Электронная библиотека Портала «Археология России»

Настоящая работа воспроизводится на правах электронной публикации. Напоминаем Вам, что в соответствии с действующим Федеральным Законом "ОБ АВТОРСКОМ ПРАВЕ И СМЕЖНЫХ ПРАВАХ" (1993), Вы можете свободно пользоваться, копировать, распечатывать эту публикацию лишь для собственных нужд. В случае, если Вы используете настоящую работу для электронной, бумажной или какой-либо иной републикации, Вы обязаны полностью указать авторские права и источник, из которого Вами получена работа. В равной мере Вы должны указать источник, из которого Вами получена публикация, если Вы ссылаетесь на нее в любой – электронной или печатной – форме. Для этого используйте следующий текст:

© Рабинович М.Г., "Наука", 1964; Портал "Археология России", 2004
http://www.archeologia.ru/Library/book/aeede575c423

Для указания в ссылке конкретной страницы добавьте к http://www.archeologia.ru/Library/book/aeede575c423 выражение /pageXXX, где ХХХ - это номер страницы, например: http://www.archeologia.ru/Library/book/aeede575c423/page12 .

Идя по древней Москве от центра города к его окраинам, мы, конечно, заметили бы большие различия в окружающих нас строениях. Все меньше встречалось бы больших усадеб с роскошными по тому времени постройками, возвышавшимися за крепким частоколом забора; все больше выглядывало бы на улицу маленьких домиков-лачуг. Сама улица, в центре относительно благоустроенная, превращалась бы в обычную грунтовую дорогу, по бокам которой вытянулись слободы, прерываемые пустырями. Разница была бы очень ощутительной.

И все же в характере застройки города, в типе его домов и хозяйственных построек, бедных и богатых, мы заметили бы много общего, увидели бы черты — то явственные, то едва уловимые,— общие избе ремесленника и боярским хоромам, которые налагали печать на облик города. Одни черты были присущи многим славянским городам, другие — лишь городам определенной области или ландшафтной зоны, наконец, третьи — только Москве. Все они вместе составляли ту конкретную обстановку, в которой жили и работали москвичи. Она сложилась постепенно, в результате многовекового развития народа, его материальной и духовной культуры.

Мы и посвятим этот очерк характерным чертам жилища, застройки, городского хозяйства Москвы.

История славянского и русского жилища еще мало освещена в нашей научной литературе. Планировка древних городов и иных поселений в целом, планировка жилого квартала и даже планировка отдельных усадеб и жилищ — мельчайших ячеек древнерусского поселения — изучены далеко не достаточно. Это происходит, во-первых, потому, что взимание исследователей русских древностей привлекали долгое время преимущественно аристократические кварталы городов, дающие наибольшее количество находок сооружений и вещей, а письменные и графические источники также содержат сведения в основном о жилищах высших слоев населения, хотя и эти сведения чрезвычайно бедны. Во-вторых, древнерусское жилище строилось по большей части из дерева, которое сохраняется далеко не всегда. Жилища и целые кварталы исчезали бесследно и восстанавливать их контуры можно в ряде случаев только по остаткам печей, подпольным ямам и вещевым находкам.

Между тем вопрос о жилище и поселении является одним из узловых вопросов истории быта русского народа, его культуры. Изучение

этого вопроса способствует решению проблем истории народа, начиная от происхождения народа и общего характера хозяйства и кончая проблемами духовной культуры (народное искусство, верования и т. п.). Следует особо отметить, что для исследования этих проблем наибольший интерес представляет как раз жилище средних и низших слоев, населения, крестьян и посадских людей, так как дворцы знати — князей, бояр, богатых купцов — далеко не всегда отражали национальный характер жилища. Однако и жилища, а, в особенности, усадьбы представителей высших классов содержат зачастую важнейший материал для выявления уровня развития экономики феодального общества в тот или иной период.

Важность, изучения древнерусского жилища хорошо сознавали многие ученые, но отсутствие полноценных археологических материалов заставляло их брать в качестве основы своих работ письменные источники, сведения которых, как мы уже говорили, отрывочны и часто недостоверны (в особенности, записки иностранных путешественников). Поэтому ранние периоды истории жилища восстанавливались зачастую весьма произвольно¹ и только для сравнительно поздних периодов (XVI—XVII вв.). И. Е. Забелину удалось на основании главным образом письменных и графических источников дать содержательный очерк древнерусского зодчества, весьма убедительно показать его самобытность ².

Для истории древнерусского жилища исследователи чрезвычайно охотно и широко привлекали материалы этнографические, справедливо полагая, что бытовавшие еще в XIX в. и даже в XX в. крестьянские жилища в разных областях России сохранили в своей планировке и архитектуре ряд важных черт с глубокой древности и что жилище средних и низших слоев городского населения должно было, особенно в древности, когда городское население еще не порвало связей с сельским хозяйством, быть в основных своих чертах схоже с деревенским.

В начале XX в. археологам удалось добыть важные сведения о древнерусских жилищах³, а после Великой Октябрьской социалистической революции, когда раскопки древнерусских городов стали производиться в невиданных до тех пор масштабах, археологические материалы о жилище увеличились во много раз. Исследования П. Н. Третьякова, П. П. Ефименко, Н. Е. Макаренко и др. открыли раннеславянские жилища, а В. А. Городцов, А. Ф. Дубынин, А. В. Арциховский, М. К. Каргер, Н. П. Милонов, И. И. Репников и др. раскопали и описали целый ряд городских построек феодальной эпохи в Киеве, Новгороде, Суздале, Старой Рязани и других городах. Сочетая материалы раскопок с данными письменными и этнографическими, Н. Н. Воронин смог уже довольно полно обрисовать древнерусские поселения и

жилища⁴. Однако в послевоенные годы археологами вновь добыт обильный материал как о древних, так и о более поздних жилищах. Тщательные исследования М. К. Каргера в Киеве и А. Л. Монгайта в Старой Рязани ⁵ позволили почти во всех деталях восстановить тип жилища, господствовавший на юге и юго-востоке Руси в X—XIII вв.

Особенную важность представляют раскопки на севере Руси, в Старой Ладоге и в Новгороде, где В. И. Равдоникасом и А. В. Арциховским открыты целые кварталы⁶. Благодаря хорошей сохранности дерева, в культурном слое Новгорода вскрыто множество построек X—XV вв., а в Старой Ладоге найдены сравнительно хорошо сохранившиеся части построек даже VII—VIII вв.

Б, А. Рыбакову удалось открыть и исследовать интереснейший комплекс феодального двора Мономаха и Ольговичей в Любече⁷ XI — XII вв. Итоги определенного этапа археологического изучения древнерусского жилища подведены в диссертации Л. П. Гуссаковского ⁸.

Нам уже случалось подчеркивать, что для восстановления типа и облика древнерусского жилища необходима теснейшая связь археологических и этнографических исследований ⁹. С тех пор появилось несколько этнографических работ, которые основаны как на современных наблюдениях, так и на изучении древних письменных, графических и археологических источников. Это работы М. В. Витова, Л. Н. Чижиковой, Г. Г. Громова, касающиеся истории поселений и жилищ отдельных областей ¹⁰. Огромный материал о восточнославянском народном жилище дает капитальное исследование Е. Э. Бломквист, которая привлекла для своей работы как широчайший круг этнографических исследований, так и многие археологические наблюдения¹¹. В свете всех этих исследований и некоторых новых данных раскопок в Москве нам представляется целесообразным пересмотреть изложенные нами ранее материалы о московском жилище и усадьбе.

До недавнего времени мы не имели сколько-нибудь достоверных сведений о жилище, усадьбе и квартале в Москве до XVII в. Работы по истории жилища в Москве обычно отправлялись от планов Москвы XVI-XVII вв. и чертежей приказа тайных дел, составленных в конце XVII в.¹², ограничиваясь, как правило, для более ранних периодов лишь общими положениями о характере русского жилища ¹³.

«Историк,— писал М. Н. Тихомиров еще в 1947 г.,— наталкивается на почти непреодолимые трудности, когда по обрывочным заметкам древних летописей и актов ему приходится восстанавливать черты древнего города, обычно основательно стертые прошедшими столетиями. Это в особенности можно сказать о топографии древней Москвы XIV—XV веков» ¹⁴. Добытые археологическими раскопками материалы не только уточняют наши сведения о постройках и усадьбах

XVII в., о которых в силу специфичности древних планов мы далеко не всегда имели достаточно полное представление, но и позволяют: проникнуть на несколько веков вглубь, воссоздавая картину московского дома, а иногда и усадьбы уже с XI—XII вв. Археологические данные

Более пятнадцати лет прошло с тех пор, как в Москве были произведены первые специальные раскопки. За это время удалось открыть целый ряд жилищ. В подавляющем большинстве это — деревянные дома. В Москве их остатки лучше всего сохранились во влажной почве Зарядья; несколько хуже — в Кремле, хуже всего — в Заяузье, где было значительно суше. В Зарядье и в Кремле удалось расчистить срубы на высоту иногда десяти венцов, а площадь раскопок была относительно велика, и поэтому можно было составить представление не только о домах, но и комплексе, составлявшем усадьбу в целом, на что ранее обращалось довольно мало внимания.

Впрочем, ни одна из усадеб все же не была открыта целиком, и археологические материалы нам придется пополнять сведениями, почерпнутыми из древних планов, описаний московских жилищ и более поздних наблюдений этнографов.

При раскопках и археологических наблюдениях удалось проследить остатки строений, начиная с XI—XII в. до XVII в. Строения эти принадлежали различным социальным группам населения (в древнейший период — ремесленникам, потом купцам, иногда знатнейшим боярам и даже царям). Поэтому особенно интересно проследить разницу как в характере самого жилища, так и в планировке двора (когда это позволяет установить материал раскопок) и в положении дома по отношению к улице у этих разнородных прослоек городского населения Москвы.

На следы первых строений Москвы археологам еще не посчастливилось напасть. Древнейшие из открытых раскопками строений относятся только к XI—XII вв. Эти постройки сохранились хуже других, так как здания, очевидно, погибли при пожаре. В конце XI в. была сооружена усадьба кожевника на низменной части посада неподалеку от берега Москвы-реки. Однако она была так сильно разрушена в XII в., что сейчас нет возможности установить ряд важных ее черт. Мы можем лишь констатировать, что производственное сооружение (зольник) примыкало, по-видимому, к жилому дому (рис. 82), который имел срубную конструкцию и не был углублен в землю. Дом стоял среди огороженного частоколом двора, через который проходили сточные канавки от зольника, тщательно прикрытые жердями. Была ли

здесь в то время какая-нибудь улица и как был расположен дом по отношению к улице, установить нельзя, как нельзя выяснить ни размеров дома, ни его внутренней планировки.

От другой усадьбы, расположенной в первой половине XII в. в нагорной части посада, но уже на склоне к берегу р. Неглинной, сохранились только конюшни. Эта постройка была сооружена из тонких бревен (диаметром 15 — 18 см), пластин и досок (толщиной 4—5 см), скрепленных по углам зачастую «на ус», реже «с остатком» и в некоторых случаях просто соединенных впритык (рис. 83). Нижние венцы были укреплены камнями размером 20—30 см. Конюшня была разделена на стойла, в одном из которых найден хомут. Стойла чередуются: два широких (2,5 X 2,5 - 3 X 3 м) — узкое (1,2 X 3 м) — снова два широких. Конюшня принадлежала, по-видимому, усадьбе какого-то зажиточного человека, основные постройки которой должны были располагаться несколько выше, ближе к гребню Кремлевского холма. Именно потому, что конюшня стояла ниже, она не была снесена до основания при планировке площадки для новых укреплений, о которых мы уже говорили.

К концу XII — началу XIII в. относится сооружение третьей усадьбы, просуществовавшей до самого разрушения Москвы татаро-монголами в 1237 г. В районе Великой улицы к северо-западу от церкви Николы Мокрого на 14—15 м севернее Великой улицы удалось проследить юго-западный угол сруба из дубовых бревен толщиной 16—20 см. Бревна настолько сильно обгорели, что нет возможности точно установить характер крепления угла, но, по всей вероятности, сруб был рублен «в обло» (так, что концы бревен выступали наружу).

Ориентирована западная стена постройки точно с севера на юг, южная стена — с запада на восток с небольшим отклонением к северу. С внутренней стороны сруба к углу вплотную примыкал развал печи —

масса пережженной глины, занимавшая площадь 1,80 X 1,70 м. В этом глиняном пятне уцелели основания двух деревянных столбов, составлявших, очевидно, опору конструкции печи, как это прослежено и в других древнерусских городах (напр., в Старой Рязани) и как делалось в русских деревнях еще в XIX в. ¹⁵

В четырех-пяти метрах к югу от южной стены постройки прослежена длинная узкая канавка, очевидно след врытого в землю частокола. Между этой канавкой и углом дома находилась яма овальной формы площадью примерно 4,5 м кв. (3X1,5), глубиной 60—70 см.

По соседству с ямой встречены обрезки кожаных изделий (главным образом—части обуви: каблуки, части подошв, головки, задники, голенища, поднаряд и множество обрезков кожи) и скопления шерсти, а в самой яме — значительное количество дубовой коры.

Перед нами, очевидно, остатки кожевенного и сапожного производств, еще не отделившихся друг от друга. Здесь отделяли от кожи шерсть, дубили кожу, кроили и шили из нее обувь. Подобный комплекс — изба кожевника-сапожника XII в.— был открыт А. В. Арциховским в Новгороде на Славне ¹⁶.

Остатки усадьбы московского кожевника XII —XIII вв., к сожалению, не дают нам возможности восстановить полностью ее облик. Однако можно с определенностью установить, что перед нами не врытая в землю землянка, но бревенчатая рубленая «в обло» изба наземного типа с печью в юго-западном углу. С юга к избе, очевидно, примыкали какие-то производственные сооружения, до нас полностью не дошедшие. По всей вероятности, это было холодное помещение типа сеней, стены которого были устроены из вертикально вбитых в землю жердей, но, может быть, следы частокола относятся частично к ограде открытого двора (рис. 84). Размеры избы, расположение внутренних помещений, характер пола, кровли и окон установлены быть не могут. Вход в дом мог быть через сени с южной стороны.

Еще одна постройка относится к XIII в. Она открылась также в Зарядье к югу от Великой улицы напротив церкви Николы Мокрого. Как и предыдущая, она была ориентирована почти точно по странам света. В пределы раскопа попала только восточная стена постройки длиной 3,65 м, шедшая в направлении с севера на юг. Здание было построено

из толстых (25 — 30 см в диаметре) еловых бревен, рубленых «в обло». Сохранившиеся два нижних венца (рис. 85) были врыты в материковый песок, а ясно прослеживающаяся в профиле яма от верхних венцов прорезает только самый нижний горизонт культурного слоя. В открытой части сруба не встречено почти никаких находок, если не считать деревянной бочки у юго-восточного его угла. Сруб не связан определенно ни с одним из открытых в раскопе комплексов. Трудно поэтому говорить о характере постройки в целом и тем более о характере всей усадьбы. По всей вероятности, перед нами подклет здания, врытый в землю на глубину 1,0—1,10 м.

Такая конструкция дома, как мы увидим, была распространена в Москве.

К первой половине XIII в. относится также сруб жилого дома, открытый в раскопе II в Кремле. Сруб был рублен «в обло» из сосновых бревен диаметром 15 — 22 см (рис. 86). В раскоп попала северная стена дома длиной 2,60 м. Зная, что большинство домов в древней Руси в плане приближалось к квадрату, можно думать, что ширина клети вряд ли превышала 3,0 м. Постройка эта по площади едва ли не самая маленькая из встреченных при раскопках в Москве. Сруб был ориентирован почти правильно по странам света и имел досчатый пол, настланный в направлении запад — восток. Глинобитная печь на деревянных столбах была расположена в юго-восточном углу. Вход, судя по направлению досок пола, которые в древности, как и теперь, клали обычно так, чтобы от входа можно было пройти вдоль, а не поперек досок, мог быть с восточной или западной стороны. В последнем случае внутренняя планировка дома близка к северно- и среднерусскому типу

планировки, существовавшему в этих местах в несколько измененном виде до недавнего времени ¹⁷.

Перед нами срубное наземное жилище с досчатым полом и глинобитной печью, отличающееся от других лишь малыми размерами.

К тому же периоду относится открытая в этом раскопе в восьми метрах к востоку от только что описанной постройки, неглубокая врезанная в материк, яма неправильной, приближающейся к прямоугольнику с округленными углами формы (рис. 87). Глубина ее около 0,7 м, размеры в плане 2,60 X 2,20 м, ориентировка почти точно по странам света. Пол земляной, ровный, плотно утрамбованный. Определить назначение этого сооружения затруднительно. В нем не было находок, которые говорили бы ясно — жилище это или хозяйственная постройка. Трудно предположить, что это подполье какого-то несохранившегося наземного жилища, т. к. все подобные сооружения, известные до сих пор по раскопкам в Москве, имели срубную конструкцию. Возможно, что это остатки полуземлянки, но в ней не прослежено ни ступеней входа, какие обычно бывают в такого рода жилищах, ни каких-либо остатков печи. Впрочем, ступени могли быть в северо-восточном углу, который по техническим причинам нельзя было вскрыть. Немного большее по площади (3 X 3 м) полуземляночное жилище, открытое А. Ф. Дубыниным в Суздале, датируется XIII—XIV вв., причем автор отмечает, что это последнее по времени жилище такого типа ¹⁸. Более поздние жилища в Суздале срубные. В Москве же описываемая постройка является единственным жилым или хозяйственным сооружением, углубленным в землю без сруба. Если даже предположить, что оба эти строения — сруб и яма — остатки одной усадьбы, то у нас все же нет данных ни о положении их по отношению к улице, ни о наличии на усадьбе каких-либо других построек.

Московские жилища более позднего периода сохранились лучше. К концу XIV — началу XV в. относится открытая в низменной части

посада (в Зарядье) на южной стороне Великой улицы, напротив церкви Николы Мокрого, усадьба ремесленника — ювелира и литейщика. От дома сохранились остатки нижнего венца сруба, конструкция которого чрезвычайно интересна. Центральное бревно сруба образует пятую стенку, разделяющую помещение на две комнаты. Перед нами — наземная изба-пятистенок из еловых бревен толщиной 23—32 см, концы которых зарублены «в обло». Длина избы 6,90 м, причем западная комната, отделенная пятой стенкой, несколько меньше (она имеет длину 3,40 м, восточная — 3,50 м). Ширина избы вряд ли превышала 4 м. Длинная ось дома ориентирована довольно точно в направлении с запада на восток. Дом выходил непосредственно на улицу своим длинным фасадом.

Внутреннее устройство жилища представляется нам в следующем виде. Изба имела деревянный пол, настланный из еловых досок, положенных в направлении с севера на юг параллельно короткой стене.

В юго-западном углу восточной комнаты находилась печь, сложенная из маломерного кирпича с большим количеством глины. Устройство печи восстановить нет возможности, так как она совершенно развалилась. В развале печи обнаружена кухонная посуда — два горшка и кувшин,— а также два небольших тигля для плавки металла. Вход в дом был, по всей вероятности, со двора, дверь была прорублена в южной стене; через восточную комнату, где стояла печь, попадали в западную часть помещения. По крайней мере так это бывает в современных избах подобного типа. Восточная комната служила не только для приготовления пищи, но и для работы хозяина, который брал сюда, очевидно для отливки в формах украшений (литейная форма найдена рядом с домом), тигли с металлом и, чтобы металл не застыл, ставил тигли в печь. Сама же плавка металла происходила в горне, находившемся во дворе в 3 м к юго-востоку от дома.

В глубине двора, в 6 м к западу от горна, был обнаружен накат из неошкуренных березовых бревен диаметром 20 — 25 см, ориентированных с севера на юг и покрытых рогожей. Значительное количество навоза вокруг этих бревен заставляет предположить, что здесь — остатки хозяйственной постройки.

Такова планировка усадьбы московского ремесленника — кричника и ювелира: просторная двухкамерная наземная изба с деревянным полом, выходившая длинным фасадом на улицу, и открытый двор, в глубине которого располагались хозяйственные и производственные сооружения (рис. 88). Этнографы до недавнего времени считали, что пя-

тистенок появляется у восточных славян лишь в сравнительно позднее время — в XIX в. Однако уже после наших раскопок в Москве археологи обратили внимание на то, что пятистенные жилища (или, как их называли некоторые,— цельнорубленые двухкамерные) существовали в русских городах с древнейших времен. Так, в Новгород этот тип попал в X в. уже сложившимся откуда-то из других русских поселений и был здесь наиболее распространен в XI —XII вв. ¹⁹.

Но новгородские пятистенки обычно представляли собой двухкамерные жилища типа «хата + сени». В нашем же случае, как видно из приведенных материалов, обе камеры были жилыми. Не исключена возможность, что с юга была еще легкая пристройка не срубной конструкции, которая не оставила следов в земле. В этом случае мы могли бы говорить о трехкамерном жилище, совершенно идентичном по своему устройству с постройками средневеликорусского плана.

Это, пожалуй, единственная усадьба московского посадского человека, относящаяся к периоду от татарского разорения Москвы до XV в. и вскрытая раскопками в значительной своей части. От других московских усадеб того времени мы находили в лучшем случае отдельные постройки. Так, при раскопках в Кремле был открыт погреб, сооруженный в XIV в. и просуществовавший до второй половины XV в. (рис. 89). Он был невелик по площади (3,10 X 3,20 м) и срублен из неошкуренных сосновых бревен диаметром от 13 до 20 см. Бревна были скреплены «в обло» чашками вверх, а венцы сруба перемечены зарубками. Сохранились метки на восьми венцах — от одной на нижнем до восьми зарубок. Два же верхних венца (всего их в срубе было 10) сохранились хуже, так что зарубок проследить не удалось. Внутри сруба най-

дены остатки стропил рухнувшей кровли, а также 20 крупных дубовых дранок (длиной 66—71 см, шириной 15 — 20 см, толщиной примерно 0,5 см — см. рис. 90). Дранки симметрично затесаны с одного конца и» по-видимому, должны были прибиваться к какой-то обрешетке стропил так, чтобы концы верхнего ряда заходили на нижний, образуя как бы чешую. Однако ни на одной из найденных в погребе дранок не было ни вбитого гвоздя (деревянного или железного), ни отверстия от гвоздя. Можно думать, что эти дранки еще в работе не были и лежали в погребе просто в качестве запаса для починки кровли. Поэтому нельзя утверждать, что именно данная постройка была крыта дранью. Но более чем вероятно, что в усадьбе, к которой она принадлежала, были здания, крытые дранью.

Пол погреба был земляным. Мы не можем установить определенно, был ли погреб самостоятельной постройкой или подпольем какой-то другой постройки. Однако находка стропил говорит скорее в пользу первого предположения. Возможно, что часть стропил упала при разрушении постройки внутрь, а часть наружу, и поэтому не сохранилась, Внутри сруба оказалось бревно диаметром 16 см, длиной 3,20 м и две доски — одна шириной 24 см, длиной 3,18 м, другая шириной 40 см, длиной не менее 3 м. Кроме того, найден обломок тонкого бревна со сквозным отверстием, в которое была вставлена под прямым углом доска, закрепленная железным гвоздем. Это могут быть остатки кровли или каких-то других конструкций (напр., переборок), причем связь их с данным срубом не может быть установлена. Сруб ориентирован почти точно по странам света. По самому характеру постройки, сооруженной, как мы видели, из не очень добротных материалов, трудно подумать, чтобы она принадлежала к великокняжескому двору. Скорее можно предположить, что здесь на краю древней территории поселка еще жили в XIV—XV вв. и простые горожане.

Но другой погреб, открытый в северной части котлована здания Дворца съездов, был построен гораздо солиднее, Он ориентирован по странам света с небольшим отклонением к западу. Это большая постройка размером 7 X 7 м (т. е. намного больше обычно встречающихся в Москве срубов), сложенная из ровных, хорошо ошкуренных сосновых бревен диаметром 28—35 см. Концы бревен рублены «в обло» чашками вниз, в нижней части бревен сделаны пазы для более плотного соединения их с предыдущим венцом. Сохранилось 10 венцов сруба (рис. 91). Сруб сооружен в конце XIV — начале XV в. и просуществовал до конца XV — начала XVI в. Под нижним венцом у южной стенки сруба расчищен желоб — бревно диаметром 36 см, в верхней части которого выдолблен паз шириной 10 см, глубиной 5 см. Желоб идет в направлении юго-запад — северо-восток; на расстоянии 2,60 м от юж-

ной стенки сруба он обломан при постройке более поздних зданий. В засыпке сруба ясно видны слои глины и кирпича, — видимо, остатки рухнувшей внутрь с верхнего этажа печи. Кирпичи двух типов — маломерный и плитчатый. Сруб с дренажным устройством был подпольем какой-то хозяйственной или жилой постройки, в наземной части которой была печь из кирпича и глины. Конструкцию печи и ее местоположение, разумеется, не удалось определить. Постройка с добротным хорошо оборудованным погребом, по всей вероятности, входила уже в комплекс великокняжеского двора и была разрушена в конце княжения Ивана III в связи с реконструкцией Кремля в целом и княжеского двора в частности.

Низменная часть посада Москвы — современный район Зарядья — целиком выгорела в 1468 г. во время одного из страшных пожаров, которые были обычным бедствием для деревянного города Москвы. При раскопках, особенно к северу от бывшей Великой улицы, вскрыт целый ряд построек, погибших во время этого пожара. Постройки эти, стало быть, были созданы за какое-то время до пожара 1468 г., т. е. по крайней мере в 40-х — 50-х гг. XV в. Здесь вскрыта значительная часть участка (раскопы II, III, IV и V), который в XV в. был занят двумя усадьбами.

Участки обеих усадеб были огорожены заборами, причем в ту пору, очевидно, не практиковалось устройство одного общего забора между смежными участками. Каждая усадьба имела свой крепкий частокол (рис. 92) из еловых кольев толщиной 15 — 20 см у западной усадьбы и

20—25 см — у восточной усадьбы. Нижние концы кольев были врыты в землю и укреплены дополнительно горизонтальными лагами.

Между частоколами образуется проход — линия «ничьей земли» — шириной 2 — 2,60 м. В этом проходе расположен колодец размером 1 X 1,10 м, глубиной примерно в 1,75 — 2 м (см. рис. 92, Б, В). Он был укреплен не срубом из горизонтальных венцов, как обычно укреплялись русские колодцы, но вертикально вбитыми в грунт горбылями, обращенными внутрь колодца наружной неошкуренной стороной и заостренными на концах, чтобы их легче было вбивать в землю. Такое крепление и небольшая глубина колодца указывают, по нашему мнению, на временный характер этого сооружения. И частоколы и колодец сильно обгорели во время пожара. Очевидно, выгорела вся их наружная часть и остались лишь незначительные куски над землей и те части, что были врыты в землю. Поэтому по уровню обгоревших остатков мы можем ориентировочно определить и уровень дневной поверхности того времени, который находился на глубине 3,00—3,50 м от современной поверхности земли. На этом уровне обнаружены и обгоревшие остатки зданий, принадлежавших к обеим соседним усадьбам. К западу от частокола находились какие-то крупные постройки, которые были растащены, очевидно, во время пожара, и представляли собой лишь беспорядочно лежащие бревна.

В центре участка, очевидно, находился основной комплекс жилых построек. На это, по нашему мнению, указывает большая толщина еловых бревен, из которых он был сооружен (35 см и более). От разрушенного до основания дома осталось лишь небольшое надворное строение, расположенное позади него. Строение это было сооружено из строительных отходов (употребляя современное выражение), причем в основной его венец попали бревна разной толщины (что обычно в строительстве не практикуется). Ориентировано оно, так же как и другие постройки района, почти точно по странам света. Восточное и западное бревна венца достигали толщины 38 см, в то время как поперек них лежали бревна толщиной 15 — 18 см, врубленные в толстые бревна «в обло». Размер строения, насколько можно судить по сохранившейся его части, был примерно 3,60 X 3,80 м. В северо-восточном углу помещалась большая глинобитная печь, занимавшая почти всю площадь постройки. Пол был настлан из круглых жердей толщиной 8—10 см, лежавших в направлении с севера на юг; такая же вымостка шла. и вне постройки вдоль ее северной стенки.

Весь характер постройки ясно определяет ее назначение. Это — баня, какие встречались в некоторых деревнях в виде пережитка и до недавнего времени. В северо-западном углу бани найдена печать с надписью «Печать Ивана Карови». Возможно, что это и есть имя и прозвище владельца усадьбы. Вероятно, эта усадьба принадлежала уже упоминавшимся нами князьям Патрикеевым — знатному роду, игравшему большую роль при московском великокняжеском дворе во второй половине XV в. Имя Иван носили двое Патрикеевых — Иван Юрьевич и его сын Иван Иванович. В борьбе за московский престол Патрикеевы поддерживали Дмитрия Ивановича, внука Ивана III, и когда победила партия Софьи Палеолог и наследником стал Василий Иванович, Патрикеевы в 1499 г. подверглись опале. Но еще раньше Иван Юрьевич Патрикеев получил от Ивана III взамен доставшихся Патрикеевым по наследству участков внутри Кремля «Офонинское место Петрова... и с улицею Большою по Николу» ²⁰, т. е., видимо, как раз тот участок на Великой улице возле Николы Мокрого, где открыта описанная выше усадьба с остатками большого дома и баней. Кто из Патрикеевых носил прозвище «Корова» — отец или сын — утверждать трудно, но по времени находки (60-е годы XV в.) — скорее отец.

Примерно в 17—18 м к западу от частокола прослежены остатки забора другой конструкции — из тонких горизонтальных жердей-слег,— возможно ограничивавшего часть усадьбы. Южной и северной границ усадьбы не обнаружено, но, надо думать, что с юга усадьба была ограничена Великой улицей, а на север она могла простираться до линии современного Ершова переулка. Таким образом, длина участка усадьбы определяется примерно в 45—50 м, ширина — 18—20, а площадь, следовательно,—900—1000 м².

Восточная усадьба, как и западная, вскрыта лишь частично. Ее постройки также почти совсем уничтожены (частью при пожаре 1468 г., частью же при постройке позднейших сооружений). До нас дошли лишь остатки какого-то дома и службы. Дом расположен в западной части участка почти вплотную к частоколу на расстоянии 8 м от улицы и ориентирован точно по странам света. Обуглившиеся остатки бревен диаметром 15 — 20 см образуют единственный уцелевший угол здания. Пол был настлан из досок шириной 28—32 см, опирающихся на перпендикулярные им лаги. Направление досок — с севера на юг. Печь находилась, очевидно, в несохранившемся северо-западном углу здания, где ясно прослежены четыре столба, на которые она опиралась (рис. 93, 1). Пространство между столбами (1,30 X 1,40 м) не покрыто досками пола, что подтверждает нашу догадку и выявляет ту же конструкцию русской печи, о которой говорилось выше.

Размер постройки, когда она еще не была разрушена, в направлении с запада на восток достигал 4 м. Южная часть дома нарушена поздней-

шим сооружением. Поэтому мы не можем составить полного представления о характере постройки, но, по всей вероятности, это была изба, поставленная непосредственно на поверхность земли. Наличие русской печи и дощатого пола говорит, что это был жилой дом, но малая площадь здания наталкивает на мысль, что дом этот не был единственным на территории усадьбы. Здесь могли быть и другие жилые помещения как самостоятельные, так и связанные непосредственно с открытым нами домом. В зависимости от этого и дом мог быть частью большого здания, либо самостоятельным однокамерным жилищем размером примерно 4X4 м. Так или иначе, жилые постройки восточной усадьбы XV в. размещались во дворе, а на улицу выходили службы. Прямо к мостовой улицы примыкал сруб размером 4,40 X 4 м из тонких бревен, рубленных «в обло». Сохранились его южная, восточная и западная стенки (северная стенка разрушена позднейшими постройками). Бревна обгорели в основном изнутри, следовательно, сруб был врыт в землю. Отметка пола его примерно на 1 м глубже отметки пола описанного выше дома. Судя по находкам в срубе днищ от бочек и двух столбов, стоящих на полу, и по отсутствию окон, — это был погреб. Ниже мы увидим, что постройка погребов отдельно от основного здания в Москве в XV—XVI вв. практиковалась. На плотно утрамбованном земляном полу найдены остатки тонких досок, возможно, от кровли.

С запада к срубу погреба примыкало также углубленное в землю производственное помещение размером примерно 4 X 4 м. Пол его был опущен на 1,3—1,5 м и покрыт слоем известкового раствора толщиной 13—19 см. В этот своеобразный пол в северо-западной части помещения ближе к его северной границе была врыта на глубину еще 45 см долбленная из целого ствола липы бочка. На полу тонким слоем лежала зола. Никаких деревянных конструкций стен или кровли проследить не удалось. По-видимому, помещение с самого начала не имело сруба. Это могла быть летняя мастерская, устроенная непосредственно на открытом воздухе (рис. 93, 2). Она была углублена в землю, чтобы не пересыхали кожи, предназначенные для раскройки (ведь эти кожи даже приходилось периодически отмачивать в бочке). Спускаться сюда могли по приставной лестнице. Неясно, была ли у помещения какая-либо кровля. Легкий навес, может быть просто «отполок» кровли погреба, вероятно, существовал.

Итак, части двух усадеб XV в., примыкавших к Великой улице, принадлежали, судя по размерам участков, характеру оград и различным находкам, людям разных социальных прослоек, что, как мы видели выше, в то время было весьма возможным. Обе усадьбы представляли собой сложные комплексы построек, причем жилой дом (или дома) помещался во дворе, на улицу же выходили службы. Баня располагалась позади дома.

Сам дом, как это устанавливается по его остаткам, строился непосредственно на поверхности земли без подклета. Участки были вытянуты в направлении перпендикулярном улице.

Часть усадьбы посадского человека — хлебника или житника конца XV — начала XVI в.— была раскопана в Заяузье. Усадьба эта была расположена на склоне Таганского холма под самой кручей, непосредственно за современным высотным зданием. Чрезвычайно тесная застройка района каменными домами в XIX—XX вв. не позволила нам вскрыть усадьбу полностью и выявить ее расположение по отношению к улице, но есть основание предполагать, что улица проходила западнее усадьбы примерно по линии позднейшего Подгорского переулка.

В этом районе, как уже говорилось в начале очерка, дерево не сохраняется, и остатки постройки, исследованные нами, сохранились только потому, что усадьба погибла при пожаре и обуглившиеся бревна дома не сгнили (рис. 94). Так удалось расчистить четыре нижних венца сруба жилого дома и шесть венцов сруба хозяйственной постройки. Жилой дом стоял в глубине двора и был ориентирован почти точно по странам света. От него сохранилось три стены (восточная стена нарушена позднейшими сооружениями) длиною 4—4,20 м каждая. Очевидно, здание было размером примерно 4 X 4,2 м. Характер скрепления бревен на углах определить не было возможности. Сруб был врыт в материковый песок на глубину 20 — 25 см, а вырытый из ямы песок, как нам удалось это установить, был присыпан к стенам дома, образуя завалинки, какие можно видеть и сейчас в некоторых бревенчатых зданиях. Открытая нами нижняя часть дома была не жилой комнатой, а подклетом, который использовали и для хранения продуктов. Жилое помещение находилось выше. Это наше предположение подтверждается тем, что помещение не имело деревянного пола. Пол здесь образовывал плотно утрамбованный песок. На этом земляном полу стояли бочки и бочонки с зерном (рожью, ячменем, пшеном). При пожаре дома в подклет обрушился деревянный пол верхнего помещения. С ним вместе упали и некоторые предметы, говорящие о жилье, — часть, двери с большим железным внутренним замком (дверь, как видно, была поблизости от северо-восточного угла дома), куски слюды от окон из южной стены дома, несколько обломков кирпича (возможно, от печи), обломки посуды. Тут же оказался и бронзовый нательный крест хорошей работы с рядом изображений, по которым можно датировать и все сооружение концом XV — началом XVI в., и даже кусок ржаного хлеба, впрочем, совершенно обугленного. С севера к дому примыкал частокол из бревен толщиной 15 — 16 см (а дом построен из бревен диаметром 20—22 см). Внутри частокола слоем лежал навоз, перемешанный с соломой, среди которого найдены остатки корзин, железные подковки и

лыковый лапоть. Трудно сказать, было ли это помещение крытым, так как остатков кровли обнаружить не удалось. Возможно, что кровля эта была соломенной (остатки обгоревшей соломы попадались) или же что она упала при пожаре на ту часть площади двора, которая осталась не раскрытой нами. Назначение этого помещения определить нетрудно.

Это — скотный двор (крытый или открытый), какие обычны в подмосковных деревнях еще и в наше время.

В двух с небольшим метрах к северу от скотного двора находился погреб. Он помещался в прямоугольной яме размером 3,20 X 2,85 м, вырытой в материковом песке на глубине 0,90—1,00 м. В яму был спущен сруб несколько меньших, чем яма, размеров, из еловых и дубовых горбылей и плах, углы соединены «с остатком». Пространство между стенами сруба и границей ямы было вновь забито песком, а сверху из того же песка была насыпана завалинка до 70 см высотой. Общая высота сохранившейся части погреба — до 1,60 м. Кровля его была, по всей вероятности, деревянной. Ее обгорелые остатки покрывали дно погреба. Погреб был пуст, его содержимое представляло для хозяев большую ценность и было целиком спасено от пожара. Сооружение погреба такой же примерно конструкции нам случилось видеть в том же районе в 1947 г. Строго говоря, у нас не может быть.уверенности в том, что погреб принадлежал к той же усадьбе, что и дом, ввиду большой разницы в их ориентировке (погреб ориентирован с северо-запада на юго-восток). Но во всяком случае обе эти постройки существовали и погибли одновременно.

Погреба несколько иной конструкции встречены при раскопках в районе Великой улицы. Это были срубы из еловых бревен, рубленые, как правило, «в обло» и чаще всего покрытые сверху накатом из тонких бревен" (рис. 95). Размер их обычно около 3 X 3 м, глубина 1,50— 2,00 м. На земляном полу этих погребов нередко оставались днища бочек.

Погреб был, как видно, необходимой частью всякого московского жилища, богатого и бедного. Разница была лишь в содержимом стоявших в погребе бочек, в которых у бедных хранилось зерно и простейшие соленья, а у богатых, кроме того, дорогие меды и т. п. Так, повесть «О московском взятии от царя Тахтамыша» 1382 г. гласит, что во время осады возмутившиеся москвичи «начали обходити по двором и износяще же погребов меды господьские»²¹.

Выше мы уже описали погреба XIV и XV вв.., открытые на территории Кремля. В Зарядье напротив церкви Николы Мокрого также открыт сруб погреба XIV в., внутри которого найдены днища бочонков. До XV в. погреба, кажется, не снабжались специальными дренажными устройствами (погреб, принадлежавший к великокняжескому двору, оказался первым, снабженным дренажным желобом). При археологических наблюдениях в Кремле в центральной части котлована строительства был обнаружен еще один погреб. Благодаря специфическим условиям стройки, расчистить его полностью не удалось. Нет возможности и датировать постройку точнее, чем в пределах XII—XV вв. Все же

она представляет интерес благодаря оригинальному устройству дренажа, не встреченному в других постройках ни разу. Рубленый "в обло" сруб имел размеры I 4 X 4 м (по наружным концам бревен) и был ориентирован точно по странам света. Удалось проследить восемь его венцов, опущенных в материковый песок, нижние пять венцов в восточной части сруба врезались в водонепроницаемую глинистую прослойку, которая в этом месте подстилала песок. Оказавшийся на контакте водонепроницаемого слоя и песка (в котором, как мы упоминали раньше, были родники) сруб могли заливать грунтовые воды. Для отвода этих вод яма, в которую должны были опустить сруб, значительно расширена и углублена с восточной и юго-восточной сторон и вне стен сруба заполнена камнями вплоть до уровня контакта глины и песка (что соответствовало пятому снизу венцу сруба). На этом уровне поверх камней был положен слой бересты, препятствовавший заполнению промежутков между камнями лежавшим сверху песком. Образовалось пространство, в которое уходила из сруба вода. С западной стороны сруба такого устройства не было, т. к. глинистая прослойка здесь кончалась и вода могла стекать прямо через песок по склону к р. Неглинной.

Большая усадьба, сооруженная в 20-30-х годах XVI в. и разрушенная в конце того же столетия, была исследована в Зарядье по соседству с церковью Николы Мокрого на северной стороне Великой улицы. Она была расположена как раз на месте описанной выше восточной усадьбы XV в., и ее постройки частично нарушили остатки строений этой усадьбы, уцелевшие после пожара. Жилой дом здесь был. каменным. Он стоял в глубине двора на расстоянии 18 м от мостовой улицы.

Открывшаяся в раскопе часть фундамента дома дает нам возможность составить представление о некоторых чертах постройки в целом. Дом был, очевидно, прямоугольный и стоял длинной стороной к улице. Его короткая сторона, открывшаяся в раскопе, ориентирована почти точно в направлении с севера на юг. Длина ее 4,6 м. С западной стороны дома находилось высокое крыльцо, стоявшее на каменных опорных столбах, квадратные основания которых удалось проследить в земле, фундамент дома был сложной конструкции. В землю были вбиты по всей линии будущей кладки фундамента на расстоянии 30—40 см друг от друга дубовые сваи длиной 1,20 — 1,50 м, толщиной 20 — 22 см, заостренные на нижних концах. На этом свайном основании был выложен из белого бутового камня сам фундамент здания. Стенки его достигали толщины 1,20 м. Основания столбов крыльца— 1,00 X 1,00 м (рис. 96).

Мы не можем представить внешнего вида здания за исключением того, что оно имело выносное на столбах крыльцо. Жилые помещения находились на 1,20—1,50 м выше фундамента. На этой высоте открылись остатки толстых деревянных брусьев, на которых стояла печь, находившаяся в северо-восточном углу первой комнаты дома, видимо у противоположной входу стены. Она была облицована изразцами и служила не только для тепла, но и для украшения парадной комнаты, которая, видимо, находилась сразу при входе. Жилые же помещения были в восточном крыле здания.

Хозяйственные постройки располагались вдоль улицы (рис. 96, А), выходя на нее своими глухими стенами. У самой мостовой Великой улицы открылись два сруба из толстых дубовых бревен (толщиной 25 — 30 см) рубленых в лапу. Западный сруб с земляным полом, укрепленный по углам «стульями» — врытыми в землю толстыми деревянными столбами, на которые он опирался,— был каким-либо амбаром. Восточный же сруб, расположенный в 2 м от первого, имел совершенно особую конструкцию, на которой стоит остановиться.

Это было большое здание размером 5,20 X 5,20 м, срубленное из неошкуренных дубовых бревен, скрепленных на углах сложным замком «в лапу с зубом» (рис. 96, Д). Оно врыто в землю на глубину 1,0 — 1,5 м. Пол был выложен «в елочку» красным кирпичом (средний размер 29 — 30 X 12,5 — 14 X 5,5 — 6,5 см), причем вдоль западной стены сруба оставалось незамощенное кирпичом пространство в 30—40 см

шириной для стока воды, укрепленное специальной доской. К этому желобу через отверстие, прорубленное в западной стенке сруба на уровне пола в 50—60 см от северо-западного его угла, была подведена дренажная труба (рис. 96, Г), отводившая воду из сруба в сточный колодец, находившийся в полу западного сруба. Труба эта представляла собой дубовое бревно длиной 2,80 м, толщиной 28 см, в котором сверху выдолблен квадратный в сечении канал шириной и глубиной 12 см, прикрытый сверху доской. Колодец — удлиненный, прямоугольный сруб с углами, скрепленными «в обло». Бревна тщательно пригнаны друг к другу «в паз». Вся система (рис. 96, Б) представляет собой дренажное сооружение. В северо-восточном углу сруба пол также не оыл замощен кирпичом. Здесь на расстоянии 1,75 м от северной стенки сруба, было врыто в землю стесанное сверху бревно длиной 2,20 м, шириной 33 см и толщиной 30 см. На стесанной поверхности бревна лоно видны пазы от стоявших здесь наклонных брусьев лестницы, ведшей из подвала наверх. Тут же лежала упавшая сверху во время разрушения здания массивная дверь, сделанная из двух досок, с двумя железными петлями для навески и пробоем для висячего замка (рис. 96, В). В южной части сруба найдены остатки обрушившегося деревянного перекрытия. В засыпке подвала встречаются различные предметы, говорящие о назначении всего здания в целом,— остатки больших и малых бочек и разного рода затычки, зерна соленых огурцов, конские подковы, удила, тележная ось, часть передка от саней, украшенного богатой резьбой, обшлаг рукава одежды из грубой шерстяной ткани, деревянная мешалка, обрывки рогожи,— все указывает на хозяйственное назначение этой постройки.

Это была чрезвычайно благоустроенная двухэтажная надворная постройка, нижний (подвальный) этаж которой представлял собой погреб-ледник для хранения в основном каких-то жидкостей (бочки в нем были снабжены пробками.), оборудованный по последнему слову тогдашней холодильной техники. На его каменный пол мог накладываться лед, а летом вода от таяния льда и почвенные воды, какие могли проникнуть в подземное помещение, отводились в сточный колодец. Верхний этаж постройки использовался для хранения хозяйственной утвари. Об обычае хранить в леднике всякого рода хмельные напитки говорит старая русская пословица: «Есть и медок, да засечен в ледок»²². На расстоянии 1,5 м к востоку от погреба-ледника открылась часть небольшого сруба из тонких еловых бревен, углы которого также были рублены «в лапу». Возможно, что это также хозяйственная постройка той же усадьбы.

Двор усадьбы был замощен, причем основу вымостки составлял каркас из бревен, лежащих на расстоянии в одно бревно друг от друга и скрепленных внизу поперечными лагами. Пространство между брев-

нами было плотно забито щепой, прутьями, землей. Сверху на ряде участков все это было прикрыто дранкой или устлано вязанками прутьев. Остатки другой, более легкой, вымостки из положенной на связки прутьев дранки, реже из досок были найдены позади дома. На мостовой найдены колесные чеки, часть тележной оси, ступица колеса, санный полоз. Позади дома располагался, очевидно, обширный скотный двор.

То, что открытая нами усадьба принадлежала какому-то очень богатому человеку, несомненно. Ее площадь могла достигать около гектара. Каменные барские палаты в центре усадьбы, выдвинутые на улицу богатые, солидно построенные службы, небольшой передний двор и огромный задний двор — все это предвосхищает известную по чертежам конца XVII в. планировку усадеб московских бояр. Такова, например, в общих чертах планировка усадьбы бояр Стрешневых, занимавшей когда-то угол Смоленской улицы (ныне улица Калинина, где сейчас новое здание библиотеки им. В. И. Ленина)²³. Но еще ближе к открытой нами усадьбе по характеру планировки передней части двор Юрьева. На чертеже видны ворота, ведущие на улицу. Вдоль забора по улице стоят ледник ²⁴, каменная людская палата, чуланы, под прямым углом к ним по другой границе двора — конюшня, сарай, поварня. Барские палаты находятся поодаль в глубине двора.

Таким образом, открытая нами усадьба XVI в. является прототипом позднейших барских усадеб XVII в. и, в особенности, XVIII в. с их «почетными дворами», окруженными выходящими на улицу «чистыми службами».

Усадьба XVI—XVII вв. открыта в Зарядье при раскопках А. Ф. Дубынина. Большой рубленый «в обло» из дубовых бревен диаметром 25 см жилой дом (4,8 X 6,1 м) стоял, по-видимому, также в глубине двора. К нему вел от улицы настил из тонких жердей. К основному срубу с севера и с востока примыкали две хозяйственные постройки. Восточная из них (размером 4,8 X 5 м) предназначалась для скота. Судя по находкам, усадьба принадлежала какому-то феодалу. В другой аналогичной усадьбе того же времени открыты остатки большого дома (достигавшего, по-видимому, размеров 5 X 8,8 м), к которому с восточной стороны было прирублено меньшее, вероятно, хозяйственное помещение (2,8 X 2,9 м) с хорошо оборудованным подпольем. Пол погреба был устлан тонкими бревнами. В юго-западном углу дома врыта в землю клепаная бочка без дна, служившая для дренажа. В погреб спускались по деревянной лестнице (рис. 97) ²⁵.

Подполья домов XVI и XVII вв. также открыты в Зарядье между Великой улицей и крутым подъемом берега (в районе позднейших Ершова и Елецкого переулков, где ныне строится здание гостиницы). Интересна их внутренняя конструкция. Сруб XVII в. был сложен из

толстых дубовых бревен (диаметром 35 см). Бревна плотно пригнаны друг к другу. Концы их скреплены «в лапу». Внутренние размеры подполья — 3,8 X 4,2 м, высота его от перекрытия до пола — 2,3 м. Другой сруб XVII в. был гораздо меньше (2,8 X 2,9 м). Он ориентирован по странам света; концы бревен соединены «в лапу с зубом», пол выстлан березовыми жердями. Подполье имело небольшую высоту — всего 0,7 м, но в центре его специальный столб поддерживал перекрытие ²⁶, которое, очевидно, служило полом жилого помещения. По нашему мнению,— это не отдельно стоящий погреб, а именно подполье жилого дома. Оно осушалось клепаной бочкой без дна (диаметр 50 см, высота 80 см). Опускались в подполье по деревянной лесенке в две ступеньки (длиной 1,2, шириной 0,6 м). Это могло быть подполье с голбцом, какие встречались еще недавно в русских деревнях²⁷.

Особый интерес представляет открытая неподалеку усадьба XVI в., принадлежавшая, по-видимому, кожевнику или сапожнику. Дом стоял во дворе, огороженном плетнем. К основному срубу, рубленому «в обло» (размером 3,9 X 4,3 м), было прирублено с востока еще небольшое хозяйственное помещение размером примерно 3 X 3 м с бревенчатым полом. Это — двухкамерное жилище (хата + клеть). А. Ф. Дубынину удалось проследить с большой полнотой внутреннюю планировку помещения. Он предполагает, что вход был с западной стороны. Внутри помещения параллельно южной стене шла тонкая перегородка, делившая избу на южную часть размером примерно 2,7 X

X 3,9 м и северную (1,6 X 3,9 м). В юго-восточном углу за перегородкой стояла печь, напротив нее — в северо-восточном углу избы было место, где располагались нары. Около них в восточной стене, вероятно, имелась дверь в помещение пристройки, прирубленной к основному срубу. Пол в избе был дощатый, в пристройке (клети размером 3 X 3 м) — бревенчатый ²⁸. Возможно, что перед нами сложный комплекс жилища, изменившего постепенно свою планировку (рис. 98, 1). Первоначально это было однокамерное жилище с печью, расположенной по диагонали от входа устьем к нему, и с «примостом» возле печи. Такая планировка внутреннего помещения представляет собой восточный вариант южновеликорусской планировки. Видимо, в законченном виде, когда уже был сооружен прируб, который мог служить и хранилищем имущества — клетью и сенями, жилище имело уже типичную севернорусскую планировку ²⁹ (ср. рис. 98, 2). Вход мог быть также через сени. Налево от входа помещалась печь устьем к противоположной стене, над входом — полати. Между печью и противоположной стеной дома могла быть и перегородка, отделявшая «середу» или «бабий кут». А в юго-западном углу должен был находиться «красный кут». Предположить, что изба имела одновременно две входные двери, т. е. была проходной, не представляется возможным.

Такие изменения могли произойти в жилище южанина, переселившегося в Москву, где был более суровый климат.

К середине XVII в. относится усадьба, расположенная на южной стороне Великой улицы напротив церкви Николы Мокрого. Весь дом сгорел при каком-то пожаре и бревна его были растащены. Остались лишь обугленные части нижнего венца, причем и здесь многие бревна оказались сдвинутыми со своих первоначальных мест (рис. 99). Дом состоял из трех рядом стоящих срубов, очевидно соединенных дверями. Все три сруба, ориентированные с севера на юг, рублены «в обло» из еловых бревен толщиной около 20 см. Наибольший из них и самый южный размером 4,40 X 4,55 м, видимо, был основным. В дальнейшем к нему был прирублен средний (3,30 X 3,50 м) и, наконец, северный, выходящий на улицу, размером, очевидно, 3,00 X 3,00 м (северная его стенка нарушена позднейшими уличными сооружениями). Прируб каждый раз делался с таким расчетом, что одна из стенок продолжала стену предыдущего сруба. Все три сруба, вероятно, имели дощатый пол, но доски пола, лежащие в направлении с севера на юг и опирающиеся на подложенные снизу лаги (рис. 99, Б), сохранились лишь в южном помещении. Находки слюды в среднем срубе позволили предположить, что окна были прорублены в его восточной и западном стенках. Печи удалось проследить в двух помещениях. В южном (наибольшем) печь стояла в юго-западном углу и была облицована нарядными зелеными «муравлеными» изразцами, какие были в моде в Москве в середине XVII в. ³⁰. В средней комнате печь стояла в северо-восточном углу и не была столь богато украшена. В северной выходившей на улицу комнате печь если и была, то в северной части, разрушенной позднейшими сооружениями. Обращает на себя внимание конструкция завалинки, прослеженная нами у юго-западного угла здания (рис. 99, В). Завалинка была укреплена рядом бревен, шедших параллельно стене здания, удерживавшихся вбитыми в землю небольшими деревянными кольями. Пространство между бревнами и стеной было завалено тут же взятой черной землей. Таким образом, открытый нами дом XVII в. представлял собою усложненный вариант наземной избы, не углубленной в землю, с завалинкой. Усложнение жилища здесь шло за счет пристройки к нему дополнительных срубов, образовавших жилые комнаты. При этом парадной комнатой являлась, очевидно, южная, украшенная изразцовой печью.

Хозяйственные и обслуживающие постройки находились, очевидно, где-то поблизости (вероятнее всего — на некотором расстоянии от дома), но от них не осталось и следов.

Дом принадлежал какому-то зажиточному, хотя и не очень богатому человеку, всего вернее — подьячему. На эту мысль наводят найденные в доме глиняный подсвечник и две чернильницы. Первоначально дом, по-видимому, стоял в глубине усадьбы, но уже вскоре прирубленные к нему помещения достигли улицы.

Наибольший из открытых в Зарядье домов стоял рядом с церковью Николы Мокрого. Он принадлежал, как выяснилось, одному из очень знатных крымских феодалов, выехавших на службу московским царям уже в начале XVII в.,— князю Василию Яншеевичу Сулешову. Сулешовы принадлежали к самым родовитым московским фамилиям; они выиграли в конце XVII в. местнический спор у самих Шереметевых. Дом Сулешова был настоящим дворцом, построенным из белого камня. Его фасад выходил непосредственно на улицу. Но этот дом просуществовал до 1941 года и был так сильно перестроен в XVIII—XX вв., что выявление его древнейшего комплекса, правда уже намеченного нами по археологическим данным,—требует, однако, специальной работы историко-архитектурного характера и заслуживает особой публикации.

В Кремле при раскопках и археологических наблюдениях открыты части белокаменных зданий, принадлежавших как знатнейшим боярам (например, Годуновым), так и великокняжескому и царскому дворцам. Из дворцовых зданий удалось исследовать подвал юго-западной части великокняжеского дворца конца XV — начала XVI в. (так наз. «палаты Софьи Палеолог»), значительную часть подклета палат царицы Натальи Кирилловны (XVII в., рис. 100) и отдельные фрагменты палат царевен, также принадлежавших к комплексу царского дворца XVII в. Но все это — лишь незначительные части больших зданий, не позволяющие судить ни о доме в целом, ни тем более, об усадьбе. Они могут дать много интересного для изучения строительной техники (при сопоставлении с рядом других материалов) или для изучения быта царского дворца XVII в. Последняя тема, которой посвящен уже ряд книг, далеко выходит за рамки нашей работы. Поэтому мы не будем сейчас рас-

сматривать фрагменты каменных домов, тем более, что по изложенным в начале очерка соображениям, дворцы московской знати представляют для нашей темы меньший интерес, чем хижины ремесленников. Городская усадьба

Итак, при раскопках и наблюдениях в Москве до настоящего времени археологи проследили остатки примерно трех десятков усадеб. Однако в некоторых случаях остатки эти были столь незначительны, что не позволяют судить ни о том, что представляла собой усадьба в целом, ни даже об отдельных ее постройках. Для наших выводов все же можно использовать данные о двадцати трех более или менее сохранившихся усадьбах. Четырнадцать из них принадлежали рядовым горожанам: шесть ремесленникам (четыре — кожевникам и сапожникам, одна — кричнику и ювелиру, одна — гончару), одна — хлебнику или житнику и семь — не очень зажиточным горожанам, профессий которых установить не удалось. Восемь усадеб принадлежали, по-видимому, представителям зажиточной части населения Москвы (из них четыре — боярам и дворянам, в том числе Василию Сулешову, Ивану Корове и др., одна — приказному и три — зажиточным людям, социальную принадлежность которых более точно определить нет возможности). Наконец, археологическими исследованиями частично затронут великокняжеский и царский двор.

Эти усадьбы существовали не одновременно. Одни из них были уже давно разрушены и забыты, когда другие только начинали строить. К периоду до разрушения Москвы татарами относятся всего пять усадеб, причем все это усадьбы рядовых горожан. Ко времени со второй половины XIII в. до пожара 1468 г. относятся шесть усадеб. В числе их предполагаемых владельцев четыре посадских человека³¹, одна усадьба принадлежала Ивану Корове и одно сооружение относилось к хозяйственным постройкам великокняжеского дворца. Наконец, к периоду от последней трети XV в. до середины XVII в. относятся 12 усадеб, в том числе только пять усадеб посадских людей (из них две ремесленников—сапожника и гончара), три усадьбы феодалов, одна усадьба приказного и три усадьбы зажиточных людей. Эти данные о социальной принадлежности владельцев московских усадеб в различные исторические периоды согласуются, как мы видим, с теми выводами об изменении социальной топографии Москвы, к которым мы пришли в предыдущих очерках на основании изучения культурного слоя в целом.

Рассмотрим теперь материалы о планировке и застройке усадьбы, которые удается извлечь из сравнения приведенных выше данных.

Подавляющее большинство построек (13 из 15 жилых домов и 11 из 19 хозяйственных построек), открытых в Кремле, в Зарядье и в Заяузье³², были ориентированы примерно по странам света, лишь с небольшими отклонениями. Иная ориентировка встречается у хозяйственных построек чаще, чем у жилых домов, а территориально — в Кремле и Заяузье чаще, чем в Зарядье. При этом нельзя не заметить, что отклонения от ориентировки север — юг, встреченные на берегах рек Неглинной и Яузы, таковы же, каковы соответствующие отклонения направления высокого берега этих рек (например, конюшни в Кремле на склоне левого берега р. Неглинной, усадьба гончара в Заяузье на склоне левого берега р. Яузы). Напрашивается мысль, что на застройку тех или иных районов города оказали большое влияние берега рек. И в Кремле и в Зарядье, где Москва-река течет почти точно в направлении с запада на восток, а р. Неглинная впадает в нее с северо-северо-востока, большинство построек располагалось правильно по странам света, но на берегу р. Неглинной отклонение было сильнее. В Заяузье же, где Москва-река поворачивает к югу, а Яуза впадает в нее также с северо-востока, правильной планировки построек по странам света быть не могло (разумеется, за исключением церквей, которые всегда строили алтарной частью на восток). Возможно, что в древнейшей части города, на мысу у впадения р. Неглинной, и была вначале кучевая планировка поселка, но на посаде, как нам представляется, планировка поселка была уже прибрежно-рядовой, и ориентировка усадьбы в целом производилась в большинстве случаев перпендикулярно берегу реки, так что соседние усадьбы образовывали улицу. Впрочем, у нас нет данных о расположении улиц в первые десятилетия существования Москвы (в особенности, в нагорной части посада) и лишь с XII—XIII вв. можно судить по ориентировке большинства построек, что организующей магистралью низменной части Великого посада стала улица, известная впоследствии под названием Большой или Великой. По мере застройки образовались другие улицы и переулки. Та планировка района Зарядья, которая просуществовала до 1941 г., сложилась, очевидно, в конце XV или в XVI в. Она зафиксирована на «Петровом чертеже» конца XVI в.

Жилые, хозяйственные и производственные постройки одной усадьбы независимо от того, связаны они конструктивно или стоят отдельно, в подавляющем большинстве случаев ориентированы одинаково. Исключение составляет усадьба житника за Яузой, где погреб ориентирован совершенно иначе, чем жилой дом; их оси составляют угол почти в 40°. Но в этом случае нет уверенности, одна ли перед нами усадьба или части двух, одновременно сгоревших. Все же отклонения от меридиана хозяйственных построек обычно несколько больше, чем жилых. Что касается планировки отдельной усадьбы, то найденные при рас-

копках остатки жилищ и усадебных строений позволяют нам сделать вывод о том, что в XI—XIII вв. в усадьбах ремесленников в Москве жилой дом стоял в глубине двора. Но уже в XIV—XV вв. дома ремесленников выходили и на улицу. Так было на усадьбе литейщика и кричника XIV—XV вв.; на усадьбе же сапожника, сгоревшей в 1468 г., хоть изба и стояла в глубине усадьбы, но производственное помещение выходило на улицу. К тому времени развитие экономики создало уже те условия, при которых ремесленник должен был работать не на заказ, а на рынок. При таких условиях дом должен был выходить на торговую улицу. В XVI —XVII вв. дома ремесленников уже почти всегда выходили на улицу, как это отмечено исследователями поздней планировки Москвы³³.

Но большинство усадеб ремесленников к этому времени отодвинулось на окраины города, а в исследованных нами районах, как уже было сказано, усиливается дворянская прослойка. Поэтому в Зарядье и в XVI —XVII вв. еще очень мало домов, выходящих на улицу. Это — изба приказного, последний прируб которой вплотную примыкал к улице, возможно, и потому, что этот приказный, носивший всегда с собой чернильницу, промышлял также писанием челобитных для разных клиентов — нуждающихся, которых всегда должно было быть множество в бойком районе Зарядья. Люди же позажиточнее и, в особенности, дворяне и бояре вплоть до XVIII в. ставили дома в глубине двора, заставляя их от улицы рядом хозяйственных построек, выходивших на проезд глухими стенами. Эта застройка придавала усадьбе характер небольшого укрепления. Очевидно, уже в XVI в. складывается планировка дворянской усадьбы с «чистым» двором впереди, превратившимся в XVIII в. в соur d`honneur. Еще в XVIII в. только особо почетные гости могли подъезжать через такой двор прямо к крыльцу, обычно же вежливый гость должен был остановить возок у ворот и идти через «чистый» двор пешком.

Исключение представляют каменные палаты бояр Сулешовых, выходившие прямо к мостовой улицы. Возможно, что здесь сыграли роль какие-либо соображения эстетического порядка или желание этих богатых и знатных выходцев из Крыма показать все великолепие своих хором, выставив их на улицу в один ряд с только что построенной нарядной каменной в стиле «московского барокко» церковью Николы Мокрого. Были исключения и в другую сторону. Открытая А. Ф. Дубыниным изба сапожника XVI в. в Зарядье, по всей вероятности, не выходила на улицу.

Интересно отметить, что такая же закономерность в расположении домов; горожан прослеживается и в средневековых городах Западной Европы. Так, В. Радиг отмечает, что в немецких городах первоначально переселявшиеся туда крестьяне приносили с собой деревенскую

манеру застройки усадьбы, но в дальнейшем теснота и дороговизна участков внутри городских стен и необходимость для ремесленников иметь рабочие места именно на улице обусловили ту планировку городской усадьбы, при которой дом выходит непосредственно на улицу в ряд с другими тесно прижатыми к нему домами. И к XIII-XIV вв. только в маленьких городках или предместьях остаются еще усадьбы, планировка которых сходна с деревенской³⁴. Мы видели, что в центральных районах Москвы особые условия социальной топографии города способствовали длительному сохранению старого плана застройки.

Хозяйственные постройки московских усадеб отличаются разнообразием. Пожалуй, чаще всего встречены погреба. В описанных 23 усадьбах открыто 17 погребов. При этом следует отметить, что в двенадцати случаях погреб представлял собой, по-видимому, отдельно стоящую специальную постройку, а в пяти — подполье или подклет жилого дома. Погреба встречены и в рядовых усадьбах и в усадьбах зажиточных людей. Но в богатых усадьбах обнаружено и по два погреба, к тому же погреба в них лучше оборудованы — снабжены дренажными устройствами и приспособлены, как говорилось выше, для устройства ледника. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в Москве погреба встречаются чаще, чем, например, в Новгороде, где на 203 жилые постройки приходится всего пять погребов³⁵. Нам представляется, что это можно объяснить разницей климата. В более северной Новгородской земле было, по-видимому, меньше жарких дней, и продукты вполне могли храниться в подклетах домов.

Из других надворных построек шесть имели производственный характер (зольники кожевников, сапожная мастерская, помещение для лепки гончарной посуды, гончарный горн и домница). Открыты также одна конюшня, два скотных двора, два амбара, одна баня. Несколько надворных построек настолько разрушены, что назначение их определить не удалось. В подавляющем большинстве случаев (кроме одного) можно было со значительной долей достоверности установить расположение надворных построек по отношению к дому и к улице. В пятнадцати случаях они стояли отдельно от дома и только в семи — непосредственно примыкали к дому или даже были с ним конструктивно связаны. В тех случаях, когда дом стоял во дворе, постройки нередко располагались ближе к улице, так что на улицу выходили их глухие стены. Такое положение надворных построек можно было определенно установить в пяти случаях, причем это были и усадьбы ремесленников и дворянские усадьбы. Во всех случаях на улицу выходили погреба, ледники или амбары. Конюшня и баня стояли в глубине усадьбы позади дома. Усадьбу в большинстве случаев ограждал крепкий частокол.

Представление об усадьбе посадского человека XVI в. дает купчая грамота 1586 г. Дмитрий Леонтьев сын Воропаева, торговый человек

гостиной сотни, сначала продал Соловецкому монастырю часть принадлежавшего ему двора, а потом заложил и остальное» Судя по описанию строений этой усадьбы, она была заброшена, да и в лучшие свои времена вряд ли являлась резиденцией городского богатея — торгового человека гостиной сотни. Скорее можно подумать, что за этими бумагами — купчей и закладной — скрывалась какая-то махинация. М. Н. Тихомиров справедливо подозревает здесь скрытую кабальную сделку³⁶. В закладной читаем: «А на дворе хором: горенка да сени бревенные не покрыты, да погреб под сеньми, да мыленка ветха, да городьба кругом»³⁷. На принадлежавшей Дмитрию Леонтьеву усадьбе стоял, значит, двухкамерный дом (изба + сени). Сени, возможно, были сделаны из вертикально врытых бревен («бревенные»). Почти за тридцать лет до того, в 1559 г., на дворе Якова Степанова Бундова на Арбате стояло три избы «да пристена, да клеть», мыльня, погреб с надпогребицей ³⁸.

Состав городской усадьбы, как видно, не претерпел существенных изменений и в XVII в. Так, в описаниях дворов тяглецов московской Бронной слободы мы читаем, что у хлебника Сергея Афанасьева было «на дворе хором: изба, против нее клеть, меж их сени, ограда, ворота. От улицы три прясла замету а городьба заметы и около саду частокол соседми вопче». У его соседей, ствольника Ивашки Константинова и кузнеца Ивана Яковлева, на дворах были еще и кузницы. На усадьбе Василия Никитина «рейтарского строю» отмечена изба с сенями, полколодца (т. е. как и в описанном случае в Зарядье — один колодец на две соседние усадьбы), три прясла забора с воротами, на огородной земле сад ³⁹. У тяглеца Кадашевской слободы «на дворе хором: горница белая на глухом подклете, да горница черная на глухом же подклете, меж ними сени, да под сенями погреб. В огороде баня с сенями. Ворота в заборе, конюшня с навесом» .

Все приведенные материалы позволили нам реконструировать на основе археологических данных, дополненных данными позднейших письменных источников, усадьбу сапожника на Великом посаде, сгоревшую в 1468 г. Здесь показаны не только открытые раскопками дом, погреб, мастерская, колодец и забор, но также конюшня с навесом, баня в огороде (рис. 101, 1) ⁴¹. Отчетливо сознавая всю условность такой реконструкции, мы все же думаем, что в общих чертах она дает представление об усадьбе московского ремесленника.

Иную картину представляла собой усадьба феодала. Вспомним открытые при раскопках богатые усадьбы с их разнообразными благоустроенными постройками. А вот как описал свой московский «двор» князь Юрий Андреевич Оболенский (его духовная грамота составлена между 1547 и 1565 гг.): «А что на Москве на моем подворье хоромов на заднем дворе, горница с комнатою, перед комнатою сени, перед

горницей повалуша да сени же, да на заднем дворе две избы хлебные, да пивоварня, Да поварня, да мыльня, а на переднем дворе двеповалуши, да анбар, а по другую сторону ворот два погреба, конюшня, две сенницы да житница. А столовую горницу с комнатою и с подклеты, да повалушу комнат... да сени и з задним крыльцом и с переходы да горница одинака на конюшенном дворе...»⁴² Можно понять, что на улицу выходил крепкий частокол с воротами, по сторонам которых стояли амбар, погреба, конюшня и две сенницы. На переднем дворе высились два башнеобразных здания-повалуши. Господский дом с его горницами, комнатами, сенями, повалушами и переходами стоял в глубине усадьбы на заднем дворе, где были и обслуживавшие господский стол хлебные избы, пивоварня, поварня, мыльня. Видимо, отдельно стояла столовая изба с повалушей, сенями и переходами. Был в усадьбе еще конюшенный двор, где стояла также горница. И. Е. Забелин считает, что башнеобразные повалуши» возвышавшиеся над остальными строениями не менее чем на один этаж, были непременной частью богатого дома XVI в., и приводит в пример известные хоромы Строгановых в Сольвычегодске, построенные в 1565 г.⁴³

Усадьбы зажиточных людей, описанные переписчиками XVII в., также дают картину весьма сходную с той, которая открывалась при раскопках. Так, в Бронной слободе на дворе подьячего приказа Большого дворца Прокофия Стахлева были: горница на подклете, сени «о дву житьях», над сенями чердак, у верхних сеней крыльцо дощатое «да у тех же сеней два чюланца отхожих, погреб с надпогребицею, конюшня, в огороде баня с пристенком да колодец. Ворота створчатые с калиткою. В огороде 35 яблонь старых и средних да 27 молодых». Тут же был пруд. Городьба вокруг усадьбы была сделана частоколом и забором какой-то иной конструкции. Усадьба занимала около 1800 м кв. и ценилась в колоссальную по тому времени сумму - 200 рублей.

Еще более роскошными были расположенные в том же районе усадьбы феодалов. Так, на дворе Михаила и Никиты Ушаковых, один из которых был стряпчим Сытного двора, значатся: «горница с комнатою на жилых подклетях, горница и комната белые, сени передние с переходы, у тех сеней два крыльца, да повалуша о трех житьях, под нею погреб дубовый, да мыльня с сенями, да конюшня, да сенник, да онбар в огороде четырех сажен, четыре чулана людских, вороты створчатые с калиткою покрыты тесом, да круг двора городьбы двадцать пять прясел забору, в саду половина пруда». На дворе князя Михаила Гагарина, стоявшем также в московской Бронной слободе, были «горница белая на живом подклете да повалуша о трех житьях, промеж ними сени дощатые, у сеней крыльцо спускное да погреб, над ним сушило, в сушиле закрамы, а под повалушею закрамы же, ворота створчатые покрыты тесом да позади хором горница на решах да мыльня» ⁴⁴.

Видимо, такие усадьбы были характерны не для одной Москвы. Так, опись двора гостя Ивана Буйнова, сделанная в 1664 г., гласит: «В Старой Русе за Полестью рекою у Введения пресвятой Богородицы двор, на дворе хором горница черная на жилом подклете; другая светлица, на жилом же подклете, у светлицы шесть окон красных, окончины в окнах стекольчатыя. Промеж горницы и светлицы сени дощатые перебраны досками, над сеньми вверху чердак досками забран. Посторонь сеней повалыша о трех житьях... на том же дворе мыльня, а на мыльне горница, против горницы повалыша о дву житьях. Промеж горницы [и повалыши] сени рублены с подсеньем»⁴⁵.

О расположении Построек на усадьбе богатого москвича дают представление чертежи приказа тайных дел, о которых мы уже говорили. Так, двор окольничьего Михаила Васильевича Собакина стоял в XVII в. на северной стороне Рождественки (ныне улица Жданова — рис. 102). В центре усадьбы, занимавшей по улице 65 сажен (136,5 м) и в глубину 24—28 сажен (50—59 м), стояли трехэтажные (очевидно, каменные) палаты с крыльцом на столбах. На Рождественку выходил забор ряжевой конструкции и «поленные анбары», а также столярня. Ворота были со стороны переулка, куда выходила и конюшня. По северной и западной границам усадьбы (западной стороной она выходила на Кузнецкую улицу) шли «люцкие покои» — избы, в которых жила дворня (всего насчитывается восемь таких изб). Поварня (кухня) находилась тоже внутри двора, но довольно далеко от господских палат, ближе к дровяным амбарам и столярне. Интересно отметить, что напротив усадьбы Собакина по Кузнецкой улице находились дворы дьякона Никиты Полунина, пушечного ученика Ивана Артемьева, пушкаря Федки Меркулова, кузнеца Григория Мосягина. На всех этих дворах показано лишь по одному строению (очевидно, жилому), которое выходило непосредственно на улицу. Правда, на следовавшем за ними дворе стольника Ивана Михайловича Вердеревского хоромы тоже выходили на улицу. Возможно, что усадьбы ремесленников на чертеже нанесены неполно, так как по описаниям строений аналогичных усадеб, которые мы привели выше, на усадьбе ремесленника также должно было быть больше построек, чем это показано на плане.

Сопоставив археологические материалы с данными письменных и графических источников, мы попытались реконструировать усадьбу феодала XVI в. на Великой улице в Зарядье (рис. 101, 2). Реконструкция эта, пожалуй, еще более условна, чем другие, приводимые в нашей книге⁴⁶. Малый размер фундамента каменных палат заставил предположить, что это была лишь часть жилого дома. К ней были добавлены еще деревянные хоромы и повалуша «О трех жильях». Кроме ледника и погреба, на усадьбе помещены конюшня, поварня, баня, людские избы, колодец. К археологически исследованному забору

добавлены ворота. Позади замощенного «чистого» двора размещены хозяйственный двор, огород и фруктовый сад. Мы не можем с достоверностью утверждать, что все было именно так, но так могло быть.

Мы видели, что характер застройки московской усадьбы с начала существования города до XVII в. мало изменился. Наиболее существенна, как уже говорилось, была здесь тенденция продвижения дома из глубины усадьбы к улице, выявившаяся сначала в усадьбах ремесленников, а потом и в дворянских. Но решительно преобладающим оставался открытый двор со свободным расположением на нем хозяйственных и производственных построек, чаще всего не связанных с домом. Лишь в одном случае — в усадьбе житника или хлебника XV—

XVI вв. за Яузой — можно говорить о размещении к востоку от дома примыкавшего к нему крытого соломой скотного двора.

Следует думать, что в Москве вплоть до XVII в. господствовал тот тип застройки усадьбы, который этнографы называют «украинским двором, с несомкнутыми, не связанными надворными постройками» ⁴⁷. На Украине, особенно в северных ее областях, и сейчас можно встретить усадьбу, на которой жилой дом стоит поодаль от улицы, а хозяйственные постройки располагаются по краям двора. Возможно, что такой тип двора является древнейшим, восходит еще ко временам восточнославянской общности.

Интересен также тип застройки усадьбы, называемый «двор-крепость», распространенный в южных районах, где проходила в XVI —

XVII вв. линия обороны Русского государства от татар — так называемая «засечная черта». Е. Э. Бломквист справедливо связывает происхождение такого двора с переселением на засечную черту московских служилых людей ⁴⁸. Он несколько больше отличается от дворов, открытых при раскопках в Москве (где не удалось проследить характерной для «двора-крепости» сплошной стены хозяйственных построек, одновременно образующих и ограду двора), но все же черты сходства, в особенности с дворами московской знати, очень велики. Нужно думать, что и некоторые варианты южновеликорусского типа застройки усадьбы восходят к весьма отдаленным временам. Жилой дом

Подавляющее большинство открытых при раскопках построек, как жилых, так и хозяйственных, имело срубную конструкцию. Только два жилых дома XVI и XVII вв. были не срубными, а каменными. Из хозяйственных и производственных построек лишь одна была столбовой конструкции и две углубленные в землю без крепления. Столбовые сени и земляной погреб были в московских усадьбах раннего периода (до середины XIII в.); углубленное в землю производственное помещение сапожника

погибло в 1468 г. Все остальные постройки, конструкцию которых удалось проследить, представляли собой срубы, скрепленные на углах «в обло» или «с остатком», реже — «в лапу» и лишь в отдельных случаях — «впритык». Жилые постройки отличались от производственных я хозяйственных добротностью дерева, но, конечно, это зависело прежде всего от достатка хозяина, и, например, великокняжеский погреб был построен из лучшего леса, чем жилой дом сапожника.

Нужно отметить, что тип московского жилища в течение всего рассматриваемого нами периода был чрезвычайно устойчив. Это — ярко выраженный севернорусский тип постройки. Ни в археологических раскопках, ни в письменных источниках мы не встретили никаких указаний на существование в Москве жилищ, столь характерных для Южной Руси,— углубленных в землю, с глинобитным полом и стенами. Такие жилища были многократно открыты раскопками в Киеве и ряде других южнорусских городов, а также в Старой Рязани, Суздале ⁴⁹ и других городах Юго-Восточной Руси. Из московского усадебного комплекса на севернорусский тип постройки указывает также наличие бань-«мылен». «Баня,— пишет Н. Н. Воронин,— является и поныне одним из основных этнографических признаков северной русской деревни»⁵⁰, причем и в древней Руси она преимущественно встречалась в северных областях. С другой стороны, в московских жилищах, как правило, отсутствуют подпольные ямы для хранения продуктов, столь часто встречающиеся, например, в Старой Рязани⁵¹. В Москве их заменяют погреба, стоящие отдельно от дома, и иногда — подклеты домов.

Основных типов постройки жилого дома в Москве было два — наземная изба с деревянным полом и завалинкой и дом на подклете, иногда также с завалинкой. Общее у обоих типов — срубный характер жилища, резко отличающий его от глинобитных домов Южной Руси. Такой тип жилища господствовал на Севере по крайней мере с X в., как показали, например, раскопки В. И. Равдоникаса в Старой Ладоге ⁵².

Среди исследованных нами построек восемь наземных изб и пять домов на подклете. Хронологической закономерности в распространении этих типов нет. Не проследили мы пока сколько-нибудь определенно и закономерностей социальных. Конечно, оба каменных боярских дома стояли на высоких цоколях, так что в жилые покои надо было подниматься по лестнице. Но с другой стороны, дом зажиточного приказного XVI в. представлял собой избу с завалинкой, а дом посадского человека из Гончарной слободы стоял на подклете. Позднейшие письменные источники не раз указывали нам на дома ремесленников на подклетах. По всей вероятности, эта конструкция была

и удобнее и гигиеничнее, но требовала большего количества строевого леса, и сооружение постройки того или иного вида диктовалось рядом случайных обстоятельств, например, ценой леса в данном сезоне. Можно все же предположить, что высокая постройка была более доступна людям зажиточным.

На основании археологических материалов мы попытаемся уточнить древнюю границу распространения северного и южного типа жилищ ⁵³. Граница эта (рис. 103) проходила, очевидно, с северо-востока на юго-запад, от Врлги, оставляя к юго-востоку Суздаль и Рязань, а к северо-западу Москву, направлялась к Вщижу, в котором также господствовали еще в XII—XIII вв. срубные постройки⁵⁴. Дальнейшее направление этой линии можно будет установить только после широких археологических исследований. Но уже сейчас И. В. Маковецкий предполагает, что на юго-запад эта граница проходила через Полесье в Прикарпатье ⁵⁵.

Граница распространения южного и северного типа жилища, очевидно, связана с ландшафтными и климатическими зонами, она примерно совпадает с границей лесостепи и леса ⁵⁶. Но на северо-востоке намеченная нами линия прорезает область смешанных лесов в районе Суздаля. Это можно объяснить местными особенностями ландшафта древнего Ополья, где не было хорошего строевого леса.

Несомненно, однако, что срубное жилище постепенно распространялось на юго-восток. Если в Москве и Новгороде мы с самого начала не находим углубленного в землю городского жилища, то в Рязани и Суздале, как говорилось выше, до XII—XIII вв. бытовали полуземляночные жилища, в дальнейшем вытесненные срубными. Возможно, что это связано с колонизацией этих земель, когда пришельцы строили и какое-то время использовали такие дома, к каким они привыкли у себя на родине⁵⁷.

Материалом для строительства в Москве были преимущественно еловые и дубовые бревна. Можно заметить некоторое преобладание ели и сосны, особенно в жилых постройках. Впрочем, сначала, кажется, господствовал дуб. Из семи построек, возведенных до разорения Москвы татарами (мы говорим лишь о тех, где удалось определить породу дерева), три жилых дома были из дуба и лишь один еловый, две хозяйственные постройки были дубовыми и одна из смешанного материала — еловых и дубовых пластин. В XIV—XVII вв. только один жилой дом был дубовым, а семь еловыми или сосновыми. Зато хозяйственных построек из дуба было шесть, а из сосны или ели — только три и две — из смешанного материала. Преобладание сосны и ели легко объяснимо высокими строительными качествами хвойного дерева, из которого получаются прямые ровные бревна, хорошо сопротивляющиеся гниению благодаря значительному содержанию смолы⁵⁸. Однако

хвойные породы намного уступали в механической прочности дубу. Поэтому наиболее ответственные сооружения рубились из дуба. Достаточно упомянуть дубовые стены Кремля. В городских же строениях дуб шел главным образом на важные хозяйственные постройки. Неровность дубовых бревен не сказывалась в этих случаях отрицательно потому, что небольшие щели в хозяйственных постройках допустимы

Их даже не конопатили. Особо следует отметить, что во влажной почве дуб прекрасно сохранялся; дубовые погреба и подклеты домов уцелели на значительную высоту в течение ряда столетий.

Каменные жилые дома встретились, как уже сказано, всего два раза. Известно, что в Москве первые каменные палаты построил себе митрополит Иона в 1451 г. И в дальнейшем каменное жилье распространялось в Москве медленно. Это и понятно, так как при весьма несовершенном печном отоплении того времени каменные палаты с их толстыми стенами обязательно должны были быть сыроватыми. «Обычай жить в деревянных помещениях, как более здоровых и удобных для жилья по сравнению с каменными домами,— пишет М. Н. Тихомиров,— сохранился в России долгое время; едва ли не до XX в. Даже в XVIII столетии богатые вельможи предпочитали строить обширные деревянные дворцы» ⁵⁹.

Лишь в девяти случаях удалось определенно установить, из скольких помещений состоял вскрытый при раскопках жилой дом. К древнейшему периоду (до середины XIII в.) относится один однокамерный дом, другой дом того же периода был, по-видимому, двухкамерным — к основному срубу примыкали сени столбовой конструкции, как это можно наблюдать еще иногда и в современной деревне.

К XIV—XVII вв. относятся два однокамерных дома, три двухкамерных (в том числе один пятистенок XIV—XV вв. и два дома с прирубом XVI—XVII вв.) и два трехкамерных (оба были образованы в XVI—XVII вв. путем пристроек к основному зданию).

Определить назначение всех помещений затруднительно. Ясно лишь, что не было в этом какой-то определенной закономерности. Так, двухкамерная изба-пятистенок XIV—XV вв. состояла, по-видимому, из двух жилых помещений — кухни, в которой велись и какие-то производственные операции, и горницы. Трехкамерный дом приказного XVII в. состоял, вероятно, из парадного и двух жилых помещений. В других случаях это были то сени, то клеть.

Археологические раскопки в других русских: городах показывают» что уже в X—XIII вв. в зоне господства срубного жилища были распространены как однокамерные, так и двух- и даже трехкамерные постройки. Во Вщиже это были дома-пятистенки, состоявшие из избы и сеней. Были здесь и избы с сенями, служившими одновременно хлевом. В Новгороде все типы построек встречаются, начиная с X. в.; и уже тогда господствовали, кажется, двухкамерные постройки ⁶⁰.

Все же можно согласиться с предположением Е. Э. Бломквист, что древнейшей основной формой восточнославянского жилища была однокамерная постройка⁶¹. Эта форма жилища бытовала в Москве и в XVI в. Недаром еще в 1564 г. посетивший Москву Рафаэль Барберини писал о жилищах рядового населения Москвы» что они «малы и не-

удобны. В них одна комната, где едят, работают и делают все; в комнате для тепла печь, где обыкновенно спит вся семья; они дают дыму вылетать в дверь и окна»⁶². Между тем на 40 лет раньше русский посол при папском дворе Дмитрий Герасимов характеризовал московские дома иначе: «Дома в общем деревянные,— записал с его слов итальянец Павел Иовий, — делятся на три помещения: столовую, кухню и спальню; по вместимости они просторны, но не огромны по своей постройке и не чересчур низки. Бревна огромной величины подвозятся для них из Герцинского леса; когда их уравняют по шнуру, то кладут одно против другого, соединяют и скрепляют под прямыми углами, через что наружные стены домов строятся с отменной крепостью, без больших издержек и с великой быстротою. Почти вое дома имеют при себе отдельные сады как для пользования овощами, так и для удовольствия...» ⁶³

Оставив в стороне некоторые неясности, происходящие от того, что Павел Иовий, видимо, не всегда точно понимал Дмитрия Герасимова (в частности,— его слова о назначении внутренних помещений дома), мы все же увидим, что речь здесь идет о добротном трехкамерном жилище более или менее зажиточных москвичей. Нужно думать, что в XVI в. существовали и: однокамерные и трехкамерные дома. О двухкамерном доме-пятистенке XIV—XV вв. уже было сказано. Развитие плана дома шло в Москве, как и во всей Руси, по линии увеличения числа помещений — от однокамерного к трехкамерному у рядовых москвичей и к многокамерному у более богатых слоев населения. Во всяком случае приведенные нами выше переписи усадеб московских посадских людей и феодалов показывают, что наиболее распространенным типом дома в XVII в. был трехкамерный — из двух изб, соединенных сенями, либо из избы и клети, также соединенных сенями. Судя по форме некоторых записей («горница черная да горница белая»), можно предположить, что в одной из них была курная печь, а другая либо имела уже печь с трубой, либо вовсе не имела печи. Наряду с этим типом жилища существовали и двухкамерные дома (изба с сенями). Количество комнат зависело от зажиточности хозяев, У подьячего, как мы видели, сени были «о дву жильях» (т. е. двухэтажные), с особым чердаком и пристроенными к ним чуланами. У стряпчего горница и комната были «на жилых подклетах», т. е. под ними были еще два жилых помещения и не менее трех комнат было в трехэтажной повалуше. Всего в господском доме можно насчитать не менее семи комнат. А на усадьбе были еще «людские чуланы», т. е. избы челяди. Впрочем, эта усадьба принадлежала, как было сказано, двум хозяевам — Михаилу и Никите Ушаковым, у каждого из которых могла быть своя семья, следовательно — свои комнаты. «Интимная жизнь феодала,— читаем в исследовании, посвященном планировке москов-

ского жилища,— протекала в покоевых хоромах, состоявших даже у царя из 3-х — 4-х небольших горниц» ⁶⁴.

Что же касается жилища рядового горожанина, то в XVII в. не только в Москве, но и в далекой Сибири часть домов были трехкамерными. В. А. Александров отмечает, например, что в Енисейске в XVII в. из 40 жилых домов (на 33-х городских дворах) 29 были трехкамерными, 8 — двухкамерными и только 3—однокамерными⁶⁵. При этом однокамерные дома никогда не были единственными жилыми зданиями на усадьбе, а двухкамерные — лишь в редких случаях. Обычно, кроме них, были еще какие-то жилые помещения.

Расположение двух комнат по сторонам сеней стало в XVII в., видимо, настолько типичным, что и каменные жилые дома строились зачастую так же. Например, палаты московского Печатного двора представляют собой по сути дела такую же высокую трехкамерную избу, стоящую на подклете. Вход в жилой верхний этаж через расположенное в центре фасада крыльцо, ведущее в узкие сени, по обеим сторонам которых находятся две обширные комнаты. Аналогичные каменные дома сохранились от того времени также во Пскове и в Гороховце ⁶⁶. Разумеется, московская знать строила себе в XVII в. многокомнатные дворцы в два и три этажа, соперничавшие с царскими теремами.

Жилая изба представляла собой большей частью квадратный, реже — прямоугольный сруб, размеры которого были различны. Наименьшая из описанных нами изб (XIII в.) имела длину всего 2,60 м, наибольшая (XV в.) — 7 м. Средний размер избы был, видимо, 16 — 25 квадратных метров (4 X 4-5 X 5). Но встретились и такие размеры помещений, как 3 X 4; 3,3 X 4; 3,9 X 4,3; 4,8 X 6,3; 5 X 8,8; 3 X 3; 3,3 X 3,5; 4 X 4,5 м.

Углы избы скреплялись, как правило, «в обло» на всем протяжении лсследованного нами периода. Крепление «в лапу» и, в особенности, сложное крепление «в лапу с зубом» практиковалось в оборонительных сооружениях и хозяйственных постройках не ранее XV—XVI вв. Такая устойчивость крепления углов избы «в обло» (несмотря на то, что при этом креплении значительная часть длины бревна остается за пределами комнаты, этот способ применяется до наших дней как в деревнях, так и в некоторых городах) объясняется, по-видимому, суровым климатом наших краев. Известно, что в морозы у домов, рубленых «в обло», промерзают наружные концы бревен, а угол остается теплым. У дома, рубленого, например, «в лапу», промерзали бы прежде всего углы ⁶⁷. Нам не удалось проследить какой-либо хронологической закономерности в вырубке чашек бревен. Встретились оба известных в древней Руси способа — рубка чашками вверх и чашками вниз. При этом, например, сруб XIV в. рублен «в обло» чашками

вверх, сруб XV в.— чашками вниз, а XVII в.— снова чашками вверх. Можно отметить, что при стройке домов вплоть до XVII в. не применялось пилы. Все бревна, плахи и доски обработаны при помощи топора и скобеля. Находка сруба с зарубками, обозначавшими порядок венцов, говорит о том, что (по крайней мере в отдельных случаях) практиковалась предварительная временная сборка срубов на каком-то свободном месте, после которой настоящий дом возводят иногда через довольно длительный срок и на другом месте ⁶⁸. Если в русской деревне в XIX в. это делалось для лучшей пригонки венцов и просушки дерева, то в древней Москве зарубки на срубе могут указывать и на то, что сруб этот куплен готовым и перенесен на новое место (что, впрочем, можно встретить и в современных деревнях — см. рис. 104). Пол московской избы был всегда дощатым, причем доски настилались, по-видимому, как и в современных деревнях, в направлении от входа. «Черный» пол из бревен, слегка затесанных сверху, встречен всего один раз, пол из жердей — только в бане. Пол из керамических плиток, а позднее из чугунных плит мог быть лишь в общественных зданиях; в жилых помещениях он во всех отношениях неудобен. Кир-

пичный пол обнаружен в подклетах царских теремов. Археологические наблюдения позволили установить, что кирпич чаще клался «в елочку» — плашмя или на бок.

Непременной принадлежностью жилища была глинобитная печь. Печей-каменок нами не обнаружено, а кирпичные печи всего две. Из девяти открытых при наших раскопках печей, положение которых удалось установить, в трех случаях печь стояла в юго-западном углу комнаты слева от предполагаемого входа, в трех случаях — в юго-восточном углу справа или слева от входа, в двух случаях — в северо-восточном углу справа или слева от входа и один раз — в северо-западном углу по диагонали от входа. Нужно, однако, отметить, что даже в разных комнатах одного дома (напр., в доме приказного) печи оказались стоящими в разных углах. По всей вероятности, в Москве традиционная планировка внутреннего помещения домов, при которой печь расположена обязательно на определенном месте и с определенным положением устья печи по отношению ко входу, выдерживалась далеко не всегда. Все же в большинстве случаев печь находилась, по-видимому, у той же стены, в которой была входная дверь, справа или слева от входа. Напротив были полати. С большой долей вероятности можно говорить о преобладании еще в средневековой Москве северно- или среднерусского типа планировки внутреннего помещения, продержавшегося в этой области до XIX в. ⁶⁹

Все печи, вскрытые нашими раскопками, совершенно разрушены. Мы не сможем поэтому восстановить полностью и конструкцию печи. Но в нескольких случаях установлено, что основанием печи служили четыре столба, не связанные конструктивно с другими частями дома. Один раз обнаружены остатки деревянных брусьев подпечья, какие можно встретить иногда и теперь в деревнях. Положение устья печи не удалось установить ни разу.

Исходя из всей совокупности наших источников, можно предположить, что до конца XV в. подавляющее большинство печей не имело дымовой трубы. Даже в XVI—XVII вв. рядовые дома посадских людей отапливались по-черному. Еще в начале XVII в. шведский посланник в Москве Петр Петрей де Эрлезунда писал: «...Домы строятся у них чрезвычайно высокие, деревянные, в три или две комнаты одна над другой. Тот считается самым знатным, пышным и большим тузом в городе, кто выстроит себе самые высокие хоромы в нем с крышею над лестницей крыльца. Такие дома особенно стараются строить богатые дворяне и купцы... Кровли опускают на обе стороны вниз и кроют древесной корою, снятою с берез и сосен... а доски приколачивают железными гвоздями. У небогатых и бедных курные избы, как и у крестьян в деревнях; когда топятся эти избы, никому нельзя оставаться в них от дыма... А знатные и богатые кладут у себя в домах изразцовые

печи» ⁷⁰. Эти изразцовые печи, конечно, имели дымовые трубы. При раскопках в комплексах XVI —XVII вв. можно встретить Обломки керамических труб, закопченных изнутри и служивших, стало быть, для вывода дыма⁷¹. Вероятно, и ранее в наиболее богатых домах были печи с дымовыми трубами, но большинство московского населения еще и в XVII в. познавало всю горечь изречения XII в.: «Горести дымные не претерпев, тепла не видати».

Изразцовые печи обнаружены в четырех жилищах — боярской усадьбе XVI в., в доме приказного XVII в., доме гончара XVII в. и в палатах Сулешовых, где, впрочем, остатки изразцовой печи относились уже к XVIII в., но можно думать, что эта облицовка сменила более древнюю. Анализ «красных» изразцов XVI — начала XVII в. и зеленых «муравленых» изразцов середины XVII в., найденных в Зарядье, позволяет установить, что изразцы для печей и внешнего убранства домов этого района покупались по соседству у мастеров московской Гончарной слободы, продукция которых уже описана нами выше. Изразцовая печь не только давала тепло, но и составляла основное внутреннее украшение комнаты. Различными сюжетами, изображенными на изразцах, любовались, как позднее, в XVIII—XIX вв., развешанными по стенам картинами в какой-нибудь богатой гостиной. Понятно, что такого рода печи при чрезвычайной дороговизне изразцов могли быть не во всякой комнате даже у зажиточных людей. Они украшали лишь парадные комнаты, предназначенные для приема гостей. А самые комнаты эти могли быть далеко не во всяком доме.

Суровый климат заставлял особенно заботиться об утеплении жилищ. Не только в самом типе жилища (избы с завалинкой и дома на подклете), но и в конструкции стен, которые тщательно проконопачивались, и в устройстве окон сказалось влияние климата.

В избах, топившихся по-черному, естественно, не могло быть больших окон. Доступ дневного света и воздуха зачастую ограничивался волоковым оконцем. Судя по изображениям и описаниям московских домов, таких оконцев в избе бывало несколько. Даже в царском дворце в подклетах в XVII в. были волоковые окошки ⁷². Большие оконные проемы делали в горницах, где имелись «белые» печи, с трубами, и в неотапливаемых летних помещениях. Такие окна назывались «косящатыми» (от слова «косяк») или «красными». Но и они не могли быть особенно велики, так как слюда, которая в конце XVII в. была общеупотребительна, позволяет иметь лишь небольшие оконные проемы. Слюдяные оконницы были распространены широко. На это указывают находки слюды в развалинах дома посадского человека XV—XVI вв. и дома приказного XVII в. Оконного стекла при раскопках древних слоев не найдено. Известно, что первый стекольный завод появился в России в конце XVII в. Впрочем, в окнах наиболее богатых домов могло

быть привозное стекло. Однако даже в царском дворце в Коломенском, как известно, в окнах была «драгая слюдва».

Небольшие оконные проемы, закрытые сравнительно малопрозрачным материалом, конечно, пропускали очень немного света. Поэтому не только в длинные зимние вечера, но и в короткие зимние дни жилища требовали искусственного освещения. Разнообразные металлические светцы, в которые вставлялись лучины, хорошо известны по

археологическим находкам (рис. 105, 1). Но с XVI в. в домах рядовых горожан находятся и подсвечники — металлические и глиняные, настенные и настольные (рис. 105, 4 — 7). Однако даже сальные свечи долгое время были роскошью, и найденный в доме приказного подсвечник говорит лишний раз о зажиточности хозяина дома. Много найдено масляных светильников, также настенных и настольных (рис. 105, 2, 3).

Об устройстве дверей у нас очень мало сведений. Единственная целая дверь найдена не в жилой, а в хозяйственной постройке. Но можно предположить, что и в жилых помещениях двери были одностворчатые, составлялись из нескольких толстых досок, скреплялись железными жи-ковинами (рис. 106, 1). Они подвешивались на петлях или же вставлялись специальными штырями в пазы притолоки. Ручкой двери обычно служило железное кольцо (рис. 106, 2). Очевидно уже с древнейших времен двери запирались висячими пружинными замками, столь хорошо известными по находкам в древнерусских городах. Замки и ключи от них найдены в Зарядье и в Кремле в большом количестве во всех слоях — с XII по XVII век (рис. 106, 4, 5). Дверь, обрушившаяся в подклет дома посадского человека XV—XVI вв. на устье Яузы, имела уже внутренний замок, к которому должен был быть ключ современного типа (рис. 106, 3).

О конструкции потолка и крыши наши раскопки не дают почти никаких сведений, что и понятно, так как эти части зданий ни в одном случае не сохранились даже в виде груды обломков. Восстановить их можно по древним рисункам, указывавшим, кстати сказать, на большое разнообразие конструкций кровли. Найденный в погребе XIV— XV вв. в Кремле запас дубовой дранки позволяет предположить, что и жилые дома могли крыть не только тесом, но и дранью. Приведенное выше известие Петра Петрея

о том, что крыши кроют корой, может на самом деле говорить о крыше из дранок. Соломенная крыша, как уже говорилось, встречена в Москве всего один раз и то, по-видимому, над хозяйственной постройкой, а не над домом. Приведенное выше описание Петра Петрея говорит как будто бы о двухскатной кровле строений. На рисунках, сопровождающих книгу Олеария, также изображены в большинстве двухскатные крыши домов, повернутые фронтоном к улице. На планах-рисунках Москвы XVI и XVII вв. можо увидеть чаще всего тоже двухскатные крыши домов, но попадаются и покрытия четырех- или многогранным шатром и «бочкой».

Потолок, судя по отдельным находкам, обычно делали из толстых досок или из пластин, обращенных плоской стороной внутрь жилого помещения.

Поверх настила для утепления потолка уже с древнейших времен посыпали небольшой слой земли. Б. А. Рыбакову удалось с большой точностью проследить земляные насыпи потолка в домах Вщижа. В Москве этого установить археологическим путем не удалось, но косвенные данные говорят, что такие насыпи обычно в домах были. Во время приготовлений к царской свадьбе, например, при сооружении специальной комнаты, в которой молодые должны были провести первую брачную ночь, потолок в этой комнате нарочно делали без земляной насыпи, чтобы ночь прошла не под землей. Стало быть, во всех других жилых помещениях такая насыпь существовала. Так древний обычай помогает восстановить конструкцию жилища.

Украшения московских домов были, по-видимому, резными. Однако при раскопках резные украшения найдены всего дважды и то не в жилом комплексе, так что они не могут быть связаны с каким-либо определенным жильем.То, что находки украшений редки, вряд ли случайно. Нужно думать, что положение дома в глубине двора обусловливало в какой-то мере бедность его резного убранства. Главным украшением служили хорошо видные с улицы фигурные кровли хором, крыльца, коньки и т. п. Наличники окон и иное убранство фасада древ-

нерусского дома известны нам более по каменным зданиям. Имеющиеся в нашем распоряжении фрагменты резных украшений определить довольно затруднительно. Один из них (рис. 107, 1) представляет собой нижнюю часть какого-то крупного резного украшения, скорее всего «полотенца» — резной доски с фронтона дома, крыльца или ворот. Впрочем, возможно, что это — часть оконного наличника. Трехгранно-выемчатая резьба, столь характерная для домов этих мест и в позднейшую эпоху, сочетается с ажурным узором, выполненным без помощи пилы. Для создания такого орнамента, составленного из окружностей, треугольников и зубчиков, необходима была предварительная разметка доски с помощью циркуля и линейки. Однако выполнена резьба не слишком тщательно — треугольники неровные, длинные зубцы обрублены тоже неровно.

Вспомнив виртуозность московских резчиков в выполнении миниатюрных предметов, мы поймем, что сравнительно грубая резьба крупного украшения дома сделана с расчетом на обзор его с большого расстояния.

Другой фрагмент резного предмета, также сделанный без помощи пилы, снабжен спиральными завитками (рис. 108). Он напоминает распространенные впоследствии на севере украшения внутренних помещений, в частности — припечные доски ⁷³. Надворные постройки

Из надворных построек при раскопках обнаружены баня, амбары, погреба.

Открытая при раскопках в Зарядье и описанная выше баня XV в. является пока, насколько нам известно, единственной археологически изученной баней в Северной Руси. Однако в письменных источниках баня или мыльня в северно-русских городах и деревнях упоминается часто. Баня из Зарядья представляла собой наземный сруб с полом из жердей и большой глинобитной печью. Предбанник у нее был какой-то иной конструкции, но также с полом из жердей. Он не уцелел. К «оборудованию» бани может относиться найденный поблизости обгорелый фрагмент деревянного желоба. «Оборудование» бани должны были составлять деревянные полок и чан для воды, а также различные ушаты и ковши.

Амбары встречены в нескольких усадьбах. В усадьбе XVI в. это был довольно обширный рубленый «в лапу» из дубовых бревен сруб, покоившийся на «стульях» — вертикально врытых в землю толстых обрубках (рис. 109, 1). Он выходил глухой стеной на улицу. Венцы его не были проконопачены и оставляли довольно значительные щели. Пол был земляной. Внутри амбара помещался дренажный колодец,

куда отводилась по трубе вода из стоявшего рядом ледника. Этот амбар не был единственным на усадьбе. По другую сторону ледника находился другой амбар.

Лучше всего археологически изучены погреба и ледники, т. к. будучи углублены в землю, они сохранились лучше всех других частей зданий. Мы уже говорили выше, что погреб или ледник мог представлять собой отдельное помещение или же подполье жилого дома. В последнем случае над погребом находились жилые или хозяйственные помещения дома — повалуша, сени, даже баня. Отдельно же стоящий погреб имел, по-видимому, какое-то наземное помещение, которое в приведенных выше переписных книгах названо «надпогребицею». Во всех случаях подземная часть погреба была перекрыта досками или накатом. Остатки этих перекрытий несколько раз были найдены на полу погребов. Судя по упавшим туда вместе с перекрытием предметам, надпогребица использовалась для хранения разных хозяйственных вещей. Найдены, например, кнут, подковы, часть передка саней, не бывший в употреблении изразец, рукав старой одежды и т. п., а неподалеку — санный полоз, ступица колеса. Надпогребицы, видимо, играли ту же роль, что и амбары и клети. Составитель «Домостроя» рекомендует «в иных подклетях или в подсенье или в онбаре оустроити...» сани, дровни, телеги, колеса, дуги, хомуты, оглобли, посконные

вожжи, шлеи, попоны, веревки, мочала «и иной дворовый запас коньской» и «ветшаный всякой запас и обрески и обломки» ... «а в ыном онбаре бочки и мерники, желобы... корцы... сита, решота, фляги и всякая порядня поваренная и погребная», а также «гвозди, чепи, замки, топоры, заступы, всякой железный запас»... «и все то разобрати... в коробьях положити или в бочках иное по гряткам иное по спицам... где что пригоже то туто и строити в сусе и в покрыте от мышей и от мокра и от снегу беречи...» ⁷⁴ Амбар, подклет и надпогребица могли, значит, быть оборудованы и различными полками-«грядками» и «спицами» на стенах, где лежали и висели различные домашние вещи.

В погреб спускались по деревянной лестнице в несколько ступеней. Пол погребов был у рядовых горожан земляной, у более зажиточных нередко вымощен жердями, у богатых — даже кирпичом. В Кремле и Зарядье погреба-ледники нередко снабжались специальными дренажными устройствами, о которых уже говорилось.

Такое оборудование погребов было обусловлено прежде всего необходимостью длительного хранения большого количества съестных припасов. Феодал получал эти припасы в виде натурального оброка из своих поместий, а «оу ково поместья и пашни и сел и вотчины нет, ино купити годовой запас хлеб и всякое жита зиме на возех, а полтевое мяса такоже и рыбу всякую и свежую и длинную и осетрину на провес и бочечную в год и семжину и икру сиговую и черную и которая рыба в лето ставити и капуста и те суды зиме в лед засекати и питье запасное глубоко, и покрыв лубом засыпать и коли надоби лете и тогды свежи и готово» ⁷⁵.

Конечно, большинство москвичей не могли иметь столь обильных запасов, не говоря уже об осетрине и черной икре. У бедных были совсем маленькие плохо оборудованные погреба. Один такой «погреб» найден при работах на строительстве метрополитена на современной Метростроевской улице. Это был просто врытый в землю крупный глиняный сосуд-«корчага» высотой 70, диаметром 60 см. Чтобы туда не забрались мыши, сосуд покрыли жерновом, а отверстие в центре жернова заткнули обломком другого жернова. При этом все же через это отверстие обеспечена была и вентиляция. Исследователь относит погреб к XV в. и предполагает, что здесь хранилось зерно ⁷⁶, но для зернохранилища сосуд слишком мал. Скорее тут могли храниться другие запасы пищи — мясо и т. п. Другой «погреб» XIV в. был открыт в Зарядье. Большая (диаметром 1,10, высотой 1,2 м) долбленная из целого ствола липы бочка без дна врыта в яму, на дне которой лежали доски. Конечно, бочка должна была чем-то покрываться сверху, но крышки не сохранилось (рис. 109, 2).

О производственных надворных сооружениях мы уже говорили. Чтобы закончить характеристику жилища москвичей, нам остается

сказать еще несколько слов о различного рода заборах и оградах. При раскопках в Москве открыты, как мы видели выше, различные заборы. Наиболее солидно устраивалась, конечно, наружная ограда. Это всегда был частокол («тын») из бревен диаметром от 12 до 25 см. Мы видели выше, что переписчики, описывая городскую усадьбу, никогда не забывали охарактеризовать забор (или «замет»). Упоминаемые в переписных книгах «прясла» (которые всегда пересчитывали) говорят не о частоколе, а о заборе иной конструкции. Судя по чертежам приказа тайных дел, «прясла» могли представлять собой своего рода ряжи. Между врытыми вертикально в землю столбами клались горизонтально бревна, концы которых входили, по всей вероятности, в пазы столбов. Археологически такой забор не обнаружен ни разу.

Различные части одной и той же усадьбы — огород и т. п.— отделялись друг от друга заборами гораздо более легкой конструкции — плетнем (рис. 109, 3) или забором из длинных тонких жердей, до сих пор в Подмосковье именуемых обычно «слегами». К паре вертикально вбитых в землю жердей прикрепляются горизонтально (прибиваются или привязываются лыком) две или три слеги на расстоянии 30—40 см друг от друга по высоте (рис. 109, 4). Таким образом, и сейчас нередко огораживается деревенская усадьба. Для людей это, разумеется, не преграда, но скотина пройти не может.

О значении внутренних и внешних заборов городской усадьбы XVI в. красочно повествует «Домострой»: «Первое городьба перекрепити, чтобы в огород собаки, ни свиньи, ни куром, ни гусем, ни оуткам и всякой житне взойти не имут ни с чюжево двора ни с своего... а двор был потому же везде крепко огорожен или тынен, а ворота всегды приперты, а к ночи замкнуты, а собаки бы сторожливы, а слуги бы стерегли же, а сам государь или государыня послушивают ночи»⁷⁷. Сооружения городского хозяйства

При сравнительно холодном и дождливом климате московского края и влажной, обильной грунтовыми водами почве, на которой выросли центральные кварталы Москвы, осушение местности, приспособление ее к нуждам жилья и транспорта играло большую роль как в жизни каждого хозяйства, так и в жизни города в целом. Вместе с тем как сам по себе факт создания системы дренажа, так и техника ее сооружения характеризуют уровень развития хозяйства и техники в древнерусских городах. Поэтому вопрос о дренажных устройствах, мостовых, мостах и набережных Москвы заслуживает того, чтобы на нем остановиться. Водоотводные сооружения Москвы привлекли к себе внимание исследователей уже давно. Достаточно сказать, что именно изучение московских водоотвод-

ных сооружений позволило А. Ф. Медведеву окончательно доказать, что аналогичные сооружения, открытые в Новгороде и определенные первоначально А. А. Строковым как водопровод, на самом деле были водоотводными ⁷⁸.

В Москве, как и в других городах с подобным климатическим и почвенным режимом — Новгороде Великом, Пскове, Смоленске,— водоотводная система возникла едва ли не одновременно с возникновением города, Так, в Новгороде Великом древнейшие водоотводные сооружения относятся к XI в., в то время как сам этот город существовал с начала X в.⁷⁹

В Москве дренажные сооружения были открыты и на территории Кремля и главным образом на территории Зарядья. Подобно новгородским, они имели своей задачей осушение подвалов и нижних этажей деревянных и каменных зданий как жилых, так и хозяйственных.

Древнейшие водоотводные сооружения, открытые в Москве, связаны с производственными комплексами кожевенно-сапожной мастерской, возникшей в XI в. и разрушенной в XII в., а также и с металлургическим производством XI—XIII вв. Впрочем, у нас нет уверенности, что в последнем случае мы имеем дело с дренажным сооружением. Водоотвод от мастерской кожевника представлял собой вырытые в материке небольшие канавки (глубиной 15 — 20 см, шириной по верху 20—30 см), поперек которых были положены обрубки дерева; на этих обрубках лежали продольные тонкие жерди, закрывавшие канаву сверху (рис. 110, 1). Видимо, уже в тот ранний период москвичи хорошо понимали, что дренажное сооружение всегда важно предохранять от засорения именно сверху. Стенки и дно канавы не крепили. Уклон канавок был к югу в сторону берега Москвы-реки, куда, видимо, отводилась вода.

К XIV в. относится целая система грунтовых водоотводных канав, прорытых в восточной части Зарядья. Они имели ширину 80 см, глубину 30—40 см и уклон до 2% к северу. Никакого перекрытия или крепления канав не прослежено. Направление стока воды обусловлено топографией местности. Ведь в это время южнее канав проходила Великая улица, и воду от построек, стоявших на северной ее стороне, приходилось отводить не в Москву-реку, а к северу, где, судя.по некоторым указаниям летописей, был какой-то овраг или ров, шедший примерно по линии позднейшего Псковского переулка и современного Куйбышевского проезда — «от Николы Мокрого до Богоявления»⁸⁰(см. рис. 112).

К XIV и XV вв. относятся открытые в западной части Зарядья канавы шириной 70—100 см и глубиной 80—120 см. Древнейшая из них (рис. 110, 2) прорыта в конце XIV в. и засыпана, видимо, в первой.

трети XV в. Стенки ее закреплены плетнем. Другая канава, существовавшая лет 50, с начала до середины XV в., была закреплена по бокам жердями и тоже открыта сверху (рис. 110,3). Третья (рис. 110.4), устроенная в 30-х годах XV в. и просуществовавшая почти до пожара 1468 г., имела конструкцию более совершенную. Хотя стенки ее и

были закреплены только распорками, но сверху на этих распорках лежали продольные жерди, надежно закрывавшие канаву. Все три канавы имеют незначительный уклон к югу (0,5—1%). Можно думать, что они либо проходили под мостовой Великой улицы до берега Москвы-реки, либо имели какие-то водосборники, раскопками не открытые.

Первый водосток из деревянных труб относится к 30—40-м годам XV в. Это была система деревянных труб, тщательно обмотанных берестой (рис. 111, 1). Трубы сделаны, как и новгородские, из расколотых вдоль стволов деревьев, выдолбленных и снова сложенных вместе. Шов между половинками стволов был прямой, стыки соединялись небольшими закраинками. Обмотанные берестой трубы лежали в неглубокой канаве на специальных поперечинах-подпорках, сообщавших им уклон к северу примерно 1,5%, и, видимо, были засыпаны сверху землей. Они отводили воду в тот же ров у позднейшего Псковского переулка.

В дальнейшем система дренажа была усовершенствована. Во второй половине XV и первой трети XVI в. воду отводили в большинстве случаев с помощью деревянных труб. Самая конструкция их несколько изменилась. Ствол дерева раскалывали теперь не по прямой линии, а зигзагообразно (рис. 110, 5), так, что наложенные вновь друг на друга половинки его не могли смещаться по продольной оси. Канал

выдалбливали шестигранный. Один конец трубы затесывали, чтобы он плотно входил в канал соседнего звена труб. При такой конструкции трубопровода отпадала надобность обертывать трубы берестой. Клали их по-прежнему в неглубокие канавки на подпорках, обеспечивавших необходимый уклон. Сток воды к северу от Великой улицы в восточной части Зарядья шел в тот же ров, в центральной и западной — в Москву-реку ⁸¹. Аналогичные трубы, найденные к югу от Великой улицы, все отводили воду к югу, к берегу Москвы-реки (см. рис. 112).

При исследовании основания стены Китай-города были обнаружены остатки деревянных труб, перерубленных при строительстве стены (рис. 111, 2). Сооружение в 1535 г. «градной подошвы» Китай-города решительно нарушило, таким образом, систему отвода воды из низменной части посада. Пришлось отказаться от удобного отвода вод в Москву-реку и перейти к какой-то иной системе дренажа. В юго-западной части Зарядья можно было отводить воду в прорытый в начале XVI в. кремлевский ров, в северо-восточной — в прежний овраг. Но, видимо, по каким-то причинам это было неудобно, и с середины XVI в. в Москве получил большое развитие дренаж с помощью специальных колодцев.

Такой колодец был открыт А. Ф. Дубининым в районе Елецкого переулка ⁸². Это был небольшой и неглубокий колодец (сечение 80 X 80 см, глубина 230 см), который, однако, пробивал весь культурный слой и подстилавшую его водонепроницаемую прослойку глины, углубляясь несколько в лежащий ниже слой песка (рис. 113). Рубленый «в лапу» сруб колодца не имел в нижней части «шатра», какие бывают у водоснабжающих колодцев. Сверху колодец должен был быть закрыт (хотя следов перекрытия не отмечено). Труба, проложенная, как и описанные выше, в небольшой канаве, входила в него под четвертым сверху венцом. О другом поглощающем колодце, открытом в усадьбе, феодала второй половины XVI в., уже говорилось. Надо сказать, что отмеченные до настоящего времени способы осушения московских домов еще не позволяют выявить такой четкой схемы водоотвода, какая намечена по новгородским материалам (водосбор — отводная труба — магистральная труба до реки) ⁸³. Скорее можно говорить для древнего периода — до XV в.— о системе малых канавок, протянувшихся от дома до магистральных канав, шедших к реке или оврагу, а для более позднего периода - XVI-XVII в. - о системе труб, выводивших в колодец⁸⁴. Погреба с бочками-водосборами датированы не ранее, чем XV-XVI вв. Сама конструкция этих бочек несколько иная, чем в Новгороде. Они, как было сказано, не имели дна, к ним не подходили ка-

кие-либо трубы. Возможно, что сама такая бочка, проходя через водонепроницаемые слои, служила небольшим поглощающим колодцем ⁸⁵.

Лучше оборудованные погреба (в Кремле такой погреб относится к ХIV-ХV вв., в Зарядье - к XVI в.) имели деревянные желоба, отводившие воду в колодцы. Водосбором здесь служила незамощенная часть пола погреба. Что же касается самого применения для водоотвода деревянных труб, то вполне возможно, что это было новгородское изобретение ⁸⁶. В пользу этого утверждения А. Ф. Медведева говорит, между прочим, и распространение таких труб в Москве во второй половине XV в., когда связи Новгорода с Москвой становятся все теснее, а

потом и множество зажиточных новгородцев переселяется в Москву. В XVI —XVII вв. главными дренажными сооружениями Москвы становятся уже не деревянные трубы из цельных стволов, а сложной конструкции подземные водостоки, закрытые сверху и с боков плахами, брусьями или жердями и открытые снизу. Верхняя крышка такого желоба покрывалась обычно берестой⁸⁷. В XVII в. москвичи ввели в дренажные устройства новое усовершенствование, неизвестное до тех пор ни одному из русских городов, но применявшееся в средневековых городах Крыма. Это — каменные водостоки. От каменного фундамента дома Сулешовых шел вдоль фасада каменный водосток (рис. 114) в виде короба без дна четырехугольного сечения, сложенного из обтесанных плит известняка. Такой же каменный водосток, но гораздо большего сечения удалось обнаружить и при археологических наблюдениях за земляными работами неподалеку от Ильинских ворот. Это был какой-то магистральный водосток, выходивший в засыпанный ныне ров Китай-города. О значении в жизни города подобных водостоков говорит любопытная челобитная, помеченная 1637 г. Она составлена «тюремными сидельцами» — заключенными в тюрьме, располагавшейся тогда в Зарядье неподалеку от Варварских ворот Китай-города (современная площадь Ногина). «Тюремный двор,— писали они,— стоит под горою на водном месте, а что за тюремным двором сделана для проходу воды труба, то трубы не прочищено». 530 сидельцов просили исправить водоотвод, «чтобы им от течи вконец не погиб-

нуть»⁸⁸. Помета дьяка говорит, что труба была прочищена в том же году.

Борьба с заболоченностью почвы, как справедливо отмечает А. Ф. Медведев ⁸⁹, велась не только путем отвода воды. Немалую роль играло при этом и замощение проездов, устройство мостов и набережных. Мостовые в Москве открыты неоднократно как в центральных, так и в периферийных районах города. Древнейшие мостовые, открытые в Кремле, датируются XIV в. С этого времени археологические наблюдения, письменные и графические источники показывают увеличение количества и улучшение качества московских мостовых. В отличие от Новгорода, где, как известно, сохраняются десятки лежащих один над другим ярусов мостовых, в Москве лишь в некоторых случаях удается обнаружить в одном месте два-три яруса мостовых, и притом каждый раз эти ярусы отделены друг от друга культурным слоем толщиной иногда в несколько десятков сантиметров. Надо думать, что при строительстве мостовых в Москве старые мостовые разбирались за исключением лишь отдельных случаев. К концу XVI в. все главнейшие московские улицы были уже замощены (их называли «большие мостовые»). На первых же планах Москвы нарисованы эти мостовые. Можно заметить, что большинство их имеет конструкцию, хорошо известную по новгородским раскопкам,— с плахами, лежащими поперек оси улицы. Но в Кремле есть и мостовые, покрытые продольными досками.

На Великой улице открыты фрагменты мостовых, по конструкции совершенно сходных с новгородскими. На круглые продольные лаги положены поперечные затесанные только сверху плахи. Концы плах были прижаты наложенными сверху тонкими жердями (рис. 115).

В Кремле у современного здания Арсенала была открыта мостовая, по-видимому, послужившая оригиналом для плана-рисунка Кремля XVI в. Здесь лаги были не затесанные сверху, а круглые. Обнаруженные на них остатки дерева позволяют предположить, что поверх круглых лаг были набиты продольные доски.

Вымостка чистого двора, открытая в усадьбе XVI в. на Великой улице, сильно отличалась от уличной мостовой. Основу ее составлял каркас из бревен. В центральное бревно, лежащее вдоль направления проезда, были врублены «в чашку» поперечные бревна, причем свободные их концы были обращены попеременно вправо и влево от центрального бревна (рис. 116, 2). Образовавшиеся таким образом проемы были забиты щепой, прутьями, а поверх всего этого положены дранка и прутья. Так образовалась упругая и сухая вымостка двора.

Первое упоминание о московских мостовых относится к началу XVI в. «Этот столь обширный и просторный город,— писал С. Герберштейн,— в достаточной мере грязен, почему на площадях, улицах и других более людных местах повсюду устроены мостки»⁹⁰. К концу XVI в. относится сообщение посетившего Москву Д. Флетчера, что «на улицах вместо мостовых лежат обтесанные сосновые, деревья, одно подле другого» ⁹¹.

Примерно к тому же времени относятся и первые сведения о том, что в Москве, как и ранее в других древнерусских городах, мощение улиц было обязанностью, от которой не освобождался никто из городских жителей, включая духовенство: «А коли лучица уличной мост мостити... и игумену с братьей велети с того двора мост мостити»⁹². Речь идет о дворе в Китай-городе, принадлежавшем в 1556 г. Богоявленскому монастырю. Сама формулировка «с того двора мост мостити» указывает на то, что объем работы по мощению улицы, которая падала на то или иное хозяйство, определялся размером «двора», т. е. усадебного участка. В XVII в. для мощения взыскивалась с каждого владельца известная сумма. Раскладкой этих сумм ведал Земский приказ, в котором составлялись лишь «доимочные книги» (а позднее Стрелецкий приказ). Из этих книг видно, что «мостовые деньги» брали пропорционально размеру участков под двором и огородом без различия, с черных и белых земель.

Сборы эти достигали весьма значительных сумм. Так, в 1642/43 г. с Москвы (не считая Кремля) было собрано мостовых денег 5055 рублей 20 алтын 47г деньги ⁹³. Предполагалось, что эти деньги будут заплачены за мощение улиц уже в зависимости, от объема выполненных работ. На те пять с лишним тысяч рублей, о которых мы сейчас упоминали, было замощено в разных местах Москвы всего 2046 1/2 сажен (4,4 км) улиц⁹⁴. Километр мостовой обходился, таким образом, городу в 1149 рублей на тогдашние деньги. Но всего на восемь лет раньше,

в 1635 г., подрядчик Кузьма Заворотков мостил 5 сажен (10,67 м) мостовой, причем потратил всего 100 бревен; ему уплатили за это б рублей, да для расплаты с наемными («ярыжными») плотниками — еще 16 алтын 4 деньги ⁹⁵. Таким образом, за 10,67 м мостовой было заплачено всего 6 рублей 50 коп., что составляет примерно 609 рублей за километр, т. е. почти вдвое меньше означенной выше цены. Видимо, около половины мостовых денег «прилипало к рукам» приказного люда, и, конечно, немало еще — к рукам подрядчиков вроде Кузьмы Завороткова. Все же мостовые стоили чрезвычайно дорого. Вспомним, что зажиточная городская усадьба оценивалась в ту пору в 200 рублей.

Мы не касаемся здесь некоторых других элементов уличного благоустройства Москвы (например, рогаток и решеток, имевших чисто полицейское значение), поскольку археологически они не обнаружены, и мы не можем ничего прибавить к уже имеющимся сведениям по этому вопросу.

Выросший среди рек, ручьев, оврагов и болот город с самого начала своего существования должен был иметь хорошие мосты ⁹⁶. Но археологически исследованы в Москве всего несколько устоев мостов через р. Неглинную и ручей Черторой.

Деревянные мосты через небольшие ручьи и речки опирались на вертикальные столбы, основанием которых служили горизонтально положенные обрубки толстых бревен, в которых были прорублены сквозные вертикальные отверстия. Сверху они были большего размера (для столбов-устоев), снизу — меньшего (сюда входили верхушки вбитых в землю штырей, мешая устою сдвинуться в горизонтальной плоскости — см. рис. 117, 1). На такие устои опирался подъемный мост у Кутафьи и легкий мост, перекинутый через Черторой. Верхнее строение небольшого деревянного моста было, вероятно, аналогично мостовой улицы; конструкция подъемного крепостного моста описана нами выше.

Разумеется, такие мосты могли быть перекинуты через сравнительно узкие реки, ручьи и заболоченные места.

Известно, что через Москву-реку долгое время переправлялись летом через броды, а зимой — по льду. Но уже в XV в. были мосты и на ней. Позднейшие известия говорят, что это были наплавные мосты (на плотах или лодках), которые могли разводиться, пропуская идущие по реке суда⁹⁷.

Каменные мосты появились в Москве во второй половине XIV в. И. Е. Забелин справедливо предполагал, что уже у построенного в 1367 г. Кремля были каменные мосты через Неглинную (в частности, Троицкий мост был каменным) ⁹⁸. В XV — XVI вв. число каменных мостов сильно выросло в связи со строительством Кремля и Китай-города.

Это были мосты через р. Неглинную. Первый каменный мост через Москву-реку был сооружен лишь во второй половине XVII в.

Археологически удалось отметить только белокаменные устои Воскресенского моста через р. Неглинную, обнаруженные при прокладке одного из тоннелей метро. К сожалению, щитовой способ проходки этого тоннеля не позволил сделать каких-либо промеров. Можно лишь сказать, что устои моста представляли собой мощные столбы (толщина 2 — 3 м, ширина превышала диаметр тоннеля), сложенные из белокаменных блоков; основание их, видимо, было свайным, как на то указывают извлеченные из шахты при проходке столбов куски дерева. Внутренняя часть устоев была сложена из неотесанного камня насухо.

Судя по изображениям мостов на позднейших чертежах, устои соединялись сверху арками, на которых и покоилось полотно моста.

Лучше изучены московские набережные. Крепление берегов рек и прудов в XV—XVI вв. осуществлялось преимущественно рядами врытых вертикально в землю бревен. Так крепились берега р. Неглинной и Красного пруда". Бревна именно врывались тупыми концами, а не вбивались (в этом случае концы их были бы заострены). Более усовершенствованные набережные стали строить в конце XVI и в XVII в.

Мы уже упоминали такую набережную возле Кутафьи. Эта набережная имела гораздо более сложную конструкцию, чем набережная XV—XVI вв. В наиболее сохранившихся частях ее прослеживается четыре-пять горизонтальных рядов крупных сосновых бревен (диаметром 26 — 30 см, длиной 4 — 5 м), концы которых соединены продольно сложным замком — «в двойной зуб» (см. рис. 117, 4). Стыки бревен расположены так, что не приходятся один под другим в различных рядах, а образуют своеобразную «перевязку», как в кирпичной кладке (рис. 118, 2). На расстоянии 2 —3 м образованная таким образом наружная стенка набережной укреплена поперечинами, врубленными в эту стенку «в лапу» в столько же рядов. Свободные концы поперечин идут в сторону берега и либо засыпаны землей, либо соединены между собой «в обло», образуя небольшой треугольный в плане сруб (рис. 117, 3). С наружной же стороны набережной в местах, к которым изнутри подходили поперечины, вбиты заостренные топором сваи по одной на каждый стык.

Деревянные набережные аналогичной конструкции сохранились еще кое-где в деревнях и до нашего времени. Недавно такая набережная зафиксирована, например, в селении Юрома Лешуконского района, Архангельской области на р. Мезени ¹⁰⁰ (рис. 118, 1).

При раскопках удалось проследить различные периоды строительства и ремонтов набережной. По мере того, как ее наружную стенку заносило илом, сооружались новые стенки, располагавшиеся над старыми и выдвигавшиеся несколько в сторону воды. Таких ярусов было три, и каждый последующий опирался на остатки предыдущего. В деталях же (в частности, в сращивании концов бревен) наблюдается упрощение: в древнейшем нижнем ярусе крепление в двойной зуб, в верхних — в простой зуб.

Наряду с водоотводами и укреплением берегов водоемов в Москве широко применялось также устройство искусственных водоемов. О рвах, которыми защищались крепостные стены, мы уже говорили в первом очерке. Маленькую речку умели превратить в мощную водную преграду, запрудив ее плотинами. В начале XVI в. такие земляные и каменные плотины были устроены на р. Неглинной, причем водосбросы их были использованы для устройства водяных мельниц¹⁰¹.

Из сооружений, связанных с берегами рек, нам осталось упомянуть еще о причалах. Причалы или «пристанища» известны, как уже сказано, по письменным источникам как на берегу Москвы-реки, так и на берегу р. Яузы. Неподалеку от устья Яузы на левом берегу Москвы-реки при строительстве высотного дома на Котельнической набережной были обнаружены остатки причала. Заостренные топором сваи диаметром 12 —16 см были вбиты в речной песок попарно в четыре

ряда. По всей вероятности, они служили опорой для досок-мостков «пристанища» ¹⁰². К таким мосткам могли приставать большие и малые суда, двигавшиеся по р. Яузе и Москве-реке.

Мы видели ранее, как росла и развивалась Москва, как расширялись ее посады, населенные трудовым ремесленным и торговым людом. В этом очерке говорилось о том, как сложился и развивался тип городской усадьбы и жилища горожанина, как создались и совершенствовались важные сооружения городского хозяйства.

В заключение хочется отметить, что и дома, и хозяйственные постройки, и мостовые улицы, и мосты, и водоотводные сооружения, и набережные, и причалы, а в древнейший период, по крайней мере до конца XIV в., и укрепления были делом рук московских плотников, Своими скобелями, топорами, долотами плотники умели в совершенстве обрабатывать дерево различных пород. Они создавали и основные жизненные удобства горожан и в значительной мере — архитектурный облик города.

ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

ААЭ — Акты археографической экспедиции.

АФЗ — Акты феодального землевладения и хозяйства.

ВАА — Всесоюзная академия архитектуры.

ВАН — Вестник Академии наук СССР.

ВИ — Вопросы истории (журнал).

ГАИМК — Государственная академия истории материальной культуры.

ГИМ — Государственный исторический музей.

ГМЭ — Государственный музей этнографии народов СССР.

ДДГ — Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV—XVI вв.

ЖМНП — Журнал Министерства народного просвещения.

ЗОРСА — Записки отделения русской и славянской археологии.

ИАК — Известия археологической комиссии.

ИГАИМК — Известия Государственной академии истории материальной культуры.

ИСИФ — Известия Академии наук. Серия истории и философии.

КСИИМК (КСИА) — Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Института истории материальной культуры (археологии) АН СССР.

КСИЭ — Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Института этнографии АН СССР.

МИА — Материалы и исследования по археологии СССР.

ОАК — Отчеты археологической комиссии.

ПСЗ — Полное собрание законов Российской империи.

ПСРЛ — Полное собрание русских летописей.

РАНИОН — Российская ассоциация научно-исследовательских институтов общественных наук.

СГГ — Собрание государственных грамот и договоров.

СА — Советская археология (журнал).

СЭ — Советская этнография (журнал).

ЦГАДА — Центральный государственный архив древних актов.