ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА -- Мемуары -- Пересыпкин И. Т. ...А в бою еще важней

Пересыпкин Иван Терентьевич
...А в бою еще важней

«Военная литература»: militera.lib.ru
Издание: Пересыпкин И. Т. ...А в бою еще важней. — М.: Советская Россия, 1970.
Книга на сайте: militera.lib.ru/memo/russian/peresypkin_it/index.html
Иллюстрации: militera.lib.ru/memo/russian/peresypkin_it/ill.html
OCR, правка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru)
Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)

[1] Так обозначены страницы. Номер страницы предшествует странице.
{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста

Пересыпкин И. Т. ...А в бою еще важней. — М.: Советская Россия, 1970. — 254 с. / Тираж 50 000 экз.

Аннотация издательства: Эта книга воспоминаний маршала связи И. Т. Пересыпкина охватывает период с 1939 по 1945 год. Автору довелось быть участником крупнейших событий, формировавших историю нашей страны и закалявших характеры наших людей. По долгу службы ему приходилось бывать на многих фронтах Отечественной войны, принимать непосредственное участие в серьезных боевых операциях, встречаться с нашими крупными военачальниками: Жуковым, Василевским, Рокоссовским. В книге рассказывается о работе связистов в предвоенные годы, прослеживаются судьбы многих товарищей, трудившихся бок о бок с автором. Большая часть книги посвящена подвигу связистов во время Великой Отечественной войны.

Содержание

Глава первая [5]
Глава вторая [17]
Глава третья [32]
Глава четвертая [52]
Глава пятая [72]
Глава шестая [83]
Глава седьмая [94]
Глава восьмая [111]
Глава девятая [140]
Глава десятая [156]
Глава одиннадцатая [170]
Глава двенадцатая [188]
Глава тринадцатая [197]
Глава четырнадцатая [211]
Глава пятнадцатая [222]
Глава шестнадцатая [239]
Примечания
Список иллюстраций

Все тексты, находящиеся на сайте, предназначены для бесплатного прочтения всеми, кто того пожелает. Используйте в учёбе и в работе, цитируйте, заучивайте... в общем, наслаждайтесь. Захотите, размещайте эти тексты на своих страницах, только выполните в этом случае одну просьбу: сопроводите текст служебной информацией - откуда взят, кто обрабатывал. Не преумножайте хаоса в многострадальном интернете. Информацию по архивам см. в разделе Militera: архивы и другия полезныя диски (militera.lib.ru/cd).

Связь всегда святое дело,
А в бою еще важней...

Из старой солдатской песни.

Глава первая

Я был командиром эскадрона в городе Проскурове. В том самом Проскурове, где когда-то служил и писал известный русский писатель, подпоручик Куприн. Не могу утверждать точно, но из рассказов местных старожилов было известно, что наш гарнизонный Дом Красной Армии в старое время был офицерским собранием, где непременно бывал и Куприн. Очевидно также, большой ошибки не будет, если предположить, что именно в Проскурове произошли действительные события, которые послужили писателю основанием для знаменитого «Поединка». Во всяком случае хутор Дубовый находился рядом с Проскуровом.

В 1924 году, после окончания Киевской военно-политической школы, меня направили для дальнейшего прохождения службы в прославленную 1-ю Запорожскую кавалерийскую дивизию Червонного казачества. В этой дивизии, совершившей много героических подвигов во время гражданской войны и иностранной интервенции, я прослужил [6] более 8 лет. Прибыл в нее политбойцем, уехал — командиром отдельного эскадрона связи.

Утопающий в зелени город Проскуров, тихие и тенистые проскуровские улицы, приветливые люди, бесконечно любившие свою дивизию, и верные друзья, которых я обрел в этой дивизии, делали трудную службу кавалериста легче.

Надо сказать, к городу Проскурову я привык и полюбил его буквально с первых дней, может быть потому, что в детстве и ранней юности мне пришлось жить на небольшом руднике в Донбассе, где все, от мала до велика, знали друг друга в лицо, а в Киеве, например, бывая на улицах и встречаясь с непрерывным людским потоком, пытливо всматриваясь в лица, никогда не встречал знакомых. Большой и шумный город давил меня. Я все время чувствовал себя в нем как-то неуютно. Совсем иное дело Проскуров! Он был мне понятен и близок.

Была и вторая причина: мне очень понравилась дивизия, ее славные традиции.

Червонное казачество, родившееся в декабре 1917 года, прошло большой и славный боевой путь. Оно сыграло важную роль в ожесточенной борьбе за установление и укрепление Советской власти на Украине. Червонные казаки на полях гражданской войны, вместе с другими частями Красной Армии, громили войска немецких интервентов, контрреволюционные банды петлюровцев, деникинцев, белополяков, врангелевцев, махновцев.

Все части и соединения Червонного казачества свято хранили свои боевые традиции — беспредельную преданность партии и народу, жгучую ненависть к классовым врагам, боевое братство бойцов и командиров, высокий дух пролетарского интернационализма.

Можно безошибочно сказать, что в первой дивизии я получил путевку в большую жизнь. Там был принят в члены ВКП(б). Там сформировался как политработник, командир, самостоятельный человек.

В нашей дивизии высоко ценились умение владеть [7] шашкой и пикой, отлично стрелять из всех видов оружия и, конечно, хорошо управлять конем. К этому приучали каждого бойца с первого дня службы. У нас тогда было много отличных мастеров конного дела. Но среди них особо выделялся командир пулеметного эскадрона 2-го кавалерийского полка Дмитрий Мациевский. На всеармейских соревнованиях он не раз занимал первые места по стрельбе из револьвера и из станкового пулемета.

Один из лучших наездников дивизии, он сидел в седле, как влитой, когда его прекрасно выезженный конь шел по манежу испанским шагом. Мациевский был отличным рубакой и шашкой владел не хуже, чем револьвером.

Познакомившись, мы быстро сошлись и стали близкими друзьями. Мне все нравилось в нем: его шутки, манера говорить, голос. Мне хотелось во всем подражать ему: так же ездить, так же стрелять, так же рубить. Именно Мите Мациевскому я обязан тем, что в конце концов стал неплохим кавалеристом, ведь до этого мне не приходилось служить в коннице. В начале нашей дружбы я был политруком сабельного эскадрона и, конечно, не мог не заботиться о своем авторитете у подчиненных, а о каком авторитете можно говорить, если политрук плохой кавалерист.

Надо сказать, что вторым кавалерийским полком, где мы служили, командовал замечательный человек — Пантелеймон Романович Потапенко, командир, известный всей красной коннице, бывший кузнец из Барвенково, политкаторжанин, герой гражданской войны.

Очень требовательный к себе и к окружающим, строгий, но всегда доступный для каждого бойца, опытный командир и простой человек, Пантелеймон Романович пользовался большим авторитетом.

В дивизии часто вспоминали, как во время войны с белополяками его полк захватил французскую военную миссию, ехавшую на большой легковой автомашине в район боевых действий, и как Потапенко [8] не совсем вежливо обошелся с галантными французами.

Пантелеймон Романович никогда не стеснялся в выражениях, внешне был резким, грубоватым человеком, но в душе своей всегда оставался мягким и добрым. Он очень любил по ночам проверять дежурных в казармах и на конюшнях. Если он обнаруживал нерадивого или спящего дневального, обязательно по-отечески выговаривал: «Ну что же ты наделал, а если бы старшина пришел? Щоб було? На губу?»

Когда меня, комиссара эскадрона связи, неожиданно назначили и командиром этого эскадрона, я сразу почувствовал нехватку знаний. Пантелеймон Романович в это время исполнял обязанности командира дивизии. Мы стояли в летних лагерях в местечке Меджибож, в тридцати километрах от Проскурова. В душный вечер он вызвал меня в свою палатку и, сидя в расстегнутой гимнастерке, объявил приказ о моем назначении, сказав при этом коротко, но категорично: «Надо учиться, хлопец». Тогда я решил начать серьезно готовиться к поступлению в военную академию.

Это было для меня нелегким делом при моем элементарном образовании: четыре класса начальной рудничной школы и около двух лет учебы в военно-политической школе.

Но вот все трудности преодолены. Я довольно успешно сдал предварительные, а затем и вступительные экзамены и в дождливом октябре 1932 года поступил учиться в Военную электротехническую академию Красной Армии. Эскадрон связи я сдал Н. И. Боровягину, бывшему помощнику командира эскадрона связи 2-й кавалерийской дивизии Червонного казачества.

Окончив командный факультет академии в мае 1937 года и получив звание капитана, я был назначен военным комиссаром Научно-исследовательского института связи Красной Армии.

Это произошло, очевидно, потому, что в то время ЦК партии принял решение вновь ввести должности [9] военных комиссаров во всех частях, соединениях и учреждениях Советских Вооруженных Сил. В начале января 1938 года, не успев еще как следует освоиться с работой, я получил новое назначение — военным комиссаром Управления связи Красной Армии. Тогда же мне присвоили воинское звание полковника.

В Управлении связи тогда подобрался очень хороший коллектив. Начальником Управления был комдив И. А. Найденов — хорошо подготовленный и опытный связист, старый партиец, скромный и душевный человек. Он тоже недавно был на этой должности и только осваивался с новой работой.

Заместителем у Найденова работал дивинженер И. А. Русанов — большой специалист своего дела и высокоэрудированный инженер. Он ведал вопросами вооружения и снабжения войск средствами связи. Внимательный ко всем, рослый и стройный, Иван Александрович обладал обаятельным характером и поэтому пользовался большим уважением среди товарищей по работе и на заводах электропромышленности, где по роду своей службы ему приходилось часто бывать.

Боевую подготовку войск связи возглавлял тогда комбриг И. Т. Булычев. Мне уже приходилось с ним встречаться на Украине, где он был начальником связи Украинского военного округа. Живой и общительный характер Булычева, исключительная работоспособность позволяли ему успешно решать большие и важные задачи с небольшим коллективом подчиненных командиров.

Со всеми этими товарищами было интересно работать.

Большую помощь в работе командованию Управления оказывала крепкая партийная организация и весь остальной командно-начальствующий состав.

Однако дела в Управлении шли не так хорошо, как этого хотелось бы всему коллективу. Войска ощущали острую нехватку в средствах связи, узлы и линии связи строились медленно, недоставало [10] кадров, и поэтому была необходима помощь со стороны высшего командования. Много нерешенных вопросов было и в самом Управлении связи.

В феврале месяце я был на приеме у Ворошилова и докладывал ему о положении дел в Управлении связи. В конце доклада он неожиданно для меня спросил: «Не согласитесь ли вы занять пост начальника Управления связи Красной Армии?»

Этот вопрос был настолько неожиданным, что я категорически отказался от его предложения.

Свой отказ я мотивировал тем, что не имею необходимой оперативной подготовки и достаточного практического опыта работы в таком большом масштабе. Кроме того, я подумал, что у Ворошилова, может быть, создалось мнение, будто я жалуюсь ему на начальника Управления, и поэтому сказал ему:

— Я пришел к вам для того, чтобы просить помощи в работе, а совсем не для того, чтобы вы снимали нынешнего начальника Управления связи.

Ворошилов по-отечески пожурил меня за эти слова и даже обвинил в мелкобуржуазном мышлении, но на этом не закончил разговор. Он попросил своего дежурного адъютанта пригласить начальника Генерального штаба Бориса Михайловича Шапошникова.

Его кабинет тогда находился рядом, поэтому Шапошников пришел очень скоро.

— Борис Михайлович, скажите, если мы назначим товарища Пересыпкина начальником Управления связи, будет лучше или хуже? — спросил Ворошилов.

Я с нетерпением ждал, что скажет Шапошников. Мне было очень неловко, что такой вопрос рассматривается в моем присутствии.

Немного подумав, Шапошников ответил:

— Да, я считаю, что будет лучше, товарищ народный комиссар.

— Вот видите, — сказал Ворошилов, повернувшись ко мне, — и товарищ Шапошников согласен [11] со мной. Что же касается вашей оперативной подготовки, мы об этом знаем. Операторов у наемного, а технически грамотных связистов мало. Именно поэтому мы и предлагаем вам занять пост начальника связи Красной Армии.

Однако и после этих слов я доложил, что не считаю себя подготовленным для такой большой работы. Увидев, что Ворошилов упорно настаивает на своем, я предложил назначить меня заместителем начальника.

В конце концов со мной согласились и через несколько дней меня назначили первым заместителем начальника Управления связи Красной Армии. Однако работать в этой должности мне не пришлось.

Перед началом новой работы я решил уехать в отпуск. С путевкой и билетом в кармане я лежал дома на диване, представляя себе все красоты юга. В это время раздался телефонный звонок, изменивший все мои жизненные планы.

Звонили из ЦК.

— Вы действительно собираетесь уезжать в отпуск?

— Да, путевка и железнодорожный билет у меня в кармане.

Мне предложили на некоторое время отложить свой отъезд.

Через несколько дней я был в ЦК. Товарищи из управления кадров долго беседовали со мной, интересовались, как обеспечена Красная Армия средствами связи, каково состояние войск связи, как организована их боевая подготовка. Беседа носила спокойный и непринужденный характер, располагала к откровенности. Товарищи внимательно меня слушали и тщательно записывали.

Вначале я подумал, что вызвали меня в ЦК из-за письма, которое мы послали вместе с академиком Михаилом Васильевичем Шулейкиным. Мы писали, что Красная Армия испытывает некоторые трудности с аппаратурой связи. Однако в конце беседы мне предложили вдруг написать подробную [12] автобиографию и заполнить несколько анкет. Это насторожило меня.

В самом деле, при чем здесь анкеты и автобиография?

Во время пребывания в ЦК я понял, что меня готовятся назначить на какую-то новую работу. Но на какую?

10 мая 1939 года в 10 часов вечера меня срочно вызвали в Кремль к И. В. Сталину.

После окончания академии я уже около двух лет работал в Москве. За это время видел И. В. Сталина на заседании Политбюро, когда рассматривался вопрос об итогах боевых действий на озере Хасан, на совещании в ЦК с танкистами — участниками боев в Испании, на парадах и приемах, но встречаться с ним непосредственно мне еще не приходилось. Поэтому, направляясь в Кремль, я изрядно волновался.

В Кремль я проехал через Боровицкие ворота, на синем ЗИС-101. При въезде у меня проверили удостоверение личности. Часовые были предупреждены о моем приезде, У кого-то из охраны поинтересовался, как мне пройти к И. В. Сталину. Мне показали.

Машина осталась на Ивановской площади.

Войдя в подъезд и поднявшись на лифте, я оказался в небольшом вестибюле. Мне показали, куда следовало идти. Открыв дверь, я очутился в довольно длинном коридоре, пол которого по всей длине был покрыт золотисто-бордовой ковровой дорожкой. В коридоре стояла абсолютная тишина. Казалось, никакой посторонний шум не проникает сюда. Я обратил внимание, что здесь нет никаких табличек, которые обычно прибиты на дверях кабинетов больших начальников.

Несколько растерявшись и не зная, куда идти, я беспомощно остановился, потом наконец постучал в первую попавшуюся дверь.

В комнате, в которой я оказался, меня встретил уже немолодой, небольшого роста, полысевший человек с бросающимся в глаза красным лицом. Он [13] был одет в гражданский костюм, сшитый на военный образец. Это был А. Н. Поскребышев, помощник Сталина. Он предложил мне сесть и, попросив обождать, куда-то вышел.

Вернувшись через несколько минут, он проводил меня в соседнюю комнату и, указав на огромную, дверь с тамбуром, сказал торжественно и с расстановкой:

— Идите. Вас ждет товарищ Сталин.

Я открыл дверь и оказался в большом, ярко освещенном кабинете Сталина. В правом дальнем углу находился его письменный стол. Слева от входа вдоль стены с деревянной панелью стоял ничем не покрытый длинный стол, за которым впоследствии мне неоднократно приходилось сидеть во время разных заседаний и совещаний.

Окна кабинета были наглухо занавешены шторами темно-коричневого цвета.

Сталин был одет в легкий светло-серый шерстяной костюм военного покроя. На нем были мягкие черные сапоги без каблуков, которые обычно носят горцы на Кавказе. В его руках была знаменитая трубка. В кабинете находился Молотов.

Поздоровавшись и внимательно посмотрев мне в лицо, Сталин неожиданно для меня сказал:

— Мы решили назначить вас народным комиссаром связи. Как вы к этому относитесь?

Трудно передать состояние, в котором я находился в тот момент. Все что угодно я ожидал от этой встречи, но только не этого. Волнуясь, я ответил примерно следующее: я не так давно окончил академию и работаю менее двух лет. До поступления в академию командовал всего лишь эскадроном связи дивизии. Я совершенно не знаком с предлагаемой мне работой и не в силах справиться с таким огромным масштабом.

— Не справлюсь с этой должностью, товарищ Сталин, — сказал я, — и поэтому убедительно прошу не назначать меня на этот высокоответственный пост. [14]

Улыбаясь, Сталин спросил:

— Вы, оказывается, кавалерист? В какой дивизии служили?

Я ответил, что служил в первой кавалерийской дивизии на Украине. Продолжая разговор, он заметил:

— Что касается масштаба работы, который вас пугает, то это ничего. Мы вам поможем.

Я пытался что-то сказать, шел за ним следом, но Сталин снял трубку телефона и, набрав номер, сказал кому-то: «Наркомом связи назначаем Пересыпкина. Завтра опубликовать в печати». Он повернулся ко мне.

— Поезжайте сейчас же в ЦК, там подготовьте предложения о составе коллегии Народного комиссариата связи. Если хотите взять с собой кого-либо из военных, хорошо знающих связь, включайте и их в проект решения.

Я ответил, что в Наркомате обороны есть много опытных специалистов. Некоторых из них было бы желательно перевести в Наркомат связи, но предполагаю, что против перевода будет возражать товарищ Ворошилов.

Улыбнувшись, Сталин сказал:

— Пусть это вас не беспокоит. Мы попросим товарища Ворошилова, чтобы он отпустил из Наркомата обороны всех, кого вы назовете.

В Центральном Комитете партии, куда я поехал сразу же из Кремля, я назвал всего лишь четырех человек: начальника телеграфного центра узла связи Наркомата обороны Романа Анатольевича Попова, очень собранного и волевого человека; начальника политотдела Военной электротехнической академии Степана Ивановича Алюшина, начальников отделов Управления связи Красной Армии Георгия Ивановича Гнедина и Михаила Антоновича Павлюченко. Всех их я хорошо знал по работе и был уверен в том, что в Наркомате связи они будут весьма полезны.

Потом я понял, что в то время у меня была полная возможность взять с собой значительно больше [15] людей. Но мне не хотелось ослаблять Наркомат обороны, так как в душе своей я продолжал считать себя военным.

Работники ЦК посоветовали мне привлечь к работе в НК связи связиста-железнодорожника Константина Яковлевича Сергейчука, кандидатура которого в то время рассматривалась для назначения его послом в Монгольскую Народную Республику. Однако отдел транспорта и связи не давал на это согласия, так как не хотел терять такого специалиста.

Как я и предполагал, К. Е. Ворошилов был против перевода Попова, Гнедина и Павлюченко, Л. З. Мехлис не отпускал Алюшина, а В. М. Молотов, работавший тогда предсовнаркома и наркомом иностранных дел, никак не соглашался откомандировать Сергейчука. Только несколько дней спустя, после вмешательства в это дело ЦК, вопрос о переводе всех этих товарищей в Наркомат связи был решен положительно.

В Центральном Комитете партии мы работали всю ночь. Многое мне тогда рассказали о Наркомате связи, о состоянии работы в нем, о недостатках. Мы подготовили проект решения Политбюро о составе коллегии и переводе в Наркомат связи названных мной товарищей.

На прощание мне посоветовали не являться в Наркомат связи в военной форме, видимо потому, что мое полковничье звание не могло произвести впечатления на людей, которые привыкли общаться с более высокими военными начальниками. Очевидно, в данном случае они исходили из пословицы: «Встречают по одежке».

Однако, начав службу в Красной Армии с самых ранних лет, я никогда не носил гражданской одежды, у меня ее попромту не было, да и не любил я штатских костюмов.

Вернулся домой ранним утром. Жена не спала, обеспокоенная моим долгим и непонятным ей отсутствием. Вместе, с ней мы спороли знаки отличия с моей гимнастерки и с помощью утюга пытались [16] сделать незаметными следы от петлиц. Потом мы выпили по бокалу шампанского из бутылки, оставшейся у нас с первомайских праздников, дождались утренних газет и прямо в прихожей прочитали на последней полосе «Правды» в разделе «Хроника»: Президиум Верховного Совета Союза ССР назначил т. Пересыпкина И. Т. Народным комиссаром связи СССР.

Я поехал на улицу Горького, 17, на Центральный телеграф, где находился Наркомат связи. Никто меня не встречал, не сопровождал и не представлял, но сотрудники Наркомата уже все знали из газет, и поэтому, предъявив свое удостоверение, я прошел в кабинет народного комиссара связи.

Долгое время пустовавший кабинет выглядел холодно и неуютно. На огромном полированном столе, на подоконниках, на стульях лежали следы пыли. Мой предшественник перестал работать в этом кабинете полгода назад.

Я сидел за огромным столом с пустыми ящиками и засохшими чернилами в тяжелой мраморной чернильнице: нужно было начинать работу.

Уже много лет спустя как-то несколько ночей подряд меня преследовал один и тот же сон: огромный наркомовский кабинет, каким я увидел его в первый раз, темный письменный стол, тяжелые шторы и пыль... Это был странный сон, я просыпался в тревоге, пытался успокоить себя, но тогда, наяву, у меня не оставалось времени для душевного самоанализа. Ко мне стали приходить начальники управлений и докладывать, свои вопросы.

Мне было тридцать четыре года. [17]

Глава вторая

До того как меня назначили наркомом, я в экономических вопросах был полным дилетантом. Меня учили быть солдатом, учили командовать, стрелять, хорошо сидеть в седле. Это было в Проскурове. Потом в Ленинграде в академии надо было сдавать экзамены по общей тактике, по организации связи. Я слушал лекции профессора В. А. Крейчмана, профессора Н. С. Бесчастного, сдавал экзамены по дифференциальным уравнениям профессору Иоанникию Феодосеевичу Ладону, писал диплом, а теперь надо было учиться снова. Учиться считать народные деньги.

Хозяйство связи нашей страны было тогда нерентабельным, и правительство каждый год выделяло связистам большие средства из государственного бюджета. Я понимал, что борьба за рентабельность будет важнейшей задачей на ближайшие годы и мне надо знать, что сколько стоит.

В партии и на военной службе нас всегда учили и учат: прежде чем браться за какое-то [18] дело, нужно как следует познакомиться с людьми, с которыми предстоит работать. Я начал со своих заместителей, начальников управлений и отделов. Они мне понравились.

На какой бы работе ни находился, будь то должность командира эскадрона, военкома института или управления связи, у меня среди подчиненных никогда не было любимчиков. Я старался не выделять кого-то, основываясь на личных симпатиях или по другим соображениям субъективного характера. Должен сказать, что это совсем не просто. Чисто по-человечески, одни люди нравятся больше, другие — меньше, а есть такие, которые неприятны с первого взгляда. Но мне повезло: у меня были хорошие командиры и начальники, располагавшие к себе и вызывавшие доверие. Многие из них, так же как Пантелеймон Романович Потапенко, прошли революцию, гражданскую войну и умели оценивать подчиненных только по деловым и политическим качествам. Этого требовала партия. И меня учили, что этот принцип, возведенный в ранг непреложного закона, должен быть первой заповедью любого командира, любого начальника, любого коммуниста.

Казалось бы, товарищи, пришедшие вместе со мной в наркомат из армии, могли рассчитывать на снисходительное отношение. Я сам просил перевести их в наркомат, хорошо знал их по прежней работе и вполне естественно, что они были мне ближе, чем другие. Но я не хотел как-то выделять их среди остальных работников, поэтому относился к ним даже строже, чем к другим, и был более требователен.

Когда у Павлюченко, которого я очень уважал, работавшего начальником телеграфно-телефонного управления, неплохого специалиста, старательного и добросовестного человека, из-за отсутствия опыта не все ладилось с работой, я заставил себя перевести его на работу меньшего масштаба.

С первых дней работы в наркомате обратил на себя внимание А. А. Конюхов, начальник Центрального [19] телефонного управления. В тридцать седьмом году, закончив институт инженеров связи в Москве, он был назначен в это управление старшим инженером, потом некоторое время работал заместителем начальника Главной инспекции. Этот совсем еще молодой человек удивлял своей энергией и страстной влюбленностью в дело.

Для меня он был совершенно новым человеком. Но вскоре, в июле 1940 года, нисколько не колеблясь, я внес в ЦК предложение с просьбой утвердить его моим заместителем.

Мне не возражали, но напомнили, что Конюхов еще очень молод (ему тогда было немногим более 30 лет), справится ли он с такой работой? Нужен опытный человек. Можно ли взять на себя такую ответственность...

Мне пришлось отстаивать свое предложение, но, возвращаясь из ЦК, я всю дорогу думал, правильно ли поступаю, если опытные товарищи советуют подождать, присмотреться к нему внимательнее. А чего ждать? Ждать того времени, когда Конюхов станет старше, поседеет и будет похож на настоящего ответственного работника? Пожалуй, годы прибавляют мудрости, но прибавляют ли энергии? Если б юность умела, если б старость могла... Ну что ж, когда возникает такая антитеза, надо выбирать. И я выбрал — А. А. Конюхов был назначен заместителем наркома связи.

Несколько лет спустя, во время войны, когда я был начальником войск связи Красной Армии, мы говорили с ним по телефону и обсуждали какой-то важный вопрос. Не помню существо вопроса, а вот теплое чувство радости помню от того, что Або Алексеевич делал все, как надо, и на него можно было надеяться как на самого себя.

Нельзя не вспомнить Бориса Павловича Асеева, крупного специалиста в области радиопередающих устройств, профессора, генерал-майора инженерно-технической службы. По его книге «Ламповые генераторы» мы учились и осваивали эту нелегкую науку. Встретившись в Москве летом 1939 года, мы [20] вспомнили о том счастливом времени, когда он работал, а я учился в академии.

Борис Павлович занимал в наркомате должность главного инженера Центрального управления радиосвязи и радиовещания. По своему опыту и знаниям Борис Павлович был первым кандидатом на пост заместителя наркома по научным вопросам. О лучшем заместителе нельзя было и мечтать.

Однажды ему предложили эту работу. Но он категорически отказался, даже не объяснив причину отказа. Потом к этому вопросу возвращались еще несколько раз, но Борис Павлович снова и снова вежливо, но решительно отказывался.

В конце концов стало понятно, в чем дело. Асеев предпочитал иметь дело с аппаратурой, а не с бумагами, его тянуло в лабораторию, к научно-исследовательской работе. Во время одной из бесед со мной он попросил отпустить его в армию, с которой была связана вся его жизнь.

Как ни жаль мне было отпускать из наркомата такого замечательного специалиста, я согласился.

Асеев долгое время очень успешно работал в одном из военных научно-исследовательских институтов.

Судьба Бориса Павловича сложилась трагично. Он долгие годы болел неизлечимой болезнью, медленно терял зрение и в конце концов ослеп. Но до конца своей жизни Борис Павлович продолжал заниматься любимым делом. Уже почти ослепший, он читал и разбирал радиосхемы с помощью большой лупы. Потом, когда уже совсем не мог читать, ему читала его дочь, студентка института связи.

Удивительно, что Борис Павлович никогда не терял бодрости духа. Он непременно поздравлял меня с каждым праздником. Борис Павлович звонил обычно за несколько дней. Когда я как-то поинтересовался его здоровьем, он ответил: «Иван Терентьевич, в своей болезни я разбираюсь лучше любого доктора и должен вам сказать, как своему бывшему наркому, что у нас в радиотехнике много еще неясного, а в медицине и того больше». [21]

Мне всегда было приятно слышать его голос и очень не хватает этого сейчас. В моей памяти сохранился образ замечательного генерала-связиста, хорошего ученого и большого человека. Я счастлив, что мне пришлось работать с такими людьми, как Борис Павлович Асеев.

Можно было бы назвать и много других имен, я не сделаю этого только потому, что не хочу упрощать события и должен, прежде всего, рассказать о тех «пудах соли», которые мы разделили вместе, прежде чем по-настоящему узнали друг друга.

Все руководящие работники наркомата обычно были на виду. Каждую неделю собиралась коллегия наркомата. Чаще всего заседания коллегии проходили в моем кабинете, куда приглашались начальники центральных управлений, заместители, приезжие связисты с периферии. В большом кабинете места хватало для всех.

На коллегию выносились самые разные вопросы. Мы обсуждали планы мероприятий по реализации решений ЦК ВКП(б) и постановлений правительства, рассматривали квартальные и годовые планы, проекты приказов по важнейшим вопросам.

Как правило, на заседаниях коллегии была спокойная, деловая обстановка. Но это «как правило». Иногда страсти разгорались, кто-то начинал говорить на повышенных тонах. Но, очевидно, без этого нельзя.

Изучать работу предприятий связи я, естественно, начал с Центрального телеграфа. Это объяснялось еще и тем, что Центральный телеграф находился в одном здании с наркоматом. Закончив свой рабочий день, или, если быть точным, — ночь, в 4 или 5 часов утра я шел на телеграф, который находился этажом выше. Я предпочитал идти без сопровождающих и иметь дело с дежурной сменой. Большое количество начальников отвлекает людей от работы, и все это похоже на парад, а парады, как известно по определению — демонстрация силы, так что начинать надо было не с парадов.

Еще на лестничной клетке я слышал шум работающих [22] телеграфных аппаратов. Дробно стучали телетайпы и Криды, солидно шумели аппараты Бодо. Это был шум огромного предприятия, которое сравнивали с большим заводом, а мне хочется его сравнить с большим сердцем, сердцем огромной страны. В просторных, ярко освещенных аппаратных с непривычно высокими потолками и большими окнами, которые бросаются в глаза, когда проходишь по улице Горького, несмотря на раннее утро, напряженно трудились телеграфисты, преимущественно женщины.

В аппаратные городской, междугородной и международной служб каждую минуту поступали самые разные сообщения. Можно было взять в руки ленту, пахнущую краской, и прочитать, что рыбаки Камчатки встали на предоктябрьскую вахту, о том, что сказал Черчилль три часа назад на заседании в палате общин, прочитать, что у гражданки Кузнецовой Серафимы Яковлевны родился мальчик весом 10 фунтов, о чем она радостно сообщает родственникам в Москву. Были телеграммы «правительственные», ТАСС, «срочные» и «молнии», которые передавались по аппаратам различных систем, а принятые из других городов отправлялись в цех доставки.

Центральный телеграф и тогда был крупнейшим предприятием связи. Там работало более пяти тысяч связистов, использовалось около 700 телеграфных аппаратов различных систем, а среднесуточный обмен телеграммами достигал внушительной цифры — 200 000.

Но несмотря на напряженный труд всего коллектива телеграфа, в его работе было много серьезных недостатков. Не все телеграммы передавались и доставлялись вовремя. Иногда приходилось прибегать к крайней мере и отправлять часть телеграмм почтой. Допускались искажения в тексте, иногда грустные, иногда смешные, но всегда очень обидные для связистов. Вроде того, что вместо «мама умерла» передали «мама у меня», а в информации ТАСС вместо фразы «такое поведение [23] не агрессивных государств» передали «такое поведение агрессивных государств». За такие ошибки мы имели большие неприятности.

Мне запомнился случай с одной телеграммой, в которой оказалось семь искажений.

Телеграмма была подана на станции Акимовка, оттуда попала в Днепропетровск, а из Днепропетровска в Москву. Телеграмму приняла некая практикантка Рябова, которая передала вместо Совконтроль — Мовконтроль, вместо 75 тыс. — 875 тыс., а сообщение было правительственное, важное, в нем речь шла о хлебе. На Центральном телеграфе машинистка Русакова перепечатала эту телеграмму, не обратив никакого внимания на искажения, и направила в цех доставки. Корректор цеха доставки, несмотря на искажения, завизировал телеграмму и отправил адресату.

Телеграмма была адресована председателю Комиссии советского контроля Р. С. Землячке.

На Центральном телеграфе много было тогда недостатков и другого характера.

Новый директор телеграфа Попов, опытный связист, отличался вдумчивым отношением к делу. Попов относился к той категории работников, которым можно дать задание, а потом забыть о нем. При любых обстоятельствах оно будет выполнено.

Попов быстро навел порядок в сменах, много занимался техникой телеграфа, упорядочил подготовку специалистов в телеграфной школе. Но работа телеграфа налаживалась медленно, и я чувствовал, что коллективу надо в чем-то помочь, а в чем — еще не знал. Надо было разобраться.

На телеграфе работало много женщин. Многие из них имели детей. Мы помогли телеграфу поскорее построить детский сад на Большой Бронной, организовали ясли. Матери теперь стали меньше волноваться, так как за детьми был надежный присмотр. Это принесло свои результаты — уменьшились опоздания на работу, сократилось количество искажений. Потом мы решили организовать для работников телеграфа дом отдыха на Сенежском [24] озере. Для этого была оборудована дача наркомата, выделен автобус, закуплен спортинвентарь.

В дом отдыха направлялись лучшие производственники. Их обеспечивали бесплатным питанием за счет фонда директора. Это также дало свои результаты. Кривая показателей работы Центрального телеграфа пошла вверх.

На телеграфе я познакомился тогда со знатной телеграфисткой Надей Лыжиной, узнал о ее жизни.

В 1931 году Надя Лыжина поступила в профшколу Центрального телеграфа, где получила специальность кридистки, потом стала работать на телеграфном аппарате Крида.

Когда на предприятиях связи началось социалистическое соревнование, Надя при норме 1600 слов в час передавала до 2500.

Однажды начальник радиоаппаратной Шибин спросил ее: «Надя, можешь ли ты дать наивысшую выработку за цикл дежурств?» (Цикл — это три смены: утро, вечер, ночь). Надя немногословно ответила: «Попробую».

Когда цикл закончился и подсчитали ее результат, оказалось, что средняя выработка в час составила 3200 слов. Потом, соревнуясь с кридисткой того же телеграфа, комсомолкой по фамилии Борода, Лыжина добилась еще более высокого показателя — 3400 слов в час! Как-то Попов попросил меня зайти на телеграф и посмотреть, как она работает.

Я человек не очень восторженный, ко всякого рода рекордам отношусь спокойно и поэтому, когда пришел в аппаратную, спросил у бригадира:

— А как у Лыжиной обстоит дело с качеством? Много ли у нее искажений?

Бригадир вполне уверенно ответил:

— С качеством у нее, товарищ нарком, тоже хорошо.

Подошли к аппарату Крида, на котором работала Лыжина. Чувствовалось, Наде приятно, что пришли специально посмотреть на ее работу. Передавать по три с половиной тысячи слов в час дело [25] совсем не простое, но она работала виртуозно. Когда подсчитали результат ее работы за целый цикл, оказалось, что в среднем за час Надя выработала 3600 слов. Это был всесоюзный рекорд.

Ни одна телеграфистка-кридистка в Советском Союзе до этого не достигала таких результатов работы. О Наде Лыжиной сообщили газеты, ее наградили значком «Отличник социалистического соревнования». В числе двадцати лучших работников Центрального телеграфа она была представлена к правительственной награде и в 1940 году за большие достижения в труде Надя Лыжина была награждена орденом Трудового Красного Знамени.

Вскоре после этого ее направили на Центральные курсы руководящих работников связи. Она их закончила и была назначена начальником телеграфного отделения в Москве.

Потом, когда началась война, Надя Лыжина вместе со своей подругой Тоней Кулагиной пришла ко мне и стала просить направить их на фронт.

— Иван Терентьевич, разве в такое время мы можем сидеть в тылу? Нам кажется, что теперь, когда война, в армии мы принесем для Родины больше пользы, чем здесь. Ведь верно же?

Я не мог не удовлетворить эту просьбу и направил их в полк связи Западного фронта.

Тридцать девятый год ознаменовался крупной победой отечественной техники связи. Было закончено строительство и началась нормальная эксплуатация междугородной телефонной магистрали Москва — Хабаровск. Магистраль в 9 тысяч километров протянулась на Дальний Восток через Урал, Сибирь, Забайкалье по 18 краям и областям нашей страны. Эта линия позволила нам по двум парам проводов иметь 29 каналов связи с перспективой увеличения их до 36. До этого такого количества каналов связи по двум парам проводов еще не встречалось в мировой практике, и это нас бесконечно [26] радовало. Связисты построили и реконструировали более девяти тысяч километров линий, подвесили 35 000 километров медной проволоки, смонтировали много усилительных пунктов, которые были оборудованы новейшей аппаратурой.

Линии и усилительные пункты строились в чрезвычайно сложных географических и климатических условиях: в районах вечной мерзлоты, в тайге, в болотах. Но теперь столица была надежно связана с форпостом нашей страны на Дальнем Востоке — Хабаровском.

По праву наркома связи мне посчастливилось одному из первых разговаривать по телефону с Хабаровском. Слышимость была удивительной, даже специалисты, да и я сам — дело прошлое — в первый момент просто не поверил, что столь хорошая слышимость и чистота передачи возможны на такое огромное расстояние.

Ввод в эксплуатацию магистрали Москва — Хабаровск позволил применить первую в СССР систему тонального телеграфа на 18 каналов. После этого намного улучшилась телеграфная связь с Новосибирском, Иркутском, Хабаровском. Может быть, именно потому, что ввод новой магистрали был для всех нас большим праздником, я однажды выкроил несколько часов — работа в наркомате была чрезвычайно напряженной, и теперь мне кажется, что воскресений тогда вроде бы не было вовсе — и решился, когда телефонные звонки «сверху» были маловероятны, с женой отправиться на концерт в летний театр «Эрмитаж». Там совершенно случайно мы встретили Митю Мациевского, старого моего друга и сослуживца по первой кавалерийской дивизии. Он был с женой Лидой.

Конечно, ни в какой театр мы не пошли, сели на скамейке и весь вечер вспоминали Проскуров, где вместе служили, вместе столовались в семье одного железнодорожника, хозяйственная жена которого обильно кормила нас варениками, обхаживала, как родных сыновей.

Судьба щедро наградила Митю. Он был прирожденный [27] кавалерист, спортсмен, прекрасный командир. Митя всем своим видом вызывал всеобщие симпатии. Когда он был холост, не одна проскуровская девушка заглядывалась на него. Всегда собранный, в хорошо пригнанной кавалерийской форме, он первым, помню, начал носить какую-то необычную фуражку, по его заказу ему шил какие-то особые брюки известный тогда в Проскурове брючник Клигман.

Когда я командовал эскадроном связи, а Мациевский пулеметным, мы вместе с ним готовились к поступлению в академию и держали предварительные экзамены в Одессе.

Осенью 1932 года мы уехали из Проскурова. Митя в Москву, в Академию им. М. В. Фрунзе, а я в Ленинград, в Военную электротехническую. С тех пор мы не встречались.

На учебе, а затем работая в Москве, я всегда интересовался его судьбой. Из рассказов бывших наших сослуживцев я знал, что Мациевский отлично окончил академию Фрунзе, потом учился в Военно-воздушной академии, стал служить в авиации и работал где-то не то начальником штаба, не то командиром авиабригады. И вот эта неожиданная встреча.

Мы засиделись в саду до поздней ночи. Он рассказал, что теперь работает летчиком-испытателем, очень доволен. Расставаясь, мы пообещали друг другу не терять связи и чаще встречаться. Но увидеть его еще раз мне не пришлось. Вскоре я узнал от Лиды, что Митя погиб при испытании нового самолета накануне XVIII съезда партии, в подарок которому готовился этот самолет.

Каждый, кому когда-либо пришлось пережить утрату близкого человека, полного сил и энергии, молодого, красивого, поймет, как тяжело было у меня тогда на душе.

Одним из первых московских предприятий, с которым я стал знакомиться после Центрального телеграфа, был Почтамт. Это объяснялось еще и тем, что почта — наиболее разветвленная отрасль [28] хозяйства связи, требовавшая к себе пристального внимания.

Неспециалисту трудно представить содержание, характер и масштабы работы почтовой связи в нашей стране. В сороковом году наша почта перевезла и доставила почти 2500000000 писем и свыше 6,5 миллиарда газет, журналов и других периодических изданий. В ведении наркомата было свыше 51 000 предприятий почтовой связи. А что касается рентабельности, то эти предприятия приносили свыше 60 процентов дохода.

Порой даже не все связисты задумываются о том, как сложна и ответственна работа почтовых работников и какой длинный путь проходит обычное письмо от отправителя до адресата. Почтовый ящик — почтовое отделение — почтамт — почтовый вагон или самолет — снова почтовое предприятие — сумка почтальона, и вот однажды утром вы получаете письмо, и в том нет никакого чуда, так и должно быть. Но какая большая за всем этим кроется работа.

Если бы памятники ставились не великим или знаменитым людям, а профессиям — памятник летчику, памятник шахтеру, учителю или врачу, мне кажется, что в числе первых, может быть, надо было бы поставить памятник почтальону.

И это не просто слова. К сожалению, еще никто в полной мере не подсчитал затрачиваемый почтальоном труд на ежедневную доставку писем и газет, особенно в больших городах. Насколько мне известно, такой труд вполне соизмерим с трудом рабочих тяжелой промышленности. Об этом мало кто знает и думает, и поэтому иногда не ценят тяжелый труд почтальона. Да и вряд ли ранним утром, загружая свою тяжелую сумку на ремне, наш скромный труженик думает, что работа его преисполнена огромного философского смысла, что именно он приносит людям известия, что от него узнают они новости из соседней деревушки, и о том, что творится где-то в Австралии, узнают о событиях в нашей стране и на всем земном шаре. Как мы [29] порой бываем невнимательны к нашим почтальонам. А зря.

В самом начале моей работы в наркомате я узнал об одном случае, который произошел в небольшом крымском городе Коктебеле.

Пришло письмо. На конверте было написано: «Феодосия, М. Коктебель». Не были указаны ни название улицы, ни номер дома, ни имя и фамилия адресата. Почтальону показалось, что письмо это очень важное. Он прошел все регистратуры домов отдыха, зашел в сельсовет. Адресат не находился. Тогда почтальон стал опрашивать всех встречных и вот таким путем нашел некоего Ивана Николаевича, к кому было адресовано письмо.

Разумеется, в большом городе на таком письме поставили бы штамп «адресат не разыскан».

Присутствовавшая при этом рассказе Розалия Самойловна Землячка спросила:

— Сколько времени потратил письмоносец на розыски адресата?

Ей ответили:

— Весь день, а доставил письмо утром следующего дня.

Я уверен, что это не единичный случай, и именно поэтому привел его здесь.

Московский почтамт на улице Кирова кажется нам знакомым и очень понятным, может быть, потому, что вы привыкли к нему, привыкли к часам на фасаде, к киоску «Союзпечати» в вестибюле и операционному залу, где за стеклянным барьером принимают письма, бандероли, продают марки и открытки. Но простота тут только видимая. За пределами операционного зала круглые сутки работает большой коллектив почтовых работников. Поэтому на ознакомление с работой московского почтамта было затрачено много времени и сил.

Имея уже определенное представление о работе предприятий в Москве, я решил поехать в Киев. Не скрою, кроме деловых вопросов, которые диктовали необходимость поездки, меня тянуло в [30] Киев большое желание посмотреть знакомые места.

Ведь в 1923 и 1924 годы я учился в Киеве в Военно-политической школе, встречался с замечательными комсомольцами Соломенского района. До сих пор считаю, что именно в Киеве прошли почти два самых драгоценных года в моей жизни. Там я впервые приобщился к культуре большого города. Там я вступил в кандидаты партии.

В январе двадцать четвертого года, когда хоронили великого Ленина, я вместе с другими курсантами школы на бывшей Думской площади стоял в строю, с винтовкой на караул. Сыпал мелкий снег. Оркестр играл Интернационал. По площади шли люди, скорбно опустив головы.

В Киеве прошла моя ранняя молодость. Не удивительно, что меня влекли в Киев воспоминания юности. Казалось, что будет совсем нетрудно совместить большие дела, которые мне предстояли в Киеве, и лирику молодых лет. Но по приезде туда мне стало понятным, что для человека, занимающего большой пост и не умудренного опытом, такое совмещение — мечта, далекая от действительности.

Мы сразу же поехали знакомиться с работой городских предприятий связи. Были на телеграфе, почтамте, на автоматических телефонных станциях и где-то еще. Потом пошли в ЦК партии Украины и в конце нашего пребывания провели городское собрание актива связистов.

Для лирики времени не было. Жили мы в шумной и сверкающей огнями гостинице «Континенталь», возвращались туда, чтобы поспать два-три часа, а перед отъездом в Москву отдыхать нам совсем не пришлось Я вернулся в «Континенталь» под утро, принял холодный душ, наскоро позавтракал и снова поехал к связистам. Меня ждали товарищи, которые хотели поговорить со мной лично.

Знакомые киевские места мне пришлось увидеть только из автомашины. Мы проехали по улице Гершуни, теперь она, кажется, называется улицей Чкалова, [31] затем посмотрели Чеховский переулок, где находилось общежитие Военно-политической школы, а в конце поездки были на Подоле, у Братского монастыря, в котором мы сдавали выпускные экзамены при окончании школы.

Своей поездкой и деловыми встречами я остался очень доволен. В Киеве я узнал много новых людей, несомненно обогатился опытом, а это было важно потому, что в наркомате уже шла работа по подготовке к активу работников связи Советского Союза. [32]

Глава третья

На Центральном телеграфе, на втором этаже, находились радиостудии. Отсюда велись передачи прямо в эфир. Молодые телеграфистки в обеденный перерыв бегали на второй этаж, чтобы взглянуть на великого Василия Ивановича Качалова. Это нужно было видеть, когда он шел по коридору после очередной передачи, всегда — по-праздничному нарядный, в крахмальной манишке.

Именно здесь О. Н. Абдулов, Р. М. Иоффе, Н. В. Литвинов, Р. Я. Плятт и их коллеги создавали новый вид искусства — синтез театра и радио.

Тогда очень увлекались шумовым оформлением, в радиостудиях прежде всего бросались в глаза не микрофон и дикторский столик, а сложенные в углу большие куски фанеры — это был «гром», большое колесо — «свист ветра», листы кровельного железа — «грохот взрывов».

Мир радио еще только обживали, нужно было как-то преодолеть «трепет перед микрофоном» [33] — был такой термин, ввести радиопередачи в привычную обстановку театра. И вот в двадцать восьмом году на Центральном телеграфе был открыт радиотеатр.

Он, конечно, сильно отличался от обычного. С потолка свешивались микрофоны, публике запрещали аплодировать и выражать свои восторги, оркестр размещался прямо на сцене. Передачи отсюда шли преимущественно музыкальные. В радиотеатре впервые тогда прозвучала опера Моцарта «Бронзовый конь» и опера Мусоргского «Женитьба».

25 августа 1939 года здесь, в радиотеатре на Центральном телеграфе, собрался актив работников Народного комиссариата связи, на который съехались 300 связистов — руководителей управлений, предприятий и стахановцев — со всех концов нашей действительно необъятной Родины. Я говорю так потому, что эта необъятность по-настоящему-то почувствовалась именно на этом активе.

Выступали связисты из Заполярья, из Средней Азии, Сибири, из Закавказья, из каких-то раньше неведомых мне мест, рассказывали о своих успехах, о неудачах, критиковали наркомат. Разговор был откровенный, нелицеприятный. Во многом эта деловая рабочая обстановка объяснялась присутствием на активе заместителя председателя Совнаркома Розалии Самойловны Землячки, умной и энергичной женщины.

Надо сказать, что о Розалии Самойловне я всегда вспоминаю с большой теплотой. Мы познакомились с ней, когда я еще работал военкомом Управления связи Красной Армии. Розалия Самойловна позвонила мне по телефону и попросила зайти к ней. Она сказала, что имеет ко мне важное дело.

Управление связи находилось на Красной площади, рядом с нынешним ГУМом, и поэтому через несколько минут я уже был в ее кабинете, в здании правительства, в Охотном ряду, напротив гостиницы «Москва».

В небольшом скромном кабинете меня встретила [34] маленькая, уже пожилая женщина, очень приветливо поздоровалась со мной и предложила сесть.

— По вашему приказанию прибыл, — по-военному доложил я.

— Зачем же по приказанию? — тихо сказала она. — Я просила вас приехать, а не приказывала, товарищ Пересыпкин. У меня к вам большая просьба. Мы собираемся проверить работу Наркомата путей сообщения, и нам нужны связисты. Не можете ли вы помочь и выделить для этого несколько командиров-связистов?

Я ответил, что это нетрудно сделать. Мы выделили в ее распоряжение группу командиров и инженеров, работой которых она осталась очень довольна.

Не случайно, что спустя месяц Землячка обратилась в правительство с просьбой перевести в аппарат Комиссии советского контроля одного из командиров-связистов, участвовавших в проверке НКПС. Это был капитан Черняк, который, очевидно, больше других ей понравился. Не прошло и дня, как он был назначен главным контролером по Наркомату связи.

Потом Розалия Самойловна стала заместителем Председателя Совнаркома. Ей непосредственно был подчинен наш Наркомат связи, и она стала ведать всеми вопросами связи в стране.

О строгом и суровом характере Розалии Самойловны в свое время много говорили, но мне она никогда и ни при каких обстоятельствах не казалась чересчур суровой. Старая большевичка, кристально чистый человек, увлекательный собеседник — именно такой она навсегда осталась в моей памяти.

Во время Великой Отечественной войны, когда мне пришлось работать и в Наркомате обороны, Розалия Самойловна часто задерживала меня в своем кабинете и пытливо расспрашивала о том, что происходит на фронте.

Среди подчиненных ей наркомов и руководителей ведомств военным был только я. При каждом [35] докладе, лучше сказать при каждой встрече с ней, я всегда чувствовал уважительное отношение к себе. Почему она так хорошо ко мне относилась, не могу объяснить и теперь, но могу сказать, что платил ей тем же.

Может быть, не к месту будет сказано, но хочу рассказать об одном интересном случае, который лучше всего характеризует Землячку.

Представьте такую ситуацию. Заседает Совет Народных Комиссаров, наше правительство. На повестке дня заседания стоит много вопросов. Докладчик по одному из них — Землячка.

Она сделала очень подробный и убедительный доклад. Он был посвящен, если так можно сказать, острой критике деятельности Наркомата морского флота, который находился под ее наблюдением.

В ответ на справедливую критику выступил нарком морского флота, который в раздраженном тоне пытался опровергнуть все сказанное Землячкой.

Возмущенная его выступлением, Розалия Самойловна попросила внеочередное слово. Маленькая женщина в темном строгом костюме встала со своего места и сказала:

— Я уже очень старый человек. Наверное, после моей смерти мне на Ново-Девичьем кладбище поставят памятник. Я убедительно прошу — напишите на нем, что вот этот человек отнял у меня пять лет жизни.

В силу необъяснимых обстоятельств, так сложилась судьба, после смерти Землячки мне пришлось жить в ее квартире в Доме правительства у кинотеатра «Ударник». По каким-то чисто домашним мелочам, по тому, в какой цвет были выкрашены стены комнат и какие на окнах висели шторы, какие она любила цветы, образ этой женщины стал мне родным и бесконечно близким.

На активе в радиотеатре Розалия Самойловна выступила с замечательной речью. Мне хочется по сохранившейся у меня стенограмме привести выдержки из ее выступления. [36]

« — Товарищи, — говорила Землячка, она вообще очень любила слово — товарищ, — вы только подумайте минутку, как возрос сейчас культурный уровень той массы людей, которую вы обслуживаете.

Товарищи, вы не должны забывать то, что вы орган массовый, вы обслуживаете массу, вы имеете колоссальное значение для этой массы, потому, что культура всегда предполагает общение с другими людьми.

В работе органов связи еще мало культуры, и здесь есть опасность разрыва между уровнем предоставленной вам техники и той культурой, которая еще не проявилась до конца в органах связи.

Я вспоминаю огромное количество телеграмм. которые ежедневно приходится мне читать. Как некультурно пишутся наши телеграммы, как некультурно печатаются, как некультурно наклеиваются».

Мне кажется, что эти слова Землячки интересно будет прочитать не только нашим связистам. Как часто нам еще не хватает культуры в мелочах — в том, как оформлена телеграмма, как пришита к костюму пуговица, как выкрашен дом, какой краской, это все мелочи, но из мелочей складывается большое — наша человеческая жизнь, и тот, кто отмахивается от мелочей, в конце концов проигрывает с большим счетом. Именно об этом, как я понял, говорила Землячка.

Розалия Самойловна рассказывала:

— Когда я работала в Комиссии советского контроля, мы получили письмо от начальника Новодеревенской конторы связи Рязанской области, в котором он просил выделить материалы для ремонта помещений. Этот бедняга всюду, куда только можно, обращался, в том числе и к начальнику Управления связи Рязанской области товарищу Шведову. Товарищ Шведов, кроме того, получил это заявление и от нас, но заявил, что у него нет белил, гвоздей и других материалов, которые требовались [37] для этой конторы. Когда проверили это дело в Наркомате связи, то оказалось что по сводке об остатках материалов, — а сводка о материалах всегда врет и надо всегда считать больше, чем в сводке указано, — гвоздей 265 тонн, белил 32 тонны и т. д, и т. п. Почему же из Наркомата связи не дали необходимых материалов Рязанской области? Потому, что плохо распределяется то государственное добро, которое выделяется вам с очень большим трудом.

На активе для выступлений в прениях записалось 200 человек. За три дня успело выступить 68, программа была напряженной. В последний, четвертый день, работали четыре секции, и на них было выслушано еще около ста выступлений.

Актив дал возможность всем нам представить работу наркомата значительно шире, чем она казалась нам до этого.

На активе выяснился, на мой взгляд, крайне неприятный случай, характеризующий нас не с лучшей стороны. В связи со строительством Куйбышевского гидроузла затапливалась территория почти пяти районов Татарской АССР. В этих районах было 4000 километров линий союзного и республиканского значения. Только в Казани хозяйство связи несло убыток в три миллиона рублей.

Естественно, Управление связи составило план переноса линий, согласовало его с Госпланом республики и начальник управления Стариков обратился к нам в наркомат с просьбой выделить необходимые для этой цели средства.

И вот в телефонно-телеграфном управлении Наркомата нашелся какой-то начальник, который ответил начальственным басом, не предполагающим возражений:

— Кто разрушает, тот пусть и строит.

Это сказал наркоматовский начальник, сказал в смысле — отдал приказ, забыв, что он советский гражданин и государственные интересы должен ставить превыше интересов своего кресла. [38]

А связисты Узбекистана прекрасно исполнили свой долг, когда строился Ферганский канал.

— Вы знаете, что такое Ферганский канал? — спрашивал меня уполномоченный наркомата по Узбекистану А. Е. Калюжный. И сам отвечал: — Ферганский канал — это проблема столетий.

Чтобы дать Ферганской долине воду, нужно было вынуть 17 миллионов кубометров земли. На трассу канала вышли 160 тысяч колхозников. Это была огромная народная стройка, и люди моего поколения помнят фотографии в газетах и радиорепортажи со строительства в Фергане. Плодороднейшие земли, обреченные на бесплодие, получали воду, и это было символом времени.

За пятнадцать дней связисты Узбекистана организовали на строительстве 45 новых почтовых отделений, на 39 строительных участках были установлены телефоны, работали шесть передвижных радиоузлов. Связисты все сделали своими руками. Понимая важность задачи и ограниченность во времени, они не запросили ни в Ташкенте, ни в областном центре ни одной копейки, никаких материалов. Просить было некогда. Использовались только собственные ресурсы, и это было настоящим выполнением своего профессионального долга, потому что связисты должны обеспечивать связь. Это их задача. Для этого они существуют.

В весеннюю распутицу один из пригородных поселков Рязани несколько дней был отрезан от всего мира. Люди этого поселка не получали ни писем, ни газет. И тогда почтальон Липатин по собственной инициативе все-таки пошел с корреспонденцией через реку.

Посередине реки лед провалился, Липатин начал тонуть. Намокла одежда, валенки стали пудовыми, но особенно тяжелой оказалась сумка с почтой. Был момент, когда, совсем обессилев, Липатин почти скрылся в ледяной воде, но сумку, однако, из рук не выпустил. Потом, чуть обсохнув, он доставил почту по назначению.

Не знаю почему, но как-то так получалось, что [39] сложность работы связистов нередко недооценивалась. И самое обидное заключалось в том, что эта недооценка проявлялась в мелочах.

От связистов требовали выполнения плана в реальном денежном выражении, а выполнение плана доходов почтовыми предприятиями во многом зависело от наличия конвертов. Я уже сейчас не помню, сколько стоил тогда один конверт, но хорошо помню, что в почтовых учреждениях их было недостаточно.

Конверты продавались в бакалейных магазинах, в гастрономах, иногда кассирши магазинов включали их в сдачу, а на почту они почему-то поступали в незначительном количестве.

Главный инженер ленинградского Управления связи Г. А. Омельченко, выступивший на активе, произнес тогда крылатую фразу: «Бумага на почте важнее, чем металл. В конвертах заключается и выполнение и перевыполнение нашего плана. Дайте ленинградской почте 25 миллионов конвертов, к мы будем выполнять план доходов на 120 процентов».

О конвертах много говорилось на активе не только как о средстве выполнения плана, но и как о первопричине некультурной работы почты. Разве может культурно работать почта, когда нет добротных и красивых конвертов?

Очень странное положение, думал я и ловил себя на том, что еще полгода назад, бывая на почте не как нарком связи, а как все, чтобы отправить письмо, я не обращал внимания на все эти вещи. Теперь моя работа требовала замечать любые неполадки и странности. Убедиться в этом еще раз мне пришлось при довольно курьезных обстоятельствах.

Как-то допоздна я засиделся у своего старого товарища на Красной Пресне. Машину отпустил, забыв, что у приятеля дома нет телефона. Вышел на улицу. Первый попавшийся мне телефон-автомат не работал. Во втором автомате была оторвана трубка. До следующего автомата нужно было идти [40] почти целый квартал, но и там я не смог дозвониться в гараж. Такси тогда было мало, пришлось идти домой пешком.

На утро следующего дня мы решили проверить все автоматы столицы. По нашей просьбе горком комсомола выделил комсомольцев для проверки автоматов. За несколько дней были проверены и приведены в порядок все московские автоматы.

С телефонами тогда вообще дело обстояло неважно. В Москве это чувствовалось еще не так остро, как в других городах. Начальник телефонной сети города Харькова рассказывал мне, что на протяжении семи лет харьковчане просили увеличить городскую телефонную станцию на 8 тысяч номеров. Но из этого ничего не получилось.

— Харьков нуждается в расширении телефонной сети, как не один город страны, — говорил он. — Я понимаю, что всех удовлетворить нельзя, но мне кажется, что у нас есть все основания просить о положительном разрешении этого вопроса.

Планируя работу на 1940 год, мы положили в основу материалы, полученные на совещании актива. Но осень тридцать девятого года добавила нам работы. С Советским Союзом воссоединились западные области Белоруссии и Украины, а потом в июне 1940 года и бывшая Бессарабия. Как оказалось, во всех этих районах связь была сильно запущена: там применялась устаревшая аппаратура, на воздушных линиях, многие из которых были построены прямо на полотне шоссейных и больших грунтовых дорог, были негабаритные столбы, провода мелкого сечения и стеклянные изоляторы. Кроме того, вся сеть междугородных линий связи протянулась от Варшавы и Бухареста в направлении к нашей бывшей государственной границе, а нам надо было иметь линии связи от Минска и Киева. Нашему наркомату потребовалось провести в этих районах большие работы для переустройства всей сети связи и улучшения ее работы.

В Молдавию был послан Р. А. Попов. Прибыв [41] туда, он грустным голосом сообщил мне по телефону, что связь там донельзя в запущенном состоянии. На телеграфных станциях используются допотопные телеграфные аппараты. В Кишиневе аппаратная городского телеграфа находится в таком помещении, что там невозможно разместить даже один аппарат Бодо, необходимый для связи с Москвой. Междугородная телефонная связь работает с большими перебоями. Небольшая Кишиневская АТС тоже не обрадовала Попова. А что касается связи в провинции, то там работали преимущественно ручные телефонные станции.

Надо было принимать срочные меры. Уже через несколько дней после звонка Попова в Молдавию стали поступать аппаратура для телеграфов, междугородных и городских телефонных станций и узлов радиофикации, а также линейные материалы. Все это имущество выделялось за счет общих фондов наркомата, дополнительных фондов не было.

В декабре 1939 года, во время войны с белофиннами, произошел любопытный случай. Любопытным я могу назвать его только сейчас, потому что прошло много времени, тогда же он мне стоил немалых волнений. И. В. Сталин разговаривал по телефону с Ленинградом, и вдруг на линии стал прослушиваться шум и какой-то посторонний разговор. Этого было достаточно для того, чтобы Сталин прекратил разговор. Он подозревал, что его кто-то подслушивает и поэтому приказал строго расследовать этот случай.

В результате тщательного расследованья выяснилось, что прослушивание посторонних разговоров произошло из-за неисправности телефонной цепи. В ту зиму стояли лютые холода. Морозы в Москве достигали более 40°. Из-за низкой температуры провода на столбах часто обрывались, так как обычно в этих районах они не были рассчитаны на работу при таких морозах. Связисты непрерывно чинили провода, приводили их в порядок, но, работая при [42] сильном морозе, по-видимому, не могли это делать достаточно тщательно. Потому и происходили, как у нас говорят, переходные переговоры с одной телефонной цепи на другую, так как на магистрали было подвешено несколько пар проводов.

Специалисты решили воспользоваться моментом и представили доклад в правительство, в котором обосновали необходимость проложить между Москвой и Ленинградом подземный телефонно-телеграфный кабель.

Согласия правительства не было получено. Это мероприятие потребовало бы много денежных средств, а главное, большого количества свинца и меди, необходимых для изготовления кабеля.

В Ленинграде, куда мы приехали, все было необычным, чувствовалось военное положение. Город был подчеркнуто строг и насторожен. Он был затемнен; опасались ночных налетов авиации. На улицах встречались только одинокие прохожие, которые куда-то спешили в темноте. У некоторых из них были фонарики, тускло светящиеся синим светом. На Московском вокзале, куда прибыла наша «Красная стрела», и в гостинице «Астория», где мы остановились, было много людей, одетых в военную форму. На улицах патрули.

Отправляемся в штаб фронта, который находится в здании Главного штаба, напротив Зимнего дворца. Начальником связи там работал Н. Д. Псурцев, ныне министр связи. Знакомимся с обстановкой, выслушиваем нужды фронта, претензии. Выясняется, что наибольшие трудности штаб фронта испытывает при поддержании связи с правофланговыми армиями. В Карело-Финской ССР и Мурманской области сеть проводной связи тогда была развита слабо. Обещаем оказать помощь, затем едем на основные наши предприятия: телеграф, почтамт, междугородную телефонную станцию.

Несмотря на то что Ленинград до войны с белофиннами был хорошо связан с Москвой и другими городами, после начала военных действий телеграфная [43] и телефонная связь стала работать с большим напряжением.

Вот тогда-то мы и вспомнили о подземном многоканальном кабеле, который предлагали проложить между Москвой и Ленинградом. Наличие такого кабеля могло бы намного улучшить положение со связью. Но кабель отсутствовал, и надо было принимать другие меры.

Я не мог не заехать в академию, где еще так недавно был слушателем. Встретился с преподавателями и начальниками, от которых многое получил во время учебы. Побывал там и в наиболее любимых мною лабораториях, в аудитории, где постоянно проходили занятия нашей учебной группы.

Все снова ожило в моей памяти. Учеба и друзья, радости и неудачи, пережитые за пять очень быстро пролетевших лет.

Прошло всего лишь немногим более двух лет, как я окончил академию, а сколько перемен. Шла война с белофиннами. Находясь недалеко от фронта, академия жила нуждами армии, помогала ей чем могла. За время этой короткой войны она отправила на фронт 245 слушателей и 92 человека постоянного начальствующего состава.

В академии под руководством начальника кафедры радиоприемных устройств инженера-полковника Н. М. Изюмова был тогда разработан образец миноискателя, получивший широкое применение и принесший большую пользу войскам Действующей армии.

С большой грустью я уезжал из академии: жаль было расставаться со старыми товарищами, трудно было переживать сообщения о том, что в боях с белофиннами пали смертью храбрых слушатели, с которыми вместе учились еще так недавно.

В ту же ночь мы поехали на Карельский перешеек в штаб 7-й армии, возглавляемой командармом 2-го ранга, впоследствии Маршалом Советского Союза К. А. Мерецковым. Это было совсем [44] недалеко от Ленинграда. Войска 7-й армии вели боевые действия на левом фланге Северо-Западного фронта. В сравнении с другими 7-я армия в отношении связи находилась в наиболее выгодном положении. В районе ее действий, на Карельском перешейке, существовала хорошо развитая сеть проводной связи.

К. А. Мерецков, которого я знал и раньше, несмотря на раннее утро, встретил меня очень любезно.

Во время завтрака Кирилл Афанасьевич рассказал мне, что в его армии широко применяются все виды связи. От корпусов и выше для обеспечения управления войсками используются главным образом средства проводной связи. Большое применение нашла радиосвязь. Особенно широко она используется в стрелковых дивизиях и авиации, в танковых частях и артиллерии. О масштабах ее применения свидетельствует огромное количество различных радиостанций, работавших в войсках 7-й армии.

Несмотря на исключительно трудные условия, морозы, снежные заносы, бездорожье, сплошные лесные массивы и незамерзающие болота, по мнению Кирилла Афанасьевича, личный состав частей связи справляется со своими задачами успешно.

Мерецков очень тепло отозвался о работе начальника связи армии полковника Иосифа Нестеровича Ковалева. Меня обрадовала высокая оценка работы армейского связиста, которого я знал уже несколько лет до этой встречи. Это был один из старейших связистов, он начал службу еще в старой русской армии. С 1914 до 1918 года, всю первую мировую войну, Ковалев провел на фронте, был радиотелеграфистом и старшим унтер-офицером. В Красной Армии он служил с первых дней ее основания, вступил в нее добровольно. Активный участник гражданской войны на Уральском и Восточном фронтах, он командовал полком связи, работал начальником связи дивизии и долгое время [45] начальником связи Ленинградского округа. Во время войны с белофиннами его назначили начальником связи 7-й армии.

Ковалев умело руководил подчиненными ему частями связи. От всей души я был рад похвале командующего армией, поэтому от Мерецкова сразу же отправился в отдел связи, к Иосифу Нестеровичу.

Он жил в аккуратном финском домике. Подойдя к нему, я обратил внимание на то, что все подоконники уставлены водочными шкаликами. Тогда впервые из-за сильных морозов на фронте стали выдавать ежедневно по сто граммов водки. Ковалев не пил и не курил и выделяемый ему паек использовал как фонд для поощрения отличившихся или просто потчевал приезжавших с мороза командиров.

Я поздравил Ковалева с высокой оценкой его работы, данной командующим, в деталях ознакомился с состоянием связи и полностью удовлетворенный возвратился в Москву.

Продолжавшаяся война с Финляндией потребовала от Наркомата связи немало усилий. Однако наступил 1940 год. Предстояла упорная и настойчивая борьба за улучшение всех показателей работы органов связи. Всем нам приходилось работать с большим напряжением. Не хватало времени, чтобы рассматривать и решать многочисленные вопросы, возникавшие в наркомате. Немало их ставили перед нами и руководители управлений и предприятий связи с мест.

Вопросы связи все чаще и чаще стали рассматриваться в ЦК и Совнаркоме. Это было связано преимущественно с необходимостью удовлетворения потребностей Наркомата обороны, развитием связи в интересах военно-воздушных сил и войск противовоздушной обороны страны. Чувствовалось приближение большой войны.

В июне 1940 года И. В. Сталин приказал мне срочно поехать в Закавказье для того, чтобы проверить состояние связи во всех приграничных районах [46] Грузии, Армении и Азербайджана. Одновременно со мной в Закавказские советские республики выехала и группа военных связистов. Некоторые из них были моими хорошими товарищами по совместной работе или учебе в академии. Они мне рассказали, что Наркомат обороны получил примерно такое же задание, как и Наркомат связи.

Об этом незначительном случае можно было бы и не писать, однако он поможет мне в какой-то степени рассказать о некоторых особенностях работы в те годы.

Неожиданные вызовы и поручения случались в то время довольно часто. «Поезжайте, разберитесь, если надо помогите и доложите» — такова была обычно формула задания.

И еще одна характерная особенность. Многие из руководящих работников наркоматов и ведомств редко знали, по какому вопросу вызывают их к Сталину. Мы посылали к нему много письменных докладов. Каждый раз, выезжая в Кремль, приходилось везти с собой копии всех этих документов, рассчитывая, что, может быть, удастся доложить их лично. Однако, прибыв по вызову, вы могли услышать что угодно: кто у вас работает начальником телеграфа в Брянске или какое количество людей работает на почтамте в Харькове и т. д. Это обязывало быть постоянно готовым в любой момент ответить на любой вопрос.

Помню, как более опытные наркомы, такие как И. А. Лихачев, И. Т. Тевосян, В. В. Вахрушев... завели маленькие записные книжечки, в которые были занесены различные сведения о работе их наркоматов. Позже завел такую книжечку и я. Однако, когда об этом узнали, все книжечки, по соображениям секретности, запретили. От нас требовалось знать все сведения о наркоматах и их работе наизусть. Каждому понятно, как это было трудно, но мы старались.

Неожиданные вопросы при вызовах в Кремль, неожиданные поручения и поездки были тогда обычным явлением. Так случилось и в этот раз. [47]

Вместе с группой работников наркомата мы отправились в командировку. Радовало только одно: мне предоставлялась возможность детально познакомиться с работой органов связи во всех трех Закавказских республиках.

Сначала мы поехали в Грузию. На станции Орджоникидзе нас встретил уполномоченный Наркомата связи при Совнаркоме Грузинской ССР Я. З. Мониава, приехавший из Тбилиси на автомашине. С ним мы познакомились на активе наркомата в августе 1939 года. Выступая в радиотеатре, Мониава, горячий кавказский человек, сказал между прочим: «Наркомы приходят и уходят, а связисты остаются». Меня не могло не обидеть это выступление, и поэтому я на него был немного сердит. Однако, познакомившись с ним ближе, я узнал, что он был молодым связистом, недавно пришедшим с партийной работы. Во время поездки по Грузии я увидел, что Мониава отличался большой энергией и даже страстностью в работе, и я постарался забыть свою обиду.

Из Орджоникидзе в Тбилиси мы поехали на автомашинах по Военно-грузинской дороге. Кому приходилось бывать в тех местах, тот хорошо знает, какая это чудесная дорога. Но меня интересовало другое. Линии связи, соединявшие Орджоникидзе с Тбилиси, часто повреждались, что, естественно, приводило к нарушениям связи. Мне хотелось самому посмотреть эти линии.

Поездка проходила в июне. Несмотря на это, в горах и на перевале лежало еще много снега. От солнца и выпадавших дождей снег был настолько спрессован, что казался белым мрамором. Снежные сугробы образовали вдоль дороги своеобразный туннель, во впадинах гор стоявшие телеграфные столбы находились в снегу почти до изоляторов.

Такого мне видеть еще не приходилось.

На Военно-грузинской дороге в давнее время были построены почтовые станции. Эти одиноко стоявшие солидные здания, обнесенные высокими [48] каменными заборами, были похожи на небольшие крепости.

По пути мы обратили внимание на линию связи необычного у нас типа, три провода большого диаметра были подвешены на чугунных столбах.

Эта хорошо спроектированная и добротно построенная линия до революции принадлежала Индо-Европейской кампании и соединяла Великобританию с Индией.

В Тбилиси мы один день знакомились с республиканскими предприятиями связи. На телеграфе, почтамте и радиоцентрах мы изучали состояние связи, выслушивали доклады руководителей, просьбы. Затем мы поехали в пограничные районы Грузии, где также тщательно проверили состояние связи, районные конторы, особенности их работы.

Вернувшись в Тбилиси, мы приняли участие в работе республиканского актива связистов, после чего поехали в Армению, а оттуда в Азербайджан.

Проехав вдоль государственной границы СССР от районного центра Ахалкалаки в Грузии до Астары на советско-иранской границе, мы проверили состояние связи во всех пограничных районах, помогли им чем могли на месте и наметили план мероприятий по оказанию помощи из центра.

О результатах поездки и принятых мерах по улучшению связи в пограничных районах Закавказья был представлен соответствующий доклад в правительство.

Осенью, в конце сентября или в начале октября, мне было поручено принять участие в больших маневрах Западного особого военного округа.

Вечером позвонил И. В. Сталин и предложил мне выехать в район маневров.

— Там будет Тимошенко, которому надо помочь в отношении связи, — сказал Сталин.

Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко в то время был народным комиссаром обороны. Войсками [49] Белорусского округа командовал генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов. С ним мы были давно знакомы. Еще будучи слушателем академии, я проходил войсковую стажировку в городе Борисове на Березине в танковой бригаде, которой он командовал. Потом мы работали в Центральном аппарате Наркомата обороны и даже жили в одном подъезде.

Дмитрий Григорьевич отличился во время событий в Испании, получил за боевые заслуги звание Героя Советского Союза. К тому времени он был награжден тремя орденами Ленина и двумя орденами Красного Знамени.

Мне было известно, что в район маневров должна выехать большая группа ответственных представителей Наркомата обороны. Все это свидетельствовало о том, что маневрам придается большое значение. Я быстро собрался и уехал.

Павлов знал о цели моего приезда и сразу же сообщил, что из Генерального штаба поступили указания о том, что маневры в таком большом масштабе, как намечалось ранее, проводиться не будут. Количество участвующих войск резко сокращается. Маршал Тимошенко не приедет.

— Руководство маневрами возложено на командующего округом, то есть на меня, — сказал Павлов, — в центре, видимо, не хотят тревожить немцев, опасаются провокаций.

Это было очень похоже на действительность. Гитлеровские войска в то время находились непосредственно у новых западных границ Советского Союза, и от них можно было ожидать всего.

Обстановка изменилась, масштаб маневров сократился, я получил разрешение возвратиться в Москву.

Многие годы в хозяйстве связи не было таких общепринятых для любой другой отрасли народного хозяйства показателей, как производительность труда, себестоимость. Совершенно отсутствовали показатели объема продукции и нормы амортизации. Вопросами организации труда совсем не занимались, [50] а в методологии планирования и учета царила кустарщина. Еще в 1937 году был ликвидирован сектор экономики Научно-исследовательского института связи. После этого окончательно заглохли последние ростки теоретической мысли в области экономики связи.

Только после XVIII съезда партии наметился перелом в экономической работе наркомата. Был восстановлен отдел экономики в институте связи. Коллегия определила конкретные задачи планово-финансовой работы, которая была очень скучной, но крайне необходимой.

Однако вся эта работа позволила улучшить планирование и отчетность, заметно укрепить планово-финансовую дисциплину, а это, в свою очередь, привело к усилению борьбы за выполнение государственного плана и улучшение всех качественных показателей.

В наркомате подводились итоги работы за 1940 год. В органах связи было сделано многое. Чувствовалось, что наступил перелом в работе. Впервые наркомат стал рентабельным, досрочно были выполнены планы развития почтовой связи и установки радиотрансляционных точек, улучшились качественные показатели в работе почты, телеграфа, междугородной телефонной связи. Связисты хорошо справились с обслуживанием народных строек, хозяйственно-политических кампаний, успешно выполнили ряд специальных заданий партии и правительства. Это всех нас радовало, но надо было думать о работе в следующем году.

Газета «Правда» 15 ноября 1940 года в передовой писала: «Связь должна работать четко и бесперебойно». Это и была наша главная задача на 1941 год.

В самом начале 1941 года мне пришлось быть в Латвии, Эстонии и Литве. Там обнаружилось много особенностей в работе органов связи.

В Латвии, например, оказалось, что многие коммутаторы телефонных станций в сельской местности расположены в частных домах, главным образом [51] у зажиточных крестьян и духовных лиц. Никаких штатных телефонистов там не было. За определенную плату телефонный коммутатор обслуживала вся семья, проживающая в этом доме — дети, старики, одним словом, кто подойдет. Ночью, как правило, телефонная связь не работала. Совершенно очевидно, что такая система для нас оказалась неприемлемой. Потребовалась коренная перестройка всей телефонной сети в сельской местности.

Или другой пример. Почтовое ведомство Латвии, кроме своих прямых обязанностей, занималось перевозкой пассажиров на междугородных автобусных линиях, и для этой цели имело неплохой автобусный парк. Попутно на этих автобусах перевозили и почту. Это было для нас также необычным. Поэтому надо было думать, как организовать перевозку почты и газет в новых условиях, так как автобусный парк переходил в распоряжение автомобилистов.

Большие трудности возникли в этой республике при радиофикации села. В Советском Союзе для радиофикации колхозов строились небольшие трансляционные линии, в Латвии же с ее многочисленными хуторами, разбросанными на значительные расстояния, потребовалось строить почти в каждом случае длинные линии.

После первой своей поездки в Прибалтику мне казалось, что буду там не скоро, но через несколько месяцев я получил распоряжение срочно выехать туда снова. [52]

Глава четвертая

Накануне Великой Отечественной войны 19 июня 1941 года меня вызвал к себе И. В. Сталин. В кабинете, который мне был уже знаком, Сталин находился один. Как мне показалось, он тогда был почему-то взволнован. Когда я вошел в кабинет, Сталин еще несколько минут ходил, потом подошел ко мне, поздоровался и сказал:

— У вас неблагополучно с подбором и расстановкой кадров в Прибалтийских республиках. Поезжайте и разберитесь.

После этих слов он повернулся и направился в своему рабочему столу, из чего я сделал заключение, что разговор окончен. Еще несколько минут я стоял в недоумении, а потом спросил:

— Разрешите идти?

— Идите, — ответил он, не поднимая головы от бумаг, которые он уже рассматривал.

Подобные задания были уже не раз, но и в этот вечер они оказались для меня совершенно неожиданными. [53]

Вернувшись из Кремля в Наркомат связи и посоветовавшись со своими заместителями, мы наметили людей, которые должны были поехать вместе со мной. Всем им приказали быстро подготовиться к отъезду.

Однако наша поездка задержалась. На следующий день, в пятницу 20 июня, состоялось заседание Совета Народных Комиссаров, на котором присутствовал и я. Это заседание вел И. В. Сталин, который к тому времени был уже Председателем Совнаркома.

В ходе заседания возникла необходимость создать комиссию для подготовки проекта решения по какому-то вопросу повестки дня. Для включения в состав комиссии были названы фамилии, в том числе и моя, которую предложил Сталин.

Срок представления комиссией решения в правительство был установлен — 21 июня. Это дало мне право предположить, что моя поездка в Прибалтику автоматически откладывается на два дня.

Во второй половине следующего дня проект решения был подготовлен и подписан. После этого, поработав в наркомате часа два, я уехал за город. Был уже субботний вечер, и мне в голову пришла мысль, что в воскресенье в Прибалтике нам делать нечего, так как в этот день все отдыхают. Словом, я отложил свою поездку до следующего дня.

Когда я приехал к себе на дачу, мне позвонил А. Н. Поскребышев и сказал:

— Позвоните товарищу Сталину по такому-то телефону.

Немедленно набираю указанный номер телефона.

— Вы еще не уехали? — спросил меня Сталин.

Я пытался ему объяснить, что по его поручению работал в комиссии, но он меня перебил и снова задал вопрос:

— А когда вы выезжаете?

Мне уже ничего не оставалось, как ответить:

— Сегодня вечером.

Он положил трубку, а я стал думать, как сегодня же уехать из Москвы. Прежде всего позволил [54] в Наркомат путей сообщения и попросил прицепить наш вагон к поезду Москва — Вильнюс. Потом позвонил к себе на работу и приказал, чтобы все, кто должен ехать со мной в Прибалтику, были у поезда к моменту его отправления. Сам же стал собираться на вокзал, ведь поезд отправлялся в 23 часа.

Но вот все волнения позади. Все собрались вовремя, разместились в отдельном вагоне и отправились в путь.

Время было позднее, мы сразу же легли спать, проснулись уже в Орше. К нам в вагон пришел какой-то связист, спросил Омельченко и вручил ему телеграмму непонятного содержания. Пожав плечами, Омельченко передал ее мне, и я прочел: «СВЯЗИ ИЗМЕНЕНИЕМ ОБСТАНОВКИ НЕ СОЧТЕТЕ ЛИ ВЫ НУЖНЫМ ВЕРНУТЬСЯ В МОСКВУ». Текст был непонятным, но непонятнее всего было то, что телеграмма была за моей подписью — ПЕРЕСЫПКИН.

Мы терялись в догадках, что бы это могло значить. Я спросил связиста, доставившего телеграмму, он оказался начальником местной конторы связи:

— Что случилось?

Удивленный еще больше меня, он ответил:

— А разве вы не знаете? Началась война.

Это сообщение было для нас полной неожиданностью.

Как выяснилось позже, странную телеграмму послал мой первый заместитель К. Я. Сергейчук, оказавшийся большим конспиратором. Потом Константин Яковлевич рассказывал мне, что долго ломал голову, сочиняя телеграмму. Он не хотел передавать открыто о том, что в поезде Москва — Вильнюс едет нарком.

Мы вышли на перрон. В ясном солнечном небе над Оршей на большой высоте кружил немецкий самолет-разведчик, а по трансляционной сети вокзала железнодорожный диктор обычным голосом, [55] каким сообщают о прибытии и отправлении поездов, читал:

— Граждане пассажиры, следующие в командировки и возвращающиеся к месту постоянного жительства, могут продолжать свой путь. Тем же, кто едет в отпуск или по личным делам, рекомендуется возвращаться домой.

А как поступить мне? Продолжать или прервать начатую поездку? Обстановка резко изменилась, началась война, я был твердо убежден, что в этот ответственный момент мне важнее всего находиться в Москве, однако только накануне вечером была подтверждена необходимость моей командировки. Может быть, для этого были какие-то важные соображения?

Из кабинета начальника вокзала, по железнодорожной связи, я позвонил в Москву и попросил своего заместителя Попова переговорить с К. Е. Ворошиловым, который в то время занимался вопросами Наркомата связи, как мне поступить дальше.

Через несколько минут из Москвы последовало указание: «Немедленно возвратиться».

Вместе со своими спутниками на машине, предоставленной нам горсоветом, с вокзала мы отправились в местную контору связи.

Там мы имели возможность наблюдать работу связистов в первый день Великой Отечественной войны. Несмотря на грозные события, когда самолеты противника уже не один раз появлялись над городом, работа конторы связи Орши протекала спокойно. Чувствовалось во всем, что коллектив работников конторы с большим напряжением готовится к решению больших и сложных задач, которые его ожидают в условиях войны. С этого дня вся работа целиком была подчинена интересам военного командования. Иначе и быть не могло. Тогда это была главная задача связистов.

С полной нагрузкой работали телеграф и городская телефонная станция. По телеграфу и телефону передавались указания, связанные с мобилизацией. В распоряжение войсковых штабов была уже передана [56] часть телеграфных проводов. Одновременно комплектовались аварийные бригады для восстановления линий связи на случай их разрушения авиацией противника. Поддерживалась устойчивая связь с Минском, Витебском и Смоленском. Работникам электросвязи было уже объявлено, что с 22 июня все они переводятся на казарменное положение.

Когда мы приехали в контору, все дежурные находились на своих местах. Одна из работниц выдавала сотрудникам противогазы так деловито, как будто всю жизнь она только этим и занималась. Другие проверяли санитарное имущество и медицинские сумки. По телефону в контору вызывались работники, находившиеся в это время дома. День-то был воскресный. Словом, вокруг царила строгая и деловая обстановка.

Чувство удовлетворения охватило меня, когда увидел, как работники конторы связи г. Орши четко и организованно перестраивают свою работу на военный лад.

Затаив дыхание, слушали связисты и я с ними передававшееся по радио официальное заявление Советского правительства о нападении фашистской Германии на Советский Союз. Потом дружески побеседовав со связистами Орши, предупредив ихо важности и необходимости обеспечения Действующей армии хорошей связью и пожелав им успехов в этой работе, мы отправились в Москву. Часть нашей группы во главе с моим заместителем Г. А. Омельченко была направлена в Минск, чтобы оказать помощь белорусским связистам.

В путь на Москву мы отправились на потрепанной полуторке, легковой машины в конторе не было, поэтому мы попросили Смоленский облисполком выслать нам навстречу легковую автомашину.

Часа через два, на автомагистрали Минск — Москва, нас встретил ЗИС, высланный из Смоленска. А еще через час мы уже были в самом Смоленске.

Мы очень спешили в Москву, но в Смоленске [57] нам пришлось задержаться. Хотелось посмотреть, как перестраиваются на военный лад смоленские предприятия связи. Всюду кипела напряженная работа, к тому времени уже многие телеграфные провода были переданы в распоряжение штабов Красной Армии. Смоленские связисты несколько часов обеспечивали непосредственные нужды военного командования. На телеграф все больше и больше поступало военной корреспонденции. Телефонистки междугородной телефонной станции осуществляли телефонную связь между войсковыми штабами. Одновременно проверялась готовность резервных узлов связи, транспортных средств, подготавливалась запасная аппаратура и линейные материалы, и всеми этими работами блестяще руководил П. М. Кириленко. Павел Митрофанович, опытный связист и хороший организатор, спокойно, уверенно и с большим знанием дела руководил работой связистов города и области. Мы тепло попрощались с ним и отправились в дальнейший путь.

Вскоре нас встретили два черных наркомовских «бьюика», высланные из Москвы, и мы стали двигаться значительно быстрее.

Я включил радио. На многих частотах звучали фашистские марши, сквозь парадный шум и треск слышались крики «Зиг! Хайль!», похожие на собачий лай. Немцы вели передачи на русском языке, хвастливо сообщая, что Красная Армия разбита и откатывается на восток, и через несколько дней победоносное знамя тысячелетнего райха будет реять над Москвой.

Передачи эти носили озверело-антисоветский характер, в них порочились советские руководители. Фашисты призывали к убийству коммунистов и евреев, советских работников и активистов, старались посеять вражду между советскими народами, разрушить основы существования и могущества нашего государства.

Я не мог этого слушать и выключил приемник.

На рассвете 23 июня мы подъехали к Москве.

Из подмосковных лесов вытягивались колонны [58] пехоты и артиллерии, куда-то спешили зенитчики. Во всем чувствовалось, что столица начала готовиться к отпору врагу.

В первые три недели военных действий на всех фронтах создалась исключительно тяжелая обстановка. Неудачи, постигшие Красную Армию в начальный период Великой Отечественной войны, сказались, конечно, и на работе штабов и войск связи по организации управления и обеспечению связи.

В результате ударов авиации и артиллерийского огня противника по городам, железнодорожным узлам и штабам вышли из строя многие линии и узлы связи, что повлекло за собой прекращение проводной связи на ряде важных направлений и многочисленные нарушения управления войсками.

Быстрое восстановление связи затруднялось тем, что многие части связи к началу войны были заняты на строительстве и оказались оторванными от своих штабов. Кроме того, к началу войны некоторые штабы фронтов и армий не имели полного комплекта положенных им частей связи, а имевшиеся у них части понесли серьезные потери в личном составе и боевой технике в первых же пограничных сражениях.

2 июля 1941 года начальник штаба Западного фронта генерал-лейтенант Г. К. Маландин обратился в Генеральный штаб с телеграммой:

«...Части связи 3, 4 и 13-й армий имеют потери от 50 до 100 процентов. Прибывшее управление 16-й армии потеряло свой батальон связи при изменении маршрута следования. Части Народного комиссариата связи не отмобилизованы.

Для выполнения плана операции необходимо подать из центра четыре линейных батальона связи фронта, восемь линейных батальонов армейских управлений, кабельно-шестовые, телеграфно-эксплуатационные и телеграфно-строительные роты в количестве, предусмотренном планом развертывания».

Положение с частями связи на Западном фронте не улучшилось и спустя месяц. На 1 августа фронту не хватало: 11 линейных батальонов, 13 телеграфно-строительных, [59] 5 телеграфно-эксплуатационных и 26 кабельно-шестовых рот.

Нет необходимости пояснять, что в таких условиях было очень трудно, а иногда и невозможно иметь устойчивую связь. К тому же некоторые общевойсковые командиры в то время недооценивали роль связи в войне.

Недостаточное количество аппаратуры и полевого кабеля в войсках, действовавших на фронте, мешало ритмичной работе частей связи в начале войны. А произошло это из-за больших потерь, понесенных в первые дни войны, и резкого сокращения поставок промышленностью.

Чтобы выйти из такого трудного положения, Главное управление связи было вынуждено пойти на крайнюю меру — сократить отпуск средств связи всем частям и соединениям Красной Армии.

В сорок первом году мы отлично понимали, что это скажется на управлении войсками, тем более что и по сокращенным-то нормам Красная Армия была обеспечена не полностью, но другого выхода не было.

Мог ли я тогда надеяться, что настанет время, когда сокращенные нормы будут отменены, войска будут снабжаться по существующим табелям и, больше того, я буду иметь возможность в 1944 году доложить Верховному Главнокомандованию о том, что части связи 1, 2-го Белорусских и других фронтов обеспечены телефонными аппаратами и положенными им радиостанциями на 100 процентов и выше.

В конце 1941 года возникла мысль об организации производства аппаратуры связи собственными силами. По нашей просьбе Государственный комитет обороны 21 января 1942 года разрешил Наркомату обороны создать завод и организовать на нем производство средств связи. Для этой цели нам передали производственные корпуса одного эвакуированного из Москвы завода и станочное оборудование, оставшееся в Ленинграде после эвакуации заводов «Красная заря» и «Кинап». [60]

Создание завода было смелым решением, но осуществление его оказалось трудным делом, потребовало больших восстановительных работ. Станочное оборудование из блокированного врагом Ленинграда пришлось перевозить самолетами и на автомашинах через Ладожское озеро по «дороге жизни», которую ожесточенно бомбила авиация противника.

Основными кадрами завода стали инженерно-технические работники, мастера и квалифицированные рабочие завода «Красная заря», перевезенные из Ленинграда вместе со своими семьями. Все эти люди были крайне истощены, и поэтому не могло быть и речи, чтобы они сразу приступили к работе. Они смогли начать трудиться только после того, как подлечились и окрепли в военных госпиталях.

Для укомплектования завода были отозваны также из частей связи некоторые инженеры, техники и квалифицированные мастера, ранее работавшие на предприятиях промышленности средств связи.

Все эти замечательные советские люди, истинные патриоты нашей Родины, принялись за монтаж оборудования, организацию производства, за изготовление аппаратуры. Вместе с основными рабочими самоотверженно трудились и многие члены их семей. На заводе в невиданно короткие сроки развернулось массовое производство полевых телефонных аппаратов, телефонных коммутаторов и телеграфных аппаратов Бодо.

Это — яркий пример трудовых подвигов и горячего патриотизма советских людей во время Великой Отечественной войны.

В создании завода и организации массового производства аппаратуры большие заслуги принадлежат директору М. Салманову, главному инженеру А. Беликину, конструкторам Г. Савельеву и Я. Жукову, многим работникам Управления вооружения и института связи Красной Армии. Душой этого важного, но вместе с тем и очень трудного дела был начальник Управления вооружения генерал-майор войск связи К. X. Муравьев.

Константин Хрисанфович лично руководил работой [61] по демонтажу станочного оборудования в Ленинграде, организовал перевозку в Москву работников завода «Красная заря», устраивал их в военные госпитали, непосредственно руководил работами по оборудованию завода и организации массового производства телефонной и телеграфной аппаратуры.

Несколько позже по решению правительства был создан еще один завод. Это был радиозавод. На нем было организовано массовое производство переносных коротковолновых и ультракоротковолновых радиостанций 13-Р и А-7. Основными кадрами этого завода были несовершеннолетние мальчишки и девчонки. Никогда не изгладятся из памяти мои посещения этого завода. Работа не позволяла мне бывать там днем. Поэтому чаще всего я приходил на завод в ночное время. Не без грусти я наблюдал, как юное пополнение рабочего класса мужественно выносило все невзгоды войны, заменив за станками своих отцов и братьев, ушедших на фронт. Тогда можно было видеть, что у многих автоматов и токарных станков были установлены специальные скамеечки, чтобы удобнее было работать низкорослым ребятам. Нельзя было смотреть без слез на все это.

Но ни на какую жалость нельзя было и намекать. Почувствовав жалость, ребята приняли бы это как оскорбление. Они, эти маленькие труженики, гордились тем, что работают на заводе, изготавливающем радиостанции для Красной Армии, дорожили честью рабочего.

Так преодолевались трудности. Так стало возможным к концу войны полностью удовлетворять все потребности войск в аппаратуре связи.

В начале войны работа связи часто нарушалась в результате многочисленных налетов вражеской авиации. Пользуясь превосходством в воздухе, немцы систематически разрушали узлы и постоянные линии связи. Гитлеровские летчики, летая на небольшой высоте, сбрасывали через 50–100 метров на постоянные линии связи авиабомбы, специально изготовленные для этой цели.

Фашистское командование стремилось нарушить [62] управление войсками в Красной Армии и поэтому специально готовилось к разрушению наших линий. Гитлеровские генералы отлично понимали значение связи. К нам в тыл часто засылались и диверсионные группы.

Начальник связи Красной Армии генерал-майор Н. И. Гапич рассказывал мне, что 8 июля 1941 года, в момент ожесточенного боя 35-го стрелкового полка 10-й стрелковой дивизии, группа фашистских диверсантов пробралась через передний край нашей обороны и нарушила связь. Найти и устранить повреждение телефонного кабеля было поручено ефрейтору-связисту Лебеденко.

Местность, по которой была проложена линия, обстреливалась сильным минометным огнем противника, однако Лебеденко смело пошел на выполнение задания, ползком и короткими перебежками продвигаясь вперед.

Обнаружив обрыв кабеля, ефрейтор быстро исправил линию, но в этот момент его стали окружать фашистские солдаты. Лебеденко вступил с ними в бой, ему удалось уничтожить несколько гитлеровцев, но он сам оказался раненым. Преодолевая боль, отважный связист продолжал бой до тех пор, пока группа диверсантов не была рассеяна.

С самого начала войны связисты надежно обеспечивали устойчивую связь в сложных условиях боевой обстановки, они показали многочисленные примеры мужества и отваги.

17 июля 1941 года совершили героический подвиг связисты 415-го батальона связи 22-го стрелкового корпуса под командованием заместителя политрука радиороты А. К. Мери. Части корпуса вели напряженный оборонительный бой на подступах к крупной железнодорожной станции ДНО. Когда противник стал угрожать штабу корпуса, в бой вступило подразделение связистов. Несколько часов они героически отражали атаки врага, вывели из строя десятки солдат противника и не допустили его до штаба корпуса.

В этом жестоком бою А. К. Мери был несколько [63] раз ранен, но, несмотря на это, продолжал оставаться в строю и руководить действиями отважных связистов.

За совершенный героический подвиг А. К. Мери было присвоено звание Героя Советского Союза.

В эти же дни на другом крыле советско-германского фронта — на южном — совершил героический подвиг стрелок-радист 132-го бомбардировочного авиационного полка 64-й авиадивизии сержант И. Бражников. В составе экипажа самолета он выполнял боевое задание по разрушению наведенной противником переправы через реку Днестр.

Когда самолет находился у цели, он был атакован вражескими истребителями и загорелся. Однако отважный экипаж продолжал выполнять поставленную задачу. На объятом пламенем самолете Бражников поддерживал радиосвязь со своим аэродромом и самолетами, летевшими рядом. Одновременно с этим он успевал отражать атаки истребителей противника. Огнем своего пулемета отважный радист сбил фашистского стервятника.

Советский бомбардировщик сбросил на цель груз бомб. Переправа была разрушена. Задание командования выполнено. Только после этого сержант Бражников по приказанию командира корабля выпрыгнул с парашютом из горящего самолета и благополучно приземлился в расположении своих войск.

За проявленный героизм при выполнении важного боевого задания стрелок-радист И. Бражников был удостоен высокого звания Героя Советского Союза.

Это были одни из первых боевых подвигов советских связистов в начале Великой Отечественной войны. И потому, что они были первыми, они особенно четко врезались мне в память.

В трудных и сложных условиях проходила в то время работа Народного комиссариата связи. Из областных управлений и от отдельных связистов западных районов страны поступали сведения все тревожнее и тревожнее. [64]

В последние дни июня в наркомат позвонила дежурная телефонистка междугородной телефонной станции города Пинска. Сильно волнуясь, она торопливо говорила:

— Наши войска оставили город. На улицах немецкие танки. На них кресты. Я их вижу в окно. А никого из наших начальников нет. Что мне делать?

Даже в таких опасных условиях скромная телефонистка, фамилия которой долгое время оставалась для меня неизвестной, не оставила служебный пост, сумела связаться с Москвой и информировать о создавшейся обстановке. Но что мы могли ей ответить? Поскорее уходите из города и присоединяйтесь к своим.

Много лет спустя, летом 1967 года, мне довелось быть в Минске, Там я вспомнил и рассказал об этом случае местным связистам, пожалев при этом, что так и осталась неизвестной эта замечательная телефонистка и ее дальнейшая судьба.

Белорусские связисты постарались разыскать ее. Через некоторое время я получил письмо от В. Мисковец. Оказалось, это она мне звонила в Москву в первые дни Великой Отечественной войны. В своем письме она писала:

«Город Пинск подвергся воздушной бомбардировке в первый же день войны. 23 июня я дежурила в ночную смену. Неожиданно погас свет. В это же время прервалась связь с Брестом. В большом переполохе люди начали выбираться из города. Кто на машинах, кто пешком. Вместе с другими выехало в направлении районного центра Лунинец руководство областного управления и конторы связи. Уезжая, они дали нам указание продолжать работать на станции и пообещали держать с нами связь.

На второй день позвонил начальник управления и спросил, что происходит в Пинске. Я ответила ему, что в городе спокойно, немцев нет. Они возвратились в Пинск. Но обстановка на фронте стала быстро ухудшаться. Поэтому связисты погрузили наиболее ценное оборудование и окончательно оставили [65] город. Однако телефонисткам снова было приказано оставаться на рабочих местах и поддерживать связь до конца.

Началась сильная бомбежка. Мы очень перепугались. Я обходными путями дозвонилась до Наркомата связи и спросила, что нам делать, потому что немцы уже появились на улицах города. С кем я говорила, не знаю, но мне сказали — держитесь, пока возможно, а потом уходите на восток. После этого разговора связь полностью прекратилась. Мы поняли, что произошло самое страшное: город заняли немцы.

Но и в то время у нас еще теплилась надежда, что не все еще пропало. Однако увидев, что немцы находятся рядом с конторой связи, мы выбежали во двор, перебрались через ограду и увидели, как фашисты вошли в здание конторы... Нам ничего не оставалось другого, как разойтись по домам».

Это был не единичный случай. В управление связи Ленинградского фронта позвонила дежурная телефонистка станции Вырица. Военные связисты, привыкшие к разным телефонным сообщениям, услышали такое, что не забывается на всю жизнь. «Товарищ полковник, — кричала в трубку телефонистка, — немцы ворвались в город. Они движутся вдоль улицы. Что я должна делать?» Ей посоветовали испортить что можно из аппаратуры и уходить.

По восемь-десять раз в сутки звонил мне начальник Смоленского областного управления Кириленко. Он сообщал об ожесточенных бомбардировках, которым подвергался город. Рассказывал, что непрерывно выходят из строя воздушные линии связи, но они продолжают обеспечивать связь. До последней возможности связисты работали на своих постах. Они покидали объятый пламенем город вместе с последними отходившими частями Красной Армии, Кириленко погиб смертью героя при налете фашистских стервятников.

Из многих событий, которые произошли в начале Великой Отечественной войны, мне особенно [66] запомнилось выступление по радио И. В. Сталина 3 июля 1941 года.

Незадолго до этого выступления Центральный Комитет партии и Советское правительство приняли специальное постановление. В нем совершенно откровенно была охарактеризована та тяжелая обстановка, в которой оказалась наша страна в начале войны. Коммунистическая партия не скрывала от советских людей трудностей предстоящей борьбы с врагом. В постановлении указывалось, что только при условии напряжения всех сил можно добиться победы. Партия призывала всех советских людей отстаивать каждую пядь родной советской земли. Это историческое постановление было разослано в областные комитеты партии всех прифронтовых областей 29 июня 1941 года.

Спустя два-три дня Политбюро ЦК ВКП(б) сочло необходимым, чтобы выступил по радио И. В. Сталин. Этот вопрос обсуждался самым тщательным образом: что должно быть главным в выступлении, где выступать, в какое время...

Сначала предполагалось, что выступление должно состояться в студии, находившейся в здании Центрального телеграфа на улице Горького. Но потом спросили у связистов:

— Можно ли организовать трансляцию речи И. В. Сталина из Кремля?

Мы сказали:

— Можно.

После этого мне поручили обеспечить эту трансляцию по радио и по московской радиотрансляционной сети.

В то время мы, конечно, не располагали такими техническими средствами, которые имеются в распоряжении современного радиовещания и телевидения. Связисты всю ночь напряженно трудились, чтобы осуществить трансляцию. Надо было оборудовать комнату, подвести туда кабели, установить микрофоны и многое другое.

В пять часов утра 3 июля мы с известным советским диктором Юрием Левитаном были уже на [67] месте, В шесть часов пришел туда И. В. Сталин. Он был одет в свой обычный серый костюм военного покроя. Поздоровавшись с нами, он спросил:

— Ну как, готово?

— Да, все готово, — ответили мы.

Сталин сел за небольшой столик, на котором были установлены микрофоны. Рядом с ним стояли бутылка с боржоми и стаканы.

Ю. Левитан объявил по радио о предстоящем выступлении И. В. Сталина. Наступил самый ответственный момент. Заметно волнуясь, Сталин начал свою речь.

С огромным напряжением мы с Левитаном, как и все советские люди, слушали его речь.

Следует отметить, что к тому моменту немецко-фашистским войскам удалось продвинуться далеко в глубь нашей страны. Время было тревожное, трудно было предположить, что ждет нас впереди, поэтому часть радиовещательных станций была уже демонтирована и готовилась к отправке на восток. Однако поставленную задачу связисты выполнили: речь Сталина слышала вся страна.

С первых дней войны нас очень беспокоило состояние и работа Московского узла связи, который и тогда представлял собой большое и сложное хозяйство. В состав предприятий города Москвы входило несколько радиоцентров и радиовещательных станций, Центральный телеграф, центральная междугородная телефонная станция, несколько городских АТС и радиотрансляционных узлов, большое линейное хозяйство и многое, многое другое.

Уже при первом налете на Москву немецкие летчики имели задание вывести из строя сооружения связи. Первый налет гитлеровской авиации на Москву был совершен ровно через месяц после начала Великой Отечественной войны. Он мне памятен еще и потому, что в эту ночь я был назначен начальником Управления связи Красной Армии. О подробностях этого назначения я еще расскажу, а сейчас о первом налете.

Я находился в Наркомате связи, на улице Горького. [68] В это время была объявлена воздушная тревога. Вместе со своими заместителями и другими работниками наркомата мы спустились в подвальное помещение здания, где продолжали работать. По телефону выяснили обстановку на важнейших предприятиях связи Москвы.

Даже в подвале была слышна сильная стрельба нашей зенитной артиллерии. И вдруг, это было уже под утро, нам сообщили, что на территорию Октябрьского передающего радиоцентра упало большое количество зажигательных и несколько фугасных бомб. Загорелось одно здание центра. Не ожидая отбоя воздушной тревоги, мы вместе с А. А. Конюховым поехали на Октябрьский радиоцентр.

С потушенными фарами машина неслась по темной улице Горького, дорогу нам освещали отсветы прожекторов. Несколько раз пришлось предъявить патрулям пропуск. Свернув на Беговую, мы оказались на Хорошевском шоссе и, проезжая мимо подъездных путей к Белорусскому вокзалу, видели, как там полыхало пламя. Слышались сильные взрывы. Потом мы узнали, что фашистские бомбы попали в эшелон с боеприпасами.

На Октябрьском радиоцентре больше всего пострадали антенные устройства и фидера. Одна мачта повалилась, были перепутаны провода. Возникший пожар был потушен, и шли восстановительные работы.

Особую опасность налеты авиации противника представляли для воздушных линий связи, так как большинство телеграфно-телефонных магистралей в то время подходило к самому центру Москвы именно по воздушным линиям. Вот почему фашистская авиация во время бомбардировок Москвы могла сравнительно легко нарушать связь. Большую и важную роль в обеспечении нормальной работы Московского узла связи играли ремонтно-восстановительные части Народного комиссариата связи. Интересна история их возникновения. На ней следует остановиться подробнее. [69]

В один из первых дней войны сразу же по возвращении из Орши мне удалось попасть на прием к И. В. Сталину, что тогда было очень непросто.

Во время доклада Сталин спросил меня, как обстоят дела в Наркомате. Я пытался подробно доложить, но он перебил меня и вновь спросил: «А что требуется?» — и, пододвинув ко мне большую стопку бумаги, сказал: «Пишите». Я сел за ничем не покрытый стол у стены и задумался. Потом начал писать, а Сталин ходил по кабинету, время от времени поглядывая на меня. Нелегко было в столь необычной обстановке перечислить все то, что требуется в первую очередь. Нужд было очень много. Я понимал, что указать надо самое главное и кратко, но исписал несколько листов писчей бумаги.

Прочитав мою записку, И. В. Сталин написал на ней «согласен» и сказал:

— Идите к Чадаеву, пусть выпускает закон.

Так и сказал «закон».

Я. Е. Чадаев в то время был управляющим делами Совнаркома СССР. С ним я познакомился еще когда он работал заместителем председателя Комиссии советского контроля у Землячки. Это был вдумчивый работник и приятный человек. Он очень помогал Наркомату связи в то время.

Вскоре было принято решение, где в числе других мер по оказанию помощи Наркомату связи был один очень важный пункт: НК связи было разрешено сформировать в Москве три ремонтно-восстановительных батальона.

Численность каждого из этих батальонов была установлена в 500 человек. Для их укомплектования Наркомат связи должен был выделить специалистов и весь остальной личный состав; автотранспорт и другое имущество, а также военное обмундирование выделялись распоряжением Наркомата обороны. Батальоны зачислялись на все виды довольствия Красной Армии.

Военный совет Ленинградского фронта последовал нашему примеру и сформировал такие же батальоны в Ленинграде. В ходе войны количество ремонтно-восстановительных [70] батальонов непрерывно увеличивалось.

В ремонтно-восстановительные части Наркомат связи направил наиболее квалифицированных специалистов предприятий связи. Это были гражданские люди, война заставила их одеть военную форму и постоянно находиться на казарменном положении на своих же предприятиях.

В этих батальонах на одного рядового приходился один офицер или военный инженер.

Создание ремонтно-восстановительных батальонов оказалось удачной формой организации аварийно-восстановительной службы во время войны, полностью себя оправдало и позволило нам сохранить основные кадры специалистов Москвы и Ленинграда.

Все московские предприятия связи во время войны должны были работать также бесперебойно и надежно, как они работали и в мирное время. Для этого, прежде всего, было ускорено строительство узла связи, начатое еще до войны. Введенный в строй вскоре после начала войны, этот узел в значительной степени дублировал Центральный телеграф, междугородную и городские автоматические телефонные станции.

Решив в короткий срок эту сложную и важную задачу, мы почувствовали значительное облегчение. Стало спокойней.

Одновременно с окончанием строительства узла в короткие сроки в окрестностях Москвы была проложена кольцевая линия, имевшая несколько вспомогательных узлов связи — Север, Восток, Юг и Запад, Если бы немцам удалось вывести из строя Центральный телеграф, к чему они так стремились, эти узлы обеспечили бы связь на важнейших направлениях: и к фронтам, и в тыл страны.

Лучшие специалисты московских предприятий, учебных заведений, центрального аппарата Наркомата связи, монтеры, механики, инженеры, профессора, преподаватели были привлечены к строительству [71] всех этих узлов. Как раз в то время ко мне обратился видный ученый, доктор технических наук, профессор Московского института инженеров связи Николай Александрович Баев. Он просил направить его на монтажные работы в один из строившихся вспомогательных узлов связи. Я начал отговаривать Николая Александровича, всеми уважаемого, почтенного профессора, но этот мягкий интеллигентный человек, видный специалист по дальней связи, твердо настаивал на своем. В конце концов я должен был дать согласие.

Мне пришлось потом наблюдать за его работой. Прекрасный специалист, хорошо знающий теорию связи, он показывал пример другим, мастерски выполняя монтаж и регулировку сложной аппаратуры связи.

Николай Александрович Баев и раньше отличался тем, что не засиживался в кабинете, больше работал в лаборатории и очень часто отправлялся в командировки, чтобы на месте проверить расчеты, самому услышать голос, переданный по проводу на сотни и тысячи километров, собственными руками монтировать оборудование.

И этот случай, когда крупнейший ученый работал паяльником и плоскогубцами рядом с молодыми монтажниками-выпускниками ФЗУ, ни у кого не вызвал удивления. Во время войны это было вполне естественно. [72]

Глава пятая

Вечером 22 июля 1941 года меня неожиданно вызвали к И. В. Сталину. Сталин мог в любую минуту вызвать к себе каждого, кто потребуется.

Когда я вошел в приемную, там находился начальник Управления связи Красной Армии генерал-майор Н. И. Гапич. Это было не удивительно, так как в этой приемной подобные встречи случались довольно часто. Они были связаны с рассмотрением вопросов о выделении аппаратуры связи, специалистов, а также проводов и каналов связи для штабов Красной Армии. Однако на этот раз мне показалось, что в данный момент нас вызвали по другому поводу. Генерал Гапич выглядел довольно грустным.

— Что случилось? — спросил я его.

— Не знаю, — как-то вяло ответил он. — Наверное, мне сегодня попадет. По телефону это уже было...

Николая Ивановича Гапича я знал еще в довоенные годы. Он окончил Академию Генерального штаба, длительное время работал [73] в войсках и был хорошо подготовленным начальником связи. Перед войной он настойчиво добивался разрешения таких важных вопросов, как обеспечение войск средствами связи и увеличение количества частей связи.

Сложная обстановка на фронтах, большие потери средств связи, понесенные в первые дни войны, отражались, конечно, на работе Н. И. Гапича по установлению бесперебойной связи для Верховного Главнокомандования.

В первые недели войны мы часто встречались с Гапичем. Мы обсуждали и решали многие вопросы связи, старались помочь друг другу. Не один раз он рассказывал мне, как трудно ему работать, говорил, что со стороны некоторых работников Генштаба к нему предъявляется много необоснованных претензий. Я придерживался того же мнения. Мне всегда казалось, что генерал Гапич вполне справляется с порученной ему работой, хотя в то время поддерживать непрерывную и устойчивую связь было очень и очень трудно.

В кабинет Сталина сначала вызвали меня одного. Там был и армейский комиссар 1-го ранга Л. З. Мехлис. И. В. Сталин стоял у стола и что-то диктовал Мехлис сидел и писал. Как отложилось в моей памяти, они готовили какой-то документ о руководстве Западного фронта. В их разговоре часто упоминалась фамилия командующего фронтом генерала Павлова, управление, штаб...

Затем пригласили Н. И. Гапича. Сталин строгим голосом спросил его:

— Почему у нас так плохо со связью?

Генерал Гапич, сильно волнуясь, докладывал Сталину, что нарушения связи объясняются тяжелой обстановкой, сложившейся на всех фронтах, и острым недостатком сил и средств связи в войсках. Однако, как он ни старался, все его доводы для Сталина были не убедительны. Сталин продолжал оставаться раздраженным. В конце этого неприятного разговора он сказал, что Гапич освобождается от обязанностей начальника связи [74] Красной Армии. Гапич вышел из кабинета.

В ту же ночь начальником Управления связи Красной Армии назначили меня. Одновременно за мной сохранялся и пост народного комиссара связи.

Нет необходимости подробно останавливаться на том, как это меня ошеломило. Война намного прибавила работы и внесла немало дополнительных трудностей. Как может один человек исполнять две такие высокоответственные должности? Это невозможно было себе представить. Но мне ничего не оставалось, как сказать «слушаюсь» и приниматься за порученную работу.

В первый месяц войны связь действительно работала плохо. Были, конечно, причины для этого. Прежде всего это объяснялось очень тяжелой обстановкой, сложившейся на всех фронтах. Кроме того, штабы фронтов и армий не имели достаточного количества частей связи, а войска ощущали острую нужду в аппаратуре и полевом кабеле. Положение со связью можно было бы улучшить, если бы командиры и штабы для управления войсками лучше использовали бы радиосвязь, но и в этом деле было много крупных недостатков. Этой же ночью мне было приказано подготовить проект приказа об улучшении связи в Красной Армии.

На следующий день этот приказ был передан по телеграфу в штабы фронтов и вступил в действие.

В этом приказе было уделено большое внимание радиосвязи и четко определено ее значение для управления войсками в подвижных формах боя. Особенно подчеркивалось, что устойчивость управления войсками, в первую очередь, зависит от того, насколько широко и правильно применяется радиосвязь. Приказ поставил задачи и в области проводной связи. Особое внимание в нем уделялось применению телеграфных аппаратов Бодо для управления войсками. Сталин, при использовании телеграфной связи, доверял только аппаратам Бодо. Это мнение, вероятно, сложилось у него в гражданскую войну.

До самого конца Великой Отечественной войны [75] приказ «Об улучшений связи в Красной Армий» был основным руководящим документом при использовании радиосвязи для управления войсками.

Вскоре после издания приказа 5 августа было сформировано Главное управление связи Красной Армии — сокращенно ГУСКА.

Создание Главного управления связи, объединение и централизация руководства военной и гражданской связью было подсказано самой жизнью. Во время войны потребовалось решать многие сложные задачи бесперебойной связи как на фронте, так и в тылу, нужно было ликвидировать пресловутые ведомственные барьеры, мобилизовать все имевшиеся в стране силы и материально-технические ресурсы связи, которых, к слову говоря, было не так уж много.

В первый период войны, когда обстановка в стране была сложной и напряженной, все подчинялось интересам фронта. Основные силы и средства связи направлялись в Красную Армию. Большую помощь войскам связи в это время оказывали предприятия Народного комиссариата связи. Однако это было началом большой работы и создавались только предпосылки для улучшения работы связи в стране и армии.

Многие задания правительства и Верховного Главнокомандования носили сверхсрочный характер. Как правило, их можно было осуществлять только совместными усилиями частей связи Красной Армии и предприятий Народного комиссариата связи.

Это требовало большого напряжения. Генералы, офицеры и служащие управления по многу дней не бывали дома. В здании управления пришлось потесниться, и ряд рабочих комнат переоборудовать под общежития и комнаты отдыха. Красного уголка у нас не было, поэтому самую большую комнату отвели под кинозал и даже своими руками сделали эстраду, чтобы иногда принимать у себя артистов. Мой заместитель по политчасти, бригадный комиссар Филиппов много [76] делал для того, чтобы привлечь партийную организацию и политсостав для улучшения быта и культурного отдыха работников управления. Помню, однажды благодаря его стараниям к нам с артистами своего джазоркестра приехал Леонид Утесов. Всем тогда особенно понравилась песня «Барон фон дер Шпик», она была как раз на злобу дня.

На наше Главное управление было возложено не только руководство всей деятельностью войск связи Красной Армии, снабжение их имуществом связи, подготовка и пополнение частей офицерскими кадрами и специалистами, но и организация связи Ставки Верховного Главнокомандования. Для работы в управлении были привлечены опытные и хорошо знающие свое дело генералы и офицеры. Многих из них я хорошо знал лично. Там были совсем молодые офицеры, были мои ровесники, товарищи по академии, были и опытные связисты старшего поколения, такие, как генерал-лейтенант войск связи Иван Андреевич Найденов, начавший службу в частях связи еще в 1911 году и дослужившийся в старой русской армии до офицерского звания.

В Красную Армию Найденов вступил добровольцем, воевал под Царицыном начальником связи дивизии. Во время разгрома банд Антонова на Тамбовщине был начальником связи 1-й Конной армии, а потом Орловского и Московского военных округов. В предвоенные годы он работал начальником Управления связи Красной Армии. Я был у него комиссаром.

Человек он был добродушный. Мы с ним, в общем, ладили, но у нас были разные стили работы.

Иван Андреевич беспредельно любил и хорошо знал свое дело. Мне вспоминается, что ему ничего не стоило уже будучи комдивом, по-теперешнему генерал-лейтенантом, сесть за телеграфный аппарат и работать на нем ключом не хуже любого телеграфиста. Помню, в тридцать восьмом году, когда происходили бои в районе озера Хасан, он [77] не раз лично обеспечивал высшему командованию Красной Армии, наркому Ворошилову и начальнику Генерального штаба Шапошникову прямые переговоры по телеграфу между Москвой и Дальним Востоком. Присутствуя на этих переговорах, мне всегда нравилось наблюдать, как он, сидя у аппарата Уинтстона, уверенно работал на ключе, расшифровывал с ленты знаки Морзе и, как будто совсем не волнуясь, обычным своим голосом докладывал обстановку в районе боевых действий.

В Главном управлении связи во время войны Найденов работал моим первым заместителем, а затем генерал-инспектором.

Совсем другим человеком был генерал Андрей Матвеевич Стрелков, большой, крупный мужчина, внешне очень похожий на героя гражданской войны Котовского.

Сын ломового извозчика из Одессы, он отличался резкостью и имел неуживчивый характер. Некоторые начальники связи фронтов недолюбливали Стрелкова, и к этому, пожалуй, были основания. За глаза они говорили про него, будто бы на одном из сборов он сказал, что если за день не сделает кому-либо неприятности, го будет считать этот день потерянным и не сможет спокойно спать. Некоторые упрекали меня — зачем я держу его в своем аппарате, — но я-то хорошо знал, что при всем этом Стрелков умный человек и хорошо подготовленный связист. Его работоспособность удивляла, а умение организовать людей на выполнение задания было выше всяких похвал.

Он занимался вопросами организации связи и детально знал их как в оперативных, так и в тактических звеньях управления. Стрелков принимал непосредственное участие в издании различных инструкций, наставлений, это его стараниями через девять месяцев после начала войны появился специальный труд — тонкая брошюра в обложке из мягкого картона, в которой обобщался опыт работы войск связи. В 1943 году при его активном участии [78] был издан уже солидный труд, подводивший итоги работы войск связи за два года войны.

Эти издания, а также новые наставления были разосланы в войска и до конца войны служили важными пособиями, в которых учитывались особенности боевых действий Отечественной войны, маневренность боевых действий, возросшее значение взаимодействия между родами войск и видами вооруженных сил. Я так подробно останавливаюсь на этом потому, что это был важный этап в развитии теории связи нашей армии. Ведь не секрет, что в начале войны некоторая часть общевойсковых начальников слишком переоценивала проводную связь и не всегда верила в радиосредства.

Я до сих пор не могу забыть случая, который произошел на Северо-Западном фронте в начале войны. О нем мне рассказал бывший начальник связи 27-й армии полковник К. А. Бабкин, впоследствии ставший генерал-лейтенантом, начальником связи фронта.

— В двадцатых числах июля 1941 года, когда штаб армии располагался в районе села Подберезье, Великолуцкой области, при моем первом докладе о состоянии связи вновь назначенному начальнику штаба армии, последний заявил: «Вот что, начальник связи, я никакой другой связи, кроме проводной, не признаю. Из этого делайте выводы и организуйте свою работу».

В 27-й армии сложилась тогда довольно сложная обстановка, армия не имела полного комплекта положенных ей частей связи, а в районе ее действий сеть постоянных линий была слабо развита. В таких условиях недооценка радиосвязи и нежелание использовать ее для управления войсками могли привести к тяжелым, если не сказать трагическим последствиям.

К сожалению, в начале войны этот случай был далеко не единственным.

Нечто подобное имело место и в других соединениях Северо-Западного фронта. О них докладывал мне начальник связи штаба Главнокомандующего [79] Северо-Западным направлением генерал-лейтенант войск связи Т. П. Каргополов.

В одном из своих докладов он писал:

«В июле и августе 1941 года мне пришлось наблюдать работу штабов ряда соединений Северо-Западного фронта. Некоторые офицеры этих штабов, несмотря на полученные уже уроки в первые недели войны, все еще считают проводную связь основным средством управления и недооценивают радиосвязь.

Так, например, при повреждениях линий проводной связи многие офицеры заявляют об отсутствии связи с подчиненными войсками, хотя существует устойчивая радиосвязь. На предложения связистов использовать радиосвязь нередко приходится слышать: «Ну, какая это связь, ваше радио».

Во время отхода 8-й армии Северо-Западного фронта была потеряна всякая связь штаба этой армии с фронтом. Основной причиной было то, что все радиостанции штаба 8-й армии двигались отдельно от штаба и при них не было ни одного офицера оперативного отдела. А связь была и действовала устойчиво, но не могла быть использована.

Справедливость требует сказать, что подобные печальные случаи в то время имели место не только в войсках Северо-Западного фронта, но и на других фронтах.

В начале войны было немало случаев, когда использование радиосвязи для управления войсками ограничивалось совершенно сознательно. Происходило это потому, что среди некоторой части наших командиров бытовало мнение: противник с помощью радиопеленгаторов может с большой точностью определить место расположения пунктов управления по работающим радиостанциям.

По этой причине были случаи, когда применение радиосвязи, без достаточных на то оснований, вообще запрещалось. Радиостанции удалялись от штабов на значительные расстояния, что [80] затрудняло их использование для управления войсками.

Такое отношение к радиосвязи в начале войны получило очень меткое определение «радиобоязнь». К сожалению, этой болезнью в 1941–1942 годах страдало немало командиров и офицеров штабов стрелковых частей и соединений. Правда, она не отмечалась в авиации, в бронетанковых и механизированных войсках и в Военно-Морском флоте. Там радиосвязь с первых дней войны заняла надлежащее место и принесла огромную пользу при организации управления войсками в самых различных условиях боевой обстановки. В стрелковых же соединениях было немало случаев заболевания «радиобоязнью».

Это было следствием недостаточного опыта использования радиосвязи для управления войсками, слабого знания ее основных свойств и физической природы, а также переоценки возможностей радиоразведки противника.

В Берлине при главном штабе германских вооруженных сил существовал центр радиоподслушивания, высший орган, ведающий радиоразведкой.

Руководил этим центром генерал Фельдгибель, который летом 1944 года был отстранен от должности за то, что принимал участие в организации покушения на Гитлера.

Центру радиоподслушивания были подчинены 8 радиоразведывательных полков. На русском фронте находилось 6 таких полков. О том, что представлял собой радиоразведывательный полк, однажды в штабе 57-й армии рассказал пленный обервахмистр, австриец по национальности. Я воспользуюсь его показаниями, чтобы избежать слишком общих рассуждений. Конкретные примеры всегда наглядней.

«Я служил, — показывал обервахмистр, — в 4-м радиоразведывательном полку, который состоял из 5-й и 6-й стационарных радиоразведывательных групп, 621 роты дальней радиоразведки и 964 роты ближней радиоразведки. [81]

621 рота состояла из взвода подслушивания (70 человек), взвода дешифровки, где служили люди с высшим математическим образованием, питомцы Геттингена, прошедшие специальную подготовку в Берлине. Во взводе дешифровки их было 20 человек. Был еще взвод переводчиков (30 человек) и взвод обработки данных радиоразведки, который состоял из высших слоев интеллигенции.

621 рота действовала первоначально в Африке отдельно от 4-го полка. В районе Эль-Аламейна. Командир роты капитан Себон, то ли желая выслужиться, то ли по молодости лет, взял и ввел роту в бой как пехотное подразделение. Рота была захвачена в плен англичанами вместе со всей аппаратурой, за что капитана Себона заочно предали суду и приговорили к расстрелу. Затем роту перебросили на Восточный фронт, где работать стало значительно труднее.

Работа русских радистов во многом отличалась от работы англичан. Русские часто меняли радиоданные, применяли специальные пароли, работали на больших скоростях. Все это затрудняло перехват радиопередач и подслушивание русских радиостанций...»

Штабы немецко-фашистских войск в течение всей войны вели активную радиоразведку. С ней нельзя было не считаться. Однако радиоразведку нельзя переоценивать. Штабы наших войск обязаны были знать возможности противника, учитывать средства радиоразведки, принимать меры для затруднения радиоперехвата и в соответствии с обстановкой применять радиосвязь. Собственно говоря, так и поступало большинство штабов Красной Армии, строго выполняя требования скрытого управления войсками, добиваясь от радиотелеграфистов точного и неуклонного соблюдения правил радиообмена и обеспечения строгой радиодисциплины. Проводили также различные мероприятия для введения радиоразведки противника в заблуждение. Но существовавшую среди некоторой части наших командиров недооценку связи вообще и преувеличение [82] роли проводной связи я бы назвал «детской болезнью» начального периода Великой Отечественной войны. Случаи недостаточно полного использования радиосвязи для управления повторялись и позже, но связисты в этих случаях, как правило, были ни при чем: это их начальники часто не разрешали радиостанциям двигаться в общих колоннах штабов, удаляли их на большие расстояния на стоянках, не назначали на них офицеров оперативных отделов и шифровальщиков, а потом говорили, что связи нет...

Начальники связи всех степеней, в том числе и мы в центре, не раз докладывали, что это ненормально, что такое отношение к радиосредствам пагубно сказывается на управлении войсками, приводит ко многим недоразумениям и необоснованным обвинениям связистов. В конце концов Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение ввести личные радиостанции командиров и командующих.

Где бы ни был командующий или командир — личная радиостанция всегда должна находиться при нем — так потребовала Ставка. Вместе с радистами на радиостанции обязательно должны быть офицер оперативного отдела и шифровальщик.

Радиосвязь с помощью личных радиостанций организовывалась так, чтобы командир имел возможность связаться со старшим начальником, с подчиненными войсками и со своим штабом.

Введение личных радиостанций было очень важным мероприятием и сыграло большую роль для улучшения управления войсками.

Потом, уже в последующем ходе войны и особенно во второй ее половине, все стало на свои места. Случаи недооценки радиосвязи и неправильного использования различных средств связи встречались редко, да и носили уже совершенно другой характер. [83]

Глава шестая

Война была серьезным испытанием для всех советских людей. Но для тех, кто находился на фронте, кто встречался с врагом лицом к лицу, она была и проверкой всех волевых качеств. В боевой обстановке разные люди ведут себя по-разному. Мне известен один полковник, который работал заместителем начальника связи фронта. Это был весьма солидный и уважаемый кадровый офицер, но он совершенно не переносил воздушных бомбардировок. Об этом знали и относились к нему без осуждения. К тому же сам полковник не скрывал этой своей слабости. Как только над расположением штаба фронта появлялись самолеты противника, полковник исчезал. Где он находился в это время — было неизвестно. Все, кто был на узле связи в это время, в том числе женщины-телеграфистки и телефонистки, продолжали работать, а его и близко не было. Это его поведение нельзя назвать трусостью, так как под артиллерийским огнем он себя вел совершенно нормально. [84] Там не замечали, чтобы он испытывал какой-то страх, а вот бомбежек он абсолютно не переносил.

Если говорить совсем откровенно, я не верю, когда говорят, что есть люди, которые не испытывают страха. Тут все гораздо проще: если в опасной обстановке человек может владеть собой, это храбрый человек, но ведь обстановка-то бывает разная.

На фронте часто приходилось думать о том, что же такое страх. Сложное и трудно объяснимое это чувство. Так я думал не затем, чтобы теоретически обосновать, что же такое страх и как с ним бороться, нет, — это были простые человеческие рассуждения. Но к ним приходилось возвращаться не раз.

Я всегда, например, восхищался храбростью, или, чтобы быть последовательным, большим самообладанием в сложной боевой обстановке и во время налетов авиации противника многих женщин-связисток, служивших в различных частях связи. Можно привести много примеров, когда при налетах фашистской авиации на узлы связи скромные телеграфистки и телефонистки, которых мы привыкли считать слабым полом и плаксами, как ни в чем не бывало продолжали спокойно работать на своих аппаратах, тогда как некоторые солидные мужчины, не в обиду будет им сказано, с объявлением воздушной тревоги незамедлительно искали щели и траншеи для укрытия. Как это объяснить?

Должен сказать, что мужество связистов, в том числе и женщин-связисток, многие тысячи которых служили в войсках связи, именно мужество позволяло решать сложнейшие задачи по управлению войсками в самых разнообразных условиях боевой обстановки. Ведь устойчивое управление войсками всегда было и остается одним из решающих факторов, определяющих успех боевых действий.

Однако нужно сказать, что успех работы войск связи по обеспечению управления войсками во время войны во многом зависел от того, как относились [85] к ним командующие, командиры, начальники штабов.

В центре большое значение связи придавал начальник Генерального штаба Б. М. Шапошников. Он часто интересовался состоянием связи и вникал в детали и тонкости нашей работы. Для него было не безразлично, какие средства используются для поддержания связи, кто в данный момент ее обеспечивает. И мы это очень ценили, хотя однажды чуть не подвели его.

Это было, кажется, 6 октября сорок первого года. Б. М. Шапошников пришел на узел связи и с присущим ему тактом попросил связать его по Бодо с Г. К. Жуковым, находившимся тогда в Ленинграде. Однако это, казалось бы, простое задание в то время выполнить было трудно.

Чтобы лучше представить обстановку, в которой мы тогда оказались, расскажем об этом несколько подробнее.

Трудные условия поддержания связи с Ленинградом создались еще в августе — сентябре 1941 года. В то время штаб Ленинградского фронта имел проводную связь с Генеральным штабом и с подчиненными войсками, действовавшими на левом берегу Невы по постоянной воздушной линии, построенной от Ленинграда через Волхов и Лодейное поле. Но после того как немецко-фашистские войска захватили станцию Мга, эта важная магистраль связи оказалась перерезанной противником. К началу сентября единственным направлением проводной связи от Ленинграда к левому берегу Невы, а следовательно к Москве, оставался подводный кабель, проложенный в районе Шлиссельбурга (Петрокрепости). 19 сентября, когда гитлеровцы заняли Шлиссельбург, выбыла из строя и эта последняя линия. Поэтому были предприняты попытки организовать связь Ленинграда с Москвой при помощи полевых кабелей. В суровые сентябрьские дни в исключительно трудных условиях при 7–10-балльном шторме и систематических налетах авиации противника связистам удалось проложить [86] через Ладожское озеро несколько полевых телеграфных кабелей.

Однако эти кабели были мало пригодны для использования в воде, из-за недостаточной изоляции быстро выходили из строя, и связь прерывалась на длительное время. К тому времени, о котором ведется рассказ, проводная связь Москвы с Ленинградом осуществлялась по постоянной воздушной линии, проходившей через Вологду, Волхов, а затем по кабелю через Ладожское озеро, но она работала неустойчиво.

Обычно аккуратный и подтянутый, маршал Шапошников на этот раз пришел в переговорную Генерального штаба небритый и казался очень уставшим. Видимо, сказалась напряженная работа в последние месяцы. Он был уже далеко не молодым человеком.

Мы довольно быстро связались с Ленинградом с помощью аппаратов Морзе. Но во время Великой Отечественной войны вести важные переговоры по этому аппарату категорически запрещалось. Было затрачено много времени и усилий, а связь по Бодо установить никак не удавалось. Она не проходила на участке Ладожского озера.

Терпеливо ожидая установления связи по Бодо, Шапошников, несмотря на сильный шум, производимый работающими аппаратами, уснул прямо за столом телеграфного аппарата. Прошло несколько часов, Шапошников спал, а связи по Бодо все еще не было. В это время ко мне подошел взволнованный и бледный начальник узла связи Генерального штаба генерал М. Т. Беликов и сообщил, что меня вызывает к кремлевскому телефону И. В. Сталин.

Сталин спросил меня:

— Закончились ли переговоры Шапошникова с Ленинградом?

Я доложил, что связь по аппарату Морзе имеется, но нам никак не удается установить ее по Бодо, что линия на Ленинград плохая, потому что кабель, проложенный по дну Ладожского озера, [87] не пропускает силу тока, который требуется для этого аппарата.

Сталин отругал меня и пригрозил, что если разговор не состоится, он привлечет меня к строгой ответственности.

Расстроенный происшедшим неприятным разговором, я вернулся в аппаратную.

Уже под утро нам все-таки удалось установить связь с Ленинградом по Бодо. Но оказалось, что генерал Жуков в этот момент отдыхает.

Снова наступило томительное ожидание. Неизвестно было, сколько времени потребуется ждать, когда Жуков подойдет к аппарату. Неустойчиво работавшая связь за это время могла не один раз прерваться. Но вот переговоры начались. Они продолжались не более двух-трех минут. Содержание их можно изложить следующими словами:

— У аппарата Шапошников.

— Слушаю вас, — ответил Жуков.

— Ставка предлагает вам завтра прибыть в Москву.

— Вас понял. Завтра буду в Москве.

На этом переговоры закончились. Понимая всю сложность нашей работы, Шапошников не сделал нам ни одного упрека. В его поведении был такт большого начальника.

Не всякий поймет, сколько нервов и волнений стоил связистам, в том числе и мне, этот короткий разговор, который, кстати, без особого труда можно было передать по радио.

Находясь под впечатлением разговора со Сталиным, остаток ночи я не мог сомкнуть глаз.

Утром, часов около 9-ти, он позвонил мне снова. В его голосе не чувствовалось уже той строгости, которая была ночью.

— Вам сегодня попало? — спокойно спросил он.

— Так точно! — ответил я.

— Вам кто-то мешает. Разберитесь и доложите мне!

Подержав немного в руках свою телефонную [88] трубку, я со вздохом облегчения положил ее на рычаги аппарата.

Для установления бесперебойной проводной связи Ставки Верховного Главнокомандования со штабом Ленинградского фронта и городом Ленинградом необходимо было проложить специальный подводный кабель. Начались мучительные поиски такого кабеля. В конце сентября он был обнаружен в Ленинградском торговом порту.

Руководство работами по прокладке кабеля через Ладожское озеро было возложено на начальника технического отдела Управления связи Ленинградского фронта полковника Н. Н. Гладышева. Выполнили работы весь личный состав 14-го отдельного запасного линейного полка связи, специалисты Военной электротехнической академии, Научно-исследовательского морского института связи, завода «Севкабель».

Подготовка к прокладке кабеля велась непрерывно днем и ночью. В торговом порту специалисты завода «Севкабель» спаяли и смонтировали кабель в 4 конца длиною по 10–11 км. Затем кабель погрузили на железнодорожные платформы, доставили к берегу Ладожского озера и окончательно смонтировали. Общая длина его составляла свыше 40 километров. Испытав кабель на суше, его погрузили на баржу. Авиация противника неоднократно бомбила район погрузки кабеля.

29 октября 1941 года связисты на барже, буксируемой пароходом «Буй», капитаном которого был А. И. Патрашкин, под прикрытием истребителей приступили к прокладке кабеля. Работа проходила в крайне тяжелых условиях, при шторме, доходившем временами до 8–9 баллов, и непрекращавшихся налетах авиации противника. Однако, несмотря на все трудности, славный коллектив связистов и моряков успешно выполнил эту важную задачу за 8 часов напряженнейшей работы.

После технических испытаний аппаратуры и измерений проложенного подводного кабеля, протяженность которого составляла более 40 километров, [89] на восточном и западном берегах Ладоги вступили в строй два мощных узла связи. С этого времени связь Ленинградского фронта с Генеральным штабом Красной Армии стала работать более устойчиво и надежно.

Спустя семь с половиной месяцев, в ночь на 11 июня 1942 года, через Ладожское озеро был проложен второй подводный кабель. Он проходил несколько южнее первого, а его протяженность составляла около 30 километров.

Прокладка второго кабеля окончательно разрешила задачу надежной и устойчивой связи Москвы с Ленинградом, штабом Ленинградского фронта и Краснознаменным Балтийским флотом.

Внимательно, как и Шапошников, относился к нуждам войск связи Маршал Советского Союза А. М. Василевский, под непосредственным руководством которого мне во время войны пришлось работать в Москве и на многих фронтах. Александр Михайлович постоянно держал меня в курсе обстановки, всегда помогал в работе.

В течение почти всей войны, куда бы он ни выезжал, его обслуживал отдельный дивизион, а одно время даже целый полк связи. Для него были оборудованы узлы связи на Донском фронте во время битвы под Сталинградом, на Воронежском фронте, в период сражения на Курской дуге, в районе Сталино (Донецк) при освобождении Донбасса, в селе Красном во время операций советских войск по освобождению Белоруссии и во многих, многих других местах.

Узлы связи, обслуживавшие группу Василевского, нередко помогали штабам фронтов поддерживать связь с Генеральным штабом и соседними фронтами, что в общем-то не являлось их обязанностью. Вспоминая Василевского, я всегда считаю, что только так должен относиться к связи каждый командующий и командир Красной Армии, желающий добиться победы над врагом.

К сожалению, в этом важном вопросе были и досадные исключения. [90]

Бывая в штабах фронтов и армий, я с большим интересом и некоторой завистью наблюдал, как тщательно готовились операции. Командующие и начальники штабов с большим знанием дела, до мельчайших подробностей, подсчитывали потребности в боеприпасах, горючем, противотанковых и противопехотных минах, продовольствии. Не меньше внимания уделялось пропускной способности фронтовых железных дорог, автотранспорту, емкости госпиталей и т. д. При подготовке операций обязательно учитывался оперативный состав фронта, армии, количество авиации, стрелковых батальонов, танков и артиллерийских стволов на километр фронта. Если, по мнению командующего, чего-либо было недостаточно, он непременно обращался к вышестоящему начальнику с просьбой о выделении дополнительных сил и средств.

К сожалению, указания на предстоящую операцию начальники связи часто получали в самом общем виде. Например, «Обеспечить связь к такому-то времени». И все. Каковы возможности у начальника связи, в чем нуждаются его части, не спрашивали. Многие наши начальники чаще всего вспоминали о связи тогда, когда она отказывала в работе.

Можно привести немало случаев, когда начальники связи получали информацию об оперативной обстановке с большим запозданием.

Зато к концу войны к связи стали относиться совершенно по-иному. В этом отношении характерным было совещание в Ставке Верховного Главнокомандования, которое было проведено 22 и 23 мая 1944 года. На нем присутствовали командующие и начальники штабов фронтов, главнокомандующие Вооруженных Сил и начальники родов войск, в том числе и я. Совещание было посвящено подготовке к наступательной операции четырех фронтов по разгрому белорусской группировки немецко-фашистских войск. Тщательно обсуждались вопросы использования родов войск и видов Вооруженных Сил, в том числе и организация управления войсками [91] с помощью связи. За месяц до начала этой грандиозной операции Ставка четко определила задачи начальников центральных управлений и в отношении материально-технического обеспечения.

На управлении войсками и состоянии связи сказывалось стремление некоторых командующих создавать на отдельных направлениях оперативные группы, формировать новые оперативные объединения без необходимых сил и средств связи. Это ставило начальников связи в трудное положение. Так случилось однажды на Сталинградском фронте.

В конце 1942 года там появилась новая армия — 5-я Ударная. В ее состав включили несколько соединений из соседних армий. Командующим этой армией был назначен генерал М. М. Попов — заместитель командующего Сталинградским фронтом. О том же, какими средствами будет обеспечиваться управление войсками в этой армии и как ею командовать, никто не подумал.

Чтобы найти выход из создавшегося положения, средства связи пришлось собирать в различных частях и соединениях. Два аппарата Бодо и две автомобильные радиостанции, вместе с телеграфистами и радистами, были взяты из состава дивизиона связи, обслуживавшего представителя Ставки Верховного Главнокомандования. Несколько радиостанций буквально наскребли в частях связи фронта. Коммутатор, небольшое количество телефонных аппаратов и полевого кабеля пришлось взять в 7-м танковом корпусе у П. А. Ротмистрова, прибывшего в этот район. И вот с такими мизерными силами и средствами связи 5-й Ударной армии предстояло в первое время выполнять боевые задачи.

Только после прибытия армейских частей связи в 5-й Ударной армии создались условия для организации нормального управления и поддержания устойчивой связи.

В июле — августе 1941 года были упразднены корпусные управления. Это мероприятие, как тогда объясняли, было продиктовано необходимостью [92] высвободить командные кадры для более эффективного их использования в штабах армий и в дивизиях. Не берусь судить об истинных причинах ликвидации корпусов.

Такое решение предполагало одновременное сокращение и числа соединений в армиях до пяти-шести. Но на деле этого не получилось. В начале декабря 1941 года 1-я Ударная армия, участвовавшая в контрнаступлении под Москвой, имела в своем составе: одну стрелковую и две кавалерийские дивизии, восемь стрелковых бригад, одиннадцать отдельных лыжных и два танковых батальона, то есть 23 соединения и части. Это означало, что связисты должны были осуществить связь по 23 направлениям вместо пяти-шести положенных.

Не обязательно быть специалистом, чтобы понять, как трудно в таких условиях, а во многих случаях просто невозможно было иметь устойчивую связь.

Ко всему, о чем здесь рассказывается, можно отнестись по-разному. Можно считать это попыткой переложить вину за неполадки в работе частей связи, которые несомненно имели место в начале войны, на других. Нет, я не преследую такой цели.

Даже не посвященный во все сложные дела связистов человек, который когда-либо служил в армии, поймет, что за организацию связи, за ее бесперебойную работу несет ответственность не только начальник связи, но прежде всего и раньше всего начальник штаба. Эта его обязанность была четко определена нашими уставами еще в довоенное время.

Однако во время войны вследствие многих причин были случаи, когда некоторые начальники штабов перекладывали эту ответственность на связистов, а сами совершенно устранялись от организации связи. Очень удобно объяснять неудачи боевых действий плохой работой связи. Так случалось и до войны и позже.

Бывший во время войны начальником связи ВВС генерал Г. К. Гвоздков однажды рассказывал мне, [93] что каждый случай авиационной катастрофы расследуется прежде всего с вопроса: «Как работала связь?» И хотя чаще всего работа связистов оказывалась ни при чем, каждое новое расследование начиналось именно с этого вопроса. Сложилась какая-то странная и обидная для связистов методология расследования.

Помню, перед войной наш самолет «Советская Украина» совершал беспосадочный перелет Хабаровск — Львов. Экипаж самолета возглавляла летчица Нестеренко. Я был включен в состав правительственной комиссии по этому перелету, председателем которой был нарком авиационной промышленности А. И. Шахурин.

Вначале все шло хорошо. Самолет благополучно поднялся в Хабаровске, пролетел Иркутск и Красноярск. Связь с ним работала устойчиво и надежно, но потом вдруг самолет пропал и не на какие-то там считанные минуты, а на целых четыре часа.

Наземные радиостанции непрерывно вызывали его, он молчал. Несколько раз уже звонили из Кремля, спрашивали: «Где самолет? Что случилось с ним?» Но что могли ответить мы на эти вопросы, ведь связи-то не было.

Уже потом, когда самолет благополучно приземлился и экипаж прибыл в Москву, мы собрались на квартире у командующего Военно-Воздушными Силами генерала П. Рычагова, женой которого была летчица Нестеренко. Я спросил у нее, что же случилось, почему прервалась связь с самолетом.

Нисколько не смутившись, она ответила, что между Красноярском и Новосибирском «Советская Украина» попала в грозовой фронт, погода была невероятно плохая. Большой самолет бросало как щепку. Опасаясь грозового удара, они выключили свою радиоаппаратуру. Все это было откровенно рассказано в уютной домашней обстановке, в кругу близких друзей. А сколько бывало случаев, когда об этом умалчивали, и тогда все начиналось с очередного расследования... [94]

Глава седьмая

В первые мне удалось поехать на фронт только в начале октября 1941 года. Поздно ночью позвонили из Ставки и предложили проверить состояние связи Западного фронта. Закончив работу в наркомате, мы с генералом Стрелковым на рассвете отправились в Перхушково, где тогда располагался штаб Западного фронта, и почти до самого штаба ехали по прекрасному Можайскому шоссе. Только уже у самой станции Перхушково мы свернули на гравийную дорогу, проложенную в густом подмосковном лесу, и через 45 минут были на месте.

Подумать только, сорок пять минут потребовалось, чтобы доехать из Москвы от Центрального телеграфа до штаба фронта, в районе расположения которого уже не один раз появлялись фашистские автоматчики. Я подумал, как далеко удалось врагу проникнуть в глубь страны, какая опасность нависла над нашей страной, ее столицей. На душе было тяжело и тревожно.

У входа в штаб меня встретил начальник [95] связи фронта генерал Н. Д. Псурцев, знакомый по учебе в академии и по войне с белофиннами. Псурцев показал нам основной телеграфно-телефонный узел в Перхушково и недалеко запасный узел фронта. Затем мы поехали в Серебряный Бор, где находился радиоузел штаба. Москвичи и все, кто знает Подмосковье, хорошо представляют, как близко находятся эти места от города. В Серебряном Бору к нашему приезду готовились и, несмотря на всю сложность обстановки, успели покрасить кузова автомобильных радиостанций. Я испачкал свою новую шинель, и всю обратную дорогу надо мной подшучивали. Хотя какие могли быть тогда шутки — враг находился рядом с Москвой — радовало только то, что все узлы связи Западного фронта были богато оснащены техникой, хорошо замаскированы и обслуживались высококвалифицированными специалистами.

Возвратившись в Москву, я доложил в Ставке о том, что связь штаба Западного фронта работает устойчиво и надежно.

Время было тревожное. Многие московские предприятия эвакуировались в глубокий тыл, на Садовом кольце строились баррикады, витрины магазинов были заложены мешками с песком, а работникам Наркомата связи, сугубо гражданским людям, выдавали оружие.

Нас, связистов, работавших как в наркомате, так и в Главном управлении, с самого начала войны беспокоило отсутствие запасного узла связи Ставки. По своей инициативе мы, на всякий случай, оборудовали узлы восточнее Волги, назвав их резервными. Там была смонтирована аппаратура, установлены источники питания. Но даже этот, наиболее развитый узел не отвечал всем требованиям Ставки. Все эти узлы мы соединили с телефонно-телеграфной магистралью, построенной в первые недели войны. Кроме того, они были связаны с проводной сетью, существовавшей еще до войны.

15 октября, оказавшись в приемной И. В. Сталина, я встретился с группой секретарей областных [96] комитетов партии, выходивших из его кабинета. Среди них было много знакомых и в их числе секретарь Горьковского обкома Родионов. Я обратился к нему:

— Зачем вас вызывали в Москву?

— Сталин приказал, — ответил он.

Мне показалось, что это самый подходящий момент для доклада Сталину о месте расположения запасного узла связи Ставки Верховного Главнокомандования.

— Прибыл для доклада о запасном узле связи Ставки, — доложил я.

Хотя я ожидал неприятного для себя разговора, все обошлось благополучно. Сталин, несмотря на очень сложную обстановку под Москвой, был спокоен. Он развернул на столе принесенную мной карту, спросил:

— Где вы предлагаете создать запасной узел связи Ставки?

— С точки зрения удобства организации и обеспечения связи, для этой цели наиболее подходящим местом является район г. Куйбышева, — ответил я.

— Нет, в Куйбышев мы не поедем. Там будет много иностранцев.

И. В. Сталин, по-видимому, имел в виду известное мне решение Советского правительства об эвакуации в Куйбышев дипломатического корпуса, принятое утром этого дня.

Потом я предложил расположить узел связи в районе Казани, оговорившись, что оттуда организовать связь с фронтами и всей страной будет значительно труднее, чем из Куйбышева. Но и это предложение принято не было.

Сталин долго и внимательно смотрел на разложенную карту. Я стоял рядом и с нетерпением ждал его решения. Потом он посмотрел мне в глаза, как бы изучая, повернулся снова к столу и сказал:

— Давайте здесь, — и указательным пальцем показал на населенный пункт. [97]

Это его решение было полной неожиданностью. Можно было предположить все что угодно, но что узел связи Ставки придется развертывать в этом пункте, я никогда не ожидал. Это было совсем не то, на что рассчитывали связисты. Мне было известно, что в районе этого пункта средства связи были развиты крайне слабо, он находился вдали от магистральных линий. Однако решение было принято, и его надо было исполнять.

Вернувшись из Кремля к себе, я собрал своих товарищей по работе и объявил им решение Сталина. Все мы пришли к выводу, что создание крупного узла связи в пункте, названном Сталиным, — очень сложная и трудная задача. Но ее надо было решать, причем решать в самый короткий срок. Обстановка, сложившаяся к тому времени, не допускала ни минуты промедления.

Наметив план мероприятий по обеспечению выполнения этого важного задания, мы разошлись по своим рабочим местам. Руководителем работ по оборудованию запасного узла связи Ставки было решено назначить моего заместителя Г. А. Омельченко. Вместе с группой специалистов он должен был выехать для выполнения задания вечером того же дня.

Не знаю по какой причине, но вечером мне позвонил Сталин и приказал возглавить все работы по развертыванию запасного узла.

Отдав все необходимые распоряжения о немедленном сосредоточении в районе предполагаемого места расположения узла связи, мы вместе с Г. А. Омельченко и генералом А. М. Стрелковым, взяв с собой нескольких сотрудников из наркомата и Главного управления связи, поздно ночью отправились к месту назначения.

Через день мы были уже на месте и приступили к работе. Моей штаб-квартирой стала местная контора связи: деревянный дом в два этажа, построенный каким-то купцом еще в прошлом веке. Отсюда шли все распоряжения об организации строительно-монтажных работ, материально-техническом [98] обеспечении, укомплектовании узла личным составом и аппаратурой. Сюда стекались все сведения о ходе работ и исполнении отданных распоряжений. На объекте развернулась напряженнейшая работа, не прекращавшаяся ни днем, ни ночью.

Основой запасного узла связи Ставки послужили два поезда, принадлежавшие Наркомату обороны и Наркомату связи, ранее эвакуированные из Москвы на восток. Мы сумели перехватить их в пути и использовать для решения поставленной задачи. Недостающие телеграфно-телефонное оборудование, радиостанции, монтажные и линейные материалы в спешном порядке были направлены из московских складов и соседних областей. К монтажным и линейным работам на создаваемом узле связи были привлечены: личный состав обоих поездов связи, один из ремонтно-восстановительных батальонов связи, случайно оказавшийся в этом районе, и работники местной конторы связи.

В результате героической работы всего личного состава, участвовавшего в строительно-монтажных работах, задание И. В. Сталина было выполнено за пять суток. К исходу 21 октября сорок первого года запасной узел связи Ставки Верховного Главнокомандования, получивший позывной — Виктория, что значит победа, в основном был смонтирован. Постепенно стала появляться телеграфная связь со штабами фронтов, с Москвой и другими городами. К этому же времени в близлежащем лесу силами дислоцировавшейся там запасной стрелковой бригады была построена железнодорожная ветка, на которой были поставлены оба поезда связи, а затем и поезд оперативной группы Генштаба.

Это был мощный узел связи.

Только благоприятное стечение обстоятельств и подлинно героическая работа всех участников этого важного строительства позволили смонтировать и пустить в действие такой крупный узел связи за пять суток. [99]

Утром 21 октября я встречал маршала Шапошникова на местной железнодорожной станции, который прибыл туда специальным поездом вместе с оперативной группой Генерального штаба.

В салон-вагоне я увидел Бориса Михайловича, сидевшего за столом с какой-то книгой в руках. Несмотря на его видимое спокойствие, я чувствовал, что обстановка на фронте продолжает ухудшаться, оперативная группа Генштаба приехала сюда неспроста.

Я доложил Шапошникову, что нами сделано. Вместе с ним мы наметили план работы по дальнейшему совершенствованию узла, после чего я возвратился к себе. Поздно ночью мне позвонили из Москвы и передали приказание Ставки о возвращении. Рано утром 22 октября на самолете Ли-2 мы вылетели и через несколько часов были уже в Москве.

Примерно в 100 километрах от Москвы, очевидно по указанию Генштаба, к нашему Ли-2 присоединилась четверка истребителей, которая сопровождала нас до центрального аэродрома.

Так закончилась история создания запасного узла связи Ставки Верховного Главнокомандования в октябре 1941 года. К счастью, он так и не понадобился. Обстановка не потребовала, чтобы Ставка выехала из Москвы. Советские воины отстояли столицу нашей Родины и разгромили немецко-фашистские полчища на ее подступах.

В первых числах ноября стало известно, что 6 ноября, как и во все годы до войны, состоится торжественное заседание, посвященное 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Политбюро ЦК ВКП(б) несколько раз обсуждало вопрос, где лучше всего провести это заседание. В конце концов выбор остановился на станции метро «Маяковская». Перед тем, как окончательно решить этот вопрос, туда поехали некоторые члены Политбюро, а потом и Сталин.

Это было поздней ночью. В подземный зал станции метро «Маяковская» Сталин и сопровождавшие [100] его лица спустились на эскалаторе, специально запущенном по этому случаю.

Он осмотрел зал и одобрил предложение о проведении торжественного заседания именно в этом зале. Но, одновременно с этим, обратил внимание присутствовавшего там председателя Московского Совета В. П. Пронина на то, что маленькие дети, укрывавшиеся там вместе с матерями от бомбежек противника, лежали прямо на полу.

— За чем вы смотрите? — строго сказал он. — Это безобразие.

Через несколько дней на всех станциях Московского метро, которые широко тогда использовались жителями Москвы в качестве убежищ, появились раскладные кроватки для детей. Мне было поручено на станции метро «Маяковская» оборудовать зал усилительной радиоаппаратурой и осуществить трансляцию торжественного заседания по радио.

Связисты принялись за выполнение этого важного задания правительства.

Станция была быстро превращена в зал заседания. На трибуне, знакомой по Кремлю и Большому театру, были установлены микрофоны и стройными рядами расставлены кресла. Большие работы были проведены по звукофикации импровизированного зала. Одновременно радисты Наркомата связи готовили все радиовещательные станции Советского Союза и Московскую радиотрансляционную сеть.

6 ноября. Торжественное заседание началось. Среди присутствовавших члены Политбюро и правительства, рабочие московских предприятий, известные генералы, актив Московской партийной организации, солдаты и офицеры-фронтовики. Вдоль платформ стоят длинные поезда метро. В вагонах разместились гардеробы и буфеты, отчего холодный каменный зал стал выглядеть уютнее.

На заседании, как известно, с докладом выступил И, В. Сталин. Его речь, с помощью радио, слушала вся страна — фронт и тыл. Много надежд [101] вселила она тогда в сердца советских людей.

После окончания торжественного заседания состоялся большой праздничный концерт. В нем приняли участие известные артисты и Краснознаменный ансамбль песни и пляски Красной Армии под руководством его создателя А. В. Александрова. В моей памяти навсегда остались выступления народных артистов СССР В. В. Барсовой, И. С. Козловского, М. Д. Михайлова и, конечно, Краснознаменного ансамбля.

После концерта нам под строгим секретом сказали, что завтра состоится традиционный парад, и раздали пропуска на Красную площадь. Предупредили о необходимости держать в полной готовности все радиостанции Советского Союза, так как, возможно, будет разрешена трансляция парада по радио.

Хорошо зная обстановку под Москвой, я сомневался, что парад может состояться: слишком уж близко находился враг. Но все указания о подготовке радиостанций к выходу в эфир были снова подтверждены.

Утром 7 ноября на Красной площади, занесенной снегом, собралось много приглашенных. Вдоль Кремлевской стены намело сугробы. Накануне ночью был сильный снегопад. Я это хорошо помню потому, что мою машину, стоявшую ночью около дома на улице Серафимовича, занесло снегом. Вдоль ГУМа и Исторического музея были построены стрелковые части. На Манежной стояли подразделения конницы. Еще дальше — танки. Это были не те войска, которые мы привыкли видеть на парадах в довоенное время. В строевых порядках стояли красноармейцы в полном боевом снаряжении, готовые немедленно выступить на фронт.

Противоречивые чувства овладели мной в тот момент. Было радостно, что, несмотря на очень сложную обстановку под Москвой, мы присутствуем на традиционном параде, и больно было думать, что враг стоит у стен Москвы. Но сам факт, что и в это грозное время не нарушена наша замечательная [102] традиция и буквально под дулами дальнобойных артиллерийских орудий, под угрозой нападения вражеской авиации парад будет, придавал больше уверенности в победе над врагом.

Окончательное решение о трансляции парада по радио мне стало известно только перед самым его началом. Об этом немедленно даны были указания по всей сети радиостанции страны.

Весь советский народ слушал радиопередачу из Москвы.

Такое не забывается никогда.

В период битвы под Москвой мне удалось еще несколько раз побывать в войсках Западного фронта.

В конце ноября мне позвонили и попросили приехать в 20-ю армию, чтобы помочь в организации связи.

Буквально через 20–30 минут я был там. Штаб находился в одном из больших зданий в Химках, недалеко от автодорожного моста через канал Москва — Волга.

Несмотря на то что войска связи армии, которые возглавлял полковник, впоследствии генерал-лейтенант Л. Я. Белышев, нуждались в помощи аппаратурой и специалистами, связь работала, как мы часто говорим, вполне нормально.

Пробыв несколько часов в штабе и убедившись, что со связью в армии все в порядке, мы вернулись в наркомат.

Поездки в штабы Западного фронта и 20-й армии показали, что на этом важном направлении связь работает устойчиво. Во время оборонительных боев под Москвой она достигалась за счет использования хорошо развитой проводной связи, которая включала в себя многочисленные постоянные линии Подмосковья, а также вспомогательные узлы, созданные на базе местных предприятий и контор связи.

Более эффективное использование постоянных линий связи затруднялось тем, что они принадлежали многим наркоматам и ведомствам: Наркомату [103] путей сообщения, Аэрофлоту, Мосэнерго, Метрополитену, Речфлоту... Поэтому 15 ноября был издан приказ Наркомата обороны и Наркомата связи о назначении специального уполномоченного, которому подчинялись все линии Подмосковья, независимо от их ведомственной принадлежности. Им был назначен военинженер 3-го ранга И. С. Равич, ныне заместитель министра связи СССР, на него возложили персональную ответственность за незамедлительное выполнение требований начальников связи Западного фронта и его армий о выделении в их распоряжение проводов и каналов.

Это новое мероприятие, продиктованное создавшейся обстановкой, во многом способствовало улучшению связи на Западном фронте.

Нельзя не сказать о том, что сеть связи на Западном фронте в то время была хорошо развита не только от штаба фронта, но и в армиях. Кроме постоянных проводных линий и радио, там широко использовались и полевые средства связи.

С честью выполнили свой долг воины-связисты. Вместе с солдатами и офицерами других родов войск они героически сражались за каждую пядь подмосковной земли, проявляли железную стойкость и невиданную выдержку, показывали высокое мастерство в работе и совершали немало героических подвигов.

В боях под Москвой совершил бессмертный подвиг сержант 28-го гвардейского батальона связи 16-й армии Н. С. Новиков. Шли напряженные оборонительные бои. В самый ответственный момент боя прервалась связь. Сержант Новиков получил приказание исправить линию. Когда он добрался до места повреждения кабеля, на него напала группа фашистских солдат. Отважный связист смело вступил с ними в бой, стал отстреливаться из автомата. Однако, не успев срастить поврежденный кабель, он зажал его концы в зубах. Смертельно раненный, Новиков так и остался лежать с зажатым кабелем в зубах. Таким трагическим способом была восстановлена связь. [104]

Только спустя несколько часов однополчане нашли окоченевшее тело героя. Его легендарный подвиг навсегда остался образцом стойкости, отваги и беззаветной преданности Родине. Подвиг сержанта-связиста Н. С. Новикова был отмечен посмертной наградой — орденом Красного Знамени.

Вот что написал об этом подвиге комсомольца-связиста Новикова поэт А. Сурков. Это стихотворение так и называлось: «Связист». Оно мне очень тогда понравилось, и я приведу его полностью.

Осенний день безветрен был и хмур.
Дрожал от взрывов подмосковный лог.
Связист зажал зубами шнур
И за сугроб, отстреливаясь, лег.

Лишь через час его в снегу нашли.
В больших глазах застыла синева.
Меж мертвых губ по проводу текли
Живой команды твердые слова.

Связист и в смерти не покинул пост,
Венчая подвигом свой бранный труд.
Он был из тех, кто, поднимаясь в рост,
Бессмертие, как города, берут.

Это, конечно, не единственный подвиг, которые совершали связисты в боях под Москвой. Их было много.

Просматривая архивные документы Великой Отечественной войны, я обнаружил пожелтевшие листы, рассказывающие о самоотверженной работе связистов Западного фронта.

Командующий 33-й армией, хорошо известный генерал-лейтенант М. Ефремов, наградивший 12 ноября 1941 года 13 отличных связистов именными часами, в своем приказе отмечал:

«Уверен, что связисты 33-й армии оправдают высокое доверие Родины и правительства и выполнят свой священный долг в деле защиты своей Родины, своей Москвы и будут всегда в первых рядах героев Отечественной войны».

В начале декабря битва под Москвой вступила в решающую фазу. Измотав и обескровив врага в [105] оборонительных боях, советские войска приостановили наступление противника.

5 и 6 декабря началось мощное контрнаступление Красной Армии. В нем приняли участие войска Калининского, Западного и правого крыла Юго-Западного фронтов. Ожесточенные бои развернулись на огромном пространстве от Калинина до Ельца. В них принимало участие с обеих сторон огромное количество войск, а также военной техники.

Накануне контрнаступления мне позвонил И. В. Сталин и приказал выехать в штаб 1-й Ударной армии для оказания ей помощи в организации связи. Штаб этой армии в то время находился в Загорске.

Мы знали, что там не ладилось со связью и отсутствовали аппараты Бодо. Поэтому я приказал взять на Центральном телеграфе один комплект Бодо с источниками питания, погрузить их на автомашину и подготовить к отъезду.

Телеграфный аппарат Бодо быстро сняли с действующей связи на Центральном телеграфе. Для обслуживания аппарата с нами поехали девушки из дежурной смены телеграфа. И до этого мы поступали так не раз, ибо резервов аппаратуры и телеграфистов в то время в Красной Армии было недостаточно.

В ту ночь был лютый мороз. Особенно холодно было телеграфисткам, ехавшим в открытом кузове грузовой автомашины. Легко одетые, в туфельках, они перенесли в ту ночь большие испытания, однако с честью выдержали их. По приезде в штаб армии они переоделись в теплое солдатское обмундирование. Они так и остались служить в полку связи армии до конца войны. Как жаль, что в моей памяти не сохранились имена этих замечательных патриоток.

В штаб армии мы прибыли поздно ночью. Утомившиеся за день командующий армией генерал В. И. Кузнецов и его начальник штаба отдыхали. Мы не стали их тревожить и немедля принялись да работу. [106]

Связь с Москвой и со штабом фронта быстро наладили, так как на этих направлениях было много проводов. К утру была установлена телеграфная связь по Бодо и СТ-35, а также и телефонная. Состояние связи на направлениях к Москве и штабу фронта у нас уже не вызывало никаких сомнений.

Значительно труднее было наладить связь с подчиненными частями и соединениями, которых было в составе 1-й Ударной армии двадцать три. Этим, собственно говоря, и объяснялись все неполадки со связью армий. Однако и эта задача была успешно решена благодаря использованию радиосвязи. Попрощавшись с уже бодрствовавшим командармом и пожелав ему успеха в предстоящих боях, мы уехали в Москву.

На следующий день войска 1-й Ударной армии отбросили части противника на западный берег канала Москва — Волга в районе Яхромы, затем они стали успешно наступать в западном направлении. В этих боевых действиях немалая заслуга принадлежала и связистам этой армии.

* * *

В апреле 1942 года оказались во вражеском окружении некоторые части Западного фронта, и с ними была потеряна всякая связь, так как в боях с врагом они потеряли свои радиостанции. Для восстановления связи с ними 18 апреля 1942 года в районе деревни М. Богуславка была сброшена на парашюте радистка отдельного полка связи Западного фронта М. Г. Кузнецова. Там находилась окруженная противником группа советских воинов, состоявшая из 60 человек.

Отважная радистка, быстро разыскала окруженную группу и присоединилась к ней. Установив радиосвязь со штабом фронта, Кузнецова не прерывала ее ни на одну минуту.

Вскоре эта группа советских воинов увеличилась до 600 человек и была преобразована в отряд, который [107] вел напряженные бои в тылу противники.

Бесперебойная радиосвязь, которую обеспечивала Кузнецова, позволила штабу Западного фронта направлять действия оторванной от наших войск группы, регулярно обеспечивать ее боеприпасами и продовольствием, а затем успешно вывести из окружения. Вместе с группой благополучно возвратилась в свой родной полк и радистка Кузнецова.

За совершенный подвиг, в результате которого была спасена жизнь 600 советским воинам, М. Г. Кузнецова была награждена боевым орденом Красного Знамени. К сожалению, она не дожила до победы. При выполнении другого, не менее опасного боевого задания М. Г. Кузнецова погибла смертью храбрых.

Радиосвязью на Западном фронте в то время руководил полковник, впоследствии генерал-майор Н. Л. Гурьянов.

Офицер-радист старой русской армии, Николай Львович Гурьянов, так же как и упоминавшийся выше И. А. Найденов, перешел на сторону Советской власти в первые же дни Великой Октябрьской социалистической революции. Он был активным участником гражданской войны на Восточном, Польском и Туркестанском фронтах. Уже при Советской власти Гурьянов получил дополнительное военное и специальное образование во Франции.

К началу Великой Отечественной войны Николай Львович был зрелым связистом. Он не только успешно руководил радиосвязью на Западном фронте, но и многое сделал для укрепления службы радиосвязи всей Красной Армии. Исключительно скромный человек, Гурьянов, работая в Академии связи, воспитал до войны не одно поколение советских военных радистов. И то, что на Западном фронте широко использовались радиосредства и хорошо работала радиосвязь, немалая заслуга принадлежала именно ему.

Во время контрнаступления наших войск под Москвой мне довелось быть и в штабе 16-й армии, располагавшейся тогда в только что освобожденной [108] Истре. Это уже было после достигнутого нашими войсками успеха под Москвой. Ознакомившись с состоянием связи и работой связистов в армии, я поехал посмотреть, что же осталось в городе после отступления немецко-фашистских войск.

Оказалось, что здание истринской районной конторы связи полностью сожжено, аппаратура телефонной станции и радиоузла разрушена. Бои шли еще рядом с Истрой, а в городе, сожженном гитлеровцами, уже работали связисты. Так было всюду. Они уходили последними и всегда приходили вместе с передовыми частями Красной Армии.

Ранней весной мне пришлось побывать и в 49-й армии Западного фронта. Ею командовал мой давнишний знакомый генерал-лейтенант И. Г. Захаркин.

Иван Григорьевич, на правах старого знакомого, попросил меня приехать к нему в армию и помочь его связистам. Я не мог отказать ему. Кроме того, мне очень хотелось самому посмотреть, как работают части связи на этом направлении Западного фронта.

Получив разрешение, поздно ночью я выехал из Москвы. Это было в самый разгар весенней распутицы и бездорожья, поэтому нам с большим трудом удалось добраться до штаба армии. В то время он располагался в небольшой деревне на берегу реки Угры не то в 10, не то в 15 километрах от Юхнова Калужской области.

Рано утром, узнав предварительно, где находится квартира командарма, мы подъехали к крестьянской избе. Генерал Захаркин еще отдыхал, но, услышав шум мотора нашей машины, быстро встал, встретил нас, приветливо поздоровался и приказал готовить завтрак.

За завтраком мы вспоминали довоенные наши встречи. Как вместе с ним охотились в Озерецком, под Москвой, на уток, зайцев и лисиц. Вспоминали об одной очень интересной охоте, в которой принимал участие и член Военного совета Московского [109] Округа корпусной комиссар В. Н. Богаткин. Это был очень приятный товарищ и страстный охотник. В тот раз он взял с собой своего сына, которому было лет четырнадцать, не больше. Мальчику не удалось убить ни одного зайца, хотя он и пытался это сделать. Да это и не удивительно, ведь он впервые был на охоте. Огорченный своей неудачей, юный охотник заплакал, так ему было обидно. Потом мы, конечно, его успокоили, рассказали, что на охоте бывает всякое и, как положено, наградили его охотничьими трофеями. Вспомнив этот забавный случай, мы перешли к делам.

Генерал Захаркин подробно ознакомил меня с обстановкой на фронте, пожаловался, что в армии не хватает средств связи, и попросил помочь. Я, конечно, пообещал выделить ему необходимые средства, специалистов и офицеров-связистов.

В конце завтрака Захаркин рассказал мне, что гитлеровская авиация непрерывно пытается разрушить автодорожный мост через Угру.

«Ты можешь посмотреть это, — сказал он мне, — как в кино, это продолжается уже несколько дней. Ровно в 8.00 начнется бомбежка моста».

И точно — ровно в 8.00 армада фашистских самолетов, насчитывавшая никак не менее пятидесяти Ю-88, начала бомбить мост с пикирования. Это делалось почти беспрепятственно, так как в районе штаба армии действовала только одна зенитно-артиллерийская батарея.

Но вот бомбежка закончилась, Захаркин позвонил в свой штаб, чтобы узнать результаты налета.

Из штаба сообщили: «Мост невредим. Ранено два солдата. В районе моста полностью разрушены постоянные линии связи».

В 11.00 налет снова повторился. Однако фашистская авиация и на этот раз не достигла желаемых результатов. Мост остался целым, но линии связи опять оказались сильно поврежденными.

Такую бомбардировку моста мне еще никогда не приходилось видеть. Не будь свидетелем этого зрелища, я никому не поверил бы. Этот случай наглядно [110] подтвердил существовавшее тогда мнение, что, независимо от намерений, противник, совершая налеты на различные объекты, непременно доставит много неприятностей связистам. Так было и в этом случае — бомбили мост, но он остался целым и невредимым, а линии связи, построенные вдоль шоссейной дороги, оказались дважды разрушенными. Когда мы возвратились в Москву и позвонили генералу Захаркину, то узнали, что после нашего отъезда было еще два налета авиации противника. Результат налетов был тот же — мост остался невредимым, а линии связи разрушены. [111]

Глава восьмая

Летом и осенью сорок второго года главные военные события переместились на южное крыло советско-германского фронта. Соединения Красной Армии вели напряженные оборонительные бои на дальних, а потом на ближних подступах к Сталинграду. Боевые действия носили тогда особенно ожесточенный характер.

Напряженность обстановки чувствовалась во всем. В подтексте сводок Совинформбюро, в оперативных сводках, а также в сводках связи фронтов, поступавших в Главное управление связи.

В этот период войны совершила бессмертный подвиг радистка 2-го батальона 216-го полка 76-й стрелковой дивизии воспитанница Ленинского комсомола, студентка Ташкентского педагогического института Елена Стемпковская.

Это произошло 25 июня 1942 года в районе села Зимовное Больше-Троицкого района Курской области. Батальон, в котором несла свою боевую службу отважная радистка, [112] вел тяжелый оборонительный бой. Фашисты непрерывно атаковали позиции героически оборонявшихся советских воинов. Бой принимал все более напряженный характер. Временами казалось, что враг вот-вот ворвется в окопы и сомнет нашу оборону. Но снова и снова, поистине нечеловеческими усилиями, противник отбрасывался огнем наших воинов, и положение восстанавливалось. Так повторялось не один раз.

Елена все это время находилась на наблюдательном пункте командира батальона и поддерживала радиосвязь с командиром полка. Шесть дней и ночей она бессменно дежурила у своей маленькой радиостанции РБ. В промежутках между сеансами радиосвязи она вела огонь по противнику и принимала участие в отражении его атак.

Озверевшим фашистским солдатам в конце концов удалось ворваться на наблюдательный пункт батальона. Елена передала последнюю радиограмму в штаб полка, повредила свою радиостанцию и вместе с другими вела бой, во время которого в упор расстреляла трех гитлеровцев. Затем она заменила погибшего наводчика и открыла по фашистам огонь из пулемета. Но слишком неравные были силы. Гитлеровцы захватили девушку в плен. Они подвергли ее нечеловеческим истязаниям и пыткам. Но ничего не сказала она врагам о своей части, не выдала тайну, предпочтя мученическую смерть.

Маленькая и хрупкая, а сколько мужества, героизма и преданности своей Родине проявила Елена в этом жестоком бою! А ведь ей не было тогда еще и 21 года.

Президиум Верховного Совета СССР за совершенный подвиг посмертно присвоил славной советской патриотке Е. К. Стемпковской звание Героя Советского Союза.

Осенью 1942 года создалась очень тяжелая обстановка со связью на южных направлениях.

Телеграфную связь Москвы со штабом Закавказского фронта, располагавшимся в районе Тбилиси, пришлось осуществлять по далекому обходному [113] пути — через Куйбышев, Оренбург, Ташкент, Ашхабад, Красноводск, по телеграфному кабелю через Каспийское море, Баку и Тбилиси. Можно себе представить, с какими трудностями приходилось поддерживать телеграфную связь на такой длинной трассе. Телефонная связь в то время на этом направлении совершенно отсутствовала. Чтобы обеспечить устойчивую связь Генерального штаба с войсками, действовавшими на Северном Кавказе, и с Закавказьем, осенью 1942 года Государственный комитет обороны принял решение срочно построить постоянную линию вдоль южного побережья Каспийского моря общей протяженностью 1315 километров.

Для решения этой важной задачи в районе строительства было сосредоточено шесть отдельных батальонов связи. Все оборудование, линейные материалы, телеграфные столбы были завезены из глубины страны. Так, например, для строительства только новых линий связи требовалось около 15 тысяч столбов. Они были доставлены к месту строительства морским путем из Астрахани на специально выделенных для этой цели судах. Строительство этой важной телеграфно-телефонной магистрали осуществлялось в трудных географических и климатических условиях, во время проливных дождей и разлива горных рек.

Возглавлял строительство опытный связист полковник И. А. Павлюченко, его заместителем был старший батальонный комиссар Н. А. Чукин, главным инженером — военный инженер 2-го ранга М. П. Балашов. Весь личный состав, участвовавший в строительстве закаспийской телеграфно-телефонной магистрали, хорошо понимал важность поставленных задач и отдавал все свои силы и умение для успешного их разрешения. Было построено 784 километра новых и реконструирован 531 километр существовавших линий, смонтировано 5 усилительных пунктов. Столь большой объем работ был выполнен в рекордно короткий срок — за двадцать восемь дней. [114]

Благодаря новой магистрали установилась устойчивая телефонная и телеграфная связь Москвы с республиками Закавказья и советскими войсками, действовавшими на Северном Кавказе и дислоцировавшимися в Иране.

В Узбекистане и Туркмении осуществлялось другое, не менее трудное и важное строительство — подвеска телефонных проводов, необходимых для улучшения телефонной связи на линии Москва — Тбилиси. Об этом строительстве мне напомнил рассказ старого одесского связиста В. Д. Шевкопляса.

После окончания Великой Отечественной войны мне пришлось быть в Одессе, в этом чудесном черноморском городе. Там я встретился с местными связистами. Мы собрались в их клубе, зал был переполнен. Рядом со связистами, убеленными сединой, сидели девушки и юноши. Ветераны пришли, чтобы вспомнить о подвигах одесских связистов и трудовых буднях в прошлом, молодежь — чтобы послушать их и рассказать, как она трудится сейчас. Это была волнующая и очень интересная встреча.

На этом собрании выступил В. Д. Шевкопляс. Он начал так.

— О многом можно было бы рассказать, — говорил Шевкопляс, — но в данном случае я напомню только об одном задании, в выполнении которого мне пришлось принимать участие. В конце сентября 1942 года мы вместе с уполномоченным Наркомата связи при Совнаркоме Узбекской ССР А. Е. Калюжным, доктором технических наук П. Акульшиным и еще пятью инженерами были вызваны к первому секретарю Центрального Комитета партии Узбекистана Юсупову. Вызов в ЦК был связан со строительством новой телеграфно-телефонной магистрали Ташкент — Ашхабад — Кизыларваг.

Товарищ Юсупов рассказал собравшимся у него специалистам, что есть решение Государственного комитета обороны и задание Наркомата связи, [115] которое надо выполнять. Затем он спросил: «Сколько времени потребуется для осуществления: этого строительства?»

Измеряя это задание масштабами мирного времени, специалисты ответили, что на это потребуется года три. Юсупов посмотрел на нас и объявил: «На осуществление этого строительства Государственный комитет обороны дал 45 дней».

Мы спросили его:

— А проект есть?

— Проекта нет.

— А материалы, оборудование и аппаратура имеются?

Снова последовал ответ: нет.

— А что же есть?

Секретарь ЦК с восточной улыбкой, внимательно посмотрев на нас, сказал:

— Вы есть.

— Да, — ответил Акульшин, — но от нас нельзя получить 900 тонн проволоки.

И опять с той же восточной улыбкой Юсупов сказал:

— Вы имеете большой плюс. Этот плюс — Советская власть. Все, что потребуется, Советская власть вам предоставит.

На этом разговор в ЦК закончился.

После того памятного разговора был немедленна создан штаб строительства, организованы строительные участки, назначены их начальники.

Шевкоплясу поручили возглавить участок Самарканд — Бухара — Чарджоу — Мары. Два пункта на территории Узбекистана, два в Туркмении.

В течение четырех суток эвакуированный из-под Москвы в Ташкент Кольчугинский завод, установивший под открытым небом оборудование, прокатал 900 тонн медной проволоки. В строительстве участвовали несколько линейных батальонов, воинские части, гражданские связисты.

В. Д. Шевкопляс за эти же четыре дня побывал во всех четырех городах, подобрал нужные помещения, набросал эскизные проекты и организовал [116] строительно-монтажные работы. Началась жаркая работа, ему пришлось руководить ею одновременно в 4 городах, поэтому неизвестно, когда он ел и спал. Но когда Шевкоплясу выпадали считанные часы на сон, то, как он говорил, ему снилось только одно: какую работу вести завтра и как наилучшим образом использовать время. Он никогда не забывал, что строителям дан срок всего лишь 45 дней.

И вот это важное строительство закончено не за 45, а за 28 дней и ночей. Шевкопляс вспомнил тогда, о чем говорил секретарь ЦК и что означает «плюс Советская власть»...

Обстановка на фронте продолжала оставаться очень тяжелой. Больше того, несмотря на упорное сопротивление советских войск, в междуречье Волги и Дона она непрерывно ухудшалась. Враг подошел вплотную к стенам Сталинграда и завязал ожесточенные бои в городе.

23 августа гитлеровская авиация обрушила на Сталинград массированный удар. Город оказался в огне пожарищ, сотни зданий были разрушены. В этот день пострадали многие городские предприятия связи. Взрыв крупной бомбы разрушил областной Дом связи, где находились телеграф и междугородная телефонная станция, был выведен из строя многопарный подземный кабель. Городской комитет обороны, горком партии и горсовет лишились телефонной связи с тремя районами города и крупнейшими заводами: Тракторным, «Баррикады» и «Красный Октябрь». Непрерывно взлетали на воздух распределительные кабели и абонентские линии городской телефонной связи.

Враг вводил в сражение все новые и новые танковые и пехотные части, обрушивая при этом массированный артиллерийский и минометный огонь. Жестокая борьба шла не только за каждый квартал, но часто за каждый дом, за каждый этаж.

В этих трудных условиях самоотверженно работали связисты. Они под огнем врага устраняли повреждения на линиях, ликвидировали последствия разрушений, строили новые обходные линии, широко [117] использовали радиосвязь, доставляли на передний край и в штабы служебные пакеты, письма, газеты...

В это же время вражеская авиация непрерывно бомбила линии связи и за Волгой. Особенно большую активность она проявляла на магистральной линии Паласовка — Эльтон — Баскунчак, которая была построена на восточном берегу реки. Только за первую половину октября на разных ее участках было разрушено 184 пролета{1} линий. За то же время было зафиксировано много случаев разрушений линий связи, шедших от штаба фронта к армиям. Проводная связь работала с большими перебоями.

Командный пункт штаба Сталинградского фронта имел телеграфно-телефонную проводную связь с Генеральным штабом, соседними фронтами, подчиненными армиями и со своим вспомогательным пунктом управления. Кроме того, по всем этим направлениям устойчиво работала радиосвязь.

Наибольшие трудности возникли тогда при поддержании проводной связи со штабом 62-й армии, находившимся в Сталинграде. Непрерывно прокладывавшиеся к этому штабу кабельные линии через Волгу все время находились под непосредственным артиллерийским и минометным огнем противника и часто выходили из строя. Они повреждались проходившими судами и тральщиками, уничтожавшими мины, и по многим другим причинам.

Трудное это было время. У нас не было тогда подводного кабеля, который надо было бы проложить через реку. Специальный кабель, конечно, работал бы надежней. Но мы вынуждены были прокладывать через Волгу кабели полевого типа, а они очень быстро намокали и теряли изоляцию, поэтому связь часто нарушалась. С их помощью можно было поддерживать связь с правым берегом Волги не более трех суток.

Много забот у связистов вызвало массовое повреждение [118] этих кабелей в результате начавшегося ледохода на Волге. Трое суток с 11 по 13 ноября не работали все кабели, по которым поддерживалась связь с 62, 64, 57 и 51-й армиями. Фактически штаб фронта остался без проводной связи. Поэтому в те дни управление войсками осуществлялось только по радио.

Но это не было выходом из положения. Нам надо было принимать решительные меры, чтобы улучшить проводную связь со Сталинградом, со штабом 62-й армии. В конце концов нам удалось найти подходящий кабель в Москве. Мы отправили его самолетами в район Сталинграда, выслали туда и кабельщиков. Руководство работой по прокладке кабеля было возложено на начальника центрального управления магистральных связей И. В. Клокова — нынешнего заместителя министра связи СССР. После окончания ледохода, под артиллерийским обстрелом и бомбежкой авиации противника, этот кабель был проложен через Волгу. Связисты прокладывали его одновременно с обоих берегов реки, навстречу друг другу. Даже там, на юге, в то время стоял жуткий холод. Связистам пришлось разбивать лед, образовавшийся у берегов. Но зато их труды были щедро вознаграждены. Проложенный ими подводный кабель через Волгу сыграл очень важную роль в ходе боев в районе Сталинграда и особенно в период ликвидации окруженной группировки врага.

Надо сказать, что во время оборонительного сражения в районе Сталинграда частям связи Красной Армии большую помощь оказывал народный комиссариат связи. За короткий срок в тылу Сталинградского фронта было построено несколько постоянных линий связи и подвешено большое количество проводов. После этого штаб фронта получил возможность по вновь построенным линиям и подвешенным проводам получить связь с Гурьевом и Уральском, чего до войны у нас не было. Удалось улучшить также связь с Саратовом и Астраханью. Это позволило несколько смягчить создавшееся [119] острое положение со связью фронта, со своими тылами, с Генеральным штабом, соседними фронтами и подчиненными армиями.

Наиболее сложные задачи стояли тогда перед связистами 62-й армии. Командующий армией Василий Иванович Чуйков имел основной и вспомогательный пункты управления. Кроме того, на восточном берегу Волги располагался его запасной командный пункт.

В середине сентября, в самый разгар боев, основной командный пункт командарма Чуйкова находился в 800 метрах от переднего края. Большинство линий проводной связи проходило в непосредственной близости от противника, параллельно линии фронта. Они находились под непрерывным воздействием всех видов огня противника.

Вскоре после ликвидации сталинградской группировки немецко-фашистских войск я встретился с Василием Ивановичем, и он рассказал мне, в каком исключительно трудном положении находилась 62-я армия, оборонявшаяся в городе осенью сорок второго года.

— Противник, — говорил Чуйков, — остервенело рвался к Волге. Днем и ночью он обрушивал массированные удары авиации и артиллерии, бросал в бой сотни танков. Командование армии вынуждено было много раз менять расположение своего командного пункта. Автоматчики противника не один раз приближались к ним почти вплотную. Проводная связь ежеминутно выходила из строя, и своевременно восстанавливать ее не всегда удавалось.

В таких условиях незаменимой была радиосвязь, — рассказывал Василий Иванович, — с помощью радио мы получали информацию об обстановке, передавали приказы и распоряжения в войска, управляли огнем артиллерии.

По мнению Чуйкова, в те тяжелые для 62-й армии дни только беззаветная храбрость и отвага связистов обеспечивали возможность управлять войсками. [120]

Мне приятно было слышать эти слова. Я уже знал о некоторых подвигах связистов, о которых мне рассказал начальник связи 62-й армии полковник И. А. Юрин.

В сентябре 1942 года немецко-фашистским войскам ценой огромных потерь удалось вклиниться в боевые порядки 13-й гвардейской дивизии, которой командовал генерал А. И. Родимцев, и выйти к Волге. В результате этого оказалась в окружении группа полковника С. Ф. Горохова, с которой была потеряна всякая связь.

Командование армии приказало любым способом доставить туда радиостанцию, источники питания и восстановить связь.

Выполнение этого важного и чрезвычайно опасного задания было возложено на связистов под командованием старшего лейтенанта, впоследствии полковника Шашорина. Их вместе с аппаратурой решили перебросить на правый берег ночью на бронекатере.

Под оглушительный грохот артиллерийской канонады катер полным ходом устремился к правому берегу. Мощные фонтаны воды, образовывавшиеся от разрывов снарядов и мин, окружали маленький катер, но он продолжал двигаться вперед. Благодаря отваге его экипажа, смелости и находчивости старшего лейтенанта Шашорина задание командования было выполнено блестяще.

Радиостанцию и источники питания к ней благополучно доставили в группу Горохова и радиосвязь восстановили.

В октябре во время ожесточенных боев в Сталинграде комсомолец-связист роты связи 308-й стрелковой дивизии Матвей Путилов повторил бессмертный подвиг сержанта Новикова.

Это произошло у завода «Баррикады», когда немцы обрушили на 308-ю дивизию свою авиацию и непрерывно вели невиданный ранее артиллерийский и минометный огонь. Нарушилась связь командира дивизии с одним из полков. Восстановить связь было приказано сержанту Путилову. [121]

При выполнении этого задания он был ранен в плечо осколком мины, но продолжал выполнять приказ, и в тот момент, когда уже обнаружил место повреждения кабеля и взял концы его в руки, чтобы срастить, еще одним осколком вражеской мины ему перебило руку. Истекая кровью, отважный связист зажал зубами концы провода.

Он погиб, но связь была восстановлена. Так и нашли его однополчане у самой линии с намертво зажатыми в зубах концами кабеля.

15 октября 1967 года, когда открывали монумент на Мамаевом кургане, мне посчастливилось быть в Волгограде. Вместе со всеми я поднялся к подножью монумента и там увидел могилу с прахом героя-связиста Путилова. Я вспомнил о нем, что знал: уроженец Тюменской области, воспитанник детского дома в Ханты-Мансийском национальном округе, комсомолец-связист, Матвей Мефодьевич Путилов пал на поле боя за честь, свободу и независимость нашей Родины. Было ему девятнадцать лет.

В моей памяти остается и другой героический подвиг, который совершил там же, в Сталинграде, связист 91-го отдельного полка связи 62-й армии Василий Титаев.

На страницах газеты «Волгоградская правда» однополчанин Василия Титаева Рыбин, бывший очевидцем этого героического подвига, рассказывал:

«Помню тот день, когда погиб Василий, шел жестокий бой. Василий Титаев находился в штабе, а у меня было свое задание. Когда Василию поручили устранить порыв на линии, я случайно столкнулся с ним. Он бежал вдоль линии связи под минометным огнем. Недалеко от блиндажа он нашел порыв и принялся за дело, а я спустился в блиндаж. Оттуда я видел, как Василий обрезал концы проводов, надрезал изоляцию и взял в рот концы проводов, чтобы снять изоляцию зубами. И тут рядом разорвалась мина. Смертельное ранение в голову получил Василий. Но, падая, он не выпустил проводов [122] и сжал их зубами... Случилось это недалеко от Волги, возле Банного оврага. Он был уже мертв, когда я подбежал к нему...»

Во время пребывания в Волгограде в 1967 году меня пригласили в одно памятное для всех связистов место. Я во что бы то ни стало захотел там побывать.

Мы приехали в район, расположенный недалеко от завода «Баррикады» на крутом берегу великой русской реки, почти на линии броневых башен танков, установленных на постаментах и призванных на вечные времена напоминать о последнем рубеже обороны советских войск во время героической борьбы легендарного Сталинграда.

Этот рубеж защищали воины всех родов войск и вместе с ними рабочие, инженеры и техники городских предприятий — все замечательные люди города Сталинграда. И в их числе были, конечно, связисты — военные и гражданские. В то время связистов не делили на военных и гражданских, так как они делали одно общее дело.

Здесь, на этом берегу, воздвигнут скромный обелиск в честь рядовых связистов, в память об их героическом ратном труде во время обороны Сталинграда.

На мемориальной доске обелиска мы увидели надпись:

«В блиндажах на берегу Волги в 1942 г. 4 героя-связиста 138-й стрелковой дивизии товарищи Ветошкин, Кузьминский, Харазия и Колосовой, их позывной «Ролик», в течении 6 недель упорно удерживали пункт связи и не пропустили фашистских захватчиков».

Осенью 1942 года, накануне наступательной операции, получив указание из Ставки, я отправился в район Сталинграда. О подготовке этой операции я узнал задолго.

Меня пригласил к себе Г. К. Жуков. Наши рабочие кабинеты находились в одном здании, но на разных этажах. Он самым подробным образом рассказал мне о намечающейся Сталинградской наступательной [123] операции, примерных ее сроках, замысле Верховного Главнокомандования, участвующих в ней фронтах, указал направления главных ударов. В заключение он сказал:

— Операция очень важная, в ней будет участвовать большое количество войск и боевой техники, она будет иметь большой пространственный размах и ее предполагается провести быстрыми темпами. Поэтому ничего не надо жалеть для участвующих в ней фронтов.

Такая четкая и ясная, а главное, своевременная постановка задачи позволила Главному управлению связи без спешки и планомерно пополнить войска Юго-Западного, Донского и Сталинградского фронтов средствами связи, а также укомплектовать их офицерским составом и специалистами. Как показали последующие события, это способствовало достижению устойчивого управления войсками и непрерывного действия связи в течение всей этой сложной операции.

Я был командирован в район Сталинграда для руководства работой по организации связи в этой важной операции. Вместе со мной вылетели специалист по организации проводной связи — полковник В. Кожетов, радист — полковник Н. Дьячков и снабженец генерал-майор войск связи — Н. Ершов.

Неприспособленный для перевозки пассажиров скоростной бомбардировщик «СБ» быстро доставил нас на полевой аэродром, недалеко от совхоза «Сталинградский». Там нас встретили генерал-майор войск связи П. Д. Мирошников, находившийся при штабе Юго-Западного фронта, и представитель управления связи Сталинградского фронта. Они тут же на аэродроме обстоятельно ознакомили нас с обстановкой.

В предстоящей наступательной операции, имевшей целью окружение сталинградской группировки немецко-фашистских войск, на каком-то рубеже должны были встретиться войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов, действующие навстречу [124] друг другу. Нас беспокоило больше всего, удастся ли сохранить надежную связь передовых соединений и частей в этот момент. Если связь вдруг откажет, возникала опасность, что во время боев, при встрече, могут быть взаимные потери своих войск, а в том, что эта встреча состоится, ни у кого из нас сомнений не было. Но как поддерживать бесперебойную связь при встрече фронтов? Этим вопросом мы занимались еще перед отъездом на фронт, в Москве. Главное управление отправило в штабы Юго-Западного и Сталинградского фронтов все необходимые данные для организации радиосвязи встречного взаимодействия. Управления связи фронтов к нашему приезду должны были разработать детали организации этой радиосвязи. Нам предстояло проверить, что уже сделано на фронтах, а в случае необходимости внести уточнения.

Между армиями трех фронтов, участвовавших в операции по окружению немецко-фашистских войск под Сталинградом, был создан также оперативный узел проводной связи в районе города Калач — Воронежский. Там находился и весьма солидный резерв линейных частей связи.

19–20 ноября 1942 года началось мощное наступление советских войск, а 23-го вражеская группировка была уже полностью окружена.

Большая подготовительная работа, проделанная связистами, не пропала даром. Радиосвязь полностью себя оправдала: в самый кульминационный момент операции, когда передовые части двух фронтов вплотную подошли друг к другу, она действовала безотказно. Взаимное опознавание и установление связи между частями во время их встречи про* изошли четко и организованно.

Опыт, полученный под Сталинградом, был широко использован в последующих операциях Красной Армии.

Однако в то время не всегда со связью дело обстояло так гладко.

В момент окружения немецко-фашистской группировки очень плохо работала проводная связь [125] штаба 21-й армии. Когда этот штаб располагался на хуторе Голубинском, действовала телеграфная связь только с одной дивизией. Прибыв в штаб этой армии, я пошел на узел связи, там стояла необычная тишина — работал только один аппарат Морзе. А в это время армия готовилась к частной операции, чтобы ликвидировать вклинившегося противника в районе знаменитой тогда «Высоты с Тремя Курганами». В операции должны были принять участие три стрелковые дивизии, бригада танкового корпуса и штурмовая авиация. А связи не было. Пришлось срочно принимать меры. Прежде всего я вынужден был заменить начальника связи 21-й армии, не справлявшегося с порученной работой. На его место был назначен полковник Н. И. Боровягин, тот самый Боровягин, который принимал у меня эскадрон связи 1-й кавалерийской дивизии в 1932 году, когда я уезжал в академию. Он закончил свою службу в Красной Армии начальником связи авиации дальнего действия.

Вскоре после завершения сталинградской операции группа представителя Ставки А. М. Василевского, где находился и я, переехала на хутор Заварыкин. Теперь это — совхоз «Пролетарий» Иловлинского района Волгоградской области.

В то время на Александра Михайловича Василевского была возложена координация действий Донского и Сталинградского фронтов, и мы находились при штабе Донского фронта около двух месяцев.

Там мы повстречались с командующим войсками фронта К. К. Рокоссовским. Это была не первая наша встреча.

В середине ноября трудного 1941 года, поздней морозной ночью, мы ехали из Москвы по Ленинградскому шоссе в сторону фронта. Ехали для того, чтобы найти штаб 16-й армии, которой в то время командовал К. К. Рокоссовский. Вскоре мы оказались в небольшой деревне Есипово, до которой от центра Москвы было не более 50 километров. Рядом с ней шел бой. За домами, приютившимися [126] вдоль шоссе, вели огонь наши батареи. Им изредка отвечала артиллерия противника. Ночь то и дело прорезали трассирующие снаряды. Иногда с обеих сторон строчили пулеметы. Мы вышли из машины. Стрельба слышалась теперь более отчетливо, но вокруг не видно было ни души.

Вдруг впереди показалась какая-то машина. Она шла с потушенными фарами и была еле видна. Когда она подошла к нам вплотную и остановилась, дверца ее медленно открылась. Мы увидели сидевшего рядом с шофером человека в высокой генеральской шапке. К нашему большому удивлению, это оказался генерал Рокоссовский. Он ехал вместе с членом Военного совета армии дивизионным комиссаром А. А. Лобачевым.

Константин Константинович рассказал мне, что Солнечногорск уже занят противником, что в деревне Есипово он предполагает остановиться и развернуть свой командный пункт, и не посоветовал мне ехать дальше. Да это мне было и не нужно. Рокоссовский остался в Есипово, а я уехал обратно.

Вернувшись в Москву, я позвонил в Генеральный штаб А. М. Василевскому и сообщил ему:

— Рокоссовского нашел. Он в Есипово. — В ответ услышал:

— Деревня Есипово уже занята противником. Штаб 16-й армии находится где-то восточнее Ленинградского шоссе.

Это было совсем близко от столицы нашей Родины.

В декабре 1941 года, когда советские войска начали мощное контрнаступление под Москвой, мы встретились с К. К. Рокоссовским снова. Это было в освобожденной от немецко-фашистских захватчиков Истре. У связистов, восстанавливавших разрушенные линии на улицах города, мы узнали, где находится штаб квартира командарма.

В одиноко стоявшем, чудом уцелевшем домике нас встретил оживленный и веселый, с приветливой улыбкой Константин Константинович. Хорошее его [127] настроение, видимо, было результатом успешных боевых действий войск 16-й армии.

На этот раз мы познакомились ближе. Высокий, стройный и как-то по-особому подтянутый, внимательный и приятный собеседник — таким остался в моей памяти Константин Константинович после нашей второй встречи.

Спустя около года мы увиделись с ним снова. На этот раз надолго. Бывая часто с Рокоссовским в штабе фронта, на его квартире, а также в войсках, я имел возможность наблюдать, как он руководил войсками и работал. Безусловно, это был выдающийся человек, полководческий талант и богатые дарования которого еще больше раскрылись в последующем ходе Великой Отечественной войны. Смелый и решительный начальник, Константин Константинович привлекал своим обаянием. Он был до предела прост в обращении с людьми независимо от их служебного положения.

Рокоссовский очень много и напряженно работал. Даже тогда, когда под Сталинградом он заболел изнурительной болезнью — туляремией, он ни на один день не прекращал трудиться. Единственно, что он тогда сделал — завел у себя кошку (видимо, это успокаивало его), которая иногда важно ходила по большой топографической карте, лежавшей у него на рабочем столе.

С Константином Константиновичем было очень приятно и интересно работать. Войскам связи фронта он постоянно и безотказно оказывал помощь. Не один раз он помогал и мне, когда что-нибудь у нас не ладилось со связью представителя Ставки Верховного Главнокомандующего.

Когда мы приехали в Заварыкин — Медведево, на Донском фронте была довольно сложная обстановка. Надо было заново организовывать связь по огромному кольцу, образовавшемуся в результате окружения противника. Мы почти все время разъезжали, часто бывали в штабе Сталинградского фронта, во многих армиях.

Мы отправлялись из Заварыкина рано утром, [128] а возвращались поздно вечером, а иногда и ночью. В сталинградских степях тогда лежал большой покров снега, что затрудняло движение автомашин. Была и еще одна трудность. В необъятной степи, кое-где пересекавшейся похожими друг на друга балками, было большое количество полевых дорог. Чуть ли не каждый день появлялись новые дороги. След на снегу от блуждавшей автомашины привлекал других шоферов, потерявших основную дорогу. Еще несколько следов от этих машин, и готова дорога, которая никуда не вела. Населенные пункты встречались очень редко, поэтому спрашивать было некого. Мы не раз теряли дорогу, особенно часто это случалось в вечернее и ночное время. К себе мы возвращались уставшими и разбитыми. Но наступало утро, и все повторялось снова.

В первое время после завершения окружения под Сталинградом нам приходилось ездить по коридору, образовавшемуся между фронтом окружения и внешним фронтом наших войск. Это было в районе населенного пункта Советский. И каждый раз, когда мы проезжали по этому участку пути, у нас невольно возникала мысль: а не придется ли возвращаться по левому берегу Волги? А у врага ведь еще было достаточно сил. К счастью, этот коридор был надежным и ездить по левому берегу нам не пришлось.

Однажды в штабе фронта нам стало известно, что в направлении Сталинграда выдвигается крупная группировка немецко-фашистских войск под командованием фельдмаршала Манштейна, который уже после войны в своих воспоминаниях намеренно и грубо исказил действительные события.

Сталинградский фронт в то время никаких резервов в своем распоряжении не имел. 2-я гвардейская армия под командованием Р. Я. Малиновского и 7-й танковый корпус П. А. Ротмистрова находились еще далеко от Сталинграда. Манштейн шел на помощь Паулюсу, и надо было что-то предпринимать для его отражения. [129]

Для этой цели было решено использовать 4-й механизированный корпус генерала В. Т. Вольского.

Генерал Вольский, находившийся в это время в штабе фронта, получил приказание передать занимаемый его корпусом участок обороны другому соединению и приступить к выполнению новой задачи. Я попросил Василевского разрешить мне поехать в этот корпус, чтобы посмотреть, как будет происходить смена.

В штаб корпуса мы с генералом Вольским приехали поздно ночью. Там уже находились представители полка, который должен был сменить его корпус. Здесь мне представилась возможность посмотреть, как производится смена войск в боевой обстановке.

Генерал Вольский оказался большим знатоком этого дела. Он до мельчайших подробностей рассказал прибывшим представителям полка, где находятся части корпуса, каков должен быть порядок их смены и что все нужно закончить к 9 часам утра. Чтобы немцы ни о чем не догадались, я приказал всем автомобильным радиостанциям корпуса оставаться на месте и активно работать на передачу. Такой способ дезориентирования радиоразведки противника к тому времени уже широко применялся в наших войсках.

К моему отъезду смена частей 4-го механизированного корпуса была произведена. Утром они уже двигались в новый район боевых действий.

Группа Манштейна встретила упорную оборону наших войск, в которой принял участие корпус отважного и грамотного в военном отношении генерала Вольского. Это, по-моему, послужило главной причиной провала группы Манштейна. Пока Манштейн раздумывал, как действовать дальше, на Сталинградский фронт прибыли армия Малиновского и танковый корпус Ротмистрова. После этого Манштейну рассчитывать на какой-либо успех было уже нельзя.

Надолго запомнились мне встречи с генералом, впоследствии Маршалом Советского Союза Федором [130] Ивановичем Толбухиным, командовавшим тогда 57-й армией. Каждый раз, когда мы ехали из Заварыкина в штаб Сталинградского фронта или возвращались обратно, мы непременно останавливались на хуторе Верхне-Царицынском, где располагался его штаб. Приветливый и добродушный, Федор Иванович всегда радостно встречал нас и никогда не простил бы, если бы мы проехали мимо его штаба. Он был высокообразованным военачальником, обаятельным человеком и настоящим русским хлебосолом.

Помню, как 31 декабря 1942 года Александр Михайлович Василевский пригласил меня поехать в Котельниково. Там стояли штабы 2-й гвардейской армии и 7-го танкового корпуса. Прибыв в Котельниково, он и его товарищи поехали в штаб 7-го танкового корпуса, а я пошел в штаб 2-й гвардейской армии, где не ладилось со связью. Вместе с генералом А. Ф. Новиницким, который сопровождал меня в этой поездке, мы долго возились и, наконец, добились установления связи почти со всеми соединениями армии. Под вечер мне туда позвонил Александр Михайлович и сказал, что ждет меня на квартире у Ротмистрова.

Я приехал к Ротмистрову, там уже были А. М. Василевский, Р. Я. Малиновский, С. С. Бирюзов, Я. Н. Федоренко... В комнате стоял празднично накрытый стол и даже небольшая елка. Это казалось чудом. Где ее достали в бескрайних сталинградских степях?

У всех присутствующих было приподнятое настроение и, очевидно, не только по случаю наступающего Нового года, а потому, что под Сталинградом были достигнуты большие успехи. Конечно, в тот памятный вечер мы выпили и за победу и за Новый год. Однако задерживаться в Котельниково не стали. Александра Михайловича и всех нас пригласил на встречу Нового года уважаемый всеми Федор Иванович Толбухин. Мы прервали приятную встречу у Ротмистрова и поехали в 57-ю армию.

Мне, как и другим товарищам из группы Василевского, [131] не раз приходилось ехать впереди колонны. Но на этот раз во главе ее был начальник бронетанковых и механизированных войск Красной Армии генерал Федоренко. Бывший моряк русского военно-морского флота, награжденный во время первой мировой войны четырьмя георгиевскими крестами, жизнерадостный человек и большой шутник, Федоренко, как это часто тогда случалось, заблудился. Мы остановились. За окнами машины бушевала вьюга, заметая снегом все дороги. Мы собрались вместе у первой машины и гадали, куда надо ехать. Наконец, обсудив все и вроде бы установив направление, поехали дальше. Ехали долго, я задремал. Вдруг опять остановка. По колонне передали, чтобы все собрались у машины Василевского. Я подумал, что опять заблудились. Но оказалось, что на этот раз вызывали по другому поводу. Наступил Новый, 1943 год, поэтому Василевский пригласил к своей машине всех участников этой памятной поездки и, достав из машины бутылку коньяка, предложил выпить за Новый года. Так в завьюженной сталинградской степи мы встретили 1943 год.

В штаб 57-й армии к Толбухину мы приехали только в 4 часа утра 1 января. Федор Иванович настоял на том, чтобы мы сели за стол. Усталые и замерзшие, мы не очень-то охотно приняли его приглашение, но не хотелось обижать гостеприимного хозяина. Только мы сели, как случилось непредвиденное.

В комнату вошел начальник штаба армии полковник Н. Я. Прихидько и что-то шепотом доложил Толбухину. На лице Толбухина отразилась тревога. Оказалось: получено донесение, что на участке одного из полков 15-й гвардейской стрелковой дивизии немцы прорвали фронт. Сон и усталость как рукой сняло.

Генерал Толбухин, доложивший эту крайне неприятную новость Василевскому, сказал, что он не верит этому сообщению и поэтому приказал перепроверить его, выяснить, что произошло в действительности. [132] Однако нам было известно, что малочисленная 15-я гвардейская дивизия занимает очень широкий фронт и поэтому там все может быть.

С большим напряжением ждали мы результатов перепроверки. Первые сведения были неутешительны, но потом все обошлось благополучно. Новогодняя ночь ничем не была омрачена: оказалось, что один наш батальон решил застать врасплох гитлеровцев, рассчитывая, что в ночь под Новый год они не ждут удара. В ответ на эту вылазку немцы обрушили на наши позиции огонь из всех видов оружия. Это и послужило поводом для донесения «о прорыве фронта».

Когда вспоминаю этот случай, всегда думаю о том, сколько надо было иметь выдержки, какую проявил Толбухин в эту памятную новогоднюю ночь.

В районе Сталинграда в то время находились А. М. Василевский, командующий Военно-Воздушными Силами А. А. Новиков, начальник бронетанковых и механизированных войск Красной Армии Я. Н. Федоренко, генералы В. Д. Иванов и О. И. Городовиков, некоторые начальники центральных управлений и другие ответственные представители Наркомата обороны. Одно простое перечисление всех этих имен наглядно свидетельствует о том, какое важное значение придавалось тогда Ставкой Верховного Главнокомандования боевым действиям на этом участке советско-германского фронта.

В хуторе Заварыкин, где размещался штаб Донского фронта, был развернут узел связи представителя Ставки Верховного Главнокомандующего. С помощью этого узла поддерживалась связь со штабами Сталинградского, Закавказского и Юго-Западного фронтов, 62-й армией и с Москвой.

Это был первый опыт использования подобного узла во время Великой Отечественной войны, который потом часто применялся.

Из Заварыкина вся группа А. М. Василевского [133] переехала в Котельниково. Это был уже район действий Сталинградского фронта. Помню, как с трудом преодолевали встречавшиеся нам по пути балки. Тяжелые машины узла связи вязли в снегу, с большим трудом брали подъемы. Нередко все мы вылезали из машин и без всякой скидки на возраст и звание — девушки-связистки и автор этих строк — работали до седьмого пота, толкая вперед застрявшие машины.

Наконец, мы прибыли в Котельниково и стали устанавливать связь со штабами фронтов, но в это время поступило указание Ставки переехать на Воронежский фронт, там намечались активные действия наших войск. Мы отправились в далекий путь под Воронеж.

Во время этого длинного пути я вспоминал о событиях, произошедших в районе Сталинграда. За два месяца, проведенные там, мне довелось увидеть многое: блестящую операцию по окружению группировки Паулюса, ожесточенные бои, встретиться со многими нашими военачальниками.

К сожалению, мне не пришлось видеть окончательное поражение и пленение войск фельдмаршала Паулюса. Но товарищи, приехавшие потом на Воронежский фронт, рассказывали, как гитлеровцы, когда-то заносчивые, а теперь потерявшие достоинство солдата, заискивающе лепетали «Гитлер капут», ожидая заслуженного ими возмездия за злодеяния, которые вольно или невольно совершали на советской земле. Они вызывали у наших воинов не то чтобы жалость, этого они не заслужили, а какое-то сложное чувство. Главное было радостно — что вот отомстили.

* * *

На Юго-Западном фронте мне пришлось бывать дважды. Первый раз я ездил туда на короткое время, во второй половине декабря 1942 года, когда войска этого фронта громили группировку противника, [134] действовавшую в районе верхнего течения Дона.

Именно тогда Александр Михайлович Василевский пригласил меня к себе и сказал:

— Иван Терентьевич, звонил Н. Ф. Ватутин. Жаловался на связь. Поезжайте к нему и разберитесь.

Я быстро собрался и уехал.

В пути мы видели следы недавних боев: вереницы автомашин, нагруженных различным военным имуществом, брошенных на дорогах, колонны пленных солдат, двигавшихся на сборные пункты, валявшееся оружие и боеприпасы. Все это свидетельствовало о крупном поражении итальянских войск, по воле Муссолини заброшенных в бескрайние степи России.

При штабе Юго-Западного фронта находился тогда представитель Ставки Верховного Главнокомандования генерал-полковник артиллерии Н. Н. Воронов. Начальником связи при Воронове был назначен генерал-майор Т. П. Каргополов.

Представитель Ставки имел связь с Москвой, штабами Воронежского и Донского фронтов, а также со штабами 1-й гвардейской и 6-й армий, действовавших в направлении главного удара фронта.

Когда мы приехали в Калач, там произошло неприятное событие — штаб фронта потерял связь с 24-м танковым корпусом, которым командовал генерал В. М. Баданов.

Этот корпус, продвинувшийся далеко на юг, оказался в тылу противника. В начале боевых действий корпуса его штаб регулярно доносил об обстановке на фронте, а затем связь с ним внезапно прервалась. Мощные радиостанции штаба фронта непрерывно вызывали радиостанцию корпуса, но все вызовы оставались без ответа. Где находится корпус, что он делает, каковы результаты его действий, было неизвестно.

Конечно, в штабе волновались. О судьбе корпуса беспокоился командующий фронтом генерал Ватутин. [135] О потере связи с корпусом Баданова стало известно в Ставке, которая потребовала во что бы то ни стало восстановить с ним связь.

Связистами были приняты все возможные меры: была выслана автомобильная радиостанция с опытным экипажем; на поиски корпуса непрерывно высылались самолеты; продолжались настойчивые вызовы по радио из штаба фронта. Однако все эти меры не дали никаких результатов: корпус продолжал молчать.

И вдруг, огромная радость — от Баданова получена большая радиограмма. В ней сообщалось о блестящем успехе корпуса и о захвате им огромных трофеев в районе Тацинской. У всех отлегло от сердца.

Как потом выяснилось, радиосвязь с корпусом прекратилась из-за безостановочного движения его штаба. Автомобильные радиостанции не имели возможности развернуться для работы, а маломощные радиостанции не могли действовать на таком расстоянии. Большая вина, конечно, лежала на штабе корпуса, который обязан был, при всех условиях, связаться со штабом фронта и донести ему о действиях корпуса. Но... победителей не судят, и об этом неприятном случае все очень быстро забыли.

Там же, на Юго-Западном фронте, мне пришлось быть и в феврале 1943 года.

Начальником связи Юго-Западного фронта в то время работал генерал-майор П. И. Белявцев. Я его знал задолго до войны, по совместной службе в 1-м кавалерийском корпусе Червонного казачества в Проскурове.

Коммунист с 1918 года, бывший политработник, исключительно скромный и приятный человек, Павел Игнатьевич Белявцев пользовался у товарищей по работе большим уважением. Он был хорошо подготовленным связистом и имел большой опыт работы в войсках связи.

Начальником связи Юго-Западного фронта его назначили в октябре 1942 года. До этого он работал [136] начальником связи дивизии, корпуса, военного округа и армии.

Мне было известно, что генерал Белявцев успешно справился со своей задачей во время операции войск Юго-Западного фронта по окружению сталинградской группировки немецко-фашистских войск. Но в последующих операциях в его работе обнаружились серьезные недостатки. Прибыв в штаб Юго-Западного фронта, я смог установить, что основными причинами недостатков были исключительно сложные условия, создавшиеся в то время на Юго-Западном фронте, а главное — плохое состояние здоровья генерала Белявцева. Он не мог вынести ту колоссальную нагрузку, которая легла на его плечи.

В штабе фронта я встретился с командующим Н. Ф. Ватутиным и выслушал его претензии к работе связи. Генерал Ватутин нередко часами засиживался на узле связи у аппаратов Бодо. Мне не раз приходилось видеть, как он вел телеграфные переговоры с командующими армий, по двум аппаратам Бодо одновременно. Он ценил работу связистов и всегда оказывал им большую помощь.

После разговора с генералом Ватутиным я отправился на узел связи штаба фронта и убедился, что в его работе было действительно немало недостатков. Затем мы обстоятельно побеседовали с генералом Белявцевым, и он подробно рассказал о нуждах войск связи и трудностях в работе. В конце беседы он попросил перевести его на другую работу и откровенно признался, что ему очень трудно исполнять должность начальника связи на таком большом фронте, как Юго-Западный.

Я посчитал причину уважительной и освободил его от должности начальника связи Юго-Западного фронта. Вместо него был назначен генерал-майор, теперь маршал Алексей Иванович Леонов, работавший до этого заместителем начальника связи Западного фронта.

Вскоре мне пришлось поехать в штаб 1-й гвардейской [137] армии, которой командовал уже знакомый мне генерал Василий Иванович Кузнецов. Это было как раз в го время, когда штаб фронта готовился переезжать из Калача в Серафимович. Мы условились с генералом Леоновым, что если не вернусь в Калач, то прямо из 1-й гвардейской поеду в Серафимович.

В штабе армии мы познакомились с состоянием связи, потом побывали на узле, встретились со связистами, задержались там до вечера и не смогли вернуться в штаб фронта: не хотелось ехать по темному времени.

Вечером произошла встреча с командующим армией. Мы вспомнили с ним Загорск, где познакомились накануне контрнаступления под Москвой. Поговорили о том, как изменилась обстановка по сравнению с тем тяжелым временем, как было трудно со связью в его армии тогда и как хорошо работает она сейчас. В конце нашего разговора Василий Иванович приказал подготовить для меня карту с маршрутом на Серафимович.

Утром во время завтрака у Кузнецова пришел его начальник штаба генерал И. Т. Шлемин и принес карту с обозначенным маршрутом. Этот маршрут мне почему-то не понравился, и поэтому, ничего не сказав в штабе, мы поехали по другой дороге, вдоль Дона.

Дорога оказалась занесенной снегом и почти непроезжей. Видимо, начальник штаба знал об этом, почему и предложил мне другую, хорошо наезженную дорогу, руководствуясь, очевидно, лучшими побуждениями.

По пути в Серафимович мы встретили стоявшую на дороге большую колонну автомашин, нагруженных каким-то имуществом. Машины были не наши. Ни одного человека около этих машин не было, и это нас удивило. Но удивляться было рано.

Мы подъехали к какому-то населенному пункту, на окраине которого стоял итальянский солдат и как заправский регулировщик указывал рукой путь в объезд. «Неужели мы нарвались на противника [138] «, — подумал я. Такое уже случалось. Что, если итальянский солдат принимает нас за своих, а потом, когда разберется, откроет огонь? В машине нас было трое: я, адъютант и шофер. Но думать было некогда, и я решил ехать дальше. Мы подъехали к итальянцу в ярко-зеленой шинели и остановились.

Солдат оказался без оружия. Мы попытались объясниться с ним, но это нам не удалось: он показывал рукой на селение. Мы поехали туда. Селение оказалось занятым какой-то итальянской частью. Это ее машины встретились нам по пути. Там мы кое-как разобрались, в чем дело. Выяснилось, что это саморазоружившаяся итальянская часть. Я вспомнил, что недалеко от «регулировщика» лежала огромная куча автоматов, винтовок, гранат и всякого другого оружия. Тогда я не понял, во всяком случае, никак не мог предположить, что эта куча образовалась без «постороннего участия».

В населенном пункте, где было полно итальянских солдат и офицеров, мы не встретили ни одного советского солдата. Пораженные всем увиденным, мы отправились дальше.

В Серафимович приехали, когда связисты и комендант штаба уже были на новом месте, а сам штаб еще оставался в Калаче. Это очень интересный момент в работе связистов, который я люблю наблюдать. Серафимович целиком и полностью находился в их руках. Одни прокладывали кабельные линии внутренней телефонной связи, другие работали на столбах постоянных линий, налаживая телеграфную связь с подчиненными штабами. На окраине города устраивались радиостанции. В подвалах домов, отведенных под узел, монтировалась телеграфно-телефонная аппаратура. Словом, в Серафимовиче царила именно та атмосфера, которая характерна при устройстве на новом месте каждого шхаба.

Я увиделся там с Алексеем Ивановичем Леоновым, которому рассказал о встрече с итальянцами. [139]

А от него, в свою очередь, узнал, что генерал Шлемин, отправившийся тоже в Серафимович по дороге, которую рекомендовал мне, ранен, наскочил на группу противника, блуждавшую в тылу наших войск.

Ознакомившись с состоянием связи в Серафимовиче, мы поехали в штаб Воронежского фронта. [140]

Глава девятая

Штаб Воронежского фронта располагался в городе Боброве. Мы очень удобно разместились в небольшом доме, где было все, что необходимо для работы и отдыха. Этот дом мне запомнился еще и потому, что он был очень продуманно построен. Несмотря на сильный мороз, в нем всегда было тепло. Он отапливался всего лишь одной, правда, большой голландской печью, стены которой выходили во все четыре комнаты. Это было особенно приятно после продолжительной поездки по трудным зимним дорогам. Дом находился недалеко от штаба фронта и квартиры генерала Василевского, что также было удобно.

Мы прибыли в Бобров как раз к началу Острогожско-Россошанской наступательной операции, которая началась 13 января 1943 года и успешно закончилась к концу месяца. Эта операция развивалась в стремительных темпах, несмотря на сильные морозы и большие снежные заносы.

К моменту нашего приезда в Боброве был [141] уже развернут узел связи представителя Ставки Верховного Главнокомандования и установлена проводная и радиосвязь с соседними фронтами и Москвой. Там же был оборудован и узел связи штаба фронта.

Начальником связи Воронежского фронта в то время работал генерал-майор Б. Ф. Дудаков. Это был очень интересный человек. В 1937 году он добровольцем поехал в Испанию, отличился там, за что был награжден орденом Красного Знамени. Затем он работал начальником связи Закавказского военного округа, а во время войны был на Кавказском и Крымском фронтах.

Б. Ф. Дудаков многое пережил в мае 1942 года, когда советским войскам пришлось в очень трудных условиях отходить из Крыма на Таманский полуостров. Но и в тех условиях он показал себя умелым руководителем и мужественным человеком. Теперь он возглавлял войска связи Воронежского фронта, и мне было приятно с ним встретиться.

Генерал Дудаков был опытным связистом и требовательным начальником, но вместе с тем общительным и легко доступным для всех человеком. Видимо, поэтому Дудакова очень любили в штабе фронта, а также его подчиненные.

Была у него одна слабость, о которой нельзя не сказать. Когда его спрашивали, как работает связь, он всегда говорил, что все в порядке. А на деле так было не всегда. Это даже нельзя было назвать какой-то боязнью. Нет, вернее всего это была годами укоренившаяся не совсем приличная привычка. А приводила она иногда к тому, что Дудаков подводил других людей. Два-три раза подвел он и меня. Однако это не мешало работе, да и были такие случаи не так уж часто. Во всех других отношениях он был хорошим работником и добрым товарищем.

Не могу не сказать о том, что генерал Дудаков «после работы на Воронежском фронте был направлен нашим правительством в Югославию, где успешно исполнял обязанности советника при начальнике [142] связи Югославской армии и многое сделал там в самое трудное время, которое переживала тогда эта республика.

После окончания Великой Отечественной войны Б. Ф. Дудаков долгое время возглавлял войска связи Группы советских войск в Германии. Это в его бытность и с его участием была раскрыта попытка западногерманских шпионов проложить кабель в восточную часть Берлина.

Последние годы своей службы в Советской Армии генерал Дудаков работал инспектором войск связи в главной инспекции Министерства обороны СССР.

Но вернемся на Воронежский фронт.

Квалифицированное руководство частями связи, хорошее знание обстановки и напряженный труд всех работников управления позволяли иметь на Воронежском фронте хорошо налаженную и четко работающую связь.

Острогожско-Россошанская операция наших войск закончилась полным разгромом венгерских и итальянских войск, действовавших в этом районе. Не ушли от поражения в этой операции и немецко-фашистские части. Но особенно досталось здесь альпийскому корпусу итальянцев.

В этой операции штаб Воронежского фронта имел устойчивую связь с Москвой, штабами соседних фронтов, а также с подчиненными армиями. Это было достигнуто в результате использования одновременно: проводной связи, радио, подвижных средств и самолетов.

Опыт организации связи в предшествовавших операциях Красной Армии подтвердил, что бесперебойность работы в любой обстановке достигается при условии одновременного применения всех имеющихся средств или, как говорят связисты, при комплексном применении всех средств связи. Состояние связи на Воронежском фронте во время Острогожско-Россошанской операции убедительно подтвердили это важное положение.

Выезжая в войска, мы почти каждый раз встречали [143] большие колонны пленных итальянцев, понуро двигавшихся в тыл под охраной наших солдат. Интересно отметить, что вначале эти колонны сопровождали довольно сильные команды во главе с офицерами. Затем пленных итальянцев вели уже один-два солдата впереди колонны и два-три — в хвосте ее. А потом нередко встречались колонны численностью 500–600 человек, сопровождаемые двумя-тремя колхозниками, вооруженными автоматами.

Движение по зимним дорогам многочисленных колонн пленных и большое количество боевой техники противника, оставленной на поле боя, являлось яркой иллюстрацией большого успеха наших войск.

Кроме большого количества солдат и офицеров, во время Острогожско-Россошанской операции были взяты в плен и итальянские генералы. Перед отправкой в тыл страны их привели в штаб фронта.

В кабинет командующего фронтом генерала Ф. И. Голикова пришли А. М. Василевский, член Военного совета фронта генерал Ф. Ф. Кузнецов и я. Затем ввели итальянских генералов, им предложили сесть.

Перед пленными генералами лежало несколько коробок папирос «Герцеговина флор». Они стали жадно курить одну папиросу за другой.

Среди них был подтянутый и опрятно одетый генерал, хорошо владевший русским языком.

В тот момент мне показалось знаменательным, что так полюбившийся мне командир 4-го механизированного корпуса генерал Вольский был нашим военным атташе в Италии. Как жаль, что его не было с нами.

На мундирах пленных генералов было довольно много разноцветных ленточек, свидетельствовавших о большом количестве полученных наград. Показав на ленточки, Александр Михайлович Василевский спросил, за что получили они награды. Оказалось, что все генералы принимали участие в захватнической [144] войне фашистской Италии в Абиссинии, были в составе итальянских войск, действовавших против республиканской Испании. Среди других наград были медали за французский поход и ордена, полученные от Гитлера.

Мы поинтересовались, являются ли они членами фашистской партии. Все генералы в один голос стыдливо ответили, что в этом деле вроде бы инициативы с их стороны не было. Но их высокие должности предполагали обязательное членство в партии Муссолини. Они вроде бы к этому и не стремились и в политике разбирались слабо, но, дескать, так уж получилось...

Генералы оживились, когда им была зачитана и переведена телеграмма, полученная из штаба Донского фронта. В ней сообщалось о продолжающемся разгроме немецко-фашистских войск под Сталинградом и перечислялись взятые там в плен гитлеровские генералы.

Итальянских генералов, очевидно, очень тревожила их дальнейшая судьба. Но как только им сказали, что они будут отправлены в Москву, генералы явно успокоились.

В конце беседы Василевский спросил: может быть, у генералов есть какие-либо просьбы? Однако просьб не последовало. Только один генерал, уже уходя из кабинета, с виноватым видом попросил для себя русские солдатские валенки.

После их ухода мы долго разговаривали между собой. Мы говорили о том, к какой беде привел Муссолини итальянский народ, втянувший Италию в войну и связавший ее судьбу с авантюристическими планами Гитлера. О бесславном конце 8-й итальянской армии, воевавшей против Советского Союза в интересах фашистской Германии, о гибели на Восточном фронте многих ни в чем не повинных итальянцев в снегах, в степи, далеко от своей родины, где синее море и яркое солнце. Мы говорили также о трагической судьбе только что ушедших генералов, бесславно закончивших свои походы в плену. [145]

Постоянные разъезды по штабам армий и соединений в стужу и метели, вынужденные остановки в пути из-за сплошных снежных заносов не прошли даром. На Воронежском фронте в эту зиму я заболел какой-то непонятной для врачей болезнью. Началась она при следующих обстоятельствах.

Однажды мы возвращались в штаб фронта из очередной поездки. Дорога была сплошь занесена снегом, мы с большим трудом двигались, преодолевая сугробы. Когда до Боброва оставалось около 40 километров, мы застряли в снегу и долго вытаскивали нашу машину. Потом немного продвинулись вперед, но снова застряли. Я уже потерял надежду, что до наступления темноты сможем доехать до места. Мы находились в поле, поблизости не было населенных пунктов, где, в случае необходимости, можно было устроиться на ночлег, а мороз к вечеру крепчал.

Осматривая окружающую нас местность, я заметил недалеко от дороги что-то вроде аэродрома. Вместе с адъютантом по глубокому снегу мы пошли туда. Когда еле-еле добрались до этого места, увидели там действительно полевой аэродром, на котором стояло несколько самолетов ПО-2, выкрашенных белой краской.

Недолго думая, я решил лететь в Бобров самолетом. Приказав встретившемуся мне офицеру помочь моей машине добраться до аэродрома и приютить на ночлег шофера, мы с адъютантом на двух самолетах ПО-2 полетели в Бобров. Полет длился не более 20 минут. Забравшись, насколько это было возможно, внутрь открытой кабины, я с нетерпением ждал, когда мы долетим до места. Было страшно холодно. Я был в обычной шинели, холодный ветер продувал меня насквозь.

Наконец мы сели на окраине Боброва, а к себе добрались на попавшемся нам бензовозе. Через час у меня была температура 40°. Благодаря усилиям врачей к вечеру следующего дня она снизилась до нормальной, но потом такие резкие скачки температуры повторялись часто более 3 лет. Стоило [146] мне немного охладиться, даже летом, сразу же подскакивала температура. Это действовало на меня изнуряюще. Предполагали, что это малярия, потом думали, туляремия, которая была распространена под Сталинградом, но так окончательно и не смогли установить, что это такое.

В то время, когда я заболел, на Воронежском фронте было много работы, которая не позволила мне поехать в Москву для лечения.

Мы часто говорим: случай, судьба, счастье... А как назвать то, чему я не один раз был свидетелем?

Как-то на Воронежском фронте мы вместе с А. М. Василевским поехали в танковую армию, которой командовал генерал, впоследствии маршал бронетанковых войск П. П. Рыбалко. Его штаб находился тогда в городе Валуйки Воронежской области.

Зима стояла в полном разгаре. На полях и дорогах лежало много снега. С большим трудом добрались до города.

У П. П. Рыбалко я пробыл недолго, а затем отправился в отдел связи армии, где работал начальником мой старый знакомый полковник Н. П. Захаров. Следует заметить, что в то время, когда мы находились у командующего, над городом летал самолет противника. Мы слышали разрыв одиночной бомбы, которая, очевидно, упала неподалеку от нас. Никто не обратил на это внимания: на фронте бывало и не такое, поэтому мы продолжали работать.

Когда я вошел в квартиру начальника связи, он бросился ко мне, обнял и воскликнул:

— Вы спасли мне жизнь!

Не понимая, что произошло, я спросил:

— В чем дело?

Мы сели, и он рассказал мне, что перед моим приездом он собрался вместе с офицерами шифровального отдела штаба идти в баню. Они уже шли туда, но в это время ему сообщили, что приехал я. Он решил вернуться к себе, так как был уверен, что я приду в отдел связи. [147]

Ожидая меня, он узнал, что бомба, разрыв которой мы слышали на квартире Рыбалко, попала в здание бани. Все находившиеся там люди погибли, в том числе и офицеры-шифровальщики. Нет сомнений в том, что такая же трагическая участь ожидала Захарова. Надо сказать, ему вообще «везло» на такие случайности.

Когда Захарова решили перевести в другую армию, его вызвали в Москву. Накануне я позвонил к нему и спросил: как он будет добираться. Он сказал, что завтра утром в Москву выезжает на автомашине заместитель начальника связи фронта, с ним поедет и он. Так как дело было срочное, я ему сказал: «В районе штаба фронта находится наш самолет, он вылетает в Москву рано утром. Садитесь на него. Указания командиру самолета даны».

Наутро Захаров был у меня. А с заместителем начальника связи фронта, фамилию которого теперь уже не помню, случилось несчастье. По пути в Москву он погиб. На их автомашину наехал танк.

Спрашивается, что это — случай или судьба?

Продолжая успешное наступление, войска Воронежского фронта освободили от немецко-фашистских захватчиков Воронеж, Касторную, Курск, Белгород, Харьков и многие другие города и села советской земли. За это время штаб фронта перемещался четыре раза. Сначала он переехал из Боброва в район Острогожска, затем в Новый Оскол и в Белгород, а потом вынужден был вернуться снова в Новый Оскол.

Не могу не рассказать о случае, никогда еще не встречавшемся в практике моей работы.

Однажды Василевский спросил меня, что делается в отношении связи на новом месте расположения штаба фронта. К своему стыду, я ничего не знал о намечающемся перемещении штаба, о чем откровенно и доложил ему. «Как же так, — сказал он недовольным тоном, — ведь уже принято решение о переезде штаба фронта в район Острогожска?» [148]

Вернувшись от Василевского, я немедленно вызвал к себе генерала Дудакова и спросил его с упреком, почему он ничего не доложил мне о предполагающемся перемещении штаба? Дудаков ответил, что он ни от кого не получал указаний о переходе штаба и необходимости подготовки связи на новом месте. Я очень удивился этому ответу и в его присутствии позвонил начальнику штаба фронта. Последний сказал, что все необходимые указания по организации связи на новом месте штаба даны. Содержание его ответа я сообщил Дудакову. Но и на этот раз он подтвердил, что никаких указаний не получал. Не понимая, что происходит, я вынужден был доложить обо всем этом Василевскому.

Тогда он предложил собраться у командующего фронтом и вызвать начальника штаба и начальника связи.

Начальник штаба уверенно доложил, что отдал все указания по организации перехода штаба, в том числе и начальнику связи. Не менее твердо заявил и начальник связи, что он никаких указаний не получал.

Создалось крайне неприятное положение. Мы не могли понять, кто из них говорит правду. И так как обстановка на фронте не допускала промедления перехода штаба, генерал Голиков приказал им вместе вылететь в район города Острогожска, выбрать место для нового расположения штаба и организовать там связь. В тот же день они улетели, правда, на разных самолетах.

Этот необыкновенный случай я привожу для того, чтобы показать, какие сложные ситуации могут возникнуть, когда начальник штаба и начальник связи работают несогласованно.

После этого мне пришлось сменить руководство войсками связи Воронежского фронта. Вместо генерала Дудакова начальником связи фронта был назначен генерал А. Ф. Новиницкий, а вместо заместителя начальника связи фронта полковника Макарова — полковник В. В. Звенигородский. В то же [149] время был переведен на другую работу и начальник штаба фронта.

Однажды Василевский, Кузнецов и я рано утром выехали из Боброва в 38-ю армию. Из-за больших снежных заносов мы с трудом добрались до штаба армии. Приехав туда, мы зашли на квартиру начальника штаба, который сообщил нам, что командующий находится на наблюдательном пункте.

В квартире начальника штаба генерала З. З. Рогозного стоял большой стол, покрытый белоснежной скатертью, все было готово к завтраку.

Начальник штаба любезно пригласил нас позавтракать. Однако Василевский отказался и, уточнив, где находится наблюдательный пункт командующего, предложил ехать к нему. Преодолев не менее трудную дорогу, мы прибыли на наблюдательный пункт командующего армией. Это был генерал К. С. Москаленко, ныне Маршал Советского Союза.

В крестьянской хате, где был его «рабочий кабинет» и жилье, мы увидели большую плиту без заслонки и знамя какой-то немецко-фашистской части, использовавшееся взамен половика. Все стены этого помещения были черны от копоти. Сам генерал Москаленко казался намного чернее, чем обычно.

Поздоровавшись с нами и узнав, откуда мы приехали и какой проделали путь, он предложил нам позавтракать. Однако и на этот раз Василевский отказался и попросил Москаленко ознакомить его с обстановкой на фронте армии.

Ознакомившись с обстановкой и задав несколько вопросов, Василевский проговорил: «А теперь неплохо было бы и чайку попить».

Генерал Москаленко позвал адъютанта и приказал приготовить завтрак. Но произошла заминка. Оказалось, что у командующего армией ничего не было. Сконфуженный Москаленко вынужден был признаться в этом Василевскому. За работой ему, очевидно, некогда было подумать о еде, а его адъютанты [150] и начальник штаба армии, так хорошо устроившиеся, не позаботились о нем. В этот момент мы, конечно, сразу вспомнили стол, накрытый белоснежной скатертью на квартире начальника штаба армии.

Александр Михайлович был возмущен до крайности. Он сказал нам, что начальник штаба имел все возможности обеспечить питанием командующего армией, находившегося на наблюдательном пункте. Из деревни, где находился Москаленко, мы отправились в 340-ю дивизию генерал-майора С. С. Мартиросяна.

Приехав в небольшую деревню, мы не без труда разыскали квартиру командира дивизии. Нас встретил усатый, в белом маскхалате, с пистолетом на боку, весьма представительный человек, которого все мы посчитали офицером штаба. Усатый доложил, что командир дивизии находится на своем наблюдательном пункте, который был недалеко.

Василевский приказал найти Мартиросяна и попросить его, если позволяет обстановка, приехать на свою квартиру.

Пока разыскивали командира дивизии, встретивший нас бравый военный как мог развлекал разными рассказами из жизни дивизии, а потом доверительно рассказал, что в этой деревне дивизия захватила большой продовольственный склад итальянцев. По-видимому, он предназначался для генералитета и верхушки офицерского состава итальянцев, так как был похож на очень хороший винно-гастрономический магазин. Склад размещался в церкви... Приехал Мартиросян, и разговор прервался.

Он подробно доложил обстановку. В комнате, в которой мы находились, почему-то не было стола. Мартиросян развернул свою карту в углу, на столике, стоявшем под иконами. К нему подошел Василевский, а мы с Кузнецовым стояли позади. Командир дивизии докладывал, что его части ведут успешные бои с противником, что противник, оказывая [151] упорное сопротивление, не выдерживает ударов наших войск и медленно отходит в западном направлении. Во время его доклада усатый командир предложил адъютанту Мартиросяна переобуть командира дивизии, надеть на него сапоги. Мы с удивлением наблюдали, как они ловко, не мешая докладу, справились с этим делом — сняли с Мартиросяна мокрые валенки и одели на него сапоги.

Вполне удовлетворенный докладом командира дивизии и положением на этом участке фронта, Василевский предложил нам возвратиться в штаб фронта, Перед отъездом он уточнил у Мартиросяна, действительно ли его дивизия захватила большой итальянский склад. Получив утвердительный ответ, он удивился, что и в тылу и на переднем крае войск генерала Москаленко имеются такие богатые возможности, а бедный Москаленко не обеспечен даже минимально необходимым. Василевский снова пообещал на обратном пути заехать к начальнику штаба 38-й армии.

Прощаясь с командиром дивизии, он спросил офицера, который первым встретил нас на квартире Мартиросяна, кто он такой и какую должность исполняет. И последовало:

— Я личный повар командира дивизии!

Такого ответа никто не ожидал, и поэтому все мы непроизвольно рассмеялись.

Возвращаясь в штаб фронта, Василевский, как и обещал, заехал к начальнику штаба армии и сделал ему соответствующее внушение.

Во время пребывания на Воронежском фронте мне потребовалось быть по делам службы в штабе 38-й армии еще раз. Его штаб находился тогда в городе Белгороде. Прибыв туда 6 февраля, я встретил члена Военного совета армии генерала К. В. Крайнюкова. Он только что возвратился из освобожденного Харькова и красочно рассказывал о том, как радостно встречали харьковчане советские войска. Мне очень захотелось побывать в Харькове.

Этот город я хорошо знал, часто бывал в нем. [152]

Здесь в 1919 году началась моя служба в Красной Армии. На Старо-Московской улице, как она называлась в то время, находились казармы Первого особого полка, в котором я служил рядовым бойцом пулеметной команды.

Посоветовавшись с генералом Москаленко, мы решили вместе с ним поехать в Харьков на автомашинах. К нам присоединились и члены Военного совета армий генералы Крайнюков и Грушецкий. Это было в первый день первого освобождения Харькова от немецко-фашистских оккупантов.

Приехав в Харьков, мы увидели на его улицах многие тысячи людей. Везде радостные лица, оживленные разговоры с воинами-освободителями, горячие приветствия. И все это происходило несмотря на то. что над городом буквально висели самолеты противника и бомбили разные районы города. Воодушевление и радость освобожденного населения были настолько велики, что люди пренебрегали опасностью.

Надо сказать, что в то время в Красной Армии уже были введены погоны, но ни у Москаленко, ни у Крайнюкова и Грушецкого погонов еще не было. На них были еще старые знаки различия. А мне только накануне прислали из Москвы новенькие золотые погоны. Люди на улицах принимали меня почему-то за англичанина, и мои спутники шутя называли меня «британским союзником».

Посетив одну из дивизий 38-й армии и бегло осмотрев город, мы направились в обратный путь. Нельзя сказать, что наша поездка в Харьков протекала в спокойной обстановке. Одиночные самолеты бомбили и обстреливали из пулеметов дорогу, по которой мы ехали. На обратном же пути нам досталось так, что больше некуда.

Весь 75-километровый путь от Харькова, почти до границы Курской области, мы подвергались непрерывным налетам гитлеровских стервятников. Можно было двигаться только в то время, когда «мессершмитты» уходили от дороги на разворот, а при подходе к ней приходилось выскакивать из [153] машин и прятаться в траншеях, вырытых в снегу на обочине дороги. Повышенная активность авиации противника свидетельствовала, что он уже тогда начал готовиться к наступательным действиям на этом направлении.

В штабе армии мне доложили, что из штаба фронта мне звонил генерал-лейтенант Ф. Ф. Кузнецов. Я немедленно связался с ним и от него узнал, что Василевского вызывают в Москву и Александр Михайлович спрашивает, не хочу ли я поехать вместе с ним. Отъезд назначен на 2 часа ночи. Если у меня есть желание поехать, мне надо быть в Острогожске к этому времени.

Для меня это был приятный сюрприз. Я уже давно не был в Москве, там накопилось много дел, особенно по Наркомагу связи. В то время перед всеми местными органами связи встало много новых и важных задач по восстановлению общегосударственной связи в освобожденных от захватчиков районах. Поэтому я быстро согласился поехать в Москву и стал собираться к отъезду.

Но дело неожиданно осложнилось. Мой самолет, на котором я прилетел в штаб 38-й армии, не был оборудован для полетов в ночных условиях.

Как ни хотелось летчику Борису Анопову доставить меня в Острогожск, а может быть, вместе со мной и слетать в Москву, из этого ничего не получилось. На не оборудованном для ночных полетов самолете летать было нельзя. Борис остался в Белгороде, чтобы возвратиться в Острогожск только утром, когда я уже буду далеко от него.

Пришлось обратиться к генералу Москаленко и просить его выделить для полета в Острогожск два самолета из полка ночных бомбардировщиков ПО-2, располагавшегося в районе его штаба. После небольших приключений при взлете, во время полета и посадки мы сели на освещенном ракетами полевом аэродроме в окрестностях Острогожска.

С аэродрома я отправился к А. М. Василевскому. Ночью мы вместе выехали в Москву.

Чтобы закончить свой рассказ о пребывании на [154] Воронежском фронте, мне хочется остановить внимание читателя на одном важном вопросе.

Во время Великой Отечественной войны некоторые командующие фронтов и армий часто старались приблизить свои пункты управления как можно ближе к войскам. В большинстве случаев это было оправдано, но иногда допускались и ошибки.

Это можно показать на примере штаба Воронежского фронта.

К концу операции, имевшей своей целью освобождение от немецко-фашистских захватчиков Харькова, штаб фронта находился в Новом Осколе. Здесь была хорошо организована и надежно действовала радио — и проводная связь с подчиненными войсками, соседями и Москвой, обеспечивалось устойчивое управление войсками.

Однако после того как Харьков был освобожден, в штабе фронта сразу же стали поговаривать о последующем переходе вперед. В это время было уже известно о сосредоточении западнее Харькова сильной группировки противника, и надо было ожидать активных наступательных действий с его стороны. Можно было ожидать и изменений в обстановке на фронте. Несмотря на это, было принято решение о переходе штаба фронта в Белгород.

Следует отметить, что из этого пункта было значительно труднее управлять войсками и организовывать связь.

В это время, как и предполагалось, противник, перегруппировав свои силы, перешел в наступление. Завязались ожесточенные бои в районе Харькова. Фашистская авиация начала интенсивно бомбить дороги и населенные пункты в тылу наших войск, в том числе и район расположения штаба фронта в Белгороде. В этих условиях управлять войсками стало очень трудно, работа штаба часто нарушалась. Из-за непрерывных воздушных бомбардировок связь работала с большими перебоями. А в это время обстановка на фронте резко изменилась. Гитлеровские войска 15 марта вновь овладели [155] Харьковом. В такой обстановке, вполне естественно, возник вопрос о возвращении штаба фронта в Новый Оскол. Переезд туда совершался в спешном порядке, ночью, в ненастную погоду и, вдобавок ко всему, под ударами авиации противника.

В той обстановке штабу фронта переходить в Белгород было нецелесообразно. Хорошо еще, что на старом месте, в Новом Осколе, не был до конца демонтирован узел связи, в противном случае штаб фронта мог оказаться в очень тяжелом положении.

Войска Воронежского фронта вынуждены были отойти на новые рубежи, где остановили продвижение противника и перешли к обороне.

В это время Александр Михайлович Василевский получил новые указания — выехать на Центральный фронт. Сам он решил ехать на автомашине, а мне предложил вылететь в Курск на самолете, чтобы проверить там готовность нашего узла и организовать необходимые нам связи. В туманное утро мы вылетели с одного из полевых аэродромов, находившегося недалеко от штаба фронта. [156]

Глава десятая

Наш самолет совершил посадку на аэродроме недалеко от Курска. При снижении я обратил внимание на большое количество людей, расчищавших на летном поле обильно выпавший снег. Я подумал тогда: будет большая беда, если налетят немцы. На аэродроме нас встретил генерал П. Д. Мирошников, прибывший в Курск несколько раньше. В то время он выполнял обязанности начальника связи нашей группы, ему непосредственно был подчинен и дивизион связи.

Генерал Мирошников понимал и любил военную службу. Я его хорошо знал, мы с ним одновременно учились в академии. Требовательный начальник, он был до щепетильности исполнителен и отличался исключительной работоспособностью. Когда он отдыхал, мне неизвестно. В любое время суток его можно было видеть на узле, где он осуществлял прямые переговоры, налаживал связь.

С аэродрома мы поехали в город, но перед [157] отъездом я сказал летчику Борису Акопову.

— Не нравится мне, Борис, большое скопление людей на аэродроме. Перелетай-ка от греха куда-нибудь поближе к узлу.

По пути в город Мирошников рассказал мне, что успели сделать в отношении связи, где разместился узел. Вначале мы поехали в Курский обком партии.

В то время первым секретарем обкома работал П. И. Доронин, который был мне знаком еще до войны. Мы встречались с ним на пленумах ЦК ВКП(б), в наркомате, куда он не раз заходил, бывая в Москве. Ближе мы познакомились с ним в 1940 году, когда мне дважды пришлось приезжать в Курск по делам строительства сверхмощной вещательной радиостанции. Встречались мы с ним и во время войны, в Старом Осколе, куда переезжал Курский обком партии. После освобождения Курска, несмотря на то что линия фронта находилась совсем близко, обком партии вернулся в родной город. У работников обкома в то время было много забот. Это мы сразу почувствовали, как вошли в приемную Доронина. Там было много людей, очевидно готовилось какое-то совещание.

Встретились мы как старые знакомые. Доронин рассказал мне, чем сейчас занимается обком. Нетрудно представить, сколько вопросов возникало тогда в обкоме после освобождения области от немецко-фашистских захватчиков. Надо было быстро восстанавливать промышленные предприятия, налаживать работу совхозов и колхозов, местных партийных и советских организаций, организовывать снабжение населения продовольствием и всем необходимым. В заключение П. И. Доронин попросил меня помочь восстановить связь в городе и в области. Во время нашего разговора большая группа немецких самолетов показалась над городом. Самолеты направлялись к аэродрому, откуда мы только что приехали. Первое, что в этот момент пришло в голову, — успел ли улететь Борис?

В результате бомбардировки аэродрома было [158] много жертв. Потом ко мне пришел Анопов и доложил, что перелететь к узлу связи не смог, так как не знал, есть ли около него подходящая площадка. Но он послушался моего совета и перебрался подальше от стоявших на том же аэродроме самолетов. Больше того, он встретил прилетевшего из Москвы механика самолета его же авиадивизии и порекомендовал ему сделать то же самое.

За обедом мы разговорились, я стал расспрашивать Бориса, какую летную школу он окончил, где летал, что особенно запомнилось ему во время службы в авиации. Оказалось, что он закончил знаменитую Батайскую авиационную школу, затем служил в одном из отрядов гражданской авиации в Быкове, под Москвой. Когда началась война, Борис, как и многие другие летчики Гражданского воздушного флота, перешел на военную службу.

Уже через много лет после окончания войны я узнал о Борисе Анопове. Он стал Героем Социалистического Труда. У него сохранились записи военных лет, относящиеся к зиме 1942/43 года. Эти записи показались мне интересными, поэтому часть из них, с разрешения Анопова, я помещаю в этой главе.

«...Неожиданно для себя получаю приказание вылететь в Бобров и поступить в распоряжение заместителя наркома обороны по связи генерал-полковника Пересыпкина.

Со мной на втором самолете Сережа Барышев.

Мой самолет, белоснежный С-2, оборудован для перевозки двух пассажиров.

В Боброве сидим долго без дела. Вылетов нет.

Наконец-то первое задание. Возил начальника штаба фронта, через некоторое время еще какого-то большого генерала.

Из Боброва перелетели в Острогожск. Дело идет к весне. Разместились на окраине села, самолеты стоят в саду с выходом на небольшое поле.

Живем у хозяйки, спим на земляном полу, хорошо, что хозяйка дала на подстилку солому, все-таки теплей и мягче. [159]

Опять безделье, чего-то ждем. Вдруг ночью сильный стук в ставню. Меня вызывают к телефону. На улице темень, хоть глаза выколи. Еле различая дорогу, бредем с солдатом на пункт сбора донесений.

В трубке голос Тарасова, офицера для поручений, который состоит при Пересыпкине. Передал приказание быть готовым утром к вылету.

Наконец-то. И радостно и страшновато, ведь первый раз лечу с генерал-полковником.

Ребята с нетерпением ждали моего возвращения, а, узнав о вылете, заволновались не менее моего. Сна как не бывало.

Чуть забрезжил рассвет, стали греть моторы (на втором самолете Барышев). Сережа должен был сопровождать нас.

На дворе оттепель, снег мокрый и липкий, опасаюсь за взлет, хватит ли крошечной площадки для взлета, тем более с двумя пассажирами.

Пока не приехал генерал-полковник, решили попробовать взлететь. Посадил двух техников, добавил еще сумку с инструментом, вырулил и на взлет.

Дал полный газ, а он еле-еле бежит, скорость нарастает медленно, площадка уже кончается. Прекращаю взлет, так и не оторвавшись, а самолет, пробежав всю площадку, остановился у самого кустарника. Немного дальше было бы плохо. Решил попробовать еще, но уже с другим стартом. Не тут-то было.

Уже поздно, сквозь ветви деревьев и частокол забора вижу вереницу машин, явно направляющихся к нам. Вот тебе и на! Столько ждал вылета, а дождавшись, не могу взлететь. Но была не была, попробую вылететь.

Еле успел выскочить из кабины, а генерал-полковник идет навстречу. Представляюсь. В ответ оценивающий взгляд и вопрос: «Знаешь, куда и как лететь?» Отвечаю утвердительно и показываю маршрут по карте, а все мысли вертятся вокруг одного: взлечу или не взлечу. [160]

Сомнений было больше, но где-то теплилась надежда на свой опыт и везение. Решил взлетать с другим стартом в сторону болота, на котором не так давно был накрыт немецкий штаб и валялись трупы немцев, лошадей и разбитые повозки.

На всю жизнь врезался в память этот взлет. Много потом было взлетов, но такого никогда.

Площадка кончается, а мы еще бежим. Рука так и тянется поднять машину, но каким-то пятым чувством летчика сдерживаю себя и лишь в последний миг, когда лыжи набежали на обрыв перед болотом, плавно отрываю самолет. Он, неуклюже переваливаясь с крыла на крыло, неохотно следует за ручкой и теперь основное, это удержать его, не дать свалиться.

Ура! Скорость растет, кренение все меньше и меньше, он уже перешел в набор высоты. Как гора с плеч. Беру курс и бреющим вперед...»

Борис Анопов был хорошим летчиком, влюбленным в авиацию до самозабвения. Мне всегда нравилось летать с ним. После 1943 года я чаще пользовался самолетом и смог узнать Бориса лучше, но тогда в Курске мы по-настоящему только знакомились.

— Как твой самолет, — спросил я его, — не пострадал от бомбежки?

Он ответил, что волнуется за свой самолет. Я не стал его задерживать, сказал только, чтобы к вечеру он сообщил о результатах налета.

Вечером, вернувшись с аэродрома, Анопов доложил, что его самолет, его «белоснежный С-2» и самолет Барышева целы и невредимы. Механик самолета Р-5, во время бомбежки укрывшись в щель, остался жив, пилот тоже, а самолет сгорел...

Летом 1943 года мы возвращались в штаб Степного военного округа, находившегося тогда в живописной деревне. Недалеко от дороги мы увидели сидевших на земле двух летчиков. Рядом с ними лежали обломки самолета ПО-2. Мы остановились. Выйдя из машины, спросили: не нуждаются ли они в помощи? Один из них как-то безразлично ответил [161] — нет. Я все-таки попытался выяснить, что Же произошло с ними. Но в ответ услышал: упали и все, что еще говорить?

Посмотрев на груду обломков самолета, я удивился: самолет разбился вдребезги, а они сидят живы и здоровы. Пусть не подумает читатель, что эти летчики использовали парашюты, которые применяются в наше время, да и тогда применялись при полетах на истребителях и больших самолетах. Нет. Они летели на чудесном самолете, знаменитом ПО-2, летели как обычно на небольшой высоте, и парашюты при таких полетах были бесполезны.

Тогда я вспомнил аналогичный случай, произошедший с генералом Н. А. Борзовым. Он летел на самолете ПО-2 в район станции Касторной, чтобы возглавить узел связи особого назначения. Они подлетели к месту посадки уже в темноте. Там не было ни самолетов, ни авиационных начальников, кто мог бы обеспечить посадку с земли. Были только одни связисты. Но они не знали, как помочь сесть самолету. Чтобы облегчить посадку в темноте, надо было выпустить осветительную ракету. Обычно это делает механик или техник, сидящий во второй кабине, но во второй кабине сидел Борзов. Летчик решил сделать это сам, но когда он вынимал из-за голенища ракетницу, нечаянно нажал на спусковую скобу, и ракета взорвалась в его кабине. Летчик получил сильный ожог ноги, потерял управление, самолет круто свалился на крыло и упал на землю.

Самолет разбился, а генерал Борзов и пилот отделались легкими ушибами. Когда мне сообщили об этом случае, я не поверил и посчитал, что все преувеличено. Однако, увидев двух летчиков, сидевших около дороги у своего разбитого самолета и поговорив с ними, я убедился, что ошибался.

Самолет ПО-2 был незаменим для ближних полетов и широко применялся во многих сложных ситуациях.

В годы Отечественной войны в высших звеньях управления Красной Армии авиация связи получила [162] большое применение. Теперь можно твердо и уверенно сказать, что до этого в наших войсках она столь широко и эффективно никогда не использовалась. Достаточно сказать, что в распоряжении начальника Главного управления в центре, а также у всех начальников связи фронтов и армий находились целые части и эскадрильи, предназначенные для поддержания связи с помощью самолетов.

Первой авиачастью, переданной в оперативное подчинение связистам, была 233-я отдельная авиационная эскадрилья, сформированная 17 декабря 1941 года. Вскоре после этого в мое распоряжение было предоставлено большое авиасоединение, в котором находилось несколько десятков самолетов. Во всех штабах фронтов и армий были также отдельные авиационные части связи.

Эти части и подразделения, как правило, были укомплектованы опытными пилотами, в большинстве своем ранее служившими в авиации Гражданского воздушного флота. Самолеты авиации связи во время войны выполняли самые разнообразные задачи. Они доставляли в войска и штабы оперативные документы, письма и газеты, успешно дополняли электрические средства связи. При перемещении штабов, особенно при бездорожье, мы нередко использовали эти самолеты для перевозки аппаратуры связи. Бесстрашные авиаторы, летая в зимнюю стужу, и в непогоду, днем и ночью, безотказно выполняли специальные задания командования. Основным типом самолета в авиации связи в то время был замечательный ПО-2.

Фашисты называли ПО-2 «рус фанер», а наши воины «кукурузником» и «огородником». Появление этого самолета всегда считали приятной весточкой. Но, право, еще больше похвалы заслуживают пилоты, летавшие на самолетах ПО-2.

Просматривая документы военных лет, я обратил внимание на одну из фронтовых сводок связи.

В этой сводке было написано:

«6 июля 1944 года при выполнении боевого задания [163] самолет ПО-2 пилота Карякина, вылетевшего с офицером оперативного управления штаба 2-го Белорусского фронта, в районе юго-восточнее Минска был обстрелян зенитно-артиллерийский огнем противника, окруженного в этом районе.

Смертельно раненный пилот Карякин на подбитом самолете дотянул до своей территории, спас жизнь офицеру и сохранил самолет. Карякин скончался. Самолет восстановлен».

За образцовое выполнение заданий командования в боях при форсировании рек Проня и Днепр, прорыва сильно укрепленной обороны немцев, а также за овладение городами Могилев, Шклов и Быхов и проявленную при этом доблесть и мужество, 184-й отдельный авиаполк связи, в котором служил этот замечательный пилот, Указом Президиума Верховного Совета СССР был награжден орденом Красного Знамени.

Однако продолжим рассказ о событиях на Курской дуге.

Через два дня после памятной бомбежки Курского аэродрома, преодолев большой и тяжелый путь от Нового Оскола до Курска, приехал А. М. Василевский. Началась как обычно напряженная, но интересная работа. Мы поехали в штаб Центрального фронта к К. К. Рокоссовскому.

К тому времени штаб Донского фронта и некоторые его армии передислоцировались на центральное направление советско-германского фронта, почему он и получил новое название «Центральный». Его войска заняли оборону между Брянским и Воронежским фронтами.

Командный пункт фронта находился тогда недалеко от Курска, вблизи железнодорожной станции Свобода. Там мы познакомились с состоянием связи и узнали, что штаб Центрального фронта и штабы его армий имеют широко развитую сеть пунктов управления, которая хорошо обеспечивала управление войсками в обороне. Ясно было, что она пригодна и при переходе к наступательным действиям. Такая система управления потребовала [164] от командования фронта и всех связистов проведения ряда специальных мероприятий.

Во время оборонительных боев основным средством управления войсками была проводная связь. Широко разветвленная сеть проводных линий, вспомогательных узлов и контрольно-испытательных пунктов позволяла хорошо маневрировать и создавать при необходимости обходные направления связи. Это гарантировало устойчивую и надежную связь при всяких изменениях обстановки, при перегруппировках войск и переподчинении частей и соединений. Кроме того, широкое использование постоянных линий позволило тогда создать резервы полевого кабеля, который мог потребоваться при переходе фронта к наступательным действиям. Система проводной связи, как доложил мне генерал П. Я. Максименко, продолжает развиваться и совершенствоваться.

Все, казалось бы, хорошо. Аппаратура была смонтирована технически грамотно, линии подходили по специально вырытым траншеям, сам узел размещался в добротно сделанных блиндажах, но вот место его расположения, на мой взгляд, выбрано было неправильно. На одной стороне с ним находилась железнодорожная линия, а с другой проходила большая автомобильная дорога. Это было объектом систематических бомбардировок вражеской авиации. У меня возникло опасение, что узел связи фронта может выйти из строя в результате попадания в него случайных бомб во время налетов на железную или шоссейную дорогу. Это было единственное замечание, сделанное начальнику связи.

Наше пребывание на Центральном фронте на этот раз было непродолжительным. На фронте никаких серьезных событий не происходило, наши войска занимали оборону, и, видимо, по этой причине мы скоро уехали в Москву. Вернувшись в столицу, я часто звонил Максименко. Он довольно точно характеризовал обстановку на фронте.

— Грозная тишина... [165]

В Москве мне пришлось быть, однако, недолго. В апреле снова приказали отправиться в этот район. Надо было помочь организовать связь штаба Степного военного округа, который был создан в то время. В Москве меня информировали, что округ — это будущий фронт. Но первое время его задача заключалась в подготовке в тылу Центрального и Воронежского фронтов глубокоэшелонированной обороны. Располагая крупными силами, округ предназначался для решительных наступательных действий, которые должны были произойти после того, как войска Центрального и Воронежского фронтов измотают в оборонительных боях немецко-фашистскую группировку, действовавшую на этом важном направлении. Командовал Степным округом — будущим фронтом генерал И. С. Конев, а начальником штаба был генерал М. В. Захаров.

Мы все сделали для того, чтобы в этом, не очень-то удобном, районе организовать связь штаба округа со штабами непрерывно прибывавших армий и корпусов. Однако это оказалось весьма трудным делом и потребовало большого напряжения всех сил работавших там связистов. Именно в то время у кого-то из нас возникла мысль создать где-то в центре расположения войск округа мощный узел связи. И он был создан, его назвали узлом связи особого назначения, а сокращенно — УСОН. Если бы не УСОН, мы наверняка не справились бы тогда со стоящими перед нами задачами.

Назначением этого узла было установление связи Генерального штаба со штабами Брянского, Центрального, Воронежского и Юго-Западного фронтов, а также крупными резервами Ставки Верховного Главнокомандования, дислоцировавшимися на территории Степного военного округа.

Узел особого назначения применялся и в ходе операции советских войск на Курской дуге.

Возглавлял этот узел и руководил его работой генерал-майор войск связи Н. А. Борзов, тот самый, что чуть-чуть не разбился на самолете ПО-2. Это [166] был один из старейших связистов нашей страны. Он начинал свою службу в почтово-телеграфном ведомстве еще в дореволюционной России, в 1909 году. С февраля 1915 года и до конца первой мировой войны был в русской армии полевым телеграфным механиком, Борзов принимал непосредственное участие в операциях русской армии на территории Украины, Польши и Австро-Венгрии.

Февральская революция застала его в городе Каменец-Подольске, где он возглавлял службу телеграфа Революционного комитета Юго-Западного фронта.

В декабре 1917 года Н. А. Борзов добровольно вступил в ряды Красной гвардии. Он был активным участником гражданской войны, многое сделал для создания, становления и укрепления первых частей связи и налаживания службы связи в Советских Вооруженных Силах.

После окончания гражданской войны Н. А. Борзов занимал в войсках связи высокие должности: исполнял должность начальника связи Юго-Западного фронта, а в последующее время работал начальником связи Вооруженных Сил Украины и Крыма, Украинского и Московского военных округов.

Николай Александрович, независимо от того, на какой участок работы направляла его Коммунистическая партия, всегда был энергичен, проявлял инициативу и настойчивость. Он был обаятельным человеком, замечательным товарищем, чутким, отзывчивым и уважаемым начальником. Поэтому справедливо, что ему, старейшему связисту нашей армии, была предоставлена возможность возглавить впервые созданный узел связи особого назначения, сыгравший важную роль во время боевых действий на Курской дуге.

В ходе Великой Отечественной войны узлы связи особого назначения использовались на всех важных направлениях.

В то время, когда войска Степного военного округа готовились к наступательным действиям, [167] главной нашей задачей была организация связи. Тогда это было очень важно.

Я так и остался на Курской дуге до начала активных боевых действий. Здесь назревали решающие события летней кампании 1943 года. Гитлеровское командование, сконцентрировав на этом направлении огромные силы, очевидно, хотело взять реванш за Сталинград.

Основные события развернулись в начале июля. К этому времени на Курской дуге уже были А. М. Василевский и Г. К. Жуков. На них была возложена координация действий наших войск. Мне пришлось тогда много ездить по фронтам и армиям и бывать в штабах Центрального, Воронежского фронтов и Степного военного округа.

К 30 июня 1943 года командный пункт Центрального фронта имел хорошо организованную и четко действовавшую связь с Москвой, соседними фронтами, подчиненными штабами и между всеми соединениями по фронту.

Вспомогательный пункт управления фронта также имел телеграфную связь со всеми армиями. Кроме того, 2-й эшелон его штаба имел прямую проводную связь со всеми вторыми эшелонами штабов армий и с фронтовыми распределительными станциями. Штаб Центрального фронта имел хорошо оборудованный запасной узел связи, через который проходили все основные телеграфные провода.

Во время операций на Курской дуге интересно и продуманно была построена сеть проводной связи и на Воронежском фронте. Здесь были построены три магистрали, расходящиеся от его штаба, четыре рокадные линии и ряд дополнительных линий, предназначавшихся для обеспечения связи штаба фронта с резервными соединениями и аэродромами. Отличительной особенностью проводной связи Воронежского фронта являлось значительное количество запасных и вспомогательных узлов связи и расположение их по всей глубине расположения войск. [168]

К этому времени мы уже многому научились.

Был использован богатый опыт организации связи, полученный в боях под Сталинградом и под Воронежем. В районе Курской дуги все мы ждали наступления немецко-фашистских войск и готовились к большим боям.

Немцы обрушили на наши позиции всю мощь своей артиллерии и авиации. Началось... «Грозная тишина», о которой систематически докладывал мне генерал Максименко, кончилась мгновенно.

Как и предполагалось, враг перешел в решительное наступление. Это произошло 5 июля.

Немцы применили на Курской дуге большое количество новых танков.

Именно в это время, обращаясь к своим войскам, Гитлер говорил:

«С сегодняшнего дня вы становитесь участниками крупных наступательных боев, исход которых может решить войну...»

Но ничего не помогло. Ни «тигры», ни «фердинанды», ни «пантеры», ни обращение фюрера. Наши замечательные Т-34 и тяжелые ИС разгромили врага в этом историческом сражении и похоронили надежды Гитлера на победу.

Сколько можно было видеть тогда разбитых и сожженных немецких танков! Сколько искореженного металла!

Тогда во фронтовой и центральной печати много писали о наших славных танкистах, артиллеристах, пехотинцах. Но я связист, и мне хочется вспоминать о связистах.

25 июня 1943 года одно из подразделений 156-го стрелкового полка 16-й литовской стрелковой дивизии вело разведку боем у деревни Никитовка Покровского района Орловской области. Связь с этим подразделением осуществлял Виктор Антонович Яценевич. Под обстрелом противника он исправлял многочисленные повреждения на линии, поддерживая бесперебойную связь. В июле 1943 года, когда немецко-фашистские войска перешли в наступление, Яценевич также выполнял обязанности начальника [169] направления связи. Обслуживая телефонную станцию на передовом наблюдательном пункте командира, он до последней возможности передавал сведения о действиях противника, но Виктор Яценевич оказался в окружении и был захвачен в плен.

После того как наши войска освободили район, ранее занятый противником, бойцы нашли его тело. Гитлеровцы подвергли Яценевича зверским пыткам, но не добились от героя никаких сведений. Он до последних минут своей жизни остался верным воинской присяге и выполнил свой долг перед Родиной.

За совершенный подвиг при защите нашей Родины мужественному связисту Яценевичу посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. И таких подвигов было немало.

До конца войны было еще далеко, но во всем уже чувствовалось приближение победы. Солдаты говорили: немец уже не тот, который был в сорок первом. Немцам не помогало и лето, на которое они так рассчитывали, объясняя свои поражения тем, что якобы русским помогает «генерал Мороз». На суровый климат и сейчас любят ссылаться в своих послевоенных мемуарах многие бывшие гитлеровские генералы. Про то, как их били на Курской дуге жарким летом сорок третьего года, генералы пишут меньше. Там было трудно обижаться на климат, погода стояла отличная. [170]

Глава одиннадцатая

В конце лета 1943 года война забросила меня на южное крыло советско-германского фронта.

Сначала я был на Юго-Западном фронте, а затем вместе с А. М. Василевским переехали на Южный фронт, штаб которого располагался тогда в районе Новошахтинска. Ставка Верховного Главнокомандования возложила на Василевского координацию действий Юго-Западного и Южного фронтов в предстоявших наступательных операциях по освобождению Донбасса. Моей задачей было оказание помощи в организации связи на этих фронтах. Кроме того, мне как наркому надо было на месте установить объем разрушений средств связи в Донбассе и организовать восстановительные работы.

В штаб Южного фронта мы прибыли из района Курска уже после того, как советские войска наголову разгромили там отборные фашистские войска, навсегда похоронив надежды Гитлера на победу. [171]

Южный фронт находился в обороне и только готовился к наступательным действиям.

Я был хорошо знаком с обстановкой и во всех подробностях знал замысел операции по освобождению Донбасса. Мне было радостно.

В Донбассе прошло мое детство, там я начал учиться, работал на ртутном руднике, там я вступил в комсомол. Из Донбасса, в апреле 1919 года, вместе с такими же ребятами-подростками, моими сверстниками, добровольно пошел в Красную Армию. Разве можно было равнодушно отнестись к заданию, выполнение которого было связано с освобождением моего родного края? Не буду скрывать, это обстоятельство, носившее, может быть, сугубо личный характер, еще больше воодушевляло на работу и прибавляло сил. Так, по крайней мере, осталось в моей памяти.

Еще до начала наступления мы отчетливо представляли трудности, которые встретятся во время боевых действий по освобождению Донбасса — густонаселенного промышленного района.

Как и следовало ожидать, наиболее упорные и ожесточенные бои произошли в самом начале. Гитлеровцы, действовавшие на этом направлении, в течение нескольких месяцев создавали по западному берегу реки Миус мощный оборонительный рубеж, который считали неприступным. «Миус-фронт», по их мнению, являлся ключевой позицией к Донбассу. Именно поэтому они с особым остервенением сопротивлялись на этом рубеже. Но это им не помогло.

18 августа сокрушительным ударом мощной группировки советской артиллерии и авиации и стремительными действиями танковых, механизированных и стрелковых соединений начался прорыв «Миус-фронта». К концу августа была осуществлена блестящая операция по окружению и ликвидации таганрогской группировки противника. В сентябре Москва салютовала войскам, освободившим Артемовск, Краматорск, Горловку, Макеевку...

Мне посчастливилось быть в Горловке на своем [172] родном ртутном руднике в день освобождения. А через некоторое время мои земляки прислали письмо, которое я храню и по сей день, как драгоценную реликвию.

«Как никому, Вам, Иван Терентьевич, хорошо известно, что из себя представляла Горловка до оккупации, — писали земляки. — Наши шахты давали тогда 23000 тонн угля в сутки, машиностроительный завод давал до войны много первоклассного горного оборудования, коксо-химический завод давал тысячи тонн кокса и химпродуктов, азотнотуковый завод отправлял лучшие удобрения не только в разные районы нашей страны, но и в другие страны, доломитный комбинат обеспечивал наши металлургические предприятия высококачественным доломитом — все это теперь разрушено. Ваше родное предприятие, Иван Терентьевич, земляком которого вы являетесь, также до конца разрушено. Поезжайте туда и посмотрите, что осталось от хорошо знакомого вам ртутного рудника». В конце письма меня просили помочь со связью.

Мы приехали в Горловку в середине августовского летнего дня. В августе такие ясные дни часто бывают в Донбассе.

По пути остановились около разрушенных механических мастерских, где когда-то я работал. Затем поехали к дому, в котором мы жили вместе с матерью. Там увидели безотрадную картину: дома не было, остались только стены из известняка, которым так богата донецкая земля.

На своем родном руднике нельзя было не вспомнить о прошлом. Всем, кто находился со мной рядом, я рассказывал, как вон по этой тропинке мальчишкой бегал в школу, а вон там было наше футбольное поле, где в присутствии всех жителей рудника мы состязались с футболистами соседних шахт и поселков.

Последний раз мне пришлось быть на руднике в 1935 году когда я приезжал чтобы забрать свою мать к себе, в Ленинград.

Разрушения, которые были повсюду, привели [173] меня в грустное состояние. Нахлынули воспоминания детства. Мне захотелось встретиться с кем-нибудь из прежних своих знакомых, я начал расспрашивать столпившихся вокруг наших машин ребят, назвал одну фамилию, другую... Никого знакомых не было. Война разбросала старых моих друзей — одни воевали, другие эвакуировались, третьи вообще неизвестно где находились.

Вдоволь насмотревшись на развалины, с болью в душе я покинул свой родной рудник. Предстоял большой и длинный путь через Щербиновку — Константиновку — Артемовск — Никитовку и Дебальцево. Нам надо было осмотреть местные сооружения связи. Водитель машины Федя Юдин, с которым мы ездили с 1939 года, заметив мое задумчивое состояние и, видимо, желая отвлечь меня от грустных мыслей, применил наивную хитрость.

— Иван Терентьевич, — сказал он, — я никогда не видел ртути, кроме как в градусниках, не знаю, как ее добывают. Расскажите о руднике, вы ведь, наверное, знаете, раз выросли здесь.

Я начал рассказывать все, что осталось в памяти.

На руднике добывали ртуть, иногда ее называли живым серебром. Это тяжелый, красивый, но очень коварный металл. Его применяют в технике и сельском хозяйстве, в лабораторных приборах и медицине, используют для изготовления взрывчатых веществ, точно не знаю, но, по-видимому, и для многих других целей.

Рудником мы считали не очень глубокую шахту и маленький, примитивный завод. Механическая мастерская, вспомогательные службы, поселок, где жили администрация, служащие и рабочие, — все это было рудником. Теперь все это называется Ртутным комбинатом.

До революции рабочие жили в землянках, хотя это и не совсем точное название, так как это не были жилища в земле. Но один из кварталов поселка назывался «черные землянки». По-видимому, это название осталось от прошлого, когда рабочие жили [174] в настоящих землянках. Но и те «не настоящие», в которых жили рабочие рудника, мало чем отличались от настоящих. Низенькие, с маленькими окнами домики были рассчитаны на две семьи. Каждая такая «квартира» состояла из одной комнаты площадью 12–15 метров. Это была столовая и кухня, спальня и все, что угодно, без всяких удобств. В них нередко жили семьи по 5–6 человек. Других квартир для рабочих не было. Часть рабочих жила артелями и размещалась в бараках, там было еще хуже.

Перед первой мировой войной на руднике было построено 5–6 домов, по 4 двухкомнатные квартиры в каждом. Они предназначались для мастеров, десятников, начальников цехов и наиболее квалифицированных рабочих. Обособленно расположились дома для служащих, где селились счетоводы, конторщики, учителя, полицейские, так сказать, местная аристократия.

Совсем по-другому жила администрация. Управляющий рудником со своей женой и маленьким сыном занимал большой двухэтажный дом. Главный инженер и главный бухгалтер жили в отдельных домах, в которых было по 8–10 комнат. Дома эти окружали большие парки с прудом, теннисными площадками.

Рудник, или как он тогда назывался «Ртутное и Угольное дело акционерного общества Ауэрбах», принадлежал известному в России золотопромышленнику Ауэрбаху.

Никаких культурных учреждений на руднике не было. В школе, правда, была небольшая библиотека, но ею пользовались мало; ребята старших классов, не закончив учебу, уходили работать, а взрослые рабочие в библиотеку просто не ходили. Зато на руднике была «казенка», где продавали водку.

Добыча руды производилась примитивно, вручную. О механизации этих тяжелых работ тогда не только не мечтали, но и не слышали. На ртутном производстве, очень вредном, не было тогда никаких [175] защитных приспособлений, если не считать деревенских ситцевых платков, которыми рабочие обвязывали лицо, чтобы закрыть рот и нос. Но это мало помогало. Вместе с пылью люди вдыхали в себя мельчайшие частицы ртути, многие отравлялись и рано умирали.

Вообще рабочий ртутного завода больше полугода подряд работать не мог, он тяжело заболевал и вынужден был переходить на другую работу. Чаще всего такие рабочие уходили на ближайшую угольную шахту. Примерно через год-полтора некоторые из них снова возвращались на завод, там была более высокая зарплата. Те же, кто это делал в третий раз, неизбежно умирали. Средняя продолжительность жизни таких рабочих была не более 30 лет. Немало молодых, здоровых и краснощеких парней, приезжавших из деревень Орловской, Курской и других губерний Центральной России на заработки, после 6 месяцев работы на заводе уезжали домой изможденными и больными.

Мой отец, работавший на шахте и на заводе три роковых периода, тяжело заболел и умер в 30 лет. Мать не работала на ртутном производстве, а только стирала спецовки отца и его брата. Этого было достаточно, чтобы к 35 годам в результате ртутного отравления потерять все зубы. Мне также пришлось вкусить эти «прелести». Проработав на заводе всего лишь пять с половиной месяцев, я заболел. Мои зубы и десны были в таком состоянии, в каком они находятся у людей, долго болеющих цингой.

Мы ехали в Дебальцево, и я рассказывал Феде о прошлом. Почему-то вспомнились юность, комсомольская работа, которая также протекала на этом руднике, после того как я вернулся из армии.

Комсомольская организация нашего рудника была небольшой, хотя молодежи у нас было предостаточно. Я объясняю это тем, что до сознания многих молодых людей тогда еще не доходило значение и роль коммунистического союза молодежи. Сказывалось также влияние консервативно настроенных родителей, особенно матерей. На рост комсомола [176] влиял и строгий отбор, большие требования при приеме. Каждого парня или девушку, подавших заявление в комсомол, очень тщательно и, я бы сказал, придирчиво обсуждали на собрании.

Может быть, благодаря такому строгому отбору и высокой требовательности к вступающим комсомольская организация рудника была спаянной и дружной, деятельной и боевитой. Комсомольцы трудились на производстве, упорно учились политграмоте, по ночам с оружием дежурили в клубе в ожидании возможного нападения кулацких банд, орудовавших недалеко от рудника, помогали милиции бороться с самогонщиками, активно участвовали в самодеятельности, занимались многими другими делами. Комсомолу до всего было дело. Многое делалось по собственной инициативе, а еще больше по поручению партийной организации. Но все, что делалось, делалось дружно, с подъемом и энтузиазмом. Все мы брали пример со старших, прежде всего с коммунистов, среди которых у нас было немало бывших подпольщиков, закаленных большевиков. Да и жизнь, прямо скажу, нелегкая жизнь, учила нас многому.

Может быть, я отвлекаюсь от затронутой темы, но мне очень хочется рассказать о небольшом событии, которое осталось в моей памяти. Мне кажется, что оно отражает особенности того времени.

Не знаю, какими судьбами в суровую зиму 1921 года на нашем руднике оказалась очень хорошая театральная труппа. Она приехала в железнодорожных вагонах прямо на рудник. Не помню уже точно, был ли это МХАТ или Малый театр, но это была очень хорошая московская труппа, которая, это уже точно, ставила несколько пьес Островского. В маленьком зале нашего клуба, в отличие от больших, очень хорошо смотрится игра актеров. А так как это были незаурядные артисты, многие зрители, увидев во время спектакля слезы актрис, навзрыд плакали вместе с ними.

Когда закончились плановые гастроли труппы и артисты должны были уехать, рабочие решили [177] схитрить. Была зима. Подъездные пути к руднику от станции Никитовка были занесены снегом. И вот для того, чтобы задержать артистов, организовали работы по расчистке снега таким образом, чтобы посмотреть еще три дополнительных спектакля. Наверно, это было эгоистично по отношению к гастролировавшим артистам, но чего не сделаешь во имя искусства.

Билеты на спектакли не продавались, они были бесплатными, У входа в зал стоял необычный контролер, один из ведущих артистов приехавшей труппы, и вместо билета просил показать руки ладонями вверх: есть мозоли, значит, рабочий — проходи, нет — в зал не пропускается. Не знаю, правильно ли поступили устроители этих спектаклей с точки зрения сегодняшнего дня, наверно неправильно, но тогда это очень понравилось всем рабочим. Они увидели в этом признание своего труда, уважение к рабочему классу. Всех артистов благодарные рабочие чуть ли не на руках доставили на станцию Никитовку.

Как член бюро райкома комсомола я довольно часто вместе с нашим секретарем Максимом Тельным ездил в Бахмут, нынешний Артемовск. Там тогда находились Донецкий губком и Бахмутский уездный комитет комсомола. Это было совсем недалеко от нас, километров 25, не более.

Поезд прибывал в Бахмут рано утром, задолго до начала работы в учреждениях. Поэтому мы прямо с вокзала отправлялись в комсомольскую коммуну, в которой состояли все ребята, работавшие в губкоме и укоме. Все они жили в одном общежитии, коллективно питались. Отношения между ними были самые товарищеские. Вот в эту коммуну мы и приходили, как к себе домой. Коммунары еще спали, умаявшись на работе, а мы бесцеремонно шумели в их комнатах. Без всякого стеснения читали висевшие над их кроватями записки-обязательства. Среди них были, например, такие: «Я больше не курю», «Каждый день занимаюсь физкультурой» и другие. [178]

В то время секретарем нашего уездного комитета комсомола был Яша Розенберг — умный, деловой и авторитетный парень, настоящий комсомольский вожак. Впоследствии мы встречались с ним в Одессе, где он был секретарем окружкома комсомола. Вскоре после этого Розенберг работал в ЦК комсомола в Москве. Это было в то время, когда первым секретарем ЦК комсомола был А. Мильчаков, замечательный человек и прекрасный организатор, с которым мне пришлось встретиться во время комсомольской конференции в Одессе.

Надо прямо сказать, что все эти внезапные посещения комсомольской коммуны, конечно, в какой-то степени нарушали нормальный ритм жизни, быта и работы губкомовцев и укомовцев. Но в то интересное время к подобным вещам относились как-то просто, не видели в них ничего предосудительного, и это была одна из особенностей работы тогдашних комсомольских организаций.

Однако я увлекся воспоминаниями о далеком прошлом. А на донецкой земле продолжались ожесточенные бои.

8 сентября был освобожден центр Донбасса — город Сталино (Донец), а через неделю-две фашистские оккупанты были изгнаны со всей остальной территории Донбасса.

После окончания операции в штабе Южного фронта, который располагался недалеко от Сталино, мы собрались на квартире командующего войсками фронта Федора Ивановича Толбухина и радостно отметили это событие. Пожалуй, больше всех радовался я. Еще бы, была освобождена моя родина. Федор Иванович называл меня именинником, и все меня поздравляли еще и потому, что организация связи во время боев за освобождение Донбасса, как и предполагалось, происходила в сложной обстановке, но на хорошем уровне. Несмотря на стремительные темпы наступательных действий и большие разрушения, связисту умело используя радиосредства и широко применяя самолеты, сумели поддерживать устойчивую связь и тем [179] самым внесли свой вклад в дело освобождения шахтерского края.

Штабы Юго-Западного и Южного фронтов во время этих операций имели широко разветвленную радио — и проводную связь, которая поддерживалась одновременно с основных и вспомогательных пунктов управления. Штаб Южного фронта имел телеграфную связь с Генеральным штабом, соседними фронтами, подчиненными армиями и отдельными корпусами.

В солнечный августовский день Александр Михайлович Василевский пригласил меня поехать вместе с ним в 4-й гвардейский кавалерийский корпус. Я с удовольствием принял это предложение. Как бывшему кавалеристу, мне очень хотелось посмотреть на действия конницы, тем более что на этом направлении намечалась интересная операция. Собственно говоря, поездка Василевского и была связана именно с этой предстоящей операцией.

Командный пункт корпуса располагался в лесозащитной полосе, каких немало в степных районах, длиной около полутора километров. Обычно это узкие лесные полосы в пять-шесть рядов деревьев: белая акация, чахлые разлапистые дубы и кустарники, названия которых я не знаю.

Там, где расположился командный пункт, наспех вырыли блиндажи, траншеи, и по всему было видно, что долго задерживаться здесь корпус не собирается.

Командира корпуса на месте не оказалось, он был на своем наблюдательном пункте, и Александр Михайлович решил поехать туда. Он предложил осмотреть узел связи и обождать его, так как не хотел, чтобы колонна автомашин, направляющаяся на наблюдательный пункт, была слишком большой.

Они уехали, а мы с начальником связи корпуса пошли на узел связи.

Узел оказался небольшим, так что и смотреть там было нечего. Аппарат СТ-35, несколько морзянок, небольшой телефонный коммутатор, две радиостанции. [180]

Закончив свои дела со связистами, мы вернулись и стали ждать возвращения Василевского. Как только он приехал, мы отправились в штаб фронта.

Начальник связи Южного фронта генерал И. Ф. Королев подвел итоги закончившейся операции.

«Проводная связь с Генеральным штабом Красной Армии, соседними фронтами, Азовской военной флотилией и со штабами армий работала устойчиво. Перерывы ее по всем направлениям были только в редких случаях. С армиями проводная связь поддерживалась по двум проводам.

Радиосвязь по всем сетям и направлениям была также устойчивой и, будучи основным средством связи штаба фронта с кавалерийским и механизированным корпусами, вполне обеспечила управление войсками».

В период подготовки и проведения боевых действий при освобождении Донбасса связисты проделали огромную работу. Только части связи Юго-Западного фронта построили и восстановили в этом районе около 4000 километров линий, подвесили и восстановили более 8000 километров проводов.

Немало героических подвигов совершили связисты, как и воины других войск, во время боев в Донбассе.

Один из этих подвигов был совершен радистом 333-й стрелковой дивизии Юго-Западного фронта Рясна. В течение двух суток он вместе с командиром 610-го стрелкового полка находился в подбитом танке, в 200 метрах от противника. Благодаря непрерывной связи, которую поддерживал этот замечательный связист, командир полка имел возможность все это время руководить боем подчиненных ему батальонов.

Связисты показали беспредельную преданность своей Родине и высокое мастерство в работе по поддержанию устойчивой связи в сложной боевой обстановке. Так, например, за время боев в Донбассе 70 процентов личного состава батальона [181] сйязи 34-го гвардейского стрелкового корпуса 3-й гвардейской армии были награждены орденами и медалями.

Многое сделали для организации бесперебойной связи во время боевых действий в Донбассе начальники связи Южного фронта генерал И. Ф. Королев и Юго-Западного фронта генерал А. И. Леонов. Алексея Ивановича я помнил еще по академии, мы оба учились на командном факультете. Леонов тоже был кавалеристом и на учебу пришел из 3-й Бессарабской дивизии имени Котовского. Очень общительный, гостеприимный, он умел собрать около себя верных товарищей и хороших работников. Была у него способность быстро сходиться с людьми и быстро угадывать, кто на что годен.

Это случилось на Юго-Западном фронте, штаб которого находился тогда в небольшом городке Харьковской области — Сватово. Приехав туда, я зашел к начальнику связи фронта генералу Леонову. Алексей Иванович хорошо устроился в небольшом домике на окраине Сватово. У Леонова была комната для работы, другая — для отдыха, а из третьей слышались звуки передвигаемых тарелок. Кто-то там, очевидно, готовил стол к обеду.

Леонову сообщили, что сегодня мы должны быть у него. Время было самое обеденное, к тому же после дороги хотелось есть. Я знал, что Леонов не даст мне приступить к работе, прежде чем не покормит. Мои предположения оказались верными. Спустя несколько минут Леонов пригласил обедать. Но я отказался и приказал вызвать начальника оперативно-технического отдела Управления связи фронта. Дело в том, что среди работников Главного управления связи существовало мнение, и мне неоднократно докладывали, что у Леонова часто бывают неполадки со связью, но он их тщательно скрывает от нас и докладывает только хорошее. Я решил сам проверить достоверность докладов моих подчиненных.

От обеда я отказался, потому что приехал на Юго-Западный фронт для строгой проверки и считал, [182] что начинать ее следует не за обеденный столом.

Вскоре пришел вызванный начальник оперативно-технического отдела. Я попросил его доложить, как организована проводная связь. Немного волнуясь, он быстро развернул схему. Надо сказать, что в то время мы требовали от всех начальников связи фронтов, чтобы проводная связь с армиями организовывалась по двум линиям, причем эти линии должны были проходить по разным направлениям. Это позволяло в случае разрушения одной из них пользоваться другой.

То ли полковник, докладывавший мне, очень волновался, то ли действительно не знал точно, как проходит связь к армиям, он запутался. Он не смог мне доложить этого вопроса. Из его доклада не было видно, что штаб фронта имеет связь по двум разным направлениям, как этого требовал центр. В этот момент в доклад хотел вмешаться генерал Леонов, но я ему этого не позволил. Я добивался, чтобы этот вопрос доложил начальник оперативно-технического отдела, который непосредственно несет ответственность за эту работу, но полковник нервничал. Доклад закончил Леонов. К его словам я отнесся настороженно и про себя решил перепроверить завтра на местности все, о чем он докладывал.

Теперь можно было бы согласиться обедать, но вдруг началась бомбежка. Немцы налетели неожиданно. Как мне потом говорили, бомбежки в Сватове случались довольно часто. Бомбы падали рядом с домиком, в котором мы находились. Полковник, расстроенный не то неудачным докладом, не то начавшимся налетом, ушел. Мы остались вдвоем с Леоновым, стояли в комнате, два окна которой были занавешаны матрацами от осколков бомб.

Сразу после бомбежки к Леонову пришел командир фронтового полка связи полковник В. А. Ткаченко. Он доложил, что в районе расположения полка упало несколько фугасок, четыре человека убито, девять ранено, осколками повреждены две [183] автомобильные радиостанции. Вместе с Ткаченко пришла его дочь Надя, которую я знал, когда она была еще ребенком. Это был тот самый Ткаченко, у которого я принимал эскадрон связи 1-й кавалерийской дивизии, когда его назначили командиром батальона связи на Дальний Восток. С тех пор мы с ним не виделись, а прошло более десяти лет. Мы оба были рады этой неожиданной встрече, забыли о хозяине, занялись воспоминаниями.

Владимир Александрович был тогда очень хорошим командиром эскадрона, а во время Великой Отечественной войны — отличным командиром фронтового полка связи. Сразу же после окончания войны ему было присвоено звание генерала. Он работал начальником высшей офицерской школы связи и находился в расцвете своих творческих сил. Но он тяжело заболел, у него был инфаркт и в то же время ему ампутировали ногу. Но он все это перенес и выжил, сказалась казачья закалка.

Уже совсем недавно, будучи в Киеве, я навестил его в больнице, у него было что-то неладно и с селезенкой. Он писал мне, что врачи думают делать ему какую-то сложную операцию. Я поехал вместе со своими друзьями в больницу. Когда мы туда зашли, лечащий врач немногословно рассказала мне, что Ткаченко тяжело болен. Я просил разрешения встретиться с Владимиром Александровичем, и мне разрешили.

«Ну как дела, Володя?» — задавая этот вопрос, я ожидал жалоб, разочарований и обид на свою судьбу. К такому ответу подготовил себя заранее. Но он сказал:

— Знаешь, Ваня, очень хорошо. Врачи сказали мне, что и без селезенки можно жить, а раз так, пусть режут.

И это после перенесенных инфаркта и ампутации ноги. Сколько надо иметь стойкости и силы воли, чтобы так ответить! Вот таким человеком был командир фронтового полка связи Владимир Александрович Ткаченко.

Но я отвлекся, следует возвратиться к событиям, [184] развернувшимся в Сватове на Юго-Западном фронте.

Утром следующего дня мы вместе с Леоновым поехали смотреть состояние связи на местности. Проезжая по дороге, Алексей Иванович сказал мне:

— Здесь недалеко находится наш контрольно-испытательный пункт. Может быть, посмотрите?

— С удовольствием, — ответил я.

Мы вышли из машины и направились в сторону от дороги. На нашем пути стоял телеграфный столб с большим количеством проводов, а потом столбов не было. Очевидно, дальше линия к контрольно-испытательному пункту проложена кабелем. Это делалось для того, чтобы воздушные линии связи не демаскировали месторасположение узлов связи. И действительно, у последнего столба я увидел неглубокую траншею, по дну которой на деревянных перекладинах с вырезами были проложены кабели. За свою форму связисты называли их «гитарами». Леонов уверенно вел меня вперед. Я подумал, что он здесь бывал не один раз. Пройдя вдоль траншеи метров пятьсот, мы оказались около хорошо замаскированного блиндажа — это и был контрольно-испытательный пункт. К нему подходили еще две такие же траншеи, как та, вдоль которой мы только что шли.

У блиндажа стоял солдат с автоматом. Вошли внутрь. Меня встретил лейтенант, начальник пункта, он представился и доложил о том, какие и куда проходят здесь связи. В блиндаже, кроме лейтенанта, находились еще два человека — сержант и солдат, дежурная смена.

Контрольно-испытательный пункт был хорошо оборудован. На нем были установлены два телеграфных коммутатора, аппарат Морзе, небольшой телефонный коммутатор, какие-то стойки и щиты. Мы сели и стали по имевшейся здесь схеме знакомиться с состоянием связи. Я разобрался со схемой, потребовал от начальника пункта рассказать в деталях организацию связи, проверил состояние аппаратуры, но все было хорошо и придраться было [185] не к чему. Поблагодарив лейтенанта за хорошее несение службы, мы уехали.

Мы были еще на двух контрольно-испытательных пунктах, но и там было все в порядке. Те же траншеи с кабелем, охрана, оборудование. Леонов так же точно знал их месторасположение и уверенно водил меня к ним. Попутно он рассказал мне, что у него на фронте разработан типовой проект, применительно к которому и строятся все контрольно-испытательные пункты. По пути я осматривал построенные и восстановленные постоянные линии связи, их техническое состояние. Особых замечаний у меня не было. А главное, что меня поразило, так это доскональное знание Леоновым своего сложного хозяйства.

Затем мы заехали в один из штабов армий, чтобы снизу проверить, как выполняется наше требование об установлении проводной связи по двум разным направлениям, и там я убедился, что связь организована так, как положено.

В штаб фронта я возвращался вполне удовлетворенный. Я был доволен за Алексея Ивановича, своего однокашника по академии. С тех пор я поверил Леонову навсегда и уже никогда не сомневался в истинном положении дел у него на фронте. В этом я имел возможность убедиться еще не один раз и впоследствии.

Вернувшись в Москву, я собрал офицеров Главного управления и рассказал им о состоянии дела на Юго-Западном фронте, похвалил связистов фронта и лично генерала Леонова. В тот момент мне показалось, что некоторые офицеры Главного управления чувствовали себя неловко.

Начальник связи Южного фронта генерал-полковник И. Ф. Королев принадлежал к старшему поколению связистов Красной Армии. В нем прекрасно сочетались высокая военно-специальная подготовка, большой опыт практической работы в войсках и умение работать с людьми. Вместе с частями связи фронта генерал Королев прошел весь Донбасс с востока на запад, до полного освобождения. [186] Это его части строили и восстанавливали сооружения связи, необходимые для управления войсками, действовавшими в центральных и южных районах Донбасса.

Имена генералов Леонова и Королева, а также других связистов никак нельзя отделить от славных побед советских войск, которые были одержаны в ожесточенных боях с фашистскими захватчиками в Донбассе.

Отступая, гитлеровские оккупанты угоняли многих советских людей в фашистскую неволю, увозили ценное оборудование, производили невиданные разрушения.

Большой ущерб был нанесен хозяйству связи. Не случайно земляки просили меня помочь. В то время очень редко можно было встретить населенный пункт, в котором сохранились бы телефонная станция, телеграф, радиотрансляционный узел. Конторы и отделения связи, как правило, взрывались или сжигались. Сооружения связи промышленных предприятий, большое количество которых было в Донбассе, также беспощадно уничтожались. Большие разрушения были произведены противником на линиях связи. Средний объем этих разрушений составлял от 50 до 80 процентов. На некоторых направлениях линии уничтожались полностью.

Так, полностью были разрушены линии связи Артемовск — Славянск, Артемовск — Константиновка, Славянск — Краматорск. На участке Никитовка — Константиновка все телеграфные столбы были взорваны или спилены, изоляторы разбиты. Там, где уцелели провода, после разрушения линий, они были растянуты и перепутаны, очевидно, с помощью тягачей и танков. Были случаи, когда линии связи полностью демонтировались, а телеграфную проволоку, особенно медную, хозяйственные немцы увозили с собой.

Наша страна в то время остро нуждалась в угле и металле. Для Донбасса не жалели ни усилий, ни средств, там широким фронтом развернулись большие восстановительные работы. Вместе с угольщиками [187] и металлургами к работе приступили и связисты, ибо от состояния связи в немалой степени зависело и производство угля и стали. Под руководством заместителя народного комиссара А. Конюхова во всех городах и поселках развернулась трудная и напряженная работа связистов. В ней участвовали ремонтно-восстановительные части и строительные организации Наркомата связи, связисты местных предприятий, а также специалисты и монтажники, прибывшие из других областей Советского Союза. В восстановительных работах важнейших объектов принимали участие и военные, тем более что Юго-Западный и Южный фронты, по мере продвижения вперед, передавали в распоряжение местных органов связи и предприятий угольной и металлургической промышленности большое количество восстановленных линий связи и телеграфных проводов.

Нельзя не отметить еще раз важность решения о централизации руководства связи в нашей стране во время Великой Отечественной войны. Именно благодаря этому решению было возможно привлечь для восстановления хозяйства связи в Донбассе как строительные организации наркомата, так и военных связистов. [188]

Глава двенадцатая

1943 год был насыщен крупными и важными событиями на всем советско-германском фронте. В июле — августе развернулось грандиозное сражение на Курской дуге. В августе — сентябре осуществлялась операция по освобождению важной угольно-металлургической базы на юге нашей страны — Донбассе. Осенью в результате стремительного наступления войска Центрального, Воронежского, Степного, Юго-Западного фронтов вышли к Днепру, захватив с ходу свыше 20 небольших плацдармов на его правом берегу.

При подготовке и проведении этих операций надежно действующая связь приобретала особенно важное значение. Но отступавшие войска противника методически разрушали местные узлы и постоянные линии связи. На состоянии и работе связи отражались также быстрые темпы наступления советских войск, требовавшие частых перемещений пунктов управления. По этим причинам [189] мне по указанию Ставки Верховного Главнокомандования приходилось почти все время находиться на том или ином фронте. Я работал там, конечно, не один. В моем распоряжении находилась группа квалифицированных и опытных связистов: генерал П. Д. Мирошников — непременный участник всех операций, опытный и чрезвычайно трудоспособный связист генерал И. А. Найденов, который по моим поручениям чаще всего работал в войсках, начальники отделов Главного управления полковники В. Г. Кожетов и Ф. Ф. Ильюкевич; первый из них был большим знатоком проводной связи, а второй — прекрасным специалистом в области организации радиосвязи. Кроме того, в составе группы постоянно находились офицеры управлений вооружения и снабжения. Из наркомата со мной чаще других бывали мои заместители А. А. Конюхов и Г. А. Омельченко, а также ответственные работники Военно-восстановительного управления И. А. Павлюченко и И. С. Равич. Они занимались главным образом организацией восстановительных работ в освобожденных районах.

В последних числах сентября, когда войска Юго-Западного фронта уже отбросили противника за Днепр, А. М. Василевский предложил мне поехать вместе с ним в Запорожье, чтобы лично посмотреть, в каком состоянии находится плотина Днепрогэса. Это предложение было очень кстати и совпадало с моими намерениями и планами. Дело в том, что в Запорожье в это время находился мой заместитель А. А. Конюхов, и мне надо было обязательно встретиться с ним. Когда мы въехали в город, противник вел по Запорожью артиллерийский и минометный огонь. В разных его районах слышались разрывы снарядов и мин. Линия фронта проходила тогда по Днепру. Подъехав как можно ближе к берегу, остановились возле стрелявшей минометной батареи. Противоположный берег, занятый противником, хорошо просматривался, однако плотины не было видно. Дальше ехать было опасно. Оставив свои машины за домами, пошли к берегу пешком. Укрывшись [190] в каком-то полуразрушенном доме, увидели через проломы в его стенах широкий Днепр и плотину, в довоенное время питавшую всю округу электрической энергией. Сколько человеческих сил потребовалось, чтобы создать это считавшееся когда-то уникальным сооружение в нашей стране! А теперь часть плотины взорвана, вокруг оборванные провода линий передачи высокого напряжения.

Несколько минут мы стояли молча. Но вот с противоположного берега застрочил пулемет противника. То ли нас заметили, то ли гитлеровцы для острастки выпустили очередь. Так или иначе, дальше оставаться было нельзя. Да и не было в том нужды — мы увидели плотину Днепрогэса, получили представление о ее состоянии. Возвратившись к машинам, поехали к вокзалу.

Там я встретился с А. А. Конюховым и начальником Запорожского областного управления связи. От них узнал, что в Запорожье и по всей области немецко-фашистские захватчики, как и в других освобожденных районах, произвели большие разрушения. Чтобы в установленный срок выполнить план восстановительных работ первой очереди, не хватало сил и средств связи. Я обещал им выделить из состава войск связи Южного фронта два линейных батальона и некоторое количество аппаратуры и линейных материалов.

После того как советские войска вышли к Днепру и захватили плацдармы, а войска Южного фронта получили задание действовать в направлении Крымского полуострова, внимание А. М. Василевского было приковано к Южному фронту. Меня же все больше и больше беспокоило состояние связи на Юго-Западном и Степном фронтах. По этой причине я должен был выехать на Юго-Западный фронт.

С большим сожалением расставался я с Александром Михайловичем. Первое наше знакомство состоялось в начале войны, когда он работал в Генеральном штабе, а я был народным комиссаром [191] связи. В дальнейшем нам приходилось часто встречаться. И где бы ни работал с А. М. Василевским, всюду господствовала спокойная и непринужденная обстановка. Он помогал мне, постоянно держал в курсе обстановки, предоставлял возможность самостоятельно решать важные вопросы. Во время войны нам вместе пришлось испытать не только радость побед, но и горечь неудач. И вот теперь мы расставались.

В штаб Юго-Западного фронта, который располагался тогда в селе Богдановка (восточнее Павлограда), мы прибыли в первых числах октября 1943 года. Меня встретил начальник связи фронта генерал Леонов. От него я узнал досадную новость: Юго-Западный фронт не имеет проводной связи со своим правым соседом — Степным фронтом. Это было для меня неожиданностью. Во время войны связи взаимодействия уделялось большое внимание, и я был уверен, что она существует. Крайне неустойчиво работала в это время телеграфная связь Генерального штаба со штабом Степного фронта. Чтобы улучшить положение, мы рассчитывали организовать ее по другому направлению — через узел связи штаба Юго-Западного фронта, а ее в этот момент не оказалось. Надо было быстро исправлять создавшееся положение.

Огорченный и расстроенный, я решил ехать в штаб Степного фронта и на месте решать эту задачу. Приказал генералу Леонову, чтобы он отдал необходимые распоряжения об установлении связи со своим правым соседом и предложил ему выехать вместе со мной.

По моим сведениям, штаб Степного фронта располагался в Решетиловке Полтавской области. В осеннюю распутицу по трудным дорогам мы проделали почти 200-километровый путь. Измученные вконец, уже поздней ночью добрались до Решетиловки. Однако там выяснилось, что штаб переехал на новое место — в село Кишеньки.

Немного отдохнув, утром выехали дальше. Наконец добрались до места. Переехавший сюда накануне [192] штаб фронта еще продолжал устраиваться. Всюду — на столбах, у домов, на деревьях — оборудовали внутреннюю телефонную связь штаба.

Вскоре подошел начальник связи Степного фронта генерал-лейтенант Н. С. Матвеев. После разговора с ним мне стало ясно, что связисты Юго-Западного фронта построили новую линию даже дальше своей правой границы, но вышли не на то направление, на которое следовало; на Степном же фронте восстанавливаемая разрушенная линия еще не дошла до левой границы. В результате построенные линии не сомкнулись.

Начальники связи обоих фронтов обязаны были договориться между собой и точно согласовать место стыка, но не сделали этого. Работники Главного управления, на чьей ответственности лежало определение места стыка, понадеялись на начальников связи фронтов и не проследили, чтобы это было сделано вовремя. В результате получился большой конфуз — связи не было.

Вскоре связь между фронтами была установлена. Через двое суток эта линия уже использовалась также для переговоров Генерального штаба со штабом Степного фронта.

В тот период всех нас очень волновал вопрос, как будет работать связь на фронтах и в армиях во время форсирования Днепра. Как мне представлялось, могло возникнуть много трудностей. И действительно, штабам фронтов и армий пришлось столкнуться со сложными проблемами: значительная ширина и большая глубина водной преграды, необходимость непрерывного управления войсками при форсировании, а также при боевых действиях на захваченных плацдармах. Трудность заключалась еще в том, что у нас не было достаточного опыта организации связи при форсировании такой крупной реки, как Днепр.

Но очень помогла нам подготовительная работа, которая началась задолго до форсирования Днепра. Были определены способы организации [193] связи с непосредственно подчиненными соединениями, чтобы быстрее получать информацию о бое.

Во всех частях связи создавались резервы полевого кабеля и аппаратуры. Кабель, предназначавшийся для прокладки в воде, покрывался толстым слоем озокерита или пушечного сала. Телефонные аппараты тщательно проверялись и обеспечивались запасными микрофонными капсюлями. Для размотки кабеля с лодок и плотов изготавливались специально приспособленные телефонные катушки. Приводились в порядок радиостанции.

Весь личный состав подразделений обучался прокладке линий связи через реку. Труды эти не пропали даром. Тщательная подготовка при подходе к Днепру и самоотверженная работа во время форсирования способствовали бесперебойной связи и непрерывному управлению войсками.

Много славных боевых подвигов совершили связисты при форсировании Днепра. Вот несколько примеров.

В ночь на 25 сентября передовые подразделения 25-го гвардейского стрелкового корпуса переправились через Днепр и захватили небольшие плацдармы на его правом берегу. Вместе с пехотой туда переправились телефонист роты связи 225-го гвардейского стрелкового полка 78-й гвардейской стрелковой дивизии коммунист И. Н. Бурмистров и начальник Центральной телефонной станции той же роты комсомолец Н. С. Павлов.

Они быстро установили связь с батальонами. Между тем завязался ожесточенный бой. Артиллерийско-минометный огонь противника выводил из строя телефонные линии, нарушалась связь с командиром дивизии и командирами батальонов. Отважные связисты с риском для жизни за один только день 25 сентября устранили 10 повреждений кабельных линий, проложенных в воде и на плацдарме. В тот же день, когда противник перешел в контратаку и почти окружил командный пункт полка, Бурмистров и Павлов вместе с другими связистами вступили в бой. Из автоматов и гранатами они [194] уничтожили около 50 гитлеровских солдат, а Павлов в рукопашной схватке уничтожил фашистского офицера.

За проявленный героизм Ивану Николаевичу Бурмистрову и Никифору Савельевичу Павлову Президиум Верховного Совета СССР 26 октября 1943 года присвоил звание Героя Советского Союза.

Во время форсирования Днепра линии связи выходили из строя бесчисленное множество раз.

При форсировании Днепра взвод, которым командовал В, А. Шулятиков, осуществлял связь штаба 163-й стрелковой дивизии с 529-м стрелковым полком. Под его руководством связисты в течение четырех суток под огнем противника устранили более 800 повреждений на линии, четыре раза прокладывали через Днепр телефонный кабель. Раненный, В. А. Шулятиков не покинул поле боя.

За образцовое выполнение заданий командования и проявленные при этом мужество и стойкость В. А. Шулятиков в числе других воинов 163-й стрелковой дивизии был удостоен звания Героя Советского Союза. Теперь Василий Александрович Шулятиков — полковник, кандидат военных наук, работает преподавателем академии, продолжает верно служить любимой Родине.

Много героических подвигов совершили и наши радисты. В их числе был старший радист роты связи 31-й стрелковой дивизии Хамит Габдулович Гадельшин. Глубокой ночью 28 сентября, имея при себе радиостанцию РБ, он вместе с передовыми подразделениями 75-го стрелкового полка переправился на правый берег Днепра. Противник вел сильный огонь и освещал берег ракетами. Однако отважный связист благополучно добрался до наблюдательного пункта командира полка, развернул свою радиостанцию и установил связь с командиром дивизии. Трое суток Гадельшин бессменно работал на радиостанции и поддерживал непрерывную связь. В самый разгар боя рядом с ним разорвался вражеский снаряд, и Гадельшина [195] вместе с радиостанцией засыпало землей. Но радист сумел быстро выбраться, установил отлетевшую антенну и продолжал осуществлять радиосвязь. Фашисты, яростно контратаковавшие боевые порядки полка, не один раз вплотную приближались к радиостанции, но Гадельшин не прерывал работы. Когда они уже находились рядом с ним, он, не задумываясь, вызвал огонь наших батарей на себя.

За героические подвиги, совершенные во время форсирования Днепра, X. Г. Гадельшин был удостоен звания Героя Советского Союза.

Вскоре после этой операции мне пришлось побывать в 65-й армии, которой командовал генерал П. И. Батов. Зашел я к нему в тот момент, когда Военный совет армии рассматривал наградные листы на воинов, отличившихся в последних боях. Желая, по-видимому, заинтересовать меня, а может быть, это произошло и случайно, Павел Иванович стал зачитывать наградной лист на ефрейтора-связиста Ивана Михайловича Колодия, представляемого к званию Героя Советского Союза. «Переправлялся с передовым отрядом... Был ранен... На западном берегу Днепра развернул свою рацию, установил связь с батареей и передавал координаты целей... Принимал личное участие в контратаках стрелкового батальона, бил немцев из автомата и гранатами».

«Отличный связист», — подумал я и записал его фамилию. Потом я попросил П. И. Батова откомандировать всех связистов, представленных к званию Героя Советского Союза, в мое распоряжение.

— А зачем? — спросил он.

— Хочу направить их на учебу.

Мы не ограничились 65-й армией и потом решили собрать в Главном управлении Героев Советского Союза и из других армий. В Москву приехало более 50 солдат, сержантов и офицеров связистов. Мы познакомились с ними, попросили каждого рассказать, за какой подвиг получил он это высокое [196] звание, рассказать о боевом опыте. Встреча с героями продолжалась два дня.

Солдатам и сержантам было предложено пойти учиться в военные училища связи, а офицерам в академию. Мы были уверены в том, что из них выйдут хорошие офицеры. Они не обманули наших надежд. Из этих отважных воинов-связистов, прошедших горнило войны, получились прекрасные офицеры. Многие из них продолжают служить и в настоящее время. [197]

Глава тринадцатая

В декабре сорок третьего года 1-я гвардейская армия сдала противнику город Радомышль. Это произошло несмотря на то, что сил для обороны было вполне достаточно.

В объяснительной записке, представленной в Ставку, было сказано, что одной из причин сдачи Радомышля является потеря связи и управления войсками.

Мне приказали немедленно выехать в этот район и наладить связь. В помощь себе я привлек генералов И. А. Найденова, Н. А. Борзова, Б. Ф. Дудакова и А. С. Яковлева. В результате тщательной проверки выяснилось, что дело обстояло далеко не так, как сообщалось в Ставку.

Однако, поскольку я уже оказался на 1-м Украинском фронте, да еще с такими солидными помощниками, я решил во всех деталях изучить работу связистов этого фронта.

Шла подготовка к Житомирско-Бердичевской операции. Я стал знакомиться с узлами [198] связи на основном командном пункте армии в Буче и на вспомогательном пункте управления в Наливайковке.

В результате оказалось, что фронту не хватает многих частей связи. Полк обслуживал в два раза больше телеграфных связей, чем ему положено по боевому расчету. Почти весь личный состав и работал и жил у аппаратов, так как отлучаться от них практически было невозможно. Телеграфисты в то время работали за аппаратами по 16–18 часов в сутки. Увидев это, я немедленно приказал выделить фронту дополнительно один фронтовой полк, отдельный батальон связи для обслуживания вспомогательного пункта управления и несколько линейных частей. Это, конечно, намного улучшило положение начальника связи фронта генерала A. Ф. Новиницкого, у него резко изменилось настроение, он стал заметно чаще смеяться и шутить.

Подготовка к предстоящим боям была в полном разгаре. Большую работу вели строительные части фронта, которыми умело руководил полковник B. В. Звенигородский — мой однокашник по академии. Широко применялись при этом шестовые линии связи. Однажды между Н. Ф. Ватутиным и В. В. Звенигородским произошел любопытный разговор:

— Скажите, пожалуйста, это правда, что шестовые линии применялись еще во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов? — спросил Ватутин.

— Да, это правда, — ответил Звенигородский, — но не совсем: впервые они были применены еще раньше — во время Крымской войны 1855–1856 годов.

Ватутин очень удивился и снова спросил:

— И с тех пор эти линии все живут и действуют, не претерпев изменений?

— Принципиальных изменений за эти многие годы не произошло. Проволока осталась того же сечения, шесты так же сохранили свой первоначальный [199] вид и размеры, только вот разве изоляторы изменились, но это было уже связано с появлением новых материалов. Ну, а раз уж вы так заинтересовались этим вопросом, — продолжал Звенигородский, — не могу не рассказать вам о том, что во время русско-японской войны 1904–1905 годов главнокомандующий русскими армиями в Маньчжурии, по нынешним понятиям командующий фронтом, генерал Куропаткин имел в своем личном подчинении три кабельно-шестовые роты, с помощью которых связывался с командующими армиями и разговаривал с ними по телеграфу так часто, что последние не знали, как им избавиться от этого бедствия.

Н. Ф. Ватутин долго смеялся и все повторял:

— Так Куропаткин донял их своими переговорами!

Справедливости ради надо сказать, что шестовые линии сыграли во время Великой Отечественной войны очень важную роль.

Во время подготовки к Житомирско-Бердичевскому наступлению при организации радиосвязи фронта стало применяться некое новшество. Были дополнительно созданы фронтовые радиогруппы с тремя или пятью радиостанциями. Задача этих групп заключалась в том, чтобы незамедлительно доносить в штаб фронта о самом главном, что происходит на передовой. Это был и контроль за донесениями, поступавшими из армий, и дублирование связи. Как показал опыт, такое мероприятие, проведенное на 1-м Украинском фронте, полностью себя оправдало и потом было распространено на всех остальных фронтах.

Наступление началось 24 декабря в 8.00 артиллерийской подготовкой, которая продолжалась 40 минут.

С самого утра шел проливной дождь. Кругом образовывались лужи, быстро таял снег. «Каково нашей пехоте, — подумал я, — идти в атаку в валенках». Но в первый же день наступления наши войска достигли больших успехов: на житомирском [200] направлении продвинулись на 20 километров, а на бердичевском — на 15. В этот день я был в армиях. Возвращаясь на вспомогательный пункт управления фронта в Наливайковку, мы не раз застревали в грязи. Планировали приехать в штаб вечером, но была уже глубокая ночь, а мы еще находились в пути. Как рассказал мне потом Звенигородский, обеспокоенный нашим долгим отсутствием, он после часа ночи разослал по разным направлениям машины на поиски, но нас так и не нашли. Я приехал в Наливайковку только в 6 часов утра 25 декабря. Страшно уставший, я сразу же лег спать в отведенной мне хате.

Спать долго не пришлось. Проснувшись, я провел с приехавшими вместе со мной генералами совещание, обсудил с ними некоторые вопросы работы войск связи и предложил им вернуться в армии, к которым они были прикомандированы, и находиться там до конца операции. Затем я пошел к генералу Ватутину, с которым опять же говорили о делах. Настроение у меня было очень хорошее: радовал успех наших войск и то, что связисты не подводят.

Перед отъездом мы решили поужинать с полковником Звенигородским. Он все повторял, что чувствует себя за столом, как когда-то в хорошем ресторане в Риге, где жил до войны. За ужином мы говорили о первых неделях войны, о жизни страны, о наших семьях, все еще находившихся в эвакуации.

Я рассказал ему, как рассматриваются и решаются вопросы связи в правительстве, в Ставке и Генеральном штабе. Как внимательно следит Ставка за состоянием связи в Центре и на фронтах. Это подтверждает и моя командировка. В. В. Звенигородский говорил мне об условиях работы связистов на фронте, их нуждах и трудностях. С большой теплотой он отозвался о командующем фронтом, который интересуется не только работой связистов, но и вникает во все детали их жизни.

Вспомнили мы, конечно, нашу совместную учебу [201] на командном факультете академии, счастливые годы, жизнь в прекрасном городе Ленинграде, наших друзей. Невольно посмеялись, разговорившись об одном старом преподавателе, который во время войны попал на фронт и оказался, как говорят, не на высоте. На войне, кроме строгости, нужны были и знания и характер. Но ничего этого, как выяснилось, у него не было.

Многое другое всплыло тогда в нашей памяти, и мы все говорили и говорили. Задушевная и откровенная беседа продолжалась допоздна. Она была приятна и полезна и для меня и для Вадима Владимировича.

В тот запомнившийся мне вечер я узнал, что он ведет личный дневник. Это во время Великой Отечественной войны встречалось нечасто. Многие наши генералы и офицеры, объясняя тем, что они заняты работой, не вели записей. А напрасно. Сколько интересного можно было бы сейчас прочитать или услышать о героических годах Великой Отечественной войны. А Звенигородский находил время, чтобы записать в своем дневнике впечатления о происходящих тогда событиях, свои мысли, возникшие в связи с ними.

Спустя более двадцати лет он познакомил меня с некоторыми своими записями, в том числе и о моем пребывании на 1-м Украинском фронте в декабре 1943 года. Они воскресили в моей памяти некоторые детали жизни и работы, которые частично использованы в этой книге.

Ночью я уехал в штаб фронта. Один день провел в Киеве. Там встретился с К. Я. Сергейчуком, который руководил работой по восстановлению городского хозяйства связи, а также с руководителями местных предприятий связи. Разрушения, совершенные немецкими оккупантами, были огромны, но всюду кипела работа, во всех районах непрерывно увеличивалось количество действующих предприятий связи. Утром 27 декабря мы вылетели в Москву. Отсюда Звенигородскому, который проявлял большое беспокойство за нас, была послана [202] телеграмма: «Прибыли благополучно, все в порядке».

Конец 1943 года ознаменовался крупной победой нашей науки и техники. Связисты праздновали победу, и эта победа была запечатлена в Указе Президиума Верховного Совета СССР от 25 декабря 1943 года.

За успешное выполнение задания правительства по сооружению сверхмощной радиовещательной станции Наркомата связи этим Указом была награждена орденами и медалями СССР группа участников строительства. Среди них были инженеры и техники, прорабы, строители и монтажники...

Уникальная радиостанция, построенная в военное время, имела мощность, равной которой не было во всем мире, — 1200 киловатт.

Строительство и монтаж радиостанции осуществлялись в исключительно трудных и сложных условиях, в самый напряженный период Великой Отечественной войны. Основное оборудование радиостанции изготавливалось на одном из старейших радиозаводов нашей страны в осажденном Ленинграде. Оно доставлялось из города Ленина через Ладожское озеро на самолетах и пароходах, а зимой по «дороге жизни».

Станция была изготовлена, построена и введена в эксплуатацию за 15 месяцев. За это время из котлована были вынуты десятки тысяч кубометров земли, уложены тысячи кубометров бетона, изготовлены сотни тонн металлоконструкций, проложены десятки километров трубопровода, смонтированы тысячи киловатт мощностей силового оборудования. Во время изготовления оборудования, строительства и монтажа станции было успешно решено много таких сложных технических вопросов, какие до того в радиостроительстве не решались.

Чтобы сократить сроки ввода станции в эксплуатацию, ее проектирование шло параллельно со строительными и монтажными работами. Еще не [203] были готовы стены здания, а строители уже начали монтаж насосных, вентиляционных и силовых устройств.

Научным руководителем этого интересного во всех отношениях строительства был известный советский ученый, ныне академик А. Л. Минц.

В строительстве станции участвовал один из пионеров советского радиостроительства П. А. Остряков, который, несмотря на свой преклонный возраст и плохое здоровье, работал старшим прорабом участка.

Это тот самый Остряков, кому В. И. Ленин лично выдал мандат, в котором указывалось:

«Радиотелефонное строительство признано чрезвычайно важным и срочным, в силу чего:

1. Председателю Совета Нижегородской радиолаборатории тов. Острякову вменено в обязанность использовать все имеющиеся в его распоряжении средства для скорейшего окончания работ по постройке радиотелефонных станций и всех относящихся к ним машин, аппаратов и сооружений, причем на т. Острякова возложена вся ответственность за ведение работ, как в отношении производства, так и оплаты их...»

Так, старейшему из наших радиостроителей во время Великой Отечественной войны удалось еще раз послужить своей Родине.

В середине января 1944 года началось мощное наступление под Ленинградом, в результате которого к концу месяца была окончательно снята блокада.

Долгие месяцы Ленинград был фронтовым городом. Каждый ленинградец и в том числе связисты городских предприятий были настоящими бойцами. Ни на одну минуту не прерывалась связь Ленинграда со всей страной. Радиостанции сообщали всему Советскому Союзу и всему миру о героической борьбе защитников Ленинграда. В городе регулярно работали телеграф, телефон, почта, узлы радиофикации. Гражданские связисты, [204] если можно в тех условиях называть их гражданскими, оказывали огромную помощь частям связи Ленинградского фронта.

Этому помогло одно интересное мероприятие, проведенное Наркоматом связи.

В 1942 году, впервые в практике нашей работы, был назначен уполномоченный Наркомата связи по Ленинграду. Необходимость иметь там такое ответственное лицо объяснялась тем, что крупные предприятия связи Ленинграда: телеграф, почтамт, междугородная телефонная станция, радиостанции, городская телефонная сеть и узлы радиофикации, каждое в отдельности, подчинялись соответствующим центральным управлениям наркомата. По этой причине начальнику связи Ленинградского фронта приходилось иметь дело с руководителями всех этих предприятий, что было крайне сложно, неудобно, замедляло решение срочных вопросов.

Однажды начальник связи Ленинградского фронта И. Н. Ковалев рассказал, как ему трудно работать. Чтобы решить какой-либо вопрос, он должен согласовывать его с пятью-шестью разными начальниками. Вот тогда-то и возникла мысль о назначении в Ленинград уполномоченного Наркомата связи с предоставлением ему прав распоряжаться и управлять единолично всеми средствами связи Ленинграда.

Государственный комитет обороны одобрил это предложение. Уполномоченным был назначен опытный связист и хороший организатор — начальник Центрального телефонного управления А. Г. Смирягин.

Это был первый опыт использования руководящих работников Наркомата связи в такой роли. Положение немедленно улучшилось. После этого начальник связи фронта при решении всех вопросов имел дело с одним человеком — Смирягиным.

В условиях осажденного города Смирягин на своем посту оказался очень подходящим. В течение 1942 и 1943 гг. он провел в блокированном Ленинграде [205] большую работу по бесперебойной связи штаба фронта с Москвой и соседним фронтами, по улучшению работы городских предприятий связи, а также по оказанию помощи войскам Ленинградского фронта.

А. Г. Смирягин не стеснялся, когда это было необходимо, обращаться в Военный совет Ленинградского фронта, в городской комитет партии, лично к А. А. Жданову. Он сумел установить правильные отношения с начальником связи фронта. Все это помогало ему в работе.

В двадцатых числах февраля 1944 года мне было приказано срочно вылететь в район Коростеня. Там создавался новый 2-й Белорусский фронт. Полевое управление фронта организовалось на базе штаба Северо-Западного фронта, который был переброшен на это направление. Командующим войсками фронта был назначен генерал-полковник П. А. Курочкин.

Из-за плохой погоды мне не удалось вылететь самолетом и, просидев почти целый день на Центральном аэродроме, я выехал на автомашине. Это была очень трудная поездка, однако тяжелый, почти восьмисоткилометровый путь мы преодолели менее чем за двое суток. На первый ночлег остановились в одном из сел, недалеко от города Нежина. На другой день, уже при подъезде к Киеву, меня встретил генерал Найденов. Он привез мне радостную весть: 21 февраля, когда мы находились в пути, Президиум Верховного Совета СССР присвоил мне звание Маршала войск связи.

В Коростень прибыли 23 февраля в день годовщины Красной Армии. Там уже был развернут и работал узел связи особого назначения, возглавляемый генералом Найденовым. Он был создан для оказания помощи вновь организованному штабу фронта в установлении связи с подчиненными ему армиями.

Штаб фронта, погруженный в специальный поезд, стоял на станции Коростень. Я отправился туда, чтобы узнать планы и намерения командования. [206] Поздравивший меня с новым званием Павел Алексеевич рассказал, что они собираются ночью передвинуться в Сарны, а затем пригласил меня приехать к нему в 18.00 на праздничный обед, устраиваемый Военным советом фронта. Я пообещал быть и уехал, чтобы заняться своими делами.

Работа на узле связи не позволила мне вырваться, чтобы присутствовать на обеде. Может быть, это было и к лучшему. Когда я проводил совещание на узле, на станции Коростень, от которой мы находились километрах в двух, не более, послышались сильные взрывы. Авиация противника бомбила железнодорожные пути. Обед был испорчен. Все окна салон-вагона командующего вылетели от взрывной волны разорвавшихся рядом с поездом бомб, но это была не главная беда. Сильно пострадали автомашины командования, погруженные на открытые платформы поезда, были и человеческие жертвы. Так неприятно завершился день 26-й годовщины Красной Армии в Коростене. Когда кончился налет, в штабе фронта спохватились, а где же Пересыпкин? Ведь он должен был приехать к обеду? Начались поиски, в конце концов позвонили на узел связи, нашли меня, и Курочкин рассказал, что произошло.

— Хорошо, что ты не поехал к нам, а то мог нарваться на неприятную историю, — проговорил он и добавил: — Сегодня выезжаем в Сарны.

Поздно ночью мы отправились в Сарны вместе с Курочкиным. Поехали мы в небольшом вагоне начальника штаба фронта генерала В. Я. Колпакчи. Вагон командующего для этой цели был непригоден.

Надо сказать, что в этих районах в то время бродило немало бандеровцев, которые довольно часто нарушали проводную связь. Появлялись они и в районе города Сарны, куда прибыл штаб фронта. Показываться в городе они не решались, но недалеко от него безобразничали: на узкоколейной железной дороге нападали на советских активистов, мешали им восстанавливать нормальную жизнь советских [207] людей в недавно освобожденных от противника селах.

К тому времени в Наркомате связи возникло много новых, серьезных задач. Большинство из них было связано с восстановлением связи в освобожденных районах. Одно за другим выносились постановления Совнаркома. Партийные и советские организации Белоруссии и Украины, западных областей Российской Федерации настойчивее и настойчивее просили правительство ускорить восстановление связи. Но везде не хватало ни сил, ни средств связи. Чтобы решать все эти важные задачи, надо было успевать везде, надо было мобилизовать все внутренние ресурсы и быстро послать туда все, что возможно.

И вот в это трудное для связистов время поступило тревожное сообщение из штаба 2-го Украинского фронта. Это было в марте месяце 1944 года. Там, после ожесточенных боев, во время Корсунь-Шевченковской операции, ощущалась острая нехватка аппаратуры связи и полевого кабеля. Мне было приказано изыскать возможности и быстро послать туда все, что было возможно. Я имел в своем распоряжении некоторый резерв средств связи, мог кое-что выделить для этого фронта, но меня беспокоило, что доставка имущества связи потребует много времени, а надо было, чтобы он получил его в кратчайший срок. Таково было требование Ставки. Тогда я решился на несколько необычный шаг.

На складе в Москве было погружено 35 вагонов различного имущества связи. Мой салон-вагон прицепили к этому транспорту, и так как мы поехали под флагом замнаркома обороны, нам дали «зеленую улицу». Мы быстро прибыли в Умань, где находился 2-й эшелон штаба фронта и фронтовой склад связи. Разгрузили имущество, но доставить его в войска было невозможно из-за полного бездорожья.

Надо сказать, такой распутицы я никогда в жизни не видел. Кроме лошадей и самолетов ПО-2 никакой [208] другой транспорт не действовал. Отступавшие немецко-фашистские войска оставили в непролазной грязи всю свою боевую технику.

Командный пункт фронта находился впереди, туда я добрался на самолете ПО-2. На полевом аэродроме, лучше сказать, на небольшой площадке, приспособленной для посадки и взлета неприхотливых самолетов ПО-2, меня встретил все тот же генерал Найденов... с палочкой в руках. Вместе с ним, пешком, мы и добрались до командующего. Но он сидел на своей квартире и не мог связаться с Москвой. Оказалось, что накануне ночью ударил невиданный гололед, он полностью разрушил постоянную линию связи от командного пункта фронта до Умани протяженностью 80 километров, и это послужило причиной прекращения связи с Генеральным штабом.

Если бы я своими глазами не увидел этого страшного стихийного бедствия, я никогда бы не поверил, что такое может произойти. На всем протяжении столбы были сломаны. У тех столбов, которые стояли на рельсовых основаниях, тяжелые железнодорожные рельсы были согнуты до земли, провода почти на всех пролетах в результате обледенения были порваны. Откровенно говоря, я растерялся. Что делать? А из Ставки по радио поступило приказание — немедленно восстановить проводную связь по телеграфу и «ВЧ».

Линия строилась на безлесной местности, заготовить телеграфные столбы было негде. В нашем распоряжении был только один не имевший задания линейный батальон связи. Мы собрались у командующего фронтом обсудить, как выйти из создавшегося положения.

Было решено в помощь батальону, направленному на линию, мобилизовать для восстановительных работ все взрослое население близлежащих сел; в качестве телеграфных столбов использовать бревна от разбираемых сараев, домов и других построек. Полученные таким образом столбы, конечно, не соответствовали установленным стандартам и [209] имели разную длину и диаметр. Но тогда было не до стандартов: таких-то столбов не хватало. Пришлось связывать поломанные на линии столбы. Однако сложность заключалась не только в этом. Импровизированные телеграфные столбы в селах приходилось доставлять к линии на руках. Сколько труда надо было вложить, чтобы восстановить эту линию и снова иметь связь с Москвой. И это было сделано: связь начала действовать через двое суток.

Огромные трудности возникали тогда при перемещении пунктов управления. Из-за бездорожья станционную аппаратуру перевозили на тягачах, тракторах и самолетах, а иногда и просто переносили на далекие расстояния на руках.

Капризы распутицы мне пришлось испытать на собственном опыте. Отправившись из штаба фронта в 5-ю гвардейскую танковую армию, я потратил много часов на преодоление сравнительно небольшого расстояния. Причем добирался туда на танке Т-34, за которым на буксире двигалась моя автомашина.

Из штаба 2-го Украинского фронта мы перелетели на 3-й Украинский. Сели прямо посередине широкой улицы населенного пункта, носившего название Новая Одесса. Из самолета мы направились прямо на узел связи штаба фронта, где нас встретил генерал Леонов. Закончив свои дела, мы собрались направиться на его квартиру, но в этот момент позвонили от командующего фронтом и просили зайти к нему.

Когда я вошел в квартиру генерала Р. Я. Малиновского, там находился А. М. Василевский. Они в это время обедали. Родион Яковлевич пригласил за стол и меня. За обедом Малиновский спросил:

— Вы служили в старой русской армии?

— Нет, — ответил я.

— А знаете, что в русской армии была солдатская песня, в которой давалась оценка связи?

— Нет. [210]

— В ней пелось: «Связь всегда святое дело, а в бою еще важней...» Не хорошо, что даже начальник связи Красной Армии не знает этой песни, да и другим начальникам не вредно было бы почаще напоминать об этих справедливых словах, — сказал Родион Яковлевич в заключение.

Как оказалось, остальных слов песни он не помнил, но знал точно, что песня эта в свое время пользовалась большой популярностью. [211]

Глава четырнадцатая

В Ставке Верховного Главнокомандования 22 и 23 мая 1944 года состоялось совещание, в котором принимали участие И. В. Сталин, командующие и члены Военных советов 1, 2, 3-го Белорусских и 1-го Прибалтийского фронтов, руководящие работники Генерального штаба и Наркомата обороны. Для участия в работе совещания в числе других пригласили и меня. Это историческое совещание запомнилось мне на всю жизнь.

Генерал А. И. Антонов, работавший тогда заместителем начальника Генерального штаба, докладывал план предстоящей Белорусской операции. Он подробно изложил общую обстановку, соотношение сил, соображения командующих фронтов, предложения Генерального штаба. Кроме плана проведения операции, на совещании обсуждались и вопросы материально-технического ее обеспечения.

Целью этого наступления был разгром немецко-фашистских войск в Белоруссии. [212]

Грандиозность задачи была очевидна хотя бы потому, что общая численность 1-го Прибалтийского и трех Белорусских фронтов составляла около полутора миллионов человек. Войска готовились к наступлению на фронте от Западной Двины до Ковеля, на Украине.

После совещания мне было предложено выехать на все четыре фронта, войскам которых предстояло участвовать в намечаемых боях. Вместе с группой генералов и офицеров мы отправились в эту ответственную командировку. Задача наша заключалась в основном в оказании помощи войскам связи фронтов на месте. Кроме этого, нам надо было уточнить многие вопросы радиосвязи встречного взаимодействия, так как по замыслу наступления предполагались встречные действия наших войск на ряде участков фронта.

В то время начальниками связи фронтов были: на 1-м Прибалтийском — генерал-лейтенант К. А. Бабкин, на 3-м Белорусском — генерал-лейтенант И. И. Буров, на 2-м Белорусском — генерал-лейтенант Н. А. Борзов, на 1-м Белорусском — генерал-лейтенант П. Я. Максименко. Все они были зрелыми специалистами, имели почти трехлетний опыт практической работы по организации связи в различных условиях боевой обстановки. На этих связистов, закаленных в боях, можно было надеяться, что они все сделают, чтобы обеспечить устойчивое управление войсками. К тому же, что также немаловажно, у них был полный комплект положенных средств связи, и это также обнадеживало. Однако на всех фронтах нуждались в нашей помощи, и ехать туда нам было обязательно.

Первым из фронтов, куда мы поехали, был 3-й Белорусский, затем 1-й Прибалтийский, затем 1-й и 2-й Белорусские фронты.

Всюду, где нам приходилось быть, чувствовалось большое оживление в работе связистов, такое характерное в период подготовки к очередному наступлению. На одних направлениях строились новые постоянные линии связи, на других подвешивались [213] дополнительные провода, оборудовались вспомогательные узлы связи и контрольно-испытательные пункты.

Начальник связи 3-го Белорусского фронта не без гордости демонстрировал нам вновь смонтированный подвижный телеграфно-телефонный узел. Он состоял из 19 автомашин, в кузовах которых были установлены телеграфные аппараты Бодо и СТ-35, телефонные коммутаторы и высокочастотная телефонная аппаратура. Подвижный узел произвел на нас хорошее впечатление, он был одним из первых в нашей армии, но главное его достоинство заключалось в том, что смонтировали его сами фронтовые связисты. Такой узел позволял начальнику связи больше маневрировать и рассчитывать на поддержание бесперебойной проводной связи во время перемещения пунктов управления фронта.

На 1-м Прибалтийском фронте нам очень понравилось, как генерал Бабкин организовал радиосвязь с подвижными группами фронта и армий. Важность этой работы заключалась в том, что действия подвижных групп намечались в стремительных темпах. В каждую из этих групп начальник связи решил направить автомобильную радиостанцию фронта с офицером оперативного управления и шифровальщиком, это гарантировало надежную и устойчивую радиосвязь с подвижными группами.

На 1-м и 2-м Белорусских фронтах организация связи также не вызывала особых опасений.

Начальник связи 1-го Белорусского фронта генерал Максименко особое внимание обратил на осуществление связи взаимодействия во время операции по освобождению Бобруйска, и это было абсолютно правильным.

Наиболее трудные задачи стояли тогда перед связистами 2-го Белорусского фронта. Им предстояло действовать на лесисто-болотистой местности, часто без дорог, где почти отсутствовали постоянные линии связи. Но и на этом фронте [214] опытный генерал Борзов заверил меня словами:

— Прошу не беспокоиться. Все будет в порядке.

Перед самым началом наступления я был на командном пункте 3-й армии, входившей в состав 1-го Белорусского фронта. Ею командовал генерал-лейтенант А. В. Горбатов. Там же находился и Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. Мы встречались с ним не один раз, но работать на фронте вместе до этого еще не приходилось. Как он отнесется к связистам и какие предъявит требования в этой операции, я не знал. Вполне естественно, это меня беспокоило. Однако все обошлось благополучно.

Маршал Жуков был внимателен ко мне, в меру проявлял интерес к работе связи. Главное же, что было особенно ценно, он предоставил мне полную возможность самостоятельно решать многие важные вопросы.

Во время подготовки операции Георгий Константинович пригласил меня поехать вместе с ним в штаб 48-й армии. Эта армия находилась на самом правом фланге 1-го Белорусского фронта и при наступлении на Бобруйск должна была действовать на вспомогательном направлении.

Командный пункт армии расположился в большом красивом лесу. Личный состав и узел связи штаба размещались в добротно построенных и, как потом оказалось, в хорошо оборудованных блиндажах. Все лесные дороги в районе командного пункта были перекрыты маскировочными сетями. Движение автомашин на территории штаба было запрещено, повсюду были шлагбаумы. Словом, командный пункт 48-й армии был хорошо оборудован и замаскирован. Во всем, что мы увидели, чувствовался большой опыт и высокая требовательность командующего армией генерал-лейтенанта П. Л. Романенко.

На небольшой поляне, куда мы подошли с Г. К. Жуковым, стоял огромный ящик с песком. Такие ящики, но значительно меньших размеров, применяются [215] в военных училищах и академиях для обучения курсантов и слушателей сложной военной науке — тактике. На песке и из песка сооружают площадку с холмами, дорогами и траншеями, своими и вражескими, с заграждениями, дотами, дзотами и всем тем, что бывает на реальной местности.

Я заметил, что расположение штаба 48-й армии и порядок там Жукову понравились. Это было видно и из того, как поздоровался он с присутствующими и как стал шутить.

Однако шутки продолжались недолго. Началась работа, смысл которой заключался в том, чтобы тщательно разобрать предстоявшие боевые действия частей и соединений армии. Здесь присутствовали: командование армии, командиры корпусов и дивизий, представители соседних армий, а также командующие артиллерией до дивизий включительно, ибо артиллерии тогда уделялось много внимания.

Откровенно говоря, меня поразил этот огромный ящик с песком. На нем удивительно точно была воспроизведена местность, на которой располагались наши войска в исходном положении для наступления, обозначены границы, отведенные для каждой дивизии, и все то пространство, на котором предстояло действовать в первый день наступления.

Г. К. Жуков попросил командарма доложить свое решение на предстоящую операцию. Затем он очень внимательно выслушал доклады поочередно выступавших командиров дивизий, задавал им вопросы, предлагал разные варианты действий, спрашивал соседей, что они будут делать в случае, если намерения докладывавшего командира не осуществятся. Досконально проверив всех, маршал Жуков, как мне показалось, облегченно вздохнул. А потом задал общий вопрос:

— Скажите, противник занимает первую траншею или нет?

Докладывавший генерал почему-то замялся. Для него этот вопрос, очевидно, показался неожиданным [216] и малозначащим, он не готовился к нему. Генерал сказал нерешительно:

— Да, занимает...

Жуков, почувствовав его неуверенность, стал спрашивать других. Получилось как-то так, что каждый, к кому он обращался, отвечал по-разному. Один говорил — занимает, другой — не занимает. Были и такие, которые заявляли, что немцы днем занимают первую траншею, а ночью оставляют ее. Разобраться было трудно, как же на самом деле: «занимают» или «не занимают».

Когда организуется прорыв обороны противника, всегда готовят большую порцию снарядов, которая выпускается во время артиллерийской подготовки на первую траншею врага. В данном случае это было важно знать. Как я понял Жукова, если противник занимает первую траншею, будем бить по ней, если нет — снарядов на эту цель тратить не будем.

— Завтра с утра прикажите командующим артиллерией дивизий лично, на штурмовиках, проверить, занимает противник первую траншею или нет, — сказал Жуков. — Результат доложить мне. Я в соседней с вами, в 3-й армии.

На этом закончился так хорошо начавшийся разговор на командном пункте 48-й армии.

Мы ехали в одной машине с Г. К. Жуковым. Я восхищался оборудованием командного пункта 48-й армии.

— Это все работа Романенко, я его давно знаю, он старый солдат, — проговорил Георгий Константинович.

Направлялись мы в штаб 3-й армии, которой командовал генерал А. В. Горбатов и где было наше жилье.

Александр Васильевич Горбатов, о котором я много слышал, еще когда служил в Червонном казачестве — он тогда командовал полком и бригадой во второй дивизии корпуса Червонного казачества, — был удивительным человеком. Близкие ему люди говорили, что он никогда не пил и не курил. [217]

Таким он остается и сейчас. Бодрый, розовощекий, он всегда был и приветливым и приятным.

На рассвете 24 июня, наспех позавтракав на командном пункте Горбатова, мы отправились на его наблюдательный пункт.

По пыльной дороге в конце короткой июньской посеревшей уже ночи мы прибыли к самой линии фронта. Наблюдательный пункт командующего располагался в лесу и находился в 800 метрах от переднего края наших войск. Чтобы иметь возможность наблюдать поле боя, командарм приказал подготовить вышки на высоких соснах, под самыми зелеными кронами. На одну из таких сосен поднялись Жуков, Горбатов и я. Наблюдать оттуда было очень хорошо, но забираться туда по легкой и не очень устойчивой лестнице было довольно трудно. Во всяком случае, у меня до сих пор осталось ощущение, что оказались мы там совсем не без труда.

До начала артподготовки, которая по плану должна была продолжаться более двух часов, оставались считанные минуты. С волнением мы ждали наступления этого ответственного момента. И вдруг, хотя мы ждали этого, началась артподготовка. Тысячи орудий, минометов и «катюш» открыли огонь по противнику. Земля содрогалась от взрывов, «катюши» ярко освещали уже побледневшее небо, казалось, живого места не останется на израненной земле, где лежал противник.

После того как закончился первый огневой налег и началась методическая стрельба нашей артиллерии, Жуков сказал мне:

— Иван Терентьевич, пойдем поспим, эта музыка будет продолжаться еще долго.

Я ответил:

— Георгий Константинович, мне не так часто приходится бывать на фронте и не всегда увидишь такую красоту, я останусь и посмотрю, что будет дальше.

— Дело твое, — проговорил он и стал осторожно спускаться вниз. [218]

Артиллерийская подготовка продолжалась еще более двух часов. В конце ее был еще один огневой налет, в этот момент включились бомбардировочная и штурмовая авиация. Казалось, сделано все, что надо, но в этот день нас постигла неудача.

Пехота, поднявшаяся после артиллерийской подготовки для атаки, прошла несколько сот метров и залегла. Все поняли, что теперь ее никакими силами не поднимешь. Огромное количество снарядов, выпущенных в сторону противника, не оказали предполагаемого действия. Враг открыл ураганный огонь из всех видов оружия и преградил путь нашей пехоте.

К этому времени на вышку поднялся Георгий Константинович Жуков. Там и состоялся не совсем приятный разговор Жукова с Горбатовым. Собственно, говорил Жуков, а командарм молча слушал. Но назавтра все пошло отлично. Бобруйская операция завершилась успешно и ранее намеченного по плану срока. Генерал-лейтенант Горбатов стал генерал-полковником, так что неприятность первого дня забылась, и я вспоминаю о ней лишь потому, чтобы подчеркнуть, как важно на войне знать «мелочи», вроде того: занимает противник первую траншею или не занимает.

В наступлении советских войск, принимавших участие в освобождении Белоруссии, были применены очень сложные маневры: прорыв глубокоэшелонированной обороны, окружение крупных группировок врага в районе Витебска, Бобруйска, Минска, неотступное преследование противника и перегруппировки наших войск.

Мне позвонил Н. А. Булганин. Он был тогда членом Военного совета 1-го Белорусского фронта и приехал в штаб 3-й армии.

— Мне сказали, что вы едете в Бобруйск, правда ли это? — спросил он меня.

Я подтвердил, что действительно собираюсь ехать.

— Подождите меня, — поедем вместе. [219]

Я его долго ждал, потом решил ехать один, — в Бобруйске у меня неотложные дела. Но он снова позвонил.

— Если вы надумали, поезжайте сами. Я сейчас не могу. Только не советую вам ехать по основной дороге, она забита машинами и трупами, которые там остались после вчерашней ночной бомбардировки нашей авиации. На Бобруйск есть другая, новая дорога. Я и рекомендую воспользоваться ею. Там, через реку, наши войска навели понтонный мост.

Выслушав и поблагодарив Булганина за заботу, я решил добираться все-таки по основной дороге.

— Посмотрим, что наделали там наши авиаторы, — сказал я своему адъютанту, и мы выехали.

В Бобруйске в штабе 48-й армии я неожиданно встретился с Булганиным.

Он вошел в квартиру Романенко, когда мы спокойно беседовали с ним о состоянии дел в армии.

— Доложите обстановку, — приказал Булганин, обращаясь к командарму.

Романенко, как-то по-простому одетый, встал и в ответ ему, не глядя в глаза, тихо сказал: — слушаюсь...

Когда мы вышли, Булганин проговорил:

— Я понимаю, почему он такой. Горбатов и Гусев получили вчера звания генерал-полковников, а он, старый, заслуженный солдат, пока нет. Видимо, бумаги задержались.

Булганин не ошибся. На второй день Романенко стал генерал-полковником.

Белорусская операция была сложна во всех отношениях. В ту пору штабы армий меняли пункты своего расположения через один-три дня. Так, например, за первые 15 дней наступления штабы 48-й и 65-й армий сменили места командных пунктов по семь раз, а штаб 28-й армии — 8 раз. Часто перемещались в то время и штабы фронтов. Штабы 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов за то же время переместились три раза. [220]

Каждый поймет, что это требовало от связистов большой работы. Чтобы не нарушалось управление войсками, надо было своевременно демонтировать узлы на старом месте, вовремя перемещать их и к приезду штаба устанавливать снова.

Боевые действия войск в этой операции были характерны не только размахом наступательных действий всех фронтов, но и, как я уже отмечал, наличием большого числа подвижных соединений, значительной насыщенностью войск техническими средствами борьбы. Все это оказывало большое влияние на работу войск связи, сокращало возможности маневра, затрудняло работу по восстановлению телеграфно-телефонных линий, усложняло работу связи взаимодействия. Однако и в этих сложных условиях связисты с успехом справились со своими задачами: они во время всей операции сумели поддерживать вполне устойчивую и надежную связь.

Несмотря на то, что к тому времени уже недалек был конец войны, в центре и в штабах фронтов тщательно изучался опыт работы частей связи во время белорусского наступления.

Были подведены итоги и сделаны основательные выводы о работе войск связи в наступательных боях 1944 года.

В них отмечалось, что, несмотря на быстрые темпы продвижения войск и частые перемещения штабов в течение всей операции по освобождению Белоруссии, основным средством управления войсками, в звене Генеральный штаб — штабы фронтов, была проводная связь.

Между штабами фронтов и армий на нервом этапе операции проводная связь также была основным средством связи. Однако во время преследования противника она работала менее устойчиво, а на ряде фронтов с большими перебоями.

Опыт показал, что при маневренных действиях войск и быстром их продвижении для осуществления непрерывного управления войсками исключительно важное значение приобретает хорошо организованная [221] и широко используемая радиосвязь. Особенно велика ее роль была при поддержании связи с подвижными группами фронтов и армий. Важную роль сыграла при этом и авиация связи.

Полностью оправдали себя подвижные узлы, смонтированные на автомашинах, позволившие маневрировать и своевременно устанавливать связь при переходах штабов фронтов и армий. [222]

Глава пятнадцатая

Военные события развивались стремительно и успешно и во второй половине 1944 года. Почти все это время мне пришлось находиться в разъездах по фронтам и армиям, где я выполнял поручения Ставки Верховного Главнокомандования.

Однажды осенью зазвонил черный правительственный телефон, и, как уже не раз бывало, мне приказали выехать в штаб 1-го Прибалтийского фронта, который располагался в населенном пункте Кальвария, 80 километров западнее Шауляя, в Литве. Формула приказания оставалась прежней: «Приезжайте, разберитесь, помогите, доложите...»

На сборы много времени не потребовалось. Я решил лететь и приказал готовить самолет. Однако мне доложили, что ВВС не дает разрешения на вылет самолета из-за плохой погоды. Два часа было потрачено на согласование этого вопроса в различных инстанциях Военно-Воздушных Сил. Дошел до командующего Военно-Воздушными Силами [223] и наконец, добившись разрешения на вылет, поехал на Центральный аэродром. Все было готово, но в последний момент сообщили, что против полета возражает командующий противовоздушной обороны. Он якобы заявил, что не может гарантировать безопасности полета, из-за отсутствия видимости самолет могут сбить наши зенитчики. На дворе стояла пасмурная погода, небо в сплошных облаках, которые низко опускались над землей. Стало ясно, что, несмотря на все мои старания, самолет из Москвы все равно не выпустят. Поэтому было принято решение ехать на 1-й Прибалтийский фронт на автомашине.

Мы выехали во второй половине дня. Поздно ночью для кратковременного отдыха и заправки автомашин остановились в районе Орши, знакомой мне по первому дню войны. Отдохнув в офицерской гостинице часа два, мы двинулись в дальнейший путь. Завтракали в Минске, а на ночлег остановились в Вильнюсе, где располагался один из наших батальонов связи, обслуживавший узел связи особого назначения. Чтобы добраться до штаба фронта, мы должны были проделать еще путь не менее 300 километров. В Кальварию мы прибыли во второй половине следующего дня, преодолев за двое суток трудную дорогу длиной около 1100 километров.

Там уже был А. М. Василевский. При встрече он сообщил, что на следующий день собирается на наблюдательный пункт командующего фронтом, который находился на каком-то хуторе, или как их называют в тех местах — на мызе, и пригласил меня поехать вместе с ним. К этому времени связисты доложили мне, что дорога к наблюдательному пункту очень плохая. Собственно говоря, дороги туда в обычном понимании не было, существовал бревенчатый настил, тянувшийся сорок километров по лесам и болотам.

Я не смел отказаться от этой поездки, хотя невероятно устал в пути, поэтому попросил у Василевского разрешения полететь на наблюдательный пункт самолетом ПО-2. Он согласился. [224]

Вылетели мы рано утром и через 20–25 минут были уже на месте, где находились командующий фронтом генерал И. X. Баграмян и его начальник штаба генерал В. В. Курасов. Нельзя не сказать о том, что этот наблюдательный пункт был выдвинут далеко вперед к линии фронта и расположился в небольшом его выступе, на расстоянии не более пяти километров от переднего края наших войск. По этой причине Иван Христофорович, узнавший, что мы прибыли к нему на самолете, остался недоволен.

— Район расположения наблюдательного пункта находится под обстрелом артиллерии противника, — проговорил Баграмян, — а я за вас отвечаю.

Мне ничего не оставалось, как заявить, что вылет самолетом мне разрешен маршалом Василевским. После этого он как будто бы успокоился. Мы стали ждать Василевского. Чтобы не терять время, я начал знакомиться с состоянием связи, побывал вместе с генералом Бабкиным на узле связи.

Александр Михайлович приехал поздно вечером, измученный и усталый от тяжелой дороги. Он находился в пути около 14 часов. Конечно, он тоже мог бы прилететь туда самолетом, но ему это было категорически запрещено Верховным Главнокомандующим. Василевский бегло ознакомился с обстановкой, немного перекусил и, извинившись, ушел отдыхать.

Утром мы собрались у Баграмяна, он информировал нас, как штаб фронта предполагает провести предстоящую наступательную операцию, начало которой откладывалось со дня на день. В то время стояли густые туманы, поэтому об участии авиации не могло быть и речи. С этим командование фронта уже смирилось, решив начать наступление без авиации, но и артиллерия из-за отсутствия видимости не могла вести прицельный огонь. А без артиллерийской подготовки обойтись невозможно. Противник, окруженный нашими войсками и прижатый к Балтийскому морю, ожесточенно сопротивлялся, и ненастная погода помогала ему. [225]

Может быть, по этой причине, может быть, потому, что судьба курляндской группировки противника была уже предрешена и дело было только во времени, Василевский решил переехать на 3-й Белорусский фронт, которым командовал генерал И. Д. Черняховский. «Там готовится очень важная операция», — сказал Василевский. Какая, мне еще не было известно. Вместе с ним выехал на 3-й Белорусский и я, а за нами вслед отправился и наш дивизион связи.

Командный пункт 3-го Белорусского фронта находился в большом и густом лесу западнее Каунаса. Он был хорошо устроен и замаскирован. Трудно было представить, что в этом лесу живут и работают тысячи людей и находятся сотни машин. Все управления штаба располагались в хорошо построенных блиндажах. Даже баня была в районе расположения командного пункта, настоящая русская баня! Когда мы решили однажды воспользоваться этой баней, начальник связи генерал И. И. Буров рассказал мне:

— Теперь наши саперы на каждом месте расположения штаба фронта обязательно строят баню по проекту одного офицера из инженерных войск. Приезжаешь на новое место и кажется, что это та баня, которая была на старом месте, так они были похожи одна на другую.

Хорошо был оборудован на командном пункте и узел связи. Все аппаратные размещались в удобных блиндажах, соединительные линии были проложены в специально отрытых для этой цели ровиках, покрытых толстыми слоями дерна. Кабели, предназначенные для обеспечения внутренней телефонной связи, были закопаны в землю, подходившие к району командного пункта постоянные воздушные линии связи на далеких расстояниях от него были перехвачены кабелями. Это было сделано для того, чтобы не демаскировать командный пункт. Радиостанции были расположены далеко от штаба, чтобы противник не мог с помощью своей радиоразведки установить действительное место расположения [226] командного пункта фронта. Словом, все находилось в образцовом порядке. Во всем этом чувствовалась высокая культура, крепкая рука начальника штаба, большое внимание к вопросам связи со стороны командующего фронтом.

Устроившись на командном пункте фронта, где был развернут и узел связи представителя Ставки, мы стали ездить по армиям.

Во время наступательных действий наших войск в направлении Восточной Пруссии мне пришлось быть на командном пункте 11-й гвардейской армии, бывшей 16-й армии, которой под Москвой командовал генерал К. К. Рокоссовский. Это ее связисты усердно грудились в освобожденной Истре. За боевые заслуги перед Родиной и советским народом 16-я армия была преобразована в гвардейскую. Теперь ею командовал генерал К. Н. Галицкий. Начальником связи там работал бывалый связист, полковник Я. М. Давыденко.

Когда я вошел в квартиру командующего, то увидел к своему удовольствию на его рабочем столе радиостанцию РБ. Галицкий очень хорошо отозвался об этой радиостанции и сказал:

— Она позволяет мне иметь безотказную связь со всеми соединениями.

Надо сказать, что радиостанция РБ, разработанная советскими конструкторами еще в довоенные годы, пользовалась большой популярностью не только у радиоспециалистов, но и у общевойсковых начальников.

Мне было приятно наблюдать, как командарм, быстро перестроив радиостанцию на другую волну, стал вести переговоры с одним из командиров корпуса. Закончив разговор, он обратился ко мне:

— Она, моя хорошая, выручает меня в трудные минуты, когда мне надо переговорить не только с непосредственно подчиненными мне командирами корпусов, но и с командирами дивизий, через голову командиров корпусов или, как говорите вы — связисты, — через инстанцию. [227]

Связь через инстанцию возникла еще в самом начале войны, этого потребовала сама жизнь. В начале войны было немало случаев, когда командующие фронтами теряли связь с некоторыми подчиненными им армиями. Ставка Верховного Главнокомандования потребовала от Главного управления установить непосредственную связь Генерального штаба со всеми штабами армий. Позже это важное положение было распространено на все звенья управления вплоть до стрелковых полков включительно и являлось обязательным требованием. К тому времени, когда я был в 11-й гвардейской армии, то есть к концу войны, «связь через инстанцию» широко применялась и целиком себя оправдывала.

От генерала Галицкого я отправился к начальнику связи армии — Давыденко.

Там я обнаружил ряд серьезных недостатков. Узел связи на наблюдательном пункте командарма был оборудован небрежно, единственный во всей Красной Армии опытный образец специальной машины — кросс, которую мы для испытаний направили в эту армию, оказалась неукрытой, солдаты и офицеры узла связи выглядели неряшливо. Кроме того, на исходных позициях наших войск, откуда они перешли в наступление, валялось большое количество брошенного полевого кабеля. Начальник связи армии обязан был организовать сбор оставленного войсками кабеля своими силами, привести его в порядок и использовать для войск. Смягчало мое отношение к Давыденко лишь то, что штаб 11-й гвардейской армии все-таки имел хорошо организованную и четко работавшую связь. Кроме связи со всеми подчиненными соединениями, наблюдательный пункт командира имел прямую телеграфную связь по СТ-35 с штурмовой авиацией, взаимодействовавшей с армией, что встречалось редко, обычно она поддерживалась через штаб фронта или воздушной армии. Я обратил внимание на то, что кабельные линии, наведенные к наблюдательным пунктам командиров корпусов и к соседям, были [228] зарыты в землю, что в какой-то мере их защищало от огня противника.

Начальник связи стал оправдываться и просить помочь ему. Спокойно выслушав его, я приказал выслать специальными самолетами из Москвы переносные радиостанции, анодные батареи и радиолампы, в которых нуждалась армия. В кабеле отказал, сказав ему: соберите брошенный кабель, приведите его в порядок и снабжайте им подчиненные вам части связи.

В то время мы особенно тщательно проверяли организацию радиосвязи и в первую очередь в танковых и механизированных соединениях, которые больше других использовали ее для управления войсками. Выезжавшие в штабы представители Главного управления и управлений связи фронтов сличали на месте волны и позывные радиостанций, разосланные сверху. Это делалось потому, что было немало случаев, когда при размножении радиодокументов они искажались и радиосвязь по этой причине отказывала в самые ответственные моменты операции.

Накануне наступления командующий фронтом И. Д. Черняховский переехал в район Вилькавишкис. Вместе с ним отправились и мы. Наблюдательный пункт располагался так близко от переднего края, что дорога к нему обстреливалась пулеметным огнем противника, а сам НП подвергался огню из минометов даже небольшого калибра.

На наблюдательном пункте, так же как и на командном, был образцовый порядок. Весь его личный состав и узел связи располагался в блиндажах и был хорошо замаскирован не только от наземного, но и воздушного наблюдения. Связь по всем направлениям работала четко. В блиндажах командования были даже установлены телефонные аппараты «ВЧ», а на узле — аппараты Бодо для связи с Москвой, хотя передний край находился рядом.

Иван Данилович Черняховский осуществлял руководство подчиненными войсками с помощью [229] специальной сети проводной связи. Для этой цели в его блиндаже был установлен небольшой телефонный коммутатор, в который были включены телефонные провода, непосредственно связывавшие его с командующими армиями и некоторыми командирами соединений, действовавшими на направлении главного удара фронта. Кроме того, к тому же коммутатору были подключены прямые линии, соединяющие с членом Военного совета, начальником штаба, командующим воздушной армией и начальниками основных родов войск.

Все это позволяло командующему фронтом в любое время общаться с необходимыми ему абонентами независимо от работы всей остальной сети связи фронта.

Мне лично приходилось тогда неоднократно наблюдать, как легко и просто командующий фронтом говорил с интересующими его абонентами и руководил действиями подчиненных ему войск. Позднее такой способ организации связи нашел применение и на других фронтах.

Но мне припоминается совсем непохожий на это случай, произошедший в 1944 году на другом фронте, на территории Бессарабии. Там по долгу службы мне пришлось быть в одной из армий. Зайдя на квартиру командующего армией, я увидел у него 7 или 8 полевых телефонных аппаратов, микротелефонные, трубки которых были разбросаны по столу. Зазвонил один из аппаратов. Командующий схватил первую попавшуюся ему телефонную трубку и произнес обычное: «Алло». Однако эта трубка оказалась не от того аппарата, который звонил. Он взял вторую, затем третью, но никак не мог найти нужную. В этот момент зазвонил другой аппарат. Все повторилось снова. Вконец измучившись, он стал ругать связистов, обвиняя их в этой путанице.

Наблюдая такую картину, я ему по-дружески сказал:

— Не проще ли вам приказать перенести все телефонные аппараты, доставляющие столько хлопот, [230] в помещение, где находятся ваши адъютанты, а у себя оставить только один. Пусть подготовкой связи занимаются адъютанты, а вам докладывают, когда связь уже установлена.

Конечно, и у этого командарма, если бы он прислушался к нашему совету, связь могла быть организована так же, как и у генерала армии Черняховского, что сохранило бы ему много ценного времени и позволило бы спокойно работать.

Началось наступление наших войск. Черняховский, Василевский, несколько генералов и я поднялись на чердак окрашенного почему-то белой краской двухэтажного дома на западной окраине Вилкавишкис и стали наблюдать за действиями наступавших войск. В железной крыше этого здания были сделаны щели, позволявшие наблюдать за боем.

После артиллерийской подготовки пехота поднялась и пошла в атаку. Поле боя с высоты двухэтажного здания, находившегося на пригорке, просматривалось очень хорошо. Мы наблюдали, как стали отходить фашистские солдаты, как наши воины начали их преследовать. Всех нас поразило, когда вдруг мы увидели, как фронтовая легковая машина, на которой сидел какой-то смельчак, быстро промчалась вдоль линии фронта. По ее следу немцы вели огонь из своих шестиствольных минометов, но машина благополучно скрылась в складках местности. Как потом оказалось, это был офицер связи штаба фронта, выезжавший в войска.

Когда наши войска несколько оттеснили врага, я попросил у Василевского разрешения поехать в одну из армий. Он не возражал. Подъехав к оставленным противником траншеям, мы увидели отличную работу наших артиллеристов: разрушенные траншеи и блиндажи, разбитую боевую технику и много убитых гитлеровских солдат. Им не помогли ни укрепленные рубежи, которые немцы оборудовали в течение продолжительного времени, ни яростное сопротивление. Все было сметено, а оставшиеся в живых поспешно бежали. Наступление войск 3-го [231] Белорусского фронта успешно развивалось, и вскоре советские солдаты вступили на землю фашистской Германии.

Возвращаясь обратно, мы снова увидели белый дом, на чердаке которого находились во время артиллерийской подготовки. Среди всех остальных зданий этого маленького городка дом выделялся своей ослепительной белизной, был виден на большом расстоянии. И тогда я подумал, почему так неосмотрительно был использован этот дом в качестве наблюдательного пункта командующего фронтом. Хорошо, что все обошлось благополучно, а что стоило немцам направить два-три снаряда по этому так хорошо заметному ориентиру. Что было бы тогда?

Возвратившись из поездки, я поделился своими мыслями с Александром Михайловичем. Улыбнувшись, он сказал:

— Дорогой Иван Терентьевич, от судьбы никуда не уйдешь.

— Так-то это так, но раньше говорили, что «береженого бог бережет», это, по-моему, справедливо, хотя бог тут ни при чем.

Не желая развивать эту тему, я больше ничего не сказал.

Войска 3-го Белорусского фронта, действовавшие уже на территории Восточной Пруссии, добились большого успеха. Они заняли немецкие города Эйдкунен, Шталупенен, Гумбининен и стремительно рвались к Инстернбургу. В это время с группой офицеров мы поехали в войска, чтобы посмотреть, как работает связь в дивизиях, действующих на направлении главного удара, а заодно и увидеть захваченные нашими войсками первые населенные пункты Восточной Пруссии.

По пути туда мы остановились у маленькой речушки. Нас привлек небольшой плакат, прибитый к небольшому столбику. На нем было написано:

«Воин Красной Армии, перед тобой логово фашистского зверя». [232]

Ни один солдат, ни одна машина не проходили мимо, все останавливались. Сложные чувства овладели нами. Здесь было все: жгучая ненависть к гитлеровским захватчикам, принесшим советскому народу неисчислимые беды и страдания; гордость за то, что советские люди смогли вынести тяжелую войну и разгромить в ней вооруженную до зубов, сильную гитлеровскую армию; радость, что противник уже не топчет родную землю, а наши войска победоносно вступают в логово фашистского зверя.

Радостно было смотреть, как совершенно незнакомые солдаты и офицеры со слезами на глазах обнимали друг друга и целовались. Однако, подтянув имевшиеся резервы, ценой больших потерь, враг приостановил наступление наших войск, а кое-где и несколько потеснил их. Потом фронт стабилизировался, и мы вернулись на командный пункт, по-прежнему находившийся в районе Каунаса.

В то время, когда мы были на 3-м Белорусском фронте, погиб в авиационной катастрофе начальник Академии связи — генерал-майор Алексей Григорьевич Лапкин. Это произошло 18 октября 1944 года. Приближалась 25-я годовщина академии. Командование академии решило представить к награждению орденами и медалями наиболее отличившихся генералов и офицеров из числа профессорско-преподавательского и постоянного состава, а также служащих академии. С этими документами Алексей Григорьевич полетел на 3-й Белорусский фронт. Погода была отвратительная, но Лапкин спешил. Однако аэродром в Каунасе, куда он летел, закрыло туманом, и самолет не мог приземлиться. Тогда командир корабля решил вернуться в Полоцк, где они заправлялись, но и там сесть было нельзя, так как и этот аэродром был в тумане. Израсходовав все горючее, самолет упал и сгорел.

7 ноября 1944 года был подписан Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении Военной электротехнической академии связи Красной Армии орденом Красного Знамени.

«В ознаменование 25-й годовщины Военной [233] электротехнической академии связи Красной Армии им. С. М. Буденного, за выдающиеся успехи в подготовке офицерских и инженерных кадров для войск Красной Армии и боевые заслуги перед Родиной наградить академию орденом Красного Знамени.

Председатель Президиума Верховного Совета СССР — М. Калинин.

Секретарь Президиума Верховного Совета СССР — А. Горкин.

Москва, Кремль, 7 ноября 1944 г.»

Другим Указом Президиума Верховного Совета СССР была награждена орденами и медалями большая группа генералов, офицеров и служащих академии.

Вручение орденов и медалей академии и награжденным ее работникам правительство поручило мне. Перед отъездом на аэродром я зашел попрощаться с Александром Михайловичем Василевским. Напутствуя меня, он сказал:

— Только на одни сутки. Как вручите ордена, прилетайте обратно.

В тот же день мы прибыли в Ленинград, который тогда уже жил полнокровно и постепенно начал залечивать тяжелые раны, нанесенные блокадой.

К моему приезду в академии была разработана обширная программа праздника, посвященного 27-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции и награждению академии орденом Красного Знамени. В ней предусматривались вручение орденов, парад академии, торжественное заседание, концерт и банкет. Все это было рассчитано на два дня. Вручение ордена академии и парад был проведен на площади перед зданием академии, торжественное заседание и концерт состоялись в Доме культуры Промкооперации.

После концерта в столовой академии состоялся банкет, затянувшийся допоздна. Там присутствовали многие товарищи по совместной учебе, профессора и преподаватели, руководящие работники [234] академии и факультетов. Жаль было, что из-за недостатка времени мне не удалось побеседовать с ними более подробно.

К тому времени в академии была проведена большая работа. В трудных условиях военного времени был перестроен учебный процесс, глубоко изучался опыт работы войск связи в боевой обстановке, в результате чего намного повысились теоретические и практические знания слушателей. Академия в го время неустанно помогала фронтам, многие преподаватели выезжали на фронт, непрерывно росли научные кадры, оживилась партийно-политическая работа.

— Для военного времени неплохо, — делясь своими впечатлениями, — сказал я начальнику академии генералу К. X. Муравьеву, назначенному на эту должность после гибели Лапкина. — Но успокаиваться на достигнутом нельзя. Равняйтесь на войска, которые на фронте одерживают одну победу за другой...

В 9 утра следующего дня мы приехали на аэродром, чтобы вылететь в Каунас. Поднялись в воздух, но едва отлетев от Ленинграда, попали в сплошную облачность. Спустя минут 30 после этого ко мне пришел командир корабля и доложил, что из Москвы по радио получено указание вернуться в Ленинград. Дальше погода еще хуже, все аэродромы за крыты.

— Может быть, дотянем? — спросил я командира корабля.

— Это приказ и я не могу его не выполнить, — доложил он.

Самолет повернул назад.

Из гостиницы я позвонил А. М. Василевскому и доложил, что из-за непогоды нас вернули с пути обратно в Ленинград.

— Ну и очень хорошо, что вернули. Я сегодня выезжаю в Москву. Приезжайте и вы туда. Предстоит что-то интересное.

Ночью «Красной стрелой» мы выехали из Ленинграда и утром были в Москве. [235]

Это было очень кстати, так как к этому времени возвратилась из эвакуации моя семья: мать, жена и маленькая дочурка. Если не считать, что жена приезжала ко мне на три дня в 1943 году, мы не встречались с ней с июля 1941 года. Неожиданная встреча с семьей, конечно, была и очень приятной и радостной. Они, как и многие другие советские люди, эвакуированные на восток, натерпелись немало. Сначала жили в Уфе, туда была эвакуирована основная часть Наркомата связи. Семьи наркома, всех его заместителей и некоторых начальников центральных управлений были поселены в средней школе. В школьных классах они жили, готовили себе еду и переживали за своих близких. Но все-таки их постигла не самая тяжелая участь, другим досталось значительно больше. Этим, собственно говоря, мы и пытались их успокаивать в тех редких письмах, которые удавалось писать. Потом моя семья переехала в Куйбышев. Там находилась небольшая оперативная группа Наркомата связи, возглавляемая заместителем народного комиссара связи Р. А. Поповым. В Куйбышеве они жили несколько лучше и оттуда теперь они возвратились в Москву...

С самого начала войны и до последних ее дней в правительственные органы нашей страны, в ЦК ВЛКСМ, в Наркомат обороны, в Главное управление связи Красной Армии, а также в штабы фронтов и армий поступало огромное количество заявлений от женщин и девушек, желавших добровольно поступить на службу в войска связи. Среди них были и подготовленные связистки и такие, которые, не имея никакой специальности, только по зову сердца хотели быть на фронте. Вполне естественно, что все эти заявления сосредоточивались в Главном управлении связи. Вначале мы принимали положительные решения только для женщин, имевших подготовку связиста, и направляли их преимущественно во фронтовые и армейские части связи подальше от переднего края.

Однако острая нужда в связистах, возникшая в [236] ходе войны, а главное, безупречная работа на фронте телефонисток, телеграфисток, радисток заставили нас пересмотреть этот вопрос. Мы стали смелее принимать женщин в войска связи.

К концу войны насчитывались многие тысячи девушек-комсомолок и женщин, прекрасно справлявшихся со своими обязанностями не только во фронтовых и армейских частях связи, но и в частях всех родов войск, действовавших у самого переднего края. Все они наравне со связистами-мужчинами, без какой-либо скидки, самоотверженно несли тяжелую солдатскую службу.

Незаменимыми были телефонистки, особенно в крупных штабах. Если надо было срочно вызвать к телефону кого-нибудь из генералов, они обязательно находили того, кто требовался, где бы он ни был. Мужчина-телефонист в подобных случаях поступал, как правило, иначе, я бы сказал, формально. Если офицер или генерал, которого разыскивают, не оказывался в своем служебном кабинете или на квартире, он говорил: «Ни на работе, ни на квартире абонент не отвечает». Вот и все. Что хочешь, то и делай. Отправляй посыльных, ищи абонента у друзей-товарищей.

Я всегда считал и сейчас считаю, что работа на телеграфных аппаратах, особенно в крупных штабах, совсем не мужское дело. Женщины-телеграфистки, как правило, работают и лучше, и аккуратнее, и быстрее телеграфистов-мужчин. Видимо, эта специфическая работа ближе и удобнее им, чем мужчинам. Ведь не случайно, что тогда в системе Наркомата связи, да и теперь в Министерстве связи, абсолютное большинство телеграфистов составляли и составляют женщины. Совершенно очевидно, что из этого следует сделать вывод.

Во время войны я много бывал на различных военно-телеграфных станциях, видел, как женщины-телеграфистки работают на аппаратах, как обеспечивают прямые переговоры по телеграфу высоким начальникам. И во всех случаях они никогда не волновались от того, что рядом с ними сидит [237] маршал или генерал и вели себя непринужденно. Другое дело, солдат-телеграфист. В этих условиях он непременно тушуется, побаиваясь сидящего рядом начальника, и, конечно, при переговорах нередко допускает ошибки.

Кроме того, сидя рядом с женщиной, которая добросовестно трудится, офицер или генерал, ведущий переговор, даже резкий или безмерно ретивый, а такие встречаются, ведет себя как-то повежливей и поскромней.

Немало женщин работало радистками в небольших подразделениях, которые поддерживали связь в тактических звеньях управления: дивизиях, полках и даже в батальонах. Там они также показали себя настоящими героями.

Многие из них получали подготовку на радиокурсах и в школах старшин-радиоспециалистов, созданных еще в июле 1941 года. Укомплектованию этих курсов и школ немало помог секретарь ЦК ВЛКСМ Н. А. Михайлов. Местные комсомольские организации специально отбирали и направляли туда комсомольцев и несоюзную молодежь, среди которой подавляющее большинство были девушки. Можно сказать, что все они, попадая в армию, с честью и достоинством справлялись с трудными задачами, которые ставились перед ними командованием.

Большую и полезную службу несли женщины в военно-полевой почте. Это их руки обрабатывали миллионы писем, которые позволяли советским людям во время войны получать желанные вести о том, что делается дома, что жив и здоров отец, сын, брат, любимый...

Приближался конец 1944 года — года решающих побед над врагом. В конце декабря Ставка Верховного Главнокомандования поставила передо мной новую важную задачу. Надо было в срочном порядке оборудовать узел связи в районе, куда предполагала переехать Ставка, хотя это ее намерение держалось в строжайшем секрете.

Именно по этой причине мне было категорически [238] запрещено кому-либо говорить об истинном предназначении создаваемого там узла связи.

Началась, как всегда, напряженная работа связистов: строились новые линии, приводились в порядок существующие, устанавливалась различная аппаратура, проводилась внутренняя телефонная связь. Ни днем, ни ночью не прекращалась напряженная работа связистов, но вот гора с плеч — линия построена, управление радиопередатчиками налажено, можно выходить в эфир. К тому времени была установлена проводная связь с Москвой и со штабами ближайших фронтов. Можно докладывать о том, что узел связи находится в действии, и переезжать. Это я сделал 3 января 1945 года.

5 января по прямому приказанию И. В. Сталина я улетел в Москву. Ставка так и не воспользовалась узлом связи, на оборудование которого было положено много сил, но мы не отказались от него окончательно. Немного позже он выполнял роль вспомогательного узла и занимал важное место в общей системе связи Красной Армии на завершающем этапе Великой Отечественной войны. [239]

Глава шестнадцатая

1945. Каждый день на телеграф узла связи Генерального штаба не переставали поступать радостные вести со всех фронтов. Советские войска стремительно продвигались на запад. От фашистского ига были освобождены Варшава, Бухарест, Вена, Белград... Операции того времени имели много особенностей, которые оказывали серьезное влияние на управление войсками и затрудняли поддержание связи. К ним, прежде всего, следует отнести: большую растянутость фронтов, высокие темпы наступления, маневренность войск, крупные перегруппировки в ходе одной и той же операции, действия войск при нарушенных коммуникациях... В этих условиях особое значение для управления войсками приобретала радиосвязь, которая осуществлялась как с помощью мощных, так и маломощных радиостанций. На мощных радиостанциях широко применялась аппаратура буквопечатания, а на маломощных — радиотелефонные переговоры. [240]

Большие трудности возникали при осуществлении радиосвязи Генерального штаба со штабами фронтов, удаленных в то время на расстояния, превышавшие возможности фронтовых автомобильных радиостанций. Еще больше было трудностей при поддержании радиосвязи Генштаба со штабами армий, которые находились от Москвы еще дальше. Но и в этом случае выход был найден. Для связи по радио с этими штабами были созданы промежуточные радиостанции, располагавшиеся при узлах связи особого назначения. Они принимали от штабов фронтов и армий всю радиокорреспонденцию и передавали ее в Москву или осуществляли ретрансляцию передач радиостанций штабов фронтов и армий.

Много хлопот доставили связистам взаимные помехи радиостанций, огромное количество которых находилось тогда в войсках. Так, например, в период подготовки Висло-Одерского наступления на Сандомирском плацдарме находилось около десяти тысяч радиостанций различного назначения. В то время о «радиобоязни», имевшей место в начале войны, уже не говорили, ее и в помине не было. Больше того, связисты проводили специальные мероприятия, чтобы уменьшить взаимные помехи работающих радиостанций. Это способствовало устойчивости радиосвязи в завершающих операциях советских войск.

В последнюю декаду апреля и в первые дни мая 1945 года развернулись ожесточенные бои в районе Берлина. Важную роль для управления войсками сыграла радиосвязь, при осуществлении которой широко и эффективно использовались маломощные радиостанции типа РБ и «Север».

1-й гвардейский кавалерийский корпус, действовавший в начале войны под Москвой, в апреле 1945 года вел бои с противником за Эльбой. Вследствие сложившейся обстановки все его автомобильные радиостанции остались на восточном берегу реки. В этот период корпус поддерживал связь со штабом фронта только с помощью радиостанций РБ и «Север». В результате контрудара противника [241] 22 апреля в трудном положении оказался 7-й гвардейский механизированный корпус. И в этом случае выручили маломощные радиостанции. Корпус имел устойчивую связь со штабом 1-го Украинского фронта с помощью радиостанции «Север».

Во время Берлинской операции широко применялись и личные радиостанции командующих. Высоко ценил свои личные радиостанции и обслуживавших их радистов генерал, ныне Маршал Советского Союза В. И. Чуйков. Он часто пользовался радиостанциями для управления войсками. Их у него было две: переносная РБ и автомобильная — РСБ. Первую он использовал, когда располагался в блиндаже или в другом укрытии, вторую — когда выезжал в войска. Обе эти радиостанции вместе со своими экипажами прошли большой путь от Сталинграда до Берлина. За самоотверженную работу и за четкое выполнение заданий командарма весь личный состав экипажей радиостанции был неоднократно награжден орденами и медалями Советского Союза.

Еще один пример. В операции по форсированию реки Шпрее 117-я гвардейская стрелковая и 1-я гвардейская артиллерийская дивизии оказались в сложном положении, когда на их тылы вышли отступавшие немецко-фашистские части. Что происходило в районе их действий, было неясно. И на этот раз выручала радиосвязь, которая позволила вскрыть истинное положение дела, организовать взаимодействие наступавших соединений советских войск и разгромить противника.

Во время берлинских боев устойчиво работала и проводная связь. Штаб 1-го Белорусского фронта имел надежную телеграфную связь по Бодо: с Генеральным штабом, соседними фронтами и со всеми своими армиями. Кроме того, поддерживалась устойчивая телеграфная связь с тремя узлами связи особого назначения. На 1-м Украинском фронте, для повышения надежности, были построены три осевых линии: северная, главная и южная. Кроме того, каждая армия строила линию соответственно перемещению своего штаба. Для связи с армиями, [242] войска которых вели бои за Берлин, использовались также немецкие подземные кабели.

Войсками связи 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов руководили генерал-лейтенанты П. Я. Максименко и И. Т. Булычев. Это были мои старые знакомые. С Максименко я служил в 1-й кавалерийской дивизии Червонного казачества. Он был страстным шахматистом, даже на фронте умудрялся урвать свободную минутку, чтобы сыграть партию-другую с кем-либо из своих сослуживцев. Правда, играл он не так уж хорошо, но любил эту игру беспредельно. С легкой руки Булычева, когда он работал начальником связи Украинского военного округа, я перешел на командную работу, к которой всегда стремился, а потом мы вместе с ним работали в Управлении связи Красной Армии.

Оба эти генерала много потрудились для того, чтобы связь в Берлинском наступлении работала устойчиво. Это позволило, например, П. Я. Максименко 1 мая 1945 года донести в Главное управление о том, что «проводная связь в звене фронт — армия, а также внутри армий, работала устойчиво и являлась основным средством связи, обеспечившим командованию непрерывное управление войсками».

Соединения 5-й Ударной армии начали бои за овладение Берлином 22 апреля. Управление войсками на различных этапах этой операции отличалось рядом характерных особенностей.

Начальнику связи было сказано, что он должен быть готов к установлению связи при высоких темпах наступления на глубину до 100 километров. Поэтому по его распоряжению все начальники направлений связи были снабжены необходимым транспортом и резервами средств связи.

К началу боев узел командного пункта армии имел 18 направлений телеграфной связи. Кроме того, со всеми штабами, за исключением штаба фронта и воздушной армии, помимо телеграфной связи работала и телефонная связь. [243]

Наблюдательный пункт командующего 5-й Ударной армии имел проводную связь не менее чем по двум направлениям со всеми наблюдательными пунктами командиров корпусов и передовыми наблюдательными пунктами армии.

Хорошо была организована связь и с переправами на Одере. Любая переправа могла связаться с командным или наблюдательным пунктом командарма.

Все эти подробности приводятся для того, чтобы показать, с каким огромным объемом работы научились справляться наши связисты в конце войны. Война — суровая школа, у нее свои и очень эффективные методы обучения.

При подготовке берлинских боев, так же как и во всех других операциях Красной Армии, среди личного состава частей связи большую работу проводили политработники, партийные и комсомольские организации.

Партийно-политическая работа в частях связи имеет ряд особенностей, вытекающих из специфических условий работы их в мирное и военное время.

Связисты несут боевую службу на линиях, узлах связи и радиостанциях в одиночку и небольшими группами, в отрыве от своих частей и командиров. В этих условиях важное значение имеют личная инициатива и дисциплина, высокое мастерство и самостоятельность в работе. Личный пример коммунистов и комсомольцев при несении специальной службы и выполнении боевых задач — важнейшее требование к партийно-политической работе в войсках связи. Основной формой воспитательной работы в частях связи является индивидуальная работа с каждым. Политработники и командиры этих частей должны стараться как можно чаще бывать на линиях связи, контрольно-испытательных пунктах и радиостанциях, то есть там, где дежурят или выполняют работу их подчиненные.

Связистам доверяются большие военные секреты. [244] Работая на военно-телеграфных, телефонных и радиостанциях, они присутствуют при важных переговорах офицеров и генералов своих штабов, передают различные оперативные документы и таким образом узнают сведения о намерениях командования, задачах и действиях наших войск. Это должно постоянно учитываться при организации партполитработы в частях связи. Поэтому воспитание у воинов-связистов высокой бдительности, строжайшее сохранение военной тайны, а также поддержание дисциплины при переговорах по телеграфу, телефону и, особенно, по радио являются одним из главных направлений партийно-политической работы среди воинов-связистов.

В начале Великой Отечественной войны Главное Политическое Управление издало и разослало в войска «Памятку красноармейцу-связисту». В ней были кратко и предельно ясно изложены основные задачи воинов-связистов. Памятка учила их, как надо осуществлять бесперебойную связь в боевой обстановке. Она требовала от каждого связиста беречь, как зеницу ока, технику, всегда держать аппаратуру в полной боевой готовности, смотреть в оба, чтобы ни на одну секунду не выходили из строя линии связи. Эти памятки помогли политработникам и партийным организациям провести большую и полезную работу, довести до сознания воинов-связистов основные их задачи. Лозунги и газеты также помогали проводить воспитательную работу среди воинов-связистов.

К концу войны многие тысячи воинов-связистов совершили боевые подвиги и показали образцы высокого мастерства, за что были награждены орденами и медалями. Свыше двухсот из них стали Героями Советского Союза. Кроме того, десятки частей связи были награждены орденами, получили звание гвардейских.

Замечательные подвиги во время боев в Берлине совершил телефонист роты связи 1052-го стрелкового полка 311-й стрелковой дивизии сержант И. С. Антипенко. [245]

27 апреля сержант Антипенко осуществлял телефонную связь командира полка с командирами батальонов. В этот день на улицах Берлина шел сильный бой. Вражеские снаряды в четырех местах повредили телефонную линию. Сержант Антипенко по личной инициативе, не считаясь с опасностью для жизни, устранил все эти порывы кабеля и обеспечил командиру полка устойчивую связь. В этом бою он уничтожил 12 гитлеровских солдат, был ранен, но не ушел с поля боя, заявив, что не уйдет с поля боя «до полного очищения Берлина от фашистских войск».

29 апреля, в сложной обстановке, когда полк освобождал дом за домом, а противник неоднократно повреждал линию связи, сержант Антипенко честно и добросовестно выполнял свою боевую задачу и, рискуя жизнью, устранил под огнем противника 5 повреждений, поддерживая связь командира полка с подчиненными ему подразделениями. В этом бою сержант Антипенко был ранен в живот, но, превозмогая острую боль, добрался до командира роты, доложил о выполнении боевой задачи и через 2–3 минуты скончался.

За совершенный подвиг Президиум Верховного Совета СССР посмертно присвоил Иосифу Степановичу Антипенко звание Героя Советского Союза.

Во время боевых действий в Берлине использовались для управления войсками все средства связи: радио, проводные, подвижные. Связь была хорошо организована и устойчиво работала не только в штабах фронтов и армий, но и ниже: в корпусах, дивизиях, полках...

Отлично действовали связисты в 79-м стрелковом корпусе, на который была возложена почетная задача — овладеть рейхстагом и водрузить на нем Знамя Победы. Во время наступления проводная связь командира и штаба корпуса была организована по двум или трем каналам на каждом направлении. Линии связи прокладывались по подвалам зданий, в траншеях и специально вырытых [246] ровиках. Иногда прямые кабельные линии от командного и наблюдательного пунктов командира корпуса подводились даже к штурмовым отрядам. При штурме рейхстага за каждым штурмовым отрядом было проложено по две линии.

Вспоминая эти события, нельзя не рассказать об одесской телеграфистке Ф. И. Ладыженской, прошедшей во время Великой Отечественной войны большой и славный боевой путь, В мае 1945 года смена, руководимая Ладыженской, подъехала к поверженному рейхстагу. На его стене, в память о великой победе, телеграфисты 6-го отдельного полка связи 28-й армии поставили свои подписи. Затем они все вместе пошли в бывшую рейхканцелярию. В кабинете Гитлера они подобрали один из валявшихся на полу бланков рейхканцелярии и сделали на нем следующую надпись:

«3-го мая 1945 года в 17.00 посетили Берлинский рейхстаг...

2-го мая в 14.00 было водружено Знамя Победы над Берлином. Это знамя висело над разрушенным рейхстагом.

Эту великую победу завоевали доблестные войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов...»

От Волги до Берлина вместе со своей частью прошла начальник смены армейского узла связи старший сержант Ф. И Ладыженская. Шесть правительственных наград украшают ее грудь. Они свидетельствуют об участии скромной телеграфистки в героических боевых действиях 28-й армии, в штабе которой она прослужила с момента организации армии до капитуляции гитлеровской Германии. Демобилизовавшись из армии, Ф. И. Ладыженская снова вернулась на свой родной телеграф, где работает и поныне.

* * *

Опыт Великой Отечественной войны наглядно и убедительно показал, что от состояния и работы связи во многом зависели оперативность управления [247] войсками и успех боевых действий. Значение связи для управления войсками трудно переоценить, и поэтому совершенно справедливо нередко сеть связи сравнивают с нервами живого организма. Линии, составляющие основу сети связи, соединяют между собой различные органы управления, аналогично тому, как нервные волокна соединяют все ткани и органы живого организма. Нарушение в какой-либо точке нервного волокна его физиологической непрерывности немедленно приводит к нарушению нормальной деятельности организма. То же самое происходит и в связи. Прекращение или ее перерыв на каком-то направлении неизбежно ведет к нарушению управления войсками, что в боевой обстановке бывает чревато тяжелыми последствиями.

Именно поэтому войска и средства связи требуют к себе пристального внимания со стороны командиров и штабов, повседневного и конкретного руководства.

Рассматривая работу войск связи во время Великой Отечественной войны, можно уверенно и твердо сказать, что они справились с поставленными задачами. Особенно хорошо связисты работали во второй половине Великой Отечественной войны. Свидетельством этому могут служить многочисленные отзывы видных советских военачальников, огромный объем выполненных работ, большое мастерство и героизм не только отдельных связистов, но и целых частей связи.

Во время войны впервые в нашей армии были созданы многочисленные части связи Резерва Верховного Главнокомандования, крупные штабы стали широко применять подвижные узлы, узлы особого назначения, личные радиостанции командующих и командиров. Всего этого до войны не было.

Новым было также, связь через одну командную инстанцию, широкое использование во всех звеньях управления телефонной связи, радиосвязь встречного взаимодействия, осуществление связи [248] органов оперативного тыла по самостоятельным сетям.

Интересно отметить еще одно мероприятие, которое было впервые проведено во время войны при организации связи Генерального штаба со штабами фронтов.

Когда военные действия советских войск происходили на территории других стран и коммуникации сильно растянулись, возникла необходимость улучшить руководство связью на наиболее важных направлениях. С этой целью были введены начальники оперативных направлений связи. На них возлагалась ответственность за состояние и развитие связи и руководство частями, действовавшими на направлениях от Генерального штаба к штабам фронтов. На эти должности назначались опытные генералы из числа начальников связи фронтов и армий.

Принято говорить, что в годы Великой Отечественной войны одной из центральных задач войск связи являлось поддержание надежной связи. Судя по всему это действительно самый коренной вопрос работы войск связи, отражающий их основное назначение и смысл их существования. Нет связи — нет и управления, связь действует — непрерывное управление войсками обеспечено.

Не ошибусь, если скажу, что этим важнейшим вопросом занимались все штабы и связисты всех родов войск, начальники связи фронтов и армий, и Главное управление связи и Наркомат связи. Однако, несмотря на огромную работу, с этой большой и трудной задачей во время войны они одни ни за что бы не справились. Это стало возможным только благодаря помощи партии, правительства, Верховного Главнокомандования, всех штабов фронтов и армий.

Многочисленные поездки ответственных работников Главного управления связи, представителей академии, инженеров научно-исследовательского института тоже способствовали решению этой задачи. Выезжая в войска и знакомясь с состоянием [249] дел на местах, прислушиваясь к одним, отрицай неудачный опыт других, эти люди аккумулировали огромный опыт войны, который постепенно обобщался и, будучи обобщенным возвращался в войска в виде директив, наставлений, инструкций. Трудный и очень сложный это процесс — учить войска и в то же время самим учиться у них. Во всяком случае связисты отдавали этому делу все свои силы, знания, опыт и устремления.

Война неумолимо потребовала от нас усовершенствования и развития общегосударственной системы связи. Это требование возникло вследствие эвакуации многих предприятий, учреждений и населения в восточные районы страны. Нужно было в самом спешном порядке строить большие магистрали для связи с Ленинградом, Мурманском, Закавказскими республиками, возводить целую сеть телеграфно-телефонных линий к востоку от Волги, заново создавать ряд крупнейших узлов связи. В то время от предприятий Наркомата связи в значительной степени зависела нормальная деятельность заводов и фабрик, колхозов и совхозов, особенно там, куда они перебазировались во время войны. Огромные задачи встали перед связистами местных предприятий в прифронтовых районах.

Трудно переоценить значение мероприятий, намеченных партией и правительством по централизации и объединению руководства всеми вопросами связи в стране и в армии. Можно наверняка сказать, что не будь этого постановления, связисты ни за что не справились бы с теми большими и трудными задачами, которые встали перед ними в годы Великой Отечественной войны.

Это важное мероприятие позволило ликвидировать ведомственные барьеры, которые мешали решению многих важных задач по организации и использованию связи, и способствовало улучшению работы всех видов связи на фронте и в тылу.

Многие тысячи связистов за самоотверженный труд, за подвиги, совершенные на фронте и в тылу, [250] были награждены орденами и медалями Советского Союза.

Только одним Указом Президиума Верховного Совета СССР от 18 мая 1943 года за образцовое выполнение заданий правительства в деле обеспечения обороны страны всеми видами связи было награждено орденами и медалями Советского Сою за 2524 работника предприятий Народного комиссариата связи.

Среди них были почтальоны и сортировщики, телеграфисты и телефонистки, монтеры и надсмотрщики, радисты и радиофикаторы, инженеры и техники, руководители предприятий и областных управлений связи — представители всех профессий, работавших в хозяйстве связи.

21 мая М. И. Калинин, вручив ордена и медали первой группе награжденных связистов и сердечно поздравив их с наградами, говорил:

— Хорошая связь — это признак культурности страны, культурности населения. Разрешите пожелать, чтобы эти награды послужили новым стимулом к еще большим усилиям по улучшению связи, в особенности в Красной Армии, на фронте. И я думаю, что связисты со своей стороны сделают все, чтобы наилучшим образом обеспечить связью нашу Красную Армию и тем помочь в ее борьбе против немецких захватчиков.

Теперь можно уверенно сказать, что советские связисты с честью выполнили это пожелание М. И. Калинина.

После окончания Великой Отечественной войны, это было в конце мая 1945 года, в Кремле состоялось большое и ответственное совещание. На нем присутствовали все члены Политбюро и руководящие работники Наркомата обороны. В Москву съехались командующие, члены Военных советов и начальники штабов всех фронтов. Там довелось быть и мне.

Во всем чувствовалась особая торжественность. Радость одержанной недавно победы, радость встречи с друзьями, товарищами, просто со знакомыми, [251] с которыми так давно не виделся каждый из нас. Крепкие рукопожатия, объятия, поцелуи, такие горячие, что и не подумаешь, что здесь собрались убеленные сединой видные военачальники.

Разделившись на группы, боевые друзья оживленно беседуют, смеются, у всех веселые лица. Но вот все стихло. Участники совещания рассаживаются за небольшими столиками, рассчитанными на два человека, с вращающимися креслами (совещание состоялось в зале заседаний Совета Народных Комиссаров, в Кремле). Входят члены Политбюро и садятся за полукруглый стол президиума. В зале тишина. Все участники полны внимания. Председательствующий И. В. Сталин глухим голосом объявляет, что на обсуждение присутствующих ставится один вопрос: «О предварительных итогах войны и переходе Вооруженных Сил на мирное положение». Не ручаюсь за точную формулировку названия вопроса, но говорили именно об этом.

Совещание продолжалось три дня. В первый день были выступления участников. Доклада не было, вместо него председательствующий произнес небольшое вступительное слово. Начались выступления, в которых было много нового и интересного. В конце первого дня, уже вечером были выделены комиссии в составе 2–3 человек, которым было предложено подготовить соображения по различным вопросам строительства Вооруженных Сил Советского Союза в связи с переходом их на мирное положение. Генералу С. С. Бирюзову и мне поручили представить предложения по вопросам управления и связи.

Второй день был отведен для работы комиссий.

В третий день были заслушаны и обсуждались доклады комиссий. Короткое заключительное слово, и совещание закончилось.

В этот день был решен вопрос о проведении на Красной площади в Москве парада Победы. 24 июня 1945 года парад состоялся. [252]

Я убежден, что никто из участников этого исторического парада и гостей, видевших его с трибун, никто из советских людей, слушавших трансляцию парада по радио, никогда не может забыть все это. В этот день по брусчатке Красной площади шли сводные полки всех фронтов. Шли лучшие из лучших пехотинцы, танкисты, летчики, артиллеристы... И связисты.

* * *

Многое изменилось с тех пор, когда советские связисты решали важные задачи на полях сражений Великой Отечественной войны. Канули в Лету былые походы. Много лет прошло и после окончания войны. Но то, что мы и теперь обращаемся к огромному опыту, накопленному в этой большой войне, изучаем и анализируем его, явление вполне закономерное. Закономерное потому, что все это имеет большое практическое значение и в настоящее время. В прошлом и настоящем столько органических стыков, что разделить их просто немыслимо. Да это и вредно.

Использование боевого наследия позволяет находить в нем неистощимую силу и энергию для творческих поисков, помогает находить правильные решения задач, которые стоят перед Вооруженными Силами Советского Союза в современных условиях.

XXIII съезд КПСС подчеркивал, что «...в условиях, когда агрессивные силы империализма обостряют международную напряженность, создают очаги войны, КПСС будет и впредь повышать бдительность советского народа, крепить оборонную мощь нашей Родины, чтобы Вооруженные Силы СССР были всегда готовы надежно защитить завоевания социализма и дать сокрушительный отпор любому империалистическому агрессору».

Советские Вооруженные Силы, сплоченные вокруг Коммунистической партии, с честью выдержали испытание временем. Во время Великой Отечественной войны они отстояли свободу и независимость [253] нашей Родины, освободили от фашистского ига народы ряда стран. Сильная духом, оснащенная первоклассной техникой, Советская Армия ныне, как и в прошлом, непоколебимо несет свою боевую вахту, надежно оберегает мирный созидательный труд советского народа. В ее монолитных рядах выполняют свой священный долг перед Родиной воины всех видов Вооруженных Сил и родов войск, в их числе и воины-связисты.

Примечания

{1} Пролет — расстояние между телеграфными столбами.

Список иллюстраций

Маршал войск связи И. Т. Пересыпкин

Червонные казаки. Проскуров. 1926. г. (1)

Червонные казаки. Проскуров. 1926. г. (2)

Политсостав 2-го кавалерийского полка. В первом ряду второй справа — военком полка Мирощенко.

Командир эскадрона 2-го кавполка Д. Мациевский. 1925 г.

Командир 2-го кавполка П. Р. Потапенко.

Комдив И. А. Найденов.

Главный инженер радиоуправления Наркомата связи СССР Б. П. Асеев.

Генерал-майор Н. С. Бесчастнов.