Летательные машины

На первых страницах этой книги было сказано вкратце о приборах «тяжелее воздуха». Упоминалось также, что к этому разряду относятся все птицы и летающие насекомые и что полет их происходит совершенно иным образом, чем движение в воздухе всякого аэростата. Как известно, ничего похожего на аэростат в природе не существует; таким образом, изобретая его, человек должен был всю эту задачу разрешить своим разумом, не имея никаких указаний со стороны, не видя никогда никакой модели такого аппарата. Что же касается до «летательных машин с крыльями», то самые разнообразные модели таких аппаратов человек постоянно видит в природе, и таким-то именно образом устроены и летают все птицы. Казалось бы, людям надо только рассмотреть хорошенько, как сделаны птичьи крылья, какие движения производятся ими в воздухе, да и постараться сделать самим то же самое. И все же аэростаты, представлявшие на первый взгляд более сложную задачу, были изобретены гораздо раньше и свыше 100 лет оставались единственными приборами, поднимавшими и переносившими человека по воздуху. Произошло это потому, что постройка летательной машины, т. е. механической птицы, способной поднять на воздух человека, представляла из себя [42] очень трудную и сложную задачу. Для успешной постройки такой машины, т. е. аппарата тяжелее воздуха, требовался не только талант и настойчивость изобретателя, но и подходящие материалы, умелые рабочие, а главное — достаточно легкий и сильный двигатель. Между тем как для постройки, например, воздушного шара были необходимы лишь простые материалы, которые умели приготовлять уже тысячи лет тому назад, а именно — нетяжелая материя, веревки и лак. Таким образом, если бы во времена Леонардо да Винчи, т. е. около 1500 года и даже значительно раньше, 1000 или 2000 лет тому назад, кто-нибудь знал бы, как сделать аэростат, надуваемый гретым воздухом, он отлично мог бы построить и летать на нем, т. к. все материалы легко могли быть получены. Иное дело с прибором тяжелее воздуха. Если бы 100 или 50 лет тому назад какой-нибудь изобретатель и додумался до устройства летательной машины, например, аэроплана, он не мог бы осуществить его, т. к. не получил бы легких стальных труб, проволок и тросов специальной прочности, много других материалов и, самое главное, подходящего двигателя. Все эти материалы и приборы не могли, конечно, быть созданы трудами мысли одного человека. Тысячи людей трудились над подготовкой этого всего, не имея в виду летания по воздуху. Легкие стальные трубы создавались для постройки велосипедов и других подобных машин. Легкие и прочные колеса, резиновые шины — для велосипедов и автомобилей. Стальная проволока огромной прочности выделывалась для музыкальных инструментов. Когда я строил свои первые аэропланы{*14}, проволока для них покупалась в виде [43] фортепьянных струн. Самая же главная часть — бензиновый двигатель, в том виде, в каком он оказался пригодным для летательных машин, был результатом работы многих сотен, если не тысяч, отдельных изобретателей, как наиболее образованных инженеров, так и простых рабочих, трудившихся над ним, вносивших одно за другим изменения и улучшения, устранявших мало-помалу его недостатки, вначале очень серьезные. Моторы такого рода были сперва созданы, чтобы двигать станки и машины на небольших фабриках. Затем их стали строить в огромном количестве для автомобилей. Пришлось потратить много труда и старания, чтобы научиться делать их легкими, т. к. поставить на легкие колеса и раму тяжеловесный мотор было очень неудобно и ненадежно. Если же все начать делать достаточно прочным для старых тяжелых двигателей, то весь автомобиль окажется страшно громоздким, будет легко вязнуть на дороге, и, вообще, им будет неудобно пользоваться. Все сказанное еще в большей степени справедливо по отношению к гоночным автомобилям и моторным лодкам. Понятно, что при одинаковом устройстве и весе как автомобиль, так и лодка будут двигаться тем быстрее, чем сильнее на них двигатель. И вот многие техники и изобретатели трудятся над тем, чтобы облегчить мотор, как только можно. Эти общие усилия приводят к тому, что год за годом двигатели строятся все более легкими. От двигателя гоночной моторной лодки до аэропланного в конце концов осталось сделать только один шаг. И действительно, небольшой французский завод{*15}, строивший легкие двигатели для гоночных лодок, оказался [44] в состоянии выпустить в Европе в 1905 — 1906 годах мотор, поднявший на воздух летательную машину с человеком.

Таким образом, создались условия, сделавшие возможным осуществление летательных машин. Все это было необходимо для постройки летательного аппарата, но трудности далеко этим не кончились. Всякому понятно, что без красок, полотна и т. д. нельзя нарисовать картину. Но кроме всего этого, необходим также талант и умение художника. Так же было и с созданием летательных машин. Потребовались огромные усилия и работа человеческого разума, чтобы из всех этих материалов создать машину, которая, в конце концов, смогла осуществить то, о чем люди мечтали долгие тысячелетия, а именно — поднять человека на крыльях на воздух.

Ознакомимся теперь подробнее с тем, как могла быть построена летательная машина. Всякий наблюдательный человек может обратить внимание на то, что машины, создаваемые руками человека, всегда делаются несколько иначе, чем живые механизмы, т. е. части тела животных, служащие примерно для той же цели. Автомобиль, повозка и т. д. всегда делаются на колесах, тогда как все животные передвигаются с помощью ног. Точно так же рыбы двигаются в воде с помощью плавников, а пароходы с помощью вращающихся колес или винтов, действующих иначе, чем хвост или плавники рыбы, но нисколько не хуже. Того же самого следовало ожидать и с приборами для летания по воздуху. И если некоторые мечтатели, особенно в прежнее время, думали сделать себе крылья наподобие птичьих, то все серьезные изобретатели знали, что следует идти другим путем и строить не подобие животного, а машину. И делать эту машину надобно сознательно, т. е. точно зная как, почему и для чего делается каждая часть ее; какую именно [45] работу хотят получить от каждой отдельной части и от всей машины в целом. А самое главное — надо совершенно точно знать, почему именно можно рассчитывать, что как части, так и вся машина будет делать всю работу, которую ожидает получить изобретатель.

Чтобы ознакомиться несколько с условиями полета, конечно, полезно было наблюдать птиц, но во всем, что касалось постройки летательных аппаратов, приходилось идти своим самостоятельным путем, т. е. надо было сообразить и ясно понять, при каких условиях и почему воздух будет держать на себе летательную машину, возможно ли создать искусственно такие условия и если можно, то как именно.

Понятно, что для того, чтобы летательная машина поднялась на воздух, необходимо, чтобы на части ее, проще говоря, на крылья давил воздух. Понятно также, что он должен давить снизу вверх и притом с достаточной силой. Известно, что движущийся воздух, т. е. ветер может с большой силой давить на крылья ветряной мельницы, паруса корабля и т. д. Если в ветреный день стать на высоком, открытом месте и держать в руках лист картона или тонкую дощечку, то давление ветра на эти предметы будет ясно чувствоваться. В совершенно тихую погоду при таких же условиях никакого давления не будет, но если в тихую погоду высунуть ту дощечку из окна быстро идущего поезда, почувствуется давление как в сильный ветер. Если, наконец, в безветренную погоду, оставаясь на месте, начать быстро махать этой дощечкой, то во время взмаха можно вновь почувствовать, что воздух сопротивляется ее движению, давит на нее. Воздух при этом всегда давит с той стороны, откуда дует ветер, иначе говоря, давит в сторону, противоположную движению. Понятно, что если скорость ветра или движения одинаковы, то сила, с которой давит воздух, будет [46] тем большей, чем больше поверхность того предмета, на который дует ветер. Если он будет в два раза или в пять раз больше, то и сила давления будет в каждом случае приблизительно в два или в пять раз большая. Во всех случаях считается, что доска или лист картона поставлены поперек движения так, что ветер дует на всю их поверхность. Если каждый их этих предметов поставить боком так, чтобы ветер дул на ребро, то сила давления будет в несколько раз меньшей, т. к. в этом случае воздух давит целиком только на узкое ребро. Всякому хорошо известно, что сила давления будет тем большей, чем сильнее ветер, т. е. чем быстрее движется воздух{*16}.

Но не все знают, что сила давления увеличивается не так, как скорость ветра или движение, а гораздо быстрее. Выражаясь точно, надо сказать, что сила давления воздуха пропорциональна квадрату скорости. Это значит, что если скорость увеличилась в два раза, то давление будет не в два, а в четыре раза больше. Если скорость увеличилась в три раза, то давление возрастет в девять раз и т. д.

Когда все это было выяснено, то оказалась возможным высчитывать наперед, с какой приблизительно силой воздух будет давить на такую или иную плоскость, движущуюся с той или иной скоростью. Для этого поступают таким образом. Раз навсегда было точно измерено, с какой силой давит ветер, например, в 10 верст в час на доску или какой-нибудь плоский предмет размером в 1 квадратный аршин{11}. Оказалось, что при таких условиях сила давления всегда будет, приблизительно, 9/10 фунта. [47]

Предположим, что надо узнать с какой силой воздух давил бы на большую плоскость, скажем в 20 кв. аршин, если бы его скорость была 50 верст в час. Легко понять, что на 20 кв. аршин при скорости в 10 верст в час давление было бы в 20 раз больше, чем на один кв. аршин, т. е. 18 фунтов. Но если скорость будет в пять раз большей, то давление будет в 5x5, т. е. еще в 25 раз большим. Значит в условиях, о которых говорится, воздух будет давить на такую плоскость с силою в 450 фунтов, т. е. 11¼ пудов. Если бы сделать такую плоскость достаточно легкой, например, в 5 пудов весом и если бы, так или иначе, получить на нее снизу ветер в 50 верст в час, то такая поверхность должна была бы подняться на воздух, да еще могла бы поднять одного человека.

Из вышесказанного должно стать понятным, какую основную цель должен был иметь строитель летательной машины. Он должен был сделать свой аппарат и заставить его части двигаться таким образом, чтобы воздух давил на эти части или, как их обычно называют, плоскости или крылья, снизу вверх. Это сравнительно легко сделать, гораздо труднее было следующее: необходимо, чтобы он давил с достаточной силой. Надо, чтобы сила давления — если ее, например, измерить или сосчитать в фунтах — была большей, чем вес всей летательной машины со всеми принадлежностями, с пассажирами и т. д.

Ознакомимся теперь еще ближе с тем, какими способами можно было бы заставить воздух давить на крылья летательной машины в том направлении, которое необходимо. Как было указано выше, воздух давит на пластинку, которая в нем движется в направлении, обратном движению. Если надобно, чтобы воздух давил кверху, то, значит, пластинку или крыло надо двигать книзу. Иначе говоря, надо, чтобы [48] в такой летательной машине крыло делало сильный взмах и загребало всей своей поверхностью воздух книзу, а потом возвращалось наверх, возможно меньше задевая за воздух. Понятно, что крыло поддерживает при таких условиях аппарат только тогда, когда оно движется вниз. Идя вверх, оно никакой силы на давало бы. Поэтому пришлось бы делать две пары крыльев и заставить их действовать так, чтобы когда одна пара загребает воздух вниз, другая пара взмахивала бы кверху и т. д. так, чтобы всегда воздух давил на какие-нибудь крылья снизу. Приблизительно таким образом работают крылья некоторых летающих насекомых. Все вообще летающие животные имеют крылья, движущиеся попеременно вверх и вниз, и полет их всегда несколько похож на описанный. Понятно поэтому, что и немалое число изобретателей думали над устройством машины с бьющими крыльями.

Такой прибор носит название орнитоптер. Человеку, знакомому с техникой, будет, однако, понятно, почему осуществление такого прибора является делом очень трудным, чтобы не сказать невозможным. Простой расчет, вроде того, какой был приведен выше, показывает, что для взлета такой машины понадобилось бы, чтобы крылья, которые при взмахе опускаются на целую сажень, делали по несколько взмахов в одну секунду. На одни только эти резкие взмахи, не считая загребания воздуха, потратится работа сильного двигателя. Наконец, какой крепостью должны обладать эти крылья, чтобы выдержать непрерывные толчки, получаемые от двигателя. Но ведь, кроме прочности, от летательной машины, а значит и от каждой ее части, требуется большая легкость. Все перечисленное и многие другие подробности послужили причиной того, что ни один летающий прибор с движущимися наподобие птичьих крыльями никогда еще [49] не был построен, и в настоящее время этот тип, т. е. орнитоптер, совершенно оставлен{*17}.

Мы уже ознакомились в этой книге с тем, что, например, простой вращающийся пароходный винт мог отлично заменить работу плавников рыбы. Естественно было и в воздухоплавании постараться заменить очень сложное и трудноисполнимое движение крыльев птицы каким-нибудь простым, которое было бы легко получить с помощью известных людям технических средств. Нетрудно догадаться, что таким простым движением было вращение воздушного винта, действующего таким же образом, как и пароходный. Так как воздух гораздо легче воды{*18}, то естественно было, что воздушный винт должен быть сравнительно большим, легким и должен вращаться быстро. Всякий вертящийся винт гонит вещество, в котором он действует, например воду или воздух, в одну сторону по тому направлению, как стоит его ось. Но, в свою очередь, он всегда испытывает на себе давление в противоположную сторону. Таким образом, винт парохода гонит воду назад, толкая за счет этого весь пароход вперед, иногда силою в 10000 пудов и более.

Нетрудно догадаться теперь, как можно было использовать эти свойства винта для постройки летательной машины. Надобно было сделать достаточных размеров легкий воздушный винт, поставить его таким образом, чтобы он с силой гнал поток воздуха прямо вниз. В этом случае обязательно получится давление со стороны воздуха на весь винт, [50] которое будет тянуть его прямо кверху. Если это давление будет большим, чем вес винта мотора, который его вращает, и всей машины со всем, что на ней находится, то такой прибор должен будет подняться на воздух. В его осуществлении не встречается таких трудностей, как в постройке орнитоптера. Наоборот, все части и органы такого аппарата, называемого геликоптером, смогут быть легко осуществлены и, вообще, хорошо известны в технике.

Мысль о таком аппарате впервые встречается более 400 лет назад у Леонардо да Винчи, который на одном из своих рисунков изобразил геликоптер с винтами, вращаемыми с помощью рукояток человеком. В течение 19-го столетия было построено много моделей геликоптеров, приводившихся в движение закрученной резинкой, пружиной и даже легкой паровой машиной. Все это были маленькие аппараты, весившие от малой доли фунта до нескольких фунтов.

Самый крупный из них, построенный в 1878 году итальянским профессором ФОРЛАНИНИ, весил около 2 пудов, приводился в действие паровой машиной, развивавшей около трех лошадиных сил, и был способен самостоятельно подняться на воздух и продержаться в нем до двадцати секунд. С появлением легких бензиновых двигателей многие изобретатели стали пробовать осуществить уже не модель, а настоящий геликоптер, достаточно крупный и мощный, чтобы поднять на воздух человека.

Многим удалось получить очень интересные и полезные для науки сведения, но машины, которая действительно летала бы по воздуху с пассажирами, пока не сделал еще никто. Причиной этому являются некоторые основные присущие геликоптеру недостатки. Главный из них тот, что винты такого аппарата на каждую лошадиную силу поднимают слишком мало груза. Поэтому очень трудно сделать [51] прибор столь легким, чтобы он с двигателем, с винтами и с человеком весил так мало, чтобы тяга винтов подняла его на воздух. Однако выше было сказано, что небольшие геликоптеры много раз строились и отлично летали; неужели же нельзя построить машину побольше, которая действовала бы таким же образом?

Здесь оказывается весьма серьезное затруднение: дело в том, что практически, в маленьком приборе можно получить на каждую лошадиную силу двигателя гораздо больше тяги, чем в большом. Мною был в 1908 году построен маленький геликоптер, весивший не более ¼ фунта, приводившийся в движение резинкой и отлично летавший. Силу, даваемую скрученной резинкой в течение нескольких секунд действия, можно было довольно точно померить. Весь приборчик можно было взвесить и, таким образом, подсчитать, что на целую лошадиную силу пришлось бы около 100 фунтов тяги. В описанном выше аппарате инж. Форланини значительно больших размеров на каждую силу можно было поднять уже всего только 28 фунтов. Наконец, в настоящем большом геликоптере, который был построен мною в 1910 году, с мотором в 25 лош. сил, на каждую лошадиную силу удалось получить лишь около 18 фунтов подъемной силы. Если бы взять в одинаковых условиях двигатель не в 25, а в 100 лош. сил, то общая тяга винтов, конечно, стала бы большей, но не в четыре раза, а примерно раза в три, т. е. тяга винтов геликоптера на каждую лошадиную силу стала бы еще меньше.

Таким образом, если бы кто-нибудь построил маленькую модель, а потом стал бы делать настоящий большой геликоптер, то могло бы получиться следующее: допустим, что мотор взят в 10 раз сильнее; такой двигатель будет приблизительно в 10 раз тяжелее, возьмет в 10 раз больше бензина [52] и масла и т. д., кроме того, ось, зубчатые колеса, винты и все прочие части, которые будут испытывать на себе действие мотора в 10 раз более сильного, должны быть сделаны во столько же раз крепче, а значит, и тяжелее. Таким образом, весь аппарат окажется в 10 раз тяжелее, а подъемная сила винтов будет не в 10, а всего в 7 — 8 раз большей. Вот и получится, что модель летала отлично, а построенный большой аппарат не может отделиться от земли.

Однако благодаря развитию техники, разные части для воздухоплавательных машин, моторы и т. д. становятся все более легкими и лучше исполняющими свою работу. Так, например, мотор нового типа в 100 лош. сил и винт к нему делаются теперь значительно легче, чем 10 лет тому назад. А, кроме того, и винты теперь делаются лучше и с теми же 100 лош. силами они «тянут» сильнее, чем делавшиеся 10 лет тому назад.

Так что, если до сих пор и не удавалось построить геликоптер, поднимающий людей на воздух, то в самое ближайшее время, а может быть уже и теперь, это сделать можно. Тем более, что некоторым из строившихся геликоптеров оставалось совсем немного, чтобы подняться на воздух.

Недостатки геликоптера надо всегда иметь в виду. Геликоптер имеет слабую подъемную силу, т. е. с помощью мотора, например, в 100 лош. сил можно поднять 20-30 пудов, а с помощью другого типа летательных машин — аэроплана можно взять до 60 пудов. В каждом случае, чтобы прибор поднялся на воздух, надо, чтобы его полный вес с мотором, с пассажирами, запасом бензина и т. д. был меньшим, чем подъемная сила, даваемая его крыльями или винтами.

Из этих цифр станет понятным, почему мотор и материалы, достаточно легкие для аэроплана, для геликоптера [53] требуются еще большей легкости. Геликоптер имеет еще один крупный недостаток. Дело в том, что для аэроплана остановка мотора в воздухе не представляет опасности и он всегда может плавно и спокойно достигнуть земли, тогда как геликоптер в случае остановки двигателя в воздухе упадет на землю и разобьется, а находящиеся на нем люди почти наверное погибнут. Значит, здесь надо придумывать какие-нибудь особые спасательные приборы, например, парашют, с помощью которых все же едва ли удастся получить ту безопасность, которой аэроплан обладает сам по себе, т. е. без всяких специальных приспособлений. Значит ли это, что над геликоптером не стоит думать так же, как и над прибором с бьющими крыльями — орнитоптером? Нет, ни в каком случае. Геликоптер можно осуществить, и он был бы очень полезен как вспомогательное средство, т. к. он имел бы одно весьма ценное преимущество перед аэропланом — правильно созданный геликоптер должен быть в состоянии взлетать с любого места без разбега и садиться на землю, не имея огромной скорости движения.

Таким образом, геликоптер мог бы взлетать и садиться на крыши домов внутри города, на палубу корабля, на самую небольшую площадку, двор и т. д., тогда как для аэроплана такие места совершенно недоступны. Для безопасного взлета и спуска ему [аэроплану — ред.] необходимо иметь большое ровное поле, имеющее, по крайней мере, треть версты в длину и немногим меньше в ширину. [54]

Описание геликоптера, построенного мною в 1910 г.

Остовом аппарата служила рама из стальных трубок, соединенных между собою угольниками, сваренными ацитиленовой сваркой. Чтобы укрепить раму, в ней были натянуты прочные стальные проволоки (фортепианные струны). В нижней части рамы был укреплен 3-х цилиндровый бензиновый двигатель, дававший 25 лош. сил. Он весил около 4-х пудов, делал 1600 оборотов в минуту. На валу двигателя было надето небольшое деревянное колесо с широким плоским ободом. Точно над ним приходилось другое деревянное колесо, ровно в 2½ раза большее, чем первое. Колеса эти были соединены между собою широким ремнем, передававшим силу мотора. Чтобы ремень не скользил, был устроен добавочный ролик, позволявший держать ремень все время достаточно натянутым. Весь этот механизм хорошо виден на рисунке. Большое колесо — шкив было насажено на конец небольшой стальной оси. На другом конце ее было насажено небольшое стальное коническое зубчатое колесо; оно приходилось вблизи того места, где кончались две большие стальные трубы, одна из которых проходила внутри другой. На нижнем конце каждой трубы было закреплено зубчатое колесо в 4 раза большее, чем то, [55] которое было на промежуточном валу. Два больших зубчатых колеса были расположены таким образом, что меньшее зацепляло за них обоих и вращало их в противоположные стороны. Соединенные с ними стальные трубы служили осями двум большим подъемным винтам, имевшим около 8 аршин в диаметре и вращавшимся в противоположные стороны. Как было указано, колесо на промежуточном валу было в 2½ раза больше, чем насаженное на ось мотора, следовательно, оно вращалось в 2½ раза медленнее, чем двигатель. В свою очередь зубчатые колеса на главных осях были в 4 раза большими, чем зубчатка, сидевшая на промежуточном валике; таким образом, главные оси, а вместе с ними и винты вращались в 4 раза медленнее, чем промежуточный вал. Винты делали около 160 оборотов в минуту, т. е. 2⅔ оборотов в одну секунду. Каждый из винтов состоял из 3-х лопастей, представлявших из себя как бы целое крыло. Остовом лопасти служил брус в 4 аршина длиной из хорошего сухого дерева (ель). К этому бруску был прикреплен ряд других тонких брусков, образовавших решетку; все крыло было обтянуто легкой материей (батистом). Лопасти винтов были наглухо прикреплены к стальным пластинкам, приваренным к главным осям. Кроме того, бруски, на которых держалась лопасть, были оттянуты книзу стальными проволоками, принимавшими на себя главную часть подъемной силы винтов. Вся поверхность шести лопастей, т. е. обоих подъемных винтов, была около 13½ квадратных аршин (около 7 кв. метров).

Как говорилось выше, винтов было два и они вращались в разные стороны. Казалось, проще было бы иметь один винт немного побольше. Но это было бы совершенно невозможным, т. к. для вращения винта затрачивается много силы и нужна точка опоры. Если бы сделать один винт, то [56] в воздухе завертелась бы вся рама с двигателем и людьми, а винт остался бы почти недвижимым. Когда же есть два винта, вращающихся в разные стороны, и когда каждый из них берет совершенно такое же усилие для вращения, как и другой, то они и будут уравновешивать друг друга, а сам прибор вертеться не будет.

Весь геликоптер весил около 11 пудов. Двигатель его был расположен с одной стороны, с другой же должен был поместиться человек и, таким образом, машина была бы в равновесии. Опыты показали, что аппарат, при полной работе винтов, не может подняться с человеком на воздух. Изучение действия его винтов и механизмов все же было очень ценным. Поэтому весь аппарат был поставлен на особый прибор, как бы громадные весы, чтобы измерить, с какой силой винты тянут его кверху. Точно подмеренная тяга винтов оказалась равной 9 — 10½ пудов. Таким образом, аппарат поднимал свой собственный вес почти полностью. Получив ряд интересных научных данных, я прекратил эти опыты, переставил двигатель на построенный к тому времени легкий аэроплан и 3 июня 1910 года впервые поднялся на нем на воздух. [57]

Аэроплан

Название хорошо известно всем. Аэропланами называются летательные машины, которые быстро вытеснили управляемые аэростаты и которые теперь являются и, вероятно, останутся в будущем самым главным типом приборов для передвижения по воздуху. В будущем, конечно, можно ожидать еще многих усовершенствований, но в общем, наверное, аэропланы останутся схожими с нынешними, так же как и современный пароход напоминает строившиеся 30-50 лет тому назад. С устройством и действием аэроплана надлежит ознакомиться теперь подробнее. На страницах этой книги было указано, как можно с помощью двух разных способов, машущих крыльев (орнитоптера) или воздушного винта (геликоптера) заставить воздух давить снизу на поверхность машины. При достаточной силе такое давление может поднять весь прибор на воздух. Но есть и еще один способ, резко отличающийся от упомянутых.

Всем известен воздушный змей, который держится в воздухе без машущих или вертящихся поверхностей. Наконец, многие большие птицы иногда держатся в воздухе, совершенно не двигая крыльями. В южной части России нередко можно наблюдать аистов, парящих в воздухе, не [58] двигая крыльями. Птицы в этом случае, а воздушный змей — всегда, держатся в воздухе, как аэропланы. Аэроплан значит по-русски — воздушная плоскость. Действие аэроплана — очень простое. Представим себе некоторый плоский, легкий предмет, например, лист картона, имеющий по одному аршину в длину и ширину. Расположим его горизонтально{*19} и начнем двигать прямо в одном направлении так, чтобы не подниматься и не спускаться. Если вообразить себе такое движение происходящим над озером или морем, то это значило бы, что расстояние от нашей плоскости до воды все время остается одно и то же. Такое движение называют горизонтальным. При таких условиях наша пластинка будет двигаться точно своим ребром вперед и не будет испытывать давление воздуха вверх или вниз. Если мы теперь, продолжая двигать лист в прежнем направлении, немного приподнимем, например, на один вершок{12}, передний край его, то вся пластинка начнет испытывать давление воздуха снизу. Если будем двигать нашу плоскость быстро, то давление воздуха снизу, т. е. подъемная сила пластины, может быть довольно велика. Так, например, с каждого квадратного аршина пластины, движущейся со скоростью 100 верст в час, можно получить целый пуд и даже более подъемной силы. А если плоскость будет сделана не в один, а в 100 или 300 квадратных аршин, то можно легко получить 100 и 300 пудов грузоподъемности. А плоскость достаточно прочная может быть легко сделана в 5, даже в 7 раз легче, чем то, что она при таких условиях поднимает, и значит, большая часть подъемной силы может быть [59] потрачена на необходимые механизмы, людей, запасы и т. д. Ни, как было сказано, эта подъемная сила существует только тогда, кода плоскость быстро движется. Иначе говоря, необходимо, чтобы какой-нибудь механизм тащил эту плоскость по воздуху, и притом с большой силой, т. к. необходима значительная скорость. Таким механизмом является легкий мотор и воздушный винт. Двигатель с винтом толкают вперед по воздуху весь аэроплан с большой скоростью, а плоскости или крылья поддерживают всю машину со всем, что на ней находится. Таковы основы устройства аэроплана. Таким образом, мотор и воздушный винт являются необходимой частью, делающей возможным полет и поднятие на воздух нескольких десятков людей с помощью аэроплана. И тот же винт не мог пока поднять как следует даже одного человека непосредственно, т. е. как геликоптер. Причина этому следующая: как было сказано, плоскость надо двигать вперед с большой скоростью и для этого требуется значительная сила. Если некоторая плоскость в 1 кв. аршин движется с данной скоростью, например, 100 верст в час и дает грузоподъемность в 1 пуд, то ее требуется тянуть вперед с силой примерно 6 — 8 фунтов. Понятно, что всякий строитель аэроплана хотел, чтобы с тем же двигателем поднять побольше груза, и вот, стали изучать и пробовать, все ли плоскости несут одинаковый груз и требуют одинаковую силу для своего передвижения в воздухе, или можно улучшить и выгадать что-нибудь. В дальнейшем будет подробнее рассказано, как именно производились опыты над разными крыльями. Пока приведем лишь главные результаты. Было выяснено, что плоскости, у которых длина и ширина приблизительно одинаковы, действуют гораздо хуже, чем те, у которых длина в 5 — 8 раз больше ширины и которые притом движутся, встречая воздух своим длинным ребром. [60] Оказалось также, что крылья выгнутые, в которых впадина приходится с нижней стороны, а выпуклость сверху, действуют гораздо лучше, чем плоские. Перепробовали всяких крыльев бесчисленное множество и под конец добились таких, которые на каждый пуд поднимаемого груза требовали лишь 2 фунта тяги для движения. Такое выгодное действие крыльев могло быть не при всяком их положении, а лишь при некоторых определенных углах встречи{13}. В этом свойстве крыльев и лежит причина того, что аэроплан поднимает грузы гораздо больше, чем геликоптер. В самом деле, небольшой винт на моторе в 100 лош. сил может дать около 15 пудов тяги, т. е. мог бы поднять геликоптер, весящий полностью не более 15 пудов. Те же винт и мотор с помощью аэропланных крыльев поднимут на воздух пудов 60, даже больше{*20}. Казалось бы, что можно поднять и еще больше с помощью крыльев. Но надо помнить, что тяга винта идет не только на движение в воздухе крыльев; весь остов аппарата, двигатель, колеса, проволоки и т. д. — все это трется об воздух, и на это также расходуется часть работы двигателя. Чем больше разных частей (проволок и т. д.) находится снаружи, тем большая сила требуется, чтобы тянуть их вперед, тем больше тяги требуется для их движения. Вся работа, необходимая для их движения, также должна быть доставлена винтом. Значит, воздушный винт должен тянуть всю машину вперед с такой силой, какая получилась бы от сложения силы, потребной для движения крыльев, и силы, необходимой для движения всех остальных частей — [61] проволок, колес, мотора, людей, если они сидят снаружи, и т. д. В действительности и этого было бы мало. Этой тяги было бы достаточно, чтобы лететь прямо. Чтобы подниматься на высоту, необходимо иметь больше. Чтобы бороться с ветром и воздушными волнами, тоже надо иметь больше силы. Наконец, нельзя заставлять мотор давать всегда самую большую силу, какую он только может дать. Гораздо лучше, если можно при спокойных условиях летать, расходуя лишь часть силы двигателя и лишь в случаях нужды пускать его на полный ход. Как было указано выше, можно легко сосчитать, сколько фунтов подъемной силы приходится на каждый квадратный аршин крыльев и сколько фунтов тяги требуется, чтобы двигать его вперед. Нетрудно рассчитать также, с какою силою надобно тянуть весь аппарат без крыльев, чтобы он двигался с необходимой скоростью. Наконец, зная, что мотор мощностью в 100 лош. сил с винтом тянет с силою 15 пудов{*21}, можно рассчитать, что на каждую лошадиную силу двигателя получается тяга в 6 фунтов. Зная это все, можно легко выяснить, что в определенном аэроплане, например, расходуется 25 лош. сил на крылья или, как говорят, на поддержание в воздухе, 25 лош. сил на трение проволок, колес и т. д., а 50 сил остается в запасе. Этот запас называется избытком мощности.

Для того чтобы аэроплан был удобным в пользовании, надежным и т. д., избыток мощности очень важен. Поэтому все строители стараются делать свои машины так, чтобы они обладали возможно большим запасом мощности. Таким образом, эта как бы лишняя мощность двигателя крайне полезна. Расход тяги на крылья также можно считать [62] полезным, т. к. за счет этого аэроплан летает. А какова польза от расхода тяги на трение проволок, колес, корпуса аппарата и т. д.? Никакой пользы нет — один только вред. Поэтому про все эти части и говорят, что оно дают «вредное сопротивление». Понятно поэтому, что когда строят или, вернее, проектируют аэроплан, то стараются уменьшить его вредное сопротивление как только возможно, т. к. каждая лош. сила, которую удается сохранить, улучшает свойства аэроплана. Каким же образом это делается? Ведь без колес, без мотора и т. д. машину все же не выстроить, а значит, некоторое вредное сопротивление будет неизбежно. Но если и нельзя уничтожить вредное сопротивление совсем, то оказалось возможным его очень сильно уменьшить со времени постройки первых аэропланов. Достигнуто это было следующими способами. Старались уменьшить, сколько можно, количество наружных частей. Для этого помещали летчика за мотором или же часть проволок, а иногда и бензиновые баки помещали внутри крыльев и т. д. Кроме того, изучали, какую форму лучше придать предмету, чтобы он рассекал воздух как можно легче. При этом было выяснено много интересного. Оказалось, например, что легче всего движутся в воздухе предметы заостренные сзади и тупые впереди. Что вообще форма хвостовой части больше влияет, чем передней{14}. Выяснилось, например, что если на круглую палку или на стальную трубу надеть сзади наконечник, заостренный к концу, то работа для движения в воздухе такого предмета уменьшится в 2-3 раза. Оказалось, что если колесо на стальных спицах затянуть с обеих сторон полотном, то его сопротивление уменьшится в 1½ — 2 раза.

Понятно, что изучить это все, включая и работу крыльев, о которой упоминалось выше, было делом нелегким. Требовалось много работы, внимания, дорогостоящие инструменты [63] и т. д. А прежде всего надо было придумать, каким образом можно производить такие исследования, разработать и подчас даже изобрести необходимые приборы и инструменты. Лишь небольшую часть этого выполнили сами изобретатели летательных машин. Главная же часть этой работы была выполнена специалистами и учеными, задавшимися целью подготовить надежное основание для работы изобретателей. Учреждения, созданные для этой цели и снабженные необходимыми инструментами и приборами, назывались аэродинамическими институтами или лабораториями. Эти учреждения, имеющиеся теперь почти во всех больших государствах, оказали огромную помощь развитию и усовершенствованию дела постройки летательных машин.

Первая лаборатория такого рода была открыта в России за много лет до того, как такие учреждения появились в других странах. Это был Аэродинамический институт в селе Кучине вблизи Москвы. Он был основан Д. П. РЯБУШИНСКИМ. В его научных работах принимал участие профессор Московского Университета Николай Егорович ЖУКОВСКИЙ, бывший одним из первых ученых, проливших свет на эту до тех пор неведомую область техники и науки.

Работы лабораторий принесли делу создания летательных машин очень большую пользу. Лет 25 тому назад строители летательных машин должны были создавать главные части — крылья, корпус и т. д., руководясь своим чутьем, т. е. попросту говоря так, как им казалось. Иногда они поступали удивительно правильно; но сплошь и рядом делали ошибки, вызывавшие неуспех всей работы. Аэродинамические лаборатории дали строителям аэропланов множество очень важных сведений. Они показали, какие крылья действуют лучше, какие — хуже; какое сопротивление оказывают [64] воздуху предметы разной формы, движущиеся в нем. Лабораторные исследования выяснили много интересных особенностей давления воздуха на движущиеся в нем тела. При испытании сопротивления воздуху предметов разной формы оказалось, что на малых скоростях лучшими были одни из них, а на больших скоростях — другие. Еще сложнее оказалось дело с крыльями. Для различных скоростей также оказались нужными разные формы крыльев. Кроме того, и при одинаковых скоростях крылья, работающие при больших углах встречи, должны быть несколько иными, чем встречающие поток воздуха под малым углом, т. е. идущие с едва приподнятым передним краем. Но, самое главное, лаборатории выяснили во всех этих случаях не только, какое крыло лучше, а какое — хуже, они выяснили точно, что крыло такого-то типа, при такой-то скорости и таком-то угле может поднять на каждый квадратный аршин столько-то груза и при этом его понадобится тянуть вперед с такой-то определенной силой. Над каждым крылом лаборатории производили много опытов и полученные результаты привели в такой вид, чтобы каждый строитель мог легко сосчитать, сколько груза поднимает выбранное им для своей машины крыло и сколько силы потребуется, чтобы двигать его вперед. Можно было также сосчитать все «вредное сопротивление» аппарата, высчитать, с какой силой будет тянуть винт при такой-то скорости полета и известной мощности двигателя. Иначе говоря, можно было, благодаря этим сведениям, делать расчет аэропланов, то есть делать машину сознательно, зная почему и для чего делается каждая ее часть, заранее зная с большой точностью, какими свойствами будет обладать построенный аппарат. Без этого строитель мог только угадывать, что получится из его машины, [65] и при испытаниях получить иногда приятные, но гораздо чаще неприятные неожиданности.

Ознакомимся, каким образом производились эти опыты в лабораториях. Основой действия решительно всех летательных аппаратов, т. е. машин тяжелее воздуха, равно как и всех птиц и летающих насекомых, является давление воздуха на предмет, который в нем движется. Легко понять, что если предмет неподвижен, а воздух вокруг него движется, т. е. если на него дует ветер, то будет происходить то же самое. Значит, для производства наблюдений надо было заставить воздух двигаться мимо данного предмета с точно известной скоростью и измерять, с какою силой и в какую сторону воздух давит на этот предмет.

Поэтому безразлично, будем ли мы двигать воздух мимо неподвижного предмета, т. е. попросту дуть на него с помощью какого-нибудь насоса или вентилятора, или же мы будем в неподвижном воздухе двигать наш предмет. Важно только, чтобы скорость была точно известна и получаемые давления аккуратно измерялись. Большая часть испытаний производилась первым из указанных способов, т. е. помещали неподвижный предмет в струю воздуха — ветра, даваемую сильным вентилятором. Этим способом производились опыты и в лаборатории ЭЙФЕЛЯ{*22}.

Главную часть лаборатории Эйфеля составляет большая труба, как бы разрезанная примерно посередине. Две части этой трубы, имеющей около сажени в поперечнике в самом узком месте, соединены между собой так называемой «комнатой испытаний». В конце более длинной части трубы расположен огромный вентилятор, приводимый в движение [66] электрическим мотором в 100 лош. сил. Вентилятор высасывает воздух из трубы, а следовательно, и из «комнаты испытаний», снабженной очень плотно затворяющимися дверями. Поэтому воздух устремляется широким и сильным потоком через большой раструб, насаженный на короткой части трубы, затем в виде струи сильного равномерного ветра проходит комнату испытаний, попадает в длинную часть трубы и вентилятором выгоняется прочь. Опытами было выяснено, что лучше несколько удалять вентилятор от места испытаний и, во всяком случае, не пользоваться струей ветра, идущего прямо от него. Такая струя не имеет одинаковой во всех частях скорости и всегда несколько «закручивается». А в комнате испытаний воздух проходит потоком достаточно равномерным, чтобы в нем можно было производить измерения. Для большей части испытаний воздух в лаборатории Эйфеля заставляли двигаться со скоростью около 35 и около 70 верст в час. А зная, с какою силой воздух давит на данный предмет при одной скорости, можно было легко вычислить давление и для всякой другой скорости{*23}.

При лабораторных испытаниях крыльев, корпуса и некоторых других крупных частей аэроплана обычно исследовали не само крыло, а небольшую модель его. Мелкие части — [67] проволока, стальные трубы, стойки и т. д. испытывались в действительную величину. Испытываемая часть помещалась на конце особой палочки в самой середине струи ветра в комнате испытаний. Другой конец палочки, находившийся вне струи ветра, был соединен с особыми весами, позволявшими точно измерить силу давления ветра на предмет, закрепленный на конце палочки. Находящийся рядом наблюдатель должен был измерять давление и записывать результаты.

Таким образом было испытано огромное множество моделей различной формы и вида, изображавших как целые аэропланы, так и отдельные их части. Новые формы крыльев, частей и т. д. придумывались как руководителями лабораторий, так и отдельными частными лицами. В таких случаях лаборатория Эйфеля делала испытания бесплатно, но оставляла за собой право описать в своих справочниках модель и даваемые ею результаты, чтобы не один человек, а все сообща пользовались получаемыми научными сведениями, и все дело воздухоплавания развивалось таким образом успешнее и быстрее.

Понятно, что множество интересных моделей было придумано и доставлено изобретателями летательных машин. В большинстве случаев они просто добивались получения [68] возможно лучшего крыла, винта и т. д. для своей машины, оставляя часто в стороне вопрос о том, почему именно такое крыло действует лучше, что именно происходит в воздухе, когда в нем работает винт, и т. д. Но для надежного разрешения связанных с этим делом вопросов надо было разъяснить полностью, что именно, как и почему происходит в воздухе с данным крылом, винтом или иной частью аэроплана. Иначе говоря, надо было создать науку, разъясняющую связанные с летанием по воздуху вопросы. Создать науку, т. е. накопить достаточное число точных знаний и сведений, расположить их в правильном порядке и объединить их общими рассуждениями, делающими понятными вопросы, относящиеся к данной науке, — все это является делом очень большим и нелегким, и очень важным. С конца прошлого столетия за это дело принялись многие ученые почти во всех странах. Выдающееся значение имела работа русских ученых. Выше приводилось уже имя профессора Жуковского; кроме того, из среды ученых, главным образом Петрограда и Москвы, выделился ряд серьезных работников, посвятивших свои дарования новой науке. Профессором Петроградского политехнического института БОТЕЗАТОМ было сделано много интересных и ценных работ, в их числе — исследование работы воздушных винтов. Много сделали проф. Петроградского политехнического института Ван дер ФЛИТ, инженеры СЛЕСАРЕВ, РЫНИН, военные инженеры НАЙДЕНОВ, УТЕШЕВ и многие другие. Эти лица организовали в России теоретическое обучение будущих летчиков и интересовавшихся делом студентов технических учебных заведений. А своими научными трудами и открытиями русские ученые сделали ценный вклад в мировую авиационную науку и заслужили России почетную известность. [69]

Модели аэропланов

Попытки создания летательной машины по типу аэроплана производились, главным образом, в середине прошлого столетия. В этом случае, как и в других, маленькие модели были осуществлены раньше, чем могли быть построены настоящие аэропланы, от которых можно было бы ожидать, что они поднимут человека. В 1842 году англичанин ХЕНСОН спроектировал и взял патент на паровой аэроплан. Проект по тому времени был очень интересным, но осуществить его изобретателю не удалось. Немного позднее, в 1847 — 1848 годах, сотрудник Хенсона СТРИНГФЕЛЛОУ сделал маленькую модель аэроплана, которая, вероятно, была первой поднявшейся на воздух{15}. В 1871 году француз ПЕНО сделал интересную маленькую модель аэроплана, двигавшуюся с помощью винта, действовавшего от закрученной резины. Эта модель отлично летала. В 1879 году другой француз, Виктор ТАТЕН, построил интересный маленький аэроплан, весивший около 4-х фунтов и приводившийся в движение сжатым воздухом. Модель эта отлично взлетала на воздух и могла пролететь в длину около 20 аршин. 12 лет спустя в Австралии изобретатель коробчатого воздушного змея ХАРГРЕЙВ построил модель аэроплана, также действовавшую сжатым воздухом, которая пролетела однажды [70] около 55 аршин в течение 8-ми секунд. Обыкновенно полеты моделей бывали гораздо более короткими. Наиболее крупными результатами с моделями аэропланов были, по всей вероятности, полеты машин, построенных американским ученым ЛЕНГЛИ. Им были построены аппараты в 30 и более фунтов весом и двигателями до нескольких лош. сил. Во время одного из полетов в 1896 году модель, приводимая в движение паровой машиной, самостоятельно поднялась на высоту 35 — 40 аршин. Весь полет продолжался около 1½ минут. Модели проф. Ленгли интересны еще и в том отношении, что они представляли из себя машины более крупные и тяжелые, чем большие птицы.

Полеты моделей аэропланов представляли большой интерес, так как они доказали возможность постройки летающего аэроплана. Но, в большинстве случаев, полеты эти были столь короткими, что ознакомиться с устойчивостью и управляемостью этих приборов было почти невозможно. Гораздо больше могли дать в этом отношении опыты Ленгли, бывшие, можно сказать, последним шагом в деле постройки модели. После этого уже, казалось, можно было строить настоящие аэропланы. И действительно, около этого времени были сделаны первые серьезные попытки создания аэропланов, способных поднять на воздух человека. [71]

Первые аэропланы

Выдающийся интерес представляют в этом отношении работы французского инженера АДЕРА. Воздухоплавание интересовало его в течение всей его жизни. Когда его деятельность как инженера-электрика позволила ему собрать достаточное количество денег, он принялся за осуществление своих проектов. Работы свои он начал с того, что отправился в Африку, чтобы изучить на месте полет живущих там больших птиц. После долгого и серьезного изучения полета птиц и строения их крыльев Адер приступил в Париже к постройке своей первой летательной машины. В 1890 году был закончен его первый аппарат — аэроплан с крыльями, похожими на птичьи, с легким паровым двигателем в сорок лош. сил.

Полный вес машины был, приблизительно, тридцать пудов. На рассвете 9-го октября 1890 года этот аппарат, управляемый своим строителем, после небольшого разбега отделился от земли и совершил маленький полет-прыжок около 150 футов в длину. В дальнейшем Адеру удалось достигнуть несколько больших результатов, но этот первый полет все же сохраняет свой исключительный интерес, т. к. это, видимо, был первый полет человека на аппарате тяжелее воздуха{16}. [72]

Другой очень интересной попыткой того времени можно считать огромный аэроплан, построенный в Англии известным изобретателем пулемета Хайрамом МАКСИМОМ. Этот строитель произвел с 1889 года много опытов над давлением воздуха на поддерживающие плоскости, над работой воздушных винтов и т. д. На основании этих опытов Максим выстроил аэроплан совершенно новой формы, весивший 3½ тонны (около 220 пудов), имевший около 5500 кв. фут. несущей поверхности. Два больших воздушных винта приводились в движение паровой машиной 350 лош. сил и тянули весь аппарат вперед с силою около 55 пудов. Пар для двигателя доставлялся водотрубным котлом, сделанным из тонких трубок. Котел отапливался бензиновыми горелками. Для безопасности первых испытаний огромный аппарат был приспособлен для движения по рельсам. Кроме пары рельсов, поддерживающих аппарат снизу, имелась вторая пара, расположенная таким образом, что если бы аппарат поднялся на воздух, он мог бы отделиться лишь на три дюйма от нижних рельсов, а затем прижался бы к этим верхним. Аэроплан этот испытывался в 1893 году. Им было совершено много пробегов по рельсам, причем машина свободно отделялась от нижних рельсов и продолжала двигаться, прижимаясь колесами к верхним, т. е. несла весь свой вес своими крыльями. Без этих добавочных рельсов машина должна была подняться на воздух. Однако, когда действительно было произведено такое испытание, аппарат, неся своего строителя и его помощника, действительно легко взлетел на воздух, но затем почти потерял равновесие, упал на землю и был несколько поврежден. Опыты Максима дали много весьма интересных результатов, но снять верхние рельсы оказалось невозможно. Машина была неустойчива.

Таким образом, работами Адера и Максима еще в конце прошлого столетия была доказана полная возможноcть полета [73] на машине тяжелее воздуха. В обоих случаях машины подняли на воздух своих изобретателей, но летать на них все же было невозможно, т. е. машины были неустойчивы и, можно сказать, неуправляемы. И если в прежние времена сомневающиеся утверждали, что сделать летательную машину, поднимающую человека, немыслимо, то теперь нашлись многие, утверждавшие, что невозможно построить устойчивый аэроплан и что такая машина будет опрокидываться и разбиваться каждый раз, когда ее колеса будут отделяться от земли.

Во всяком случае было ясно, что требуются новые усилия, новые способы и новая напряженная работа, чтобы обойти выяснившиеся затруднения. Нашлись изобретатели, придумавшие новый способ исследования и с его помощью удачно разрешившие вопрос устойчивости аэроплана. Этим новым средством исследования условий полета аэроплана являлся так называемый п л а н е р, т. е. аэроплан без мотора, винта и всего, что к ним относится.

Понятно, что свободно летать по воздуху такая машина не может, она способна в обычных условиях производить лишь небольшие полеты-прыжки. Но и этого было достаточно, чтобы изучить условия устойчивости и управления аэроплана.

Планеры, употреблявшиеся для этих опытов, представляли из себя небольшие аппараты с поверхностями, способными поддерживать в воздухе вес одного человека и очень небольшой вес самого прибора — обычно от 1 до 2 пудов. Опыты с планерами производились по большей части следующим образом. Испытатель должен был доставить свой аппарат на вершину холма с пологими склонами, расположенного на открытом месте. Для опытов выбирались дни с ровным свежим ветром. Летчик становился в средней части [74] своего аппарата, поднимал его на высоту своих плеч и, держа аппарат в руках, иногда прихватывая себя к нему с помощью ремней, начинал идти, потом бежать вниз по склону холма против ветра. Обычно он сразу чувствовал, как воздух поддерживает его крылья. Когда же, благодаря ветру и собственному движению, крылья прибора начинали встречать воздух с большой скоростью, весь аппарат поднимался на воздух вместе с человеком, который в этом случае висел на руках. Однако в воздухе надо было иметь какую-нибудь силу, которая тянула бы машину вперед. Такой силой был вес всего аппарата и того, кто на нем находился. Для того, чтобы этой силой воспользоваться, летчик должен был, очутившись в воздухе, сейчас же наклонить свои крылья передним краем книзу. От этого аппарат начинал скользить вперед и несколько книзу, движимый своим весом, как сани, скользящие с горки. Понятно, что такие полеты были очень короткими — всего несколько секунд, но и этого было достаточно, чтобы успеть сделать наблюдения большой важности. Еще не взлетев, а только двигаясь против ветра, испытатель чувствовал, как действует ветер на крылья его аппарата, которые он держал в своих руках. Он чувствовал совершенно ясно, идет ли аппарат устойчиво, или ветер старается его опрокинуть. То же самое, еще в большей степени, можно было наблюдать, очутившись в воздухе. Машину надо было держать в равновесии и исправлять наклоны, перемещая свой собственный вес. Достигалось это тем, что человек перемещал свое туловище и ноги то в ту, то в другую сторону, в зависимости от того, куда наклонится аппарат. Понятно, что при таких условиях он мог отлично изучить, как сделать аэроплан устойчивым, какие для этого нужны рули и рукоятки и как этим всем летчик должен действовать в воздухе. [75]

Таким образом выяснилось еще одно важное условие. Необходимо, чтобы не только аппарат мог летать, но чтобы человек умел управлять им. А дело это оказалось совершенно особенным и мало похожим на управление лодкой или другими известными средствами сообщения.

Первым, успешно построившим планер и научившимся летать на нем, был немецкий инженер Отто ЛИЛИЕНТАЛЬ. С молодых лет он увлекался мыслью о летании по воздуху, внимательно наблюдал и изучал планирующий полет птиц и, наконец, стал пробовать строить свои летательные машины и пользоваться ими. Возможно, что приступая к этой работе Лилиенталь, как и множество изобретателей после него, рассчитывал на то, что ему удастся совершать настоящие продолжительные полеты на своих крыльях без всякого двигателя. Многих наводило на такую мысль наблюдение за большими птицами, парящими в воздухе, совершенно не двигая крыльями. Птицы могут иногда очень долгое время оставаться таким образом в воздухе, часто описывая большие круги, иногда даже забирая высоту. Пишущему эти строки пришлось встречать изобретателей, считавших, что весь секрет такого полета заключается в особой форме крыльев и что достаточно построить крыло необходимой формы, чтобы человек мог на такой машине парить в воздухе и пролетать сотни и тысячи верст, не затрачивая никакой работы. В действительности при таком полете птицы пользуются особыми воздушными течениями, главным образом восходящими. Достигнуть этого на летательной машине почти невозможно. Во всяком случае от такого полета невозможно ожидать практических результатов.

Опыты Лилиенталя начались в 1891 году. Его первый планер представлял из себя небольшой аппарат около одного пуда весом, 107 кв. фут. поверхностью, сделанный из [76] дерева (ивы) и обитый полотном, пропитанным воском. После некоторого числа опытов Лилиенталь оказался в состоянии, разбегаясь с небольшого холма, пролетать по воздуху до 80 фут. Полеты оказались более удачными и продолжительными, когда дул ровный ветер. Чтобы сделать аппарат более устойчивым, оказалось необходимым прибавить вертикальный руль и сохранять точное направление полета против ветра. После 2-х лет настойчивых работ и испытаний Лилиенталь на новом типе своего планера добился возможности совершать удачные полеты, иногда более 100 саженей в длину{17}. Аппарат был довольно устойчив в воздухе и слушался рулей.

В дальнейшем Лилиенталь продолжал совершенствовать свои планеры и летать на них, причем всего им было произведено около 2000 полетов. Считая подготовительную работу выполненной, он стал готовить легкий двигатель для своего аппарата, чтобы осуществить таким образом настоящую летательную машину, свободно двигавшуюся в желаемом направлении.

Однако во время полета 9-го августа 1896 года в его аппарате произошла поломка, он упал с высоты 50 фут. и разбился насмерть{18}.

Необходимо указать, что Лилиенталь, кроме чисто практических работ, произвел также много важных научных исследований. Он впервые определенно указал на значение и преимущества выгнутых крыльев. Он произвел и целый ряд других важных исследований над сопротивлением воздуха. Опубликованные Лилиенталем научные исследования и огромное число совершенных им удачных полетов дали определенный и крупный толчок развитию дела летания по воздуху.

Значение опытов Лилиенталя было столь очевидным, что [77] во многих странах нашлись изобретатели, которые пошли по его пути и стали строить планеры и учиться летать на них.

В Америке за это принялись в 1896 году два инженера: Октав ШАНЮТ и ХЕРРИНГ. Руководивший этими работами Шанют считал, что необходимо сперва достигнуть полной устойчивости и хорошей управляемости планера и лишь затем думать об установке на него двигателя. Выработанный им тип планера с двумя поверхностями, расположенными одна над другой, дал очень хорошие результаты. Аппарат весил всего 25 фунтов, имел поверхность в 135 кв. фут. и мог нести человека при скорости движения около 35 верст в час. Четыре года спустя над планерами подобного типа стали работать два других строителя, которым, можно сказать, удалось довести до успешного конца описываемую нами работу, над которой уже долгое время трудилось так много людей во всех почти частях света. Это были братья Уильбур и Орвилл РАЙТ, уроженцы города Дайтона в С. А. С. Ш.{19}. Первый построенный ими планер во многом напоминал тип Шанюта, но заключал в себе некоторые изменения и улучшения. Летчик в нем помещался лежа на нижней поверхности головой вперед. Вертикальный руль{*24} был расположен довольно далеко позади аппарата. Горизонтальный руль{*25} был вынесен вперед. Крайне важной новостью, еще не встречавшейся в построенных до этого времени аппаратах, было приспособление для поперечной устойчивости. Для этой цели летчик с помощью особого рычага, соединенного тросами с концами крыльев, мог [78]

изгибать их. При этом было устроено так, что, когда конец правого крыла изгибался книзу, конец левого — изгибался кверху. Изгибался, впрочем, лишь задний край крыла, а передний оставался неподвижным. В результате этого получилось следующее. Когда летчик изгибал правое крыло книзу, эта часть крыла получала большую подъемную силу, чем имела в своем обыкновенном положении. В свою очередь отгибавшаяся одновременно кверху левая часть крыла теряла часть своей подъемной силы. Таким образом аппарат сейчас же наклонялся влево. Благодаря этому летчик мог наклонять свой аппарат в желаемом направлении, а главное, мог заставить его держаться ровно и мог выправлять наклоны аппарата, получавшиеся в полете от случайных причин.

Летом 1900 года братья Райт начали работать над испытанием и совершенствованием своих планеров. Они удачно выбрали местность с пологими песчаными холмами на берегу океана{*26}, где часто дуют ровные ветры. Первое лето позволило Райтам ознакомиться несколько с управлением и способами испытания планера. В следующем году они продолжали неустанно работать над улучшением своих аппаратов, изучая в то же время управление ими в воздухе. Шанют и некоторые другие исследователи зарождавшегося авиационного дела часто посещали их и помогали им своими указаниями.

После двух с лишним лет напряженной непрерывной работы братьям Райт удалось достигнуть результатов больших, чем удавалось до тех пор. На последнем типе из многих построенных ими планеров летом 1902 года им удалось совершить от 700 до 1000 планирующих полетов, причем [79] аппарат отлично слушался рулей, был устойчив и очень полого скользил по воздуху, т. е. явно требовал сравнительно мало силы для своего движения.

В 1903 году Райты построили легкий 16-ти сильный бензиновый двигатель и поставили его на свой планер, соответственно увеличив его, чтобы он мог нести, кроме человека, мотор со всеми его принадлежностями{20}.

После целого ряда попыток, произведя ряд необходимых улучшений, им удалось 17 декабря 1903 года совершить первый полет продолжительностью в 12 секунд. Четвертый полет был в 59 секунд, причем аппарат пролетел по воздуху около четверти версты против довольно сильного ветра. Эти результаты представляли огромный успех. На этот раз, наконец, это был настоящий полет человека на аппарате тяжелее воздуха.

Братьям Райт понадобилось еще два года напряженной работы и новых испытаний, чтобы постепенно добиться более продолжительных полетов. В сентябре 1905 года был совершен полет в 17 верст. Несколько позже в том же году Уильбур Райт пролетел около 37 верст со средней скоростью приблизительно 60 верст в час. В то время братья Райт держали свои опыты в строгой тайне.

По другую сторону океана — в Европе, строители летательных машин не знали устройства аппарата Райтов; они самостоятельно добивались успеха и, под конец, достигли его. Первые шесть лет текущего столетия были очень интересным временем, когда в Европе, можно сказать, чувствовалось, что летательные машины должны, наконец, сделаться действительностью. Уже в то время многие предвидели и ожидали их скорого осуществления, частные люди и общества назначали премии за первый полет; вопросу о летании посвящались книги и газетные статьи и т. д. Но еще и [80] в это время находилось немалое число неверующих, считавших полет без помощи воздушного шара невозможным. Однако людям осведомленным думать так в это время уже не следовало. Хотя в Европе еще не существовало летательных аппаратов, которые действительно летали бы по воздуху, а успехи братьев Райт не были известны, но здесь уже существовали, можно сказать, порознь и доказали свою правильность основные части аэропланов.

Аппараты Адера и Максима были способны самостоятельно подняться на воздух, но были неустойчивы. Планеры Лилиенталя и его последователей были довольно устойчивы и слушались рулей, но не могли летать самостоятельно, а лишь делали короткие, скользящие спуски с высоких мест. Оставалось соединить планер с моторной группой, чтобы получить самостоятельно летающий и устойчивый аэроплан.

Над разрешением этой задачи в 1903-1906 годах трудилось немало изобретателей. Очень интересны были работы капитана ФЕРБЕРА, испытавшего множество различных планеров, и опыты ВУАЗЕНА. Последний начал с того, что строил и испытывал планеры в общем по способу Лилиенталя. Затем он применил иной способ. Аппарат с помощью длинной веревки был привязан к автомобилю, который должен был буксировать его. При испытании аппарат легко поднялся со своим строителем на некоторую высоту, но потом упал и сильно поломался. Сам Вуазен получил лишь ушибы. Чтобы сделать опыты менее опасными, строитель перенес их на воду. Планер был поставлен на особые поплавки — легкие пустые деревянные ящики, а буксировать его должна была сильная гоночная моторная лодка. Однако во время опыта его и тут постигла неудача, едва не оказавшаяся роковой. Во время испытания аппарат упал в воду, поломался, а сам Вуазен оказался под водой. Прошла почти [81] целая минута, пока его не вытащили подоспевшие на помощь, так что он чуть не утонул в этот раз. Все эти опыты дали молодому конструктору много ценных сведений и были использованы им при создании своего типа аэропланов.

Кроме упомянутых нами над созданием аэропланов трудились и многие другие люди, причем в Европе, в отличие от Америки, строители в общем не делали секрета из своих работ.

Первый полет на аэроплане на заданное заранее расстояние был совершен в Европе человеком, уже хорошо известным в воздухоплавании — Сантос-Дюмоном. В 1906 году этот талантливый и смелый изобретатель быстро создал довольно грубый аэроплан с коробчатыми крыльями, поставил на него легкий мотор Антуанет в 50 лош. сил, недавно выпущенный строителем гоночных лодок ЛЕВАВАССЕРОМ, и 22 августа 1906 года впервые отделился на нем от земли. В ноябре того же года он пролетел на своей машине свыше 100 саженей, выиграв небольшой назначенный за это приз.

В отличие от всех предшествовавших, полеты Сантос-Дюмона были произведены вполне открыто, в присутствии надежных свидетелей, сотрудников газет и массы зрителей. Поэтому сравнительно небольшие достигнутые им результаты имели все же огромное значение, так как с этого времени возможность летания на аппарате тяжелее воздуха уже не могла вызывать ни в ком сомнения. Все большее число изобретателей начало работать над аэропланом, и за успехом Сантос-Дюмона вскоре последовали еще большие успехи других.

В 1907 году автомобилист ФАРМАН заказал Вуазену аэроплан. На этом аппарате ему вскоре удалось пролететь около ⅓ версты. В январе 1908 года Фарману удалось пролететь [82] целый круг, за это он получил большой денежный приз, давший ему возможность еще шире продолжать свою работу. С этого времени он начал строить аэропланы своей собственной системы и выработал всемирно известный аппарат.

С 1908 года целый ряд новых летчиков начинают успешно развивать молодое дело летания. Некоторые из них заказывали аппараты Вуазену, который был тогда единственным поставщиком аэропланов, другие строили свои собственные машины. Летом 1908 года уже несколько летчиков в Европе были в состоянии продержаться до получаса в воздухе. В это же время начались успехи еще двух, впоследствии очень известных строителей: КЕРТИССА в Америке и БЛЕРИО во Франции. Этот последний осуществил хороший тип аэроплана с одной поверхностью — моноплан, тогда как все летавшие до тех пор были с двумя поверхностями — т. е. бипланы. Замечательный в истории авиации 1908 год ознаменовался и первой катастрофой. Во время одного из полетов Орвилла Райта в аэроплане сломался винт. Аппарат упал с высоты 75 футов и совершенно разбился, причем Райт был ранен, а его пассажир (лейтенант СЕЛЬФРИДЖ) — убит. Дело произошло в Америке осенью 1908 года. Наиболее крупным успехом в области авиации в 1908 году надо считать выдающиеся полеты Уильбура Райта в Европе, куда он был приглашен одной французской компанией строить свой аэроплан. В середине сентября он установил мировой рекорд продолжительности полета, продержавшись в воздухе без спуска 1½ часа. Несколько позже он установил рекорд высоты полета, поднявшись на 50 с лишним саженей. В конце 1908 года Райт установил новый рекорд продолжительности и расстояния полета. На этот раз [83] он пролетел свыше 120 верст, продержавшись в воздухе в течение 2 часов 20 минут.

Следующий, 1909 год ознаменовался еще большими успехами авиации. Летом Блерио перелетел из Франции в Англию, пролетев около 40 верст над морем. Его небольшой легкий аэроплан с одной поверхностью имел двигатель всего в 25 лош. сил.

После этого перелета множество людей заказали себе аэропланы такого типа, причем впоследствии некоторым удалось совершить на них еще более интересные полеты. Удалось совершать полеты до 2 и даже более часов продолжительностью, летать из одного города в другой; удалось также достигнуть большой высоты — до 280 саженей.

1908 и 1909 годами заканчивается пора «изобретения» летательных машин. С этого времени приходилось, главным образом, совершенствовать аппарат, способы управления им, изучать воздушный путь, до тех пор неизвестный, и т. д. Это была огромная работа. Очень многое делается в этом направлении и сейчас, но во всяком случае летательная машина, о которой мечтали многие столетия, была полностью осуществлена в 1908 — 1909 годах. [84]

Как устроены аэропланы

Из предыдущих страниц этой книги можно было видеть, что аэроплан является теперь и, по всей вероятности, останется самым важным из приборов, служащих для передвижения по воздуху.

Указывалось также в общем, как он сделан. Теперь познакомимся с этим более подробно и разберемся, из каких главных частей состоит обычный аэроплан, для чего и каким образом они служат. Аэроплан, обыкновенно, состоит из следующих частей:

1. Несущая поверхность или крылья.

2. Винто-моторная группа.

3. Корпус аппарата или, как его называют, фюзеляж.

4. Органы управления.

5. Колеса, поплавки или лыжи, т. е. все то приспособление, на котором аэроплан стоит и может свободно катиться по подходящей для этого поверхности. Все это иногда называют французским словом шасси.

Планы или поверхность аэроплана, составляющая его главную часть, от которой он и получил свое название, обычно делаются следующим образом. Остовом служат прочные брусья, по большей части два, к которым крепятся сравнительно тонкие дощечки на расстоянии около полуаршина [85] одна от другой. Брусья, называемые лонжеронами, проходят через все крыло поперек его движения. Тонкие дощечки, называемые ребрышками или нервюрами, прикрепляются к лонжеронам таким образом, что они стоят точно по направлению движения крыла в воздухе во время полета. Нервюры делаются не прямыми, а более или менее выгнутыми, в зависимости от формы, которую желают придать крылу. Передний и задний край крыла делаются сравнительно легкими, так как больших усилий им нести не приходится. Все крыло образует, таким образом, целую раму-решетку, которая уже обтягивается полотном.

Материя прибивается или пришивается к нервюрам и плотно прилегает к ним, благодаря чему все крыло сохраняет необходимую форму. Правильность этой формы или, как говорят, профиля крыла, очень важна для полета. Нередко бывали случаи, когда аэроплан становился гораздо хуже, иногда совсем переставал летать от того, что крыло несколько теряло свою форму, кривилось и т. д. Поэтому остов крыла при всей его легкости надо делать таким, чтобы он не мог гнуться; для этого нередко пользуются склеенным из нескольких слоев деревом, невюры делают из дощечек, поставленных на ребро и т. д. Кроме того, очень важно предохранить от растягивания полотно на крыльях. Для этой цели его пропитывают после обтяжки особыми лаками, которые позволяют ему оставаться хорошо натянутым очень долгое время, несмотря на дождь, жару и т. д.

Аэропланы делаются иногда с одной поверхностью, т. е. к корпусу крепятся справа и слева по одному крылу. Очень часто встречаются аппараты с двумя поверхностями, расположенными одна над другой. Иногда даже до 3-х поверхностей располагают одна над другой. Первый из упомянутых [86] типов называется монопланом, второй — бипланом, третий — трипланом. Аэропланов с большим числом поверхностей не строят. Крыло лучше всего работает, если по соседству от него нет другого крыла. Поэтому монопланное крыло работает лучше всех. Однако в постройке два меньших крыла, расположенных одно над другим и соединенных стойками и проволоками, выходят настолько легче и удобнее, чем одно большое крыло, так что этот тип аэроплана и является сейчас наиболее распространенным.

Понятно, что чем больше и тяжелее аэроплан, тем большими должны быть крылья, которые его поддерживают в воздухе. На каждый квадратный метр поверхности приходится, обыкновенно, от 30 до 45 килограммов подъемной силы, т. е. на каждый квадратный аршин — от одного до полутора пудов.

Винто-моторная группа

Так называется весь механизм, приводящий аэроплан в движение, то есть двигатель со всеми его принадлежностями и воздушный винт. В настоящее время применяются исключительно бензиновые моторы. В зависимости от типа и назначения, аэропланные двигатели делаются самой разнообразной мощности — от 10 до 700 лош. сил, весом от 2½ до 6 фунтов на силу. Ради простоты и легкости почти во всех аэропланах винт насаживается прямо на ось мотора. Передача силы с мотора на ось винта с помощью зубчаток, цепей и т. д. иногда применялась разными строителями, но хороших результатов получено не было.

При всех своих хороших качествах бензиномотор обладает и многими недостатками. Издаваемый им сильный шум в аэропланных двигателях так и не удалось уничтожить. Кроме того, в смысле плавности хода и отсутствия сотрясений, он очень уступает паровой машине и особенно турбине. [87] Поэтому многие изобретатели заняты разработкой новых типов двигателей. Однако дело это столь сложное и новое, что в течение долгих лет, а скорее десятилетий, летать придется наверное с бензиновыми двигателями.

Воздушный винт — эта необходимая часть каждого аэроплана — относится к числу наиболее выработанных и законченных. Винты, строящиеся теперь, работают в общем хорошо, т. е. почти без потери дают, за счет работы двигателя, силу, тянущую аппарат вперед. В настоящее время винты делаются почти исключительно из дерева, склеенного в несколько слоев. Деревянные винты достаточно прочны, но иногда от времени и сырости несколько коробятся и в этом случае становятся негодными. Поэтому многие теперь пытаются создать винт из какой-нибудь массы или сделать его пустотелым металлическим.

Корпус аппарата — фюзеляж

Так называется продолговатая средняя часть аэроплана. В ней располагаются сидения для пилота и для пассажиров. В головной части располагается обычно двигатель. На конце сзади крепятся рули. Корпус аппарата делается обычно из деревянных брусков, идущих вдоль, соединенных поперечными и растянутых стальными проволоками. Снаружи корпус обтягивается полотном и лакируется, как крылья. Он очень прочно должен быть соединен с крыльями, причем в аэроплане получается хорошее равновесие и управляемость, когда небольшая часть корпуса с мотором остается впереди крыльев.

Органы управления

Для управления аэропланом служат следующие его части:

Вертикальный руль или руль направления служит для поворачивания аппарата вправо и влево; действует совершенно так же, как руль [88] лодки. Он соединен тросами с особыми педалями; летчик поворачивает его, а следовательно, и весь аппарат, нажимая сильнее одной или другой ногой.

Горизонтальный руль или руль высоты служит для того, чтобы наклонить аэроплан передней частью книзу или наоборот, т. е. заставить весь аэроплан идти книзу или же заставить его подниматься кверху. В руках летчика имеется обычно колесо на подвижной раме. Толкая это колесо от себя, он заставляет машину снижаться. Притягивая его к себе, он достигает обратного, т. е. аппарат начинает забирать высоту. Руль направления и руль высоты расположены на конце фюзеляжа. Кроме них, на концах крыльев делаются так называемые крылышки боковой устойчивости или элероны. Они служат для того, чтобы наклонять на правую или на левую сторону весь аэроплан, а еще чаще для того, чтобы выровнять его, если он сам почему-либо наклонится. Действуют они таким образом, что, когда правое крыло идет вниз, левое идет вверх, и наоборот. Приводятся в движение летчиком путем поворачивания колеса, о котором упоминалось выше.

Шасси или тележка аэроплана

Как известно, аэропланные крылья не могут поднять на воздух машину иначе, как если она движется относительно воздуха с большой скоростью. Поэтому каждый аэроплан должен двигаться с большой скоростью уже до того, как он отделится от земли. То же самое и при возвращении на землю. В самую последнюю секунду полета аппарат будет иметь еще довольно большую скорость, иначе крылья не могли бы держать его, и следовательно, он коснется земли, двигаясь вперед еще довольно быстро. Поэтому аэроплан должен иметь приспособление, позволяющее ему свободно [89] катиться, до начала полета и после окончания его, по той поверхности, для которой приспособлена его тележка.

В настоящее время пользуются тремя типами тележки: для взлета с земли, со снега и с воды. Наиболее распространенной является земная. Она состоит, главным образом, из двух, четырех, а иногда и более колес на стальных спицах с довольно толстыми шинами, надуваемыми воздухом наподобие автомобильных. Ось колес прикрепляется к нижней раме аппарата, по большей части с помощью особых резиновых жгутов. Делается это, чтобы более смягчить толчки, возникающие при разбеге по неровной почве или, особенно, при грубом спуске на землю.

Рама, к которой крепятся эти резины, состоит обычно из прочных деревянных брусков или из стальных труб, подпирающих аэроплан, по большей части под места, где расположены мотор, бензиновый бак и сидение для летчика. Для взлета со снега обыкновенно колеса снимаются с своих осей, а на их место надеваются лыжи, более или менее широкие, в зависимости от того, придется ли взлетать с твердого или рыхлого снега. Приспособление для взлета с воды состоит из поплавков, т. е. пустотелых, по большей части деревянных ящиков такого размера, чтобы они могли легко поддержать на воде весь аэроплан. Обыкновенно делается два главных поплавка под крыльями и третий маленький сзади под концом хвоста. Аппараты, взлетающие с воды, называются гидроаэропланами. Кроме описанных выше поплавковых, существует еще один тип гидроаэропланов, называемый летающей лодкой. В последней корпус делается значительно ниже крыльев и по форме своей несколько напоминает плоскодонную лодку. Он делается непроницаемым для воды и поддерживает на воде весь аппарат. В этой лодке обычно помещается [90] летчик и пассажиры. Мотор приходится помещать значительно выше, чтобы несколько отдалить от воды винт, т. к. он легко ломается, если зацепит за гребень волны. Все гидроаэропланы не особенно хорошо выдерживают волны, и в открытом море взлет и спуск в неспокойную погоду бывает труден и опасен. Приспособление для взлета с воды, т. е. поплавки или лодка, всегда тяжелее, чем колеса или лыжи, и дают большее вредное сопротивление, чем эти последние. Поэтому при одинаковом двигателе и нагрузке воздушные качества гидроаэроплана обычно несколько хуже, чем аэроплана на колесах или лыжах.

Наиболее характерной особенностью аэроплана, сравнительно с другими машинами, как например — паровозом, является его легкость. Называя легкими эти аппараты, весящие иногда по несколько сотен пудов, приходится учитывать их сравнительный вес. Аэроплан с двигателем в 300 лош. сил весит примерно столько, как автомобиль в 20-30 лош. сил. Сравнивая небольшой вес аппарата с громадной силой двигателя, легко понять, что для тех усилий, которые несут части аэроплана, они должны весить исключительно мало. Чтобы выработать способы, давшие возможность делать их такими легкими, потребовалось немало труда и усилий. В общем, легкость эта достигается тем, что каждую часть аппарата стараются делать точно такой прочности, какая необходима, без всякого излишка. Но чтобы это было возможным, необходимо сперва точно определить, с какой силой натягивается в полете каждая проволочка, какое усилие испытывает каждый брус, стойка и т. д. Все это достигается серьезным математическим расчетом. А затем, путем подсчетов и опытов определяют, какую толщину должна [91] иметь каждая отдельная проволока, болт, брусок и т. д., чтобы все они имели необходимый запас прочности. Выражение это означает следующее. Допустим, что некоторая проволока натянута в полете так, как если бы к ней привесили груз в 5 пудов. Чтобы эта проволока не порвалась от случайно увеличившейся нагрузки, от какого-нибудь мелкого изъяна ржавчины и т. д., чтобы она вообще была надежна, надо ставить ее такой толщины, чтобы разрыв ее мог получиться лишь при нагрузке не в 5, а в 25 пудов. Таким образом, всякую проволоку, брусок, болт необходимо подобрать так, чтобы они могли разорваться или сломаться лишь при усилии в 5 раз большем, чем то, которое ими испытывается в полете. При таких условиях говорят, что аэроплан имеет запас прочности 5{*27}. Казалось бы на первый взгляд, что в отношении прочности расчет аэроплана должен выполняться так же, как и расчет всякой другой машины или постройки, т. к. все они должны иметь определенный запас прочности. В действительности это не совсем так. Если при расчете какой-нибудь машины или постройки инженер не уверен в том, что он задал правильную толщину какой-нибудь балки, железной полосы и т. д., особенно во второстепенных частях, он просто берет эту часть в полтора-два раза толще, лишь бы она не была слабее, чем надо. А если эта часть окажется крепче, чем необходимо, — не беда. Иное дело в аэроплане. Каждая его часть, до самых небольших включительно, не должна быть ни слабее, ни прочнее, чем необходимо, т. к., если ее сделать прочнее, она окажется тяжелее, а лишний вес аэроплана ухудшает его качества. Поэтому расчет и выяснение [92] необходимой толщины всякой части должны быть выполнены с исключительной точностью. Мне пришлось однажды соорудить специальную машину и произвести на ней множество опытов, чтобы выяснить, можно ли деревянные ребрышки на строящемся аэроплане сделать на 1/32 дюйма{*28} тоньше, чем было вначале предположено. Проф. Г. А. Ботезат очень хорошо определяет эти особенности дела постройки аэропланов, указывая, что в этом деле, в отличие от многих других, инженер не может взять поправку на свое незнание и что аэроплан, по требуемой им точности расчета и выполнения, является самой сложной, но и самой красивой из современных машин. [93]

Из чего состоит аэроплан

Из того, что было сказано о постройке аэропланов, должно быть понятным, что для их изготовления ипользуются, по большей части, самыми лучшими и дорогими материалами. Железный прут и вдвое более тонкая проволока из хорошей прочной стали могут выдержать одинаковый груз. В большинстве земных построек проще взять дешевый железный прут, т. к. его толщина и вес ничему не помешают. В аэроплане надо поставить проволоку из самой лучшей стали, чтобы при той же прочности она была как можно тоньше. При этом она будет легче и кроме того, дает меньше вредного сопротивления. В таком же роде дело обстоит и с другими материалами. Как же получается то, что большая часть аэропланов до сих пор строится почти целиком из дерева? Казалось бы, что железо, а тем более сталь, гораздо прочнее всякого дерева? Однако это не совсем так. Чтобы судить о пригодности для постройки аэроплана и сравнивать между собою разные материалы, надо было поступать примерно таким образом. Брались бруски или трубки из различных материалов и подгонялись так, чтобы все они имели одинаковую длину и вес. Например, каждая стальная трубка и каждый деревянный брусок должны были иметь 1 аршин в длину и должны были весить один [94] фунт. Понятно, что при таких условиях приходилось брать трубку с довольно тонкими стенками, а деревянные бруски выходили в виде более толстых сплошных палочек, причем дубовая и ясеневая получались тоньше, чем еловая{*29}. Затем каждую такую палочку и трубку подпирали на концах, к середине привязывали небольшой ящик и начинали накладывать в него гири до тех пор, пока брусок не сломается. При этом точно замечали, какой наибольший вес он выдерживал до того, как сломался. Понятно, что если один брусок выдержал 200 фунтов, а другой — 300 фунтов, то можно определенно сказать, что второй брусок в таких условиях в полтора раза крепче первого. Много интересных опытов такого рода было произведено в Петроградском политехническом институте инженером В. А. Слесаревым. При этом оказалось, например, что брусок из русской ели был прочнее, чем почти все, что испытывалось, в том числе железные трубки. Подобными опытами и руководствуются строители, подбирая толщину, форму и качество материала для своих машин.

Можно ли сказать, однако, что всякий брусок из определенного материала, длиной в аршин и весом в фунт, будет выдерживать одинаковый груз, прежде чем сломается? Нет, никак нельзя, т. к. кроме материала и веса большое значение имеет форма. Дощечка, поставленная на ребро, выдержит обыкновенно больше, чем равного с нею веса круглая палка, сделанная из того же материала. Стальная трубка может выдержать по большей части нагрузку в несколько раз большую, чем сплошной стальной прут того же веса. Потребовалось много работы и опытов, чтобы выяснить, [95] какую форму и при каких условиях лучше придавать отдельным частям аэроплана.

Большинство современных аэропланов представляет из себя остов из деревянных частей, скрепленных между собою металлическими частями и проволоками. Весь этот деревянный остов обтягивается полотном и покрывается лаком. В будущем покрытие крыльев и корпуса лакированным полотном, вероятно, сохранится, но остов аппарата по большей части начнут делать целиком из металлических частей. Ожидать этого следует не потому, чтобы металлический аэроплан был прочнее деревянного, но ввиду того, что он сможет служить гораздо дольше, чем деревянный. Придется лишь раз в год или даже реже менять полотно, заменять по мере изнашивания двигатель или отдельные его части, а весь остов из покрашенных металлических частей, составляющий в больших аэропланах главную часть стоимости, сможет служить много лет подряд.

С деревянным аэропланом дело обстоит гораздо хуже. Множество тонких дощечек от времени теряют свою прочность, коробятся, склейка перестает быть надежной, и аппарат через два года после постройки, а иногда и ранее, становится опасным или даже совсем негодным для полета. [96]

Как приходилось испытывать в полете первые аэропланы

Один из выдающихся работников в области авиации в то время, когда она зарождалась, один из первых последователей Лилиенталя, капитан Фербер высказал когда-то следующую мысль: «Задумать летательную машину — это ничто; построить ее — это немного; испытать ее — это все». Понятно, что под выражением «испытать» следует понимать — испытать успешно, т. е. заставить ее подняться на воздух.

В чем же заключается эта работа? Из предшествовавших страниц этой книги читатель мог уяснить себе, что первым строителям аэропланов пришлось преодолеть огромные трудности. Как было указано, братьям Райт после того, как ими был совершен полет около одной минуты продолжительностью, пришлось потратить два года напряженной работы, чтобы совершить полет в несколько минут. В огромной степени затрудняло работу то, что первым строителям приходилось и создавать аппарат, и одновременно учиться летать на нем, и, наконец, изучать воздух. При этом были неизбежны многочисленные неудачи и поломки, после которых иногда трудно было разобраться, кто виноват — ошибка ли в управлении, или неправильность в самом аэроплане, [97] или просто случайный порыв ветра. О том, как происходили такие опыты, можно судить по приводимым сведениям об испытаниях моих первых аэропланов.

Весной 1910 года был выстроен аэроплан С-1{*30}. Это был небольшой биплан с мотором всего в 15 лош. сил, очень легкий, весивший полностью около 12 пудов. До этих опытов мне никогда не приходилось летать ни на аэроплане, ни на воздушном шаре.

В области же постройки летательных машин уже имелся некоторый опыт, т. к. до этого были построены 2 геликоптера и 2 аэросаней. Опыты с этими аппаратами, а также и испытание большого числа разных моделей, позволили накопить довольно большой опыт, благодаря чему первые аэропланы были сразу сделаны довольно правильно. Для начала, чтобы проверить исправность действия аппарата и несколько ознакомиться с действием рулей, было сделано несколько испытаний с мотором, пущенным небольшим ходом. Аэроплан «бегал» по земле, но плохо слушался рулей. Пришлось кое-что изменить, после чего уже оказалось возможным пускать мотор на полный ход. Аппарат при этом довольно быстро катился по земле на своих колесах, но все же иногда резко сворачивал в сторону, не слушаясь руля. Немало труда пришлось потратить, обдумывая устройство рулей и вводя некоторые изменения. В то же время опыты продолжались и вскоре выяснилось, что причиной заворачивания было лишь неумение управлявшего. После некоторой практики оказалось возможным делать хорошие пробеги на колесах по прямому направлению через все поле. Попытки оторваться от земли пока ни к чему не приводили. [98]

Однажды в ветреную погоду было произведено несколько пробегов против ветра. Несколько раз аппарат отделялся от земли, но на самое короткое время, делая лишь прыжок в несколько аршин. Невозможность летать, видимо, происходила от недостаточной силы двигателя. Ввиду этого аэроплан был разобран и был спешно выстроен новый, причем удалось использовать многие части старого аппарата.

На этот аэроплан, С-2, был поставлен мотор в 25 лош. сил. При первом же испытании, 3 июня 1910 года, аппарат легко отделился от земли и пролетел около 200 шагов на высоте около 1 аршина. В последующие дни полеты продолжались. Удалось достигать до 3 саженей высоты и оставаться 5 — 10 секунд в воздухе. Однако 9 июня от неудачного движения рулем высоты во время спуска аппарат был поломан, причем, однако, двигатель остался цел. Аппарат был починен за 3 недели напряженной работы, при этом был введен ряд улучшений — перетянуто полотно, поставлены новые рули и т. д. 30 июня удалось совершить полет около ½ минуты продолжительностью.

Как самому летавшему, так и зрителям полет показался очень долгим и очень успешным. Аппарат плавно и спокойно пролетел через все поле на высоте 3-5 саженей; в воздухе он слушался рулей гораздо лучше, чем двигаясь по земле. Казалось, что можно было на этот раз летать как угодно далеко. После 1½ лет непрерывной работы этот полет был первым хорошим результатом. На следующий день опыт был повторен, причем на этот раз было решено вылететь за аэродром, повернуть в воздухе и возвратиться обратно.

Полет предыдущего дня был таким простым и легким, что выполнить это, казалось, будет совсем нетрудно. Аэроплан [99] спокойно и уверенно поднялся на воздух и пролетел через все поле на высоте 5 — 7 саженей.

Радостное чувство пришлось испытать мне, когда мой аппарат в первый раз вылетел с аэродрома. Приятно было видеть под крыльями машины не ровную площадку поля, по которой можно было с таким же успехом катиться на колесах, а небольшие овраги и болота, по которым двигаться было бы нельзя, а можно было только пролетать над ними по воздуху. Когда аппарат пролетел один из оврагов, мне показалось, что машина начала немного приближаться к земле. Чтобы удержать ее на прежней высоте, достаточно было сделать маленькое движение к себе рычагом руля высоты. Действительно, аэроплан на несколько секунд перестал опускаться, но затем это возобновилось с еще большей резкостью; снижение быстро перешло в падение, и аэроплан, уже не слушаясь руля высоты, грохнулся на склон оврага. Я самостоятельно выбрался из-под обломков совершенно разбитого аэроплана. Таким образом, этот полет, начавшийся так хорошо, закончился на 49-ой секунде полной поломкой аэроплана и на этот раз также и двигателя. Результат нескольких месяцев работы и дорогостоящий двигатель были уничтожены в малую долю секунды, но печальнее всего было то, что причина всего этого была неизвестна. Если причина первой поломки была ясна — плохое управление, то в этом случае дело обстояло гораздо хуже. Неужели же, думалось тогда, перелетать овраг на аэроплане будет еще труднее, чем перебраться через него на телеге.

Причина этой поломки была совершенно точно выяснена лишь много месяцев спустя, когда обнаружилось, что над оврагом имеется небольшая «воздушная яма». Аэроплан более сильный пролетал ее без всякого труда, тогда как С-2, [100] имевший очень малый запас мощности, не мог с ней справиться. Попытка удержать аэроплан рулем высоты очень ухудшила дело, т. к. аппарат потерял скорость и благодаря этому вызванное воздушной ямой снижение перешло в стремительное падение.

С-2 за всю свою жизнь провел в воздухе в общей сложности минут 5 — 4. Как бы там ни было, эти короткие полеты, осуществленные с таким трудом, дали много ценного опыта. После нескольких секунд в воздухе нередко несколько часов проходило в тщательном изучении результатов полета. Обычно собирался весь небольшой кружок постоянных посетителей аэродрома — т. е. люди, близко стоявшие к постройке аппарата, рабочие-механики, а также несколько постоянных посетителей из числа ярых любителей воздухоплавания. И начиналось оживленное обсуждение происшедшего полета: как аппарат оторвался от земли, в каком положении были крылышки{22} во время поворота и т. д., и т. д.

Иногда такие разговоры, измерение следов, оставленных колесами аппарата, и выяснение подробности полета продолжались очень долго. Иногда бывали неверные наблюдения, но все же постепенно накапливался тот исключительно ценный и необходимый опыт и сведения, которые в то время нельзя было получить никаким другим способом.

После гибели С-2 немедленно было приступлено к постройке нового аэроплана. Добытые опытные данные и непосредственные впечатления полетов убедили меня, что несколько более крупный аппарат, главное, снабженный более сильным двигателем, должен будет держаться в воздухе лучше и надежнее. Поэтому С-3 был снабжен мотором в 40 лош. сил. Понятно, что кроме этого, в новую машину были введены многочисленные улучшения, коснувшиеся почти всех ее частей. Заказ и получение двигателя и постройка аэроплана заняли [101] несколько месяцев, так что С-3 был закончен, доставлен на аэродром и собран там к концу ноября 1910 года.

Начавшиеся опыты сразу показали большое превосходство нового аппарата. С-3 взлетел гораздо быстрее и легче. Во время первых полетов по прямой машину приходилось удерживать, т. к. она легко сама шла в высоту. Несколько полетов по прямой во всю длину поля, т. е. около½ минуты продолжительностью показали, что аппарат идет очень хорошо и управляется значительно более свободно и уверенно, чем предыдущий.

13 декабря было решено вновь попытаться вылететь за пределы аэродрома, повернуться над соседними оврагами и озерами и вернуться на аэродром. Это был 13-ый полет на С-3. Полет начался очень удачно. Стояла совершенно тихая погода с морозом около 10 градусов. Аэроплан спокойно и плавно скользил по воздуху и вылетел с аэродрома на высоте около 10 саженей. Начало поворота было очень хорошим. Аппарат отлично слушался рулей и сохранял полную устойчивость. Но вернуться благополучно на аэродром не пришлось и на этот раз. Когда аэроплан пролетал над замерзшим озером, он вдруг начал довольно сильно терять высоту. Двигатель продолжал работать, но казалось, что он стал давать меньше силы. Благодаря небольшой высоте и моей малой опытности, аппарат грубо опустился на лед озера, проломал его и, в свою очередь, сильно поломался об лед. Мотор и летчик оказались в воде.

Вскоре подбежали немногие свидетели этого полета. Выяснилось, что некоторым из них также казалось, что мотор стал работать слабее. Однако было в высшей степени важно выяснить определенно причину падения. Поэтому, считая, что мокрее все равно не стану, я вновь пробрался в большую образовавшуюся от падения прорубь, в которой находились [102] обломки аэроплана. В этом месте было неглубоко. Мотор лежал примерно на аршин под поверхностью воды. Ощупывая его руками, удалось быстро найти причину его неисправности: оказалось, что отвинтилась незначительная гаечка, крепящая регулировку магнето. Рычажок от тряски сдвинулся и можно было легко прощупать под водой, что он стоял на «малый ход»{*31}. Этот полет — самый длинный из совершенных на С-3, продолжался 59 секунд, причем аппарат пролетел около одной версты. За всю свою жизнь С-3 пробыл в воздухе около 7 минут.

После нескольких дней полетов вновь приходилось приниматься за работу и строить новую машину. Полеты на С-3 позволили еще значительно расширить опыт и набрать множество новых ценных сведений. Несмотря на неудачу, чувствовалось, что успех близок. К весне было построено два аэроплана — С-4 со снятым с поломанного аппарата 40-сильным двигателем и С-5 с новым мотором значительно лучшего типа в 50 лош. Сил{*32}. Получение двигателя и работы по постройке аэроплана заняли около 4-х месяцев. Наибольший интерес представлял С-5, на который был поставлен надежный 50-сильный мотор с водяным охлаждением.

Сам аэроплан был в общем похож на С-2 и С-3, но внимательный наблюдатель мог бы легко обнаружить в нем множество изменений и улучшений. Непосредственный опыт указал на необходимость делать некоторые части более прочными: обода и спицы колес, лыжи и еще некоторые части; другие оказалось возможным делать легче. Например, [103] ребрышки-нервюры были в том аппарате оставлены той же толщины, несмотря на увеличенную вдвое мощность двигателя. Еще более важными были усовершенствования, явившиеся результатом изучения данных, полученных во время полетов с предшествующими аппаратами.

Предстояло проверить правильность этих изменений на деле. С-5 был закончен и доставлен на аэродром в конце апреля 1911 года. Опыты начались вновь с полетов по прямой около½ версты длиной. Аэроплан значительно более тяжелый, чем предыдущие, взлетел очень легко и шел устойчиво и уверенно.

Однако, помня неудачи прошлого года, я соблюдал на этот раз большую осторожность и продолжал свыше 2-х недель полеты по прямой, проверяя таким образом свою машину и ее двигатель и изучая управление ею и спуск на землю. Около 20-ти таких полетов в двадцать — тридцать секунд продолжительностью было совершено без всяких приключений. Наконец 17-го мая я решил вновь пытаться совершить полет с поворотом в воздухе и возвращением к месту вылета, т. е. совершить серьезный настоящий полет. Как было рассказано выше, обе попытки совершить такой полет, сделанные раньше, окончились поломкой аппарата. Под вечер 17-го мая была тихая, ясная погода. Аэроплан легко разбежался, отделился от земли и спокойно полетел, понемногу забирая высоту. Пролетев около версты с четвертью, аппарат достиг группы домиков; здесь надо было начинать поворот. Легкий нажим на педаль — и аэроплан спокойно и послушно начал поворачивать, слегка наклонившись на левую сторону. Поворот проходил очень хорошо; однако все мое внимание в первую половину полета было так занято мыслью об управлении и повороте, что я перестал следить за высотой. Вместо предполагавшихся 5 — 10 сажен аппарат легко поднялся к середине поворота саженей на [104] 50. К этому времени явилась уверенность в том, что поворот и весь полет пройдут благополучно. Можно было свободно оглянуться кругом. И по кажущимся маленькими домикам и людям, по величественному виду, открывавшемуся с аппарата, я мог выяснить себе, что на этот раз это уже был не прыжок, а настоящий полет.

Поворот прошел вполне хорошо. Минуты через 2½ после начала полета аэроплан уже летел по направлению к своему полю. Спуск был сделан хорошо, и аппарат, прокатившись небольшое расстояние по земле, остановился в сотне шагов от своего ангара{*33}.

Таким образом, после первого полета на С-2 3-го июня 1910 года понадобился целый год непрерывного напряженного труда, чтобы дойти до полета по кругу в каких-нибудь 3 минуты продолжительностью. Правда, опыты эти затянулись на такой долгий срок благодаря поломкам. Но надо помнить, что поломки и неудачи в то время не были случайностью, они были неизбежны ввиду совершенной новизны дела. Можно сказать, что единственный путь к успеху проходил через множество неудач. Этим и объясняется сравнительно долгий срок таких работ. Но зато и опыт, получаемый таким образом, представляет огромную ценность.

Полет 17 мая мне выяснил, что неудачи и работы, совершенные до этого времени, не были бесплодными. Аэроплан С-5 оказался уже довольно хорошей и надежной машиной, а я к этому времени уже был в состоянии кое-как управлять им в воздухе. Первый круг был самым трудным. После этого было совершено множество полетов. Постепенно удавалось достигать все большую высоту и продолжительность. [105]

В середине лета С-5 уже был в состоянии совершать полеты до½ часа продолжительностью, вылетать из своего аэродрома и прогуливаться над окрестными лесами и деревнями на высоте 200-300 метров (100-150 саж.). Полет на такой и на большей высоте требует гораздо меньше внимания и напряжения, чем полет невысоко над землей. Поэтому при таком полете можно свободно осматриваться кругом и любоваться открывающимся с аэроплана необыкновенно красивым и совершенно особенным зрелищем. Понятно, что это первое лето настоящих полетов оставило по себе неизгладимую память. Когда главные движения, посредством которых производится управление аэропланом, усвоены, дальнейшее обучение идет легко. Довольно скоро движения становятся автоматическими. Летчик не думает больше о том, что надо сделать такое или иное движение рулем. Когда ему хочется лететь в каком-нибудь направлении, он, не думая об этом, производит необходимое движение. При таких условиях кажется иногда, что аппарат слушается уже не движения рулем, а прямо мысли летчика. Особенно приятно это является ввиду того, что не надо выбирать дорогу. Постройки, овраги, леса, реки — все это уже не служит препятствием, а только увеличивает красоту и разнообразие полета.

Опыт, достигнутый в течение лета с аэропланом С-5, сделал возможным осенью совершить первый перелет — маленькое воздушное путешествие — около 40 верст{*34}. На рулевое колесо аэроплана была прикреплена карта той местности, над которой предстояло лететь. С-5 был внимательно осмотрен, гайки подтянуты и закреплены, тросы — проверены. [106]

В ясный осенний вечер в конце августа аппарат поднялся на воздух, сделал один круг над аэродромом, чтобы забрать высоту, и затем взял направление вдоль шоссейной дороги. Интересно было лететь над незнакомой местностью и сравнивать маленькую серую карту на руле аэроплана с громадной, удивительно разнообразной и пестро раскрашенной картой, которая медленно двигалась под крыльями аэроплана, казавшегося неподвижным. Высота полета постепенно увеличивалась. Проверять свое место на карте было очень легко. Самым удобным было сравнивать извилины речки или изгибы дороги на земле с изображением на карте, чтобы без ошибки узнавать свое место. К середине полета высота была около 200 саж. (400 метров). Большая часть земли казалась состоящей из бесчисленного множества ленточек ярко-желтых, зеленоватых и черных. Нетрудно было видеть, что это были полосы крестьянских полей. Леса казались темно-зелеными пятнами. Можно было различить даже отдельных людей на дороге. Видимо, им был слышен шум двигателя, т. к. можно было разобрать, как при приближении аэроплана все движение на дороге прекращалось, все останавливались и, должно быть, смотрели на аппарат, который в те времена для большинства еще был невиданным зрелищем. Легко и спокойно прошел этот первый перелет. Он продолжался 35 минут, и пройденное расстояние было около 40 верст. Надо, однако, иметь в виду, что для этого полета, как и для других, совершенных в то время, обычно выбиралась хорошая погода. В то время было уже достаточно опыта, чтобы сознательно относиться к делу и ясно отдавать себе отчет в его трудностях. Поэтому ясно чувствовалось, что аэроплан и пилот уже достаточно подготовлены для полета в тихую, ясную погоду, тогда как для возможности надежного полета в плохую погоду необходимо [107] еще немало поработать над аэропланом и над всеми вопросами, связанными с его управлением.

Но в то же время была полная уверенность, что в будущем надежный полет аэроплана во всякую погоду станет вполне возможным. [108]

Как летает аэроплан

Большая часть современных аэропланов с одним мотором делается по типу тракторных бипланов. Под этим именем известны аппараты с двумя несущими поверхностями и с двигателем, расположенным в передней части корпуса. Пилот и пассажиры помещаются также в корпусе, позади мотора. Таким образом, расположенный впереди винт «тянет» весь аппарат; от этого и происходит название «тракторный».

Существует множество других типов аэропланов, как например, аппараты с одной поверхностью, называемые монопланами, аппараты с мотором и винтом, расположенными позади летчика, т. е. с «толкающим» винтом и т. д. Но упомянутый выше тип биплана с тянущим винтом можно считать в настоящее время самым лучшим и наиболее распространенным. Мне пришлось совершить немалое число полетов на аппаратах такого рода. Описание полета и управления аэропланом и будет теперь приведено более подробно.

Перед полетом летчик внимательно осматривает свой аппарат, главные проволоки и особенно органы управления и все, что к ним относится, т. к. неисправное действие их является очень опасным.

Убедившись, что все в исправности и что в баках имеется [109] достаточно бензина и масла для предполагаемого полета, пилот выкатывает свою машину на поле. При слабом ветре или в тихую погоду аэроплан может разбегаться в любом направлении. При свежем ветре необходимо поставить аппарат так, чтобы он разбегался против ветра.

Когда аппарат так или иначе будет доставлен к месту взлета, запускают мотор, пилот проверяет по звуку и по показателю оборотов, как он действует, и затем открывает полный газ, т. е. пускает двигатель на полный ход. Аппарат начинает катиться по земле с все возрастающей скоростью. Благодаря сильной струе ветра, отбрасываемой винтом, хвост аэроплана обычно сразу поднимается на воздух и начинают действовать рули высоты и направления. С помощью руля направления пилот заставляет свою машину разбегаться по прямому пути в желаемую им сторону. Рулем высоты он придает своему аппарату во время разбега примерно тот угол встречи, который его аэроплан имеет обычно в полете. Аппарат катится на своих колесах неся хвост поднятым. Первое время чувствуются толчки. Затем, по мере того как скорость увеличивается и крылья начинают нести все большую часть веса аппарата, толчки на ухабах и неровностях заметно слабеют, разбег становится плавнее. Наконец, толчки совершенно прекращаются и находящиеся на аппарате замечают, что земля уходит книзу, а движение аэроплана, казавшееся страшно быстрым в последние секунды разбега, совершенно перестает казаться быстрым. Наоборот, движение кажется медленным, создается даже подчас впечатление, что аэроплан висит на одном месте, а земля медленно и плавно движется под ним. Но эта медленность движения только кажущаяся. Перед глазами летчика обычно имеется точный прибор, указывающий скорость движения. Следя за его показаниями, видно, что аэроплан, [110] отделившийся от земли при скорости 60-80 верст в час, продолжает еще ускорять свое движение, пока не достигнет присущих ему 120-150, а нередко и более верст в час. Но в воздухе эта скорость незаметна. Впечатление, что земля уходит книзу, теряется очень скоро. Через 1-2 минуты после взлета кажется, что земля медленно-медленно движется назад, а высота полета больше не изменяется. Но если не смотреть некоторое время вниз, а потом взглянуть опять, то заметно, что домики, люди, деревья — все стало меньшим. А другой важный прибор, альтиметр или барограф{*35}, находящийся перед пилотом, показывает, что аппарат равномерно продолжает подниматься вверх. Высота в одну версту может быть достигнута минут через 5 — 10 после взлета. На этой высоте по большей части спокойно; аэроплан кажется неподвижно висящим в воздухе. Чувствуется, как его крылья упруго опираются на воздух. Только если выбросить кусок бумаги или платок, то по тому, с какой огромной скоростью он отстает от аппарата и как через несколько секунд уже теряется из виду, можно судить о значительной быстроте движения. Вид, открывающийся с летящего аэроплана, часто бывает очень интересным и сказочно красивым. Под аэропланом расстилается огромная карта, на которой в ясную погоду можно разобрать самые мелкие подробности. Очень резко и отчетливо видны озера, реки, даже самые небольшие, дороги, легко можно разглядеть улицы и даже отдельные дома. Все это отлично видно с высоты 1-2 и даже более верст, но отдельные люди при этом уже невидимы. Естественно было бы [111] ожидать, что с летящего на большой высоте аэроплана можно видеть очень далеко во все стороны. Это, действительно, бывает, но далеко не всегда. Обычно воздух не бывает достаточно чист и прозрачен. Довольно хорошо можно видеть то, что находится прямо под аппаратом, несколько хуже видно наискось, а дальше, более чем верст на 10-15 от аппарата, земля совсем перестает быть видимой и кажется на далекое расстояние покрытой туманной пеленой — дымкой. Так обстоит обычно дело в ясный солнечный день. В туман или дождь может быть видно гораздо меньше, а очень часто и совсем не бывает видно земли. Но бывают дни, когда воздух исключительно чист и прозрачен. Чаще всего это бывает на рассвете. В такое время с аэроплана, летящего на высоте 2-3 верст, можно видеть во все стороны на огромное расстояние. Мне пришлось совершить свыше 1000 полетов над Петроградом и его окрестностями и неоднократно удавалось заставать такую погоду. При этом случалось, что при высоте полета в 2-3 версты с аэроплана можно было видеть в одно и то же время остров Котлин{*36}, часть Финского залива, Неву на всем ее протяжении и примерно треть Ладожского озера. Таким образом видеть можно было верст на 60-70 во все стороны.

Управление аэропланом на высоте в спокойную погоду очень просто. Пилот держит направление полета по видимым на земле предметам или по компасу, как рулевой корабля. Изредка ему приходится выровнять свою машину крылышками, если порыв ветра наклонит ее. Для мирного полета высота 1-2 версты обычно вполне достаточна. Когда аппарат поднимается на такую высоту, пилот обычно уменьшает ход мотора, [112] чтобы аппарат не поднимался выше. Удержать аэроплан точно на одной и той же высоте почти невозможно, да и не нужно. Обычно пилот смотрит через каждые несколько минут на альтиметр, и если окажется, что аппарат снизился за этот промежуток на несколько десятков саженей, то пилот немного увеличивает наклон аппарата с помощью руля высоты или, что еще лучше, немного прибавляет «газ»{*37} мотора. Таким образом можно заставить машину идти примерно на желаемой высоте. Впрочем, в хорошую погоду держать аппарат на определенной высоте и не нужно. Лишь бы не быть близко к земле, а будет ли высота полета в 1½, 2 или 3 версты — почти безразлично. На высоте 3—3½ версты обычно значительно холоднее, чем у земли; воздух чист, начинает чувствоваться его разреженность, но дышать еще легко. Свыше 4-х верст высоты становится труднее дышать и приходится пользоваться особыми аппаратами. По мере увеличения высоты уменьшается мощность двигателя и несколько слабеет его шум{23}.

Когда надо спускаться на землю, летчик сильно уменьшает «газ» мотору и наклоняет вперед свой аппарат. Медленно вращающийся винт не тянет больше машину, но она сама плавно скользит по наклонной линии вниз — как говорят, планирует{*38}. Иногда двигатель совсем останавливают при этом. Еще находясь на некоторой высоте, летчик внимательно осматривает место спуска и определяет по флагам или, еще лучше, по дыму направление ветра, т. к. посадку необходимо делать против ветра. [113]

Планирующий спуск представляет очень интересную часть полета. Прекратившийся шум двигателя позволяет расслышать свист ветра в проволоках, и полет кажется особенным. Земля быстро приближается. Летом иногда бывает очень заметно, как аппарат постепенно попадает в более теплые слои воздуха.

Чем меньше высота, тем быстрее кажется движение аэроплана вперед и его приближение к земле. В действительности аппарат равномерно приближается к земле на 2-4 сажени в секунду, продолжая в то же время двигаться вперед со скоростью 12-20 саженей в секунду. На высоте нескольких саженей пилот начинает «выравнивать» свой аппарат, постепенно притягивая рычаг руля высоты. До этого времени аппарат был наклонен своей головной частью вперед. Во время «выравнивания» для посадки летчик изменяет с помощью руля высоты направление полета и наклон аппарата таким образом, чтобы заставить машину лететь над самой землей горизонтально.

До этого времени аппарат сохранял быстрое движение за счет своего скольжения наклонно вниз, теперь же, выровнявшись и летя прямо вперед с остановленным двигателем, он быстро теряет свой разгон. Когда скорость полета станет меньшей 70-50 верст в час, крылья уже не могут держать машину на воздухе, она опускается на свои колеса и, прокатившись шагов 100-200 по земле, останавливается. Посадка на землю требует большого внимания и точности движений от летчика. Опытные летчики делают посадку с такой точностью, что в последние секунды полета аэроплан летит горизонтально над землей, задевая траву своими колесами. При таких условиях посадка на землю бывает очень плавной, без сотрясения. [114]

Устойчивость аэроплана

Когда впервые аэропланы неуверенно поднялись на воздух, вопрос об устойчивости считался одним из наиболее важных, требовавших разрешения. В то время несчастные случаи были очень нередки, кроме того, аэропланы летали только в хорошую погоду; все это заставляло многих считать, что все дело в том, чтобы придумать прибор, который сделал бы аэроплан устойчивым. Множество изобретателей создавали в то время приборы с маятником, тяжелым, быстро вращающимся колесом — жироскопом, многими другими приспособлениями. Эти приборы не дали хороших результатов, и вскоре над ними перестали работать, т. к. выяснилось, что аэроплан может быть устойчивым сам по себе, т. е. без помощи специальных приборов. Такие аэропланы, обладающие, как говорят, естественной устойчивостью, были построены в 1912-1914 годах. Русский военный летчик НЕСТЕРОВ был, можно сказать, первым, решившимся в полете смелым опытом доказать свойство аэроплана безопасно вернуться в положение правильного полета из всякого положения, в каком аппарат мог бы оказаться в воздухе.

Интересно отметить, что успех Нестерова в его отважных полетах был не случайным. Весь полет этот был совершен [115] для доказательства правильности выводов, к которым наш летчик пришел после серьезного изучения условий полета аэроплана.

Опыт Нестерова состоял в том, что он в воздухе сделал на аэроплане «мертвую петлю», т. е. заставил свой аппарат подняться передней частью прямо вверх, затем опрокинуться назад на спину, далее опрокинуться и очутиться вниз головой и после этого вновь выровняться и вернуться в положение правильного полета. Таким образом, Нестеров был первым, сделавшим на аэроплане «мертвую петлю». Фигурными полетами, при которых аэроплан принимал в воздухе самые невероятные положения, занимался примерно в то же время француз ПЕГУ. Опыты Нестерова и Пегу привлекли к себе большой интерес. Другие летчики стали проделывать в воздухе то же самое. После этих полетов не могло уже более оставаться сомнения в том, что аэроплан действительно устойчив в воздухе. [116]

Что может дать аэроплан с одним двигателем и чего он не может дать

После того как первые аэропланы поднялись в Европе на воздух, дело летания стало развиваться очень быстро и успешно. Железным дорогам понадобилось несколько десятилетий, чтобы войти в употребление в широких размерах. Аэропланное дело шло гораздо быстрее. Уже в 1911 году на аэропланах совершались дальние перелеты из города в город, причем аппараты могли без спуска пролетать по несколько сот верст. Большая высота полета, лучшие качества аэроплана и опыт летчиков сделали возможным летать и в плохую погоду. Стали летать при ветре и даже в дождь, чего ранее никогда не решались делать. В то же время чувствовалось, что можно сделать еще гораздо больше. Почти все строители аэропланов продолжали улучшать свои машины. Обыкновенно дело происходило так. Какой-нибудь изобретатель построит хороший аэроплан, испробует его, и если аппарат удачен, то завод начинает строить по этому образцу точно такие же аэропланы. Рабочие, чертежники и младшие инженеры выполняют эту работу, и т. к. у них перед глазами есть образчик, то они могут выстроить сколько угодно аэропланов уже без помощи изобретателя, который обыкновенно в это время уже принимается [117] придумывать новую машину, еще лучше. Проходит несколько месяцев, и появляется новый тип аэропланов, который может подняться выше или летает быстрее или же груза поднимает больше, чем предыдущий{*39}.

В то же время, если сравнивать, сколько верст всего было сделано за целый год всеми летчиками и сколько за это время случилось несчастий, то можно было сразу видеть, как сообщение по воздуху с каждым годом становится во много раз безопаснее, чем оно было в предыдущем году. И это несмотря на то, что полеты становились все более трудными; ни ветер, ни море, ни высокие горы не препятствовали уже более полету аэроплана. Все это заставило многих считать, что аэроплан в том виде, как он был создан в 1911-1912 годах, и является уже основным типом летательных машин; придется лишь вводить в него постепенно небольшие усовершенствования да увеличивать знания и опыт летчика, чтобы в будущем получить надежный и хороший полет на аппаратах, в общем схожих с существовавшими в то время.

Однако если подумать внимательно о том, в каких условиях работал обыкновенный аэроплан того времени, то можно было легко убедиться в том, что рассчитывать на надежный полет с такими аэропланами, даже и улучшенными, нельзя, даже если ими будут управлять самые опытные летчики{*40}.

В самом деле, ведь аэроплан держится в воздухе только [118] пока работает его двигатель. Поломка мотора случается очень редко, но остановка от мелкой неисправности может случиться всегда. Немного осадка или воды в бензине, отвинтившаяся проволочка или что-нибудь подобное от времени до времени случаются и обеспечить себя от этого невозможно. На автомобиле это не страшно. Откатили его с дороги, почти всегда в несколько минут исправили — и поехали дальше. Иное дело на аэроплане. Мне пришлось однажды поломать свой аэроплан и едва избегнуть серьезной опасности; во время одного из полетов мотор сразу остановился и пришлось спуститься на маленький дворик, окруженный каменным забором и постройками. Причиной остановки двигателя, как выяснилось впоследствии, было то, что в трубку, подводящую бензин, попал комар. Трубка эта оканчивается в моторе очень тонким отверстием{*41}, в котором и застрял комар, прекратив таким образом доступ бензина в двигатель.

Такие или подобные случайности всегда возможны. На пароходе, где неисправность была бы далеко не так опасна, за двигателем, т. е. за машиной, всегда присматривают люди. Они могут подтянуть ослабевшую гайку, могут смазать сильнее нагревшийся подшипник и т. д. Тогда как двигатель аэроплана обычного типа лишен всякого ухода во время полета.

Другой существенной причиной ненадежности аэропланов того времени являлось то, что на летчика было возложено слишком много разной работы. Выполнить ее всю как следует одному человеку не под силу, а надо по меньшей мере троих, а то и больше. Из этих трех человек один [119] должен сидеть за рулем и править аэропланом, другой должен следить и ухаживать за мотором, а третий должен наблюдать, чтобы не сбиться с дороги. Если погода ясная и все обстоит благополучно, то одного летчика вполне достаточно, чтобы управлять аппаратом.

Но думая о надежном сообщении по воздуху, следует рассчитывать именно на плохие условия полета. Когда бывает плохая погода — туман, дождь, ветер, тогда в воздухе часто бывает очень неспокойно, аппарат сильно качает и править им становится трудно. И если при этом случится, что туман или дождь сделают землю невидимой, то летчику, занятому управлением, трудно бывает следить за картой, отсчитывать пройденный путь и т. д. В таких случаях он нередко сбивается с дороги и ему приходится прерывать полет и спускаться на землю куда попало. Все это заставляет определенно высказать, что при серьезных дальних полетах нельзя получить настоящую надежность с помощью аэроплана с одним двигателем, управляемого одним человеком. Чтобы успешно разрешить эту задачу и сделать аэроплан действительно надежным и существенным средством сообщения, мало было совершенствовать созданные к 1911-1912 годам типы: надо было создать нечто по тому времени совершенно новое. [1.42]

Большие аэропланы с несколькими двигателями

Выше было указано, что остановка мотора на аэроплане в воздухе всегда очень неприятна, а в некоторых случаях даже опасна. Единственное средство, с помощью которого можно обеспечить аэроплану полет и сделать его независящим от мелкой неисправности мотора, это следующее. Надо сделать большой аэроплан, поставить на него не один, а несколько моторов и притом добиться того, чтобы можно было свободно летать, если один или даже два мотора испортятся. При этом моторы необходимо расположить таким образом, чтобы к ним можно было свободно подходить, осматривать, даже делать небольшие починки. А кроме всего этого, значит надо, чтобы на аэроплане находился и машинист, который бы делал всю эту работу, проверял бы работающие моторы, в случае нужды мог бы даже сделать мелкие починки, если какой-нибудь из моторов остановится, а аэроплан летел бы в то время на других моторах, т. к. не может быть, чтобы во всех моторах сразу приключилась какая-нибудь беда.

Значит, мы видим, что для того, чтобы летать надежно, не боясь очутиться на деревьях или в воде из-за какой-нибудь пустой неисправности двигателя, надо делать аэроплан [121] с несколькими двигателями, а сверх того надо иметь на нем машиниста. А чтобы он мог как следует смотреть за своим мотором, не худо, чтобы у него был помощник и чтобы кроме работы с моторами у них никакого другого дела в воздухе не было. Понятно, что необходим также и летчик, который будет править рулями воздушного корабля. Но этого мало. На воздушном корабле должен также находиться штурман{*42}. Зачем же этот лишний человек, если с аэроплана так хорошо можно проверять по карте свой путь и так легко узнавать местность? Казалось бы, что летчик может иногда поглядывать вниз, сравнивать с картой и таким образом направлять свой полет куда следует.

Но это все, действительно, легко только в хорошую погоду. В плохую погоду из-за дождя и тумана часто бывает совсем не видно земли. В таком случае одному летчику бывает трудно справиться с делом. Вот в такое время и бывает необходим штурман. Ему не нужно думать о том, чтобы управлять рулями, не надо думать о двигателях и он может спокойно подсчитывать, в каком направлении надо лететь, куда и насколько может ветер снести аппарат и т. д. Штурман и указывает летчику, в каком направлении лететь.

Из всего сказанного видно, что для надежного передвижения по воздуху на дальние расстояния надо пользоваться аэропланами с несколькими двигателями и надо, чтобы на аппарате находилось несколько человек, из которых каждый должен исполнять свое определенное дело. Но это еще не все. Мы знаем, что большой корабль идет по морю спокойно и может легко выдержать такие волны, которые для [122] небольшой лодки могут быть опасны. То же самое должно было быть и в воздухе. Большой тяжелый воздушный корабль с сильными двигателями должен идти в воздухе более устойчиво и должен легче переносить непогоду, чем небольшой легкий аэроплан.

В 1912 году, однако, так думали сравнительно немногие. Большинство людей, работавших в ту пору по воздухоплаванию, считали, что огромный аэроплан не сможет подняться от земли, что им будет страшно трудно управлять, наконец, указывали, что если остановится один из двигателей, то аэроплан опрокинется.

Это недоверие к большим аэропланам вызывалось отчасти тем, что машины такого рода, построенные до того времени за границей, оказались никуда не годными и совершенно не могли летать. Я держался другого мнения и считал, что можно создать большой воздушный корабль и что он будет летать лучше и надежнее малых аппаратов. Счастливое стечение обстоятельств сделало возможной постройку воздушного корабля. Дело в том, что в это время во главе Русско-Балтийского Вагонного завода, на котором строились малые аэропланы моей системы{24}, находился человек выдающегося ума и решимости — Михаил Владимирович ШИДЛОВСКИЙ. Как бывший морской офицер, совершивший кругосветное плавание, он ясно понимал, как можно достигнуть надежного плавания в воздушном океане. Когда летом 1912 года я познакомил его с расчетами и чертежами большого аэроплана с четырьмя двигателями, с закрытой просторной каютой, М. В. Шидловский пожелал, чтобы постройка такого воздушного корабля была немедля начата на Русско-Балтийском заводе. В тот же вечер, 17 августа 1912 года, состоялась закладка этого аэроплана. Пока он строился, многие относились с недоверием к тому, [123] чтоб эта крупная, тяжелая машина могла подняться на воздух. Аэроплан был закончен и собран на поле весною 1913 года. Несколько пробегов по прямой, во время которых аэроплан слегка отделился от земли, показали, что все обстоит благополучно.

Наконец, 13-го мая было решено пробовать подняться на воздух по-настоящему. Понятно, что я сам поместился за рулем своего воздушного корабля.

В том, что корабль будет летать хорошо, не было никаких сомнений. Тревожила лишь мысль о том, как удастся сделать посадку. Смотреть приходилось через стекла каюты, а главное, большая машина весом около 250 пудов, т. е. раз в пять тяжелее, чем крупные аппараты того времени, должна была иначе отзываться на действия рулей. В воздухе это все не должно было вызывать ничего плохого, но при посадке на землю необходима была полная точность движений. Был уже девятый час вечера, когда этот огромный по тому времени аэроплан был приготовлен к полету. Двигатели были пущены и работали малым ходом. Вдоль насыпи, отделяющей корпусный аэродром{*43} от окрестных полей, собрались огромные толпы народа, ожидавшие с нетерпением полет воздушного корабля. С помощью особого рычага был дан полный ход сразу всем четырем моторам. Тяжелый аппарат двинулся с места и покатился по полю, оставляя глубокие следы своими колесами и постепенно забирая скорость.

Странно и непривычно было сидеть за рулем разбегающегося аэроплана и не чувствовать струи сильного ветра в лицо. От этого и скорость казалась меньше. Но ясно чувствовалось, как толчки под колесами уменьшаются, аппарат [124] лучше и отчетливее слушается рулей и уже отзывается на движения крылышками{*44}. Значит, крылья уже несут почти весь вес аппарата. Действительно, через несколько секунд толчки прекратились, и земля стала уходить под аппаратом вниз. За стеклами в удобной, просторной каюте не чувствовалась скорость движения, но по фигуре механика, стоявшего на переднем балконе, можно было судить о том, что аппарат движется в воздухе с большой скоростью. Видно было, как механику пришлось крепко держаться за перила балкона и стоять, наклонившись вперед. Аппарат шел в воздухе очень устойчиво, понемногу забирая высоту. Разница в управлении между большим и малым аппаратом почувствовалась сразу. Большой аэроплан слушался рулей так же хорошо, как и малый, но все его движения были медленнее и как бы более уверенными. Чувствовалось, что порыв ветра, который легко может бросить в сторону или вниз малый аппарат, не сможет качнуть эту машину в 250 пудов весом. Все внимание в этот первый полет было занято управлением, и только когда аэроплан, описав в воздухе круг, пролетел над местом вылета, окруженным темным волнующимся морем зрителей, можно было на небольшое время выглянуть в боковое окно на землю. Два других участника полета были в лучшем положении. Они могли свободно прогуливаться по каюте летящего корабля и смотреть в окно.

Пролетев над местом вылета, воздушный корабль прошел еще версты три, повернул назад и стал снижаться, чтобы сделать посадку на землю. Еще оставаясь на некоторой [125] высоте в воздухе, я несколько раз проделал рулем высоты те движения, которые приходится делать при посадке. Таким образом удалось немного изучить, насколько быстро аппарат отзывается на действия рулей. Однако необходимо было уже садиться на землю, т. к. до конца поля, где стояли ангары и находилась толпа народа, оставалось уже меньше версты. Сильным движением рычага все моторы были сразу сведены на небольшой ход. Сделанным в то же время движением руля высоты аппарат был наклонен вперед. Земля стала быстро приближаться. Когда оставалось 3-5 саж. высоты, пришлось начать постепенно притягивать к себе рычаг руля высоты. Продолжая лететь вперед с огромной скоростью, аппарат в то же время изменял свой наклон, его передняя часть приподнималась, приближение к земле замедлялось и под конец аппарат выровнялся и летел над самой землей горизонтально. Нажим на кнопку, находившуюся на рулевом колесе, выключил зажигание во всех двигателях. Моторы сразу перестали работать, лишь винты вертелись еще с разгона. Через несколько секунд почувствовались толчки под колесами, и аэроплан, прокатившись немного по земле, остановился. Так прошел первый полет этого аэроплана, названного «РУССКИМ ВИТЯЗЕМ»{25}.

«Русский Витязь» был первым в мире большим аэропланом с несколькими двигателями, который оказался в состоянии хорошо летать. В течение лета 1913 года на нем было совершено большое число полетов над Петроградом и его окрестностями. Полеты выяснили полную правильность тех мыслей, из-за которых была начата постройка этого аппарата. Во время полетов пробовали останавливать моторы. Сперва один, потом сразу два, наконец два с одной стороны. Аппарат сохранял свою устойчивость. Когда бывало необходимо, механик во время полета выходил на крыло, пробирался [126] к двигателю и делал, что следует. Впрочем, передвигаться по крылу было не очень просто. Из-за страшного ветра, вызываемого быстрым движением аппарата, приходилось ползти по крылу и крепко держаться. За мотором было гораздо спокойнее. Там свободно можно было производить необходимые работы. Но зато в каютах было так удобно и спокойно, как не бывало еще ни на каких аэропланах. Здесь можно было свободно ходить, сидеть за столом на удобных мягких стульях, можно было развернуть и спокойно рассматривать карту.

Вспоминая собственные неудачи, за границей некоторое время не верили сообщениям об успешных полетах русского многомоторного аэроплана и сведения о нем назывались «петербургской уткой».

Полеты «Русского Витязя» продолжались все лето 1913 года. На нем было установлено несколько мировых рекордов{26}. Интересно отметить, что за все лето при множестве совершенных полетов на «Русском Витязе» не произошло ни одной поломки.

Конечно, этот первый воздушный корабль имел и свои недостатки. Он не мог подниматься на большую высоту и поднимал сравнительно немного груза (около 45 пудов). Но все же это был большой успех. Кроме того, опыты с «Русским Витязем» дали много ценных указаний, которые были использованы при постройке следующего воздушного корабля, начатой осенью 1913 года.

Новый корабль, названный «ИЛЬЯ МУРОМЕЦ», был окончен в январе 1914 года. Он был еще больше, чем «Русский Витязь». Его крылья имели в размахе около 15 саженей (около 31 метра), поверхность их была свыше 300 кв. аршин [127] (свыше 150 кв.м). Корабль с грузом весил около 300 пудов. Он приводился в движение, как и «Русский Витязь», 4-мя моторами системы Аргус по 100 лош. сил каждый. В большом корпусе этого аппарата было расположено несколько удобных и просторных кают. В передней части была комната рулевого (пилота), далее была гостиная, затем небольшой коридор и спальня.

Из коридора открывалась также дверь в уборную. Во всех каютах имелись окна, через которые можно было смотреть во время полета. Потолок в каютах был настолько высок, что можно было стоять не нагибаясь. В них было тепло, т. к. было устроено отопление. Для этой цели часть горячих отработавших газов из моторов была пропущена через трубу, проходившую внизу возле стенки вдоль кают. Горячая труба достаточно нагревала помещения. На всякий случай на корабле были сделаны два наружных балкона, на которые можно было выходить во время полета. Один из них был расположен на корпусе над тем местом, где был коридор и уборная. На этот балкон можно было подниматься по лестнице из коридора. Кроме того, имелась еще передняя площадка, укрепленная впереди на лыжах аппарата. На нее можно было выходить в полете через люк, расположенный в полу каюты пилота. Воздушный корабль освещался электричеством. Ток получался от небольшой динамо-машины{*45}, которая была прикреплена снаружи к корпусу аэроплана. На ось динамо-машины был надет небольшой воздушный винт — около½ аршина в диаметре. Винт этот служил [128] двигателем, как крылья ветряной мельницы. Во время полета получался такой сильный ветер, что такого маленького винта было достаточно, чтобы динамо-машина вертелась быстро и освещала достаточно ярко все каюты. Так как дело было зимою, то аппарат был установлен не на колеса, а на лыжи. Первые испытания, во время которых новый воздушный корабль лишь слегка отделялся от земли, прошли вполне благополучно и дали возможность отрегулировать аппарат и убедиться, что все в нем в исправности. Можно было перейти к настоящим полетам, но тут случилось такое затруднение.

Против всякого обыкновения в январе в Петрограде наступила сильная оттепель, снег на аэродроме стаял и от него остались только огромные лужи. А в то же время «Илья Муромец» был на лыжах. Однако потеря времени была избегнута благодаря М. В. Шидловскому, который после нескольких дней ожидания спросил, представляет ли опасность попытаться сделать разбег на лыжах, когда на поле нет снега. На это я ответил, что по моему мнению, такая попытка не опасна, но что по всей вероятности корабль не сможет подняться, застрянет в какой-нибудь из огромных луж и вытащить его будет трудно и дорого. М. В. Шидловский решил, что, если дело только в этом, то не стоит откладывать испытания. Сейчас же после этого был открыт огромный сарай и воздушный корабль стали готовить к полету. Несколько рабочих принесли из соседней канавы немного снегу и посыпали его в виде двух узких дорожек, приходившихся как раз под лыжами «Ильи Муромца». Таким образом получилась возможность вывести аппарат из сарая, причем впереди его оставалось еще шагов 25 снежной дорожки и далее начиналось покрытое мокрой травой поле с огромными лужами, но совершенно без снега, а чтобы [129] подняться на воздух этому воздушному кораблю надо было по крайней мере шагов 400 разбега{*46}.

Все участники полета заняли свои места, моторы были пущены на самый полный ход, но, чтобы дать им разойтись как следует, надо было придержать корабль на некоторое время. Человек 25 рабочих удерживали аппарат минуты 1½ на месте и затем, по данному из каюты знаку, отпустили его.

Управление кораблем во время этого опыта было очень интересным. Сидя за рулем, можно было ясно чувствовать, как корабль резко двинулся вперед и взял некоторый разгон еще на снежной дорожке. Быстро пройдя ее, тяжелый корабль оказался на мокром размякшем поле. Тут сразу почувствовалось, что корабль движется много труднее. Однако корабль не остановился. Попадая иногда на более скользкие места, корабль разгонялся все более и более. Когда 300-пудовая машина, двигавшаяся уже довольно быстро, попадала в огромные лужи, целые тучи воды разбрызгивались во все стороны и поднимались на большую высоту.

Скорость корабля возрастала. Толчки делались слабее и, наконец, прекратились совсем. «Илья Муромец» поднялся на воздух. Этот испытательный полет прошел вполне хорошо. Корабль описал несколько кругов по воздуху над аэродромом на небольшой высоте, идя со скоростью 90 верст в час. Он отлично слушался рулей. Можно было держать штурвал{*47} двумя пальцами. Слегка отодвигая его от себя, примерно на один дюйм, можно было заставить аппарат заметно приближаться к земле. Притянув к себе двумя пальцами [130] рулевое колесо на 1-2 дюйма, можно было заставить 300-пудовую машину в несколько секунд взлететь кверху на 20-30 саж. Повороты также происходили очень легко и свободно. Все вообще управление воздушным кораблем представляется совершенно особенным, мало похожим на управление пароходом или автомобилем и даже значительно отличающимся от управления малым аэропланом. На этом последнем пилот чувствует наклон своей машины, легко чувствует скорость и скольжение в сторону своего аппарата, вообще несколько руководствуется так называемым птичьим чувством. Иное дело на большом воздушном корабле. Его рулевой сидит в удобном кресле в закрытой каюте. Он не чувствует никакого ветра. Значит, о скорости движения, о боковом скольжении, если такое есть, он должен узнавать по приборам. Кроме того, движения и наклоны корабля обычно медленны и плавны, так что и их трудно почувствовать. Но и для этого существуют приборы, указывающие, идет ли аппарат ровно или наклоняется в какую-нибудь сторону. Так что в общем «птичье чувство» рулевому воздушного корабля бесполезно. Но ему совершенно необходимо другое: ему нужны знания, чтобы по тому, что показывают стрелки различных приборов, он мог правильно и безошибочно понимать, что происходит с воздушным кораблем, и в случае необходимости немедля принимать меры. Этот первый настоящий полет «Ильи Муромца» был произведен на небольшой высоте — саженей 50. Корабль пролетал вдоль всего поля, поворачивал и летел обратно. Интересно было следить из окон кают, как знакомые постройки быстро проносились мимо во время поворотов, а затем так же быстро скользила полоса поля. Во время спуска на землю двигатели на этот раз не были остановлены. Они лишь были переведены на малый ход. Когда корабль коснулся [131] земли своими лыжами, моторы немедля были переведены почти на полный ход, чтобы не дать кораблю остановиться. Благодаря этому корабль, опустившись на землю, продолжал быстро скользить на своих лыжах по траве. Когда оставалось шагов 200 до ангара, моторы были остановлены. С разгона корабль прокатился еще около сотни шагов и потом остановился.

Сейчас же подошли рабочие, чтобы втащить корабль в его ангар, но сдвинуть с места тяжелую машину им оказалось не под силу. Тогда были запущены в ход моторы. Несмотря на то, что они работали полным ходом, корабль не двигался. Тогда вновь подошли люди, причем на этот раз собрались и зрители, и с большим трудом при моторах, работавших на полном ходу, сдвинули аэроплан с места и дотащили его до снежных дорожек, по которым уже легко можно было ввести воздушный корабль в ангар.

Каким же образом тяжелый корабль мог быстро скользить по полю с помощью своих двигателей, если те же двигатели не были в состоянии сдвинуть его с места на том же поле? Дело было здесь в следующем. Прежде всего выяснилось, что лыжи тяжелого аэроплана обычно «прилипают» к снегу и особенно к земле, так что требуется некоторое усилие, чтобы сдвинуть аппарат с места. Но кроме того, когда аэроплан сдвинут и идет уже с некоторой скоростью, то его крылья поддерживают часть его веса и аппарат легко может быстро скользить на лыжах по такому полю, по которому он был бы не в состоянии двигаться с малой скоростью. Когда это все было выяснено, то оттепель перестала быть препятствием для опытов. Надо было лишь перед каждым полетом достать немного снега из соседних глубоких канав, где его было сколько угодно, и рассыпать впереди [132] аэроплана на несколько шагов, чтобы он мог как следует сдвинуться с места.

За первым полетом «Ильи Муромца» последовал ряд других. Этот воздушный корабль оказался значительно лучше первого. Он поднимал почти в два раза больше груза, мог подниматься на высоту свыше одной версты, хотя на нем стояли те же двигатели, что и на «Русском Витязе». В феврале 1914 года на этом аппарате был установлен мировой рекорд полета с наибольшим грузом и наибольшим числом пассажиров. Корабль легко поднялся на воздух и в течение получаса прогуливался над окрестностями Петрограда, неся на себе 16 человек и одного четвероногого пассажира «Шкалика», который был всеобщим любимцем на аэродроме. В этот полет корабль поднял на воздух около 80 пудов. В дальнейшем полеты продолжались, несмотря на наступившие сильные морозы. В закрытых каютах воздушного корабля было тепло и уютно. Но даже наиболее увлеченные любители не могли оставаться дольше нескольких минут на балконах, так как снаружи, особенно благодаря страшному ветру, холод был нестерпимым. И все же многие участники полета, обогревшись в каютах, вновь поднимались на верхний мостик, так как там было замечательно красиво и интересно. Конечно, из окон кают можно было также любоваться видом на землю, но зато с верхней площадки можно было одновременно видеть весь воздушный корабль с его широко распростертыми в воздухе могучими и, казалось, неподвижными крыльями. Земля понемногу двигалась где-то далеко внизу, а сам аппарат казался застывшим в воздухе. Порывы ветра, воздушные ямы слегка покачивали его иногда. Но эти медленные, спокойные движения, заметные только с верхнего мостика, еще более укрепляли у [133] пассажиров впечатление надежности и устойчивости воздушного корабля.

В то время многие сотни людей успели полетать пассажирами на «Илье Муромце», и такое впечатление создалось у огромного большинства. Такое же впечатление создалось у небольшой группы людей, постоянно летавших на воздушном корабле и составлявших его экипаж. Для этой уверенности были свои основания. Когда приходилось улетать со своего поля, то и мысли не было, что корабль может не вернуться назад. При полетах на малых аэропланах нередко случалось, что летчик бывал вынужден спуститься, не будучи в состоянии почему-либо долететь до места назначения или вернуться на свой аэродром. Очень нередко приходилось слышать, как у кого-нибудь испортился двигатель и он спустился в огород или в болото и поломал свой аппарат. Мелкая случайная неисправность двигателя всегда возможна. Поэтому на аэроплане с одним двигателем летчик частенько осматривается по сторонам, выбирая местечко куда бы спуститься, если мотор вдруг остановится. Но на большом воздушном корабле дело обстояло совершенно иначе. Летчики на нем знают, что все моторы сразу не остановятся. А если с каким-нибудь одним случится какая-нибудь неисправность — это неважно. Корабль будет свободно продолжать свой путь. Починкой мотора займется механик, а остальные будут спокойно оставаться на своих местах и делать свое дело. И действительно, во время полетов воздушного корабля никто и не думал о том, что может случиться вынужденный спуск. Поэтому при полетах просто намечали направление и летели по прямому пути куда следовало, не обращая внимания на то, что находится на земле, даже при полете на сравнительно небольшой высоте.

С конца января до начала марта 1914 года продолжались [134] успешные полеты, и «Илья Муромец» почти ежедневно показывался над Петроградом. Полная уверенность в корабле сделала возможными полеты над городом на небольшой высоте. Величественное и красивое зрелище представлял громадный город с оживленным движением на улицах. Можно было видеть на улицах не только вагоны трамвая, автомобили и лошадей, но даже отдельных людей. Воздушный корабль, привлекавший внимание сильным шумом своих двигателей, должен был быть отлично виден при таких условиях. И действительно, стоя на верхнем мостике корабля и любуясь знакомым видом раскинувшегося внизу города, можно было легко обнаружить, что воздушный корабль привлекает внимание. Когда «Илья Муромец» пролетал над какой-нибудь улицей или площадью, видно было, как почти все или даже все движение на ней замирало. Люди, трамваи, автомобили — все останавливалось и продолжало стоять некоторое время, пока пролетал корабль.

За время этих полетов приходилось иногда попадать и в плохую погоду. Во время одного из полетов, когда корабль находился верстах в двадцати от своего поля, вдруг спустился довольно густой туман и пошел снег. Земля сразу скрылась из глаз. Казалось, что весь корабль окутан какой-то сероватой массой. Вдобавок хлопья снега стали залеплять передние окна каюты рулевого. Работала воздушном корабле была сейчас же распределена следующим образом. Я остался за рулем, один из участников полета поместился возле, чтобы следить за направлением полета по компасу и давать указания. Другой участник полета отправился в гостиную, открыл находившийся в полу люк и расположился на полу, чтобы смотреть вниз. В это время двигателям был дан малый газ и корабль начал опускаться. Приходилось опускаться осторожно, все время поглядывая на измеритель [135] высоты, так как земли совершенно не было видно. Я так ее и не разглядел. Но смотревшему из люка гостиной прямо вниз удалось разглядеть ее с высоты 20-25 саж. Он дал об этом знак рукою стоявшему возле меня, после чего моторам был вновь дан полный ход. Таким образом корабль продолжал лететь на малой высоте, причем мне, смотревшему вперед, не было ничего видно, но я мог спокойно вести машину по указаниям других. Так продолжался полет в течение нескольких минут, пока из люка гостиной не разглядели железнодорожной линии. По данному знаку я круто повернул аппарат и стал держаться так, чтобы железнодорожная линия не терялась из виду смотревших в люк. Пройдя несколько верст вдоль железной дороги, не трудно было определить, какая именно это была дорога, после чего таким же образом можно было дойти благополучно до аэродрома, причем я увидел землю лишь перед самым концом полета. В течение двух месяцев до второй половины марта, т. е. в то время, когда в Петрограде бывает наиболее неблагоприятная погода, «Илья Муромец» совершал полеты почти ежедневно. Ни одной поломки или неисправности за все это время не произошло. Затем он был разобран, чтобы быть поставленным на поплавки, чтобы можно было взлетать с воды. Корабль и в этом виде дал в общем хорошие результаты и отлично взлетал с воды и спускался на нее. Но значительно более интересные результаты были получены в это время с новым воздушным кораблем, который был выстроен к весне. «Илья Муромец» 2-ой почти, не отличался от 1-го, но на нем были поставлены новые и более сильные моторы. Два двигателя, расположенные справа и слева от каюты, т. е. средние, давали по 140 лош. сил. Два крайних были по 125 лош. Сил{27}. Таким образом, этот воздушный корабль обладал мощностью в 530 лош. сил, тогда как [136] предыдущий имел всего 400. Как и следовало ожидать, новый аппарат оказался гораздо лучше обоих предшествующих. Корабль мог лететь со скоростью свыше 100 верст в час и мог поднять до 100 пудов полезного груза.

Если во время полета останавливали любой из четырех двигателей, то корабль не только свободно продолжал полет, но мог даже понемногу подниматься кверху. Во время одного из полетов, в начале мая, воздушный корабль, имея в своих каютах 12 человек, легко и свободно поднялся на высоту свыше 2-х верст. В то время этот полет представлял из себя мировой рекорд. Понятно, что эти успешные полеты нередко вызывали желание предпринять более далекое плавание по воздушному океану. Прогулки по 1½ — 2 часа над хорошо знакомыми окрестностями Петрограда уже не представляли ни особого интереса, ни необходимости, т. к. корабль был испытан и держался в воздухе очень хорошо.

Однако прежде чем вылетать в далекий путь, было решено сделать один продолжительный полет, не улетая слишком далеко, чтобы испытать моторы на долгую непрерывную работу и измерить, сколько они берут при таких условиях бензина.

В один из ясных майских дней, еще перед рассветом, корабль, нагруженный 50 пудами бензина, поднялся на воздух, имея на своем борту 6 человек. В воздухе было тихо и спокойно. Корабль постепенно поднялся на высоту около 1½ верст. Поразительно ясный и прозрачный воздух позволял видеть на огромное расстояние. Можно было легко видеть Неву на всем ее протяжении, часть Финского залива и весь Кронштадт. В другую сторону можно было различать очертания берега Ладожского озера. В воздухе было настолько спокойно, что можно было поставить на стол в каюте полный стакан и вода не расплескивалась. При таких условиях [137] управлять воздушным кораблем было очень просто. Пока один из участников полета сидел за рулем, другие могли прогуливаться, выходить на балкон и любоваться оттуда величественным зрелищем. Когда взошло солнце, стало еще красивее, но получилось маленькое неудобство. Корабль летал, описывая в воздухе большие круги. И вот когда приходилось лететь на восток, то солнце светило прямо в глаза тому, кто сидел за рулем. Однако это не трудно было устранить. Сейчас же была принесена газета, несколько булавок и окна каюты были совершенно прикрыты. Таким образом, рулевой корабля, который мчался со скоростью около 100 верст в час, оказался в совершенно закрытой комнатке и правил, ничего не видя вперед. Но это ему нисколько не мешало. Направления он мог придерживаться по компасу, а больше ему ничего не было нужно. Ведь дорога у воздушного корабля просторная: ни рытвин, ни столбов, ни ухабов на ней не встречается. Можно держать путь прямо, не боясь зацепиться за что-нибудь. Так проходил час за часом этого приятного и спокойного полета. Около 7-ми часов утра погода немного изменилась. В воздухе появились отдельные большие белые облака. Они были на высоте около одной версты, так что корабль находился значительно выше. Очень красивы были эти громадные белые клубы облаков, освещенные ярким утренним солнцем. Чтобы можно было лучше разглядеть их, корабль спустился на меньшую высоту. Когда он пролетал над самым облаком, можно было ясно чувствовать огромную скорость полета. Но когда аппарат вновь выходил в свободный воздух и под крыльями, где-то далеко внизу, можно было видеть землю, то аппарат казался замершим и неподвижно висящим в воздухе. Только всмотревшись, можно было различить, как земля медленно движется назад. Таким [138] образом продолжался этот полет, и прошло уже около 6-ти часов с тех пор, как «Илья Муромец» поднялся на воздух. Никто не устал за это время. За рулем находились по очереди. Моторы и сам воздушный корабль были в полной исправности, но запас бензина приходил к концу. Надо было спускаться на землю. Моторам был дан малый ход. Корабль был наклонен вперед и начал плавно скользить вниз, продолжая описывать в воздухе большие круги. Когда корабль находился на высоте около одной версты, то во время одного из поворотов из передних окон каюты рулевого можно было увидеть очень красивое белое облако, находившееся примерно в двух верстах от корабля, на одной с ним высоте. Облако казалось огромной снежной глыбой с резкими очертаниями. Захотелось взглянуть на него поближе. Небольшим движением рычага моторам был вновь дан полный ход. Корабль выровнялся, перестал опускаться и, послушный рулю, понесся по направлению к белой стене. По мере приближения к облаку казалось, что корабль летит все быстрее и быстрее. Последние секунды казалось, что корабль мчится со страшной скоростью на какую-то сплошную стену. Это было очень красиво и интересно.

Когда аппарат действительно влетел в облако, то кругом сразу потемнело. Густой туман окутал воздушный корабль, так что через окна едва можно было различить концы крыльев. Внутри облака аппарат несколько раз довольно сильно качнуло. Вперед через окна, конечно, не было ничего видно, кроме серой однообразной массы. Большая влажность чувствовалась даже в каютах. Так продолжалось некоторое время. Наконец, стало как будто светлее, и затем корабль сразу вылетел из окружавшего его тумана и вновь очутился в прозрачном воздухе. Громадное облако, сквозь которое он пролетел, осталось позади, и корабль быстро удалялся от него. [139] Тогда вновь был дан малый ход моторам, и корабль стал спускаться. На большой высоте было свежо и даже холодно. По мере приближения к земле чувствовалось, как корабль попадает в более теплые слои воздуха. Кроме того, было уже около 9 часов утра. Солнце поднялось уже довольно высоко, нагревало землю и на малой высоте было неспокойно из-за образовавшихся там течений и вихрей. Корабль описал в воздухе еще один круг и спустился на знакомое поле, пробыв всего в воздухе около 6½ часов. Этим полетом был установлен мировой рекорд продолжительности полета на аэроплане с 6 пассажирами. Кроме того, этот полет служил проверкой всех механизмов, т. е. главным образом моторов, перед более серьезным воздушным путешествием. [140]

Первое далекое плавание «Ильи Муромца»

До июня 1914 года на этих воздушных кораблях было совершено множество полетов. Все полеты были вполне удачными, но во всех случаях корабль не залетал дальше Гатчины{*48}. Таким образом, полеты обычно представляли из себя прогулку над окрестностями Петрограда. Все полеты, кроме одного, упомянутого выше, были не более 2-х часов продолжительностью. Естественно поэтому, что и участники работ и большое число посторонних людей, с интересом следивших за полетами «Ильи Муромца», ожидали того, что большой воздушный корабль отправится в большое плавание.

В середине июня было решено предпринять такой перелет. Целью путешествия был избран Киев. Расстояние от Петрограда до Киева по железной дороге около 1300 верст. Самые быстрые поезда проходили его в 26 часов.

Воздушный корабль должен был лететь по прямой линии, таким образом его дорога получалась несколько короче, а именно около 1100 верст. Было предположено сделать по дороге посадку, чтобы добавить бензина. К предстоящему [141] полету корабль был основательно нагружен различными инструментами и материалами, которые могли понадобиться в пути. Были взяты запасные части для двигателей, 2 запасных воздушных винта, порядочные количества проволоки и разных болтов, запасные шины для колес и многое другое. Однако внутренние помещения в корабле были настолько просторны, что все это поместилось и было незаметно. Кроме того, внутрь каюты было поставлено около десятка больших жестяных бидонов, заключавших в себе от одного до двух пудов бензина, масла и воды. Все эти припасы могли понадобиться, если бы случайно что-нибудь не хватило в каком-нибудь из двигателей. Понятно, что главные баки, из которых происходит питание двигателей бензином и маслом, были наполнены доверху. Чтобы переливать жидкости, имелось два насоса и кусок резинового рукава. Таким образом, надо было лишь протянуть конец резиновой трубы куда необходимо и затем можно было перекачивать жидкость из каюты.

Во время предыдущих полетов на корабле обычно находилось до 10 и более пассажиров. На этот раз было решено, чтобы не было никого лишнего. Должны были отправиться в путь всего только 4 человека, составлявшие экипаж «Ильи Муромца». Это были капитан X. Ф. Пруссис, в качестве пилота, лейтенант Г. И. Лавров, в качестве пилота и штурмана, механик В. С. Панасюк, в качестве машиниста, и я, в качестве пилота и капитана построенного мною воздушного корабля{*49}. [142] Было решено отправиться в путь в ночь с 16 на 17 июня. Участники полета еще накануне доставили свой багаж и чемоданы на корабль. Кроме всего, что было упомянуто, на корабль были взяты карты всего пути (10 верст в дюйме) и некоторое количество провизии. Еще заранее был внимательно проверен компас{*50} и принята во внимание девиация{*51}.

В это время в Петрограде были «белые ночи», т. е. даже в полночь не было совершенной темноты.

Около 12 часов ночи на 17 июня участники полета и провожающие собрались на корпусном аэродроме. Воздушный корабль был уже выведен из ангара.

В час ночи, когда стало немного светлее и уже можно было различить полосу поля, по которой надо было разбегаться, стали запускать моторы. В ночной тишине шум двигателей казался еще более резким. Голубоватые языки пламени, вырывавшиеся из выхлопных труб, слегка освещали стены, окна кают и широкие верхние крылья «Ильи [143] Муромца». Участники полета попрощались с провожающими и вошли в корабль. Я вошел последним, закрыл за собою входную дверь, прошел ощупью по темному коридорчику и через гостиную к своему месту за рулем; затем медленным движением рукоятки стал увеличивать газ двигателям. Моторы заработали сильнее; шум увеличился и вертевшиеся винты перестали быть видны. Но воздушный корабль стоял на месте, т. к. перед колесами его были заранее подложены бруски и, кроме того, около 25 человек крепко держали его за крылья. В каюте было темно. Стоявший сбоку лейтенант Лавров карманным фонариком освещал приборы, показывавшие число оборотов. По мере увеличения хода стрелки колебались и, наконец, установились, показывая примерно на 1150 оборотов в минуту.

Тогда, по данному из каюты знаку, люди, державшие аппарат за крылья, отпустили его и сами отбежали в стороны. Тяжело нагруженный воздушный корабль медленно перекатился через положенные перед колесами брусья и покатился по полю.

Через стекла передних окон нельзя было ничего разглядеть на темном поле, но вдали можно было различить группу деревьев. На нее примерно и надо было держаться во время разбега. Из-за темноты нельзя было видеть скорости движения. Но она совершенно ясно чувствовалась. Толчки под колесами корабля становились все слабее и слабее, наконец, прекратились совсем.

Чувствовалось только дрожание окон, стен каюты и, вообще, всего аппарата от работы двигателей. Из-за шума моторов говорить в каюте было совершенно невозможно. Но к этому все привыкли и отлично объяснялись знаками. Лавров светил от времени до времени своим фонариком на приборы. Когда альтиметр показал 50 метров (около 25 сажень высоты), [144] корабль повернул, описал круг над тем местом, откуда он поднялся, и затем направился прямо на юг. Когда освещали альтиметр, то видно было, как медленно увеличивалась высота полета. Скорость держалась около 90 верст в час. Когда светили лампочкой, то в каюте становилось уютно и можно было разглядеть множество знакомых рычагов и приборов. Но зато уже ничего нельзя было видеть наружу, и корабль как бы становился слепым. Постепенно становилось все светлее и светлее, и из темной каюты можно было уже кое-что различить. Прошел первый час полета. За это время стало совсем светло. Корабль летел на высоте около½ версты. Ясный утренний воздух был чист и спокоен. Управление кораблем сделалось легким и простым. Направление полета держали по компасу, прямо на юг. Путь корабля был заранее нанесен на карту в виде прямой линии. Легко было, смотря на карту, определять, что в таком-то месте, верстах в пяти справа, должно показаться озеро, а в другом месте корабль должен пролететь над полотном железной дороги или над деревней и т. д. И действительно, с высоты было легко различить на земле все то, что было видно на карте. Участники полета проводили за рулем корабля по очереди по полчаса. Остальное время можно было быть совершенно свободным, т. к. ясная погода и полная тишина в воздухе делали совершенно ненужной какую-нибудь помощь пилоту. Временами делали проверку двигателей. Для этого приходилось вооружаться французским ключом и плоскозубцами, застегнуть наглухо кожаную куртку и затем вылезть на крыло и пробраться по очереди к работающим моторам. Очень сильный, прохладный ветер заставлял крепко держаться за стойки и проволоки. Но сразу позади двигателя было местечко, на котором ветра почти не было, т. к. двигатель рассекал воздух и позади него оставалось [145] небольшое защищенное пространство. Красивое зрелище представлял с этого места воздушный корабль с его большим длинным корпусом, с рядом прозрачных окон, освещенный лучами ясного утреннего солнца. Широкие крылья казались неподвижными и, казалось, не было им причины держать в воздухе трехсотпудовую машину. Моторы все время работали прекрасно. Каждый осмотр показывал, что все с ними обстоит благополучно. Так проходил час за часом. Корабль постепенно достиг высоты в 1500 метров (1½ версты). Подниматься выше не было необходимости, поэтому моторам был немного уменьшен ход, так чтобы корабль оставался на той же высоте. Около 6 часов утра было решено позавтракать. Все кроме одного, оставшегося за рулем, собрались в уютной гостиной, уселись в удобных плетеных креслах за столом. На стол был поставлен горячий кофе в двух термосах и бутерброды. Корабль летел так спокойно, что можно было полный стакан кофе ставить на стол и он не разливался. Все было очень вкусным, кофе горячим, но все же мы поминутно отрывались, чтобы полюбоваться чудесным видом из окна воздушного корабля, спокойно плывшего на полутораверстной высоте. Корабль летел по прямому направлению на Витебск, тогда как железнодорожная линия Петроград-Витебск имела повороты и временами совсем отходила в сторону и была невидима, иногда же проходила близко и тогда ее можно было видеть на далекое расстояние, как ниточку, протянувшуюся среди пестрого ковра, каким сверху казались поля, озера и леса, над которыми пролетал аппарат. Уже несколько раз можно было различить поезда, казавшиеся длинной темной гусеницей, медленно ползшей по ниточке. Воздушный корабль быстро обгонял их. Так продолжался полет. Корабль все время шел совершенно спокойно, без малейшей качки, однако [146] можно было легко определить, что он попал в полосу ветра, т. к. движение его относительно земли несколько замедлилось, хотя показатель скорости показывал те же 90 верст в час. Кроме того, корабль начало сносить немного в сторону. Однако все это было заранее предусмотрено нашим штурманом. По его указаниям пришлось лишь немного изменить направление полета и держать не прямо на Витебск, а несколько правее: ветер немного сносил аппарат влево.

Около 8 часов утра впереди корабля на земле показалось большое серое пятно. Это был город Витебск. Он стал виден, когда до него еще оставалось верст 25, т. е. еще более четверти часа полета. Решено было попытаться известить оставшихся в Петрограде о том, что полет идет благополучно и успешно. Быстро были составлены две телеграммы. Они были положены в небольшие металлические трубочки, заткнутые пробками с обеих сторон. На каждую трубочку был намотан узкий, но длинный кусок материи, конец ее был прикреплен к трубочкам. Когда трубочка выбрасывалась с корабля, материя развертывалась и долгое время, пока трубочка падала на землю, за ней виднелся длинный хвост из ярко-красной материи, благодаря которому ее можно было легко видеть и находить на земле. При каждой телеграмме были положены деньги на ее посылку. За время полета было послано несколько таких телеграмм, причем все они оказались найденными и были отправлены по адресам.

Когда корабль пролетал над Витебском, я поднялся на верхний балкон. Красивое и интересное зрелище представлял этот большой незнакомый город. Можно было легко различить улицы, церкви, площади, на одной из которых, видимо, был базар и было множество народа и повозок. [147]

Любоваться этим всем пришлось недолго. В течение 2-3 минут воздушный корабль пролетел над городом и еще через несколько минут весь город казался вновь темным пятном на земле позади воздушного корабля, а внизу вновь расстилался красивый пестрый ковер полей, лесов и озер. Полет продолжался уже 8 часов. Скоро должна была показаться Орша. Там было предположено спуститься на землю, чтобы набрать новый запас бензина. Через небольшое время впереди корабля на земле вновь показалось темно-серое пятно, влево от него можно было различить узкую блестящую ленту с множеством извилин. Это и была Орша и верхнее течение Днепра. Вскоре корабль приблизился к городу и описал в воздухе один большой круг, чтобы выбрать место для спуска. Нетрудно было найти то поле, на котором был заготовлен бензин, т. к. на нем была положена полоса белого полотна аршин в 20 длиной. Как только удалось разглядеть поле, был дан малый ход двигателям, и корабль начал спускаться. На высоте½ версты было почти холодно. По мере приближения к земле становилось все теплее и теплее. Кроме того, на высоте 1½ версты было спокойно, тогда как на меньшей корабль попал в полосу воздушных течений и вихрей. Временами корабль довольно сильно бросало в сторону, вверх или вниз и при этом довольно сильно наклоняло. Но это все продолжалось недолго. Описав в воздухе последний круг, корабль опустился на узкую полоску поля. В этот полет «Илья Муромец» продержался в воздухе непрерывно в течение 8½ часов. Когда корабль остановился и все вышли вновь на твердую землю, был уже десятый час. Был жаркий летний день. Начали наливать бензин в баки корабля. Несколько больших бочек уже были запасены заранее. С этим всем пришлось довольно долго провозиться, т. к. налить в небольшие [148] отверстия баков 65 пудов бензина было делом не скорым. Тем временем участники полета должны были давать ответы на множество вопросов, задававшихся со всех сторон любопытными зрителями, которых собралось довольно много. Не без труда удалось освободиться на некоторое время, чтобы измерить шагами и обойти поле, с которого надо было взлетать. Это была узкая полоса земли шагов 50 в ширину и шагов 400 в длину. Полоса имела некоторый уклон в одну сторону. Конец ее доходил до крутого склона, бывшего берегом Днепра. На противоположном берегу реки были расположены постройки предместья города. Выяснилось, что необходимо разбегаться именно в этом направлении.

Когда был налит бензин, пришлось собрать человек 50 из числа зрителей и с их помощью откатить воздушный корабль на самый край поля. Длина поля была только-только достаточна для разбега. Правда, приходилось разбегаться вниз, что облегчало дело. Но зато вдоль поля дул небольшой ветерок, а надо сказать, что даже небольшой ветер, дующий на аэроплан сзади во время разбега, очень сильно затрудняет взлет и делает необходимый пробег по земле более длинным. Но выбора не было. Взлетать в другом направлении было невозможно, на конце полосы находился лес и корабль не имел достаточно места, чтобы успеть подняться достаточно высоко. Поэтому и пришлось поставить корабль хвостом к самому лесу, а разбегаться к Днепру. Погрузка бензина и перетаскивание корабля заняли довольно много времени, так что только после двух часов дня все было готово и можно было вылетать дальше. Стояла жаркая душная погода. При таких условиях над местностью с разнообразной поверхностью, т. е. где есть и леса и вода, бывает больше всего воздушных вихрей и воздушных ям. «Как-то [149] будет в воздухе», — думалось каждому, когда приходилось вновь занимать свои места. За рулем корабля находился я. Был дан полный ход моторам. «Илья Муромец» двинулся с места и покатился все быстрее и быстрее по направлению к обрыву. Чтобы возможно более разогнать машину, взлет так и не был сделан до самого конца поля. Корабль уже катился со скоростью около 70 верст в час, когда под его колесами оказался овраг. Но разгон уже был достаточный, и аппарат как бы продолжал свой путь, но уже по воздуху. На малой высоте перелетели через Днепр и затем чуть-чуть выше зданий пролетели предместье Орши. Только оказавшись над свободным полем можно было сделать круг и набрать немного высоты. Но здесь очень скоро дало себя чувствовать состояние воздуха. Минуты через 2 после начала полета, когда было каких-нибудь 75 саж. высоты, корабль вдруг резко наклонило и затем бросило вниз саженей на 25. Когда корабль выровнялся и удалось вновь подняться немного выше, повторялось вновь примерно то же самое. Кроме таких крупных, чувствовалось и множество небольших движений и раскачиваний корабля во все стороны, вверх, вниз. Управлять было очень трудно. Однако полет продолжали, т. к. было ясно, что на большой высоте будет спокойнее. Я все время находился за рулем. Минут через 15 после начала полета ко мне вдруг подбежал механик и стал показывать рукой на ближайший левый мотор. По лицу механика можно было сразу догадаться, что творится что-то неладное. Присмотревшись к двигателю, было нетрудно увидеть причину беспокойства механика. Оказалось, что лопнула медная трубка, проводящая бензин из бака в двигатель, и бензин широкой струей лился на крыло. Все это продолжалось несколько секунд. Мотор быстро израсходовал то, что было в его карбюраторе, и остановился, причем [150] от последней вспышки огонь перешел на бензин, налившийся на крыло. Таким образом, за остановившимся мотором возник пожар, сразу принявший довольно внушительные размеры. Лейтенант Лавров и механик быстро выбрались с огнетушителями на крыло и принялись тушить. Соединенными усилиями их пожар был в конце концов потушен, хотя не без труда, тем более, что резкая качка сильно затрудняла работу снаружи на крыле. Хотя корабль и держался в воздухе на трех моторах, но было решено спуститься на землю, чтобы сделать необходимые починки и, главное, проверить части, которые могли пострадать от пожара. Пролетев небольшое расстояние на трех двигателях, удалось выбрать подходящую площадку и опуститься на нее. С помощью сбежавшихся крестьян, но, главным образом, тягой трех своих моторов, корабль был передвинут на край скошенной полосы, по которой надо было разбегаться. После этого была сделана проверка корабля, причем оказалось, что ни одна из важных частей не пострадала. Бензиновая трубка была запаяна. Но вылетать было уже поздно, т. к. нельзя было рассчитывать долететь до Киева до наступления ночи. Поэтому вылет был отложен до следующего утра. Все расположились на ночлег в каютах воздушного корабля. Ночью был дождь. К утру он прекратился, но погода была пасмурная. Около 4-х часов утра запустили моторы, все заняли свои места, корабль поднялся на воздух и через 2-3 минуты поле, на котором ночевали, и группа людей на нем уже скрылись из виду. Путь лежал прямо на юг. В воздухе было довольно спокойно, но пасмурно и неприветливо. Нагруженный корабль постепенно забирал высоту. На высоте около 250 саж. пролетели Шклов. Однако из-за тумана в воздухе город почти не был виден. Вскоре корабль вошел в сплошную полосу облаков. Судя по времени, должны были [151] пролететь над Могилевом, но из-за облаков ничего не было видно. Облака становились все более густыми, становилось темнее. Качка, вначале небольшая, делалась все более сильной и резкой. Корабль приходилось вести исключительно по компасу, т. к. ничего не было видно; шли в сплошных темных свинцовых облаках. Качка или, вернее, резкое бросание корабля вниз или в стороны становились все сильнее и сильнее. Управлять было трудно. Пошел сильный дождь. По переднему стеклу лились потоки воды. Сквозь него было трудно смотреть. Впрочем, смотреть было и бесполезно, так как на каких-нибудь 10 саженей вперед уже ничего не было бы видно. Даже концы крыльев «Муромца» были едва заметны из-за тумана и проливного дождя. Временами наступало короткое затишье. Несколько секунд, иногда полминуты аппарат двигался спокойно, но потом опять наступала резкая и сильная качка. После одного из таких коротких затиший находившиеся в каютах вдруг почувствовали, что корабль быстро и резко наклонился своим левым крылом вниз. Сейчас же после этого он наклонился головной частью очень сильно и начал стремительно падать. Никакие движения рулями не помогали. Видно было, как стрела показателя высоты довольно быстро поворачивалась. Штурман воздушного корабля Лавров и я могли заметить, что корабль снизился в течение нескольких секунд саженей на 100. Кроме того, можно было заметить, что стрелка компаса сделала два или три полных оборота. Корабль, несомненно, летел в грозовых облаках. Возможно, что в этом случае электричество облаков и повлияло на компас. Наконец корабль выровнялся на меньшей высоте, но все еще в густых облаках и под проливным дождем. Когда компас установился, то оказалось, что последние минуты корабль летел по совершенно неверному направлению — примерно на восток, [152] а надо было держать почти прямо на юг. Пробиться через облака наверх не удавалось, т. к. корабль был сравнительно сильно нагружен. Поэтому было решено спуститься под облака, чтобы определить, где находится корабль. Моторам был дан меньший ход. Корабль начал опускаться в нижние слои воздуха. Лавров смотрел на компас и указывал мне, в каком направлении надо лететь. Эта помощь была крайне ценной, т. к. ввиду сильной качки приходилось все время выравнивать корабль рулями и смотреть на показатель скорости и уклона, отрываться от этого, чтобы еще всматриваться в деления компаса, было бы очень трудно. Из окна каюты было видно, что дождь прямо заливает моторы. На «Муромце» они стояли открытыми. Можно было опасаться, что вода зальет магнето и какой-нибудь мотор остановится. Поэтому механик корабля, заготовив все необходимое, зорко следил за двигателями, чтобы в случае нужды быстро оказать им помощь. Однако в этом не встретилось необходимости, так как моторы, хотя и совершенно мокрые, работали все время хорошо. Четвертый участник полета расположился в гостиной, чтобы разглядывать землю, как только она покажется. Корабль продолжал опускаться. Когда он оказался на высоте около 200 саженей, показалась земля. На этой высоте и продолжался некоторое время полет, причем корабль держался как можно ближе к облакам. Временами «Илья Муромец» влетал в нижний слой облаков; тогда земля на некоторое время скрывалась, но вскоре корабль выходил из облаков и вновь можно было видеть землю. В такое время под кораблем уже не было облаков, но через толщу дождя землю все же было видно плохо. Уже несколько минут полет продолжался в таких условиях, но все еще не удавалось определить по карте, где именно находится корабль. Благодаря дождю все несколько [153]

сливалось и земля казалась однообразной серо-зеленой поверхностью. Тогда было решено повернуть на запад, т. к. в облаках корабль видимо уклонился на восток. Летя на запад, можно было надеяться достигнуть Днепр. Большая река должна была быть ясно видна, даже при таких условиях, а по ее извилинам не трудно будет отыскать на карте место, над которым идет корабль. Так и было сделано. Послушный рулю, «Илья Муромец» повернул вправо и полетел по новому направлению, все на той же небольшой высоте, под самыми тучами. Корабль довольно сильно качало, но все же слабее, чем в облаках. Проливной дождь продолжался. Крылья аэроплана были теперь отлично видны и представляли интересное зрелище. Нижнее крыло, по которому ходили, чтобы попасть к двигателям, было почти сухим. Но зато верхнее крыло, находившееся в виде потолка над моторами и каютой, было совершенно мокрым с своей нижней стороны. Впрочем, причина этого будет вполне понятна, если вспомнить, что крыло корабля встречает воздух нижней частью, и потому капли воды должны попадать на крыло снизу, а не сверху. Воздушный корабль пролетел по новому направлению верст 10, после чего, действительно, показался Днепр. Можно было повернуть и держаться дальше над рекой, т. к. она в общем текла в этом месте примерно на юг. Почти сейчас же удалось совершенно точно определить, где находится корабль, и проверить, насколько ветер сносит его в сторону. Оказалось, что находились южнее Рогачева, верстах в 250 от Киева. Полет продолжался в таких условиях еще некоторое время. Теперь на корабле оставалось уже меньше бензина, т. к. свыше 20 пудов было израсходовано с начала полета. Чувствовалось, что аппарат идет легче, так что все последнее время моторы могли работать не полным ходом. [154]

Так как на малой высоте шел дождь, была качка и было, вообще, очень неприветливо, было решено попробовать пробраться через облака наверх. Компас все последнее время действовал правильно. Был дан самый полный ход моторам. Облегченный корабль стал быстро подниматься кверху и очень скоро вновь оказался в облаках. Опять громадные крылья «Муромца» стали едва видны из-за тумана. В облаках качало сильнее. Приходилось почти все время действовать рулями, но компас показывал направление исправно, а показатель высоты позволял видеть, что корабль все время поднимается. На высоте около одной версты все еще были облака, но дождя уже не было. Чувствовался лишь густой, сырой туман. И все еще было довольно темно и продолжалась качка. Наконец, на высоте около 600 саж. стало как будто светлее, и вскоре после этого корабль вышел из облаков. Таким образом, корабль прошел через слой облаков более полуверсты толщиной и оказался, наконец, над ними. Вся картина полета переменилась сразу. Внизу был пасмурный, дождливый день; здесь — ярко светило солнце, над головой виднелось чистое, голубое небо с изредка разбросанными красивыми перистыми облачками. Внизу под кораблем расстилалось необозримое море ослепительно белых облаков. Местами они имели причудливые формы каких-то гор, утесов, холмов... Корабль шел на 50-100 саж. выше облаков. Каюты его были залиты ярким солнечным светом, но было довольно прохладно, так что всем приходилось закутаться потеплее. Над облаками было совершенно спокойно. Всякая качка прекратилась как только корабль вышел из туч. Теперь вновь можно было вести корабль без посторонней помощи. За руль сел капитан Пруссис, а остальные разошлись по каютам. Я вскоре вышел на верхнюю площадку. Трудно описать величественное зрелище, [155] открывавшееся с этого места. Корабль летел над безбрежным облачным морем. Можно было ясно видеть, как его тень скользила по белоснежным облакам, освещенным солнцем. Иногда из облачного моря поднимались выступы, как бы горы. Иногда можно было видеть как бы огромный гриб, бросавший от себя тень, в целую сотню саженей длиной, на облачную поверхность. Некоторые выступы были выше полета корабля. Странное впечатление создавалось, когда корабль проходил вблизи такой облачной горы. Наружные очертания были так резки, что, казалось, она действительно состоит из какой-то твердой белой массы. Когда «Илья Муромец» пролетал вблизи таких облачных выступов, то была ясно видна большая скорость хода воздушного корабля.

Уже долгое время земли совершенно не было видно. Путь держали исключительно по компасу. От времени до времени штурман подсчитывал, где должен находиться корабль, принимая во внимание скорость полета и действие ветра. Около двух часов продолжался этот необычайно красивый и спокойный полет над облаками. Корабль за это время поднялся постепенно на высоту около 1700 метров (1¾ версты). Таким образом, он оказался саженей на 300 выше главной массы облаков. Благодаря ясности и чистоте воздуха можно было видеть на огромное расстояние. Но все же земля не была видна ни с какой стороны. С верхнего балкона можно было смотреть во все стороны, и всюду, на многие десятки верст кругом, расстилалась ослепительно белая безбрежная масса облаков. Так шло время. Наконец, лейтенант Лавров сообщил, что по его расчету корабль находится примерно в 10 верстах от Киева. Надо было спускаться вниз под облака. Моторы были переведены на малый ход, и корабль начал спускаться. Белые клубы облаков, [156] освещенные ярким солнцем, быстро приближались. Наконец, на высоте около 1100 метров (немного более версты) корабль вошел в толщу облаков. Кругом сразу потемнело. Густой туман окружал корабль со всех сторон. Вперед было видно на несколько саженей. Вновь началась качка. Все внимательно смотрели на показатели высоты. Корабль был бы совершенно слепым, если бы не было этих приборов, показывавших, что земля еще далеко и, значит, можно спокойно продолжать спускаться. Так продолжалось некоторое время. После яркого солнечного света, бывшего наверху, казалось, что наступил вечер туманного дня. Когда альтиметр показал высоту в 600 метров (около 300 саж.), корабль вышел из облаков. Прямо под ним был Днепр, немного впереди виднелся Цепной мост, а справа были видны золотые купола Лаврских церквей. Таким образом, корабль, пройдя большое расстояние в облаках и над облаками, шел по правильному пути. Через несколько минут «Илья Муромец» спокойно опустился на поле Киевского Общества Воздухоплавания.

Таким образом, воздушный корабль благополучно закончил свое первое сравнительно далекое плавание.

Этот успех представлялся тем более интересным, что и участникам этого полета ранее не приходилось совершать длинных путешествий. Трудности, которые пришлось преодолеть в пути, еще более укрепили уверенность в хороших качествах воздушного корабля. Несомненно, что такой пожар в воздухе на обычном аэроплане того времени вызвал бы катастрофу. Кроме того, полет в облаках и под проливным дождем в таких условиях, какие были описаны, заставили бы летчика на малом аппарате спуститься, т. к. одному человеку было бы очень трудно управлять аппаратом в такую плохую погоду и в то же время следить за компасом [157] и картой, и соображать, и подсчитывать, в какую сторону и насколько его сносит ветер. Не говоря уже о том, что остановка двигателя при таких условиях заставила бы летчика спуститься вслепую. Лишь на небольшой высоте он мог увидеть землю, и таким образом, он рисковал бы спуститься на своем аэроплане на лес, в воду или вообще на неподходящую для спуска местность. При этом посадка на землю обычно влечет поломку аппарата и нередко бывает опасна и для летчика.

Иное дело было для воздушного корабля с несколькими моторами и несколькими людьми на борту. Он был несравненно лучше обеспечен от таких случайностей и потому мог хорошо закончить этот серьезный, по тому времени, перелет.

«Илья Муромец» провел в Киеве полторы недели. Ежедневно он совершал небольшие полеты над городом, чтобы дать возможность совершить прогулку по воздуху тем, кто этого желал, а таковых ежедневно набиралось довольно много. В обратный путь было решено отправиться в последних числах июня.

На рассвете, в четвертом часу утра 29 июня «Илья Муромец» поднялся с киевского аэродрома, описал над ним в воздухе один круг и полетел на север. На этот раз на корабле находилось всего 3 человека, т. к. четвертый участник, капитан Пруссис, должен был ранее уехать из Киева. Начинался ясный день. Можно было ожидать, что будет жарко, но утро было прохладное и тихое. В воздухе была полная тишина. Начало полета проходило очень спокойно. Нагруженный большим количеством бензина, корабль сравнительно медленно забирал высоту. Но это не имело значения. Было тихо, воздух был совершенно прозрачен; при таких условиях было безразлично, на какой высоте лететь. Вести [158] корабль было также очень хорошо. Приходилось лететь на север. Поэтому все время, то прямо под кораблем, то недалеко в стороне, можно было видеть Днепр. Извилины реки и острова были показаны и на карте, так что было легко в любое время определить, сколько верст прошел корабль. Верстах в 200 от Киева, за Речицей, корабль попал в полосу ветра, дувшего сзади. Это можно было заметить, так как скорость движения несколько увеличилась и корабль шел со скоростью около 120 верст в час. Не было ни малейшей качки. При таких условиях не было нужды забираться слишком высоко и было лучше не «утомлять» моторов. Поэтому на высоте около одной версты ход двигателей был уменьшен настолько, чтобы корабль не поднимался выше. Шум и тряска моторов сделались несколько слабее. Поразительная чистота утреннего воздуха позволяла видеть на огромное расстояние. Очень интересное зрелище представлял Днепр. Корабль шел по прямому пути. Река, благодаря своим извилинам, временами уходила из виду. Когда случалось не видеть ее 10-20 минут и потом она показывалась вновь, то ясно видно было, как она становилась все меньше и уже. Благоприятный ветер дул лишь на небольшом пространстве. Все же остальное время корабль имел боковой ветер, несколько замедлявший скорость движения. В восьмом часу утра пролетели над г. Могилевом. В это время солнце стояло уже высоко. В воздухе было прохладно, но земля уже видимо нагревалась, т. к. появилась небольшая качка, которая и начала постепенно усиливаться. Терпеть ее не было нужды, поэтому моторам был дан полный ход и корабль стал подыматься на большую высоту. На высоте около 1½ верст качка прекратилась. Когда корабль находился примерно на середине пути между Могилевом и Оршей, то можно было одновременно видеть оба эти города, а также Днепр [159] почти на всем протяжении между ними, а частью даже за городами. Кроме того, можно было видеть железную дорогу и шоссе также на большом расстоянии. Картина, расстилавшаяся под нами, была необычайно красива: на многие десятки верст расстилался пестрый ковер полей, а Днепр, точно серебряная змейка, извивался на нем. На той же высоте, около 1500 метров, пролетели над Оршей. Немного далее, когда этот город еще был отлично виден, впереди показался Витебск. Корабль поднялся еще немного выше. Когда он был уже почти над самым Витебском, позади еще можно было видеть Оршу. Корабль по-прежнему шел спокойно. Полет приходил к концу. Уже вдали можно было различить Новосокольники, где и предполагалось спуститься.

Когда корабль приблизился, можно было без труда увидеть поле, где был заготовлен бензин. На нем, согласно уговору, была разостлана полоса белого полотна, около аршина ширины и аршин двадцать длиною. Эта белая полоска была отчетливо видна с полутораверстной высоты, на которой находился «Илья Муромец».

Начался спуск. С моторами, работавшими самым малым ходом, воздушный корабль быстро скользил вниз, описывая большие круги примерно над местом, куда предполагалось опуститься. На высоте в 1½ версты было полное спокойствие. Ниже началась качка, и чем дальше спускался корабль, тем резче и сильнее становились воздушные вихри. Приходилось все время выравнивать корабль от резких движений и наклонов. Особенно сильными сделались эти порывы и вихри ниже 300 саженей. Одновременно с этим свежесть и прохлада верхних слоев сменилась душной летней жарой. Эти несколько минут управления кораблем на малой высоте были более утомительны, чем 7½ часов полета в спокойном прохладном воздухе наверху. Впрочем, это [160] все продолжалось недолго, т. к. вскоре аппарат опустился на землю. Было 11 часов утра. Было очень жарко. Сейчас же начали наливать бензин. На этот раз работа была выполнена очень скоро, т. к. поехавший от завода инженер{*52}, заготовил заранее бутылки с сжатым воздухом. Последний был пущен в железные бочки с бензином и в результате бензин через широкие трубы полился сильной струей в резервуары воздушного корабля и все было закончено в полчаса. В это время участники полета совещались между собой относительно дальнейшего пути. Дело в том, что в воздухе на небольшой высоте было очень неспокойно, а перегруженная бензином машина не сможет сразу подняться высоко. Но главное, из разговоров с железнодорожными служащими, собравшимися в большом числе, чтобы посмотреть на воздушный корабль, выяснилось, что севернее Новосокольников вскоре начинается обширная полоса лесных пожаров.

Душный летний день, земля, накаленная палящим солнцем и пожарами, и при этом большое количество озер и болот — все это должно было создать в воздухе сильнейшие вихри и воздушные ямы. Время приближалось к 12 часам дня. Корабль был уже готов. Я сказал Лаврову, что может быть лучше будет подождать несколько часов и вылететь под вечер. Однако штурман настаивал на том, чтобы вылетать немедля, чтобы, таким образом, весь путь от Киева до Петрограда совершить в более короткое время.

Так и было решено поступить. Вновь зашумели моторы, и через несколько минут «Илья Муромец» снялся с поля и полетел на север. Первые три — пять минут полета чувствовалась [161] та же сильная, резкая качка, как и при спуске. Корабль медленно забирал высоту. Было уже около 100 саж., когда внезапно почувствовался резкий наклон корабля и затем начался стремительный спуск. Земля быстро приближалась. В несколько секунд корабль оказался уже на высоте меньше 50 саж. Пришлось крикнуть, чтобы выбросили за борт что можно, чтобы облегчить аппарат. Несколько бидонов с запасной водой и маслом полетели вниз. Однако корабль вскоре выровнялся, перестал опускаться и вновь начал понемногу набирать высоту. Сильнейшая качка, прямо бросание корабля в сторону, вниз, продолжалось все время. Порывы вихрей чередовались с короткими промежутками, когда в течение 5 — 10 секунд корабль двигался спокойно. Но самое плохое было то, что от времени до времени попадались крупные воздушные ямы. Направляя корабль, конечно, нельзя было видеть или предугадать заранее, где находится такая яма. Но когда корабль попадал в нее, то начиналось падение вниз, иногда на 100 и более саж. Таким образом, не было возможности подняться на большую высоту, и «Илья Муромец» продолжал свой путь на высоте 100-250 саж., т. е. оставался в наиболее неспокойной полосе. Так прошел первый час полета. Все чаще и чаще можно было видеть на земле полосы горящего леса. По большей части огня не было видно, но большие куски леса бывали закрыты сверху огромным серым облаком дыма. За это время все несколько устали. На корабле было жарко. Окна были приотворены, в них врывался сильный ветер благодаря быстрому ходу корабля. Но и ветер не давал прохлады, т. к. воздух был сухой и знойный и в нем чувствовался дым. Это чувствовалось особенно сильно, когда корабль терял высоту и оказывался ниже. Но в дальнейшем должно было быть еще хуже. Был второй час дня, когда на [162] горизонте показалась сплошная полоса пожаров. До этого времени можно было облетать кругом горящие участки, но далее они становились столь часты, что приходилось уже лететь, не обращая внимания. В то же время лейтенант Лавров, знакомый с этой местностью, указал, что в дальнейшем уже нельзя будет на большом протяжении найти поле для спуска, если бы встретилась надобность, т. к. местность сплошь покрыта лесами, болотами и озерами. Все же было решено не спускаться и продолжать путь, несмотря на трудные условия. Корабль шел на высоте около полуверсты, когда он приблизился к полосе пожаров, казавшейся издали сплошной. Теперь, летя над этим местом, можно было видеть, что и здесь лес горит лишь отдельными участками, одновременно во многих местах. Но таких отдельных пожаров здесь было гораздо больше, чем раньше, и многие из них были значительно крупнее. Несколько облегченный корабль двигался теперь на высоте около полуверсты. На этой высоте качка не казалась большей, чем была в начале полета, хотя теперь корабль шел не сворачивая, иногда пролетая прямо над горящим лесом. Несмотря на трудности и усталость, участники полета любовались этими громадными зловещими клубами дыма, скрывавшими из вида иногда довольно большие участки леса. Однако высота не оставалась постоянной. Управлявшие кораблем все время прилагали усилия к тому, чтобы подняться повыше. Но обычно, когда удавалось набрать несколько большую высоту, корабль вновь попадал в воздушную яму и «проваливался» вниз. Средняя высота полета постепенно увеличивалась. На высоте около ¾ версты, которая была, наконец, достигнута, временами бывало даже довольно спокойно. Но нередко, даже и здесь, чувствовались сильные и крупные вихри, раскачивавшие и даже бросавшие воздушный корабль. На [163] этой высоте воздух был довольно чист и прозрачен. Но ниже он был очень пропитан дымом, так что из передней каюты вдоль земли нельзя было видеть. Только прямо вниз и на большое расстояние кругом можно было видеть землю. Таким образом, держать направление полета все же было не трудно. На столе в гостиной была разложена карта. Следить за тем, чтобы корабль шел по верному пути, должен был тот из летчиков, кто в данное время не находился за рулем. Механик был исключительно занят двигателями и все время держался готовым оказать помощь какому-нибудь из моторов, если бы в этом встретилась надобность. Но моторы все время работали хорошо. Так продолжался этот полет. В то время, когда Лавров находился за рулем, а я отдыхал в гостиной, расположившись спокойно в кресле и с удовольствием отмечая на карте, что пройдено уже больше половины этого тяжелого пути, корабль вдруг резко наклонился своим левым крылом и затем всей передней частью вниз и начал падать. Кресла и все, что не было привязано в каютах, сорвалось с своих мест и скатилось к левой стене: пол каюты и стена стояли, примерно, под одинаковым наклоном. Пробраться в каюту рулевого, двигаясь не столько по полу, сколько по боковой стене, и принять управление кораблем было делом нескольких секунд. Однако ничего сделать не удалось. Рули были положены, но корабль продолжал падать. Стрелка альтиметра передвигалась на глазах. Можно было внизу различить довольно большое озеро с покрытыми лесами берегами. Казалось, что корабль должен неминуемо упасть в это озеро. Это стремительное падение продолжалось недолго, но корабль опустился приблизительно на полверсты. Когда оставалось около ¼ версты, аппарат сам выровнялся. За время падения он поворачивался, и когда оно кончилось, то оказалось, что корабль летел совсем [164] не туда, куда следовало. Но теперь он вновь стал управляемым и можно было вновь повернуть его и направить по верному пути. По всей вероятности, прохладное озеро, окруженное сухими лесами, сильно нагретыми солнцем и пожарами, и послужило причиной образования над ним огромной воздушной ямы. Воздушный корабль попал в эту яму и вызванное ею падение перешло в штопор{29}, но на небольшой высоте над водой довольно обширного озера воздух должен был быть спокойнее. Это и позволило кораблю выровняться. Эта воздушная яма — самая крупная из всех, которые приходилось встречать «Илье Муромцу» до тех пор, — была и последней трудностью этого перелета. Корабль выровнялся на небольшой высоте над озером, но сейчас же после этого начал вновь быстро подниматься кверху. Качка продолжалась, но сильных бросаний книзу некоторое время не было. В каких-нибудь 10 минут аппарат вновь оказался на высоте свыше ¾ версты и продолжал подниматься выше. Было около 4 часов дня. Солнце уже не так сильно согревало землю, и порывы вихрей и качка заметно ослабевали, тем более, что корабль поднимался все выше и выше. Прошло еще четверть часа. Корабль поднялся более чем на версту и оказался, наконец, в полосе совершенно спокойного воздуха. Качка прекратилась. Можно было отдохнуть от нескольких часов трудной и напряженной работы. Корабль шел спокойно и плавно с двигателями, работавшими средним ходом. Теперь уже пилоту не нужна была помощь. Ему легко было править кораблем и смотреть на карту и на компас, т. к. сам корабль шел прямо, не раскачиваясь и почти не нужно было держать руль. На этой высоте было прохладно, и воздух был чистым и свежим. Сидя у окна в гостиной, можно было видеть всю половину поверхности «Ильи Муромца». Широкие желтоватые крылья [165] казались неподвижными. Только нижнее крыло, вблизи мотора, и стенка каюты несколько дрожали в ответ на сотрясения работавших двигателей. Толстые колеса в брезентовых чехлах неподвижно висели под крыльями. На проволоках и тросах, идущих от рамы колес к крыльям, нависло много травы, видимо скошенной этими проволоками во время разбега по полю перед взлетом. А под этим всем далеко, как бы в синеватом тумане, была видна земля. Линия железной дороги казалась ниточкой, протянувшейся через леса. На несколько верст вперед ее ясно можно было видеть, а далее все терялось из вида, закрытое синеватым туманом, поверх которого можно было видеть на значительно большее расстояние. Лишь смотря внимательно прямо вниз на землю, можно было видеть, что корабль движется вперед. Вообще же, он казался неподвижно висящим в воздухе. Полет происходил теперь почти все время в виду железной дороги. Наблюдая железнодорожные станции и отмечая их на карте, можно было видеть, что корабль движется с большой скоростью. Было около 5 часов дня, когда корабль пролетел над Павловском. Дальше начинались знакомые окрестности Петрограда, над которыми «Илья Муромец» бывал много раз. Карта и компас больше не были нужны, т. к. каждый уголок здесь, всякое пересечение дорог были хорошо известны.

Прошло еще несколько минут, и вдали показалось огромное пятно из дыма и тумана. Это был Петроград. Еще через несколько минут «Илья Муромец» пролетел над Московской Заставой, затем над Обводным каналом, сделал большой круг над серединой города и отправился на свой аэродром. Винты стали вращаться медленнее и сделались видными; земля постепенно приближалась и, наконец, корабль, [166] сделав последний поворот, мягко опустился на знакомую дорожку Корпусного аэродрома.

Таким образом, воздушный корабль, вылетевший на рассвете из Киева, в 5 часов дня опустился в Петрограде, совершив весь этот путь в 13 с небольшим часов, т. е. приблизительно вдвое быстрее, чем самые скорые поезда. Корабль с этого времени стал называться «Илья Муромец Киевский».

Он продолжал совершать полеты вблизи Петрограда, и осенью, когда началась война, был использован в качестве учебного корабля. Полеты на нем продолжались до поздней осени. За свою жизнь этот аппарат пролетел несколько десятков тысяч верст по воздуху без единой поломки. В конце 1914 года полеты на нем были прекращены, т. к. двигатели были сняты для постановки на новый тип воздушного корабля, более приспособленный для военных целей.

Полет в Киев и обратно вполне оправдал надежды, возлагавшиеся на воздушный корабль, и еще более выяснил его ценные качества.

Надо было лишь добиваться большего запаса мощности, чтобы корабль мог быстро пройти через неспокойные слои воздуха на малой высоте и подняться на 1½ — 2, даже 3 версты высоты.

Когда корабль летел в Киев, а также и на обратном пути, первая часть полета, до посадки была более длинной, но значительно более легкой. Происходило это потому, что корабль, перегруженный бензином, т. е. имевший в это время малый запас мощности, шел в спокойном утреннем воздухе. А к тому времени, когда солнце успевало подняться выше и над землей появлялись вихри и воздушные ямы, корабль уже оказывался на значительной высоте и был выше этих неспокойных воздушных [167] течений. Зато во вторую часть пути, когда приходилось вылетать среди жаркого дня или же в плохую погоду, как было при взлете после посадки возле Орши, корабль оказывался перегруженным, в неспокойном воздухе на малой высоте, причем малый, первое время, запас мощности не позволял кораблю подняться выше волнующихся нижних слоев воздуха с вихрями и ямами, или же подняться выше облаков. Когда же корабль становился легче, т. к. 20-30 пудов бензина оказывались израсходованными на работу моторов, тогда получалась возможность подняться повыше в спокойные слои воздуха, где всегда ясно, светит солнце и нет качки даже когда в нижних слоях гроза и проливной дождь. В дальнейшем воздушные корабли и строились с значительно большим запасом мощности.

Следующий «Илья Муромец», на который были поставлены моторы с «Киевского», поднялся на высоту около 3½ верст (3500 метров).

В 1917 году один из воздушных кораблей под управлением полковника Башко поднялся на 4700 метров, т. е. около 4½ верст высоты. Вместе с этим увеличивались и скорость полета и поднимаемый груз. В 1916 году «Илья Муромец» типа Д развил скорость около 140 верст в час.

Следующий тип воздушного корабля И. М. Е. оказался в состоянии поднять полезный груз в 180 пудов. [168]