Белостокский выступ

У Сопоцкина

Алексеенко Михаил Иванович,
Пулеметчик 1-го батальона 184-го стрелкового полка 56-й дивизии.

Весной 1941 года полк был передислоцирован в район Гродно и разместился в палаточном лагере у Гожи.

Немцы ударили по дзота из минометов, но в атаку через ров не пошли. Мы открыли ответный огонь из пулеметов. Перестрелка продолжалась свыше часа. Средних командиров с нами не было: комбат ст. лейтенант Корнух находился в отпуске, а командир нашей роты лейтенант Палащенко, говорят, уехал к своей семье на выходной в Гродно. А замещавшие их взводные командиры не знали, что делать в подобной обстановке. К тому же запас патронов у нас был ограниченный: мы шли работать, а не воевать. Наконец, часов в 8 утра поступил приказ: на вторую линию обороны – к дотам за Августовским каналом. Но, когда мы покинули дзоты и оказались на голой высоте, немцы открыли по батальону с флангов минометный огонь. Мы бросились бегом к белевшим за каналом на фоне зелени нашим дотам, но из ближайшего к нам глухо заурчали пулеметы. Оказавшись под перекрестным огнем, мы залегли. Появились убитые и раненые.

Но пулеметчики в доте, видимо, не плохо знали свое дело. Первый разведчик не прошел и половины пути. Неудача постигла и двух других. Командиры стали совещаться, что делать. А вдруг в дотах не наши, а уже немцы? Но тут кому-то в пришла в голову стоящая мысль: послать бойца с красным флагом, и если в дотах наши, то должны прекратить огонь. Флаг сделали из окровавленной рубахи одного из раненых бойцов. Идти с флагом к каналу вызвался стройный юноша-казах из нового пополнения Сатаров. Весь батальон, затаив дыхание, следил за тем, как высоко подняв над головой кровавый флаг, Сатаров спускается с высотки к зарослям кустарника у канала. Но тут глухо простучала длинная очередь…

Больше рисковать людьми не стали. Парторгу роты сержанту Соловьянинову было приказано взять с собой трех бойцов, добраться до соседней пограничной заставы и попросить ее начальника связаться с командиром пулеметной роты, которая занимает доты у канала, чтобы тот отдал приказ прекратить стрельбу по своим. Соловьянинов взял с собой Александрова, Колпащикова и меня. Мы подошли к заставе с западной стороны, остановились у проволочного заграждения, стали наблюдать. К нашему удивлению, застава оказалась безлюдной, но совершенно целой. Мы осторожно вошли в помещение. На столе стоял стакан с ландышами, миски с недоеденной кашей, булка хлеба и кулек с сахаром. В кладовке обнаружили комбижир, концентраты, сухари – как раз то, чего нам в тот день не доставало. Рядом в складе нашлись снаряженные магазины к винтовкам СВТ, гранаты. Найдя здесь же два пустых мешка, мы доверху наполнили их найденным добром, и тут только услышали слева, в направлении первой заставы, в лесу приглушенные звуки яростного боя. Видать пограничники второй ушли туда, на помощь своим товарищам. Парторг бросился к телефонному аппарату на стене, но он бездействовал: связь была нарушена. Пришлось вернуться к батальону, который по-прежнему лежал на высотке под огнем из дотов. Пока Соловьянинов докладывал лейтенанту о виденном на заставе мне пришла в разгоряченную от волнения при виде умиравших под своими же пулями товарищей отчаянная мысль. Я решил, что настал мой час, ради которого стоило жить и, подойдя к парторгу, сказал, что была ни была, а попытаюсь дойти до канала и переплыть его под огнем.

Соловьянинов сначала с сомнением посмотрел на меня, но потом разрешил, сказав: “Иди, Миша! Но если в дотах окажутся немцы, лучше убей себя”. Я кивнул и, подхватив винтовку, по ложбинке с густой травой ужом пополз к каналу. Наверное, из дотов меня не заметили, и я, как был, с винтовкой и ранцем, плюхнулся с берега в воду и поплыл. Хотя, я таганрожец, выросший у моря, считал себя неплохим пловцом, однако, видно, сил своих не рассчитал. Одно дело плыть километр и даже два в чем мать родила, и совсем другое – в полной амуниции пусть даже всего каких-нибудь полсотни метров. Неожиданно меня сразу потянуло на дно. Пришлось вернуться назад. Притаился за кустом, стал соображать, как же поступить. Но одно решил твердо: раз сам вызвался – назад пути нет: канал нужно переплыть не ради своего гонора, а ради товарищей, оставшихся под огнем. Сбросил наземь ранец, снял штык со своей винтовки № 396 (этот номер до смерти не забуду). Вдруг из дота очередь над головой: заметили! Сразу же бултых под воду, плыву у самого дна, думаю: в любой момент прошьют нетолстый слой воды. Стараюсь плыть зигзагами. На миг вынырнул, глотнул воздуха и снова виляю туда-сюда, пока не уткнулся головой в другой берег. Передохнул. Думаю: тут в мертвом пространстве меня не достанут. Выполз на берег, зажав в правой руке штык, приготовившись заколоться, если увижу у дотов немцев. Но не успел глазом моргнуть, как меня окружили солдаты в польских конфедератках. Хотел уже ударить себя штыком, да заметил на чужих головных уборах наши родные пятиконечные звездочки. И тем не менее их владельцы навалились на меня, вырвали штык и потащили за дот, что-то быстро говоря на малопонятном мне языке. Но два слова – “герман” и “расштелять” я все же понял. Тут до меня дошло: они не немцы, а недавно призванные из приписного состава местные жители, которые прежде служили в польской армии. В этой форме они и явились по призыву, новой еще не успели получить. Я и раньше не лез за словом в карман, а тут, когда уж приспичило, сразу нашелся.

- Да в кого же вы стреляете сволочи? – со злостью выкрикнул я, показывая на дот, который продолжал извергать огонь.

– Неужели вы не видите что перед вами не “герман”, а русский боец? И там, за каналом тоже наши, советские. Ах вы мать вашу…- и выругался так, что мои конвоиры сразу остановились. Значит, думаю, подействовало! Слышу, один из них постарше, засомневался:

- А быть може, он и направде россиянин? Бо ни един герман не бендзе так лайеть по-российску.

- Покличем товарища командира, нех он сам разбирается.

Один из конвоиров юркнул в узкую дверь дота и вскоре вернулся с лейтенантом в новенькой форме с артиллерийскими эмблемами на петлицах. Он подозрительно оглядел меня, недоверчиво выслушал мою гневную, сбивчивую речь и с сомнением покачал головой:

- Товарищ лейтенант! – взмолился я. – Какой же я диверсант? Мой первый батальон 184 Краснознаменного полка лежит под огнем вашего, вернее, нашего советского дота уже второй час, ожидая, пока вы поймете свою ошибку и прекратите убивать своих!

- А пославший вас сюда командир – член партии? – вдруг спросил он.

- Да. Парторг роты.

- Так. Плывите назад, – мы стрелять не будем – возьмите у него партбилет и принесите сюда. Тогда, может, поверю.

Делать нечего, поплыл к своим, разыскал Соловьянинова и доложил обстановку.

- Да что он с луны, что ли свалился? – вскипел тот. – Или устава не знает? Кто же передаст свой билет в чужие руки? Пусть голову не морочит, так и скажи ему. А за свои фокусы он еще ответит!

Пришлось мне в третий раз переплыть канал. Передал ответ помкомвзвода. Лейтенант помялся, но, по-видимому, доводы парторга он счел убедительными и сухо бросил:

Ладно, примем к сведению. Передайте, пусть переправляются справа, у моста и занимают недостроенные доты. Огонь вести не будем…

От радости я даже забыл потребовать назад свой штык, отобранный у меня после первого рейса. Переплыл канал в четвертый раз, забрал свою винтовку, ранец и доложил о выполнении задания помкомвзводу в присутствии заместителя комбата. Вскоре батальон, похоронив убитых и забрав раненых, переправился через канал, где занял свой участок обороны. А вместе с ним, уже в пятый раз и я, окончательно измотанный этими рейдами.

- Миша, друг! Поздравляю! – восторженно говорил мне после мой товарищ по взводу, тоже пулеметчик Толя Исупов. – За такой подвиг тебе положена, как минимум, медаль “За отвагу”.

- Бери выше, – возразил Соловьянинов. – Лейтенант сказал, что как только соединимся со своим полком, будет писать представление к ордену “Красной Звезды”. На обоих сразу – на тебя и на Сатарова.

После переправы через канал нам обороняться в дотах не пришлось. Их заняли другие подразделения дивизии и пограничники соседних застав. Отдохнув и просушившись, мы пошли по правому берегу канала к Неману на соединение с 213 полком. К вечеру, мы голодные, усталые, еле передвигали ноги. Особенно пулеметчики, которые, кроме личного оружия и снаряжения, тащили тяжелые пулеметы, коробки с патронами. Но я в эти трудные часы испытал настоящее солдатское счастье. После того, что я сделал для батальона, на меня товарищи смотрели с благодарностью. Видя, что я за день вымотался и еле тащил ноги, то один, то другой брали у меня пулемет или станок и тащили километр-другой, хотя им самим было трудно. Разве можно это забыть? Наверное, это дороже любой награды.

Когда стало вечереть, мы сделали привал в лощине, засеянной рожью. Вдруг впереди, на гребне высоты, появились немецкие танки и бронетранспортеры с пехотой. Послышалась команда: “К бою!” Стали окапываться. Немцы расставили танки по обе стороны лощины. А ихняя пехота пошла под прикрытием их огня в атаку на нас. Мы подпустили врагов метров на сто и открыли огонь в упор. Немцы не выдержали и залегли, а когда стемнело, отползли назад к своим танкам и бронетранспортерам. Помню как стойко держались в этом бою бойцы первой роты Богданович Иван, Колпащиков Юрий, Гришин Анатолий, Худолеев Николай, Дзюба Иван, Исупов Анатолий, Троянец Костя и другие. Немало товарищей мы потеряли тогда, в первый день войны. Но и немцы получили сполна. Продолжать бой ночью они не решились, отошли. К утру на гребне, где они стояли мы отрыли глубокие окопы. Но утром мы снова продолжали отступать к Неману в направлении д. Лойки, где предполагали найти свой полк. Однако это нам не удалось тогда. Мы соединились с 213 полком, занявшим оборону вдоль канала. А на другой день отступали к Неману вместе с ним, составляя аръергард. Утром 24 июня мы вышли к Неману, где уже началась переправа. Большинство бойцов из 213 стрелкового полка уже переправилось по понтонному мосту, но вдруг появились немецкие танки, которые открыли по переправе огонь. А потом и самолеты. Нам пришлось переправляться под перекрестным огнем на подручных средствах. Вода в Немане у берега покраснела от крови. Понтон, за который я ухватился, стало прибивать к берегу, где были немцы. Я прыгнул в воду и едва не утонул. Спасли меня проплывавшие мимо в лодке пограничники. У деревни Гожа, у кладбища, мы наконец пристали к берегу, но попали под огонь вражеской артиллерии. Во время переправы я потерял своих однополчан и отступал дальше, к Лиде, с пограничниками.

27 июня при попытке перейти дорогу, по которой двигались немцы к Минску, я попал в плен и был отправлен в лагерь военнопленных.

В те тяжелые дни

Скрипка Григорий Гордеевич,
командир 55-го стрелкового полка 17-й стрелковой дивизии.

12 июня 1941 года наш полк выступил походным порядком в район г. лида, куда должен был прибыть 23 июня. Одновременно туда же начали выдвигаться и другие части дивизии, за исключением гаубичного артиллерийского полка, отдельных противотанкового и зенитного дивизионов. Они должны были перевозиться из Полоцка по железной дороге. Дивизия выдвигалась на запад, как это было доведено до нашего сведения, с целью участия в предполагавшихся окружных учениях. Утро 22 июня застало полк на дневке в районе г.п. Ивье. Здесь от проезжающих на автомашинах бойцов и командиров мы узнали о бомбардировке немецкой авиацией Лиды и военного аэродрома.

Мы приняли меры по дополнительной маскировке от воздушного нападения, выставили боевой охранение. Вскоре я был вызван в штаб дивизии. Здесь командование дивизии, не имевшее связи с вышестоящими штабами, в присутствии командиров частей решало вопрос о последующих действиях. Начальник штаба дивизии полковник Харитонов предложил вскрыть “Красный пакет” и действовать в соответствии с содержащимися в нем указаниями. Однако командир дивизии генерал-майор Бацанов Т.К. и его заместитель по политической части полковой комиссар Давыдов И.С. не согласились с ним. Решено было ждать распоряжений сверху.

Как теперь известно, командующий Западным фронтом генерал армии Павлов Д.Г. в течение первого дня войны несколько раз менял боевую задачу 21 стрелкового корпуса, в состав которого входила и наша дивизия. Сначала корпусу было приказано выйти в район Скидель-Острино и готовить оборонительный рубеж на фронте Мяркине, Друскининкай, Озеры, Скидель, река Неман. В 18 часов генерал Павлов решил уже сосредоточить весь корпус в районе Лида и готовить контрудар в направлении Друскининкай. Последнее же приказание командиру корпуса генерал- майору Борисову В.Б. ставило задачу выдвижения 17 и 37 стрелковых дивизий на рубеж Варена, Ново-Казаковщина, Дубинцы, река Дитва.

Первые распоряжения командующего фронтом до нашей дивизии не дошли, так как она не имела связи со штабом корпуса, который 22 июня еще находился в Витебске. Генерал Борисов с оперативной группой своего штаба прибыл в Район Лида только 23 июня. Выполняя последнее полученное распоряжение, он отдал приказ о выдвижении нашей дивизии в направлении Радунь.

В ночь на 24 июня, покинув временный лагерь в лесу возле Ивья, 55 стрелковый полк форсированным маршем к утру вышел на западную окраину Лиды, а затем повернул на северо-запад. Правее вдоль шоссе Лида-Радунь должны были выдвигаться два других стрелковых полка дивизии. При подходе полка к реке Дитва мы получили от высланной вперед разведки донесение о том, что Радунь уже занята мотопехотой и танками противника. Я принял решение продвинуться до господствующей высоты у деревни Дубинцы примерно в 10 км южнее Радуни и занять на ней оборону.

Высоты полк достиг примерно в 12 часов. Батальоны сразу же начали окапываться: 1 и 3 на первой линии обороны, а 2 батальон на второй. Вскоре в небе появился вражеский разведывательный самолет. Сделав два круга над высотой, он улетел. Таким образом наша оборона была обнаружена противником. Затем последовали и его ответные действия.

Около 14 часов наблюдатель с тригонометрической вышки, стоявшей на высоте, доложил, что по дороге из Радуни движется колонна автомашин с мотопехотой. В 1,5-2 км противник спешился и, развернувшись в ротные колонны двинулся к высоте. Подойдя на расстояние 1 км, колонны рассыпались в цепи. Наступало не менее батальона. Я приказал без моего сигнала 3 красными ракетами огня не открывать.

С дистанции 300 м наступающие повели огонь из автоматов. По высоте начала бить и вражеская артиллерия. Подпустив их примерно на 200 м, я подал сигнал на открытие огня. Вражеская атака сразу же захлебнулась. Неся большие потери, атакующие цепи откатились назад. Временно бой затих. Даже прекратился артиллерийский обстрел нашей стороны.

Через час со стороны Радуни подошла еще одна колонна автомашин с мотопехотой. Возобновился артиллерийский и минометный огонь по нашей обороне. Готовилась новая атака. С целью нанесения контрудара с фланга мы направили в обход наступавшего противника по лесу, примыкавшему к высоте с запада, две стрелковые роты 2 батальона. Их возглавил начальник штаба полка капитан Старцев А.А.

Вторая вражеская атака была также отбита огнем стрелкового оружия, минометов и полковой артиллерии. Никаких средств усиления полку не было придано, поэтому обходились только собственными силами. Переломным моментом стала внезапная контратака стрелковых рот, обошедших правый фланг атакующего противника. Гитлеровцы снова были вынуждены отойти. Не имела успеха и попытка около 10 средних танков обойти оборону полка с правого фланга. Наши противотанковые орудия подбили четыре из них остальные повернули обратно. Мы удержали обороняемый рубеж, уничтожив в ходе боя, продолжавшегося до наступления темноты, несколько сот фашистов. Наши потери были небольшими.

Вечером 24 июня поступил приказ командира дивизии об отходе на восточный берег реки Дитва. Оставив на высоте стрелковую роту в качестве тыловой походной заставы, полк ночью отошел на новый рубеж. Застава должна была присоединиться к полку утром. Однако на рассвете со стороны высоты стал слышен гул сильного боя. К тому же полку было приказано, не задерживаясь на рубеже Дитвы, отходить к Лиде. В результате застава не вернулась в полк. Судьба ее неизвестна.

Последующие два дня полк участвовал в обороне Лиды, а после ее оставления утром 27 июня вместе с другими частями дивизии отходил уже в условиях окружения на Новогрудок, севернее Столбцов и далее на юго-восток. После выхода в середине июля из окружения в районе Калинковичей остатки нашей дивизии были включены в состав тоже вышедшей из окружения 24 стрелковой дивизии. Генерал-майор Бацанов был назначен ее командиром, поскольку прежний командир генерал-майор Галицкий К.Н. убыл из дивизии. Меня назначили начальником штаба дивизии.

24 стрелковая дивизия в августе оборонялась в Мозырском укрепрайоне, затем с боями отходила через Лоев, Чернигов, Прилуки. В середине сентября вместе с другими соединениям Юго-западного фронта она оказалась в окружении восточнее Киева. 20 сентября в районе станции Гребенка Полтавской области погиб генерал-майор Бацанов. Мне со штабом дивизии удалось вырваться из кольца окружения.

94-й кавалерийский

Гречаниченко Владимир Алексеевич,
начальник штаба 94-го кавалерийского полка, 6-й кавалерийской дивизии

21 июня 1941 года командование 6-го кавалерийского корпуса устроило вечер, посвященный выпуску младших лейтенантов. На него был приглашен командный состав всех воинских частей, дислоцировавшихся в г. Ломжа. Вечер продолжался до поздней ночи. Танцевали, веселились. Были на нем и мы с женой, но ушли домой еще до окончания вечера. Утром мне предстояло проверить готовность полка к конно-спортивным соревнованиям, которые должны были состояться 22 июня. Примерно в 3 часа 30 минут на квартиру мне позвонил дежурный телефонист полка и сообщил, что полку объявлена боевая тревога, но со странным дополнением: “Быть в полной боевой готовности, но людей из казарм не выводить”. При входе в военный городок я встретился с командиром полка подполковником Н.Г. Петросянцем, тоже поднятым по тревоге. По пути в штаб мы обменялись мнениями о странной боевой тревоге. На плацу городка группой стояли командиры, их замполиты и начальники штабов 48 кавалерийского и 35 танкового полков нашей дивизии, которые размещались в одном с нами городке. Выяснилось, что они уже звонили в штаб дивизии, но дежурный по штабу подтвердил ранее переданное распоряжение. Пытались связаться с одним из отделов дивизионного штаба, но здесь сообщили, что все на совещании у командира дивизии генерал-майора М.П. Константинова.

Время приближалось к 4 часам утра. Вот-вот должно было появиться солнце. Вдруг мы увидели большую группу самолетов, летевших с востока. Затем со стороны города послышалось несколько артиллерийских выстрелов. Не понимая происходящего, мы обменивались недоуменными замечаниями. Все стало на свои места, когда на городок посыпались фашистские бомбы. Удар с воздуха по городку был комбинированным. После массированной бомбардировки налетели вражеские истребители прикрытия, расстреливая из крупнокалиберных пулеметов выбегавших из казарм бойцов и командиров, коней привязанных к коновязям. Здесь и высветлился смысл фразы из распоряжения о боевой тревоге: “людей из казарм не выводить”. Я далек от мысли, что враг, пусть даже глубоко законспирированный, сидевший в штабе дивизии, мог рискнуть передать такой приказ. Скорее всего, подобное мог сделать диверсант, подключившись к телефонным линиям, открыто проходившим по городской улице. Тем более, что все переговоры по телефонам велись открытым текстом. Мы много говорили о военной бдительности, но мало что для нее делали. В итоге полк понес немалые потери. Но мы все-таки сумели сохранить управляемость. Личный состав сконцентрировался на сборном пункте в Гельчинском лесу, в трех километрах южнее военного городка. К нам поступил устный приказ командира дивизии: занять оборону на рубеже железной дороги Ломжа-Лапы и не допускать противника со стороны Остроленка, Замброва. Примерно в 10 часов 22 июня мы вошли в соприкосновение с противником. Завязалась перестрелка. Попытка немцев с ходу прорваться к Ломже была отбита. Правее оборону держал 48 кавалерийский полк. В 23 часа 30 минут 22 июня по приказу командира корпуса генерал-майора И.С. Никитина части дивизии двумя колоннами форсированным маршем направились к Белостоку. Враг не давал покоя – все время обрушивал на нас бомбовые удары. Расстояние в 75 километров мы прошли без привалов. В порядок маршевые колонны приводили себя на ходу. Было не до передыху. Уже к 17 часам 23 июня дивизия сконцентрировалась в лесном массиве в 2 километрах севернее Белостока. Над городом высоко в небе поднимался черный шлейф дыма. Слышались глухие взрывы. Из дивизии поступило распоряжение сделать малый привал. Командир полка дал командирам подразделений указания за два часа накормить и напоить лошадей, личному составу выдать по порции хлеба и сала, полку быть готовым продолжать марш. Общая обстановка оставалась неясной. На настроение командного состава угнетающе влияла полная неизвестность о судьбе семей. Подполковник Петросянц специально посылал в политотдел дивизии секретаря партийного бюро полка старшего политрука Тарасова, чтобы тот узнал все, что касается командирских семей. Но полученные сведения были неутешительными. Точных сведений об отправке железнодорожных эшелонов со станции Ломжа никто не имел. Ничего не было известно о тех детях командиров, которые находились в пионерском лагере в м. Кнышин (60 км. восточнее Ломжи). Кстати о своей семье я узнал только в апреле 1945 года. Ей удалось эвакуироваться из Ломжи.

Перекусили быстро, всухомятку, ибо, откровенно говоря, кусок хлеба не лез в глотку, хотя мы более суток не ели. Настроение было совсем плохим. Обуревали тяжелые мысли. Подавляла неожиданно сложившаяся трудная обстановка. День клонился уже к вечеру, когда мы получили приказ двигаться далее в направлении Сокулки. Марш-бросок на 35 километров совершили быстро. Вышли к перелескам, что в 3 километрах южнее города. Здесь заняли оборону на широком фронте вдоль железной дороги Сокулка-Белосток. Начали рекогносцировку и постановку задач подразделениям. Однако вызванный в штаб дивизии командир полка получил новую задачу. Нашему полку, усиленному одной батареей 15 конно-артиллерийского дивизиона, приказывалось в 16 часов 24 июня выступить передовым трядом дивизии по маршруту Верхолесье, Жуки, Сидра и последовательным захватом указанных рубежей обеспечить продвижение дивизии в направлении Гродно. Главные ее силы должны были следовать нашим маршрутом. В связи с отсутствием локтевой связи с соседями на флангах следовало иметь усиленные разведгруппы не менее взвода. Головным отрядом полка шел усиленный взводом станковых пулеметов 1 сабельный эскадрон под командованием старшего лейтенанта Ф. Липко. Он успешно выполнил свою задачу. Примерно в 21 час 24 июня эскадрон вошел в соприкосновение с противником в долине реки Бебжа южнее Сидры. Командир полка для поддержки головного отряда ввел в бой артиллерию. Противник не выдержал натиска и отошел за реку. Одновременно открыла огонь его артиллерия. Наступила ночь. Полк спешился и принял боевой порядок. Поскольку вражеский артобстрел не прекращался и ночью, мы вынуждены были окапываться. Готовясь к продолжению утром наступления, вели ночную разведку сил и группировки противника. День 25 июня был для полка, да и для всей дивизии, самым черным днем. Начиная с рассвета, немецкая артиллерия открыла массированный огонь на всю глубину боевого порядка полка. В воздухе на небольшой высоте непрерывно барражировала вражеская авиация. Она наносила бомбовые удары даже по небольшим группам наших войск, а истребители прикрытия гонялись за каждым человеком. Подобного я не видел за четыре года войны. Уже в первые часы все наше тяжелое вооружение было выведено из строя, радиостанция разбита, связь полностью парализована. Полк нес тяжелые потери, был плотно прижат к земле, лишен возможности вести какие-либо активные действия. Погиб подполковник Н.Г. Петросянц. Я принял на себя командование полком, а точнее – его остатками. Связи со штабом дивизии не было, и где-то в конце дня я на свой страх и риск решил отвести остатки подразделений за линию железной дороги Сокулка-Белосток. При отходе я получил осколочное ранение. Отход не на много улучшил наше положение. Обстановка продолжала ухудшаться, связь с высшим штабом по-прежнему отсутствовала. Примерно в 21 час у нас появился заместитель командира дивизии подполковник Трембич, тоже разыскивавший штаб дивизии. Он сообщил, что некоторые части отходят на Волковыск за реку Россь. Мне он приказал собирать всех выходящих из боя бойцов и командиров и, если до полуночи не установим связи со штабом дивизии, отходить на Волковыск. В полночь собралось около 300 человек – нашего и 48 кавалерийского полков. Группу бойцов и командиров 48 полка возглавлял старший лейтенант Я. Говронский, которого я знал лично. Были среди собравшихся и другие командиры. Посоветовавшись, приняли коллективное решение отходить к м. Крынки. В течение второй половины ночи мы прошли сожженные Крынки и остановились на высотах с перелесками северо-западнее Большой Берестовицы, выставив боевое охранение. С рассветом 26 июня возобновила свои боевые действия вражеская авиация. Наши настойчивые поиски штаба дивизии оставались безрезультатными. К нам присоединилось несколько групп отступавших строительных батальонов, стрелковых и других частей. Весь день на линии боевого охранения местами вспыхивали перестрелки. Группа командиров категорически настаивала на отходе к Волковыску. В конце концов с этим согласились все. Как только наступили сумерки, двинулись на рубеж реки Россь, рассчитывая здесь соединиться со своими. На рассвете 27 июня подходили к Волковыску. Здесь мы встретили группу командиров, сопровождавших маршала Г.И. Кулика. Он выслушал мой доклад и приказал лично мне вести свою группу полевой дорогой к реке Россь и организовать оборону на ее правом берегу севернее Волковыска. Но и здесь мы не обнаружили каких-либо воинских частей. Мимо сплошным потоком двигались автомашины, трактора, повозки, переполненные народом. Мы пытались останавливать военных, ехавших и шедших вместе с беженцами. Но никто ничего не желал слушать. Иногда в ответ на наши требования раздавались выстрелы. Все уже утверждали, что уже занят Слоним, что впереди высадились немецкие десанты, заслоны прорвавшихся танков, что обороняться здесь не имеет никакого смысла. А 28 июня, как только взошло солнце, вражеская авиация начала повальную обработку берегов Росси и района Волковыска. По существу, в этот день окончательно перестали существовать как воинские формирования соединения и части 10 армии. Все перемешалось и валом катилось на восток. И среди военных, и среди беженцев циркулировали упорные слухи, что наши главные силы сконцентрированы на старой государственной границе. И все стремились туда, кто как мог и сколько смог.

Однако эти слухи не оправдались. Когда наша небольшая группа во второй половине дня 30 июня вышла к старой границе, здесь царил такой же хаос, как и на берегах Росси. Минск уже был занят немцами. Все перелески были забиты машинами, повозками, госпиталями, беженцами, разрозненными подразделениями и группами отступавших наших войск, оказавшихся в окружении. Здесь я встретился с полковником С.Н. Селюковым, который являлся заместителем командира 108 стрелковой дивизии и которого я знал с довоенного времени. При его содействии нас включили в группу прикрытия готовящегося прорыва из окружения. Он был организован командующим 3 армии генерал-лейтенантом В.И. Кузнецовым и осуществлялся в ночь с 1 на 2 июля в юго-восточном направлении через железную дорогу Барановичи – Минск между станцией Фаниполь и разъездом Волчковичи. Ядро прорывающихся составляли остатки 64 и 108 стрелковых дивизий. Прорыв удался только частично. Не все, участвовавшие в нем, вырвались из окружения. Наша группа прикрытия была отрезана от места прорыва и разгромлена. Многие погибли в неравном бою, многие попали в плен. Мне удалось избежать и того и другого. В ночной темноте я ползком добрался до леса. Дальше обстоятельства сложились таким образом, что пришлось остаться на захваченной врагом территории. В мае 1942 года стал партизаном, в мае 1943 года был назначен комиссаром партизанского отряда, а в апреле 1944 года – комиссаром 1 Белорусской кавалерийской партизанской бригады. Войну закончил в мае 1945 в звании подполковника.

Последний из тридцать девятого

Ирин Леонид Владимирович,
курсант 6-го взвода учебной роты 9-го артпульбата

Я служил в 6 взводе учебной роты. Командовал нашим взводом лейтенант Гриценко Я.М., помкомвзвода был сержант Иващенко. Дот наш № 039 находился справа от дороги на заставу № 3, если ехать от Сопоцкино, недалеко от Августовского канала. С наступлением весны 1941 года обстановка у границы резко обострилась в связи с частыми инциндентами. Без оружия и в одиночку нам не разрешалось никуда отлучаться, увольнительные были отменены. Многие местные жители из поляков, особенно молодые мужчины, во время освобождения Западной Белоруссии ушли за границу. А теперь они стали часто тайком возвращаться к своим семьям, нередко выполнять при этом задания немцев, и снова уходить. Помню, однажды пограничниками были схвачены два таких разведчика, тайник, которых был обнаружен в хлеву. А в первой роте нашего батальона однажды исчез дозор из двух бойцов. Через несколько дней одного из них нашли пронзенного штыком его же винтовки и приколотым к земле, второго же вообще не нашли: по всей вероятности, его утащили за границу.

В конце мая участились боевые тревоги, во время которых мы занимали свои доты, в которых уже устанавливалось вооружение: станковые пулеметы с оптическими прицелами и установки ДОТ-3 (легкая короткоствольная пушка спаренная с пулеметом). Ночь проводили в дотах, а утром, после отбоя возвращались в свои землянки. В июне же такие тревоги стали чуть ли не ежедневными. В ночь на 21 июня – тоже.

В субботу 21 июня, как обычно, после ужина смотрели кино. Бросилось в глаза то, что, в отличие от прошлых суббот, на скамейках не было видно гражданских жителей из ближайших деревень. После фильма прозвучал отбой, но спать долго не пришлось: в 2 часа ночи мы были подняты по боевой тревоге и через полчаса были уже в своих дотах, куда вскоре прибыли повозки с боеприпасами. Дот тут же привели в боевую готовность. Едва стало рассветать, как в небе послышался гул многочисленных самолетов. Послышались сначала отдаленные взрывы бомб, а потом все ближе к нам: в Сопоцкино, в укрепрайоне. И вдруг будто налетел огненный шквал – из-за канала ударили тяжелые орудия. От заставы послышалась пулеметная стрельба, потом там показалось зарево пожара. Мы некоторое время были в растерянности. Связи не было. Командира взвода тоже (он жил на квартире в д. Баленеты с семьей). Помкомвзвода ст. сержант Иващенко приказал мне сбегать в дот 038, который был командным, узнать обстановку в роте. Я бросился через перелесок и лощину туда. Когда перебегал лесную дорогу, неожиданно был обстрелян трассирующими пулями. Одна из них задела левое предплечье. Я упал в траву и, оглядевшись в предрассветных сумерках, пополз дальше. И тут заметил в кустах двоих в незнакомой форме с автоматами. Приложившись, открыл по ним прицельный огонь из винтовки. Мне не ответили: видно мои пули попали в цель. Встал, побежал к командному доту. Показалась впереди коробка 038, откуда слышались крики, пулеметные очереди, разрывы снарядов. Видать немцы наступали на дот. Где ползком, где перебежками я добрался до дота. Часовой узнал меня и пропустил во внутрь. Я огляделся. В главном каземате увидел помощника командира 9 артпульбата ст. лейтенанта Милюкова, комиссара батальона капитана Шаповалова и политрука учебной роты ст. лейтенанта Воробьева. Доложил о цели прибытия. Политрук сказал, что началась война и наша задача – отбивать всеми силами нападение врага. Сейчас гарнизон дота роет вокруг точки траншеи для круговой обороны. В 039 уже направлен связной. Мне же предложили остаться в 038 и послали рыть вместе со всеми траншею. А потом до вечера мы отбивали атаки гитлеровцев, а во время передышек укрепляли оборону. Ночью закончили оборудование окопов, установили пулеметы, выставили наблюдателей. С рассветом 23 июня началась фашистская атака. В ответ заговорили амбразуры дота, мы повели огонь из окопов. Атаку отбили, но не на долго. Подошел вражеский танк и стал утюжить наши окопы. И кто не успел скрыться за стенами дота, остался навеки в могиле, которую мы сами себе выкопали. Я же чудом уцелел и продолжал бой, ведя огонь из винтовки, бросая гранаты в приближавшихся к доту немцев.

На третий день войны гитлеровцы, чтобы навсегда разделаться с нами, выдвинули к доту на прямую наводку несколько крупнокалиберных орудий. Дот стал сотрясаться от мощных разрывов снарядов, которые оглушали нас, вызывали кровотечение из ушей. От пороховых газов и духоты некоторые теряли сознание. Стала мучить жажда. Вода была рядом, в ручье за дотом, но пробраться к ней было невозможно. И все же гарнизон дота продолжал стойко держаться, отражая наседавшего со всех сторон врага: слаженно действовали обе артиллерийско-пулеметные установки, станковые пулеметы в амбразурах. На земляных откосах темнели уже десятки трупов немцев и количество их все росло. Тогда гитлеровцы решились на последнее средство. Блокировав почти вплотную дот, они стали бросать под стены большие пакеты начиненные взрывчаткой, дымовые гранаты и шашки. Сотрясаемый взрывами, окутанные дымом, дот продолжал сражаться. Затем на крышу проникли вражеские саперы-подрывники. Через разбитое перископное отверстие раздались их крики: “Рус, сдавайся!” Но им в ответ туда летели пули. А внутрь падали толовые шашки, химические гранаты, лился горящий бензин, от которых гарнизон все более таял. И вот уже от него осталось нас трое: сержант Захаров, курсант Грачев и я. Захаров выпускал из поврежденного орудия последние снаряды, мы с Грачевым еще вели огонь из винтовок. Вдруг ужасающей силы взрыв потряс до основания весь дот. Осело перекрытие, рухнули вниз глыбы бетона с искореженной арматурой, сорвались с петель полутонные стальные двери, калеча раненых защитников. Меня сильно чем-то ударило по ногам и я потерял сознание. Когда оно снова вернулось ко мне, то обнаружил себя под трупом. В ушах звенело. Пахло зловонной гарью. Перебитые и обоженные ноги почти не подчинялись. Пополз в темноте среди трупов и кусков бетона на нижний этаж дота, кое-как протиснулся через запасный выход наружу и полной грудью глотнул свежий воздух. Вокруг никого. Тишина. По-видимому, совершив свое мерзкое дело, гитлеровцы ушли еще вечером. С трудом дополз до знакомого ручья и с жадностью стал пить прохладную воду. И тут же в кустах уснул.

На рассвете разбудил меня негромкий разговор у видневшегося сквозь кусты хутора. Я стал кричать, звать на помощь. На зов пришел хозяин хутора Сасимович Иван, принес хлеба и молока. Сказал, что от бомбежки сгорела хата, погибли жена и сыновья, теперь живет в сарае. На мою просьбу взять меня к себе в сарай отказался. Весь день я пролежал в кустах у ручья. На второй пришла дочь Сасимовича, Янина, перевязала мне ноги, принесла одеяло. На следующее утро послышался рев коров, выгоняемых на пастбище. Пасшие их крестьяне обнаружили меня. Я попросил их забрать меня отсюда. Двое из них, о чем-то переговорив между собой, сказали, что пойдут за лошадью. Но вместо лошади я услышал вскоре шум мотора подъезжающей машины с немцами. Они соскочили, вытащили меня из кустов и, бросив в машину, привезли в Марковцы, где, оставив меня у дороги, ушли. Из любопытства подошли несколько женщин, шедших из костела. Я спросил у них, какое сегодня число, так как потерял счет дням. Мне сказали, что 29-е. Подошли две санитарные машины с ранеными немцами, шедшие в Сувалки. В одну из них швырнули и меня. Проезжая мимо обнесенного колючей проволокой корпуса, выбросили меня у ворот и поехали дальше. Часовой позвонил по телефону. Пришел немец и два пленных с носилками, которые принесли меня в барак с ранеными пленными. Что пришлось пережить нам в плену надо долго рассказывать.

Быль о доте № 059

Шмелев Андрей Данилович,
курсант 9-го артпульбата

После тревоги я сразу же побежал на квартиру командира нашего взвода лейтенанта Пилькевича будить его (он жил с семьей в ближайшей деревне). Когда доложил Владимиру Антоновичу о цели столь раннего прибытия, услышал, как он сказал жене: “Ну, Нина, до свидания. Теперь, видать, по настоящему начинается…” Эти слова сразу заставили содрогнуться от их подлинного смысла.

Едва первые лучи солнца коснулись вершин сосен, я увидел в оптический прицел цепь немцев, приближавшихся к нашему доту, и взволнованно доложил командиру отделения: “Немцы!” Сержант Глазов бросился в рубку лейтенанта. Тот прибежал и коротко бросил: “Уничтожит!” Мы с курсантом Неумытовым прильнули к пулемету и несколькими длинными очередями смели вражескую цепь. Так повторялось несколько раз, пока гитлеровцы не стали более осторожными. После полудня им удалось подобраться к нашему гильзоотводному окну и бросить в него две гранаты, от взрыва которых мы с Неумытовым получили легкие ранения и контузии. Вечером лейтенант Пилькевич подвел итоги боя. Дот выстоял, противник на его участке не прорвался. Гарнизон сражался умело и слаженно. Подсчитали оставшиеся боеприпасы и сделали неутешительный вывод: их едва ли хватит еще на день. Хотя мы надеялись, что не позднее следующего дня придут к нам на помощь наши главные силы и подвезут все необходимое для боя. Но была еще одна проблема: если боеприпасов нам хотя и недостаточно, но накануне подвезли, то насчет пищи и воды не позаботились. Обещали привезти продукты со складов в Сопоцктно, но еще утром местечко было захвачено прорвавшимися на участке соседнего батальона немцами. А воды, ближе, чем в колодце Березовке в 600 метрах от нас, негде было достать: там теперь тоже немцы. Правда за 038 дотом протекает ручей, но командный дот тоже обложен врагами и теперь еще ведет бой. Решили ждать ночи. Курсант Афанасьев вызвался достать воды. Лейтенант разрешил. Собрав гирлянду из фляжек, в сумерках он направился к ручью, но долго не возвращался. Мы уже стали беспокоиться за него, когда наконец он появился в доте с полными фляжками, да вдобавок с сумками убитых немцев, в которых нашлось кое-что из съестного.

Утром 23 июня лейтенант Пилькевич направил связного в командный дот для выяснения обстановки. Он принес безрадостное сообщение. Дот был взорван. В казематах лежали изуродованные тела погибших его защитников. Стало ясно, что 038 не поддержит нас в лихую минуту. А немцы начинают уже новую атаку против нас с двух сторон. Заговорили две амбразуры нашего дота, но немцы по лощинке, простреливаемой накануне из 038, стали охватывать слева наш дот. И тут, к нашему удивлению, заговорил молчавший вчера соседний дот № 027. Его гарнизон был в воскресение в наряде в Сопоцкино, вступил там в бой и, вероятно, почти весь взвод погиб. Командир взвода лейтенант Чусь, вернувшись ночью в свой дот с несколькими оставшимися бойцами, видать, подготовил его к бою и теперь открыл шквальный огонь по врагу. Наводчик из 3 каземата Кузьминых сразу воспрянул духом и пришел 027 на помощь. Результаты слаженного огня не замедлили сказаться: лощинка была буквально усеяна трупами немцев. Но к вечеру 027 выдохся: видать кончились боеприпасы. Гитлеровцы проникли к замолкшему доту со стороны 038 и взорвали его. 059 вновь остался в одиночестве. Вечером к нам из дота лейтенанта Мачулина (кажется 054) прибыл связным сержант Портнов. От него мы узнали, что немцы уже заняли Гродно и отрезали оба уровских батальона от Немана. Большинство дотов взорвано или блокировано и связи с командованием батальона нет. Лейтенант Мачулин спрашивал Пилькевича, что он намерен делать в сложившейся обстановке. Владимир Антонович обвел нас, собравшихся вокруг него, взглядом и задорно спросил: “Что мы намерены делать товарищи? Как думаете?” “То же, что вчера и сегодня, - ответил за всех сержант Шапошников. – Бить захватчиков!”

“Так и передайте лейтенанту Мачулину: это наше общее мнение!” – заключил лейтенант.

“Мы тоже так думаем”, - сказал сержант Портнов, уходя.

А немцы между тем все более и более наглели. Заметив, что огонь из дота, в ввиду недостатка боеприпасов, становится все слабее, они все чаще пытались подобраться к амбразурам дота со взрывчаткой, но выставленные наружу наблюдатели срывали эти попытки. Но это днем. А ночью… Слышим вдруг шаги наверху, а потом голос из перископного отверстия: “Рус капут! Сдавайсь!” Сержант Глазов, в ответ на этот наглый крик, выпустил туда пулю из ручного пулемета. “Пока я жив, - добавил он, - ни один немец в дот не войдет!” И стал с пулеметом у входной двери рядом с раненым пограничником с соседней заставы, пришедшим к нам еще в первый день войны. К утру на “закуску” врагу, у нас оставалось всего по 5-7 снарядов на пушку, полупустые пулеметные ленты да обоймы в винтовках. О сне, пище и воде уже не говорили. Орудийный огонь противника то и дело сотрясал стены и перекрытия, но они пока не давали трещин, сделаны были добротно.

До полудня 24 июня мы еще как-то продержались. А потом, когда снаряды и патроны кончились, вражеским саперам удалось проникнуть на крышу дота и спустить в перископное отверстие пакет со взрывчаткой. Взрыв страшной силы потряс дот до основания. Рухнувшие перегородки казематов погребли под собою бойцов. Распахнувшейся, сорванной с петель стальной дверью был раздавлен лейтенант Пилькевич, воздушной волной убиты курсант Абрамов и мой помощник Неумытов. У входа с рассеченной пополам головой застыл сержант Глазов. В проходе-сквознике повсюду виднелись обезображенные тела бойцов. Из 22 защитников дота в живых нас осталось после взрыва пятеро, да и те изранены, контужены, оглушены: Воронин, Кузьминых, Афанасьев, Петров и я. Помогая друг другу, мы кое-как сползли через люк вниз, в подвальный этаж. Обессиленные от тяжелого, почти трехдневного боя, голодные, изнывающие от жажды и бессонницы и вдобавок ко всему израненные, многие в беспамятстве бредили, просили пить. Видать, эти голоса услышали вошедшие в полуразрушенный дот, чтобы проверить свою работу, гитлеровцы. Осветив нас через люк карманным фонариком, выпустили по нам несколько автоматных очередей. Трое были добиты, нам с Петровым пули прошили грудные клетки. 25 июня придя в сознание мы добрались до запасного выхода и выползли за маскировку дота. Рядом за ней начиналась рожь, чуть правее был лес. Я предложил Петрову ползти со мною к лесу, но он не согласился и пополз рожью. Сзади послышался винтовочный выстрел с крыши дота и сразу же ответный стон во ржи Петра Птерова. И все стихло. Мне удалось благополучно добраться до леса и скрыться в нем. Я поглядел сквозь ветви деревьев назад, на свой бывший дот, в котором остались лежать под обломками бетона два десятка моих боевых товарищей и на моих глазах невольно навернулись слезы: ребята сделали все, что могли…

Вытер слезы и пополз в глубь леса, еще не зная, что мне предстоят новые нелегкие испытания.

Эта страница принадлежит сайту "РККА"