем никогда. Хорошо еще, что немцы не догадались начать нас разделывать со штабов. Видно, и мысли не допускали, что все сидят тут как на ладони. Лизни корова языком — и нет нас.

— Да, наша недооценка авиации, — заметил член Военного совета А. А. Николаев.

— Я бы не сказал, — возразил Головко. — Скорее, недооценка важности органов управления боевыми силами. Ведь склады под землю мы зарыли? Зарыли. Значит, понимали, с авиацией шутить нельзя. А с командными пунктами тянули, все чего-то ждали. Вот и дождались. Воистину говорят: гром не грянет — мужик не перекрестится.

* * *

Мобилизация была объявлена уже в конце первого дня войны. Были вскрыты сургучные печати на красных неприкосновенных до поры до времени пакетах, в которых находились мобилизационные планы и планы боевого развертывания сил флота. Соединения эскадренных миноносцев и подводных лодок и в мирное время почти полностью укомплектованы кораблями, а экипажи кораблей людьми. Иное дело — соединение ОВРа. В его состав должны были влиться прежде всего 1-й Северный отряд пограничных судов Морпогранохраны НКВД вместе с береговой базой в [137] Кувшинской салме. Это было довольно крупное «хозяйство», в которое входили мастерская, слип, жилые дома, клуб и даже пекарня. Из призываемых рыболовных траулеров, дрифтеров и мотоботов необходимо было сформировать два дивизиона траления, два дивизиона сторожевых кораблей, дивизион катеров-тральщиков и дивизион сторожевых катеров. По числу вымпелов ОВР увеличился в три с лишним раза, примерно во столько же раз увеличилась и численность личного состава. Нужно было назначить командиров дивизионов, сформировать их штабы, подобрать места базирования, демонтировать на судах промысловое оборудование и установить вооружение, расписать специалистов и командиров по должностям и тревогам, провести учет коммунистов, создать партийные и комсомольские организации, обучить мобилизованных бойцов владеть оружием, а командиров на первых порах хотя бы элементарным тактическим приемам. Снизу сыпались вопросы и требования, сверху — распоряжения и приказания. Работники штаба и политотдела соединения валились с ног от усталости, ходили голодные, небритые, засыпали на ходу.

Из Мурманска и Архангельска в Полярный приходили траулеры, переоборудованные под боевые корабли, прибывали переодетые в военную форму бывшие капитаны-промысловики, почти не знавшие военных терминов и взаимоотношений. Когда они сходили на причал, то зачастую спрашивали:

— Где тут заведующий ОВРом?

Неподготовленность резерва, как говорится, была налицо. Науку воевать мы должны были усваивать на ходу, восполняя пробелы боевой подготовки мирного времени. Часто случалось, что в дозор или на боевое траление тральщики отправлялись в день своего зачисления в военный флот. Естественно, что с ними в море посылали кадровых командиров, которые прямо в боевом походе учили вчерашних рыбаков трудному и опасному военному ремеслу.

Арсений Григорьевич вызвал меня на ФКП.

— Ну что твоя патрульная флотилия? — с иронией, умышленно завышая статус нашего соединения, спросил он.

— Вырисовывается.

И уже серьезно он предложил:

— Давай-ка еще раз вспомним, кто где стоит. Я начал перечислять:

— Дивизион катеров МО базируется на Полярный, командует им капитан 3 ранга Вальчук. Первый дивизион [138] сторожевиков стоит в Тюва-Губе, командует капитан-лейтенант Ануфриев.

Командующий остановил меня:

— Это что, кадровые или из «тюлькиного флота»?

— Кадровые. Второй дивизион траления стоит в Росте, комдив — капитан 3 ранга Панфилов. Дивизион катеров-тральщиков — в Росляково, командует капитан-лейтенант Наберухин. Дивизион сторожевых катеров в Кувшинской салме, там капитан-лейтенант Бубынин.

— Это рыбаки?

— Да, мотоботы.

Едва дослушав доклад об укомплектовании дивизионов и их боевой готовности, Головко оторвался от карты и, внимательно посмотрев на меня, сказал:

— Ну, хватит! Ты когда последний раз спал по-человечески? Наверное, еще перед войной? Посмотри на себя, глаза-то какие красные, ступай сосни.

Но спать не пришлось.

Рано утром 29 июня после мощной двухчасовой авиационной и артиллерийской подготовки противник перешел в наступление на мурманском направлении Карельского фронта. Важное стратегическое значение Мурманска в случае войны с Германией было настолько очевидным, что сейчас трудно объяснить, почему, например, не только в преддверии войны, но и на восьмой день ее на опасном направлении в районе реки Титовка находились всего два батальона 95-го стрелкового полка 14-й стрелковой дивизии (около 2 тысяч бойцов), три погранзаставы (по 65–70 человек) и два артдивизиона (у моста через реку Титовка). 35-й стрелковый полк 14-й дивизии дислоцировался на полуострове Рыбачий, и только 30 июня один из его батальонов вместе с другими подразделениями 23-го укрепрайона был выдвинут для обороны перешейка полуострова Средний.

Наши войска с первого дня самоотверженно сражались и несли большие потери, особенно в командном составе. В первых же боях погиб смертью храбрых командир 14-й стрелковой дивизии генерал-майор А. А. Журба. Но силы были слишком неравными. Заняв деревню Титовка, фашисты отрезали от фронта полуострова Рыбачий и Средний. Захват Рыбачьего, как бы нависающего над входом в Кольский залив, создал реальную угрозу Полярному и Мурманску. А с оперативной точки зрения тот, кто владеет полуостровом, имеет ключ ко входу в залив.

После разговора по телефону А. Г. Головко с командующим [139] 14-й армией генералом В. И. Щербаковым Военный совет решил поддержать огнем корабельной артиллерии сухопутные части, отступающие на Рыбачий. С этой целью был сформирован отряд кораблей, в который вошли эскадренные миноносцы «Урицкий» (командир капитан 3 ранга В. В. Кручинин) и «Валериан Куйбышев» (командир старший лейтенант С. Н. Максимов), катера охранения МО № 121 (командир катера лейтенант М. М. Миронов, командир звона лейтенант И. А. Кроль) и МО № 123 (командир лейтенант В. М. Лозовский). Отряд возглавил командир 2-го дивизиона эсминцев капитан 2 ранга Е. М. Симонов. Вместе с ним вышел флагманский артиллерист флота капитан 2 ранга А. Д. Баринов. Обязанности замполита отряда возлагались на замполита бригады эсминцев Л. М. Казакова.

Моряки высадили на берег две корректировочные группы под началом лейтенанта Н. Я. Пескова, которые, заняв выгодную позицию, связались с сухопутными частями, передавали по радио на корабли целеуказания, корректировали их артогонь. Эсминец «Валериан Куйбышев», маневрируя в губах Кутовая и Мотка, вел стрельбу из 102-мм орудий по огневым точкам и скоплениям войск противника, обнаруженным на склонах гор. Выпустив до трехсот осколочно-фугасных снарядов, корабль подавил несколько огневых точек и уничтожил около двухсот солдат и офицеров противника. Эсминец «Урицкий» подошел несколько позднее, подвергся жестокой атаке вражеской авиации и задачу выполнить не смог.

После войны бывший квартирмейстер немецкого 19-го горнострелкового корпуса В. Гесс, оправдывая свои неудачи, писал в книге «Заполярный фронт в 1941 году», что на крутых склонах высоты 122, спускающихся к Кутовой, нм негде было укрыться от огня превосходящей по силе русской сухопутной и корабельной артиллерии.

Во время обстрела побережья корабли были атакованы 22 бомбардировщиками Ю-88. Оба эсминца и МО № 123 открыли по самолетам интенсивный огонь из зенитных орудий и на полном ходу маневрировали, уклоняясь от бомб. Фашисты прямых попаданий не имели. Сбив один самолет, наши корабли ушли в полосу тумана.

Отражая налеты вражеской авиации, североморцы проявили стойкость, мужество и воинское мастерство. В составе артиллерийского расчета зенитного орудия эсминца «Урицкий» тяжело ранило осколком авиабомбы краснофлотца Марьянчука. Его заменил старшина 2-й статьи Малыгин, [140] который тоже получил ранение, но держался на своем посту до окончания боя. Из состава прислуги кормового орудия главного калибра в строю остался лишь первый наводчик старшина 1-й статьи Сухов. Он непрерывно вел огонь, выполняя обязанности и заряжающего, и наводчика.

Под прикрытием артиллерийского огня эсминца катер МО № 121 снимал с берега последнюю группу моряков-корректировщиков. В этот момент наши корабли пыталась атаковать вторая группа бомбардировщиков, состоящая из 18 самолетов. Не обнаружив эскадренных миноносцев, они всей мощью обрушились на катер МО. Его команда храбро отражала атаки противника. Помощник командира лейтенант А. В. Бородавко умело командовал артогнем, наводчики 45-мм орудий старшина 2-й статьи Д. Ф. Рулев и краснофлотец И. П. Свистунов непрерывно вели огонь, слаженно и четко работали на ходовом мостике рулевой старшина 2-й статьи Б. Н. Векшин и молодой сигнальщик краснофлотец Михайленко. Катер с честью вышел из этого боя, сбив два самолета, и, несмотря на тяжелые повреждения, самостоятельно вернулся в базу.

Советское правительство по заслугам оценило доблесть катерников ОВРа. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 14 июля 1941 г. лейтенанты Иосиф Айзикович Кроль и Александр Владимирович Бородавко, а также старшина 2-й статьи Борис Николаевич Векшин были награждены орденом Красного Знамени.

На полуострова Средний и Рыбачий фашисты не прошли. Забегая вперед, скажу, что линия обороны на северном склоне хребта Муста-Тунтури оставалась неизменной до начала наступления войск Карельского фронта и Северного флота осенью 1944 г.

Хоть и горько, но следует признать, что героизмом подчас покрывались как стратегические, так и оперативно-тактические просчеты командования, а также недостатки в вооружении и технике.

По всей видимости, вначале гитлеровцы не ставили перед собой цели блокировать Мотовский или Кольский залив, не хотели отвлекать силы на захват Рыбачьего, они рвались к Полярному и Мурманску. Когда же немецко-фашистское командование убедилось, что эти города с ходу не взять, стало поздно менять тактику: Рыбачий был прочно укреплен с суши.

Одновременно с боями за Рыбачий разворачивались события на юго-востоке от Полярного, куда немцы потеснили [141] другие части 14-й стрелковой дивизии. 1 июля на правом берегу реки Западная Лица враг был остановлен.

Здесь уместно рассказать об одном эпизоде, характеризующем высокий патриотизм советских людей.

В губе Титовка перед войной начали строить аэродром. На земляных работах было занято несколько сот заключенных. В бою с немцами погибла вся вооруженная охрана лагеря. Несмотря на отсутствие стражи, репрессированные организованно отступили вместе с войсками к Западной Лице. Ни один из них не сдался в плен, не остался у врага. Прибыв на кораблях в Полярный, они обратились к командованию с просьбой разрешить им сражаться против фашистов и честно воевали всю войну.

3 июля 1941 г. по радио выступил И. В. Сталин. Его волнение передалось нам через тысячи километров. В репродукторе было слышно, как тяжело дышит оратор, как наливает в стакан воду. Первые же слова, обращенные к народу — «Братья и сестры!» — заставили всех содрогнуться. Так говорят, когда Отечество в смертельной опасности...

Много раз я возвращался к этому эпизоду в своих воспоминаниях. Меня тревожило, что читатель может неправильно понять то состояние души, которое было не только у меня, но и, не боюсь слишком сильного обобщения, у подавляющего большинства воинов. Мы ничего не знали о преступлениях, которые совершил И. В. Сталин против партии и народа, и беззаветно верили его словам.

Забыть этот день и эту речь невозможно. Невозможно хотя бы потому, что в сознании каждого советского человека наступил крутой перелом, до этого момента мы тешили себя мыслью, что отступление наших войск явление временное, а военные неудачи всего лишь недоразумение. Теперь же наивные надежды уступили место суровой действительности. Стало ясно, какая ужасная опасность нависла над нами, какой ожесточенной и длительной будет эта война. После прослушивания речи мы долго молчали. Каждый думал о том, что он может сделать для победы, что еще, кроме жизни, отдать Родине.

Армейская разведка получила сведения, что противник готовится к переправе через Западную Лицу, на правом берегу которой вгрызалась в гранит сопок 52-я стрелковая дивизия под командованием генерал-майора Н. Н. Никишина. Для усиления оборонительных порядков флот срочно начал формировать отряды морской пехоты.

4 июля, воспользовавшись отливом, при котором устье [142] Западной Лицы мелеет, немцы форсировали реку и начали накапливать войска на правом берегу. Если бы им удалось прорвать оборону 52-й стрелковой дивизии, они беспрепятственно вышли бы в тыл главной базы флота. Между тем Полярный оборонительных сооружений со стороны континента не имел. Теперь в спешке приходилось создавать их силами корабельных команд. Моряки рыли окопы, бетонировали огневые точки, минировали все что нужно, использовали даже морские мины, заваливая их булыжниками и создавая что-то вроде камнеметов.

Война выявила, насколько неудачно было выбрано осенью 1933 г. место главной базы флота. Екатерининская гавань Кольского залива невелика и могла вместить лишь плавающий боевой состав кораблей начального периода развития флота. Отсутствовало и железнодорожное сообщение с тылом флота в Мурманске и аэродромом в Ваенге. Правда, еще председатель Кабинета министров в правительстве Николая II С. Ю. Витте, облюбовавший Екатерининскую гавань для строительства порта, планировал соединить Александровск-на-Мурмане (так тогда назывался Полярный) железной дорогой с поселком Кола, что лежал близ Мурманска. Но намерению этому не суждено было осуществиться. К сожалению, и в проекте строительства главной базы Северного флота прокладка железной дороги также предусмотрена не была, то ли в силу сложности того времени, то ли в результате просчета.

О том, насколько трудно представить базу флота без железной дороги, говорит такой случай. Как-то зенитчики сбили самолет Ю-88, а катера МО подобрали из воды летчика. На отобранной у него топографической карте я с удивлением обнаружил несуществующую железнодорожную ветку из Колы в Полярный. По-видимому, противник не мог даже предположить, что военно-морская база обходится без железнодорожной транспортной связи со страной. Когда я показал оригинальный трофей командующему флотом, тот только тяжело вздохнул.

Обнаружился и совершенно очевидный даже в мирное время недостаток Полярного как базы флота. Находившийся всего в сотне километров от границы с Финляндией, он был под угрозой быстрого захвата с суши или блокады. Но самые крупные неприятности могла доставить вражеская авиация в условиях большой стесненности стоянки кораблей.

Положение становилось очень серьезным. К тому же поступила телеграмма от главнокомандующего Северо-Западным [143] направлением К. Е. Ворошилова, в которой предписывалось при любом положении на сухопутном фронте Северному флоту оставаться в Полярном, защищая его до последней возможности.

А. Г. Головко созвал флагманов. Совещались, как лучше организовать оборону. После этого в соединениях собрали командиров и замполитов дивизионов и кораблей, поставили перед ними боевые задачи на случай прорыва врага к базе флота. В частях и на кораблях прошли партийные и комсомольские собрания, участники которых брали обязательства служить примером стойкости в бою, клялись не жалеть своей крови и жизни для защиты родной земли. Командующий флотом А. Г. Головко, член Военного совета А. А. Николаев, начальник штаба флота С. Г. Кучеров и начальник политуправления Н. А. Торик посетили все корабли и части, провели с бойцами и командирами беседы.

Но война есть война, и на ту, самую последнюю, крайность под здания штабов и других военных объектов заложили зарядные отделения торпед. Это вовсе не было шагом отчаяния, а было продиктовано высшей ответственностью перед Родиной, перед пародом.

С этого момента, как бы подчеркивая его напряженность, командующий флотом и весь командный состав ходили одетыми по-походному: в сапогах с заправленными в них брюками, с пистолетом на ремне и противогазом через плечо. Все дела были настолько срочными, что личного времени совершенно не оставалось. Командующий флотом спал урывками, и то лишь днем, как правило, на голом диване, не раздеваясь и набросив шинель, брился от случая к случаю. Его примеру следовали и подчиненные. Впрочем, в этом было больше какого-то самоотречения, чем истинной необходимости, и вскоре такой стиль поведения и одежды сменили на традиционный.

В начале июля личному составу флота объявили директиву центра, в которой говорилось, что гитлеровцы устраивают диверсии в нашем тылу, распространяют панические слухи среди населения, засылают шпионов. Все морские базы, гарнизоны, укрепленные районы и сектора командование объявило на военном положении, была установлена строжайшая система пропусков, организована охрана причалов, складов, штабов и органов связи. Перед скалой, в штольнях которой разместился ФКП, вырыли окоп, и в нем днем и ночью дежурили краснофлотцы с ручным пулеметом. Командующий флотом и член Военного [144] совета ходили по Полярному в сопровождении автоматчиков. В населенных пунктах сформировали добровольные истребительные отряды и народные дружины по борьбе с диверсантами и шпионами.

Не обошлось, правда, без ложных тревог и курьезов. Ошибались и искушенные военные, и штатские. Так, однажды во время очередного налета вражеских самолетов на аэродром в Ваенге командующему флотом в моем присутствии позвонил командующий военно-воздушными силами Северного флота генерал-майор авиации А. А. Кузнецов:

— Арсений Григорьевич, наблюдаю со своего КП, как Ю-88 сбрасывает парашютистов. Приказал звену истребителей расстрелять их из пулеметов.

Через пятнадцать минут Кузнецов позвонил снова и извинился за то, что белые шапки разрывов зенитных снарядов принял за купола парашютов.

А на окраине Мурманска подростки задержали подозрительного, на их взгляд, субъекта в форме милиционера. Поскольку он сопротивлялся, ребята его основательно помяли, отобрали оружие и привели в штаб дружины. Доставленным оказался подлинный постовой милиционер-армянин.

— Почему вы решили, что это шпион?

— А он был в желтых гетрах и говорил с акцентом, — без тени смущения ответили юные дружинники.

Благодаря патриотизму трудящихся Заполярья и большой организаторской деятельности Мурманского обкома ВКП(б), горкомов и райкомов, при активной помощи Северного флота и 14-й армии в области было создано два полка народного ополчения, восемь истребительных батальонов и шесть истребительных рот. В них насчитывалось несколько тысяч бойцов и командиров. С истребительными батальонами и частями народного ополчения командный состав кораблей и армейских частей проводил военную подготовку. Особое внимание уделялось методам борьбы с воздушными десантами и диверсионными отрядами противника.

Если со стороны суши существовала реальная опасность прорыва противника к главной базе, то с моря угрозы пока не было. С помощью военно-морских сил, которыми располагало в Норвегии и Финляндии немецко-фашистское командование, решить задачу высадки на побережье морского десанта или прорваться в Кольский залив было невозможно. Для наших кораблей, базовых и оборонительных объектов основную опасность представляли атаки [145] подводных лодок, налеты авиации да еще набеги легких сил на побережье и суда в море. Но для отражения нападения вражеских военно-морских сил в Кольском заливе, если они вдруг прорвутся, имелся хорошо отработанный тактический прием разгрома противника на минно-артиллерийской позиции. Эта тактика позволяла завладеть инициативой на начальных этапах боя. Следуя ей, мы отказались от постановки плотного минного заграждения при входе в Кольский залив, которое связало бы нас по рукам и ногам и лишило возможности маневра в акватории, и ограничились постановкой минных заграждений на десантноопасных участках моря у полуостровов Рыбачий и Средний, а также на побережье Белого моря. Впрочем, последнее предприятие оказалось не только бесполезным, но даже вредным. В Кандалакшском заливе мины были выставлены в начале войны и простояли до 1943 г., пока на них не подорвался наш пароход. После этого никому не нужное заграждение пришлось вытралить.

Вообще, директивы на начальном этапе войны мы получали неоправданно часто, наверное, это результат недостаточно высокой оперативно-тактической подготовки флота, а может быть, это присуще начальному периоду любой войны. Большинство директив нацеливало на решение конкретных задач, на правильный выбор методов и способов использования сил и средств, но иногда поступали указания сомнительного характера, касающиеся конкретных тактических вопросов, решать которые можно было только на местах. Как-то командующий флотом показал мне шифрованное предписание за подписью К. Е. Ворошилова и А. А. Жданова: маскировать торпедные катера под рыболовные суда и охотиться на них за кораблями противника. Сразу же возникли вопросы: зачем, для чего, с какой целью? Ведь уже было известно, что гитлеровцы не щадят никого, топят и торговые, и промысловые, и пассажирские суда. Значит, и «рыболовные» суда они разнесут в щепки. Военный совет флота, обсудив все «за» и «против», пришел к единому мнению, что в настоящих условиях подобные действия пользы не принесут, а потери, несомненно, будут.

Посылать в море крупные надводные корабли в условиях полярного дня мы не рисковали, ибо надежно прикрыть их с воздуха не имели возможности. Поэтому задачу огневой поддержки с моря возложили на корабли ОВРа. Мы дожидались нелетной погоды (что на Севере не редкость), пробирались в Мотовский залив и обстреливали позиции неприятеля. Ходили туда главным образом сторожевые корабли [146] «Смерч» и «Гроза» в охранении катеров МО. Но на сторожевиках имелось всего по два 102 мм орудия, к тому же стрельба корабельной артиллерии по берегу требует знания точных координат целей, а следовательно, высадки на берег корректировочных постов, что в условиях горной местности осуществить было чрезвычайно сложно.

Все это заставило командование флота искать новые пути для оказания фронту более ощутимой помощи. Сначала для поддержки 52-й стрелковой дивизии послали два отряда моряков-добровольцев, потом взяли на себя оборону полуостровов Рыбачий и Средний вместе с участком фронта, пролегающим по хребту Муста-Тунтури. Но противник продолжал наращивать силы на правом берегу реки Западная Лица, отчего угроза Полярному и Мурманску возрастала с каждым днем. Тогда в штабе флота стала созревать идея высадить десант со стороны моря в тыл противнику.

Успех всякой десантной операции в решающей степени зависит от выбора места высадки войск, а также от состава плавсредств для перевозки десанта. Наиболее перспективным для десантирования нам казалось побережье губы Титовка. Она на большое расстояние вдается в материк, вплотную подходит к фронтовым дорогам, в некоторых местах имеются причалы. Кроме того, долина реки Титовка представлялась удобным местом для наращивания сил и развертывания наступления.

Военный совет флота пришел к мнению, что перевозку десанта и высадку его на берег в сложившихся условиях лучше других смогут выполнить небольшие корабли ОВРа. Однако этот смелый и, на первый взгляд, логичный замысел имел два серьезных «но». Во-первых, губа Титовка находится от губы Западная Лица примерно в 20 километрах, что требовало от десанта довольно длительных самостоятельных действий до момента соединения с силами фронта. Следовательно, по предварительным подсчетам, нужно было высадить не менее двух полков, которых у флота не было. Во-вторых, для успеха задуманной операции войска на участке фронта в районе Западной Лицы должны были перейти в наступление одновременно с высадкой десанта, на что мы пока не имели согласия. Однако план был составлен, и начальник оперативного отдела штаба флота капитан 1 ранга А. М. Румянцев повез его в Мурманск, чтобы представить командованию 14-й армии. Как предполагаемого командира высадки меня послали вместе с ним.

С Румянцевым я был дружен. Этот способный, инициативный [147] оперативный работник обладал неисчерпаемой энергией и настойчивостью в претворении в жизнь директив командования флота. Умение ясно и логично излагать свои мысли помогало ему убедительно обосновывать предложения руководству, разъяснять сложные задачи подчиненным. В дальнейшем, неоднократно принимая участие в боевых операциях как офицер штаба флота и как начальник штаба, а затем и как командующий эскадрой надводных кораблей, Александр Михайлович зарекомендовал себя и хорошим военачальником.

Штаб 14-й армии размещался в четырехэтажном кирпичном здании школы-десятилетки. Первое, что бросилось нам в глаза после сырой, душной пещеры командного пункта ОВРа, — просторные, светлые комнаты, по-летнему открытые настежь окна и двери. В большом, скромно обставленном кабинете нас встретил начальник штаба армии полковник Л. С. Сквирский. Он пригласил нас сесть за стол, на котором лежала большая полевая карта.

Прочитав внимательно наши предложения, Сквирский заявил, что не облечен властью выносить окончательное решение, но, зная обстановку на фронте, уверен в нереальности всей затеи.

— Для приведения этого плана в действие, — сказал он, — ни у вас, ни у нас нет достаточных сил. Видимо, придется считать ваш план интересной академической разработкой. Пока покурите, а я доложу командарму.

Через десять минут мы сидели у командующего 14-й армией генерал-лейтенанта Валериана Александровича Фролова.

— Чтобы выполнить такой глубокий обход, — рассуждал он, потягивая кривую трубочку, — надо получить по крайней мере еще две свежие дивизии, одну в десант, другую для прорыва фронта. Взять их сейчас неоткуда. Снимать с кандалакшского направления нельзя ни одного человека. Там положение не менее трудное, чем здесь. Значит, нам, друзья мои моряки, нужно не наступать, а укрепить и оборонять свои позиции. Лучше подумайте, как помочь армии прогнать немцев с нашего берега за реку. 52-я дивизия хорошо укрепилась, она будет стоять насмерть, но одной ей трудно сдерживать натиск целого корпуса фашистов, да еще при подавляющем их превосходстве в воздухе.

Генерал пососал потухшую трубку.

— Моряки дерутся на суше как львы. Такого бесстрашия и презрения к смерти я, кажется, не встречал ни в [148] мировую войну, ни в гражданскую, ни в Испании. Без флотских добровольцев мы бы тут, пожалуй, не устояли. Но сейчас надо во что бы то ни стало ликвидировать опасный плацдарм на правом берегу Западной Лицы. Передайте командующему флотом, что любую вашу помощь в этом деле мы будем только приветствовать.

Он встал, крепко пожал нам руки а проводил до порога.

Так состоялось мое знакомство с этим талантливым военачальником. На протяжении десяти последующих лет, когда В. А. Фролов занимал посты командующего Карельским фронтом, командующего войсками Архангельского и Беломорского военных округов, мне посчастливилось не только общаться с ним по долгу службы, но и дружить.

О результатах поездки в штаб 14-й армии командующему флотом докладывал А. М. Румянцев. Мы застали Арсения Григорьевича больным. Он лежал на диване, накрывшись шинелью, в своей прокуренной нише под скалой, являвшейся и рабочим кабинетом, и комнатой отдыха. Увидев нас, он откинул шинель, оторвал от подушки уже подернутую сединой голову, присел на край дивана.

— Немцы заняли колхоз «Большая Лица», — оказал он, задыхаясь от кашля. — Похоже, замахиваются обойти нас с севера, со стороны моря. Какой же мы будем флот, если позволим им так просто это сделать? Какие после этого мы моряки? Теперь нам надо высаживать десант уже не в тыл противнику, а, насколько я понимаю, во фланг.

Он опять зашелся в кашле. Мы попытались уговорить Арсения Григорьевича обсудить этот вопрос позже, но он перебил нас и продолжал развивать свои мысли. Как и мы, он считал, что отобрать у гитлеровцев Титовку и освободить долину реки Западная Лица — идея заманчивая, но что делать, раз не хватает сил на оперативный десант. Значит, надо чаще тревожить противника, высаживать мелкие тактические группы, пусть даже без надежды соединиться с основными силами фронта. Снять с берега на корабли высаженных десантников, если они не удержатся на суше, можно всегда. Главное — враг должен оглядываться назад, бояться моря. Море всегда должно быть нашим!

— Ищите людей в десант, — приказал Головко. — Посмотрите, кого можно взять в учебном отряде, на ремонтируемых кораблях. Заготовьте приказ о формировании батальона морской пехоты. [149]

Ровно через две недели после начала войны, ранним утром 5 июля, меня пригласил на ФКП начальник штаба флота контр-адмирал С. Г. Кучеров. В большой гранитной вырубке под скалой, облицованной свежим, пахнущим смолой тесом, по стенам были развешаны карты с нанесенной цветными карандашами обстановкой.

— Военный совет поручил мне, — начал Кучеров, — поставить вам задачу на высадку тактического десанта. По данным разведки, противник на нашем театре располагает следующими силами. Морская группа «Север» со штабом в Тромсё состоит из первого и второго сторожевых соединений, включающих пять эсминцев, три норвежских миноносца типа «Стег», двенадцать сторожевых кораблей, тринадцать тральщиков, два минных заградителя, шесть подводных лодок и десять сторожевых катеров. На аэродромах Северной Норвегии и Финляндии сосредоточено до четырехсот самолетов разных типов, на сухопутном фронте...

Я стоял и мучительно думал о двух самых важных для меня вопросах: откуда брать людей и куда их высаживать. Остальные сведения были либо известны, либо непосредственно меня не касались.

— Операцию подготовить и провести в кратчайшие сроки, перевозку и высадку войск осуществить кораблями ОВРа. Командиром высадки назначаетесь вы, — сказал Степан Григорьевич. — Для прикрытия десантного отряда с моря выделяются эсминцы, авиационное обеспечение — методом дежурства на аэродроме. Решение доложите Военному совету флота устно, по готовности.

По возвращении на командный пункт меня охватили незнакомые прежде чувства. Оказанное командованием флота доверие высадить первый десант вызывало гордость. Но нас ждал не учебный выход на отработку взаимодействия, а первый в жизни реальный бой, в который пойдут корабли и люди. Наступило время применить на практике военное мастерство, которому нас так долго учили. Все ли мы так хорошо знаем и умеем, чтобы превзойти противника в искусстве побеждать? Это выяснится, когда встретимся с ним лицом к лицу.

В нашем распоряжении оставался один день, а требовалось выбрать корабли на роль транспортов и высадочных средств, назначить охранение, расписать пехоту по судам, обучить ее на первый случай хотя бы быстро вылезать из трюмов и сбегать по сходням, найти выгодные ордера и [150] курсы перехода, выбрать время высадки и места подхода к берегу... и решить еще десятки подобных вопросов.

Общими усилиями 14-й армии и Северного флота удалось укомплектовать почти до штатной численности понесший большие потери в первых боях на границе стрелковый батальон. Теперь он назначался в десант. 52-я стрелковая дивизия сдерживала натиск немцев, занявших колхоз «Большая Лица». Она охватывала позиции противника с двух сторон. Десант с моря обещал охват с третьей стороны и, возможно, ликвидацию всей группировки гитлеровцев, успевших форсировать реку.

Начальником штаба высадки назначили капитана 2 ранга А. З. Шмелева, моего товарища по училищу и минно-торпедному офицерскому классу. Лучшего помощника нельзя было и желать. Шмелев давно плавал на тральщиках, хорошо знал их тактико-технические возможности, а как начальник отдела боевой подготовки штаба флота располагал сведениями о состоянии всех кораблей и частей. Шмелев был смелым, энергичным офицером. Хорошо в первом бою иметь рядом такого человека.

Мы уединились и занялись разработкой плана предстоящих боевых действий. Перебирали в памяти историю всех поучительных десантов. Еще свежи были события, связанные с высадкой англичан в 1940 г. в Нарвике. Правда, и у нас имелся кое-какой опыт. Еще курсантами в 1928 г. мы стажировались на Черном море на дивизионе канонерских лодок, где одной из задач была высадка десантов с моря. На довоенных осенних маневрах Северного флота мы тоже искали способы высадки на сушу людей, лошадей, доставки вооружения. Высадку, как правило, проводили с эскадренных миноносцев — корабельными шлюпками или с транспортов — рыбачьими гребными баркасами. Но это требует длительного времени и поставит корабли с десантом под удар немецкой авиации.

Сейчас в нашем распоряжении имелись лишь рыболовные траулеры, мотоботы и катера МО. Никто никогда в таком деле их не проверял, и нам предстояло испытать их в качестве десантных средств без предварительной подготовки, прямо в бою. Мы отлично представляли степень риска и знали, что малейший просчет может стоить не только больших жертв, но и грозит провалом всей операции. Предстояло найти такое решение, при котором поставленная задача была бы выполнена, несмотря на технические трудности и противодействие противника. Мы долго думали и наконец решали в качестве высадочных средств использовать [151] мотоботы. Им поручались высадка первого броска десанта и перевозка бойцов на берег с тральщиков.

Был предусмотрен и другой вариант: если мотоботы из-за большой осадки окажутся непригодными для высадки людей непосредственно на берег, использовать их в качестве причалов. Тогда уже, швартуясь к ним, катера МО перебросили бы на берег батальон, предназначенный для десантирования. Артиллерийская поддержка десанта возлагалась на сторожевой корабль «Гроза» и тральщики.

Главную опасность представляла авиация противника, но здесь, как ни странно, правильную тактику нам подсказали сами фашисты. Они начинали полеты каждый день, как правило, ровно в 8 утра и прекращали в 20 часов. Мы рассчитали время так, чтобы посадка пехоты, переход морем, высадка десанта и свертывание сил укладывались в «нелетное» «ночное» время в условиях полярного дня.

Большие надводные корабли противника десанту не угрожали: тогда на Севере их еще не было. Подводные лодки нашим небольшим десантным средствам тоже были не очень опасны, да и силами охранения отряд был обеспечен в полной мере. Противодействия с берега мы хотя и ждали, но не боялись, поскольку стрельба полевых пушек по морской цели малоэффективна, корабельной же артиллерии подавить армейские батареи большого труда не составляло.

Серьезные трудности в осуществлении задуманного предприятия возникли из-за разных ходовых возможностей кораблей. Катера МО могли развить скорость 24 узла, тральщики — 6–8 узлов в зависимости от качества угля, мотоботы 4–5 узлов в хорошую погоду, а при ветре и волнении моря — и того меньше. Выпускать корабли самостоятельными группами мы опасались из-за неодинакового уровня подготовки команд и сложностей с охранением. Напрашивалось единственно верное решение: тральщикам вести мотоботы на буксирах, а охранению следовать их же скоростью.

Мотовский залив глубоко вдается в сушу и весь изрезан губами, носящими финские и русские названия: Ура, Ара, Вичаны, Титовка, Кутовая, Озерко, Мотка, Эйна. Это обширные, глубоководные, укрытые от ветров бухты, годные для якорных стоянок целых эскадр. А губа Западная Лица делится в свою очередь на губы поменьше: Андреева, Нерпичью, Лопаткины — Большую и Малую. По этому поводу армейские товарищи шутили: «У моряков губ много, а целоваться не с кем». [152]

Наиболее выгодным местом высадки, как можно ближе к устью реки Западная Лица, являлся приглубый песчаный берег в губе Нерпичья. Сюда штурманы и проложили курс.

Десантников посадили на корабли в Мурманске. Чтобы соблюсти скрытность и добиться внезапности маневра, причалы строго охранялись. Бойцам объявили, что их переправляют к новому месту дислокации. О предстоящей задаче они узнали только после того, как корабли снялись со швартовов.

В море вышли в ночь на 6 июля. Три бывших траулера следовали друг за другом в кильватерной колонне, каждый тащил за собой по мотоботу. В эскорте следовали сторожевой корабль «Гроза» и три катера МО. Они держались в противолодочном ордере, веером, впереди охраняемых кораблей.

На небе — ни облачка. Тусклое полярное солнце никак ее хотело садиться в воду. Густой черный дым из корабельных труб демаскировал ордер на многие мили. Справа и слева по берегам Мотовского залива возвышались выступающие далеко в море гранитные утесы — многочисленные мысы, среди которых нам больше всех мешал и ее нравился мыс Пикшуев. Он «высунулся» на самую середину залива, и если фашисты догадались создать на его оконечности наблюдательный пост, то весь отряд у них как на ладони. Поэтому мы прижимались как можно ближе к южной стороне побережья, следовали за его спасительными извилинами, но в свою хитрость верили слабо. Наш приход все равно не скрыть, важно только, чтобы немцы обнаружили опасность как можно позже.

На траверзе мыса Выев-Наволок концевой мотобот сигналом запросил разрешения сбавить ход, так как у него буксиром сорвало мачту. А. З. Шмелев велел ответить командиру мотобота, что скорость отряда останется прежней. Нельзя было ставить успех высадки в зависимость от состояния одного небольшого транспортного средства.

— Кажется, от мотоботов проку будет немного, — сказал Александр Захарович. — Зря мы тащим их с собой. Еще и первый бросок возложили на них. А если авиация противника появится, как тральщики станут уклоняться от бомб со своими буксирами?

Помню, воспитатель и начальник минно-торпедного класса Третьяков наставлял нас: «Лучше принять какое-либо решение, чем не решаться ни на что», а мы спорили, горячились, утверждая, что если и принимать, то правильные решения! Но как же это сложно, особенно в боевой обстановке, [153] найти единственно верное решение, где тот воспитатель, который подскажет: вот это правильно, а это нет?

У маяка на мысе Пикшуев корабли повернули в губу Западная Лица. Один ее берег уже заняли немцы. За каждым камнем темных ущелий, казалось, скрывалась опасность. Готовые немедленно открыть огонь орудия смотрели в сторону противника. Узкости, в нарушение непреложных законов мирного времени, мы проходили, не сбавляя скорости. В губе Нерпичья мотоботы устремились к берегу. Прижав к груди автоматы, десантники прыгали с высоких бортов на песок, падали, вставали и, пригнувшись, бежали к кустарнику. Со стороны реки изредка слышались отдаленные автоматные и пулеметные очереди, разрывы мин. Далеко в горах ухала артиллерия. Хотя высадке никто серьезно не препятствовал, чтобы придать бодрости десантникам, я приказал «Грозе» открыть огонь из орудий главного калибра по выявляемым целям.

В качестве высадочных средств мотоботы наших надежд, к сожалению, не оправдали. Один из них зарылся носом в песок и не мог сняться с мели, другой ветер прижал бортом к берегу, так что его винт работал в «режиме вентилятора». Мотоботы подолгу разворачивались и очень медленно подходили за морскими пехотинцами к тральщикам. Создавалась реальная угроза, что намеченные сроки высадки не будут выдержаны. Пришлось пустить в дело катера МО. Те как будто ждали этого мгновения — челноком стали носиться по бухте. Сильные моторы и три гребных винта позволяли им виртуозно маневрировать, легко удерживать нос на песчаной отмели, а когда нужно, моментально отрываться от нее. Благодаря высоким скоростям и отличным маневренным качествам катера оборачивались между берегом и кораблями с десантом в три раза быстрее мотоботов. Умелое управление катерами, оправданная лихость в действиях их командиров были выше всяческих похвал.

Высадка подходила к концу, когда в небе появился финский самолет-разведчик. Командир «Грозы» старший лейтенант Н. Т. Калмыков попросил разрешения отогнать его зенитным огнем. Я имел неосторожность согласиться. За флагманским кораблем открыли стрельбу и все остальные. На сигнально-наблюдательном посту в губе Вичаны, услышав канонаду и шум моторов, решили, что десантный отряд бомбит авиация противника, и доложили свои предположения в штаб флота в Полярный. По приказанию штаба прилетело звено истребителей И-16, но самолет-разведчик уже успел скрыться, а бомбардировщики еще не появились. [154]

В главную базу корабли возвращались поодиночке. Их отпускали с места действия сразу после высадки войск. Собирать все корабли и выстраивать в ордер, а значит задерживать их здесь, посчитали опасным.

Начался отлив. Уровень воды у берега заметно понизился, и мотобот, севший на мель, полностью оказался на суше. Пришлось его разоружить и расстрелять из орудий, чтобы им не смог воспользоваться враг. Так, к сожалению, был открыт счет нашим корабельным потерям.

Начальник штаба флота опасался, что противник организует переправу войск в тыл нашему десанту. Чтобы воспрепятствовать этому, он приказал выставить в губе Западная Лида корабельный дозор. Немецкая авиация, в те дни безраздельно господствовавшая в воздухе, не упускала ни одной цели, и все понимали, какие тяжелые испытания предстоят стоящему в дозоре кораблю. Выбор пал на тральщик «Т-890» (бывший «Налим») — ветеран Севера, плававший в Баренцевом море с 1933 г. Укомплектованный кадровыми моряками, этот корабль был лучше других подготовлен к боевым действиям.

Не берусь судить, кому было тяжелей, но мы, уходящие в базу, с болью в сердце смотрели на одинокий тральщик, стоящий между высоких берегов залива.

Боевой опыт нередко достается дорогой ценой. Не сразу мы поняли, что опасную задачу, возложенную на беззащитный дозор, можно было с успехом решить по-другому, что вместо сравнительно крупного и маломаневренного тральщика лучше было использовать катера, способные укрыться от налетов вражеской авиации под нависающими скалами.

В двух милях от мыса Пикшуев, огибая с севера необитаемый остров Кувшин, мы услышали одиночные ружейные выстрелы. Посланный для проверки катер МО вскоре доставил на «Грозу» молодого красноармейца.

— Рядовой 95-го полка 14-й дивизии Зайцев Иван, — громко отрапортовал боец.

Перед нами стоял рослый юноша с забинтованной шеей, без шапки и босой. В левой руке он держал до половины наполненную чем-то бязевую наволочку.

— Что у тебя с горлом, ангина? — спросил я.

— Никак нет, — радостно ответил спасенный, — немец, гад, шею прошил из автомата, когда мы на него в штыки пошли.

Оказывается, Зайцев еще 30 июня, при отступлении, отбился от своих и хотел переправиться через залив верхом на бревне, но его ветром прибило к острову. Всю неделю [155] он питался консервами, пил воду из лужи. Стрелял, чтобы привлечь внимание.

Винтовку Зайцев сдал краснофлотцам, которые пошутили, что на мостик с железом нельзя, можно испортить магнитные компасы, а наволочку с консервами оставил-таки при себе.

Зайцев оказался хорошим гармонистом, пулеметчиком, выучился на электрика. Катерники, считая его подарком судьбы, в полк не вернули. С прозвищем Иван Крузо он плавал и сражался вместе с ними до самого конца войны.

В 8 утра корабли десантного отряда уже входили в Кольский залив. Пунктуальные немецкие летчики поднялись в воздух точно по расписанию. Не успели мы ошвартоваться, как получили донесение, что тральщик «Т-890» бомбят три тройки Ю-88. Корабль искусно уклонялся от бомб, отражал атаки, сбил два самолета, однако получил множество пробоин, потерял половину команды и лишился хода. Приливным течением его прибило к берегу. Наши истребители не раз появлялись над Западной Лицей, но с ними сразу же завязывали воздушный бой «мессершмитты». Обе стороны несли потери, а «юнкерсы» продолжали бомбить тральщик. Силы были слишком неравны, тем не менее бой продолжался еще много часов. Только когда притопленный корабль завалился набок и отстреливаться стало уже невозможно, оставшиеся в живых моряки, взяв раненых, переправились на берег.

После того как асы люфтваффе по расписанию отправились спать, мы послали к «Налиму» два катера МО, чтобы взять людей, похоронить погибших, снять вооружение с разбитого корабля. От славной команды в живых осталось всего несколько человек, среди них командир корабля старший лейтенант А. С. Ившин с раздробленной кистью правой руки и тяжелораненый молодой штурман.

Тральщик «Т-890» был первой потерей среди боевых кораблей Северного флота, первой, может быть, не совсем оправданной жертвой. Однако действия десанта имели успех: он выбил оккупантов из колхоза «Большая Лица» и левым флангом соединился с 52-й стрелковой дивизией. Угроза прорыва противника к главной базе флота временно была ликвидирована. Но враг не успокоился, бои на этом участке фронта шли непрерывно. Командир 52-й дивизии генерал-майор Н. Н. Никитин попросил командование флота отогнать немцев подальше от устья реки Западная Лица огнем корабельной артиллерии. А. Г. Головко приказал мне принять срочные меры. [156]

Той же ночью в Западную Лицу вышли три катера МО под брейд-вымпелом командира дивизиона капитана 3 ранга В. Вальчука. Невысокий, полный и неторопливый, этот командир пришел в ОВР перед самой войной и еще никак себя не проявил. В качестве вступительного экзамена я доверил ему возглавить этот несложный поход. Перед Вальчуком стояла задача — воспользоваться полной водой, войти, насколько позволит осадка кораблей, в устье реки, осмотреться там, выявить вражеские объекты — переправы, огневые точки, а также скопления войск и уничтожить их. Прибыв в назначенное место, командир дивизиона визуально ничего определить не смог, и катера, не сделав ни единого выстрела, вернулись в базу.

Вальчук, бесспорно, допустил ошибку. У него была карта с нанесенными вражескими позициями, которые следовало обстрелять. Кстати, и командиры катеров просили разрешения сделать это. Вальчук оказался безынициативным человеком, неспособным командовать такими активными боевыми средствами, как быстроходные катера МО, но трусости в его действиях не было. Так я и заявил прокурору флота Мухоморову, обратившемуся ко мне за официальной оценкой поведения командира дивизиона, чтобы решить, отдавать ли его под суд военного трибунала. Меня поддержал А. Г. Головко, который лично беседовал с В. Вальчуком. Вскоре его отчислили из ОВРа и направили служить куда-то в другое место. Как тут не вспомнить замечательные слова вице-адмирала С. О. Макарова, что «из всех обязанностей начальства самая несимпатичная есть та, в которой приходится применять меры для устранения из линии людей, не обещающих быть хорошими командирами. Начальник, поступающий так, без сомнения, становится врагом лиц, которым он не дает ходу, но если он поступает иначе, то он становится врагом того флота, которому служит»{4}.

Враг не спешил укреплять захваченное им побережье Мотовского залива, все еще надеясь закончить войну молниеносно. Тем проще нам было высаживать ему в тыл тактические десанты и диверсионные отряды. В Ура-Губе давно стоял батальон пограничников, которые отлично знали местность и обладали необходимыми для десантников навыками. Их-то и решили высадить на западный берег губы Западная Лица, чтобы отвлечь силы противника от готовившейся к наступлению 52-й стрелковой дивизии. [157]

Задача высадить второй десант была поставлена перед нами уже как дело само собой разумеющееся. Меня и комиссара ОВРа А. С. Новожилова вызвал командующий флотом и сообщил, что генерал-лейтенант В. А. Фролов просит забросить противнику в тыл батальон пограничников. Нужно высадить их в Западной Лице и быть готовыми снять обратно, в случае если гитлеровцы оттеснят десантников к берегу. Пограничники получили задание — перейти реку и соединиться с частями 52-й дивизии.

Летней ночью, когда солнце в Заполярье светит, как днем, мы принимали на корабли пограничников в устье реки Урица. Погрузка шла планомерно, почти как на учениях. Первая высадка десанта нас многому научила. Высадочными средствами вместо мотоботов стали хорошо проявившие себя катера МО. В роли транспортов оставили тральщики и сторожевые корабли, посадив на них в два раза больше людей. Отказались и от «Грозы» как флагманского корабля. Хотя он и обладал техническими средствами для управления отрядом кораблей и хорошей артиллерией для поддержки десанта, но был кораблем сравнительно крупным, а значит, приметным. К тому же на узком фронте высадки, где все происходит в считанные минуты и на виду у командира, управлять боем при тогдашних технических средствах связи было удобнее не по радио, а с быстроходного катера, подавая команды голосом. Артиллерийскую поддержку десанта возложили на тральщики и катера МО. Решили, что идти кораблям к месту высадки лучше в рассредоточенном ордере — так легче и обороняться от самолетов, и уклоняться от подводных лодок. Исходя из этих соображений отряд был составлен из двух тральщиков и трех катеров МО, хотя транспортировал такой же, как и в первый раз, по численности батальон.

В течение часа без единого выстрела мы благополучно высадили пограничников и, пожелав им боевых успехов, легли на обратный курс. Наученные горьким опытом, корабельного дозора уже не оставляли, а для связи с десантом каждую ночь посылали к месту высадки два мотобота. Они доставляли боеприпасы и продовольствие, забирали раненых, трофеи, военнопленных, получали сведения о складывающейся обстановке. Отрадно было видеть, как на наших глазах маленькие деревянные мотоботы из безобидных промысловых судов становились боевыми единицами, а рыбаки — опытными бойцами.

Рейд пограндесанта по тылам противника закончился на четвертые сутки. Под натиском немецкого горноегерского [158] полка он не успел перейти реку и отступил к месту высадки. Операцией по снятию десанта руководил начальник штаба ОВРа капитан 3 ранга Б. Н. Мещеряков. Под прикрытием корабельной артиллерии катера МО приняли десантников на борт и, пользуясь ночным затишьем в воздухе, доставили в Ура-Губу.

Буквально на следующий день после того, как завершились боевые действия второго десанта, поступила неутешительная информация о положении на сухопутном фронте. Подтянув свежие силы, противник вторично форсировал реку Западная Лица, занял злополучный колхоз и перешел в наступление. Полярному и Мурманску вновь грозила серьезная опасность. Флот, казалось, исчерпал все возможности в формировании десантов, но командир 52-й стрелковой дивизии просил помощи. И ее нужно было оказать во что бы то ни стало.

Военный совет флота еще раз вернулся к идее высадки крупного десанта в район губы Титовка и послал ходатайство главнокомандующему Северо-Западным направлением с просьбой выделить необходимые силы. К. Е. Ворошилов ответил, что у него войск больше нет, и поэтому хорошо продуманный план снова не был осуществлен. Однако командующий 14-й армией уже успел по достоинству оцепить роль морских десантов в содействии приморскому флангу армии и предложил высадить в тыл наступающим немцам свой последний резерв — 325-й стрелковый полк 14-й стрелковой дивизии под командованием майора А. А. Шакито. Полк стоял в районе Сайда-Губы, возле Полярного. Флот дополнил десант батальоном моряков для первого броска.

Из-за ограниченного времени к подготовке операции на этот раз подключились штабные управления, и документы были разработаны хотя и за одну ночь, но по всем правилам теории. Задача на высадку десанта была мне поставлена командующим в письменном виде. Штаб ОВРа подготовил боевой приказ, составил плановую таблицу, сделал расчет посадки войск, проложил на картах пути движения кораблей, наметил места подхода их к берегу, размножил карты на кальке. Документов получилось довольно много. Командиры тральщиков — недавние рыбаки, напуганные строгостями хранения секретной документации, очень просили не давать им письменных инструкций, уверяя, что они и так твердо усвоили свою роль в предстоящей высадке.

В операции должны были участвовать 24 корабля и судна, сведенные в пять отрядов: три основных десантных — по два тральщика и по три катера МО в каждом, диверсионный [159] отряд, в который входили три мотобота, и отряд артиллерийской поддержки, состоящий из эсминца «Валериан Куйбышев», сторожевого корабля «Гроза» и трех катеров МО. Флагманский катер, на котором находились я, командир высадки, и командир десанта, шел вне общего ордера и строя. Начало высадки назначили на 4 часа утра 14 июля.

Общевойсковые части мы принимали в Сайда-Губе с причала. Чтобы людям было удобнее, трюмы тральщиков оборудовали нарами, доморощенные плотники сколотили длинные прочные сходни, по которым бойцы могли быстро и легко сбегать с кораблей на берег.

Из Сайда-Губы в губу Западная Лица отряды переходили самостоятельно. Каждый командир отряда точно знал отведенное ему место подхода к берегу и сам устанавливал скорость движения кораблей с таким расчетом, чтобы прибыть к условленному времени. На наше счастье, погода держалась нелетная, но зенитные орудия и крупнокалиберные пулеметы кораблей на всякий случай были приведены в немедленную готовность. От подводных лодок нас охраняли катера МО. Кроме того, по приказу командующего флотом в повышенной боевой готовности находились три эсминца в Полярном и эскадрилья истребителей в Ваенге.

Кильдинский плес и Мотовский залив мы прошли без помех со стороны противника. Фронт высадки составлял около пяти километров.

На переходе я внимательно присматривался к бойцам, уже побывавшим в десантах, разговаривал с ними. Хотелось узнать их мысли, настроение, понять, что заставляет их быть такими стойкими и мужественными в трудных, неравных боях с немцами. Но ничего необычного не обнаружил. Внешне все выглядело довольно будничным: бойцы проверяли снаряжение, делили полученные накануне продукты, поубористее укладывали вещевые мешки, одни читали, другие писали письма. Новобранцы держались поближе к своим старшинам, к бывалым бойцам, и никто не говорил ни о войне, ни о предстоящем бое.

Согласно утвержденной диспозиции два десантных отряда вошли в губу Андреева, а третий остановился в 10 кабельтовых севернее ее. Корабли артиллерийской поддержки осталась маневрировать у входа в губу Западная Лица. Как только катера МО приступили к высадке батальона моряков первого броска, батарея полевой артиллерии противника открыла по ним частый огонь. Орудия эсминца «Валериан Куйбышев» и сторожевого корабля «Гроза» довольно быстро заставили ее замолчать, но немедленно повела огонь вторая [160] вражеская батарея. Самое южное место фронта высадки — низменный берег — оказалось под обстрелом. Бойцы еще не сошли на берег, а уже появились потери. Пришлось срочно переносить место высадки под скалу, что несколько замедлило темпы десантирования, но зато было гораздо безопаснее.

Корабли, которым нужно было для высадки в губе Андреева пройти пролив между западным берегом губы Западная Лица и островами Лопаткина, попали под огонь батарей противника. Но катера МО — маленькая мишень, да и при проходе они маневрировали на больших скоростях. Поэтому пострадал только один тральщик, в который угодил снаряд среднего калибра, причинивший незначительные повреждения, да небольшой осколок попал в голову орудийного наводчика, который, к счастью, был в каске и получил лишь легкое ранение. Головной убор, спасший жизнь наводчику, комиссар ОВРа долго хранил и демонстрировал уходящим в море морякам, чтобы они не пренебрегали индивидуальной защитой. Но его назидания действовали слабо: моряки на кораблях ОВРа касок почти не носили.

Диверсионный отряд высадил 50 бойцов западнее мыса Пикшуев. В их задачу входило, двигаясь в направлении деревни Титовка, дезорганизовать тылы противника. Этими действиями предусматривалось оттянуть силы врага от места высадки основного десанта. Немцам оставалось только гадать, где же направление главного удара.

Все войска высаживались на занятую противником территорию и, разворачиваясь в боевые порядки, вступали в бой. Корабли поддерживали десантников интенсивным огнем. Несмотря на активное противодействие, за два часа было высажено около 1600 человек, потери при этом были минимальными.

Поддерживать постоянную связь с десантом и снабжать его всем необходимым поручалось опять-таки кораблям ОВРа. С этой целью возле мыса Палец неподалеку от островов Лопаткина была организована база высадки: укрепили и замаскировали небольшой понтонный причал, к которому могли швартоваться мелкие суда, устроили в земле склады боеприпасов. Установили непрерывное дежурство мотоботов, которые взяли на себя выполнение этой сложной задачи.

Обычно все переброски катера и мотоботы старались закончить в нелетную погоду или в ночное время, а днем отстаивались под скалами, укрываясь от вражеских самолетов. Но бывало, что обстановка вынуждала их действовать и под ударами авиации. На этот случай у мотоботчиков имелся [161] хорошо отработанный прием: с появлением самолетов приткнуть мотобот носом к ближайшему берегу, а команду спрятать в камнях, оставив на палубе лишь пулеметчиков.

Выполнение задачи, выпавшей на долю моряков мотоботов, требовало не только мужества, но и опыта, поэтому командиром дивизиона решили назначить кадрового военного — одного из самых храбрых и рассудительных катерников старшего лейтенанта Дмитрия Бубынина. Влюбленный в свой катер, он с большой неохотой принял новое назначение, хотя оно и сулило ему повышение в звании. Но уж вступив в должность, Бубынин всегда выполнял задания отлично и очень много сделал для успеха третьего десанта.

Усиленный моряками 325-й стрелковый полк три недели самоотверженно сражался в тылу врага. За это время с тральщиков, катеров МО и мотоботов ему в помощь было высажено более 700 добровольцев, перевезены тысячи ящиков с боеприпасами и десятки тонн других грузов.

Десантники, участвуя в ожесточенных схватках с гитлеровцами, проявляли находчивость, отвагу и героизм. Всей стране стало известно имя старшего сержанта В. П. Кислякова, в одном из боев заменившего убитого командира взвода и возглавившего бойцов. Оставшись в одиночестве, в течение часа до подхода подкрепления он сдерживал яростные атаки более сотни фашистов. 13 августа В. П. Киолякову первому на флоте было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.

Отважно и слаженно действовали на суше подразделения североморцев, которыми командовали лейтенанты А. Ф. Петров и А. И. Колодницкий. Они получили задачу овладеть хорошо защищенным вражеским опорным пунктом. Моряки, умело маскируясь, совершили обходный маневр. Когда дело дошло до броска, лейтенант А. И. Колодницкий личным примером увлек за собой бойцов, и они штурмом взяли укрепление гитлеровцев.

В третьем десанте отличились и разведчики штаба флота, которыми командовали старый буденновец майор Л. В. Добротин и старший лейтенант Г. И. Лебедев. Две группы автоматчиков под руководством главного старшины Мотовилина и старшины 1-й статьи Червонного захватили немецкий дот и привели «языка». В этой схватке принял боевое крещение будущий бесстрашный флотский разведчик старшина 2-й статьи В. Н. Леонов, впоследствии дважды Герой Советского Союза.

Действия десанта в тылу у немцев не только сорвали наступление на мурманском направлении, враг потерял свои [162] позиции и на переправе. 52-я стрелковая дивизия вновь освободила колхоз «Большая Лица» и очистила от неприятеля весь правый берег реки. Но ненадолго. Наши пехотинцы не смогли противостоять натиску превосходящих сил противника, поддерживаемых непрерывным артиллерийским и минометным огнем. С боями они медленно отходили к месту высадки.

3 августа катера МО и мотоботы стали снимать десант и переправлять на восточный берег губы Западная Лица. Стояла летная погода, и немецкая авиация свирепствовала в воздухе. Катера ожесточенно отстреливались, умело маневрируя, уклонялись от атак фашистских стервятников. На раскаленных стволах орудий горела краска. Моряки поливали их водой и продолжали отбивать налет за налетом. Шесть часов длился упорный бой наших кораблей с воздушным противником и закончился успешно: все подразделения были благополучно сняты с берега. Мы потеряли один мотобот и два человека убитыми, противник — два самолета — Ю-88 и Ме-110.

Так закончился последний тактический десант 1941 г. Задачу свою он выполнил.

На борьбу с десантами немцы израсходовали много сил и для следующего наступления собрались с духом только в сентябре. Теперь они нанесли главный удар на нашем левом фланге, подальше от моря, и добились временного успеха, вклинившись в оборону на 16 километров.

В помощь 52-й стрелковой дивизии, принявшей на себя этот главный удар, в Мурманске были сформированы 1-й и 2-й полки Полярной дивизии народного ополчения. Пользуясь наступлением темных сентябрьских ночей, в Мотовский залив для обстрела позиций противника выходили эскадренные миноносцы. Объединенными усилиями армии и флота мы в конце концов заставили противника не только остановиться, но и отойти на исходные позиции. Он перешел к прочной обороне и уже до самого конца войны захватить Мурманск и Полярный не пытался.

14 августа 1941 г. было для североморцев особым днем. Московское радио сообщило, что в центральных газетах опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР от 13 августа 1941 г. о награждении большой группы моряков, в том числе и Северного флота. За отвагу и храбрость, проявленные при высадке первых морских десантов, орденами Красного Знамени и Красной Звезды были награждены 14 командиров, комиссаров и политруков катеров МО, тральщиков, сторожевых кораблей, в том числе Д. М. Бубыннн и [163] А. С. Ившин. Ордена Красного Знамени были удостоены также А. Г. Головко, А. А. Николаев и я.

Опыт организации первых морских десантов показал, что осуществить высадку с помощью одних только малых кораблей и катеров, приспособленных под десантно-высадочные средства, нельзя. Они могли лишь высадить группы первого броска, способные захватить плацдарм, на который затем последует высадка основных сил с транспортов.

Какие корабли выбрать в качестве высадочных и транспортных средств и какие должны осуществлять охранение и артиллерийскую поддержку? Какие места наиболее удобны для подхода к берегу? Какие тактические приемы наиболее эффективны при появлении авиации противника?

На эти вопросы мы смогли ответить не только на основании метода проб и ошибок. Несмотря на минимальные сроки, отпущенные на подготовку к десантам, мы тщательно продумывали их организацию и обобщали первые результаты. Неоценимую помощь нам всегда оказывал командный, старшинский и рядовой состав кораблей. Когда начали готовиться к первым высадкам, в штаб ОВРа поступало столько устных и письменных предложений, что мы не успевали их изучать. Высокое понимание своего воинского долга помогало краснофлотцам и командирам плавающего состава, штабов, политорганов и парторганизаций флота находить все новые и новые резервы.

Не все удавалось сразу, что-то приходилось уточнять или менять в ходе операции, но все высадки как тактических, так впоследствии и оперативных десантов были успешными именно потому, что в это трудное время мы могли опереться на инициативу и творческую энергию моряков флота. [164]

Глава третья.
Бои на коммуникациях

Полуострова Рыбачий и Средний соединяются между собой узкой низменной полоской земли. Когда по горному хребту Муста-Тунтури, занимающему весь перешеек полуострова Средний, протянулась линия фронта, оба полуострова фактически превратились в один большой остров. Его оборону осуществляли отступившие сюда в первые дни войны части 14-й стрелковой дивизии, а также существовавшие там ранее батареи береговой обороны. Впоследствии, в 1942 г., укрепив этот рубеж вновь сформированными частями и подразделениями [164] морской пехоты, Военный совет Северного флота создал здесь оперативное соединение — Северный оборонительный район (СОР), командование которым принял герой обороны Ханко генерал-лейтенант береговой службы С. И. Кабанов. Комиссаром СОР был назначен Б. М. Балев, бывалый балтийский моряк, один из тех, кто в 1922 г. по путевке комсомола прибыл восстанавливать Красный Флот. Теперь он носил звание бригадного комиссара, имел солидную теоретическую подготовку, обладал большим опытом партийно-политической работы в войсках. Начальником штаба являлся капитан 2 ранга Д. А. Туз, служивший ранее в сухопутных частях и хорошо знакомый с их тактикой.

Снабжение гарнизона островов возлагалось на тыл флота, а охрана внутренних морских коммуникаций, питающих полуостров, и перевозки войск — на ОВР.

Первый опыт доставки на Рыбачий людей, снаряжения и продовольствия показал, что морские транспорты большого и даже среднего тоннажа для этой цели не подходят. Они нуждались в сильном охранении, требовали больших глубин у причалов, долго разгружались. Мы пробовали транспортировать несрочные грузы на буксируемых несамоходных баржах, но и от этого отказались: тихоходный и неповоротливый буксировщик в паре с буксируемым средством оказывались совершенно беспомощными при налетах вражеской авиации. Обеспечить их сильным зенитным прикрытием мы не могли. Проще было, отказавшись от громоздких, неуклюжих барж с буксирами, загружать сами тральщики. Так мы и поступили.

Сообщение с Рыбачьим поддерживалось преимущественно через бухту Озерко — единственное место на полуострове, где имелся причал, связанный грунтовыми дорогами с расположением войск. Но морской путь в Озерко пролегал вдоль южного побережья Мотовского залива, занятого противником, который установил две батареи и стал вести регулярный артиллерийский обстрел проходящих мимо судов. Пришлось отказаться и от тральщиков, представлявших собой довольно крупную мишень. Так, экспериментируя, мы пришли к выводу, что лучшим средством для перевозок на небольшие расстояния являются мотоботы. Они ходили, прижимаясь к своему берегу, маскируясь на фоне серых скал. Мотоботы не могли брать единовременно большой груз, но это обстоятельство компенсировалось частыми рейсами большого числа плавающих единиц.

«Муравьи голубого поля», как их называли летчики, упорно ползли друг за другом к намеченной цели. Мотоботы [165] могли при необходимости укрыться в камнях и разгрузиться прямо на необорудованный берег. Фашисты догадались, какая роль отведена невзрачным на вид рыболовным судам в обороне побережья, и вражеские истребители охотились буквально за каждым из них.

Наши летчики по мере возможности прикрывали корабли ОВРа, но у флотской авиации было много более важных дел, и мы это хорошо понимали. Для охраны мотоботов, шедших к Рыбачьему, часто посылали катера МО. Они отбивали налеты немецких истребителей, подавляли огонь береговых батарей. Мы старались усилить зенитное вооружение и самих мотоботов, ставили на них дополнительные пулеметы, но этого было недостаточно.

Но не одни мотоботы осуществляли связь с частями, сражавшимися на Рыбачьем. Когда на Заполярье опускалась непроглядная мгла долгой ночи, а тундру застилал глубокий снежный покров, когда над гранитными скалами жалобно выли вьюги и глаза слепили снежные заряды, наступал наш черед. Опасаясь десантов с моря, фашисты оставляли на побережье только дозоры, которые освещали ракетами узкую полосу моря. Ни о каких вылетах авиации в такую погоду они и не помышляли, и мы могли посылать в Мотовский залив и в губу Озерко большие организованные конвои.

Обычно зимой делался годовой завоз боеприпасов, продовольствия, топлива и фуража. Для этого проводились целые конвойные операции. В Мурманске собиралось несколько груженых транспортов, и в охранении катеров МО, тральщиков, а то и сторожевых кораблей они отправлялись к Рыбачьему. На случай улучшения видимости в готовность приводилась истребительная авиация. Транспорты разгружались в губах Эйна и Озерко, как у причалов, так и на рейде, с помощью больших рыбачьих баркасов и мотоботов.

Когда же наши летчики стали хозяевами полярного неба, подобные конвои мы проводили и летом. Но действовали уже смелее, вытесняя противника из необходимого нам района. Самолеты непрерывно висели над кораблями, не подпуская и близко немецкие истребители, противолодочные корабли охраняли транспорты от атак подводных лодок, а силы прикрытия подавляли береговую артиллерию врага.

Людей на Рыбачий, как правило, перевозили на быстроходных катерах МО, только не всегда в Озерко. Мы облюбовали еще два места — губу Эйна и мыс Цып-Наволок, расположенные ближе к главной базе, но дальше от линии фронта. Ходить к ним и высаживаться там было безопаснее, [166] однако добираться оттуда до позиций было значительно сложней: не позволяло бездорожье. Побывавшие в боях воины предпочитали трудному маршу по суше сравнительно легкую, но более рискованную переброску по морю.

Снабжение гарнизона Рыбачьего оружием, боеприпасами, продовольствием, военным имуществом и другими видами довольствия было налажено сравнительно надежно. Это было достигнуто за счет того, что Кильдинский плес в Мотовский залив, по которым шли перевозки, были защищены систематическими корабельными дозорами и простреливались артиллерией береговой обороны, правда, приходилось считаться с сильным воздействием авиации и полевой артиллерии врага, ведущей обстрел с занятого им побережья.

Сложнее было организовать оборону линии снабжения Полярный — Иоканьга. Ответственность за ее осуществление возлагалась на ОВР. Этот участок в наибольшей степени подвергался воздействию противника и был самым сложным в гидрометеорологическом отношении. Часто свирепствовавшие северные ветры не позволяли с желаемой интенсивностью использовать мотоботы и катера МО. Да и враг здесь чаще применял авиацию, подводные лодки и эсминцы. В таких условиях ОВР не всегда мог обходиться только своими силами. Конвои, идущие в направлении Полярный, Иоканьга, нуждались в поддержке мощных артиллерийских надводных кораблей и подводных лодок и в надежном прикрытии с воздуха. Но корабельные силы, да и авиация Северного флота, не могли достаточно эффективно решать эти задачи. Пожалуй, самый активный в годы войны флот был самым маленьким по составу. Так, на начало войны из 54 эскадренных миноносцев Военно-Морского Флота на Северном флоте было только 8, а из 212 подводных лодок — всего 15. Поэтому неудивительно, что командующий флотом старался не распылять главные силы, держать их собранными в кулак, применять в виде мощных ударных группировок, посылать в море на тщательно спланированные боевые операции с гарантированным прикрытием с воздуха.

Таким образом, основная тяжесть службы по охране внутренних морских перевозок на восток выпала на долю неутомимых, но слабо вооруженных тральщиков и сторожевых кораблей.

На Севере еще в июле 1941 г. появилась немецкая 6-я флотилия эскадренных миноносцев. Командующий флотом вице-адмирал А. Г. Головко и командир дивизиона эсминцев капитан 1 ранга В. А. Фокин настойчиво искали встречи с врагом, но противник избегал открытых столкновений в море, [167] избрав тактику внезапных набегов на наши восточные морские пути сообщения.

Гитлеровцы выбирали дни, когда была низкая облачность и наша авиация не могла вести тщательную разведку на море, и посылали к побережью Кольского полуострова 3–4 эсминца. Но и такой способ борьбы на морских коммуникациях не принес ожидаемых результатов. Всякий раз, когда вражеские надводные корабли обнаруживались на наших коммуникациях, на их перехват спешили «семерки», и противник неизменно обращался в бегство, не принимая боя. Пиратствующие корабли не раз настигали и наши летчики, и тут уж им доставалось по заслугам. Поэтому эсминцы противника вскоре вынуждены были отказаться от подобной тактики.

Итоги боевых действий немецкой 6-й флотилии эсминцев выглядели довольно бледно. Ее кораблям удалось обстрелять рыбачье становище у Семи Островов, выставить минную банку в Горле Белого моря, расстрелять небольшое гидрографическое судно с эвакуирующимся населением и потопить три рыболовных траулера, из которых только два, «Пассат» и «Туман», были вооружены легкими 45-мм пушками. Зато наша авиация неоднократно бомбила немецкие корабли, а эсминцу «Рихард Байтцен» нанесла столь серьезные повреждения, что он вынужден был покинуть воды Заполярья и уйти на ремонт в Германию.

Несмотря на слабое вооружение, бывшие траулеры, а теперь корабли ОВРа не пугались встреч с фашистскими боевыми кораблями, смело принимали бой и сражались насмерть.

...Это было 13 июля 1941 г. Три эсминца противника, выскочив из тумана у острова Харлов, атаковали отряд судов ЭПРОНа в составе траулеров «РТ-32» и «РТ-67», следовавший из Мурманска в Иоканьгу в сопровождении сторожевого корабля «Пассат» (командир старший лейтенант В. Л. Окуневич, комиссар старший политрук А. И. Вяткин). Пытаясь отвлечь внимание противника от охраняемых судов, «Пассат» вступил в неравную схватку с врагом. До последних минут он вел прицельный огонь двумя сорокапятками. Комендоры не покинули боевых постов и, погибая вместе с кораблем, продолжали посылать во врага снаряд за снарядом. «РТ-67» также затонул, а «РТ-32», получив повреждения, выбросился на берег. Катерам МО удалось спасти только двух человек, одним из них был рулевой «Пассата» В. Н. Моцель, бывший мурманский рыбак.

Спустя десять дней отряд эскадренных миноносцев повторил [168] набег на наше побережье, однако, атакованный бомбардировочной авиацией, вынужден был ретироваться. 10 августа, воспользовавшись плохой погодой, вражеские эсминцы вновь вышли на Кильдинский плес, в районе которого нес дозорную службу сторожевой корабль «Туман». Его командир старший лейтенант Л. А. Шестаков, оповестив флот о появлении противника, повел корабль под прикрытие батарей береговой обороны. Но скорости «Тумана» и эскадренных миноносцев слишком неравны. Враг быстро настиг тихоходный сторожевик и открыл по нему огонь из шести орудий.

Когда начался бой, лейтенант М. М. Букин отдал приказание рулевому К. Д. Семенову поднять Военно-морской флаг. Несмотря на тяжелое ранение в руку, Семенов с помощью радиста К. В. Блинова выполнил приказание. Флаг был поднят.

После двух залпов корабль получил серьезные пробоины, через которые стала поступать вода. Личный состав сделал все что мог, чтобы спасти гибнущий корабль. Командир отделения котельных машинистов старшина 2-й статьи С. Г. Годунов собственным телом закрывал пробоину, пока не наложили пластырь. Старшина 2-й статьи Г. А. Бессонов, краснофлотцы трюмный машинист И. З. Быльченко, радист М. К. Анисимов, старший электрик Е. М. Михеев, рулевой М. В. Ширяев и старший краснофлотец машинист М. С. Алешин под руководством командира БЧ-5 воентехника 1 ранга Я. М. Кошева самоотверженно боролись за живучесть. Им удалось завести пластырь на одну из пробоин.

На корабле уже были убитые и раненые, среди них командир корабля и военный комиссар политрук П. Н. Стрельник. Помощник командира корабля лейтенант Л. А. Рыбаков, приняв командование кораблем после гибели командира, четко и умело руководил ходом боя. Тонущий корабль он покинул последним.

Мужественно действовал И. З. Быльченко, под разрывами снарядов сбрасывая за борт с охваченной пламенем кормы корабля глубинные бомбы. До последнего момента находился на боевом посту, вручную управляя рулем, лейтенант Букин. Рискуя жизнью, он сбрасывал с горящего мостика за борт пулеметные ленты.

Но, несмотря на героизм экипажа, «Туман», получивший одиннадцать прямых попаданий, был обречен.

До конца боя, до самого последнего мига, пока корабль не скрылся под водой, Военно-морской флаг — Боевое Знамя корабля — реял на гафеле. [169]

Оставшихся в живых членов экипажа подобрали катера МО и доставили в Полярный. Последним с одного из катеров вынесли на носилках лейтенанта Л. А. Рыбакова. Увидев меня, он потребовал остановиться и, превозмогая боль, не обращая внимания на мой протест, доложил о выполнении боевого задания.

Подвиги экипажей сторожевых кораблей «Пассат» и «Туман» увековечены в памяти советских моряков. Места их героической гибели объявлены координатами боевой славы: все корабли, проходя эти районы, отдают воинские почести героям-североморцам.

Борьба с набеговыми действиями немецких эсминцев на наши коммуникации имела для Северного флота свои особенности, которые обусловливались, с одной стороны, большой протяженностью этих коммуникаций, а с другой — недостатком сил и средств для их защиты. Так, нельзя было ограничиваться авиаразведкой только по курсу следования судов, кораблей и конвоев. Чтобы добытые сведения не устаревали, ее требовалось вести на большую глубину, летать далеко в море, а самолетов-разведчиков явно не хватало. Это заставляло нас реже формировать и отправлять конвои, но делать их большими, а значит, они становились маломаневренными и к тому же требовали выделения сильного корабельного охранения и серьезного авиационного прикрытия.

Все эти сложности заставили штабы маневренных соединений и флота более трезво оценивать складывающуюся ситуацию и гибко реагировать на ее изменения. Кажется, нам удалось добиться более-менее реального планирования перевозок, рационального выделения сил для их защиты, мы знали, когда нужно назначить большой эскорт, а когда можно рискнуть выпустить транспорты вовсе без охранения. Не сразу, но довольно скоро мы научились отражать удары легких сил противника по коммуникациям и давать ему отпор, не оставляя безнаказанными попытки сорвать перевозки.

Бой сторожевого корабля «Туман» с немецкими эскадренными миноносцами послужил проверкой надежности взаимодействия кораблей ОВРа с частями береговой обороны. Обнаружились как положительные, так и отрицательные стороны подготовки наших береговых батарей, выявились недостатки оперативной службы штабов береговой обороны.

Интересно отметать, что и фашистское командование по достоинству оценило надежность охраны наших внутренних [170] морских коммуникаций и поняло, насколько нереально было рассчитывать решить эти задачи только силами 6-й флотилии эскадренных миноносцев. В дальнейшем в базах и портах Северной Норвегии оно вынуждено было держать не только легкие силы, но и линейные корабли. Боевое ядро этих сил должно было противостоять флоту Великобритании, часть их охотилась в Карском море за советскими ледоколами, но случаев нападения на коммуникации, соединяющие Мурманск и Архангельск, больше не было. И это несмотря на то что загрузка этих коммуникаций росла год от года.

Немецкие подводные лодки в начале войны большой активности на наших внутренних морских коммуникациях не проявляли. По трагическому опыту флота Великобритании, терпевшего чувствительный урон от «волчьих стай» адмирала Дёница, мы знали, насколько серьезна эта опасность, и основательно готовились отражать удары из-под воды.

Кольский залив корабли охраны водного района перекрыли боносетевыми заграждениями в двух местах. На линиях заграждений постоянно несли дозор мотоботы, загруженные несколькими десятками глубинных бомб. В поддержку им назначалось по звену катеров МО. В светлое время суток на Кильдинском плесе в дополнение к дозору устанавливался патруль из кораблей противолодочной обороны. В целях освещения гидроакустической обстановки ему в помощь выделялись корабельные поисково-ударные группы (ПУГ). Перед выходом в море и возвращением в базу боевых кораблей и крупных транспортов фарватеры прослушивались акустическими станциями с катеров МО. Наши подводные лодки выводили на позиции и встречали при возвращении усиленные эскорты. Благодаря этим мерам удавалось удерживать немецкие подводные лодки на значительном удалении от главной базы флота, и прорываться в нее они, кажется, большого желания не имели. По крайней мере таких попыток с их стороны на протяжении Великой Отечественной войны мы не зафиксировали.

Если задачу противолодочной обороны главной базы удалось решить сравнительно быстро, то организовать защиту коммуникаций между Кольским заливом и Иоканьгой на протяжении 180 миль было весьма непросто. Здесь, на открытых просторах, доступных крутой океанской волне, катера МО и мотоботы можно было использовать только при сравнительно спокойном состоянии моря, что для Заполярья нехарактерно. Нельзя было установить ни отсечные минные, ни тем более сетевые заграждения, а батарей [171] береговой обороны на этом участке побережья не было, да и вряд ли они смогли бы чем-либо помочь. Было решено строить противолодочную оборону на основе поисково-ударных групп с организацией оправдавшей себя системы конвоев. В принципе это выглядело следующим образом.

Перед каждой проводкой крупного конвоя по пути следования транспортов проводилась авиаразведка расчетной полосы моря. Ее ширина зависела от скорости движения основного отряда. Затем гидросамолеты разведывательной авиации флота вели поиск подводных лодок по генеральному курсу конвоя. Поисково-ударные группы, составленные из эсминцев, сторожевых кораблей и тральщиков, оснащенных гидроакустической и гидролокационной аппаратурой и вооруженных скорострельными реактивными бомбометами, разворачивались по маршруту движения конвоя. Обнаружив подводную лодку противника, гидросамолеты сбрасывали глубинные бомбы и вызывали по радио ближайшую ПУГ. ПУГ выходила к месту обнаружения подводной лодки, производила тщательный поиск с помощью технических средств и, получив контакт, атаковала неприятеля бомбами; при этом плотность сброшенных противолодочных бомб по площади и глубине должна была гарантировать попадание в подводную лодку.

Данная система защиты морских конвоев от нападения подводных лодок оказалась весьма эффективной. Благодаря неутомимой, самоотверженной работе гидроавиации и поисково-ударпых групп немецкие подводники, как говорится, и носа не могли высунуть из-под воды. В этом районе моря боевых успехов они не имели, а, наоборот, несли потери. Поэтому, да и по многим другим причинам, подводные лодки противника здесь появлялись неохотно, даже в период оживленного обмена конвоями с союзниками. Они предпочитали действовать в открытом океане вдоль норвежского побережья, надеясь достичь более существенных результатов.

Иногда мы отваживались выпускать небольшие грузовые суда со слабым охранением, а то и самостоятельно. Они проходили Кильдинской салмой, а затем проливами, стараясь укрыться за островами. Транспорты следовали, прижимаясь вплотную к берегу. Таким образом конвой страховался от торпедных атак со стороны берега и появлялась возможность удвоить силы охранения и прикрытия со стороны моря. Это, так сказать, теоретически, а на самом деле все обстояло гораздо сложнее, особенно если учесть малую мореходность кораблей ОВРа. Из-за этого [172] бывали и курьезные случаи. Так, однажды из Мурманска в Архангельск должен был перейти землечерпательный снаряд «Мудьюг». Охранять его было поручено мотоботу, кем-то в шутку нареченному «Пузанком». Ранним утром конвой отправился по назначению. Первый сигнально-наблюдательный пост донес, что «Пузанок» бодро дефилирует впереди по курсу охраняемого объекта. Но вот подул встречный ветер. Второй пост уже сообщил, что охранение сильно отстает от земснаряда. А из Иоканьги мы получили депешу, из которой узнали, что «Мудьюг» благополучно прибыл в базу... с «Пузанком» на буксире.

К установке подводных минных заграждений на наших внутренних коммуникациях неприятель прибегал редко, что объяснялось трудными условиями для ведения минной войны. Из-за больших глубин у мурманского побережья в Кольском заливе применять донные электромагнитные мины не всегда было целесообразно. Фашистская авиация пыталась минировать рейды Полярного и Мурманска, но каждый раз плотный зенитный огонь заставлял немецких асов сбрасывать свой груз с большой высоты, часто не долетев до цели. Предназначенные для постановки на якорных стоянках и фарватерах мины падали чаще всего на берег или отмели. Но тем не менее после каждого налета тральщики ОВРа тщательно обследовали опасные районы с помощью буксируемых электромагнитных тралов. Так как неконтактные мины имели приборы срочности и кратности, позволявшие им приходить в боевое положение только после определенного числа галсов тральщиков, то после окончания траления подозрительные фарватеры и рейды забрасывали глубинными бомбами. Но и это не гарантировало в полной мере безопасность плавания. Для большей надежности якорные стоянки судов и кораблей обследовали водолазы. И надо сказать, такая система борьбы с донными электромагнитными минами полностью себя оправдала. Северный флот в пределах главной базы не имел ни одного случая подрыва на минах какого-либо корабля или судна.

К постановке же якорных мин у мурманского побережья гитлеровцы прибегали лишь однажды. Я уже писал о том, что в начале войны немецкие эсминцы на входе в Горло Белого моря выставили небольшую минную банку. Тралить ее мы не стали, а временно использовали для обороны Беломорского бассейна. Опасный район объявили закрытым для плавания, и корабли и суда обходили его кружным путем. Осенние штормы сорвали с якорей все мины, [173] что сильно облегчило работу нашим тральщикам. Впервые мы обнаружили якорную электромагнитную мину на пляже в Поное. Ее разоружили, доставили в Полярный и подвергли всестороннему изучению.

Серьезную опасность для мореплавания представляли плавающие мины. Их срывало штормами у берегов Норвегии, где противник плотным минным «забором» защищал свои перевозки, и постоянным восточным течением несло в нашу сторону. Поиск плавающих мин вели гидросамолеты, кроме того, требовалось выделять большой наряд тральных сил. Авиация обследовала квадраты и сектора моря и сообщала по радио места обнаружения мин. Расписанные по своим участкам корабли выходили в объявленные квадраты, отыскивали мины и расстреливали их из орудий. Но у кораблей ОВРа были немалые трудности. Так, нелетная погода не позволяла использовать авиацию для поиска мин, отчего резко сокращался район обзора моря, а значит, уменьшалась и эффективность всей работы. В полярную ночь, когда светлого времени суток очень мало, авиация и тральщики успевали за день обследовать только узкую полосу моря, по которой прокладывались курсы кораблей и соединений. Но и обнаруженную мину непросто уничтожить. Особое искусство требовалось, чтобы попасть снарядом в мину, «пляшущую» на волне, и на тральщиках появились своего рода снайперы.

Напряженная работа морской авиации и кораблей охраны водного района дала хорошие результаты. Ни в войну, ни после нее, когда еще долго сохранялась минная опасность, не было ни одного случая подрыва на минах кораблей и судов.

* * *

Потеряв надежду овладеть Полярным и Мурманском с суши, противник попытался стереть их с лица земли с помощью авиации. Полярный был сравнительно надежно прикрыт с воздуха авиацией флота. Деревянный же Мурманск в дни вражеских налетов превращался в гигантский костер. Но ни частые бомбардировки, ни пожары не смогли сломить стойкости и мужества трудящихся города. С повышенной нагрузкой работали судоремонтный завод Северного флота и мастерские рыбников, ни на один день не прекращали операций торговый порт и железнодорожный узел. Во время воздушных тревог специальные команды занимали посты по расписаниям гражданской обороны, а те, кто стоял у станков и работал на погрузочных кранах, продолжали [174] трудиться. Как-то, проезжая по выгоревшим кварталам Мурманска, я подумал: откуда у противника такая жестокость по отношению к мирному населению? Ведь, по сути, в городе от бомбежек больше страдало мирное население, нежели военные и экономические объекты. Ответ в какой-то мере я получил в кабинете командующего флотом на допросе сбитого нашими истребителями немецкого летчика. Перед нами сидел испуганный и подавленный человек.

— Ваше звание и фамилия? — спросил Л. Г. Головко.

— Капитан Лоевски, — ответил тот.

— Кто вас сбил?

— Ваш истребитель И-16.

— Как вы оцениваете тактико-технические данные этой машины?

— У нее хорошая маневренность, но низкая скорость слабое вооружение. Правда, ваши летчики владеют ею виртуозно, в атаку идут решительно.

— Вы офицер, видимо, получили хорошее образование и, кажется, способны дать трезвую оценку своим поступкам. Неужели вас никогда не мучают угрызения совести за то, что вы бомбите жилые кварталы городов, убиваете мирное население, детей, женщин?

— Таков приказ командования. Мы солдаты. Нам прислушиваться к своим чувствам не полагается. За наши поступки отвечает фюрер, он думает за нас, — с жаром ответил заученными фразами немец.

— Как немецкое офицерство восприняло провал наступления на Мурманск и Полярный? — продолжал допрос командующий.

— Вообще-то, сопротивление, которое оказывают русские войска, невиданные потери в людях и в технике, которые мы несем, нас пугают. Среди офицеров все чаще и чаще встречаются слабые духом люди, испытывающие страх за исход этой войны.

— Что вы знаете о дальнейших планах вашего главного командования здесь, на Севере?

— Они мне неизвестны. Я могу высказать только свое личное мнение, если вам угодно его знать.

— Я вас слушаю, — сказал А. Г. Головко.

— С начала войны мы на Севере не только не получили никаких подкреплений, а, наоборот, у нас забрали на другие направления восточного фронта часть ударной авиации. Мои наблюдения подсказывают, что ни по составу [175] сил, ни по настроению войск предпринять активных действий на суше мы уже не в состоянии.

— Какие задачи стоят перед вашей авиацией?

— Нарушать морские и сухопутные коммуникации. Бомбить Мурманск, Архангельск, Полярный, топить суда, разрушать железную дорогу, бомбить поезда.

— Хоть за вас и думает фюрер, как мы теперь знаем, но все же, что вы сами думаете о дальнейшем ходе войны?

— Я не могу видеть так далеко вперед, но мне кажется, что конец войны будет не таким, каким мы его представляли 22 июня 1941 года.

Немецкий офицер на допросе у командующего Северным флотом не покривил душой, не скрыл своих истинных чувств, вызванных неудачами гитлеровских войск на восточном фронте. Спустя некоторое время мы прочли в газетах, что в числе других военнопленных он подписал воззвание к солдатам и офицерам германской армии с требованием прекратить преступную, кровопролитную войну.

Размещенные в Мурманске и его пригородах склады и судоремонтные предприятия флота страдали от частых бомбардировок. Начались перебои в снабжении запасными частями и техническими материалами, нарушались графики ремонта кораблей. Экипажи более выносливых и менее капризных тральщиков и сторожевиков, имеющих пароэнергетические установки, обходились собственными силами, плавали, как тогда выражались, на энтузиазме машинных команд. Сменившись с дозора, корабли возвращались в базу, и моряки вместо отдыха принимались за ремонт механизмов. В какой-то мере нас выручало то обстоятельство, что двигатели катеров МО и моторы гидросамолетов МБР-2 были одной марки и модификации, что обнаружилось совершенно случайно.

Самые большие трудности выпали на долю флагманского механика соединения инженер-капитана 3 ранга М. П. Захаревича. Когда он заходил на КП, я сразу догадывался о цели визита.

— Что, опять пора моторы перебирать?

— Так точно.

— Вы же, кажется, совсем недавно их перебирали?

— Недавно, это верно. Так ведь они с тех пор уже успели вон сколько накрутить. Меньше надо катера гонять.

— Ну, а за подводными лодками вы, что ли, будете бегать? Лучше скажите, сколько часов после очередного ремонта они смогут работать? [176]

— Теперь уже только половину их полного моторесурса.

— А дальше что?

— Потом последняя переборка.

— И что тогда?

— Тогда уже будем вертеть моторы, пока не рассыплются на части.

Но время шло, моторы крутились, а катера «бегали» сражались. И так до самого конца войны. Авиационные моторы ГАМ-34 выдержали испытание и боем, и временем. Летчики и катерники признательны советским конструкторам, инженерам и рабочим за то, что своим талантом и трудом они помогли флоту в опасные для Родины дни. [177]

Глава четвертая.
Долгими полярными ночами

С надеждой мы встречали наступление осени 1941 г. с ее долгими непроглядными ночами и почти непрерывными дождями. В войне на море ночь — союзница малых кораблей — носителей минно-торпедного оружия. Северные ночи порой чернее крымских: ни луна, ни звезды не пробиваются сквозь небесную хмарь. Ходить по суше можно только знакомой тропою, по памяти, потому что не видно, куда ступаешь. Ночь лишила врага главного преимущества — авиации и как бы несколько уравняла наши возможности. Противник, не помышляя о наступлении, продолжал вгрызаться в скалы. Как вор, он боялся каждого шороха и потому палил ракетами, освещая передний край и побережье. По морю его корабли и суда ходили крадучись, от порта к порту. Наш флот перехватывал инициативу. Эскадренные миноносцы стали хозяевами Мотовского залива, часами маневрируя в нем, перепахивали неприятельские окопы в прибрежье тяжелыми фугасными снарядами. Торпедные катера начали выходить в Варангер-фьорд на поиск немецких судов. Катера МО готовились к активным действиям. Подводники тоже чувствовали себя увереннее: их меньше тревожила немецкая поисковая авиация. Ведь в круглосуточный полярный день в надводном положении, под дизелями, не очень-то разгуляешься, поэтому подводным лодкам приходилось уходить далеко в открытое море на зарядку аккумуляторных батарей. Это сокращало время пребывания их на позиции. Наши «ночники» летали [177] бомбить аэродромы и базы в глубокий тыл врага без прикрытия.

Несколько снизилась напряженность боевого использования кораблей ОВРа. Перевозки на Рыбачий меньше нуждались в охранении и постепенно перекладывались на органы тыла флота. За ночь любой буксир с баржей преодолевал расстояние между Мурманском и губой Озерко. Чаще привлекались к участию в конвоях восточного направления эсминцы. Немецким рейдерам теперь было не до набегов на наши коммуникации. Они перестали рыскать у побережья Мурмана. Противник был вынужден переключить усилия 6-й флотилии эсминцев на охрану своих перевозок, так как начал нести ощутимый урон от наших подводных лодок и торпедных катеров. Немецкие подводные лодки активных боевых действий почти не вели.

Но у войны не бывает передышек. Соединению охраны водного района были поставлены новые задачи, связанные с поддержкой войск сухопутного фронта и гарнизона Рыбачьего. По берегу Мотовского залива, от губы Титовка и до мыса Пикшуев, гитлеровцы создали очаговую оборону, представлявшую собой сеть опорных пунктов из хорошо укрепленных огневых точек. Они-то и служили основным источником добывания «языков» для наших разведчиков, которых перевозили и высаживали катера МО.

В подчинении штаба флота находился хорошо подготовленный 181-й отдельный диверсионно-разведывательный отряд, укомплектованный главным образом бывшими спортсменами. Его возглавляли флагманский инструктор по физической подготовке и спорту капитан 3 ранга В. В. Доможиров и комиссар старший политрук В. М. Дубровский. Переводчиком отряда был лейтенант Сутягин. Когда требовался «язык», дожидались ненастной погоды и темной ночью высаживали отряд где-нибудь под скалой, поближе к намеченной цели. Разведчики подкрадывались к одному из опорных пунктов, бесшумно снимали часовых, вязали пленных, забирали оружие и документы и возвращались.

По примеру штаба флота гарнизон полуострова Рыбачий тоже организовал диверсионно-разведывательное подразделение и начал высаживать его с катеров ОВРа то в Мотовском заливе, то в губе Маативуоно (Малая Волоковая), что на финской границе. Противник предпринял контрмеры: стал выставлять посты для наблюдения за доступными для подхода судов участками берега, устраивать засады. Наши диверсионные группы стали встречать более сильное противодействие. Однажды противник выследил [178] подход катеров к берегу, успел организовать оборону опорных пунктов и окружил разведчиков. Они прорывались к морю с боем, обстановка сложилась запутанная, неясная, корабли поддержать моряков огнем не смогли, и отряд понес потери. В этом бою получил тяжелое ранение в голову и капитан 3 ранга В. В. Доможиров.

Командиром 181-го отдельного диверсионно-разведывательного отряда был назначен физрук бригады подводных лодок капитан-лейтенант Н. А. Инзарцев. Под руководством этого отважного человека в конце августа 1941 г. отряд, усиленный пограничниками, предпринял дерзкий налет на аэродром Луостари. Разведчики скрытно провели в тылу врага несколько суток, прошли более двухсот километров, но были обнаружены вблизи цели. Самолеты противника по тревоге поднялись в воздух. Смельчакам пришлось с боями отходить в тундру, где им удалось благополучно пересечь линию фронта.

Изо дня в день приумножалась слава морских разведчиков. Долго просил их взять с собой на задание служивший тогда на Северном флоте поэт Александр Жаров. Да мы не разрешали — берегли талант. Но все же он добился своего. Рейд отважных моряков завершился успешно. Особенно радовался Жаров, когда в его руках оказалась изъятая у убитого солдата копия свидетельства, по которому его матери некая страховая контора обязалась выплатить деньги, если верный слуга отдаст жизнь за своего фюрера. По этому поводу Жаров написал в газету фельетон. Вообще Александр Алексеевич всей душой прикипел, что называется, к катерникам, разведчикам, защитникам Рыбачьего, ко всем тем, кто защищал советское Заполярье.

Случались у ваших разведчиков и серьезные промахи. Пленный солдат всего лишь солдат, военный кругозор его невелик. То ли дело офицер! От него можно получить сведения не только тактического, но и оперативного характера. Именно эти соображения заставили штабную разведку организовать поимку командира опорного пункта «Фишер-штейн». У добытых ранее «языков» узнали, где размещаются огневые средства и посты караула, вычертили точную схему немецкого гарнизона, изучили характер и повадки гитлеровского капитана, проанализировали распорядок его рабочего дня, часы досуга и отхода ко сну. Со слов пленных воспроизвели землянку фашистского офицера, разместили в ней такие же стол, стулья, кровать, выставили охрану и неоднократно проигрывали нападение.

Выполнить задание вызвался бывший штангист, чемпион [179] Беломорской военной флотилии в тяжелом весе мичман Вартан Айдынян. Фигуру штангиста-тяжеловеса представить нетрудно: широкие плечи, налитые силой стальные бицепсы. Шинели, кителя и рубахи шили мичману только на заказ, причем стоило ему чихнуть или кашлянуть, как с воротника слетали оторванные с «мясом» пуговки и крючки.

Настало время операции. Катера МО подошли к берегу ночью на малых оборотах моторов и с подводным выхлопом, почти бесшумно. Разведчики высадились тихо, через все посты и дозоры проползли по-пластунскп. Часового пришлось так же тихо убрать. Офицера взяли прямо из постели, как говорится, тепленьким, а чтобы не поднял тревогу, заткнули рот махровым полотенцем. Но когда поволокли пленного мимо скрытых постов, он так хрипел, что ему пришлось зажать и нос. К несчастью, капитан оказался хлипким и на катере стал отходить, как говорится, в мир иной. Даже квалифицированная медицинская помощь санитара-инструктора разведгруппы старшины 2-й статьи Пахомова не помогла пострадавшему. Когда я спустился в кубрик, он лежал неподвижно и что-то еле слышно бормотал, видимо призывая на помощь фюрера и первосоздателя Вселенной.

— Насколько я понимаю в медицине, он отдает концы в чистом виде, — заметив мой вопросительный взгляд, виновато заключил санинструктор.

И в самом деле, не успели корабли дойти до Полярного, как душа фашиста уже отлетела не то в рай, не то в ад, но небо было зловеще черным.

По случаю неудавшейся операции мичман Айдыпля вместе с помощником — прославленным левым нападающим сборной команды флота старшиной 1-й статьи Гавриловым предстали перед разгневанным командующим флотом.

— Как же вы его не уберегли? — спрашивал тот, сверля мичмана глазами.

— Да мы старались задание выполнить тихо, а он то замычит, то захрипит. Ну и пришлось ему того... — оправдывался Айдынян.

— Ох и додумались! Позатыкать немцу и рот, и ноздри! Чем же он, по-вашему, дышать должен?

— Да, может, он еще и оттого дуба дал, что упали мы с ним, когда со скалы в потемках сбегали, да кубарем покатились и выронили, конечно, по неосторожности, робко добавил футболист. [180]

— И кто послал вас, гималайских медведей, такую ювелирную работу выполнять? Сгребли, облапили, обрадовались и вмиг вытрясли из него душу. Вам не офицеров живьем брать, а носорогов в Африке руками ловить, — шумел, все больше распаляясь, А. Г. Головко.

* * *

В сентябре 1941 г. в Архангельске сформировали 12-ю особую бригаду морской пехоты и прислали в Полярный. Поскольку противник особой активности в то время не проявлял, ее оставили в резерве командующего флотом. ОВР получил директиву Военного совета приступить к подготовке нового соединения для высадки с моря на необорудованный берег. 12-я бригада состояла из шести батальонов, приблизительно по тысяче человек в каждом. Для высадки такого количества бойцов с вооружением и снаряжением требовалось не менее 12 тральщиков и столько же катеров МО. Подготовка к переброске осложнялась тем, что батальоны были сплошь укомплектованы личным составом, призванным из республик Средней Азии и не видевшим прежде моря.

Вместе с командованием бригады в течение полугода мы тренировали воинов, учили их уверенно держаться на палубе, проворно лазать по трапам, быстро сбегать по сходням, свободно ориентироваться на берегу в темноте, делать большие марши по тундре, овладевать тактикой боя в условиях Заполярья. Словом, старались подготовить из них настоящих морских пехотинцев. С будущими десантниками мы часто выходили в море, приучая их к качке. Высаживали ночью на побережье Кольского залива — сначала отдельные подразделения, затем батальоны и, наконец, всю бригаду целиком. Десантники брали с собой только то оружие, которое могли унести на себе, а пушки и крупнокалиберные пулеметы оставляли в базе. Планировалось, что тяжелое вооружение будет доставляться им в зависимости от складывающейся обстановки, условий местности, захваченной десантом, и организации базы высадки.

Тренировки проводились не только осенью, но и зимой, в самые лютые холода и снежные метели. В такую погоду каждого человека обязательно надо высадить на берег сухим. Десантник, промочивший ноги, уже не боец. Его надо возвращать на корабль и отправлять в базу. Поэтому от командиров высадочных средств требовалась высокая точность при выборе в темноте удобного места подхода к берегу [181] и большое искусство, чтобы удерживать машинами корабль, пока высаживается десант. В общем, боевая подготовка 12-й бригады морской пехоты носила исключительно напряженный характер и была направлена на то, чтобы подготовить сноровистых, решительных и неутомимых бойцов, не боящихся морской стихии, смело идущих в первом броске для захвата плацдарма, способных стойко переносить тяготы десантирования, готовых к напряжению боя на грани физических сил и психологических возможностей.

Артиллерийскую поддержку десанта обеспечивали корабли ОВРа и эскадренные миноносцы, составлявшие их охранение. После каждого обстрела позиций противника эсминцы возвращались в базу. Командир дивизиона эскадренных миноносцев капитан 1 ранга В. А. Фокин и я съезжали на берег и шли докладывать командующему о выполнении задания. Комбриг был прирожденным аналитиком. Он производил сложнейшие расчеты: число орудийных стволов своих кораблей множил на количество произведенных залпов, рассчитывал площадь поражения, прикидывал, сколько на ней землянок, а в них солдат, выводил математическую вероятность попадания и определял предполагаемые потери гитлеровцев. Надо отдать должное скромности Виталия Алексеевича: полученные результаты он постоянно округлял в меньшую сторону. Конечно, подобная математическая эквилибристика никак не гарантировала от просчетов. А. Г. Головко каждый раз придирчиво выспрашивал подробности боевых походов и перепроверял представленные расчеты, а уж если обнаруживал неточности, его красный карандаш безжалостно терзал выполненный отчет.

* * *

Полярная зима 1941/42 г. была ранней. Со стороны Северного полюса дули почти не прекращающиеся, сырые, пронизывающие насквозь ветры, разводя в океане крупную зыбь. Стонали мечущиеся над неспокойной водой серые чайки. Зеленовато-синие громады волн с грохотом обрушивались на голые берега, дробились о черные скалы, высоко поднимая клубы мокрой, горько-соленой пыли. Ледяная вода с ревом устремлялась в ущелья между утесами и, зажатая их острыми гранитными боками, клокотала, кипя, пенясь и злясь. С потемневшего хмурого неба то и дело срывался мелкий колючий снег. По ночам растерзанные ветрами карликовые березки одевал, словно в шубку, пушистый иней. [182]

Совинформбюро приносило нерадостные вести. Враг по-прежнему рвался к Москве, затягивал смертельную петлю вокруг Ленинграда, правда, было видно, что делает он это не так резво, как в первые месяцы войны. Чувствовалось, что его поступками руководит не трезвый расчет, а отчаяние зарвавшегося игрока, стремящегося любой ценой укрепить пошатнувшийся престиж непобедимого завоевателя.

На мурманском направлении сухопутный фронт прочно стабилизировался. Немцы судорожно готовились к непредвиденной зимовке: строили железобетонные сооружения, утепляли их тесом, устанавливали чугунные печки. На море оживилось движение вражеских конвоев. В порты Киркенес и Петсамо из Германии ввозили цемент, арматурное железо, каменный уголь, кирпич, дорожно-строительную технику, зимнее обмундирование, колбасу, табак, шнапс и даже печеный хлеб. Разведчики как-то принесли упакованную в целлофан, порезанную на ломти буханку. На обертке, снабженной рекламной этикеткой, было напечатано, что только этой берлинской фирме предоставлено право выпекать хлеб для «доблестной армии великой Германии». Как же цинично звучали эти слова по отношению к тем, на чью долю выпала бесславная участь быть погребенными в бескрайних полярных просторах чужой страны.

Складывающаяся обстановка определяла содержание основных задач флота — активные действия по нарушению коммуникаций противника, нанесение чувствительного ущерба его морским перевозкам.

Главная роль в срыве снабжения северной группировки противника отводилась подводным лодкам. Северный флот постоянно держал на позициях у побережья Северной Норвегии две-три подводные лодки и еще две — в Варангер-фьорде. Когда авиация подключалась к поиску врага в море, боевые результаты подводников резко повышались. Преимущество этого рода сил заключалось в скрытности, непрерывности боевого воздействия на врага, неотразимости атак, сокрушающей мощи торпедного оружия. Некоторые подводные лодки несли и минное оружие, используя которое могли перекрывать узкости на путях сообщения противника.

Эскадренные миноносцы тоже несколько раз выходили навстречу немецким конвоям, торпедировали их и обстреливали из артиллерийских орудий. Авиация флота в условиях полярной ночи наносила торпедные и бомбовые удары по судам и кораблям в море, бомбила порты, военно-морские базы и аэродромы, ставила якорные и донные мины [183] на рейдах, фарватерах и вероятных курсах плавания кораблей.

Личный состав кораблей соединения охраны водного района тоже готов был принять участие в нарушении вражеских коммуникаций. Катерники настойчиво рвались в море. Но как они должны действовать? До сих пор торпедные катера рассматривались военной наукой как силы, пригодные лишь для набеговых действий, когда надо, неожиданно и дерзко прорвавшись через заградительный артиллерийский огонь, торпедировать цель. Так было в 1918 г. в Зеебрюгге, так было и в 1919 г. в Кронштадте.

В Советском Военно-Морском Флоте исходя из оборонительной военной доктрины торпедные катера рассматривались как силы, предназначенные для обороны побережья, хотя в определенных условиях допускалось использовать их и для прорыва в военно-морские базы противника в целях нанесения торпедных ударов по кораблям. В соответствии с оперативным предназначением они проектировались малого водоизмещения, быстроходными, были сделаны из легких конструкционных материалов. Мореходность их была невысокой, как, впрочем, и у аналогичных катеров зарубежной постройки.

Еще в августе 1941 г. на Северный флот прибыли пять новых торпедных катеров тина «Д-3» с деревянными корпусами. В тактико-техническом задании на проектирование было записано, что габариты этих катеров должны соответствовать условиям транспортировки по железным дорогам, поэтому они получились малоразмерными, низкобортными, маломореходными, технически несовершенными и малопригодными для Северного морского театра. Велик ли корабль увезешь на платформе? Да и зачем, когда у нас три флота из четырех связаны между собой внутренними речными системами. К тому же деревянные конструкции корпуса столь просты в сборке, что катера можно было строить на речных верфях, которых так много на Неве, Волге, Свири и Северной Двине. Впрочем, катера несли на борту две 533-мм торпеды и в атаке представляли собой грозную силу не только для транспортов, но и для боевых кораблей. Самое же главное — у нас их было до обидного мало.

Один из этих катеров поручили испытать лейтенанту А. О. Шабалину и его экипажу. Катерники добросовестно гоняли его на всех режимах в различных погодных условиях. Как только они вернулись в базу, товарищи по оружию «напали» на Шебалина:

— Ну, Саша, рассказывай, как новый «конь»? [184]

— Всем хорош, — отвечал Александр Осипович, — жаль, ухабистой дороги немного боится. — И уже серьезно добавил: — Водоизмещение маловато, поэтому на волне свыше трех баллов хороших скоростей развивать не сможет.

На следующий день я докладывал командующему флотом о результатах мореходных испытаний новых катеров. Арсений Григорьевич мерил большими шагами кабинет на ФКП и, затягиваясь «Казбеком», рассуждал вслух примерно так:

— Видишь, что получилось с торпедными катерами. Мы заказывали их и строили для одной цели, а они понадобились совсем для другой. Их готовили к эпизодическим боевым действиям, к прорыву в базы врага или к решительному удару по нападающим кораблям при обороне своих баз, а ты хочешь, чтобы они несли длительную крейсерскую службу, осуществляли ночной поиск на коммуникациях противника в открытом море. Да только ли в области оперативного использования торпедных катеров война корректирует наши прежние замыслы, планы и представления? Моряки строили оборону военно-морских баз, готовясь защищать их главным образом от вторжения с моря, а опыт показал, что их берут больше со стороны суши. Мы считали, что первостепенной задачей флотов будет бой надводных эскадр в открытом море, а война повернула нас лицом к содействию сухопутным силам. Все великие морские державы, в том числе и наша, делали ставку на линейный флот, считая бронированные гиганты главной силой флота. Почти никто и не заметил, как зародился и возмужал новый род военно-морских сил — авиация, гроза крупных надводных кораблей. Ты посмотри, что творится: пока что все потопленные во второй мировой войне линкоры гибнут не от артиллерийского огня кораблей своего класса в морском сражении, как мы себе когда-то представляли, а от авиабомб и торпед, сброшенных внезапно самолетами. — Командующий положил в пепельницу потухший окурок, достал новую папиросу, постучал мундштуком по коробке, снова закурил и продолжал: — Что же касается тактико-технических данных новых торпедных катеров, то для Севера они, конечно, легковаты. Но и таких хотелось бы иметь побольше.

Военный совет флота одобрил инициативу катерников и поддержал предложение командования ОВРа, касающееся выходов торпедных катеров в море для поиска и уничтожения конвоев и отдельно плавающих судов и кораблей противника. С учетом мореходных свойств катеров начальник [185] штаба флота контр-адмирал С. Г. Кучеров определил им зону действия, как и подводным лодкам «малюткам», а Варангер-фьорде, установив разграничительную линию, которую во избежание помех друг другу ни те ни другие не имели права пересекать.

В один из хмурых сентябрьских дней, когда сгустились сумерки, два торпедных катера тихо выскользнули из Полярного в Варангер-фьорд на свободную охоту. Не имея данных разведки, они, словно связанные, ходили в видимости друг друга параллельными курсами вдоль обычной линии движения немецких судов. В случае встречи с противником, чтобы рассеять его внимание и рассредоточить огонь кораблей охранения, командирам катеров рекомендовалось атаковать конвой совместно и по возможности с разных направлений.

Выходы в море пары торпедных катеров в расчете на благоприятное стечение обстоятельств или, как тогда выражались, с разведкой на себя давали мало. В темноте, при плавании без огней, не имея радиолокаторов, найти противника в обширной акватории залива можно было только благодаря счастливой случайности. Пришлось подумать над тем, каким образом увеличить эффективность обнаружения противника в интересах этих маленьких рейдеров. На западном берегу Рыбачьего выбрали самую высокую сопку и установили наблюдательный пост. В ясную погоду оттуда хорошо просматривались норвежский порт Вардё и часть Варангер-фьорда. Интересующие нас данные мы получали также от авиации и радиоразведки. Катера стали выходить на коммуникации не «на счастье», а имея предварительные данные, позволяющие им рассчитывать на встречу с вражеским конвоем, о движении которого можно было хотя бы как-то судить.

Сразу же возникли проблемы. Развертываться из Кольского залива было нецелесообразно, так как, выходя оттуда, катера не успевали перехватывать обнаруженного неприятеля. На побережье же Рыбачьего, со стороны Варангер-фьорда, у нас не было ни одной укрытой стоянки. Пришлось ее срочно организовывать. Выбрали более-менее спокойное место в глубине залива Пумманки, вбили там с десяток свай, приколотили к ним несколько досок, и маневренная база торпедных катеров в первом приближении была готова. Здесь они постоянно дежурили, укрываясь от непогоды, и вражеские суда, обнаруженные постами СНиС, попадали в радиус их действия.

Даже такая довольно примитивная организация обеспечения [186] боевой деятельности не замедлила принести свои плоды. 11 сентября видимость на море была прекрасная, и дежурное звено катеров в Пумманки (ныне Земляное) получило от постов СНиС данные о том, что из Киркенеса под вечер вышла в море группа судов. Мателотом нашего звена командовал лейтенант А. О. Шабалин, вторым шел призванный из запаса старый балтийский катерник, когда-то оставивший службу по болезни, капитан-лейтенант Г. К. Светлов.

Сашу Шабалина поставили в голову не зря. Потомственный помор, родившийся на берегах бурной Онеги, он знал северные моря, как пахарь знает свое поле. Спокойный и уравновешенный, я бы даже сказал, тихий, он делал все неторопливо, продуманно, обстоятельно я надежно. В море он лучше других ориентировался в обстановке, легче и быстрей находил верный выход из сложной ситуации. Рассудительный и общительный, смелый и уверенный а своих действиях, он скоро завоевал непререкаемый авторитет. А взаимопонимание в экипаже было настолько поразительным, что порой казалось, его команды выполняются раньше, нежели произносятся. Я познакомился с ним еще в 1939 г., когда в ОВР прибыли два первых торпедных катера и на них нужно было подобрать командиров. Вызвал первого кандидата. Ко мне вошел среднего роста главный старшина, представился, осмотрелся, не спеша снял шапку, пригладил белокурые волосы и сел в указанное кресло. Его серые глаза были очень серьезны. На мои вопросы отвечал не сразу, тщательно обдумывая ответы. Пока разговор касался его биографии, Шабалин, как мне, показалось, был равнодушным. Меня же смущало казавшееся медленный течение его мыслей.

— Вам очень хочется командовать торпедным катером? — вдруг спросил я его.

— Очень! — ответил он, оживившись, и глаза его радостно заблестели.

— А вас не смущают большие скорости этих кораблей?! Ведь малейшее промедление на них...

— Что вы?! — встрепенулся он. — Рыбачьим карбасом у нас на Белом море, поверьте, управлять куда сложней. Там ты и на руле стоишь, и за парусами следишь, и ветер, и волну, и течение учитываешь. А на торпедном катере я уйду хоть на Новую Землю!

Только теперь я увидел, что передо мной прирожденный моряк, для которого корабль не только важнейшее, но и, [187] пожалуй, единственное дело его жизни, а море — родная стихия.

Война показала, что А. О. Шабалин был не только отважным мореходом, но и бесстрашным воином. Он чаще других находил противника в море, лучше многих видел его уязвимые места, смело сближался на верную дистанцию залпа, быстро проходил зону огня охранения, умел легко оторваться от преследования. Это был истинный талант.

Старшим на выходе торпедных катеров 11 сентября был начальник боевой подготовки штаба ОВРа капитан-лейтенант М Н. Моль, офицер грамотный, решительный и настойчивый. Рассчитав вероятное место встречи с конвоем, оп доложил в Полярный свое решение, и катера пошли на перехват противника. Первым обнаружил большой транспорт А. О. Шабалин. Его катер сблизился с противником на короткую дистанцию и произвел двухторпедный залп. Уже на отходе команда катера наблюдала сильный взрыв. Г. К. Светлову атака досталась тяжелей. Ближе всех к нему оказался корабль охранения — что-то вроде миноносца или сторожевика, который вел интенсивный огонь по атакующему. Сблизившись на дистанцию торпедного залпа, катер произвел выстрел одной торпедой, и через минуту корабль противника взлетел на воздух.

Катер А. О. Шабалина получил подводную пробоину, но смолистая и вязкая сосна, из которой изготовлена обшивка корпуса, обладает чудесными свойствами, набухая, затягивать рваные отверстия, что уменьшает поступление забортной воды через пробоину. Только благодаря этому обстоятельству да усилиям экипажа катер дошел до базы своим ходом.

Боевой успех звена торпедных катеров был первой победой надводных кораблей, большой радостью не только для нашего соединения, но и для всего Северного флота.

В середине сентября 1941 г. были получены данные разведки о том, что в Петсамо загружаются никелевой рудой для отправки в Германию два больших судна. Каждую ночь звено торпедных катеров настойчиво караулило их выход из порта. Дальше в море на этот конвой были нацелены подводные лодки. Зная, что противник проходит, прижимаясь ближе к берегу, катера дежурили, скрываясь в тени высоких скал. Упустить ценный стратегический груз было бы непростительно. И вот упорство катерников наконец было вознаграждено. 15 сентября на подходах к Киркенесу появились низко сидящие в воде транспорты, идущие [188] хорошим ходом в кильватерном строю, казалось, без всякого охранения, совсем близко от берега и еще ближе к нашей засаде. Атаковать их в таких почтя полигонных условиях большого труда не составляло. Командиры катеров лейтенант А. И. Поляков и младший лейтенант П. И. Хапилин условными сигналами распределили между собой цели, катера легли на боевой курс и с коротких дистанций, так и не замеченные противником, почти одновременно выпустили торпеды. Тяжело груженные рудой суда в считанные минуты скрылись под водой. Увлеченные атакой катерники только теперь увидели, что со стороны моря идет в ордере охранение, которое немедленно открыло бешеный огонь. Вспыхнули прожекторы, и батареи береговой обороны Яр-фьорда также открыли артиллерийский огонь по отходящим катерам. Но было уже поздно. Налегке, без торпед, те развили максимальную скорость и вскоре очутились вне досягаемости снарядов противника.

Два успешных выхода не только воодушевили катерников, убедившихся в силе своего оружия, но и положили начало активным боевым действиям торпедных катеров на морских коммуникациях. Именно с той поры стали формироваться приемы ведения боя торпедных катеров с конвоями и совершенствоваться методы управления ими в бою. Отсюда берет свое начало разработка способов обеспечения силами авиации ударов катеров, прикрытия их в море истребителями, поддержки в бою штурмовиками и торпедоносцами. Начали закладываться основы оперативного взаимодействия катеров с подводными лодками и ударной авиацией.

Теперь катера постоянно несли дежурство в заливе Пумманки и каждую ночь выходили на поиск, то по данным разведки, то просто на свободную охоту. Но и противник сориентировался — все чаще стал проходить опасную зону днем. А для того чтобы уберечься при выходе из Петсамо от огня нашей 130-мм артиллерийской батареи береговой обороны, немцы ставили дымовую завесу и под ее прикрытием выводили транспорты, груженные никелевой рудой. Такой вариант казался им менее опасным. Оно и понятно, ведь попадание торпеды — верная гибель, а при поражении одним-двумя снарядами еще можно удержаться на плаву.

Полярной зимой каждый выход на катерах в море — это подвиг. Исхлестанная бешеной волной палуба превращается в ледяную горку, соскользнуть с которой на ходу за борт можно в один миг. Одежда на моряках покрывается [189] прочным ледяным панцирем, становясь тяжелой и ломкой. Кожаный шлем так примерзает к плечам и вороту реглана, что невозможно повернуть голову. Волны бросают катер из стороны в сторону — трудно удержаться на ногах, картушка компаса мечется как угорелая в своем котелке — попробуй определи истинные показания, и если у командира нет опыта плавания в этих местах по другим ориентирам, он легко может оказаться не возле своего берега, а под батареями врага. Как хорошо после такого похода переодеться во все сухое, посидеть у жарко натопленной печки, попить чайку да отоспаться вволю в свежезастланной постели под теплым одеялом! Но команды дежурных катеров на стоянке в Пумманки, обязанные по первому сигналу немедленно выйти в море, ничего подобного позволить себе не могли. Они сушились у горячих моторов, здесь же зачастую и спали, обняв «для сугреву» горячую выхлопную трубу.

Нам с комиссаром А. С. Новожиловым частенько приходилось бывать у катерников в Варангер-фьорде. Это были особые люди, их бодрость и оптимизм превосходили самые смелые ожидания. Забывая о лишениях и трудностях, они жили только войной, жадно расспрашивали нас о событиях на фронтах, о предстоящих выходах в море. Ну а если разговор заходил об их делах, они могли часами рассказывать о своих маленьких кораблях, сетовали на то, что им редко попадаются конвои противника, интересовались перспективой роста своего подразделения.

Нет, до самых последних дней своей жизни останусь я влюблен в катерников, в это орлиное племя, людей цельных и бесстрашных, спаянных крепкой боевой дружбой, ежедневно показывающих примеры личного мужества. Ведь на кораблях, а тем более на торпедных катерах, командир всегда на виду — и в походе, и в бою, когда кажется, что любое вражеское орудие направлено прямо на тебя. И если в какой-то момент сорвешься, дрогнешь, командовать уже не сможешь. На торпедных катерах командир все делает сам — оценивает обстановку, принимает решение, приводит его в исполнение: стоит на руле, управляя кораблем, целится в неприятеля, производит залп. И подсказать ему или помочь в чем-либо некому и некогда. От мужества и умения командира во многом зависят и завязка боя, и его исход, поэтому авторитет его непререкаем.

К этому периоду относится и возникновение идеи привлечь малые охотники к минной войне.

Морские мины — оружие эффективное, но чрезвычайно [190] сложное. Ставить их на виду у действующих в море сил неприятеля, на его курсе, или, выражаясь иными словами, производить минную атаку — дело бесперспективное: кто же захочет пройтись по минам, которые набросали ему под нос? Только ограниченные в свободе маневра. Большим кораблям, способным выставлять плотные минные заграждения, скрытно эту операцию выполнить архитрудно, а подводная лодка, обладающая достаточной скрытностью, принимает лишь небольшой комплект мин. Рождение минно-торпедной авиации и появление на вооружении донных электромагнитных мин расширили возможности минных атак, хотя по-прежнему было трудно соблюдать такое важнейшее условие, как скрытность. Но у этого грозного оружия есть одно ценное свойство. Будучи выставлено скрытно у чужих берегов, или, как говорят моряки, активным методом, оно терпеливо ждет свою жертву, не требуя никакого ухода. Правда, мины не обладают избирательной способностью, но после первой же гибели на них хотя бы мусорной баржи противник будет вынужден немедленно очистить все опасные для плавания участки моря, проводить за тралами крупные суда с ценным грузом и корабли, установить систему регулярного контрольного траления морских путей сообщения. Все это повлияет на интенсивность судоходства, и в результате замедлятся темпы воинских и коммерческих перевозок, особенно в том случае, если заграждения будут систематически обновляться.

Примерно такими рассуждениями мы и руководствовались, когда принимали решение использовать в минной войне малые охотники и обосновывали его на Военном совете флота. Эти катера хоть и берут мало боезапаса, зато смогут незаметно подобраться к любым узкостям и к caмым входам в базы и порты. Катер поднимает две большие мины, а любая из них может вывести из строя или уничтожить даже легкий крейсер.

Темной студеной ночью 7 декабря 1941 г. звено малых охотников, приняв по паре мин КБ-3, вышло в море. Работа предстояла нелегкая: подойти незамеченными как можно ближе к Печенгскому входному створу и выставить банку из четырех мин. На малых оборотах катера подошли под самый берег. Начав «танцевать» от него как от печки, вывалили за борт свой опасный груз и возвратились в базу. Через 45 дней мы попытались повторить минную постановку на подходах к Петсамо, правда, уже большими силами. Но враг оказался бдительным: батареи береговой обороны открыла по катерам интенсивный огонь. Тогда мы [191] попробовали схитрить. Послали самолеты МБР-2 бомбить город и порт, чтобы наделать там побольше шуму, а под его прикрытием катера должны были выставить мины. Батареи снова заметили их и обстреляли. К сожалению, наша хитрость не удалась, и пришлось для постановок выбирать новое место. Но все же довольно скоро минные постановки стали систематическими.

Благодаря частым выходам к вражеским берегам личный состав катеров стал ориентироваться в чужих водах так же свободно, как и в своих собственных. У отдельных командиров появилась даже некоторая беспечность, что привело в конце концов к досадному случаю. Дело было так. Погоду для похода выбрали ненастную. С берега дул сильный ветер со снегом, казалось, и море, и небо — все превратилось в одну липкую массу. Командиры трех катеров условились, что сигналом для начала постановки будет резкий поворот головного катера на 90 градусов вправо. По пути отряд несколько уклонился под ветер и, не попав в пролив между полуостровом Рыбачий и Айновскими островами, вышел прямо на один из них. Командир отряда, стоя на мостике головного катера, первым обнаружил промах и резко повернул в пролив, не предупредив идущих сзади товарищей о причине маневра: видимо, надеялся, что те следят за обстановкой и поймут все происходящее. Но он ошибся. Его подчиненные больше верили прокладке и счислению, которые делал начальник, нежели своим расчетам. Приняв резкий поворот флагмана за условный сигнал начала постановки, они покидали в воду все мины и, довольные выполненной задачей, стали ждать приказания возвращаться в базу. И это несмотря на то что поворот был левым вместо обусловленного правого, а до чужого берега еще оставалось полчаса ходу! Хорошо еще, что место постановки было точно известно. Его нанесли на карты, объявив районом, запретным для плавания. Образовавшейся таким образом минной банке острословы присвоили имя командира отряда, «отличившегося» в этом походе. Данный случай имел большой резонанс, и командованию ОВРа пришлось сделать соответствующие выводы и принять нужные меры.

Всю зиму 1941/42 г. мы ходили ставить мины к Вардё, Вадсё, Петсамо и Киркенесу, и, видимо, не напрасно. Как-то наш самолет-разведчик доложил, что в Варангер-фьорде он наблюдал плавающее соединение из трех больших судов, следующих вдоль берега в охранении шести малых кораблей. Такими косяками немцы тогда еще ходить боялись, [192] поэтому, усомнившись в достоверности полученных сведений, штаб флота послал более опытный воздушный экипаж проверить обстановку. Оказалось, что три немецких тральщика шли друг за другом в поиске наших мин. По бортам; каждого из них пенили воду по паре траловых буйков, ихто молодой летчик и принял за корабли охранения.

Приближался конец первого военного года. Положение на советско-германском фронте, протянувшемся от Черного моря до Северного Ледовитого океана, оставалось напряженным. Но было абсолютно ясным одно: мы выстояли! Североморцы научились воевать, били врага, даже когда численный перевес оказывался на его стороне. Но противник был еще силен, и недооценивать его было нельзя. Предстояла долгая изнурительная борьба, и нам еще не раз пришлось изведать и радость побед, и горечь поражений. [193]

Глава пятая.
Мы перехватываем инициативу

Первый военный Новый год. В памяти еще были живы веселые новогодние вечеринки мирной поры. Война сделала каждого из нас более сдержанным и суровым и в то же время обострила у нас чувство товарищества. Мы поздравляли с наступающим Новым, 1942 годом всех, кого удалось застать на месте, желали друг другу боевых успехов. А собралось нас, однокашников по училищу, на Северном флоте немало. На кораблях служили Павел Колчин, Александр Виноградов, Борис Пермский, работали в штабах Алексей Баринов, Александр Шмелев, Федор Зозуля, среди нас были и морские летчики — Иван Беляев, Лев Левант и, наконец, сам командующий — Арсений Григорьевич Головко. С боевыми друзьями по традиции выпили за победу, тепло помянули тех, кто положил свою жизнь на алтарь Отечества — это были в основном балтийцы, — командира бригады ОВРа Александра Милешкина, командира дивизиона эскадренных миноносцев Льва Сидорова, командира линкора «Марат» Павла Иванова, командира высадки десанта Николая Чулкова, командира эсминца Николая Фалина, командира дивизиона торпедных катеров Константина Шилова... [193]

Каждый из нас отлично понимал, что до конца войны еще далеко. К риску, связанному с ней, к лишениям и невзгодам мы уже привыкли. Война стала нашим ремеслом, освященным ненавистью к фашистам, повседневной работой, трудной, опасной, но необходимой. И конечно же, вспомнили тех, кто в море, в боевом походе и на вахте.

И в новогоднюю ночь, как и в любую другую, тральщики и сторожевые корабли ОВРа несли дозор. Сколько же надо было иметь воли и мужества, чтобы, прикрывая дальние и ближние подходы к главной базе флота, по пять-шесть суток кряду ходить взад-вперед, болтаться как маятник между мысом Цып-Наволок и островом Кильдин или между мысом Бык и утесом Сеть-Наволок и при этом знать, что в любую минуту твой корабль может быть разнесен в щепки торпедой противника. Командиры кораблей А. И. Сапогов, А. И. Стрельбицкий, набранные из рыбаков капитан-лейтенанты К. Л. Бурков, В. А. Киреев, старшие лейтенанты И. И. Дугладзе, В. А. Егоров, Н. П. Ненайденко, В. Л. Окуневич и многие другие героически защищали северные морские рубежи нашей Родины.

Тральщикам и сторожевым кораблям приходилось перевозить воинские грузы и десантировать войска, осуществлять огневую поддержку десантов а охранять внутренние коммуникации, а при необходимости выполнять функции посыльных судов. Но все же главной задачей тральщиков являлась борьба с минами. «Пахари моря» имели своего рода рекордсменов. Так, «Т-115», например, к январю 1945 г. совершил 104 боевых выхода. Вместе с другими кораблями он отконвоировал 232 союзных и отечественных транспорта, уничтожил около ста мин. Его командир капитан-лейтенант А. И. Иванников в апреле 1945 г. был удостоен высокого звания Героя Советского Союза. Афанасий Иванович отличался удивительной скромностью и редким спокойствием. Он никогда не повышал голоса на подчиненных, не устраивал разносы, не наказывал под горячую руку провинившихся, памятуя, что нигде так не полезно промедление, как во гневе. Придя на Северный флот, не стал требовать, чтобы его послали на эсминцы, подводные лодки, торпедные катера или другие корабли, пользующиеся у моряков уважением. На вопрос кадровиков, где бы он хотел служить, молодой командир ответил: «Я коммунист и пойду туда, куда меня пошлют». Его непреложным правилом было: пришел с моря — сделай разбор выхода, проанализируй с личным составом промахи, поощри отличившихся. Иванников хорошо помнил старую морскую поговорку, что океан [194] начинается у причала, и уделял в базе большое внимание готовности кораблей к немедленному использованию оружия и технических средств.

Определить боевую эффективность подводной лодки или торпедного катера сравнительно просто: потопил корабль или транспорт — плюсуй к боевому счету. Тральщик же лицом к лицу с противником не встречается. Он тралит мины, бороздя море по минному полю, каждую минуту рискуя взлететь на воздух. Его задача — уничтожить коварное и мощное оружие врага. И кто знает, сколько жизней спас «Т-115» своей кропотливой, незаметной работой!

«T-110» под командованием старшего лейтенанта В. В. Михайлина прошел с тралом в общей сложности 4000 миль, уничтожив несколько десятков мин, провел за собой 51 транспорт, отконвоировал 7 судов. В марте 1944 г. этот-корабль был награжден орденом Красного Знамени. Его командир В. В. Михайлин в послевоенные годы стал командующим дважды Краснознаменным Балтийским флотом.

За самоотверженную борьбу с минной опасностью орденом Красного Знамени в 1945 г. были также награждены 6-й отдельный дивизион тральщиков (командир капитан 3 ранга В. П. Морозов) и тральщик «Т-887» (командир капитан-лейтенант И. И. Дугладзе). До войны этот корабль (траулер «РТ-46») плавал в составе тралового флота треста Мурманрыба. Большая часть прежней команды продолжала служить на нем, защищая морские просторы страны.

* * *

Северные коммуникации были наиболее коротким путем, связывающим СССР с союзниками по антигитлеровской коалиции.

Движение союзных конвоев на Севере началось в конце августа 1941 г. Суда шли, минуя главную базу флота, прямо в Архангельск. Поскольку транспорты группировались не более чем по 6–9 единиц, противник вначале, видимо, не придавал этому серьезного значения и никаких препятствий не чинил. Только на седьмой по счету конвой случайно налетели два вражеских самолета, но, к счастью, сброшенные ими авиабомбы в цель не попали. Поставки боевой техники и военного имущества в Мурманск начались зимой 1941/42 г., когда замерзло Белое море, а Обозерская ветка была соединена с железнодорожной магистралью Москва — Архангельск. Обеспечение прибывающих и отправляемых океанских конвоев потребовало от всех соединений [195] и органов управления Северного флота большого напряжения.

За первые два месяца 1942 г. в столицу Заполярья с запада прибыло пять небольших конвоев. По договоренности с союзниками далеко в море их встречали наши эскадренные миноносцы, самолеты обеспечивали данными разведки, со стороны норвежского побережья конвои прикрывали подводные лодки. Корабли ОВРа должны были проводить контрольное траление входных фарватеров, осуществлять поиск плавающих мне на подходах к базе и уничтожать их, прослушивать водное пространство Кильдинского плеса в целях обнаружения и уничтожения подводных лодок врага. Кроме того, в задачу катеров МО входила противовоздушная оборона транспортов, стоящих на рейде под разгрузкой и погрузкой. Немецкие подводные лодки близко подходить к нашей главной базе по-прежнему опасались и стерегли суда союзных конвоев на дальних подступах. И в этом мы скоро смогли убедиться. Так, в январе 1942 г. у Териберки они напали ка конвой «PQ-8» и торпедировали английские транспорт «Харметрес» и эсминец «Матабеле». Эсминец погиб со всем экипажем, а транспорт удалось отбуксировать в Мурманск.

Столкнувшись с первыми неудачами на советско-германском фронте, противник вскоре оценил роль союзных конвоев в вооруженной борьбе с нашей страной, поэтому в начале 1942 г. он сосредоточил в базах Норвегии крупные силы флота (линкор «Тирпиц», тяжелые крейсера «Адмирал Шеер», «Лютцов», «Адмирал Хиппер», легкий крейсер «Кёльн», две флотилии эсминцев, 20 подводных лодок), а также авиации (5-й воздушный флот).

После появления в портах Норвегии немецких тяжелых кораблей наши союзники начали широко использовать военно-морские базы Северного флота для подготовки и развертывания маневренных сил. Это накладывало на нас большую ответственность.

Однажды в составе отряда прикрытия в Кольский залив вошел английский линкор «Родней». Чтобы провести этого гиганта на рейд в губу Ваенгу и укрыть за островом Сальный, кораблям нашего соединения пришлось убрать одну линию сетевого противолодочного заграждения, потому что он не пролезал в узкость, которой пользовались все остальные суда, — проливом между восточным берегом Кольского залива и островом Сальный. Находящийся под нашей охраной линкор представлял собой заманчивую цель для вражеских подводных лодок. Учитывая, что у немецких [196] подводников уже был опыт потопления английского линкора «Ройял-Оук», стоявшего на якоре в главной военно-морской базе флота метрополии Скапа-Флоу, мы имели серьезные основания для опасений. Поэтому для охраны союзника ОВР выставил в Кольском заливе и на подходах к нему все средства противолодочной обороны. Но кто мог поручиться, что у немцев не найдется такого подводного аса, который сможет обойти все маневренные и позиционные преграды? Что искуснейший командир сможет это сделать, мы допускали. Успокаивал лишь опыт первого года войны, в течение которого немецкие подводные лодки так и не смогли проникнуть в Кольский залив. Была у нас и уверенность в том, что ни одна подводная лодка, обнаружив себя в результате атаки, выбраться из залива не сможет. Это ясно любому подводнику. Была еще надежда на то, что немцы не знают о приходе «Роднея» и не успеют его обнаружить до возвращения на родину.

Не одну сотню миль избороздили наши корабли в дозорах, не одна сотня моряков круглосуточно несла вахту, исполняя союзнический долг. И эти усилия помогли сохранить английский линкор для дальнейшей совместной борьбы с фашистской Германией.

Ближе к весне в лагере противника почувствовалось заметное оживление. Улучшались старые позиции, возводились новые укрепления. Участилось поступление конвоев в Петсамо и Киркенес. Взятые в плен солдаты давали показания о подготовке к новому наступлению на Мурманск и Полярный.

Штаб Карельского фронта располагал заслуживающими доверия сведениями о том, что ни новых формирований, ни свежих подготовленных частей гитлеровцы на Севере не получили. Следовательно, активных действий с их стороны можно было ожидать на каком-то одном избранном участке фронта за счет перегруппировки войск, маневра резервами. Целью наступления, вероятнее всего, мог оказаться Мурманск, поскольку с потерей его Советский Союз лишился бы незамерзающего океанского порта и выхода на коммуникации, по которым осуществлялись внешние перевозки и перевозки между портами Сибири, Дальнего Востока и европейской части страны.

На мурманском направлении наша 14-я армия теперь могла создать двойное превосходство в силах по сравнению с 19-м горноегерским корпусом. Северный флот имел в резерве свежую, хорошо обученную для действий в десанте 12-ю особую бригаду морской пехоты. Правда, у противника [197] насчитывалось значительно больше, чем у нас, самолетов и артиллерии, но ждать, пока он начнет наступать первым, и уступать инициативу смысла не было, и штаб армии начал разработку плана активных боевых действий, в котором предусматривалась высадка десанта с моря силами Северного флота.

ОВРу готовиться к предстоящим действиям по поддержке приморского фланга было несколько легче, чем в предыдущем году. Экипажи тральщиков, катеров МО и морская пехота в результате многочисленных тренировок настолько сработались, что понимали друг друга, как говорится, с полуслова. Но больше всего нас беспокоил износ материальной части кораблей. Обучая бойцов 12-й бригады высаживаться с катеров и отрабатывая способы подхода к необорудованному берегу, мы повредили столько рулей, гребных винтов и форштевней, что не могли привлечь к участию в планируемой операции и половины состава соединения. Требовались чрезвычайные меры, чтобы за два месяца ввести в строй все корабли дивизиона. Вместе с комиссаром, флагманским механиком соединения М. П. Захаровичем мы отправились на береговую базу ОВРа побеседовать на местах с катерниками, старшинами цехов и рабочими ремонтных мастерских. На базе нас встретил новый командир дивизиона капитан 1 ранга А. М. Спиридонов. Он тоже был моим однокашником по училищу и минно-торпедному классу. На Север же попал после боевого крещения на Балтике. Летом 1941 г. при переходе кораблей Краснознаменного Балтийского флота из Таллинна в Кронштадт эскадренный миноносец «Яков Свердлов», которым командовал Александр Матвеевич, погиб, подорвавшись на минах. Контуженого командира вместе с оставшимися в живых членами экипажа спасли моряки тральщика и передали на госпитальное судно. Когда Александр Матвеевич немного подлечился, его вывезли из осажденного Ленинграда в тыл. «Безработный» командир не хотел мириться с положением резервиста и попросился воевать. Тощего, слабого и бледного, его прислали в ОВР Северного флота на 5-й дивизион траления по старой специальности.

Приезд Александра Матвеевича меня обрадовал, но поначалу и озадачил. Ведь он был товарищем по училищу, а теперь поступал в мое подчинение. Как-то сложатся взаимоотношения. Но вскоре все стало на свои места. Это был тот традиционный для флотских командиров случай, когда товарищеские взаимоотношения не отягощали, а, наоборот, облегчали совместную службу. Да и поучиться у А. М. [198]

Спиридонова было чему. Службу он начинал на торпедных катерах на Черном море и по кипучей натуре своей был прирожденным катерником. Затем преподавал торпедную стрельбу на офицерских курсах усовершенствования в Ленинграде, а к началу войны уже занимал должность начальника кафедры. Других таких грамотных и великолепно подготовленных специалистов-минеров, как он да контр-адмирал Ю. А. Добротворский, наш общий учитель, в то время на флоте вряд ли можно было найти.

Командиры катеров МО славились лихостью и храбростью на весь Северный флот, но нуждались в серьезной теоретической подготовке. Ведь на этом новом, впервые созданном противолодочном дивизионе накапливался большой, разносторонний военный опыт, который надо было по крупицам собрать, проанализировать и обобщить в на основе которого разработать приемы более искусного и эффективного ведения боя. Кое-что делал в этой области штаб ОВРа под руководством Б. Н. Мещерякова, но этого было недостаточно. А. М. Спиридонов являлся именно тем человеком, который с присущими ему пытливостью и скрупулезностью смог бы основательно заняться данными вопросами. Он с нескрываемой радостью принял предложение о назначении командиром дивизиона катеров МО.

За неделю новый начальник освоился с обязанностями и уже в качестве полновластного хозяина встречая нас как подобает по Корабельному уставу, вероятно догадываясь о цели визита. Когда мы остались одни, я доверительно сообщил Александру Матвеевичу, что готовится одно мероприятие, в котором должны участвовать все его катера. Он улыбнулся и, видя, что вестовые пришли накрывать на стол, попросил разрешения воспользоваться паузой, чтобы совершить небольшой экскурс в историю.

— Товарищ комбриг, вы, конечно, помните, — начал он, — о трагической участи франко-испанского флота в Трафальгарском сражении 21 октября 1805 года и о последовавшем затем экономическом кризисе в Испании, Так вот, король этой страны, инспектировавший военно-морскую крепость Пальма, в гневе хотел немедленно повесить на рее фок-мачты коменданта крепости, осмелившегося не отсалютовать ему из крепостных пушек.

Комендант в свою защиту сказал, что у него имеется двадцать одна причина не салютовать королевскому штандарту. «Назовите же их», — обратился к офицеру король, раскаляясь. «Во-первых, — ответил тот, — в погребах крепости нет ни зерна пороху. Во-вторых...» «О сеньор комендант, [199] — прервал подданного монарх. — Мы вполне удовлетворены вашей первой причиной. Не утомляйте же нас перечислением остальных двадцати!»

Александр Матвеевич неторопливо набил трубку и хитровато посмотрел мне в глаза, чтобы увидеть, какое впечатление произвело его повествование.

— Ты хочешь сказать...

— Да нет. У меня не двадцать одно препятствие, мешающее дивизиону участвовать в мероприятиях, а только три. Хотя, видимо, командование может устранить первое из них. Дело в том, что половина катеров уже ходит из-за отсутствия винтов на двух машинах вместо трех, а то и на одной, и на всем дивизионе нет ни одного запасного гребного винта. Вторая причина — это поломки корпусов и связанные с этим течи в отсеках. Но лес у нас есть, починить могли бы в сами, так поднимать катера некуда и нечем. Стенка, которую давал вам торговый порт в Мурманске, теперь завалена грузами союзников, а кран занят перевалкой тюков и ящиков. Третья беда в том, что катера всю зиму не просушивались, намокли, сидят глубоко, на ходу зарываются носами в воду и теряют три-четыре узла скорости. Их пора поднимать на берег. Однако обстановка представляется мне не такой уж безнадежной.

— Саша, — принимая его шутливый тон, ответил я, — здесь не Трафальгарское сражение, а Великая Отечественная война, и я не испанский король, прощать не буду. Ладно, давай свои предложения. Знаю, ведь что-то уже придумал!

— Да. У Рихтера есть умная, смелая идея. Мероприятие это дорогое и сложное, но зато сразу решаются все проблемы, связанные с подъемом катеров. Он доложит сам более обстоятельно.

Вошли механики Марьям Павлович Захаревич и Андрей Александрович Рихтер, тот самый офицер, который очень полюбился Борису Лавреневу. Писатель впоследствии рассказывал нам, что именно его, Рихтера, он показал в пьесе «За тех, кто в море» в образе увлеченного различными идеями специалиста.

Инженер-капитан 3 ранга А. А. Рихтер предложил силами своего дивизиона и береговой базы ОВРа соорудить здесь, на месте, слип — род сухого дока, где катера можно было бы на тележках по наклонной плоскости вытаскивать из воды на отлогий берег.

Предложение показалось мне интересным, и прямо с базы я отправился в Мурманск к начальнику тыла флота [200] инженер-контр-адмиралу Н. П. Дубровину. А уже на следующий день в Кувшинскую салму отбыла первая баржа со строительными материалами.

А. А. Рихтер и М. П. Захаревич свое слово сдержали, построили слип даже раньше намеченного срока. Погнутые гребные винты наши кувшинские умельцы научились править, а ломаным — наваривать лопасти. В запланированные сроки все катера были отремонтированы, просушены и покрашены.

За проявленную инициативу и самоотверженный труд по ремонту кораблей и подготовке их к боевой операции флагманский механик ОВРа инженер-капитан 3 ранга М. П. Захаревич и флагманский механик дивизиона истребителей подводных лодок инженер-капитан 3 ранга А. А. Рихтер были награждены орденом Красной Звезды. Получила награды и большая группа краснофлотцев и старшин судоремонтных мастерских.

Готовясь к предстоящей наступательной операции 14-й армии, Северный флот активизировал боевые действия на морских коммуникациях противника. У берегов Норвегии были сосредоточены подводные лодки. В Пумманки постоянно находились торпедные катера ОВРа. Каждую ночь они выходили двумя группами на поиск и перехват конвоев, обнаруженных разведкой.

24 апреля мы получили радиограмму от капитан-лейтенанта М. Н. Моля, командира звена торпедных катеров. Он докладывал о потоплении вражеской подводной лодки в Варангер-фьорде. Но в этом районе действовали на позициях две наши «малютки», и, чтобы исключить любые случайности, катерам запрещалось атаковать какие бы то ни было подводные лодки. Поэтому М. Н. Моль поспешил заверить командование, что в принадлежности потопленной лодки к немецкому флоту катерники не сомневаются. Пришлось пережить несколько тревожных часов в ожидании ответа на посланные «малюткам» запросы. К счастью, они обе откликнулись.

Капитан-лейтенант М. Н. Моль потом объяснял, почему нарушил инструкцию и атаковал подводную лодку. Во-первых, она шла далеко от разграничительной полосы и было ясно, что допустить такую грубую ошибку в навигационных расчетах штурманы «малюток» не могли. Во-вторых, катерники, хорошо зная силуэты своих подлодок, просто не могли спутать их с немецкими.

Это был, наверное, один из немногих случаев, когда за нарушение распоряжения по флоту «виновников» — капитан-лейтенанта [201] М. Н. Моля и командиров обоих торпедных катеров — наградили орденом Красного Знамени. Получили награды и члены отличившихся экипажей. Это еще раз подтвердило, что на все случаи жизни не составишь инструкции, что творчество, инициатива всегда должны быть присущи командиру.

Именно такой творческой натурой оказался комдив А. М. Спиридонов, но понравился катерникам он не сразу. Причиной этого было следующее обстоятельство. После каждого боевого выхода, даже после каждого маневра, он требовал от командиров кораблей полного и обстоятельного объяснения своих действий и письменного отчета.

Командиры начали было роптать. Кто-то из них пожаловался комиссару ОВРа: «Зря, мол, комдив загружает людей. Вместо того чтобы отдохнуть, вернувшись с моря, сиди скреби пером». Я спросил его:

— Что, если ограничиться устными докладами? А штабные специалисты пускай слушают и записывают.

— Э, нет, — горячо возразил мой друг, — так мы растеряем добытый потом и кровью дорогой опыт. Когда человек пишет, он десять раз подумает, взвесит каждое слово. За письменным столом у него есть время анализировать, обосновывать выводы и предложения. И умная мысль, и скрытая в потоках слов глупость виднее всего на бумаге. А это документы, которые останутся на века. Пройдет время, и потомки именно по ним составят представление о настоящих воинах, одинаково искусно владевших и мечом, и пером.

Возразить против этого было трудно.

Однажды до командующего флотом дошли жалобы, что А. М. Спиридонов взыскивает с командиров стоимость поломанных при маневрировании в сложных условиях гребных винтов. Звоню в Кувшинскую салму.

— Может, Александр Матвеевич, за поломанные винты не делать начета, не деньгами наказывать, а ограничиться выговорами? Винтов нет, я знаю, но как-то неловко выворачивать карманы командирам кораблей за вынужденные небольшие аварии. Они же ломают их не из озорства, а в боевых условиях.

— Товарищ комбриг! — отвечал он строго официальным тоном, чтобы подчеркнуть важность разговора и твердость своей позиции. — Этой истории по телефону не объяснить! Прошу разрешения прибыть в Полярный с докладом.

Оказалось, что комдив вместе с командирами отрядов капитан-лейтенантом В. В. Груздевым, старшими лейтенантами С. Я. Раскиным и С. Д. Демидовым тщательно изучали [202] на выходах в море причины повреждений гребных винтов. В итоге они пришли к выводу, что выход можно найти. Тогда А. М. Спиридонов собрал всех командиров и объявил им:

— Конечно, катера МО не десантные корабли, вылезать на берег они не обязаны и для решения подобных задач не рассчитаны. Но что поделаешь, если обстоятельства к этому вынуждают. Я убедился, что высаживать десант можно и не упираясь носами в грунт, а удерживая катер машинами на близком расстоянии от берега. Так управлять кораблем, бесспорно, труднее, особенно в волну и ветер, но можно. Нужно также иметь длинные сходни. Сделать их — дело нехитрое, а такие маневры вы просто обязаны освоить. Командиры отрядов Груздев, Раскин и Демидов подходят к берегу виртуозно. Кто не справится сам, того они научат, а уж кто не сможет — того заменим. После сдачи зачета по новой задаче буду удерживать из жалованья командиров стоимость поломанных винтов и затрат на ремонт поврежденных рулей и корпусов. Этого требует и приказ наркома.

В то время командованию ОВРа пришлось пойти на эти крайние меры, однако необходимость в них скоро отпала. Профессионализм командиров катеров настолько вырос, что поломки стали явлением редким.

В общем, усилиями всего коллектива соединения охраны водного района в установленные сроки корабли были приведены в полную боевую готовность для участия в предстоящих операциях. [203]

Глава шестая.
Упредить врага

Наступила весна 1942 г. Командование Карельского фронта и Северного флота, зная о готовящемся наступлении противника на Мурманск, разрабатывало план упреждающего удара. На эту операцию еще в марте 1942 г. от Ставки Верховного Главнокомандования были получены соответствующие санкции.

Нам противостояли 6-я горнострелковая дивизия, шест отдельных батальонов, два отдельных пехотных полка с частями усиления и два артиллерийских полка.

Наши 14-я армия и Северный флот располагали тремя стрелковыми дивизиями и четырьмя бригадами (одна из них морская), то есть обладали двукратным превосходством живой силе, но значительно уступали противнику в самолетах и артиллерии. [203]

Цели, которые перед нами ставило командование, были грандиозными и, прямо скажем, заманчивыми: окружить противостоящую группировку в районе реки Западная Лица, уничтожить ее и выйти на государственную границу с Финляндией. Одновременно с наступлением 14-й армии флот должен был высадить в тыл противника тактический десант в составе 12-й особой бригады морской пехоты, которой ставилась задача соединиться с частями фронта и образовать его правый приморский фланг.

Из-за неблагоприятной погоды срок операции дважды пришлось переносить, но, к сожалению, не будучи своевременно предупрежденным, флотское командование напрасно, готовило корабли к бою и походу. Наконец день высадки десанта назначили на 28 апреля. В это время в Заполярье темное время суток длится уже не более четырех часов. Соблюдая скрытность подготовки к предстоящему десанту, морских пехотинцев принимали на корабли в два этапа, то есть две ночи подряд. Морская часть десантной операции была детально разработана в штабах флота и ОВРа, а морские пехотинцы достаточно хорошо натренированы, поэтому начало ее протекало без особых осложнений. Тем не менее это не освобождало руководство от самого тщательного контроля за ежечасным состоянием войск и кораблей, ведь 12-я особая бригада морской пехоты дислоцировалась в пяти пунктах на побережье Кольского залива (в Мурманске, Ваенге, Полярном, Сайда-Губе и Тюва-Губе).

Кроме специалистов штаба флота и политуправления в организации посадки войск принимал участие Военный совет флота в составе командующего флотом вице-адмирала А. Г. Головко, члена Военного совета — дивизионного комиссара А. А. Николаева, начальника штаба флота контр-адмирала С. Г. Кучерова и начальника политуправления флота генерал-майора береговой службы Н. А. Торика, которые побывали во всех батальонах, на всех высадочных средствах, беседовали с командирами, собирали коммунистов, советовались с ними, разъясняли общие цели в задачи начавшейся операции, давали напутствия.

Каждый из шести батальонов, посаженных на корабли, представлял собой самостоятельный отряд. Их вел в пять разных мест высадки опытный десантник капитан 1 ранга А. З. Шмелев. Кроме того, один отряд составляли катера МО под командованием командира дивизиона капитана 1 ранга А. М. Спиридонова и два отряда — мотоботы, которыми управляли командиры дивизионов капитаны 3 ранга Д. М. Бубынин и В. Г. Наберухин. Артиллерийская поддержка возлагалась [204] на отряд в составе эскадренного миноносца «Громкий» и сторожевых кораблей «Смерч» и «Рубин», который возглавлял командир бригады эскадренных миноносцев капитан 1 ранга П. И. Колчин. Командиром высадки был назначен я, комиссаром — новый военком ОВРа бригадный комиссар Н. Ф. Крыкин. Командиром десанта Военный совет флота утвердил командира 12-й особой бригады морской пехоты полковника В. В. Рассохина, комиссаром — ее военкома бригадного комиссара И. Н. Кириллова, старого балтийского моряка.

В Сайда-Губе грузились два батальона. Здесь же сажали на катера МО отряд первого броска, состоящий только из моряков. Выход из губы был покрыт льдом небольшой толщины. Для судов с металлическими корпусами и мощными пароэнергетическими установками он не представлял большого препятствия, а вот катера могли повредить хрупкие деревянные корпуса и побить винты. Поэтому для проводки катеров мы решили использовать в качестве ледокола тральщик с более крепкой, а следовательно, и более надежной подводной частью. Кажется, все было предусмотрено, но случилось так, что наш «ледокол» сломал руль и потерял управление, а заменить его было нечем, да и времени не оставалось. Ведущий отряд высадочных средств, состоящий из катеров МО, с первым броском десанта на борту очутился, казалось бы, перед непреодолимым препятствием. Дело в том, что момент начала высадки с этих катеров должен был служить остальным кораблям сигналом начала боя за высадку. А тут еще и сам я как командир высадки, находившийся вместе с командиром десанта на флагманском катере, оказался во льдах. Ни отменить, ни перенести срок операции Северный флот не имел права. 14-я армия уже начала наступление, да и остальные десантные отряды и высадочные средства, руководствуясь утвержденными ранее планами, давно вышли в море и уже были на пути к пунктам высадки. И не сумей катера МО выбраться из ледового плена, трудно представить, что сталось бы с нашей высадкой.

Выручили, как всегда, изобретательность и массовый энтузиазм людей. По команде командира отряда В. В. Груздева моряки высыпали на палубы и, вооружившись ломами, кувалдами, топорами, баграми, — словом, кто чем мог, стали колоть перед форштевнями лед и расталкивать его, давая катерам возможность, хотя и медленно, продвигаться вперед. Свыше двух часов длилась эта упорная борьба, прежде чем мы вырвались из ледовых оков. Теперь проверку на зрелость держали мотористы. Отремонтированные ими двигатели [205] работали на максимальных оборотах: надо было обогнать в море все отряды и вовремя подойти к местам высадки.

Хотя по численности этот десант в несколько раз превышал все предыдущие, высаженные Северным флотом, управление боем за высадку мы по-прежнему намеревались осуществлять с быстроходного катера МО. Местом высадки штаб флота предлагал избрать губу Титовка, но командующий 14-й армией принял решение высаживать десант на мысе Пикшуев. Отсюда достаточно далеко до ближайших опорных пунктов противника, и войска успевали развернуться в боевые порядки, прежде чем могли встретить серьезное сопротивление.

Поскольку противник еще имел господство в воздухе, переход морем и высадку назначили на темное время суток, хотя ночное развертывание и перестроения не очень устраивали армию. Только катера МО с отрядом первого броска на борту шли, прижимаясь к берегу полуострова Рыбачий, пытаясь хоть как-то маскироваться на фоне по-зимнему белых скал и ориентируясь по приметным местам исхоженного вдоль и поперек побережья. Все же остальные отряды шли по середине Мотовского залива, уже не заботясь о скрытности, поскольку подходили к местам высадки не первыми.

На траверзе маяка Пикшуев катера головного отряда капитан-лейтенанта В. В. Груздева резко повернули в сторону берега и через десять минут уже начали высадку. Не успели они убрать сходни, как стали подходить тральщики и показались транспортные суда, тащившие на буксирах понтонные причалы. Мотовский залив давно не видел такого скопления боевых кораблей. Все отряды прибывали без опозданий, точно к отведенным им пунктам высадки.

Высадка протекала по плану и без особых помех со стороны гитлеровцев. Видно было, что мы застали их врасплох. Только на крайнем правом фланге велась оживленная артиллерийская перестрелка между нашими и немецкими береговыми батареями да сторожевой корабль «Рубин» в губе Титовка пытался подавить береговые огневые точки врага, поддерживая высадку разведчиков штаба флота. Фронт высадки, как ни старались его сократить, оказался растянутым, а так как мне необходимо было лично убедиться в результатах высадки десанта, катеру управления приходилось носиться по заливу на максимальной скорости. При подходе разведчиков к месту высадки впереди по курсу взметнулись две пары белых всплесков от снарядов среднего калибра, но катер, увеличив скорость, сумел проскочить опасное место. [206]

За два с половиной часа корабли ОВРа высадили свыше 6 тысяч человек, не потеряв ни одного бойца. К двум часам ночи все морское побережье опустело — десант ушел вперед.

Успешная высадка 12-й особой бригады морской пехоты свидетельствовала о росте нашего мастерства в организации десантов. Принятый нами режим посадки войск на плавсредства, правильный выбор места и времени высадки, четкий маневр на берегу обеспечили внезапность удара. Несмотря на темное время суток, корабли и отряды точно выдерживали походный порядок. Командиры кораблей и отрядов, получив максимум инициативы, блестяще справились с задачами морского перехода и маневрирования для высадки десанта на необорудованный берег. Все это явилось результатом длительных тренировок личного состава ОВРа и 12-й особой бригады морской пехоты.

Весна в Заполярье никогда не отличалась постоянством, а в этом году выдалась особенно капризной. В самый разгар подготовки к операции вдруг наступила глубокая оттепель, и единственная грунтовая дорога, ведущая от мыса Мишуков в Кольском заливе к линии фронта, из-за распутицы полностью вышла из строя. Флот принял все меры, чтобы своевременно переправить через залив резервную дивизию Карельского фронта, но дальнейшее ее продвижение проходило в трудных условиях. 14-я армия прорвала фронт на левом фланге, но развить успеха не смогла. В итоге противнику удалось ликвидировать образовавшуюся брешь и бросить все свои резервы против десанта. Продвинувшаяся в первые дни боев на 11 километров 12-я особая бригада морской пехоты была остановлена и вынуждена перейти к обороне.

Тем временем ударили сильные морозы с ветрами, снегопадами и метелями, а потом температура воздуха стала колебаться между шестью градусами тепла и семью мороза. Высаженные в шинелях и сапогах, бойцы то замерзали, то ходили, шлепая по лужам. Надо было принимать экстренные меры. Тыл флота под командованием инженер-контр-адмирала Н. П. Дубровина проделал огромную работу, переодев всю бригаду — более 6 тысяч человек — сначала валенки и полушубки, а затем снова в шинели и сапоги. А враг все наращивал силы и увеличивал нажим на десантников. ОВР высадил еще два батальона, снятые с полуострова Рыбачий, и перебросил несколько наспех сформированных маршевых рот. По ночам в Мотовский залив выходили эсминцы «Гремящий», «Сокрушительный», «Грозный» и «Громкий» для артиллерийской поддержки морских пехотинцев. [207] Но этого оказалось недостаточно, чтобы удержать занятые рубежи. Высаженный всего с несколькими 45-мм пушками десант стоял насмерть, люди проявляли чудеса героизма и самопожертвования.

В одной из рот 4-го батальона пулеметчик рядовой Шульга в одиночку напал на пятерых гитлеровцев. Троих он сумел уничтожить, а оставшиеся двое обратились в бегство. В одном из боев, 5 мая, фашисты пытались захватить в плен раненого сапера 1-го батальона рядового Григория Боровкова. Превозмогая боль, мужественный воин не прекращал вести огонь из пулемета. Когда кончились патроны, он закидал врагов гранатами, а последней подорвал себя и окруживших его солдат. Снайперы 1-го батальона рядовые Морозов и Горбунов за один день боя истребили 49 гитлеровцев. Смертью героя пал политрук роты Д. П. Горчаков. Санинструктор Оля Карпова вынесла 60 раненых с поля боя. Хотя она и сама была ранена в ногу, но продолжала мужественно выполнять свой долг.

Когда стало ясно, что наступление 14-й армии захлебнулось, а наш десант еле сдерживает натиск врага, мы стали готовиться к эвакуации 12-й особой бригады морской пехоты с плацдарма.

Немцы боялись нашего десанта, спешили сбросить его в море, вели с воздуха усиленную разведку Кольского залива и подходов к главной базе флота. Один Ю-88 настолько увлекся фотографированием острова Кильдин, что попал под огонь зенитной батареи а получил повреждение. Опытному пилоту удалось посадить машину на песчаную косу у поселка Териберка, даже не поломав шасси. Узнав от зенитчиков о случившемся, мы послали к самолету катер МО с авиационными инженерами и техниками. Оказалось, что экипаж покидал в воду прицелы и кодовые переговорные таблицы, а сам скрылся в горах, оставив самолет невредимым. Наши специалисты разобрали его, погрузили на баржу, доставили в мастерские, снова собрали, опробовали и облетали.

Когда в апреле 1943 г. к нам в плен попал известный гитлеровский ас Рудольф Мюллер, сбивший на западе около сотни самолетов и удостоенный высшей фашистской награды — Рыцарского креста с дубовыми листьями, ему показали исправный, действующий боевой трофей. Немец сначала очень расстроился, а потом попросил разрешения слетать на нем на свой аэродром, хорошенько отбомбить его и вернуться назад. То ли обер-фельдфебель, видя в нас доверчивых простаков, надеялся с нашей помощью заслужить второй крест, то ли в самом деле проникся злобой к своим партнерам [208] по кровавой авантюре, но только ему ответили, что советские летчики сделают это не хуже, коль сумели сбить такого аса, как Мюллер.

А три немца, бросившие самолет у поселка Териберка, проплутав четверо суток по заснеженной тундре и выбившись из сил, явились на сигнально-наблюдательный пост ОВРа в Тюва-Губе и попросили разрешения у стоявших на вахте краснофлотцев сдаться в плен. Те с удовольствием уважили просьбу обмороженных и голодных завоевателей, поступив с ними по высшим законам гуманности.

Утопленные экипажем Ю-88 документы удалось отыскать и поднять с глубины, что впоследствии позволило нам слушать немецкие переговоры в воздухе.

Итак, планам нашего наступления не суждено было осуществиться. Поскольку соединение бригады с войсками фронта не состоялось, пребывание десанта на мысе Пикшуев теряло смысл.

Эвакуацию десанта, казалось бы, выполнить проще, чем высадку, но наступал полярный день, а немецкая авиация по-прежнему господствовала в воздухе. Перевозить войска из Западной Лицы в Кольский залив в этих условиях было нецелесообразно, поэтому решили переправить их с одного побережья губы на другое. Такое решение облегчало нам выбор средств для переброски десантников и прикрытия их на переходе морем. В данной ситуации легко можно было обойтись без тральщиков, сторожевых кораблей и эсминцев, привлекая к операции лишь катера МО да два дивизиона мотоботов.

На западном берегу губы Западная Лица были оборудованы причалами два пущугц эвакуации. Переброской десанта из одного из них руководил А. М. Спиридонов, а из другого — А. З. Шмелев. Мой командный пункт размещался на сигнально-наблюдательном посту штаба флота «Гроза», занимавшем удобную высоту и располагавшем средствами связи со штабом флота, а также со всеми кораблями и подходившими к переправе войсками.

От командования 12-й бригады мы получили сведения о численности снимаемых с побережья частей и о порядке их выхода к понтонным причалам. Перспектива провести под огнем неприятеля двое суток — таков был срок операции — нас, моряков, устраивала мало, но этот срок определялся сложными, чисто армейскими условиями, и оспаривать его было трудно. При командире десанта постоянно находился начальник оперативного отдела штаба флота — решительный и опытный моряк капитан 1 ранга А. М. Румянцев, консультировавший [209] командование бригады по флотским вопросам и к тому же отлично разбиравшийся в обстановке на суше. Отход своих частей бригада на первых порах должна была прикрывать собственными, правда, очень слабыми огневыми средствами. На катера МО эта задача возлагалась только при посадке на корабли частей, замыкающих отход.

12 мая стали подходить первые десантники. Посадка, переход и высадка на другой берег занимали считанные минуты, и катера, набитые до отказа людьми, успевали оборачиваться в промежутках между налетами авиации, бомбившей нас с педантичной точностью через каждые два часа. Удары наносились главным образом по причалам, но простейшие понтонные сооружения практически остались невредимыми. Застигнутые бомбежками на берегу люди прятались от осколков в камнях, а катерам стоило лишь успеть выскочить на простор залива, как они становились почти неуязвимыми благодаря умению их командиров уклоняться от атак.

Несмотря на непрерывные налеты, не было ни одного попадания ни в причалы, ни в корабли, а 12-я бригада потеряла только одного человека. Но за полмесяца непрерывных боев десантники понесли большие потери. Они возвращались худыми, до предела истощенными, с почерневшими от ветра и мороза лицами, с потрескавшимися и кровоточащими губами. Воспаленные глаза слезились от слепящей белизны снега. Катерники тоже валились с ног от непрерывного, не прекращавшегося двое суток тяжелого труда и нечеловеческого напряжения. Александр Захарович Шмелев поднялся ко мне на КП, доложил о ходе переправы, выпил стакан крепкого чая и заснул, сидя за столом, с дымящейся папиросой в руке.

Александр Матвеевич Спиридонов двое суток не сходил с ходового мостика. В распахе реглана у него всегда виднелся белоснежный, накрахмаленный воротничок сорочки и такой же белоснежный шелковый шарф. Старую традицию русской армии одеваться в бой, как на парад, переняли у него и подчиненные командиры катеров, Неизменной оставалась только командирская фуражка с почерневшей, шитой золотой канителью эмблемой, свидетельствующей о солидном морском опыте ее владельца.

Командир дивизиона катеров-тральщиков капитан 3 ранга В. Г. Наберухин лично поддерживал связь с берегом. Низкорослый, плотный, одетый поверх шинели в белый маскировочный халат, он передвигался только бегом. Отрапортовав об отправке очередной группы, он снимал фуражку а Носовым платком вытирал голову, от которой шел пар. [210]

Прикрывающие части снимали с берега уже поздним вечером. Противник, почти на плечах наших морских пехотинцев вырвавшийся к берегу залива, принялся обстреливать из минометов сновавшие по рейду катера.

Когда командир бригады полковник В. В. Рассохин принял последний доклад об окончании переправы своего соединения на наш берег и мы были готовы отойти на катере МО, чтобы возвратиться в базу, какой-то запыхавшийся командир батальона, заикаясь, доложил, что у него осталось невывезенным отделение бойцов, которым поручена тащить ящик с ручными гранатами. Пришлось послать вдоль береговой черты катера искать затерявшихся красноармейцев, но никого не нашли. Тогда вызвали разведчиков. Те снова высадились на берег, уже занятый немцами, побежали в горы, отыскали-таки брошенное отделение, под носом у противника подорвали боезапас и все вместе возвратились на катер.

Мы уходили из губы Западная Лица, и, словно в отместку за неудавшийся срыв нашей эвакуации, какой-то шальной осколок тяжело ранил в голову командира отряда Н. В. Груздева, который уходил на последнем катере. Комдив А. М. Спиридонов надолго лишился лучшего своего помощника.

Штаб флота, штабы ОВРа и 12-й особой бригады морской пехоты подготовили обширный материал для разборки операции. Военный совет созвал флагманов и участников похода до командиров батальонов и дивизионов кораблей включительно. Обсуждение вопросов, вынесенных на столь представительное совещание командного состава флота, фактически вылилось во всесторонний апализ опыта, накопленного с начала войны. При этом констатировалось, что действующие на данный момент Боевой устав и Наставление по ведению морских операций, в общем содержащие правильные положения, не дают исчерпывающих рекомендаций для решения проблем тактического и оперативного характера. Видимо, настала пора одни положения, не потерявшие актуальности, подкорректировать, другие пересмотреть в корне, от третьих отказаться совсем, а что-то сформулировать вновь.

Война заставила нас изменить прежние взгляды на выбор времени суток для высадки войск, на методы подбора высадочных средств и транспортов, на выбор места флагмана для управления операцией. Мы пришли к выводу, что на переходе десантных отрядов морем необходимо менять ордер в зависимости от складывающейся обстановки. По этой же [211] причине нужно выбирать централизованный или децентрализованный метод управления десантными отрядами в походе и при бое за высадку.

Накопленный опыт планирования десантных операций и взаимодействия кораблей с сухопутными силами, а также высадки войск, поддержки их наступления, прикрытия отхода, организации базы высадки, питания и пополнения десанта, действующего в тылу врага, эвакуации раненых, посадки морской пехоты на корабли после окончания боевых действий уже был отражен во временных наставлениях, а теперь на его основе необходимо было разработать постоянно действующие документы.

Катера МО, а позже и торпедные катера, используемые в качестве десантных высадочных средств, не могли брать на борт тяжелого вооружения. Но по маневренности, неуязвимости и способности действовать стремительно они превосходили корабли других классов, и мне думается, что их использование не утратило актуальности и по сей день.

Партийное собрание штаба и политотдела ОВРа, посвященное итогам проведенной операции, было бурным. Вопрос стоял о ведущей роли в ней коммунистов. Собравшиеся анализировали и по достоинству оценивали положительный опыт боев, массовый героизм и бесстрашие людей, резко критиковала неоправданный риск некоторых командиров, излишнее напряжение в использовании сил в морских дозорах, досадные просчеты в выборе транспортных средств, необходимых для снятия десанта, отсутствие четкости в управлении вспомогательным отрядом на переходе Кольским заливом. Вообще, польза от таких собраний была неоценимой. Зачастую на них впервые поднимались вопросы, приобретавшие потом общефлотское значение, а иногда зарождались идеи, которые со временем выливались в новые боевые операции.

Так завершилась на Северном флоте крупная высадка, получившая официальное наименование «Апрельско-майская десантная операция 1942 года». Целей, которые в ней ставились, к сожалению, ни фронту, ни флоту достичь не удалось. Конечно, операцию должны проанализировать более подробно военные специалисты и историки, следует выявить, как говорится, все «за» и «против», поставить точки над «i», но несомненно, что одно лишь численное превосходство не Должно служить основанием для планирования наступления, что десант сможет успешно решить поставленные задачи, только если будет поддержан в результате прорыва основных [212] сил, предназначенных для наступления. В этом, наверное, и заключается диалектика взаимодействия армии и флота: флот не решит задач без взаимодействия с армией, так же как и армия приморского направления не сможет осуществить намеченного без поддержки сил флота в нужном, месте и в определенный момент.

И все же наша десантная операция не прошла бесследно. В лагере противника как-то сразу прекратилась всякая возня, связанная с подготовкой к активным действиям на суше. Упреждающий удар, нанесенный нами, сыграл определенную положительную роль. Вначале стремительное наступление, а затем упорные оборонительные бои морской пехоты вынудили немцев израсходовать последние резервы и надолго отказаться от попыток захватить Мурманск и Полярный. На мурманском направлении Карельского фронта война приняла типично позиционный характер. Сухопутные войска стали накапливать силы и готовиться к будущим решающим сражениям, а флот переключился на свои чисто морские заботы — активизировал действия по охране судоходства и внешних перевозок, усилил борьбу на коммуникациях врага.

Спустя много лет после окончания Великой Отечественной войны наш бывший противник начальник штаба 19-го горноегерского корпуса генерал Герман Хёльтер в своих воспоминаниях писал: «Господство в западной части Баренцева моря являлось непременным залогом удачной операции против Мурманска. Уже во время наступления горнострелкового корпуса «Норвегия»... стало ясно, что русским удалось использовать открытый морской путь для контрударов, бросив силы из района Мотовского залива в тыл продвигающимся к Лице немецким частям. То есть, наступая на суше, мы забыли о прикрытии с моря»{5}. У противника на Севере были и линкоры, и крейсера, и эсминцы, и подводные лодки, и превосходство в воздухе, но гитлеровские адмиралы, отлично понимая, что Советский Союз это не Норвегия, которую они «завоевали» с моря в считанные дни, предпочитали пиратские набеги на невооруженные суда открытому вторжению в Кольский залив для овладения Мурманском и Полярным. «Открытый морской путь», о котором пишет немецкий генерал, германский флот пытался закрыть, да мы не дали ему этого сделать. [213]

Глава седьмая.
Защита внешних сообщений

Летом 1942 г. фашистская Германия и ее союзники стянули резервы на восток и начали новое мощное наступление. Они овладели Северным Кавказом, продвинулись к Волге. Разгоралась битва за Сталинград, от исхода которой, возможно, зависел исход всей войны. Краснофлотцы, старшины и командиры засыпали своих начальников, а те в свою очередь Военный совет флота рапортами с требованиями послать их оборонять Сталинград. С разрешения Ставки Верховного Главнокомандования Северный флот сформировал несколько войсковых подразделений и отправил их в помощь защитникам волжской твердыни.

В условиях когда страна напрягала все силы, готовясь от обороны перейти к решительному наступлению, охрана коммуникаций, но которым поступали в северные порты военные и народнохозяйственные грузы, составляла одну из главных задач Северного флота. Мурманск и Архангельск оказались океанскими воротами Советского Союза, через которые шла почти четвертая часть всех грузов, поставляемых союзниками. Поток отечественных и союзных судов, следующих к нам, все время возрастал. Так, если в конвой «PQ-12» входили 14 транспортов, а в следующий за ним -19, то конвои «PQ-16» и «PQ-17» уже состояли соответственно из 35 и 36 единиц.

Конвои в Советский Союз и обратно на запад шли, прижимаясь к кромке полярных льдов. От нападения подводных лодок и самолетов-торпедоносцев транспорты защищали корабли охранения, идущие с ними в одном ордере, а от нападения крупных надводных кораблей — силы прикрытия, которые держались между норвежским побережьем и конвоем. Наши подлодки занимали позиции на выходах из норвежских фьордов, карауля немецкие рейдеры; морская авиация вела наблюдение за их передвижением, наносила бомбовые удары по фашистским аэродромам. На меридиане острова Кильдин конвой, следующий в Советский Союз, разделялся: одна группа судов, уже под эскортом наших эсминцев и тральщиков, следовала в Архангельск, остальные транспорты и боевые корабли втягивались в Кольский залив. ОВР отвечал за минную и противолодочную безопасность Плавания конвоев в операционной зоне главной базы, а также за оборону их от подводных лодок и торпедных катеров в период стоянки на рейдах, в гаванях и у причалов. Средства ПВО прикрывали конвои с воздуха при стоянке их в [214] базе и плавании в пределах радиуса действия нашей истребительной авиации. Известно, что провести транспорты в сохранности через океан — это только полдела. Вторая же, не менее трудная, половина заключалась в том, чтобы уберечь их от мин, подводных лодок и вражеских самолетов уже в базах и на подходах к ним, снабдить всем необходимым, произвести ремонт, дать отдых утомленным экипажам. Эти нелегкие задачи возлагались на Северный флот и с честью выполнялись. Недаром союзники благодарили нас спокойную, безопасную стоянку и часто заявляли, что без нашего участия и помощи они не смогли бы так уверенно проводить океанские конвои.

Несоответствие сил флота задачам, которые ставила перед нами война, недостаток кораблей и самолетов на Северном морском театре чувствовались тем острей, чем больше возрастал объем перевозок. Маршал Советского Союза Г. К. Жуков в своих воспоминаниях справедливо упрекал моряков в том, что в свое время «серьезным просчетом Наркомата Военно-Морского Флота явилась недооценка роли Северного флота, которому суждено было в войне сыграть крупнейшую роль»{6}. Но это были, так сказать, издержки роста флота. Теперь Ставка Верховного Главнокомандования принимала все меры для усиления нашего флота. По ее специальному решению нам передали 122-ю авиадивизию ПВО страны и 36-ю авиадивизию резерва Ставки ВГК{7}. На время операций по обеспечению плавания внешних конвоев разгрузки транспортов военно-воздушные силы Карельского фронта и Архангельского военного округа передавались оперативное подчинение флота. Наш самолетный парк пополнился новыми скоростными машинами, которые были сведены в 6-ю истребительную авиадивизию. Северным морским путем в Полярный перешли с Тихоокеанского флота два эскадренных миноносца и один лидер.

Конечно, мы были рады пополнению, но оно было явно недостаточным, особенно для решения одной из важных задач — защиты союзных конвоев. Кстати, англичане использовали классическую схему построения боевых порядков верных конвоев. Они умели составлять их с размахом. Тут были и корабли непосредственного охранения транспортов, и крейсерская эскадра прикрытия, и оперативный отряд линейных кораблей. Таким образом, фашистскому флоту вся [215] кий раз противопоставлялись превосходящие в несколько раз и по мощи огня силы. При отправлении каждого нового конвоя обязательно придумывался очередной план потопления немецкого линкора «Тирпиц»: то предполагалось заманить его в море, повернув на обратный курс транспорты и превратив их в своеобразную приманку, то, спрятавшись в тумане, подкараулить линкор и перехватить, когда он увлечется преследованием легкой добычи. Но все эти тактические «нагромождения» моментально рушились, стоило только фашистам показать свой флаг в море. Между тем во флоте Великобритании было немало настоящих моряков, с которыми мы вместе плавали и сражались против общего врага. Это были мужественные, решительные люди и прекрасные мореходы. Они смело шли в бой и, если надо, не раздумывая, рисковали жизнью. Истинные наши друзья, они честно относились к боевому товариществу, не стремясь извлечь из войны ни политических, ни каких-либо других выгод. В отличие от своего премьер-министра У. Черчилля они не придерживались границ операционных зон, в пределах которых надлежало действовать кораблям английского флота. Они знали, что враг есть враг и его надо истреблять повсюду, независимо от того, в чьих водах он обнаружен.

К сожалению, в июле 1942 г. Английское адмиралтейство нарушило установившийся порядок проводки конвоев, отдав приказ кораблям ближнего прикрытия и эсминцам охранения возвратиться, а транспортам рассеяться и самостоятельно следовать в советские порты. Это привело к тяжелейшим последствиям: транспорты конвоя «PQ-17» были брошены на произвол судьбы. «Приказ Английского Адмиралтейства 17-му конвою покинуть транспорты и вернуться в Англию, а транспортным судам рассыпаться и добираться в одиночку до советских портов без эскорта наши специалисты считают непонятным и необъяснимым»{8}, — писал И. В. Сталин У. Черчиллю в послании от 23 июля 1942 г.

Северный флот, не зная о странном поведении союзников, действовал согласно принятым ранее совместным инструкциям по обеспечению встречи и проводки конвоев. У выходов из фьордов были развернуты подводные лодки, авиацию послали вести разведку и бомбить немецкие аэродромы. Корабли ОВРа тралили мины на ходовых фарватерах и производили поиск подводных лодок. На встречу с английскими [216] кораблями охранения вышли наши эсминцы, но в назначенной точке в установленный час она не состоялась.

Трагическая история с конвоем «PQ-17» достаточно подробно описана во многих источниках. Мне остается лишь рассказать о том, как мы спасали невооруженные транспорты, брошенные английским охранением на растерзание немецким подводным лодкам и авиации.

Узнав о позорном бегстве союзной эскадры с поля боя, командующий флотом немедленно созвал флагманов. Как моряк, он тяжело переживал случившееся, был угрюм в резок в выражениях. А. Г. Головко проинформировал нас, что Английское адмиралтейство, по-видимому испугавшись выхода в море линкора «Тирпиц», отозвало из состава конвоя «PQ-17» не только отряд оперативного прикрытия, но и корабли непосредственного охранения транспортов, и квалифицировал это как трусость. Перед нами ставилась задача — вырвать из лап врага, спасти как можно больше транспортов. Командующий приказал, не теряя времени, определить, какие корабли можно снять со второстепенных направлений и выслать в море для поиска и охранения того, что еще осталось от «PQ-17».

К сожалению, по понятным причинам рассыпавшиеся по морю транспорты хранили радиомолчание, поэтому ни мест их, ни курсов мы не знали. Успех зависел только от сообразительности, опыта и навыков командиров поисковых кораблей. Кое-чем могла помочь и разведывательная авиация.

Первым выслал в море пять кораблей командир бригады эскадренных миноносцев. Бригада охраны водного района смогла выделить три тральщика, два сторожевика и минный заградитель «Мурман». Все эти корабли обладали большой дальностью плавания и автономностью. Штаб ОВРа вручил командирам координаты того места в море, от которого транспорты конвоя начали самостоятельное движение, снабдил последними данными авиационной и радиоразведок, и поиск начался.

Минный заградитель «Мурман», которым командовал капитан-лейтенант В. В. Похмельнов, обнаружил в Русской Гавани у острова Новая Земля танкер «Азербайджан» (капитан В. Н. Изотов). Судно было торпедировано вражеским самолетом-торпедоносцем. Однако усилиями моряков танкера и минного заградителя под пробоину в подводной части «Азербайджана» был заведен аварийный пластырь, полученные в бою повреждения устранены, и судно благополучно прибыло в порт. Поход минного заградителя длился свыше [217] семи суток, был насыщен и столкновениями с противником, и борьбой со стихией.

Больше всех при спасении транспортов конвоя отличился тральщик «Т-884» под командованием старшего лейтенанта А. И. Стрельбицкого. У берегов Новой Земли он отыскал и довел до порта целыми и невредимыми четыре американских транспорта с военными грузами.

Вся операция по поиску и спасению транспортов конвоя «PQ-17» длилась двадцать дней. Но найти и довести до баз нам удалось лишь одиннадцать судов, пять из них привели корабли ОВРа.

— Как же вам удалось отыскать столько транспортов? — спросил я А. И. Стрельбицкого, когда тот явился ко мне с докладом о результатах похода.

— А я поставил себя на место капитанов судов, брошенных без охранения и предоставленных воле случая, — ответил он, — и стал думать, как бы поступил, оказавшись в их положении. Я рассуждал так. Враг развернул свои лодки и авиацию ближе к портам Мурманск и Архангельск, где неизбежно сходятся все пути следования. Значит, там главная опасность, значит, от нее надо держаться подальше, лучше где-то укрыться, чтобы переждать время, пока противник выдохнется, ослабит напряжение или вовсе свернет свои силы. Вот тогда-то и можно будет пройти незамеченным опасные районы. Самое удобное место для укрытия и стоянки в этой обстановке — Новая Земля со множеством островков, проливов, заливов и хороших якорных стоянок. Вот туда я и проложил бы свой курс.

Андрей Иосифович не ошибся. Рассуждая логически, он разгадал намерения капитанов, хотя и говоривших на чужом языке, но одинаково с нами понимающих неумолимые законы моря и войны.

Трудным был для тральщика этот поход, но его команда была хорошо обстреляна и давно приучена к тяготам морской службы, к капризам Северного Ледовитого океана. В этом походе отличились лейтенант Бабуркин и воентехник 2 ранга Осташкин, отлично работали командир отделения минеров Шуляк, командир отделения сигнальщиков Макиров и краснофлотцы Махов и Хабаров. Всех их парторганизация корабля приняла кандидатами в члены ВКП(б).

Сам А. И. Стрельбицкий до войны плавал капитаном рыболовного траулера. Он отличался высоким уровнем общей подготовки, морской культурой и обширными знаниями условий плавания на Северном морском театре. В короткие сроки он постиг правила боевого использования оружия вверенного [218] ему корабля, без особого труда усвоил уставы, определяющие основные положения тактики морского боя. Его команда всегда отличалась дисциплинированностью. Молодой, стройный и подтянутый, А. И. Стрельбицкий всегда был бодр, весел и дружелюбен. Приказания и распоряжения он выслушивал внимательно, часто понимая их с полуслова отвечал «Есть!», правда, по-граждански добавлял «Ясно!», зато исполнял все в точности.

После окончания Великой Отечественной войны капитал лейтенант А. И. Стрельбицкий вернулся в рыболовный флот, командовал судами, а затем был выдвинут на крупную руководящую должность в тресте «Мурманрыба». Последние годы он работал в Министерстве рыбной промышленности в Москве.

После катастрофы с конвоем «PQ-17» союзники до осени 1942 г. прервали перевозки в Советский Союз. Но работы ОВРу всегда хватало. Успехи этого соединения в военных действиях во многом определялись высокой квалификацией сотрудников штаба. К сожалению, в это трудное время начальника штаба ОВРа Б. Н. Мещерякова перевели в штаб флота, присвоив очередное воинское звание капитан 2 ранга и поручив возглавить управление боевой подготовки. В ОВРе он появился перед самой войной и принимал деятельное участие в формировании дивизионов нашего соединения. На смену Мещерякову пришел бывший балтийский подводник капитан 2 ранга Н. А. Пьявченко. С ним я воевал до своего перехода в штаб флота в 1944 г.

Штаб ОВРа включал в себя оперативный отдел, состоявший из операторов и разведчиков, отдел боевой подготовки, в который входили все флагманские специалисты, и отдел обслуживания, где работали специалисты, ведавшие комплектованием и кораблей, и органов управления дивизионов командными кадрами, рядовым и старшинским составом. Наш штаб исправно нес нелегкую повседневную службу по планированию боевой деятельности соединения и подготовке кораблей к решению самых разнообразных задач. Его сотрудники принимали непосредственное участие в боевых операциях как в составе походного штаба, так и в роли наставников и консультантов по использованию оружия и применению новых тактических приемов на выходах кораблей в море. За смелость и отвагу все они не раз были награждены орденами и медалями.

Мне хотелось бы вспомнить заслуги оператора штаба ОВРа капитана 3 ранга В. И. Ануфриева, разведчика капитан-лейтенанта Бабкина, ответственного за боевую подготовку [219] капитан-лейтенанта М. Н. Моля, флагманских специалистов — штурмана капитан-лейтенанта Н. Т. Калмыкова, артиллериста капитан-лейтенанта А. Хмелева, минера капитан-лейтенанта Вишнякова, связиста капитан-лейтенанта В. Журавлева, шифровальщика старшего лейтенанта П. М. Кобзева, его помощника старшину 1-й статьи Н. В. Шемелина, инженера-механика инженер-капитана 3 ранга М. П. Захаровича, врача капитана медицинской службы М. Н. Богданова, его помощницу лейтенанта медицинской службы В. П. Журавлеву, кадровика старшего лейтенанта И. И. Степанова.

* * *

Осенью 1942 г. на катера МО начала поступать новая гидроакустическая аппаратура. Теперь уже, чтобы прослушивать немецкие подводные лодки, катерам не нужно было стопорить ход и останавливать движение поисковой группы кораблей. Обследование фарватеров производилось на ходу и занимало не так много времени, отчего корабли меньше находились под ударами с воздуха и у них не так быстро изнашивались моторы. Подводные лодки противника стали попадаться чаще, но устарела прежняя тактика поиска, преследования и атаки обнаруженной цели.

Комдив А. М. Спиридонов засадил за работу командиров отрядов и катеров в кают-компании плавбазы. Те думали, писали, чертили, совещались, спорили. Командир дивизиона подытоживал результаты обсуждения, разрешал споры, диктовал новые статьи будущего руководства и корректировал уже написанное. Так был создан проект Тактического наставления. Для проверки его положений на практике несколько звеньев катеров вышли в море. «Щуку», выполнявшую роль вражеской подводной лодки, искали на различных дубинах, преследовали, а вместо бомб забрасывали ручными гранатами. Потом долго сверяли время, координаты и проложенные на кальках курсы маневрирования катеров и лодки, радовались их совпадению и пересечению. Если что-то не получалось, исправляли параграфы документа и снова выходили в море. В результате длительной и напряженной работы родилось Наставление по боевой деятельности катеров МО Северного флота. После того как оно получило положительные отзывы, будучи проверенным в боевых условиях, Главный морской штаб не только одобрил его, но и распространил для руководства всем флотам, издав под литером «НОПЛ-43».

1942 год не только для ОВРа, но и для всего Северного [220] флота завершился знаменательным событием. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 23 октября дивизион истребителей подводных лодок был награжден орденом Красного Знамени. Командир дивизиона капитан 1 ранга А. М. Спиридонов и все командиры кораблей этого соединения также были награждены.

Подъем Краснознаменного Военно-морского флага на катерах сопровождался принятыми на флоте традиционными торжествами. С утра корабли мыли и прибирали, затем одетые в парадное обмундирование команды катеров выстраивались на верхних палубах для встречи высокого начальства. Командующий флотом и член Военного совета по очереди обходили катера, здоровались с отважными моряками, вручали им ордена, медали и новый флаг с изображением ордена Красного Знамени и поздравляли всех с высокой наградой Родины. После этого торжественно поднимался Краснознаменный Военно-морской флаг. Руководители флота выступили на митинге личного состава дивизиона. В их речах звучала благодарность катерникам за успешные боевые действия и выражалась надежда, что моряки приложат все силы для скорейшего и окончательного разгрома врага. От имени награжденных выступил старшина 1-й статьи А. Соколов. Он поблагодарил партию и Советское правительство за оказанное катерникам высокое доверие и от имени всего личного состава поклялся, что моряки дивизиона с честью пронесут Краснознаменный флаг через все бои и сражения, не пожалеют крови и самой жизни для борьбы за освобождение Родины от захватчиков.

ОВР был активным соединением Северного флота. Его корабли топили немецкие транспорты, ставили минные заграждения и уничтожали их у своего побережья, стояли в дозорах, охраняли коммуникации, высаживали морские десанты, сбивали вражеские самолеты, топили подводные лодки, но гибли и сами. Боевой опыт, добытый ценой таких жертв, следует хранить, а о потерях помнить всегда. Забвение недопустимо, потому что это не только неуважение к памяти павших в боях товарищей, но и причина возможного повторения ошибок. [221]

Глава восьмая.
Военные будни ОВРа

Коренной перелом в войне обозначился победой войск Красной Армии под Сталинградом в феврале 1943 г. Началось [221] изгнание оккупантов с нашей земли, а на приморском фланге Карельского фронта все было по-прежнему, без перемен. Мы хорошо понимали второстепенное значение этого сухопутного участка Северного театра и терпеливо ждали своего часа, не сомневаясь, что скоро погоним захватчиков из родного Заполярья. Операции флота по содействию сухопутным войскам ограничивались рамками той повседневной боевой деятельности, которая в официальных сводках Совинформбюро скромно называлась разведывательными поисками. Но спрос на информацию о противнике, которую давали «языки», возрастал с каждым днем. И чтобы добыть ее, часто приходилось высаживать с катеров МО разведывательно-диверсионные отряды, по численности превосходившие небольшие тактические десанты первого года войны.

Начальник штаба Северного оборонительного района капитан 2 ранга (впоследствии контр-адмирал) Д. А. Туз к поведению гитлеровцев на суше проявлял особый интерес, который, естественно, увеличивался по мере того, как приближалось время генерального наступления. В одной из высадок участвовали две группы разведчиков численностью 720 и 230 человек. Этот диверсионный десант наголову разгромил опорный пункт врага «Обергоф», уничтожил 125 немцев, захватил трофеи и на следующее утро без потерь вернулся на Рыбачий под прикрытием истребительной авиации.

Действия морских пехотинцев не ограничивались лишь набегами на укрепления противника на побережье Мотовского залива. Начиная с 1943 г. мы стали практиковать вылазки в Варангер-фьорд, находящийся в глубоком тылу немцев. По ночам к побережью между портами Варде и Вадсё катера подходили незамеченными и высаживали бойцов прямо на шоссейную дорогу. Они останавливали проходящие машины, поджигали их вместе с грузами, забирали оружие, уводили в плен солдат и офицеров. Добытые «языки» свидетельствовали, что горноегерские стрелки новых формирований не получают и поэтому сидят, зарывшись в землю, в страхе перед большим наступлением войск Красной Армии, жаловались на перебои в снабжении, которые объясняли и общим ухудшением экономического положения Германии, и всевозрастающими потерями транспортов на морских коммуникациях, где наращивали удары советские подводные лодки, авиация и торпедные катера.

Вот один из примеров. Катерам почти всегда удавалось незаметно подойти к намеченному пункту высадки и без помех высадить десант. После высадки они отходили от берега, [222] ложились в дрейф и ждали условленного светового сигнала для подхода к берегу и снятия бойцов. Такова была схема действий, которая, как правило, приводила к успеху.

Но однажды, незадолго до Петсамо-Киркенесской операции, при высадке разведывательно-диверсионного десанта в заливе Маттивуоно, что в Варангер-фьорде, от привычной схемы пришлось отказаться. Командиром высадки был назначен старший лейтенант Б. М. Лях, считавшийся в дивизионе наиболее опытным специалистом в этом деле.

Около ста десантников были посажены на два катера в бухте Пумманки в Варангер-фьорде. Это были разведчики разведроты из 63-й бригады морской пехоты полковника А. М. Крылова, все как на подбор бывалые и отчаянные ребята. В течение длительного времени с противоположного берега залива Маттивуоно они наблюдали за жизнью обнаруженного ими опорного пункта противника. Разведчикам удалось выявить многое, кроме самого главного — количества фашистов, огневых точек, а также мест, где проходят линии связи.

Разведчики и штаб СОРа составили довольно дерзкий план разгрома этого опорного пункта, расположенного на одной из самых высоких сопок. Дело в том, что опорный пункт был оборудован блиндажами, укрытиями, траншеями и огневыми точками, а все подходы к нему хорошо просматривались, к тому же он располагался на большом удалении от уреза воды (около 2,5 км) и до него нелегко было добраться по каменистым сопкам. Задача осложнялась тем, что вдоль береговой черты днем регулярно патрулировали пешие немецкие дозоры, но ходили ли они ночью, узнать не удалось, а подходы к местам возможной высадки просматривались противником и простреливались береговыми батареями из района залива Петсамовуоно (Печенгский).

К высадке этого десанта готовились очень тщательно. Район высадки изучался и по картам, и непосредственно в ходе круглосуточного наблюдения за местностью и опорным пунктам. После детального изучения с берега заранее были выбраны два пункта высадки.

План, предложенный Б. М. Ляхом, сводился к следующему: в полночь катера принимают десант и выходят из бухты Пумманки с расчетом подойти к назначенным местам высадки около часу ночи и высадить десант в двух пунктах. Затем обе группы следуют к опорному пункту врага, окружая его с двух сторон. В назначенное время по сигналу командира десанта капитана Никитина, бесшумно сняв часовых, они одновременно начнут атаку, забросают сооружения [223] опорного пункта гранатами, а затем ворвутся в траншеи и убежища для завершения полного разгрома. Катера должны были, не отходя от берега, ждать возвращения десантников. Для прикрытия десантных групп планировалось привлечь все береговые батареи полуострова Рыбачий.

Все удалось осуществить так, как и было задумано. Катера незаметно подошли к берегу и беспрепятственно высадили десант, после чего укрылись под береговыми скалами в маленьком заливчике и следили за действиями десанта (по донесениям по радио). Донесений было очень мало, только о выполнении задачи и начале отхода.

Высадившись, десантники обнаружили тропу, идущую вдоль береговой черты, и телефонный провод вдоль нее. Провод они перерезали, а на случай появления немецких патрулей с обеих сторон тропы оставили засады. Им удалось без помех добраться до опорного пункта, окружить его, бесшумно снять часовых и полностью разгромить. Погода стояла довольно тихая, и с катеров отчетливо были слышны взрывы гранат и пулеметные очереди, кстати быстро стихшие. Катера получили донесение о возвращении десанта и заранее подготовились к его приему. Десантники возвратились довольно быстро и без единой потери, если не считать, конечно, легких ранений и царапин, приведя с собой двух пленных — солдата и капрала из состава какого-то горноегерского полка.

Приняв десант, катера начали малым ходом возвращаться. Когда они были уже примерно на середине залива, обнаружилось, что весь немецкий берег как будто ожил — кругом взвивались ракеты, началась беспорядочная стрельба, зажглись прожектора береговых батарей, лучи которых быстро нащупали уходящие корабли. Минуту спустя вокруг катеров возникли султаны, поднятые вражескими снарядами. Сразу же идущий вторым катер, на котором находился капитан-лейтенант С. Д. Демидов, самостоятельно вышел из строя и поставил дымовую завесу, закрыв впереди идущий катер от береговых прожекторов. Это было исключительно разумное и своевременное решение. Окончив постановку дымзавесы, катер и сам скрылся за ней, а в этот момент начал ставить завесу и первый катер. Таким образом была сбита прицельная стрельба немецких береговых батарей, и ни один снаряд не достиг цели. После первых же залпов неприятельских батарей немедленно открыли ответный огонь и наши береговые батареи на Рыбачьем: началась контрбатарейная борьба.

Благополучно прибывших в Пумманки десантников поздравили [224] с успешным выполнением задания. Все были довольны результатами проведенной операции, а пленные немцы дали довольно ценные показания, которые были использованы при подготовке к Петсамо-Киркенесской операции.

С 1942 г. на Северный флот начали поступать новые самолеты, и ВВС заметно окрепли. Хотя наши летчики господства в воздухе еще не имели, но уже не только не оставляли безнаказанным ни одного вражеского налета, но и все чаще и чаще наносили мощные удары по неприятельским аэродромам и конвоям. Нашим кораблям решать свои задачи стало спокойней. Столь грозная в начале войны авиация противника неуклонно теряла свою мощь. Потери ее почти не восполнялись, а когда складывалась серьезная обстановка на основных направлениях восточного фронта, гитлеровское командование отзывало из Норвегии некоторые авиационные части.

В этот период Охране водного района, не в пример другим соединениям флота, досталось большое и разнообразное пополнение, в том числе и от союзников. Десять крупных и мореходных американских тральщиков типа «AM» новейшей постройки оказались хорошо оснащенными не только противоминным, но в противолодочным оружием и техническими средствами. Они могли плавать не только в пределах главной базы, но и наравне с эсминцами водить в Архангельск транспорты и сопровождать в Карское море ледоколы. С судостроительного завода Молотовска (ныне Северодвинск) начали поступать первые противолодочные корабли специальных проектов, получившие по аналогии с малыми охотниками за подводными лодками — катерами МО наименование больших охотников (БО). Поступили к нам и противолодочные катера с деревянными корпусами, которые по водоизмещению уступали большим охотникам, но превышали катера МО. Регулярно поступали на пополнение нашего соединения в торпедные катера.

Теперь в ОВРе набиралось столько плавающих дивизионов, что пришлось внутри соединения сформировать бригаду траления и заграждения, которую возглавил капитан 1 ранга А. З. Шмелев, и бригаду сторожевых кораблей, которой стал командовать капитан 1 ранга М. С. Клевенский. Позднее, в конце 1943 г., был сформирован и отдельный дивизион торпедных катеров, в руководство которым вступил капитан 2 ранта В. А. Чекуров, будущий адмирал, командующий Тихоокеанским флотом.

Положение на мурманском участке сухопутного фронта настолько упрочилось, боевая служба на флоте приобрела [225] такую определенность, постоянство и размеренность, а в народе появилась столь железная уверенность в том, что захватчики вот-вот будут изгнаны с нашей земли, что в Полярный, Мурманск и другие базы флота начали возвращаться жены офицеров и сверхсрочнослужащих. Первыми ласточками, возвестившими о приближении счастливой семейной жизни, были несколько жен подводников и летчиков, приглашенных на работу в госпитали. Слухами земля полнится. Скоро многие жены военнослужащих уже в деталях знали, что базу немцы бомбят не часто, что о налетах заблаговременно оповещает сирена, что под скалой есть надежное бомбоубежище и что, вообще, невзирая на войну, на Севере жить можно. Сначала, несмотря на ограничения, появились наиболее смелые и упорные супруги, пожелавшие сами провожать в бой мужей. За ними потянулись и остальные семьи. Город постепенно оживал. Командованию флота пришлось организовывать торговлю, ремонтировать основательно пострадавшую от бомбежек школу, находить учителей и, вообще, руководя боевыми действиями, одновременно решать все бытовые проблемы.

Иногда возвращались и жены погибших. Одни, поклонившись морю — этой бескрайней братской могиле моряков всех столетий, снова уезжали, другие оставались и посвящали свою жизнь без остатка заботам о тех, кто каждый день выходил на битву с врагом. Жены моряков всегда мужественны и этим прекрасны.

Служба ОВРа была хорошо налажена, а моряки так «набили руку» в выполнении повседневных обязанностей, что в марте 1943 г. А. Г. Головко решил отпустить меня на десять суток в Ульяновск повидаться с семьей. До Москвы я долетел на попутном транспортном самолете, а дальше добирался на поездах, которые ходили без всякого расписания, по какому-то лишь одной войне известному графику. По этой причине предупредить родных о своем приезде я не смог. Прямо с вокзала отправился к старшему морскому начальнику контр-адмиралу Г. И. Михалькову. Георгин Иосифович встретил молодого фронтового коллегу приветливо, усадил в мягкое кресло, придвинул бутылку с боржоми и послал машину за женой.

Она ворвалась в кабинет в промокших валенках и обтрепанном пальто. На потемневшем, усталом лице залегли непривычные складки и резко обозначились скулы. Только глаза светились таким знакомым молодым задором.

Домой мы шагали, держась за руки, прямо по лужам, не замечая никого вокруг. Жена расспрашивала о чем-то несущественном, [226] даже постороннем, и одновременно рассказывала о своей жизни. Война отодвинулась куда-то далеко-далеко, и мы чувствовали себя по-настоящему счастливыми.

Дочурка была в школе, и за ней кто-то побежал. Ради такого случая учительница прервала урок и громким голосом объявила:

— Светлана, иди домой, папа с фронта приехал!

Она схватила пальто и шапку в руки и так, раздетая пронеслась через весь город. А вбежав в комнату, бросил все на пол, кинулась ко мне, обвила ручонками шею и долго стояла, прижавшись к моей груди, не в силах вымолвит ни слова. Успокоившись, осмотрела меня с ног до головы деловито ощупала ордена, нашивки на рукавах.

— Это здорово, папка, что ты столько орденов заслужил. Теперь будешь еще крепче фашистов бить. А почему один орден с двойкой? — спросила дочь, показывая пальчиком на орден Красного Знамени. — Лучше бы с пятеркой.

Много воды утекло, много боев отгремело, не одна тысяча миль пролегла за кормой, пока дошла очередь и до «пятерки».

Короткий, как зимний полярный день, незаметно пролетел отпуск, но скорая разлука уже не причиняла такой боли, как в начале войны. Сын вырос и поступил в военно-морское училище, а остальные решили осенью, к началу нового учебного года, вернуться в Полярный.

* * *

Заботой Северного флота в войну был также Северный морской путь. В 1943 г. судоходство по нему было нелегким, Северным морским путем перевозилось закупленное за границей промышленное оборудование для Норильского горно-обогатительного комбината. Из речных портов Дудинки, Игарки, Ошмарино отправлялись транспорты с грузом леса и угля в Архангельск, Иоканьгу и Мурманск. Северным морским путем шло снабжение зимовщиков, переводились баржи и буксирные пароходы для плавания по сибирским рекам. Беломорская военная флотилия (командующий контр-адмирал С. Г. Кучеров, член Военного совета контр-адмирал В. Е. Ананьич, начальник штаба контр-адмирал Ф. В. Зозуля) к тому времени уже была усилена военно-морской базой, сформированной в Белушьей Губе, но самолетов и кораблей для охранения ледоколов и транспортов на переходе их морем все еще не хватало. На время конвойных [227] операций флотилии по-прежнему придавались авиация, эскадренные миноносцы и тральщики. В наиболее ответственные периоды арктической навигации командующий Северным флотом вместе с походным штабом вылетал в Архангельск и оттуда руководил операциями. Во главе крупных конвоев в море выходил командующий флотилией.

Арктическая навигация в 1943 г. началась проводкой из Архангельска в Арктику ледоколов «Анастас Микоян», «Красин», «Лазарь Каганович», ледокольного парохода «Монткальм» и ледореза «Федор Литке». Для их охранения из Полярного вышла эсмиацы «Гремящий», «Грозный», «Громкий» и лидер «Баку» под командованием капитана 1 ранга П. И. Колчина. Из состава ОВР главной базы были посланы минный заградитель «Мурман», тральщики «Т-108», «Т-109» а «Т-110», малые охотники МО № 115 и МО № 116. Всеми кораблями ОВРа командовал капитан 1 ранга А. З. Шмелев. Авиация флотилии была усилена самолетами МБР-2 и Пе-3. За военно-морскими базами противника в Северной Норвегии было установлено воздушное наблюдение, у выходов из фьордов дежурили три подводные лодки. Естественно, мы внимательно следили за операциями сил флота в Карском море.

Переход ледоколов командование флотилии приурочило к середине июня, когда Карское море еще забито плавающим льдом и пребывание там немецких подводных лодок исключено. Плохая видимость, при которой проходило плавание, не позволила противнику вести авиаразведку в Горле Белого моря, и поэтому помех со стороны авиации и подводных лодок врага почти не было. Только в районе мыса Канин Нос эсминцы «Грозный» и «Гремящий» обнаружили визуально и с помощью технических средств поиска подводную цель, которую забросали глубинными бомбами.

После того как Карское море очистилось от плавающего льда, случаи нападения на наши конвои немецких подводных лодок участились, возросла и минная опасность. 23 июля в проливе Югорский Шар подорвался на мине тральщик «Т-904» Беломорской флотилии, принимавший участие в проводке 15 речных судов из устья реки Печора в Обскую губу. В это же время я получил донесение от тральщиков, что ими в Енисейском заливе обнаружены и вытралены магнитные и акустические мины. В начале сентября атакам подводных лодок противника подверглись транспорты «Диксон» и «Тбилиси». Гитлеровцы получали чувствительный отпор, но активности не снижали. С середины [228] сентября уже ни один наш конвой в Карском море не проходил без боя.

25 сентября из пролива Вилькицкого в порт Диксон вышел конвой «ВА-18». Его вел командир минного заградителя «Мурман» капитан 3 ранга В. В. Похмельнов. На траверзе острова Русский вражеская подводная лодка атаковала транспорт «Архангельск». Сигнальщики «Мурмана» старшина 2-й статьи Смирнов и старший краснофлотец Свирин обнаружили перископ и следы двух торпед. Минзаг сразу же открыл огонь ныряющими снарядами, вышел из противолодочного охранного ордера и сбросил на подводную лодку 30 больших и малых глубинных бомб. Через некоторое время на поверхности моря появилось большое маслянистое пятно, всплыли обломки облицовки внутренних помещений.

Ночью 30 сентября наблюдатели минзага старшина 1-й статьи Филатов и краснофлотец Столяров заметили в темноте, что конвой преследуют две немецкие подводные лодки, находящиеся в надводном положении. Артиллерист корабля лейтенант Турланов дал в их сторону залп осветительными снарядами и, получив от дальномерщика старшины 1-й статьи Ефимова данные о расстоянии до цели, открыл огонь из всех орудий. Успеха добились комендоры старшина 1-й статьи Яковлев и старшина 2-й статьи Зубарев, потопившие одну из подводных лодок противника. 2 октября конвой «ВА-18» прибыл в порт Диксон, потеряв в боях при проводке тральщик и два транспорта.

Кампания 1943 г. в Карском море, как всегда, закончилась возвращением ледоколов в Молотовск. Для осуществления этой операции командующий Беломорской флотилией и я вылетели в бухту Тикси, а командующий флотом — в Архангельск.

Активность немецких подводных лодок и недостаток маневренных сил Северного флота для охраны морских перевозок не позволили нам в 1943 г. вывести из Арктики все суда. В Карском море остались зимовать 15 транспортов.

В 1944 г. командование флота получило реальную возможность периодически держать в Карском море эскадренные миноносцы и тральщики. Такая мера резко снизила наши потери в этом районе Северного морского театра. За всю арктическую навигацию этого года немцам удалось потопить один транспорт и четыре корабля охранения. Мы отправили на дно три подводные лодки противника.

В эту кампанию неудачной была только проводка конвоя «БД-5». Поскольку дело касается моих бывших подчиненных, [229] то я позволю себе разобрать подробно действия командира конвоя.

В первых числах августа командование Беломорской флотилии направляло из Архангельска в порт Диксон транспорт «Марина Раскова», груженный мукой. Для его охранения были назначены тральщики-»амики» «Т-114», «Т-116» и «Т-118», прибывшие из Полярного. Конвой «БД-5» возглавил командир бригады траления и заграждения ОВР главной базы капитан 1 ранга А. З. Шмелев, человек, имеющий солидный стаж службы на штабных и командных должностях и обладающий боевым опытом.

Конвой снялся с якоря 8 августа и четверо суток шел благополучно, время от времени отгоняя глубинными бомбами вражеские подводные лодки. В Карском море на середине пути между проливом Югорский Шар и портом Диксон находится остров Белый. Все суда, плывущие с юга на север или с севера на юг, огибают его, оставляя к востоку. Это обстоятельство учла немецкая подводная лодка и выставила на том повороте несколько минных банок. Мины вскоре были кем-то обнаружены, но тралить их не стали, а просто обходили этот район, забираясь мористее. А. З. Шмелев отлично знал минную обстановку в Карском море и остров Белый проходил на расстоянии шестидесяти миль. И вот, когда остров находился на траверзе конвоя, под кормой транспорта раздался приглушенный взрыв, больше похожий на взрыв донной мины, нежели торпеды. И сам Александр Захарович, и окружавшие его офицеры походного штаба и мостика флагманского корабля посчитали, что «Марина Раскова» подорвалась на мине. Уверенность в этом была так велика, что никому и в голову не пришло принять срочные меры по усилению противолодочной обороны. А. З. Шмелев был опытным специалистом-минером и умел различать эффекты от действия мин и обычных торпед, но взрыва немецкой акустической торпеды он еще никогда не наблюдал. А невидимо присутствовавшая здесь немецкая подводная лодка атаковала транспорт именно такой торпедой, чем ввела в заблуждение и командира конвоя, и его подчиненных. Все приказания капитана 1 ранга А. З. Шмелева, отданные после подрыва «Марины Расковой», были каким-то удивительным нагромождением ошибок, что, к сожалению, создало благоприятные условия для второй и третьей атак вражеской подводной лодки.

Сначала последовал семафор двум тральщикам подойти к транспорту и снять с него людей. Не успел «Т-118» [230] подать швартовы, как под ним разорвалась очередная торпеда. Ее также приняли за мину и продолжали спасать людей, теперь уже с «Марины Расковой» и «Т-118». Тяжелораненый А. 3. Шмелев, перенесенный на «Т-114», отдал приказание становиться на якорь. Свыше четырех часов находились корабли на одном месте, пока подводная лодка не выпустила торпеду и в «Т-114». Только после этого с «Т-116» обнаружили вражеский перископ и наконец поняли, в чем дело. Единственный оставшийся невредимым тральщик (командир капитан-лейтенант В. А. Бабанов) сначала покинул опасный район, но затем, как бы спохватившись, вернулся, нашел подводную лодку противника и потопил ее.

Решения, принятые командиром конвоя, не выдерживают никакой критики, даже в том случае, если бы там подводной лодки не было и «БД-5» действительно попал на мины. Непонятно, зачем нужно было посылать два корабля снимать людей с тонущего транспорта, если эту задачу мог легко решить один тральщик, а правильнее всего было использовать спасательные средства. Невозможно также оправдать постановку на якорь корабля на минном поле и бездействие всего отряда в течение четырех часов сорока минут, в то время как всем следовало немедленно выбираться оттуда обратными курсами, так сказать уже протраленными собственными корпусами.

Так, предвзятость и догматизм мышления привели к роковой ошибке, за которую капитан 1 ранга А. З. Шмелев расплатился собственной жизнью, уйдя с тремя кораблями и их экипажами на дно Баренцева моря.

Любой командир, будь то в армии или на флоте, не имеет права ошибаться, ибо его ошибка ведет к гибели большого количества людей. Командир корабля, плавающей группы кораблей или соединения за ошибку расплачивается, как правило, и своей жизнью, разделяя участь всего экипажа. Не будем строго судить Александра Захаровича, он честно воевал и многое сделал для того, чтоб приблизить день Победы.

* * *

Весной 1943 г. у противника появился новый истребитель-штурмовик — «Фокке-Вульф-190». По своим тактико-техническим данным он превосходил Ме-109 и Me-110. Чтобы не привлекать внимания нашей авиации, ФВ-190 налетали на корабли поодиночке и на малых высотах. [231]

«Фоккер» внезапно появлялся из какой-нибудь долины, подлетал к дозорному или другому отдельно плавающему кораблю, сбрасывал бомбы, делал пару штурмовых заходов и так же внезапно скрывался. Даже Полярный и береговую базу ОВРа в Кувшинской салме они прилетали бомбить по одному. Катера и тральщики, располагавшие слабым зенитным вооружением, находясь в одиночном плавании, зачастую гибли как от бомб, так а от зажигательных снарядов и пуль. Чтобы усилить зенитную оборону, мы стали группировать корабли, строить их в ордера, а чтобы усилить ПВО, организовали непосредственную связь с авиацией для прикрытия по вызову. Но пока вырабатывались эти меры защиты, противник успел нанести нам существенный урон.

С приходом полярного дня боевая работа кораблей ОВРа становилась еще труднее и опаснее. Летом 1943 г. мы впервые потеряли один из катеров МО.

Полуостров Рыбачий отличается скудной растительностью. На его преимущественно ровной, низменной поверхности, покрытой мелко битым каменным плитняком и торфяным перегноем, лес не растет, если не считать стелющейся полярной березки, путающейся в ногах пешехода. Поэтому для гарнизона СОР корабли ОВРа кроме боезапаса, продовольствия и фуража доставляли также и дрова. Бревна обычно связывали в плоты и в хорошую погоду буксировали с помощью мотоботов или тральщиков. Получив плоты, красноармейцы крепили их к сваям, затем не спеша выкатывали бревна на берег, сушили и разделывали.

Несчастье происходит обычно там, где его меньше всего ждут. 5 июля 1943 г. в губе Эйна бойцы вытаскивали бревна из воды на сушу, один из них зазевался, и ту часть плота, где он находился, вынесло в Мотовский залив. Плот дрейфовал в сторону берега, занятого немцами. У СОР имелись и свои плавсредства, чтобы спасти незадачливого бойца и поймать унесенный лес, но, пока там раздумывали и решали, что делать, да перезванивались по телефонам, плот успел скрыться из виду. Стоял теплый солнечный день, погода была хотя и ветреная, но летная, и немецкие «фокке-вульфы» рыскали в поисках случайной добычи. Быстро оценив обстановку, мы послали звено катеров МО в Мотовский залив с целью найти и подобрать путешествующего на бревнах пехотинца. В случае нападения немецких самолетов катера должны были поддерживать друг друга артиллерийским и пулеметным огнем. [232]

Решение послать катера для осуществления такого опасного предприятия было принято не без раздумий и колебаний. С одной стороны, казалось, что ради спасения одного разини нелогично рисковать боевыми средствами и полсотней моряков, но с другой — недопустимо оставлять в беде беспомощного человека. Это противоречило бы традициям войскового товарищества. Победила именно эта точка зрения, и катера МО, команды которых отлично понимали, что идут на огромный риск, вышли в море. Обойдя весь оккупированный немцами берег Мотовского залива, они кого не нашли, но противника на себя навели.

Видя, как наши истребители прикрывают катера, вылетевшие немецкие самолеты разделились на две группы. Одна из них связала боем самолеты прикрытия, другая стала штурмовать и бомбить с малых высот катера МО, которые, яростно отстреливаясь, полным ходом спешили в ближайшую губу Эйна под прикрытие береговых зенитных батарей. Комендоры и пулеметчики стойко отбивались от наседавших штурмовиков, но вести огонь мешала волна. Катера изрядно раскачивало, заливало, поэтому трудно было управлять оружием, среди экипажей появились потери, были повреждены механизмы и вооружение.

В штурманской рубке головного катера МО № 111, которым командовал старший лейтенант В. П. Рябухин, возник пожар. Но лейтенант М. П. Бочкарев сбил пламя огнетушителем, за борт полетел и горящий стол вместе с навигационными картами. Затем воспламенился боезапас, но краснофлотец Яценко успел столкнуть горящие ящики воду. Тяжелораненые члены экипажа не покидали своих постов. Краснофлотец Чугунов был ранен в обе ноги и руку, но продолжал исполнять обязанности наводчика орудия. Краснофлотец Лебедев, прижав к груди раздробленную кисть левой руки, правой заряжал орудие, краснофлотец Васильев, одной рукой зажав рану в плече, другой устанавливал прицел. Сигнальщика Бойко осколком снаряда ранило в ступню, через минуту пулей была прострелена другая нога, но он не покинул мостика. Один из снарядов пробил палубу и разорвался в моторном отсеке, тяжело ранив старшину группы Серманова. Его заменил раненный в голову командир отделения Боровиков. Кровь заливала лицо, но он, обвязав голову тельняшкой, находился на посту до конца боя.

Несмотря на мешавшую маневрам волну, катера искусно уклонялись от авиабомб, но одна из них все же угодила в машинный отсек катера МО № 124, которым командовал [233] старший лейтенант Е. И. Мальханов. Раздался сильный взрыв, и на месте маленького кораблика остались лишь щепки да масляное пятно. Чудом удалось спастись только краснофлотцу Панченко. Выброшенный за борт взрывной волной, он оказался рядом с плавающей шлюпкой-тузиком. Чтобы уцелеть в такой ситуации, надо действительно родиться в рубашке.

Катер старшего лейтенанта В. П. Рябухина укрылся в губе Эйна. Он был весь изрешечен осколками и пулями и потерял часть команды. Воздушный бой над Мотовским заливом бушевал еще долго. Потери несли обе стороны. А красноармейца, из-за которого заварилась вся эта каша, прибило ветром к нашему берегу в губе Вичаны, и на другой день он прибыл в свою воинскую часть.

Потеря одного катера и сильное повреждение другого при выполнении абсолютно несвойственной им задачи не могли остаться не замеченными на флоте и бурно обсуждались в частях и на кораблях, среди краснофлотцев и командиров. Военному совету флота и командованию ОВРа пришлось давать ответы на бесчисленные письма и запросы подчиненных. Наконец, когда стало очевидно, что требуется публичная оценка боя в Мотовском заливе, во флотской газете появилась статья адмирала А. Г. Головко, в которой он оправдывал принятое мной решение. Но с моей души камень она не сняла, не избавила меня от угрызений совести. Конечно, бросать товарища в беде недопустимо, но и, соблюдая эту святую заповедь, необходимо трезво оценивать обстановку.

До первой мировой войны оказание помощи кораблю, получившему боевые повреждения, и спасение его экипажа считалось делом само собой разумеющимся, первостепенной и традиционной обязанностью, забывать о которой считалось постыдным нарушением флотских законов. Но 22 сентября 1914 г. на подходе к Остенде три английских легких крейсера — «Кресси», «Хот» и «Абукир» при попытке оказать помощь друг другу были по очереди хладнокровно и методично отправлены на дно немецкой подводной лодкой «U-9». Так за какие-то 75 минут технически несовершенной подводной лодке удалось сокрушить трех «мастодонтов». В истории флота подобного случая еще не было. С той поры к кораблю, торпедированному подводной лодкой, не разрешалось подходить для оказания помощи и спасения людей — этим была нарушена вековая традиция морского милосердия. Введенный повсюду новый, «бессердечный» порядок так плохо вязался с человеческими чувствами, [234] что и после поучительного и кровавого урока с тремя британскими крейсерами многие еще долго повторяли их ошибку. Что-то вроде этого случая, но в гораздо меньших масштабах произошло и со мной.

Оказывать помощь пострадавшим в бою кораблям и спасать тонущих людей, конечно, надо. Но делать это следует разумно, если позволяет обстановка или если ты ее создал — отогнал вражеские самолеты и подводные лодки, и есть полная уверенность, что удары больше не повторятся, а принятое решение не приведет к еще большим жертвам. Участвовать в этом должны малые корабли, катера, гидросамолеты и вертолеты, нет смысла подвергать опасности большие боевые корабли. В войну на Северном флоте «летающие лодки» и торпедные катера неоднократно подбирали наших летчиков, сбитых противником.

Время от времени во флотской печати появляются корреспонденции, излагающие подробности спасения моряков, смытых волной за борт в штормовую погоду. В них красочно описывается, как смельчаки, проявляя мужество и отвагу, бросаются в воду прямо в одежде и вытаскивают тонущего товарища. Но не следует забывать о том, что у грамотного, ответственного и заботливого командира людей за борт никогда не смывает, какой бы сильный шторм ни бушевал. И это потому, что на его корабле по верхней палубе в такой опасной ситуации никто не разгуливает. Если же возникает необходимость послать кого-то по неотложному делу наверх, то на него надевают спасательный пояс или жилет и обвязывают страхующим концом. В этом случав если его и смоет за борт волной, то нетрудно будет вытащить на палубу. И даже если оборвется страхующий конец, человек не утонет, а будет плавать, поддерживаемый поясом или жилетом, до тех пор, пока не подоспеет помощь. Прыгать в воду вслед за тонущим, рискуя жизнью, никому не потребуется. Ведь может случиться и так, что потонут оба — и смытый волной ротозей, и пытавшийся спасти его смельчак.

К сожалению, иногда мы подвергали опасности корабли и их экипажи, вначале принимая шаблонные решения, а затем боясь их изменить. Так, например, линии корабельных дозоров на входе в Кольский залив не только были постоянными в течение всей войны, но и корабли несли них службу днем и ночью, независимо от того, были ли в данный момент в базе флота или в Мурманске охраняемые плавающие объекты. Как часто в дни непрерывных атак самолетов противника нам хотелось снять с линий [235] стоявшие в дозоре сторожевики и тральщики или хотя бы уменьшить число кораблей, несущих дозор, чтобы не подвергать их смертельной опасности, но нас всегда останавливала инструкция, которую мы сами же и сочинили. В хорошую погоду с постов наблюдения и батарей береговой обороны видно в море дальше, чем с кораблей дозора, но, несмотря на это, они не оставляли своих позиций и несли службу для большей прочности обороны.

Перед встречей или выводом конвоев мы, как правило, начинали усиленный поиск плавающих мин, активную охоту за немецкими подводными лодками, траление фарватеров, увеличивали число дозоров, чем, безусловно, выдавали противнику время приближающейся операции, и он немедленно реагировал — начинал разведку и подтягивался ближе к нашей главной базе. Чтобы избежать этого, следовало бы мероприятия по обеспечению конвоев в зоне ответственности ОВРа проводить систематически, однако у нас не хватало сил, и к такому методу работы мы смогли перейти только в 1944 году. [236]

Глава девятая.
Ради жизни на земле

Ранней осенью 1943 г., когда зачастил мелкий косой дождь, а по ночам сгущалась такая тьма, что не видно было носа собственного корабля, для катеров ОВРа настало время выходить в море для постановки мил на коммуникациях противника. Постановка мин, как правило, операция с тройной опасностью. Подходя близко к чужим, незнакомым берегам в темноте, часто рискуешь сесть на камни. На этот случай катера всегда готовы стащить друг друга с мели, а если не удастся этого сделать, взорвать самих себя. После обнаружения противником первых минных постановок следует ждать отпора и быть особенно бдительным и осторожным. Поскольку враг также ставил оборонительные заграждения, то, не зная их местонахождения, легко самому угодить на мину и взлететь на воздух. Враг караулил наши катера: выставлял посты, освещал подходы к берегу прожекторами, возможно, вел наблюдение с помощью радиолокаторов, иногда обстреливал катера из орудий, пытался перехватить их в море. Но не было ни одного случая, чтобы они возвратились с минами или не смогли бы уйти от преследования. [236]

— Волка ноги кормят, — шутил комдив А. М. Спиридонов. — Когда мы вооружены, от нас не уйдешь, когда мы отстрелялись, нас не догонишь!

Он доверял командирам отрядов В. В. Груздеву, С. Я. Раскину и С. Д. Демидову самостоятельно выполнять только повторные минные постановки, и то ближайшие, у Вардё и Петсамо. Всеми же первыми выходами и заграждением фарватеров под Киркенесом руководил сам.

Пользуясь уже освоенной стоянкой в губе Пумманки, торпедные катера несли непрерывное дежурство в Варангер-фьорде. Их дивизион время от времени получал пополнение, и теперь мы могли выставлять в этот наряд одновременно по два-три звена катеров. Если катера, находящиеся в засаде, можно было разделить на две самостоятельные группы, их посылали в ночной поиск раздельно, с тем чтобы катер, первым обнаруживший противника, наводил на него и все остальные. Иногда данные о немецких конвоях и об отдельных транспортах сообщала и вечерняя авиаразведка. В этом случае выходы, как правило, бывали успешными. Но противник тоже кое-чему научился и плавал то на одиночных мелких судах, то на больших, но с сильным охранением. В общем, дело шло вяло. За осенние месяцы наши торпедные катера сделали 12 выходов и потопили всего три транспорта.

А 22 декабря 1943 г. нам вдруг крупно повезло. В Пумманки закончили дежурство два катера, и на смену им повел три катера сам командир дивизиона Валентин Андреевич Чекуров. Комдив взял с собой заместителя начальника инженерного отдела флота полковника Никанорова и двух его сотрудников. Строители должны были посмотреть на месте, что еще можно сделать для улучшения условий базирования кораблей, дежуривших в Варангер-фьорде.

Когда капитан 2 ранга В. А. Чекуров был уже на пути к своей временной базе, мы получили данные разведки о том, что в Киркенес направляется большой конвой. Обеим группам катеров сразу же было отдано приказание нанести удар объединенными силами. Комдив повернул свой отряд прямо на врага. Противник, по-видимому, транспортировал какой-то очень ценный груз, поскольку каждый транспорт охраняла шестерка сторожевых кораблей. Группа катеров командира дивизиона первой сблизилась конвоем, приняв на себя основной шквал артиллерийского огня кораблей охранения, и стремительно атаковала неприятеля. Атака оказалась успешной: два судна и корабль [237] охранения противника сразу же ушли на дно; два из них были торпедированы А. О. Шабалиным.

— Как же это ты, Александр Осипович, изловчился ухлопать одним заходом сразу пару посудин? — спрашивали его потом товарищи.

— Да очень просто, — скромно отвечал старший лейтенант. — Смотрю, комдив выходит на головной транспорт, тогда я направился к концевому. Привел его на нить прицела и выпустил торпеду из правого аппарата. Через считанные секунды взметнулся белый столб воды, и транспорт, разделившись на две половины, начал погружаться. Тут вдруг из темноты показался то ли сторожевик, то ли небольшой миноносец. Палит изо всех орудий! Каждая огненная трасса, кажется, прямо в глаз летит. Я в него прицелился и выстрелил. Взрыв! Он осел на корму и тоже пошел ко дну.

Пара катеров, которая вышла из Пумманки под командованием лейтенанта Г. М. Паламарчука, подоспела только к концу боя, но сумела потопить еще один сторожевой корабль. Во время боя Г. М. Паламарчук был ранен осколком снаряда в обе ноги навылет. Раненый лейтенант упал, выпустив из рук штурвал, который тут же подхватил боцман старшина 2-й статьи Л. П. Колобов. Краснофлотцы положили командира на рубку катера, сняли наполненные кровью сапоги, сделали перевязку и обернули ноги одеялами. В таком виде и вел этот отважный офицер свою группу катеров в базу.

В Полярном о результатах атаки узнали, когда катера еще находились в море. Лейтенанта Г. М. Паламарчука на причале уже ожидала машина «скорой помощи». Катер подал швартовы, и моряки под крики «ура» на руках вынесли на берег раненого командира.

А полковник Никаноров, так и не попав в Пумманки, вернулся в Полярный и долго потом рассказывал береговым инженерам и строителям, что представляет собой морской бой, свидетелем которого он был.

На войне как на войне, все рядом — и радость побед, и горечь поражений. В памяти всплывает другой эпизод, происшедший несколько позднее, осенью 1944 г. На этот раз в бой пошли два молодых командира, два неразлучных друга, бывшие тихоокеанцы старшие лейтенанты Иван Михайлович Желваков и Анатолий Иванович Кисов. Опережая события, скажу, что и высокое звание Героя Советского Союза обоим было присвоено в один день — 5 ноября 1944 г. В паре она переходили из главной базы в Пумманки [238] на смену дежурившему там звену катеров. Войдя в Варангер-фьорд, старший группы А. И. Кисов заметил дымы в районе между Вардё и Вадсё и приказал подойти к борту катера И. М. Желвакова.

— Иван, на горизонте видны какие-то дымы. Пойдем проверим.

Идея была принята, и оба катера понеслись к вражескому берегу. Оказалось, что дымы принадлежат небольшому конвою, состоявшему из танкера, двух тральщиков и нескольких сторожевых катеров.

Катера подошли уже довольно близко, как вдруг с одного из тральщиков замигал сигнальный прожектор.

— Боцман, что он пишет? — спросил Желваков своего боцмана, словно тот всю жизнь прослужил в немецком флоте.

— Наверное, запрашивает позывные, — ответил Новоженин и спросил, что ему отвечать.

— Слушай, пошли его подальше, пусть подольше разбираются! — прокричал командир.

Боцман начал мигать сигнальным фонарем, видимо изливая все нахлынувшие на него в тот момент чувства. Враг долго разбирал эти сигналы и в ответ дал очередь трассирующими снарядами из автоматического орудия, но не по катерам, а в сторону, вероятно в качестве предупреждения.

Но этого времени оказалось недостаточно, чтобы подойти на дистанцию торпедного залпа. «Атака!» — и катера устремились на неприятеля, попав под шквальный огонь. Катер Желвакова «ТК-217» двухторпедным залпом потопил тральщик. Когда он торпедировал цель, Кисов еще продолжал атаку. Поэтому Желваков не стал выходить из боя, а направил катер вдоль строя вражеских кораблей, отвлекая на себя огонь и тем самым давая другу возможность успешно завершить атаку. Еще два взрыва, и теперь уже от торпед катера «ТК-209» отправился на дно Баренцева моря немецкий танкер. Вдруг пулемет на «ТК-217» замолчал, а на корме катера возник пожар, с которым мужественно боролись боцман Новоженин и комендор Колесников. А из отсеков стали поступать доклады, что вода затапливает помещения. Укрывшись за дымовой завесой, катер уже не мчался, а еле полз в открытое море.

— Ивашенко, передай радио о состоянии корабля! — приказал Желваков.

Катер еле держался на воде, а берег был еще далеко. [239]

— Торпедисты, — прозвучал властный голос командира, — приготовиться взорвать корабль!

В этот момент из дыма выскочил «ТК-209» и почти вплотную подошел к «ТК-217».

— Иван, — прозвучал усиленный мегафоном голос Кисова, — буксировать будем?

Но вопрос командира «ТК-209» был напрасным, катер его товарища доживал последние минуты.

— Покинуть катер! — отдал последнюю команду Желваков и последним перешел на «ТК-209».

Когда рассеялся дым, показались катера противника, спешащие поживиться легкой добычей. Последовала команда Кисова «Всем лишним спуститься вниз», и катер, развив максимальную скорость, помчался в базу. Но не прошло и десяти минут, как на верхней палубе снова застучали пулеметы, а где-то на траверзе раздались взрывы авиабомб. Это три ФВ-190 пытались прикончить оставшийся в одиночестве торпедный катер. Недешево досталась фашистам эта последняя атака, один из «фоккеров», дымя, ушел в сторону берега и упал на скалы. Трудно пришлось бы морякам, если бы не наши истребители, отогнавшие фашистских стервятников. Торпедный катер «ТК-209» с двумя экипажами на борту благополучно вернулся в базу.

В этом бою юнги, пятнадцатилетние мальчишки, тоже вели себя как герои. Так, например, юнга-моторист Саша Ковалев своим телом закрыл пробоину на коллекторе охлаждения, обеспечив бесперебойную работу главного двигателя.

* * *

Опыт первых лет войны свидетельствовал, что все крупные принципиальные решения, как правило, вырабатываются и принимаются командиром и комиссаром соединения сообща. Командовать же приходится только командиру, и это обстоятельство, выдвигая его на передний план, как бы принижает роль комиссара, делает ее менее значительной. Но на самом деле это не так, роль комиссара очень велика.

С военкомами, а после введения единоначалия и с заместителями по политчасти ОВРу не везло. Они часто менялись. Полковой комиссар А. С. Новожилов был старым политработником, опытным военнослужащим и пользовался уважением и авторитетом не только у личного состава ОВРа, но и в других соединениях, взаимодействовавших с нами. Он принимал непосредственное участие во всех высадках [240] десантов и в числе первых североморцев был награжден орденом Красной Звезды. Чтобы со знанием дела вести партийно-политическую работу на кораблях и в соединениях ОВРа, Александр Степанович часто выходил в море на поиск подводных лодок противника, траление мин, в морской дозор, а также с дивизионами, принимавшими участие в проводке конвоев. В боях и скоротечных схватках с врагом комиссар вел себя спокойно, уверенно и смело, показывая личному составу пример, достойный подражания. Работали мы с ним дружно, легко находя общий язык. Он был прост в обращении с подчиненными и доступен. Но, к сожалению, А. С. Новожилов прослужил в ОВРе недолго. В начале 1942 г. его перевели в другое соединение в главной базе, а через год назначили на новую должность в Беломорскую военную флотилию.

А. С. Новожилова на посту военкома ОВРа сменил бригадный комиссар И. Ф. Крыкин. Он прибыл к нам из центрального аппарата и долго вживался в обстановку. Для него новым был не только Северный морской театр, имеющий свои особенности, но и ОВР — большое разнородное соединение со множеством кораблей, штабов, баз и предприятий, решающее разнообразные боевые задачи. Николай Федорович был человеком развитым, образованным, очень быстро завоевавшим симпатии подчиненных, но специфику партийно-политической работы в ОВРе он осваивал с трудом. Это объяснялось тем, что в море он выходил редко, только вместе со мной. К тому же Ц. Ф. Крыкин плохо переносил суровый полярный климат и поэтому прослужил в нашем соединении еще меньше, чем А. С. Новожилов. Вскоре его перевели с Севера на другой морской театр.

Начальником политотдела ОВРа был капитан 2 ранга П. Г. Шуляк, уважаемый всеми политический руководитель бойцов и офицеров нашего соединения. Человек атлетического сложения и богатырского здоровья, он, казалось, не уставал от работы, никогда не хворал, всегда был бодр, заразительно весел и жизнерадостен. В самую лютую стужу его никто не видел в шубе или меховой шапке. Ходил он в фуражке и шинели, обернув шею шелковым шарфом, и, только выходя в море на катерах, надевал меховой кожаный реглан.

Он одинаково усердно трудился на берегу в базе и на выходах в море, был в курсе всех дел партийных организаций кораблей и дивизионов, хорошо знал настроения, нужды и чаяния каждого краснофлотца, старшины, командира. [241] Наш политотдел тесно сотрудничал со штабом соединения, а Павел Григорьевич прекрасно ладил с начальником штаба ОВРа. Если мы получали задачу на боевую операцию, И. Г. Шуляк в короткие сроки мог организовать партийно-политическую работу по ее обеспечению. Под его руководством политаппарат, партийные и комсомольские организации соединения оперативно доводили до всего личного состава конкретные задачи предстоящей операции, поднимали энтузиазм людей, готовили их к преодолению трудностей, призывали к стойкости и беззаветному выполнению воинского долга. Много сил П. Г. Шуляк отдавал воспитанию у бойцов чувства патриотизма, любви к Родине, ненависти к врагу.

С начальником политотдела мы обсуждали все мероприятия, связанные с подготовкой личного состава соединения, кораблей и оружия к решению важных и разнообразных задач, возложенных на нас командованием Северного флота, часто выходила в море, вместе встречали и сопровождали в поездках по соединению генерал-полковника И. В. Рогова, начальника Главного политического управления ВМФ, человека строгого и взыскательного, но справедливого.

Однажды И. В. Рогов, приехав в Полярный, решил проверить состояние ОВРа. Первым делом он потребовал карту Кольского залива и долго по ней изучал места базирования наших многочисленных дивизионов. Маня удивило, что этот крупный руководитель знает наш морской театр не хуже любого североморца. Он заметил это и с довольной улыбкой сознался, что в молодости был топографом а, производя съемку мурманского побережья, исходил весь Кольский полуостров.

Интересно отметить, что этого молчаливого и сурового на вид начальника многие не без основания боялись. За крутой нрав и решительный характер Ивана Васильевича в шутку прозвали Иваном Грозным. Естественно, что робели перед ним и мы. Но очень скоро наши представления о нем изменились. Получив в ходе беседы с нами подтверждение собственным оценкам и характеристикам Северного морского театра, он так увлекся разговором, что стал похож на человека, радующегося встрече с земляками, прибывшими из близких ему мест, где он провел лучшие годы жизни.

На катере мы обошли с Роговым все свои базы: становище Росляково, губы Тюва и Пала, Кувшинскую салму. По пути в Кувшинскую салму, уже за островом Седловатый, мы попали в шторм, и у нас вышло из строя рулевое [242] управление. По правде говоря, ми ждали, что Иван Васильевич отругает нас за эту маленькую аварию, но он промолчал.

На береговой базе ОВРа начальник Главного политуправления ВМФ подробно изучил сухопутную оборону и организацию воздушного прикрытия Кувшинской салмы, условия стоянки малых кораблей и судов, ознакомился с жизнью и бытом экипажей, осмотрел ремонтные мастерские, склады боеприпасов, продовольственные хранилища, жилые помещения.

Он любил вести задушевные беседы в кубриках с краснофлотцами и старшинами, совмещая непринужденный разговор с проверками знаний собеседников. Рассказывая о положении на фронтах, он вдруг, как бы невзначай, указывал на портрет кого-нибудь из членов Политбюро ЦК КПСС и спрашивал одного из своих слушателей:

— Кто это?

Следовал бойкий ответ. Однако по мере расширения круга вопросов, связанных с управлением страной и ведением войны, отвечающий все чаще и чаще запинался и поглядывал на товарищей, ожидая спасительной подсказки. Но вот Иван Васильевич выбрал для испытания совсем еще молодого паренька, с любопытством и опаской посматривающего на столичного начальника.

— А кто это? — спросил И. В. Рогов краснофлотца, указывая на портрет адмирала Ф. Ф. Ушакова.

— Адмирал Флота Советского Союза товарищ Ушаков, — отвечал тог не моргнув глазом.

— Почему же вы решили, что Ушаков адмирал флота, да еще и Советского Союза?

— Да потому, что он флотом командовал.

— А каким флотом он командовал?

— Да Северным, — нисколько не смущаясь, ответил юноша под дружный смех присутствующих.

— Ну а за что этому адмиралу такой почет? И портреты его мы вывешиваем, и ордена его имени Советское правительство учредило?

— Да корабли противника он топил здорово.

— Вот как? И много он их утопил?

— Да порядочно-таки.

В тот день мы и посмеялись от души, и получили поучительный урок, как надо воспитывать молодых бойцов.

Грамотными политработниками и отличными воспитателями бойцов были инструкторы политотдела старшие политруки Махортов и Полозов. Первый из них часто выступал [243] на страницах периодической печати, второй заслуженно считался опытным пропагандистом. Настоящим комсомольским вожаком являлся помощник начальника политотдела ОВРа по комсомольской работе капитан-лейтенант Латкин. Молодой и энергичный, он не раз служил для моряков примером мужества и стойкости. Его можно было видеть на катере МО сбрасывающим глубинные бомбы, подающим снаряды к орудию, заменившим раненого пулеметчика при отражении воздушного налета. Однажды он находился на катере, который высаживал первый бросок десанта. Противник встретил наших моряков сильным огнем, пришлось им залечь. Тогда Латкин сбежал с катера и, выхватив пистолет, с криком «Вперед! В атаку, за мной!» поднял и повел за собой десантников. Немецкая засада была разгромлена.

Всестороннюю помощь ОВРу постоянно оказывал член Военного сонета флота А. А. Николаев. Он прошел путь от рядового краснофлотца до вице-адмирала и хорошо понимал запросы и потребности военных моряков. Службу в Заполярье Александр Андреевич начинал инструктором политотдела еще в 1933 г., когда создавалась Северная военная флотилия. Опытный и образованный политработник, прекрасный оратор, А. А. Николаев умел убеждать, горячим словом зажигать сердца моряков ненавистью к врагу и верой в победу.

Александр Андреевич был частым и желанным гостем на кораблях и в частях ОВРа. Он выходил с нами в море, вникал в существо решаемых задач, помогал разбираться в сложных вопросах борьбы с противником, требовал от вас высокого напряжения сил, поощрял инициативу и активность бойцов и офицеров. Скромный, сердечный и чуткий, он учил нас строгости и доброте — этим двум качествам, которыми должен обладать настоящий командир.

Неустанно заботясь о повышении боевой готовности флота, о скорейшем достижении победы над врагом, А. А. Николаев не жалел сил и здоровья. Его всегда можно было застать за работой, никто не знал, когда он отдыхает. Впоследствии Александр Андреевич занимал посты члена Военного совета Краснознаменного Балтийского флота и заместителя начальника Главного политического управления Вооруженных Сил СССР. Он отдавал всего себя любимому делу и сгорел, не дожив до пятидесяти лет. Советское государство высоко оценило заслуги вице-адмирала А. А. Николаева перед Родиной. Его имя носит один из кораблей ОВРа Краснознаменного Северного флота. [244]

На флот прибывало все больше в больше призванных на военную службу девушек. Их назначали на штабные и тыловые канцелярские, снабженческие и медико-санитарные должности рядового и старшинского состава, на должности береговых связистов. Появление этого веселого, неугомонного народа в закрытых базах и гарнизонах, где долго обитали почти одни мужчины, внесло в наш быт заметное оживление. Моряка стали чище бриться и чаще гладить брюки, в лавках военторга повысился спрос на гуталин и одеколон. Бывало, команды, посланные в тыл за провизией и техническими материалами, ходили в парусиновом рабочем платье, теперь же норовили переодеться в отпаренные суконки и клеши. Раньше долгими зимними вечерами все сидели на кораблях и никто не хотел сходить на берег, сейчас же с нетерпением ждали своей очереди на увольнение.

На голом острове Сальный, что находится посреди Кольского залива, мешая проходящим судам, возвышался маяк. Рядом с ним установили зенитную батарею, сплошь укомплектованную молодыми женщинами. С того знаменательного дня плавание в районе острова Сальный стало опасным в навигационном отношении, так как вахтенные офицеры и сигнальщики кораблей начала чаще посматривать в бинокли на маленький клочок каменистой земли, наблюдая, как грозно вздымаются там к небу стволы орудий, курятся дымком землянки и время от времени перебегают через снежные сугробы в шинелях не по росту трогательные маленькие фигурки.

Проведав о столь интересном соседстве, морские летчики из Ваенги загорелись желанием установить с таинственными островитянками более тесные контакты. На двух рыбачьих баркасах они пытались добраться до этой угрюмой, но желанной земли, но, слабо владея морскими навыками, не справились со стихией и были вынесены течением и ветром на середину Кольского залива. Спасать их пришлось катерам МО. А. Г. Головко, узнав об этом происшествии, сказал мне:

— Ох, смотри, как бы твои краснознаменные десантники-катерники не сделали в одну прекрасную ночь учебного броска в этот дамский монастырь. Тогда нам хватит хлопот разбирать их стратегическую операцию до самого конца второй мировой войны.

Но как ни косила война людей, как ни лютовала ненасытная смерть, а жизнь брала свое. Несмотря на частые [245] тревоги и падающие с неба бомбы, молодые люди не забывали о своей молодости и присущих молодости чувствах. Вдруг начал куда-то исчезать мой ближайший помощник прилежный адъютант лейтенант Н. К. Костромин. То не отходил от меня ни на шаг и считал себя глубоко оскорбленным, если я уходил в море, отказавшись от его услуг, а теперь часами пропадал в береговом штабе ОВРа, где у него обнаружились какие-то неотложные дела. Провожая меня в поход, молодой офицер уже не скрывал своей радости. Вскоре все заметили, как теплели глаза и загорались румянцем щеки у девушки-краснофлотца по имени Катя, когда в канцелярию входил по «важному» делу лейтенант Костромин. А под Новый, 1944 год адъютант объявил мне, что Катя и он решили связать свои судьбы. Так рядом с горем рождалось счастье, рядом со смертью — новая жизнь.

В офицерском клубе матроса-библиотекаря сменила недавно окончившая московский институт Верочка. Ее отличная специальная подготовка и эрудиция не замедлили сказаться на повышении интереса молодых офицеров к классикам мировой литературы. Известную роль в росте посещаемости библиотеки играли золотые кудри и голубые глаза новой хозяйки уставленных книгами деревянных полок. В читальном зале у широкого стола, за которым сидела юная библиотекарша, постоянно толпились и сдержанные лейтенанты с тральщиков, и стремительные катерники Краснознаменного дивизиона МО, и записные сердцееды с подводных лодок. Многим хотелось заговорить с начитанной, миловидной девушкой, блеснуть остроумием и эрудицией. Но она стойко переносила ухаживания, казалось, не замечала пылких взглядов, тактично не слышала комплиментов и острот. Ровным, спокойным тоном Верочка отвечала только на деловые вопросы, была со всеми одинаково вежлива и предельно внимательна.

Но сердце девичье не камень. Прошло немного времени, и оно сделало свой выбор. Счастливцем, на котором задержался ласковый взгляд библиотекарши, оказался спокойный и сдержанный Вася Груздев. Несмотря на молодость, он уже успел сходить на кораблях в Америку, получить в командование новейший тральщик и стать капитаном 3 ранга. Для него у Верочки всегда находились нужные книги и время поговорить не только на служебные темы. Корабль В. В. Груздева базировался на Тюва-Губу, и, когда он долго не заходил в Полярный, девушка заметно тосковала, часто подбегала к окошку, чтобы посмотреть, не [246] швартуются ли у причалов тральщики-»амики», искала предлог забежать к подружкам в штаб ОВРа и там, будто невзначай, навести справки по волнующему ее вопросу. А у командира В. В. Груздева вдруг появилось множество дел, в главной базе, и его корабль стал чаще, чем раньше, заходить в Полярный.

Встречу Нового года решено было отпраздновать не по военным временам пышно. По городу висели расклеенные афиши, обещавшие большой выбор развлечений. Как перед каждым большим праздником, с личным составом проводилась разъяснительная работа на тему о повышении бдительности, принимались меры для усиления службы нарядов, а командирам кораблей и соединений рекомендовалось отмечать торжества вместе со своими подчиненными.

Утром 31 декабря Верочка сама принесла мне на КП журнал, который я давно ждал, и, обменявшись со мной несколькими необязательными фразами о литературе, скорее ради приличия, чем по необходимости, перевела разговор на дивизион тральщиков. Поняв с первого слова, что ей нужно, я предупредил посетительницу, чтобы она не обольщалась, поскольку мы не делаем исключений не только для женихов с невестами, но и для людей семейных. Девушка покивала в знак согласия золотой головкой:

— Знаю, знаю, понимаю... Война, тревоги, долг службы, неугомонный не дремлет враг...

Прощаясь, она горько вздохнула и ушла такая одинокая и несчастная, что ее настроение передалось всем присутствующим. Ее горе способно было разжалобить даже самое твердокаменное сердце.

Находясь под впечатлением нашего разговора, я встретил командира бригады траления и заграждения Александра Захаровича Шмелева.

— Не думаешь послушать сегодня старшего на рейде в Тюва-Губе Груздева о том, как он подготовил корабли к празднику? — спросил я.

— Так точно, думаю, — растерянно выпалил тот, всем видом показывая, как далек он был от подобной мысли.

— Ну, приходи тогда с ним ко мне, послушаем вместе.

Вечером молодой командир докладывал нам детально разработанный план отражения вероятных нападений с воздуха, с моря и из-под воды, а я сидел и думал, что, несмотря на нелетную погоду, этот человек слишком горд и серьезен, чтобы обратиться с просьбой остаться в Полярном встречать Новый год. Да и попроси он об этом, я потерял [247] бы к нему уважение и ни за что не пошел бы на уступки.

Но вот офицер закончил доклад, свернул в трубку схему диспозиции кораблей, ответил на вопросы и, видя, что тема разговора исчерпана, попросил у А. З. Шмелева разрешения возвращаться в Тюва-Губу. Вспомнив, что на улице идет мокрый снег, а свинцовые облака повисли над самыми крышами, я сказал комбригу:

— Пускай капитан третьего ранга Груздев встретит Новый год в Полярном, а потом вернется к кораблям.

Глаза командира тральщика засияли от радости, выдавая его внутреннее состояние.

— Есть! — сдержанно ответил он, четко повернулся и вышел из кабинета.

Новогодний бал был в разгаре, когда я и два моих товарища в сопровождении жен вошли в Дом флота. Оркестр отдыхал, и публика сидела и стояла вдоль стен. Чтобы занять свободное место, нам надо было на глазах у собравшихся проследовать через весь танцевальный зал. И вот, когда мы почти достигли середины, от группы молодежи отделилась стройная златокудрая девушка, смело подошла ко мне, приподнялась на цыпочки и, не смущаясь посторонних взглядов, не сказав ни слова, звонко поцеловала в щеку. Затем повернулась и, цокая по паркету каблучками, так же молча направилась к своему месту. Раздались редкие хлопки, затем — дружные аплодисменты.

В сущности, как нетрудно отступить от сухого параграфа составленных нами же правил и сделать людей счастливыми! Сколько лет минуло с той поры, но я уверен, не забыли Вера и Вася Груздевы тот Новый год, как не забыл его и я.

* * *

Несмотря на заметное ослабление немецкого флота и авиации в Норвегии, наши союзники за лето 1943 г, не провели на Север ни одного конвоя. Движение их возобновилось только в ноябре, после восьмимесячного перерыва. Теперь, когда подбитый «Тирпиц» стоял в Альтен-фьорде без хода и океанским перевозкам мог угрожать только линкор «Шарнхорст», имеющий 280-мм орудия главного калибра, союзники начали настойчиво искать с ним встречи. Английское адмиралтейство планировало использовать против него свой новейший линкор «Дьюк оф Йорк» с 358-мм орудиями и прислало его в Кольский залив. Отсюда было удобнее развертывать силы для перехвата германского [248] рейдера, если он вздумает выйти в море. К тому же мы лучше и подробнее знали обстановку в норвежских фьордах.

Английский линкор шел в охранении легкого крейсера «Ямайка» и четырех эскадренных миноносцев. Отряд возглавлял командующий британским флотом метрополии адмирал Фрезер. Кораблям ОВРа, как и прежде, была поставлена задача оберегать от германских подводных лодок союзный линкор, который укрылся на рейде в Ваенге, за островом Сальный. Правда, теперь у нас и сил было больше, и гидролокационное вооружение кораблей стало более совершенным. Тем не менее ответственность была высока. И вот 22 декабря из порта Лох-Ю вышел в Советский Союз очередной конвой «IW-55B» в составе 19 транспортов. Ему навстречу шли транспорты встречного конвоя «RA-55A», следовавшие из Мурманска и Архангельска. Корабли отряда под командованием адмирала Фрезера поспешали для прикрытия обоих конвоев и восемь суток держались в ста милях от мыса Нордкин.

Получив данные разведки о переходе большого количества транспортов, немецкое командование, не подозревая, что в засаде находится линкор «Дьюк оф Йорк», выслало в море линкор «Шарнхорст» и шесть эскадренных миноносцев для нанесения удара по союзному конвою. В те дни в океане бушевал шторм, и немецкие корабли охранения, не обладая высокими мореходными качествами, вынуждены были сбавить ход. Чтобы не связывать маневры линкора, командовавший отрядом кораблей контр-адмирал Бей отпустил эсминцы в базу. Это роковое решение и определило последующую участь «Шарнхорста» в его двух тысячного экипажа. Немецкий линкор, вынужденный действовать в одиночку, сражался отчаянно, не раз уходил от перехвата, однако английские эсминцы снова и снова находили его, атаковали сами и наводили «Дьюк оф Йорк». В результате попаданий нескольких торпед и тяжелых снарядов «Шарнхорст» потерял управление и после сильного взрыва затонул. На месте его гибели англичане выловила из воды 38 немецких моряков. А оба конвоя, в погоне за которыми линкор нашел бесславную гибель, без единой потери достигли портов назначения.

На радостях по случаю одержанной победы адмирал Фрезер давал на линкоре «Дьюк оф Йорк» торжественный ужин. После церемонии обхода почетного караула всех гостей проводили в кают-компанию. Прием был по-английски строгим. Один вестовой шел по кругу, расставляя посуду, [249] другой за ним следом обносил кушаньями, третий наливал виски и предлагал воду. За столом беседа шла вокруг подробностей потопления «Шарнхорста» и показаний военнопленных. Небольшого роста, еще не седой, с холодными светлыми глазами, английский командующий с удовольствием рассказывал нам эпизоды боя, чертил на бумаге курсы маневрирования своих кораблей и вражеского линкора, благодарил русских союзников за содействие и помощь.

— Развертывание моего отряда из ваших военно-морских баз, — сказал британский адмирал, — помогло нам выследить и уничтожить немецкий линкор, а повторный заход сюда закрепил эту победу.

После сладкого блюда всем поставили по фужеру, а на середину стола — графин с красным вином. Каждый наливал себе сам. Адмирал Фрезер поднялся и произнес тост за здоровье Михаила Ивановича Калинина. Музыканты исполнили наш Государственный гимн. Как потом выяснилось, следовало отпить лишь половину фужера. Не зная правил этикета, я, следуя русским традициям, осушил его до дна, правда, скоро заметил свою ошибку, но было уже поздно. Затем А. Г. Головко предложил тост за здоровье короля Великобритании, в границах владений которого в то время еще никогда ее заходило солнце. Долить вина я не мог, и пришлось поднимать пустой фужер. Если Его Величество почувствовал в тот вечер легкое недомогание, то виной тому, каюсь, послужила моя светская невоспитанность.

* * *

Возросшая мощь позволяла Северному флоту непрерывно наращивать силу ударов на вражеских коммуникациях. У берегов Норвегии подводные лодки постоянно были развернуты на трех-четырех позициях, в Варангер-фьорде стояли в засаде два-три звена торпедных катеров, торпедоносцы, бомбардировщики и штурмовики наносили удары по вражеским судам и кораблям как на переходе их морем, так и на стоянках в портах и базах, катера МО и самолеты ставили на фарватерах минные заграждения. Противник нес потери, часто очень чувствительные. Но мы стремились прервать вражеские перевозки совсем или хотя бы на более или менее продолжительное время. Такого результата можно было добиться, лишь полностью разгромив один-два конвоя. А этого можно было достичь только благодаря массированному использованию сил и более четкой их организации [250] в операции. Поэтому в штабе флота родилась идея связать разрозненные удары в единое мощное боевое усилие, спланировать вместо растянутых по времени и месту тактических соприкосновений с противником одну крупную операцию. Нам хотелось организовать не только оперативное, но и тактическое взаимодействие разнородных сил флота, действовавших на коммуникациях врага. И если нам не удалось полностью претворить в жизнь свой замысел, то виноваты в этом не организаторы или исполнители, а недостаток сил, которыми мы располагали.

Идея замысла заключалась в том, чтобы обнаружить противника как можно дальше в море и, не теряя его из виду, наносить один за другим удары — вначале торпедоносная авиация, затем подводные лодки, за ними эсминцы, а уже в Варангер-фьорде штурмовики в торпедные катера. Бомбардировщики должны были довершить разгром ударами по остаткам конвоя в Киркенесе, на рейде и у причалов. Военный совет утвердил этот план, присвоив операции условный литер «РВ-1». Приготовившись, мы стали ждать данных авиационной разведки или донесения дальнего подводного дозора.

17 января самолет-торпедоносец донес, что он встретил конвой противника на выходе из Тана-фьорда и потопил один танкер. Но время было упущено. Получалось так, что позиции наших подводных лодок немцы успевали пройти за ночь, когда те заряжают аккумуляторные батареи. Эсминцы, развертываясь из главной базы, перехватить врага не успевали. Все, что можно было сделать в подобной ситуации, — это выпустить из Пумманки две пары торпедных катеров. Так мы и поступили. Но вероятность встречи с противником у двух звеньев катеров невелика, они крейсировали всю ночь и, никого не найдя, утром вернулись.

Сведения о движении нового большого конвоя, но уже в обратную сторону, штаб флота получил сразу от нескольких самолетов-торпедоносцев, атаковавших этот конвой. Произведенные расчеты показали, что к боевым действиям можно подключать все запланированные силы. Поэтому послали и эскадренные миноносцы, но они никого не нашли и вынуждены были вернуться. Торпедные катера вообще не могли выйти в море из-за свежей погоды. Утром выяснилось, что конвой стоял ночью в Порсангер-фьорде. Таким образом, причины наших неудач носили объективный характер.

До наступления светлых ночей флот еще два раза повторял подобные операции. Хотя они и были более удачными, [251] чем операция «РВ-1», но их результаты нас по-прежнему не удовлетворяли. Удалось достичь лишь оперативного взаимодействия торпедоносной авиации и подводных лодок, самолетов-разведчиков и всех кораблей. Подводных лодок было так мало, что после их атак корабли охранения противника могли надолго загонять лодки на глубину, вследствие чего донесения от них поступали с большим опозданием, когда врага, как говорится, уже и след простыл. Наши ударные группы располагались далеко друг от друга. Тактической преемственности в осуществлении атак по уже ослабленному конвою противника не получалось, а если к тому же какой-либо род сил выпадал из общей схемы ударов, противник успевал оправиться и привести в стройную систему свои боевые порядки. Для авиации и подводных лодок главными помехами являлись ночь и плохая видимость, а для торпедных катеров — волнение моря. Из-за этого мы часто теряли противника из виду, он уходил из поля зрения разведки и поисковых групп, уклонялся от попыток навязать ему решительный бой.

Но в достижении эффективности воздействия по вражеским морским коммуникациям флот сделал уверенный шаг вперед. И хотя недостаток ударных маневренных сил не позволил нам на этот раз добиться уверенного тактического взаимодействия, зато в ходе проведенных операций «РВ» флот приобрел большой опыт в организации оперативного взаимодействия разнородных сил в борьбе на морских коммуникациях противника.

Приходилось ОВРу заниматься и спасательными работами.

Неоднократно мы получали сведения о том, что американцы покидали поврежденное судно, командование флота посылало на помощь тральщики и те приводили его на буксирах в порт, после чего тральщики отправлялись вновь — теперь уже собирать плавающих на спасательных средствах или сидящих на берегу членов экипажа.

Однажды большой американский транспорт с ценным грузом сбился с генерального курса конвоя и в густом снежном заряде сел у северо-восточной оконечности острова Кильдин на камни, носившие необычное название — Сундуки. Ночью на артиллерийскую батарею прибежал почти окоченевший человек и попытался объяснить, что он, грек по происхождению, является американским подданным и его судно гибнет где-то здесь поблизости. На рассвете мы обнаружили брошенный полуразбитый транспорт «Баллот», а через двое суток нашли и его команду. [252]

Под руководством капитана люди ушли на моторном баркасе далеко на восток, высадились на пустынный берег и там все замерзли. Столь удивительная потеря ориентировки в открытом море нас поразила. Видимо, капитан посчитал, что попал на берег, занятый противником, и, чтобы достигнуть территории Советского Союза, ушел от населенного острова Кильдин в снежное безмолвие Кольского полуострова, как оказалось, за своей смертью. Среди членов экипажа этого судна были два сына жаркой Африки, по странной иронии судьбы нашедшие могилу в снегах Заполярья.

* * *

Начало нового, 1944 года принесло много перемен. Наше соединение разрасталось. Кувшинская салма стала тесной для стоянки кораблей. Противник не преминул воспользоваться их скученностью, и воздушные налеты участились. Зенитная батарея, прикрывавшая бухту, артиллерия катеров с задачами ПВО уже не справлялись, и удары с воздуха стали приводить к ощутимым потерям. Командир бригады сторожевых кораблей капитан 1 ранга М. С. Клевенский нашел для своего соединения новое, менее опасное место базирования в Пала-Губе и, получив разрешение, принялся за его оборудование. Энергии этого человека, казалось, не было предела. Под отвесной скалой моряки выбрали приглубое место, выдолбили в гранитной стене ниши, забетонировали в них стальные балки, на которые уложили причальные настилы для катеров и плавбазы, подвели шоссейную дорогу. Чтобы спрятаться от глаз неприятеля, всю стоянку накрыли маскировочными сетями, на что ушло около месяца.

Периодически разведка сообщала, что противник несет немалые потери на выставленных нами минных заграждениях и вынужден усиленно тралить фарватеры и подходы к портам, водить за тральщиками транспорты и боевые корабли. Полученные данные побудили нас активизировать постановку мин с катеров МО и подумать о привлечений к заградительным работам торпедных катеров. Для них спроектировали и отковали минные скаты. Теперь при выходах в море торпедные катера сначала выполняли минные постановки, а затем уже прочесывали пути движения конвоев противника в поисках целей для торпедных ударов.

Из временного укрытия губа Пумманки постепенно превратилась в небольшую, но важную маневренную базу. [253]

Там всегда стояли катера, которым требовалось пополнение минами, торпедами или топливом. Но ходить всякий раз в Кольский залив на погрузку боеприпасов и заправку топливом было слишком далеко, и тогда мы решили водить в Варангер-фьорд небольшие конвои, чтобы доставлять катерникам боеприпасы, горючее и продовольствие. Пару самоходных барж обычно сопровождали сторожевой корабль и пять-шесть малых и больших охотников. Проводка осуществлялась в течение одной ночи. Управлять конвоями по очереди назначались командиры соединений, входящих в состав ОВРа. Противник редко чинил помехи нашим перевозкам, и они, как правило, осуществлялись благополучно.

Но однажды конвой повел комбриг М. С. Клевенский. Корабли уверенно шли на запад и уже подходили к Зубовской губе, как из-за мыса показался корабль, идущий контркурсом. Неопытный сигнальщик принял его за эскадренный миноносец противника и доложил об этой командиру конвоя. Тот, не раздумывая, решил, что подавляющее преимущество за «противником», отказался от дальнейшего выполнения задачи и повернул на обратный курс. Каково же было его удивление, когда выяснилось, что «эскадренным миноносцем» противника оказался наш дрифтер, возвращавшийся в Мурманск. Долго потом М. С. Клевенский краснел, выслушивая шутки товарищей.

Когда число вымпелов в отдельном дивизионе торпедных катеров ОВРа перевалило за тридцать, управлять им стало сложно. Хотя это и корабли 4 ранга, но их тоже нужно было комплектовать, снабжать, размещать, а на первых порах и оборонять. Необходимо было обучать команды в классах, на стоянках и выходах в море, проводить тренировки на материальной части. Штабы ОВРа и отдельного дивизиона с возросшим объемом обязанностей уже не справлялись, и Военный совет Северного флота вынужден был принять решение о сформировании самостоятельной бригады торпедных катеров с подчинением ее командующему флотом. Командиром бригады назначили капитана 1 ранга Александра Васильевича Кузьмина, будущего вице-адмирала и командующего Каспийской военной флотилией. Начальником штаба бригады утвердили капитана 2 ранга Валентина Андреевича Чекурова, начальником политотдела — капитана 3 ранга Андрея Евгеньевича Мураневича. Так родилось на Северном флоте новое ударное соединение кораблей, внесшее немалую ленту в разгром врага на Крайнем Севере. [254]

Еще в марте 1943 г. начальник штаба флота контр-адмирал С. Г. Кучеров получил назначение на должность командующего Беломорской военной флотилией. Его место занял контр-адмирал Михаил Иванович Федоров. Он был одним из лучших в Военно-Морском Флоте специалистов в области артиллерии, с удовольствием служил на Севере, но, как и А. Г. Головко, тяжело переносил полярный климат и часто болел. В мае 1944 г. М. И. Федоров перевелся на Тихоокеанский театр, и командующий предложил мне занять пост начальника штаба Северного флота, на что я дал согласие.

Должность эта ответственная и многотрудная, но меня прельщала совместная работа с адмиралом А. Г. Головко, которого я близко знал и уважал за редкостные человеческие качества, флотоводческий и организаторский талант. Помогать в работе такому руководителю было большой честью. Конечно, расставаться с соединением, которым командовал около пяти лет, было нелегко. За эти годы ОВР превратился в крупнейшее соединение, имеющее собственные традиции и немалые боевые заслуги. В его состав входили корабли, укомплектованные хорошо подготовленными, смелыми и обстрелянными людьми. Меня утешало лишь то, что ответственность за боевое обеспечение флота целиком лежала на начальнике штаба и со своими бывшими коллегами из ОВРа мне пришлось бы ежедневно общаться.

В командование ОВРом вместо меня вступил мой однокашник по училищу контр-адмирал Петр Павлович Михайлов, прибывший с Тихоокеанского флота. Вместе с ним мы обошли все базы и дивизионы, он познакомился, а я попрощался с краснофлотцами, старшинами и офицерами. На том и закончилось мое пребывание в роли командира плавающего соединения, на котором я провел финскую кампанию, начал Великую Отечественную войну, получил боевое крещение, близко сошелся со многими боевыми товарищами. [255]

Глава десятая.
Наши нарастающие удары

В штаб Северного флота я пришел не новичком. Именно здесь я начинал свою службу на Севере, сначала в должности флагманского минера, а затем начальника отдела боевой подготовки. Это обстоятельство облегчало мне знакомство с новыми должностными обязанностями. Кончался [255] двенадцатый год моего пребывания на Севере, и поэтому не было необходимости изучать условия плавания на этом сложном морском театре. Частое боевое взаимодействие сил ОВРа с различными соединениями помогло мне в свое время ознакомиться с их боевой деятельностью и организационной структурой. Командуя активно действующим оперативным соединением, я постоянно находился в центре всех событий, что исключало необходимость «врастать в войну». Словом, с новыми обязанностями мне удалось ознакомиться довольно быстро и без особого труда.

В то время должности первого заместителя командующего флотом не существовало, им являлся начальник шта ба, и поэтому круг возложенных на него задач не ограничивался деятельностью в стенах ФКП. Кроме планирования и боевого обеспечения операций его касались все без исключения события, происходящие на флоте. Он принимал участие и в работе Военного совета флота. Мне повезло. Когда я принял штаб Северного флота, его сотрудники уже имели за плечами трехлетний военный опыт. Организация повседневной службы была так хорошо отлажена моими предшественниками, ведущие офицеры так успешно справлялись со своими обязанностями, непрерывно работающий механизм управленческого аппарата оказался так четко отрегулирован, что мне на первых порах ничего не пришлось переделывать.

Должность заместителя начальника штаба флота по политической части занимал капитан 1 ранга М. И. Савенко. Нас связывала давняя, еще довоенная, дружба. Он тогда плавал на эсминце и, будучи комиссаром корабля, часто встречался со мной в деловой обстановке. Как флагманский специалист, я высоко ценил его корабль за то, что на нем были наиболее дисциплинированные и подготовленный торпедисты.

Война застала Михаила Ивановича в должности комиссара нового эскадренного миноносца «Стремительный». Но этому кораблю недолго довелось сражаться. 20 июля 1941 г., отбивая массированный налет немецкой авиации на главную базу флота Полярный, «Стремительный» в результате попадания двух авиабомб переломился и затонул. Несмотря на тяжелую контузию, М. И. Савенко во время боя вел себя мужественно, помогал раненым, спасал тонущих, ободрял упавших духом. Вместе с другими членами экипажа его спасли катера ОВРа. Михаил Иванович тяжело переживал потерю корабля и гибель товарищей, долго [256] пролежал в госпитале и вышел из него окрепшим, но совсем седым.

М. И. Савенко служил в штабе флота уже около двух лет и хорошо знал людей, глубоко разбирался в работе отделов и управлений. В его лице я нашел сердечного товарища и прекрасного соратника.

После войны Михаил Иванович закончил командный факультет Военно-морской академии и вернулся на Север. Он командовал Печенгской военно-морской базой и соединением ОВРа, когда я уже был командующим Северным флотом. М. И. Савенко считался одним из наиболее перспективных флагманов флота: отлично знал свое дело, был требовательным, справедливым и отзывчивым командиром соединения. К сожалению, потрясения войны отразились на его здоровье, он внезапно и серьезно заболел. Его увезли в госпиталь прямо с заседания Военного совета, где он делал доклад. Заболевание оказалось неизлечимым. Вскоре он уволился, простился с флотом в уехал в родной Новороссийск.

Военный совет, считая, что методы ведения боевых действий разнородными силами флота на морских коммуникациях противника частично устарели и малоэффективны, поручил мне заняться обобщением накопленного опыта, его анализом и совершенствованием способов ведения боя и операций на коммуникациях. Начальник оперативного управления штаба капитан 1 ранга А. М. Румянцев и его помощник капитан 2 ранга Г. С. Иванов были талантливыми офицерами. Командуя ОВРом, я часто с ними встречался в деловой обстановке. Пользуясь по мере необходимости помощью начальников штабов соединений и оперативных объединений, я приступил к работе. Результаты этого анализа во многом легли в основу обобщения опыта Великой Отечественной войны на Северном морском театре, которым мы занялись после победы. Просматривая документы, восстанавливая в памяти картины боя и отдельные эпизоды, я не только делал для себя определенные выводы, но вновь в вновь вспоминал пережитое.

Наиболее гибким и мощным боевым средством флота на тот момент являлась морская авиация. Благодаря универсальным качествам она действовала успешнее других родов сил. К лету 1944 г. военно-воздушные силы Северного флота уже имели новейшие самолеты всех типов и успели прочно завоевать господство в воздухе. Теперь мы получили возможность массированного их применения. Морская авиация вела разведку моря и побережья Северной Норвегии, [257] наносила самостоятельные удары по конвоям, портам, военно-морским базам и аэродромам, взаимодействовала с подводными лодками и торпедными катерами, ставила минные заграждения на фарватерах противника, обеспечивала противовоздушную и противолодочную оборону. Налеты на порты, базы и аэродромы обычно производились по планам штаба флота, часто их целью было обеспечение безопасности переходов внутренних и океанских конвоев. Борьбу с морскими перевозками противника наши летчики вели с огромным напряжением. Не раз боевые действия авиации выливались в воздушные операции, в которых порой участвовало до трехсот машин.

Нелегко досталось летчикам-североморцам господство в небе Заполярья. Войну они начинали, имея в распоряжении несколько эскадрилий самолетов устаревших типов, уступавших немецким «мессершмиттам» и «юнкерсам» как в скоростях полета, так и в вооружении. Тогда наших бомбардировщиков СБ, истребителей И-16 и морских разведчиков МБР-2 не хватало для ведения разведки театра военных действий, нанесения ударов по немецким рейдерам, отражения воздушных налетов. Случалось, что некому было охранять выходившие в море корабли, прикрывать с воздуха высадку десанта. А ведь эта война была характерна именно тем, что без участия авиации нельзя было провести ни одной серьезной операции. Но советская авиационная промышленность справилась с задачей, и летчики стали получать все больше и больше самолетов новых конструкций, превосходящих по своим качествам самолеты противника. Авиаторы изучали и успешно использовали сложную боевую технику, искали и находили более совершенные приемы воздушного боя, осваивали тактику торпедных ударов и штурмовых действий по транспортам и кораблям охранения противника, отрабатывали взаимодействие с плавающими соединениями флота и войсками Карельского фронта. В смертельной схватке с врагом проявились лучшие воинские качества доблестных защитников советского неба, своими подвигами заслуживших всенародную любовь и уважение. Имена летчиков-североморцев Героев Советского Союза Вячеслава Павловича Балашова, Павла Андреевича Галкина, Сергея Арсентьевича Гуляева, Сергея Антоновича Макаревича, Павла Алексеевича Панина, Бориса Феоктистовича Сафонова, Павла Ивановича Сахарова, Петра Георгиевича Сгибнева, Александра Николаевича Синицина, Васвлвя Поликарповича Стрельникова, Евгения Ивановича Францева и многих других навечно вписаны в [258] славную историю авиации Северного флота. Не все храбрецы дожили до долгожданного Дня Победы. Многие из них отдали свою молодую жизнь за Отечество. Прах их укрыли холодные волны Баренцева моря или гранит сурового Мурмана.

Первому командующему военно-воздушными силами на Севере генерал-майору авиации А. А. Кузнецову выпала нелегкая доля. В начальный период Великой Отечественной войны, когда вражеская авиация имела подавляющее численное превосходство, на его плечи легла ответственность за защиту флота с воздуха. Александр Алексеевич в 1927 г. окончил Военно-морское училище имени М. В. Фрунзе и плавал на Балтике, но свое истинное призвание он всегда видел в авиации и вскоре посвятил ей свою дальнейшую жизнь. Хороший моряк, талантливый организатор и великолепный пилот, он пользовался авторитетом у подчиненных, умел заражать их своим энтузиазмом и вдохновить на подвиг. Он быстро осваивал новые машины и заставлял летчиков упорно учиться, сколачивал воинские подразделения, формировал полки и сам поднимался с ними в воздух.

Начальником политотдела ВВС флота был бригадный комиссар, а затем генерал-майор авиации Н. С. Александров. Опытный авиатор, он легко находил путь к сердцам летчиков, помогал им выбрать правильное решение при выполнении боевых задач, обрести уверенность в собственных силах. Н. С. Александров поддерживал тесную связь с политотделами взаимодействующих с авиацией соединений кораблей, не раз бывал на КП ОВРа и приглашал нас к себе в Ваенгу. После войны он служил в аппарате главнокомандующего Военно-Морским Флотом СССР.

На посту командующего ВВС Северного флота А. А. Кузнецова сменил генерал-лейтенант авиации А. X. Андреев. Способный военачальник и опытный пилот, он пользовался глубоким уважением подчиненных. Александр Харитонович постоянно заботился о быте летчиков и, несмотря на сложные условия военного времени, делал все возможное, чтобы у них было уютное жилье и хорошее питание. Но, к несчастью, в одном из полетов самолет А. X. Андреева был подбит и он вынужден был выброситься с парашютом. Парашют не раскрылся, Александр Харитонович упал в трясину, к счастью, остался жив, но получил серьезные травмы и долго пролежал в госпитале. Его замещал начальник штаба ВВС флота Герой Советского Союза генерал-майор Е. Н. Преображенский, прославленный командир [259] полка, в числе первых советских летчиков бомбивший фашистский Берлин в августе 1941 г. Как начальнику штаба флота мне часто приходилось с ним общаться, и я неоднократно убеждался в том, какой это талантливый оператор, одаренный летчик и стойкий солдат. Решения Евгения Николаевича на бой или операцию отличались точностью расчета, смелостью замысла и широтой размаха. Он обладал редкой способностью создавать превосходство сил над противником на решающем направлении, когда, казалось, добиться этого было невозможно. Его дарование особенно ярко проявилось в ходе Петсамо-Киркенесской операции. Работать с ним было легко в приятно.

После войны Герой Советского Союза генерал-полковник авиации Е. Н. Преображенский занимал пост командующего авиацией Военно-Морского Флота. Человек завидной судьбы, проживший короткую, но яркую жизнь, он умер в расцвете творческих сил от тяжелого недуга, не дожив и до шестидесяти лет.

* * *

Подводные лодки по праву считались одним из перспективнейших родов сил Северного флота. Они выгодно отличались от других родов сил скрытностью и внезапностью действий, неотразимостью и мощью удара, большой дальностью плавания и продолжительностью пребывания в море. Эти тактико-технические свойства делали их незаменимыми для ведения боевых действий на морских коммуникациях.

Правильно оценивая создавшуюся обстановку, Военный совет Северного флота с самого начала боевых действий на море нацелил субмарины на срыв вражеских перевозок. К сожалению, подводных лодок у нас не хватало не только вначале, но и в конце войны, поэтому была избрана тактика одиночных боевых действий. Сначала подводным лодкам отводились определенные квадраты моря, и они дежурили там, ожидая, пока противник подойдет на дальность видимости. Потом районы патрулирования каждой подводной лодки стали постепенно расширяться, но границы между зонами их действий всегда строго соблюдались. Такой способ управления приводил к тому, что разрозненные удары подводных лодок, к тому же растянутые по времени, были недостаточно мощными. Да и немцы проводили конвои на первых порах нерегулярно и бессистемно, ведь основной их целью был захват Мурманска и Полярного, именно к этой «молниеносной» [260] авантюре они готовились задолго до нападения на нашу страну.

Первые боевые выходы подводных лодок в море вызвали некоторое разочарование у североморцев. Причин для этого было достаточно. Тут сказывались и редкие выходы в море вражеских судов, и слабость нашей воздушной разведки, и светлые летние ночи Заполярья, и отсутствие опыта управления силами, и недостаток боевого опыта у подводников. Подводные лодки патрулировали в море, приближались к самому берегу противника, но объектов, заслуживающих внимания, не находили. Тогда они стали проникать в узкие фьорды, заходить в торговые порты и военно-морские базы противника. Однако и там боевое счастье улыбнулось немногим. Только четырем лодкам удалось застать в гаванях суда и разрядить торпедные аппараты.

14 июля 1941 г. «Щ-402» под командованием старшего лейтенанта Н. Г. Столбова потопила в порту Сёнре-Хоннинг-свог (Хоннингсвог) стоявший на рейде транспорт. 21 августа «М-172» под командованием капитан-лейтенанта И. И. Фисановича и под наблюдением комдива капитана 2 ранга И. А. Колышкина проникла в порт Лиинахамари и уничтожила находившийся под разгрузкой транспорт. 26 сентября там же атаковала вражеские транспорты «М-174» под командованием капитан-лейтенанта Н. Е. Егорова. Дважды прорывалась в Лиинахамари подводная лодка «М-171» под командованием старшего лейтенанта В. Г. Старикова, но только во втором случае обнаружила там два транспорта, по которым и выпустила торпеды. Результаты этих неповторимых по своей отваге и мастерству действий не оправдывали огромный риск, которому подвергались подводные лодки, и от заходов на закрытые рейды скоро отказались.

Но вот немецкое наступление на суше было остановлено. Войскам германского фронта понадобились подкрепления и снабжение, поэтому объем морских перевозок увеличился, а затем они сделались систематическими. Подходило к концу прохладное полярное лето, появились обнадеживающие сумерки, за ними следовали короткие темные ночи. Были предприняты первые шаги по организации взаимодействия подводных лодок с разведывательной авиацией. Все это, вместе взятое, принесло Северному флоту первые боевые успехи. Подводная лодка «Д-3» под командованием капитан-лейтенанта Ф. В. Константинова и с обеспечивающим командиром дивизиона в одном походе, с 26 сентября по 11 октября, потопила три транспорта и танкер противника. Подводная [261] лодка «Щ-421» под командованием капитана 3 ранга Н. А. Лунина со 2 по 10 ноября потопила три немецких транспорта. Командиры подводных лодок И. Л. Бондаревич, М. Л. Мелкадзе, А. А. Жуков, К. И. Малафеев, Л. С. Потапов, а также многие другие в октябре — декабре 1941 г. потопили по одному-два транспорта каждый.

Надо сказать, что командование соединения и командиры подводных лодок постоянно искали новые тактические приемы для нанесения врагу более ощутимых ударов. Так, командир бригады подплава контр-адмирал Н. И. Виноградов в 1943 г. предложил групповой способ использования подводных лодок. К первому опытовому походу долго готовились. Комбриг сам вышел в море, возглавив группу из двух подводных лодок, в паре с испытанным подводным асом командиром дивизиона капитаном 1 ранга В. Н. Котельниковым. Но опыт не удался. Технические средства подводной внутриэскадренной связи были несовершенными и работали ненадежно. Лодки потеряли в море друг друга. Пришлось переключиться на уже привычную тактику одиночного патрулирования подводных лодок в отведенных им районах.

* * *

Эскадренные миноносцы по своему целевому назначению не были предназначены для борьбы на морских коммуникациях противника. Имея сильное вооружение и хорошие скорости, эти корабли с большей пользой и меньшим риском охраняли внешние и внутренние морские перевозки, взаимодействовали с приморским флангом фронта. Но при выходах в море для самостоятельного решения задач, особенно у берегов, занятых врагом, им требовалось сильное авиационное прикрытие. Достичь внезапности действий они могли только во время ночных выходов, когда вероятность встречи с противником гораздо меньше, чем днем. На Северном флоте эсминцы выходили на коммуникации врага редко, и только в ночное время.

Начиная с осени 1941 г. на морских путях сообщения противника активно действовали торпедные катера. Тактика их непрерывно совершенствовалась, разрабатывались новые приемы нанесения торпедных ударов по вражеским конвоям, новые методы управления катерами в бою. Получение большого количества катеров от союзников позволило использовать их массированно, применять такие приемы, как охват и окружение кораблей противника, идущих в ордерах, осуществлять последовательные атаки несколькими [262] «волнами» до полного уничтожения конвоя. Внезапность и стремительность атак и мощь торпедного удара были характерными чертами действий торпедных катеров.

Командный и наблюдательный пункты командир бригады торпедных катеров А. В. Кузьмин окончательно оборудовал на высоком берегу полуострова Рыбачий. Сюда стекались данные разведки, а отсюда по радио ударные группы наводились на конвои противника. Истребительная и штурмовая авиация тесно взаимодействовала с катерами, и иногда нам удавалось добиться весьма сложных и эффективных форм взаимодействия. Обычно штурмовики старались нанести предварительный удар по конвою за 30–40 минут до начала атаки торпедных катеров. Но в некоторых случаях они штурмовали противника и непосредственно перед самой завязкой боя катерниками. Истребители надежно прикрывали катера с воздуха на этапе сближения их с кораблями врага, во время торпедных атак и при отрыве от преследования. Это обстоятельство позволяло катерам выходить на вражеские коммуникации и днем.

Большие ударные группы катеров обычно водили в бой командиры дивизионов. Более надежного и уверенного управления они добивались в момент сближения катеров с конвоем, в начале боя и на отходе. В момент же нанесения удара, когда открывали огонь корабли охранения и транспорты, командиры катеров получали полную самостоятельность в выборе цели, дистанции стрельбы и во времени выхода из боя.

Торпедные катера считались основным средством ведения ночного боя не только на Севере. Если в первые годы войны они могли выходить на вражеские коммуникации лишь под покровом темноты, то к середине 1944 г., когда возникли условия для боевого обеспечения и охватывающих действий, их дневные операции приносили гораздо больше пользы. В светлое время им помогала находить врага разведывательная авиация, штурмовики подавляли силы охранения конвоев, истребители прикрывали с воздуха район боя.

15 июля 1944 г. был ограниченно летным днем. Еще накануне авиаразведка обнаружила большой немецкий конвой на подходах к мысу Нордкин и «вела» его, правда, время от времени теряя из виду. Из пяти развернутых на позициях подводных лодок только две, «С-56» и «М-200», смогли выйти в атаку. Зато в Пумманки нам удалось сосредоточить девять торпедных катеров. Этим ударным отрядом управлял командир дивизиона капитан 2 ранга В. Н. Алексеев. Он уже успел зарекомендовать себя грамотным и расчетливым [263] офицером, уверенным в своих действиях и умеющим подать в бою подчиненным пример отваги и храбрости.

Взвесив обстановку, командующий флотом решил наносить главный удар по конвою всем составом отряда, стоявшего в Варангер-фьорде.

В эпоху морских баталий однородных линейных сил флотоводец стоял на мостике флагманского корабля и непосредственно наблюдал за ходом сражения. Он лично видел, что предпринимает соперник и как исполняются эскадрой его сигналы. Находясь под скалой, на флагманском командном пункте в Полярном, на расстоянии около ста миль от места встречи с противником, командующий флотом с циркулем в руке склонился над большой картой Варангер-фьорда, принимал донесения, прикидывал расстояния, высчитывал вслух минуты и отдавал распоряжения. Наконец приняв окончательное решение, поставил на давно вычерченном расчетном пути противника толстым красным карандашом крест и обвел его кружком. Здесь через несколько минут должен начаться морской бой, в результате которого будут отправлены на дно корабли и суда противника с грузом и войсками.

А. Г. Головко бросил отрывистое приказание державшему телефонную трубку оператору-направленцу:

— Передайте комбригу Кузьмину, что голова конвоя проходит Варде, а комдиву Алексееву пора выходить в море.

Только побледневшее лицо и горящие глаза свидетельствовали о внутреннем титаническом напряжении командующего. Арсений Григорьевич внимательно выслушал доклад о появлении в воздухе шестерки вражеских самолетов ФВ-190, нанес на карту еще два уточненных места конвоя, остался доволен своими расчетами и приказал уже другому оператору.

— Авиации прикрыть катера прямо от Пумманки. Штурмовикам нанести удар по сигналу с КП Кузьмина.

Не прошло и получаса, как мы услышали из динамика возбужденные голоса летчиков:

— Миронов, Миронов, держись от меня правее и выше! Четверка, Четверка, смотри, «мессер» в хвост заходит!

Потом раздался отчетливый приказ командира дивизиона катеров:

— Быкову начать постановку дымовой завесы! — и сразу же: — Общая атака!

Командующий выпрямился, отошел от карты, сел в кресло, закурил. Теперь все зависело от младших флагманов, командиров кораблей, летчиков, от выучки каждого старшины [264] и краснофлотца. Он свое дело сделал: нашел противника, сопоставил силы сторон, решил, как навязать бой врагу, отдал общий приказ о нанесении удара, навел катера и авиацию на противника, обеспечил прикрытие. Теперь самое главное и самое страшное: результаты боя и понесенные нами потери.

Наступила тишина, потом стало слышно, как комдив собирает рассыпавшиеся по заливу катера, вызывая по очереди всех командиров. Не откликается только один — старший лейтенант В. Д. Юрченко. Головко встал, и все застыли в скорбном молчании.

В большом бою потеря одного катера из девяти — это немного, но, ведь какой палец ни отруби, все равно больно.

Для наблюдения за результатами атак был выделен специальный самолет. Он донес, что катера потопили девять транспортов и боевых кораблей противника, да еще два поврежденных выбросились на берег. Радость победы охватила нас. Офицеры штаба молча обменялись крепкими рукопожатиями. А. Г. Головко порывисто тряс мне руку, а я чувствовал, как от волнения подрагивают его пальцы.

На следующий день мы уже знали подробности боя. Получив приказ, комдив В. Н. Алексеев повел в море ударный отряд в составе девяти катеров. Комбриг А. В. Кузьмин наблюдал за действиями кораблей со своего КП и по ходу дела уточнял для комдива данные о маневрировании противника. Оказавшись в хвосте конвоя, катера догнали его строй, прикрывшись дымовой завесой, вышли на траверз врагу и нанесли согласованный торпедный удар по кораблям и транспортам походного ордера. Действовать приходилось, преодолевая сильный артиллерийский огонь кораблей охранения. Были попадания в катера, имелись раненые. Катер старшего лейтенанта В. Д. Юрченко в бою лишился хода и был потоплен артиллерийским огнем кораблей охранения. Бой длился всего 33 минуты.

Но Виталий Диомидович Юрченко остался жив. Вскоре мы узнали от разведчиков, действующих в тылу врага, о том, что 15 июля гитлеровцы провели по улицам города Киркенеса под усиленным конвоем группу раненых советских моряков. Ими могли быть только подобранные из воды члены экипажа погибшего торпедного катера «ТК-239». Как позже выяснилось, старший лейтенант В. Д. Юрченко в том бою стрелял торпедами в немецкий транспорт, но промахнулся. Тогда командир решил взять это судно на абордаж. Согнав пулеметным огнем немецкую команду в укрытие, катерники высадились на него, заложили в машину подрывные [265] патроны, подожгли фитили, а сами отошли. Однако смельчаки так увлеклись осуществлением дерзкого замысла, что оторвались от своих сил и попали под губительный обстрел охранения конвоя, преградившего им путь отхода. Храбрецы отбивались до последнего снаряда, стояли насмерть, но потерявший ход катер был расстрелян и затонул. Немцы подобрали пятерых членов экипажа, в том числе и командира катера В. Д. Юрченко. Военнопленных сначала содержали в концлагере под Киркенесом, а затем перевели в район порта Тромсё. Там они находились на фашистской каторге. Местное население доброжелательно относилось к советским морякам и оказывало им посильную помощь. Норвежские патриоты способствовали побегу Виталия Юрченко из немецкого плена. Он перешел государственную границу и оказался в Швеции, а оттуда через советское посольство возвратился на Родину. И снова на флот, в строй, к боевым товарищам. От имени Президиума Верховного Совета СССР командующий наградил В. Д. Юрченко орденом Красного Знамени.

* * *

Обескровленная долгой, изнурительной войной Финляндия после сокрушительных ударов войск Карельского фронта летом 1944 г. подумывала о выходе из войны. Мы же совместно с войсками Карельского фронта готовились к освобождению города Петсамо, так как знали, что гитлеровцы не уйдут оттуда подобру-поздорову. Расположенные там никелевые рудники — источники ценного стратегического сырья — слишком много для них значили. Враг продолжал проводить конвои в порты Варангер-фьорда, не считаясь с потерями. На наших коммуникациях он по-прежнему держал около сорока подводных лодок, которые довольно активно действовали против конвоев, следовавших по внешним и внутренним морским коммуникациям у мурманского побережья и в Карском море.

Летом 1944 г. из штаба флота в плавающий состав перевелся начальник оперативного управления и заместитель начальника штаба флота капитан 1 ранга Александр Михайлович Румянцев. От меня уходил хороший работник, но он подготовил себе достойную смену. Его пост занял капитан 1 ранга Г. С. Иванов, имевший большой опыт планирования боевых операций и управления силами. Георгий Семенович долгое время был моим ближайшим помощником, и я всегда мог рассчитывать на его помощь и поддержку. В период боев за Петсамо Георгий Семенович был в составе походного [266] штаба командующего флотом А. Г. Головко, а на втором этапе операции, когда я выехал в Петсамо, он возглавлял ФКП. Трудолюбивый и работоспособный, он пользовался доверием руководства флота и глубоким уважением среди офицеров штаба и подчиненных.

В августе А. Г. Головко заболел. Врачи запретили ему работать, уложили в постель, а затем отправили на Кавказ лечиться. Теперь мне приходилось работать за двоих.

Ранняя осень принесла низкую облачность, частые туманы и моросящие дожди, поэтому активность авиации и подводных лодок резко снизилась. Выпускать торпедные катера в море в светлое время суток без прикрытия с воздуха было рискованно даже при низкой облачности. Немецкие аэродромы располагались совсем близко от коммуникаций. Мы ждали хорошей погоды, но синоптики ничего утешительного пока не обещали. Порой даже было неловко подписывать для Главного морского штаба пустые оперативные сводки, не насыщенные активными боевыми действиями маневренных соединений.

В один из таких дней, под вечер, зашел ко мне член Военного совета вице-адмирал А. А. Николаев. Усевшись, он долго молчал и сочувственно смотрел на меня, а потом осторожно, видимо боясь обидеть, предложил:

— Надо бы ударить, Василий Иванович. А?

— Ну чем тут ударишь, посуди сам, — с горечью ответил я. — То не было подходящей погоды для катеров, затем наступила плохая видимость для лодок и самолетов, к тому же авиация вымоталась, прикрывая внешние конвои. Вот накопим силы, распогодится божья канцелярия, тогда и ударим. Разве можно без серьезной подготовки?!

— Ну, смотри, тебе видней. Да только вот лето уходит, сказал на прощание Александр Андреевич.

Он ушел к себе, а я остался коротать ночь наедине со своими мрачными мыслями и переживаниями. «Не легка же ты, шапка... командующего», — думал я, ворочаясь на скрипучем пружинном диване, забываясь коротким тревожным сном.

К середине августа в Варангер-фьорде мы сосредоточили до полутора десятка торпедных катеров, а конвои противника время от времени прошмыгивали невидимками в тумане. Изредка нам удавалось запеленговать их краткие радиосигналы, но ни подводные лодки, ни посланные на поиск катера встреч с неприятелем не имели, а самолеты не могли оторваться от взлетных полос. Но вот 18 августа юго-западный ветер начал рвать облака, [267] разгонять туман, и первые же вылетевшие самолеты-разведчики в районе Лаксе-фьорда обнаружили большой немецкий конвой. В эту пору года в Заполярье темного времени набирается не более двух часов в сутки, и, по моим расчетам, конвой должен был втянуться в Варангер-фьорд на рассвете. Я велел передать командиру разведывательного авиаполка, что исход удара зависит только от его летчиков: уследят они за конвоем — мы достигнем успеха, потеряют врага из виду — все усилия напрасны. Авиаторы обещали «ползать на брюхе», но немцев из поля зрения не упустить. Надо отдать должное, что, несмотря на тяжелые метеорологические условия, они «висели» над конвоем постоянно, и мы каждую минуту знали, где он находится.

Для операции были подготовлены 14 катеров — рекордная цифра за всю войну. Ударной группой из девяти катеров командовал капитан 3 ранга С. Г. Коршунович, неустрашимый офицер, а по молодости порой до безрассудства лихой. То, что во главе группы был такой человек, меня и радовало, и настораживало. Дело в том, что дул ветер, при котором трудно ставить дымовую завесу. А выполнение этого непростого маневра требовало большого мастерства и точного расчета. Бывало так, что завеса, вместо того чтобы подниматься стеной, тащится следом клубком или стоит столбом. Рано поставишь завесу — она закроет конвой или ее может отнести далеко от цели, и тогда катерам придется сближаться с противником под прицельным артиллерийским огнем. Поздно поставишь — завеса не успеет «зацепиться» за воду и образовать сплошную непроницаемую стену. Я понимал, что в любом случае, удачной или неудачной окажется постановка дымовой завесы, все равно С. Г. Коршунович ляжет костьми, но от удара ни за что не откажется. Это опасно. Успокаивало лишь то, что он не дрогнет в любой ситуации.

Доложили, что конвой атакован подводной лодкой «М-201». Одной. Маловато! Я стою, склонившись над большой картой Варангер-фьорда, и вслух, чтобы меня могли проверить операторы, высчитываю место удара. Наконец в точку на курсе гитлеровцев вонзается острая игла ножки циркуля. Начальник оперативного управления штаба флота подает мне красный карандаш, я наношу жирный крест и обвожу его кружком. Через полчаса на этом месте катерники должны сцепиться с фашистами в смертельной схватке. А у меня одна забота, как бы противник не ускользнул. Но нет, теперь уже не уйдет! Клещи из катерных звеньев и групп неумолимо сожмут стальные объятия. [268]

Нервы натянуты как струна. Мозг работает удивительно четко. Память с поразительной точностью хранит все детали плана. Стрелки часов подходят к назначенным делениям. По заведенному порядку отправляются приказания одно — на КП командира бригады торпедных катеров — нанести удар всем составом отряда, другое — командующему ВВС — прикрыть катера с воздуха. Комдив С. Г. Коршунович во главе двух ударных групп устремился на противника. Капитан 1 ранга А. В. Кузьмин на своем командном пункте на Рыбачьем уточняет катерам по радио место и состав конвоя, наводит атакующие группы на корабли и суда противника.

У меня хватает силы воли не выдать своего волнения. Но когда все приказания и распоряжения уже отданы, а в большом зале оперативной обстановки ФКП наступила тягучая тишина и присутствующие ждут, что вот-вот заговорит динамик боевой трансляции, донося неразбериху боя, мне кажется, что окружающие слышат, как у меня гулко стучит сердце. Я сел в кресло и спрятал ладони в коленях, чтобы никто не заметил, как нервно подрагивают пальцы.

Вдруг из динамика послышались отрывистые команды и доклады командиров катеров, громовые раскаты торпедных взрывов, артиллерийская и пулеметная пальба кораблей охранения. В эфир врывается голос летчика самолета-наблюдателя: «Катера потопили 15 судов и кораблей!» Подобной победы катерники Северного флота не одерживали еще ни разу. С. Г. Коршунович ведет дивизион в базу и доносит, что в бою потерян один торпедный катер. Несмотря на редкостный успех, сердце сдавливает боль.

По возвращении в Полярный командир дивизиона доложил о подробностях боя. Получив данные разведки о подходе к Варангер-фьорду большого немецкого конвоя, он выслал в море две небольшие группы катеров (пять единиц) для доразведки противника. Те, обнаружив врага, уточнили его место, скорость и боевой порядок. Ударный отряд из девяти вымпелов комдив повел лично. Увидев конвой и оценив обстановку, он решил произвести охват вражеского соединения с двух направлений, для чего разделил свой отряд на две ударные группы. Для скрытного выхода в торпедную атаку была поставлена дымовая завеса. Первым успешно разрядил свои торпедные аппараты по головному эсминцу врага катер-дымзавесчик старшего лейтенанта В. И. Быкова. За ним сквозь дым и ураганный огонь кораблей охранения ринулись в бой все катера атакующих групп основного ударного отряда. Вскоре подоспели наведенные комбригом [264] Д. В. Кузьминым две обеспечивающие группы. За 37 минут боя торпедные катера разгромили конвой противника, потопив половину его состава.

В густом дыму катер старшего лейтенанта А. А. Карташова при выходе из боя столкнулся о немецким эсминцем, разбил форштевень, потерял ход и был расстрелян в упор. На этом катере погиб заместитель командира дивизиона по политчасти капитан-лейтенант Петр Попков.

Сведения о большом количестве потопленных немецких транспортов и кораблей требовали перепроверки, и мы послали на бригаду комиссию для сличения наблюдений авиация и показаний катерников. Проверяющие доложили, что в результате подробного опроса офицеров, старшин и краснофлотцев данные самолета-разведчика подтвердились. Все же доносить о столь крупной победе в Москву мы долго не решались. В то время у нас на флоте стажировался начальник кафедры общей тактики Военно-морской академии контр-адмирал Н. Б. Павлович, мой давний и добрый учитель, и он охотно согласился перепроверить катерников. Вернувшись с проверки, он сказал мне:

— Знаешь, мои самые пристрастные проверки показали, что почти все данные сходятся. Да и немудрено, ведь выпущено 28 торпед! Сомнение вызывает лишь один тральщик, на потопление которого претендуют двое. Я советую тебе засчитать 14 единиц.

Так я и поступил. Вечером Совинформбюро объявило о крупном успехе на Северном флоте, а ночью позвонил из Сочи А. Г. Головко.

— Молодцы! Молодцы! — кричал он а трубку. — А ты хорошо все перепроверил? Что-то невероятно много вы их там набила!

— Проверяли дважды, — отвечал я ему, — причем участвовал такой знающий специалист, как Павлович, ошибка исключена.

Как и в прошлые годы, летом 1944 г. проводку внешних конвоев в северные порты союзника прекратили. В августе после длительного перерыва они отправили конвой «IW-59», встречу и проводку которого мне предстояло обеспечивать в отсутствие командующего флотом. Из порта Лох-Ю 15 августа вышли 34 транспорта в охранении легкого крейсера, двух эскортных авианосцев, 7 эсминцев, 11 больших охотников и 10 противолодочных кораблей. Отряд оперативного прикрытия составляла линкор, 3 авианосца, 18 эсминцев. Севернее конвоя параллельными с ним курсами переходила из Скапа-Флоу на Родину советская надводная эскадра, состоящая [270] из линкора и восьми эсминцев. Эти корабли Англия предоставила Советскому Союзу во временное пользование до тех пор, пока итальянцы не отремонтируют и не сдадут в счет репарации корабли — причитающуюся Советском Союзу долю поделенного между союзниками по антигитлеровской коалиции итальянского флота. Английские корабли вели наши моряки.

Порядок прикрытия и обороны океанского конвоя в операционной зоне Северного флота был хорошо мне знаком, а вот эскадра причинила немало хлопот. Ее возглавлял вице-адмирал Гордей Иванович Левченко, занимавший пост заместителя наркома Военно-Морского Флота. Человек редкой судьбы и огромного опыта, он пользовался всеобщим уважением. Законно считая себя старше по служебному положению, он потребовал от командования флота выслать ему навстречу все имеющиеся эсминцы для усиления противолодочной обороны линейного корабля. Я этого сделать не мог и ответил вице-адмиралу, что Северный флот располагает всего-навсего четырьмя действующими эсминцами, которые сейчас заняты подготовкой к выходу с архангельской группой транспортов, а противолодочная оборона линкора уж усилена гидросамолетами, которые тщательно просматривают широкую полосу водного пространства по курсу следования кораблей. Такой ответ не удовлетворил вице-адмирала Г. И. Левченко, и вскоре мне позвонил Народный комиссар Военно-Морского Флота адмирал флота Н. Г. Кузнецов. Выслушав мои объяснения, он посоветовал мне подумать над тем, не послать ли для охранения линкора еще и торпедные катера, и повесил трубку.

Наша эскадра благополучно дошла до Кольского залива, поскольку восьми эсминцев для охранения одного линкора хватало с избытком. Тем не менее я почувствовал, что Гордей Иванович остался мною недоволен. Встречать эскадру из Москвы приехал начальник Главного морского штаба адмирал В. А. Алафузов, который имел возможность ознакомиться с положением дел на флоте. Он заступился за меня. Расстались мы с вице-адмиралом Г. И. Левченко уже друзьями. Впоследствии наши служебные пути дважды пересекались, и я с удовольствием трудился в роли его ближайшего помощника.

Теперь у Северного флота была своя надводная эскадра во главе с линкором. Правда, старому линкору «Ройал Соверин» постройки 1915 г., переименованному в «Архангельск», так и не нашли боевого применения, и он простоял до конца войны на якоре в губе Ваенга. Но на его прикрытие [271] с воздуха пришлось выделить полк истребителей и полк зенитной артиллерии. Легкий крейсер «Милуоки» («Мурманск»), несколько ранее переданный нам американцами на тех же условиях, был немного «моложе» линкора, но отличался весьма странной архитектурой. Он имел четыре высокие тонкие трубы, которые стояли попарно в носу и корме. Матросы, острые на язык и скорые на меткое словцо, называли его макаронной фабрикой. И в самом деле, по сравнению с нашими легкими крейсерами типа «Киров» он выглядел древним, как само кораблестроение. Крейсеру, как и линкору, на флоте не нашлось дела.

Эсминцы были выделены англичанами из числа тех 50 единиц, которые они еще в 1940 г. взяли у США за какие-то колонии в западной части Атлантического океана. Эти корабли являлись ровесниками наших «новиков», но уступали им в водоизмещении, вооружении и прочности корпусов.

Заботясь об усилении обороны Северного морского театра, Советское правительство стремилось получить для нашего флота боеспособные корабли. В послании президенту Ф. Рузвельту и премьер-министру У. Черчиллю от 26 февраля 1944 г. И. В. Сталин писал: «...у меня имеется некоторое опасение относительно боевых качеств этих эсминцев. Между тем мне кажется, что для английского и американского флотов не может представлять затруднений выделить в числе восьми эсминцев хотя бы половину эсминцев современных, а не старых»{9}.

Но тем не менее в принятом решении передать нам устаревшие корабля союзники оставались непреклонными. В совместном послании, полученном в Москве на имя И. В. Сталина 9 парта 1944 г., Ф. Рузвельт и У. Черчилль отвечали: «Премьер-Мииистр сожалеет, что он не может в настоящее время выделить каких-либо новых эскадренных миноносцев. Две недели тому назад он потерял два эскадренных миноносца, причем один из них — в конвое, направлявшемся в Россию, а лишь при проведении десантных операций в «Оверлорде» для прибрежной работы против артиллерийских батарей он должен развернуть не менее сорока двух эскадренных миноносцев, значительная часть которых может быть потоплена»{10}. [272]

Ответ этот, прямо скажем, выглядел несерьезно. Теперь мы знаем, что гитлеровское командование со стороны моря проведению операции «Оверлорд» никак не противодействовало, а посему ни одного эсминца союзники не потеряли.

Справедливости ради следует сказать, что, поскольку в восьми эсминцах стояло современное противолодочное вооружение, они нам пригодились.

После такого пополнения в составе Северного флота насчитывалось полтора десятка эскадренных миноносцев разных типов. Теперь легче было организовывать конвойную службу в открытом море. Интенсивность нагрузки на корабли снижалась, паузы между походами удлинялись. Штаб соединения и командиры кораблей больше времени могли уделять подготовке к бою личного состава, ремонту оружия и механизмов, люди получили возможность нормально отдыхать и тренироваться.

Предназначенные когда-то для действий в качестве кораблей охранения линкоров и для взаимодействия с крейсерами в отрядах легких сил, эскадренные миноносцы не сразу обрели свое настоящее место в Великой Отечественной войне. С наибольшей эффективностью они использовались в операциях по проводке внешних конвоев, а также для охраны морских коммуникаций между Мурманском и Горлом Белого моря.

Важная и сложная задача — охранять доставку из-за границы военных грузов, необходимых воюющей стране, приобретала общегосударственное значение. Это обстоятельство и определило центральное место решающих эту задачу кораблей в системе нашего морского театра. Сильное противолодочное и зенитное вооружение, хорошие маневренные качества делали эсминцы незаменимыми для отражения нападений немецких подводных лодок и налетов вражеской авиации на советские и союзные суда, и надо сказать, что они с честью справились с возложенными на них задачами.

Плавание в долгую полярную ночь, особенно во время шторма, требовало от моряков-надводников немалого мужества. Не раз вступали они в смертельную схватку с самолетами и подводными лодками противника, и Родина по заслугам оценила их ратный подвиг. Орденом Красного Знамени были награждены эсминцы «Валериан Куйбышев» (командир капитан 3 ранга П. М. Гончар), «Громкий» (командир капитан 3 ранга Н. И. Никольский), «Грозный» (командир капитан 3 ранга А. И. Андреев), лидер эскадренных миноносцев «Баку» (командир капитан 2 ранга П. М. Гончар). Эсминец «Гремящий» (командир гвардии капитан-лейтенант [273] Б. Д. Николаев) был удостоен гвардейского звания. Командир дивизиона Герой Советского Союза капитан 1 ранга А. И. Турин прославился бесстрашием в боевых походах. Имена молодых офицеров с «Сокрушительного» — старшего политрука И. А. Владимирова и старшего лейтенанта Г. Е. Лекарева, совершивших подвиги, были присвоены тральщикам бригады ОВРа Северного флота. К сожалению, война без жертв немыслима. Несли потери и эсминцы, как в битве с врагом, так и в борьбе со стихией. Однако, несмотря ни на что, свой долг перед Родиной они выполнили до конца.

Командир Краснознаменного эскадренного миноносца «Валериан Куйбышев» П. М. Гончар был воспитанником ОВРа. Во время финской кампании он командовал сторожевым кораблем «Смерч». П. М. Гончар выделялся среди коллег острым умом, находчивостью, отвагой и высокой морской культурой. Кораблем он управлял просто виртуозно. Оружие применял расчетливо и своевременно. Его эсминец принимал участие в охране внешних и внутренних коммуникаций в Баренцевом и Карском морях, отражал атаки самолетов и подводных лодок врага. Качества отважного моряка особенно ярко проявились при спасении команды эсминца «Сокрушительный». В лютый шторм в ноябре 1942 г. его эсминец решительно сблизился с тонущим кораблем и с большим риском спас 179 человек.

После войны контр-адмирал П. М. Гончар командовал на Балтике отрядом легких сил, работал в аппарате главнокомандующего ВМФ. К великому сожалению, не успев полностью проявить свой флотоводческий талант, в расцвете сил он трагически погиб в автомобильной катастрофе.

С 28 по 30 мая 1942 г. три эскадренных миноносца, «Валериан Куйбышев», «Сокрушительный» и «Грозный», вместе с союзниками принимали участие в эскортировании конвоя «PQ-18». Немецкие разведывательные самолеты, что называется, висела над ордером, наводя на него подводные лодки и ударную авиацию. Советские эсминцы не давали подводным лодкам противника атаковать транспорты, один за другим отбивали налеты вражеской авиации. Наиболее эффективным оказался огонь из 130-мм орудий главного калибра дистанционными гранатами по низко летящим торпедоносцам врага. «Сокрушительный» сбил два Ю-88 и повредил три самолета, еще три бомбардировщика сбили другие наши корабли. Мастерство советских моряков по достоинству оценил командир конвоя, который передал на наши [274] эсминцы семафор: «Благодарю за конвоирование и замечательный огонь».

А вот образец героизма моряков из корабельного племени «духов». На эсминце «Грозном» в одном из паровых главных котлов лопнула водогрейная трубка и стало заливать огонь в топке. Механик вынужден был вывести аварийный котел из действия. Но корабль уже не мог развить полный ход и в случае боя с противником был обречен на гибель. Ремонт в принципе пустяковый и занимает немного времени, но, чтобы приступить к работе, котел надо четыре часа охлаждать. Но ведь в любую минуту может напасть враг. И вот кочегар, или, как их теперь называют, котельный машинист, краснофлотец Филин взялся заглушить аварийную трубку в горячем котле. Он надел ватный костюм, завязал наушники меховой шапки и, облитый холодной водой, полез в паровой коллектор. Человек работал там, отыскивая и глуша поврежденную трубку, при температуре 100 градусов! Моряка, выполнившего задачу, вытащили в полубессознательном состоянии. Очнувшись, он был счастлив, что выполнил трудное в опасное задание.

* * *

Видным организатором соединения эскадренных миноносцев на Севере и наставником многих командиров по праву считался В. А. Фокин. Он прибыл в Заполярье в 1933 г. с первой группой кораблей, будучи командиром сторожевика «Смерч». Молодому человеку полюбился суровый, малообжитой край, и он надолго связал с ним свою судьбу. Виталий Алексеевич был командиром эсминца «Урицкий», начальником штаба соединения, командовал дивизионом, бригадой, а затем и эскадрой надводных кораблей. Великую Отечественную войну он начинал на эсминцах, испытав всю тяжесть первых оборонительных боев и горечь временных неудач. Он тяжело переживал потери кораблей и гибель подчиненных. Hи ранение, ни контузия не могли его заставить покинуть командирский мостик.

В. А. Фокин учился на Севере у такого опытного моряка, как Ю. В. Шельтинга. Воспитателями Виталия Алексеевича были пламенный большевик, выдающийся военачальник Константин Иванович Душенов и талантливый советский флотоводец Арсений Григорьевич Головко. Работал и воевал адмирал В. А. Фокин не жалея сил. Но случайно он пользовался большой любовью офицеров, старшин и краснофлотцев. [275]

После войны он занимал посты начальника Главного штаба ВМС (ВМФ), командующего Тихоокеанским флотом, первого заместителя главнокомандующего ВМФ. Умер Виталий Алексеевич, не дожив и до шестидесяти лет. Его заслуги по достоинству оценены Родиной, а память о нем увековечена в названии ракетного крейсера.

Помощником и преемником В. А. Фокина на должности командира бригады эсминцев был капитан 1 ранга П. И. Колчин, мой товарищ по училищу и минно-торпедному офицерскому классу. Он также служил на Севере со дня основания флота и внес большой вклад в боевую подготовку личного состава кораблей. Павел Иванович упорно и настойчиво изучал и совершенствовал методы использования минно-торпедного оружия эсминцев в тяжелых условиях Северного морского театра, был отважным моряком и хорошим специалистом.

Политотдел нашей надводной эскадры возглавлял капитан 1 ранга, а затем контр-адмирал Николай Петрович Зарембо. Этому человеку суждено было сыграть видную роль в жизни Северного флота. Накопив богатый боевой опыт на Волжской военной флотилии и в походе эскадры из Англии в Мурманск, он со знанием дела руководил партийно-политической работой своего большого соединения. Н. П. Зарембо был не только хорошим политработником, но и руководителем, знающим тактику, вооружение и техническую часть кораблей. Организаторский талант, знания, опыт и авторитет позволили ему вскоре выдвинуться на высшие руководящие должности, он был назначен заместителем, а затем и начальником политуправления флота. По долгу службы мне пять лет довелось работать вместе с ним, и я знаю, сколько сил и здоровья вложил он в строительство Северного флота. Его ближайшим помощником был контр-адмирал М. И. Бакаев, впоследствии видный политический руководитель. Начальниками, воспитателями и товарищами по работе Н. П. Зарембо являлись крупные политработники вице-адмиралы Н. А. Торик и Н. М. Кулаков.

* * *

После раздела итальянского флота в счет репарации Советскому Союзу причитались четыре подводные лодки, но в соответствии с договором англичане вместо них передали нам свои подводные корабли. В 1944 г. по пути из Леруика в Полярный одна из лодок, которой командовал Герой Советского Союза капитан 2 ранга И. И. Фисанович, погибла. [276]

Остальные дошли до советских берегов благополучно и впоследствии принимали активное участив в боевых действиях на вражеских коммуникациях.

Одной из этих лодок командовал Герой Советского Союза капитан 3 ранга Я. К. Иосселиани. Подводники рассказывали, что в Англии, где они принимали подводные лодки, с ним приключилась любопытная история. Дело в том, что, хотя он родился в горной Сванетии в бедной крестьянской семье, кто-то, как это часто водится у курсантов, однажды в шутку назвал его князем. Прозвище это прилипло к нему настолько, что все к этому привыкли, а сам он в кругу друзей охотно отзывался на него, даже после того как стал командиром. Случайно это шутливое обращение услышали союзники и решили, что среди них находится человек, принадлежащий к аристократическому сословию. Молва быстро разнеслась по кораблям флота Его Величества, и теперь стоило Ярославу Константиновичу войти в кают-компанию любого английского корабля, как все присутствующие вставали перед «его сиятельством».

Известие о том, что британский флот был осчастливлен посещением знатной особы, скоро дошло и до союзной миссии в Полярном. С тех пор как только Я. К. Иосселиана появлялся в зале ресторана морского клуба, где проводили вечера английские офицеры, они почтительно перед ним вставали. Не лишенный юмора подводник не хотел разочаровывать союзников. Царственным жестом «князь» приглашал всех садиться и только тогда занимая место за своим столиком. [276]

Глава одиннадцатая.
Освобождение советского Заполярья

Летом 1944 г. Красная Армия продолжала успешное наступление на запад. Фашистские войска потерпела тяжелое поражение в Белоруссии в Прибалтике. Почти вся наша земля была освобождена от захватчиков, и пожар великой битвы уже перекинулся на территорию врага. Успешно развивались события и на Карельском фронте. В результате 4 сентября правительство Финляндии вынуждено было отдать своим войскам приказ прекратить огонь и обещало разоружить части и соединения вермахта, находящееся на ее территории.

Немецко-фашистские войска оставили город Кандалакша, станцию Лоухи и населенные пункты Кестеньга и Ухта [277] и отошли в северные районы Финляндии и Норвегии, а на мурманском направлении не только удерживали, но и продолжали укреплять занимаемые позиции. Разведка доносила, что вывоз никелевой руды не прекращается. По всему было видно, что противник не собирается оставлять Петсамо.

14-я армия (командующий генерал-лейтенант В. И. Щербаков, член Военного совета генерал-майор М. Я. Сергеев) и Северный флот приступили к подготовке наступательной операции по разгрому 19-го горнострелкового корпуса немецкой 20-й горной армии и полному изгнанию оккупантов из советского Заполярья.

По плану, разработанному штабом 14-й армии, прорыв вражеской обороны намечался в районе озера Чапр силами двух стрелковых корпусов и частей усиления. Чтобы враг не смог подтянуть резервы из глубокого тыла, два других стрелковых корпуса должны были скрытно обойти немецкие позиции и перерезать дорогу, ведущую от города Рованиеми к Петсамо. В успехе дерзкого замысла сомнений не было.

Я тоже представил на утверждение Военному совету флота план морской части этой операции. Перед нами стояла весьма важная задача: прервать сообщение противника с портами Варангер-фьорда, установив их полную блокаду. Для этого существовал только один путь — высадив морские десанты, захватить порты Вардё и Вадсё, являющиеся входными воротами этого фьорда, носившего когда-то русское название Варяжского залива. Выполнив поставленную задачу, мы бы не только блокировали Варангер-фьорд, но и смогли захватить корабли и суда, находившиеся в этом обширном водном бассейне. Однако, несмотря на заманчивую перспективу, высадка десантов в эти ключевые порты была отложена до овладения Петсамо, на что имелись существенные причины. Дело в том, что командование фронта обязало нас перейти в наступление с полуострова Рыбачий, чтобы отвлечь часть сил противника на себя.

Войскам Северного оборонительного района, в состав которого входили 12-я и 63-я бригады морской пехоты с частями усиления, поручалось прорвать фронт в районе хребта Муста-Тунтури и далее продвигаться по ближайшей к морю дороге, соединяющей населенный пункт Титовка с городом Петсамо через поселок Поровара. Генерал армии К. А. Мерецков мог бы возложить руководство этой операцией на командующего 14-й армией, но не стал ломать существовавшую уже более трех лет организацию подчинения. [278]

Так, свойственные флоту боевые действия по поддержанию приморского фланга фронта превратились в самостоятельную наступательную операцию моряков на суше.

Северный флот готовился к предстоящим боям обстоятельно. По нашему замыслу 63-я бригада морской пехоты (командир полковник А. М. Крылов) назначалась в десант. Высадив ее в тыл неприятеля, мы надеялись ускорить и облегчить прорыв укреплений с фронта. Бригаду решили высаживать налегке, почти без артиллерии и тяжелых минометов. В качестве высадочных средств по-прежнему использовались катера МО, а им в помощь выделялись торпедные катера. Транспортами для перевозки войск служили большие охотники.

Провести десантную операцию было довольно трудно. Переход катеров от главной базы к местам высадки в губе Маттивуоно, что в Варангер-фьорде, за одну ночь осуществить невозможно, поэтому пришлось сажать десантников на корабли в Пумманки. Собранные в небольшой залив свыше 30 катеров обязаны были находиться там в ожидании посадки десантников целый день, рискуя оказаться обнаруженными воздушной разведкой противника. Мы перевели на полуостров Рыбачий полк истребителей и поставили перед ним задачу не подпускать и близко немецкие самолеты. Летчики с задачей справились — враг нашей подготовки так и не обнаружил.

12-я бригада морской пехоты (командир полковник В. В. Рассохин), усиленная артиллерией и специальными подразделениями СОР, должна была прорвать оборону немцев с фронта. День высадки и начала наступления частей флота в районе хребта Муста-Тунтури намечался не раньше, чем обозначится успех в действиях войск 14-й армии.

Чтобы скрыть от противника истинное направление главного удара десанта, в Мотовском заливе решено было высадить демонстративный десант в составе диверсионной группы. Эскадренные миноносцы «Громкий» и «Гремящий» должны были выйти в ночь начала операции для обстрела мостов и переправ через реку Титовка. Одновременно с бригадой морской пехоты в губе Манивуоно планировалось высадить большой отряд разведчиков штаба флота и СОР. Этому отряду численностью 195 человек ставилась сложная задача — пройти тылами на мыс Ристиниеми (Крестовый) в заливе Петсамовуоно (Печенгский) и захватить или уничтожить артиллерийскую батарею, закрывавшую вход на рейд порта. [279]

Забрав порт Лиинахамари у своего союзника во временное пользование, гитлеровцы превратили его в военно-морскую базу. Они поставили укрытые в скалах артиллерийские батареи, прикрывавшие вход в гавань, по обоим берегам залива между причалами установили доты, вооружив их пулеметами и малокалиберной автоматической артиллерией, в глубине гавани расположили орудия береговой обороны, которые простреливали весь рейд и вход на него, а в одной из отвесных скал установили торпедные аппараты кинжального действия, правда, монтаж их к началу операции не успели закончить.

Учитывая все это, мы не хотели брать порт Лиинахамари с моря, но и не исключали возможности прорыва туда наших катеров при благоприятно складывающейся обстановке. Внезапный захват этой военно-морской базы нам казался соблазнительным по двум причинам. Во-первых, можно было бы спасти от разрушения отступающим противником портовые сооружения и постройки, во-вторых, только отсюда открывались пути для развертывания наступления на Петсамо с севера.

Управление боевыми действиями на суше принял на себя адмирал А. Г. Головко, перебравшийся на КП командующего СОР на полуострове Рыбачий. Прямой связи с командармом и командующим фронтом не было, она поддерживалась только через ФКП штаба в Полярном, где я оставался старшим.

В отсутствие командующего флотом морская часть операции возлагалась на меня. Мы старались усилить удары по коммуникациям противника, но могли это сделать только за счет увеличения наряда подводных лодок и самолетов-торпедоносцев, то есть сил, способных успешно действовать днем. Истребительная, штурмовая и бомбардировочная авиация осуществляла поддержку наступления на суше, а торпедные катера участвовали в высадке десанта. Враг же перебрасывал войска морем только по ночам, без всякого охранения и системы, одиночными кораблями и транспортами, к тому же зачастую на мелких судах.

Утром 7 октября командующий фронтом генерал армии К. А. Мерецков пригласил членов Военного совета флота на КП 14-й армии, чтобы непосредственно наблюдать артиллерийскую подготовку прорыва фронта и начало наступления. А. Г. Головко уже отбыл на Рыбачий, и мы выехали вдвоем с вице-адмиралом А. А. Николаевым. Вся дорога от мыса Мишуков в Кольском заливе и до самого фронта была занята воинскими частями, грузовыми автомашинами [280] и гужевым транспортом. Такого количества войск я еще никогда не видал. Уже недалеко от КП мы попали, под артиллерийский обстрел неприятеля.

На КП армии распоряжался командующий фронтом. На нем были черная кавказская бурка и серая каракулевая папаха, что придавало этому человеку, прозванному неприятелем горным генералом, особенно грозный вид. Командарм В. И. Щербаков чутко реагировал на приказания К. А. Мерецкова, успевая немедленно претворять их в жизнь. На КП присутствовали также член Военного совета Карельского фронта генерал-лейтенант Т. Ф. Штыков, первый заместитель командующего фронтом генерал-полковник В. А. Фролов и первый секретарь Мурманского обкома партии М. И. Старостин.

С наступлением полного рассвета артиллерийские орудия и гвардейские минометы открыли огонь. Артиллерийская подготовка длилась два с половиной часа. В мелком кустарнике среди отлогих сопок вспыхивали орудийные залпы, молниями сверкали трассы реактивных снарядов. Над расположением противника стоял густой дым от разрывов, летели в разные стороны камни, казалось, что началось извержение гигантского вулкана. От адской канонады уже в двух шагах ничего не было слышно. Следом за артиллерийской подготовкой началась атака на участке прорыва. Стали поступать донесения о преодолении линий обороны противника, о том, что отдельные доты, обойденные стороной, продолжают сопротивляться. Вскоре ввели трех военнопленных, но ничего путного добиться от них так и не смогли. Они ошалело озирались по сторонам, вертели головой и, показывая на уши, бормотали что-то нечленораздельное.

Поблагодарив командующих фронтом и армией за предоставленную возможность ознакомиться с организацией начала наступления, мы отправились в Полярный. Вдоль фронтовой дороги то и дело попадались на глаза высеченные на скалах и больших валунах надписи «Смерть фашистским захватчикам». Да, теперь это уже не лозунг, а реальность, подумалось нам.

На третий день наступления передовые части 14-й армии вышли на дорогу между Титовкой и Петсамо. Два стрелковых корпуса, успешно завершив обходный маневр по тундре, очутились в глубоком тылу противника. Боясь попасть в окружение, ночью 10 октября противник начал отход с позиций на реке Западная Лица по всему фронту. [282]

Как долго мы ждали этого счастливого дня! Сколько было принесено жертв, чтобы его приблизить!

Теперь настало время действовать Северному флоту. Высадка десанта в составе 63-й бригады морской пехоты не осталась незамеченной, и корабли подверглись интенсивному обстрелу вражеских батарей береговой обороны. Но поразить стремительные катера в ночной темноте, да еще окутанные дымовой завесой, можно только случайно, и поэтому десант понес небольшие потери. Моряки торпедных катеров уступали по уровню подготовки к десантированию своим коллегам — катерникам МО, и у них дела шли не так гладко, как у гвардейцев, считавших высадку десантных групп на необорудованный берег чуть ли не основной своей профессией. Но, несмотря на противодействие врага и ошибки в маневрировании отдельных катеров, десант был высажен точно в назначенном месте и в установленные сроки. По установившейся на Северном флоте традиции командовал высадкой командир ОВРа контр-адмирал П. П. Михайлов, опытный и смелый моряк.

10 октября в четвертом часу ночи повела наступление с полуострова Средний на Муста-Тунтури 12-я бригада морской пехоты. Противник оказывал отчаянное сопротивление, но, окруженный с нескольких сторон нашими войсками, вынужден был оставить позиции и отступить на дорогу, соединяющую Титовку с Поровара. Преследовать врага по высотам горного хребта было очень сложно. Ущелья между скалами и узкие долины гитлеровцы минировали, сооружали на дорогах и тропах завалы, расчистка которых занимала много времени.

В ходе наступления бригадам морской пехоты пришлось преодолевать упорное сопротивление противника. За первые двое суток боев они смогли продвинуться всего на семь километров. Дело пошло лучше, когда погода позволила штурмовой авиации флота поддержать моряков на суше, нанеся сокрушительные удары по позициям гитлеровцев. Скоро обе бригады соединились, установили связь с войсками 14-й армии и вышли к восточному берегу залива Петсамовуоно.

Высаженный вместе с десантом морской разведывательный отряд под командованием капитана И. П. Барченко-Емельянова двое суток пробирался тылами к мысу Ристиниеми и достиг его ночью. Вначале разведчики наткнулись на четырехорудийную 88-мм зенитную батарею и, перебив всю прислугу, захватили орудия. Но на стоявшей рядом 150-мм батарее береговой обороны, захват которой и был [282] целью вылазки отряда, поднялась тревога. Завязался упорный, кровопролитный бой. Численный перевес оказался на стороне неприятеля, поэтому разведчики, забрав с собой замки орудий захваченной батареи, отошли на выгодную высоту и на ней закрепились. Но от выполнения основал задачи не отказались. Удерживая под ружейно-пулеметным огнем артиллеристов противника, храбрецы попросили радио поддержать их авиацией, а также помочь боеприпасами и продовольствием. Летчики сбросили им на парашютах все необходимое и нанесли десять бомбоштурмовых ударов по немецкой батарее, которую разведчики продолжая надежно блокировать.

Успех отряда разведчиков штаба флота и СОР открыл перед нами возможность осуществить заманчивую идею — прорваться на катерах в залив Петсамовуоно и овладеть военно-морской базой Лиинахамари. Самая опасная батарея на мысе Ристиниеми была блокирована и не могла помешать действиям наших кораблей.

Вечером 11 октября в Полярный вернулся с Рыбачьего член Военного совета А. А. Николаев. Он поставил задачу отобрать среди личного состава кораблей 500 моряков-добровольцев для высадки в Лиинахамари. Охотников бить гитлеровских захватчиков на суше вызвалось столько, что мы отпускали с подводных лодок, кораблей ОВРа и эсминцев только тех старшин и краснофлотцев, кто уже имел опыт участия в десантах и без кого можно было безболезненно выходить в море. Не удовлетворив просьбы и половины желающих, штаб флота посадил 658 моряков на катера и в ту же ночь отправил в Пумманки. Там были сформированы три отряда, которым поставили задачу прорваться через огневой заслон батарей береговой обороны и захватить порт.

Вечером 12 октября, следуя волнами, отряд за отрядом, катера на максимальных скоростях устремились в залив Петсамовуоно, прикрывая друг друга дымовыми завесами. Первый отряд торпедных катеров повел Герой Советского Союза капитан-лейтенант А. О. Шебалин, второй — капитан 2 ранга С. Г. Коршунович, а последний отряд катеров МО — комдив гвардии капитан 3 ранга С. Д. Зюзин. Немецкая артиллерия открыла по катерам заградительный огонь, но вскоре была подавлена огнем орудий береговой обороны СОР с полуострова Рыбачий. Учитывая опыт Новороссийской десантной операции 1943 г., мы планировали высаживать десантников прямо на причалы, но они взлетели на воздух, как только катера ворвались в гавань. [283]

Пришлось подходить к скалистым берегам и под перекрестным огнем дотов высаживать людей на каменистый берег. Однако, по-видимому, от страха гитлеровцы вели беспорядочную стрельбу, поэтому потери при высадке были минимальными.

Во время боя за высадку в торпедный катер «ТК-208» попало несколько малокалиберных снарядов. Моторный отсек заполнил удушливый дым. Ни маневрировать, ни развить нужную скорость катер не мог. Моторист главный старшина И. Г. Коваль был ранен в руку, но, не обращая внимания на рану, при помощи старшего краснофлотца В. Я. Кучумова принялся исправлять повреждения. Дважды товарищи выносили Кучумова на верхнюю палубу без сознания, но, как только приходил в себя, он снова и снова спускался в машину. Пострадал от угарного газа и Коваль, однако не покинут вахты до возвращения катера в базу.

Добровольцы отчаянно дрались на берегу. Они врывались в доты, забрасывали фашистов гранатами, расстреливали сопротивлявшихся из автоматов. Бой часто переходил в рукопашные схватки. За ночь Лиинахамари был полностью очищен от фашистских захватчиков. Развивая успех, десантники помогли отряду разведчиков занять батареи на мысе Ристиниеми.

На следующий день катера переправили обе бригады морской пехоты с восточного берега залива Петсамовуоно в порт, и они начали наступление на Потсамо с севера. А и это время войска 14-й армии обтекали город с юга. У противника оставалась единственная возможность для спасения — отойти на Киркенес. Чтобы избежать окружения и полного разгрома, немцы оставили Петсамо и стали поспешно отходить к норвежской границе. В ночь на 15 октября была освобождена Печенга (бывший Петсамо). В приказа Верховного Главнокомандующего объявлялась благодарность войскам Карельского фронта и морякам Северного флота за освобождение этого древнего русского города.

Той же ночью командующий флотом возвратился в Полярный. Он уже знал, что 14-я армия готовится преследовать немцев до самой норвежской границы. Командующий фронтом не исключал и такого варианта в развитии операции, когда, может быть, потребуется занять Киркенес. В этом случае флоту предписывалось захватить порт, некоторые острова и полуострова с сильноукрепленными перешейками. Адмирал А. Г. Головко рассказал мне, что генерал армии К. А. Мерецков поддерживает нашу идею захвата портов Вардё и Вадсё при помощи десантников. Командовать [284] предстоящими высадками десантов Арсений Григорьевич приказал мне, и на следующий день я уже был в Пумманки.

Вместе с командиром бригады торпедных катеров капитаном 1 ранга А. В. Кузьминым мы наметили катера для перевозки и высадки войск в Вардё и Вадсё. Командующий СОР генерал-майор Е. Т. Дубовцев сформировал десант. Окрыленные победами в боях за Печенгу, люди горели энтузиазмом, рвались в бой. Известный на Севере своей отчаянной храбростью командир дивизиона капитан 2 ранга В. Н. Алексеев вызвался на торпедном катере произвести разведку порта Вадсё. И он сумел проникнуть неопознанным в гавань и нанести на карту стоящие на рейде и у причалов корабли и суда. Отсутствие противодействия говорило о полной потере бдительности со стороны противника. Лучших условий для захвата порта и города нечего было и желать. Мы посадили на катера десантников, прогрели моторы и доложили в Полярный о готовности к выходу в море.

Через час позвонил командующий флотом и сказал, что подготовленная нами высадка в Вардё и Вадсё поддержки у руководства Военно-Морского Флота не нашла, Н. Г. Кузнецов не разрешил расширять фронт операции. А. Г. Головко приказал мне перебираться в Лиинахамари и формировать там Печенгскую военно-морскую базу. По замыслу эта база должна была стать основным пунктом управления высадкой на побережье Варангер-фьорда всех десантов, которые потребуются для содействия приморскому флангу 14-й армии в боях по овладению Киркенесом. Боевой настрой моряков был настолько велик, что чувствовалось даже какое-то разочарование, когда поступила команда расформировать десант.

Приближался рассвет, и переброска походного штаба в Девкину Заводь морем требовала прикрытия с воздуха. Чтобы не отвлекать на это авиацию, мы разместились на двух «виллисах» и отправились по сухопутью через поселок Поровара в город Печенга. Перед нами открылась страшная картина: справа и слева от дороги тянулись перепаханные нашей артиллерией полосы укреплений противника, усеянные бесчисленным количеством трупов врагов, которые еще не успели убрать. Они валялись повсюду, насколько мог охватить взор. Все говорило, нет, пожалуй, кричало о бесчеловечности и фанатичности фашистских головорезов, которые принуждали своих солдат к бессмысленному сопротивлению. [285]

Наступали ночные заморозки, лужи и болота покрывались тонким, ломким льдом, темные низкие облака то и дело рассыпали мелкую, колючую снежную крупу, а порывы ветра разносили ее повсюду, заметая автомашины, повозки, орудия. Скоро следы этого страшного побоища укроет снежное покрывало полярной зимы, а над безвестными могилами обманутых немецких солдат будут долго завывать холодные ветры.

Все пути, ведущие от линии фронта на запад, сходились к деревянному мосту через реку у города Печенга. Здесь накануне шли ожесточенные бои. Все вокруг было покрыто пеплом, казалось, дымится сама земля. Маленький деревянный городок лежал в развалинах, а на левом берегу реки, словно воин из легенды, одиноко стояла старинная церковь. Отсюда, от моста, в порт вдоль берега реки, а затем узкого серого залива вела шоссейная дорога. На ее обочине стояла обгоревшая штабная автомашина, а рядом под кустом рябины лежал, раскинув руки, убитый немецкий офицер. Довоевался...

Морская база Лиинахамари с суши была защищена массивной крепостной стеной с воротами для проезда. Причалы были взорваны и сожжены, сохранился лишь один каменный мол. Все устройства для механической погрузки никелевой руды и подъемные краны отступавший противник успел вывести из строя, металлические емкости для хранения жидкого топлива были прошиты снарядами, осколками, пулями. В хорошем состоянии оказались лишь несколько казарм, жилых флигелей да гостиница.

В состав Печенгской военно-морской базы входили сторожевики, тральщики и корабли противолодочной обороны. Штаб и органы тыла находились в гостинице. Для размещения моего КП и походного штаба из Полярного прибыл сторожевой корабль «Гроза», а его технические средства связи составили основу пункта управления силами и новой, еще не обустроенной базы. Штаб 14-й армии обосновался недалеко от нас, в Луостари, и мы установили надежную проводную и радиосвязь. В командование базой вступил капитан 1 ранга М. С. Клевенекий. Воодушевленный назначением, он развил бурную деятельность по разработке планов и строительству всех видов обороны базы, принялся за сколачивание вверенных ему соединений и воинских частей, организовывал встречу и отправку конвоев. Для помощи войскам 14-й армии, наступавшим вдоль дороги на Киркенес, потребовалось высадить на южное побережье Варангер-фьорда батальон морской пехоты из Печенги. [286] 18 октября три катера МО и три больших охотника ночью без всяких помех со стороны противника высадили двумя группами в заливах Суолавуоно и Аресвуоно бойцов из состава 12-й бригады морской пехоты. Командавал отрядом мой однокашник по военно-морскому училищу капитан 2 ранга Борис Пермский, опытный моряк, умный и смелый офицер. Десант без особых трудностей продвигался вдоль берега на запад, уничтожая по пути небольшие группы гитлеровцев, охранявшие сигнально-наблюдательные посты, опорные пункты и другие средства береговой охраны.

Ночью 23 октября из Печенги с катеров МО, мотоботов и торпедных катеров мы высадили еще один десант численностью 625 человек в Коббхольм-фьорде с целью захватить находившуюся там гидроэлектростанцию. Соединившись, оба десанта выполнили поставленную задачу, а затем, продвигаясь дальше, освободили от оккупантов все побережье до самого Яр-фьорда.

Когда армейские части подходила к Киркенесу, мы взяли в Пумманки два батальона морской пехоты и с торпедных катеров высадили их в Хольменгро-фьорде. Десантники, которыми командовал капитан 1 ранга А. В. Кузьмин, повели наступление с северо-востока и 25 октября вместе с частями 14-й армия приняли участив в штурме города и порта Киркенес. А к 1 ноября уже все советское Заполярье было очищено от неприятельских войск.

За боевые заслуги Северного флота в Петсамо-Киркенесской операции свыше 3 тысяч краснофлотцев, старшин, офицеров и адмиралов были награждены орденами и медалями, 25 катерникам, летчикам, подводникам и морским пехотинцам было присвоено высокое звание Героя Советского Союза. 14 соединений флота были удостоены почетных наименований Печенгских и Киркенесских. Многие корабли, части и соединения былы награждены орденами Ушакова I степени, Красного Знамени и Красной Звезды. Командиру отряда торпедных катеров Герою Советского Союза капитан-лейтенанту А. О. Шабалину вручили вторую медаль «Золотая Звезда».

Не остался незамеченным и мой скромный вклад в эту операцию. Президиум Верховного Совета СССР наградил меня орденом Нахимова I степени, а Совет Министров присвоил очередное воинское звание вице-адмирал. В связи с этим я получил много поздравлений и пожеланий дальнейших успехов на флотском поприще.

В период Петсамо-Киркенесской операции и особенно [287] после ее успешного завершения участились переходы судов и кораблей противника между фьордами и портами северо-восточного побережья Норвегии. Мы нацелили на них подводные лодки и почти всю минно-торпедную авиацию, но полностью прервать перевозки не смогли, так как гитлеровцы совершали переходы в ночное время и в нелетную погоду. Поневоле пришлось расширить зону боевых действий торпедных катеров, разрешив им уходить на дальности свыше ста миль, то есть до самого Тана-фьорда. Эта мера принесла некоторый успех.

Глава двенадцатая.
После бури

Умолкли орудийные раскаты. Петсамо-Киркенесская буря смела захватчиков с территории советского Заполярья, на сухопутном направлении воцарилось непривычное затишье. Никто нам больше не угрожал со стороны государственной границы. Не стало фронта на Западной Лице и на высотах хребта Муста-Тунтури. В глубоком тылу оказался полуостров Рыбачий. Утратил свое значение Северный оборонительный район. Враг покидал Северную Норвегию, уходил на юг, однако держал в высокой боевой готовности военно-морские силы и укреплял оборону военно-морских баз Тромсё и Нарвик с суши.

Остатки авиации — сотни полторы самолетов — фашисты перегнали на тыловые аэродромы Банак и Тронхейм, куда с трудом долетали наши летчики. Гитлеровские асы совсем забыли дорогу к нам. Теперь они поднимались в воздух только для взаимодействия со своими подводными лодками, караулившими наши внешние конвои на переходе из Англии в Мурманск и Архангельск.

Поскольку плавание германских судов в норвежских фьордах прекратилось, с Северного флота снималась одна из основных задач — борьба с морскими перевозками противника. Наши подводные лодки, ударная авиация и торпедные катера переключились на другие направления. На Северном морском театре противник продолжал держать около 40 новейших подводных лодок, снабженных устройствами «Шноркель», допускающими работу дизелей в подводном положении, и вооруженных акустическими торпедами, которые способны были самонаводиться на атакуемую цель по шуму ее гребных винтов. Располагая немалыми [288] подводными силами, противник имел возможность одновременно действовать и против океанских конвоев, и на наших прибрежных коммуникациях, связывающих Кольский залив с Белым морем и Варангер-фьордом.

В конце сентября 1944 г., вскоре после гибели конвоя «БД-5», мы вновь испытали на себе действие акустических торпед. Вражеская подводная лодка атаковала небольшой конвой, следовавший из моря Лаптевых к острову Диксон и торпедировала сторожевой корабль «Бриллиант» из става охранения. Чтобы не задерживать движения транспортов, командир конвоя оставил для поиска и уничтожения лодки тральщик «Т-120» под командованием капитан-лейтенанта Д. А. Лысова, а сам повел отряд дальше. Тральщик долго искал подводную лодку с помощью гидроакустических средств, а обнаружив, атаковал ее я стал преследовать. Противник в свою очередь атаковал тральщик акустической торпедой, которая попала в кормовую част «Т-120». В результате сильного взрыва оторвался концевой отсек вместе с винтами и рулем. Корабль остался на плаву, но был обречен.

Понимая свое положение, Д. А. Лысов донес командованию о последствиях боя и, чтобы избежать лишних жертв отправил на берег раненых и большую часть команды. На корабле остались 38 моряков — комендоров и специалистов электромеханической боевой части, чья деятельность была необходима для поддержания живучести корабля.

Немецкие подводники попытались всплыть и взять наших моряков в плен, но, встреченные артиллерийским огнем тральщика, поспешила снова уйти на глубину. В результате повторной торпедной атаки тральщик «Т-120» затонул. Погибли его отважный командир капитан-лейтенант Д. А. Лысов, его помощник старший лейтенант Ф. А. Демченко, командир артиллерийской боевой части лейтенант К. К. Наконечный, командир электромеханической боевой части инженер-капитан-лейтенант Н. А. Сосницкий и еще тридцать четыре человека старшинского в рядового состава. Герои сражались с врагом до последнего вздоха, до последней капли крови. Капитан-лейтенант Д. А. Лыеов проявил поразительные человеческие и командирские качества. Несмотря на критическое положение корабля, все его распоряжения была точными, исчерпывающими и правильными.

В начала 1945 г. скорый крах германского фашизма уже ни у кого не вызывал сомнений. Сопротивление врага казалось бессмысленным, и тем не менее немецкие подводные [289] лодки вновь активизировала боевые действия. Но было ясно, что это агония обреченных. Свои позиции гитлеровские подводники теперь перенесли в район мыс Святой Нос, у Иоканьги, — полуостров Рыбачий. Бывало, что подводные лодки подходили к самому нашему берегу, проникали на Кильдинекий плес. Наши противолодочные силы несли службу с максимальным напряжением. К сожалению, и в начале 1945 г. еще не было найдено радикального средства для эффективной борьбы с акустическими торпедами. Правда, союзники предложили нам прибор, носивший название «Фоксер». Он представлял собой буксируемый полый стальной цилиндр, в котором встречный поток морской воды гонял по стенам погремушку, производившую шум, перекрывавший шум корабельных гребных винтов. Прибор этот нужно было тащить за кормой на длинном тросе. На постоянной скорости им еще можно было пользоваться, но для поиска подводных лодок на переменных ходах он уже не годился. Главная опасность акустических торпед заключалась в том, что ими подводные лодки противника могли атаковать наши корабли и суда как при сближении на дистанцию торпедного залпа, так и при отрыве от атакующих их кораблей. Так, в ночь на 16 января 1945 г. немецкие подводные лодки напали на следовавший в Архангельск внешний конвой. Одной акустической торпедой был потоплен эсминец «Деятельный». Эсминец «Разъяренный», конвоировавший транспорт «Пролетарий» и запеленговавший подводную лодку, вышел на нее в атаку, но и сам оказался атакованным акустической торпедой, которая повредила его корму. Действуя на Кмяьдинском плесе, враг в разное время акустическими торпедами потопил два больших охотника. С одного из них удалось спасти людей, в том числе и тяжелораненого командира дивизиона капитана 3 ранга И. Н. Грицука. Второй же охотник, которым командовал капитан-лейтенант А. И. Рощин, погиб со всем экипажем. Незадолго до гибели Рощин женился. После получения страшного известия его жена пришла в штаб. Передо мной сидела совсем еще девочка. Она рассказывала о прошлых семейных радостях, которых оказалось удивительно много для такой короткой совместной жизни. А слезы все текли и текли, и казалось, никогда не высохнут эти печальные глаза. «Вы не могли бы показать, где Леша погиб?» — спросила она. Я приказал операторам принести карту, нанести на нее место гибели корабля и снять копию. Она долго изучала листок с нанесенными контурами побережья, глубинами, цифрами широты, долготы, даты и времени, потом [290] прилгала его к груди, да так крепко, словно боялась, что кто-нибудь отнимет.

«Можно мне это сохранить для нашего будущего ребенка?» — спросила женщина, глядя на меня умоляющими глазами. И опухшее от слез почти детское страдальчески личико на миг озарилось улыбкой. «Увидеть отца ему уже не суждено, но знать о нем он будет все», — уже твердо сказала она и решительно поднялась.

* * *

Продолжали мы осуществлять в своей операционной зоне и противолодочную оборону внешних конвоев, которые шли теперь регулярно, по одному в месяц. Правда, характер боевых действии несколько видоизменился. Мы отказались от систематического поиска подводных лодок противника на фарватерах и перешли к проведению противолодочных операций всеми силами флота перед каждым приходом внешнего конвоя. Эти операции включали развертывание наших подводных лодок вблизи мест базирования вражеских подводных лодок и на возможных путях их движения, а также поиск подводных лодок с помощью гидросамолетов в обширных районах моря на путях следования конвоя. Более тщательно, но значительно меньшие по площади районы обследовали поисково-ударные группы, составленные из катеров и кораблей противолодочной обороны. Поисково-ударным группам, состоящим из охотников и эсминцев, имеющих соответствующую гидроакустическую аппаратуру, придавались в качестве «бомбовозов» торпедные катера. Противолодочные операции давали гораздо больший эффект, чем регулярные обследования фарватеров и эпизодические поиски в море, поскольку охватывали обширные водные районы.

Легко переключился на борьбу с подводными лодками личный состав Печенгской Краснознаменной, ордена Ушакова I степени бригады торпедных катеров. Не имея собственной гидроакустической и гидролокационной аппаратуры для обнаружения подводных целей, катерники научились хорошо разбираться в сигналах и маневрах противолодочных кораблей и служили им незаменимыми помощниками. Герои Советского Союза командиры торпедных катеров старшие лейтенанты Василий Иванович Быков и Георгий Михайлович Паламарчук, командир звена старший лейтенант Иван Михайлович Желваков, командиры отряде капитан-лейтенанты Анатолий Иванович Кисов и Василий Михайлович Лозовский, командиры дивизионов капитаны [291] 2 ранга Владимир Николаевич Алексеев и Сергей Григорьевич Коршунович, командир отряда дважды Герой Советского Союза капитан-лейтенант Александр Осипович Шабалин так же умело и расчетливо действовали против подводных лодок врага, как и против конвоев, и являлись для всех примером отваги и презрения к опасности.

Когда война стала подходить к концу и объем боевых операций сократился, начался перевод на другие флоты адмиралов, генералов и офицеров, имеющих большой боевой опыт. Ушел на Балтику член Военного совета вице-адмирал А. А. Николаев, туда же перевели начальника политуправления флота генерал-майора Н. А. Торика и командира бригады торпедных катеров капитана 1 ранга А. В. Кузьмина. Несколько раньше на должность командующего Юго-Западным морским оборонительным районом выдвинули командира бригады подводных лодок контр-адмирала Н. И. Виноградова, забрали в Главный морской штаб командующего Беломорской военной флотилией вице-адмирала С. Г. Кучерова. Переводили и других адмиралов и офицеров.

В день капитуляции фашистской Германии разведчики перехватили радиограмму, переданную открытым текстом, в которой гросс-адмирал Дёниц скликал своих еще уцелевших подводных пиратов, оплакивал проигранную битву, скорбел по упущенным возможностям.

Отгремели в Москве залпы торжественного салюта, советский народ отпраздновал День Победы. Вместе со всей страной праздновал это великое событие и Северный флот. Были сдернуты с окон надоевшие всем черные занавески, люди перебирались из подземелий в наземные штабы и казармы. Но вот страсти улеглись, и мы стали потихоньку осваиваться с еще непривычной мирной обстановкой. Наступила пора осмыслить все, что было сделано за эти грозовые годы, проанализировать наши достижения и ошибки, наметить дальнейшие шаги, заглянуть вперед, в ту перспективу, что еще так смутно просматривалась сквозь призму недавних событий. [292]

Часть третья.
Такими разными послевоенными дорогами

Напрасно мы мечтали в редкие часы военного затишья о спокойной размеренной службе после войны. Отгремели салюты Дня Победы, бравурные марши, а неотложные задачи навалились на нас, кажется, еще большим грузом. Не призраком прошедшей войны, а реальной угрозой оставались минные поля и плавающие мины — ведь торговый и рыболовный флоты вышли в море. Корабли, еще вчера неудержимо рвущиеся в бой, сейчас, словно их подменили, как бы с трудом отрывались от стенки причала, выходя в море: все они нуждались в незамедлительном ремонте, так как срок их эксплуатации по меркам мирного времени десятикратно истекли. А тут еще областные организации, получив от центра план лова рыбы, потребовали вернуть призванные по мобилизации траулеры и мотоботы, а вместе с ними и моряков-специалистов. Вокруг Полярного, Ваенги, Мурманска и на Рыбачьем бездействовали десятки батарей, личный состав которых продолжал жить в землянках. Надо было все это артиллерийское хозяйство приводить в порядок. Невыносимо трудно было с жильем. Несмотря на его отсутствие, постоянно прибывали истосковавшиеся по своим мужьям и отцам жены с детьми. Необходим был срочный ремонт старых домов, школ, магазинов. На первых порах устанавливали сборные щитовые домики, куда переселяли живущих в землянках, а вновь прибывших приходилось временно размещать на освобождающихся местах. [293]

Надо было частично разобрать или законсервировать оборонительные сооружения на полуострове Рыбачий и на подступах к Полярному, восстановить разрушенные противником порт Печенгу и аэродром в Луостари. И это только малая часть первостепенных задач, всех же забот не перечесть.

В этих бесконечных проблемах можно было легко запутаться, если рационально не распределить силы. Поэтому штаб и политуправление флота занялись вопросами поддержания боевой готовности кораблей и береговых частей, а член Военного совета взял под непосредственный контроль строительство, снабжение, расквартирование и благоустройство населения гарнизонов. Работать приходилось с раннего утра и до поздней ночи, и казалось, уставали больше, чем в войну.

В апреле 1946 г. мы прощались с адмиралом А. Г. Головко, отбывавшим в Москву к новому месту службы на должность заместителя начальника Главного штаба Военно-Морских Сил СССР. Вскоре после этого меня вызвал главнокомандующий ВМС адмирал флота Н. Г. Кузнецов и объявил, что на должность командующего Северным флотом он представляет правительству двух кандидатов: вице-адмирала Г. Н. Холостякова, командующего Дунайской военной флотилией, и меня, начальника штаба Северного флота. Беседуя со мной, заместитель министра Вооруженных Сил СССР, кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б) Н. А. Булганин поинтересовался моим прохождением службы и, узнав о том, что я пришел на флот по первому призыву комсомола, в шутку обронил: «Ну вот — комсомолец, а виски уже седые». В Полярный я вернулся, уже зная, что буду назначен командующим флотом.

В мае, собрав походный штаб на линкоре «Архангельск», мы повели эскадру надводных кораблей и бригаду подводных лодок в Белое море на отработку задач боевой подготовки. План боевой подготовки в завершающей части предусматривал проведение учения по отражению прорыва сил «противника» в Горло Белого моря. На учения прибыл главнокомандующий ВМС Н. Г. Кузнецов. «Красной» стороной руководил командующий эскадрой вице-адмирал В. А. Фокин, «синей» — командир Отряда учебных кораблей контр-адмирал К. В. Шельтинга. Маневры прошли успешно, и в августе было подписано решение Совета Министров СССР об утверждении меня в должности командующего Северным флотом.

В первый послевоенный год перед флотами была поставлена [294] задача огромной важности — обобщить опыт Великой Отечественной войны. Решение ее требовало продолжительной, кропотливой работы большого коллектива. Забегая вперед, скажу, что мы пришли к следующим выводам.

В стратегическом плане в основе использования флота лежал принцип единства действий всех видов и родов сил, причем ведущая роль принадлежала Красной Армии. В главные задачи флота входило обеспечение устойчивого стратегического фланга Красной Армии от ударов противника и содействие ей в операциях на приморском направлении. Вместе с тем флот должен был вести активную борьбу с противником, нарушать его морские перевозки и обеспечивать свои морские коммуникации.

Северный флот участвовал в стратегической операции по освобождению советского Заполярья, а также осуществлял самостоятельные операции и систематические боевые действия по защите своих коммуникаций и нарушению коммуникаций противника. Во взаимодействии флота с армейскими объединениями основой успеха в операции являлась, тесная увязка их оперативных планов. Наиболее действенным в стратегическом использовании флота было поддержание высокой боевой готовности сил, сосредоточение усилий против основной группировки противника, тесное взаимодействие с объединениями (соединениями) и между разнородными силами, маневр силами между театрами, соблюдение скрытности подготовки и развертывания сил, всестороннее обеспечение боевой деятельности и централизованное управление силами. Важнейшей задачей Северного флота стало обеспечение стратегических внешних перевозок в Баренцевом море и внутренних — в других арктических районах.

Важнейшими принципами организации, подготовки в ведения операций, как показало боевое использование сил флота, явились постановка реальных и конкретных целей операции, сосредоточение сил на главном направлении, достижение внезапности, организация тесного взаимодействия, бесперебойное управление силами и организация всестороннего их обеспечения.

Как и на других флотах, большую роль в обороне Заполярья сыграло образование Северного оборонительного района — временного оперативного объединения, явившегося новой формой управления разнородными силами флота и армии.

Большой размах получили десантные действия, и это несмотря на отсутствии специальных высадочных средств, что [192] затрудняло их осуществление. В период активной обороны, высаживая десанты во фланг и в ближний, тыл противника, мы преследовали цель оттянуть часть сил с участка наступления, ослабить его группировку. При наступлении десанты создавали условия для улучшения позиций наших войск, помогали в прорыве укрепленных районов.

В самостоятельных действиях Северный флот решал задачи нарушения морских коммуникаций противника и защиты своих внешних и внутренних коммуникаций. По форме это были вначале систематические боевые действия, а на заключительной стадии войны — операции, которые приносила больший успех.

Из родов сил флота наиболее результативными оказались авиация и подводные лодки. Причем было очевидно, что самолеты предпочтительнее использовать большими разнородными группами.

Подводные лодки на Северном флоте использовали методы крейсерства в назначенных районах, маневренно-позиционный и нависающих завес. Последний метод был более предпочтительным, однако существенно зависел от эффективности оперативной разведки.

Из негативных моментов в первую очередь следует назвать недооценку роли Северного флота в обороне Родины. К такому же выводу пришел и Н. Г. Кузнецов, отметив, что уже опыт первых лет войны убедительно показал, как важны внутренние морские сообщения на Севере и что недооценка их защиты была серьезным просчетом в подготовке Северного флота в предвоенные годы. К тому же и сил там было явно недостаточно. Грустно вспоминать, что Северный, флот, флот открытого моря, начал войну, имея в своем состава 8 эсминцев, 15 подводных лодок, 7 сторожевых кораблей, 14 сторожевых катеров, 2 тральщика, 1 минный заградитель, эскадрилью «летакхщих лодок» да полк истребителей, в то время как почти 200 подводных лодок были «закупорены» в Черном и Балтийском морях или находились слишком далеко — в составе Тихоокеанского флота. Имей Северный, флот более сильный боевой состав, не пришлось бы так дорого платить за военно-политическую близорукость руководства страны.

Не отвечала требованиям главной базы флата и Екатерининская гавань с расположенным на ее берегах Полярным. Существовала не только идея перевода главной базы в Ваенгу, но и бил разработан план строительства там технических сооружений и города Североморска. Поэтому эскадра надводных [296] кораблей уже давно базировалась в Ваенге. Практически в Полярном оставались только подводные лодки и корабли ОВРа. Естественно, что штаб флота тяготел к Ваенге. Получив согласие Главного штаба Военно-Морских Сил, мы наконец осуществили передислокацию всех органов управления флотом в Ваенгу (Североморск).

Реализация опыта Великой Отечественной войны в послевоенном строительстве флотов, баз, кораблей и авиации не всегда проходила гладко. В спешке часто делали ошибки. Так нам, морякам, предложили разделить Тихоокеанский и Балтийский флоты. Среди военно-морских специалистов эта идея поддержки не встретила, поскольку флот как оперативное объединение должен быть маневренным и появляться там, где объявился враг, ему чуждо пассивное ожидание неприятеля в отведенной зоне. Когда вопрос о разделении флотов решался в правительстве, главком ВМС был болен и не присутствовал на этом совещании, а направил туда начальника Главного штаба ВМС адмирала С. Г. Кучерова с указанием отстаивать точку зрения флотского командования. За твердость в защите мнения моряков, как рассказывал впоследствии Степан Григорьевич, он тут же, на совещании, был отстранен Сталиным от должности. Так были образованы 4-й и 8-й флоты с главными базами в Балтийске и Таллинне и 5-й и 7-й с главными базами во Владивостоке и в Советской Гавани.

Разделение флотов привело к тому, что каждый из них оказался вполовину слабее прежнего, штабы береговых учреждений удвоились так, что офицерских должностей на берегу оказалось больше, чем на кораблях, появились серьезные трудности с размещением тыловых органов и с расквартированием. Кроме того, возникли задачи, решить которые можно было только объединенными усилиями двух флотов, что требовало согласования работы штабов и координации действий в море. Следует отметить, что новая организация так и не прижилась, хотя просуществовала в течение ряда лет.

Несколько раньше последовало образование морских оборонительных районов (МОР), в состав которых вошли главным образом соединения охраны водного района, береговой обороны и торпедных катеров. Мотивировалось это необходимостью освободить командующего флотом от задач обороны баз и побережья. Так на Северном флоте появились: в Кольском заливе — КоМОР, в Белом море — БеМОР, командующие которых и их штабы узнавали о событиях нередко после того, как командующий флотом принимал по [297] ним решения. И эта реорганизация принесла одни ухудшения.

В январе 1947 г. в руководстве ВМС произошли серьезные изменения: с должности главнокомандующего ВМС был снят адмирал флота Н. Г. Кузнецов, были сняты и некоторые его заместители. Суть выдвинутых против них обвинений заключалась в том, что во время войны Н. Г. Кузнецов, заместитель главкома по кораблестроению и вооружению адмирал Л. М. Галлер, адмирал В. А. Алафузов, бывший тогда начальником Главного штаба, и его заместитель вице-адмирал Г. А. Степанов, получив от англичан подводный гидролокатор «Аздик», без ведома правительства передали союзникам взамен 130-мм корабельное орудие, парашютную торпеду и «секретную» карту Кольского залива. Теперь адмиралов судил офицерский суд чести, только что учрежденный в Вооруженных Силах. Но председательствующий на суде Маршал Советского Союза Л. А. Говоров установил, что рассматриваемые вопросы входят в компетенцию Верховного суда СССР. Адмирал флота Н. Г. Кузнецов был разжалован в контр-адмиралы и отстранен от должности главкома ВМС, а остальные были лишены воинских званий и осуждены к различным срокам заключения. Адмирал Л. М. Галлер скончался в тюрьме, а адмирал В. А. Алафузов и вице-адмирал Г. А. Степанов в 1953 г. были реабилитированы и возвращены на службу. Подробности этого судилища я узнал впоследствии у вице-адмирала Н. М. Кулакова, бывшего военным обвинителем по делу адмиралов.

В 1947 г. состоялись выборы в Верховный Совет РСФСР. Меня выдвинули кандидатом в депутаты шахтеры треста «Печенганикель». В течение недели на эсминце я обошел Печенгу, Кильдин, Териберку, Иоканьгу, где встречался с избирателями — металлургами, летчиками, артиллеристами, рыбаками, оленеводами. Тяжелым было послевоенное время: наследие войны — разруха и недостаток продуктов питания. Восстановить народное хозяйство в таких условиях мог только мужественный народ. Много вопросов обсуждалось, но все были единодушны: надо в кратчайший срок решать задачи восстановления промышленности, сельского хозяйства, рыболовства, повышения боевой готовности частей и подразделений. Передо мной, естественно, встал сложный вопрос: как помочь силами флота решить хотя бы самые насущные проблемы.

Летом 1948 г. нам приказали вернуть корабли, полученные во время войны в счет репараций. В Великобританию надлежало отвести линкор и семь эсминцев, в США — легкий [298] крейсер. Большие корабли находились в хорошем техническом состоянии, и мы смело повели их в океан. Мореходные качества порядком изношенных эсминцев вызывали серьезную тревогу. Мы долго ожидали благоприятной погоды, а выпустив корабли в море, напряженно следили за ними и держали наготове усиленный отряд кораблей аварийно-спасательной службы. Однако все корабли прибыли по назначению благополучно.

После войны на флоте сохранилось большое количество боеприпасов. Это всегда потенциально опасно, особенно когда у людей воевавших в мирное время притупляется бдительность. Так, однажды по причине небрежного обращения с боеприпасами на окраине Мурманска взлетел на воздух флотский склад снарядов. В результате взрыва погиб человек. Меня вызвал к себе министр обороны СССР Маршал Советского Союза Н. А. Булганин. Услыхав, сколько на флоте лишних боеприпасов, к тому же частично лежащих просто под снегом, Булганин схватился за голову: «Несчастный, ты же сгниешь на каторге и меня за собой потянешь!» А немного успокоившись, вызвал по телефону начальника Тыла Советской Армии генерала армии А. В. Хрулева и приказал ему проследить, чтобы Северному флоту помогли в строительстве соответствующих складов и хранилищ. Такого счастливого финала я, признаюсь, и не ожидал.

Нового главкома адмирала И. С. Юмашева я знал только по телефонным переговорам и тем коротким встречам, которые случались во время моих немногочисленных командировок в Москву. Тем не менее от своих сослуживцев-северян А. Г. Головко и Н. И. Виноградова, занимавшего пост заместителя главнокомандующего ВМС по кадрам, я слышал, что Юмашев о Северном флоте и о его командующем мления невысокого, И вот в 1950 г. Иван Степанович прилетел на Север, для обстоятельного знакомства с флотом. С ним прибыло много операторов, инспекторов и других сопровождающих. Они развернули передо мной обширный план инспекторской проверки соединений и частей. План хотя и был уже утвержден, но выполнение его не обеспечивало всестороннего знакомства главкома ВМС с Северным флотом. Я предложил адмиралу Юмашеву свой план, суть которого заключалась в том, чтобы на эсминце обойти все базы флота, от Печенги до Архангельска. На переходах в море нас будет «искать» разведывательная авиация и «наводить» ударные силы — подводные лодки, торпедные катера, надводные корабли, торпедоносную и бомбардировочную, авиацию. Все, кому, положено инспектировать действия флота [299] в море, пусть идут с нами на корабле, а те, кому надо инспектировать части та берегу и корабли на стоянке, пускай остаются в базе. Иван Степанович одобрил мой план, сказав «быть посему».

Такого насыщенного похода у меня еще ни разу не было. Крупный и могучий Юмашев от сверхуплотненного графика мероприятии едва ли не валился с ног. Я напрягал последние силы, чтобы выглядеть бодрым. Отдыхать приходилось только в море в промежутках между атаками то групп однородных кораблей, то отрядов взаимодействующих сил. Адмирал Юмашев был доволен учением и, несмотря на физическую усталость, казалось, отдыхал душой. Завтракал, обедал и ужинал главком всегда в компании. Начальник Боевой подготовки ВМС контр-адмирал С. Д. Солоухин и начальник политуправления ВМС генерал-лейтенант Н. В. Пупышев за столом не засиживались, мне же надлежало ждать, пока поднимется гость. А Иван Степанович любил задушевные беседы за столом, особенно вечерами после ужина и вечернего чая. Расстегнув тужурку и ослабив галстук, он подолгу рассказывал мне о своей морской службе, о работе в Москве, о встречах со Сталиным. Сам он, матрос царского флота, участвовал в революции, был человеком мужественным и храбрым, твердым в своих решениях, прямым, правдивым, справедливым. Но мягкосердечными чувствительным.

На оценку Северного флота Иван Степанович был скуп. Даже на прощание сказал только, что «море у вас хорошее». Но я понял, что эта похвала касается флота, и не ошибся. При первом же разговоре по телефону с Н. И. Виноградовым я узнал, что главнокомандующий свое прежнее мнение о Северном флоте в корне изменил. А вскоре, в январе 1951 г., мне было присвоено воинское звание адмирал.

По плану развития народного хозяйства СССР на 1946– 1950 гг. от промышленности на флот стали поступать корабли новой послевоенной постройки. На Севере первенцем эскадренных миноносцев проекта «30-К» был «Охотник» (с 17 декабря 1946 г. «Сталин»). Но первый блин вышел комом. У эсминца на больших ходах появлялась значительная вибрация корпуса, отчего образовывались трещины в обшивке подзора. Испытания хоть и продолжались, но без особой надежды на успех. Стали ждать эсминец улучшенной конструкции проекта «30-бис». «Тридцатки-бис» оказались неплохими кораблями: обладали высокими мореходными качествами, хорошими скоростями, были оснащены новейшей техникой. Однако на океанской волне они стремительно раскачивались [300] и при артиллерийских стрельбах допускали большое количество пропусков залпов. В силу этого оценки учебных стрельб новых эсминцев не поднимались выше трех баллов, в то время как на Балтике и Черном море стрельбы на этих кораблях оценивались на отлично. Главный штаб ВМС журил нас за низкие показатели в боевой подготовке и рекомендовал учиться у передовиков. Наши же объяснения никто во внимание не принимал, полагая, что мы пытаемся оправдаться.

Но вот И. В. Сталин вызвал к себе первого секретаря Мурманского обкома ВКП(б) В. А. Прокофьева с докладом о развитии края. Василий Андреевич являлся членом Военного совета флота и перед отъездом в Москву посоветовался со мной, что говорить, если «хозяин» поинтересуется военными делами. Как потом рассказывал В. А. Прокофьев, перспективами развития Севера он увлек И. В. Сталина. В заключение И. В. Сталин спросил: «Ну, что еще у вас есть доложить?»

Чувствуя, что атмосфера складывается деловая и доброжелательная, Василий Андреевич решительно попросил выслушать его по оборонным вопросам. Сталин, чтобы обратить на это особое внимание членов Политбюро, поднял указательный палец. Это ему принадлежала идея включить в состав военных советов флотов и округов первых секретарей обкомов. Он явно был доволен поворотом темы доклада. Но когда Василий Андреевич коснулся недостатков новых эсминцев, И. В. Сталин пришел в негодование.

— Я предупреждал моряков, чтобы они не повторяли старых ошибок. Довоенные миноносцы у них ломались на волне, эти плохо стреляют! — говорил он, все больше распаляясь.

— Соедините меня с Головко, — делая ударение на втором слоге, потребовал он от своего помощника А. Н. Поскребышева.

— Товарищ Головко, — уже спокойно сказал Сталин, — вот мне сейчас Прокофьев доложил, что ваши новые миноносцы на Северном флоте обнаружили серьезные недостатки. Они стремительно раскачиваются на волне и тем затрудняют орудийную стрельбу.

Видимо, Головко ответил, что Прокофьев не в курсе дела.

— А вот мы его спросим, откуда у него такие данные.

Василий Андреевич доложил, что он это неоднократно слышал от моряков, а перед отъездом в Москву беседовал с командующим флотом и тот все это подтвердил.

— Головко, так это, оказывайся, вы не в курсе дела. [301]

У Прокофьева сведения достоверные, — сказал И. В. Сталин, — Извольте собрать исчерпывающий материал о качестве этих кораблей и представьте правительству. Если подтвердится то, о чем доложил Прокофьев, мы вас будем судить, и я первый проголосую, чтобы вас расстреляли, — заявил он и повесил трубку.

Характеристику эсминцам «30-бис» я дал отрицательную. Командующие Балтийским и Черноморским флотами отозвались о них положительно. Тихоокеанцы опыта эксплуатации этих кораблей еще не имели и от характеристики их уклонились. Две положительные оценки из трех, видимо, спасли А. Г. Головко.

Вслед за эскадренными миноносцами и крейсерами отечественная промышленность приступила к строительству тральщиков и торпедных катеров. Новые корабли поступала на флот с перебоями. Ходовые испытания нередко затягивались и переносились на зимние штормовые месяцы. Часто корабли сдавались флоту с недоделками, которые затем вынуждены были устранять личный состав боевых частей или рабочие флотских судоремонтных заводов. Мы осваивали новую технику, искали более совершенные формы боя в ведения морских операций, с учетом опыта войны формировали новые соединения и оперативные объединения, проводили боевую и политическую подготовку.

При Военном министерстве СССР и Военно-морском министерстве СССР в 1950–1953 гг. существовали Главные военные советы. Это совещательные органы при министрах, хотя в их состав и входили по четыре члена Политбюро ЦК КПСС. И. В. Сталин входил в оба совета. В Главный военный совет ВМС входили шесть командующих флотами, заместители военно-морского министра, а также И. В. Сталин, В. М. Молотов, Г. М. Маленков и Н. А. Булганин. Председателем совета считался военно-морской министр СССР. Наш Главный военный совет долго не собирался. И вдруг в июле 1951 г. командующих флотами вызвали в Москву. Причины вызова не знал даже министр. Несколько дней ждали, пока освободится Сталин. На двух заседаниях совета, где присутствовал весь состав Политбюро ЦК КПСС, обсуждалось письмо главного инспектора ВМС адмирала Г. И. Левченко, адресованное Сталину. Г. И. Левченко ставил два вопроса: об отставании развития ВМС от флотов передовых морских держав и о неудовлетворительном руководстве флотами со стороны Военно-морского министерства и Морского генерального штаба. Сталин брал слово дважды: [302] в начале заседания, когда сказал, чего он ждет от Главного военного совета, и в конце, когда делал выводы.

По его предложению первыми выступили адмиралы А. Г. Головко и И. С. Юмашев, а затем командующие флотами адмиралы В. А. Андреев, И. М. Харламов, вице-адмирал И. И. Банков, Н. Г. Кузнецов, адмирал Н. Е. Басистый и я.

Сталин требовал от командующих флотами высказать свое суждение о руководстве ВМС. Но ни один из нас не мог сказать в адрес своих руководителей ничего — ни плохого, ни хорошего. Это объяснялось оторванностью руководства ВМС от жизни флотов, которые были самостоятельными. И. В. Сталин признал, что мы отстаем от крупных морских держав на 7–8 лет, и потребовал наверстать упущенное. Адмиралов И. С. Юмашева и А. Г. Головко он подверг резкой критике, что означало их неизбежную смену.

— Иван Степанович Юмашев, — говорил Сталин, — человек чистой совести и чести, большой отваги и храбрости, отличный, опытный моряк, человек редкой доброты, но не министр. Все дело он перепоручил помощникам, а власть выпустил из рук. Помощниками не руководит, часто болеет. Головко же хватается за все сам, а дело от этого страдает.

На следующий день комиссия, составленная по предложению И. В. Сталина из тех, кто выступал, а также Г. М. Маленкова и Л. П. Берия, избрала кандидата на должность военно-морского министра. Им стал командующий 7-м ВМФ вице-адмирал Н. Г. Кузнецов (в 1953 г. ему вернули прежнее звание). Адмирал И. С. Юмашев был назначен начальником Военно-морской академии, а А. Г. Головко в 1952 г, стал командующим 4-м ВМФ. На должность начальника Главного штаба ВМС Н. Г. Кузнецов пригласил вице-адмирала В. А. Фокина.

В марте 1952 г. на Северном флоте произошла авария. В море на ходу столкнулись два новых корабля — эскадренный миноносец «Осмотрительный» и крейсер «Чапаев». Как следствие этого, были отстранены от командования не только командиры кораблей, но и командование эскадры и Военный совет флота. Выводы строгие, даже по меркам того сурового времени. А все началось с того, что на должность начальника штаба Северного флота пришел человек, не знающий ни особенностей, ни сложностей Северного морского театра, но с апломбом. Я же, улетая в Москву на сессию Верховного Совета РСФСР, оставил его за себя, что было ошибкой. На время своего отсутствия я разрешил выходы в море только одиночным кораблям и то под руководством командиров соединений, сделал и другие необходимые [303] распоряжения. Мне казалось, что какие-либо неприятности исключены, но я заблуждался. На боевую подготовку вышел крейсер. Большие корабли мы выпускали только в охранении, как минимум одного эсминца. В море налетел свежий ветер, развело волну, выполнять намеченные задачи стало невозможно, и командующий эскадрой контр-адмирал А. И. Гурин запросил разрешения вернуться в базу. Начальник штаба флота контр-адмирал В. И. Сурабеков не только не утвердил просьбу флагмана, но и от имени командующего флотом приказал ему идти в Кильдинскую салму и там, стоя на якоре, ждать улучшения погоды. Если бы начальник штаба флота, прежде чем принимать столь ответственное решение, проконсультировался с синоптиками, посоветовался бы с кем-нибудь из своих помощников, знающих Север, то узнал бы, что нордовый ветер дует как минимум трое суток и еще столько же времени после этого будет бушевать волна и что в такую погоду Кильдинская салма становится чем-то вроде аэродинамической трубы. Стоящие там корабли срывает с якорей, не исключен обрыв якорной цепи, корабль может потащить на камни, поэтому приходится держать машины прогретыми, а вахты нести походные. Такая стоянка выматывает людей больше, чем на ходу в море. Да и зачем новому на флоте человеку понадобилось вступать в спор с командующим эскадрой, как мог он не удовлетворить просьбу опытнейшего североморца Героя Советского Союза контр-адмирала А. И. Турина? Уж если тот попросил вернуть корабли в базу, значит, у него имелись на то веские основания. Выполняя приказ начальника штаба флота, корабли стали на якорь в Кильдинской салме.

Всю ночь не стихал ветер, крейсер и эсминец водило туда-сюда, пока не оборвалась якорная цепь на крейсере. Тогда командующий эскадрой принял решение идти в базу, никого не спрашивая. Настало утро, в море продолжал бушевать шторм. Выйдя из узкости, не спавший всю ночь А. И. Гурин посчитал, что все трудности позади, и спустился с мостика вниз. Он не отдал никаких распоряжений, полагая, что дальше командиры кораблей сами знают, что им следует делать. Не отпустив охранение в базу и устранившись от управления кораблями в сложной метеорологической обстановке, он тем самым нарушил святее правило управления соединением.

Уже на повороте в Кольский залив корабли накрыл снежный заряд. Командир эсминца вел корабль впереди крейсера. После поворота, не имея информации о местоположении и действиях охраняемого корабля, он начал менять [304] позицию относительно крейсера, не учитывая, что тот снизил скорость. В результате неграмотного маневрирования эсминец ударил форштевнем крейсер в корму. На крейсере погибли два старшины, а оба корабля на длительный срок вышли из строя, встав на аварийный ремонт.

О случившемся военно-морской министр Н. Г. Кузнецов доложил правительству. Глубокой ночью меня вызвал к себе И. В. Сталин. В огромном, залитом светом невидимых ламп кабинете находились все члены Президиума ЦК КПСС. Отдельно, в самом конце большого стола, сидели вице-адмирал Н. Г. Кузнецов и адмирал А. Г. Головко. Когда я вошел, И. В. Сталин, стоя посреди кабинета, пристально посмотрел на меня. На приветствие ответил тихо, спокойно.

— Как же это у вас получилось? — спросил он.

Раньше я видел Сталина и в гневе, сейчас же его тон не предвещал бури. Казалось, что он сочувствует мне, не говоря о своем отсутствии, не упоминая имени начальника штаба флота, я в деталях доложил ему о причинах аварии. По моему докладу главным виновником был командующий эскадрой контр-адмирал Турин, по заготовленному Н. Г. Кузнецовым проекту решения Совета Министров — командир крейсера капитан 1 ранга Подруцкий.

— Значит, вы плохо воспитали Турина, если он не оправдал вашего доверия? — спросил Сталин.

— Да, — согласился я. — Больше того, мы избаловали его неограниченным доверием и обильными похвалами.

Меня внимательно слушали. Никто в наш разговор не вмешивался.

— А что, командир крейсера уж такой потерянный человек, что вы отдаете его под суд? — спросил он, видимо имея в виду доклад военно-морского министра.

— Нет, он допустил большую ошибку, которая повлекла за собой тяжелые последствия, но, без сомнения, искупит ее дальнейшей честной службой. Он неплохой командир корабля и до аварии служил безупречно. Его крейсер — один из лучших кораблей в соединении. В принципе этот офицер повинен лишь в том, что не взял на себя инициативу выполнить то, что недоделал его начальник — командующий эскадрой, присутствовавший на корабле: не отослал вовремя эсминец в базу и не запретил ему производить маневры, когда видимость резко ухудшилась.

— Так, может, нам его не судить? — обратился Сталин к членам Президиума ЦК КПСС.

Воцарилось минутное молчание. И вдруг встал вице-адмирал [305] Н. Г. Кузнецов и твердо заявил, что он просит отдать командира крейсера под суд, так как на флотах низкая дисциплина, высокая аварийность и что на этом примере надо учить, людей.

Сталин помолчал, медленно подошел к столу, с досадой бросил коробок спичек и недовольный тоном сказал:

— Ну ладно. Что еще?

Н. А. Булганин попросил его подписать решение.

Справедливости ради следует сказать, что когда Николай Герасимович был командующим флотом, то не давал в обиду своих командиров кораблей, не тащил их в суд за аварии, если, конечно, они не являлись следствием халатного отношения к служебным обязанностям. В этом я имел возможность убедиться сам.

В 1938 г. мне довелось принимать участие в работе Главного военного совета ВМФ, созванного правительством в Кремле во случаю первой годовщины образования нашего наркомата. На совещание съехались командующие и члены военных советов флотов и флотилий, командиры и комиссары передовых соединений и кораблей, начальники управлений боевой подготовки штабов. На заседаниях присутствовали И. В. Сталин, В. М. Молохов, М. И. Калинин, А. А. Жданов, К. Е. Ворошилов.

С докладом об итогах боевой и политической подготовки выступал новый нарком Военно-Морского Флота М. Н. Фриновский. Не имеющий представления о флотах и кораблях, чекист по происхождению, Фриновский сбивчиво и неграмотно читая написанный чужой рукой незнакомый ему текст обширного доклада, то и дело запинался и коверкал специальные и технические термины, обнаруживая полную беспомощность в морском деле. Было очевидно, что на столь ответственном посту этот человек оказался случайно, по какому-то недоразумению или по ошибке и что наркома Военно-Морского Флота из него никогда не получится. И вот, когда он, критикуя высокую аварийность самолетов и кораблей, стал поносить тихоокеанцев за потерю разбитого штормом эсминца, с места поднялся молодой командующий флотом Н. Г. Кузнецов и, перебив оторопевшего от неслыханной дерзости докладчика, бросил ему в лицо:

— Корабль погиб не по вине личного состава, а из-за внезапно налетевшего урагана. Вам надо сначала позаботиться о том, чтобы Дальневосточный морской театр был оснащен необходимой сетью метеостанций и постов наблюдения за погодой, а уж потом бросать такие обвинения. И [306] еще, если бы вы не вмешивались, сидя в Москве, в мои распоряжения и не путали их, может быть, эсминец и удалось бы спасти.

Видимо, потому, что в запальчивых словах Кузнецова прозвучала правда, смелый его выпад понравился правительству. Ни командира погибшего эсминца, ни возглавлявшего переход комдива в тот раз судить не стали. А командующего Тихоокеанским флотом вскоре призвали сменить Фриновского в должности наркома. В новой же своей роли Николай Герасимович отношение к командирам, корабли которых потерпели аварию, резко изменил.

В качестве примера ногу привести случай, происшедший на Северном флоте. Эскадренный миноносец «Разумный» потерпел серьезную аварию. На нем отказало рулевое управление, когда корабль на большой скорости проходил узкость в Кольском заливе. Его командир капитан 3 ранга Н. И. Никольский не успел погасить инерцию, и эсминец ударился о скалу. Вся носовая часть оказалась смятой в гармошку, и корабль пришлось поставить в длительный ремонт. За неуместную лихость маневра и превышение скорости в неположенном месте нарком потребовал предать командира корабля суду военного трибунала. И командующий флотом А. Г. Головко, и член Военного совета А. А. Николаев жалели и отстаивали опытного командира, пытались объяснить, что у него были уважительные причины торопиться и авария произошла не столько из-за его оплошности, сколько из-за конструктивных и технических недостатков механизмов.

— Мы и без того вольно или невольно потеряли столько командиров кораблей, что хватило бы на целую эскадру, — сокрушался А. А. Николаев. — За гибель тральщика разжаловали Егорова и отправили в десантные части, где он и сложил голову, за малодушие расстреляли командира эсминца «Сокрушительный» и командира артиллерийской боевой части, а комиссара и старпома отправили в штрафную часть, за трусость и умышленную порчу гирокомпаса приговорили к смертной казни командира подводной лодки Малышева: его убили немцы, сбросив на гауптвахту 500-килограммовую авиабомбу. Если к этому добавить комбрига Павлуцкого и командира «щуки» Шуйского, посаженных перед самой войной за гибель подводных лодок, то получится очень уж много.

— Да, трибунал у нас судит, не гуляет, — заметил Головко. — Как только Николай Герасимович стал наркомом, [307] так начал считать тюрьму наиболее подходящим учреждением для эффективной борьбы с аварийностью.

К сожалению, командующий флотом был во многом прав. И теперь, много лет спустя после аварии, резко изменившей не только мою судьбу, но и судьбы многих людей, мне все же кажется, что наказание было чрезмерно суровым.

Тяжело было прощаться с Северным флотом, с его людьми, со всем тем, чему были отданы, скажу не кривя душой и не боясь высокопарных слов, лучшие годы моей жизни.

Интересно отметить, что я, будучи отстраненным от командования флотом, продолжал оставаться членом Главного военного совета ВМС и принимал участие в его очередном заседании, на котором Н. Г. Кузнецов делал доклад о дисциплине и аварийности на флотах.

Летом 1952 г. мне пытались подобрать должность, но безуспешно. То не соглашался Н. А. Булганин, то не нравилось Н. Г. Кузнецову. Пост командующего Дунайской военной флотилией, казалось, устраивал всех, но это предложение отверг Сталин. «Не надо его туда засылать», — коротко резюмировал он. Осенью меня направили учиться в Академию Генерального штаба.

Если: морской офицер хочет соответствовать требованиям, которые предъявляет к нему служба, он обязан систематически углублять и обновлять свои знания. Непривычно было очутиться в роли студента. Но когда понял, сколько еще нужно знать и можно узнать, какие горы непрочитанных книг еще лежат не тронутые тобой, когда втянулся в пауку, стало не хватать времени. За два года я успел привести в систему те знания и опыт, которыми располагал ранее, много узнал нового. Так, например, я впервые принимал участие в учениях на картах, где противоборствующие стороны использовали ядерное оружие.

За время моего пребывания в академии многое в нашей жизни изменилось. Произошли значительные изменения в Советском правительстве. У руководства Вооруженными Силами страны встали другие люди. Военно-морское министерство было упразднено, и Военно-Морские Силы стали одним из видов Вооруженных Сил. Адмирал Флота Советского Союза Н. Г. Кузнецов на должность первого заместителя главнокомандующего ВМФ пригласил командующего Черноморским флотом адмирала С. Г. Горшкова, талантливого руководителя и искусного флотоводца, которого хорошо знал по совместной службе. Меня назначала в Главный [308] штаб ВМФ на должность начальника Управления боевой подготовки ВМФ.

Уже давно в нашей стране провели испытания атомной и водородной бомб, части береговой обороны были вооружены крылатыми ракетами, подводные лодки готовились к испытаниям баллистических ракет, а судостроительные заводы все еще продолжали строить крейсера и эсминцы, вооруженные только артиллерийскими системами. Флоты проводили учения без учета возможного применения и воздействия на них ядерного оружия. Хотя ни один ваш крейсер за всю войну не сделал ни единого выстрела по кораблям своего класса, большие надводные корабли по-прежнему считались главной силой флота. Все ждала новейших теоретических разработок от Главного штаба ВМФ и его научной лаборатории — Военно-морской академий, но тщетно. Как это иногда случается, изменение нашей военно-морской доктрины произошло довольно неожиданно.

В сентябре 1955 г. в Крыму находилась на отдыхе пять членов Президиума ЦК КПСС — Н. С. Хрущев, Н. А. Булганин, А. И. Микоян, Г. К. Жуков в Н. Г. Кириченко. Адмирала В. А. Фокина, меня и еще нескольких товарищей вызвал С. Г. Горшков и сообщил, что руководители партии и правительства хотят послушать флагманов Черноморского флота, чтобы узнать, каким они видят флот ближайшего будущего. Необходимо присутствовать и нам как представителям Главного штаба ВМФ. Главком ВМФ Н. Г. Кузнецов хотя и не совсем оправился от инфаркта, но также будет. Летит и заместитель начальника Генерального штаба адмирал Ф. В. Зозуля.

Совещание в Севастополе открыл Н. С. Хрущев. Он сказал, что моряки не могут толком объяснить, какой флот надо строить, и что на совещании должны быть высказаны предложения по этому вопросу. Затем предоставили слово командиру бригады подводных лодок контр-адмиралу П. К. Иванову, командующему ВВС ЧФ генерал-майору авиация А. А. Мироненко, командующему эскадрой контр-адмиралу Чуйкову и коменданту береговой обороны генерал-майору Коваленко.

Выступления подводника и летчика была наиболее конкретными, но тем не менее, какой все-таки надлежит строить флот, ясней не стало. Министр обороны Маршал Советского Союза Г. К. Жуков сказал, что моряки действительно не знают, чего хотят, и что в век ракетно-ядерного оружия и реактивной авиации надводные корабли утратили свое былое значение, так как подводные лодки и авиация [309] превосходят их в дальности и внезапности действия, по мощи огня, по разнообразию решаемых задач. Поэтому на роль главных сил флота выходят подводные лодки и морская авиация. Заключение делал Н. С. Хрущев. Не называя имени и должности, он указал на адмирала В. А. Фокина, сказав, что это он виноват в таком разброде мнений в среде моряков, что давно пора освободить верфи от крейсеров и что в эпоху использования ракетно-ядерного оружия большие надводные корабли — это хорошая пища для акул.

После севастопольского совещания Главный штаб ВМФ начал перестраивать боевую подготовку флотов с учетом применения ядерного оружия. Строительство крейсеров было прекращено, корпуса недостроенных и устаревших кораблей пошли на металлолом.

Осенью 1955 г. на Черноморском флоте произошла трагедия. 29 октября в четыре часа ночи меня вызвал первый заместитель главкома адмирал С. Г. Горшков. В кабинете у него я застал заместителя главкома по вооружению вице-адмирала Н. И. Виноградова. Сергей Георгиевич рассказал нам, что в Севастополе на рейде погиб линкор «Новороссийск» в результате сильного взрыва, видимо, артиллерийского погреба в районе носовой орудийной башни.

— Вам надлежит, — сказал С. Г. Горшков, — немедленно вылететь в Севастополь и предварительно, до прибытия правительственной комиссии, расследовать причины катастрофы.

Когда мы прибыли в Северную бухту, к месту гибели «Новороссийска», то на поверхности были видны киль и часть днища корабля, еще раздавались удары в корпус, свидетельствующие о том, что моряки, оказавшиеся в стальном плену, живы. Вскоре прибыла правительственная комиссия во главе с заместителем Председателя Совета Министров СССР В. А. Малышевым, которая привлекла к своей работе вице-адмирала Н. И. Виноградова и меня. После обследования аварийного корабля водолазами и опроса очевидцев было выявлено: в корпусе пробоина площадью около 48 квадратных метров, пробиты второе дно, нижняя батарейная, карапасная и жилая палубы. В результате взрыва большое количество ила было вынесено на верхнюю палубу. Наиболее вероятной причиной таких разрушений мог быть только взрыв донной мины, которыми немецко-фашистские захватчики забросали Севастопольскую бухту. Но ведь акваторию бухты и тралили, и осматривали водолазы, и она считалась безопасной от мин. Все это так. Но предположим, что часовой механизм — основа приборов срочности [310] и кратности мины — при ее постановке остановился по каким-то причинам. Следовательно, мина лежала до поры до времени и не представляла собой угрозы. Но стоило якорем или якорь-цепью пошевелить ее, и часы заработали. Прибор срочности сработал, привет мину в боевое положение и подключил прибор кратности. После отработки заданного количества импульсов, то есть проходов корабля над миной, последовал взрыв.

Мне, бывшему флагманскому минеру, никогда еще не доводилось видеть результаты столь сильного взрыва. Очевидно, по роковому стечению обстоятельств мина лежала взрывателем вверх и взрыв приобрел кумулятивный характер. Кроме того, сила взрывной волны максимальна, если слой воды составляет семь метров, а под килем линкора была именно такая глубина.

У командира корабля было два возможных варианта спасения линкора: предотвратить распространение воды внутри корабля на плаву или выброситься на мель. В борьбе с водой было создано семь рубежей обороны, но они рушились один за другим под ее всесокрушающим напором. А принятое вскоре решение отбуксировать плавучую крепость на мелководье оказалось запоздалым: уткнувшийся рваным носом в ил корабль не могли сдвинуть наличные буксирные средства. Через час сорок минут «Новороссийск» перевернулся и затонул.

Причинами трагедии в Севастопольской бухте были и несовершенство конструкции старого итальянского линкора, обеспечивавшей герметичность корпуса только ниже ватерлинии, и организационная неразбериха, вызванная попыткой начальника штаба эскадры, а затем и Военного совета флота руководить борьбой за живучесть, и, кроме того, беспечность, выразившаяся в одновременном отсутствии командира корабля и командира электромеханической боевой части, то есть лиц, наиболее подготовленных к борьбе за спасение корабля, и боязнь отдельных должностных лиц принять ответственное решение о выбросе корабля на берег. Кстати говоря, в экстремальных условиях психологический фактор играет не последнюю роль. Бытующая практика иерархической ответственности, когда наказывают всех снизу доверху, иногда минуя непосредственного виновника, чаще всего приводит к тому, что младшие стремятся спрятаться за спину старших в сложной ситуации, а старших тянет подменить непосредственных ответственных их начальниками. В итоге люди, хорошо знающие конкретную технику, отстраняются от руководства, а лица, знающие ее поверхностно, [311] скорее, не помогают, а мешают принятию правильных решений.

Командующему флотом вице-адмиралу В. А. Пархоменко, возглавившему руководство спасением корабля, было известно, что корпус линкора и его конструкции ветхи, что распространение воды нарастает с угрожающей быстротой и соответственно катастрофически увеличивается креп. Нужно было принимать решение о посадке на мель, но это влекло за собой неминуемую поломку винтов, погиб гребных валов. Как потом докажешь, что решение выбросить корабль на берег, влекущее за собой ремонт стоимостью несколько миллионов рублей, было единственно верным? Такие сомнения терзали членов Военного совета. Начав же массовый своз личного состава на берег, боялись поднять панику на корабле. В этих условиях гибель линкора была неизбежной.

При разборе обстоятельств катастрофы правительственная комиссия задала нам, руководящим должностным лицам, вопрос: почему мы считаем, что командующий флотом лучше справится с задачей спасения тонущего корабля, нежели сам командир корабля? Кто может знать корабль лучше его командира?

Справедливости рада следует сказать, что за гибель линейного корабля и 603 человек непосредственных виновников не судили. Министр обороны Маршал Советского Союза Г. К. Жуков считал, что жертвы и без того большие. Командующего флотом, члена Военного совета, начальника штаба флота, командира корабля понизили в воинском звании на одну ступень и отстранили от занимаемых должностей.

Судили «стрелочника». Им оказался командир Охраны водного района, которому поставили в вину то, что не были закрыты боновые ворота на входе в Севастопольскую бухту, поскольку не исключалась возможность подрыва корабля в результате диверсии.

Организацией погребения погибших, руководил член Военного совета флота вице-адмирал Н. М. Кулаков, тяжело переживавший трагедию.

Позже мне приходилось слышать мление, что вот, дескать, повезло С. Г. Горшкову, задержишь он в должности командующего Черноморским флотом всего на три месяца, и за катастрофу пришлось бы отвечать ему. А я уверен, что, случись при этом быть С. Г. Горшкову, он не допустил бы ни гибели корабля, ни таких больших жертв. У него достаточно было смелости, воли и таланта.

Трагедия с «Новороссийском» произошла в конце октября, [312] а в декабре 1955 г. Н. Г. Кузнецова «за неудовлетворительное руководство Военно-Морским Флотом» сняли о должности и направили в распоряжение министра обороны. Еще через два месяца его понизили в звании «за крупные недостатки в руководстве флотами и как не соответствующего по своим деловым качествам...». Это уже было похоже на расправу. Ко всему прочему, бывший Адмирал Флота Советского Союза был наказан и по партийной линии, о чем он, правда, узнал только двенадцать лет спустя. Заслуги Н. Г. Кузнецова перед Родиной, флотом неоспоримы, несмотря на ошибки, которые он мужественно признал в своих мемуарах. Время, как искусный лекарь и справедливый судья, все поставило на свои места. Указом Президиума Верховного Совета СССР в июле 1988 г. Н. Г. Кузнецов восстановлен в звании Адмирала Флота Советского Союза.

В конце 1956 г. главнокомандующий ВМФ адмирал С. Г. Горшков предложил мне поехать в командировку в Китайскую Народную Республику. Я согласился и два года проработал в роли военного советника главнокомандующего ВМФ КНР. Было легко, просто, а самое главное, интересно работать с талантливым военачальником главкомом военно-морского флота КНР старшим адмиралом Сяо Дингуаном. Много воды утекло с тех пор, но до сегодняшних дней я сохранил теплые воспоминания о наших встречах, на которых обсуждались вопросы базирования флота, проблемы кораблестроения, военно-морского искусства. Это были незабываемые времена, и многое можно было бы рассказать об опыте совместной плодотворной работы с китайскими товарищами, но это тема самостоятельной книги, и, если здоровье позволит, а читатели заинтересуются, я обязательно снова возьмусь за перо, тем более что сохранился дневник, который я вел тогда.

Два года пребывания в Китае пролетели быстро. По возвращении на Родину меня назначили в Главную инспекцию Министерства обороны, и я сменил адмирала В. Ф. Трибуца на должности адмирала-инспектора ВМФ. Аппарат адмирала-инспектора ВМФ был укомплектован таким образом, что включал специалистов всех родов сил ВМФ, а также специалистов по морскому вооружению.

Группу инспекторов-подводников возглавлял североморец вице-адмирал М. П. Августинович. Михаил Петрович в 1933 г. прибыл на Северный флот после окончания артиллерийского училища береговой обороны в Севастополе. Его назначили командовать артиллерийской боевой частью на плавучую базу подводных лодок «Умба». Скоро Августинович, [313] человек по натуре пытливый, любознательный и проворный, изучил устройство подводных лодок и был направлен в Ленинград на учебу в специальном подводном классе. Вернувшись в 1936 г. на Север, он плавал помощником командира подводной лодки, командиром дивизиона и начальником штаба бригады. В годы Великой Отечественной войны Августинович командовал крейсерской подводной лодкой «К-1», на его счету немало боевых походов, шесть потопленных транспортов и боевых кораблей. После войны он служил в Управлении подводного плавания Северного флота и в Москве в аппарате главнокомандующего ВМФ. Вице-адмирал Августинович был авторитетным инспектором. Он легко подмечал на инспектируемых кораблях и в штабах как недостатки, так и успехи. Кроме инспекторских функций Михаил Петрович выполнял обязанности начальника штаба нашей морской инспекции. Он составлял планы проверок и учений, редактировал акты инспектирований и материалы разборов, готовил проекты приказов министра обороны и главнокомандующего ВМФ.

Инспекторскую группу надводных кораблей возглавлял контр-адмирал Н. А. Петрищев. Всю Великую Отечественную войну Николай Андреевич командовал линейным кораблем «Октябрьская революция», который обстреливал вражеские укрепления под Ленинградом. С 1944 г. Петрищев — командир линкора «Архангельск», а затем начальник штаба эскадры. Инспектор он был строгий и бескомпромиссный. Проверить любой, даже самый большой, корабль для него никакой трудности не составляло, а вот сочинить отчет или какую-либо бумагу Николай Андреевич просил товарищей по работе, владеющих пером. Высокий, плечистый, суровый на вид человек, он обладал мягким и отзывчивым сердцем. Жизнь круто обошлась с ним. Последнее горе, которое он пережил, — это гибель в авиационной катастрофе невестки и единственного внука. Умер Н. А. Петрищев еще молодым, в расцвете творческих сил.

Соединения охраны водного района, противолодочную и противоминную оборону флотов инспектировал контр-адмирал С. А. Капанадзе. Работал он увлеченно и на обнаруженные при инспектировании недостатки реагировал так болезненно, как будто они являлись его личной виной. На разборах он не только вскрывал неполадки в службе, но и называл имена конкретных виновников, советовал, как исправить положение.

Немало было и других опытных, высоко квалифицированных [314] специалистов. Всем им я выражаю глубочайшую признательность за совместную работу.

Должен заметить, что инспекторская работа не так проста, как может показаться. То, что она тяжела из-за постоянных, порой длительных командировок — это одна сторона. Она сложна тем, что в каждом инспектируемом соединении, учреждении надлежит выявить передовой опыт, который достоин распространения на других соединениях.. Нельзя упускать и недостатки в деятельности командиров кораблей, соединений, командующих флотами, необходимо обоснованно опровергать надуманные доводы, приводимые в оправдание упущений, не позволять себе скатываться до мелочных придирок, внимательно подходить к объективной аргументации. В результате проверки должен; быть сделан содержательный, грамотный и поучительный разбор. Проверка флота, как правило, сопряжена с проведением учений с выходами кораблей в море. Действиям сторон необходимо дать объективную оценку, сделать оперативно-тактические выводы. Случаются проверки интересные, в ходе которых и сам инспектор многому может научиться, бывают, проверки неприятные, в результате которых те или иные руководители отстраняются от должностей.

В составе Главной инспекции мне несколько раз довелось работать во Владивостоке, дважды на Камчатке, в Николаевске-на-Амуре, Хабаровске, Омске, Охотске, Магадане, Баку, Тбилиси, Красноводске, Таллинне, Балтийске, Калининграде.

Мне приходилось инспектировать Тихоокеанский флот неоднократно, при нескольких командующих — К. А. Пантелееве, В. А. Чекурове, В. А. Фокине, военную флотилию на ТОФ — при командующем Г. И. Щедрине, Краснознаменную Каспийскую военную флотилию — при А. В. Кузьмине, Краснознаменный Балтийский флот — при А. Е. Орле, 4-й ВМФ — при А. Г. Головко. Инспектируя в 1954 г. 4-й ВМФ, я все время испытывал какую-то неловкость. Головко встретил меня откровенно неприязненно, как будто я явился к нему по собственной инициативе. Не было бы между нами старой боевой дружбы, он, разумеется, себе бы этого не позволил. Предъявленный ему план требовал вывода в море флота. Несмотря на плохую погоду, учение он провел хорошо. Бывший наш северянин, начальник штаба эскадры контр-адмирал О. И. Рудаков в тумане умело управлял кораблями с помощью радиолокации и радиотелефона. Когда Головко увидел, что я не собираюсь придираться к мелочам и пустякам, он успокоился и перестал выражать недовольство инспекцией, [315] начал подтрунивать и острить по поводу мелких замечаний, которые сам же делал и шутя требовал занести в акт. Я же своим разбором остался недоволен. Я всегда считал А. Г. Головко талантливым организатором и флотоводцем. Он имел блестящий послужной список, отражавший большой жизненный опыт: воевал в Испании, хоть и недолго, но командовал двумя флотилиями, в Великую Отечественную войну успешно руководил флотом, продолжительное время возглавлял Главный штаб ВМФ. Хвалить или поучать его мое было трудно. Я отступил от своих правил живого разговорного разбора, прочел, как пономарь, составленный протокольным языком акт и сошел с трибуны. Арсений Григорьевич понял мое настроение, потеплел, настороженность его растаяла. Он пригласил меня к себе домок обедать. Однако те искренность и чистота чувств, что существовали между нами на Северном флоте, никогда уже больше не вернулись.

О безнадежном состояние здоровья своего боевого товарища я узнал, когда собирался в командировку на Камчатку. Отправляясь в дальний путь, я не мог с ним не проститься. Меня ввели в небольшую белую палату, где лежал больной Арсений Григорьевич. Его трудно было узнать, так сильно он изменился. Когда я приблизился к другу, он бросил не меня страдальческий взгляд.

— Сеня, ты узнаешь меня? — спросил я. Он промолчал и отвернулся. Я взял его легкую влажную руку, но он не ответил на мое слабое пожатие. С трудом сдерживая подступивший к горлу комок, я вышел из палаты.

О смерти Арсения Григорьевича я узнал на Дальнем Востоке из газет. Большие некрологи в черных рамках описывали заслуги покойного. Он был, несомненно, выдающимся военным моряком и всю жизнь, без остатка, отдал служению Отчизне, ради которой сжег себя раньше времена. И я горжусь тем, что за одной с ним картой постигал военно-морские науки, в одном строю сражался, долгие годы был рядом.

В Главной инспекции мне пришлось служить под руководством Маршалов Советского Союза К. К. Рокоссовского, а затем К. С. Москаленко.

К. К. Рокоссовский всегда был для меня человеком из легенды. Его имя связано с битвами под Москвой, Сталинградом, за Берлин. Впервые я познакомился с ним в 1948 г. в Сочи в санатории имени Яна Фабрициуса, где он отдыхал с женой и дочерью. Константин Константинович был подкупающе [316] скромен и, казалось, не замечал пристального внимания окружающих. Загорал, много плавал, азартно играл в теннис, грациозно танцевал с женой и дочерью на вечерах танцев.

В 1958 г. К. К. Рокоссовский возглавил Главную инспекцию. Но по службе я столкнулся с ним лишь в 1959 г., когда у него возникли вопросы по морской части и ему надо было поставить перед нами, моряками, очередные задачи. Так он знакомился со всеми — не в ходе полуформальных кабинетных бесед, а непосредственно в деле.

Однажды по заданию министра обороны адмиралы С. Г. Горшков, Н. И. Виноградов и я летали вместе с Рокоссовским на Северный флот. Константин Константинович оказался очень интересным рассказчиком. Темы он выбирал самые неожиданные, преимущественно веселого жанра, в духе морской «травли». Так, он поведал нам, как на практике познал, что такое отрицательная плавучесть: много раз безуспешно нырял за часами, оброненными женой в море, пока не догадался прихватить под мышку здоровенный булыжник. Всеобщий хохот вызвал его рассказ о том, как в годы гражданской войны, будучи молодым командиром эскадрона, стоявшего в какой-то сибирской деревне, он впервые был вынужден ретироваться. «Усталый, — рассказывал он, — пришел я в избу. В избе никого нет, ну и стал снимать амуницию, шинель, думая извиниться за вторжение перед вышедшими, видимо, на минутку хозяевами. Вдруг заслонка в печи отодвинулась, и взору открылась картина: красная от жара хозяйка дома разворачивается к выходу. Пришлось, правда, временно, но отступить».

На флоте маршал изучал быт подводников, выходил в море, внимательно выслушивал доклады. Однажды за обедом в салоне Военного совета я попросил угостить К. К. Рокоссовского полярной форелью. Командующий флотом адмирал Н. А. Чабаненко промолчал, а член Военного совета вице-адмирал С. И. Аверчук возразил мне, сказав, что все реки и озера давно замерзли и о форели не может быть и речи. Столь категоричное заявление так меня смутило, что я и сам усомнился, можно ли наловить зимой форели, но, вспомнив о подледном лове, вызвал помощника начальника штаба флота контр-адмирала В. А. Гущина и попросил организовать вылазку на лед. На следующий день к обеду подали уху и жареную форель. Константин Константинович, ни к кому персонально не обращаясь, все же не преминул спросить: «Что, лед на озерах и реках уже растаял?»

Когда здоровье ухудшилось, К. К. Рокоссовский ушел из [317] инспекции. Подчиненных не собирал, а сам зашел к каждому в кабинет. Крепко пожал мне руку и со своей больно кольнувшей в сердце детской улыбкой, плохо скрывая грусть, сказал: «Все там будем».

Маршалу Советского Союза К. С. Москаленко, как и любому из нас, пришлось привыкать к новой роли начальника Главной инспекции Министерства обороны. Кирилл Семенович не только очень внимательно и детально изучал инспекторские планы и программы моряков, но и старался присутствовать на учениях, проводимых флотами.

При инспектировании флотов маршал вникал в суть дела, искал в нашей работе главное звено и, обладая большим опытом, помогал нам разбираться в сложных вопросах. Его интересовала не только работа морской инспекции, но и организация быта и отдыха ее коллектива.

В 1962 г. меня свалил инфаркт. Не успел я встать на ноги, как он повторился. Стало ясно, что должность адмирала-инспектора мне уже не под силу. В госпиталь приехал маршал К. С. Москаленко и, узнав о принятом мной решении, попросил меня рекомендовать адмирала-инспектора из числа кандидатов, предложенных управлением кадров. Я остановил его внимание на бывшем первом заместителе командующего Северным флотом вице-адмирале Н. И. Шибаеве, которого хорошо знал, считал, что он справится с обязанностями на этой должности.

В 1964 г. по состоянию здоровья я ушел в отставку, но никак не мог, да и не хотел, смириться с вынужденным бездействием. Встав на учет в первичной партийной организации морской школы ДОСААФ, стал помогать преподавателям, инструкторам, администрации готовить допризывную молодежь к службе на флоте, которому отдал почти всю сознательную жизнь. В меру сил и способностей принимал участие в работе совета ветеранов Краснознаменного Северного флота и научной группы при ЦДСА. Считал своим долгом рассказать молодому поколению о том, как проходило становление Советского Военно-Морского Флота, как отстаивал он свободу и независимость нашей Родины в Великой Отечественной войне. Так, в 1967 г. в журнале «Юность» появился мой рассказ о том, как комсомольцы 20-х годов восстанавливали крейсер «Память Меркурия». В 1969 г. вышел в свет сборник «Через фиорды», где напечатаны мои воспоминания о Петсамо-Киркенесской операции, участником которой я был, а в 1975 г. журнал «Север» опубликовал мои воспоминания о Северном флоте в годы Великой Отечественной войны. [318]

Встречаемся мы, ветераны, и по сей день. Встречи с друзьями и боевыми товарищами бывают порой удивительными и неожиданными. Как-то раз сын, уже будучи начальником Высшего военно-морского училища имени М. В. Фрунзе, которое я закончил в 1928 г., предложил мне побывать в нем. Вот и старый, такой родной Компасный зал, большая группа курсантов, собравшихся на встречу. Вдруг вижу, из этой группы выходит легкой быстрой погодкой невысокий седой контр-адмирал с двумя Звездами Героя Советского Союза на груди и, к удивлению собравшихся, дается ко мне в объятия.

— Саша! — воскликнул я. — Откуда ты?

Это был знаменитый катерник Александр Осипович Шабалин. На испещренных морщинами щеках, как капли морской воды, застыли непрошеные слезы. Он не чувствовал их или стеснялся смахнуть. Слезы у бесстрашного снайпера ночного торпедного удара, который водил головной отряд катеров в легендарный прорыв в Печенгскую гавань, поразительный по своему искусству и дерзости, — что это? Радость от неожиданной встречи с боевым товарищем? Тризна по молодости и неукротимой когда-то смелости и отваге? Думаю, это слезы благодарности судьбе за то, что нашему поколению выпала святая доля, хотя и ценой больших жертв, отвоевать для детей и внуков право спокойно жить на своей земле, плавать по родному морю. Пусть молодые постигают теперь науку побеждать. Уже не нам лететь в космос, плыть на подводных лодках к Северному полюсу, огибать земной шар под водой. Но в наше трудное время мы не жалели сил, чтобы эти подвиги стали реальностью.

Указатель

Абрек — 71

Аврора — 51, 70, 73, 101, 111

Азард — 84

Азербайджан — 216

Анастас Микоян — 227

Аргонавт — 35

Артем — 48

Архангельск — 228, 293, 313

Баку — 227, 272

Баллот — 251

Богатырь — 14

Бриз — 114*

Бриллиант — 288

Брусилов — 44

Валериан Куйбышев — 86, 139, 159, 272, 273

Володарский — 48

Восток — 87

Гремящий — 109, 110, 206, 227, 272, 278

Гроза — 91, 97, 111, 113, 146, 151–153, 157, 159, 285

Грозный — 109, 110, 206, 227, 272, 273, 274

Громкий — 109, 110, 204, 206, 227, 272, 278

Д-1–86, 94, 119*

Д-2–86, 94

Д-3–91, 94, 103, 260

Диксон — 227

25 Октября — 79

Дежнёв — 111, 125

Декабрист — 84, 86, 90, 94, 119*

Деятельный — 289*

Доротея — 60

Дунай — 36

Ермак — 103

Забияка — 51

Занте — 18

Знамя социализма — 34, 41

К-1–313

К-23–72

Кард Лабкнехт — 91, 94, 97, 103

Киров — 271

Коминтерн — 22–24, 27–36, 53, 56–58

Комсомолец — 70, 72, 91

Кооперация — 111, 125

Красин — 227

Красная Абхазия — 41–42, 54

Красная Грузия — 54

Красная Звезда — 80, 83

Красноармеец — 80

Красногвардеец — 84, 91, 94

Краснофлотец — 83

Красный Аджаристан — 41, 54

Красный горн — 91

Красный Кавказ — 19

Красный командир — 44

Красный Крым — 53

Красный Ленинград — 70

L-55–84

Лазарь Каганович — 227

Лейтенант Шмидт — 31, 43

Лена — 71

Ленинградсовет — 51, 70

М-171–260

М-172–260

М-174–260

М-200–262

М-201–267

Марат — 192

Марина Раскова — 229–230*

Марти — 31

Матабеле — 195*

Маяк — 127

Металлист — 80

Милуоки — 271

Мина — 63

Мирный — 87

МО № 111–232

МО № 115–227

МО № 116–227

МО № 121–139, 140

МО № 123–133, 139

МО № 124–232*

Монткальм — 227

Мудьюг — 172

Мурман — 103, 104, 106, 111, 116, 117, 122, 133, 216, 227, 228

Мурманец — 103

Мурманск — 271

Налим — 93, 111, 154–155*

Народоволец — 84, 86, 94

Незаможник — 18, 53

Незаможный — 18, 33, 35

Новороссийск — 309*

Октябрьская революция — 313

Осмотрительный — 302

Охотник — 299

Очаков — 30

Память Меркурия — 10, 13–22, 317

Пантера — 83

Парижская коммуна — 50, 57,68

Пассат — 167*

1 Мая — 36–43, 53

Петровский — 53

ПЛ № 4–80, 82

ПЛ № 8–83

ПЛ № 9–80*ПЛ № 16–80*

Потемкин — 31

Практика — 70

Прилив — 116, 117

Пролетарий — 289

Прут — 36

Пузанок — 172

Пушкин — 111, 117

Рабочий — 80

Разумный — 306

Разъяренный — 289

РТ-32–167

Ройал Соверин — 270

РТ-46–194

РТ-67–167*

Рубин — 204, 205

Рыков — 86, 94, 97, 98

С-56–262

Свирепый — 43

СКР-19–111

Смерч — 86, 111, 146, 204, 273, 274

Смольный — 79–81

Сокрушительный — 109, 110, 206, 273, 306

Сталин — 299

Стремительный — 255*

Т-108–227

Т-109–227

T-110–194, 227

Т-114–229–230*

Т-115–193–194

Т-116–229, 230*

Т-118–229–230

T-120–288*

Т-884–217

Т-887–194

Т-890–154–155*

Т-904–227

Таймыр — 103, 104, 106

Тбилиси — 227

Терец — 41

ТК-209–238–239

ТК-208–283

ТК-217–238–239*

ТК-239–264*

Товарищ Анохин — 89

тральщик № 14–63

тральщик № 21–60, 63–66

Туман — 167, 168*

Умба — 91, 94, 95, 100, 312

Ураган — 86, 11

Урицкий — 51, 86, 90, 98, 105, 139, 274

Учеба — 70

Федор Литке — 227

Форель — 93, 111

Фрунзе — 53, 80

Харметрес -195

Чапаев — 302

Червона Украина — 53, 55, 58

Чесма — 28, 55

Шаумян — 53, 55, 56

Щ-402–103, 260

Щ-404–103

Щ-421–261

Щ-424–119*

Яков Свердлов — 16, 53, 197

Общие вопросы: 149, 166, 187, 224 (АМ), 228 (ВА-18), 228 (итоги 1944 г.), 269 (гибель ТКА), 297

1-й десант — 6 июля — стр. 151

2-й десант — июля — стр. 157–157

3-й десант — 14 июля — стр. 158–162

1-я потеря — 6 июля — стр. 154

1-я потеря боевого корабля — 6 июля — стр. 155

1-я победа ТКА — стр. 187

Абукир — 233

Дьюк оф Йорк — 247–249

Кресси — 233

Хот — 233

Ямайка — 248

U-9–233

Адмирал Хиппер — 195

Адмирал Шеер — 195

Виттория — 83

Гебен — 36

Грация — 82

Кёльн — 195

Лютцов — 195

Рихард Байтцен — 167

Родней — 195

Ройял-Оук — 196

Тирпиц — 195, 215, 216, 247

Шарнхорст — 247–249*

Примечания

{1} 31 декабря 1922 г. крейсер «Память Меркурия» был переименован в «Коминтерн».

{2} В 1939 г. получил название город Полярный.

{3} Охрана водного района главной базы

{4} Макаров С. О. Вопросы морской тактики и подготовки офицеров. М., 1943. С. 228–229.

{5} Боевой путь Советского Военно-Морского Флота. 2-е изд. М., 1967. С. 229.

{6} Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М., 1989. С. 213

{7} См.: Боевой путь Советского Военно-Морского флота. 4-е изд. испр. и доп. М., 1988. С. 261.

{8} Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны, 1941–1915 гг. 2-е изд. М., 1989. Т. 1. С. 67–68.

{9} Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США к премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны, 1941–1945 гг. Т. 1. С. 240.

{10} Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США к премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны, 1941–1945 гг. Т. 1. С. 243.