ФЛОРИО БЕНЕВЕНИ

ПО ДОРОГАМ ВОСТОКА И ВРЕМЕНИ

(Введение)

I

«...Достойна его гения была мысль найти путь в Индию для нашей торговли».

А. С. Пушкин. История Петра

С. М. Соловьев: «Петр, стремясь к достижению своей “великой цели” — получению Россией выхода к Балтийскому морю, не спускал глаз с Востока, зная хорошо его значение для России, зная, что материальное благосостояние России поднимется, когда она станет посредницею в торговом отношении между Европой и Азией... Страны Востока, от Китая до Турции, одинаково обращали на себя внимание Петра» [44, т. 18, с. 345].

Россия еще в XVI в., после завоевания Казанского и Астраханского ханств, получила возможность прямого общения с Персией. Через Иран и Закавказье пролегал «шелковый путь» с Востока в Европу. Из Персии, Средней Азии шли новые для России, не изведанные пока торговые дороги в другие дальние «страны чудес». Но то, что было сделано для их поиска, а также для укрепления и развития уже налаженных связей в первой четверти XVIII столетия, далеко превзошло все начинания предшествующих времен. Решение политических и коммерческих задач, унаследованных от XVI и XVII вв., в Петровскую эпоху было поставлено с большей определенностью и размахом. Кроме того, с именем Петра I связаны первые в России научные работы, посвященные изучению стран Востока.

Уже в 1695 г., когда Петру I было только 23 года, он посылает купца гостиной сотни Семена Маленького в Персию и Индию. Маленький везет царские грамоты к шаху и Великому Моголу. Его снабжают деньгами и товарами, ему приказывают описать местоположение земель, рек, населенных пунктов — весь путь, которым он будет следовать. Семен Маленький доплыл до Персии, побывал в Исфахане, Тегеране, имел несколько аудиенций у шаха. Затем московский купец добрался до Индии, получил от Великого Могола подарки — знак доброго расположения — для себя и для передачи царю — слона. К несчастью, на обратном пути, уже в Астрахани, после пятилетнего лутешествия С. Маленький умер, не успев ничего описать, никому не рассказав никаких подробностей ¹ [14, с. 279 — 281; 18, т. 1, с. 246].

Это была первая во времена Петра I миссия на Восток. И сразу — в Индию! Таковы были масштабы «мысленной» карты будущего российского императора. [6]

В 1699 г. датчанину Шельтрону, бывшему на русской службе, было приказано описать берега Каспийского моря. Он тоже погиб в пути [см. 34].

При отъезде в Прутский поход (1711) Петр I подписал в Москве указ сенату «Что по отбытии нашем делать», где среди других государственных дел первой важности было следующее: «Персицкой торг умножить, и армян, как возможно, приласкать и облехчить в чем пристойно, дабы тем подать охоту для болшева их приезду» [35, вып. 1, с. 102 — 103]. Армянские купцы были посредниками в российской торговле с Ираном; для поощрения этой коммерции была значительно снижена пошлина на ввозимые в Россию шелк и ткани, а с драгоценных камней и жемчугов она вообще не взималась. Кроме того, для защиты армянских караванов выделялись русские военные отряды [35, вып. 1, с. 412; 49, кн. 2, с. 49 — 50].

Внимание Петра I привлекала возможность расширения торговли и через Среднюю Азию.

В России были известны слухи о том, что существовало старое русло Амударьи, по которому она впадала раньше прямо в Каспийское море, но хивинцы или калмыки (в начале XVIII в. калмыками в России называли ойратов, уйгуров и киргизов) совсем «недавно» отвели эту реку в Аральское море, устроив где-то плотину; они сделали это, чтобы «обезопасить свои владения». Или иначе: у Амударьи было два устья, которыми она впадала одновременно и в Каспийское и в Аральское моря, и хивинцами было засыпано одно из них.

Если бы можно было разрушить плотину, восстановить прежнее течение важной реки, и тогда из Волги через Каспий попасть в Амударью и по ней плыть дальше, к Индии... Русские и европейские купцы могли бы возить беспрепятственно туда свои товары, а с Востока двинулись бы «индиянские» «пряное зелье, шелк, хлопчатая бумага с происходящими из нее полотнами, разные металлы, алмазы, драгоценное каменье, дерево и порцелен с другими из Индии, а особливо из Китая и из Японии выходящими вещами»... Через Россию!

Слухи о старом и новом русле надо было проверить.

К тому же в мае 1714 г. от сибирского губернатора князя М. П. Гагарина ² в Петербург поступило еще одно важное известие: «В городке калмыцком Эркети ³... на реке Дарье промышляют песошное золото»; этот город — «в расстоянии от Тобольска по сказке эркетинских жителей, что доходят из Эркета до Тары в полтрети месяца (т. е. в два с половиной месяца. — В.В.) нескорою водою, а от Тары до Тобольска в пять дней». Далее губернатор предлагает для овладения этим городом организовать военную экспедицию, по пути же к нему построить несколько крепостей, оставив в них гарнизоны солдат [26, с. 7; 32, с. 126 — 150].

Сведения М. П. Гагарина были основаны на рассказах дворянина Федора Трушникова, ездившего ранее через «калмыцкую [7] землю» в Синьцзян (или, как его называли в то время, Малую Бухарию), в г. Яркенд, находящийся на р. Тарим, или Тарим-Дарья, и купившего там золотой песок. Часть этого песка как образец М. П. Гагарин отправил вместе со своим донесением в Петербург. В столице же в это время был известен другой слух, исходивший от одного туркменского странника Ходжи Нефеса, заехавшего в Астрахань, — слух о золоте, которое есть в Бухарии ⁴, на р. Амударье. Оба слуха — сибирский и астраханский — переплелись: Малая Бухарии и Бухарии, Тарим-Дарья и Амударья. Яркенд стал Эркетом, и точное его местоположение никто не знал. Не знали, что от Тобольска до Яркенда почти 2, 5 тыс. верст, что от Ямышева озера ⁵, где М. П. Гагарин предлагал построить один из фортов, до Тарим-Дарьи останется еще 1, 3 тыс. верст непролазной тайги, болот, диких рек и топей.

Как раз в это же время, когда было получено известие от сибирского губернатора, в Петербурге находился хивинский посол Ачерби. Ему показали золото, присланное М. П. Гагариным, и он сказал, что в Хивинском и Бухарском ханствах такое золото есть и особенно река Амударья «оным славна» [18, т. 5, с. 235; 26, с. 9]. Его же спросили о плотине на Амударье, и он подтвердил ее существование.

Малая Бухария окончательно превратилась в Бухарию, Дарья — в Амударью, и наоборот.

Своего золота, своих приисков у России тогда еще не было. И, конечно, огромнейшей удачей для государства, затеявшего невиданные по размаху начинания, было приобрести его. О значении известия можно судить по скорости реакции на него правительства: донесение М. П. Гагарина пришло в начале мая, а уже 22 мая был подписан приказ подполковнику И. Д. Бухгольцу выступить с 1, 5 тыс. солдат к Ямышеву озеру, там построить крепость, перезимовать в ней, а весной двинуться к Эркету, овладеть им и потом разведать об устье Амударьи [32, с. 126 — 150].

Бухгольц вышел со своим отрядом к Эркету, дошел до Ямышева озера, построил у устья р. Преснухи крепость, как ему было приказано. Но здесь, среди тайги и болот, его солдаты стали болеть. Людей уносили эпидемии, холод и голод. Многие, не выдержав испытаний, бежали. К тому же кочевавшие в этих местах калмыки-джунгары считали, что крепость построена на их земле, и зимой 1715/16 г. осадили ее. Русский отряд оказался в очень тяжелом положении. Подполковник И. Д. Бухгольц доносил своему начальству, что продвигаться далее невозможно. Не дождавшись нового приказа, вместе с оставшимися в живых 600 солдатами он был вынужден срыть крепость и повернуть обратно, не выполнив главного пункта приказа ⁶.

В то время как И. Д. Бухгольц с отрядом пробивался к «соблазнительной Эркети» (С. М. Соловьев) через сибирские топи и болота, из Астрахани через Каспийское море к Амударье отправился капитан-поручик гвардии князь А. Бекович-Черкасский ⁷. [8]

С возможностью оживления или даже полного изменения существующих взаимоотношений с государствами Средней Азии связывались особые надежды и потому, что, как стало известно русскому правительству, и Бухарское и Хивинское ханства в последние годы были охвачены острыми внутренними междоусобицами (узбекская родовая аристократия вступила в борьбу с ханской властью) и находились на грани краха ⁸. Можно было бы воспользоваться этой борьбой и слабостью ханств, чтобы поставить их в зависимость от России. Возникла идея поместить с согласия ханов в Бухаре и Хиве русские военные отряды (ханскую гвардию) для помощи ханам в их борьбе со своими противниками.

Еще 20 мая 1714 г. А. Бековичу-Черкасскому было приказано отыскать устье р. Амударьи и выяснить, где находится плотина, загораживающая ее вход в Каспий, т. е. найти «водяной путь» в Индию [21, ч. 2, с. 354 — 356; 36, № 2809]. В его распоряжение были предоставлены «тысячи полторы военных людей да на всякие расходы тысяч пять денег», и, кроме того, велено было воеводам в Астрахани «чинить отправление во всем, что он будет требовать, без всякого задержания». А. Бекович-Черкасский взял с собой еще 500 яицких казаков и в апреле — октябре 1715 г. в первый раз прошел по всему восточному берегу Каспийского моря. 4 августа он доносил Петру I, что прибыл в местность Актам, где в прежнее время впадала в Каспийское море Амударья, отведенная в 4 верстах от Хивы в Аральское море «особливой плотиной», и что купил местное золото. 24 октября он писал, что закончил составление карты Каспийского моря и возвращается в Астрахань [42, с. 3 — 5].

Петр, находившийся в Либаве, с нетерпением ожидал приезда А. Бековича-Черкасского. Вопрос первостепенной важности — наличие у Каспия устья Амударьи — был разрешен положительно. В Либаву А. Бекович-Черкасский прибыл в начале февраля 1716 г., а уже в конце месяца он в чине капитана гвардии был отправлен назад в Астрахань с новым приказом: ехать в Хиву, попытаться склонить хана «к подданству» и предложить ему русскую гвардию, «чтоб он за то радел в наших интересах», — тысячи две казаков, а плотину, перекрывающую русло Амударьи, «разорить» и на этом месте построить крепость. И далее: если необходимо будет прорыть какой-то дополнительный канал к реке от моря, верст, например, в двадцать, — сделать это. Для всего капитану дать 6 тыс. солдат и казаков. Найти Эркет. Послать по реке «под видом купчины» морского поручика А. Кожина, чтобы плыл по Амударье, сколько «время допустит», в Индию, для чего ему была дана особая инструкция [36, № 2993 — 2994].

Осенью 1716 — весной 1717 г. была построена крепость у Красноводского залива. Отряд под командованием А. Бековича-Черкасского начал поход к Хиве. Поход нелегкий: если в Сибири люди страдали от холода и гнуса, то здесь — от палящего [9] солнца и жажды. Отряд достиг Хивы, но поход окончился неудачей: хивинский хан, встревоженный постройкой крепости и опасавшийся, что русские «под видом посольства» захватят ханство, обманул А. Бековича-Черкасского. Он сказал, что шеститысячный русский отряд невозможно прокормить в одном месте и его надо рассредоточить в пяти городах. Отряд был разделен, после чего хивинцы предательски на него напали и учинили резню. Сам А. Бекович-Черкасский погиб ⁹ [18, т. 7, с. 64 — 65; 21, ч. 2, с. 354].

А. С. Пушкин: «Неверность тогдашних географических сведений была главною причиною погибели Бековича» [39, с. 272].

«Неверность... географических сведений»... А. Бекович-Черкасский был одним из первых, кто добывал новые сведения. Первому трудно всегда.

«Предание гласит, — пишет А. С. Пушкин, — что Петр на одре смерти жалел о двух вещах: что не отмстил Турции за прутскую неудачу, а Хиве за убиение Бековича» [39, с. 190].

Вернулся живым поручик Кожин, который не выполнил приказа — не попал в Индию. «Петр отдал его под суд за ослушание» [39, с. 272]. А. Кожин, оправдываясь, говорил, что не мог войти в Амударью, потому что нет того старого русла, о котором было столько слухов и существование которого подтвердил князь А. Бекович-Черкасский. Для проверки этого на месте Петр в мае 1718 г. вновь послал поручика А. Кожина вместе с другим поручиком флота, князем Василием Урусовым, к восточным берегам Каспийского моря [21, ч. 2, с. 387 — 391].

Незадолго до описанных событий, в 1715 г., отправленному посланником в Персию для заключения торгового договора подполковнику Артемию Волынскому ¹⁰ среди прочего было поручено разведать, «каким способом в тех краях купечество российских подданных размножить и нельзя ли чрез Персию учинить купечество в Индию» [см.: 13; 18, т. 6, с. 32; 49, кн. 3, с. 74 — 82].

Итак, 1718 год. Экспедиции И. Бухгольца, А. Бековича-Черкасского, А. Кожина закончились неудачами. Никаких практических результатов не получено. Водный путь в Индию по Аму-дарье не найден. Таинственный и столь желанный Эркет не обнаружен.

Но поиски продолжаются. [10]

II

«Сколь разумны чудеса натуры, дорогой брат мой Бертран! Сколь обильна сокровенность пространств, то непостижимо даже самому благородному сердцу! Зришь ля ты, хотя бы умозрительно, местожительство своего брата в глубине азийского континента? Ведомо мне, что того ты не умопостигаешь. Ведомо мне, что твои взоры очарованы многошумной Еуропой и многолюдством родного моего Ньюкестля, где мореплавателей всегда изрядно и есть чем утешиться образованному взору.

Тем усерднее средоточится скорбь во мне по родине, тем явственней свербит во мне тоска пустынножительства».

А. П. Платонов. Епифанские шлюзы

«И потратил лучшие дни моей жизни и все мои усилия, стараясь, по лучшему разумению, посвятить их на службу... во всех тех поручениях, которые на меня возлагались...»

Джон Перри ¹¹

В феврале 1716 г. в Россию приехал бухарский посол Хан-Кули-бек [21, ч. 2, с. 259 — 262].

Посольство это не было каким-то особенным, можно даже сказать, оно было вполне рядовым. Довольно часто и раньше из среднеазиатских ханств в Россию приезжали посольства ¹², иногда даже без всяких видимых причин, а просто для того, чтобы засвидетельствовать почтение, «привезти привет» соседу. В ханских грамотах, доставлявшихся послами, содержались поздравления по поводу вступления на царство или рождения наследника, либо же хан извещал о своем вступлении на ханство, порой в грамотах просто были заключены весьма общие фразы о желании продолжать взаимную торговлю, обещание оказывать всякое содействие и покровительство русским купцам и т. п. Для доставки подобных грамот достаточно было бы гонца, но для большей официальности собирались «великие», громоздкие посольства. Такое «великое посольство» принимали по высшему классу, щедро одаривали хорошими подарками. И русское правительство иной раз справедливо считало, что ханские заботы о торговле — всего лишь предлог для прикрытия главной, сокровенной цели — получения дорогих подарков. Иногда ханы прямо заявляли о том, что именно они хотят получить, передавая через послов свои «любительные поминки», т. е. специальные списки. Не довольствуясь обычными русскими дарами, такими, как соболя, чернобурки, сукна, юфть и т. п., они просили еще что-нибудь особенное, «диковинное»: чаще всего кречетов, очень высоко ценившихся на Востоке, образцы современного огнестрельного оружия и др. [см. 15]. [11]

Посол Кули-бек ¹³ и 62 (!) его спутника (среди них вся его семья — мать, жены, дети) прибыли с пожеланием мира и развития торговли, «для содержания любви и обязательства союза между нами», как писал хан Абул-Фейз ¹⁴ в своей грамоте, с поздравлениями Петру I, одержавшему победы над шведами [3, 1718 г., д. 1, л. 23 — 24].

Петр I узнал о прибытии посольства, находясь за границей ¹⁵, и немедленно послал сенату указ принять бухарского посла как можно лучше, оказать ему те же почести, что и послам европейских государств, и задержать его до своего возвращения в Россию: он хотел лично принять Кули-бека [21, ч. 2, с. 364 — 365]. Это свидетельствует о том большом значении, какое Петр I придавал визиту посла из Бухарского ханства.

Так как царя не было в столице, посольство на 120 подводах не спеша двинулось из Астрахани на Саратов и Москву. Только в июле 1717 г. оно прибыло в Петербург, где ему была оказана пышная встреча, а 20 октября Кули-бека торжественно, со всеми необходимыми церемониями, «подняв над ханской грамотой руку», принял Петр I [18, т. 6, с. 634; 21, ч. 2, с. 424 — 425].

Хан послал подарки: шелк, парчу, лошадей, двух обезьян и двух барсов. Обезьяны и барсы умерли в пути, поэтому были привезены только «чучелы» (т. е. шкуры) несчастных животных [3, 1718 г., д. 1, л. 28 — 29 об.]. Но главным подарком были 36 освобожденных русских пленников, приехавшие из Бухары вместе с послом [там же, л. 40 об.]. В свою очередь, хан Абул-Фейз просил прислать ему девять кречетов, часы, ружья [3, 1719 г., д. 1, л. 83 — 85]. Далее следовала уже совсем необычная просьба: хан, узнав о славных победах русских над шведами и наслышавшись о храбрости этого северного народа, хотел бы, чтобы Петр прислал ему... девять шведок [15, с. 88]. В заключение посол объявил также о желании хана видеть у себя в Бухаре с ответным визитом русского посла — «разумного человека» [3, 1718 г., д. 1, л. 33 — 35]. Подобное приглашение, надо думать, очень понравилось Петру I и было очень кстати. Появилась новая, удобная возможность «официально», дипломатическим путем, а не силой оружия (ведь как раз в это время пришла весть о смерти А. Бековича-Черкасского) выяснить обстановку в Средней Азии, попытаться заключить с Бухарой союз, разведать, как можно расширить коммерцию через бухарские земли с другими странами Востока.

Аудиенция, данная царем Кули-беку, состоялась 20 октября 1717 г., а 18 марта 1718 г. посольство торжественно проводили в обратный путь [там же, л. 39, 44, 87 об.].

Петра I, наверное, ободряло еще и то, что Бухарское ханство не поддерживало действий хивинцев по отношению к русским. Посол объявил, что хан осуждает убийство князя А. Бековича-Черкасского и его спутников. А. С. Пушкин: «Хан хивинский послал к хану бухарскому голову несчастного Бековича, хвалясь, что избавил себя и своего соседа от опасного врага. Бухарский [12] хан, пользуясь плодами его коварства, изъявил негодование и назвал Ширгази ¹⁶ человекоядцем, чем угодил Петру, который через него думал возобновить свои предприятия и для того послал к нему Флорио Беневени, Иностранной коллегии секретаря» [39, с. 274; см. также: 18, т. 7, с. 65; 41, с. 32 — 33].

Именно этому посольству, а не другим, предыдущим и последующим, посвящается настоящий сборник, и, следовательно, о нем мы расскажем подробно.

Прежде всего — кто же такой Флорио Беневени? Среди документов Коллегии иностранных дел ¹⁷ мы обнаружили «Челобитную об отпуске секретаря... Флорио Беневени на родину...» [2, д. 2396, л. 5 — 5 об.]. Начало ее, говоря по-современному, — это автобиография Беневени. Она, к сожалению, очень краткая. Но она единственная.

Мы узнаём, что Флорио Беневени — рагузинец ^l8, приехал в Россию в 1714 г., но на русской службе состоял уже давно. «В 1708-м году бывший в Константинополе полномочным послом граф Толстой принял меня в службу...»

Петр Андреевич Толстой ¹⁹ был отправлен в Адрианополь и Стамбул в ноябре 1701 г. Всегда предпочитая для дела людей умных, ловких, Петр I сам выбрал этого талантливого, гибкого дипломата, человека образованного и «в уме зело острого», для отправки послом в очень важную для России страну — Османскую империю [см. 31, с. 19]. Начав войну со Швецией, русское правительство крайне нуждалось в мире со своими восточными соседями, и особенно с Портой, которую Швеция и другие европейские страны всячески толкали на обострение отношений с Россией. Можно представить, какого труда стоили русскому послу годы мира с Османской империей. Сложность заключалась и в том, что русское посольство, сами русские постоянно находились в атмосфере подозрительности, недоверия и враждебности со стороны султанского правительства. «На двор ко мне, — писал П. А. Толстой в апреле 1703 г. Ф. А. Головину ²⁰, — ни одному человеку пройти невозможно потому что отовсюду открыт и стоят янычары, будто для чести, а в самом деле для того, чтобы христиане ко мне не ходили. А у французского, английского и других послов янычары не стоят» [31, с. 20 — 21].

Вероятно, нуждаясь в надежных помощниках-толмачах, П. А. Толстой и принял Флорио Беневени, отлично знавшего персидский, турецкий, татарский и итальянский языки (последний в то время часто использовался на Востоке в дипломатических делах) [41, с. 33].

В России охотно брали на службу иностранцев ²¹: страна нуждалась в опытных, «современных» моряках, военных, инженерах и др. «Милости и щедроты его... ежедневно распространяются на великое множество людей, которые из чужих стран поступают к нему на службу», — писал современник-иностранец о Петре I [34, с. 26]. Представители русского правительства в Стамбуле, городе, расположенном на двух материках, предпочитали [13] при необходимости пользоваться услугами «християн» — сербов, словенцев, хорватов, далматинцев и других славянских народов, а также греков. В них русское правительство всегда видело своих друзей и потенциальных союзников ²². Можно вспомнить, например, Савву Рагузинского ²³ или Луку Барку ²⁴, которые немало сделали для русского посла в Порте [о них см.: 28; 30, а также: 10; 47, с. 238 — 243]. Вероятно, именно они познакомили Ф. Беневени с П. А. Толстым, или же это произошло при посредничестве жившего в Стамбуле деда Беневени — архиерея.

Флорио Беневени «служил переводчиком языков ориентальных и в тамошних делах посольских верно» и, можно предположить, более или менее спокойно до 1710 г. Каких-либо подробностей о его деятельности нам неизвестно. Очень важные дипломатические документы — статейные списки ²⁵ и прочие дела посольства П. А. Толстого — не приводят, к сожалению, никаких сведений о Ф. Беневени. Его имя даже не упоминается в списке лиц, которым полагалось жалованье: «...от великого государя жалования годового ему, послу, и при нем служителям». Из этого небольшого списка (всего девять имен) мы можем, например, узнать, что переводчик посольства Петр Сафонов ²⁶имел 100 руб. годового жалованья [4, 1708 г., д. 3, л. 34; 1709 г., Л. 2, л. 10 — 10 об.]. Вероятно, существовал особый список для иностранцев на русской службе. Быть может, имя Ф. Беневени встретилось бы нам в документах следующих лет, но статейные «списки обрываются на второй половине 1709 г.

20 ноября 1710 г. на торжественном заседании дивана было принято решение начать против России войну. А через неделю, 28 ноября, были арестованы П. А. Толстой и весь состав русского посольства. Архив посольства был захвачен и уничтожен, имущество разграблено [28, с. 16 — 17; 50, с. 31, 38]. «И с ним же, помянутым послом, заточен был в тюрьму, именуемую Едикулу» (или, как ее называли русские, Семибашенную крепость), Флорио Беневени.

«Когда турки посадили меня в заключение, — писал П. А. Толстой, — тогда дом мой, конечно, разграбили и вещи все растащили, малое нечто ко мне прислали в тюрьму, и то все перепорченное. А меня, приведши в Семибашенную фортецию, посадили прежде под башню в глубокую земляную темницу, зело мрачную и смрадную, из которой последним, что имел, избавился (освободился. — В.В.) и был заключен в одной малой избе — 17 месяцев. Из того числа лежал болен от нестерпимого страда-ния семь месяцев и не мог упросить, чтобы хотя однажды прислали ко мне доктора посмотреть меня, но без всякого призре-ния был оставлен. И что имел, и последнее — все иждивил (истратил. — В.В.), покупая тайно лекарство чрез многие руки. К тому же на всякий день угрожали мучением и пытками, спрашивая, кому министрам и сколько давал денег за содержание покоя» [31, с. 25]. [14]

В тяжелых условиях содержались в Семибашенном замке и другие члены посольства, а с ними и Флорио Беневени Их пребывание в заключении, наверное, было даже более суровым: П. А. Толстой, как человек богатый, мог давать большие взятки чтобы «избавиться» от чересчур жестокого обращения, к тому же он был главой посольства, не «рядовым».

«...Сидели полтора года», — писал Ф. Беневени. Их выпустили 5 апреля 1712 г. После освобождения П. А. Толстой направил канцлеру Г. и. Головкину ²⁷ следующее прошение: «С кровавыми слезами, припадая мысленно к ногам вашим молю: буди милостивый представитель всемилостивейшему нашему государю, чтоб умилосердился надо мною и повелел бы меня из сего преисподнего тартара свободить по десятилетнем моем страдании». Это слова «закаленного» за свою долгую политическую деятельность дипломата [31, с. 25]. Петр понял П. А. Толстого разрешил ему вернуться в Россию, но... турки не отпустили.

Ф. Беневени: «...после прутской баталии, по приезде в Константинополь полномочных министров барона Шафирова и генерала-майора Шереметева ²⁸, после освобождения нас из Едикулы, помянутый граф Толстой отдал меня к делам барону Шафи-рову, и служил я при нем за переводчика в тамошних делах со всякою верностию и радением, не щадя живота своего в опасных случаях, о чем вышепомянутые господа министры свидетельствовать могут, при котором (с Шафировым. — В.В.) паки сидел при жестокой заключении едикулиной тюрьмы с полгода». И П. А. Толстой, и подканцлер П. П. Шафиров, и М. Б. Шереметев, сын фельдмаршала Б. П. Шереметева, и все остальные, в том числе Ф. Беневени, снова попали в тюрьму «в жестокое заключение», на этот раз на шесть месяцев как заложники выполнения Россией условий Прутского договора.

И снова: «Посадили нас в тюрьму едикульскую, в которой одна башня да две избы, — пишет П. А. Толстой, — и держат нас в такой крепости, что от вони и духу в несколько дней принуждены будем помереть» [31, с. 26]. П. П. Шафиров и М. Б. Шереметев: «Помолитеся о нас, грешных!.. Мы чаем, что над нами, как над аманатами, поступит султан свирепо и велит нас казнить... Истинно, государь, вне ума от превеликой печали и смертного страха обретаемся...» [33, с. 330, 343 — 344].

Только в 1714 г., после 12 лет пребывания в Османской империи, П. А. Толстой возвратился в Россию ²⁹. С ним приехал и Флорио Беневени. И если первому было радостно снова видеть родину, интересно, наверное, найти ее во многом другой (и вместе с тем грустно: он успел постареть — 69 лет), то второй впервые попал в государство, которому служил уже в течение шести лет. Впрочем, возможно, что Ф. Беневени получил отпуск и успел на короткое время съездить домой — в Рагузу. Об этом мы не знаем.

«В 1714 году, по возвращении вышепомянутых министров в Россию, також служил я... переводчиком в Ориентальной экспедиции [15] в Коллегии иностранных дел», — пишет он сам. «В 1715-м году генваря в 1-й день по указу его императорского величества велено прибывшему из Константинополя в Санктпетербург с полномочными его величества министрами послами иноземцу Флорио Беневени, который при тех послах был в Турецкой земле за переводчика итальянского и турецкого языков, быть в посольской канцелярии в переводчиках. Годового окладу учинено ему 300 рублев да кормовых по 10 рублев на месяц. Итого в год 420 рублев» [2, д. 1120, л. 2].

Прошло еще около двух с половиной лет более или менее спокойной службы Беневени переводчиком. Службы, которую он сам считает не заслуживающей особого описания, рядовой. Но «в 1717-м году, когда вышепомянутый граф Толстой посылан был для известной комиссии в Италию, тогда я был при нем даже до окончания той комиссии...»

Дело в том, что меньше чем за год до этого, в сентябре 1716 г., из Петербурга в Вену, ко двору Карла VI, бежал царевич Алексей Петрович. Петр I организовал его поиски. Русский резидент в Вене Абрам Веселовский и капитан гвардии Александр Румянцев напали на след беглеца. Царь, находившийся в поездке по Европе, летом 1717 г. в г. Спа поручил П. А. Толстому крайне трудную задачу — отправиться в Вену и привезти в Россию скрывавшегося у императора царевича [см.: 31, с. 28; 29, с. 247 — 256; 44, т. 17, с. 152 — 167; 46, т. 6, с. 111, 402].

Для подобного деликатного и важного (не только семейного, но и государственного) дела Петр I выбрал именно П. А. Толстого — известного дипломата, тонкого хитреца, «лису» ³⁰. И вообще, отправь Петр другого человека, неизвестно, смог бы он столь умело вести переговоры с Венским двором и в конечном счете выманить Алексея, а нам не пришлось бы упоминать об «известной комиссии», потому что в ней не участвовал бы Флорио Беневени.

П. А. Толстой не забывает про старого «товарища по несчастью», держит его подле себя даже за границей, ценя его опыт и знания (хотя, конечно, главными для Ф. Беневени оставались его деятельность в качестве переводчика и служба в канцелярии П. А. Толстого).

26 июля 1717 г. П. А. Толстой и А. И. Румянцев (с ними вместе и Ф. Беневени) приезжают в Вену ³¹. Но Алексей уже в Неаполе. 21 августа они направляются в Неаполь и 24 сентября прибывают в этот город. 26 и 28 сентября состоялись два свидания с царевичем. П. А. Толстой проявил все свое умение, весь свой дипломатический дар и гибкость, чтобы растопить «замерзлое упрямство». Он действовал уговорами, угрозами, лестью, подкупом и, по словам современника, «обманул царевича, выманил».

14 октября 1717 г. Алексей под неусыпным бдением П. А. Толстого выехал из Неаполя в Россию. Три с половиной месяца они следовали через Рим, Венецию, Берлин, Ригу и в конце января [16] 1718 г. въехали в Москву. За то, что П. А. Толстой привез царевича и весьма активно участвовал в следствии по его делу, он, как уже говорилось, получил большие награды и почести, а также поместья близ Переяславля. Другие, хотя и не главные участники «известной комиссии» тоже не остались без наград. Естественно, не таких высоких и щедрых. «И за оную мою службу, — пишет Ф. Беневени, — пожалован я тогда секретарем Ориентальной экспедиции». Из переводчика он стал секретарем. Это произошло в июне — июле 1718 г. Но ему даже не успели положить новое, более высокое жалованье.

Вспомним, что 20 октября 1717 г. (как раз в эти дни Алексей, П. А. Толстой и их спутники находились в самом начале пути в Россию) Петр I официально принимал бухарского посла и получил предложение послать в Бухару посланника — «разумного человека». И нет сомнения, что Петр не оставил без внимания, не забыл этого приглашения. Но воспользовался он им, может быть, из-за других важных и неотложных дел не сразу. 18 марта 1718 г. Кули-бек торжественно, с врученной ему царской грамотой к хану и презентами, выехал из столицы на Москву и далее на юг и восток — к себе в Бухарию ³² [3, 1718 г., д. 1, л. 39, 44, 87 об.]. Дорога была долгая, свита у посла — большая, и ехал он медленно. Только через три с лишним месяца, в конце июня, добрался он до Астрахани. И здесь принужден был задержаться дольше ожидаемого. Дело было в том, что из Петербурга гонец доставил срочную депешу астраханскому губернатору с приказом задержать бухарского посла под каким-либо предлогом до тех пор, пока в Астрахань не приедет царский посланник в Бухарию. Ему и Кули-беку надлежало затем уже вместе продолжить путь.

Этим царским посланником был секретарь Ориентальной коллегии Флорио Беневени. «В 1718-м году отправлен я посланником к бухарскому хану».

Вероятно, в выборе для такого весьма важного дела именно Беневени сыграли роль соответствующие рекомендации П. П. Шафирова и П. А. Толстого, у которых, как мы знаем, Ф. Беневени работал долгие годы и на деловые качества и знания которого они могли положиться.

Указ о его отправлении был подписан 5 июля 1718 г. [1, 1725 г., д: 1]. То, что до этого дня с момента приглашения «разумного человека» прошло больше восьми месяцев, возможно, связано с первоначальной мыслью Петра I об отправлении в Бухару «великого посольства». А этого нельзя было сделать быстро. Требовались долгие сборы, подготовка — во всем необходимо было следовать букве дипломатических ритуалов и традиций. Но в последний момент царь изменил прежним планам и решил отправить не громоздкое «великое посольство», а «легкого» посла, или посланника. Тогда уже не требовалась большая подготовка, все сборы можно было провести за несколько недель. Петру показалось, что незачем откладывать важное дело, [17] тянуть с отправлением и что будет лучше, если его посланник и бухарский посол прибудут в Бухару одновременно и вместе. «Легкий» посланник сумеет догнать «тяжелого» бухарца в пути ³³.

Действительно, сборы прошли быстро. Об их срочности свидетельствует, например, тот факт, что не все необходимое было подготовлено сразу и деловая переписка продолжалась и в дороге [3, 1718 г., д. 2, л. 35 — 38 об.].

В Москве Флорио Беневени была дана царская грамота к хану Бухары [там же, л. 9 — 9 об.], а также собраны подарки для хана, его матери, министров, фаворитов и др. — всего на 3 тыс. руб. ³⁴; среди них «мягкой рухляди» (белок, лисиц, соболей) — на 1 тыс. руб. и на 2 тыс. других «разных вещей, которые тамо в почтении»: бобров, кож, сукон, фарфора, «оловянной посуды три пуда», одни «часы большие, боевые, с курантами за 245 рублев», множество «серебряных английских часов с репетициею» и много-много другого (перечень занимает в делах несколько листов ³⁵) [3, 1718 г., д. 2, л. 2 — 3, 5 об. — 6, 34; 1, 1725 г., д. 1, л. 15 — 18 об.]. Из «особенных» вещей, как видим, были часы. Ф. Беневени были даны деньги «на тамошнее проживание» — 3 тыс. руб.; в Астрахани он получил годовое «секретарское» жалованье на 1719 г. — 400 руб. [3, 1719 г., д. 1, л. 1; 1726 г., д. 1, л. 6 об.].

Посланнику был вручен еще один важный, секретный документ — инструкция (от 13 июля 1718 г.), или программа его деятельности в Бухаре, состоявшая из семи пунктов [3, 1718 г., д. 2, л. 14 — 17 об.] (она публикуется в настоящем сборнике в Приложении). По содержанию некоторых пунктов инструкции можно увидеть, что задачи экспедиции Ф. Беневени во многом сходятся с задачами его предшественников: главное — разведать о путях на Восток, водных и по суше, «как можно» расширить русскую торговлю, попытаться склонить среднеазиатского хана к военному союзу с Россией и предложить ему русских солдат в гвардию и узнать о золоте — где и сколько.

Таким образом, поездка Флорио Беневени — продолжение, составная часть предпринимаемых русским правительством дипломатических шагов в Средней Азии в первой трети XVIII в.

Такую программу, большую и обширную, конечно, нельзя было выполнить за несколько недель, месяцев или даже за год. Ф. Беневени, должно быть, представлял себе, что вернется из поездки довольно не скоро. Но он даже не мог предположить, каким долгим это путешествие окажется на самом деле. Не мог он не знать и о трагической судьбе А. Бековича-Черкасского и, надо думать, не строил иллюзий относительно своего положения на Востоке, «в глубине Азийского континента». А. Бекович-Черкасский: «Сказывают, ни один человек не бывал никогда в тех местах, где мне повелено ехать. Однако, буди воля творца всех, — принужден ехать!» [42, с. 3]. Так мог думать и Ф. Беневени. Однако он все же собрался в путь: отказаться от поездки [18] было нельзя, кроме того, его тянуло на Восток, который он хорошо знал и любил; не последнюю роль, вероятно, сыграли и определенные материальные выгоды: он мог захватить с собой товары для продажи в Бухаре.

Итак, в сентябре 1718 г. Флорио Беневени (с ним его толмач и курьер) выехал из Москвы и на стругах по Москве-реке и Волге двинулся к Астрахани [3, 1719 г., д. 1, л. 1 об. — 2, 87 об.]. «Прибыл я сюда, в Астрахань, 13-го прошедшего ноября [1718 г.]. И то не водою, понеже за великим льдом принужден на Черном Яру струг свой покинуть и степью до сих мест сухим путем ехать. И я, сколько мог, трудился и поспешал путем, однако ж за худыми и противными погодами заранее поспеть не возмог... По приезду моему на первой день свидание имел с послом бухарским и довольно со оным о пути нашем переговорил».

В инструкции Ф. Беневени среди прочего было наказано: «С послом бывшим бухарским искати доброй дружбы и конфиденции, також и из людей его, чтоб войтить тем с ними в дружбу и чрез их бы получать там всякие ведомости». Как видим, в первый же день своего пребывания в Астрахани Флорио Беневени познакомился (или, если они уже были знакомы ранее, — возобновил знакомство) с бухарским послом (который, сам не ведая причин своего задержания, дожидался спутника на дальнейшую дорогу уже почти пять месяцев) и приступил, таким образом, к выполнению инструкции.

Они обсудили, какую дорогу к Бухаре выбрать. Можно было поехать через Хиву. Беневени не хотел рисковать и предлагал следовать через Персию: «Из-за учинившегося известного нещастья князя Черкасского ехать чрез Хиву до Бухары никоим образом невозможно». И Кули-бек ему «ответствовал и мнение свое открыл, что он [тоже] не весьма чрез Хиву ехать надежен, хотя б и от двора своего получил указ, а чрез Перейду ехать готов и по совету... поступать». Решили «согласно» ехать на Астрабад. Но, конечно, ни о каком выезде раньше весны нельзя было и помышлять.

Наступила зима, и появилась возможность закончить необходимые приготовления, которые в спешке не были сделаны. Ф. Беневени переписывается с Иностранной коллегией. Просит (в декабре 1718 г.) прислать ему официальную грамоту к персидскому шаху для проезда через Персию. Получает ее 15 апреля следующего, 1719 г.

Проходит весна, а сборы еще не закончены. 20 июня 1719 г. Ф. Беневени пишет о том, что «месяц и больше как наряжался я выезжать отселе, но помеха — вначале за суднами, которые от сего нового, на время, управителя ³⁶ достать не могли», потом Кули-бек все никак не мог решить своих таможенных проблем (в Россию он привез свои товары, продал их и теперь что-то вез продавать из России в Бухару). Изменилось и первоначальное намерение: вместо Астрабада решили ехать к Шемахе, хотя это был и более долгий путь. Точные причины этого нам неизвестны, [19] узнаем лишь, что «понеже многие препятства и трудности явились».

24 июня 1719 г. Ф. Беневени и Хан-Кули-бек в сопровождении русского военного отряда (солдаты должны были проводить их до Низовой пристани ³⁷, а потом на тех же судах возвратиться обратно) отплыли из Астрахани. И «4-го июля прибыл к персицкому берегу в Низовую, где получил я от сего шамахинского хана письмо одно, в котором всяким удобством и вспоможением ласкал нас. Со всем тем 20 дней продержал нас, пока подводы были присланы... А как сюда (в Шемаху. — В.В.) прибыли, против обещания нам учинено не было, но всякая противность показана... пропуску нам не отказывают... и ...время протягивают... лишняя мешкота меня и моего товарища посла в полное разорение приведет... До сих пор на свои деньги кормимся, а от сего хана, окроме квартеры, ничего не видали». Это написано в октябре 1719 г. Май 1720 г.: «И ныне о том же доношу, что состояние мое толь к худшему идет, яко (так что. — В.В.) вне всякой моей надежды... и доныне в сем проклятом месте обретаемся, и чинятся нам великие протори (убытки, траты. — В.В.), а отправления себе нимало не видим». Действительно, Кули-бек пришел «в полное разорение». Вероятно, вспоминая великолепный прием, оказанный ему в России, он тоже пишет Петру I и просит заступиться за него перед шемахинцами — помочь с проездом [1, 1721 г., д. 2, л. 1 — 3]; не раз, наверное, писал он и своему хану, и из Бухары даже приезжал специальный посланник с поручением выручить его из беды. А Беневени пришлось, поддерживая «дружбу и конфиденцию», содержать Кули-бека на свой счет («посол бухарской непрестанно мне досаждает и претендует явственно, чтоб я оного содержал и кормил»), хотя у него самого было немало проблем с финансами (ему приходилось брать в долг у купцов-иностранцев, торговавших в Шемахе) ³⁸.

Дипломатическая служба всегда нелегка, но в те времена перед посланниками возникало особенно много подобных проблем.

Ошибался все же Ф. Беневени, когда в Астрахани в 1718 г. писал: «...и нам чрез Перейду всегда безопасно ехать мочно, разве от персиян не было б нам какой противности, что не чаю...»

Теперь, в 1720 г., он постоянно требует у шемахинских властей разрешения на дальнейший проезд и объяснения причин задержания. Но следуют отказы, а объяснения весьма расплывчаты. Из России тем временем приходит рескрипт (Ф. Беневени «не надлежит тамо задерживаться более» и если невозможно следовать через Персию, то «поехать из Шемахи ко двору нашему»), а вместе с указом — «от нашего государственного канцлера к шемахинскому хану письмо» с просьбой скорейшего пропуска русского посланника [1, 1720 г., д. 1, л. 34 — 35 об., 38 — 40 об.]. [20]

Задержание Флорио Беневени в Шемахе можно объяснить той запутанной обстановкой, какая сложилась во всей Персии ко времени его приезда. Страна находилась на грани развала, потери целостности и независимости из-за непрерывных междоусобиц, вторжения афганских шлемен и усиливающейся угрозы со стороны турок-османов ³⁹.

Ф. Беневени, конечно, не повезло: он оказался в Иране в то время, когда там «началось быть возмущение, бунт и война». Но волей-неволей он стал свидетелем крайне важных событий: приезд турецкого посла Дури-эфенди (Ф. Беневени был с ним знаком еще по Стамбулу, и ему удалось побеседовать с ним) и посла французского; столкновение протурецких и антитурецких настроений; междоусобная: борьба; восстание подвластных Персии лезгин ⁴⁰, взятие ими Шемахи и разграбление купцов (среди них и русских — факт, который впоследствии явился поводом для Персидского похода Петра I ⁴¹). Да и сама задержка Ф. Беневени была не обыкновенным простоем, потерей времени: «случались стычки, однажды даже перестрелка (когда был убит толмач), побеги. Обо всем, что Ф. Беневени видел, он подробно сообщал в Петербург, и сведения эти были важны для русского правительства накануне Персидского похода.

В середине августа 1720 г. Флорио Беневени и Кули-бек смогли выехать в Тегеран. Там им удалось получить у шаха разрешение на дальнейший проезд, и 25 мая 1721 г. они наконец двинулись к персидской границе.

В пути они находились уже два года. (Вспомним, что бухарский посол еще зимой 1716 г. прибыл в Россию, значит он «путешествовал» немногим более пяти лет.)

И вот 25 сентября 1721 г. путники въехали в пределы Бухарского ханства — в пограничный город Чарджоу. «И понеже оной посланник (Флорио Беневени. — В.В.) не с большою свитой отважность свою показал и без конвою приехал в самые опасные времена, того для хану бухарскому и всем озбекам весьма удивительно было, и все генерально русской кураж и смелость похваляли...» Еще через пять недель, 3 ноября, «оной посланник имел свой въезд в город» Бухару.

С первых же дней пути, еще из Астрахани, Флорио Беневени начал выполнять те поручения, какие были определены ему в инструкции. «...И во всех... странах какие городы... положения мест, какие большие и малые реки... какие фортеции... и то все юн... по возможности... сам видел и присмотрел, а иное от других и чрез нарочные посылки верно разведывал и в мемории записал...» Такие записи велись в продолжение всего времени, «дабы [позже] о том генерально в журнале обстоятельно и порядочно расположить и описать. Также в мемории... записано, сколько разстояния от места до места, от города до города, от владения до владения, от уезду до уезду... дабы со временем (ежели возможно будет) на особой карте со описанием все то, как сам видел и слышал, присовокупить и изобразить. [21] Мемория... оного посланника имеется короткая на италианском языке...».

К сожалению, упомянутой в документе мемории на итальянском языке, а также какой-либо карты нам обнаружить не удалось ⁴². Но очень много сведений Ф. Беневени сообщает в своих реляциях, отправляемых в Коллегию иностранных дел непосредственно с места событий, по ходу своей поездки. Важная информация и интересные подробности содержатся в таком любопытном документе, как «Краткой журнал посланника... Флория Беневени, в Бухарах бывшего», составленный в традициях статей-ных списков.

В этих документах собраны данные, которые, безусловно, были интересны и важны правительству. Здесь оценка внутреннего положения среднеазиатских ханств; картина политической борьбы в них (в разгар ее и приехал Флорио Беневени); показываются полнейшая анархия в делах управления, совершенное падение престижа верховной власти и ее шаткость (как в Бухаре, так и в Хиве); говорится о постоянной вражде двух ханов по отношению друг к другу и к своим прочим соседям; рассказывается о том впечатлении, какое произвел на правительства ханств Персидский поход русской армии; приводятся сведения, касающиеся личностей самих ханов и их ближайшего окружения, нравов при дворах. В реляциях много места уделяется вопросам торговли. Но нам известно, что существовал и отдельный документ, посвященный этим проблемам. «Какие товары бухарские в своих областях имеют и куды оными торгуют, он, посланник, усмотрел и разведал, о чем особливую имеет роспись». Но, к сожалению, «роспись» в делах отсутствует.

«В столице Бухарах токмо видел оной посланник 14 полковых пушек, взятых у мунгальцов (здесь: подданных Великого Могола. — В.В.)... Притом — и другие две пушки большие: одна — медная, другая — чугунная... и понеже в дело не употреблены и валяются просто на земли без станков, да и человека не имеют, чтоб умел оными владеть... А в иных городах никакой артиллерии не имеется». Это уже касается военных сил Бухары. Об этом, а также о хивинском войске говорится много и довольно подробно.

«Хану бухарскому... за непостоянство его он, посланник, не посмел никакого числа воинских российских людей в гвардию... представить». По мнению Ф. Беневени, безвольный хан всецело находился под влиянием бухарской знати, которая была враждебно настроена по отношению к России. «Стали явно оные озбе-ки посланника клеветать и шпионом называть и самому хану не единократно внушали, чтоб приказал его, посланника, ограбить л убить али де в полон взять, следуя образцу, как хан хивинской учинил над князем Черкасским». За все время своего прерывания в Бухаре Ф. Беневени не смог встретиться с ханом Абул-Фейзом с глазу на глаз, наедине, без свидетелей, и обсудить наиболее деликатные проблемы. Например, такие, как [22] предложение хану русской гвардии и заключение военного союза. Говорить же о таких вещах в чьем-либо присутствии Флорио Беневени — совершенно справедливо — не решался. Можно предположить, что и сам хан был бы не против завести у себя «нейтральную иноземную» гвардию (несколько сот или тысячу казаков), на которую он мог бы всегда положиться и благодаря которой ему не были бы страшны «коварные» аристократы, «озбеки», и не менее коварный хивинский хан. Но он побаивался заводить об этом разговор, опасаясь все тех же аристократов. Его же недруги, догадываясь о возможных предложениях русского посла и желаниях хана, в буквальном смысле не теряли их из виду. «В 1722-м году в день тезоименитства... его императорского величества, к тому ж получа он, посланник, чрез посторонних известие, что мир с шведами заключен, для того он... чинил илюминацию и потеху изрядную, и хан бухарской... приезжал инкогнито к нему... на двор с намерением, чтоб с ним видеться, и для того пришествия он, посланник, приготовил было нарочитой банкет. Однако ж и тут оного хана обретающиеся при нем ближние придворные два министра... [на] конфиденцию не допустили... А стоял он, хан, на оного посланника дворе даже до окончания той потехи».

Но все-таки Ф. Беневени приходит к выводу о невозможности заключения военного соглашения с Бухарой: «...а ежели б... та ханская и всего его двора и всех озбеков к тому (к заключению соглашения. — В.В.) склонность была совершенная, и то в дело поставить невозможно... [потому], что оной народ по природе весьма непостоянный и обманливый и что в первом часу говорит, на другой час от того запирается».

С таким «непостоянным и обманливым народом», т. е. с ханом и бухарской знатью, Ф. Беневени действует довольно гибко. Изучив ханских ближайших помощников, придворных, познакомившись с его родственниками, он сумел кого-то из них подкупить, кого-то уговорить и при случае пользуется их услугами передает через них свои просьбы, пишет записки, назначает встречи. Так, особенно близко Ф. Беневени сошелся с фаворитом хана евнухом Ходжой-Улфетом, и тот несколько раз защищал посланника от нападок «озбеков» перед ханом.

Вернемся же к документам. Нет необходимости пересказывать все их содержание: публикации этих материалов, научное значение которых действительно трудно переоценить, и посвящен настоящий сборник. Но еще более 100 лет назад один из первых востоковедов, обратившихся к материалам Ф. Беневени, Н. И. Веселовский, совершенно верно отметил: «Из его донесений и дневника мы ясно видим тогдашнее положение описываемых им стран» [16, с. 178]. Излишним, наверное, будет пытаться улучшить подобную оценку.

Остановимся еще на тех известиях Ф. Беневени, которые касались важных для правительства вопросов — куда течет Амударья и есть ли в Средней Азии золото. [23]

«Оная река Дарья идет из Индианской земли из гор от города Кабула мимо некоторых индианских городов и подошла под Бадаксан, а из-под Бадаксана идет мимо некоторых городов и деревень бухарских и хивинских...» «Помянутая Аму река течение свое имеет в море Аральское, разстоянием от Хивы день езды, а в древних временах (как он, посланник, известился от тамошних) течение имела в Каспийское море...». Сообщая об истоках Амударьи, Ф. Беневени ошибался. Река Пяндж, продолжение которой именуется Амударьей, берет свое начало значительно северо-восточнее Кабула. Но все-таки эти указания в значительной мере уточняли имевшиеся до этого весьма смутные представления о течении реки. Безусловно, думать, что в то время первые же сведения об истоках реки, берущей начало в горной, почти недоступной местности, окажутся точными, было бы неправильно. Даже ныне иногда бывает трудно точно определить истоки некоторых рек земного шара.

И «по той же де реке есть золото», оно есть и «по Сыр реке, по берегам в песках... везде мочно золота сыскать. Но и в Индиджане, и в Мергаламе зело довольно». Сообщая о золоте, Ф. Беневени, по словам В. В. Бартольда, «доставил несколько преувеличенные сведения» [8, с. 395]. В этой преувеличенности, возможно, сыграло роль то, что русский посланник не посещал те места, где, по слухам, могло добываться золото. Ему было опасно выезжать за пределы города, так как все государство было «охвачено смутой». И он не рисковал. «Он тамо посылал некоторых ухожан по узбекским юртам в округлость о розведывании руд, золотой и серебряной. И потом камердинера своего посылал в Балх и Бадаксан, и что он тамо видел и слышал, о том приказал ему... учинить реляцию на словах и посылал с ним [в Россию] образец купленного в этих местах золота». Только однажды Ф. Беневени самому удалось взять «пробу» «золотоносного» песка из Амударьи: «Когда из Хивы ехал... для пробы также вывез с собою тамошнего песку, который, видится, якобы походит на прежде отправленный с золотыми искрами песок от оного посланника из Бухар».

Вряд ли этот песок действительно содержал золото, и те «золотые искры» ему, неспециалисту, скорее всего только представлялись. Но можно предположить, как сильно ему хотелось, чтобы золото обнаружилось, хотелось «порадовать» тех, кто его послал.

Сообщая о золоте, Ф. Беневени, следовательно, ссылается только «на изустные» известия. А они, конечно, могли быть отнюдь не достоверными, и в них могли оказаться вплетенными многие и многие легенды. (Тем не менее сообщений о мифическом «Эркете» у Флорио Беневени нет.)

Так, можно догадаться, чего стоят сведения упоминавшегося выше камердинера Николо Минера, рассказывавшего о том, что «от Бухар в трех днях, есть город Карсий, около которого в полях находят всегда летним временем манну, наподобие сахару [24] леденцу малыми кусками, которая идет в лекарство в оптеки к оного де тамо зело много, так что употребляют вместо сахару в конфекты и вместо меду в иствы (яства. — В.В.) кладут и пьют с чаем». Конечно, это легенда, сказка. И манна — это всего лишь какая-нибудь восточная сладость, всегда диковинная для европейца ⁴³. Но так хочется поверить в чудо, в «манну», собираемую «в полях»! И сейчас порой мы не сразу убеждаемся в неправдоподобности иных легенд и слухов, а эта манна «падала» в начале XVIII в., и притом на Востоке — сказочном уголке света. Кроме того, кому неизвестно о той манне небесной — чудесной пище, которую в продолжение 40 лет бог посылал ежедневно израильтянам в пустыне?! В это искренне верили.

Конечно, не следует думать, что Ф. Беневени привез одни лишь преувеличенные сведения. Просто при определении достоверности приводимых документов мы должны помнить о той эпохе, в какую они были написаны, и о том, что уже знали в, России (и в Европе в целом) и что еще известно не было ⁴⁴.

Свои реляции Флорио Беневени отправлял в Россию с гонцами. Среди них нам известны толмач грек Иван Дементьев, башкир мулла Максюта Юнусов, камердинер итальянец Николо Минер. Непросто было благополучно добраться за тридевять, земель по «диким степям» и пустыням, при подозрительности и явной недоброжелательности к пришельцам бухарцев, хивинцев, казахов, калмыков, туркменов, притом что «дороги весьма опасные и непроходимые» были и гонец «неоднократно смертию угрожен был».

Иван Дементьев под видом купца через Хиву повез в Россию донесение. Хивинскому хану стало известно, что Дементьев не «торговый человек», а гонец русского посланника в Бухаре. Неделю его самого и его спутников продержали в крепости, угрожая пытками. Однако ему удалось скрыть бумаги, которые он вез. Выбравшись из Хивы, он по дороге был ограблен каракалпаками, но письма опять-таки сохранил. Наконец, добравшись, до Астрахани, он передал эти бумаги, превратившиеся уже в. лохмотья, царским чиновникам (это было во время Персидского похода, и Петр находился в Астрахани) [1, 1722 г., д. 4, л. 1].

Итак, несмотря на все приключения гонца, реляция была доставлена довольно быстро, «всего» за три месяца. А ведь случалось, что письмо путешествовало полгода, год и даже больше.

Николо Минер в апреле 1724 г. привез в Москву реляцию, написанную в Бухаре в апреле 1723 г.

Подобным образом обстояло дело и с теми письмами, которые шли из Москвы и Петербурга к Ф. Беневени. В марте 1723 г. он просил у Коллегии иностранных дел разрешения покинуть Бухару: посланник считал свою миссию выполненной. Его письмо получили быстро (в ноябре того же года) и отвечали: «Повелеваем, чтоб тебе ехать из Бухары ко двору нашему немедленно, которым путем безопаснее и способнее ты усмотришь. А для ведома твоего... объявляется, что ныне в персицких [25] краях войска наши обретаются... дабы ты... ежели способно тебе будет, на те места, где оные войска наши... проехать мог». Позже из Москвы было послано еще одно письмо, в котором спрашивалось: «Получил ли ты оные указы, о том мы известия не имеем» — и повторялось, что Ф. Беневени должен выезжать из Бухары желательно, для облегчения проезда, к месторасположению русских войск, находящихся в Персии [1, 1724 г., д. 1, Л. 11 — 11 об.; 1723 г., д. 1, л. 38 — 39 об.]. Но и первое и второе послание из России Ф. Беневени получил только в 1725 г.

Некоторые донесения Ф. Беневени были написаны тайнописью — цифирью (каждая цифра обозначала определенную букву); они расшифровывались в Коллегии иностранных дел. Но, к сожалению, не все документы до нас дошли: Флорио Беневени «неоднократно в Бухарах при некоторых случаях со страху принужден был многие записки и реляции, касающиеся до тамошнего состояния, которые были на русском языке, жечь, дабы не сыскались».

«К тому же тамошние озбеки за причину князя Черкасского имели его, посланника, в великом подозрении». И, как нам уже известно, «самому хану... внушали, чтоб приказал его... ограбить и убить али де в полон взять...» Вполне понятны поэтому слова Ф. Беневени: «...чего ради я вне ума моего обретаюсь, не знаю, что делать, как бы от сего варварства освободиться. Везде страх, везде смерть признаваю». Он не мог выехать из Бухары, и, хотя имел прощальную аудиенцию у хана и получил от него грамоту к русскому царю, его «отпустили только на словах»: никакого конвоя не дали, сроки отъезда не объявили. У хана не было настоящей власти, и его «управительство» названо Ф. Беневени «без основания... ибо все хана... больше для фигуры токмо и слушаются». Хан, повторяем, зависел от бухарской знати, а она не желала сближения с Россией. Для начала хан должен был не отпускать русского посланника.

Обстоятельства этого «неотпуска» очень подробно описаны в журнале Ф. Беневени. Упомянем только, что он все-таки решился выехать из Бухары в Персию 16 февраля 1725 г., но в дороге чуть не был убит посланным из Бухары ему вдогонку отрядом туркмен и вынужден был вернуться назад.

«...Хивинской хан Ширгазы... (тот же, которой был во время князя Бековича), — сообщает Ф. Беневени, — писал ко мне не-единократно и секретно... призывая и увещевая, чтоб я ехал чрез Хиву и его земли... без всякого сумнения, и обещал мне свободной проезд с пристойною честию и с провожатыми до границ российских, не нанося никакого вреда и убытка... И понеже я никоею мерою не хотел верить лживым обещаниям и предательным еловым Ширгазы хана, для того добрым способом всегда извинялся, что я не мог восприять такой путь...» Хивинский хан, как видно, стремился всячески загладить свою вину перед Россией, боясь мщения за Бековича-Черкасского, и Желал угодить — помочь русскому посланнику. Но, конечно, [26] трудно было решиться и «восприять путь» через землю «злодея», где можно было и «погибнуть, как Бекович».

И все же в сложившейся ситуации в Бухаре, при все усиливающейся вражде к русскому посланнику со стороны знати и самого хана, после попытки убить его, Флорио Беневени решился на риск — ехать через Хиву.

8 апреля 1725 г. он тайно, никого не посвящая в своп планы, глубокой ночью бежал из Бухары на Хиву. Никто из бухарцев, конечно, не мог ожидать, что он отважится на это, и никто его не поджидал на дорогах, ведущих в соседнее ханство. Побег удался. 19 апреля он въехал в Хиву.

В журнале подробно описаны его пребывание в этом ханстве, встречи и беседы с ханом, его ближайшим окружением, дается оценка настроений хивинского правительства, обстановка в ханстве.

Ф. Беневени действительно не тронули (хану не нужно было этого) и даже дали с собой подарки. А Ширгазы направил в Россию вместе с русским посланником своего посла для примирения. В начале августа 1725 г. они выехали из Хивы. После «поспешания денного и нощного», «понеже дороги небезопасны были», быстро, «а именно в 23 дни, из Хивы к Яику, к Гурьеву городку, 30-го августа прибыл... где принужден был 8 дней по-отдохнуть». В сентябре Флорио Беневени приехал в Астрахань.

Вместе с ним возвратились 92 русских пленника (среди них двое драгун из отряда А. Бековича-Черкасского), которых Ф. Беневени выкупил из неволи. Он привез из Бухары грамоту, написанную по-персидски золотом и с ханской печатью, к русскому царю Петру I (самого царя уже восемь месяцев не было в живых) [1, 1725 г., д. 1, л. 4, 6]. Персидский шах и оба хана передали с Ф. Беневени свои подарки (всего, как потом точно подсчитали казначеи, на 7461 руб.). От бухарского хана среди прочего были посланы два барса и четырнадцать отличных иноходцев, «но из-за безводицы те лошади все пали, токмо из оных восемь или девять в живых остались» [1, 1726 г., д. 4; 2, д. 2396, л. 14].

«Езда оного посланника продолжалась 7 лет и три месяца...» Вспомним также, что подобное путешествие бухарца Хан-Кули-бека продолжалось более 5 лет, «срочная» миссия Артемия Волынского в Персию — 3, 5 года, посольство П. А. Толстого в Порте — почти 14 лет, служба англичанина инженера Джона Перри в России — 17 лет.

Семь лет в чужих, незнакомых местах, в «тридевятом царстве», среди недругов, без близких, один...

А русскому правительству того времени и ученым последующих лет столь долгая поездка могла показаться даже замечательной в том смысле, что у посланника была возможность за много лет собрать более точные и ценные сведения о тех странах, где он был. Если же подсчитать все годы русской службы Флорио Беневени (его пребывание в Стамбуле, Петербурге, [27] поездки в Вену и Неаполь, миссию в Среднюю Азию), получится 18 лет. В человеческой жизни — это большой срок. Но эти 18 лет, как и сам век одного человека, — мгновение в жизни целого государства.

21 сентября 1725 г. Ф. Беневени отправил из Астрахани письмо на имя императрицы Екатерины с просьбой, чтобы он «налегке по почтам ко двору... немедленно отправлен был». Это письмо императрица получила через месяц, и соответствующие распоряжения были отданы, вероятно, немедленно: всего через два с небольшим месяца, в начале декабря, Ф. Беневени приехал в Москву.

По указу полицейской канцелярии для него была определена квартира, «а именно двор куриера Коллегии иностранных дел Мануйла Дмитриева, которого двор имеется в Басманной слободе в приходе церкви Никиты Христова Мученика». В эту квартиру Ф. Беневени вселился 21 января 1726 г. [2, д. 1089, л. 5 — 5 об., 7]. Но еще раньше, 3 января, он подал в Коллегию челобитную об отпуске его на полгода на родину, в Рагузу (этот документ, а точнее, один из его списков от 26 февраля, начинающийся кратким жизнеописанием Ф. Беневени, мы уже упоминали).

«И будучи в таком дальнем разстоянии от отечества моего Рагузы, — пишет он, — лишился отца и матери моих. К тому же ноне получил известие, что в оной же Рагузе не стало и деда моего, который прежде сего был архиереем в Константинополе... И понеже из фамилии имеюся старшим наследником я, нижеименованный... и братья мои и протчие родственники наши после смерти родителей наших в несоюзе обретаются и дом и прот-чее разоряется. И оные братья мои требуют моего присутства яа время, чтоб дом наш осмотреть и их вспомнить, а при том бы мне предуспеть в завладении хотя и небольшого наследства, которое имеется после деда моего смерти» [2, д. 1120, л. 1 — 1 об.].

«...Братья мои требуют моего присутства... чтоб дом наш осмотреть и их вспомнить...» Сколько событий произошло без него за долгие 18 лет в «милой сердцу» Рагузе!

Однако прежде чем уехать на родину, Ф. Беневени просит у казны денег для оплаты долгов и «на расплату заслуженного служителям, при нем страдавшим». Требует и «причитающихся... денег за прошлые годы», напоминая, что порученную ему «комиссию нужнейшую по возможности исправил», но «возвратился в крайней скудости». Следует огромная переписка, связанная с денежными расчетами (несколько дел) [1, 1726 г., д. 1 — 14; 2, д. 1120, л. 2 — 8 об. и др.].

Ф. Беневени пишет в Коллегию иностранных дел, которая ходатайствует перед Верховным тайным советом. Далее челобитные обращены к Екатерине, Петру II. Поступают ответы. Все считают, пересчитывают.

Первоначально он просит выплатить ему 2660 руб. Но Верховный тайный совет отвечает, что «ему, секретарю Флорию, за [28] долговременное тамо житие дать в награждение 2000 рублев, а за сею выдачею секретарского окладу выдавать ему уже не надлежит, понеже в сей ...сумме [заключен и оклад]... И тамо он от ханов кормовых и подарков и от купцов под образом займу получил великое число...»

Ф. Беневени объясняет, что одолжил очень много денег у разных купцов в разных городах (как посчитали — на 18 639 руб.), но оплату этого долга он относит на счет казны, так как одалживал на нужды посольства, т. е. на казенные нужды. Правительство соглашается заплатить все долги, но в то же время напоминает Беневени, что от поездки он имел и личную выгоду: сумел продать свои товары на большую сумму, кроме того, лично ему были сделаны подарки от бухарского и хивинского ханов. Снова следуют подсчеты. В них фигурируют такие удивительные цифры, как, например, 10 001 руб. В итоге Ф. Беневени соглашается принять 2 тыс., которые ему предлагали сначала. Но от Верховного тайного совета приходит указ выдать только 1 тыс. руб. Дело передается на рассмотрение императору Петру II ⁴⁵. (Даже П. А. Толстой, инициатор создания Верховного тайного совета и один из шести его членов, не идет навстречу своему давнему сотруднику.)

Все же первоначальные 2 тыс. руб. Ф. Беневени были выплачены, и все, кто помогал ему в его поездке, были вознаграждены сполна.

Это тянулось два года.

Наконец 18 декабря 1727 г. был дан указ: «Секретарь Флори Беневени отпущен во отечество, и ему дан пашпорт», а также «подводы по его рангу» и поверстные деньги [2, д. 1120, л. 7 об., 12].

Мы не знаем точной даты отъезда Ф. Беневени на родину, Не знаем, возвратился ли он потом снова в Россию (ведь он просился в Рагузу только на полгода). Его следы теряются в декабре 1727 г. Нам удалось восстановить лишь историю тех почти 20 лет его жизни, которые были связаны со службой России ⁴⁶.

III

В то время, когда Флорио Беневени находился еще только» по дороге к Бухарскому ханству, в Сибирь «для розыска» о злоупотреблениях князя Матвея Гагарина был послан гвардии майор И. М. Лихарев. Среди множества данных ему поручений было и такое: «Трудиться всеми мерами разузнать о золоте ер-кецком (эркетском. — В.В.), подлинно ли оно есть, и от кого Гагарин узнал, тех людей отыскать, также и других знающих людей, и ехать с ними до тех крепостей, где посажены наши люди... потом проведывать о пути к Эркети, как далеко и возможно ли дойти?» [32, с. 182 — 209; 44, т. 16, с. 496]. [29]

Как видим — очередная попытка (после И. Бухгольца) разузнать о золоте «с сибирской стороны». В 1719 г. И. М. Лихарев с небольшим отрядом (440 человек) дошел до оз. Зайсан и даже проплыл оттуда еще некоторое расстояние по Черному Иртышу. Но Эркета не достиг и не смог отыскать тех людей, которые первые поведали М. П. Гагарину о том городе [8, с. 397] ⁴⁷.

В 1722 — 1724 гг. от Тобольска по Иртышу совершил поездку капитан Иван Унковский, в частности тоже проверяя слухи об эркетском золоте [37а; 25, с. 120 — 121].

Ряд предприятий, вызванных слухами об Эркете, завершился уже после смерти Петра I посольством к калмыкам в 1732 — 1733 гг. плац-майора Угримова. Ему удалось наконец выяснить вопрос о загадочных золотых россыпях. Оказалось, что золото добывалось в Восточном Туркестане (Синьцзяне), причем не у Яркенда (который неправильно называли Эркет), а у г. Керии. С тех пор как было определено точное географическое положение этих приисков, идеи о военном походе с целью завладения ими более не возникало [8, с. 398 — 399; И, с. 105 — 106; 37а, с. 233 — 237].

Мысль же об открытии новых торговых путей в Индию не покидала Петра I до самой его смерти. Он верил в возможность добраться туда, причем и по воде, и по суше через Среднюю Азию.

В 1722 г., во время Персидского похода, произошел довольно любопытный, во многом показательный разговор Петра с капитан-лейтенантом Ф. И. Соймоновым ⁴⁸. «“Голландцы и протчие в купеческом их мореплавании, обходя кап Бона-Эксперанца, идучи в Восточную Индию, как труды, так и продолжительное время... претерпевают, — сказал Ф. И. Соймонов. — А как вашему величеству известно, сибирские восточные места, и особенно Камчатка, от всех тех мест и Японских, Филиппинских островов до самой Америки... не в дальнем расстоянии найтиться может, и потому много б способнее и безубыточнее российским мореплавателям до тех мест доходить возможно было против того, сколько ныне европейцы почти целые полкруга обходить принуждены”. “Слушай, я то все знаю... да то далеко”, — ответил Петр I и спросил: “Был ты в Астрабатском заливе? Знаешь ли, что от Астрабата до Балха и до Водокшана и на верблюдах только 12 дней ходу? А там во всей Бухарии средина всех восточных коммерции. И видишь ты горы? Ведь и берег подле оных до самого Астрабата простирается. И тому пути никто помешать не может”» [43, с. 552 — 553].

Есть также известие о том, что в 1722 г. Петр I встречался в Астрахани с находившимся там московским купцом Андреем Семеновым (тем самым, который почти 28 лет назад побывал в Индии вместе с С. Маленьким). Петр еще раз, уже лично, расспрашивал его о давнем путешествии, о тех путях, какими он следовал в Индию [41, с. 292]. А. С. Пушкин: «Петр сверх горо-Да при Куре думал завести еще пристань в Зинзилинском заливе [30] для Гиляни, другую — для складки товаров, третью в Астрабаде для торгов с Хоразанью, Бухарой, Самаркандом и Индией. Он приказал их и строить, а между тем отправил... к индейскому моголу в Бенгалию виц-адмирала Вильстера, капитана Мяснова и капитан-поручика Кошелева на трех фрегатах... Велено было им заехать и в Мадагаскар и предложить королю наше покровительство» [39, с. 310].

Вольтер: «Давно уже пираты разных наций... разбойничали на морях Европы и Америки; всюду беспощадно преследуемые, они удалились на берега острова Мадагаскар. Это были отчаянные люди... которым не хватало только честности для того, чтобы считаться героическими. Они искали государя, который бы принял их под свое покровительство. Как только стало известно, что Карл XII вернулся в Швецию, они возымели надежду, что этот государь, терпя недостаток во флоте и в солдатах, окажет им благосклонный прием» [17, с. 154 — 155].

Петр, как победитель шведов, считал себя сильнейшим, и, следовательно, это он, а не шведский король, должен предоставить протекторат «хозяевам южных морей». Заманчивым казалось приобрести могущественные армады, наводившие ужас на многие флотилии мира ⁴⁹. Мадагаскар мог стать опорным пунктом на пути русских кораблей в Индию.

В декабре 1723 г. были снаряжены два фрегата под командованием вице-адмирала Даниеля Вильстера. Им надлежало тайно, без флага без всяких морских церемоний, не заходя попутные порты следовать старым (но еще неизвестным русским морякам) морским путем вокруг Африки к Мадагаскару, я оттуда дальше к главной цели — к Индии, в Бенгалию. В инструкции Д. Вильстеру поручалось склонить Великого Могола к торговле с Россией, разведать, какие товары могли бы выгодно продаваться в Индии, привезти оттуда для пробы кое-какой товар в Россию.

Ввиду того что экспедиция собиралась в спешке и не была подготовлена как следует, вскоре после выхода в море она была прервана, а в январе 1724 г. корабли возвратились назад. Новое ее отправление отложили на неопределенный срок (не только из-за необходимости специальных, более тщательных сборов для плавания в южных морях, но и из-за того, что в начале 1724 г. русскому правительству стало известно действительное положение пиратов Мадагаскара, у которых бесполезно было искать какую-либо поддержку и помощь в установлении прочного торгового пути в Индию [14, с 281 — 283; 18, т. 8, с. 434, т. 9, с. 301 — 303, т. 10, с. 370 — 382; 19; 21, с. 91 — 102]. Петровская эпоха — удивительнейшая и, по словам А. С. Пушкина «ужасная пора», частица всей предыдущей и подающей всемирной истории, ее звено. В истории этой эпохи есть множество интересных страниц, связанных с Востоком как изученных, так и пока еще не исследованных. Наш сборник рассказывает лишь об одной, весьма маленькой, хотя в то же [31] время и весьма важной странице — поездке в восточные страны русского посланника Флорио Беневени. В нашем введении мы посчитали необходимым упомянуть (к сожалению, кратко и сжато) и некоторые другие, наиболее значительные моменты рассматриваемого периода, чтобы показать читателю исторический контекст, в котором проходила миссия нашего героя. В заключение отметим, что представленные документы частично были опубликованы в 1853 г. А. Н. Поповым в качестве приложения к его статье «Сношения России с Хивою и Бухарою при Петре Великом» [37]. Но, учитывая научную важность документов, а также то, что работа А. Н. Попова вышла давно и ограниченным тиражом, было решено осуществить новое их издание. В дополнение к уже известным материалам публикуются еще шесть писем и реляций, а также такой важный документ, как «Краткой журнал посланника...», составленный в традициях старинных русских дипломатических документов.

В предыдущей публикации (А. Н. Попова) «Краткой журнал текущего 1725-го году...» был приведен в итальянском оригинале. Мы помещаем его русский перевод, выполненный сразу же по возвращении Ф. Беневени из поездки П. Сафоновым — переводчиком Коллегии иностранных дел. Текст этого перевода может считаться одним из образцов русского делового языка петровского времени и (как, собственно, и тексты всех документов) приобретает, таким образом, дополнительную ценность. Перевод сверен нами со списком итальянского оригинала. Тексты всех помещенных в сборник материалов приводятся по спискам, хранящимся в ЦГАДА и АВПР. (Некоторые реляции сверены Н. В. Котрелевым.) Документы, касающиеся личности Ф. Беневени, обстоятельств его отправления в Бухару и возвращения в Россию, использованные в предисловии, были до сих. пор неизвестны и впервые вводятся в научный оборот. Несколько частных замечаний. Во время своего путешествия Ф. Беневени фактически очень мало соприкасался с народом, т. е. с-простыми людьми тех стран, где ему приходилось бывать. Общался же он преимущественно с ограниченным кругом придворных и представителей феодальной знати, где царил — и это свойственно не только Востоку — дух интриг, завистничества, обмана, лжи и подкупа, проявлявшийся иной раз довольно откровенно и ярко (читатель узнает из текста хотя бы рассказ. Ф. Беневени о том, как грубо вымогал у него подарки ханский фаворит в Хиве). Атмосфера торгашества и наживы была характерна в среде купцов, менял и ростовщиков, с которыми Ф. Беневени также приходилось часто сталкиваться. Отсюда, к сожалению, явно ложные выводы и неправильные характеристики народов, населяющих ханства. Конечно же, в действительности подобные оценки, содержащие негативные дефиниции («обман», «ложь», «коварство» и т. п.) общенационального характера, совершенно необоснованны.