Электронная библиотека Портала «Археология России»

Настоящая работа воспроизводится на правах электронной публикации. Напоминаем Вам, что в соответствии с действующим Федеральным Законом "ОБ АВТОРСКОМ ПРАВЕ И СМЕЖНЫХ ПРАВАХ" (1993), Вы можете свободно пользоваться, копировать, распечатывать эту публикацию лишь для собственных нужд. В случае, если Вы используете настоящую работу для электронной, бумажной или какой-либо иной републикации, Вы обязаны полностью указать авторские права и источник, из которого Вами получена работа. В равной мере Вы должны указать источник, из которого Вами получена публикация, если Вы ссылаетесь на нее в любой – электронной или печатной – форме. Для этого используйте следующий текст:

© Рабинович М.Г., "Наука", 1964; Портал "Археология России", 2004
http://www.archeologia.ru/Library/book/68cd87c1de72

Для указания в ссылке конкретной страницы добавьте к http://www.archeologia.ru/Library/book/68cd87c1de72 выражение /pageXXX, где ХХХ - это номер страницы, например: http://www.archeologia.ru/Library/book/68cd87c1de72/page12 .

Мы начали наше «путешествие» по древней Москве с собственно «города» — Кремля. Это был политический центр города, резиденция его феодального владельца, основной узел обороны.

Но ни один город в мире не был бы городом, если бы не имел другой жизненно важной части — кварталов, заселенных ремесленным и торговым людом. Эту часть города в древней Руси называли «посадом». Именно в этой части города и следует искать истоки возвышения Москвы. Напряженный повседневный труд простых людей создал основу того экономического потенциала, который позволил впоследствии добиваться все больших успехов как в развитии хозяйства, так и культуры.

Итак, со стен московского детинца мы спустились на посад. Наше внимание будут занимать теперь мастерские, инструменты, продукция и даже отходы производства московских ремесленников, а также «товары запасливой торговли».

Мы пойдем тем же путем, каким, видимо, обычно ходили в то время москвичи,— из ворот Кремля в сторону современной Красной площади, а потом в Заяузье, когда будет нужно — в Занеглименье. Попадем мы в отдельных случаях и в Заречье (или Замоскворечье). Уже по самим этим древнейшим названиям посадов Москвы, известных еще в XIV в., видно, что давали эти названия люди, жившие в центре, в «граде Москве», в Кремле, отражая самый процесс роста города от центра к периферии. Вероятно, они же назвали ближайшую и древнейшую часть посада (по отношению к которой все остальные были за реками) Большим или Великим посадом. Видимо, в ту пору, когда впервые вошли в обиход эти названия, центральная часть посада была самой большой, а заречные части по сравнению с ней меньшими. Его территория

Итак, Великим или Большим посадом москвичи называли ту часть города, которая непосредственно прилегала к Кремлю.

Территория эта имела свои топографические особенности. Заключенная между двумя реками, Неглинной и Москвой, она представляет собой в большей части третью надпойменную террасу реки Москвы¹. Почва здесь моренного происхождения. Мощные отложения песка, достигающие 15 м толщины, подстилает солидная, в 2—3 м, прослойка глины. Она не пропускает воду, и этим объясняется довольно значи-

тельная, несмотря на большую высоту над уровнем реки, влажность почвы Кремлевского холма, обилие разного рода ключей, сравнительно высокий уровень грунтовых вод. Б древности все это могло считаться скорее положительным, чем отрицательным фактором в развитии города, т. к. обеспечивало на первых порах снабжение его водой, особенно в случае вражеской осады. Обитатели Кремлевского холма долгое время могли легко добывать воду при помощи неглубоких колодцев, какие зачастую встречаются при раскопках.

Но обилие воды создавало и некоторые трудности в заселении территории Великого посада, так как подчас сложно было выбрать участок для застройки. На холме между р. Неглинной и Москвой-рекой существовало, по-видимому, несколько ручьев и оврагов, прорезавших крутые берега обеих рек. Позднее их русла были засыпаны и застроены. Низменная же часть территории Великого посада, расположенная на первой террасе левого берега Москвы-реки непосредственно у подножья холма, была в древности несколько шире, чем теперь. Она походила на неправильную клиновидную фигуру, вершина которой лежала поблизости от стрелки впадения р. Неглинной в Москву-реку, а основание отодвигалось по мере роста города все дальше на восток. Эта часть становилась тем шире, чем дальше на северо-восток отступала от берега реки возвышенная моренная гряда (см. рис. 25).

Примерной границей между возвышенной и низменной частями посада являлась линия, идущая от Архангельского собора к современной Спасской башне Кремля и далее по нынешним улицам Разина и Богдана Хмельницкого. Низменная юго-восточная часть территории посада представляла собой настоящее болото, на котором первоначально могли быть заселены только некоторые более возвышенные участки, расположенные между берегом Москвы-реки и крутым обрывистым подъемом на верхнюю его террасу ². Поэтому и заселение этой части города вначале не было сплошным. Прибрежная часть Большого посада представляла собой в древности отдельные островки застройки, между которыми были значительные незаселенные пространства. На это указывает прежде всего распространение древнейших; горизонтов III культурного слоя, относящихся к XI— XII вв. Этот культурный слой был открыт лишь в отдельных местах. Его пятна прослежены и на возвышенной части Кремля у склонов берега р. Неглинной и оврагов, и на низкой террасе берега Москвы-реки в современном Зарядье.

Естественными границами Большого или Великого посада на востоке и северо-востоке были заболоченная часть берега Москвы-реки (по которой протекала небольшая речка Рачка) и водораздел рек Москвы и Неглинной, образующий довольно узкий перешеек в районе современной площади Дзержинского. Эти границы можно заметить и сейчас несмотря на то, что многовековое существование города зна-

чительно сгладило древний рельеф местности. От площади Дзержинского к северо-западу и западу в направлении площади Свердлова и Неглинного проезда идет склон берега р. Неглинной, а к востоку и юго-востоку в направлении современной Солянки и площади Ногина — склон верхней террасы берега Москвы-реки. Крутизна этих склонов и сейчас еще такая, что в отдельных местах их с трудом преодолевает современный транспорт (например, подъемы по Спасоглинищевскому переулку или возле переулка Забелина). К северо-востоку от площади Дзержинского плато снова расширяется. По краям его идут улица Дзержинского на северо-восток и улица Богдана Хмельницкого

на восток. По левому берегу Рачки был расположен заливной Васильевский луг, простиравшийся до самого устья р. Яузы.

Эта территория заселялась постепенно в течение веков. Центральная часть Москвы была, как говорилось, ограничена первоначально мысом, защищенным валом и рвом ³. Культурный слой поселения с внутренней стороны рва, к сожалению, был целиком уничтожен при строительных работах в XVIII и XIX вв. Исследованный нами в Кремле и Зарядье III культурный слой относится к древнейшему городскому посаду, находившемуся с внешней стороны укреплений. При нападении врагов жители посада, видимо, оставляли свои дома и укрывались в крепости, как это было во всех средневековых городах.

Трудно установить в точности, как шло заселение этой территории в начальный период существования Москвы, поскольку мы не можем исследовать культурный слой на самой стрелке Кремлевского холма. Большинство исследователей истории Москвы считает, что заселение нагорной части и низменной первой террасы берега Москвы-реки («Подола») происходило приблизительно одновременно. К этому заключению пришел еще И. Е. Забелин. «У первого городка Москвы,,— писал он,— когда этот город теснился еще на крутом мысу Кремлевской горы, первое посадское его население должно было занять место с восточной его стороны к теперешним Спасским воротам и особенно под горою на Подоле Кремля» ⁴.

М. Н. Тихомиров, говоря о заселении московского посада, также придает особое значение низменной его части и даже высказывает мнение, что она должна была застраиваться быстрее, нежели нагорная часть будущего Китай-города⁵.

Но и сама нагорная часть посада также заселялась неравномерно. III культурный слой, который мы датировали XI—XIV вв., продвигался на север постепенно. На рубеже XI и XII вв. посад на Кремлевском холме кончался где-то в районе южной части современного здания Дворца съездов, всего в 150 м от внешней границы рва. За последующие двести лет его территория распространилась на север лишь немного далее линии современных Троицких ворот Кремля, достигая примерно южной границы здания Арсенала. Это объясняется, по нашему мнению, тем, что в этом районе было множество ключей и оврагов, что делало его слишком сырым и неудобным для застройки. Здесь не селились, несмотря на довольно большую тесноту, которая вынуждала жителей посада строить если не дома, то хозяйственные сооружения не только на плато, но даже и на склоне холма, спускающемся к р. Неглинной. Видимо, И. Е. Забелин был совершенно прав» утверждая, что основное направление роста московского посада было на восток и юго-восток. Нам трудно проследить постепенный рост посада в этом направлении, но некоторые материалы для этого раскопки все же

дают. Пятна древнего культурного слоя конца XI в., которые были обнаружены в Зарядье, указывают на то, что в конце XI — начале XII в. восточная часть посада представляла узкую полосу застройки (может быть, одну только улицу), шедшую по сравнительно сухой гряде среди этого заболоченного района, немного не достигая линии современного Псковского переулка⁶. И. Е. Забелин предполагал, что именно узкая гряда, вытянутая в направлении на восток и вдававшаяся острым углом в окружающие болота, дала этой части города название «Острый конец», удержавшееся, как известно, до XV в.⁷

В XII—XIII вв. низменная часть московского посада, носившая обычное для древнерусских городов название «Подола» или «Поречья», расширилась и к XIV в. занимала уже всю нижнюю террасу берега до самого крутого подъема на «гору» (современная улица Разина). Однако необходимо отметить, что, во-первых, на восток посад за это время почти не продвинулся, а во-вторых, что, как в древнейший период застройка здесь не была сплошной, так и впоследствии оста вались значительные незастроенные участки. Некоторые из них, в част ности низменности к северу от описанной выше гряды, оставались, как показали раскопки, незастроенными до XV—XVI вв.⁸

До раскопок северной части Китай-города трудно установить, рас пространялся ли посад до середины XIV в. на нагорную часть совре менного Китай-города. Пока в этом районе нигде не обнаружено III культурного слоя. Но, по-видимому, во второй половине XIV в. посад занимал уже и эту территорию. Известно, что в 1380 г. здесь проходили уже те дороги-улицы, которые соответствуют современным Мокринскому переулку, улицам Разина и 25 Октября и по которым тогда выступало навстречу татарам русское войско ⁹. Весьма вероятно, что и тогда между этими улицами были значительные незастроенные участки, но к концу XIV в. Великий посад уже включал несколько тысяч дворов, как это видно из летописного описания пожара 1390 г. В 1394 г. территорию Великого посада пытались укрепить земляные валом и рвом от «Кучкова поля» (И. Е. Забелин считал, что это название следует относить к современной площади Дзержинского) до самой реки. Открытые при случайных земляных работах следы рва, шедшего в направлении современного Б. Черкасского переулка и продолжавшегося, как предполагал И. Е. Забелин, по линии современного проезда Владимирова и Псковского переулка ¹⁰, ограничивают территорию Большого посада в этот период. М. Н. Тихомиров дает весьма убедительную картину роста посада в XIV—XV вв. ¹¹ Великий посад был тогда уже не единственным посадом Москвы, которая распространилась уже и в Занеглименье, и в Заяузье, и даже в Заречье (Замоскворечье). В дальнейшем посадское население Москвы селилось главным образом в этих новых районах. Большой же посад (самое это название

возникло, когда появились и другие, меньшие посады) территориально за последующие полтораста лет вырос очень мало. Стена Китай-города в 1535 — 1538 гг. была уже последней границей территории этой части московского посада. Эта граница шла от современных зданий Исторического музея и Музея В. И. Ленина, проходила вдоль современного проспекта Маркса, площадей Дзержинского, Новой, Старой и Ногина, затем по Китайскому проезду и набережной Москвы-реки.

Рассматривая посад как ремесленную и торговую часть средневекового русского города ¹², нужно учитывать, что за описываемый период территория московского посада (а впоследствии — той его части, которая носила название Большого или Великого посада) изменялась не только в сторону расширения.

Вначале это был небольшой ремесленный и торговый поселок, примыкавший к маленькой крепостце и окруженный селами. Ближайшее, из этих сел, обнаруженных археологически, находилось за Васильевским лугом по другую сторону р. Яузы на первой террасе крутого берега — примерно позади современного высотного здания на Котельнической набережной. Здесь найдены фрагменты древней керамики курганного типа и шиферное пряслице ¹³. Но, возможно, были и другие села, расположенные в непосредственной близости от городка в междуречье Москвы-реки и р. Неглинной. Не лишено оснований, например, предположение И. Е. Забелина, что упоминаемое в летописях в XII в. Кучково нельзя отождествлять с Москвой, как это делали некоторые исследователи ¹⁴, что это было село, принадлежавшее некогда Кучке и расположенное «на более удобном месте для сельского обитания», ближе к Кучкову полю, в районе современной улицы 25 Октября. «Село,— писал И. Е. Забелин,— могло быть расположено по берегу Неглинной вдоль Никольской улицы... вплоть до церкви Троицы в Полях, которая, быть может, и составляла приходскую церковь села Кучкова» ¹⁵. Впрочем, нам представляются также основательными мнения авторов, считавших, что эти села и усадьба Кучки находились выше по течению р. Неглинной за современными Сретенскими воротами ¹⁶. Вопрос этот может быть решен окончательно только с помощью раскопок в нагорной части Китай-города. Если даже Кучково было на месте, указанном И. Е. Забелиным, то разраставшийся посад должен был включить в себя и это село.

Но по мере роста значения Москвы как феодального города, а впоследствии как столицы удельного, еще позднее — великого княжества и, наконец, централизованного Русского государства, разрастался собственно «город» — резиденция феодального владельца и его приближенных. Территория Кремля увеличивалась за счет Большого посада. К концу XVI в. и на остальной территории Великого посада (в преде-

лах Китай-города) было множество боярских дворов и осталось мало дворов ремесленников. Здесь сохранился лишь главный московский рынок.

В торговой жизни города огромную роль играла пристань. Исследователи истории Москвы определяют место древней пристани по нахождению древних церквей во имя Николы, которые в древнерусских городах ставились обычно на торгу и неподалеку от пристани¹⁷. И. Е. Забелин считал, что пристань и торг по мере роста города передвигались в направлении от района современного Москворецкого моста к устью р. Яузы. Он исходил при этом из того, что древняя церковь Николы Великорецкого находилась западнее, чем более поздняя церковь Николы Мокрого, а еще позднее название «Пристанище» закрепилось за местностью в устье р. Яузы на правом и левом ее берегах ¹⁸. Из этих положений М. Н. Тихомирова и И, Е. Забелина, к кото* рым мы полностью присоединяемся, вытекает и тот факт, что древнейшей магистралью Москвы являлась улица, соединявшая нагорную часть города с Подолом, на котором находились пристань, а может быть, и торг. Улица получила впоследствии название Великой. По мере того, как сухопутные дороги приобретали большее значение, чем водный путь по Москве-реке, росла и роль улиц, образовавшихся вдоль дорог, ведших в другие русские города. Постройка укреплений, отделявших Великий посад от реки, стала возможной лишь тогда, когда пристань в районе современного Зарядья совершенно потеряла значение или переместилась на устье р. Яузы. Уже к XVI в. Великая улица заглохла, и ее значение перешло к трем магистралям Большого посада — Вгшской, Ильинской и Никольской улицам. В 1635 г. эти «большие мостовые улицы» достигали ширины 6 1/2 сажени, в то время как «Зачатская улица, что прежде была Великая», имела ширину лишь 4 сажени к была непроезжая ¹⁹.

Средоточием московской торговли уже в древнейшие времена был городской рынок — «торг», как его называли в древней Руси. Торг, как известно, был непременной частью городского посада в больших и малых древнерусских городах.

О древнейшей торговой площади Москвы археологических материалов нет. Но представляются весьма убедительными соображения М. Н. Тихомирова о том, что если древняя пристань находилась на низменном берегу Москвы-реки (примерно в районе позднейшей церкви Николы Мокрого, о которой говорилось выше), то торг мог быть расположен на высокой части берега, ближе к городским укреплениям. Об этом говорит и расположение между южными оконечностями современных зданий Верховного Совета СССР и Арсенала древней церкви Пятницы. Церкви во имя Пятницы строились в древнерусских городах обычно на торгу²⁰. Открытые при наших раскопках остатки

укреплений второй половины XII в. находились несколько южнее этого места, и можно думать, что тогда московский торг располагался именно здесь, вне стен, но под непосредственной защитой крепости. По мере роста города и расширения укреплений Кремля торг постепенно отодвигался к востоку и в начале XVI в., когда было закончено строительство сохранившихся до наших дней кремлевских стен и башен и сооружение рва, поместился окончательно на месте современной Красной площади. Граница торга должна была в это время проходить примерно между современными зданиями Мавзолея В. И. Ленина и ГУМа. На юг торговая площадь простиралась до самой реки Москвы, а зимой, как известно, торг устраивался и на льду замерзшей реки. Восточную и северную границы торга определить трудно. Застройка этого района была в конце XV в. довольно беспорядочна. «Красная площадь,— пишет П. В. Сытин [в 1475 году.— М. Р.],- еще не была площадью, а была застроена деревянными церковками, лавками, хоромами и избами»²¹. Из работы М. В. Фехнер явствует, что Богоявленский монастырь находился уже за торгом, т. е. что в начале XVI в. торг не достигал линии современного Куйбышевского проезда²².

Планы Москвы конца XVI — начала XVII в. показывают, что торговые ряды на Красной площади занимали все пространство между северной и южной стенами Китай-города, а на восток простирались примерно до линии современного Хрустального переулка²³.

Так на Великом посаде сложился постепенно торговый центр Москвы, сохранивший это значение до Великой Октябрьской революции, а в какой-то мере — даже до наших дней. Древнейшее население

Из каких же компонентов складывалось население московского посада? Весьма важно узнать, каково было этническое ядро населения Москвы и каковы были его связи с жителями окрестных сел. Вышли ли москвичи из коренного населения этой местности, существовавшего здесь ко времени возникновения города, или они были пришельцами? С этой проблемой связан и вопрос об основании Москвы Юрием Долгоруким, ибо если предположить, что город был основан по мановению княжеской руки, то население его тоже должно было появиться здесь в короткий срок. Оно могло быть переселено по указу князя из каких-то других его земель. В этом случае и вещи, которыми пользовались эти люди, оказались бы в чем-то непохожими на аналогичные предметы, употреблявшиеся местным населением. И даже если принять известную версию о том, что князь завладел «красными селами» боярина Кучки, крестьяне не могли сразу сделаться по княжескому

указу горожанами, и ремесленное городское население с самого начала должно было оказаться здесь пришлым, например, из Суздальской земли, откуда происходили и сами князья. И, как свидетельство этого, в культурном слое города должны были бы с самого начала встречаться вещи, говорящие о различных этнических элементах, из которых сложилось его население.

Этнический состав населения города обычно бывает намного сложнее, чем этнический состав сельского населения. Это обусловлено прежде всего самим характером города как поселения, являющегося центром ремесла и торговли, центром административным и политическим. В эпоху феодализма город представлял собой «факт концентрации населения, орудий производства, капитала, потребностей и способов их удовлетворения, между тем как в деревне мы наблюдаем диаметрально противоположный факт изолированности и разобщенности» ²⁴. С самого своего образования город притягивал к себе как окрестное сельское население, так и людей из более отдаленных областей, а зачастую — и из других стран. И все же не только города разных стран, но и города разных областей одной и той же страны при наличии множества общих черт обладали обычно и значительными местными отличиями, специфическими, присущими данной местности чертами, обусловленными не только географической и экономической, но и этнической средой, в которой создавался и развивался данный город. Большое значение имеет при этом то этническое ядро, из которого образуется первоначальное население города.

Наименование «москвичи» для населения города и княжества, аналогичное «новгородцам», «рязанцам» и т. п., встречается на страницах летописей с XIII в. Ясно, что этнический состав населения Москвы должен был быть довольно сложным уже в отдаленные времена. Ведь по крайней мере с той поры, как Москва сделалась одним из крупных феодальных центров древней Руси, в состав ее жителей вливались в основном представители различных групп русского населения ближайших и дальних земель, но были и потомки угро-финских племен, и татар, и итальянцев-"сурожан», и «немцев», и народов Северного Кавказа и Закавказья. Сюда переселялись ремесленники и купцы из различных земель Русского государства, «выезжали» на службу московским князьям бояре и дворяне из Рязанской, Смоленской, Тверской, Нижегородской и других русских земель и из Литвы, а позднее — из Крыма, Казани, Астрахани, из ногайских и иных земель. Крупные и мелкие феодалы или богатые купцы прибывали в Москву с многочисленными домочадцами и челядью. Известно, например, что в 1301 г. перешел

на службу к московскому князю и переселился в Москву черниговский боярин Родион Нестерович, а с ним прибыло из Черниговской земли 700 детей боярских и слуг²⁵. Конечно, они разместились не в самом городе. Но и в Москве у Родиона Нестеровича, должно быть, имелся двор, в котором он жил если не со всей своей челядью, то с частью ее.

Влияние издавна сложившейся в Москве культуры было настолько сильно, что поселявшиеся здесь представители других национальностей быстро «русели» и обычно уже во втором или третьем поколении сливались с коренным населением²⁶. Ядро русского населения Москвы, столь успешно ассимилировавшее в дальнейшем всех представителей других племен и народов, безусловно образовывалось постепенно. Для того чтобы проследить истоки этого процесса, рассмотрим археологические материалы, относящиеся к началу существования города.

К сожалению, позднедьяковские и раннеславянские памятники междуречья Оки и Волги еще не настолько изучены, чтобы можно было составить ясное представление о населении этого края в VIII — X вв.²⁷ Однако уже давно доказано, что Москва возникла и развивалась на территории, заселенной восточными славянами ²⁸. Исследование найденных в подмосковных курганах черепов XII—XIII вв. показало большую этническую однородность населения этого края и принадлежность его к славянам²⁹. Впоследствии были сделаны попытки выделить характерные черты вятичских и кривичских черепов ³⁰. Анализ обряда погребения и найденных в курганах рещей позволил значительно уточнить это определение. Оказалось, что в селах, непосредственно окружавших Москву (а курганы — это не что иное, как сельские кладбища), жили вятичи, но в 30—40 км к северу были уже кривичские земли³¹. Граница между территориями кривичей и вятичей проходила к северу от Москвы-реки, образуя в районе водораздела Истры и Клязьмы выступ к северо-западу, в землю кривичей (рис. 26). Потомки кривичей образовали основную массу населения Владимиро-Суздальской, Тверской, Смоленской, Полоцкой и Псковской земель; потомки вятичей — основную массу населения Рязанской и Московской земель. Вместе с новгородскими словенами все они впоследствии стали ядром русской народности.

Об этнической принадлежности погребенных под курганами людей можно судить по некоторым особенностям обряда погребения, в частности, — по находимым в курганах вещам. Особое значение имеет тот факт, что женщин хоронили в праздничном (точнее — в свадебном) наряде. Устойчивость этого обычая «хоронить в чем венчалась» хорошо известна этнографам, еще недавно находившим кое-где в деревнях предметы уже исчезнувшей из обихода старинной женской

одежды, которые женщины старшего поколения берегли со дня свадьбы до похорон ³².

Еще в конце прошлого столетия А. А. Спицын, сопоставив находимые в курганах различных областей наборы украшений со сведениями «Повести временных лет» о расселении древнерусских племен, пришел к выводу, что каждый такой комплекс встречается на территории определенного племени³³. Конечно, такой комплекс украшений в сочетании с праздничной одеждой представлял собой местный вариант свадебного наряда.

А. В. Арциховский, проанализировав большое количество курганных находок, выделил (по нашему мнению, очень убедительно) погребения вятичей и их соседей кривичей. При этом он опирался на то, что для вятичского наряда характерны семилопастные привески — «височные кольца», ожерелья из круглых хрустальных или стеклянных и граненых («бипирамидальных») сердоликовых бус, пластинчатые загнутоконечные браслеты, ажурные («решетчатые») перстни, а для кривичского наряда — браслетообразные височные кольца, ожерелья из стеклянных бус преимущественно битрапецоидной и бочкообразной форм (в том числе и с металлической золотой или серебряной прокладкой). Остальные украшения — различные иные типы браслетов, перстней, бус и серег, бубенчиков и другие вещи, о которых нам сейчас нет нужды говорить подробнее, — встречаются как у вятичей, так и у кривичей"⁴.

Нужно сказать, что совершенно правильно отмеченное А. А. Спицыным различие восточнославянских курганных древностей не всегда соответствует одним и тем же отрезкам времени, поскольку самый обряд погребения трупа под курганом распространялся не одновременно; у одних племен он уже давно исчез, тогда как другие еще только начинали его применять. Вятичи еще в XI в. сжигали своих покойников (что отметил летописец) и только в XII в. стали хоронить под курганами несожженные тела. У кривичей этот обычай распространился, видимо, несколько раньше.

Конечно, вятичи как племя или союз племен просуществовали лишь до конца XI — начала XII в. С ними, как известно, воевал еще Владимир Мономах. И в эту пору у них уже были свои города и своя (по всей вероятности, феодальная) знать. Стало быть, родоплеменные порядки к тому времени отошли уже в прошлое. Еще в большей степени это можно сказать про кривичей. В середине XII в. и позднее (а большинство исследованных курганов Подмосковья относится к XII — XIII вв.) и вятичи, и кривичи уже были крестьянами, населявшими Смоленское, Полоцкое, Владимиро-Суздальское, Рязанское и Черниговское феодальные княжества, а потом и вновь образовавшиеся Тверское и Псковское. Границы этих княжеств часто изменялись, но население, несмотря на это, сохраняло древние традиции. Особенно это можно сказать о вятичах, которые позднее других восточнославянских племен вошли в «империю Рюриковичей» и долго сохраняли черты самобытности, в частности в погребальных обрядах и в одежде. Встречающиеся так часто в Подмосковье небольшие группы курганов представляют собой, как было сказано, сельские кладбища, где погребены жители деревень и сел — крестьяне, в большинстве — потомки вятичей.

Итак, судя по материалам раскопок курганов, Москва с самого своего возникновения была окружена селами вятичей. Но в этот однород-

ный славянский вятичский массив вкрапливались изредка и иные элементы. Характерные для вятичских женщин украшения — семилопастные привески («височные кольца»), ожерелья из белых шарообразных хрустальных и красных бипирамидальных сердоликовых бус, решетчатые перстни — находят не во всех женских погребениях этих мест, даже относящихся к той поре, когда они еще не вышли из моды. Мы говорим не о единичных погребениях кривичских и даже словенских женщин в вятичских курганных группах (и, разумеется, вятичских женщин —в кривичских). Эти случаи легко объясняются браками между потомками разных племен. Сейчас мы говорим о включениях в вятичские курганные кладбища более или менее значительных групп курганов, под которыми погребены (судя по некоторым особенностям погребального обряда и по находимым в этих курганах женским украшениям) не вятичи, а потомки иных племен, славянских и неславянских. По предположению А. Л. Монгайта, курганная группа, расположенная у современного поселка Салтыковки к юго-востоку от Москвы, представляет кладбище, где в одно и то же время в XII в. хоронили и вятичи, и кривичи, причем курганов с украшениями, типичными для кривичей (рис. 27, Л), было едва ли не больше, чем курганов с украшениями, типичными для вятичей³⁵.

В другом курганном кладбище из ближнего Подмосковья — у деревни Мякинино, находящейся на берегу р. Москвы возле Рублева, нами была обнаружена в 1948 г. компактная группа курганов, несколько отличавшихся по обряду погребения от других курганов того же

могильника³⁶. Над гробом (иногда на самой его крышке, а иногда на, уровне верха могильной ямы) были положены группами довольно крупные (диаметром до 45 см) валуны. По два-три вместе они лежали обязательно в головах покойника, а иногда также в ногах и в области таза. Среди этих курганов оказалось всего два женских погребения. В одном из них была найдена серебряная «шумящая» привеска, совершенно схожая с бронзовыми привесками, встречающимися в погребениях угро-финских племен — предков мери, в частности в костромских курганах (рис. 27, Б). Височные кольца обеих женщин — не славянские; найденные тут же пластинчатые загнуто конечные браслеты встречаются как в вятичских, так и в мерянских костромских курганах. Курганный могильник в целом вятичский; он датируется концом XII — первой половиной XIII в.

Чем объяснить подобные включения невятичских курганов в вятичские курганные группы? Нам кажется, что поселения, оставившие эти могильники, имели смешанный этнический состав. Среди основного вятичского населения в этих деревнях и селах жили: в Салтыковке — кривичи, в Мякинине — какие-то волжские финны, вернее всего — меряне. В Мякинине это могла быть даже одна семья. А. Л. Монгайт объясняет смешанный этнический состав жителей Салтыковки (назовем: так условно поселение, оставившее Салтыковские курганы) положением этого поселка близко к границе древних вятичских и кривичских земель³⁷. В эпоху феодализма крестьяне различного происхождения могли оказаться в одной деревне и по другим причинам — например, в результате переселения смердов, принадлежащих одному феодальному владельцу, из одной деревни в другую, иногда даже находящуюся на значительном расстоянии (позднее, при крепостном праве, это называлось «выводить людей»; был даже такой термин — «веденец»). Так, в район Салтыковки крестьяне могли быть выведены из близлежащих кривичских, а в район Мякинина — из мерянских земель.

Итак, мы видели, что в окружающих Москву деревнях уже в XII — XIII вв. можно проследить включения в основной вятичский этнический массив отдельных пока еще не очень многочисленных групп невятичского населения.

А как вырисовывается этнический состав населения самого города в начальный период его существования? Представление об этом должен дать археологический материал из древнейших центральных районов Москвы — Кремля и прилегающего к нему Зарядья, датирующийся ХI-ХIII вв.

Еще в конце прошлого столетия И. Е. Забелин обратил внимание на найденные в 1847 г. при строительстве нового здания Оружейной палаты на территории Кремля шейную гривну и «рясы» — серебряные семилопастные височные кольца (рис. 28). Высокое качество серебра.

из которого были сделаны «рясы», привело ученого к выводу о «богатстве жителей Кремлевской горы». «При этом должно заметить,— писал И. Е. Забелин,— что форма упомянутых серег — ряс о семи лепестках — составляет отличительный признак древнего женского головного убора, находимого только в Московской стороне чуть не в каждом кургане и очень редко в более отдаленных от Москвы местностях, так что по этим серьгам можно мало-помалу выследить границы собственно примосковского древнего населения, имевшего, как видно, особый тип в уборе, указывающий на особенность культуры этого племени. Таким образом, благодаря этим памятникам курганной эпохи мы получаем вернейшее свидетельство не только о тысячелетней давности кремлевского поселка, но и о бытовых особенностях окружавшего его населения» ³⁸.

В ту пору семилопастные височные кольца не рассматривались еще как определенный этнический признак славян и более узко — вятичей. Упомянутая работа А. А. Спицына «Расселение древнерусских племен по археологическим данным» появилась два года спустя. Обстоятельства, при которых была сделана за полвека до появления работы И. Е. Забелина находка височных колец в Кремле, остались невыясненными. И это повлекло за собой в дальнейшем ряд недоразумений вплоть до высказанного несколько лет назад, в 1957 г., утверждения, будто на Кремлевском холме в XII в. поселения не было, а был курганный могильник³⁹.

Отдельные предметы племенного убора вятичей встречались в нижнем горизонте культурного слоя центральных районов Москвы. На территории московского посада были найдены круглые хрустальные и стеклянные, а также сердоликовые бипирамидальные бусы (рис. 29, 1—6). Найденный в Зарядье небольшой кусок горного хрусталя мог служить для изготовления хрустальных бус. На территории нижней части посада не найдено больше украшений, характерных для какого-либо племени. Но при раскопках нагорной его части на территории современного Кремля такие украшения встретились. В горизонте культурного слоя, насыщенном щепой и датированном началом или серединой XII в., найдено несколько обломков бронзового семилопастного височного кольца, к сожалению, не позволяющих восстановить его форму во всех деталях. Другое бронзовое кольцо сохранилось лучше; из обломков удалось собрать больше половины его (см. рис. 29, 7). Оно лежало под слоем щепы в предматериковом слое, который в этом месте датируется началом XII в.⁴⁰ Оба эти височные кольца в отличие от найденных в 1847 г.— не серебряные, а бронзовые; они не говорят об особом «богатстве жителей Кремлевской горы». Да и не удивительно: найдены они не в центральной части тогдашнего поселка, а на его окраине, на посаде, где жил в то время простой люд.

В нижнем горизонте культурного слоя Кремля найдено также несколько круглых хрустальных бус, так называемых «шарообразных» (рис. 29), и оригинальная хрустальная бусина бипирамидальной формы, какую чаще имеют сердоликовые бусы⁴¹. Наконец, на краю древнего городища у склона берега р. Неглинной в нижнем горизонте коричневого слоя, датируемом серединой XII в., найдена еще одна хрусталь—

ная шарообразная бусина. Стеклянная шарообразная бусина, какие типичны для подмосковных курганов, в Кремле найдена одна. Обнаружены также стеклянные рыбовидные бусы, бронзовый бубенчик, бронзовые витые браслеты. Эти вещи часто встречаются в курганах вятичей, но не составляют их специфического признака⁴². Находка в Зарядье горного хрусталя позволяет предположить, что в Москве в древнейший период ее существования было и производство хрустальных бус. Иначе трудно объяснить, как попал в культурный слой московского посада этот кусок горного хрусталя, залежей которого, по имеющимся сведениям, в районе Москвы не было. Находка его на подоле городка вблизи от древней пристани показательна. Кусок мог потеряться при выгрузке с корабля сырья для московских ремесленников. Известно, что в крупных русских городах до татарского нашествия производство хрустальных бус достигало весьма значительных размеров⁴³.

Городские, в частности московские, ремесленники, разумеется, могли делать для окрестных крестьян и горожан не только бусы, но и другие украшения, входившие в традиционный свадебный наряд, например, височные кольца. При раскопках в Москве пока не найдено каких-либо следов производства височных колец, но обращают на себя внимание находки в окрестностях города семилопастных и более поздних пятилопастных колец, у которых орнамент расположен не только на щитке, но и на лопастях. Височные кольца с прочерченными на лопастях крестиками встречены на курганных группах Черемушки и Матвеевская; крестики более, сложного начертания — с ромбической сердцевиной — имеются* на боковых лопастях височных колец также из Матвеевской, Зюзина и Дубков (неподалеку от Царицына). На центральных лопастях этих колец прочерчен различными способами орнамент в виде переплетающихся эллипсов, образующих заглавную букву «О», какую, употребляли в рукописях XIII в. Наконец, в Матвеевской, Чертанове, Орешкове (вблизи Царицына) и Веригине найдены височные кольца (или части их) со своеобразным литым орнаментом, аналогии которому находят в памятниках мусульманского Востока.

В. И. Сизов, впервые обративший внимание на эти оригинальные височные кольца, считает их изделиями арабских мастеров ⁴⁴. А. В. Арциховский, учитывая сочетание на височных кольцах этого типа элементов восточного и типичного русского народного орнамента, предполагает, что они сделаны русскими мастерами и что можно говорить лишь об известном художественном влиянии Средней Азии ⁴⁵. Г. П. Латышева, опубликовавшая находку из курганной группы Матвеевская II, думает что эти височные кольца могли быть сделаны городскими мастерами⁴⁶. Если принять предположение Г. П. Латышевой, то станет понятно, почему находки таких височных колец группируются в непосредственной близости от Москвы (см. рис. 26). Во всяком

случае как орнамент, испытавший на себе влияние Востока, так и начертания инициалов русских рукописей, могли проникнуть в подмосковные села не иначе, как через город Москву.

Выше мы описали те украшения, относящиеся к вятичскому праздничному женскому убору, которые удалось найти в Москве. Их немного, но и вообще в древнерусских городах находят сравнительно мало украшений, типичных для древних племен. Это вполне естественно, так как городское население быстрее, чем сельское, изживало эти пережитки старины. Да и употреблявшиеся в быту украшения попадали в культурный слой городов лишь случайно,— когда их теряли, ломали, выбрасывали или пускали в переработку. Вот почему в культурном слое Москвы гораздо больше находок, например, фрагментов стеклянных браслетов, какие носили во всех русских городах и некоторых селах, чем вятичских бус, перстней и височных колец⁴⁷.

Теперь можно дать ответ на вопрос, который мы поставили в начале этого раздела. В древнейших горизонтах культурного слоя Москвы найдены вятичские вещи, а украшений, характерных для какого-либо другого из славянских или угро-финских племен, не найдено вовсе. Нет, например, ни одного украшения, характерного для кривичей, поселения которых подходили так близко к древнему городку. Между тем именно находки кривичских украшений могли иметь место в Москве не только потому, что кривичи были ближайшими соседями, но и потому, что эти крестьяне могли быть приведены Юрием Долгоруким из его суздальских владений,— ведь там жили в основном потомки кривичей. А если принять известное положение, что Москва была основана Юрием Долгоруким в 1147 г., то следовало бы предположить и участие в создании города какого-то более сильного кривичского элемента. Но этого в археологических материалах, как мы видели, не наблюдается.

В иных городах, первоначальные поселенцы которых происходили из какого-либо одного племени, находят украшения других племен потому, что эти города уже в древности сделались крупными центрами ремесла и торговли, куда приходили иногда из довольно отдаленных земель. Такими были, например, Киев и Великий Новгород. В Новгороде в слоях XI и XII вв. найдены височные кольца не только новгородских словен, но и соседних кривичей и более далеких вятичей и радимичей. В Киеве, где в XI—XII вв. характерные черты убора древних полян были уже основательно забыты, можно все же найти височные кольца тиверцев⁴⁸. Москва не являлась в XI—XIII вв. таким крупным центром; она стала им лишь позже. Очевидно, в начальный период существования города население его состояло из вятичей. Это был местный центр ремесла и торговли, выросший среди вятичских сел и населенный вятичами же. Недаром и говор этих мест до наших дней сохранил характерную черту — «аканье», восходящую, как думают многие

исследователи, еще к вятичам⁴⁹. Мы увидим в дальнейшем, что и в области материальной культуры и в области быта влияние пришлых элементов было здесь временным, преходящим. Ремесла

Каковы же были занятия первоначального населения Москвы? Этот вопрос тесно связан с определением характера древнего поселения. Была ли Москва с самого начала городом или она была сначала деревней и лишь постепенно превратилась в город по мере развития ремесел и торговли?

Различные исследователи истории Москвы решали эту проблему по-разному. Те, кто отождествлял Москву с селом Кучковым, владением легендарного Стефана Кучки, считали, что первоначально главным занятием населения Москвы было земледелие и что лишь после перехода Москвы во владение Юрия Долгорукого в ней развились характерные черты города, в частности — ремесла и торговля. Наиболее ясно выразил эту мысль С. П. Бартенев, утверждавший, что Москва возникла в XI в., до середины XII в. была деревней и только с этого времени «из села, которое управлялось дворским..., учредился город — административный пункт, охраняемый отрядом дружины...». Но и тогда, по мнению С. П. Бартенева, население городка менялось так же часто, как охранявшие его дружины, «не успевало осесть и прочно устроиться в нем как следует» ⁵⁰.

Однако предшественник С. П. Бартенева И. Е. Забелин смотрел на эту проблему совсем иначе. Как мы уже видели, он не считал, что Москва и Кучково, упоминаемые в летописях,— одно и то же поселение. Кучково, по его мнению, располагалось на горе в районе современной улицы 25 Октября, а Москва сначала на устье р. Яузы, откуда город был перенесен на устье р. Неглинной. Посад этого городка первоначально «весь помещался только между берегом реки и улицею Варваркою» (ныне улица Разина). «В XII и XIII столетиях,— писал он,— монастыри, села и деревни со всеми их угодьями представляли, так сказать, уезд города и вообще основы жизни сельской, деревенской, с обычными ее условиями — пахать и сено косить да с топором в лес ходить. Городское начало или городская основа жизни гнездилась тогда еще только на одной кремлевской высоте, в настоящем городе»⁵¹. Мы видим, что этот исследователь, обладавший не только громадными знаниями, но и исключительно верной интуицией, считал, что сельскохозяйственные занятия вытеснялись городскими по мере роста города и расширения его территории. На кремлевском же мысу и посаде на территории современного Зарядья преобладала с самого начала «городская основа жизни», т. е. занятия ремеслом и торговлей.

Глубокие исследования М. Н. Тихомирова, основанные главным образом на изучении письменных источников, привели его к выводу, что Москва «развивалась вначале как небольшой, а позже как крупный торговый и ремесленный город Восточной Европы» ⁵².

Рассматривая археологические материалы, А. В. Арциховский также пришел к выводу, что Москва уже очень рано стала городом ⁵³. Точка зрения Р. Л. Розенфельдта на этот вопрос изложена недостаточно ясно, но все же, кажется, он считает, что та часть московского посада, которая исследована экспедицией под руководством А. Ф. Дубынина (значительная часть территории Зарядья), и в XII в. была деревней. Против этой точки зрения нам случалось уже возражать⁵⁴. Теперь, после раскопок в Кремле, неосновательность мнения Р. Л. Розенфельдта, что в тот период Москва представляла собой деревню, ютившуюся в Зарядье, а на кремлевском мысе находился курганный могильник, стала очевидной.

В Кремле не только не найдено следов курганного могильника, но открыты следы укрепления и прилегающего к нему посада, восходящие по крайней мере ко времени Владимира Мономаха ⁵⁵.

Изложенные нами выше соображения о топографии района также не позволяют предположить, что в низменной части берега Москвы-реки могла располагаться деревня. Ведь деревня должна находиться поблизости от обрабатываемой земли, от полей. А место, где Р. Л. Розенфельдт помещает Москву-деревню, со всех сторон было окружено лесом и болотами. На мысу р. Неглинной был бор, воспоминание о котором осталось в названии Боровицких ворот и церкви Спаса на Бору. На востоке Зарядье упиралось в болото. Поля были не ближе современной площади Дзержинского, а такое удаленное от полей расположение под обрывом на низком берегу реки для русской деревни нехарактерно ни теперь ни в древности⁵⁶. Недаром И. Е. Забелин помещал, как мы видели, Кучково не на низком берегу реки, а в его возвышенной части.

Но, исключая возникновение сельского поселения в Зарядье, мы все же не отрицаем самой возможности возникновения города Москвы на основе какого-то более древнего сельского поселения. Если не признавать, что Москва возникла в короткий срок по решению князя, нужно думать о постепенном развитии города из поселения иного типа — деревни, феодального замка, торгово-промышленного поселка ⁵⁷. Однако археологические исследования междуречья Москвы-реки и р. Неглинной за последние шестнадцать лет не дали никаких материалов, которые говорили бы о сельском поселении. Если таковое и существовало в какой-то период на Кремлевском холме, то самые следы его были впоследствии совершенно стерты. Древнейший из открытых при раскопках комплексов — ров укрепления, обладающий чертами,

характерными для русских крепостных сооружений X—XI вв. Ров этот мог принадлежать феодальному замку или укрепленной части города, а отнюдь не деревне. Во всех последующих сооружениях так или иначе выявляется их городской характер. Это — или производственные помещения и дома ремесленников, или части укреплений, или сооружения городского хозяйства.

Таким образом, мы не располагаем материалами для характеристики деревни или феодального замка, из которого могла возникнуть Москва. Уже на рубеже XI и XII вв. здесь был городской посад, т. е. район города, заселенный преимущественно ремесленниками. Кричники и серебряники

Теперь посмотрим, какими именно ремеслами занимались в древности москвичи.

Уже в начальный период существования Москвы здесь было развито добывание железа из руды. Это было одно из важнейших производств для развития всех видов тогдашней промышленности. При археологических наблюдениях в Кремле удалось зафиксировать остатки небольшой домницы-горна. Конструкцию ее выявить было нельзя. Уцелела лишь вырытая в материке яма, в которой, видимо, разводили огонь (материковый песок вокруг был оильно обожжен), и скопление железного шлака; среди шлака попадаются и губчатые сгустки железа-крицы, как их называли в древней Руси. Эта домница датируется XII в. Она была расположена на северной окраине тогдашнего посада городка. А на восточной его окраине, в Зарядье, был открыт сложный комплекс, также связанный с кричным производством (рис. 30). От него уцелело несколько выкопанных в материке канавок, образовавших правильный прямоугольник размером 6,5 X X 4,5 м. К югу и юго-востоку от него в глубоких (до 1,2 м) ямах неправильной формы были свалены отходы производства. О больших масштабах этого производства говорит уже то, что шлака и криц из ям и канавок собрано несколько тонн. Здесь найдены также части глиняной обмазки и фрагменты глиняных сопел, через которые нагнетался в домницы воздух при помощи мехов (рис. 31).

Датировка этого производственного комплекса затруднительна именно потому, что он находился на окраине поселка, которая и впоследствии долго не застраивалась. Канавки и ямы перекрыты заборами, относящимися к III культурному слою (XI—XIV вв.). Можно предположить, что это сравнительно крупное кричное производство существовало на окраине посада в XII—XIII вв. довольно длительный период. Но и после того, как оно было оставлено и разрушено, территория, где находились остатки сооружений, не заселялась долгое время,

может быть — целый век. В открытые канавки были тогда сброшены крицы и смешанная керамика XII—XIV вв.

Кричное производство не являлось, по всей вероятности, единственным в этом комплексе. Найденная поблизости в раскопе V каменная литейная форма позволяет предположить, что здесь было и литейно-ювелирное производство (см. рис. 32, 1). Сочетание этих двух производств — кричного и литейно-ювелирного — в одной мастерской, видимо, было характерно для московского посада до самого XV в. Должно быть, еще и тогда один и тот же ремесленник мог быть и кричником и литейщиком. Во всяком случае в мастерской, открытой в Зарядье в слое конца XIV — начала XV в., были найдены и остатки разрушенной домницы и груды железного шлака вокруг нее. Как показало исследование шлаков ⁵⁸, железо восстанавливалось здесь из руды в небольшой домнице с внутренним диаметром дна примерно 30—40 см. Форма дна приближалась к сегменту шара, стенки были обмазаны глиной. Топливом, создающим восстановительную среду, служил древесный уголь как лиственных, так и хвойных пород дерева. Во время процесса восстановления железа, которое проходило при температуре 950—1100° Цельсия, значительная часть его уходила в шлаки. В отдельных кусках шлака, в которых не было восстановленного железа, содержание его в окислах достигало 56%.

Среди развалин домницы и в печи стоявшего поблизости большого дома, принадлежавшего, несомненно, хозяину домницы, было найдено

семь целых тиглей для плавки цветных металлов и множество обломков таких же тиглей. Между домом и домницей обнаружена каменная литейная форма. Это часть литейной формы, состоявшей по крайней мере из трех частей. Скрепление этих частей между собой осуществлялось при помощи выступов-шпеньков, для которых в найденной нами форме оставлены соответствующие отверстия (рис. 32, 4). В этой форме можно было одновременно отливать несколько разных предметов. На одной ее стороне вырезана звездчатая привеска, на другой — девять одинаковых маленьких полушарий. Видимо, в эту форму можно было закладывать девять металлических (например железных) стержней и отливать к ним шаровидные головки. Так получались железные булавки с бронзовыми головками, какие находят иногда при раскопках (рис. 33, 5). Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что все найденные в этой мастерской тигли совершенно одинаковы. Емкость каждого из них 100—115 кубических сантиметров. В таком тигле могло поместиться около 850 граммов расплавленной меди. Спектральный анализ остатков металла, найденных на днищах и стенках тиглей⁵⁹, показал, что в тиглях в подавляющем большинстве случаев плавили бронзу с малым содержанием олова и большим содержанием свинца (только в одном тигле оказался сплав с содержанием олова 16,46%), без цинка, золота и серебра. Кусочки древесного угля, прилипшие к внутренней поверхности тиглей, свидетельствуют, что плавка производилась под покровом слоя угля. Видимо, чтобы предохранить плавящийся

металл от окисления, тигли сверху присыпали слоем угольков. О самом процессе литья металла в таких тиглях и о том, для каких целей могли такие тигли использоваться, говорит миниатюра Московского лицевого летописного свода XVI в. (так наз. «Никоновской летописи») (рис. 34, 1). Она иллюстрирует рассказ о денежной реформе, проведенной Еленой Глинской в 1535 г. В нижней части миниатюры перед каким-то зданием нарисована небольшая открытая сверху плавильная печь цилиндрической формы, видимо, врытая в землю. В ней горит огонь, который раздувает один из стоящих возле печи людей при помощи ручных мехов, сопло которых вставлено в боковую стенку у верхней части печи. Другой человек держит обеими руками клещи, в которых зажат край тигля, совершенно сходного по форме с тиглями, най-

денными в Зарядье⁶⁰. Судя по тому, что в тексте речь идет о чеканке новых денег, в данном случае в тигле могло плавиться серебро. Один фрагмент тигля из Зарядья сохранил в случайно образовавшемся отверстии каплю серебра. На краях тиглей, найденных в Зарядье, заметны следы щипцов, которыми их держали над домницей или в домашней печи. От высокой температуры (исследованием установлено, что в печи температура близка 1300—1400° С) стенки тиглей размягчались и губки щипцов несколько вдавливались в тигель. Благодаря этому удалось установить, что ширина их была 12 — 15 мм. Клещи найдены в другом районе Зарядья (рис. 33, 4). Тигли, аналогичные найденным в Зарядье, встретились и на другом берегу р. Неглинной, в районе современного Георгиевского переулка по соседству с Домом союзов. Здесь, по-видимому, также было в XV—XVI вв. и литейное и кричное производства⁶¹.

Наряду с признаками недалеко еще зашедшего разделения труда, при котором кричное и литейно-ювелирное производства сочетаются в руках одного мастера или во всяком случае в одной мастерской, описанные нами археологические материалы из Зарядья свидетельствуют и о значительных сдвигах в самом литейно-ювелирном производстве, произошедших, видимо, на рубеже XIV и XV вв. Наличие в мастерской множества совершенно одинаковых тиглей, а главное — литейной формы, в которой можно отливать одновременно девять одинаковых предметов, говорит, по нашему мнению, уже о довольно далеко зашедших товарно-денежных отношениях, о том, что ремесленник работал, по всей вероятности, уже не только на заказ, но и на случайного покупателя, на рынок, т. е. был мелким товаропроизводителем⁶².

Для характеристики литейно-ювелирного производства, развивавшегося на московском посаде в XIV—XV вв., интересны три литейные формы для отливки круглых пуговиц с коническим выступом в центре (рис. 33, 1—3). Форм найдено всего четыре — две в Кремле (в раскопах I и II), одна при наблюдениях в Зарядье и одна в Зарядье же при раскопках А. Ф. Дубынина⁶³. Все они относятся к нижнему горизонту II культурного слоя, как и описанная выше мастерская литейщика. Эти формы по своей конструкции аналогичны форме для булавок. Они представляют собой части составной формы, которая имела в каждом случае по крайней мере три части. На обеих сторонах такой формы был вырезан ряд круглых пуговиц с коническим выступом в центре. Каждая пуговица несколько отличалась от других деталями формы и орнамента (см. рис. 33, 2,3) и имела отдельный литок. Таким образом, в один прием можно было изготовить несколько (не менее трех) похожих, но разных пуговиц, видимо, тоже для разных заказчиков или, всего вероятнее, для продажи на рынке.

Одна из описанных форм, найденная в раскопе I в Кремле, особенно интересна. Она еще не доделана (рис. 33, 1). Резчик только наметил контуры будущих пуговиц на одной стороне формы, а на другой ее стороне успел сделать несколько больше — обработал конический центральный выступ, но не прорезал еще деталей орнамента на круглом щитке. На обеих сторонах он не сделал еще «литков» (каналов для заливки металла), которые, видимо, вырезались в последнюю очередь. Находка этой недоделанной формы указывает нам на место, откуда снабжались такими формами московские литейщики, — нагорную часть посада.

Видимо, где-то на берегу р. Неглинной в конце XIV — начале XV в. жил мастер-резчик, снабжавший формами литейщиков, живших как по соседству, на территории современного Кремля, так и значительно дальше, в Зарядье. Красивые пуговицы тонкой работы (и преж-

де всего, конечно, пуговицы металлические — золотые, серебряные, бронзовые) были непременной частью костюма древнерусского щеголя. Недаром еще в былинах так называемого Киевского цикла есть рассказ о соревновании Чурилы Пленковича и Дюка Степановича, «который из них лучше повыступит» (оденется.—М.Р.). И немалую роль в этом состязании щеголей играли диковинные пуговицы ⁶⁴.

В XVI в. митрополит Даниил едко высмеивал московских франтов, у которых (ум... всегда плавает о ризах, о ожерельях (нарядном платье, шитых воротниках,— М. Р.), о пугвицах»⁶⁵.

Все приведенные выше материалы о литейно-ювелирном производстве касаются лишь производства довольно дешевых украшений для рядового населения Москвы, а наверное, и Подмосковья. Нам не удалось открыть мастерские, в которых работали прославленные мастера, изготовлявшие драгоценности для великих князей и царей, для их двора. Возможно, что драгоценности московских князей и бояр по крайней мере до XV—XVI вв. были продукцией не городского посадского, а вотчинного ремесла, что упомянутый в духовных грамотах Парамон или Парамша, изделия которого передавались от отца к сыну в роде московских князей, принадлежал к княжескому двору. На такую мысль наводит и известная фраза духовной грамоты московского великого князя Василия Дмитриевича о золотом поясе, «што есм сам сковал» ⁶⁶. Конечно, здесь речь идет не о личном участии князя в этой работе, а об изготовлении пояса княжескими мастерами (Макаром Шишкой и др.). Если это наше предположение верно, то можно говорить о том, что заказы московских богачей выполняли их же вотчинные мастера, а городские ремесленники уже очень рано перешли от выполнения заказов рядовых москвичей к работе на случайного покупателя, на рынок.

В нашу задачу не входит изучение шедевров ювелирного искусства, изготовленных московскими ювелирами. Это уже сделано в широко известной книге Б. А. Рыбакова. Значение этих вещей в быту феодальной верхушки показано в работе К. В. Базилевича ⁶⁷. Нужно лишь отметить, что московские ювелиры — сережечники, колечники и т. п.— в дальнейшем (в XVI—XVII вв.) жили в основном не на Великом посаде, а на правом берегу р. Яузы в «Старых серебряниках» в районе современной Серебренической набережной ⁶⁸.

Основная линия развития московского литейного производства направляется с конца XV в. на крупное литье. Московские мастера, еще в XIV в. прославившиеся литьем колоколов, достигли успеха и в литье пушек. В конце 70-х — начале 80-х годов XV в. в Москве создается пушечная изба, на основе которой вскоре развилось крупнейшее литейное предприятие того времени — Пушечный двор. Это производство заслу-

живает специального изучения (которое уже начато) ⁶⁹. Здесь мы лишь отметим, что археологические наблюдения в районе бывшего Пушечного двора (при строительстве универмага «Детский мир») показали, что территория его простиралась дальше к северу, чем это предполагали раньше, и что основным топливом для плавки металлов служил, как видно, древесный (преимущественно березовый) уголь, большие скопления которого открылись в культурном слое. Возможно, что этот уголь и обжигался на месте, но все же более вероятно, что его привозили в Москву.

Открытые южнее Пушечного двора на том же берегу р. Неглинной остатки кричного и литейного производств, о которых уже было сказано, показывают, что Пушечный двор был построен в ремесленном районе, где уже были специалисты этого дела. Видимо, этот район и стал местом поселения ремесленников-литейщиков, когда они были вытеснены с Великого посада.

Чтобы охарактеризовать продукцию московских литейщиков и ювелиров в ранний период существования города, мы должны обратиться к находкам украшений как в культурном слое самого города Москвы, так и в подмосковных курганах. Без сомнения, московские ремесленники производили все виды металлических украшений, характерных для праздничного наряда жителей подмосковных деревень, — и семилопастные височные кольца, и гривны, и привески, и перстни, и браслеты. В Кремле, как уже говорилось выше, найдены только семилопастные височные кольца — серебряные и бронзовые. И хотя в культурном слое посада не найдено ни одной литейной формы для таких колец, у нас есть основание считать, что данные экземпляры — местного московского производства, как и богато орнаментированные височные кольца «так называемого московского типа», о которых шла речь в предыдущем разделе настоящего очерка. Нам представляется очевидным, что и серебряные привески с изображениями «святых», входившие в состав ожерелий, попадали в деревню из города. В частности, те, что найдены в непосредственной близости к Москве (например, привески, серьги и образок с изображением Глеба, найденные в кургане у станции Яуза), сделаны московскими мастерами⁷⁰.

В Зарядье найдена литейная форма для пластинчатого перстня (рис. 32, 5). Возможно, что целая группа литых перстней с орнаментом в «виде различных сочетаний кружков и крестиков, покрытых потом эмалью, встреченная в курганах, прилегающих к Москве с юга и запада, также московского производства. Впрочем, работа по выявлению групп украшений, сделанных в одной литейной форме, так удачно начатая в свое время Б. А. Рыбаковым, сейчас должна быть продолжена на новом материале, и мы можем в ближайшее время ожидать еще новых работ, посвященных этой весьма важной теме.

Изделия из серебряной и бронзовой проволоки — гривны, браслеты, перстни — также входили, видимо, в ассортимент продукции московских ювелиров.

Находка в Зарядье миниатюрного молоточка, служившего, по-видимому, для ювелирных работ (рис. 32, 2), свидетельствует о том, что московские ювелиры наряду с литьем применяли также ковку и чеканку. Рисунок на отдельных вещах выгравирован как обычным острием, так и зубчатым колесиком.

Среди ювелирных изделий, найденных в культурном слое Москвы, пока нет ни зерненых, ни сканых, ни черненых. Но в кургане у села Чертаново есть пара трехбусинных серег с бусами, сделанными в древней технике скани и зерни⁷¹. Однако эти височные кольца могли быть получены и не из Москвы, хотя они, несомненно, являются продукцией городских мастеров.

Ясно, что в начальный период своего существования Москва не могла быть центром высокоразвитого ювелирного мастерства. Это, как уже сказано, был маленький городок, где не жило, как в Киеве или Новгороде, много богатых людей, и, стало быть, не было спроса на роскошные вещи. А после разорения Руси монголами, как справедливо отметил Б. А. Рыбаков ⁷², на Руси не призводилось роскошных украшений, и только к середине и концу XIV в. относятся московские шедевры ювелирного дела — «оклады» евангелий Симеона Гордого и боярина Федора Андреевича, где применены все высшие достижения ювелирного искусства того времени, в том числе и скань и чернь.

Но мы уже говорили, что подобные вещи делали, по всей вероятности, не посадские ремесленники. Кузнецы

В XVI—XVII вв. кричное производство в Москве уже не прослеживается. Московские кузнецы работали на привозном сырье⁷³. Кузнечное производство, несомненно, было развито в Москве с самого начала ее существования. Мы уже говорили, что московские мастерские того времени были еще мало специализированы, и производство железа могло сочетаться как с литьем цветных металлов, так и с обработкой железа. Во всяком случае вместе с находками криц и шлака в Зарядье были обнаружены и остатки горшков, в которых, видимо, производилась цементация железа при изготовлении стали. Такой же горшок, заполненный остатками процесса цементации железа, найден и в Кремле (рис. 35). Науглероживание железа, превращение его в сталь, ковка железных изделий и наварка их стальными лезвиями проводились в Москве. Способы наварки стали на железную основу были здесь в общем те же, что и в остальной Руси ⁷⁴.

В Москве пока нет археологических находок кузнечных инструментов — наковален, молотков, клещей и т. п. Видимо, эти инструменты высоко ценили и хранили их тщательно, передавали от одного мастера к другому, а в случае поломки — переделывали. Записи XVII в. говорят, что московский мастер-кузнец должен был дать своему ученику, окончившему учение, полный набор инструментов — «мехи, наковальни, два молота (один боевой, другой одноручной), тиски». Это оценивалось в 15 рублей — сумму по тому времени весьма крупную. Одни мехи и наковальня стоили 3 рубля⁷⁵. В Новгороде и некоторых других городах Русского государства (например, в Белгороде Курском) находки кузнечных инструментов имеются.

На одной из миниатюр летописного свода XVI в., откуда взято и описанное выше изображение литейщиков, московский художник нарисовал мастерскую кузнеца (рис. 34, 2). Кузница представляет собой небольшое строение, под крышей которого помещен горн. Подмастерье раздувает мехами огонь. У мастера в левой руке клещи, которыми он берет с огня раскаленный кусок железа. В правой руке кузнеца —

молот. Между мастером и подмастерьем стоит наковальня, укрепленная в круглом чурбаке, как это можно было видеть еще недавно в деревенских кузницах.

В отличие от только что описанных производств, кузнечное с самого начала требовало труда по крайней мере двух работников одновременно. Если кричник или ювелир при небольшом масштабе производства мог справляться в мастерской и один, то кузнецу необходим был помощник, который бил бы молотом, в то время как мастер поворачивает на наковальне кусок железа и работает маленьким молотком — «ручником».

Продукция московских кузнецов была весьма разнообразна. В культурном слое Великого посада найдены сделанные ими сельскохозяйственные орудия — сошники, серпы, косы, чересло, оковки лопат и заступов, инструменты для различных работ — топоры, скобели, сверла,

долота, резцы для дерева, сапожные молотки и шилья, бытовые предметы — ножи, чапельники, ножницы, скребницы, иголки и т. п. и части разнообразного оружия от колец брони до пушечных ядер и пулелеек (рис. 36-38).

Мастера не только ковали добротные вещи. Они много заботились и об их украшении. При раскопках найдены и бытовые предметы, и оружие с оригинальным кузнечным орнаментом (рис. 37). Наиболее яркое выражение эта сторона кузнечного искусства получила уже в XVII в. в оформлении различных архитектурных деталей, украшавших некоторые московские постройки подзоров и флюгеров, а в особенности, оконных и дверных решеток.

Например, двери церкви Троицы в Никитниках, что стоит еще и сейчас неподалеку от Старой площади, украшены ажурными бляшками и полосами, на которых выбиты исполненные не без юмора изображения птиц, кабанов, львов, фантастических персонажей тогдашней' народной поэзии — сиринов.

Мастер Иван Кузнечик украсил церковь Григория на Большой Полянке разнообразными оконными решетками⁷⁶. Кузнецы в Москве, как и повсюду на Руси, играли значительную роль. Без их продукции не обходилась ни одна область производства или быта. Гончары

Гончарное производство также было развито на московском посаде с самого начала существования города. Здесь найдена только посуда, сделанная на гончарном круге. Часть ее имеет на днищах клейма (рис. 39,1—6). Остатков собственно гончарного производства на территории Великого посада немного, но они очень важны для характеристики уровня развития керамической техники в Москве. Видимо, к первой половине XIII в. относится находка в Кремле поливной фигурки птички и керамического шлака, возможно, брака производства поливных изделий (рис. 39, 7, 8). Это побуждает нас отказаться от высказанного ранее предположения, что все найденные прежде в слое Москвы XI — XIII вв. фрагменты поливной керамики принадлежат изделиям, привезенным откуда-то с Киевщины ⁷⁷. Наверное, московские гончары также могли производить в начале XIII в. не только терракотовые, но и поливные изделия, требовавшие более сложного технологического процесса. Местное производство последних объясняет и ту разницу в глиняном тесте, которая имеется между известными московскими, киевскими и новгородскими поливными изделиями. Киевские изделия имеют сероватый черепок, новгородские — желтоватый, московские — розоватый. Эта разница вполне объяснима, если учесть, что мастера брали глину из местных месторождений.

Другой производственный комплекс, связанный с гончарством, открыт в Зарядье на восточной окраине посада. Он относится к концу

XIV — началу XV в. Раскопки вскрыли лишь часть ямы, заполненной производственным браком. Анализ керамического материала показал, что в мастерской производилась преимущественно посуда — горшки, большие сосуды для хранения продуктов — корчаги, а также кувшины. Вся посуда обжигалась в специальном горне при температуре 700 — 900° Цельсия. Это была мастерская, оборудованная по последнему слову тогдашней техники. Мы не можем сказать определенно, какой гончарный круг употреблял ее владелец — ручной или ножной, но все сосуды были сформованы спиральным налепом с помощью подсыпки песка (рис. 40, 1) и, по-видимому, без подставки или на несношенном еще круге. Днища их не имеют характерной закраины. После формовки сосуды лощили (в большинстве случаев — вертикальными полосами) и обжигали в окислительной среде горна.

Об ассортименте продукции гончаров московского посада даюг представление находки в культурном слое Кремля и Зарядья. Кроме разнообразной столовой и кухонной посуды (о которой мы еще скажем), встречаются также детские игрушки — человеческие фигурки, надевавшиеся, по всей вероятности, на пальцы, а также строительные и отделочные материалы. Среди последних — квадратный в плане тонкий «плитчатый» кирпич и своеобразные терракотовые плитки, орнамент которых по мотивам близок к белокаменной резьбе того времени (рис. 40, 2). Эти плитки, отличающиеся высотой рельефа, оттискивались, по-видимому, уже в формах, но детали орнамента прорабатывались от руки. Плитки заменяли дорогостоящую и трудоемкую резьбу по камню и являлись прообразом будущих терракотовых изразцов. Рас-

пространение их относится, по-видимому, к концу XV в. Если производство посуды и игрушек, как показали находки, несомненно, имело место на территории самого Великого посада, то производство керамических строительных материалов, возможно, и в XV в. находилось где-то вне его.

Во всяком случае Аристотель Фиораванти организовал производство кирпича для строительства Успенского собора вне Великого посада. Однако поскольку известно, что в Калитникове за Андроньевым монастырем ⁷⁸ он перестроил уже существовавшее в Москве кирпичное производство, можно все же предполагать, что до тех пор в небольшом количестве кирпич делали и на Великом посаде.

Найденные во множестве в верхних горизонтах II культурного слоя Кремля и Зарядья мореная, черная лощеная, ангобированная и поздняя поливная посуда, игрушки, черепица, разнообразные изразцы и кирпич сделаны, по-видимому, в XVI —XVII вв. и не на Великом посаде, а в Гончарной слободе на устье р. Яузы или на царских кирпичных заводах, о чем подробнее будет сказано в следующем очерке.

Итак, гончарное производство на Великом посаде Москвы было развито, по-видимому, с начала его существования до XV в. До середины XIII в. здесь производили и неполивную и поливную керамику.

Производство последней прекратилось после разорения города татарами. Поливные изделия местного производства появились вновь уже в XVII в. в Гончарной слободе Москвы. Кожевники и сапожники

Большую роль в жизни Великого посада Москвы играло кожевенно-сапожное производство. Именно эта отрасль ремесла древней Руси особенно характерна для городов, ибо здесь горожанами являются и мастер и заказчик. В деревне кожевенное и сапожное дело в тот период еще не выделилось в ремесло, а было, по-видимому, одним из домашних занятий и зачастую ограничивалось изготовлением кожаных ремней, плетением подошв для лаптей и пошивкой весьма примитивных полусапог, подошва которых делалась из того же материала, что и верх. Настоящей кожаной обуви тогдашняя деревня почти не знала. Могли быть и случаи поставки из деревни в город не до конца выделанной кожи, что особенно развилось в позднейший период⁷⁹.

Характерно, что древнейший комплекс, открытый в Зарядье, представлял собой именно кожевенно-сапожную мастерскую, которая была сооружена, по-видимому, в конце XI в. и просуществовала до середины или даже до второй половины XII в. В мастерской был прямоугольный сделанный из бревен и досок ящик, наполненный золой и известью, перемешанными с шерстью. Это — зольник, в котором производилась «золка» шкур. Промытые и размоченные в воде шкуры погружались в ящик с известью и золой, чтобы кожа приобрела мягкость, а связь ее с волосом и мездрой ослабла. Вынув затем шкуру из зольника, ее снова промывали и сбивали тупым ножом шерсть с наружной и мездру с внутренней ее сторон⁸⁰. Употреблявшихся при этом скобелей и тупиков в Москве пока не найдено.

После освобождения шкуры от шерсти и мездры ее подвергали квашению в особом растворе, который на Руси носил название «квас усниян», а затем дублению. В описываемой нами мастерской найдены остатки большого дубового чана (диаметром около 1,5 м), сохранившие и через более чем 800 лет резкий запах кожи (рис. 41,1). Видимо, в этом чане производилось дубление кожи, придававшее ей мягкость и эластичность, благодаря которым кожаная вещь могла выдерживать, не ломаясь, множество перегибов. Дубление, как показал анализ, сделанный в Московском химико-технологическом институте, производилось растительными дубителями — дубовой, ивовой и еловой корой⁸¹. Корье и кожу клали в чан, а затем заливали водой. Для стока воды и иных производственных жидкостей в мастерской были сделаны небольшие канавки, прорытые прямо в материке и перекрытые сверху тонкими

жердями, так что поверх них можно было свободно передвигаться. Это производство требовало большого количества воды. Поэтому расположение кожевенных мастерских на низменном берегу реки в непосредственной близости от воды вполне закономерно.

Исследовавшая древний процесс производства кожи в мастерских Великого посада И. С. Шестакова пришла к заключению, что процесс обработки кожи в XII в. не отличался существенно от процесса обработки кожи в XV—XVI вв. и даже в кустарных мастерских XIX в.⁸² Сырьем служили в основном шкуры крупного рогатого скота (который, как отмечает В. И. Цалкин⁸³, в древней Руси отличался меньшими размерами, чем в XIX в., и обладал, по-видимому, более тонкой кожей). Дубление было неглубоким, в толще кожи оставался непродубленный слой. Особой отделке кожа не подвергалась, за исключением, может быть, крашения с помощью солей железа. Лишь в XVI —XVII вв., как это известно по письменным источникам, в Москве стали выделывать высокосортные кожи и окрашивать их в различные цвета⁸⁴.

Находки в мастерской наряду с большим количеством елового и дубового корья (отходов дубления) множества обрезков кожи и остатков обуви говорят о том, что здесь не только выделывали кожу, но и кроили и шили из нее обувь. То, что в X—XIII вв. «усмарь»-кожемяка и «усмошвец»-сапожник совмещались в одном лице, что кожевенное производство еще не отделилось от сапожного, уже отмечалось в нашей археологической литературе⁸⁵. И эта и другие мастерские, откры-

тые в Москве, вплоть до XV в. были одновременно и кожевенными и сапожными⁸⁰.

Открытый (в раскопе IV) в Зарядье другой дом кожевника-сапожника существовал в XII— XIII вв. и сгорел, вероятно, при разорении Москвы татарами в 1237 г. В мастерской этого ремесленника также открыты остатки зольника, который располагался непосредственно в сенях избы. В сенях и во дворе (дом стоял в глубине двора) было найдено много отходов кожевенного и сапожного производства — шерсть, зола, корье, обрезки кожи.

Мастерская середины XV в., открытая почти на том же месте, где и предыдущая, не была кожевенно-сапожной. Здесь производственное помещение примыкало к хозяйственной постройке, погребу, и выходило на улицу, в то время как жилой дом стоял в глубине двора (см. ниже рис. 93). Это было углубленное почти на полтора метра в землю квадратное помещение размером 4 X 4 м. Пол мастерской был залит известковым раствором (толщина слоя до 15 см). В него была врыта на глубину 45 см небольшая (диаметром 56 см) выдолбленная целиком из ствола липы бочка. Три отверстия, расположенные одно под другим, позволяли регулировать уровень жидкости в этой бочке (рис. 41, 2). На известковом полу сохранился тонкий слой золы, но здесь не было никаких остатков шерсти и корья. Зато в самом помещении и вокруг него было множество обрезков кожи, заготовок обуви и остатков старой обуви, видимо собранной для починки либо для вторичного использования в качестве материала. О последней возможности говорят находки в Зарядье и в Кремле в слоях XIV—XV вв. частей старой обуви, из которой вырезаны подметки и иные части для новой обуви. Описанная выше бочка для дубления мала. В мастерской, видимо, кроили и шили разнообразные изделия из готовой кожи, которая могла поступать откуда-то со стороны. Иногда кожи от долгого лежания ссыхались и нужно было их отмачивать, для чего и служила бочка. Перед нами, несомненно, следующий этап развития производства кожи и изделий из кожи, когда сапожное производство уже отделилось от кожевенного. Это — мастерская сапожника, работавшего уже на готовом сырье, которое должен был поставлять ему другой мастер — кожевник.

К началу и середине XVI в. относятся два кирпичных сооружения в Зарядье, которые X. И. Крис определяет как чаны для производства сафьяна (рис. 42) ⁸⁷. Один из них находился внутри деревянного сруба, вдоль западной стены которого был устроен желоб, крытый берестой. Вероятно, это остатки деревянной постройки (омшаника, как их называли впоследствии). В облицованной кирпичом яме «топтали» (мяли ногами) козловые кожи. Жидкие отходы этого производства стекали по желобу. Сафьянное производство, видимо, было оставлено, и скоро на его месте устроили рыбокоптильню.

Вероятно, еще в XV в. кожевники, отделившись от сапожников, поселились главным образом не на Великом посаде, а в другом районе Москвы, на низком правом берегу Москвы-реки в тогдашнем Заречье (где когда-то стояла церковь Троицы в Кожевниках, а теперь находятся Кожевнические улица и несколько переулков⁸⁸). В эту слободу постепенно переходили и кожевники, еще остававшиеся на Великом посаде.

Отдельные Кожевнические слободы со своими церквями известны в этот период и в других крупных русских городах. Достаточно указать на сохранившуюся до наших дней церковь Петра и Павла в Кожевниках XV в. в Новгороде Великом⁸⁹. Характерно, что и здесь кожевники поселились на низком берегу реки — Волхова.

Сапожники же остались на территории Великого посада в непосредственной близости к торгу. На плане Москвы конца XVI в.— так называемом «Петровом чертеже» — показаны в Зарядье «мастерские продающих сапоги»⁹⁰. Остатки сапожного производства встречаются в Зарядье повсеместно в слоях XVI и XVII вв. Это не только инструменты, но главным образом отходы производства: обрезки кожи, остатки кроя кожаных изделий и огромное количество старой, ношеной уже обуви. Видимо, московские сапожники не только шили новую обувь из выделанных кож, но и чинили поношенную обувь, а в ряде случаев, вероятно, скупали ее, чтобы, починив, перепродать или чтобы использовать, выражаясь современным языком, в качестве вторичного сырья.

Из инструментов сапожников, найденных на Великом посаде (рис. 43), нужно отметить раскроечные ножи, прямые и кривые шилья, молоток с широким бойком, каменные бруски для точки ножей и шильев, куски воска как отдельные, так и вложенные в специальный кожаный футляр для вощения дратвы,—так называемый «варник». В варнике, вероятно, был воск, смешанный с дегтем. В Москве не найдено до сих пор ни одной сапожной колодки. Между тем в Новгороде Великом таких колодок более 200⁹¹. По заключению Ю. П. Зыбина, процесс производства обуви, который восстанавливается на основании анализа собранных в Москве коллекций, предполагает обязательное применение деревянной колодки-правила. И письменные источники указывают на то, что такие колодки-«деревья» применялись. Окончивший ученье московский сапожник получал от мастера «три сапожные деревье, наметы, шилье и всякая сапожная снасть» ⁹².

Рассматривая инструменты и продукцию московских сапожников, мы должны согласиться с мнением Ю. П. Зыбина, повторенным и С. А. Изюмовой, что древние сапожные инструменты мало чем отличались от тех, которые применялись сапожниками и в XIX—XX вв. Однако приемы изготовления обуви изменялись весьма существенно. Это зависело как от качества кожи, из которой делалась обувь, так и от развития производительности труда и даже от требований моды.

К описанию различных видов и фасонов обуви мы возвратимся еще в очерке, посвященном быту. Здесь же скажем только еще о технологии сапожного производства. Обуви из одного куска мягкой толстой кожи — туфель, называемых в наше время также поршнями, — московские сапожники изготовляли мало. Среди наших находок их всего несколько штук. Подавляющее большинство обуви имело отдельно

выкроенную и пришитую подошву (сами слова «подошва» или «подметка» происходят от глагола «шить», «приметывать» и встречаются уже в рукописях, написанных до XIII в., но чаще входят в обиход, начиная с XIV в.)⁹³.

В X—XIII вв. подошва кроилась и шилась в большинстве случаев из нескольких слоев тонкой кожи, но были и жесткие подошвы из толстой кожи⁹⁴. В позднейший период применялись, по-видимому, только жесткие подошвы. Кроили их в Москве симметрично, без учета особенностей формы правой или левой стопы (рис. 44, А).

Головка сапога состояла из переда и поднаряда (рис. 44, Б). Первый кроился из одного куска кожи, второй — из двух. Задник делался из двух слоев кожи, между которыми прокладывалась для крепости береста (рис. 45, 5 — 7; 46). Берестяной вкладыш вырезали по особой форме и склеивали. К головке и заднику пришивалось голенище, обычно также состоявшее из двух частей, сшивавшихся по обеим сторонам ноги (рис. 45, 8, 9). Головка и задник пришивались к подошве в XI — XIII вв. преимущественно простым наружным или сандальным швом (рис. 47, 1). При носке сшитой таким образом обуви нитка (дратва) оказывается снаружи, непосредственно соприкасается с почвой, трется и мокнет. Реже применялся выворотный шов (рис. 47, 2). Позднее распространяется как выворотный шов, так и потайный шов (рис. 47, 4), для которого и требовалось особое кривое шило ⁹⁵ (наружный же и выворотный швы можно было делать и с обычным прямым шилом). Отдельные части верха обуви соединялись между собой выворотным или чаще тачным швом (для последнего также применялось кривое шило, рис. 47, 3),

Сам процесс сшивания был у древних сапожников тот же, что и у современных: шилом прокалывались отверстия, в которые затем продергивалась вощеная дратва — довольно толстая нить. Для того, чтобы легче было ее продевать в проколотые шилом отверстия, в концы дратвы вставляли жесткую щетину, которая была достаточно твердой, чтобы ее можно было протолкнуть в узкое отверстие, но и достаточно гибкой, чтобы легко проникнуть, например, в прокол, сделанный кривым шилом. Для этого не годились ни железная, ни тем более костяная иглы.

Хотя прикрепление подошвы к верху обуви гвоздями в древности и не было распространено, все же московские сапожники обязательно должны были пользоваться молотком и гвоздями. Дело в том, что уже в XI—XIII вв. обувь, которую тогда делали без каблуков, укрепляли в пяточной части специальными подковками и железными гвоздями с широкими шляпками. Впоследствии, когда стали носить каблуки — высокие или средние,— их делали из множества слоев кожи, скрепленных также подковками, гвоздями, а иногда — и особыми железными

полосками, шедшими сверху до низу каблука (рис. 45, 1—4). Судя по найденному в Зарядье поршню, починка нижней части обуви также производилась не только путем пришивания подошвы (для чего иногда делали специальный рант), но и путем прибивания кусков кожи гвоздями. Впоследствии этот прием распространился и на изготовление новой обуви. Молоток был необходим и для околачивания швов изделия, производившегося на деревянной колодке-правиле уже после окончания пошивки.

Процесс производства обуви на Великом посаде Москвы восстановлен Ю. П. Зыбиным и Н. А. Богдановым в следующем виде ⁹⁶. Сначала мастер выкраивал из кожи все части предполагаемого изделия. Затем он сшивал (большей частью тачным швом) детали верха обуви — голенище, переда, поднаряд, задник. В XI—XIII вв. после этого верх пришивался к подошве наружным или выворотным швом (это позволяли делать тонкая мягкая кожа подошвы и отсутствие твердого задника). Позднее, примерно, с XIV в., техника изменилась. Передняя часть верха пришивалась с изнанки к подошве преимущественно потайным швом. Затем сапог выворачивался на лицевую сторону, в задник помещали твердый берестяной вкладыш. В тех случаях, когда был каблук, его подкладывали так, чтобы задняя часть подошвы налегала на каблук (а не уходила под него, как иногда делается сейчас). После этого заднюю часть верха соединяли с низом сапога наружным швом, который проходил и через весь каблук. Снизу набивали металлические подковки. После этого внутрь сапога вкладывали деревянную колодку и околачивали молотком все изделие, расправляя швы и придавая ему окончательно желаемую форму.

Переда и голенища сапог нередко украшали тиснением. Наиболее распространенным было тиснение передов сапог рядом прямых линий, от чего поверхность их становилась как бы гофрированной. Но есть и находки передов и верха голенищ

сапог, на которых вытиснен сложный орнамент со множеством завитков, какие встречаются довольно часто в архитектурном и книжном орнаментах XV в. (рис. 48)⁹⁷.

Применялось также накалывание узоров на коже зубчатым колесиком, а может быть, и каким-то игольчатым штампом, делавшим на коже одновременно сотни сквозных проколов, образовывавших своеобразный ажурный узор (рис. 49). Впрочем, таких проколотых насквозь изделий найдено всего несколько штук, а при наличии штампов их должно было быть больше.

Ассортимент продукции московских сапожников не ограничивался одной только обувью. Среди находок в культурном слое Зарядья и отчасти в Кремле есть разнообразные футляры для ножей, сабель, писал—ножны (рис. 50), части кожаных поясов, кожаной сбруи, седел, перчатки и рукавицы, колчаны и поясные сумки-«калиты». При кройке и шитье всех изделий из кожи применялись все те же приемы, которые описаны выше, когда говорилось об обуви: вырезка изделия ножом, иногда по трафарету, сшивание его частей простым, выворотным или тачным швом при помощи вощеной дратвы и щетинок, украшение более ценных вещей тиснением, а также аппликацией и вышивкой.

Но одна из московских находок является, с нашей точки зрения, своего рода шедевром этого ремесла и заслуживает отдельного описания. Это — кожаная сумка-«калита» или «мошна», найденная под подъемным мостом башни Кутафьи Московского Кремля, куда она попала, видимо, в конце XV — начале XVI в. (см. рис. 51—53). Она невелика, изящно скроена и представляет собой фигуру, близкую к трапеции со скругленными углами; верхнее основание этой фигуры — 16,5 см, нижнее — 22 см, высота — 16,5 см. Сумка имеет два отделения, закрываю-

щиеся каждое особым клапаном-крышкой, причем крышка заднего отделения перекрывает и переднее, как это делается и в наше время у полевых сумок. На затейливо вырезанном ремне сумка, видимо, подвешивалась к поясу или через плечо (в точности сказать, как именно, нельзя, т. к. ремень этот косо обрезан острым ножом — см. рис. 51, 1-3).

Сумка сделана из очень тонкой кожи, которую приходилось класть в несколько слоев (рис. 51, 4). Конструкция этого изделия и процесс его изготовления представляются в следующем виде. Сначала мастер выкроил все части сумки. Для этого ему нужно было вырезать четырнадцать кусков кожи семи различных форм (не считая аппликаций-украшений,— см. рис. 52) ⁹⁸.

Раскройка всех этих частей сумки могла производиться по-разному. Повторяющиеся одинаковые части мастер мог выкраивать одновременно (наложив друг на друга соответствующие куски тонкой кожи) или по отдельности каждый. В последнем случае первая выкроенная часть могла служить выкройкой для остальных. Выкраивая сложные симметричные места, мастер должен был пользоваться какими-то шаблонами-выкройками. Иначе трудно представить, как можно было точно подогнать друг к другу, например, семь слоев кожи, выкроенных по трем различным формам, так, чтобы совпал изящный вырез внутренней части ремня.

Когда кройка была закончена, все части сумки, кроме двух верхних слоев верхней крышки и двух слоев прокладки ремня (всего десять слоев — рис. 51, 4) были сложены «наизнанку» и сшиты одним швом, причем в качестве прокладки мастер употребил узкую полоску более толстой кожи. Эта работа могла производиться с помощью обыкновенного прямого шила. После этого сумку вывернули на лицевую сторону, наложили еще четыре слоя кожи (прокладку ремня и два слоя верхней крышки — рис. 51, 4) и прошили края обеих крышек, ремень и орнамент на верхней крышке. Только тогда, по всей вероятности, был прорезан ажурный орнамент на верхней крышке, как это делается и в наше время при вышивке «ришелье».

Передняя стенка сумки была украшена аппликацией. Узор представлял комбинацию из пяти полосок кожи, расположенных так, что они образовали три удлиненных клетки, и трех кожаных же кружочков с ажурным и тисненым орнаментом. Кружочки были пришиты в верхней части клеток. На полосках кожи имеются частые прорезы, в которые, по всей вероятности, была продернута какая-то цветная нитка, до нас не сохранившаяся.

Таким образом, сумка-«калита», найденная у Кутафьи, представляет собой образец чрезвычайно сложной и кропотливой работы мастера-сапожника высокой квалификации (рис. 53).

В XVI в. Москва стала крупнейшим центром русского кожевенного и сапожного производства. Продукция московских мастеров не только полностью удовлетворяла потребности жителей столицы, но и шла как в другие русские города, так и за рубежи Русского государства ". Портные

Некоторые письменные источники XVI в. позволяют заключить, что в то время Москва была и одним из центров другого важного городского ремесла — портновского. Об этом мы узнаем, например, из новгородской кабальной книги 1596 г. Новгородец Гаврила Третьяков сын Путилов закабалил в этом году за три рубля Кирилку, сына новгородского гончара Офромея. В кабальной записи сказано, что «Кирилко... жил на Москве и учился портного мастерства у портного мастера у Филиппа у Дементьева и. от него сбежал... А Гаврило Путилов сказал: взял его на дороге верст за сорок от Москвы к Чашникову едучи, а у мастера де его у Филипка знал же. А ростом Кирилко невелик, молод, лет в двенадцать, волосом бел, очи темносеры» ¹⁰⁰. Новгородский мальчик, сын (или, может быть, внук) гончара, был отдан в ученье к московско-

му портному мастеру. Нужно думать, что ученье не было для него легким, если он задумал бежать. Возможно, толчок к этому решению дала встреча в мастерской с заезжим земляком-новгородцем, который к тому же собирался обратно в Новгород, и, наверное, был не прочь иметь среди, своей дворни молодого портняжку, выучившегося у московского мастера Филиппа Дементьева, чтобы не заказывать себе одежду в Москве, а шить ее дома. Как знать, не была ли «случайная» встреча у Чашникова, по дороге из Москвы в Новгород, на самом деле заранее условлена между недовольным учеником Филиппа Дементьева, и его же иногородним заказчиком? Так или иначе, портняжное ремесло, видимо, было в Москве высоко развито, если одни новгородцы отдавали туда в ученье своих детей, а другие заказывали там платье.

В XVI в. московские портные не только шили на заказ и переделывали поношенное уже платье, но и поставляли готовое платье прямо на рынок ¹⁰¹.

Мы не знаем, жил ли Филипп Дементьев на Великом посаде, но на территории этой части московского посада — и в Зарядье и в Кремле — во II культурном слое найдены большие специально портновские ножницы для кройки материи (рис. 54, 1, 2). Довольно частые находки железных и костяных иголок (рис. 54, 3, 4), разумеется, не говорят еще о развитии портновского ремесла. Как раз портновское ремесло пользовалось, пожалуй, наиболее простым набором инструментов. И ученик московского портного получал по окончании ученья от своего мастера только «аршин и ножницы» ¹⁰². Аршин представлял собой небольшую деревянную мерную линейку.

Появление портновского ремесла в русских городах относится в основном к XIV в. и позднее. Все более широкие круги населения отказывались тогда от домашнего изготовления одежды и обращались к специалистам-ремесленникам. Это был еще один шаг в развитии простого товарного производства на Великом посаде, где в это время усиливаются феодальные элементы.

Портные, возможно, были в числе феодально зависимых людей, входивших в состав челяди. Но в городе, как мы видели, были и посадские мастера, которые имели даже иногородних учеников. Резчики

Из ремесел, развивавшихся на Великом посаде Москвы, по-видимому, на всем протяжении его существования, следует особо отметить резьбу по кости и дереву. Отходы костерезного производства — отпилы костей и рогов, кости, из которых высверлены какие-то круглые предметы,— встречаются почти во всех горизонтах культурного слоя Москвы, но во II культурном слое (XIV—XVII вв.) их больше, чем в III. Попадаются они и в I культурном слое (XVII и даже XVIII в.) (рис. 56, А). По этим остаткам мы можем заключить, что в качестве сырья мастерам-костерезам служили как крупные кости домашних животных, так и ветвистые рога лося.

Инструментов, которые могли бы быть определены как специально костерезные, в Москве пока не найдено. Нужно сказать, что простейшие изделия из кости можно резать и обыкновенным ножом. Б. А. Колчин считает, что для этого служили ножи с несколько изогнутой спинкой ¹⁰³. Такие ножи в Москве найдены (рис. 57). Для высверливания круглых предметов нужно было обязательно пользоваться каким-то специальным стальным сверлом, а для разметки сложного узора как на кости, так и на дереве, требовались линейка и циркуль. Кроме того, для вырезывания из дерева и кости разных предметов типа ложек применялись особые резцы-ложечники. Один такой резец найден в Зарядье (рис. 57, 2).

Для грубой обработки дерева применялись топор, тесло, скобель, долото, бурав. Эти инструменты были похожи на плотницкие (см. рис. 36, 1 —5) и отличались от них главным образом меньшими размерами. Они применялись русскими кустарями еще в конце прошлого и начале нынешнего столетий ¹⁰⁴. В XIV —XVII вв. ряд предметов из кости и дерева изготовлялся на токарном станке.

Сырьем для деревянных изделий служили как местные породы дерева (сосна, береза, липа и пр.), так и привозные (самшит, кипарис).

Из дерева делали всякую посуду (миски, тарелки, стаканы, разного рода ковши, черпаки и ложки), утварь (гребни для расчесывания льна, прялки, веретена, гребни-расчески, нательные кресты и иконки и даже шахматные фигурки). Из кости — миниатюрные ложечки, флаконы, пуговицы, разного рода орнаментальные накладки, также кресты и шахматы, наконец, печати (рис. 58 — 59). Первоначально все это резали от руки, позднее круглую посуду, шахматные фигурки и некоторые другие вещи стали изготовлять на токарном станке.

Изготовление ряда предметов вручную (в особенности, из местных пород дерева) могло быть домашним занятием, еще не развившимся в ремесло. В частности, мы не можем утверждать, что найденные в Зарядье в слоях XV в. деревянные ложки и заготовки для них (рис. 56, Б) следует относить к мастерской ремесленника, а не просто к какой-либо усадьбе. Но вещи, сделанные на токарном станке, несомненно вышли из-под резца мастера-специалиста.

То же следует сказать и о предметах, покрытых художественной резьбой. Это искусство получило, как можно судить по находкам, высокое развитие на Великом посаде Москвы еще в начальный период ее существования. Находки в Кремле и в Зарядье богато орнаментированных самшитовых гребней относятся уже к XII —XIII вв. К тому же времени относится прекрасно орнаментированная костяная накладка

(рис. 59, 3). Можно думать, что уже в этот период ремесленники-резчики не только изготовляли новые вещи, но и чинили старые. Так, самшитовый гребень, который вы видите на рис. 59, 1, был починен в XII в. не домашними, а специалистом-резчиком. Об этом говорят сами приемы починки, вполне профессиональные. Мастер вырезал по всей длине гребня, с обеих сторон ложбинки трапециевидного (а не прямоугольного) сечения и загнал в них березовые планки так, что они держались без каких-либо гвоздей или клея.

К более позднему периоду относятся находки орнаментированных костяных и деревянных рукоятей, нательных крестов и иконок, покрытых художественной резьбой и надписями (рис. 59, 60). Орнамент на рукоятях и гребнях обычно представляет собой различные комбинации нанесенных с помощью циркуля больших и малых кругов. Круги то располагаются рядом, то вписываются один в другой, то пересекаются, образуя замысловатые розетки (рис. 59, 1,2).

Интересен резной деревянный крест, найденный в Зарядье в слое XVI в. (см. ниже рис. 128, 9). Вырезанный на нем орнамент представляет собой «плетенку», распространенную и в орнаментах рукописей и книг средневековой Москвы. Но в XVI в. в Москве этот орнамент уже вытесняется другими ¹⁰⁵. Возможно, что крест сделан несколько раньше, еще в XV в., и попал в культурный слой через несколько десятков лет.

Образцами высокого искусства резьбы по кости и дереву являются найденные в Зарядье костяной нательный крест и деревянная иконка-мощевик (рис. 60). Обе вещи сделаны, по всей вероятности, в конце XV в. На небольшой поверхности этих предметов (крест имеет высоту 5 см, иконка — 3,5 см) резчик сумел искусно разместить и выполнить сложные композиции фигур и надписи. На одной стороне креста (сохранившегося не целиком) было изображено распятие, а по сторонам его — богоматерь и Иван Богослов, на другой — три фигуры «святых» (средняя в рост, остальные — по грудь), как явствует из надписи,— Николай, Сергей и Никон Радонежские. В центре иконки помещено изображение богоматери с младенцем; вокруг нее в кольцевом клейме начало молитвы, обращенной к богородице: «Честнейшую херувим и славнейшую воистину серафим без нетления бога слова...» По углам иконки секторовидные углубления, в которых вырезаны символические изображения евангелистов: Матвея в виде человека, Марка в виде орла,

Иоанна в виде льва, Луки в виде тельца. Рядом поясняющие это надписи. Оборотная сторона иконки оформлена не так богато. В центральной ее части три стоящих рядом фигуры «святых» и надписи с их именами: «Никола Го[стунский] Афасией [Афанасий?] Василей». Но именно в этой оборотной стороне, видимо, и заключалась главная ценность реликвии. За потайными задвижечками (одна из них даже прикрыта надписью) скрывались три миниатюрные ячейки, вероятно, для мощей этих трех «святых». Иконку-мощевик носили на шее в специальном мешочке-ладанке из какой-то дорогой ткани (типа парчи), следы которой удалось обнаружить на иконке. Подобный образок, но без ячеек для мощей, имеется в собраниях Оружейной палаты ¹⁰⁶.

Резьбой покрывали и различные бытовые предметы. Из крупных вещей интересна часть, наверное, от передка саней, найденная в Зарядье

среди развалин усадьбы XVI в. Изогнутый деревянный брус затесан на конце в виде птичьего клюва (см. ниже рис. 133), а с передней стороны сплошь покрыт плоской резьбой. По краю сделан бортик из горизонтальных насечек, в центральной части — розетка из четырех спиральных завитков. Остальная часть разбита по диагоналям на мелкие клетки, заштрихованные в шахматном порядке. В целом резьба напоминает ковер (рис. 61).

Мастера-резчики делали и костяные шпильки для прялок. Стержень шпильки они покрывали спирально поднимающимися бороздками, а головку завершали фигуркой петушка. Таких шпилек XV —XVI вв. в Москве найдено три; одна совершенно такая же имеется среди новгородских коллекций. У лучше сохранившихся экземпляров ясно видны головка петушка с зубчатым гребешком и пышный хвост (см. ниже рис. 122, 7). Между головой и хвостом — ложбинка, в которую и пропускалась нитка, шедшая от гребня на веретено. Такая устойчивость формы может говорить либо об изготовлении прялок в одной мастерской, либо об устойчивых традициях ¹⁰⁷, согласно которым эта деталь прялки оформлялась именно в виде фигуры петушка, сидящего на спице (как тут не вспомнить пушкинского «золотого петушка»!).

Из мастерской резчика происходит и найденное в Зарядье в слое

XVI в. веретено (см. ниже рис. 122, 2). Оно выточено на токарном станке и орнаментировано с помощью циркуля.

О том, какого высокого развития достигло в Москве искусство художественной резьбы, можно судить по такому выдающемуся ее памятнику, как царское место в Успенском соборе Московского Кремля. Эта крытая шатром царская ложа как по общей композиции, так и по оформлению, тесно связана с народными зодчеством и резьбой. Особенно поражает зрителя серия резных композиций, изображающих под видом сюжетов из жития Владимира Мономаха сцены из жизни московского царского двора XVI в.¹⁰⁸ (рис. 62).

Этот шедевр искусства резчиков задуман и выполнен, по всей вероятности, не посадскими, а дворцовыми мастерами. Но, являясь высшим достижением в этой отрасли ремесла, он характеризует в известной мере и уровень городских мастеров-резчиков в целом, т. к. дворцовые мастера были тесно связаны как с другими горожанами, так и с рядом областей Московского государства.

Московские резчики оставались на территории Великого посада вплоть до XVII в. (как о том говорят находки производственных отходов). Они производили разнообразные предметы, употреблявшиеся в быту москвичей, и имели довольно широкий круг сбыта. Находки резных костяных предметов явно иностранного происхождения — шахматной пешки в виде фигурки немецкого крестьянина в одежде XVII в. («Ваuег»), накладки с тонко прорезанным портретом мужчины в голландской или фламандской одежде XVI в.— говорят, что москвичи пользовались и изделиями иноземных мастеров. Возможно, что эти изделия попадали к ним не без посредничества московских резчиков, которые могли также и перепродавать привозные предметы. Во всяком случае названные выше вещи найдены в одном комплексе с отходами костерезного производства.

То, что московские резчики продолжали работать на Великом посаде и тогда, когда большинство ремесел уже было отсюда вытеснено, можно объяснить значением, которое имело это ремесло в жизни столичного города. М. Н. Тихомиров отмечает как характерную черту московского ремесла уже с XIV —XV вв. развитие тонких ремесел, производивших дорогие и редкие предметы ¹⁰⁹. Это обусловливалось именно тем, что в Москве был великокняжеский, а затем — царский двор, и при нем постоянно жило и приезжало со всей Руси и из-за рубежа множество богатых людей, которые могли заказывать себе дорогие вещи, в том числе и резные предметы из кости и дерева не только у дворцовых, но и у посадских мастеров.

Письменные источники говорят нам о тесных связях московских мастеров-резчиков с районами, где и впоследствии процветал этот народный промысел. Известно, например, что в 1672 г. вологжанин Семен Шешенин был определен учеником в Москву к своему брату Ивану Шешенину, видимо переселившемуся сюда ранее. Уже через четыре года ¹¹⁰ Семен также получил звание мастера. Может быть, братья Шешенины были не единственными представителями северных русских областей среди московских резчиков. Делали ли в Москве стекло?

Вопрос о производстве в Москве в древнейший период ее существования стеклянных изделий остается пока открытым.

Уже около десяти лет назад Г. Ф. Соловьева и В. В. Кропоткин высказали предположение, что до разорения Руси монголами «каждый более или менее крупный древнерусский город имел собственное производство стеклянных браслетов, перстней и бус». М. В. Фехнер открыла остатки производства стеклянных браслетов в Костроме. По ее мнению, где-то в бассейнах рек Москвы, Клязьмы, отчасти Оки следует искать центр производства шарообразных бус из желтого стекла, распространенных в курганах этой области XI —XIII вв. ¹¹¹ Таким центром, снабжавшим окрестных крестьян дешевыми стеклянными украшениями, вполне могла быть Москва. На мысль о местном производстве изделий из стекла наводит и обилие находок в Московском Кремле стеклянных предметов. Так, при раскопках в Кремле на площади всего 250 м² найдено 266 штук только одних стеклянных браслетов, не считая бус и фрагментов стеклянных бокалов. Браслеты составляют в этих раскопах более 40% всех вещевых находок (разумеется, если исключить керамику). Найдены были и фрагменты браслетов, как бы покоробившихся. Такие фрагменты могли быть браком производства.

Ю. Л. Щапова произвела по нашей просьбе химический анализ стекла, из которого были сделаны найденные в Москве предметы ¹¹². По ее заключению, примерно ²/з найденных в Кремле стеклянных вещей сделаны из стекла классического русского состава: К — РЬ — Si. Это — браслеты, перстни, бусы, обломки стеклянной посуды. Часть изделий киевского производства, некоторые (примерно 3%) определенно изготовлены в греческих мастерских, работавших в Киеве с середины XI до 80-х годов XII в.

Есть стеклянные вещи безусловно западноевропейского происхождения (таких было всего пять, но именно среди них оказался и один из браслетов, которые мы считали браком производства). Довольно много браслетов было сделано из свинцового стекла, изделия из которого

характерны как для киевского производства XI в., так и для периферийных русских мастерских XII — XIII вв.

Таким образом, среди найденных в Московском Кремле древних стеклянных изделий есть как привозные из Киева и даже из Западной Европы, так и продукция каких-то периферийных русских мастерских, к которым могли относиться и московские мастерские. Но все же существует и возможность ввоза в Москву стеклянных изделий не только из Киева, но и из других менее крупных русских городов (например, из той же Костромы, о которой мы уже упоминали). Поэтому впредь до находок остатков производства стеклянных вещей в Москве приходится считать вопрос о стеклоделии на московском посаде нерешенным. Это ремесло могло в Москве быть, а могло и отсутствовать.

Москвичи, судя по имеющимся находкам, употребляли разнообразные изделия из стекла — браслеты, бусы, перстни и даже небольшие стеклянные бокалы. Нужно думать, что в подмосковные деревни стеклянные бусы, а изредка и браслеты попадали через Москву. И если ремесленники московского посада их не изготовляли, то московские купцы ими, конечно, торговали.

Мы рассмотрели далеко не все ремесла, которые могли развиваться на Великом посаде Москвы. Нет сомнения, например, в том, что здесь процветали и плотничье и бондарное ремесла. Но говорить об этих ремеслах удобнее при рассмотрении продукции, т. е. в очерках, посвященных строительству и быту. О других ремеслах (например, о замочном или оружейном) у нас слишком мало археологических материалов. В этом очерке мы говорили только о главнейших ремеслах, во многом определивших развитие экономики Москвы XI—XV вв. Теперь коснемся другой стороны экономики города. Торговые связи

Как всякий средневековый город, Москва была не только ремесленным, но и торговым центром — центром сначала небольшого, а потом все более значительного рынка. Не чужды ей были и связи с дальними странами. О торговых связях московского края еще до появления Москвы на страницах летописей говорят находки в Москве и Подмосковье монет арабского халифата — диргемов. На территории Москвы и в ее окрестностях имеются три такие находки. В 1837 г. на левом берегу р. Москвы между устьем р. Неглинной и устьем Чертороя, примерно на месте современного бассейна «Москва» при рытье фундамента для церкви был найден клад диргемов. Две монеты из этого клада попали

в руки известного нумизмата П.С.Савельева, который и определил, что одна из них чеканена в Мерве в 862 г., другая — в г. Арменге в 866 г. П. С. Савельеву была известна также находка неподалеку от берега Москвы-реки на территории бывшего Симонова монастыря обломка диргема, надписи на котором прочесть не удалось. Он считал, что и этот обломок происходит из какого-то клада. «Не указывает ли этот факт, - писал П. С. Савельев,—на торговое значение села Кучкова задолго до предполагаемого основания Москвы в 1147 году?»¹¹³.

Третий клад монет найден неподалеку от станции Красково к юго-востоку от Москвы (у села Коренева). Он состоял из рубленых монет — половин и четвертин — и датирован IX—X вв. ¹¹⁴ Видимо, в этот период население края уже торговало со странами, подвластными халифату,— в частности со Средней Азией и Арменией. Можно думать, что если сюда и не доезжали арабские, среднеазиатские или кавказские купцы, то торговля жителей бассейна Москвы-реки с этими странами могла осуществляться через Оку и Среднее Поволжье, в частности, через Булгары — международную ярмарку того времени. Конечно, и эта торговля могла идти с помощью посредников-соседей.

Аналогичным путем могли попасть в Подмосковье и византийские и западноевропейские монеты X—XI вв. (среди них монеты Константина VII Порфирородного и германские пфенниги). Монеты эти найдены в кургане неподалеку от Болшева к северо-востоку от Москвы ¹¹⁵. Такая смена арабских монет византийскими и западноевропейскими характерна для начала XI в. Она характеризует изменение главного направления торговых связей значительной части Восточной Европы.

Об основных направлениях торговли самого города Москвы в различные периоды его существования мы можем получить представление прежде всего по находкам привозных вещей в культурном слое Великого посада.

Пожалуй, древнейшим привозным товаром, который мы находим в Москве, были пряслица из розового шифера (рис. 63, 5, 6). Находки их в Москве сравнительно немногочисленны — немного более десятка на Великом посаде да еще одно на устье р. Яузы. Эта цифра покажется совсем ничтожной, если вспомнить, что только в Неревском раскопе Новгорода Великого пряслиц найдено около полутора тысяч ¹¹⁶. Видимо, в период наибольшего распространения шиферных пряслиц в XI — XII вв. Москва была еще маленьким торговым центром, связи ее с Волынью, где производились эти вещи, еще не окрепли. Ведь известно, что в этот период и киевские князья еще воевали с вятичами и вятичская земля была для них еще во многих отношениях заповедной ¹¹⁷. Наверное, далеко не каждый коробейник рисковал заходить в эту область.

Торговые связи с Киевской землей все же ширились и крепли. Мы уже говорили, что среди найденных в Москве стеклянных вещей есть несколько определенно сделанных в киевских мастерских. Некоторые стеклянные вещи могли быть привезены из других крупных русских городов.

Нужно думать, что Киев, Новгород Великий и иные русские торговые центры того времени сыграли большую роль в московской торговле в древнейший период существования города, не только поставляя в Москву продукцию своих ремесленников, но и перепродавая товары, шедшие из дальних земель. Наверное, не без участия киевских, суздальских или рязанских купцов попали в Москву византийские амфоры, обломки которых встречены на территории Кремля. Насколько можно судить по сохранившимся фрагментам, амфоры, найденные в Москве, принадлежали к типу, широко распространившемуся в XII — XIII вв. в Северном Причерноморье, в Подонье ¹¹⁸. Наиболее вероятным центром, откуда могли происходить эти амфоры, является, по нашему мнению, Крым, и, в частности, Херсонес.

Но амфоры попадали в Москву не сами по себе, а с какими-то товарами. Общеизвестно, что они служили в то время тарой для жидких и сыпучих продуктов. Нам представляется мало вероятным, чтобы в Москву могли ввозить в тот период зерно, горчицу или оливки. Скорее всего в амфорах привозили с юга вино и масло, как о том свидетельствуют надписи на аналогичных сосудах из Рязани, Белоозера, Пинска ¹¹⁹. Какое привозили вино, мы сказать не можем. Из рязанской надписи известно только, что «доброе», а масло, как вполне справедливо предполагает Л. А. Голубева, было оливковое. Эти дорогие продукты потребляли, конечно, не простые москвичи. Не случайно находки обломков амфор были только на территории современного Кремля, ближе к центру города, где в XII—XIII вв. мог жить уже князь или его наместник; на прибрежной части посада их совсем не обнаружено ¹²⁰.

Пожалуй, наиболее ранним предметом, попавшим в Москву из Византии, является небольшая каменная иконка на витом из золотых нитей шнурке. Она была найдена при земляных работах в Кремле у собора бывшего Чудова монастыря. Н. А. Шохин относит ее к IX в. ¹²¹Однако само местонахождение ее в комплексе, связанном с монастырем, говорит скорее всего о том, что иконка могла попасть туда даже на несколько веков позже, чем была сделана, или могла там храниться в течение очень долгого времени.

По-видимому, из Херсонеса происходит найденный в Кремле в слое второй половины XII в. бронзовый замок в виде фигурки фантастического животного (рис. 63, 7). У этого зверя голова львицы, туловище лошади, а ноги с раздвоенными копытами коровы. Хвост ему заменяла, видимо, железная дужка, которая не сохранилась. На пра-

вой задней ноге зверя орнамент в виде знаков, напоминающих буквы кириллицы. В начале читается лигатура N — И, далее можно различить буквы Е и З, но дальше знаки нечитаемы, а из упомянутых букв не складывается слово. Возможно, что это и не надпись, а просто орнамент, подражающий какой-то надписи. Нам уже случалось писать, что этот замок сделан в какой-то большой мастерской, где было налажено массовое производство подобных вещей ¹²². Замки делали одного размера и конфигурации, различался лишь орнамент. Бронзовый корпус замка складывался из двух частей, каждая из которых отливалась в особой форме. Отливали сразу множество половинок фигуры фантастического зверя. Потом в них вкладывали механизм замка и соединяли половинки. При сборке нашего замка мастер ошибся и соединил половинки, предназначенные для разных замков. Иначе невозможно объяснить, как оказалось, что на двух половинках замка разный орнамент. Покупатель, видимо, примирился с таким «браком», а мог и не заметить его (в том случае, если покупал сразу большую партию замков для продажи на Руси).

Когда в точности был сделан этот замок, сказать трудно. Очень близкий по конструкции корпус замка найден в Херсонесе в 1897 г. в одном комплексе со стеклянными браслетами и монетами, позднейшими из которых являются монеты Василия II (957—1025 гг.) ¹²³. По сообщению А. Л. Якобсона, аналогичные замки встречаются в Херсонесе в слоях XI—XII вв. Половинка медного замка, по форме очень близкая к московскому, но с совершенно иным (циркульным) орнаментом, по мнению А. П.. Смирнова, характерным для более поздних замков, найдена в Б. Мечетке на территории Волжской Булгарии ¹²⁴. Обстоятельства находки замка в Московском Кремле позволяют предположить, что замок был в каком-то здании, сгоревшем в 1177 г. при набеге на Москву Глеба Рязанского. Это можно себе представить, даже если предположить по херсонесской аналогии, что замок был сделан в XI в. Ведь такие вещи, как висячий замок, и в древности и гораздо позднее переживали нередко несколько поколений владельцев. Путь, который проделала эта вещь из Крыма в Москву, был, очевидно, очень сложный. До конца XI в. он мог идти скорее всего от Херсонеса через Тмутаракань и Азовское море и далее вверх по Дону через волок к верховьям Оки и вверх по Москве-реке ¹²⁵. В дальнейшем эти связи были прерваны половцами, и торговля чрезвычайно затруднилась. Можно все же думать, что и в XII в. византийские товары (хоть и не часто) попадали в московский край либо по Днепровскому пути через Киев, Смоленск и волоки к верховьям Москвы-реки, либо по Дону через волок на Проню, а там по Оке и Москве-реке, или же (что всего вероятнее, если учесть находки аналогичных замков в Волжской Булгарии) — через Волжский путь опять-таки по Оке и Москве-реке ¹²⁶.

На торговлю с западноевропейскими странами, в частности, с Рейнской областью, указывает находка свинцовой пломбы с надписью и клеймом какого-то католического князя-епископа (рис. 63, 8). Сам характер этой находки говорит о том, что она была привешена скорее всего к какому-то мягкому предмету, например, к тюку материи. Находка аналогичной пломбы в Новгороде Великом позволяет предположить, что и московская пломба прибыла на Русь через Новгород. Тогда наиболее вероятным представляется такой путь следования этого тюка с товаром: вниз по Рейну в Немецкое море, затем вокруг Ютландского полуострова, в Балтийское море и Финский залив, далее по Неве через озеро Нево (Ладожское) в Волхов. Нужно думать, что в Новгороде немецкие купцы перепродали товар русским, а те повезли его через озеро Ильмень, Мсту, Тверц, Волгу, Шошу, по Ламе, через Ламский волок и Рузу в Москву-реку.

Так обе находки в Москве вещей из разных стран заставляют нас предположить неоднократные перепродажи этих товаров, посредническую торговлю, соединявшую Москву с дальними странами через ряд звеньев. Московские купцы могли быть посредствующим звеном и при дальнейшей передаче этих товаров в сельскую местность.

Московские ремесленники нуждались для своей работы во многих видах сырья, которого в Москве не было. Достаточно сказать, что залежи бурого железняка, из которого добывали железо,— так называемой «болотной» руды,— если они и имелись первоначально в непосредственной близости от Москвы, должны были скоро истощиться, и руду для кричников подвозили, вероятно, не издалека. Что же касается цветных металлов — меди, олова, свинца, серебра, золота,— то их приходилось привозить зачастую из дальних стран. Обычно в качестве сырья литейщики использовали уже готовые изделия, переплавляя их в своих горнах. А эти изделия они, конечно, получали откуда-то извне ¹²⁷. Ближайшим к Москве поставщиком меди могла быть Волжская Булгария.

Такие распространенные в быту вещи, как каменные бусы, московские ремесленники также должны были делать из привозного сырья. Залежи горного хрусталя, например, имеются не ближе Подольска.

Московские кожевники могли только частично использовать в качестве сырья шкуры животных из самой Москвы. Вероятно, уже в начальный период значительная часть шкур поступала в Москву из окрестных сел. А может быть, поставщиками шкур для этих мастеров были и московские мясники, скупавшие в сельской местности скот.

Если костерезы в большинстве случаев пользовались костями домашних животных и рогами лосей, которые, конечно, тогда водились в ле-

сах у самого города, то некоторые виды деревянных вещей делались почти исключительно из привозной древесины. Так, гребни-расчески изготовляли в подавляющем большинстве случаев из самшита, который рос в ту пору на северном склоне Кавказского хребта и на Черноморском побережье Кавказа. Б. А. Колчин предполагает, что на Русь, в частности — в Новгород, самшит доставляли Волжским путем. Положение Москвы по отношению к этому пути было, как известно, весьма выгодным ¹²⁸.

Мы видим, что Москва уже с самого своего возникновения в качестве города играла роль центра небольшого местного рынка. Размер этого местного рынка может быть в дальнейшем выяснен путем сплошного изучения поселений и погребений в окрестностях Москвы. Московские ремесленники снабжали своей продукцией население окрестных сел. Вероятно, они поставляли и некоторые виды украшений и часть сельскохозяйственных орудий. Через посредство московских купцов могли попадать в подмосковные села и некоторые товары, в Москве не производившиеся. Видимо, именно этим путем оказались в Подмосковье вещи византийского происхождения. В подмосковных курганах изредка находят фрагменты восточных или византийских шелковых и золотных тканей. Из Киева могли привезти те великолепные ажурные серебряные серьги, что найдены в кургане в Чертанове ¹²⁹, и некоторые другие украшения, с Волыни — шиферные пряслица ¹³⁰.

После татарского нашествия Москва восстановилась довольно быстро. Исследование культурного слоя Великого посада показало, что здесь не было длительного периода запустения, что город как ремесленный и торговый центр вскоре вырос на прежнем месте. Видимо, сильны были потребности местного рынка, прочно установились связи его с городом Москвой.

Но теперь сильно изменилось направление внешних торговых связей Москвы. Среди археологических материалов, добытых на Великом посаде, в слое второй половины XIII и XIV вв. появляются предмету вывезенные с Востока.

Это прежде всего восточная посуда, фрагменты чаш-пиал средне азиатского производства, попадавших, наверное, в Москву через Золот тую орду. Делали их, по всей вероятности, в Хорезме. Такие сосуды найдены и в Новгороде, и в Старой Рязани, и в Переяславле Рязанском и в других русских городах — обычно в слоях, относящихся ко второй половине XIII—XIV вв.¹³¹ Сосуды типа кувшинов, блюд и т. п. не встречаются вовсе. Но, видимо, какие-то подобные сосуды все же попадали в Москву в последующие века. Иначе трудно было бы объяс-

нить появление и распространение среди московской керамики в XV— XVII вв., например, такой восточной формы сосуда, как кумган (или «кунган», как называли эти сосуды в то время), притом с тюркским названием ¹³². Все известные нам керамические кумганы из Москвы местной, московской работы. Но сама эта форма сосудов могла появиться лишь в результате укрепления связей с Востоком. Нам случалось уже отмечать, что некоторые типы московской керамики появились в результате оживления связей с казанским Заволжьем и представляют собой с точки зрения технологической успешное развитие московскими мастерами технических приемов, применявшихся ранее на Поволжье, в частности — в Волжской Булгарии ¹³³. Речь идет о красной и черной лощеной керамике XV—XVII вв.

Торговые связи Москвы в XIV—XVI вв. простирались далеко на Восток. Среди коллекций Оружейной палаты имеется фарфоровый сосуд — «сулея», как их тогда называли, принадлежавший сыну Ивана Грозного Ивану Ивановичу ¹³⁴. Он привезен из Ирана.

На Великом посаде, в Зарядье и в Кремле найдены фрагменты селадоновых сосудов китайского производства.

О том, как могли попадать в московские земли вещи, сделанные в Средней Азии, дает представление история украшений, принадлежавших московским князьям,— знаменитой «шапки Мономаха» и золотой филигранной пряжки (рис. 64).

Еще в начале нашего столетия А. А. Спицыным было доказано, что так называемая «шапка Мономаха» на самом деле не что иное, как золотая тюбетейка работы бухарских мастеров XIV в. К. В. Базилевич предположил, что в Москву эта вещь попала в качестве подарка татарского хана (всего вероятнее, хана Узбека Ивану Калите) ¹³⁵. Найденная нами в Тушкове-городке (в верховьях Москвы-реки) филигранная золотая пряжка в форме стилизованного цветка лотоса, который занимает центральное место и в орнаменте «шапки Мономаха», позволила установить, что шапка попала в Москву не одна, а вместе с каким-то одеянием, имевшим на вороте золотые филигранные застежки, широко распространенные в XIV в. на Нижнем Поволжье ¹³⁶. Были ли эта одежда и шапка действительно подарены или куплены, они оказались в казне московских князей. Дмитрий Донской завещал шапку старшему сыну Василию, а «золотую снасть», в числе которой была по крайней мере одна из пряжек,— третьему сыну Андрею Можайскому. Так пряжка попала в Можайское княжество в верховья р. Москвы и была потеряна в тогдашней пограничной крепости Тушкове. Конечно, Строго говоря, это — не торговля, но во всей этой истории сыграла немалую роль купля-продажа, поскольку татарский хан, наверное, должен был заказать драгоценности в Бухаре. Дорогие подарки, которые подносили друг другу феодалы, не есть ли в условиях феодализма

одна из форм обмена? Ведь ясно, что московские князья не только получали подарки от ханов, но и дарили, вероятно, не менее ценные вещи.

По письменным источникам хорошо известно, что уже в XIV в. Москва возобновила и даже усилила торговые связи с Причерноморьем. Но теперь главным контрагентом был уже не византийский Херсонес, а генуэзская колония Сурож (современный Судак). И если византийские вещи попадали когда-то в Москву, пройдя через руки ряда посредников, то купцы из Сурожа не только приезжали непосредственно в Москву, но и оседали здесь прочно, женились на русских и включались в состав собственно московского купечества. Вместе с москвичами, торговавшими с Сурожем, они образовали особую купеческую корпорацию гостей-сурожан. Среди них были и купцы, торговавшие с Кафой (современная Феодосия), где уже в начале XIV в. была и русская церковь ¹³⁷. Торговали в основном предметами роскоши — дорогими материями, украшениями, пряностями, для чего на московском торге был особый Сурожский ряд.

Археологически проследить сурожскую торговлю Москвы трудно. Дальнейший анализ привозной поливной керамики, возможно, еще позволит выделить сосуды, происходящие из средневекового Крыма, но обломков амфор в слоях XIV в. и позже не встречается, да амфоры и выходят в это время из употребления. Редкие находки скорлупы грецких орехов могут говорить о каком-то транзите их через Крым, но этого рода находок в Москве неизмеримо меньше, чем, например, в Новгороде. О сбыте изделий московских ремесленников (в особенности, оружейников) в Бухару и Крым в XV и XVI вв. имеется целый ряд сведений ¹³⁸.

В XV—XVI вв. возобновились и расширились торговые связи Москвы с Западной Европой. И тут необходимо отметить, что если раньше эти связи осуществлялись через ряд посредствующих звеньев, то теперь в Москве появляются не только сами западноевропейские купцы, но устраиваются и их постоянные дворы. К Москве прокладываются новые торговые пути, среди которых особое значение имел морской путь вокруг Скандинавского полуострова в Белое море и далее сушей от Нового Холмогорского городка (позже — Архангельска) в Москву. Археологическими свидетельствами западноевропейских торговых связей являются находки на территории московского Великого посада (в Зарядье) монет Эриха XIV датского и Иоанна VI шведского времени Ливонской войны. О некоторых предметах роскоши, которые привозились из Западной Европы, в частности — о костяных накладках и шахматах, мы уже говорили. Оружейная палата хранит множество ювелирных изделий западноевропейской работы ¹³⁹. На Великом посаде был, как известно, и английский торговый двор, в районе которого

производил раскопки А. Ф. Дубынин ¹⁴⁰, нашедший, между прочим, и товарную пломбу с английским гербом.

Если обратиться к торговым связям Москвы с другими русскими землями, то можно проследить интенсивное расширение московского рынка в XIV—XVII вв., укрепление торговых сношений, рост ввоза и вывоза. Этой важнейшей проблеме, тесно связанной с проблемой образования в последующий период всероссийского рынка, посвящен, ряд работ, основанных на письменных источниках, и археологические материалы могут лишь несколько расширить и конкретизировать наши, представления об этом процессе.

Выше мы уже говорили, что разделение труда в ремесленном производстве повело к дроблению ремесленных специальностей, что некоторые категории московских ремесленников стали работать на привозном сырье.

Это прежде всего нужно сказать о кузнецах и оружейниках, которые стали получать железо и даже сталь («уклад») из Новгородской земли, из Карелии, из Устюжны Железнопольской, из Серпухова и Тихвина¹⁴¹.

Анализ изделий московских гончаров из Гончарной слободы, проведенный под руководством А. В Филиппова, показал, что «для изготовления этих изделий применялась как местная московская кирпично-черепичная красная глина типа суглинков, так и красная же, более пластичная гончарная глина, равно как и светложгущаяся розовато-кремовая. Залежи последней глины, применявшейся также для ангобирования поверхности описываемых изделий, изготовлявшихся из красных глин, на территории Москвы неизвестны, что дает основание допустить возможность привоза этого сырья из ближайшего к Москве месторождения такой глины в тогдашней Гжельской волости» ¹⁴². Ввоз этого необходимого московским гончарам сырья, судя по находкам керамики из светлой гжельской глины, еще в XV в. был не очень значителен: находки таких сосудов не превышают 12% всех находок керамики. Но в XVI в. ввоз сильно возрос, а к XVII в. увеличился почти в три раза (30 — 35%). Нужно сказать, что глина в ту пору зачастую привозилась издалека к месту изготовления сосудов, что, несомненно, связано с опасностью и невыгодностью перевозки готовых глиняных сосудов по плохим дорогам тогдашней Руси. Известны, например, в конце XVI в. факты покупки в Москве псковской глины для Волоколамского монастыря ¹⁴³, коломенской глины для Соловецкого монастыря. Москва была в те годы таким крупным рынком, куда приезжали продавцы глины и с северо-запада, из Псковской земли, и с юго-востока — из Коломны и Гжельской волости, а покупателями были не только москвичи, но и сравнительно близкий Волоколамский и весьма отдаленный Соловецкий монастыри.

Конечно, по-прежнему одним из наиболее остродефицитных видов сырья, в которых нуждалась Москва, оставались цветные металлы. Потребность в них возрастала с каждым годом, так как в Москве развивалось и крупное литье (в частности, в XV—XVII вв. литье пушек), и ювелирное дело, и производство металлической посуды. Известно, что московское правительство в XVI и XVII вв. вынуждено было не только ввозить серебро (и даже в конце концов пустить в обращение зарубежные серебряные монеты, начеканив на них свой герб), но и препятствовать вывозу драгоценных металлов из страны, хотя бы и в виде готовых ювелирных изделий московских мастеров, на которые, видимо, был большой спрос. В числе этих изделий упоминаются не только золотые и серебряные сосуды, но и серебряные и золотые пуговицы, о производстве которых в Москве мы уже говорили¹⁴⁴.

Наконец, немалое место в московской торговле занимал, разумеется, ввоз различных продуктов питания. Растущему населению города требовалось этих продуктов все больше, и ближайшая сельская округа давно уже не могла, как встарь, удовлетворять этих потребностей. Круг областей, из которых поступали в Москву продукты, все расширялся. Ввозили в первую очередь, конечно, зерно, которое здесь размалывалось как на специальных водяных мельницах, так и на домашних ручных жерновах. В культурном слое Москвы зерно найдено неоднократно и в деревянной таре, бочках и бочонках, и без всякой упаковки. В последнем случае можно думать, что оно либо случайно рассыпано, либо было в каких-либо мешках, которые не сохранились. Среди зерна на первом месте рожь, затем ячмень, просо, мягкая пшеница ¹⁴⁵. Встречаются семена конопли. Московские житники и хлебники, дом одного из которых, сгоревший на рубеже XV и XVI вв., нам удалось открыть на устье р. Яузы, торговали на Великом посаде¹⁴⁶.

Снабжение города мясом осуществлялось в большинстве случаев путем покупки скота. Подавляющее большинство скота пригоняли в Москву, вероятно, как из ближайшей округи, так и из других областей страны. Забой и разделка туш по крайней мере с XVI в. производились в специальной Мясницкой слободе в районе современной улицы Кирова. В культурном слое Москвы часто встречаются раздробленные кости домашних животных. На некоторых из них есть следы ложа. Это — кухонные и столовые отходы рядовых москвичей. Но кроме того, при археологических наблюдениях в современном Костянском переулке за Мясницкими воротами Белого города удалось проследить огромное скопление костей домашних животных. Кости преимущественно крупного рогатого скота лежали здесь целым слоем ¹⁴⁷. Это — свалка костей животных, забитых в Мясницкой слободе. С ней связано и древнее название переулка Костянский ¹⁴⁸. Видимо, в Мяс-

ницкой слободе производилась и разделка туш животных. Шкура должна была использоваться в кожевенном производстве, а туша продавалась или целиком (один иностранец в XV в. писал, что на московском торге можно купить даже до 200 туш скота — быков, свиней и других животных) ¹⁴⁹ или частями. Наличие такого огромного скопления отходов-костей позволяет предположить, что в XIV—XVII вв. существовала и какая-то более детальная разделка туш и продажа мякоти, при которой кости не продавались и не шли в дальнейшую переработку.

Недостаток археологических материалов не дает возможности раскрыть всего многообразия московской торговли продуктами питания. Скажем лишь, что в Москве покупали всякие деликатесы (вроде дорогой волжской рыбы и икры) не только москвичи, но и люди, приезжавшие издалека. Домострой рекомендовал хорошему домохозяину самому или через доверенных лиц «всегда в торгу смотрити всяково запасу к домашнему обиходу или хлебного всякого жита и всякого обилия хмелю и масла и мясново и рыбново и свежево и просолу или товары какие привозные или какой запас, и всяко товар со всех земель идет коли чему навоз [привоз.— М. Р.] или коли чево много у приезжих людей и у христьян [крестьян,— М. Р.] в те поры и закупить на весь год ино оу рубля четверти не додаст, а у десяти рублев по томуж, а у закупщика дороже купити... а и купишь да не милой кус» ¹⁵⁰.

При таком росте торговли, несомненно, должна была расшириться и торговая площадь. О расширении торга на Великом посаде Москвы и о появлении в городе других крупных торгов говорит наличие еще двух церквей во имя Пятницы. Одна из них находилась также на территории Великого посада, но значительно восточнее первой — в Китай-городе против нового гостиного двора. Другая стояла уже в Занеглименье, к северо-западу от Кремля на месте современного проспекта Маркса неподалеку от дома Союзов ¹⁵¹. Видимо, здесь был еще какой-то меньший «торг».

К концу XVI в. относятся археологические находки в Зарядье, характеризующие некоторые детали московского торгового быта. До самой церкви Николы Мокрого прослеживается прослойка, связанная с мытным двором, где взималась пошлина со скота, телег, колес и т. п. Она толще всего на участках, расположенных ближе к Красной площади. Видимо, за церковь Николы Мокрого торг в XVI в. не заходил. Эта церковь стояла уже по восточную сторону торга. В прослойке, о которой мы говорили, найдено несколько деревянных палочек и дощечек с зарубками на одной или двух сторонах (см. рис. 65, 2—4). Особенно интересна одна из них — круглая грубо обструганная палочка, на которой зарубки расположены в два ряда, причем десяти зарубкам одного ряда соответствует одна зарубка другого ряда. Нет сомнения,

что эти палочки и дощечки являются счетными бирками. Что именно отсчитывали с их помощью — неизвестно, но нахождение их в непосредственной близости от мытного двора на торгу показательно. Взвешивание малых количеств товаров производилось при помощи ручных весов с коромыслом или безменов. В Зарядье найдены и свинцовая гирька, принадлежащая к одной из древнейших русских весовых систем (X—XI вв.— см. рис. 65, 1) и более поздний безмен (рис. 65,5). При археологических наблюдениях в Зарядье найдено также несколько массивных кованых железных гирь с ручками (рис. 65, 6). Каждая гиря имеет на верхней плоскости по 10 крестовидных клейм, а на боковой грани — большое клеймо в виде двуглавого орла. Весит такая гиря 4100 граммов. Это — гири в четверть пуда или десять больших гривенок по принятым в XVI —XVII вв. мерам ¹⁵². Каждое крестовидное клеймо, следовательно, означает одну большую гривенку или фунт, равный 409,5 грамма. То, что гири «орленые», указывает на апробацию их московским правительством. Перед нами — еще одно свидетельство торгового значения Великого посада в XVI—XVII вв. Некоторые выводы

Итак, археологические находки, которые можно связать с древнейшей Москвой, рисуют картину небольшого ремесленного и торгового поселения, расположившегося у стен маленькой крепости и спускающегося к пристани на берегу реки. Это — начатки городка, центра еще довольно ограниченного местного рынка.

Главное значение в этот период имели водные пути, которыми Москва была связана как с Волжским путем, так и с Великим Новгородом и с Подоньем. Все теснее становятся связи Москвы с ближайшей округой, а к концу XII — началу XIII в. город становится центром небольшого удельного княжества. Значение его для местного населения было таково, что и после татарского нашествия город не только быстро восстановился на прежнем месте, но и продолжал развиваться и крепнуть. Расширялась территория города, его посадов. И если на первых порах рост московского ремесла и торговли был главным образом количественным и выражался в увеличении числа ремесленных мастерских и появлении новых торговых связей, а разделение труда среди московских ремесленников зашло еще недалеко, то уже в XIV и особенно в XV в. появляются признаки качественного перелома в развитии производства основных, важнейших продуктов. Этот перелом выразился прежде всего в совершенствовании технологии ремесленного производства, в росте и углублении разделения труда.

Одним из первых ремесел, где мы видим такие сдвиги, было гончарное. Переход московских гончаров к обжигу посуды не в домаш-

ней печи, а в специальном гончарном горне прослеживается уже со второй половины XIII в. и особенно бурно проходит в XIV в. К концу этого столетия только 17% всей употреблявшейся в Москве посуды обжигалось в домашней печи, а 83 % - в горне. Но особенно важным в развитии московских ремесел был XV в. В это время происходит разделение многих важнейших ремесленных профессий на ряд более дробных специальностей. Так, разделяется обработка металлов. Плавка цветных металлов отделяется от получения и обработки черных. Развивается крупное литье из цветных металлов (пушки, колокола и т. п.), которое сосредоточивается к концу столетия в руках государства. Растет производство ювелирных изделий. В XVI в. московское правительство пытается и эту область ремесла взять в свои руки, создав «серебряную палату», мастера которой выполняли заказы царя. В черной металлургии кричное дело отделяется от обработки железа, кузнецы отделяются от замочников и оружейников. Кожевенно-сапожное производство также разделяется на производство кожи и поделку изделий из нее.

При этом многие ремесла перемещаются с территории Великого посада, а некоторые и вовсе из города. По-видимому, вовсе прекратилось в Москве производство железа из руды. Кузнецы, замочники и оружейники выселяются с территории Великого посада. То же происходит и с гончарами. Дольше остаются здесь кожевники, но в XVI в, и они, видимо, покидают Великий посад. На Великом посаде продолжают развиваться сапожное производство и художественная резьба по кости и дереву. С развитием ремесел расширяется и товарообмен, Л. В. Черепнин справедливо определяет многих московских ремесленников этого времени уже как мелких товаропроизводителей ¹⁵³.

Разделение ремесел и перемещение многих из них с территории Великого посада создают предпосылки для дальнейшего расцвета московских ремесел. В XV—XVI вв. создаются московские ремесленные слободы, размещающиеся на окраинах тогдашнего города — в Занеглименье, Заяузье и Заречье. В Занеглименье создаются слободы кузнецов и литейщиков, на базе которых в конце XV в. вырос Пушечный двор. В XV—XVI вв. возникают ремесленные слободы в Заяузье, где сосредоточивается гончарное, оружейное, котельное и кузнечное производства. Кожевники обосновываются в Замоскворечье. Возникает и ряд ремесел, сосредоточивающихся в других слободах. Письменные источники свидетельствуют, что в XV—XVI вв. произошли большие сдвиги в развитии ремесла, в его организации.

Археологические материалы позволяют установить большой прогресс и в технике ремесленного производства и в расширении ассортимента изделий московских ремесленников. Так, в гончарном производстве осваивается процесс восстановительного обжига, а затем и

поливы, о которых речь будет ниже; вместо четырех основных форм посуды гончары производят четырнадцать, осваивают производство строительных и отделочных керамических материалов. Сапожники, применяя новые типы швов, добиваются значительных усовершенствований в производстве обуви и иных изделий из кожи. Литейщики достигают больших успехов в развитии крупного литья по модели, ювелиры создают ряд шедевров ювелирного искусства, вызывающих восхищение и в наши дни.

Таким образом, расширение московских посадов, перемещение ряда ремесел с Великого посада Москвы на периферию города, связано с развитием ремесленной техники и в свою очередь повело к дальнейшему прогрессу техники и организации ремесла. Московское ремесло становится ведущим на Руси.

Уже в XVI в. на выучку к московским мастерам поступают подмастерья из других русских городов. Среди таких городов, как мы видели, оказался и крупнейший ремесленный центр древней Руси — Великий Новгород. Это обстоятельство нельзя считать случайным. Учениками московских мастеров были преимущественно дети посадских людей. Общеизвестны надписи на литых московских пушках, содержащие имена учеников и учителей (например, «Ваня да Васюк ученики Яковлевы»). Так мастера московского посада и новых крупных государственных предприятий сыграли важную роль в подготовке специалистов-ремесленников для всей Руси.

А. М. Панкратова, изучая проблему формирования пролетариата в России, придает особое значение периоду примерно в 150 лет— с конца XV до начала XVII в., когда формировались кадры специалистов-ремесленников, оказавшие большое влияние на дальнейший процесс развития промышленности и образования пролетариата ¹⁵⁴.

Развитие ремесел, расширение и укрепление торговых связей Москвы приводит к созданию вокруг нее крупнейшего в тогдашней Руси внутреннего рынка и создает предпосылки для создания всероссийского рынка.

Главным центром московского рынка остается Великий посад. Расположенный на нем с древнейших времен торг расширяется и сохраняет свое значение даже спустя несколько веков, уже в период капитализма. Товарно-денежные отношения все глубже проникают в; быт, преодолевая натуральный характер хозяйства. Важнейшим показателем этого процесса является развитие торговли продуктами питания.

Рост политического значения Москвы как столицы централизованного государства связан прежде всего с экономическим развитием города. В этом процессе немалую роль сыграл и Великий посад. Но то, что Москва стала важнейшим политическим центром, в свою очередь

оказало большое влияние на развитие экономики города. Мы видели, что этим обусловлена специфика развития многих московских ремесел. Большое значение имели и переселения из других русских земель, пополнявшие кадры московских ремесленников и купцов.

Другой стороной того же процесса, являвшейся следствием роста политического значения Москвы, было увеличение в городе военно-служилого населения. Приток в Москву бояр и дворян из земель, входивших в Русское государство, отразился и на социальной топографии города. Правительство предоставляло им для поселения центральные районы, непосредственно прилегавшие к Кремлю. Да и сам Кремль, став резиденцией великих князей, расширял свою территорию, наступая на Великий посад. И если даже в конце XIV в. на территории современного Кремля еще было ремесленное и торговое население, по-видимому, не связанное с великокняжеским двором, то в XV в. и на Великом посаде появляется все больше владений феодалов. Известно, в частности, что во второй половине XV в. князьям Патрикеевым принадлежали многие участки в Кремле, которые были у них взяты; но взамен Патрикеевым были даны другие участки, в том числе на Великом посаде Большая улица до церкви Николы Мокрого ¹⁵⁵. А ранее Патрикеевым принадлежал и Острый конец.

В XVI в. Великий посад уже не был по преимуществу ремесленным районом. Каменные стены Китай-города отделили его от рек Москвы и Неглинной, что создавало немалые неудобства для ремесленников (чье производство требовало большого количества воды), но было нужно новому аристократическому населению района. Видимо, еще в середине XV в. было перенесено дальше от Кремля к устью Яузы и "Пристанище"¹⁵⁶. Но сама пристань не играла уже в ту пору такой важной роли, как ранее, поскольку все большее значение приобретали сухопутные дороги.

В дальнейшем в Китай-городе появляются и правительственные здания — Мытный двор, Посольский двор, тюрьма и т. п.,— и торговые дворы иноземных купцов, и, конечно, снова — дома выезжавших в Москву крупных феодалов. На плане этого района XVII в. можно увидеть дворы окольничьего Ивана Гавренева, Андрея Чирикова и других. Раскопки в Зарядье показали, что на месте прежних земель Ивана Юрьевича Патрикеева в XVII в. был двор знатных выходцев из Крыма Сулешовых и что на близлежащей территории жили зависимые от Сулешовых люди ¹⁵⁷.

Расширение территории Великого посада, в частности, застройка в XIV—XV вв.. его нагорной части, все же не обеспечило нужного развития экономики города. В XVI—XVII вв. продолжается перемещение ремесленников в слободы на окраинах Москвы. Наряду с переселением в Занеглименье, Заяузье и Заречье ремесленников и купцов,

прежде живших на Великом посаде, рост новых слобод, особенно в XVI-XVII вв., шел и за счет «свода» в Москву торгового и ремесленного люда из других городов, вошедших в состав Русского государства. ¹⁵⁸

Великий посад оставался центром торговли. Его торг приобретал не только общерусское, но и мировое значение. Однако и купцы, торговавшие на Великом посаде, по большей части жили уже в других районах города. ¹⁵⁹

Таким образом, интересных археологических данных о московски* ремеслах XVI-XVII и даже XVIII вв. нужно ожидать именно в этих периферийных слободах. До настоящего времени археологи изучили довольно подробно лишь часть территории ремесленных слобод в устье р. Яузы. К этому важному ремесленному району мы и обратимся.

ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

ААЭ — Акты археографической экспедиции.

АФЗ — Акты феодального землевладения и хозяйства.

ВАА — Всесоюзная академия архитектуры.

ВАН — Вестник Академии наук СССР.

ВИ — Вопросы истории (журнал).

ГАИМК — Государственная академия истории материальной культуры.

ГИМ — Государственный исторический музей.

ГМЭ — Государственный музей этнографии народов СССР.

ДДГ — Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV—XVI вв.

ЖМНП — Журнал Министерства народного просвещения.

ЗОРСА — Записки отделения русской и славянской археологии.

ИАК — Известия археологической комиссии.

ИГАИМК — Известия Государственной академии истории материальной культуры.

ИСИФ — Известия Академии наук. Серия истории и философии.

КСИИМК (КСИА) — Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Института истории материальной культуры (археологии) АН СССР.

КСИЭ — Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Института этнографии АН СССР.

МИА — Материалы и исследования по археологии СССР.

ОАК — Отчеты археологической комиссии.

ПСЗ — Полное собрание законов Российской империи.

ПСРЛ — Полное собрание русских летописей.

РАНИОН — Российская ассоциация научно-исследовательских институтов общественных наук.

СГГ — Собрание государственных грамот и договоров.

СА — Советская археология (журнал).

СЭ — Советская этнография (журнал).

ЦГАДА — Центральный государственный архив древних актов.