«Сафонов — герой дня. И, думаю, не только одного дня. Он — общий любимец, этот типичный русак из-под Тулы. Отличный, волевой летчик. Широкоплечий, с открытым русским лицом, с прямым взглядом больших темно-серых глаз. Стоит только увидеть его, и он сразу же вызывает симпатию. Самолетом владеет в совершенстве. По отзывом авиационных специалистов, у него очень развито чувство времени и расстояния. Нетороплив, обстоятелен — по характеру настоящий летчик, со всеми данными командира. Надо не упускать его из виду, нацеливать людей на учебу у него. Побольше бы нам таких соколов...

...О Сафонове уже много написано. Думаю, что будет написано еще больше. Он заслуживает этого. Своими подвигами он прославил не только авиацию Северного флота, но и всех наших морских летчиков. Главная же его заслуга в том, что он успел подготовить и воспитать большое число своих преемников-сафоновцев, которые продолжают его героические дела».

Адмирал А. Г. ГОЛОВКО, командующий Северным флотом в годы Великой Отечественной войны

«Мне очень дорог светлый образ моего друга и моего командира дважды Героя Советского Союза Б. Ф. Сафонова. Это ему я обязан тем, что, никогда не летавший на самолетах-истребителях, стал настоящим летчиком-истребителем, добился высоких боевых результатов и за семь месяцев самого тяжелого первого года войны, исключая из них два месяца, проведенных в госпитале, прошел путь от рядового летчика-истребителя до командира авиаэскадрильи нашего первого на Северном флоте гвардейского Краснознаменного истребительного авиационного полка».

Герой Советского Союза С. Г. КУРЗЕНКОВ

«Встречаться с Борисом Феоктистовичем Сафоновым во время службы на Северном флоте мне случалось не раз. Но из всех встреч особенно запомнилась одна — в начале февраля 1942 года.

По узкой улочке, поднимающейся в гору, шел Сафонов, такой, каким я привык видеть его всегда, — высокий, плечистый, в потертом реглане с меховым воротником. Открытое румяное лицо его было спокойно и приветливо.

Мы поздоровались, и я, что называется, с ходу атаковал Бориса Феоктистовича своими корреспондентскими просьбами: ко Дню Советской Армии и Флота готовилась радиопередача для Москвы. Кому же выступать в такой день от имени североморцев, как не Сафонову — прославленному летчику-истребителю!

— Ну вот еще что выдумал! — смущенно улыбнулся Борис Феоктистович. — Какой я оратор? Вы уж лучше сами про наши дела напишите.

Но я настаивал... В конце концов Сафонов согласился, и вскоре мы очутились вдвоем в тесной комнате, задрапированной темной тканью. Перед микрофоном лежали две странички машинописного текста.

— Так, значит, прямо и читать, что мы с вами тут насочиняли? — озабоченно спрашивал Сафонов.

— Ну да, разумеется...

Сафонов откашлялся, произнес первую фразу:

— Черными тучами налетали фашистские стервятники... Он помолчал в раздумье, потом произнес:

— Хм-хм... Тучи, стервятники... Не больно хорошо. Он поморщился, вопросительно глядя на микрофон, будто перед ним был живой собеседник. И вдруг, когда из аппаратной донесся голос техника: «Начинаем запись», заговорил размеренно и плавно, не глядя в текст, так, будто рассказывал задушевному другу о чем-то очень важном.

Запись продолжалась минуты четыре, и ни разу за это время Борис Феоктистович не оговорился, не сделал ненужной паузы. А когда кончил, вытер платком вспотевший лоб, вздохнул всей грудью, точно сваливая с плеч тяжелый груз:

— Вот ведь придумал работенку! Знаете ли, легче, привычней фашиста сбить, чем с докладами выступать...

Удивительно тепло, помнится, сказал он тогда о своих соратниках и подчиненных, почти не обмолвившись о себе. А ведь тогда лучших истребителей Заполярья звали «сафоновцами».

С. Г. МОРОЗОВ

«С именем Бориса Феоктистовича Сафонова связаны многие славные победы летчиков-североморцев в первые, самые трудные месяцы Великой Отечественной войны... Сафонов дрался с врагом, сочетая отвагу и хладнокровие. Численному превосходству фашистов он противопоставил свою тактику, которую совершенствовал с каждым боем... Справедливо говорили в годы войны о «школе Сафонова». Из нее вышло немало прекрасных летчиков».

Герой Советского Союза Н. Г. КУЗНЕЦОВ, нарком Военно-морского Флота в годы Великой Отечественной войны

«Природа одарила Бориса Феоктистовича на редкость щедро умом, красотой и талантом военного летчика. Он был отличным учителем и воспитателем молодых воздушных бойцов. Высокие подвиги принесли ему огромную популярность. Одно упоминание имени Сафонова наводило ужас на гитлеровцев. Борис Феоктистович был неповторимым, уникальным мистером воздушного боя. Среди нас, воспитанников, прошедших школу Сафонова, было огромное желание подражать своему командиру, однако яркий талант летчика-истребителя Сафонова не встретил равного себе.

Жизнь Б. Ф. Сафонова — пример беззаветного служения интересам Родины».

Герой Советского Союза Н. А. БОКИЙ

«Бориса Феоктистовича Сафонова я знал еще до Великой Отечественной войны по совместной службе на Северном флоте.

В период Великой Отечественной войны вместе с ним воевал, защищая советское Заполярье, где он, начав войну в должности командира авиаэскадрильи, был позже командиром 2-го гвардейского Краснознаменного авиаполка, в котором я был комиссаром.

Имя прославленного летчика дважды Героя Советского Союза Сафонова Б. Ф. широко известно в нашей стране.

Полк, которым он командовал, блестяще выполнял боевые задания в огненном небе Заполярья, вписал много славных героических страниц в нашу Победу над фашистской Германией.

Он был не только храбрым воздушным бойцом и замечательным командиром, но и новатором в военном деле, воспитавшим десятки летчиков, из которых многие удостоены высокого звания Героя Советского Союза».

Ф. П. ПРОНЯКОВ, бывший военком 2-го гвардейского истребительного Краснознаменного авиаполка имени Б. Ф. Сафонова

«Борис Феоктистович Сафонов! Воздушный боец высшего класса. Истребитель истребителей — так его называли. Да, враг испытал силу его ударов. «Мессершмитты»... показывали хвосты при встрече с ним, «юнкерсы» и «хейнкели» беспорядочно сбрасывали бомбы куда попало...

Не только летчики, но и пехотинцы, артиллеристы, моряки, видя, как какой-нибудь краснозвездный «ястребок» загоняет в последнее пике своего противника, говорили:

— Молодец! Дерется, как Сафонов!

«Дерется, как Сафонов» — это стало эталоном мужества, мастерства, презрения к смерти...

Русский богатырь — эти слова приходили на ум чуть не каждому, кто встречался с Борисом Сафоновым в те грозные для Родины дни. И не ростом или плечами — хоть тем и другим тоже обижен не был, — а неизменной, спокойной готовностью к подвигу, постоянной и доброй охотой стать на защиту правого дела напоминал он героев народных былин.

Любовь к ремеслу, талантливая умелость — другая черта русского человека... — тоже была от природы присуща Борису... Трудно, а может и невозможно, вспомнить другого летчика, так совершенно владевшего техникой своего дела, как он. Это был подлинный виртуоз, навыки пилотирования, казалось, столь же привычны ему, как ходьба, как любые естественные движения.

Вот эти две характернейшие черты в соединении с глубокой верой в правоту тех идей, за которые он сражался, мне и хочется в первую очередь подчеркнуть, вспоминая о своем друге и командире».

Герой Советского Союза Захар СОРОКИН

«...Редкий самородный талант, который создает крупную личность, неповторимо отличая ее от других, у Сафонова... раскрылся внезапно и ослепительно в первой же встрече с опасностью. Последующие месяцы заставили увидеть, что это именно победы подлинного таланта, а не ухарство, не рисковость, не случайная удачливость. Даже в последнем бою — 30 мая 1942 года — Борис Сафонов вслух анализировал каждое свое движение, сам себе диктовал в ларингофон, что он должен сейчас исполнить. Он будто не в бою был, а испытывал и себя, и машину...

В короткие сроки, отмеренные войною, этот драгоценный талант сверкнул зарницей по горизонту, но сила его обаяния была так велика, что ее не смогли уничтожить ни физическая смерть, ни прошедшее затем время. Оно до сих пор продолжает покорять людей — теперь уже тех, кому не привелось его ни знать, ни видеть».

Писатель Александр МАРЬЯМОВ

«Мы находились на передовом форпосте северных рубежей нашей Родины, и нам следовало быть такими же умелыми, отважными летчиками, как Борис Сафонов, Сергей Курзенков, Захар Сорокин, Алексей Хлобыстов и многие другие герои Великой Отечественной войны — наши старшие братья по оружию».

Юрий ГАГАРИН

«В некоторой стране на фашистской земле жило черное чудовище — паук. Сил себе прибавляло, людям смерти желало. Кровавый паук решил миром всем завладеть. Пролетит чудовище над землей — внизу пожар стеной. Огонь по крышам бежит, земля под ногами горит.

На берегу океана, там, где полярная ночь, где по суткам не заходит за горизонт солнце, там, за скалистой кручей, в грозный военный год жил могучий русский богатырь. То не Алеша Попович, то не Добрыня Никитич, то не Иван-царевич, то не Дмитрий Донской. Звали его Борисом, витязем был он крылатым, люди его любили, птицы его берегли...

Вот Богатырь Сафонов (так его величали) взором сверкнул орлиным, белым крылом взмахнул. Молнией взвился в небо, тучи перед ним расступились, солнце ему сияло, птицы летели вслед.

Вдруг зашумели ветры, и океан взбурлился, и по седому небу черные тучи пошли. То пауки летели с черной земли фашистской прямо навстречу Борису, словно туман густой. Вот распрямил он крылья и паука ударил — пламенем тот объятый рухнул в пучину морскую. Утопил он и второго, третьего насмерть сразил.

Так над северным краем смело летал Сафонов, мстил за свою Отчизну, мстил за свой народ...»

Из северного сказа «Про черное чудище и Богатыря Бориса»

Александр ЖАРОВ. Из поэмы «Борис Сафонов»

Над аэродромом и гранитными сопками висит незаходящий шар заполярного солнца. Чуть слышно шелестят листвой березки, раскинувшие свои ветви над узким ущельем. Глубоко внизу глухо бурлит порожистая безымянная речка.

Старший лейтенант Борис Сафонов еще прошлогодней весной облюбовал это живописное место на восточной окраине аэродрома для командного пункта своей эскадрильи и нередко, бывало, любил постоять над скалистым обрывом, послушать шум берез и нескончаемый говор бурлящей воды. Но сегодня, как вчера и позавчера, он не замечает ласкавшую еще так недавно глаз зелень листвы, не слышит по-прежнему бодрый голос речки. Все стало иным: шел уже третий день войны.

Борис Феоктистович, обычно спокойный, уравновешенный, явно взволнован. Это его состояние передается замкомэску старшему лейтенанту Александру Андреевичу Коваленко, сидящему за столиком, врытым под двумя теснящимися друг к другу березами.

Поводов для беспокойства у них достаточно. Активность фашистской авиации явно возрастает. Немецкие самолеты и небольшими группами, и в одиночку все чаще появляются над Мурманом, а истребителям эскадрильи пока не удалось сбить ни одного врага. Первый воздушный бой в небе Заполярья уже произошел. Летчик из соседней эскадрильи «чаек» старший лейтенант В. Д. Воловиков атаковал над Рыбачьим «хейнкеля» и «мессершмитта», но неудачно. Фашистские летчики, отстреливаясь, стали уклоняться от боя, а Воловиков, разгоряченный преследованием, вел непрерывный огонь, и, когда подошел к фашистам на короткую дистанцию, боеприпасы кончились. Вражеские самолеты безнаказанно ушли восвояси.

Борис Феоктистович собрал своих летчиков:

— Воловиков допустил ошибку, от которой летчик-истребитель должен все время предостерегать себя. Открыв огонь на большой дистанции, он оказался безоружным тогда, когда можно было ударить наверняка. Так воевать нельзя. Пусть этот промах послужит уроком для каждого из нас...

Сафонов и Коваленко то и дело нетерпеливо поглядывали на черный ящик телефона, прикрепленного у стола на одной из берез. Оба истомились за день, каждое мгновение ожидая приказа на вылет.

Это состояние напряженного ожидания боевого приказа началось в эскадрилье с той минуты, когда из репродуктора тревожно прозвучало: «Сегодня в 4 часа утра... германские войска напали на нашу страну...»

Суровым был митинг, состоявшийся в 72-м смешанном авиаполку. Летчики рвались в бой, в воздух, навстречу фашистским захватчикам. Каждый был полон решимости отдать все силы, а если понадобится — и жизнь ради достижения победы.

После митинга эскадрилья Сафонова получила приказ заступить на боевое дежурство в готовности № 1. Когда летчики прибыли на стоянку самолетов, комэск направился к капониру, попросил у техника звена Михаила Семенова белую краску и кисть и крупными буквами вывел на одной стороне фюзеляжа своего ястребка: «За ВКП(б)!», а на другой — «Смерть фашистам!»

Что вспомнил, о чем думал комэск в те первые минуты начавшейся войны?..

...Быть может, о том, как секретарь Тульского горкома комсомола, вручая ему в далеком тридцать первом комсомольский билет, говорил:

— Молодец, что сам научился стрелять с обеих рук и организовал в ФЗУ осоавиахимовский кружок. Мы всегда должны помнить, что наша Советская страна окружена гидрой империализма, которая готовится нас задушить. Ленин завещал нам никогда не забывать об этом и быть всегда готовыми защитить завоевания революции.

...Или о том, как отчим, Сергей Васильевич Ступин, сельский учитель, повесив над своим письменным столом портрет Владимира Ильича, впервые рассказал о Ленине, о том, что значит он для страны и всего мира, что дала народу Советская власть?

...Или о том, как появилась мечта стать военным летчиком? Это произошло еще тогда, когда он учился в ФЗУ.

Словно почувствовав себя ответственным за судьбы и безопасность своей страны и своего народа, поступил он в планерную школу при Тульском аэроклубе.

Занятия в группе инструктора Валентины Гризодубовой определили его судьбу: летом тридцать третьего, после окончания аэроклуба, Борис уехал учиться в авиаучилище, находившееся в Каче, недалеко от Севастополя.

...Или вспомнилось ему начало службы в Белорусском поенном округе? Именно тогда особенно усилилось ощущение неизбежности смертельной схватки с фашизмом, быстро набиравшим силу в Германии. С тех дней им всецело руководит стремление овладеть всем необходимым, для того чтобы, если придется, разить врага наверняка, до полного его уничтожения. Это стремление он развивал и у своих боевых товарищей как коммунист, которым стал вскоре после окончания училища, как комсорг, а потом и как командир эскадрильи...

В те часы первого дня войны с необыкновенной четкостью и ясностью представилось ему положение дел в эскадрилье: все самолеты в строю, отработаны и многократно повторены основным летным составом учебные задачи, наиболее эффективные тактические приемы ведения боя. Молодым летчикам, недавно прибывшим в эскадрилью, хоть и не удалось еще полностью выполнить учебную программу, придется доучиваться в боях — каждый из них уже может вылетать на боевые задания в качестве ведомых.

Теплое чувство появилось при мысли о заместителях: помощники у него надежные. С Сашей Коваленко неразлучен еще с Качинского училища — прекрасный летчик и командир. Военком Редков тоже опытен в своем деле, с большевистской хваткой партийный работник.

Скорее бы в бой — так неспокойно было в бездействии, хотелось снова и снова помериться силами с фашистами, хотя и знал Сафонов, что у врага самолетов значительно больше, особенно истребителей. Хотелось на деле, в бою, выразить всю силу ненависти к захватчикам, готовность к бесстрашной защите Родины.

Прошло уже более двух суток, как на родную землю обрушился шквал войны. В тревожном ожидании очередного вылета мысли невольно обращаются к самым близким людям. Где-то там, в родном селе под Тулой, тревожится о нем мать Фекла Терентьевна. К ней и отчиму уехала жена с сынишкой. Как-то они там, его Женя, его Игорек? Скоро ли придется увидеться? Снова вспомнилась Белоруссия — именно там создалась их семья, там встретил он свою любовь — Женю, выпускницу Витебского мединститута. Там, на белорусской земле, вступил он в партию Ленина. В тревоге сжалось сердце при мысли, что может и к тем краям приблизиться враг...

Вспомнился брат Евгений. И он решил посвятить себя авиации, этим летом должен был окончить Качинское военно-летное училище — то же, что воспитало его, Сафонова.

И сердцем, и разумом комэск понимал, что охватившая его тревога за семью и друзей неотделима от большой тревоги за судьбу страны. Под угрозой оказались и жизнь близких людей, и те завоевания социалистического общества, с которыми не хотели мириться силы мировой реакции.

Но он, как и миллионы советских людей, безгранично гордится своей страной и будет защищать ее, не щадя ни сил своих, ни самой жизни...

Сафонов знал, что враг сосредоточил немалые силы, чтобы захватить советский Крайний Север — отсюда ведь могли идти постоянная угроза вермахту. Захватить незамерзающий порт Мурманск значило отрезать Стране Советов связи через Заполярье с внешним миром, перерезать жизненно важные водные артерии.

На территории Норвегии и в Северной Финляндии фашистское командование развернуло сильную армию — «Норвегию», в северных портах были сосредоточены мощные надводные и подводные корабли немецкого флота, вблизи советских границ вместе с дивизиями тирольских горных егерей базировались ударные эскадры фашистской бомбардировочной и истребительной авиации. Гитлеровцы имели и численное превосходство, и немалый боевой опыт.

Сафонов почти весь день провел на ногах. Исхожена вдоль и поперек стиснутая скалистым ущельем площадка командного пункта. Останавливаясь, он поворачивался лицом к западу и подолгу смотрел вдаль, словно пытаясь разгадать, что происходит там, за ломаной чертой горизонта, где гранитные сопки смыкаются с небом.

День уже близился к концу — об этом свидетельствовали только часы, — когда Коваленко не выдержал, проговорил:

— Присел бы, комэск, поберечь силы надо. Чует мое сердце, что-то задумали фашисты...

— И я об этом же думаю.

В эту минуту Сафонов заметил в направлении главной базы флота над горизонтом темные шапки разрывов, и тут же прозвучал звонок телефона. Командир полка майор Губанов сообщил, что курсом на Полярный движется большая группа фашистских самолетов, и приказал перехватить ее.

— Есть перехватить! — ответил Сафонов и, положив трубку, повернулся к Коваленко: — Лечу я, а ты будь на «товсь». Ракету!

Над аэродромом взвилась зеленая ракета, и на стоянке истребителей все пришло в движение. Когда комэск подбежал к своему капониру, самолет уже был готов к вылету. С помощью техника Сафонов с ходу надел парашют, в считанные секунды оказался в кабине. Истребитель вырулил на полосу и после короткого разбега взмыл в воздух. Прошло не более минуты после телефонного звонка, а в небе уже ложились на боевой курс наши ястребки.

Тяжело груженные двухмоторные «юнкерсы» и «Хейнкели-111» самоуверенно, будто не замечая огня зенитных батарей, приближались к главной базе. Но когда по их курсу на подступах к Полярному стремительно появилась группа Сафонова, фашистские бомбардировщики беспорядочно сбросили на голые сопки груз бомб и пустились восвояси.

Горючее было уже на исходе, и Сафонов повел группу на аэродром.

Через некоторое время после приземления над южным полем аэродрома появился вражеский разведчик — «Хейнкель-111». Сафонов, находившийся у своего самолета, мгновенно сел в кабину и сразу же, с места дал газ. И-16, набирая скорость, легко взлетел и, поднявшись на 700–800 метров, стал настигать разведчика. Решив атаковать фашиста, комэск для скрытности стал заходить со стороны солнца. Расстояние до цели быстро сокращалось, уже были отчетливо видны черные кресты на плоскостях и свастика на хвосте. Лишь в эти мгновения гитлеровцы заметили И-16 и начали отстреливаться.

Комэску не терпелось открыть огонь, но сознание заставляло не спешить, чтобы подойти к цели поближе и ударить наверняка. Враг, проявляя нервозность, стремился уклониться от удара, нырял из одного облака в другое, огрызался в просветах пулеметными очередями. Но истребитель стремительно приближался к «хейнкелю». И наступил миг, когда пальцы Сафонова решительно нажали на гашетку пулемета. Одна очередь, другая... Фашистский самолет как-то вздрогнул, но удержался и стал отворачивать в сторону моря. Сафонов, продолжая сближаться, над бухтой Зеленцы пошел в непростреливаемый сектор «хейнкеля» и меткими очередями отсек ему хвост.

Бомбардировщик, медленно кувыркнувшись, на глазах у катерников флота грузно врезался в воду и быстро затонул.

С чувством исполненного долга возвращался комэск на аэродром. Невольно вспомнил своего первого инструктора Валентину Степановну Гризодубову. Очень захотелось Сафонову в тот час, чтобы узнала его строгая наставница о боевом успехе лучшего своего учлета и, может быть, как не так бывало в аэроклубе, похвалила: «Молодец!».

На аэродроме приземлившийся И-16 окружили все, кто был в тот час поблизости. Комэск, выбираясь из кабины, лишь улыбался в ответ на радостные, возбужденные возгласы друзей.

Первая победа! Не только Сафонова — всей североморский авиации. И одержана она благодаря строго выдержанному тактическому приему, который комэск настойчиво внедрял в эскадрилье. Много значила она для авиаторов в ее первые дни: стало очевидно, что, хотя у врага больше самолетов, причем новейших типов, сбивать их вполне можно.

Фашистский бомбардировщик был уничтожен вечером, но в тот же день об этом успехе узнал весь флот. Именно тогда, 24 июня сорок первого, сделал, командующий Северным флотом Арсений Григорьевич Головко ту запись в дневнике, которую мы привели в начале книги.

В тот памятный день командир полка майор Георгий Петрович Губанов, выслушав короткий доклад Сафонова о том, как был сбит «Хейнкель-111», крепко пожал ему руку и сказал:

— Еще раз поздравляю. Верил и верю: то новое, что ты стремишься внести в тактику истребителей, сам же и утвердишь в боях. Желаю успеха!

— Будем стараться. Без хитрости и умения, одной храбростью с фашистами много не навоюешь, — у них есть и опыт, и техника.

— Что верно, то верно, — отозвался майор. — Но несомненно и то, что без смелости и отваги трудно быть хитрым в бою.

— Согласен. — Сафонов с удовлетворением еще раз отметил про себя, что почти во всем, особенно в вопросах тактики, организации боя, творческого подхода к ним, их взгляды всегда совпадают. А Сафонов очень дорожил мнением Губанова, опытного летчика. Героя Советского Союза, удостоенного этого высокого звания за мужество и мастерство, проявленные во время советско-финляндского вооруженного конфликта.

Раздался телефонный звонок. Губанов взял трубку:

— Слушаю, товарищ генерал. Он как раз у меня. Есть. Понял. Будет исполнено.

Майор положил трубку и, тепло посмотрев на Сафонова, сказал:

— Командующий ВВС флота генерал Кузнецов выражает тебе благодарность. Но предупредил, что действия фашистской авиации пока носят в основном разведывательный характер. Враг еще не атаковал наш сухопутный участок фронта. Так что основные события впереди, и к ним надо быть готовыми. На это командующий настоятельно обратил внимание.

— Эскадрилья готова к любым боям, — твердо ответил Сафонов. — Учились мы немало в мирное время, но главные университеты, конечно, впереди. Вот только возможностей для настоящей учебы сейчас нет. Не столько вылеты по тревоге, сколько патрулирование отнимает много сил и времени.

— Ничего не поделаешь, — отозвался Губанов. — Пока не получим скоростные самолеты, от патрулирования нельзя отказываться: не всегда успеваем перехватывать самолеты врага, взлетая с аэродрома. Слишком близко к линии фронта расположены фашистские базы, да и скорость наших истребителей невелика. Но скоро, скоро поступят долгожданные «миги».

Скорее бы, — обрадовался Борис Феоктистович. — А пока их нет, постараемся бить фашистов на своих «ишачках» и «чайках».

Вернувшись на командный пункт эскадрильи, Сафонов рассказал о благодарности и предупреждении командующего ВВС военному комиссару эскадрильи Петру Александровичу Редкову и своему заместителю Александру Андреевичу Коваленко. Решили использовать каждую возможность, чтобы все летчики и авиаспециалисты достаточно глубоко уяснили сложные задачи, морально подготовились к тяжелой борьбе за господство в воздухе. Каждый должен быть готов к поиску наиболее эффективных тактических приемов ведения воздушного боя на имеющихся самолетах, рациональных способов обслуживания авиационной техники. В коротких перерывах между полетами Сафонов и его помощники, коммунисты и комсомольские активисты обращали особое внимание на то, что не удалось отработать до конца перед войной, на устранение выявившихся в первых боевых буднях упущений и недостатков.

Войска немецко-фашистской армии «Норвегия» перешли наступление в конце июня — начале июля. На Мурманском направлении части горного корпуса генерала Дитля атаковали группу войск нашей 14-й армии в ночь на 29 июня.

Летчики-североморцы, поднятые по тревоге, с самого начала вражеского наступления сосредоточили все свои усилии на прикрытии сухопутных войск с воздуха. Командование морской авиации при ее малочисленности вынуждено было использовать свои силы более или менее значительными группами за счет невероятного напряжения людей и техники. Летчикам приходилось совершать до семи-восьми боевых вылетов в день. В неравной борьбе из бомбардировщиков и с предельно короткой дистанции поражает его. «Юнкерс», загоревшись и войдя в отвесное пике, врезается в гранитные скалы.

В начале июля враг предпринял попытку нанести массированный удар по аэродромам Северного флота. В налете участвовали сорок два пикирующих бомбардировщика, появившихся с разных направлений. На сухопутном аэродроме в эти минуты из истребителей оказалась лишь группа Сафонова, но и она не могла взлететь — летчики его эскадрильи только что возвратились со штурмовки фашистских войск, и авиаспециалисты приступили к подготовке самолетов к новому вылету.

Выручили армейские летчики-истребители. На подступах к Кольскому заливу завязались воздушные бои. Лишь отдельным бомбардировщикам удалось прорваться к аэродромам.

Страдая от своей беспомощности в такой момент, Сафонов хватает ручной пулемет и, устроившись среди гранитных валунов, открывает огонь по воющему сиреной «юнкерсу». Когда вражеский самолет скрывается из виду, к комэску подбегает дежурный по полетам Коваленко и докладывает:

— Подготовка истребителей заканчивается!

— Отлично! Не достал с земли, достану в воздухе! Ракету, Александр!

Подбежав к самолету, уже нетерпеливо вздрагивающему от работы мотора, Сафонов вскакивает в кабину. Запыхавшийся от бега военком Редков пытается перекричать взревевший мотор:

— Надо переждать, опасно, собьют на взлете! Но истребитель комэска уже выруливает из капонира и взмывает в воздух. За командиром устремляются другие летчики.

Юго-западнее аэродрома группа Сафонова врезается в гущу вражеских самолетов, с которыми дрались армейские летчики. Внезапная стремительная атака со стороны солнца вносит перелом в ход неравного боя. Враг, потеряв несколько машин, сбрасывает бомбы и поворачивает обратно.

В этом бою сафоновцы увеличили боевой счет эскадрильи на два Ю-87 и три Me-109.

На аэродроме командир полка, выслушав доклад Сафонова, сказал:

— Молодцы. И армейцам спасибо. Такая туча «юнкерсов» шла, а прорвались единицы. Потерь у нас ни в технике, ни И людях нет... — Майор вдруг замолчал и осторожно добавил: Вот только зама твоего немного задело осколком.

— Коваленко? — встревожился Сафонов. — Ранило? А где он сейчас?

Губинов, зная о давней дружбе и взаимной привязанности командира эскадрильи и его заместителя, предвидел такую реакцию Бориса Феоктистовича и попытался успокоить его:

— Да ты не волнуйся так, военком Редков докладывал, что рана не очень серьезная. Коваленко в госпитале, И, надеюсь, нее обойдется благополучно.

— Нет, я должен видеть его, прошу разрешения отлучиться ненадолго.

— Ну, конечно, надо навестить. Бери штабную машину.

Пока ехали в госпиталь, комэск с тревогой думал о своем Друге и боевом соратнике. Их связывали не просто дружеские чувства. На глубоком духовном родстве была основана их взаимная привязанность. Большая симпатия друг к другу проявилась еще в курсантскую пору, и все последующие годы они шагали рядом, по-братски заботясь друг о друге. Одновременно окончили училище, служили одной эскадрилье — и в Белоруссии, и здесь, на Севере. Вместе вступали в партию, почти в одно время обзавелись семьями. Их сближало пытливое, творческое отношение к своему делу, единство взглядов на тактику воздушного боя и ее развитие, большая любовь к авиации. А в последние дни грозной опасности их еще теснее связала острая озабоченность за безопасность Родины, убежденность, что именно в небе Отчизны они смогут быть максимально полезными своему народу, своей партии...

В госпитале после разговора с дежурным врачом Сафонов немного успокоился: да, Коваленко нужна операция, но чувствует он себя удовлетворительно и уже спрашивал, когда его выпишут.

Когда Сафонов вошел в палату, скуластое лицо Коваленко засветилось в радостной улыбке. Старший лейтенант оторвал голову от подушки и приподнялся, пытаясь встать на ноги, но Борис Феоктистович положил свои руки на его плечи и требовательно проговорил:

— Лежи, лежи, дружище.

Присев у койки и задержав в своей руке руку друга, он участливо спросил:

— Как же так?..

— Да вот, просто не повезло, — сокрушенно сказал Коваленко. — Только вы взлетели, с другой стороны навалился «юнкерс» и швырнул бомбы. Одна из них грохнула рядом с нашим КП. За весь налет лишь одному фашисту удалось прицельно отбомбиться, и надо же — угораздило меня оказаться поблизости. Раны пустяшные, жалко только — реглан осколками попортило. Так что мне здесь долго находиться просто незачем. Вот сегодня-завтра сделают небольшую операцию — и в эскадрилью. В такое-то время разлеживаться! Нет, это не по мне...

— Ты, брат, зря горячишься, — недовольно прервал товарища Сафонов. — Ты же летчик, а в воздух, в бой можно подниматься лишь здоровым, иначе в лучшем случае пользы от такого истребителя будет мало, а в худшем — собьют. Мы ждем тебя основательно поправившимся.

— Конечно же вернусь, когда почувствую, что смогу летать в полную силу. А сил у меня и сейчас немало. — Вот и договорились.

Рассказав о только что закончившемся воздушном бое, Сафонов поинтересовался:

— Писем и от твоих больше не было?

— Что то замолчали. — Обычно живые, веселые глаза Коваленко вдруг затуманились печалью. — Сам знаешь, что творится сейчас на Украине. Все думаю, живы ли?.. Ну что ты, Сашок, все будет хорошо, — убежденно проговорил комэск и поднялся со стула.

Коваленко невольно, в который уж раз за многие годы постоянного общения, залюбовался другом. Сегодня он смотрел на побратима снизу, лежа, и тот казался ему еще более высоким, плечистым и статным. Густые, слегка вьющиеся, зачесанные назад волосы, красивое открытое лицо, правильный, словно отточенный скульптором профиль, темные брови, широкий подбородок с ямочкой, большие внимательные глаза — вся могучая фигура Сафонова излучала силу, жизнерадостность, энергию и уверенность. Коваленко и сам не был обделен статью, но он всегда восхищался мужественностью, незаурядной внешностью и природным благородством своего друга. Рядом с ним всегда работалось уверенно, с большой отдачей, было как-то по-особому спокойно, хорошо.

Коваленко еще в госпитале узнал об Указе Президиума Верховного Совета СССР от 14 июля о награждении группы авиаторов полка. Ордена Красного Знамени были удостоены Губанов, Сафонов, летчики-истребители старший лейтенант С. И. Уваров, лейтенант Д. А. Реутов, младший лейтенант В. С. Адонкин.

Пока замкомэска был в госпитале, в эскадрилье и во всем полку произошло немало других событий. Внушительным стал боевой счет сафоновцев. В первой половине июля еще пять побед одержал сам командир, ставший уже капитаном. Об эскадрилье и самом Сафонове заговорили не только на флоте, но и на передовой, на всем Мурмане.

Командование военно-воздушных сил и Военный совет флота придавали большое значение боевому опыту сафоновской эскадрильи. В поздравлении сафоновцам командующего флотом А. Г. Головко и члена Военного совета А. А. Николаева, в специальном приказе комфлота и в обращении политического управления к североморцам содержался призыв бить врага по-сафоновски — дерзко, противопоставляя его численному превосходству умение, боевое искусство. Командование флота особо обращало внимание на необходимость пристального изучения новаторской тактики Сафонова и его учеников. Борису Феоктистовичу и некоторым его соратникам уже не раз поручалось выступить и в печати, и перед летчиками полка, который вплоть до октября сорок первого года оставался единственной ударной силой североморской авиации.

— Теперь настал твой черед, — сказал военком полка Проняков Александру Коваленко, когда он возвратился из госпиталя. — Тебя тут называют истребителем истребителей. Расскажи другим, как это у тебя получается.

Действительно, на счету Коваленко были одни «мессершмитты», и Сафонов увидел в этом не случайность, а характерную черту боевого почерка своего заместителя. В беседе с Редковым командир эскадрильи высказал мысль о том, что в разработке тактики группового боя истребителей с фашистскими бомбардировщиками и «мессершмиттами» особенность мастерства Коваленко может стать важным элементом. В скором времени так оно и произошло.

Коваленко от души порадовался боевым успехам однополчан, в том числе победе старшего лейтенанта Воловикова, который тяжело переживал неудачу в первом бою и вот теперь «реабилитировал» себя, сбив за один вылет сразу два самолета.

Но особенно обрадовало пополнение эскадрильи высотными и скоростными «мигами» — МиГ-3. Летчики для них прибыли раньше и теперь в ожидании самолетов выполняли задание Сафонова: изучали местность в районе аэродрома, главной базы, Мурманска, передовой линии фронта. Сложный рельеф Заполярья — гранитные сопки, ущелья, болота требовал точного знания местности, иначе можно при вынужденной посадке погибнуть. И «безлошадники», как называли себя новички, за несколько дней изучили почти всю кольскую тундру. А когда прибыл эшелон с авиационной техникой, они вместе с техниками и механиками сутками, пользуясь полярным днем, не зная сна и отдыха, собирали прибывавшие «миги». Прошло лишь несколько дней, и бывшие «безлошадники», облетав под строгим присмотром своего комэска новенькие быстрокрылые машины, заступили на боевое дежурство в готовности № 1. Командир вновь прибывшей группы капитан Алексей Кухаренко вместе с пилотами лейтенантами Захаром Сорокиным, Дмитрием Соколовым, Николаем Толстиковым и другими активно включился в напряженную боевую жизнь полка.

Ожесточенные бои, не ослабевая, шли на суше и в воздухе. Враг, не считаясь с большими потерями, продолжал атаки на Мурманском направлении. И по-прежнему все усилия флотской авиации были сосредоточены на поддержке сухопутных войск, отражавших натиск горных частей. Самолеты смешанного полка вместе с армейской авиацией наносили удары по наступавшим войскам врага, по его артиллерийским и минометным батареям, колоннам автомашин и пехоты, направлявшимся к переднему краю, по мостим и переправам на горных реках, складам боеприпасов и горючего. Истребители полка, несмотря на количественное и качественное превосходство фашистской авиации, уверенно отражали ее налеты на Мурманск и силы флота.

Не помогало врагу и появление на его вооружении Мс-110 — мощного двухмоторного двухместного истребителя. Фашистское командование вынуждено было постоянно увеличивать истребительное прикрытие бомбардировщиков.

Высокая боевая активность, использование наиболее эффективных тактических приемов в воздушных атаках, изумлявших дерзостью и героизмом, позволяли сафоновцам все увереннее держать господство в воздухе.

Между тем боевые действия на самом северном фланге советско-германского фронта развивались не по планам гитлеровского вермахта. Численному превосходству врага защитники советского Заполярья противопоставили активные маневренные действия, стойкую оборону и решительные контратаки стрелковых частей с фронта и десантных сил с тыла при поддержке корабельной артиллерии и флотской авиации. В упорных боях бойцы и командиры проявляли образцы мужества, героизма и воинского мастерства.

Войска 14-й армии при активном содействии кораблей, авиации и морских отрядов Северного флота сорвали июльское наступление соединений 19-го горного корпуса, остановили их на рубежах реки Западная Лица и перешейка полуострова Средний.

На Мурманском направлении наступило относительное затишье.

С наступлением августа напряжение боев и в воздухе несколько спало, хотя фашистская авиация все еще пыталась шиковать большими силами позиции советских войск, Мурманск, Полярный, аэродромы и боевые корабли. Но и перерывах между боями летчики эскадрильи впервые с начала войны смогли по-настоящему выспаться, помыться в бане, перевести, как говорили они, дух.

Вот теперь можно и осмотреться, — сказал Сафонов своему заместителю и военкому. — Дрались мы много и в целом неплохо, но не каждый умело, не каждый пока взял на свое вооружение все то лучшее, что появилось у нас в тактике.

Тут же условились поговорить об этом с коммунистами, Пронести в ближайшие дни и комсомольское собрание.

Коваленко предложил небольшой, но емкий план совершенствования тактической подготовки летчиков на ближайший месяц. Замкомэска предусмотрел освоение каждым пилотом приемов и способов ведения боя, которые принесли эскадрилье больше всего успехов. Были запланированы разборы отдельных боев, совещания, на которых летчики могли обменяться опытом, оригинальными тактическими находками.

Несмотря на относительное затишье, боевая деятельность эскадрильи не прерывалась ни на один день, и свободного от полетов времени оставалось не так много, но замкомполка настойчиво добивался выполнения намеченного. И первое совещание было посвящено выступлению Сафонова с обобщением уже довольно богатого опыта. Ведь Недаром уже стали крылатыми в морской авиации и на всем флоте выражения: «сафоновский почерк», «бить врага по-сафоновски», «сафоновская тактика», «сафоновская школа».

Сафонов построил свою беседу на конкретных примерах, анализируя удачные полеты и просчеты. Летчики слушали его и словно заново побывали в тех боях, где так или иначе отличился кто-либо из пилотов. Но тогда, в горячке боя, до анализа ли было, да и разбор полета после выполнения задания тоже запоминался меньше — напряжение боя еще продолжало владеть летчиком. А теперь, спустя какое-то время, разбор деталей воздушной атаки, тактических приемов и находок давал благодатные результаты: летчики словно «примерялись» к тому, на что обращал внимание командир эскадрильи.

Обобщая сказанное, Сафонов говорил:

— То, что крайне необходимо каждому летчику-истребителю в бою, в общих чертах сводится к следующему: осмотрительность, взаимодействие и взаимовыручка, строжайшая летная дисциплина, умение прочно завладеть инициативой в любой схватке и пойти на осмысленный риск. Не менее важно умелое сочетание маневра и огня, внезапная лобовая атака, смелое сближение с врагом, удар с короткой дистанции, наверняка. Это все — главное, основное. Но есть и много деталей, без соблюдения которых также невозможно рассчитывать на успех в бою. Обо всем в беседе не скажешь. Надеюсь, такой разговор у нас не последний, но главная наша школа и академия — это бой, это разбор действий каждого летчика — и снова бой.

В июльские и особенно августовские дни резко возрос интерес на флоте и за его пределами к боевому опыту и личности Сафонова, к его эскадрилье.

— В воздухе он атакует фашистов, а на земле его атакуют журналисты, — шутили летчики, видя, как зачастили к комэску корреспонденты местной и центральной печати, радиожурналисты.

О Сафонове в те первые месяцы войны писали много, нередко привлекали его самого к выступлениям на страницах газет и журналов. А политическое управление флота в начале августа выпустило листовку с призывным заголовком; «Бить врага по-сафоновски!» Когда же война выявляла в подготовке летчиков характерную серьезную слабину или когда боевая практика ставила их перед новой важной проблемой, Сафонов и сам испытывал необходимость поделиться в печати своими мыслями и соображениями.

«Меня часто спрашивают, чем объяснить достигнутые нами успехи? — писал он в одном из своих газетных выступлений. — Может быть, это воинское счастье? Нет, дело не в счастье. Отличное знание и владение боевой техникой, помноженные на храбрость, высокую дисциплину, — вот что обеспечивает победу в бою».

Статьи и очерки комэска читали в эскадрилье и во всем полку с большим интересом.

Военком полка Филипп Петрович Проняков не раз вспоминал приезды, в полк командующего флотом вице-адмирале А. Г. Головко, члена Военного совета дивизионного Комиссара А. А. Николаева, начальника политуправления бригадного комиссара Н. А. Торика и начальника политического отдела североморской авиации полкового комиссара И М. Комиссарова еще в первые дни войны. Слушая доклады о победах Сафонова и его боевых соратников, уточняя детали, они подчеркивали, что многое из условий, обеспечивавших эти успехи, представляет ценность для всех Военно-Воздушных Сил.

— И наша задача, задача командиров и политработников, — сказал тогда Головко, — всесторонне изучать этот опыт и всемерно помогать, чтобы он стал достоянием других, был освоен как можно большим числом летчиков.

А член Военного совета тогда добавил:

— Это особенно должны учесть коммунисты, а также наши печать, все отряды агитации и пропаганды.

«Как верно это было подмечено», — не раз ловил себя на этой мысли Проняков. И все последующие события покачали, сколько нового и рационального, причем интересного для летчиков и других эскадрилий, было в действиях Сафонова.

Как-то Губанов и Проняков попытались хотя бы бегло подытожить и проанализировать тактические новшества, появившиеся с началом войны в эскадрильях. Получалось, что большинство оригинальных и полезных новинок родилось у сафоновцев. И автором многих из них был сам комэск.

Эскадрилья Сафонова всегда отличалась высокой боевой организацией и незаурядным тактическим искусством, но с началом войны эти ее достоинства стали еще более совершенствоваться.

Один из вылетов группы Сафонова, в котором она рассеяла вражеские бомбардировщики, анализировали и вспоминали с особым восхищением и изумлением.

Случилось так, что тот вылет командир полка майор Губанов невольно прохронометрировал, поэтому последующий анализ всех действий группы оказался особенно впечатляющим.

Когда комэск подбегал к стоянке, его темно-зеленый тупоносый И-16 уже стоял весь напрягшийся и изготовившийся к взлету. Авиамеханик Колпаков в считанные секунды запустил мотор, а авиатехник звена Семенов, встретив командира с парашютом в руках, помог ему молниеносно набросить на могучие плечи расправленные лямки и защелкнуть замки-карабины. Через мгновение Сафонов оказался в кабине, и самолет начал разбег на взлет. С момента отдачи приказа на боевой вылет минуло не более минуты.

Чтобы быстрее набрать высоту, Сафонов уже на выдерживании убрал шасси, и «ястребок» с возросшей скоростью, не сделав обычного круга над аэродромом, круто взмыл к солнцу. За командирским самолетом, выстраиваясь в боевой порядок на ходу, ринулись навстречу армаде вражеских бомбардировщиков остальные истребители сафоновской группы.

Молниеносные, четкие действия при взлете позволили сафоновцам вовремя перехватить фашистские самолеты. Появление советских истребителей было настолько стремительным и ошеломляющим, что гитлеровцы беспорядочно сбросили бомбовый груз и спаслись бегством.

Бой Сафонова с «хейнкелем», который на большой высоте прорвался к аэродрому, был отмечен особым искусством и находчивостью. Сблизившись с Хе-111 скрытно, прикрываясь лучами солнца, комэск атаковал внезапно и почти в упор расстрелял фашистский самолет.

Стиль и хватка большого мастера воздушного боя, постоянно обогащаясь и совершенствуясь, с первых дней война становились эталоном для других летчиков-истребителей.

Смелость Бориса Сафонова в творческом поиске, проявившаяся еще в Качинском училище военно-морской авиации, им первый взгляд могла показаться лихачеством. Один из воспитателей так и записал в его характеристике: «Склонен к ухарству в полете». На фоне прекрасных отзывов о отзывов о летных качествах молодого летчика эта оценка звучала диссонансом и настораживала. Но стоило его командирам в Белорусском особом военном округе, и уже на Севере, внимательно присмотреться к исканиям Бориса Феоктистовича, к его подходу к проблемам пилотирования и воздушного боя, как эта настороженность исчезала. Майор Губанов очень скоро убедился в том, что сложные, необычные фигуры, которые выполнял Сафонов, его действия в воздухе, в ряде случаев не предусмотренные никакими руководящими документами, — не ухарство, а поиск, глубоко продуманные попытки «выжать» из машины Все, что она может дать, найти и проверить варианты атаки из любого положения, уничтожения цели в любой ситуации. Пытливость, стремление к наивысшему рационализму чувствовались буквально во всем — и в большом, и в малом. В первые дни войны полковые острословы начали подшучивать над летчиками сафоновской эскадрильи — дескать, беспокойный комэск и в воздухе хочет видеть своих подчиненных франтами. Проняков поинтересовался, в чем дело. Оказалось, что Борис Феоктистович стал сам надевать в боевые полеты шелковый шарф и порекомендовал это же делать своим пилотам. И вовсе не форсом это объяснялось, а тем, что летчик, осматриваясь в воздухе, постоянно поворачивал голову из стороны в сторону и нередко до боли натирал шею воротником кожаного реглана. От этого его внимание ослабевало. Когда же смысл «франтовства» стал широко известен, подшучивания прекратились, и у всех летчиков-истребителей полка появились шелковые шарфы.

В другой раз, когда Сафонов «модернизировал» свой шлем, уже никто этому не удивился. Увидев на шлеме вместо пряжек пришитые кнопки от парашюта, все летчики догадались, в чем дело, и поступили точно так же. Выигрыш от этого составил почти половину минуты — столько времени уходило раньше на застегивание пряжек, а защелкивание кнопок было секундным делом.

На разборах полетов, особенно с молодыми летчиками, Сафонов нередко вдавался в арифметические подсчеты:

— В нашем деле и секундам нет цены. В полете незаметно набегает минута, а за минуту вражеский самолет в среднем пролетает шесть — восемь километров. Вот и прикиньте сами, какие преимущества получит враг, прорывающийся к нашим объектам, если из-за своей неорганизованности и несобранности будем терять минуты.

И летчик, прибывавший в эскадрилью, с первых же дней приучался ценить время, учитывать самые разнообразные мелочи и детали — все, что хотя бы в малейшей степени способствовало боевому успеху. С подобных азов и начиналась в эскадрилье школа, которую с полным правом называли сафоновской.

В этой школе не последнее место занимала забота о боевой выучке авиаспециалистов. К ним, к их профессиональной подготовке комэск предъявлял не меньшие требования, чем к мастерству летного состава. В этом заключалось еще одно важное условие побед сафоновцев. Среди авиаторов флота было широко известно высказывание Бориса Феоктистовича о том, что он добрую половину сбитых им самолетов врага относит на счет авиаспециалистов:

«Приготовленный ими к вылету самолет ни разу не отказал мне в воздухе, а все пробоины, так сказать его боевые раны, быстро залечивались».

Сафонов обладал большим талантом познания людей, он умел верить и доверять им, а когда требовалось, твердо становился на их защиту. Герой Советского Союза С. Г. Курзенков в своих мемуарах «Под нами земля и море» рассказывает о таком случае. В одном из воздушных боев он ночью по трагическому недоразумению сбил свой самолет Пе-2. Хотя экипаж сумел посадить бомбардировщик на фюзеляж и не пострадал, командующий военно-воздушными силами флота намерен был сурово наказать Курзенкова. Но Сафонов, зная, что в случившемся есть доля вины и членов сбитого экипажа, попросил назначить расследование.

Финал этой истории не стал печальным. В результате тщательного разбирательства тяжкое обвинение с арестованного было снято. Комэск, приехав за Курзенковым, сначала отчитал за оплошность, а потом вдруг и похвалил:

— Молодец! Здорово стрелял! Знаешь, сколько попаданий сделал?.. Сто тридцать восемь... Вот так и стреляй впредь... Но... только не по своим.

«Еще какое-то время я стоял и хлопал глазами, пока не наступило прояснение: «Значит, обвинение отпало», — пишет С. Г. Курзенков. — Как я ни крепился, спазмы сжали горло, непрошеные слезы потекли по щекам...

Возвращая оружие и документы, Сафонов сказал:

— Получай свое имущество и — в эскадрилью. Я знал, что вернешься, поэтому никому не разрешал летать на твоем самолете. Он ждет тебя».

Командир и военком полка поначалу приятно удивлялись тому, что Сафонов, человек немногословный, очень добродушный и мягкий, пользуется столь безграничным влиянием на летчиков и авиаспециалистов эскадрильи. Но, присмотревшись пристальнее к нему, к стилю его работы с людьми, они разглядели за этими чертами характера капитана глубокое чувство ответственности, большую внутреннюю силу, огромное самообладание, такт и уважение к подчиненным, редкое, удивительное обаяние. Особенно собранным и требовательным был он в боевой работе, но голос его всегда оставался спокойным, а движения — неторопливыми, сдержанными. И было ясно, что это — проявление огромной тренированной воли и высокой общей культуры.

Сафонов действительно умел владеть своими чувствами и не горячился, не раздражался даже тогда, когда, казалось, сохранить спокойствие, «не выйти из себя» трудно. Если ему и приходилось делать выговор, провинившийся чувствовал в словах командира прежде всего стремление помочь в овладении «формулами победы», как называли в эскадрилье и в полку элементы сафоновской тактики.

В одном из боев новичок Животовский, вступив в поединок с Ме-109, дал по нему несколько очередей с расстояния 300–350 метров. «Мессершмитт» удалился с резким снижением.

— Предполагаю, что «мессер» сбит, — с нотками гордости и радости докладывал летчик командиру эскадрильи. — На своем самолете имею много пробоин.

Сафонов, осмотрев его машину, установил, что все пробоины получены со стороны задней полусферы. И вместо похвалы Животовскому пришлось выслушать серьезное внушение:

— В этом бою вы дрались плохо. «Мессершмитт» оказался в хвосте вашего самолета. Надо не гордиться такими пробоинами, а стыдиться их. Вам не хватило осмотрительности и умелого маневра. И стреляли неважно.

В другой раз подобную ошибку допустил летчик Плотников. Сафонов, по обыкновению чертя на песке прутиком схему боевого маневра, показывал сплоховавшему питомцу наиболее выгодные приемы уничтожения вражеской машины того или иного типа.

По его заданию замкомэска Коваленко организовал оборудование в удобном овраге небольшого стрельбища, рядом с аэродромом. В качестве мишеней приспособили снятые со сбитых самолетов противника бронеспинку сиденья и бронещитки двигателя.

На этом стрельбище командир эскадрильи делал обстоятельный разбор боевых действий. Проанализировав приемы стрельбы, Сафонов приказал открывать огонь из пулеметов с различного расстояния: 200, 150, 100 и 50 метров. Летчики, стреляя с дальних дистанций, проделали на броне лишь вмятины, а с ближних пробили броню насквозь.

— Вот что значит бить на максимальном сближении, — резюмировал Сафонов наглядный опыт. — Стреляя с дальней дистанции, только щекочешь фашиста, зря тратишь боеприпасы.

После такой учебы комэск брал с собой молодых летчиков в полеты и в бою показывал, как надо сбивать врага, уклоняясь от его огня. Такая наглядность и личный пример Бориса Феоктистовича были важнейшим достоинством его школы, из которой вышло немало замечательных летчиков-истребителей.

За короткий срок умелыми воздушными бойцами стали и прибывшие в эскадрилью в ходе боев Животовский, Плотников, Романов и другие выпускники летных училищ.

Другой характерной чертой Сафонова как воспитателя было стремление понять психологию человека и как можно вернее использовать ее особенности в становлении летчиков и авиаспециалистов. Он умел в нужный момент отметить отличившегося и добрым словом ободрить неудачливого.

Как большую награду воспринял командирскую похвалу на разборе полета сержант Петр Семененко, который в одном из своих первых боев сбил Ме-109, а другого «мессершмитта» загнал в море таранной атакой.

Доброе, отеческое участие комэска помогло Хусину Абишеву, преследуемому на первых порах боевыми неудачами, обрести уверенность в своих силах и открыть личный счет сбитым фашистским самолетам. Капитан знал, что этому молодому летчику, «ходившему» в ведомых, просто не везло, и ни разу не упрекнул его. Когда же Абишев начал вовсе падать духом, Сафонов вызвал его на командный пункт и, как мог, ободрил, высказал советы, подсказанные личным опытом и опытом талантливых товарищей и учеников, таких, как Александр Коваленко, Владимир Покровский, Петр Семененко, Василий Адонкин, Дмитрий Реутов, Виктор Максимович и другие. Но самым действенным уроком был полет, когда комэск взял молодого летчика своим ведомым. На этот раз в отчаянной схватке с врагом Абишев надежно прикрывал командира, а когда выдался случай, с первой же атаки поджег «юнкерс», а затем и свалил его на сопки.

Вновь прибывавшие в эскадрилью летчики с первого же дня чувствовали обостренную нетерпимость своего командира к любым, даже малейшим проявлениям расхлябанности, недисциплинированности, к отступлениям от установленных норм и правил в повседневной жизни и особенно в воздухе, в бою. Сафоновцам надолго запомнился случай, происшедший с лейтенантом Захаром Сорокиным из группы «мигов». Этот летчик, как и все его товарищи, прибывшие с Черноморского флота, быстро «вписался» в коллектив сафоновцев и воевал смело, расчетливо, искусно. Правда, в первом вылете на перехват вражеских бомбардировщиков и истребителей он хотя и добился боевого успеха, но допустил оплошность, которая послужила суровым уроком и для него, и для других летчиков.

В том полете Сорокин был ведомым у командира группы капитана А. Н. Кухаренко. Молодому лейтенанту казалось, что к своему первому бою он подготовился как нельзя лучше. Тщательно облетал новенький, только что собранный «миг», изучил суровую местность Кольского полуострова, отработал основные, наиболее целесообразные боевые приемы, проанализировал особенности тактики фашистской авиации. Четко представлял он и свою задачу — надежно, не отрываясь ни на один метр, прикрывать самолет командира группы сзади. Все будто бы предусмотрел и учел. Но бой показал другое.

Шестерка «мигов» удачно перехватила фашистские самолеты и устремилась в атаку. Капитан Кухаренко, ворвавшись в боевой строй врага, точной пулеметной очередью срезал один из «мессершмиттов». В эти мгновения Сорокин заметил второго «мессера». Охваченный боевым азартом, он оставил ведущего и ринулся преследовать фашистский самолет. Истребитель Сорокина на предельной скорости сближался с противником. И тут летчик совершил еще одну ошибку: забыв о выдержке, он открыл огонь с большой дистанции и вел его, пока не иссякли боеприпасы. По счастливой случайности с последними выстрелами «мессер-шмитт» загорелся и стал падать в море.

В это время в наушники резко ворвался суровый голос ведущего: «Кама-7, Кама-7, где вы? Почему бросили меня?»

Кухаренко сообщил, где он находится.

И только тогда, подавляя бурную радость от только что одержанной первой своей победы, лейтенант осмотрелся вокруг и сделал резкий поворот в сторону Ура-губы, откуда радировал командир группы.

На аэродроме механик по вооружению, осмотрев на приземлившемся самолете Сорокина зарядные коробки, выразил удивление тем, что на борту не осталось ни одного патрона.

— У нас на Севере так не воюют, — строго указал лейтенанту Сафонов. Он напомнил молодому летчику, что стрелять надо, сблизившись с противником, когда для того, чтобы сбить его, вполне достаточно двух-трех очередей.

— Но вы допустили и более серьезную оплошность, оставив Кухаренко без прикрытия. — Голос комэска стал еще суровее. — Докладывайте, как проходил полет.

Сорокин рассчитывал, что одержанная им победа сгладит его вину, но этого не произошло. Капитан расценил ошибку летчика как из ряда вон выходящую, с горечью отметив, что она могла привести к гибели и ведущего, и ведомого.

Случай с Сорокиным комэск обстоятельно проанализировал на разборе полетов, напомнив всем летчикам, что взаимодействие и взаимовыручка — непременное условие успеха в бою.

Захар Сорокин горько переживал случившееся. В следующем же полете он постарался отличиться, сбив фашистский самолет. И никогда больше не допускал он отступлений от боевых инструкций и заповедей сафоновцев. А однажды, когда боевые товарищи оказались в сложнейшей, критической ситуации, вовремя подоспел им на помощь.

В том тяжелом бою с многочисленными бомбардировщиками и истребителями Сафонов сбил два вражеских самолета. А когда у комэска были на исходе боеприпасы, к месту ожесточенной схватки подошла новая группа Ме-110. «Мессеры» с ходу насели на младшего лейтенанта Виктора Максимовича. Искусно маневрируя, он удачно отбил атаки трех истребителей. Но тут и у него иссякли боеприпасы. Выйти же из боя ему не удавалось — на И-16 ринулись еще два «мессера». Максимович умело и находчиво уклонялся от их ударов, а временами сам имитировал нападение, давая гитлеровцам понять, что ловит момент для открытия огня. Сафонов догадался, в чем дело, и с пустыми зарядными коробками ринулся на помощь младшему лейтенанту. Максимович отбивался от ближнего «мессера», а на второго стал пикировать Сафонов. Он демонстрировал одну атаку за другой, словно пытаясь занять выгодное положение для открытия огня. Гитлеровец не выдержал поединка и скрылся в облаках. Тогда комэск бросил свою машину наперерез «мессершмитту», продолжавшему наседать на Максимовича. Но летчик этого вражеского самолета не собирался оставлять поле боя, и Сафонову ничего не оставалось, как пойти на таран. Комэск повел свой И-16 в лобовую атаку...

Машины стремительно сближались. Казалось, еще несколько секунд, и последует таранный удар. Но в последний момент нервы фашиста сдали, и он отвернул свой самолет. Уйти же ему не удалось. Неожиданно появившийся из облаков на своем «миге» Захар Сорокин двумя короткими очередями в упор расстрелял вражескую машину. Объятый пламенем, «мессер» врезался в сопки.

Все истребители сафоновской группы благополучно возвратились на базу. В том на редкость тяжелом бою они уничтожили пять фашистских самолетов.

В ожесточенных схватках с сильным и коварным врагом мужали сафоновцы. Летчики совершенствовали свое летное и воинское мастерство, следуя девизу комэска — «учиться воевать по-новому».

С первых дней войны у Сафонова с особой силой проявлялось новаторское тактическое мышление, складывались свои, оригинальные взгляды на тактику использования истребителей. Он одним из первых в советской авиации вместо принятого в то время клинообразного строя звена, сковывавшего маневр, утвердил способ действий в бою парой самолетов — ведущего и ведомого. Борис Феоктисто-вич вскоре же после начала войны стал эффективно применять и такой тактический метод, как деление истребителей на ударную и сковывающую группы.

И сегодня хорошо помнят однополчане бой сафоновской группы истребителей с вражескими самолетами над прибрежной Большой дорогой, по которой в тот день следовали подразделения морского отряда.

...При подходе к этому району комэск обнаружил немецкого разведчика «хеншеля» и вышел в атаку. Коваленко же с несколькими И-16 на случай появления фашистских истребителей прикрывал действия командира. И такой случай не заставил себя ждать. Когда вражеский разведчик попытался уйти из-под удара, из-за сопки с набором высоты на сафоновский И-16 бросились два Ме-109. Наперехват им устремился Коваленко с остальными летчиками группы. «Мессеры», не приняв боя, повернули обратно. Замкомэска настиг одного из них и стал пулеметным огнем прижимать его к земле. Ме-109 так и не смог вывернуться: неотступно преследуемый советским истребителем, он врезался в болото. А Сафонов тем временем сбил «хеншеля».

Блестящий успех принес сафоновцам воздушный бой 9 августа 1941 года — и на этот раз был применен метод ударной и сковывающей групп.

Глубокой белой ночью посты наблюдения за воздухом оповестили о появлении над линией фронта целой армады фашистских самолетов — более 60 бомбардировщиков и истребителей стремились прорваться к базам флота.

По сигналу тревоги эскадрилья Сафонова взмыла в воздух. Как и обычно, чтобы выиграть время и сэкономить горючее, самолеты выстроились в боевой порядок с ходу, не делая традиционного круга над аэродромом. План предстоящего боя был прост и конкретен: ударной группе Сафонова надлежало взять на себя «юнкерсов», а группе замкомэска — «мессершмиттов»; атака — из засады, со стороны солнца.

Эскадрилья шла над морем, все более удаляясь от береговой черты. В намеченной точке она набрала высоту и резко повернула на юг. Через несколько минут Сафонов впереди у горизонта заметил вражескую армаду и повел эскадрилью на сближение. «Юнкерсы» шли под прикрытием большого количества истребителей. Сафонов решил ударной группой атаковать ведущую девятку бомбардировщиков.

Передав об этом летчикам, он добавил:

— Стрелять по моей команде! Главное — сбить с курса «юнкерсы».

И-16 ринулись на противника со стороны солнца. Снижаясь, они неслись на предельной скорости. Гитлеровцы не сразу обнаружили их в ослепительных солнечных лучах. Когда же заметили, было уже поздно. «Мессершмитты» попытались было перехватить ударную группу, но были отброшены отсекающим огнем группы Коваленко. Сафоновская шестерка прорвалась к передним «юнкерсам» и, открыв огонь с короткой дистанции, сбила три из них, а остальные рассеяла. Затем Сафонов повел группу на следующую девятку и свалил на сопки еще два бомбардировщика.

Фашистских летчиков, растерявшихся от столь стремительной и дерзкой атаки советских самолетов, охватила паника. Узнав по «почерку» сафоновцев, они стали отчаянно посылать в эфир предостережение подходившим бомбардировщикам: «Ахтунг! Ахтунг! В воздухе Сафон!»

«Юнкерсы», отсеченные от своих истребителей, беспорядочно выходили в пикирование и, сбрасывая бомбы на тундру, торопливо поворачивали на запад. Преследуя их, советские истребители уничтожили еще восемь фашистских самолетов.

На этот раз боевой счет эскадрильи существенно пополнили Александр Коваленко, Виктор Максимович, Захар Сорокин, Тимофей Раздобудько, Василий Адонкин. Сам комэск уничтожил три «юнкерса».

Через день, 11 августа, Совинформбюро сообщило: «На днях 60–70 немецко-финских самолетов пытались совершить массовый налет на район Мурманска. Отряды вражеских самолетов встретила наша истребительная авиация... Попытка крупнейшего за время войны налета немецко-финских самолетов на район Мурманска скандально провалилась. В тридцать первый раз советские истребители и зенитчики этого района побили немецких и финских летчиков, не дав им возможности сбросить бомбы на важные объекты.

Во время этого боя наши истребители сбили в воздухе 13 немецко-финских бомбардировщиков. 3 вражеских самолета подбила зенитная артиллерия... Наши самолеты, взяв с самого начала боя инициативу в свои руки, не выпускали ее до полного разгрома немцев».

Большой успех летчиков Северного флота был достойно отмечен: на флот поступила правительственная телеграмма, всем участникам боя были выражены поздравления и благодарность.

Срыв массированного налета на Мурманск и крупные потери в самолетах утвердили фашистское командование во мнении, что в этом бою действовали крупные силы советской авиации.

В тяжелых боях оттачивали свое летное и снайперское мастерство летчики эскадрильи Сафонова, стремясь быть достойными своего командира, который не только проявлял сам виртуозное владение самолетом, редкую выдержку и трезвый, обоснованный расчет, но без устали обучал этому своих подчиненных. И летчики сафоновской эскадрильи вместе с армейской авиацией безраздельно господствовали в воздухе.

После ряда неудач командующий воздушным корпусом в Норвегии генерал Штумпф издал особый приказ: «Избегать боя с советскими истребителями во всех случаях, когда на нашей стороне нет очевидного численного превосходства».

Это было красноречивое признание превосходства советских летчиков в боевом мастерстве, смелости и решительности. Явно поубавилось спеси у гитлеровских асов. И напрасно предостерегал фашистский генерал своих летчиков. Они и без того, завидев краснозвездные истребители, резко меняли курс на обратный. А если и завязывались воздушные бои, то советским истребителям почти всегда приходилось вести их при явном численном перевесе противника.

В начале сентября гитлеровское командование возобновило активные боевые действия в Заполярье. Начав наступление на Кандалакшском и Лоухском направлениях и не достигнув успеха, командование армии «Норвегия» в соответствии с приказом ставки вермахта перенесло главный удар на Мурманское направление. Северная группа противника (усиленный горнострелковый корпус) за 9 дней с большим трудом продвинулась всего лишь на 4 километра, но к середине сентября врагу удалось перерезать дорогу Титовка — Мурманск и создать угрозу выхода в район Мурманска.

Утром 15 сентября многим в эскадрилье казалось, что день предстоит нелетный: все небо заволокло облаками, которые едва не касались скалистых сопок. Но иного мнения был Сафонов. Он считал, что фашисты обязательно воспользуются низкой облачностью, чтобы пробиться к шипим объектам. И чутье не подвело опытного летчика. Вскоре девятка истребителей эскадрильи была поднята к воздух — к линии фронта в районе реки Западная Лица приближалось более 50 фашистских самолетов.

Враг полагался на резкое ухудшение погоды. Но и Сафонов решил сделать своими союзниками облака, нависшие над Кольским полуостровом. Еще в предвоенное время он овладел навыками полета в сплошной облачности и обучил этому летчиков эскадрильи.

Перед линией фронта истребители вошли в облака. Пройдя в серой мгле по приборам расчетное время, они стремительно пробили облачность и вышли точно над вражескими самолетами. Меткие пулеметные очереди сразили два «юнкерса». Объятые пламенем бомбардировщики врезались в сопки. Пока враг, и на этот раз застигнутый врасплох, приходил в себя, сафоновцы стремительно ушли о облака. Не прошло и минуты, как они вновь, уже с другого направления, обрушились на врага и сбили еще два самолета. Новая атака окончательно ввергла гитлеровцев в панический страх. Нарушая строй и беспорядочно сбрасывая бомбовый груз, «юнкерсы» пустились наутек. Но сафоновцы продолжали преследовать их и уничтожили еще один бомбардировщик. А эфир заполнили передаваемые открытым текстом радиограммы:

— Мы окружены большим количеством советских самолетов! Где наши истребители?!

Было от чего прийти в неистовство гитлеровскому командованию. К тому же начали поступать сообщения с передовой линии, что немецкая авиация, обращенная в бегство, сбрасывает бомбы на позиции своих войск. Но самое главное заключалось в том, что неудавшийся массированный налет на советские войска ставил под угрозу срыва задуманное гитлеровскими генералами наступление на Мурманском направлении.

Через несколько часов в воздухе появилась новая армада из 52 самолетов.

На этот раз на перехват врага взлетели лишь семь истребителей: шесть И-16 и один МиГ-3. Когда они появились над линией фронта, «юнкерсы» уже выходили на бомбометание. Заметив это, Сафонов, не теряя ни секунды, повел свою ударную группу в лобовую атаку. Замысел удался. Нервы у гитлеровских летчиков снова оказались слабее: бомбардировщики начали сворачивать с боевого курса, пытаясь создать круговую оборону. А в это время находившаяся в засаде группа Коваленко прорвалась внутрь кольца фашистских самолетов и стала разить их пушечным огнем. Сафоновская же группа продолжала бой снаружи кольца. Как и утром, наши истребители свечой взмывали в облака и, зайдя с другого направления, вновь пикировали на врага, ведя прицельный огонь с коротких дистанций. Атаки повторялись с такой быстротой, что гитлеровские летчики опять начали посылать в эфир радиограммы с требованием выслать на помощь истребители.

И вскоре к месту боя подоспели 22 «мессершмитта». У сафоновцев уже были на исходе горючее и боеприпасы, но комэск, решив пойти на риск, повернул все семь истребителей против «мессеров». Хваленые «асы» немецкого воздушного флота снова, не приняв боя, повернули назад. Ушли, не выполнив свою задачу, и «юнкерсы», более того, и на этот раз они обрушили бомбы на район расположения своих войск, вызвав взрывы складов с боеприпасами.

Память об этих днях хранит краткая хроника «СССР в Великой Отечественной войне 1941–1945». Вот две записи из нее: «15 сентября 1941 года, понедельник.

— Семь самолетов-истребителей Северного флота под командованием капитана Б. Ф. Сафонова в ожесточенном бою с превосходящими силами противника сбили 13 самолетов врага и заставили противника отказаться от бомбардировки наших объектов. Из 13 самолетов 3 сбил капитан Сафонов.

17 сентября 1941 года, среда.

— Войска 14-й армии Карельского фронта (командующий генерал-майор Р. И. Панин) при участии морской пехоты, боевых кораблей и авиации Северного флота остановили продвижение противника на Мурманском направлении и начали закрепляться на перешейке полуострова Средний».

Добавим к скупым записям хроники, что 14-я армия частью своих сил при поддержке авиации и артиллерии Северного флота нанесла врагу контрудар и разгромила 3-ю горноегерскую дивизию, отбросив ее остатки за реку Западная Лица.

Так провалилось наступление фашистских войск на самом северном участке советско-германского фронта, наступление, на которое враг возлагал немалые надежды.

Свою неудачу в Заполярье гитлеровское командование пыталось объяснить тяжелыми условиями местности, отсутствием дорог и непрерывным усилением советских войск. В действительности же планы врага по захвату Кировской железной дороги и Мурманска были сорваны стойкостью воинов, тесным взаимодействием сухопутных войск и сил Северного флота, которые своими успешными действиями помогали воинам других фронтов, на которых шли тяжелые, кровопролитные бои.

Немалой была заслуга в достигнутом успехе летчиков Северного флота и, конечно, эскадрильи истребителей под командованием Б. Ф. Сафонова.

Активная, наступательная, постоянно обогащающаяся новыми эффективными приемами, основанная на внезапности и умелом сочетании осмотрительности, маневра и огня, сафоновская тактика позволяла эскадрилье воевать и добиваться внушительных побед не числом, а умением. И командование по достоинству оценило мастерство летчиков. В сентябре Александр Коваленко, Захар Сорокин, Петр Семененко, Владимир Покровский, Дмитрий Соколов и Виктор Максимович были награждены орденом Красного Знамени. Первым на Северном флоте удостоился этого ордена 72-й авиаполк, а Борис Феоктистович Сафонов первым среди авиаторов флота стал Героем Советского Союза. К этому времени от ударов летчиков полка враг недосчитался около 100 своих самолетов. Из них более 50 уничтожила сафоновская эскадрилья. 16 вражеских машин было на счету ее командира.

Сообщение из Москвы о награждениях и поступившее вслед за ним приветствие Военного совета флота вызвали в полку всеобщий радостный подъем. Летчики и авиаспециалисты собрались у командного пункта сафоновской эскадрильи на митинг. На торжества к ним прибыли командующий авиацией флота генерал-майор А. А. Кузнецов, военком М. И. Сторубляков, другие представители командования.

Военком полка Ф. П. Проняков, открывая митинг, говорил о славных боевых победах орденоносной части, о том, как гордятся авиаторы флота подвигами Бориса Сафонова и его соратников, о решимости однополчан с честью оправдать высокую оценку их ратного труда.

Выступили на митинге и герои дня — Александр Коваленко, Петр Семененко, Владимир Покровский. Летчики благодарили за награды, высокую оценку их мастерства, но каждый обращал свои слова любви и признательности к командиру Б. Ф. Сафонову — за воинскую науку, за наглядные примеры боевого умения в жестокой борьбе с сильным и злобным врагом.

— Капитан Сафонов, — с гордостью говорил Коваленко, — у нас действительно первый из первых. Я с интересом учусь у него и всегда стремлюсь следовать его примеру. Под руководством нашего командира, большого мастера воздушного боя, я сбил семь вражеских самолетов. Постараюсь уничтожить еще больше!

— Много новых, никогда и никем не применявшихся тактических приемов передает нам командир, — отметил Семененко. — Школа Сафонова, его летного мастерства увлекает всех нас виртуозностью и смелостью атакующих ударов.

Борис Феоктистович был глубоко взволнован и высокой наградой, и сердечными словами боевых друзей. Короткими были выступления авиаторов на том митинге, состоявшемся во время небольшого «окна» между боевыми вылетами. Короткой была и речь Сафонова:

— Сердечное спасибо большевистской партии и Советскому правительству за высокую оценку моей боевой деятельности. Мне хочется заверить родную партию и вас, моих боевых соратников, в том, что я с новой силой стану истреблять врагов. Нас ведет в бой ненависть к гитлеровцам и сознание того, что мы отстаиваем социалистическую Родину, отстаиваем дело коммунизма. Мы били и будем бить врага, пока вся наша родная земля не будет очищена от фашистской погани. И я буду драться до тех пор, пока руки мои держат штурвал.

Все в полку тяжело переживали положение в западных и южных областях страны. С горечью и гневом слушал Борис Феоктистович неутешительные вести с фронтов. Еще в юности, увлеченный историей страны, он исколесил почти всю Тулыцину, побывал на Кавказе, в курсантскую пору познакомился с Крымом, после училища сроднился с Белоруссией. И вот теперь прекрасную родную землю топчет и оскверняет поганый фашистский сапог...

В статье «Еще крепче будет мой удар по врагу», опубликованной тогда во флотской газете «Краснофлотец», Сафонов писал: «Я вырос в годы Советской власти. Комсомол, в который я вступил 16-летним юношей, и партия вырастили меня. Советский народ и партия дали мне возможность осуществить свою заветную мечту — стать военным летчиком. И всю свою жизнь я делал все для того, чтобы оправдать оказанное мне высокое доверие.

Когда фашистские полчища вторглись на мою родную землю, я дал себе слово беспощадно разить врага, драться до последнего дыхания. Это слово я никогда не забываю, держу его крепко...

День, когда я узнал о присвоении мне звания Героя Советского Союза, был счастливым днем в моей жизни. На поздравления и пожелания моих боевых друзей и командования флота хочется сказать только одно, что все мои силы, знания и жизнь принадлежат моей Родине. Во славу ее, за ее честь и свободу я буду нещадно, с удесятеренной силой бить злобного врага!..»

В посвященной прославленному летчику поэме поэт Александр Жаров писал:

В эскадрилье и во всем полку хорошо знали выдержку Сафонова, восхищались его большой волей и внутренней силой, умением владеть собой, не выдавать свои переживания, как бы тяжело ему ни было. Но в последнее время и Редков, и Коваленко стали замечать, что в короткие минуты отдыха между боями большие выразительные глаза командира все чаще бывают подернуты затаенной грустью. Военком и замкомэска догадывались о причине: Сафонова тревожила судьба жены, сынишки и родителей. Вот уже около двух месяцев от них не было никаких вестей.

Между тем смерч войны все ближе подкатывался к Туле, а значит, и к Ново-Рязановке, где находились его близкие, В письмах, полученных в первых числах августа, жена и мать сообщали, что все живы и здоровы, просили о них не беспокоиться, а беречь себя и крепче бить врага. Из торопливой приписки, сделанной отчимом в последнем письме Евгении Валентиновны, Сафонов узнал, что в связи с дальнейшим ухудшением обстановки на фронте вся семья должна со дня на день эвакуироваться.

С той поры прошло немало дней, а Борис Феоктистович оставался в полном неведении о своих близких. Успели ли они уехать в глубь страны? Ведь за последнее время на Западном направлении произошло немало тревожных событий. Враг, не считаясь с огромными потерями, рвался к Москве.

У самого Бориса Феоктистовича к тому времени произошло немало перемен, причем существенных. Ему уже вручили знаки отличия Героя Советского Союза, он возглавил вновь создававшийся 78-й истребительный авиаполк, получил воинское звание майора, значительно увеличил счет сбитым фашистским самолетам.

Разрядка в его настроении наступила в конце лета. Сначала пришла телеграмма. Евгения Валентиновна сообщала, что едет в Заполярье.

Но тревог не уменьшилось, наоборот, их стало еще больше: «Что с Игорьком, неужели Женя едет сюда, в прифронтовой военный городок, с сыном?.. Почему не эвакуировалась? И как доберется до Мурманска, когда единственная железная дорога, связывающая город со страной, постоянно находится под ударами вражеской авиации? И где мать с отцом, успели ли уехать подальше от фронта?»

Через три дня Бориса Феоктистовича, решившего после очередного тяжелого боя над линией фронта передохнуть в своей квартире часок-другой, встретила дома жена. Евгения Валентиновна рассказала, что Фекла Терентьевна и Сергей Васильевич с Игорьком выехали в Куйбышев, а сама она решила вот отправиться в Заполярье.

— Но ведь здесь. Женя, по существу, фронт. Бомбежки почти постоянны...

— Я хочу быть рядом с тобой, — твердо сказала Евгения Валентиновна. — Постараюсь быть нужной здесь.

По тону жены Сафонов понял, что вопрос этот она решила окончательно, и не стал возражать, а лишь восхищенно проговорил:

— Признаться, не ожидал от тебя такого решения...

— Значит, плохо меня знал, — улыбаясь, сказала Евгения Валентиновна. — Я рада, что не возражаешь. Ведь я врач, моя помощь на фронте нужна больше, чем в тылу, и, надеюсь, место по специальности здесь найдется. А если не найдется, согласна и медицинской сестрой работать.

— Об этом не беспокойся. Знаю, что в госпитале люди нужны. Вот туда и устроишься.

Приезд жены, добрые вести о сыне, матери и Сергее Васильевиче придали Сафонову новые силы, которых от него теперь требовалось не меньше, а, пожалуй, больше, чем в эскадрилье. Формирование части и ее передислокация на вновь построенный аэродром шли без пауз. Опытные летчики продолжали бои, а новички осваивали поступавшие в эскадрильи самолеты. Сафонову приходилось решать уйму организационных вопросов в ходе ожесточенных боев в заполярном небе. Но как и обычно в большом и новом для него деле, он делал это не один, а опираясь на помощь опытных боевых соратников — старшего политрука Редкова, ставшего военкомом полка, капитана Коваленко, старших лейтенантов Яковенко, Алагурова и Реутова, лейтенантов Максимовича, Амосова, Кравченко, Верховского, Родина и старшины Семененко, назначенных командирами эскадрилий и звеньев, специалистов инженерно-технического персонала. Штаб полка возглавил капитан Иван Федорович Антонов, опытный оперативный работник, энергичный организатор боевой и повседневной деятельности воинского коллектива.

Борис Феоктистович был доволен подбором командного и политического состава и не раз ловил себя на мысли, что без этого он не смог бы в установленный срок доложить командованию авиации флота о рождении спаянной, слаженной, вполне боеспособной истребительной авиачасти.

— С такими командирами и военкомами бить врага можно, — улыбаясь, говорил он в беседе с командующим военно-воздушными силами генерал-майором авиации А. А. Кузнецовым. — Основа полка, можно сказать, крепкая.

— Это замечательно, чего еще может желать командир! Приятно сознавать, что у нас на флоте появился первый столь крупный и мощный кулак истребителей. Многого ждем от полка, и, я уверен, бить фашиста вы будете крепко.

В добрый час, майор!

— Постараемся не подкачать, товарищ генерал, — ответил Сафонов.

Генерал не обманулся в своих ожиданиях. Полк с первых же дней своей жизни шел от успеха к успеху, непрестанно наращивая мощь ударов по врагу. Уже в октябре был открыт его боевой счет. И сделали это в первом же бою летчики старший лейтенант Диамин Синев и его ведомый младший лейтенант Павел Обувалов.

Когда шестерка истребителей, заступившая на первое в части боевое дежурство, приближалась к линии фронта, над позициями советских войск появились пять полосатых Ме-110. Сафоновцы устремились к ним парами с трех направлений.

«Мессершмитт», которого атаковал Синев, пытался уклониться от удара, но это ему не удалось — советский истребитель, неотступно преследуя, настиг его и с короткой дистанции сразил меткой очередью.

За добрым почином Синева последовали одна за другой победы старшего лейтенанта Виктора Алагурова, уничтожившего над морскими подступами к главной базе флота «юнкерс», лейтенанта Василия Кравченко, сбившего транспортный самолет с диверсионной группой на борту, старшины Петра Семененко, уничтожившего в одном бою двух «мессеров», других летчиков.

Командир полка радовался успеху своих пилотов, но именно в те дни Сафонову вместе со всеми авиаторами флота пришлось немало поволноваться за одного из лучших своих учеников — лейтенанта Захара Сорокина, не вернувшегося из боя.

Случилось это 25 октября. Сорокин и его напарник лейтенант Дмитрий Соколов перехватили четверку «мессершмиттов», направлявшихся к Мурманску. В завязавшемся воздушном бою лейтенант Сорокин пулеметной очередью сбил головной самолет. Когда же кончились боеприпасы, он пошел на таран. На аэродром он не вернулся. Как доложил Соколов, во время неравной схватки машина Сорокина была повреждена, а его самого ранило в бедро. После этого связь с ним прервалась. Соколов видел, как плохо слушавшийся самолет вскоре камнем пошел вниз. Перед самой землей Сорокину удалось вывести его из стремительного падения и, не выпуская шасси, посадить на лед озера. Но что с ним, остался ли он жив при таком приземлении, установить Соколову не удалось.

Командование флота срочно организовало поиск.

В тундру было направлено несколько поисковых партий. Но прошел день, другой, третий, а найти Сорокина не удавалось. Лишь на шестой день стало известно, что его обнаружили у позиций зенитчиков. На катере летчика доставили в Полярнинский госпиталь.

Сафонов в тот же день навестил лейтенанта.

— Ну здравствуй, Захар! — приветствовал он, входя в палату. — Я верил в тебя, в твой сибирский характер!

Видя, что Сорокин, хоть и старается бодриться, в тяжелом состоянии, Сафонов, немного побыв около товарища, направился к врачам. Они рассказали, что помимо ран летчика вызывает большую тревогу сильное обморожение ног.

— Я верю в Захара, — повторил Сафонов. — Он еще будет летать и бить фашистов.

Сафонов, как и прежде, рвется в бой, но теперь ему не всегда удается подниматься в воздух. На земле ждут его решения и действий постоянно возникающие неотложные вопросы и дела. Особенно много проблем появилось с наступлением полярной ночи и суровой зимы. Когда ударили морозы, обслуживание техники резко усложнилось. И больше всего хлопот доставляли американские самолеты «киттихауки», поставлявшиеся по ленд-лизу, и закупавшиеся в Англии «хаукер-харрикейны».

Первые «харрикейны» были приняты от группы английских летчиков, которые во главе с полковником Н. Шервудом прибыли на советский Север в сентябре для усиления авиационного прикрытия союзных конвоев в зоне Северного флота. Сафоновцы, помогая англичанам освоиться в суровых условиях Заполярья, сопровождали их в ознакомительных полетах, делились боевым опытом, создали необходимые условия для инженерно-технического обслуживания группы.

Свыше месяца английские летчики участвовали в патрулировании в воздухе, в прикрытии конвоев на переходе и в портах. Многие из них в воздушных схватках с гитлеровцами проявили незаурядные летные и боевые качества. Большой симпатией Сафонова и его соратников пользовался сержант Чарльстон Хоу, отличавшийся отчаянной смелостью, решительностью и тактическим мастерством. Хоу вместе с полковником Н. Шервудом, майорами Э. Миллером и Э. Руком удостоился высшей советской награды — ордена Ленина. В свою очередь этот замечательный летчик восхищался Сафоновым и его питомцами, а чуть позже, уже на своей родине, он высоко отозвался о них и советской авиационной технике, а Бориса Феоктистовича назвал «великим летчиком своего времени».

Умели воевать летчики союзнической группы, а вот их самолеты не вызывали восторга. Первым в эскадрилье освоил «харрикейн» и поднял его в воздух Сафонов. В течение двух недель машиной овладели все летчики эскадрильи. И в первых же полетах они поняли, что эти истребители далеки от совершенства. Достоинство «харрикейна» составляли приличная скорость и неплохая маневренность, в остальном же самолет далеко не отвечал своему предназначению. Он был громоздким и весьма уязвимым. Из-за конструктивных недостатков (отсутствия воздушных фильтров) нередко в полете отказывал мотор, и летчику приходилось идти на вынужденную посадку. На первый взгляд внушительно выглядели установленные на машине восемь — двенадцать «браунинговских» пулеметов, но они капризничали, поэтому не всегда удавалось эффективно использовать их в бою.

Не лучше зарекомендовали себя и поступившие в полк в небольшом количестве американские «киттихауки». Они не имели пушек, а пулеметы находились на плоскостях. Особенно ненадежными оказались установленные на них моторы фирмы «Аллисон». В самый острый момент боя с «мессером» заглох двигатель на такой машине у Коваленко.

Выручили лишь мастерство и самообладание опытного летчика, сумевшего посадить самолет на своей территории.

Аналогичный случай произошел и с Сафоновым. Обеспокоенный этим, он решил лично испытывать поступавшие от союзников самолеты в различных режимах полета и в боях. Военком Редков, узнав об этом решении, встревожился:

— Нужно ли командиру полка этим заниматься? Ведь и без того у тебя масса серьезных непосредственных обязанностей и дел.

— Нужно, и очень даже, — убежденно возразил комполка. — Как же я посажу на машину летчика, тем более молодого, не будучи уверенным, что на ней можно воевать?

Вскоре в очередном испытательном вылете Сафонова на «харрикейне» для перехвата фашистских самолетов снова отказал мотор. Исключительным напряжением воли и летного искусства майору удалось отвести беду и дотянуть до своей прифронтовой полосы.

Выпало подобное испытание и на долю других летчиков полка. Сафонов, посоветовавшись со своими заместителями, командирами эскадрилий, летчиками и инженерно-техническим составом, обратился к командованию авиации флота с конкретным, всесторонне обоснованным предложением: поскольку своих самолетов на флоте пока не хватает, «харрикейны» продолжать использовать, но попытаться на месте, своими силами усовершенствовать их.

Это предложение было принято, и Борис Феоктистович со своими техническими помощниками вплотную занялся поиском возможностей улучшения качеств английских истребителей.

В первом же воздушном бою на «харрикейне» он почувствовал слабость вооружения самолета и невольно подумал:

«Вот бы сюда поставить наши пушки!» И заговорила в прославленном летчике тульская закваска, полученная еще в годы учебы в ФЗУ.

...Когда Борис учился в тульском железнодорожном ФЗУ, на каникулы к родителям в село Рязанове он приехал с коробкой различных деталей. За четыре дня смонтировал детекторный радиоприемник, и изумленные односельчане впервые услышали в наушниках голос Москвы. А еще раньше смастерил Борис себе различные инструменты, оборудовал в кладовке мастерскую и там делал воздушные змеи, жестяные «пропеллеры» для запуска с помощью ниточной катушки, рыболовные крючки из швейных иголок. Здесь он чинил примусы и паял кастрюли, выручая и мать, и соседей. Приезжая из Тулы, он помог учебному комбинату по подготовке механизаторов сельского хозяйства отремонтировать трактор, а по просьбе преподавателя физики Евгения Матвеевича Островского сделал наглядные пособия для школы — электромотор и передаточный механизм. Нередко односельчане обращались за помощью к смекалистому и ловкому мальчонке.

И вот теперь, возглавляя крупную авиационную часть, в водовороте тяжелейшей войны, напряженных боев на сложнейшем морском театре Сафонов оказался во власти творческих технических исканий. Своими идеями и замыслами он увлек инженера полка по вооружению воентехника I ранга Б. Л. Соболевского, весь инженерно-технический персонал, в том числе оружейников и других специалистов во главе с начальником мастерских воентехником I ранга К. А. Безукладниковым. С предложением Сафонова заменить пулеметы на «харрикейнах» двумя пушками отечественного производства специалисты согласились.

Решили начать с машины командира полка. Обстоятельства сложились так, что в ее модернизации он смог принять непосредственное участие. Как раз в те дни установилась нелетная погода — закрутили снежные бури. К тому же Сафонов незадолго до этого перенес операцию аппендицита и на время ему запретили летать. «Прикованный» к земле, Сафонов занялся рационализаторскими делами.

Вместе с ним много времени проводил в мастерских и военком Редков. Он настойчиво добивался, чтобы все коммунисты и комсомольцы, от которых зависел успех этого важного дела, рассматривали модернизацию вооружения самолетов как боевую задачу.

Начало оказалось хорошим. Довольный результатами опробования нового вооружения самолета, Сафонов от души поздравил авиаспециалистов с удачей и уже по-деловому приказал:

— Теперь, не теряя ни дня и ни часа, приступаем к перевооружению других «иностранцев».

Оружейники горячо принялись за дело. Работа спорилась — очень помогал опыт, полученный на сафоновском самолете. Так за сравнительно короткий срок была значительно усилена огневая мощь всех истребителей.

От боя к бою в заполярном небе возрастала сила ударов полка. Однако трудностей оставалось еще немало. Самолеты, длительное время работавшие на износ, нуждались в основательном ремонте. Мало того, что они оказались устаревшими по своим тактико-техническим данным, но и были получены от союзников без запасных частей, и поэтому многие из них вовсе вышли из строя. И все же сафоновцы умели воевать и на такой технике, старались выжать из нее все возможное. Во многих случаях выручали смекалка и невероятные усилия авиаспециалистов.

Не меньше сил, энергии и времени у командира и военкома полка отнимала забота о подготовке летчиков к действиям в условиях полярной ночи. Еще в эскадрилье эта проблема с приближением зимы все больше и больше занимала их. В октябре же, когда Сафонов и Редков были поставлены во главе полка, она приобрела особую остроту и актуальность: большая часть летчиков части прибыла на флот уже в ходе войны и еще не успела овладеть навыками действий полярной ночью.

Но бывали у Сафонова и недолгие часы, а скорее — минуты, согретые теплом домашнего очага.

Радостное настроение, вызванное приездом жены, не покидало Сафонова ни на один день, хотя видеться им приходилось нечасто.

Борис Феоктистович был поглощен полетами, множеством неотложных дел. Нелегко приходилось и Евгении Валентиновне, сутками не оставлявшей своего рабочего места в госпитале.

Но когда все-таки удавалось быть вместе, в их доме воцарялся праздник. Не было конца разговорам о сыне, близких, о пережитом за дни разлуки. Из рассказов жены Сафонов все пытался представить себе, каким стал Игорек. И потому снова и снова просил повторить уже слышанные рассказы. Сафонову были дороги каждая деталь, каждая черточка в облике и поведении Игорька, — Борис Феоктистович своим отцовским чутьем стремился предугадать судьбу сына...

Между тем боевая деятельность полка приобретала все более напряженный характер.

В конце октября на совещании руководящего состава североморской авиации командующий военно-воздушными силами генерал Кузнецов, ставя перед авиачастями задачи на зимний период, сказал, обращаясь к Сафонову:

— Военный совет флота считает необходимым усилить патрулирование в воздухе. Эта задача ложится в основном на ваш, 78-й истребительный полк. Она, естественно, предъявит немалые требования к людям, которым предстоит летать и вести бои в ночных условиях. К этому надо подготовиться самым серьезным образом.

Сафонов и Редков, возвращаясь в полк, большую часть дороги ехали молча. Каждый, погруженный в глубокое раздумье, старался лучше осмыслить задачи, поставленные на совещании.

Несмотря на надвигавшуюся зиму с ее долгой полярной ночью, нужно было сделать все возможное, чтобы не снижалась боевая активность полка.

— Что и говорить, задача исключительно трудная, — первым нарушил молчание военком. — Особенно для нас — в полку много молодежи.

— Ночью летать для всех не просто, — отозвался Борис Феоктистович. — Тут дают себя знать и немалые особенности ночного боя, и то, что мы пока не имеем на аэродромах светотехнических средств обеспечения посадки. В наших условиях все решают опыт, сноровка. А их, ты прав, многим у нас еще не хватает.

— Теперь это с каждым днем чувствуется все заметнее, — озабоченно проговорил Редков. — То, что мы делали до сих пор, сейчас явно недостаточно.

— Согласен, Петр Александрович, — как-то вдруг оживившись, энергично сказал Сафонов. — Не откладывая в долгий ящик, завтра же обсудим все с командирами и военкомами эскадрилий.

Первое совещание с обсуждением предстоящих непростых полетов получилось обстоятельным и очень полезным.

Сафонов, начальник штаба Антонов и Редков решили регулярно собирать летчиков-ночников для обмена опытом и горячо одобрили инициативу лучших летчиков, взявшихся подготовить к ночным действиям по одному-два молодых пилота.

Вскоре в полку от совещаний ночников перешли к летно-тактическим конференциям, имевшим еще большую действенность. На них подробно разбирали действия своих истребителей в самых различных ситуациях боя в условиях полярной ночи. Причем разбирались не только удачные бои, но и характерные ошибки в действиях летчиков.

Командир полка не жалел времени для подготовки и проведения таких конференций, и в полку появлялось все больше мастеров ночного боя. Это позволяло сафоновцам добиваться максимального боевого эффекта при минимальных потерях.

Один из декабрьских дней выдался особенно «урожайным»: пять истребителей сафоновского полка сбили четыре немецких самолета. Но были и потери. В бою, который вели с фашистами молодые летчики, комсомолец лейтенант Михаил Волков был тяжело ранен, но продолжал драться и сумел поразить вражеский бомбардировщик. Вывести истребитель к своему аэродрому Волкову хватило сил, но во время посадки лейтенант потерял сознание и вскоре скончался.

А через несколько дней, 18 января, на командном пункте Сафонова раздался звонок.

В трубке послышался хорошо знакомый голос военкома Пронякова:

— У нас большая новость, Борис Феоктистович. Только что поступило сообщение, что наш семьдесят второй стал гвардейским, преобразовывается во второй гвардейский смешанный авиационный Краснознаменный полк.

— Вот здорово! — радостно воскликнул Сафонов. — От души поздравляю тебя и всех однополчан!

— Это ты хорошо сказал — однополчан, — с теплой ноткой в голосе проговорил военком. — Мы тебя по-прежнему считаем в своих рядах. Потому и тебя сердечно поздравляем. Во всех наших заслугах твой вклад очень и очень большой.

А заслуги эти были впечатляющими. В 1941 году полк уничтожил 140 фашистских самолетов, 3 транспорта с войсками и грузами, 3 моста, 7 артиллерийских и 6 минометных батарей, свыше 50 груженых автомашин, 2 склада боеприпасов, свыше 2 тысяч гитлеровцев. Внушительным был и боевой счет сафоновской эскадрильи. В сентябре на нее приходилось более половины сбитых полком вражеских самолетов.

Высокую оценку командования получали также действия 72-го полка в сложных зимних условиях. В канун нового, 1942 года многие его летчики и авиаспециалисты удостоились государственных наград. Вручал их в торжественной обстановке член Военного совета флота дивизионный комиссар А. А. Николаев.

На груди Сафонова под Золотой Звездой появился еще один орден Красного Знамени. Военком Редков был награжден орденом Ленина.

Генерал Кузнецов, поздравляя летчиков с наградами Родины, сказал:

— Рад, что не ошибся в своих надеждах — полк воюет отменно. Программа прежняя: активности не ослаблять, бить врага еще крепче.

— Будем так держать, товарищ генерал! — твердо ответил Сафонов.

— Настроение у всех в полку боевое, — добавил военком. — Главное, мы научились воевать и ночью. Да и вооружение самолетов стараемся усилить. Фашист все это уже чувствует.

— А в дальнейшем почувствует еще сильнее, — заверил командир полка.

— Не сомневаюсь, — генерал по-отечески обнял сначала Сафонова, а потом Редкова и пожелал удачи.

Об этом разговоре Сафонов невольно вспомнил ровно через сутки, когда возглавляемая им семерка «ястребков» разгромила группу немецких бомбардировщиков. Удалось спастись лишь одному фашистскому самолету. В этом бою Борис Феоктистович одержал свою очередную победу.

Первые месяцы нового года явились для всех в полку — от механика самолета до самого командира части — суровым испытанием на боевую зрелость. И каждый выдержал его с честью и достоинством. Сафоновцы стойко и надежно защищали небо над Заполярьем. Каждый бой приносил им удачу. Крупную победу они одержали 24 марта. В этот день гитлеровское командование предпринимало массированный воздушный налет на Мурманск. Но зловещий замысел врага был сорван. На подступах к городу армаду фашистских самолетов атаковали двадцать девять истребителей типа «харрикейн». Затем с другого аэродрома подоспела группа в составе 16 «харрикейнов» и И-16. И в этом случае блестяще «сработала» сафоновская тактика: стремительной атакой «юнкерсы» были отсечены от истребителей, а затем одна североморская группа самолетов насела на «мессеров», а другая начала уничтожать бросившиеся врассыпную бомбардировщики. Враг недосчитался тогда восьми своих самолетов.

Вскоре гитлеровцы повторили попытку пробиться к Мурманску и Полярному, но и на этот раз получили решительный отпор.

Во время их второго налета сафоновцы, потеряв лишь один самолет, сбили пять вражеских бомбардировщиков и один истребитель.

В марте же полк получил задачу нанести внезапный штурмовой удар по прифронтовому аэродрому Луостари, где воздушной разведкой было обнаружено большое скопление самолетов. Сафонов, готовя летчиков к выполнению боевого задания, особо обращал их внимание на обеспечение внезапности.

— Только внезапность позволит нам добиться успеха, — подчеркивал он, разъясняя свой замысел.

На подготовку к вылету времени было мало, но успели сделать все необходимое. По команде Сафонова звенья поднялись в воздух. Штурмовые группы шли друг за другом под прикрытием шестерки истребителей.

Все получилось так, как было задумано. Краснозвездные истребители вышли к цели настолько скрытно и стремительно, что ни одна машина противника не успела подняться в воздух. Под метким прицельным пушечно-пулеметным огнем один за другим вспыхивали факелом стоявшие на аэродроме самолеты. Вскоре над Луостари показались «мессершмитты» с другого аэродрома. Но сафоновцы своевременно обнаружили и перехватили их.

Группа «мессеров» не выдержала натиска советских истребителей. Потеряв пять машин, она вышла из боя.

После этого североморцы для Верности еще раз повторили штурмовку аэродрома.

Созданный в огне ожесточенных боев, полк набирался сил и опыта и вскоре стал надежным щитом заполярного неба.

В те дни к высоким наградам майора Сафонова прибавилась еще одна, на этот раз английская. 19 марта из Москвы пришло сообщение о том, что он вместе с боевыми соратниками капитанами А. А. Коваленко, А. Н. Кухаренко, И. К. Тумановым удостоен высшего авиационного ордена Англии «Ди-эф-си» — Большой серебряный крест. Награды вручал в торжественной обстановке прибывший в Заполярье глава британской миссии в СССР генерал-лейтенант Макфарлан.

— Этот торжественный момент, — отмечал он в своей речи, — укрепляет дружбу между двумя великими странами. Мы сражаемся вместе и будем продолжать нашу борьбу до полного разгрома общего врага человечества, каким являются фашистские захватчики.

Ответное слово произнес Борис Феоктистович.

— Принимая награду, — сказал он, — я призываю союзников усилить борьбу против фашизма — общего врага моей Родины и союзной Великобритании.

Во второй половине марта Сафонова срочно вызвали в штаб авиации. Пробыл он там несколько часов. Ожидавшие его на командном пункте командиры по выражению лица Сафонова поняли, что неспроста отрывался он от своих дел.

Для озабоченности действительно имелись достаточно веские основания: 20 марта был подписан приказ об организационных изменениях в авиации флота. Во 2-й гвардейский смешанный авиационный полк передавался личный состав 78-го полка со всей техникой. Бывшая сафоновская эскадрилья из 2-го полка перешла в 78-й полк, а на базе двух других его эскадрилий формировался новый, 27-й истребительный полк. Командиром 2-го гвардейского был назначен Б. Ф. Сафонов.

— Вот теперь и мы стали гвардейцами, — закончил Борис Феоктистович рассказ о привезенных новостях.

Переформирование 2-го полка прошло сравнительно безболезненно и существенно не отразилось на боевой деятельности вошедших в него подразделений. Но трудности определенные возникали. Столкнулся с ними и сам Сафонов. Смешанный характер состава полка заставил его основательно заняться проблемами боевого применения бомбардировщиков и тактики их действий совместно с истребительной авиацией.

Одну из таких проблем составляла отработка использовании звеном тяжелых бомбардировщиков торпедного и минного оружия. Это подразделение, возглавляемое старшим лейтенантом Иваном Яковлевичем Гарбузом, прибыло во флот в сентябре сорок первого с Балтики. Там оно входило к состав 1-го минно-торпедного авиационного полка, которым командовал Герой Советского Союза полковник Е. Н. Преображенский. Уже в то время этот полк пользовался известностью: его экипажи в начале августа первыми совершили дерзкие налеты на Берлин. От их бомбовых ударов враг нес немалые потери на суше и на море.

Так что звено старшего лейтенанта Гарбуза уже имело определенный опыт участия в боевых действиях. Но оно и на Балтике, и первое время в Заполярье использовалось лишь в бомбардировочном варианте — это диктовалось тяжелым положением на театрах войны в тот период. Теперь же, когда сухопутный фронт в Заполярье стабилизировался, летчики звена начали подготовку к боевому применению торпед. Этим они занимались и раньше, но урывками, между вылетами на бомбежку и разведку войск, морских баз и коммуникаций противника. А сейчас появилась возможность для того, чтобы освоить наконец новое оружие в боевых условиях.

Этого настоятельно требовала и обстановка на Карельском фронте. Потерпев фиаско в своих расчетах на молниеносный успех в Заполярье, враг вынужден был усиливать морские перевозки. В условиях бездорожья на суше он морем доставлял завязшим в тундре войскам вооружение, боеприпасы, продовольствие, а с Севера вывозил никель. За счет разработок в северной Финляндии и Норвегии промышленность Германии на три четверти удовлетворяла свои потребности в этом стратегическом сырье. И успех борьбы с противником во многом зависел от срыва его перевозок в Баренцевом море. Решение этой задачи командование возлагало главным образом на авиацию и подводные лодки.

Борис Феоктистович и начальник штаба полка майор Дмитрий Михайлович Беляков прекрасно понимали, что в новых условиях звено дальних бомбардировщиков целесообразнее всего использовать в качестве торпедоносцев. Именно торпедное оружие могло дать наибольшую эффективность в уничтожении фашистских транспортных судов и кораблей охранения. Поэтому Гарбузу, глубоко убежденному в этом, считавшему себя по призванию летчиком-торпедоносцем, не пришлось доказывать новому командиру полка преимущества торпеды перед бомбой при поражении морской цели. Когда он попытался было излагать свои доводы, Сафонов прервал его:

— Убеждать меня не надо. Безусловно, основным оружием вашего звена должна стать торпеда. Вот и давайте думать над тем, как быстрее пустить это оружие в ход, но так, чтобы разить фашиста наверняка.

Гарбуз доложил, что нужно для этого и что уже сделано. Они обговорили детали совершенствования минно-торпедной службы, складывавшейся в полку на основе технического состава звена дальних бомбардировщиков во главе с воентехником II ранга В. М. Мальковым.

— Без такой четко отлаженной службы мы многого не добьемся, — говорил Сафонов. — А главное, без нее нечего и рассчитывать на осуществление вашей, а теперь и моей мечты о создании в полку торпедоносной эскадрильи.

После этой беседы командир полка побывал у командующего авиацией и изложил свои соображения. А затем последовало указание произвести пробное торпедометание по гранитной береговой скале в Кольском заливе. Выполнить эксперимент решил сам Иван Яковлевич. За его действиями наблюдали представители командования военно-воздушных сил и штаба флота.

Времени на подготовку к необычному вылету у командира звена и экипажа его самолета было немного, но все подучилось блестяще. По расчетам штурмана Ларина, Гарбуз с 600 метров до скалы сбросил торпеду. Самолет круто рванул вверх, а смертоносная стальная сигара вошла в воду и устремилась к берегу. Она угодила точно в заранее определенное место. Ее мощный взрыв вместе с клубами дыма шмстнул высоко в воздух целые глыбы гранита.

Ну, Иван Яковлевич, в добрый путь, — напутствовал Гарбуза Борис Феоктистович и улыбнулся: — Отныне будем считать тебя отцом североморской торпедоносной авиации.

Сказал как бы в шутку, а на деле эти его слова попали в точку: Гарбуза так и стали называть в полку.

Вскоре после этого эксперимента командование приняло решение с прибытием с Тихоокеанского флота звена таких же самолетов сформировать в составе сафоновского полка торпедоносную эскадрилью.

Гарбуз горячо взялся за обучение летчиков новому делу, непрестанно работал над совершенствованием тактики торпедометания, дооборудованием и освоением поступавших самолетов, не приспособленных к использованию торпедного оружия. Примером для него был командир полка, который не щадил себя ни в бою, ни в повседневных делах, самое ответственное и опасное брал на себя. Как радовался Гарбуз вместе с Сафоновым, когда в полку весной сорок второго появилась первая торпедоносная эскадрилья! Ее возглавил тихоокеанец капитан Г. Д. Попович. Гарбуз же при формировании 24-го минно-торпедного полка был назначен командиром 3-й эскадрильи, состоявшей из экипажей, ранее летавших на разведчиках МБР-2. Считалось, что именно Иван Яковлевич лучше других может обучить их торпедометанию. И он многого сумел добиться в этом. Но не успели полностью раскрыться его незаурядные способности: во время налета вражеских самолетов на аэродром капитан Гарбуз погиб.

Недолгим, но славным был его боевой путь. 96 вылетов совершил он для нанесения бомбовых и торпедных ударов по врагу, потопил два фашистских транспорта.

Но самая большая его заслуга — это созданное и выпестованное им звено, которое к концу войны превратилось в грозную силу — минно-торпедную дивизию. Из 53 североморских авиаторов — Героев Советского Союза — 20 летчиков являются представителями торпедоносной авиации, на их счету более ста фашистских транспортов и боевых кораблей.

Но это было потом. А в начале сорок второго шло становление новой эскадрильи, и Сафонов постоянно вникал и ее дела и нужды, оказывал ей посильную помощь, поддержку и содействие.

Имя Бориса Сафонова, широко известное на флоте, становилось все более популярным во всем Заполярье. Прославленного летчика хотели видеть моряки, артиллеристы, пехотинцы. И конечно, мурманчане. Борис Феоктистович использовал каждую возможность, чтобы принять приглашение, рассказать о своих соколах, о том, как полны их сердца жаждой победы, стремлением не пускать фашистский не гробов в родное небо. Немногословный в повседневных буднях, Сафонов преображался, выступая с трибуны. Своей искренностью, страстной верой в победу он зажигал слушателей, вызывал ответные сильные чувства.

Многие очевидцы помнят выступление Б. Ф. Сафонова Ни антифашистском митинге молодежи в Мурманске. В ответ на его страстный призыв отдать все силы приближению разгрома врага молодые мурманчане поклялись не щадить ни сил, ни самой жизни во имя Победы.

Выступление Сафонова на том митинге, приводившееся и печати, вызвало большой интерес во всех частях Северного флота и широко использовалось в партийно-политической работе. Взволнованно читали воины заключительные слова сафоновской речи:

«Дорогие друзья! Будем же в первых рядах бесстрашных борцов против гитлеровских бандитов... Вперед! Вперед на врага! Мобилизуем все наши силы на полный разгром фашизма, изгоним фашистских захватчиков с нашей священной земли, освободим все человечество от смрадной, зловещей коричневой чумы! Пусть же под нашими могучими ударами скроется тьма! Пусть же в результате победы восторжествует свобода и счастье человечества!

Да здравствует могучая, прекрасная наша Родина — Союз Советских Социалистических Республик!

Да здравствует великая Коммунистическая партия Советского Союза!»

Газета оставалась в некотором роде привязанностью Сафонова: через нее он мог поделиться опытом с большим кругом летчиков, газета давала возможность донести до многих людей самое наболевшее, выстраданное. А иной раз — и просто отчитаться, рассказать читателям о достигнутом, о лучших людях полка. Горячий отклик вызвало выступление Сафонова в новогоднем номере областной газеты «Полярная правда». Трудящиеся города и Мурманской области хорошо знали о славных боевых делах и победах героя-североморца, одержанных в смертельных схватках над Кольской землей, на подступах к Мурманску. И когда кто-либо из летчиков сбивал над городом вражеский самолет, им казалось, что это сделал непременно Сафонов.

«Много было замечательных событий в прошедшем году, — писал Борис Феоктистович, — и одно из самых замечательных то, что наши славные соколы по-настоящему расправили свои могучие крылья. Многие из нас в прошлом году получили боевое крещение в боях с коварным врагом».

Рассказав о самых характерных и памятных эпизодах борьбы в заполярном небе, Сафонов отмечал в заключение:

«Впереди еще много жарких дней Великой Отечественной войны. К ним мы готовы и знаем, что победа будет за нами. Ведь нас воспитала Родина, она всегда заботится о том, чтобы у нас была хорошая техника. Ну а мы уж постараемся все взять от техники, не пожалеем своих сил для этого.

Мы не сложим своих могучих крыльев до тех пор, пока не будут истреблены все подлые оккупанты, пробравшиеся на священную советскую землю.

Трудитесь, товарищи мурманчане, спокойно! В новом году мы обещаем бить врага с утроенной силой».

В полк на имя Сафонова шли письма и телеграммы. Ему писали со всех концов страны, из различных частей флота. Североморцы и труженики тыла выражали свои теплые чувства к отважному соколу, восхищение его боевыми успехами, желали новых побед. Обычно обязательный во всем, Борис Феоктистович сокрушался, что не имеет возможности отвечать своим многочисленным корреспондентам.

— Негоже это, — посетовал он как-то в разговоре с военкомом, — совесть постоянно мучает.

Проняков постарался успокоить командира:

— Напрасно ты так, Борис Феоктистович, ведь люди понимают, до большой ли переписки в такое время, особенно тем, кто воюет. Я так считаю: лучшим ответом на эти письма служат боевые дела — и твои, и всего полка.

Кажется, эти доводы «сработали», Сафонов не возразил против них, лишь сказал:

— Так-то оно так... — но после короткой паузы, улыбнувшись, извинительно добавил: — А все-таки лучше бы как-то ответить...

Много, очень много забот было у Бориса Феоктистовича ни новом месте. Но самой большой из них, пожалуй, была организация взаимодействия самолетов полка с кораблями и наземными частями в различных видах боевой деятельности, и прежде всего в осуществлении противовоздушной обороны. С самого начала боев на Севере он, возглавляя еще эскадрилью, на плечи которой легла тяжесть первых боев с врагом, может быть, как никто другой, остро чувствовал слабость такого взаимодействия. Конечно, почти ни один воздушный налет противника на объекты флота не проходил безнаказанно. Но все более становилось очевидным, что, если бы действия истребительной авиации, наземных и корабельных зенитчиков были четко согласованы, эффективность отражения воздушных атак врага была бы значительными и потерь от его авиации флот нес бы меньше. Борис Феоктистович неоднократно высказывал эти соображения, обосновывал и развивал их на совещаниях у командира полка, и когда возглавил истребительный авиаполк — у командующего авиацией. Его настойчивость во многом способствовала совершенствованию организации противовоздушной обороны, особенно в 1942 году, когда были значительно усилены все ее средства. Истребительные авиачасти были сведены в 6-ю истребительную авиационную дивизию, которая в оперативном отношении подчинялась начальнику ПВО флота. Совершенствовалась также система базирования истребителей: если в 1941 году они действовали лишь с одного аэродрома, то теперь — с трех.

Еще командуя эскадрильей, Сафонов стремился детально ознакомиться со всей системой противовоздушной обороны флота, установить деловые связи с командирами зенитных батарей, прикрывавших Мурманск, главную базу и другие наиболее важные объекты Кольского полуострова. Гораздо больше возможностей для этого стало у него в период, когда он стал командовать авиаполком — 78-м, а затем 2-м гвардейским. И сам командир полка, и его помощники и боевые соратники не упускали случая, чтобы побывать у артиллеристов и моряков кораблей, обговорить с ними возможности усиления взаимодействия, укрепления боевой дружбы. Тесные отношения у сафоновцев установились с батареями старших лейтенантов Казарина, Старцева, Тамразяна и другими артиллерийскими подразделениями. Зенитчики метким огнем не раз поддерживали действия летчиков, надежно прикрывали аэродромы от ударов вражеской авиации. Самолеты сафоновского полка, в свою очередь, участвовали в отражении налетов фашистской авиации на артиллерийские позиции, обеспечивали береговые батареи и корабельных артиллеристов необходимыми данными для ведения огня по противнику, вместе с боевыми кораблями прикрывали свои и союзные караваны судов, а вместе с зенитчиками и армейскими летчиками — важнейшие народнохозяйственные объекты.

В конце марта враг предпринял очередной налет на поселок Колу и Туломскую ГЭС — одну из основных заполярных гидроэлектростанций, питавших промышленные предприятия Мурманской области. На помощь 426-му зенитному дивизиону старшего лейтенанта Тамразяна вылетели два звена истребителей во главе с Сафоновым — уже подполковником: это звание было присвоено Борису Феоктистовичу буквально накануне.

Соотношение сил создалось неравное: во вражеском налете участвовало вчетверо больше самолетов. Начался воздушный бой.

Сафонова окружили шесть «мессершмиттов». Приняв бой, комполка стал уходить в сторону дивизиона Тамразяна. Вражеские истребители стремились взять Сафонова в плотное кольцо. Когда это им удалось и фашистам казалось, что участь дерзкого летчика решена, Сафонов резко взмыл вверх и скрылся в облаках.

Наблюдавшие за этим боем Тамразян и его зенитчики догадались, что этот неравный поединок ведет Сафонов. А через минуту батарейцы стали свидетелями его мастерской атаки: истребитель, столь же стремительно вынырнув из туч, настиг один из «мессершмиттов» и пулеметной очередью срезал хвостовое оперенье. Ме-109 рухнул на вершину сопки, а Сафонов снова исчез за облаками. Потом он опять показался, но уже с другого направления. Когда «мессеры» ринулись к нему, Сафонов решил подвести их ближе к зенитным батареям. Тамразян понял замысел летчика и выстрелом из орудия младшего сержанта Ивана Шумкина точно обозначил свое месторасположение. Лишь теперь фашистские летчики разгадали замысел советского летчика. Они попытались перестроиться, чтобы прикрыться советским самолетом, но Сафонов крутым разворотом ушел от них, и тут же заговорили зенитки. Иван Шумкин первыми выстрелами сбил ближний «мессершмитт», который упал в Тулому, подняв огромный столб воды. Другие «мессеры» стали преследовать Сафонова, совершавшего в районе батареи головокружительные виражи.

Тем временем к месту боя приблизилась новая группа самолетов противника. Заметив ее Борис Феоктистович направил свой истребитель в лобовую атаку против головной вражеской машины. Фашист не выдержав, стал отворачивать, но уйти из-под удара не успел. Сраженный сафоновскими короткими очередями, «мессершмитт» взорвался в сопках. Еще один Ме-109 сбили зенитчики, усилившие заградительный огонь.

Фашистские истребители повернули назад. Сафонов в тот же день побывал в зенитном дивизионе и от души поблагодарил Тамразяна, Шумкина и других артиллеристов за слаженные, умелые действия в совместном бою. Затем он обговорил с командиром дивизиона детали взаимопомощи в борьбе с фашистской авиацией.

Возвращался в полк Борис Феоктистович в отличном расположении духа. Ему было необыкновенно хорошо от сознания, что наконец-то наступает время, о котором он мечтал с первых дней войны, — численному превосходству воздушного противника флот противопоставляет не только высокое воинское мастерство летчиков и артиллеристов, но и тесное взаимодействие всех средств противовоздушной обороны. Вот теперь можно с полным основанием говорить, что защитники Заполярья бьют вражескую авиацию не числом, а умением.

Что же касается 2-го гвардейского смешанного авиаполка, то он, Сафонов, не уставал повышать летно-тактическое мастерство гвардейцев, учитывая малейшие изменения в приемах и методах ведения противником воздушного боя. А сафоновцы были очень чутки на эти изменения. Борис Феоктистович первым заметил, что враг, испытав сокрушающую силу ударов советских летчиков, отказался от массированных налетов на объекты флота. Теперь гитлеровское командование предпочитало удары мелкими группами бомбардировщиков и обязательно в усиленном охранении «мессершмиттов».

«Выходит, фашист стал здорово побаиваться наших истребителей», — в который уж раз с удовлетворением отметил про себя Сафонов, возвращаясь от зенитчиков. Он откинулся всем телом на спинку сиденья машины и незаметно потянулся. Ему захотелось немного расслабиться на оставшемся отрезке пути, забыться. Но мысли невольно возвращали его к заботам, которыми жил каждодневно и ежечасно.

Борису Феоктистовичу вспомнились события последнего нремени, позволившие почувствовать себя увереннее в роли командира смешанного полка. С назначением в эту часть ему стало значительно труднее. Если раньше он совершенствовался и преуспевал в одном, сугубо «своем» — истребительном деле, то теперь ему предстояло стать авиационным командиром широкого профиля, быть организатором действий бомбардировщиков и истребителей. Нелегкой оказалась эта задача. Пришлось подналечь на самообразование, глубже вникнуть в тактику бомбардировочной авиации, осмыслить накопленный в Заполярье опыт нанесения бомбовых ударов по вражеским войскам и объектам, организации взаимодействия разнородных сил авиации. В этом он опирался на свой штаб и на опыт начштаба майора Белякова.

Сафонов старался еще больше уплотнить свое рабочее время, оставляя лишь на сон несколько часов. Зато он испытывал огромное удовлетворение от того, что его решения и действия по совместному использованию бомбардировщиков и истребителей полка были успешными. Все более повышалась точность и мощь бомбоштурмовых ударов гвардейцев, постоянно возрастала эффективность действий истребительных эскадрилий. Особенно ощутимо это проявилось в период весеннего наступления войск Карельского фронта, предпринятого с целью отбросить противника на запад и обеспечить безопасность Мурманска, Кировской и Обозерской железных дорог.

Между тем приближался Первомай. Еще вчера и Сафонову, и военкому полка Пронякову казалось, что первый «военный» Первомай пройдет в эскадрильях так же, как проходили с началом войны и другие торжества, — в напряженной боевой работе и схватках с врагом.

Но накануне поступило указание в праздничный день найти время для церемониала вручения полку гвардейского знамени. Этого почетного акта сафоновцы ждали более четырех месяцев: приказ наркома Военно-Морского Флота о преобразовании полка во 2-й гвардейский смешанный Краснознаменный был объявлен 18 января, и лишь теперь завершалось это важное событие в жизни североморской авиации и всего флота.

Стало известно, что вручать знамя будет член Военного совета Северного флота дивизионный комиссар А. А. Николаев. Узнав об этом, Филипп Петрович Проняков невольно подумал, что не случайно это. Сафоновцами, воевавшими смело, дерзко и с большим эффектом, восхищались все североморцы. Но Николаев, как и Головко, по всеобщему мнению, питал к ним, и прежде всего к Сафонову, особую симпатию. Он хорошо знал людей полка, глубоко вникал в их боевые дела и настоятельно требовал и добивался, чтобы опыт сафоновцев становился достоянием всего летного состава.

Пронякову вспомнился последний приезд Александра Андреевича на аэродром вместе с начальником политического отдела военно-воздушных сил флота полковым комиссаром И. М. Комиссаровым. Член Военного совета детально интересовался, как политотдел и он, военком полка Проняков, организуют изучение и пропаганду передового опыта, что уже сделано и что намечается сделать.

— Не забывайте, что вы первые гвардейцы в нашей авиации и на всем флоте, — говорил он Филиппу Петровичу. — Ваши лучшие примеры, все наиболее рациональное в ведении воздушного боя и нанесении бомбовых ударов — это наше бесценное богатство, которым должен владеть каждый авиатор. Особое внимание надо обращать на секреты боевых успехов, на то, как добываются победы летчиками.

Проняков, отвечая, подчеркнул, что работу эту облегчает сам командир полка — он хорошо понимает ее значение. И не только понимает — умело организует и активно в ней участвует.

— Да, Сафонов есть Сафонов, — в тон военкому проговорил Комиссаров. — Можно сказать, первая величина у нас и авиации. Мы все как-то уже свыклись с тем, что слово «первый» неразделимо с именем Сафонова. Первым добился победы в воздушном бою, первым среди летчиков флота стал Героем Советского Союза, первым он идет в личном боевом счете, полк первым на флоте получил гвардейское звание...

— Не ошиблись мы в нем, — отозвался Николаев. — Словно в воду смотрел командующий флотом, в первые же дни войны охарактеризовав Бориса Феоктистовича как настоящего летчика со всеми данными командира.

— Во всем — и в тактике боя, и в командирской деятельности, и в партийной работе — проявляется особый почерк Сафонова, — раздумчиво проговорил начальник политотдела.

— Я бы сказал, почерк не просто Сафонова, а коммуниста Сафонова, — заметил Проняков. — Он прежде всего человек высоких партийных качеств, и это всегда отличает Бориса Феоктистовича. Особенно это ощущается во всем, что определяет успех дела: и в дружной работе с военкомом Редковым во главе эскадрильи, затем — истребительного полка, а сейчас со мной — во главе гвардейского полка, и в большом труде по воспитанию летчиков, особенно молодых, и в умении повести за собой людей, и в сердечной заботе о человеке, и в творческом отношении к тактике боя, и в личном примере мастерства, самоотверженности в борьбе с сильным и опытным врагом.

День Первомая выдался пасмурным. Дул студеный норд-вест. С ночи валил густыми зарядами снег. Хотя и не праздничной была погода, но она устраивала сафоновцев. Можно было рассчитывать на то, что в воздухе не появится вражеская авиация и не нарушит торжество вручения полку гвардейского знамени.

Ранним утром авиаторы выстроились у своих боевых машин. Перед ними у знамени стояли член Военного совета флота Николаев, командир полка Сафонов, военком Проняков, другие командиры и политработники. Все были взволнованы значительностью события.

В холодном воздухе четко прозвучали слова приказа наркома ВМФ о преобразовании полка в гвардейский. Затем дивизионный комиссар произнес речь, в которой от имени Военного совета и всех североморцев сердечно поздравил авиаторов, призвал их в предстоящих боях приумножить гвардейскую славу, передал приветствия Мурманского обкома партии, исполкома областного Совета депутатов трудящихся, обкома комсомола.

Приняв знамя, Борис Феоктистович, а вслед за ним все воины полка преклонили колено перед алой святыней. В устах Сафонова торжественно прозвучали первые слова гвардейской клятвы, родившейся в полку. Вслед за своим командиром повторяли их боевые соратники прославленного аса:

— Слушай нас, великий советский народ, чудесная наша Родина, героическая партия большевиков!.. Мы, сыны твои, склоняем наши головы перед заслуженным в боях гвардейским Знаменем и клянемся, что будем беспощадно драться с врагом, громить и истреблять фашистских зверей, не ведая устали, презирая смерть, во имя полной и окончательной победы над фашизмом...

Взоры всех были устремлены к алому полотнищу. Каждый был взволнован, полон решимости идти на новые испытания ради Отчизны, ради свободы и счастья родного народа.

А над шеренгами плыл взволнованный голос Сафонова, произносимые им слова клятвы подхватывали сотни голосов.

— Мы клянемся с честью пронести победоносное гвардейское Знамя через бури и штормы, через огонь Великой Отечественной войны и никогда не запятнать славы и героических традиций советских соколов-летчиков.

Жизнью своей клянемся никогда не отступать перед врагом. Легче вырвать из груди наше сердце, чем запятнать честь гвардейского Знамени, овеянного боевой славой советских летчиков, осененного великим образом Ленина.

За счастье наших отцов и матерей, жен и детей, за великое будущее нашей Родины — вперед и только вперед, до полного разгрома врага! Если не хватит патронов в бою, — таранить врага! Вот наш боевой девиз.

Пусть содрогается фашистская гадина при встрече с летчиками-гвардейцами!

Смерть немецким оккупантам!

Торжественные слова клятвы сменились величественными звуками «Интернационала». Один из лучших командиров эскадрилий полка — В. Н. Алагуров принял от Сафонова знамя и вместе с ассистентами летчиком-истребителем Д. Ф. Амосовым и штурманом бомбардировщика А. А. Ковалем занял место во главе строя. Сафоновцы прошли торжественным маршем под гвардейским стягом.

«Дорогие мои! Здравствуйте, здравствуйте!» — четко вывел Сафонов на блокнотном листке и невольно задумался. Давненько не посылал он весточку матери с отчимом, все было недосуг. И теперь о многом хотелось написать, а вот когда сел за письмо, не сразу смог собраться с мыслями. Но первые слова, вышедшие из-под пера, выражали не столько мысли, сколько чувства, которыми он жил многие военные месяцы. С первых дней войны его не покидала тревога за сынишку, мать и Сергея Васильевича. Горько было, когда враг ступил на тульскую землю. Матери с отчимом и Игорьком пришлось тогда вместе со многими беженцами уйти сначала в Плавск, затем в Тулу, где находились они весь период осады города бронированными войсками Гудериана Только в начале сорок второго им удалось эвакуироваться в Куйбышев.

Сафонов передал сердечные приветы от Евгении Валентиновны и сообщил, что она тоже неплохо воюет, отлично работает во флотском госпитале и, конечно, очень тревожится за Игорька и всех близких. Борис просил своих «стариков» беречь себя и внука, писал о неминуемом крах фашистской Германии и предстоящей радостной встречи после победы над заклятым врагом.

Дописать письмо в тот день Сафонову не пришлось — начался очередной налет противника на Мурманск. Борис Феоктистович по тревоге поднялся с группой истребителей в воздух.

Воздушные бои в мурманском небе снова усилились в середине мая — как только немного улучшилась погода.

В результате многочисленных налетов вражеской авиации к городе сгорели от зажигательных бомб многие деревянные здания, жилые дома.

Но добиться главной своей цели — парализовать морской порт и судоремонтный завод — гитлеровцам по-прежнему не удавалось. Атаки фашистских самолетов в течение суток повторялись многократно и днем и ночью. Причем авиация противника все так же избегала массированных налетов и действовала главным образом небольшими группами бомбардировщиков и истребителей. Но и этот тактический ход не приносил гитлеровцам успеха. Каждый раз вражеские самолеты встречали решительный отпор летчиков-истребителей и артиллеристов-зенитчиков.

Боевая деятельность сафоновцев приняла еще более напряженный характер. Экипажи стали все чаще летать и на прикрытие союзных конвоев в операционной зоне Северного флота. Гитлеровцы, сосредоточив к этому времени в Северной и Западной Норвегии большое количество надводных, подводных и воздушных сил, начали наносить по судам, следовавшим в советские порты, комбинированные удары крупными кораблями, подводными лодками и авиацией. Поэтому советское командование для обеспечения безопасности союзных конвоев стало привлекать в своей операционной зоне большие силы, в том числе авиацию Северного флота, Карельского фронта и Архангельского военного округа, а также дивизию бомбардировщиков дальней авиации.

20 мая из Рейкьявика вышел крупный конвой PQ-16, который имел в своем составе 34 транспорта, в том числе 5 советских кораблей. Ближнее охранение судов осуществляли 5 эскадренных миноносцев, 9 других надводных кораблей и 2 подводные лодки.

Союзное командование планировало завершить проводку конвоя 2 июня. Военно-воздушные силы Северного флота и приданные ему авиационные соединения и части должны были в этот период вести воздушную разведку, наносить удары по аэродромам и кораблям противника на базах и в море, прикрывать PQ-16 с воздуха.

Переходу судов благоприятствовала вновь установившаяся нелетная погода. Но постепенно она стала улучшаться. Налеты немецких самолетов на конвой начались 25 мая, когда он находился на полпути между островами Ян-Майен и Медвежий. Шесть суток подряд подвергался конвой многочисленным ударам авиации и подводных лодок. До подхода к операционной зоне Северного флота фашистские летчики потопили 4 транспорта, корабль ПВО и повредили 4 судна. Один транспорт погиб от торпед немецкой подводной лодки, другой затонул от тяжелых повреждений, причиненных «юнкерсами».

С 29 мая, когда конвой достиг зоны, отстоявшей от, советских аэродромов на 200 миль, над ним стали постоянно барражировать истребители дальнего действия, а затем в ближней зоне — самолеты сафоновского полка.

Под утро следующего дня основная часть конвоя — 21 транспорт — вышла к Кольскому заливу, чтобы следовать в Мурманск, а другая группа из шести судов направилась в Архангельск.

Когда транспорты начали перестраиваться в колонну, чтобы войти в залив по протраленному фарватеру Кильдинского плеса, появились фашистские торпедоносцы. Но их атаку мужественно и умело отбили североморцы во главе с комэском майором С. С. Кирьяновым. Однако вскоре последовал новый налет, более массированный, а затем третий, четвертый... Советские истребители надежно защищали конвой, сбивая «юнкерсы» с курса. В упорных воздушных боях на подступах к транспортам они сбили четыре Ю-88.

Утром 30 мая 2-й гвардейский полк получил приказ сменить истребители дальнего действия. Сафонов сам решил повести к конвою группу «киттихауков». Перед вылетом на своем КП он вспомнил о неоконченном письме, достал его из летной сумки и дописал:

«Дорогая мама! Как здоровье Игоря? Береги себя и его... Целую, твой Боря. Май 1942 г.».

У стоянки самолетов к Сафонову подошел инженер полка В. Н. Булыгин. Пожелав успеха, он выразил сожаление по поводу невысокого качества моторов американских «киттихауков».

— Что поделаешь, — отозвался Сафонов. — Приходится воевать и на таких самолетах.

Ранним утром группа командира полка взмыла в воздух. В нее вошли майор А. Н. Кухаренко, капитан П. И. Орлов и старший лейтенант В. П. Покровский. Но у Кухаренко, шедшего ведомым у Сафонова, на «киттихауке» в самом начале полета появились неполадки — начал давать перебои мотор. И командир полка приказал майору возвратиться на аэродром.

Кто знает, о чем думал в том последнем своем полете Сафонов... Известно только, что обычно перед полетом и в воздухе Сафонов старался не думать об опасностях, постоянно подстерегающих летчика на войне. Но не всегда это удавалось. Своему другу Александру Коваленко он как-то признавался, что иногда перед боем невольно вспоминает родных, все, что стало дорогим в детстве и юности, во всей прожитой жизни. Быть может, и в том полете проплыли перед его глазами дорогие лица... И доподлинно известно — - по радиограммам на КП, — что командир полка ни на минуту не потерял хладнокровия...

Вскоре внизу севернее острова Кильдин показался конвой, а через несколько минут Сафонов и его товарищи заметили вражеские бомбардировщики. Сафоновская тройка ринулась к передней группе из шести «юнкерсов», когда они на высоте 300–400 метров выходили из пикирования. По их лихому полету наши летчики догадались, что перед ними самолеты 30-й эскадры пикировщиков, пилоты которой специально готовились для борьбы на морских коммуникациях. Однако это не смутило североморцев.

«Юнкерсы», заметив советские самолеты, стали быстро удаляться от конвоя в юго-западном направлении. Два из них, преследуемые Покровским и Орловым, вдруг отвернули вправо и перешли на бреющий полет. Но оторваться от истребителей им не удавалось.

А перед Сафоновым остались четыре бомбардировщика. О том, как протекал этот последний бой североморского героя, можно судить по его радиограммам на командный пункт полка...

Когда Покровский и Орлов бросились в погоню за отвернувшими от группы бомбардировщиками, Сафонов настиг крайнего «юнкерса» и сразил его короткой очередью.

— Одного сбил, — сообщил он на К П. Несколько минут спустя здесь снова услышали его голос:

— Двух рубанул! И тут же:

— Прикройте с хвоста!..

По всей вероятности, Борис Феоктистович в этот момент вел бой уже со всей перехваченной им группой, и, видимо, один из «юнкерсов» нападал на него сзади. На командном пункте облегченно вздохнули, когда в полной тишине из эфира послышалось:

— Подбил третьего.

Но уже через секунду-другую Сафонов дал тревожный сигнал:

— Мотор!..

Это означало, что Борис Феоктистович пошел на вынужденную посадку.

Орлов и Покровский, уничтожив по «юнкерсу», стали искать Сафонова, но встретили лишь два истребителя из эскадрильи Кирьянова, которые вылетели на поиск командира полка.

...Истребитель Сафонова, теряя высоту и скорость, шел по направлению к конвою. Не дотянув примерно две мили до эскадренного миноносца «Валериан Куйбышев», он упал в море и тут же исчез в волнах.

Эти последние минуты полета наблюдали моряки с советских кораблей.

Командующий флотом вице-адмирал Головко, получив доклад о случившемся, приказал эсминцу осмотреть район гибели самолета.

В поиск включилась шестерка истребителей гвардии старшего лейтенанта Синева, летевшая на смену сафоновской группе.

Моряки и летчики напряженно обследовали огромную площадь в районе, где затонул истребитель, но все было тщетно: ни самого Сафонова, ни каких-либо предметов с его машины на воде не оказалось.

Причина гибели героя так и осталась тайной. Быть может, истребитель подбили гитлеровцы. Возможно, что в моторе возникла серьезная неисправность. Большинство специалистов морской авиации и исследователей ее боевой деятельности считают, что трагедия произошла в результате отказа двигателя. Моторы «киттихауков» часто не выдерживали форсированного режима работы — в такой ситуации обычно заклинивался коленчатый вал.

Вряд ли можно согласиться с содержащимся в некоторых послевоенных публикациях мнением, будто самолет был атакован и сбит вынырнувшим со стороны моря «мессершмиттом», — немецких истребителей в этом районе не было. Против этой версии убедительно говорит и последний сигнал Сафонова о вынужденной посадке.

Небезынтересно сообщение, содержащееся в третьем номере западногерманского военно-морского журнала «Марине рундшау» за 1962 год. В хронике военных действий немецко-фашистского флота «Через 20 лет», подготовленной на основе архивных данных, указывается, что немецкая авиация в период с 25 по 30 мая 1942 года произвела 30 налетов на конвой PQ-16 и все они потерпели неудачу. В хронике, в частности, говорится:

«30 мая. Вновь безрезультатные атаки 30-й эскадры, несшей потери от зенитного огня и действий советских истребителей. В воздушном бою погиб лучший летчик советского Северного флота подполковник Сафонов».

Обстоятельства гибели Б. Ф. Сафонова в журнале не приводятся. Если бы он действительно был сбит в воздушном бою, то имя летчика, сумевшего сделать это, было бы непременно указано. Так что все аргументы сводятся к наиболее вероятному предположению: Сафонова подвел двигатель, остановившись в разгар блистательного боя североморского аса с многократно превосходящим противником.

Безмерна была скорбь гвардейцев-сафоновцев. Они дрались с еще большей яростью, успешно отбивая все атаки гитлеровцев. Только в день гибели командира полка они уничтожили над конвоем еще три фашистских самолета. Всего 30 мая, защищая PQ-16, советские летчики сбили 9 бомбардировщиков и истребителей врага.

1 июня все суда и боевые корабли благополучно достигли портов разгрузки в Кольском заливе и Белом море. Если до вступления в операционную зону Северного флота конвой не досчитался семи судов, то в ее пределах он потерь не имел.

Сообщение об очередном боевом успехе гвардейского полка на этот раз восторгов не вызвало — слишком дорогой ценой достался он. Но никому не хотелось поверить, что произошло непоправимое, и все еще ждали возвращения своего командира. Гвардейцев ни на минуту не покидала надежда на это. Сначала жили предположением, что командира подобрали корабли охранения конвоя. Но они один за другим входили в порты и базы, а Сафонова на их борту не оказалось. Безрезультатно закончился и трехдневный поиск, осуществлявшийся эсминцем «Валериан Куйбышев». Потом появились слухи, будто командира полка спасли подводники флота. Через несколько дней, с возвращением подводных лодок, отпало и это предположение. Но сафоновцы, а вместе с ними все летчики флота, все североморцы по-прежнему продолжали верить в возвращение своего любимца, хотя понимали, что надежд на чудо немного.

Но они верили и ждали. И никто не хотел признать, боевой вылет Бориса Феоктистовича 30 мая оказался роковым...

Тогда никому и в голову не приходило подвести итоги сделанного Борисом Сафоновым за одиннадцать месяцев войны. Если бы кто-то и попытался тогда обобщить их, это показалось бы всем кощунственным, противоестественным.

Но об этих итогах заговорили через две недели. И заговорили по совершенно иному поводу: 14 июня Президиум Верховного Совета СССР принял Указ о награждении Бориса Феоктистовича Сафонова второй медалью «Золотая Звезда». Произошло исключительное событие: впервые в ходе Великой Отечественной войны было дважды присвоено звание Героя Советского Союза. За столь высоким отличием стоял и исключительный подвиг: североморский воздушный ас совершил 224 боевых вылета, уничтожил 30 фашистских самолетов лично и 3 — в группе. Такого боевого счета тогда не имел ни один советский летчик. Вновь к этому высокому званию Сафонов был представлен не посмертно, а при жизни, 27 мая 1942 года — за три дня до гибели...

На митингах, прошедших в частях и соединениях военно-воздушных сил флота, выступавшие отмечали, что заслуги выдающегося летчика и командира выразились не только в сбитых вражеских самолетах. Все говорили о замечательной сафоновской школе боевого и летного мастерства, о большом отряде прошедших ее летчиков — отличных воздушных бойцов.

— Он навсегда останется среди нас, — сказал тогда Александр Коваленко. — Мы всегда будем чувствовать его помощь и поддержку, ибо на нашем вооружении — победоносная сафоновская тактика и славные сафоновские традиции. А это — грозное оружие, с которым мы будем продолжать жестокую, но победную борьбу с фашистами до полного их разгрома.

«Бить врага по-сафоновски!» — к этому сводились прозвучавшие на митингах резолюции. Боевой девиз гвардейцев-сафоновцев приняли все североморские летчики.

«Горько сознавать эту гибель, — записал в своем дневнике командующий флотом А. Г. Головко. — Северный флот потерял выдающегося летчика, изумительно талантливого офицера. Отважный сын русского народа, верный Советской Родине и Коммунистической партии, Сафонов был образцом воздушного бойца и командира-воспитателя».

«Скорбью отозвалась в сердцах фронтовиков весть о гибели прославленного североморского летчика Героя Советского Союза Б. Ф. Сафонова, боевыми делами которого гордился весь флот, — писал в своей книге воспоминаний прославленный разведчик Герой Советского Союза И. П. Барченко-Емельянов. — Нам часто приходилось встречать в газетах имя Сафонова, так как ни одна боевая операция на суше или на море не обходилась без авиационного прикрытия, которое обеспечивал его полк. Во многих вылетах он непосредственно участвовал и сам. Я особо близко воспринял весть о гибели Сафонова еще и оттого, что в его полку воевал мой брат Михаил... Он отзывался о своем комполка как о человеке большой души, уважаемом всеми командире, непревзойденном мастере летного дела и бесстрашном воздушном бойце...»

16 июня, через два дня после митинга по случаю присвоения Сафонову звания дважды Героя Советского Союза, военкому Пронякову позвонил член Военного совета флота Николаев:

— Филипп Петрович, есть повод еще раз накоротке собрать полк.

— Догадываюсь относительно повода, Александр Андреевич. Неужели так быстро?

— Да, просьба ваших гвардейцев и ходатайство Военного совета удовлетворены. Сегодня нарком подписал приказ о присвоении полку имени Сафонова.

— Вот уважили. Спасибо от всех сафоновцев! Полк будет с честью носить имя своего прославленного командира.

А еще через несколько дней, 22 июня, гвардейцы подводили итоги своей боевой деятельности за год. Результаты эти были внушительными: свыше 160 воздушных боев, в которых враг потерял 194 самолета, что составляло две трети бомбардировщиков и истребителей, уничтоженных всей авиацией Северного флота. Кроме того, на счету полка были 2 тысячи гитлеровцев, 3 транспорта, 3 береговых батареи, свыше 30 вражеских самолетов, уничтоженных на аэродромах. И снова в этот день авиаторы флота воздавали должное Сафонову. На совещании командиров и политработников полка командующий ВВС флота генерал А. А. Кузнецов сказал:

— Неоценимы боевые заслуги Бориса Феоктистовича не только в уничтоженных им фашистских самолетах и живой силе врага, они сегодня и в том, что с его помощью, под влиянием его школы у нас в авиации выросли десятки и сотни мастеров воздушного боя, подлинных советских асов. Воздействие Сафонова в той или иной мере испытали все наши летчики. У него учились технике пилотирования, творческому подходу к выполнению каждого боевого задания и истребители, и бомбардировщики, и штурмовики, и разведчики. Мы можем с полным правом утверждать, что рядом с ним расправило свои могучие крылья большое соколиное племя, плеяда замечательных героев войны, таких, как Сгибнев и Сыромятников, Покровский и Курзенков, Бокий и Баштырков, Адонкин и Орлов. Таких, как Александр Андреевич Коваленко, который неделю назад вторым в нашей авиации после Сафонова удостоен высокого звания Героя Советского Союза.

Ко дню выхода Указа на счету Коваленко было 207 боевых вылетов, 38 воздушных схваток с противником, в которых он лично сбил 13 фашистских самолетов и 6 — в группе. Все более внушительным становился и список побед возглавляемой им 1-й эскадрильи — лишь за первые полтора весенних месяца сорок второго она уничтожила 20 вражеских бомбардировщиков и истребителей, а в июле — 21 самолет.

Представление своему боевому другу Саше Коваленко на звание Героя Советского Союза Сафонов писал сам. Он отмечал незаурядные командирские качества и большое летное мастерство своего соратника, его разумную отвагу и дерзость, тактическую сметку. Много примеров боевой доблести Коваленко мог привести командир полка, но он отметил лишь самые яркие. Если бы принято было писать в официальных представлениях о таких свойствах человека, как жизнерадостность, веселый характер, чувство юмора, что делало короткий досуг людей в эскадрилье благотворным, дающим заряд бодрости, снимающим огромное психологическое напряжение, повышающим настроение, то Борис Феоктистович, наверное, написал бы об этом немало...

...Пройдет время, и жизнь подтвердит, что Б. Ф. Сафонов ни на йоту не ошибся в своем доверии к ближайшему другу и первому помощнику. Коваленко всю войну и до тех пор, пока оставался в рядах военных летчиков, был одним из самых ярких представителей сафоновской школы.

Звания Героя Советского Союза удостоился и другой ученик Сафонова — командир звена гвардии младший лейтенант Павел Дмитриевич Климов: к маю сорок третьего он произвел 306 боевых вылетов, провел 33 воздушных боя и сбил 8 вражеских самолетов.

Добрая слава на флоте шла также о Захаре Артемовиче Сорокине и о многих других воспитанниках и последователях Б. Ф. Сафонова.

Захар Сорокин вернулся в родной полк в начале сорок третьего: 14 месяцев продолжалось лечение. Летчик после операции остался без обеих ступней и был признан негодным к летной работе. Но слова Сафонова, сказанные им в октябре сорок первого: «Я верю в Захара, он еще будет летать и бить фашистов», сбылись. Врачи уступили настойчивости североморца, и он получил назначение в родной полк. Командира своего уже не застал, но очень многое в части постоянно напоминало о выдающемся североморском летчике.

23 марта 1943 года после упорных тренировок на истребителе, оборудованном специальным управлением, Сорокин продолжил счет своих побед: сбил шестой вражеский самолет. До окончания боевых действий в Заполярье он довел его до 13 уничтоженных бомбардировщиков и истребителей врага.

В декабре сорок третьего З. А. Сорокин был назначен штурманом сафоновского полка. Его участие в обороне Советского Заполярья отмечено тремя орденами Красного Знамени и званием Героя Советского Союза, присвоенным 19 августа 1944 года.

Велика роль сафоновцев в завоевании господства в заполярном небе. Они видели в этом одно из самых важных проявлений памяти о своем легендарном командире.

Но какими бы крупными ни были потери фашистов, напряжение борьбы в воздухе не ослабевало ни на один день. На долю воспитанников Сафонова, его товарищей выпали немалые испытания.

Одна из героических страниц в истории полка имени Б. Ф. Сафонова — единоборство с отрядом отборных фашистских асов.

Весной 1943 года гитлеровское командование, не смирившись с потерей превосходства в воздушной войне на Севере, перебросило сюда новые силы авиации. 20 марта в Заполярье прибыл 6-й отряд 5-й истребительной эскадры, пользовавшийся в рейхе особой славой: за ним утвердилось громкое название «Гордость Германии». Его летчики получили солидный боевой опыт в небе многих европейских стран, каждый из них имел уже немало побед. Обер-фельдфебель Рудольф Мюллер был награжден высшим в фашистской Германии орденом — рыцарским крестом с дубовыми листьями.

Отряд прибыл на новых высотных и скоростных истребителях, оснащенных мощным вооружением. Мюллер же, как любимец шефа немецкой авиации Геринга, получил специально построенный для него «мессершмитт» со сверхмощным мотором, высокой скоростью, хорошей маневренностью и скороподъемностью.

Базировался отряд в районе Луостари. С его помощью гитлеровское командование решило блокировать аэродромы Северного флота. При выполнении этой задачи летчики 6-го отряда, пользовавшиеся в «люфтваффе» репутацией «непобедимых», стремились избегать открытого боя, они прятались за облаками у советских авиабаз и неожиданно нападали на самолеты — на взлете или при заходе на посадку.

Такие повадки фашистских летчиков для гвардейцев-сафоновцев не были новостью. И раньше «мессершмитты» устраивали засады у армейских и флотских авиабаз. Этот коварный прием был разгадан быстро, не принеся врагу каких-нибудь успехов. Первым проучил гитлеровцев, придерживавшихся этой тактики, Б. Ф. Сафонов. Случилось это осенью сорок первого. Тогда нападениям воздушных пиратов подверглись несколько самолетов полка. Особенно часто обнаруживали «мессера», которого на аэродроме прозвали «рыжим». На фюзеляже фашистского самолета был нарисован большой рыжий пес с краснозвездным истребителем в зубах. Летчик самолета держался крайне нагло, но открытого боя старался избегать. Когда же это не удавалось, гитлеровец улучал момент и удачным маневром отрывался от преследователей.

Сафонов досадовал, что ему не доводилось встретить в воздухе распоясавшегося наглеца. Но наконец такой случай представился. При возвращении с задания Сафонов заметил «рыжего» и навязал ему бой. По первым же маневрам противника стало ясно: помериться силами придется с очень опытным воздушным волком. Гитлеровец, выбирая выгодные для атаки позиции, выполнял сложные пилотажные фигуры. Но через минуту-другую ему самому пришлось туго: Сафонов все сильнее и сильнее наседал на него. «Ястребок» наконец зашел «мессеру» в хвост, однако тот тут же вывернулся и почти вертикально ушел вверх. За ним устремился «ястребок». Фашист явно пытался оторваться, но это ему не удавалось. Сафонов плотно шел следом и ждал момента для точного удара.

И этот момент наступил: когда фашистский ас, пытаясь снова зайти истребителю Сафонова в хвост, начал делать переворот, прогремели меткие очереди. «Мессер» загорелся и камнем сорвался в отвесное пике, оставляя черный дымный шлейф.

Воздушный пират успел оставить пылающую машину и, раскрыв парашют, приземлился на позиции советских зенитчиков. Пленный оказался матерым фашистским асом Вилли Френгером. На его счету было 900 боевых полетов и 36 сбитых над Ла-Маншем самолетов. При задержании он сорвал с груди свои награды — два Железных креста и один в золотой оправе...

В апреле сорок второго и Коваленко удалось в тяжелой схватке над линией фронта сбить Ме-110 с псом на фюзеляже, на этот раз изображенным коричневой эмалью. «Мессер» упал в болотистой местности. По заданию Сафонова капитан Кухаренко и воентехник I ранга Соболевский на У-2 приземлились рядом и сняли с вражеского самолета вооружение и бронеспинку. На организованных Сафоновым стрельбах по бронеспинке удалось найти ракурсы, позволявшие пробивать ее.

И вот снова противоборство с фашистскими асами. Тяжелый бой с летчиками отряда «Гордость Германии» произошел 19 апреля 1943 года. В полдень радиолокационная станция обнаружила три группы вражеских самолетов. На большой высоте они приближались к Кольскому заливу. На помощь шести патрулировавшим в воздухе истребителям устремились еще шесть самолетов сафоновского полка. Одну из групп вел гвардии младший лейтенант Николай Бокий в паре с ведомым гвардии старшим сержантом Анатолием Титовым. В составе шестерки были гвардии капитан Захар Сорокин и его ведомый гвардии старшина Василий Горишный.

Девять ФВ-190 под прикрытием двенадцати Me-109 шли на Мурманск. Группа из четырех «мессеров» и двух ФВ-190 направлялась к главному аэродрому флота. Эта шестерка вражеских самолетов явно намеревалась сковать советские истребители на аэродроме, не пропустить их к Мурманску.

Звено Бокия обнаружило вражескую группу на большой высоте. Когда сафоновцы перестраивались для атаки, два «мессера» отделились от своей группы и стали заходить сверху в хвост нашим истребителям. Заметив это, Бокий бросился на выручку однополчанам. Вместе с Титовым он настиг гитлеровцев сзади и дал длинную очередь по головной машине. «Мессеры» прекратили атаку — один пытался скрыться в стороне солнца, а другой спиралью ринулся вниз. Бокий второй меткой очередью срезал у него левый элерон и повредил мотор. «Мессершмитт», резко теряя высоту, совершил вынужденную посадку на советской территории в районе озера Мальярви. Летчик пытался на лыжах скрыться, но был задержан в 12 километрах от линии фронта специально посланной оперативной группой. Им оказался Рудольф Мюллер. Его ведомого настиг и расстрелял в упор Анатолий Титов, открывший этой победой свой боевой счет.

Тем временем Сорокин со своим ведомым вел бой с четырьмя вражескими самолетами. Искусно маневрируя, Захар сбил один из них.

В том бою уничтожил два фашистских самолета и новый командир полка Петр Георгиевич Сгибнев.

Из всей вражеской группы, прорывавшейся к авиабазе, уйти удалось лишь одному «мессершмитту».

Столь сокрушительный отпор и тяжелые потери обескуражили фашистских асов. В течение десяти дней они пребывали в оцепенении. Уцелевшие от всего отряда пять самолетов снова появились в воздухе лишь 29 апреля. Они опять пытались «поохотиться» у главного флотского аэродрома, но и на этот раз были обнаружены и перехвачены. Сафоновцы сумели насесть на них сверху и заставить вести бой на малой высоте. В быстротечной схватке одержал свою восьмую победу Николай Бокий. По одному «мессершмитту» сбили гвардейцы старший лейтенант Н. И. Игнатьев, старшины Н. Г. Голодников и Д. В. Будник. Пятый вражеский истребитель был подбит и тоже не ушел — упал в районе аэродрома.

Хваленый фашистский отряд отборных воздушных пиратов перестал существовать. Длительное время безнаказанно разбойничавший в небе Европы, он в двух боях на советском Крайнем Севере был наголову разбит летчиками авиаполка имени Бориса Сафонова.

Получив столь тяжелый удар, гитлеровцы стали реже совершать налеты на аэродромы и главную базу флота, благодаря чему североморская истребительная авиация смогла полностью включиться в действия на морских коммуникациях. Это заметно повысило эффективность борьбы с перевозками противника: в течение 1943 года он потерял от ударов летчиков флота 61 транспортное судно и 7 боевых кораблей, а в следующем году — 93 транспорта и 80 боевых кораблей. В этом была немалая заслуга и сафоновцев: только за 10 месяцев 1944 года они совершили 2,5 тысячи самолето-вылетов и в 48 воздушных боях уничтожили 56 фашистских самолетов.

Активное участие приняли гвардейцы в Петсамо-Киркенесской наступательной операции, завершившейся окончательным разгромом немецко-фашистских захватчиков в Заполярье. Особенно отличившись в боях по прорыву вражеской обороны и при освобождении Петсамо (Печенги), сафоновский полк ко многим своим титулам прибавил почетное наименование Печенгского.

В 1944 году кроме Захара Артемовича Сорокина Героями Советского Союза стали гвардии старший лейтенант Николай Матвеевич Диденко, гвардии капитан Петр Леонтьевич Коломиец. Всего же в годы войны этого высокого звания удостоились 7 летчиков полка и десятки других учеников и последователей Сафонова, воевавших в составе различных авиационных частей и соединений Северного флота.

Трудно переоценить роль Бориса Феоктистовича Сафонова в становлении и развитии авиации не только Северного флота, но и Военно-Воэдушных Сил нашей страны в целом. Его непосредственные уроки, боевая практика, а главное — замечательная школа летного мастерства, которую довелось пройти многим, оставили глубокий след в истории советской авиации.

Эскадренный миноносец медленно отходил от причала. Майское северное солнце, вдруг выглянувшее из разрывов свинцовых облаков, неяркими лучами обласкало его палубу и надстройки. Корабль развернулся на выход из Кольского залива и ускорил ход.

На боевых постах и на мостике началась напряженная походная жизнь. Морякам привычна ее обычность, строгая размеренность, но сейчас каждый в экипаже ощущал особую торжественность происходящего. На борту эсминца находились гости флота, представители командования, делегации авиаторов и пионерии. Особую приподнятость обстановке придавало участие в походе дорогой гостьи североморцев — Феклы Терентьевны Сафоновой.

В первые же минуты похода командир эсминца с удовлетворением отметил необычную подтянутость людей. В том походе все на корабле делалось чуточку лучше, быстрее, четче. Даже сигнал «боевой» тревоги, казалось, звучал чище и призывнее.

Путь корабля лежал туда, где в такой же майский день погиб легендарный Сафонов. Эта точка обозначена на штурманских картах координатами 69 градусов 51 минута северной широты и 34 градуса 42 минуты восточной долготы. Определенная специальным приказом командующего флотом, она стала священной для североморцев. При прохождении этого места корабли отдают герою воинские почести. Каждый год в конце мая здесь проходит митинг, посвященный памяти героя.

Эсминец ходко шел курсом на вест. Свинцовые волны, вздымаясь все выше и выше, разбивались о борт корабля. Фекла Терентьевна в глубокой задумчивости стояла на палубе, не замечая начавшейся качки. Она не сошла со своего места и когда заморосил мелкий холодный дождь. Лишь подняла воротник пальто, поглубже на лоб опустила черную барашковую шапку, спрятала руки под серый пуховый платок. Ее добрые грустные глаза по-прежнему были устремлены то в небо, которое защищал ее сын, то в море, принявшее его в смертный час. Выбившаяся из-под шапки прядь седых волос резко контрастировала с черными как смоль бровями, особенно резко выделявшимися на побледневшем лице. Мать готовилась к встрече с сыном, который для нее, не коснувшейся рукой сырой земли на его могиле, оставался живым. Фекла Терентьевна застыла в скорбном напряжении.

Гудело неспокойное море. И многим стоявшим рядом с ней казалось, что в этом гуле мать героя слышит легенду о своем Борисе, ставшем богатырем заполярного неба.

Отмерив проложенный на карте путь, корабль застопорил ход и закачался на волне. Фекла Терентьевна словно очнулась, шагнула навстречу свинцовым волнам и тихо произнесла:

— Здравствуй, сын, здравствуй, мой дорогой Боря!

По сигналу большого сбора экипаж построился на верхней палубе. Начался митинг, посвященный памяти Бориса Феоктистовича Сафонова. Авиаторы и моряки, труженики Мурманска, дети Заполярья славили Сафонова. Они вспоминали о его любви к Родине и ненависти к врагам. Они говорили о том, каким достойным бойцом ленинской партии он был, как не щадил себя в борьбе за торжество ее великих идеалов. Каким он был бесстрашным и стойким воином, мастером и новатором воздушного боя.

Люди на боевом корабле, тихо покачивавшемся под мирным небом, рассказывали о том, как беспощаден был герой к фашистским захватчикам. Много добрых слов сказали и о том, каким талантливым учителем и воспитателем был Сафонов, скольких летчиков обучил он своему мастерству.

Затем подошла очередь Феклы Терентьевны. О многом она собиралась сказать стоявшим перед ней молодым воинам — и о том, как рос и мужал телом и душою ее сын, и о его фронтовых письмах, дышавших твердой верой в победу над фашизмом, и о его щедром на любовь ко всему светлому сердце, и о долге новых поколений защитников Родины. Но, послушав выступавших перед ней, она поняла, как много люди знают о ее Борисе, как возвышенны и благородны их помыслы и стремления. Подойдя к микрофону, она лишь произнесла слова сердечной материнской благодарности за память о ее сыне и других героях, отдавших свою жизнь за народное счастье. От имени всех советских матерей наказала Фекла Терентьевна североморцам не жалеть сил в учебе, зорко стоять на страже мира и свободы Родины, быть похожими на героев войны. Голос матери Бориса Сафонова, прерывистый от волнения, усиливали динамики и разносили по всему кораблю. Его слышали не только стоявшие в строю, но и те, кто нес в эти минуты вахту, не мог оставить свой боевой пост. Слова, сказанные матерью над безымянной могилой сына, воспринимались как наказ народа, партии, Отчизны.

А потом наступила пауза. Только волны мерно шумели. Но вот раздались звуки оркестра. Корабль приспустил Военно-морской флаг, и над морем прокатился гром орудийных выстрелов.

Фекла Терентьевна подошла к срезу кормы и опустила на воду венок. На волнах закачались и венки от авиаторов, моряков, пионеров.

И снова сквозь прорезь облаков пробилось к морю солнце. Его лучи, скользя по гребням волн, озарили плывущие цветы. Яркие, они пламенели, как сама жизнь Сафонова. Море под свой вечный рокот медленно уносило их от корабля. Люди, тесно прижавшись плечом к плечу, еще долго стояли на палубе, молча провожая венки герою и всем погибшим в боях над суровым морем летчикам-североморцам.

В тот памятный приезд в Заполярье у матери было несколько таких свиданий с сыном.

По дороге с железнодорожного вокзала на аэродром к однополчанам Бориса она побывала в поселке, названном его именем, — Сафонове.

С замиранием сердца шла к установленному там памятнику. Сын встретил мать веселым взглядом. Ей казалось, что в реглане и шлемофоне, перехваченный тугими парашютными ремнями, Борис только сейчас оставил кабину боевого самолета...

Побывала она и у бюста, воздвигнутого на высоком постаменте, откуда взмывал во фронтовое небо Борис Сафонов. Бюст этот создал краснофлотец Лев Кербель, ныне народный художник СССР, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственной премий, автор широко известных монументальных скульптурных работ.

Не раз довелось матери героя участвовать в торжествах, посвященных очередной годовщине присвоения Борису Феоктистовичу звания дважды Героя Советского Союза, дню его рождения, присутствовать на легкоатлетической эстафете и других традиционных спортивных соревнованиях имени и памяти ее сына.

Но особое впечатление оставило в сердце матери традиционное вручение вновь прибывшим в часть летчикам фотографии Бориса Феоктистовича. Перед торжественно замершим строем авиаторов, развеваясь на ветру, проплыло овеянное боевой славой знамя. Когда оно заняло свое место на правом фланге, командир поздравил молодых офицеров с началом службы в рядах североморских летчиков, воспитанных на славных сафоновских традициях, и вручил каждому снимок дважды Героя с надписью: «Будь таким, как Сафонов». На обратной стороне фотографии были указаны фамилия, имя и отчество новичка.

Тронули сердце Феклы Терентьевны юные жители Заполярья, члены пионерской дружины, носящей имя Бориса Феоктистовича Сафонова: в память о герое они решили начать сбор цветного металлолома на строительство самолета «Юный сафоновец».

Побывала мать героя и в Мурманске, в школе № 27, которая тоже носит имя Бориса Сафонова, в комнате боевой славы, любовно оформленные экспонаты которой напомнили ей детские и юношеские годы сына...

В другой свой приезд в Заполярье Фекла Терентьевна поспешила в столицу флота — Североморск. Прошла по главной улице, носящей имя сына, побывала у дома, в котором жил во время войны Борис Феоктистович и на котором установлена мемориальная доска. Постояла в садике, посаженном под окнами дома ее Борисом, положила у доски полевые северные цветы...

Потом была еще одна встреча матери с сыном — но уже в другом конце страны, в Баку. На этот раз ее позвало в дорогу письмо экипажа теплохода, только что вступившего в строй и получившего имя Бориса Сафонова.

Забилось сердце матери, когда перед ней открылось стоявшее у причала белоснежное, словно высеченное из светлого мрамора судно с бесконечно дорогими словами на борту: «Борис Сафонов». И снова покатились слезинки по щекам, а губы невольно прошептали: «Здравствуй, Боря, здравствуй, сын!»

А еще через несколько лет большое судно с именем Бориса Сафонова на борту появилось в Заполярье, в Мурманске. И опять отправилась солдатская мать на Кольскую землю, которую защищал ее сын и на которой теперь появились ее новые сыновья. В каюте капитана учебно-производственного судна ее встретил портрет Бориса, а в каюте боевой славы — его бюст на фоне панно, запечатлевшего последний бой героя. Сквозь слезы рассматривала она стенды, витрины и стеллажи с фотодокументами, книгами и брошюрами, рассказывающими о подвиге ее сокола. А когда собралась в самом большом помещении вся команда судна, Фекла Терентьевна передала ей на вечное хранение Грамоту Президиума Верховного Совета СССР о награждении Бориса Феоктистовича второй медалью «Золотая Звезда».

Много было у Феклы Терентьевны таких встреч с сыном-героем. И в разных местах, в разное время. Но первая из них состоялась в селе Синявине, на Тульщине. Было это вскоре после окончания войны, в сорок восьмом. Тогда, в день 31-й годовщины Великого Октября, в центре села был открыт бронзовый бюст дважды Героя.

Со временем у памятника высоко поднялись деревья, его подножие летом утопало в цветах. В День Победы сюда съезжались на митинг жители соседних сел, Плавска и Тулы. У памятника происходил торжественный прием синявинских ребят в пионеры. Здесь они давали клятву на верность делу Ленина и партии.

В 1979 году по постановлению Президиума Верховного Совета СССР бронзовый бюст перенесли в город Плавск, который вырос на основе села Сергиевского, где родился Борис Феоктистович. 6 ноября 1982 года в Плавске был открыт мемориал имени Б. Ф. Сафонова.

Не только Синявино, не только Плавск — вся тульская земля свято чтит память героя. Его имя присвоено многим дружинам юных ленинцев, школе-интернату поселка Первомайский Щекинского района, Тульскому профессионально-техническому училищу № 9, которое Борис Сафонов окончил в 1932 году. В школе-интернате создан класс-музей, в котором на первых трех партах нарисованы звезды дважды Героя: в школе ревниво соревнуются за право заниматься за этими партами. Есть такие столы и рабочие места и в профтехучилище.

А сколько еще школ, дружин, улиц, кораблей и тепловозов носит светлое сафоновское имя! И когда силы позволяли Фекле Терентьевне посещать их, сердце ее наполнялось теплом и радостью от ощущения бессмертия сына, а разум полнее осознавал все то большое, очень важное и нужное людям, что сделало его таким.

Наиболее остро она испытала это чувство на просмотре киноленты «Летчик Сафонов», созданной на Центральной студии документальных фильмов. Было это в январе семьдесят седьмого в Москве, где прошли ее последние годы.

Через много лет как наяву увидела мать живого сына. Кадры киноочерка отчетливо напомнили ей родной образ, позволили полнее представить ратный подвиг Бориса. Хорошо знакомая народная песня «Ничто в поле не колышется», ставшая в исполнении колхозников села Синявино музыкальной основой фильма, и другие прозвучавшие песни хора односельчан напомнили дорогой сердцу край, где вырос и расправил свои крылья ее сокол, где прошла большая часть ее жизни.

В семьдесят восьмом Феклы Терентьевны не стало. Скончалась она в Москве, но погребена, по ее завещанию, на Севере — ей хотелось остаться в тех местах, где воевал и погиб сын, где ему воздвигнуты памятники.

Судьба, и тяжелая, и счастливая, причислила ее к солдатским матерям, чьи дети стали сыновьями и дочерьми всей России. Терпеливые и нежные, горделивые и былинно красивые в своей неизбывной печали, они всей своей жизнью заслужили уважение народа. Познала это и сполна прочувствовала Фекла Терентьевна. Когда внук вырос, стал, как и отец, военным, она осталась одна, но никогда не чувствовала себя одинокой. Постоянно наведывались к ней и в Синявино, и в Москву, в дом 8/10 по улице Веснина, однополчане Бориса — Филипп Проняков и Захар Сорокин, Александр Коваленко и Сергей Курзенков, Павел Климов и Николай Бокий... Они считали ее своей матерью, а она их — своими сыновьями.

С Северного флота, ставшего ей родным, из других мест почти ежедневно приходили письма, а к праздникам — и телеграммы, поздравительные открытки.

Много, очень много за свою долгую жизнь ей пришлось выслушать добрых, благодарственных слов за Бориса. Но вот всерьез их она никогда не принимала, считая, что если и сумела дать ему что-то очень важное в жизни, то этим выполнила лишь простой материнский долг.

Точно так же она старалась выполнить его по отношению ко второму сыну, Евгению. И он доблестно воевал — на Черном море летчиком-бомбардировщиком, а в послевоенные годы был назначен на Северный флот, где прослужил многие годы в местах, помнивших огненные бои брата Бориса.

Дорогую частицу памяти о старшем сыне она видела и в том, что внук ее Игорь стал офицером, отправился служить в Заполярье. Там все напоминает ему отца: и свято сберегаемые летчиками сафоновские традиции, и памятники отцу. Многие годы живет Игорь Борисович на улице имени Сафонова, в доме напротив того, в котором всей семьей они жили до войны, а родители — в первые ее годы. Каждый день видит он мемориальную доску на том доме и разбитый перед ним отцовский сквер.

В этом городе, на этой же улице выросли дети Игоря Борисовича — третье поколение Сафоновых.

Многое значит эта улица и для них, и для всех североморцев, свято берегущих память о прославленном однофлотчанине. Вот как сказал об этом поэт Николай Флеров:

Но самая большая и самая главная память о Б. Ф. Сафонове — многочисленные последователи легендарного летчика и командира, наследники и продолжатели добытой им и его соратниками боевой славы североморской авиации.

В авиагородке самое примечательное место — Аллея героев. 54 бронзовых бюста североморских авиаторов — Героев Советского Союза возвышаются здесь на гранитных постаментах. А открывают аллею богатыри земли советской: по одну сторону — Борис Феоктистович Сафонов, по другую — Юрий Алексеевич Гагарин.

Да, первооткрыватель космоса взял старт в небо в Заполярье, на Северном флоте. Здесь после авиаучилища крепли его крылья за штурвалом реактивного истребителя, здесь вступил он в партию, получил путевку в свой полет во Вселенную. В годы своего становления как летчика-истребителя он пытливо постигал творческое наследие Сафонова, его учеников и последователей, глубоко изучал опыт войны. В суровом краю, в семье сильных духом, мужественных и стойких североморцев закалялись его воля и характер, формировались качества гражданина и патриота Страны Советов.

И когда Гагарин вскоре после своего космического полета прибыл в ставший родным заполярный гарнизон, первыми его словами были:

— Здесь меня научили летать!

В письмах к североморцам он неизменно подчеркивал:

«Родной Северный флот дал мне путевку в космос».

В те годы на флоте бросалась в глаза примечательная деталь: в ряды морских летчиков вливались ровесники фронтовой славы Бориса Сафонова — молодые люди, родившиеся во время войны. Романтики неба, они, делая свой выбор, грезили подвигами, мечтали о больших и славных делах. И судьба не разочаровала их: набиравшая силу революция в военном деле властно захватила их в свой круговорот и потребовала от каждого немалых усилий и самоотверженности в освоении новейших реактивных самолетов-ракетоносцев. Коренное перевооружение авиации повлекло существенные изменения в тактике ее действий, но и тут очень пригодились сафоновские заветы — его творческий подход к проблемам боя. Следуя заветам Героя, многие сыновья фронтовиков стали героями мирных будней, первопроходцами и первооткрывателями в сложнейшем процессе становления заново создаваемой океанской морской авиации. И уже у них, как и у героев войны, появились свои ученики и последователи.

Ныне авиация пополняется летчиками, родившимися в послевоенные годы. Им тоже присущ новаторский стиль — военное дело непрерывно развивается и совершенствуется, выдвигая новые сложнейшие проблемы. Современная авиация — широчайшее поле для истинно творческого труда. И конечно же в этом большом деле велико значение преемственности поколений. Дух новаторства, унаследованный от Сафонова и сафоновцев, принес авиаторам-североморцам немало удач и побед в достижении наивысшей боеспособности и боеготовности. И как бы ни изменялась морская авиация, по-прежнему особенно высоко ценятся боевой опыт и традиции фронтовиков. По-прежнему участники войны при первой возможности едут на флот, чтобы встретиться с молодыми авиаторами и поделиться тем, что может быть полезным в их многотрудной учебе и службе, в надежной защите государственных интересов Отчизны, мирного труда советских людей.

Неизгладимый след в памяти и душах людей оставляют эти волнующие встречи. Какое сыновнее сердце не дрогнет, когда взгляд и весь облик убеленного сединой ветерана, ступающего на заветную заполярную землю, озаряется лучистым теплым светом. Точно так же не могут оставить спокойным фронтовика разительные перемены в родной авиации и удивительные достижения наследников ее боевой славы.

...С бетонированной полосы взлетает стремительный ракетоносец. Ведет самолет командир авиационного полка, награжденного вымпелом министра обороны за мужество и воинскую доблесть. За ним поднимают в небо могучие реактивные машины другие летчики части.

Самолеты пробивают облачность, и взору летчиков открывается безбрежный, бушующий океан. Над ним невидимыми нитями пролегли победные маршруты Сафонова и его бесстрашных соколов. Теперь здесь проносятся могучие ракетоносцы, прикрывая своим крылом родную землю, которую отстояли в грозный час герои отгремевших боев.