Библиотека сайта  XIII век

АДАМ ОЛЕАРИЙ

ОПИСАНИЕ ПУТЕШЕСТВИЯ В МОСКОВИЮ

Как мы прибыли в Нарву. Путешествие оттуда, через крепости Ям и Копорье, до Нотебурга

3-го января 1634 года мы прибыли в Нарву и остановились у Якоба фон Кёллена, видного местного торговца и трактирщика. Здесь мы, из-за долгого неприбытия шведских господ послов, которые, ради известных причин, желали с нами вместе подняться в Москву, прождали в большой досаде до 22 недель. Впрочем, нельзя сказать, чтобы у нас тут недоставало увеселений для препровождения времени. Мы не только ежедневно устраивали княжеский стол с хорошим угощением и порядочною музыкою, причем многие знатные господа, зачастую посещавшие господ послов, вели приятные беседы, — но мы и ездили на различные важные пиршества, а также приглашались и уводились в поездки верхом и на охоту. Однако страстное желание ехать дальше не давало нам оценить все это веселье. К тому же много хлопот было нашим господам послам из-за нашего простого люду, столь долго остававшегося в праздности и часто вступавшего в ссоры и драки с нарвскими солдатами; постоянно поэтому приходилось им, вместе с господином губернатором, судить и мирить.

Так как мы, однако, предполагали, что до весны нам отсюда не выбраться, а в это время между Нарвою и Новгородом по большой дороге очень трудно пробираться, то магистр Пауль Флеминг 1 кое с каким людом, с лошадьми, веденными под уздцы, и с тяжелым скарбом 28 февраля, при хорошей санной дороге, был отправлен вперед в Новгород. Одновременно поехал вперед и д-р Венделин со своими людьми, вскоре за тем собравшийся и дальше в путь до Москвы.

Когда, наконец, в Нарве мы почувствовали такой недостаток в провианте, что наши закупщики русские должны [290] были искать кур и овец за 8 миль кругом, а мы все-таки еще, по известным причинам, не могли вскоре ожидать прибытия господ шведских послов, главою которых назначен был ревельский губернатор господин Филипп Шейдинг, то наши господа послы с 12 лицами отправились в Ревель 2, оставив остальных в Нарве. В Ревеле мы были приняты,, со стороны благородного магистрата, с салютами и подарками. Здесь мы пробыли еще 6 недель, а тем временем господин губернатор, благородный магистрат и знатнейшие граждане оказывали нам всяческую честь и дружбу.

Что сказать о городах Ревеле и Нарве, об этом будет речь во втором путешествии.

Когда многократно упоминавшийся господин губернатор 10 мая узнал из почты, что другие прикомандированные к нему посланцы уже прибыли в Нарву, то он пустился в путь и в день вознесения, а именно 15 мая, направился с нами в Нарву. 18-го с. м. мы вновь прибыли туда, причем шведские господа послы, а именно полковник господин Генрик Флеминг, господин Эрик Гилленшерна и господин Андрей Буреус, со значительною свитою выехали к нам навстречу за милю до города, любезно приветствовали нас и ввели в город, где вторично нас приняли с салютами из орудий.

По свидании господ послов с обеих сторон решено было, что обе партии возьмут путь к Новгороду через Карелию по Ладожскому озеру; об этом эстафетою сообщено было новгородскому воеводе, чтобы он знал, где нас встретить и принять, и нам не пришлось бы слишком долго стоять у границы. Ведь в России, как и в Персии, обычай такой, что чужие посольства, прибывшие к границе, должны заявить о себе и ждать, пока их прибытие будет эстафетою сообщено властелину страны и будут отправлены приказы наместникам и начальникам провинций, как их принять и угостить. Ведь у московитов и персов все послы и гонцы, посылаемые великими государями, сколь долго они остаются в их пределах, получают бесплатно пропитание в проезд с конвоем для охраны. Поэтому послам и дается проводник (по-русски «пристав», по-персидски «мехемандар») с несколькими солдатами, чтобы вести их через страну.

Когда, таким образом, эстафета, как сказано, отправлена была в Новгород, шведские господа послы 22 мая выехали из Нарвы и поднялись до крепости Копорье, чтобы там отпраздновать троицу и подойти поближе к русской границе. [291]

24 мая, в субботу перед троицею, я отправился в русскую Нарву посмотреть, как русские поминают своих умерших и погребенных друзей. Кладбище было полно русских женщин, которые на могилах и могильных камнях разложили прекрасные вышитые пестрые носовые платки, а на эти последние ими были положены на блюдах штуки 3 или 4 длинных оладей и пирогов, штуки 2 или 3 вяленых рыб и крашеные яйца. Иные из них стояли, другие лежали на коленях тут же, выли и кричали и обращались к мертвым с вопросами, какие, говорят, приняты на похоронах у них. Если проходил мимо знакомый, они обращались к нему, разговаривали со смеющимся ртом, а когда он уходил, снова начинали выть! Между ними ходил священник с двумя прислужниками, с кадильницею, куда он временами бросал кусочек воску, и окуривал могилы, приговаривая несколько слов. Женщины говорили попу (так называют они своих священников) подряд имена своих умерших друзей, из которых некоторые уже лет 10 как умерли, другие читали имена из книги, некоторые же давали их читать прислужникам, а поп должен был повторять их. Тем временем женщины наклонялись к попу, иногда знаменуя себя крестным знамением, а он помахивал против них кадильницею.

Женщины тянули и тащили попа с одного места на другое, и каждая желала иметь преимущество для своего покойника. Когда это каждение и моление, которое поп совершал с блуждающим лицом, без особого благоговения, бывало закончено, то женщина давала ему крупную медную монету, вроде зесслинга по-голштински или 6 пфеннигов в мейсенской монете. Пироги же и яйца слуги священника забрали себе, дав кое-что из них и нам, немцам, смотревшим на это зрелище. Мы их, в свою очередь, роздали бедным детям.

26 мая мы [...] послав нашу утварь и вещи кое с кем из простого люда водою вперед, в Ниеншанц 3, сами последовали сушею туда же. При салютующих выстрелах из города мы, в сопровождении командующего там полковника Порта, отправились в крепость Ям, которая, в 3 милях (а не 12 милях, как пишет фон Герберштейн) от Нарвы, лежит в Ингерманландии, за рекою, богатою рыбою, особенно лососями, и называющеюся Ямскою речкою. Здесь переезжают на пароме. Эта крепость невелика, но окружена крепкими каменными стенами и 8 бастионами. Когда Нарва была отнята у русских, тогда же и этот город был завоеван. Здесь вблизи имеется мыза, населенная русскими, которые, наравне с крепостью, [292] в подданстве у его королевского величества шведского.

Здесь нам дали новых лошадей, на которых 29-го с. м. мы проехали верхом 6 миль до крепости Копорье, где нас прекрасно встретили салютными выстрелами, а наместник господин Богуслав Розен прекрасно угостил нас, накормив еще в тот же вечер 48 блюдами и разными винами, медом и пивом. Угощений и пиршеств на следующий день было не меньше, но даже еще обильнее и с прибавлением к ним музыки и другого веселья. В 3 часа после обеда нас с салютными выстрелами и на свежих лошадях отправили дальше. Отсюда поездка шла через двор русского боярина, именем Н[икита] Васльевич; так как он расположен в 7 милях от Копорья, а мы оттуда поздно выбрались, то нам ипришлось ехать всю ночь, пока мы прибыли ко двору. Рано утром, в 3 часа; нас боярин любезно принял и угостил разными кушаньями и напитками из серебряной утвари. У него были два трубача; при столе, особенно при тостах, — чему он, вероятно, научился у немцев, — он заставлял их весело наигрывать. По всему было видно, что это человек веселый и храбрый. Он участвовал и в битве, которая происходила в 1631 году перед Лейпцигом, и показывал нам на разных местах своего тела некоторые раны, там им полученные.

Перед нашим уходом он велел выйти к нам своей жене и еще другой ее родственнице, которые обе были очень молоды и красивы лицом и прекрасно одеты; их сопровождала некрасивая спутница для того, чтобы еще более выдвинуть их красоту. Каждая из женщин должна была пригубить чарку водки перед господами послами, передать ему в руки и поклониться ему. Русские считают это величайшею честью, которую они кому-либо оказывают, чтобы указать, что гость был им приятен и любезен. Если дружба и близость очень велики, то гостю разрешается поцеловать жену в уста, о чем ниже будет сказано подробнее.

31 мая, в 1 час пополудни, мы здесь простились, до вечера проехали 4 больших мили до Иоганнесталя, где благородный владелец Иоганн Скитте собрался строить город, и церковь уже по большей части была готова. Здесь имеется тройное эхо, или отзвук, которым мы, чрез нашего трубача, добрую часть ночи увеселялись, тем более что от большого количества комаров не могли заснуть. Здесь мы, из-за многих болотистых местностей, впервые имели сильнейшие неудобства и неприятности днем от больших мух и ос, накусавших большие волдыри [293] на нас и наших лошадях, а ночью — от комаров, которых мы могли отгонять только дымом, неприятным для наших глаз и нашего сна.

Здесь мы узнали, что королевские шведские господа послы ждут нас в Ниеншанце. Тем скорее собрались мы в путь, а именно 1 июня рано утром, в 3 часа, и прибыли на место в 6 часов. Ниеншанц, или Ние, как иные его зовут, лежит в 2 1/2 милях от Иоганнесталя. на судоходной воде, которая вытекает из Ладожского озера в Финское и Балтийское море, отрезывает Карелию от Ингерманландии и имеет хорошее питание. Здесь мы застали королевских господ послов, которые, поговорив секретно о некоторых делах с нашими послами, отправились вперед к Нотебургу. Мы последовали за ними 2 июня. Тамошним наместником господином полковником Иоганном Кунемундтом, храбрым, видным человеком, выехавшим к нам по воде навстречу в гондоле, или крытой лодке, мы были хорошо приняты и введены при салютных выстрелах.

Крепость Нотебург, в 8 милях от Ниеншанца, лежит от экватора на 50°30' у выхода из Ладожского озера; она со всех сторон окружена глубокою водою и расположена на острове, похожем на орех [...]. Отсюда и название его Noeteburg (Ореховый замок). Здесь я нашел магнитное склонение равным 5°30' в сторону запада. Крепость построена русскими и окружена стенами в 2 1/2 сажени толщиною. Так как амбразуры (подобно таковым во всех старых русских крепостях) направлены прямо вперед и снаружи немногим лишь шире, чем изнутри, то они не особенно удобны для стреляния из них и для защиты, В одном из уголков крепости находится особая, крепко защищенная небольшая цитадель, откуда крепость может быть обстреливаема внутри. Эта крепость была взята на капитуляцию его королевским величеством шведским чрез полководца господина Якова Делагарди 4. Нам говорили, что осажденные русские держались вплоть до последних двух человек. Когда они по капитуляции должны были выступить со всем скарбом и имуществом и со всеми находившимися при них людьми, то вышли только эти двое. Когда их спросили, где же остальные, они отвечали: остались только они одни, так как все другие умерли от заразной болезни. Вообще русских хвалят, что они гораздо храбрее и смелее держатся в крепостях, чем в поле. [...]

Как ни весело расположено это место, все-таки оно представляется нездоровым, ввиду пресного озера, и многих [294] расположенных кругом болот. При нас в июне месяце целых три недели тут было такое множество комаров, род Pyraustis, или огненных мух, которые летят кругом огня и сами себя сжигают [...] что не видно было с ладонь свободного от них воздуха и нельзя было ходить с открытым лицом, не испытывая неудобств. Ежегодно в это время этого гнуса встречается очень много во всей Карелии, хотя и не в столь больших количествах, как в Нотебурге. Жители называют их «русскими душами».

Так как мы предполагали, что нам придется прождать некоторое время в Нотебурге, то господа послы оставили при себе только шесть человек, а остальных направили вперед к русской границе, так как там было удобнее по части провианта. Мы пробыли здесь до седьмой недели, и наши господа тем временем ежедневно приглашались королевскими господами послами, пока эти последние находились там, чрез их маршала, высокоблагородного господина Вольфа Спарра, и их гоф-юнкеров, к обеду. Кое-кто из нас, наряду с ними, встречал тут хорошее угощение и обхождение.

17 июня прибыл в Нотебург один из господ Спирингов, посланный вдогонку его королевским величеством шведским и прибавленный к числу господ королевских послов, С ним было немного народу.

Когда 25-го с. м. пришло известие, что новгородский воевода прислал пристава на границу, чтобы отдельно и прежде всего отвезти шведских господ послов, эти последние 26-го пустились в путь и поднялись к Лаве. При отбытии бог отвратил от них большое несчастье, так как в лодку, в которой находился посол Буреус, когда она проезжала у башни, откуда стреляли салют, от гула выстрела упала большая доска с крыши, ударившись оземь у самой головы посла.

Наши господа провожали королевских послов целых четыре мили, я же, с их согласия, проехал с ними верхом даже до границы, чтобы видеть церемонии и обычаи русских при приеме посольств. Итак, они 27-го с. м., рано утром, в 4 часа, прибыли к реке, протекающей, при ширине в 40 шагов, мимо деревни Лавы и отделяющей русскую границу от шведской. Когда королевские господа послы, при прибытии своем, узнали, что на русской стороне их ждут 17 лодок, то они тотчас послали своего переводчика на тот берег к приставу, чтобы он переслал несколько лодок для своевременной нагрузки их вещей; [295] тогда они скорее смогут двинуться в путь после приема. Однако пристав, человек старый, велел ответить, что он не смеет ничего подобного сделать до приема послов: «Да и не думают ли они, что его царскому величеству нечем будет прокормить их, если их кормить придется лишний день из-за возможного промедления?» Около полудня пристав прислал своего толмача, или переводчика, на тот берег с четырьмя стрельцами, или мушкетерами (последних с ним было 30 человек), и велел сказать, [что] ему теперь было бы очень приятно принять господ послов: не желают ли они пожаловать? Один из господ послов на это велел ответить приставу, что им уже пятую неделю приходится лежать и ждать; поэтому нисколько не обидно будет приставу, если и он их теперь подождет один лишний день. Впрочем, он-де не желает этим давать полного ответа, так как его собратья улеглись для полуденного сна, как потому, что они всю ночь путешествовали, так, в особенности, вследствие усвоения ими у русской границы русских обычаев: ведь почти все русские отдыхают ежедневно в полдень.

Далее был задан вопрос: когда же будут приняты голштинские послы? Толмач полагал, что это случится разве недели через три, после доставки шведских господ в Москву; дело в том, что, по его мнению, недоставало ладей, или ботов, и лошадей, нужных для путешествия. После обеда в 4 часа господа велели сообщить на тот берег, что теперь они желали бы быть приняты; пусть поэтому пристав приходит. Затем они сели со своим переводчиком в лодку, а их гоф-юнкеры, к которым и я присоединился, — в другую. Пристав действительно выехал навстречу с 15 разодетыми русскими в лодке. Чтобы показать высокое положение свое, они, очень медленно и не производя особого движения лодки, опускали свои весла в воду, так что они еле отошли от берега; временами они останавливались совершенно, чтобы лодка господ шведов к ним приблизилась. Они подали весло в лодку послов, чтобы ее потащить за собою. К этой цели подучили они и рулевого, правившего лодкою послов. Когда господа послы заметили, к чему стремятся русские, то один из них закричал приставу, чтобы он ехал быстрее: к чему такая несвоевременная церемония? ведь ею пристав ничего не может приобрести для великого князя, а они ничего не потеряют для своих государей. Когда теперь лодки столкнулись посередине реки, пристав выступил и сказал, что великий государь и царь Михаил Федорович 5, всея России самодержец (с прочтением [296] всего его титула), велел ему принять королевских господ послов и приказал их, со всем их народом при достаточном провианте и подводах, доставить в Москву. Когда на это получен был ответ, то пристав повел их на берег и пригласил в дом некоего сына боярского, или дворянина, в небольшую, от дыма черную, как уголь, и натопленную комнату. Стрельцы своими ружьями, составляющими, наравне с саблями, общее оружие их, дали салют, без всякого порядка, кто только смог раньше справиться. Господам послам для привета предложены были несколько чарок очень крепкой водки и двух родов невкусный мед с несколькими кусками пряника. Они и мне дали попробовать этого угощения, прибавив (по-латыни): «Стоит подбавить немного серы, и — готово питье для ада».

Через час после такого угощения господа шведы на 12-ти, а русские на 3 лодках, со знаменем и барабаном, отплыли и направились к Новгороду. Я же опять через Ладожское озеро отправился в Нотебург, где нам, по словам русского толмача, следовало ждать еще целых 3 недели. Все это остальное время мы провели очень весело. Ведь это место, вследствие воды, веселых окружающих его видов и нескольких небольших островов с разного рода дичью, представляется очень приятным. Между прочим, в Ладожском озере, в 4 милях от Нотебурга, лежат два острова, поросшие кустарником и массою малины, отстоящие один от другого на выстрел из ружья; на меньшем из них стояла небольшая часовня, в которой русские, отправляясь на рыбную ловлю, совершают богослужение; внутри, из-за гнездившихся здесь птиц, была такая вонь, что мы не могли здесь долго выдержать. К этим островам некоторые из нас иногда ездили поохотиться. Вокруг островов бесчисленное количество тюленей всевозможных цветов; когда они располагались на разбросанных вокруг широких камнях, на солнце, то мы их очень легко могли доставать из-за кустов.

Нашим превосходным сббеседником был также высокоблагородный господин Петр Крус-Биорн, ученый, многоопытный и храбрый мужчина, которого его величество король шведский послал в Москву как своего резидента; он также ждал со своею свитою приглашения из России. Мы пользовались его дружбою.

Когда нам 16 июля было возвещено, что пристав, по имени Семен Андреевич Крекшин, прибыл в Лаву, чтобы нас принять, то мы 20-го собралась в путь и отправились [297] туда. Через несколько часов после нашего прибытия пристав прислал своего толмача со стрельцом на нашу сторону и велел спросить, готовы ли послы быть принятыми. Когда мы велели спросить, примет ли он нас на той стороне или же на воде, как шведов, он отвечал, чтобы мы переезжали: «Нет нужды встречаться на воде, так как у нас не может быть спора о границах, из которых ничего не принадлежит вам».

Когда мы, вследствие этого, переехали, выступил наперед пристав в красном дамастовом 6 кафтане и остановился в нескольких шагах от берега. Когда же послы вышли на берег, он, с покрытой головой, вышел к ним навстречу и не хотел снимать шапки, пока не начал говорить и не назвал имени великого князя. Подобно предыдущему, он взял записку в руки и сказал: «Его царское величество Михаил Федорович, всея России самодержец и проч., прислал меня сюда, чтобы тебя, Филиппа Крузиуса 7, и тебя, Оттона Брюггемана 8, как княжеских голштинских послов, принять вас, вместе с вашими людьми, снабдить провиантом, ладьями, лошадьми и всем необходимым и доставить в Москву». Его толмач, по имени Антоний, не знал порядочно немецкого языка и переводил так скверно, что едва можно было понять его. Только после того как послы дали свой ответ, пристав подал им руку и повел нас сквозь ряды стрельцов (это были двенадцать казаков, стоявших с ружьями наготове) в свою гостиницу. Когда дан был салют из ружей, то это произведено было с такою неосторожностью, что секретарь шведского резидента, стоявший с нами, чтобы глядеть на это торжество, получил большую дыру в своем колете. Угощение, с которым пристав нас принял, состояло из пряников, водки и варенья из свежих вишен. Посидев с полчаса, мы, при салютах стрельцов, вновь переехали через воду и собрались в дальнейшую поездку. После обеда в полдень, данного нам наместником Нотебурга, проводившим нас и на прощанье хорошо угостившим всевозможными вкусными напитками, мы на 7 ладьях поехали в путь через Ладожское озеро.

Когда мы 22-го с. м. рано закончили наш путь по озеру на протяжении 12 миль и вышли на берег у монастыря Никольского на Волховской губе, пришел русский монах и принес послу для привета хлеб и вяленую семгу. Наш пристав, который должен был готовить нам «корм», или продовольствие, спросил, должен ли он ежедневно доставлять нам, провизию и заставлять готовить ее или же нам будет приятнее получать деньги, на сей предмет [298] назначенные его царским величеством, и давать нашему повару готовить кушанья по нашему способу, Мы, как это всего обычнее у посольств в этих местах, просили передавать нам деньги и закупали сами. Такса же везде определялась самим приставом, так что мы все получали очень дешево: да и вообще во всей России, вследствие плодородной почвы, провиант очень дешев, Ведь 2 копейки за курицу — это в нашей монете 2 шиллинга или 1 грош мейсенской монеты; 9 яиц получали мы за 1 копейку. Мы получали ежедневно 2 рубля и 5 копеек, т. е. 4 рейхсталера 5 шиллингов: дело в том, что на каждое лицо, от высшего до низшего, пропорционально назначается известная сумма.

После обеда мы отправились по реке, которая привела нас в Ладогу, городок, расположенный в 17 милях от Лавы. Сюда мы прибыли в тот же вечер, По дороге нас встретил пристав с тремя ладьями; он должен был доставить еще шведского господина резидента, покинутого нами в Нотебурге.

На всём нашем пути мы нигде не видали большей толпы детей лет от 4-х до 7-ми, как здесь, в Ладоге. Когда некоторые из нас ходили гулять, эти дети толпами шли позади и кричали, не желаем ли мы купить красной ягоды, которую они звали «малина» и которая в большом количестве растет во всей России. Они давали за копейку полную шляпу, и, когда мы расположились для еды на зеленом холме, человек с пятьдесят стали кругом нас. Все, и девочки и мальчики, были со стрижеными волосами, с локонами, свешивавшимися с обеих сторон, и в длинных рубахах, так что нельзя было отличить мальчиков от девочек.

Здесь мы услыхали первую русскую музыку, а именно: в полдень 23-го с. м., когда мы сидели за столом, явились двое русских с лютнею и скрипкою, чтобы позабавить господ [послов]. Они пели и играли про великого государя и царя Михаила Федоровича; заметив, что нам это понравилось, они сюда прибавили еще увеселение танцами, показывая разные способы танцев, употребительные как у женщин, так и у мужчин. Ведь русские в танцах не ведут друг друга за руку; как это принято у немцев, но каждый танцует за себя и отдельно.

А состоят их танцы больше в движении руками, ногами, плечами и бедрами. У них, особенно у женщин, в руках пестро вышитые носовые платки, которыми они размахивают при танцах, оставаясь, однако, почти все время на одном месте. [299]

После обеда мы снова сели в наши лодки и поплыли по реке Волхову. Более сотни детей вместе со старыми людьми стояли на стенах, глядя на нас. На берегу стоял монах, которого наши стрельцы подозвали, чтобы принять у него благословение. Это у них обычай такой: мы и потом довольно часто видели, как они, на поездке, проезжая мимо монастыря или попа, подходили к последнему и давали себя благословить или же, по крайней мере, перед крестами на придорожных часовнях делали поклоны и крестные знамения, приговаривая; «Господи, помилуй!»

Когда ветер стал попутным для нас, мы подняли паруса. Однако едва стали мы под паруса, как канат лопнул и парус упал на одного из наших стрельцов, свалившегося замертво. Когда он, однако, через час начал приходить в сознание и получил чарку водки, то у него все прошло.

Волхов — река почти той же ширины, как и Эльба, течет, однако, не так сильно; она вытекает из озера за Великим Новгородом, называющегося у них Ильмень-озером. Впадает она в Ладожское озеро.

В семи верстах от Ладоги (пять верст составляют одну немецкую милю) на этой реке пороги и еще через семь верст другие, через которые очень опасно переезжать в лодках, так как там река стрелою мчится вниз с больших камней и между ними. Поэтому, когда мы прибыли к первым порогам, то вышли из лодок и пошли берегом, дожидаясь, пока наши лодки сотнею людей перетаскивались через пороги на канатах. Однако все прошли счастливо, за исключением последней, в которой мы должны были оставить Симона Фризе, купеческого сына из Гамбурга, ввиду сильной болезни, которою он страдал. Когда эта лодка сильнее всего боролась с течением, вдруг разорвался канат, и она стрелою помчалась назад, Она, вероятно, достигла бы опять порогов, через которые ее с трудом перетащили, и, без сомнения, разбилась бы тут, если бы, по особому счастию, канат, значительный отрывок которого еще остался на лодке, не закинулся случайно за большой выдававшийся из воды камень, зацепившись за него с такой силою, что только с трудом можно было опять отвязать его. Нам сообщили, что на этом самом месте несколько ранее засело судно некоего епископа, нагруженное рыбою, и погибло вместе, с епископом.

Через другие пороги, которые не так опасны, мы прсн шли к вечеру иг устроив ночевку у монастыря Николы на [300] Посаде, остались здесь до следующего дня, пока наши остальные лодки не подошли. Здесь, как и во все продолжение нашей поездки, мы испытывали много тягот, вследствие беспрерывного леса и сырого кустарника, от комаров, мух и ос, так что мы из-за них ни днем ни ночью не могли ехать или спать спокойно. Физиономии большинства наших людей, которые не береглись как следует, были так отделаны, точно у них была оспа. Гнуса этого в летнее время во всей Лифляндии и России так много, что путешественники принуждены раскрывать, в защиту от комаров, свои сетки или палатки, приготовленные из тонкого или особым способом сотканного, с мелкими дырочками, холста; там, где желают отдохнуть, разбивают эти палатки и скрываются под ними. [...] Крестьяне же и ямщики, у которых таких палаток нет, разводят большой огонь, усаживаются и ложатся к нему так близко, как только можно, и все-таки едва пользуются покоем.

Старый монах из вышеупомянутого монастыря, где всей братии было четверо, явился и принес послу для привета редьку, огурцы, зеленого горошку и две восковые свечи. За это он получил подарок, так ему понравившийся, что он нам в угоду, против обыкновения их, отпер церковь и надел свое священническое одеяние. В преддверии на стенах были изображены, по его словам, чудеса св. Николая, наивно и неискусно, как это обычно в произведениях их живописи. Над дверьми был изображен Страшный суд. Здесь монах, между прочим, показал нам человека в немецком одеянии и сказал: «И немцы и другие народы могут спастись, если только души у них русские и они, не боясь людей, поступают благо для бога». Он показал нам и библию их на славянском языке, так как ведь никто из русских, ни духовный, ни мирянин, не знает иного языка, помимо родного, кроме языка славянского. Он прочел нам первую главу Евангелия от Иоанна, оказавшуюся вполне согласною с нашим текстом. Знаком для отметки, как много им прочитано, была капелька воску. Он рассказал также, как он однажды был в Ревеле и как тамошние священники экзаменовали его из библии; он, правда, очень плохо понимал немецкого переводчика, но вполне мог рассказать все истории, когда увидел библейские картины. Монах нас, без сомнения, ввел бы и совершенно в церковь, если бы не подошли наши стрельцы и не начали ворчать, что он нас слишком далеко пустил. Мы подарили ему талер, за что он нам несколько раз поклонился до земли. Когда [301] мы сидели на зеленой лужайке (мы, ввиду веселого местоположения, ежедневно так располагались) за столом, и тем временем поднялся попутный для нас ветер, монах снова пришел с большою редькою и полною чашкою с огурцами, говоря, что добрый ветер послан нам св. Николаем за наши благодеяния к нему, монаху.

С таким ветром мы в 2 часа пополудни стали под паруса и прошли 4 мили до деревни Городища. Так как место на берегу показалось нам веселее деревни, то мы здесь расположились с нашей кухнею и столом. Пристав прислал молодого медведя для забавы послам, так как они не желали здесь ложиться спать, а думали ехать дальше, как только лодочники немного отдохнут. После полуночи мы поехали дальше.до деревни Сольцы, пройдя 4 мили. Наш пристав, отставший ночью, вновь вернулся к нам, приведя с собою и своего хозяина [...]. Хозяином этим был некий русский князь, по имени Роман Иванович, который пришел повидать и посетить послов. [...]

Вечером мы прошли 6 миль до села Грузина, откуда перед нами разбежались все крестьяне. Поэтому мы расположились на зеленой лужайке напротив деревни у пруда, развели три костра и остались здесь, пока собиралась ночь. Так как все мы днем спали в лодках, но никого из нас не клонило ко сну, и мы провели ночь, рассказывая разные веселые истории и забавляясь. В этом нам помогли двумя лютнями и игрою с медведем и стрельцы, получившие несколько чарок водки. Местность эта так полна журавлей, что мы их заметили более трехсот штук, стоявших у пруда друг возле друга.

К утру, около 3 часов, 26 июля мы снова собрались в путь и к полудню, пройдя 4 мили, прибыли к деревне Высокой. Когда пристав в полдень сидел у нас за обедом и в застольной молитве услышал имя Иисуса, он, по русскому способу, перекрестился и потом пожелал узнать смысл нашей молитвы по-русски. Когда он услышал его, то молитва ему очень понравилась и он сказал, что не ожидал, чтобы немцы были такие добрые христиане и богобоязненные люди.

27-го того же месяца мы проплыли весь день и всю ночь и на следующее утро к восходу солнца прибыли к деревне Кречевице, где должны были стоять и ждать, пока пристав не сообщил о прибытии нашем воеводе новгородскому — Новгород находится в двух милях отсюда — и не получил ответа от него. На расстоянии доброго от этой деревни выстрела лежит прекрасно построенный [302] монастырь, который одни зовут Хутынью, а другие Кречевицким Хутынским Спасовым монастырем. Он расположен в очень веселой местности, имеет игумена, 60 человек братии и 400 крестьян, которые содержат этот монастырь. Говорят, он ежегодно на свой счет должен был содержать 100 человек на службе его царского величества в Новгороде.

На следующее утро, а именно 28 июля, мы наконец въехали в Великий Новгород. Некоторые из нашего люду, которые, как выше сказано, были посланы вперед по санному пути и уже более 4 месяцев с нетерпением ждали нашего прибытия, от сильной радости выехали на лодке больше чем за милю навстречу нам.

Воевода, для привета нам, прислал в гостиницу бочку пива, меду и бочонок водки. В виде обратного подарка ему был послан серебряный позолоченный прибор для питья.

Мы оставались в Новгороде в бездействии четверо суток и в последнее число июля, к вечеру, отправились дальше до Бронниц водою, так как, из-за болотистой, топкой местности, невозможно было ехать сушею.

1 августа, когда мы в Бронницах у реки перенесли наши вещи на берег, в эту местность явились и русские, в процессии для водосвятия, в следующем порядке. Сначала шли двое мужчин; они несли на длинных шестахг один — крест, в четырех концах которого были изображены евангелисты, другой — древней живописи картину, обвешанную белым платком; за ним шел священник в богослужебной ризе, неся обеими руками деревянный крест длиною с пядень; он пел вместе с мальчиком, несшим за ним книгу. Далее следовали крестьяне с женами и детьми. Все взрослые несли в руках по горящей восковой свече, а позади шел причетник, держа в руках более десяти восковых свечей, скрученных вместе и горевших. Когда священник попел и почитал с добрых полчаса на берегу, он взял скрученные восковые свечи и ткнул их в воду; тогда и все остальные погасили свои свечи. Потом священник трижды погрузил крест в воду и дал воде с него стечь в сосуд. Такая вода считается самою святою. Когда это случилось, женщины схватили своих детей, малых и больших, в сорочках и без них, и трижды окунули их в воду; а некоторые взрослые сами бросились в нее. Наконец они и лошадей привели, чтобы напоить их столь святою и целительною водою. [...]

После обеда, в 4 часа, мы сели на лошадей, а вещи наши и утварь послали вперед на 50 подводах, Этот багаж [303] повстречали на дороге несколько немецких солдат, вышедших в отставку в Москве; они понаведались в корзину с провизиею, выбили дно в бочке с пивом, напились и отняли у нашего конвойного стрельца его саблю. Когда они наткнулись на нас и сделанное ими дело стало известно, двое из них были сильно избиты нашим приставом и шпаги и ружья у них были отняты. Мы в этот вечер прошли три мили до деревни Красные Станки. 2-го того же месяца мы прошли 8 миль до яма Крестцы. Русские называют «ямами» те места, где меняют лошадей и получают свежих.

3-го того же месяца вы прошли 6 миль до Яжелбицы, небольшой деревни, откуда крестьяне также бежали. Так как наш повар отправился за 2 мили вперед для заказа кухни, а мы из-за плохой дороги не могли поспеть за ним в тот же вечер, то в этот день нам пришлось провести ночь на поле, без еды.

В эти дни мы встретили несколько военных офицеров, которые, по окончании войны под Смоленском, возвращались из Москвы. Так, например, 4-го с. м. в яме Зимогорье мы встретили полконника Фукса, а в Волочке, другом яме, — полковника Шарльса с другими офицерами. Когда они пришли посетить послов, их угостили испанским вином. Так как несколько часов подряд сильно пили, то наш трубач Каспер Герцбёрг до того захмелел, что спьяна смертельно ранил шпагою одного из наших стрельцов. Раненого мы оставили лежать, дали ему и тем, кто должны были ухаживать за ним, немного денег и отправились дальше. Этот трубач по окончании персидского путешествия был сам в Москве, куда он поступил на великокняжескую службу, гнусным образом заколот каким-то негодяем.

5-го рано утром мы прошли через пустую деревню, так как крестьяне разбежались в лес перед шедшими из Москвы немецкими солдатами. Вечером пришли мы к селу Коломенскому, находящемуся на берегу стоячего озера. Недалеко отсюда нашли мы в кустах у дороги очень большой широкий камень, лежавший точно надгробная плита. Его тиран Иван Васильевич хотел перевезти из Лифляндии в Москву. Когда, однако, возчики услыхали, что тиран умер, они тотчас сбросили камень и оставили его лежать. Такие камни, которые должны были быть доставлены из Ревеля в Москву, лежат и дальше, на расстоянии одного дня пути, у реки, через которую нужно переправляться.

7-го прибыли мы в деревню Будово, где живет русский [304] князь. Едва прибыли мы в деревню, как наши лошади начали скакать, лягаться и бегать, точно они взбесились, так что иные из нас оказались на земле раньше, чем самостоятельно успели спуститься. Мы сначала не знали, в чем дело; когда мы, однако, поняли, что явление это зависит от пчел, которых в этой деревне очень много, да почувствовали, что и сами мы не смогли бы обезопасить себя от них, то мы накинули наши кафтаны на головы, выехали из деревни и расположились в открытом поле на зеленом пригорке. Позже нам сообщили, что крестьяне раздразнили пчел, чтобы выжить нас из деревни. Как гласит история, к подобной хитрости будто бы прибегали и другие: рассказывают, что осажденные в некоем городе бросали со стены рои пчел на врага, вследствие чего всадники и лошади испытывали мучения: лошади стали сильно лягаться, изранили друг друга, и враг принужден был отступить.

8 августа мы вновь достигли какого-то яма и прибыли к городку Торжку. Он лежит с правой стороны дороги, немного поодаль ее, и окружен забором и бревенчатыми укреплениями. Здесь находят хороший хлеб, мед и пиво. Так как нас не пускали в город, но поместили в нескольких домах перед городом, то господа послы велели на зеленом холме устроить хижину из зеленых ветвей: здесь они пообедали и переночевали кое с кем из своего люду.

На следующий день мы перешли через две речки — одну сейчас же за Торжком, другую в 2 верстах от Медной. Вечером были мы перед Тверью, в 12 милях от Торжка. Тверь несколько больше Торжка и лежит на холме за рекою; это епископская резиденция; здесь, как и в Торжке, имеется воевода. Перед городом соединяются, образуя довольно широкую реку, река Твер[ца], от которой город имеет свое название, и Волга, протекающая 600 немецких миль через Россию и Татарию и впадающая в Каспийское море. Здесь нам пришлось переправляться на плоту, и нас поместили за городом в мызе. Так как здесь последний ям, то нам дали свежих лошадей, которые должны были окончательно доставить нас в Москву.

13 августа мы достигли последнего села перед Москвою, Николы Нахимского, в двух милях от города. Отсюда пристав послал эстафету в Москву для сообщения о нашем прибытии. [305]

Как нас перед городом Москвою приняли и ввели в город

14-го. рано утром пристав со своим переводчиком и писцом предстали перед господами послами, поблагодарили их за оказанные нами им во время поездки благодеяния и тут же просили прощения в том, если они служили нам не так, как следует. Приставу подарен был большой бокал, толмачу и другим даны были деньги. Когда эстафета вернулась опять из города, мы приготовились к въезду в следующем порядке:

1. Спереди ехали стрельцы, которые нас сопровождали.
2. Трое из наших людей: Яков Шеве (фурьер), Михаил Кордес, Иоганн Алльгейер, все в ряд.
3. Далее следовали 3 ведшиеся за уздцы лошади, вороная и две серые в яблоках, одна за другою.
4. Трубач.
5. Маршал. Затем следовали:
6. Гоф-юнкеры и прислужники при столе, по трое в ряд, в трех шеренгах.
7. Далее секретарь, лейб-медик и гофмейстер.
8. Господа послы» перед каждым из которых шли четыре телохранителя-стрелка с мушкетами.
9. Пристав ехал по правую руку от послов, несколько в стороне.
10. Следовали пажи, всего шестеро, в двух шеренгах.
11. Карета, запряженная 4 серыми в яблоках лошадьми.
12. Каретник, с другими 8 лицами, в трех шеренгах.
13. Некоторые из княжеских подарков, которые предполагалось поднести великому князю, неслись на пяти подставках вроде носилок, покрытых коврами.
14. Коляска, в которой ехал больной Симон Фризе.
15. Далее следовали 46 простых повозок с нашим скарбом.
16. В самом конце ехали три мальчика.

Когда мы в таком порядке медленно подвигались вперед и находились едва в полумиле от города, прибыли десять конных эстафет, ехавших во весь карьер. Один за другим подъезжали они к нам, указывали приставам, где теперь находятся русские, долженствующие нас принять, [306] и приносили приказания ехать то быстрее, то опять медленнее, то вновь быстрее, чтобы одоа нартия не прибыла раньше другой на определенное место и не была принуждена поджидать. Тем временем к нам навстречу шли разные отряды разодетых русских, мчались-мимо нас и опять возвращались обратно. Здесь находились и некоторые из людей, состоявших при шведских господах послах; их, однако, не подпустили подать нам руки, и им пришлось кричать нам издали. Когда мы подошли на 1/4 мили к городу, то мы застали сначала стоявших, в очень хорошем строю четыре тысячи русских в дорогих одеждах и на лошадях. Нам пришлось ехать сквозь их строй.

Когда мы подвинулись вперед на выстрел из пистолета, подъехали даа пристава в одеждах из золотой парчи и высоких собольих шапках, на прекрасно убранных белых лошадях. Вместо поводьев у лошадей были очень большие серебряные цепи со звеньями шириною более чем в два дюйма, но толщиною не шире тупой стороны ножа, притом столь великими, что почти можно-было просунуть руку; эти цепи при движении лошадей; производили сильный шум и странный звон. За ними следовал великокняжеский шталмейстер с 20 белыми лошадьми, ведшимися за уздцы, и еще, большое количества народа, верхами и пешком. Когда они подошли к послам, приставы и послы сошли с лошадей, старший пристав обнажил свою голову и начал так: «Великий государь царь и великий князь Михаил Федорович, всея России самодержец, Владимирский, Московский, Новгородский, царь Казанский, царь Астраханский, царь Сибирский» государь Псковский, великий князь Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, государь и великий князь Новагорода низовыя земли, Рязанский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондинский и всея северный страны повелитель, государь Иверския страны, Карталинеких. и Грузинских царей и Кабардинская земли, Черкасских и Горских князей и иных,многих государств, государь и обладатель и проч., велит вас, герцога шлезвигското, голштинского, стормарнского и дитмарсенского, графа ольденбургского и дельменгорстского, великих послов, чрез нас, принять, жалует вас и ваших гоф-юнкеров для въезда своими лошадьми, а нас ©боих назначает приставами, чтобы вам, пока вы будете находиться в Москве, служить и доставлять все необходимое». Когда посол Филипп Крузи-ус ответил на это, то послам для въезда были подведены [307] две большие белые лошади, покрытые вышитыми немецкими седлами и украшенные разными уборами.

Как только господа послы сели, прежний пристав с казаками, ведший нас от границы до Москвы, должен был отъехать от нас. Новые приставы были Андрей Васильевич Усов и Богдан Федорович. Для знатнейших из людей при посольстве были поданы ещё десять белых лошадей в русских седлах, покрытых золотой парчою. И так послы поехали между обоих приставов. Вообще же русские, если три и более человек идут или едут рядом, считают высшим местом то, на котором правая рука наружу и свободна [т. е. никого нет правее]. За лошадьми шли русские слуги и несли попоны, сделанные из барсовых шкур, парчи и красного сукна. Рядом с послами ехали верхом другие московиты густою толпою вплоть до города и посольского дома. Нас поместили внутри Белой стены, в пределах так называемого Царь-города, т. е. императорского города. При въезде мы видели на всех улицах и на домах бесчисленное множество народу, стоявшего, чтобы смотреть на наш въезд. Однако улицы были весьма опустошены сильным пожаром, бывшим перед самым нашим приездом и испепелившим более пяти тысяч домов. Люди должны были там и сям жить в палатках, да и мы не были помещены в посольском дворе, который также сгорел, а в двух деревянных обывательских домах,

Как нас в Москве принимали:
о первой публичной аудиенции и о прибытии Спиринга в Москву

Через полчаса после нашего прибытия в Москву, для приветствия нас, из великокняжеских кухни и погреба была прислана нам провизия, а именно: 8 овец, 30 кур, много пшеничного и ржаного хлеба и потом еще 22 различных напитка: вино, пиво, мед и водка, один напиток лучше другого; их принесли 32 русских, шедших гусь-кош друг за другом. Подобного рода провизия подобным же образом доставлялась нам ежедневно, однако только в половинном размере. У них ведь такой обычай, что послы в первый день своего прибытия, а также в дни, когда они побывают у руки его царского величества, постоянно получают двойное угощение.

По передаче этого угощения передний двор нашего помещения был занерт и стал охраняться 12 стрельцами, так что никто ни от нас не мог выйти, ни к нам кто-либо [308] чужой зайти — до допущения нас к первой аудиенции. Приставы же ежедневно заходили для посещения послов, а также чтобы справиться, не нуждаются ли они в чем-либо. У нас же во дворе всегда должен был оставаться один из русских толмачей, который посылал стрельцов служить нам и покупать всякие нужные вещи, по нашему требованию. Этот толмач, по имени Иван, был русский по происхождению, находился в плену у поляков, а затем два года служил лакеем его княжеской милости Янушу Радзивиллу, когда тот обучался в университете в Лейпциге; тут-то он и научился немецкому языку.

15 августа у русских был большой праздник, а именно успение девы Марии, когда у них кончался пост, начинающийся 1 августа, и они снова ели мясо.

17-го с. м. его царское величество отправился в некое село на паломничество для молитвы; не будь этого, мы, по словам пристава, получили бы в этот день аудиенцию. Зато и мы совершили благодарственное моление богу с проповедью и с музыкою, в ознаменование благополучного прибытия на место. К этому празднику, с соизволения великого князя, явился также жительствующий здесь нашего милостивого князя и государя комиссар Балтазар Мушерон. Он сообщил, что порядок наш при въезде очень понравился русским: они удивлялись, как это в Германии имеются столь знатные князья, что они могут снаряжать такие видные посольства. Дело в том, что их князья, даже самые знатнейшие по имениям и доходам, могут быть приравниваемы только нашим немецким простым дворянам.

18-го с. м. пришли приставы и сообщили, что его царское величество завтра желает дать господам послам публичную аудиенцию и что по сему случаю нам надлежит быть в готовности. Они же, от имени государственного канцлера, пожелали иметь список княжеских подарков, имеющих быть поднесенными; список и был им передан. После обеда пришел младший пристав, чтобы вновь нас известить, что завтра мы будем допущены к руке его царского величества.

Так как в предыдущий день мы слышали бесчисленное количество выстрелов из орудий и видели из нашего помещения много орудий на некоем поле, но не знали, что все это обозначало, то пристав разъяснил нам: «Его царское величество велел испробовать несколько новых орудий и сам глядел на эту пробу из окна». Другие, однако, думали, что сделано это было с тою целью, чтобы шведские послы поняли, что не все орудия — как это расказывалось [309] — остались под Смоленском, но что их еще имеется очень много.

Рано утром 19 августа приставы явились вновь, чтобы узнать, собираемся ли мы в путь, и когда они увидали, что мы вполне готовы, то поспешно поскакали опять к Кремлю. Вслед за тем доставлены были великокняжеские белые лошади для поезда. В 9 часов приставы вернулись в обыкновенных своих одеждах, велев нести за собою новые кафтаны и высокие шапки, взятые ими из великокняжеского гардероба; приставы одели их в передней у послов, где они в нашем присутствии разубрались наилучшим образом. После этого мы в плащах, но без шпаг (таков у них обычай: никто со шпагою не смеет явиться перед его царским величеством) сели на коней и отправились к Кремлю в таком порядке:

Спереди 36 стрельцов.
Наш маршал.
Три низших гоф-юнкера.
Другие три гоф-юнкера.
Комиссар, секретарь и медик, в одной шеренге.

Далее следовали княжеские подарки, один за другим; их вели и несли русские. Подарки были следующие:

1. Вороной жеребец, покрытый красивою попоною.
2. Серый в яблоках мерин.
3. Еще гнедая лошадь.
4. Конская сбруя, прекрасно выработанная из серебра, осыпанная бирюзою, рубинами и другими камнями; ее несли двое русских.
5. Крест длиною почти с четверть локтя, из хризолитов; оправленных в золото; его несли на блюде.
6. Дорогая химическая аптечка; ее ящик был из черного дерева, окованного золотом; баночки также из золота, обсаженного драгоценными камнями; ее несли двое русских.
7. Хрустальная кружечка, обитая золотом и осыпанная рубинами.
8. Большое зеркало, длиною в 5 четвертей и шириною в локоть, в раме из черного дерева, покрытого толстыми, литыми из серебра листьями и рисунками; его несли двое русских.
9. Искусственная горка, с боевыми часами, с изображением при них истории блудного сына в подвижных картинах.
10. Серебряный позолоченный посох со зрительною трубою в нем. [310]
11. Большие часы, вделанные в черное дерево, обитое серебром.

За этими подарками шли два камер-юнкера, которые в вытянутых руках держали верительные грамоты; одну к великому князю и одну к патриарху, отцу его царского величества, Филарету Никитичу: хотя этот последний, пока мы были в дороге, и скончался, тем ве менее сочтено было за благо передать это послание великому князю.

Далее ехали оба господина посла между приставами, перед которыми ехали два толмача.
Рядом с послами шли четыре лакеяг а за ними прислуживающие отроки, или пажи.

От посольского двора до зала аудиенции в Кремле, на протяжении восьмушки мили, были расставлены более двух тысяч стрельцов, или мушкетеров, с обеих сторон, тесно друг к другу; мы должны были проехать сквозь их строй. За ними, во всех переулках, домах и на крышах, стояла густая толпа народа, глядевшая на наш поезд. По дороге несколько эстафет, во весь карьер, неслись к нам из Кремля навстречу, указывая приставам, чтобы мы то быстро, то медленно ехали, то, наконец, останавливались, чтобы его царскому величеству не пришлось сесть на трон для аудиенции раньше или позже прибытия послов.

Проехав на верхней площади Кремля мимо Посольского приказа и сойдя с лошадей, ваши офицеры и гоф-юнкеры выстроились в порядке. Маршал пошел впереди презентов, или подарков, а мы шли перед господами послами. Нас повели налево через, сводчатый проход и в нем мимо очень красивой церкви (это, говорят, собор) в залу аудиенции, находящуюся направо на верхней площади. Нас потому должны были провести мимо их церкви, что мы христиане. Турок, татар и персов ведут не по этой дороге, но сразу же через середину площади и вверх по широкому крыльцу.

Перед аудиенц-залом мы должны были- пройти через сводчатое помещение, в котором вдоль стены сидели и стояли старые осанистые мужчины с длишшми седыми бородами, в золотых одеждах и высоких собольих шапках. Это, говорят, егоети» его царского величества, или именитейшие купцы; одежда на них принадлежит его царского величества сокровищнице и выдается только при обстоятельствах, подобных настоящему, а затем сдается обратно.

Кбгда послы пришли вред двери этой передней, из аудиенц-зала вышли двое, посланных его царским величеством [311] бояр в золотых, вышитых жемчугом кафтанах, приняли послов и сказали, что его царское величество пожаловал их, допустив явиться перед ним как их самих, так и их гоф-юнкеров. Подарки были оставлены в »том помещении, а послов, за которыми прошли их офицеры, гоф-юнкеры и пажи, провели внутрь к его царскому величеству. Когда они вошли в дверь, знатнейший переводчик царя Ганс Гельмес, мужчина в ту пору лет 60-ти (он был жив еще в 1654 году и отправлял свою должность), выступил вперед, пожелал великому государю царю и великому князю счастья, продолжительной жизни и объявил о прибытии голштинских послов. Аудиенц-зал представлял собою четырехугольное каменное сводчатое помещение, покрытое снизу и по сторонам красивыми коврами и сверху украшенное рисунками из библейской истории, изображенными золотом и разными красками. Трон великого князя сзади у стены поднимался от земли на три ступени, был окружен четырьмя серебряными и позолоченными колонками, или столбиками, толщиною в три дюйма; на них покоился балдахин в виде башенки, поднимавшейся на 3 локтя в вышину, С каждой стороны балдахина стояло по серебряному орлу с распростертыми крыльями. Впрочем, в это время готовили как раз трон гораздо более великолепный и роскошный, на который отпущено было 800 фунтов серебра и 1100 дукатов для позолоты; его, со всеми расходами на него, ценили в 25 000 талеров, Три года над ним работали немцы и русские, причем самым видным мастером в этом деле был житель Нюрнберга Исайя Цинкгрэфф.

На вышеозначенном престоле сидел его царское величество в кафтане, осыпанном всевозможными драгоценными камнями и вышитом крупным жемчугом. Корона, которая была на нем Поверх черной собольей шапки, была покрыта крупными алмазами, так же как и золотой скипетр, который он, вероятно ввиду его тяжести, по временам перекладывал из руки в руку. Перед троном его царского величества стояли четыре молодых и крепких князя, по двое с каждой стороны, в белых дамастовых кафтанах, в шапках из рысьего меха и белых сапогах; на груди у них крестообразно висели золотые цени. Каждый держал на плече серебряный топорик, как бы приготовившись ударить им. У стен кругом слева и напротив царя сидели знатнейшие бояре, князья и государственные советники, человек с 50, все в очень роскошных одеждах и высоких черных лисьих шапках, которые они, [312] по своему обычаю, постоянно удерживали на головах. В пяти шагах от трона вправо стоял государственный канцлер. Рядом с престолом великого князя направо стояла золотая держава, величиною с шар для игры в кегли, на серебряной резной пирамиде, которая была высотою в два локтя. Рядом с державою стояла золотая чаша для умывания и рукомойник с полотенцем, чтобы его царское величество, как послы приложатся к его руке, снова мог умыться. [...]

Его царское величество только христианам дозволяет целовать ему руку, но отнюдь не турецким, персидским и татарским послам. Поссевину это мытье рук очень не нравится; он говорит: «Quod quasi ad expiationem soleat abuere» («Точно для искупления греха он умывает свой руки»).[...]

Итак, когда послы с должною почтительностью вошли, они сейчас же были поставлены против его царского величвства, в десяти от него шагах. За ними стали их знатнейшие слуги, справа же два наших дворянина с верительными грамотами, которые все время держались в протянутых вверх руках. Великокняжеский переводчик Ганс Гельмес стал с левой стороны послов. После этого его царское величество сделал знак государственному канцлеру и велел сказать послам, что он жалует их — позволяет поцеловать ему руку. Когда они, один за другим, стали подходить, его царское величество взял скипетр в левую руку и предлагал каждому, с любезною улыбкою, правую свою руку: ее целовали, не трогая ее, однако, руками. Потом государственный канцлер сказал: «Пусть господа послы сообщат, что им полагается». Начал говорить посол Филипп Крузиус. Он принес его царскому величеству приветствие от его княжеской светлости, нашего милостивейшего князя и государя, с одновременным выражением соболезнования по поводу смерти патриарха: его-де княжеская светлость полагал, что бог еще сохранит ему жизнь по сию пору; оттого-то и на его имя была отправлена грамота, которую они, послы, наравне с обращенною к его царскому величеству, ныне намерены передать с достодолжною почтительностью. После этого послы взяли верительные грамоты и направились к его царскому величеству, сделавшему знак канцлеру, чтобы тот принял грамоты.

Когда послы опять отступили назад, его царское величество снова подозвал знаком государственного канцлера и сказал, что ему отвечать послам. Канцлер от царского престола прошел пять шагов по направлению к [313] послам и сказал: «Великий государь царь и великий князь (и прочее) велит сказать тебе, послу Филиппу Крузиусу, и тебе, послу Оттону Брюггеману, что он вашего князя герцога Фридерика грамоту принял, велит ее перевести на русский язык и через бояр на нее дать ответ, герцогу же Фридерику он напишет в иное время». Читая по записке титулы великого князя и его княжеской светлости, канцлер обнажал голову, а потом сейчас же снова надевал шапку. Позади послов была поставлена скамейка, покрытая ковром; на нее послы, по желанию его царского величества, должны были сесть. Потом канцлеру велено было сказать: «Его царское величество жалует и знатнейших посольских слуг и гоф-юнкеров, дает им облобызать свою руку».

Когда это было сделано, его царское величество немного приподнялся на троне и сам спросил послов в таких словах: «Князь Фридерик еще здоров?» 9 На это был дан ответ: «Мы, слава богу, оставили его княжескую светлость, при нашем отбытии, в добром здравии и благоденствии. Бог да пошлет его царскому величеству и его княжеской светлости и в дальнейшем здоровья и счастливого правления».

После этого выступил гофмейстер великого князя, прочел список княжеских подарков, которые тотчас же были внесены и держаны на виду, пока канцлер не кивнул, чтобы их вновь вынесли. Затем канцлер продолжал говорить и сказал: «Царь и великий князь всея России и государь и обладатель многих государств пожаловал господ послов, дал им говорить далее». Послы после этого, в силу капитуляций по персидским делам, заключенных между его королевским величеством шведским и его княжескою светлостью шлезвиг-голштинским, просили тайной аудиенции, одновременной со шведскими господами послами.

На это его царское величество велел спросить, как поживают послы, и передать им, что он жалует их сегодня кушаньем со своего стола. После этого господа послы были выведены теми же двумя боярами, которые раньше ввели их. Мы, с приставами и стрельцами, в прежнем порядке отправились опять верхами домой.

Вскоре после этого прибыл великокняжеский камер-юнкер, некий князь,, высокий, осанистый мужчина, в великолепном платье, верхом на красиво разукрашенной лошади. За ним следовали много русских. Они должны были от имени его царского величества угостить послов. Некоторые из людей князя накрыли стол длинною белою [314] скатертью и поставили на нее серебряную солонку с мелко натертой солью, две серебряных кружечки с уксусом, несколько больших бокалов, или чар, чаши для меду диаметром в 1 1/2 четверти (три из чистого золота и две серебряных), длинный нож и вилку.

Великокняжеский посланец сел вверху стола и попросил послов сесть с ним рядом. Наши гоф-юнкеры прислуживали за столом. Посланец велел поставить перед послами три больших бокала, наполненных вином али-канте, рейнским вином и медом, и приказал затем подавать на стол в 38 большею частью серебряных, но не особенно чистых больших блюдах, одно за другим, всякие вареные и жареные, а также печеные кушанья. Если не было места, то ранее поставленное опять убиралось. Когда последнее блюдо было подано на стол, князь поднялся, стал перед столом, кивнул послам, чтобы и они стали перед столом, и сказал: вот кушанья, которые его царское величество, чрез него, велел подать великим голштинским послам: пусть они ими угощаются. После этого он взял большую золотую чашу, наполненную очень сладким и вкусным малиновым медом, и выпил перед послами за здоровье его царского величества. После этого он и послам и каждому из нас дал в руки по такому же сосуду с напитками, и мы все вместе должны были их выпить. Один из нас, стоявший несколько поодаль от него и не могший из-за множества народа, стоявшего вокруг, получить чашу из его рук, хотел, чтобы чаща была ему передана через стол. Князь, однако, не позволил этого, кивнул ему, чтобы он вышел из-за стола, и сказал: «Стол теперь знаменует собою стол русского императора: никто не смеет становиться за ним, но следует стоять перед ним».

За первым тостом подобным же образом воспоследовал тост за его княжескую светлость, нашего милостивейшего князя и государя, в таких словах: «Бог сохранит князя Фридерика в долговременном здоровье и даст, чтобы он и его царское величество пребыли во все времена в добром единении и дружбе». Наконец пили круговую и за здоровье молодого принца, государя-наследника его царского величества.

После этого они опять сели за стол: пили еще несколько чаш вишневого и ежевичного меду. Послы подарили посланцу позолоченный бокал [...]. Он велел его нести перед собою и опять верхом отправился в Кремль, где он показал великому князю, что им было получено. У них существует такой обычай, что все принятые в подобных [315] случаях от чужеземцев подношения, равно как и подарки, полученные посланцами к чужим государям, должны быть, по возвращении, показаны великому князю. Тиранический великий князь Иван Васильевич иной раз даже присваивал и задерживал у себя эти подарки, как рассказывает Герберштейн в своих «Rerum Moscoviticarum commentarii».

20 августа наши приставы опять пришли к нам и сообщили: его царское величество жалует нас — дозволяет выходить. Город нам открыт. Буде угодно ехать верхом, нам будут доставлены лошади. Разрешено также шведским послам и их-людям приходить к нам, а нам к ним. Это было большое чудо: ведь у московитов раньше существовал обычай, что никто ни из послов, ни из людей их, пока они находились в Москве, не смел выходить один. Даже если им приходилось справлять что-либо нужное вне дома, то и тогда стрелец должен был сопровождать их. Нам же из особого благорасположения, как и шведам, дана была эта свобода выходить без сопровождения стрельцов.

Когда русские услыхали, что наши господа охотно посетили бы шведских господ послов, то на третий день после этого пришли к нам приставы с великокняжеским подшталмейстером, привели 6 лошадей его царского величества и проводили наших послов к господам шведам. После этого мы зачастую сходились, не встречая ни малейшего противоречия со стороны русских.

23-го с. м. господа послы пригласили к себе в гости нескольких добрых друзей из числа немцев, и между прочими лейб-медика и аптекаря его царского величества. Когда, однако, эти последние попросили канцлера о позволении, им было отказано с запретом в течение трех дней заходить к нам. Дело в том, что русские еще не успели, как это у них принято, произвести расценку княжеских подарков. А так как среди подарков находилась химическая аптека, то медик и аптекарь были привлечены к участию в расценке.

24-го с. м. прибыл к Москве вышеупомянутый Аренд Спиринг, главноуправляющий ведомством торговых налогов в Лифляндии. Русские сначала не хотели ввести его с обычным великолепием, как посла. Когда, однако» другие шведские послы на это обиделись и стали возражать, то русские все-таки в конце концов послали ему навстречу за город пристава, чтобы тот принял и ввел его.[316]

Как русские справляют свой Новый год

1 сентября русские торжественно справляли свой Новый год. Они ведь считают свои годы от сотворения мира и уверены, подобно некоторым старинным еврейским и греческим писателям, с которыми и иные наши ученые согласны, что мир начался осенью. [...]

Московитский год в то время (в год по Р. X. 1634) был 7142-й. Русские, приняв от греков веру, захотели последовать им и в их летосчислении.

Греческая и восточные церкви утверждают, что они придерживаются хронологии Никифора; они насчитывают от начала мира до рождества Христова 5508 лет, хотя Никифор и считает всего 5500 лет. Если теперь причислить сюда тогдашнюю цифру года от Р. X., а именно 1634, то получится 7142. Таким образом, нынешний 1654 год, пишется московитами и греческими христианами 7162-м. Мы же, согласно истине библейских рассказов о создании мира в 3949 году до Р. X., должны считать теперь 6603-й год.

Процессия, которую устроили русские, справляя этот праздник, была очень красива на вид. На кремлевской площади собрались более двадцати тысяч человек, молодых и старых. На верхнюю площадь вышел патриарх со всем клиром, с почти 400 попов в священническом убранстве, с очень многими хоругвями, иконами и раскрытыми старыми книгами. Они вышли из церкви, лежащей по правую руку, если подниматься вверх. Его царское величество, со своими государственными советниками, боярами и князьями, вышел с левой стороны площади. Великий князь с обнаженной головой и патриарх в епи-. скопской митре, оба поодиночке, выступили вперед и поцеловали друг друга в уста. Патриарх также подал его. царскому величеству, чтобы тот мог приложиться, крест с пядень длиною, осыпанный большими алмазами и другими драгоценными камнями. Затем он во многих словах, произнес благословение его царскому величеству и всей общине, а также пожелал всем счастья к Новому году. Народ кричал в ответ: «Аминь!» Тут же стояло бесчисленное количество русских, державших вверх свои прошения. Со многими криками бросали они эти прошения, в сторону великого князя; потом прошения эти собирались и уносились в покои его царского величества. Затем, в чинной процессии, каждый опять вернулся на свое место.[317]

О первой тайной аудиенции, а также о том, каков был въезд татарских послов. О рождении великокняжеской дочери

3 сентября некоторых из шведских господ послов: господина Гилленшерну, господина Буреуса и господина Спиринга, коих поручение совпадало с нашим делом (остальные господа послы, как-то: господин Филипп Шейдинг и полковник Генрик Флеминг, были посланы только по делам короны шведской), повели к публичной аудиенции с тем же великолепием, как наших послов. Так как и они просили, чтобы им разрешили прийти на тайную аудиенцию одновременно с нами, то просьба эта была уважена. Итак, 5-го с. м. мы вместе с ними, с обычным великолепием, совершили свой выезд. Их повели через верхнюю площадь Кремля налево (через помещение, которое, как и в день публичной аудиенции, было полно старых осанистых мужчин, сидевших в золотых платьях и высоких шапках), в комнату для тайной аудиенции. В этой комнате сидели четыре лица, коим было поручено дать нам тайную аудиенцию, а именно два боярина и два канцлера [дьяка] — все одетые в весьма великолепные одежды: их кафтаны были из золотбй парчи и широко вышиты очень крупным жемчугом и драгоценными камнями; большие золотые цепи крестообразно висели у них на груди. У каждого боярина на голове находилась шапочка (вроде наших калотт), вся вышитая крупным жемчугом, с драгоценным камнем на верхушке. Двое других [т. е. дьяки] сидели в обычных высоких черных лисьих шапках. Послы были любезно приняты ими и приглашены сесть с ними рядом. Бояре сидели сначала на высшем месте, а именно позади в комнате у окна, где боковые скамейки сходились углом. Послов же посадили сзади у стены, а два канцлера заняли свои места спереди, напротив послов, на скамейке без спинки (каковые скамейки в России общеупотребительны). Посреди этих усевшихся здесь господ стал и тайный его царского величества переводчик Ганс Гельмес. Что же касается наших людей-и приставов, которые привели послов в комнату, то они должны были выйти в сени, за исключением двух секретарей и двух толмачей, которые, наряду с русским писцом, остались стоять здесь для записи протокола.

Едва господа уселись, как высший боярин задал вопрос: достаточно ли снабжены господа послы едою и питьем и другими необходимыми вещами? Когда выражена [318] была благодарность за хорошее угощение и за изобилие всего, они встали, обнажив свои головы, и первый начал говорить: «Великий государь царь и великий князь (далее следовало чтение всего титула, после чего все опять сели) велит сказать вам, королевским и княжеским послам, что он приказал перевести грамоты на русский язык, прочел их да и вашу устную речь прослушал в публичной аудиенции».

Затем начал говорить второй (опять приподнимаясь, как и предыдущий): «Великий государь и проч. желает королеве шведской и князю голштинскому всякого благополучия и победы над их врагами и дает вам знать, что королевские и княжеские грамоты им прилежно читаны и что их мнение им из грамот узнано».

Третий сказал с подобными же церемониями: «Великий государь и пр. узнал из грамот, что вам в том, что вы будете говорить, надо иметь веру. Это и будет сделано, и его царское величество даст вам ответ».

Четвертый сказал, [что] его царским величеством они отряжены, чтобы узнать, каковы будут предложение и просьба послов. Затем он прочитал имена тех лиц, которые назначены его царским величеством к участию в тайной аудиенции. Это были:

Наместник тверской князь Борис Михайлович Лыков-Оболенский.
Наместник новоторжский Василий Иванович Стрешнев.
Два думных дьяка, а именно:
Иван Тарасович Грамотин, хранитель печати и обер-канцлер, и
Иван Афанасьевич Гавренев, подканцлер.

По прочтении всех этих имен все опять поднялись с мест, и королевский шведский посол господин Эрик Гилленшерна начал по-немецки, от имени ее величества королевы шведской, благодарить за то, что его царское величество допустил их на тайную аудиенцию; затем он прочитал свое предложение, или пропозицию, изложенную на листе бумаги. Когда после этого перешли к чтению еще и нашей пропозиции, оказавшейся несколько более длинною, а советникам показалось, что время уже затянулось, то они потребовали передачи обеих письменно изложенных пропозиций и пошли с ними наверх к его царскому величеству. Послы тем временем оставались одни в комнате для тайной аудиенции.

Тут наши приставы и некоторые из людей свиты вновь вошли к послам, Немногим более чем через полчаса [319] явился один подканцлер с сообщением: на этот раз с нас достаточно: мы можем опять ехать домой; пропозиции будут немедленно переведены, и тогда нам будет дан ответ. И вот мы опять поехали на наше место.

12-го с. м. три татарских посла, без всякой пышности, ездили представляться. Они были посланы черкасским принцем, вассалом его царского величества. За ними бежали 16 прислужников. Они поехали в Кремль в красных кафтанах из грубого сукна, но вернулись в кафтанах из шелкового дамаста, красных и желтых, подаренных им великим князем.

Такие посольства, как говорят, присылаются ежегодно как этими, так и другими татарами, хотя никаких важных предложений они и не делают. Приезжают они больше всего ради одежды и подарков, зная, что всегда им дадут чего-нибудь.

15-го с. м. прибыли приставы и сообщили, что в предыдущий день великая княгиня разрешилась от бремени дочерью, которая уже крещена и названа Софиею. Русские вообще не оставляют своих детей долго некрещенными, да и не устраивают на крестинах такого торжества и пиршеств, как в Германии. Говорят, патриарх был крестным отцом, как у всех прочих детей великого князя. И мы должны были участвовать в этой радости: «корм», или провиант, наш в этот день был удвоен. [...]

О Русском государстве, его провинциях, реках и городах

Россия, или, как некоторые говорят, Белая Русь (именуемая по главному и столичному городу Москве, лежащему в середине страны, обыкновенно Московиею), является одною из самых крайних частей Европы, граничит с Азиею и имеет весьма большое протяжение: она простирается по длине на 30°, или 450 немецких миль, по ширине на 16°, или [2]40 миль. Если обратить внимание на то, что теперь находится под властью царя, или московского великого князя, то оказывается, что границы России на север, или полночь, заходят за Полярный, круг и примыкают к Ледовитому океану, на восток, или утро, доходят до большой реки Обь, протекающей через Ногайскую Татарию; на юге, или к полудню, примыкают к крымским, или перекопским, татарам, а на западе, или к вечеру, соседями России являются Литва, Польша, Лифляндия и Швеция.

Русская земля делится на разные княжества и провинции, [320] большею частью вошедшие в содержание титула великого князя [...]. Первым и важнейшим из них было раньше княжество Володимерское, или Владимирское, как теперь они его называют, расположенное между обеими реками Волгою и Окою. В нем еще имеется старинный город и кремль того же названия. Он построен великим князем Володимером в 928 г. [1096?] по Р. X. и при нем и при следующих великих князьях был царскою столицею, пока великий князь [Иван] Данилов[ич] не вывел оттуда престол и перенес его в Москву 10.

Другие княжества раньше имели своих князей и государей, которые ими управляли, но теперь всё они — в большинстве случаев усилиями тирана Ивана Васильевича — путем войн подчинены царскому московитскому скипетру.

Через эти земли и провинции текут многие прекрасные, длинные и судоходные реки: я могу, пожалуй, сказать, что подобные им вряд ли можно найти еще где-либо в Европе. Главнейшая из них — Волга, длину которой — только от Нижнего Новгорода до Каспийского моря — мы определили в 500 немецких миль, не считая ее изгиба от истоков до Нижнего, что составило бы еще 100 миль с лишком. Днепр, или Борисфен, также прекрасная река; он отделяет Россию от Литвы и впадает в Понт Эвксинский, или Черное море. В том же роде и Двина, впадающая у Архангельска в Белое море. Ока и Москва также довольно большие реки, которые, однако, несколько меньше, чем три предыдущих. Мы не говорим уже о многих иных, менее значительных реках, которые доставляют пропитание жителям как по удобству своему для торговли, так и богатым уловом рыбы.

Следует при этом обратить особое внимание на то, что эти реки не берут — как это обыкновенно бывает — начало в горах и скалах (таковых нет во всем великом княжестве), но в лужах, болотистых и песчаных местах.

В России находится много больших и по-своему великолепных городов, среди которых знатнейшие — Москва, Великий Новгород, Нижний Новгород, Псков, Смоленск (впрочем, этот последний город сначала принадлежал не русским, но литовцам и королю польскому, как о том можно прочесть в «Московской хронике» Петрея 11; однако в 1514 году московиты заняли его, в 1611 году он снова был завоеван Сигизмундом, королем польским, в 1632 году его вновь осаждал великий князь Михаил Федорович, которому, однако, пришлось с большими потерями и бесславно снять осаду; теперь же, в [321] минувшем 1654 году, город, по соглашению, опять достался великому князю), Архангельск (большой приморский и торговый город), Тверь, Торжок, Рязань, Тула, Калуга, Ростов, Переяславль, Ярославль, Углич, Вологда, Владимир, Старая Русса. От последнего города, как некоторые думают, Россия получила свое название. Перечисленные мною — знатнейшие города в России, но и помимо их Россия имеет очень много небольших городов, много местечек и бесчисленное количество деревень.

В городах там и сям встречаются кремли, которые, однако, в большинстве случаев, подобно самим городам, построены из бревен и балок, наложенных друг на друга, что является плохою защитою от поджигателей.

Имеются также кое-где: в Казанской, Астраханской и других Татариях, подчиненных великому князю, хорошие города. Так как, однако, они не относятся собственно к России, то мы рассмотрим их в рассказе о нашем проезде через них и мимо них.

Что касается Москвы, столицы и главного города всего великого княжества, то она вполне того стоит, чтобы подробнее на ней остановиться.

Она получила название от реки Москвы, которая протекает через, южную часть города и омывает Красную стену. Барон фон Герберштейн пишет, что, как он узнал у других, полюс поднят над московским горизонтом на 58° и что сам он со своею астролябиею 9 июня в полдень нашел высоту солнца в 58°. Полагая по новому календарю, что солнце находилось в 18° Близнецов и имело склонение в 23°, я вычитаю это число из высоты солнца и получаю высоту экватора в 35°. Если это число вычесть из целого квадранта [четверти круга] в 90°, то получается в остатке 55°, а не 50°, как ему хотели вычислить по определенной им высоте. Впрочем, если даже считать и по старому календарю, все-таки выйдет не по его мнению. Я лично, после многократного исследования высоты полюса, определил ее в 55°36' широты. В первом издании у меня по ошибке типографа напечатано 56°. Что касается долготы Москвы, то она составляет 66°, насколько мне удалось вычислить по прохождении луны через меридиан.

Город этот лежит посередине и как бы в лоне страны, и московиты считают, что он отстоит отовсюду от границ на 120 миль; однако мили не везде одинаковы. Величину города в окружности надо считать в три немецкие мили, но раньше, как говорят, он был вдвое больше. [322] Матвей из Мехова 12 пишет, что Москва в его время была вдвое больше Флоренции в Тоскане или вдвое больше Праги в Чехии. Она совершенно — вплоть до Кремля — погорела в 1571 году при большом набеге крымских, или перекопских, татар; то же самое произошло с нею вторично в 1611 году, когда ее сожгли поляки. [...]

Говорят, еще теперь насчитывается до сорока тысяч пожарищ.

Жилые строения в городе (за исключением домов бояр и некоторых богатейших купцов и немцев, имеющих на дворах своих каменные дворцы) построены из дерева или из скрещенных и насаженных друг на друга сосновых и еловых балок [...]. Крыши крыты тесом, поверх которого кладут бересту, а иногда — дерн. Поэтому-то часто и происходят сильные пожары: не проходит месяца или даже недели, чтобы несколько домов, а временами, если ветер силен, целые переулки не уничтожались огнем. Мы в свое время по ночам иногда видели, как в 3—4 местах зараз поднималось пламя. Незадолго до нашего прибытия погорела третья часть города, и, говорят, четыре года тому назад было опять то же самое. При подобном несчастье стрельцы и особые стражники должны оказывать огню противодействие. Водою здесь никогда не тушат, а зато немедленно ломают ближайшие к пожару дома, чтобы огонь потерял свою силу и погас. Для этой надобности каждый солдат и стражник ночью должен иметь при себе топор.

Чтобы предохранить каменные дворцы и подвалы от стремительного пламени во время пожаров, в них устраивают весьма маленькие оконные отверстия, которые запираются ставнями из листового железа.

Те, чьи дома погибли от пожара, легко могут обзавестись новыми домами: за Белой стеной на особом рынке стоит много домов, частью сложенных, частью разобранных. Их можно купить и задешево доставить на место и сложить.

Улицы широки, но осенью и в дождливую погоду очень грязны и вязки. Поэтому большинство улиц застлано круглыми бревнами, поставленными рядом; по ним идут как по мосткам.

Весь город русские делят на 4 главные части: первая называется Китай-городом, т. е. «средним городом», так как она занимает средину [...]; она окружена толстою каменною так называемою Красною стеною. С южной стороны, как уже сказано, стена эта омывается рекою Москвою, а с севера рекою Неглинною, которая [323] за Кремлем соединяется с Москвою-рекою. Почти половину этой части города занимает великокняжеский замок Кремль, имеющий окружность величиною и шириною с целый город, с тройными каменными стенами, окруженными глубокою канавою и снабженными великолепными орудиями и солдатами. Внутри находится много великолепных, построенных из камня зданий, дворцов и церквей, которые обитаются и посещаются великим князем, патриархом, знатнейшими государственными советниками и вельможами. Хотя прежний великий князь Михаил Федорович, живший во время нашего посольства, имел хорошие каменные палаты, а также и для государя, сына своего, нынешнего великого князя, построил весьма великолепное строение и дворец на итальянский манер, но сам он — ради здоровья, как они говорили, — жил в деревянном здании. Говорят, что нынешний патриарх также велел теперь построить себе для жилища весьма великолепное здание, которое немногим хуже здания великого князя.

Наряду с двумя монастырями, в которых живут монахи и монахини, стоят здесь 50 каменных церквей: из них знаменитейшие и величайшие — Троицкая, пресв. Марии, Михаила Архангела (в этой последней погребаются великие князья) и св. Николая. Одна из них находится по левую руку (мы проходили мимо нее, поднимаясь к аудиенц-залу) и имеет большие двери из двух створок, совершенно покрытые толстым листовым серебром.

Эти церкви, как вообще все каменные церкви во всей стране, имеют 5 белых куполов, а на каждом из них тройной [осьмиконечный] крест [...]. Что же касается кремлевских церквей, то в них колокольни обтянуты гладкою, густо позолоченною жестью, которая, при ярком солнечном свете, превосходно блестит и дает всему городу снаружи прекрасный облик. Вследствие этого некоторые из нас, придя в город, говорили: «Снаружи город кажется Иерусалимом, а внутри он точно Вифлеем».

Посреди кремлевской площади стоит высочайшая колокольня — «Иван Великий», которая также обита вышеупомянутою позолоченною жестью и полна колоколов. Рядом с нею стоит другая колокольня, на которой висит очень большой колокол, который, как говорят, весом в 356 центнеров и отлит в правление великого князя Бориса Годунова. В этот колокол звонят во время больших торжеств, или праздников, как они говорят, или же при въезде великих послов, или при доставлении ах на публичную аудиенцию. Его приводят в движение 24, а то [324] и более людей, стоящих внизу на площади. С обеих сторон колокольни висят два длинных каната, к которым внизу примыкает много мелких веревок по числу людей, обязанных их тянуть.

Колокол этот, во избежание сильного сотрясения и опасности для колокольни, лишь слегка приводят в движение, вследствие чего несколько человек стоят наверху у колокола для помощи при раскачивании языка его.

Посреди этой стены находятся и сокровищницы, провиантные склады и пороховые погреба великого князя.

Вне Кремля, в Китай-городе, по правую сторону от больших кремлевских ворот стоит искусно построенная церковь св. Троицы [...] Невдалеке от этой церкви находится помост [...],около него неподвижно лежат на земле два больших металлических орудия: они направлены против большой дороги, по которой обыкновенно вторгаются татары. Перед Кремлем находится величайшая и лучшая в городе рыночная площадь, которая весь день полна торговцев, мужчин и женщин, рабов и праздношатающихся. Вблизи помоста [...] стоят обыкновенно женщины и торгуют холстами, а иные стоят, держа во рту кольца (чаще всего — с бирюзою) и предлагая их для продажи. Как я слышал, одновременно с этой торговлею они предлагают покупателям еще кое-что иное.

На площади и в соседних улицах каждому товару и каждому промыслу положены особые места и лавки, так что однородные промыслы встречаются в одном месте. Торговцы шелком, сукном, золотых дел мастера, шорники, сапожники, портные, скорняки, шапочники и другие — все имеют свои особые улицы, где они и продают свои товары. Этот порядок очень удобен: каждый, благодаря ему, знает; куда ему пойти и где получить-то или иное. Тут же, невдалеке от Кремля, в улице направо, находится их иконный рынок, где продаются исключительно писаные изображения старинных святых. Называют они торг иконами не куплею и продажею, а «меною на деньги»; при этом долго не торгуются.

Далее в эту сторону направо, если идти от Посольского двора к Кремлю, находится особое место, где русские, сидя, при хорошей погоде, под открытым небом, бреются и стригутся. Этот рынок, у них называющийся Вшивым рынком, так устлан волосами, что по ним ходишь, как по мягкой обивке.

В этой части живет большинство, притом самых знатных, гостей или купцов, а также некоторые московские князья. [325]

Другую часть города именуют они Царь-городом; она расположена в виде полумесяца и окружена крепкой каменной стеною, у них именуемой Белою стеною; посередине через нее протекает река Неглинная. Здесь живет много вельмож и московских князей, детей боярских, знатных граждан и купцов, которые по временам уезжают на торг по стране. Также имеются здесь различные ремесленники, преимущественно булочники. Тут же находятся хлебные и мучные лабазы, лотки с говядиною, скотный рынок, кабаки для пива, меда и водки. В этой же части находится конюшня его царского величества. Здесь же находится литейный завод, а именно в местности, которую они называют Поганым бродом, на реке Неглинной; здесь они льют много металлических орудий и больших колоколов. Здесь до сих пор находился очень опытный мастер по имени Ганс Фалькен из Нюрнберга; от него некоторые русские путем одного лишь наблюдения научились литью. При помощи особой сноровки он устраивал орудия таким образом, что 26 фунтов железа можно было с успехом выбросить из орудия при помощи 25 фунтов пороху; поэтому он так прославился в Голландии. [...]

Третья часть города Москвы называется Скородомом. Это крайняя часть, с востока, севера и запада окаймляющая Царь-город. Раньше, перед тем как татары сожгли город, она, как говорят, имела окружность в 25 верст, т. е. в 5 немецких миль. Река Яуза протекает через нее и соединяется с Москвою-рекою. В этой части находится лесной рынок и вышеназванный рынок домов, где можно купить дом и получить его готово отстроенным [для установки] в другой части города через два дня: балки уже пригнаны друг к другу, и остается только сложить их и законопатить щели мхом.

Четвертая часть города — Стрелецкая слобода — лежит к югу от реки Москвы в сторону татар и окружена оградою из бревен и деревянными укреплениями. Говорят, что эта часть выстроена Василием, отцом тирана, для иноземных солдат: поляков, литовцев и немцев — и названа, по попойкам, «Налейками», от слова «Налей!». Это название появилось потому, что иноземцы более московитов занимались выпивками, и так как нельзя было надеяться, чтобы этот привычный и даже прирожденный порок можно было искоренить, то им дали полную свободу пить. Чтобы они, однако, дурным примером своим не заразили русских [...], то пьяной братии пришлось жить в одиночестве за рекою. [...] Теперь в этой части живут [326] стрельцы или солдаты, состоящие на службе его царского величества, а также другое простонародье.

Внутри и вне окружающих город Москву стен находятся много церквей, часовен и монастырей. В первом издании я обозначил их цифрою 1500 [...]. На самом деле, однако, я еще понизил цифру: мною потом были наведены еще новые справки частью у ваших земляков, знающих город уже много лет, частью у самих московитов, которые в минувшем году при приеме ими их пленника Лжешуйского некоторое время находились у нас в Голштинии, так что я имел возможность ежедневно видеться с ними. Все они единогласно утверждали, что в городе Москве найдется более 2000 церквей, монастырей и часовен.

В настоящее время почти каждый пятый дом является часовнею, так как каждый вельможа строит себе собственную часовню и держит на свой счет особого попа; только сам вельможа и его домашние молятся богу в этой часовне. По указанию нынешнего патриарха, ввиду часто возникающих пожаров, большинство деревянных часовен сломаны и построены вновь из камня; некоторые часовни внутри не шире 15 футов. О Москве в изложенном нами сказано достаточно.

Так как и город Архангельск является важным торговым городом и, насколько мне известно, нигде еще не описан, то я немногими словами упомяну и о нем.

На картах, как и в атласе, называется этот город св. Михаилом Архангелом, но русские называют его обыкновенно Архангельском. Он лежит далеко на севере в земле Двинской, на реке Двине, а именно на том ее месте, где река разделяется, течет мимо острова Пудожемского и впадает в Белое море.

Город и гавань его нестары, так как раньше суда входили в левый рукав Двины у монастыря св. Николая, отчего гавань и называлась гаванью Св. Николая [...]. Так как, однако, от наносных песков это устье стало слишком мелким, а правый рукав глубже, то воспользовались правым рукавом и на нем построили город.

Как говорят, сам по себе город невелик, но он славится из-за многочисленных купцов и заморской торговли. Ежегодно приезжают сюда голландские, английские и гамбургские суда с различными товарами. В то же самое время собираются в путь купцы но [всей] стране, особенно немцы из Москвы, а зимою со своим товаром на санях они вновь возвращаются отсюда домой.

Нынешний великий князь перенес сюда большую таможню; [327] пошлины собирает воевода, живущий в местном кремле.

Так как купцам эти пошлины несколько обременительны, а с другой стороны, его величество король шведский желает брать лишь пошлину в 2% при провозе товаров через Лифляндию к Нарве, то полагают, что большая часть торгового движения будет отвлечена от Архангельска и направится через Балтийское море в Лифляндию, тем более что здесь этой торговле угрожает меньше опасностей.

Недалеко от Архангельска, в Белом море, в особом заливе, расположены три острова, лежащие близко друг к другу. Наибольший из них называется Соловка, другие — Анзер и Кузова. На Соловке-острове находится монастырь, в котором погребен русский святой. Великий князь, по указанию патриарха, в минувшем году велел его останки выкопать здесь и перевезти в Москву [...]. Некоторые утверждают, будто предыдущие великие князья укрыли на этом острове — высоком, скалистом, крутом и не легкодоступном — большие сокровища. [...]

О состоянии воздуха, погоды, почвы, растительности и садов страны

В великом княжестве состояние воздуха, погоды и земель, ввиду многих провинций, лежащих далеко друг от друга и в различных даже климатах, неодинаково. Что касается московской области и пограничных с нею, то здесь вообще воздух свежий и здоровый; как свидетельствуют все жители и как говорят и сами русские, здесь мало слышали об эпидемических заболеваниях или моровых поветриях, да и встречаются здесь зачастую весьма старые люди. Следует поэтому весьма удивляться, что [...] во время смоленской войны в Москве появились ядовитое поветрие и сильная чума, продолжающиеся до сих пор., так что люди, по собственному мнению здоровыми вышедшие из дому, как говорят, падают на улицах и помирают. Поэтому-то проезд к Москве и из нее закрыт.

В зимнее время вообще во всей России сильные холода, так что едва удается уберечься от них. У них не редкость, что отмерзают носы, уши, руки и ноги. В наше время, когда мы в 1634 году впервые были там, была столь холодная зима, что перед Кремлем почва из-за холода потрескалась на 20 сажен в длину и на четверть локтя в ширину. Никто из нас с открытым лицом не мог [328] пройти даже 50 шагов по улицам, не получив впечатления, что у него отморожены нос и уши. Я нашел, что вполне правильны утверждения некоторых писателей, что там водные капли и слюна стынут раньше, чем доходят ото рта до земли.

Хотя холод у них зимою и велик так, тем не менее трава и листва весною быстро выходят наружу и по времени роста и созревания здешняя страна не уступит нашей Германии. Так как здесь всегда снег выпадает в большом количестве и на значительную высоту, то почва и кусты покрываются как бы одеждою и охраняются от резкого холода.

Ради сильных холодов и обилия снега, имеющегося в России и Лифляндии, здесь хорошо путешествовать и можно для езды пользоваться широкими русскими санями из луба, или липовой коры. Некоторые из нас устраивали в санях войлочную подстилку, на которой ложились в длинных овчинных шубах, которые там можно очень дешево приобрести, а сверху покрывали сани войлочным или суконным одеялом: при такой обстановке мы находились в тепле, и даже потели и спали, в то время как нас везли крестьяне.

Для езды очень удобны русские, правда маленькие, но быстро бегущие лошади, которые привыкли, при одной кормежке, пробегать 8, 10, иногда даже 12 миль, как и я дважды ездил из Твери в Торжок. Впрочем, дороги в этих местах, как и повсеместно в России, не имеют особых повышений и понижений.

Поэтому можно весьма быстро совершить продолжительную поездку, притом весьма дешево. Крестьянин, ездящий по найму, за 2—3 или — самое большее — 4 рейхсталера везет целых 50 немецких миль, как и я однажды за такую плату проехал из Ревеля в Ригу — 50 миль.

Как ни силен холод зимою, летом столь же велика жара, которая там тягостна для путешественника не только днем из-за солнечных лучей, но и из-за многочисленных комаров, которых солнце производит на свет в болотах, да и повсеместно в России: они ни днем ни ночью не дают покоя. Поэтому ночью приходится или лежать близ огня, или же, как это указано выше, под особой сетью для защиты от комаров.

Обширная страна эта во многих местах покрыта кустарником и лесами, большею частью — соснами, березами и орешником; много мест пустынных и болотистых. Тем не менее, однако, ввиду доброго свойства почвы, страна, где она хоть немного обработана, чрезвычайно [329] плодородна (исключая лишь немногие мили вокруг города Москвы, где почва песчаная), так что получается громадное изобилие хлеба и пастбищ. И сами голландцы признают, что несколько лет тому назад, во время большой дороговизны, Россия сильно помогла им своим хлебом. Редко приходится слышать о дороговизне в стране. В иных местах в стране, где хлеб не находит сбыта, земля не обрабатывается более (хотя это было бы возможно), чем требуется для надобностей одного года; там никаких запасов не собирают, так как все уверены в ежегодном богатом урожае. Поэтому-то они и оставляют много прекрасных плодородных земель пустынными, как я сам это видел, проезжая через некоторые области с тучным черноземом, которые там поросли такою высокою травою, что она лошадям покрывала брюхо. Эта трава также, ввиду изобилия ее, ни разу не собиралась и не употреблялась для скота.

Следует удивляться и тому, о чем нам сообщали в Нарве: там на русской стороне, сейчас же за рекою, земля гораздо лучшая и все растет быстрее и лучше, чем по сю сторону Нарвы в Аллентакене, хотя отделяется одна сторона от другой лишь рекою. В этом месте в Ингерманландии, так же как и в Карелии, России и Лифляндии на севере, земледелец бросает семена в землю всего за три недели до Иванова дня. Затем семя, ввиду постоянного согревания солнцем (которое еле касается горизонта при закате), на глазах у наблюдателей растет, так что в течение 7 или самое большее 8 недель успевают и посеять и пожать. Если бы они и пожелали раньше совершить посев, все равно семя не могло бы приняться вследствие скрытого в земле мороза и холодных ветров. У русских и в отношении жатвы имеется то преимущество перед лифляндцами, что они обыкновенно могут собрать свой хлеб сухим в амбары и кучи, в то время как лифляндцы принуждены сушить свое зерно на огне. В каждом сельском имении там имеются особо построенные сараи или дома, называемые у них ригами; в них хлеб, пока он еще в колосьях, накладывается на бревна, над печью, вроде таковой в пекарне; затем разводится огонь и поднимающимся жаром зерно сушится. Часто бывает, что подобные риги сгорают вместе с хлебом. Зерно, которое некоторое время сушилось в подобной сушилке, не дает такого хорошего семени для посева, как то, что само высохло.

(пер. А. М. Ловягина)
Текст воспроизведен по изданию: Россия XVIII в. глазами иностранцев. Л. Лениздат. 1989

© текст -Ловягин А. М. 1906
© сетевая версия-Тhietmar. 2003

© OCR- Halgar Fenrirsson. 2003
© дизайн -Войтехович А. 2001 
© Лениздат. 1989