А.Н.Долгих

КРЕСТЬЯНСКИЙ ВОПРОС В КОМИТЕТЕ 6 ДЕКАБРЯ 1826 ГОДА

(Продолжение. Начало см. в № 1 за 2002 г.)

Перейдем теперь непосредственно к истории Комитета. Сама идея создания особого учреждения для подготовки ряда серьёзных реформ возникла уже в начале царствования Николая I. Основополагающий принцип их осуществления был изложен в именном указе 13 июля 1826 г., извещавшем о завершении следствия по делу декабристов: «Не от дерзостных мечтаний, но свыше усовершаются постепенно отечественные установления». Вместе с тем, нужно отметить, что ещё в самом первом манифесте Николай заявил о стремлении к тому, чтоб царствование его было продолжением царствования Александра Первого ¹.

Сложно говорить о причине подобного стремления. Важно отношение Николая I к реформам вообще и к реформам в сфере крестьянского вопроса в частности. Обычно, когда говорят о политике этого монарха, упор дедают на его стремлении сохранить «систему», приверженность «форме» и т.д. ². Но, видимо, это не совсем так. Но, поскольку он, в отличие от царственного брата, был человеком практического склада, идеи определённых изменений могли найти воплощение в его политике. Как писал М.А.Рахматуллин, «в отличие от своего брата Николай I обладал государственной и личной волей, решимостью, прямотой». К тому же нельзя отбрасывать и его мысли о необходимости правовых реформ, хотя император и исходил из представления, что «лучшая теория права есть добрая нравственность» ³.

Показательна сама постановка вопроса о Николае как реформаторе. Что побуждало этого человека, консерватора как в душе, так и в большинстве проявлений, к проведению реформ. Полагаем, что не последнюю роль в этом сыграли собственные размышления о российских неустройствах, в определённом смысле подкреплённые знакомством с содержанием «Свода показаний» декабристов — оно было выпущено по высочайшему повелению чиновником А.Д.Боровковым. Консерватизм Николая, которым он в значительной степени обязан влиянию Н.М.Карамзина, во-первых, отнюдь не был препятствием для реформ как таковых, а во-вторых, создаваемая система социальных отношений предполагала строгую иерархию для сословий и сословных группы при одновременном исправлении всех нарушений. В этом смысле крепостное право, почти полная зависимость крестьянина превосходила все необходимые, по мнению многих, пределы.

В особенности Николай возмущался тем, что подобная зависимость отнимала у самодержавия традиционную роль модератора социальных отношений. Очевидно, одним из факторов в пользу реформ было рассмотрение их как альтернативы революции, возможности укрепления государства и власти через реформы. Не нужно забывать и об александровском и павловском наследии в политике Николаю в отношении сословий.

На наш взгляд, политика Николая по крестьянскому вопросу на протяжении царствования эволюционировала. Причём, в первые годы речь могла идти о серьёзных шагах в направлении глобальных реформ в сословной области, чему свидетельство — Дополнительный закон о состояниях, о котором пойдет ниже речь. Постепенно реформаторский пыл угасал, что было связано, на наш взгляд, в связи с нарастанием революционной угрозы — события в Европе были наглядным примером. П.А.Зайончковский писал по этому поводу: «В целом все реформаторские дела Николая I ставили своей целью не только укрепить, но и всемерно усилить существующую систему помещичье-полицейского государства, утвердив ее на законном фундаменте. Однако после революционных событий начала 30-х годов все стремления осуществить широкие реформы и в этом направлении были оставлены» ⁴.

Можно также предполагать, что сами реформы, по мнению элиты, могли поколебать status quo и способствовать возникновению революции, чего крайне опасались в высших эшелонах власти. Скажем и о таком явлении, как постепенное вырождение реформаторских способностей у бюрократии николаевского времени, явно эволюционировавшей вправо, воспитывавшейся в атмосфере «тащить и не пущать», не рассуждать. Кочубеи, Сперанские, Канкрины и Киселёвы, то есть представители уже народившейся либеральной бюрократии, в значительной степени являвшиеся мотором реформ в силу пассивности народа и противостоявшие массе реакционного дворянства ⁵, уходили, а так как свято место пусто не бывает, их место занимали другие — Клейнмихели, Чернышёвы, Вронченко и Нессельроде, чьё пристрастное отношение к реформам известно.

Возвращаясь к проблеме основания Комитета 6 декабря 1826 г., отметим, что составление программы реформ в 1826 г. было поручено М.М.Сперанскому, одному из наиболее выдающихся деятелей александровского царствования. Свидетельством этого является находящийся в фонде Сперанского в ГНБ в Петербурге черновик его записки об организации Комитета для рассмотрения проектов государственных преобразований России, датированный 15-м ноября 1826 г. Частично текст этой записки, вероятно, в позднейшем варианте, приводится М.А.Корфом в книге о Сперанском. Автор записки указывал: «Не уновлениями, но непрерывностию видов, постоянством правил, постепенным исполнением одного и того же плана устрояются государства и совершаются все части управления. Следовательно, продолжать начатое, довершать неоконченное, раскрывать преднамеренное, исправлять то, что временем, обстоятельствами, попущением исполнителей или их злоупотреблениями совратилось с своего пути — в сем состоит все дело, вся мудрость самодержавного законодателя, когда он ищет прочной славы себе и твердого благосостояния государству. Но продолжать начатое, довершать неоконченное нельзя без точного удостоверения в том, что именно начато и не окончено, где и почему остановилось, какие встретились препятствия, чем отвратить их можно».

Исходя из всего вышесказанного, автор записки следующим образом изложил предметы занятий будущего Комитета: «Обозрение учреждений государственных (Совета, Сената и министерств) и губернских, со стороны их истории, перемен в последние двадцать пять лет, настоящего положения, коренных свойств и мер усовершения; 2) обозрение разных частей управления, а именно: а) дел финансовых: податей, земских повинностей, пошлин, государственных имуществ, движения внутренней и внешней торговли и фабрик и кредитных установлений, и б) законов земских, или о частной собственности, о правах различных состояний, о праве вещественном и личном, и о порядке судопроизводства». В записке предлагался также и порядок обсуждения в этом Комитете данных вопросов для последующего внесения готовых проектов законов на рассмотрение Государственного совета ⁶.

Некоторые из предложений Сперанского были использованы императором, и 6 декабря 1826 г., в день его рождения, что лишний раз должно было подчеркнуть значимость для этой меры, был издан рескрипт на имя графа В.П.Кочубея об учреждении секретного Комитета под его руководством для рассмотрения различных вопросов государственного управления. Членами Комитета были назначены генералы граф П.А.Толстой, И.В.Васильчиков и барон И.И.Дибич, д.т.с. князь А.Н.Голицын, т.с. М.М.Сперанский, а производителем дел статс-секретарь Д.Н.Блудов. Впоследствии к числу производителей дел были добавлены статс-секретари Д.В.Дашков и барон М.А.Корф ⁷. Дадим характеристики членам Комитета, уделяя особое внимание их мнению по крестьянскому вопросу.

Председатель граф (с 1799 г.), а затем князь (с 1831 г.) В.П.Кочубей (1768 — 1834), сын П.В.Кочубея и родной сестры государственного канцлера светлейшего князя А.А.Безбородко, внук генерального писаря В.Л.Кочубея, казнённого И.С. Мазепой, был одним из наиболее значительных государственных людей в царствование Александра I, участником Негласного комитета, сенатором и членом Государственного совета с 1801 г. (в 1827 — 1834 гг. являялся председателем Государственного совета), министром внутренних дел (в 1802 — 1807, 1819 — 1825). Опытный и умный администратор, человек вполне определённого либерального образа мыслей, сторонник ограничения крепостного права, он не был по натуре борцом и обычно уклонялся от столкновений с открытыми консерваторами, в частности, по вопросам, касающимся крепостного права, как это было, например, в 1820 г. в Государственном совете при обсуждении вопроса о запрещении продажи крестьян без земли. Ловкий царедворец, не всегда понятный даже для таких лицедеев, как Александр I, он пользовался в первые годы нового царствования особым доверием монарха, ценившего его мудрость и опытность в делах, а также благотворное воздействие на общественное мнение того времени, что явствует из отчета А.Х.Бенкендорфа по 3 отделению С.е.и.в.к. за 1827 г. Либерализм Кочубея был довольно умеренным, а это для монарха, по-видимому, было гарантией того, что реформы, которые предпримет Комитет, не будут ни слишком куцыми, ни слишком радикальными.

Архив В.П. Кочубея погиб во время Великой Отечественной войны. Один из немногих историков, имевших возможность с ним ознакомиться в начале ХХ столетия, Т.Богданович так писал о своем герое: «Граф Кочубей... был всегда решительным сторонником английской конституции. Ему был глубоко симпатичен самый дух, проникавший государственный механизм Англии. В разные периоды своей жизни он мечтал о возможности без революционного потрясения основ русского строя вдохнуть в него тот дух законности, какой царил надо всем в Англии. Еще юношей он пытался произнести речь на эту тему в Екатерининском Сенате; при вступлении Александра на престол он мечтал, что его царственный друг осуществит на деле английские принципы управления, и даже во время правления Николая он представил записку о мерах предупреждения революции в России, проникнутую теми же самыми взглядами». Т. Богданович отмечал, что император Николай I «почему-то относился к нему с большим почтением и советовался вначале по всем важнейшим государственным делам» ⁸.

О важном значении Кочубея в эпоху николаевского правления писал в своём дневнике А.С. Пушкин, отмечая в связи с сообщением о его кончине следующее: «Оно произвело сильное действие; государь был неутешен; новые министры повесили головы. Казалось, смерть такого ничтожного человека не должна была сделать никакого переворота в течении дел. Но такова бедность России в государственных людях, что и Кочубея некем заменить!» Пушкин приводит следующее мнение о нем современника: «Это был ум в высшей степени примирительный; никто не умел так хорошо, как он, решить какой-нибудь вопрос, привести мнения к согласию и проч.» Интересна эпиграмма — «надгробный мадригал», приводимая им в дневнике, с которой поэт был согласен:

А вот что писал о нём историк ХIХ столетия Ф.М.Уманец: «Он так же хорошо устроился среди эксцентричного павловского режима, как и в блестящий век Екатерины. Искусно проведя свою ладью через пороги и противоречия четырех царствований, он именно доказал свое глубокое знание России… В этом обществе, где чуть ли не каждый являлся с своим лекарством от зубной боли, Кочубей никогда не показывал публике своих карт... в его жизни встречаются целые годы, когда, слегка пожав плечами (насколько позволял этикет), он благоразумно оставался в стороне» ¹⁰.

Биограф Кочубея Н.Д.Чечулин так писал о последних годах его деятельности, в частности, об отношении к идее улучшения положения крепостных: «Сочувствие Кочубея идее освобождения в последние годы его жизни для нас совершенно несомненно и, пожалуй, даже яснее, чем в начале его деятельности. Но сколько-нибудь крупных, решительных мер он, вероятно, не предполагал; он никогда к ним не был склонен, а к этому времени и долгий опыт государственной деятельности, и самые годы — ему было уже за 60 лет — конечно, не содействовали тому, чтобы он являлся деятелем решительным, энергичным. Это ослабление энергии, эта свойственная известному возрасту медлительность действий и решений проявились, быть может, с особою очевидностью в действиях Комитета 6 декабря 1826 года, в котором Кочубей был председателем». Правда, в другом издании автор, обращая внимание на «известное влияние» Кочубея в эпоху Николая I, отмечает: вряд ли можно говорить, что неудача в решении социальных вопросов в Комитете 6 декабря 1826 г., в частности, крестьянского, была связана с Кочубеем, в целом сочувствовавшим идее освобождения крестьян. Здесь автор высказывает известное мнение о провале проекта Дополнительного закона о состояниях из-за оппозиции великого князя Константина Павловича ¹¹.

Очень показательны отзывы о В.П.Кочубее М.А.Корфа, долгое время работавшего рядом с ним в правительственных учреждениях. Корф писал о нём, как об «умном начальнике», указывал на «глубокое знание им придворной жизни», что тот «обладал вельможной грандеццою», «изящным тоном» и относил Кочубея к «людям прогресса» ¹².

Особенно интересен отзыв близко знавшего В.П.Кочубея, в частности, по работе в Негласном комитете, князя А.Чарторижского: «Он выглядел европейцем и отличался прекрасными манерами и потому легко завоевал расположение и уважение. Он был тщеславен — слабость, общая почти всем людям, но в особенности свойственная русским и вообще славянам. Это вызвало нападки на него со стороны столь же тщеславных людей; но по мягкости характера он оставлял подобные нападки без внимания. Он имел навык в делах, но ему недоставало широких и действительных знаний. Ум у него был точный, но неглубокий; он отличался мягкостью характера, добротой, искренностью, которые редко можно встретить в России. При всех этих свойствах в его душе глубоко гнездились некоторые чисто русские слабости — жажда назначений, отличий и, в особенности, богатства, чтобы покрывать свои личные издержки и расходы своей все увеличивавшейся семьи. Кроме того он с чрезвычайной легкостью поддавался ходячим мнениям и всегда готов был следовать тем воззрениям, которые указывались высшей властью или же окружающей средой. Перед нами он высказывал либеральные взгляды, но всегда с какой-то недомолвкой, так как эти взгляды не могли совпадать с его собственными убеждениями». А.Чарторижский отмечал, что в Негласном комитете Кочубей был «наиболее осторожным и искренно желавшим принять участие в делах». Автор мемуаров высоко оценивал деловые его способности, в частности, по руководству Министерством внутренних дел ¹³.

Известен отзыв о Кочубее Н.И.Тургенева, считавшего его человеком просвещённым, «который, конечно, не являлся склонным каким-нибудь способом покровительствовать крепостничеству». Вместе с этим, он считал Кочубея «немного слишком равнодушным к истинным причинам, составляющим несчастье страны», под которыми Тургенев понимал крепостное право ¹⁴.

Сенатор П.Г.Дивов считал Кочубея сторонником «мысли о необходимости низвергнуть весь прежний строй», в частности, отмечая в записи 10 декабря 1827 г., что он — «поклонник либеральных идей, которые совершенно несовместимы с переживаемым нами временем». В записи 12 апреля 1828 г. подчёркивается, что «Кочубей не одарен от природы особенными способностями, но занимая последовательно различные должности, в том числе пост министра внутренних дел, он приобрел с течением времени большой навык в делах. Это человек в высшей степени тщеславный; его назначение председателем Государственного совета окончательно вскружило его голову; однако он имеет большое влияние на императора; те проблески ума и предусмотрительности, которые он иногда проявляет, надобно отнести на счет его родственника, генерала Васильчикова». Вместе с тем, в записях Дивова 1831 г. содержится мысль о том, что, несмотря на опытность в делах, сановник «не пользуется особым доверием монарха. Проникнутый либеральными идеями, он был их главным сторонником как в предшествовавшее, так и в настоящее царствование. По его инициативе изменился весь прежний государственный строй» ¹⁵. Несмотря на некоторую эксцентричность оценок, в них, по всей видимости, содержится зерно истины: возможно, что после событий 1830 — 1831 гг. Кочубей лишается особого фавора у императора.

Известный русский историк великий князь Николай Михайлович указывал, что как просвещённый и гуманный человек, Кочубей «считал крепостное право "гигантским злом", но, как государственный человек, боялся "потрясений" и, как опытный чиновник, не был склонен "ослаблять порядок существующий"». По отзыву одного из современников, он имел «опытность, быстрый и верный взгляд на вещи, отделяющий существо их от разносторонностей, способность открывать в самом многосложном деле простые первоначальные его стихии, дарование сравнивать, сводить, соглашать разномыслие» ¹⁶.

Самым значительным среди членов Комитета 6 декабря 1826 г. по своим способностям к законодательной деятельности был, без сомнения, тайный советник М.М.Сперанский (1772 — 1839). Сын бедного священника, необычайно одарённый, благодаря неустанному труду превратился в настоящее светило русской бюрократии, блистательного стилиста, лучшего за всю историю России мастера составления разного рода проектов, «великий реформатор без великих реформ». Вот что писал об этой стороне его дарования бывший министр юстиции И.И.Дмитриев, вспоминая, что у В.П. Кочубея в Министерстве внутренних дел Сперанский «был самым способным и деятельным работником. Все проекты новых постановлений и его ежедневные отчеты по Министерству им писаны. Последние имели не только достоинство новизны, но и со стороны методического расположения, весьма редкого и поныне в наших приказных бумагах, исторического изложения по каждой части управления, по искусству в слоге могут послужить руководством и образцами» ¹⁷.

Головокружительная карьера Сперанского при Александре, завершившаяся сначала фактически десятилетней ссылкой, а потом возвращением в Петербург, где он уже не принимал участия в правительственных решениях в конце царствования, как было в 1808 — 1812 гг., вновь получила свой импульс при Николае I: его привлекли к важным государственным делам, в частности, к составлению Полного собрания законов и Свода законов Российской империи. На протяжении всей своей карьеры Сперанский был своеобразной «белой вороной» в среде правящей бюрократии, выделяясь и своим происхождением, и образованием, и умом, и опытностью в делах, и независимостью, сочетавшейся с умением работать с венценосцами, и, наконец, своими либеральными взглядами.

Есть основания полагать, что он многое знал о планах декабристов, о планах последних включить его в новое правительство. По мнению современного исследователя А.В.Семёновой, «Сперанский в какой-то мере знал о существовании тайного общества и о роли, которая отводилась ему в планах декабристов», сожалея до определённой степени о провале затеи. Об этом подозревал и сам монарх. Но не удалось доказать связи Сперанского с декабристами, некоторые из которых, в частности, Г.С.Батеньков, своими показаниями прямо-таки спасли чиновника от худшей участи вместо руководства действиями Верховного Уголовного суда над декабристами и определения меру наказания. С другой стороны, Сперанского во многом спасла его «незаменимость» в среде русской бюрократии, хотя «царь "не особенно доверял" Сперанскому и "даже не любил его"» ¹⁸.

По-видимому, со временем предубеждение монарха рассеялось. Показательно высказанное Николаем мнение о своём сотруднике после смерти Сперанского в 1839-м году, приводимое М.А.Корфом: «Михайла Михайловича не все понимали и не все умели довольно ценить; сперва я и сам в этом более всех, может статься, против него грешил. Мне столько было наговорено о его превратных идеях, о его замыслах; клевета осмелилась коснуться его даже и по случаю истории 14-го декабря! Но потом время и опыт уничтожили во мне действие всех этих наговоров. Я нашел в нем самого верного и ревностного слугу, с огромными сведениями, с огромною опытностию, с не устававшею никогда деятельностью. Теперь все знают, чем я, чем Россия ему обязаны...»

Показательны и зафиксированные в дневнике личные оценки долго работавшего рядом со Сперанским государственного деятеля николаевской России М.А.Корфа, впоследствии ставшего биографом Михаила Михайловича. 28 октября 1838 г., уже в период предсмертной болезни М.М.Сперанского, Корф следующим образом характеризовал его взгляды: «Сперанский не имел ... ни характера, ни политической, ни даже частной правоты. Участник и, может быть, один из возбудителей — по тогдашнему направлению умов — филантропических мечтаний Александра, Сперанский был в то время либералом, потому что видел в этом личную свою пользу, а когда минул век либерализма, то перешел в тех же побуждениях к совершенно противоположной системе. Он был либералом, пока ему приказано было быть либералом, и сделался ультра, когда ему приказали быть ультра. Тот же человек, который прежде замышлял ограничение самодержавной власти, после писал и печатал книги в пользу и защиту военных поселений!! И потому я убежден, что Сперанский никогда не мог быть человеком опасным, сколько ни старались в том уверять его ненавистники и люди недальновидные: чтобы быть опасным, надобно иметь характер и твердую волю, а Сперанский всегда искал более милости, чем славы».

А вот эпитафия, данная Корфом же сразу после кончины Сперанского в 1839 г.: «Светило русской администрации угасло. Сперанский был, конечно, гений в полном смысле слова, гений с недостатками и пороками, без которых никто не бывает в блудном нашем человечестве, но едва ли не превзошедший всех прежних государственных людей наших, если в прибавок к высокому уму его взять огромную массу его сведений, теоретических и практических. Имя его глубоко врезалось в историю. Сперва ничтожный семинарист, потом всемогущий временщик, знаменитый изгнанник, восставший от падения с неувядшими силами, наконец, бессмертный зиждитель Свода, столь же исполинского в мысли, как и в исполнении, — он и гений своим и чудными судьбами стал каким-то гигантом над всеми современниками: кончина его есть историческое событие и вместе бедствие Государственное. Многое в его жизни осталось неразгаданным, непонятым...» Стоит также отметить и ремарку М.А.Корфа об отношениях М.М.Сперанского с В.П.Кочубеем: «Сколько мне известно, он состоял в особенно тесной связи с покойным князем Кочубеем...», в нём «он всегда видел более бывшего начальника, способствовавшего блистательным его успехам...» ¹⁹

Стоит особо остановиться на оценках М.М.Сперанского и его деятельности Г.С.Батеньковым, довольно близко знавшим его. Батеньков отмечал, что «Сперанский... осторожен... охотно обещает, но часто не исполняет... дорожит каждым словом и кажется неискренним и холодным... при появлении каждого нового лица может легко переменить свой вид». Вместе с тем, отмечено и то, что «Сперанского характер сильный может заставить исполнять свою волю», «Сперанский любит критиковать старое». Позднее, в своих мемуарах 1862 г. Батеньков скажет: «Сперанский остаток жизни после своей ссылки провел в полном противоречии своего действия с убеждением». Об этом, кстати, говорил в своё время и А.И.Герцен, отмечавший: «Сперанский познал, как крутые горки плоского Петербурга укатывают рьяного коня и делают из него почтенную упряжную клячу, важно ходящую в шорах». О том, что Сперанский был «заживо погребен в Комитете 6 декабря», писал и Б.И.Сыромятников. Этой же позиции придерживается и С.А.Чибиряев, отмечавший, что, несмотря на это, именно Сперанский «был душой» Комитета 6 декабря 1826 г. ²⁰

Другую позицию в историографии занимал Н.К.Шильдер, отмечавший применительно к николаевскому времени, что «Сперанский в это время уже не ставил себе задачей ломку всего прежнего и существующего; сила обстоятельств воздействовала на некогда смелого реформатора, заставив позабыть свое некогда любимое выражение: "Il faut trancher dans le vif, tailler en plein drap"». В современной литературе эту точку зрения поддерживает, в частности, О.И.Чистяков, полагающий, что в николаевскую эпоху Сперанский уже отрешился «от прежних либеральных иллюзий» ²¹.

Отметим точку зрения С.М.Середонина, говорившего об огромной роли Сперанского в деятельности Комитета 6 декабря 1826 г. и в создании проекта Дополнительного закона о состояниях: «В “законе о состояниях”, выработанном в Комитете, последний также следовал авторитету Сперанского. Отношение Сперанского к крепостному праву известно: он мирился с крепостным правом настолько, что никогда не ставил его в основу своих проектов даже эпох 1810 — 1812 гг., вопросы политические и финансовые в глазах его всегда имели первенство пред разрешением крестьянского дела. Сперанский и теперь указывал длинный и долгий путь постепенных мер, после которых можно было ограничить крестьянские работы и повинности на помещиков условиями, определенными в договорах между обеими сторонами... Сперанским же составлены были записки о дворовых, принятые комитетом; их основная мысль — рядом мер с одной стороны затруднять увеличения этого класса, а с другой ускорить сокращение его». Интересна также мысль Середонина о том, что у Сперанского и Николая I были сходные представления — вера в законность и форму, и не могло быть принципиальных разногласий ²² .

О сходстве принципиальных позиций в отношении внутренней политики В.П.Кочубея и М.М.Сперанского, «которые сыграли при Николае I роль политических душеприказчиков покойного императора», — писал известный советский историк Н.М.Дружинин. «Кочубей и Сперанский были близки друг к другу не только по своей прежней работе, но и по своим общественным взглядам: оба стояли на консервативной позиции, но критиковали существующую государственную систему; признавали необходимость самодержавия, но высказывались за продолжение реформ Александра; хотели преобразований осторожных и постепенных, но преобразований, сближавших Россию с европейскими государствами. Это была дворянская умеренно прогрессивная платформа, противопоставленная крайним ревнителям старины и поклонникам административной системы ХVIII века. Кочубей и Сперанский принадлежали к той группе, которая чувствовала процесс разложения феодально-крепостнической системы и стремилась преодолеть его своевременными и благоразумными мерами. Николай I не случайно избрал их руководителями секретного комитета: в лице обоих он видел не только знатоков государственных вопросов, но и носителей умеренно преобразовательных идей предшествующего царствования» ²³.

А вот мнение о Сперанском ещё одного его сослуживца Г.Н.Александрова: «Служа под его начальством около десяти лет, не скажу, однакож, чтобы он был боец за правду и положил жизнь свою за други своя. При высоком уме он слишком хорошо знал сферу, его окружающую, и людей, чтоб, идучи вперед, не сбиться с пути, ведшем его к цели». Eще одно весьма жёсткое высказывание того же автора: «Сперанский говорил про императора Александра Павловича, что он “сущий прельститель”. Тоже могли говорить и про Сперанского его знакомые и лица, находившиеся с ним в сношениях... У мягко стелящих жестко спать. Это испытала и единственная дочь Сперанского, насильно выданная им за богача, родственника Кочубеев. Когда написана будет беспристрастная биография Сперанского, обнаружится, вероятно, что он “сущий себялюбец”, а государственное значение его во многом было зловредно» ²⁴.

Довольно критическим является отзыв известного борца за освобождение русских крестьян Н.И.Тургенева по поводу некоторых сентенций М.А.Корфа из его книги о Сперанском: «Что господин Сперанский никогда не думал о закрепощенных крестьянах, это, к несчастию, слишком очевидно. В записках, кои он представлял и читал императору Александру I, мы находим много толкований и теоретических разглагольствований о свойстве различных властей, законодательной, исполнительной и судной, о правах естественных и политических, о том, что всякая власть исходит от народа и пр. и пр., ... но нигде не видно ни помину, ни следа каких-либо рассуждений об действенном положении закрепощенного народа. Между тем мы знаем, что Александр нимало не был равнодушен к горькой участи сих бедных людей. Стало быть, равнодушие являлось со стороны его собеседника». О тепловатом, не особенно ревностном, вялом, равнодушном либерализме Сперанского писал и известный американский историк М. Раев ²⁵.

Приведём и некоторые мнения историков о деятельности М.М.Сперанского в Комитете 6 декабря 1826 г. Вот что писал историк второй половины ХIХ в. А.В.Романович-Славатинский, употреблявший в отношении Сперанского слово «златоуст»: «Весьма важна также деятельность Сперанского в комитете 6 декабря 1826 года, которым он совершенно овладел. Прежние планы заговорили в нем с новою силой. Он воскресил свою прежнюю мысль о разделении Сената на правительствующий и судебный; он поднял вопрос о реформе наших состояний и порядка гражданской службы; он предложил уничтожение чинов». В другом месте исследователь отмечал: «Льстя и угождая Гурьеву и Аракчееву, надевая подчас маску реакционера при императоре Николае, Сперанский заручался их доверием, необходимым для того, чтобы действовать во благо русскому государству» ²⁶.

Оба этих деятеля, на наш взгляд, представляли левое крыло Комитета 6 декабря, являясь к тому же и самыми деятельными его членами, что, в частности, явствует из состава и содержания сохранившихся бумаг Комитета. Перейдем теперь к характеристике других его членов, в общем-то являвшихся вполне заурядными бюрократами.

И.В.Васильчиков (1776 — 1847) — генерал-адъютант Александра I, участник Бородинской битвы, награждённый за неё чином генерал-лейтенанта, кавалер ордена Георгия 2-й степени, уволившийся со службы в 1821 г. и ставший членом Государственного совета с этого времени, он оказал серьеёные услуги Николаю I в подавлении выступления декабристов. Известно, что Васильчиков был одним из тех, кто убедил монарха применить силу. В день коронации он был награжден орденом Андрея Первозванного, с 1831 г. — граф, с 1839 г. — князь, с 1838 г. — председатель Государственного совета и Комитета министров. В отношении него существуют довольно разноречивые оценки. Великий князь Николай Михайлович пишет о Васильчикове как о рассудительном, правдолюбивом, бескорыстном человеке, самостоятельном во мнениях, истинном рыцаре чести, пользовавшемся доверием обоих монархов. Так, генерал был одним из немногих людей власти, не гнувших спину перед всесильным А.А.Аракчеевым. В общем, был одной из самых привлекательных личностей из всех сотрудников Николая I. Так, М.А.Корф указывал, что «Васильчиков был единственный человек, который во всякое время и по всем делам имел свободный доступ и свободное слово к своему монарху; человек, которого Николай I не только любил, но и чтил, как никого другого; один, в котором он никогда не подозревал скрытой мысли, которому доверялся вполне и без утайки, как прямодушному и благонамеренному советнику, почти как ментору; один, которого он считал и называл своим другом». В.А.Сологуб писал о нём следующее: «Муж чести и правды, бойкий кавалерист, гусар, витязь битв с Наполеоном, он пользовался таким уважением, что был удостоен одним из высших в государстве званий» ²⁷.

С другой стороны, тот же Корф говорил впоследствии, что Васильчиков соединял в себе «отличнейшие качества души и сердца, беспредельную преданность царю и отечеству, рыцарский дух правды и чести, самые лучшие намерения, но без средств к исполнению: без высокого ума, без даровитости, не только без ученых, но и без всяких почти знаний. Достоинства отрицательные, которые привлекли ему общую любовь и уважение, но недостаточные для того, чтобы действовать и управлять». В другом месте в дневнике Корфа сказано следующее: «Без высокого ума, без даровитости..., он естественно не может ни иметь ни своего мнения, ни оценять, а тем менее направлять чужой труд; к этому присоединяется слабость, мнительность, нерешительность и как последствие всего этого — подверженность всяким посторонним влияниям». Некоторые мемуаристы указывали на связи И.В.Васильчикова с В.П.Кочубеем, чьим родственником он был, и М.М.Сперанским ²⁸.

Об отношении И.В.Васильчикова к крестьянскому вопросу можно говорить лишь предположительно. Стоит лишь сказать, что он был участником двух адресов дворянства Александру I в 1816 (этот факт ряд историков подвергает сомнению) и 1820-х годах с предложением об освобождении принадлежавших им крестьян. В первом из них он сам был подателем адреса, отвергнутого императором, а во втором, подписав его, отказался потом от подписи, спровоцировав, по мнению П.А.Вяземского, провал всего дела. Вместе с тем, известна его приверженность уже в николаевскую эпоху идее дарования свободы крестьянам на взаимных условиях с помещиками, близкая, на наш взгляд, к идее указа об обязанных крестьянах 1842 г. Тем не менее, один из авторов «Великой реформы» называл Васильчикова «сомнительным аболиционистом» ²⁹. Всё же следует признать, что И.В.Васильчиков в предшествующей деятельности не зарекомендовал себя ярым крепостником и, по всей видимости, при обсуждении крестьянского вопроса в Комитете 6 декабря 1826 г. примыкал к позициям В.П.Кочубея и М.М.Сперанского.

Ещё одним членом Комитета был И.И.Дибич, впоследствии Дибич-Забалканский (1785 — 1831), из прибалтийских немцев, участник ряда кампаний против Наполеона, генерал-квартирмейстер русских армий в 1813 — 1814 гг., закончивший войну в чине генерал-лейтенанта. Дальнейшая его карьера была довольно удачна: в 1818 г. пожалован в генерал-адъютанты, с 1823 г. — член Государственного совета, с 1824 г. — начальник Главного штаба. При Николае этот водопад отличий продолжался: в 1826 г. Дибич становится генералом от инфантерии, в 1827 г. — графом. За успехи в войне с турками в 1829 г. получил орден Георгия 2-й степени и пожалован «прозванием вместе с потомством Забалканского», чином фельдмаршала и лентой св. Георгия. Но в войне с поляками в 1830 — 1831 гг. не проявил обычной энергии. Скончался от холеры в разгар кампании.

Личность довольно известная, И.И.Дибич вызывал разноречивые оценки современников. По некоторым отзывам, он «отличался в высшей степени живым и быстрым умом и проницательностью взгляда. Вспыльчивый до самозабвения, он скоро утихал и всегда готов сознать свою вину. Душе его были чужды мстительность и злопамятность. Небольшого роста, неуклюжий с виду, он не любил многолюдных собраний и избегал общества женщин. Зато в небольшом кругу близких лиц он оживлялся, был весел, остроумен и разговорчив». Примерно такую же характеристику ему даёт Д.Н.Бантыш-Каменский, отмечая, в частности, пылкий нрав, с которым тот соединял «добродушие, сострадательность, строгую справедливость; незлопамятен; доступен, ласков с подчиненными; на верху почестей не знал гордости; помнил прежние связи... Был неустрашим, решителен на поле брани». Также весьма позитивно отзывался о Дибиче сенатор П.Г.Дивов, считая, что он вполне заслуженно пользовался доверием монарха, и полал, что в военных делах на него в особенности можно было положиться ³⁰.

Приведём также развёрнутую характеристику Дибича из записок Е.Ф. фон Брадке: «Его проницательный взгляд умел обнимать в высшей степени живым и быстрым умом все, что ему представлялось; его любящая душа охватывала с теплым, почти пламенным чувством всякий предмет, который он считал того достойным. Религиозный по чувству, но без глубокой основы, он получил замечательное образование и посвятил себя с полнейшею любовью военной науке и всем вспомогательным познаниям по этой части. Такого рода дарованиям обыкновенно недостает глубины, но я не берусь решить, страдал ли Дибич подобным недостатком; во всяком случае он до того увлекался своим быстрым взглядом, что принимал его часто за основание в своих суждениях. Вспыльчивый до самозабвения, он скоро утихал и был всегда готов сознать все им совершенное и, если возможно, исправить. Его благородной душе были чужды наушничество, мстительность, даже злопамятство» ³¹.

Будучи фаворитом Николая I, так сказать, по наследству после удалённого от дел графа А.А.Аракчеева, у которого Дибич был правой рукой, вызывал в обществе ненависть и негодование, прежде всего, из-за своего происхождения из остзейских немцев, засилье которых при Николае было предметом особого недовольства русского дворянства. Типичным выглядит взгляд Д.В.Давыдова, называвшего Дибича «голодным псом», хватающим всё, что плохо лежит, критикуя не заслуженные им награды и чины. М.А.Корф в своём дневнике, приводя известную эпиграмму: «Так вот кресченды звезд, лент, крестов, две, три аренды, пять, шесть чинов...», отмечал, что эта сатира «примечательна как выражение современного мнения русских, или по крайней мере одной партии русских, о немецко-русском фельдмаршале, который вообще не был нами любим». В другом месте Д.В.Давыдов иронически отмечал, что «Дибич был человек умный — это бесспорно, но ум, подобно безумию, имеет многие степени» ³².

А.А.Закревский в письме к П.Д.Киселёву от 9 февраля 1828 г. указывал на возрастающее влияние нового фаворита на государственные дела: «Не должно и не могу скрыть от тебя, что Дибич делает при нынешнем императоре (более — ?), нежели Аракчеев при Александре. Нет части в России, в которую бы он не вторгался, а как он непостоянен и ветрен в делах, то идет дурно и со временем так все по доверенности запутает, что трудно будет найти толку» ³³. Будучи занят по своим другим делам, Дибич часто отсутствовал на заседаниях Комитета. Источники не дают возможности судить о его отношении к крепостному праву и способности к делам законодательным.

Ещё одним представителем военной среды был граф П.А.Толстой (1769 — 1844), в прошлом участник ряда суворовских походов, получивший ещё при Екатерине II орден св. Георгия 3-го класса. При Павле он уже генерал-адъютант, с 1800 г. — сенатор. Военная карьера продолжалась и при Александре I. В 1806 — 1807 гг. граф является начальником штаба главной армии. В войне 1812 — 1814 гг. он также принял активное участие, командуя милицией 6-и восточных губерний и формируя ополчение, во главе которого сам принял участие в кампании 1813 г. С 1823 г. являлся членом Государственного совета, в 1825-м получил Андреевскую звезду. В 1828 г. Толстой назначен начальником штаба военных поселений, принял участие в подавлении польского восстания, являясь главнокомандующим резервной армией в Литве, что говорит об особом доверии, которое император Николай питал к нему, на что также указывает и переписка между ними в 1831 г. Об этом же говорит и участие Толстого в эти годы в различных комитетах по делам внутренней политики.

По отзыву Ф.Ф.Вигеля, «граф Толстой был человек усердный, верный, на которого совершенно было можно положиться: русский в душе и русский по уму, т.е., как говорится, из проста лукав. Такие люди с притворною рассеянностью, как бы ничего не помня, ничего не замечая, за всем следят глазами зоркими и наблюдательными, ни на минуту не теряя из виду польз и чести своего отечества». По всей видимости, император Николай хорошо знал своего подданного и не питал на его счёт особых иллюзий. Так, в 1838 г. при рассмотрении возможных кандидатур на пост руководителя Совета, он следующим образом оценил П.А.Толстого: «Остается еще граф Петр Александрович; но этот “нежен”, ленив и тоже не годится”» ³⁴.

Много знавший М.А.Корф писал впоследствии о нём: «Под конец царствования императора Александра жил в Москве полузабытый, хотя и андреевский кавалер, полный генерал с 1814 года и некогда посол наш в Париже граф Петр Александрович Толстой. В начале следующего царствования он был вызван в Петербург, назначен главным начальником военных поселений (после Аракчеева) и посажен во все возможные советы и высшие комитеты. Император Николай вскоре, однако же, убедился в его малоспособности. Толстой, которого имя попалось теперь под мое перо по случаю скоропостижной смерти его в сентябре 1844 года, не имел, при некоторой остроте ума ни основательных суждений, ни образования государственного человека; главное же, подавляющее в нем все другое свойство было неописуемое равнодушие ко всем делам, соединенное с образцовою, можно сказать, баснословною леностью. И в мыслях его, и во всегдашнем их выражении самые важнейшие вопросы и дела составляли лишь “плевое дело”, и, знав его с 1831 года по множеству совещательных собраний, я не видел никогда ни одного предмета, который удостоился бы его внимания, даже и минутного». А вот мнение военного министра Николая I о П.А.Толстом: «Граф Толстой никогда не помнит, что он делает» ³⁵.

Последним членом Комитета 6 декабря был князь А.Н.Голицын (1773 — 1844). В раннем детстве он был товарищем детских игр молодого Александра, с 1794 — камер-юнкер. При Павле I он уже с 1797 г. камергер. В 1799 г. награждён крестом Мальтийского ордена, но затем отправлен в отставку. С 1802 г. — обер-прокурор 1-го департамента Сената, в 1803 г. — обер-прокурор Синода, с этого же времени — статс-секретарь. С 1810 г. — член Государственного совета, с 1816 — министр народного просвещения, с 1820 — главноуправляющий над Почтовым департаментом. В 1817 г. возглавлял Министерство духовных дел и народного просвещения, активно потворствуя деятельности в России Библейского общества. После столкновения с А.А.Аракчеевым в 1824 г. уволен со всех должностей кроме руководителя почтового ведомства. Впрочем, даже после этого он сохранил расположение Александра I. Это же расположение к Голицыну имел и Николай I, считавший его «вернейшим другом своего семейства». Автор статье в «Русском биографическом словаре» В.Шереметевский писал о «покойном и прочном положении» Голицына при Николае, отмечая, что он занимал в семейном кругу Николая I положение как бы любимого и уважаемого старшего родственника ³⁶. В 1826 г. князь А.Н.Голицын получил орден св. Андрея Первозванного, в 1830 г. пожалован в канцлеры всех российских орденов, в 1834 г. получил портрет государя, а в 1841 г. — чин действительного тайного советника 1-го класса.

Великий князь Николай Михайлович, опираясь на мнения других мемуаристов, давал ему следующую характеристику: «Вольтерьянец и эпикуреец в молодости, князь Голицын в зрелые годы обратился к благочестию с резко выраженной сентиментальной и мистической окраской. Этому способствовало и общественное настроение эпохи, и пример его державного друга. Получив поверхностное образование, Голицын в сущности никогда не знал “ни православия, ни кривославия”; с большим легкомыслием он брался объяснять самые сложные богословские вопросы и создал себе своеобразный пантеон, в котором уживались верования самых непримиримых религий и сект. Этого “младенца” в деле веры постоянно морочили разные ханжи и изуверы; он постоянно искал “излияния Св. Духа” и откровений, вечно гонялся за пророками и пророчицами, за знамениями и чудесами: то “слушал пророческое слово” у хлыстовки Татариновой, то жаждал возложения руки нового “Златоуста” — Фотия, то исцелял бесноватых, то удостаивался в мистическом экстазе испытать подобие страданий Спасителя от игл тернового венца. Поставив себе задачей искоренение “вольнодумства, безбожия и своеволия революционной необузданности”, Голицын разгромил при помощи Магницкого и Рунича университеты, поддерживал в школах рутину и лицемерие; при нем церковь впервые почувствовала всю силу гнета светской власти: при нем, по выражению современника, “все утихло, и дух монарха водворился в Синоде» ³⁷.

Уделил внимание А.Н.Голицыну в своих мемуарах и А.Чарторижский, отмечая характерное для этого деятеля в молодые годы эпикурейство и умение понравиться великому князю Александру в роли пересмешника. «Впоследствии, вероятно, воодушевленный набожностью Александра, он стал тоже чрезвычайно религиозным и ... имел видения… Вспоминая … Голицына таким, каким я его знал, я не могу себе представить его министром, заведующим народным просвещением в империи, и не знал за ним другого таланта, кроме умения забавлять и вызывать смех» ³⁸.

При всём хорошем к нему отношении, сохранившемся у Николая I как бы по наследству от его венценосного брата, новый монарх вполне понимал неспособность А.Н.Голицына к государственной деятельности. Ещё в 1838 г. рассматривая вопрос о преемнике И.В.Васильчикова на посту председателя Государственного совета, император сказал про Голицына: «Князь Александр Николаевич ни по способностям, ни по летам не годится». А в 1840 г., когда встал вопрос о назначении нового председателя Государственного совета, император в беседе с М.А.Корфом так отозвался о нём: «Князь Александр Николаевич при всех добрых его намерениях никогда не был способен к этой должности, а теперь еще более, чем когда-либо, опустился».

Сам же М.А.Корф, при всей своей консервативности, придерживался весьма невысокого мнения об этом государственном деятеле: «Дипломатический и тонкий ум: настоящий придворный, и по ловкой увертливости, и по приемам; но сверх того, истинно добродушный и мягкосердый человек. При всем том, несмотря на очень долговременную службу, — незнание дел и от того или действие по внушениям, которые делают его иногда пристрастным, — или совершенное равнодушие». Другое высказывание мемуариста на ту же тему: «Голицын имеет все нужные свойства: он очень хорошо говорит, имеет приятные формы, человек со светским образованием и пр.; к счастию, впрочем, что он и человек благонамеренный, а работать за него станут другие». В одной из записей 1840 г. отмечено, что Голицын стремился подражать екатерининским вельможам, а также «смертельно надоел наверху». Наконец, в ещё одном высказывании Корф так резюмировал свои оценки этой личности: «Немножко обскурантизма, много мистицизма, — впрочем, может статься, от душевного убеждения; но, со всем этим, повторяю, добрейшее сердце и самая истинная, высокая преданность к царственному дому» ³⁹.

Завершающим мазком в оценках деятельности А.Н.Голицына является следующая сентенция М.А.Корфа, высказанная 1844 г. после смерти этого государственного деятеля. Указывая на то, что князь был «членом и председателем во множестве особых комиссий и комитетов» и «долгое время единственным в России действительным тайным советником 1 класса», но всё же «не займет важного места в истории», несмотря «на высшие степени, которых он достиг в государстве, и на почести, которыми он был окружен при жизни». При этом «при доверчивости, происходившей от большого добродушия, и при отсутствии глубоких государственных соображений, князь Голицын часто был обманываем и теориями и людьми, часто выводил недостойных, нередко особенно в увлечении своем к мистицизму, давал ход превратным и не безвредным для государства идеям, но вопреки эпиграммам Пушкина, всегда был вернейший и преданнейший слуга царя, всегда имел одни добрые намерения, действовал по убеждению и совести более же всего был, в истинном высшем значении слова, человек добрый» ⁴⁰.

Сенатор П.Г.Дивов писал: А.Н.Голицын — «человек порядочный, ловким царедворец и более ничего». В другом месте своего дневника за 1831 г. он отмечает, что князь — «человек, как бы созданный для придворной жизни: приветливый, добрый, сговорчивый, он всегда готов услужить своим знакомым и подчиненным. В царствование Александра он нравился тем, что передразнивал всех и каждого, забавляя этим императора, и позволял себе всевозможные насмешки, никого не щадя; но он стал сдержаннее с тех пор, как он сошелся с ханжами, преданными мистицизму. Мистики воспользовались его влиянием, чтобы добиться учреждения библейского общества, против которого восстало духовенство... Он довольно болтлив и, как министр, человек довольно ординарный» ⁴¹.

Завершая разговор о составе Комитета 6 декабря 1826 г., скажем несколько слов о производителях дел, которые, хотя и не имели в нём решающего голоса, могли оказать влияние на ход рассмотрения дел. Тем более, что сам выбор монарха в данном случае был весьма показателен: привлечение, например, в этом качестве откровенных консерваторов-обскурантов, или наоборот, должно было указывать на позицию монарха в отношении Комитета и его деятельности. Заметим, что Блудов и Дашков были определены к государственным делам, а затем и назначены в Комитет, в общем-то, по личной протекции Н.М.Карамзина. Особенно важен отмеченный в дневнике М.А.Корфа факт, что и Блудов, и Дашков, являясь статс-секретарями и товарищами министров, работали в Комитете 6 декабря 1826 г. «с правом голоса». Что касается полномочий самого М.А.Корфа в Комитете, то об этом нам ничего не известно. Хотя некоторые косвенные замечания автора дневника (о том, что его считают фаворитом Николая I, правда, более позднего времени, а также сам факт того, что коллеги Корфа — управители дел в Комитете — имели решающий голос) указывают на возможность его активного участия в принятии решений ⁴².

Первым из делопроизводителей был назначен Д.Н.Блудов (1785 — 1864), статс-секретарь с 1826 г., впоследствии граф (1842), с 1832 г. — член Государственного совета, в прошлом — один из основателей и активных участников литературного общества «Арзамас». Служил по дипломатической линии, заслужив прозвание «перла российской дипломатии». С воцарением Николая I по рекомендации Н.М. Карамзина он был назначен в Верховную следственную комиссию по делу декабристов, впоследствие выступал как автор многих манифестов николаевского царствования. С 1826 г. — товарищ министра народного просвещения, с 1828 г. — главноуправляющий духовными делами иностранных вероимповеданий, в 1830 — 1831 гг. управлял Министерством юстиции, в 1838 г. министр юстиции, позднее (с 1838 по 1862 гг.) главноуправляющий 2-м отделением Собственной е.и.в. канцелярии. В последние годы жизни достиг венца чиновной карьеры, став председателем Государственного совета и Комитета министров, а также президентом Академии наук.

Д.Н.Блудов был известен на протяжении своей карьеры как сторонник проведения постепенных реформ государственного аппарата при сохранении самодержавия, в крестьянском вопросе выступал за постепенную же отмену крепостного права при сохранении права собственности помещиков на землю ⁴³.

Современники придерживались о нём разноречивых мнений. Так, П.Г.Дивов в дневниковой записи от 17 декабря 1831 г. отмечал: «Человек умный, образованный и сведущий по части, ему подведомственной, но желчный и преданный либеральным идеям» ⁴⁴. А по мнению М.А.Корфа, у Блудова «отсутствует твердость правил и характера». В 1839 г. мемуарист пишет, что Блудов «дурен и слаб как министр», но полезен, как член Совета. «Ум его более критический, нежели положительный, и от того в Совете, при разборе чужих произведений у него бывают светлые мысли». А уже 3 февраля 1839 г. М.А.Корф занёс в дневник следующее: «Блудов, в свое почти десятилетнее управление Министерством внутренних дел, утратил всякое доверие и уважение не только своих подчиненных, но всей вообще публики, и, вероятно и государя» ⁴⁵. Как о наследнике гуманной традиции времени Александра I пишет о Блудове автор статьи в «Русском биографическом словаре», одновременно отмечая его «осторожность и нелюбовь к решительным мерам» ⁴⁶.

Крайне критически высказывался о Блудове в своих воспоминаниях Н.И.Тургенев: участвуя в заседаниях литературного общества “Арзамас”, в которое входил и Блудов, он никак не мог освоиться с презрительной манерой звучавшей там критики. «Эта манера особенно отразилась в неисчерпаемой болтовне человека, который впоследствии составлял торжественный акт (Блудов был автором донесения следственной комиссии по делу декабристов — А.Д.), вместо соблюдения только интересов справедливости, излил в нем всю желчь своего сердца» ⁴⁷.

В.А.Сологуб высказывался: «Граф Блудов был одним из выдающихся людей царствования императоров Александра I и Николая I; человек обширного ума и непреклонных убеждений, патриот самой высокой степени, преданный престолу, т.е. России, родине, он имел то редкое в те времена преимущество над современными ему сановниками, что и понимал, и видел пользу прогресса, но прогресса постепенного. Слабой стороной графа Блудова был его характер, раздражительный и желчный» ⁴⁸.

Современный исследователь А.Клименко отмечает гибкость и прагматизм Блудова, «способность соединять несоединимое», непритязательность и простоту, честность в денежных делах, При этом, бывший либерал со временем превратился в «здорового консерватора», сохранявшего на протяжении всей карьеры благоволение императоров. Вместе с тем, известно его умеренно-позитивное отношение к преобразованиям в судебной области, стремление к освобождению крестьян с землёй, а также признание им своего «греха» — участия в качестве правителя дел в Верховной Следственной комиссии по делу декабристов (ведь многих из них он лично знал) — «греха», которого он стыдился всю свою жизнь ⁴⁹.

Следующий в списке — Д.В.Дашков (1788 — 1839), происходивший из семьи небогатых дворян. Сначала служил по дипломатической части. С 1823 г. — член Комиссии составления законов. С 1826 г. — товарищ министра внутренних дел. В ходе войны с турками в 1828 — 1829 гг. находился в свите монарха в Главной квартире действующей армии. С 1829 г. товарищ министра юстиции, с 1832 г. — министр юстиции. С 1839 г. главноуправляющий 2-го отделения Собственной е.и.в. канцелярии. В прошлом также был одним из создателей литературного общества «Арзамас». Карьера Дашкова при Николае I во многом была связана с рекомендацией его монарху со стороны Н.М.Карамзина. В своей деятельности в судебном ведомстве был известен как сторонник разделения исполнительной и судебной властей, гласности судебного процесса, введения адвокатуры, свободы собственности ⁵⁰.

Современников высказывались о нём также разноречивы. Вот позиция сенатора П.Г.Дивова: Д.В.Дашков, по его мнению, «человек способный, но чрезвычайно склонный подражать всему иностранному, и недостаточно знакомый с юриспруденцией и с русскими законами; притом он не обладает довольно глубоким умом, чтобы направлять действие правосудия с должным умением и тактом» ⁵¹.

Много писал о Дашкове М.А.Корф. Наиболее интересна эпитафия 1839 г.: «Дашков оставил мало людей, которые его любили; но все, даже имевшие действительные причины его не любить, питали к нему невольное уважение. В царствование императора Александра он занимал должность советника нашего посольства в Константинополе и потом члена Совета Комиссии составления законов; но настоящая роль его на государственном поприще началась уже при императоре Николае, познакомившемся с ним через его друга графа Блудова, которого самого свел с императором Карамзин! Человек с высоким образованием, литературным и ученым, с светлым и обширным умом, в котором было много иронического воззрения на жизнь, с прямодушием, обратившимся у нас в пословицу, с увлекающим даром слова, ставившим его, несмотря на заикание, в ряд истинных ораторов, наконец, с прекрасным пером, уступавшим разве только перу Сперанского. Дашков соединял в себе все качества, чтобы быть полезным, и при всем том принес очень мало существенной пользы». Мемуарист отмечал также и ряд его негативных качеств: лень, высокомерие, «дикость» ⁵².

Ему вторил и писавший о Дашкове А.И.Кошелев: «Вообще он не отличался деятельностью и трудолюбием; напротив того, он был ленив и дела любил откладывать до завтра; но когда необходимо было что сделать, то он работал и день и ночь без устали. Взгляд его на дела был светлый и обширный». Современники отмечали также широкую образованность этого государственного деятеля, а также умение отстаивать своё мнение даже перед лицом императора Николая, что было большой редкостью в то время и в определённой степени сдерживало его карьерный рост. Вот как описал Дашкова М.А.Дмитриев: «Имея важную наружность от природы, он никогда не важничал, был разговорчив и охотно сообщал замечания светлого ума своего о предметах и важных и легких, но был тверд в своих мнениях: ибо мнения его были плодом зрелого убеждения». Отметим в завершение разговора о Блудове и Дашкове, что современники в один голос подчёркивали их дружеские отношения в течение всей жизни. Блудов («Кассандра») и Дашков («Чу!!!»), в прошлом активные участники «Арзамаса» и осторожные оппозиционеры с их двуличием и неискренностью, во многом характерной для манеры поведения «денди» первой четверти века, превратились в общем-то во вполне приемлемых для николаевского высшего света бюрократов при сохранении налёта просвещения, но при определённых условиях они могли бы стать серьёзным орудием проведения правительственных реформ ⁵³.

Скажем теперь несколько слов и о М.А.Корфе (1800 — 1876). Выходец из незнатной семьи курляндского дворянина, соученик А.С.Пушкина по Лицею, он сначала служил по министерству юстиции, а с 1823 г. — по министерству финансов, возглавляя одно из отделений Департамента разных податей и сборов. С 1826 г. работал у Сперанского во 2-м отделении Собственной е.и.в. канцелярии, принимал участие в подготовке Полного собрания законов и Свода законов Российской империи. С 1831 г. — управляющий делами Комитета министров, с 1834 г. — государственный секретарь, с 1843 г. — член Государственного совета, с 1848 — член, а в 1855 — 1856 гг. — председатель цензурного комитета, в 1849 — 1861 гг. — управляющий Императорской публичной библиотекой, с 1861 г. — начальник 2-го отделения Собственной е. и. в. канцелярии, в 1864 — 1872 — председатель департамента законов Государственного совета. Кроме того, он был автором ряда известных книг, в частности, о восшествии императора Николая I на престол, а также книги о М.М.Сперанском.

По мнению И.В.Ружицкой, Корф «внес вклад в решение коренного вопроса того времени, крестьянского. В годы николаевского царствования он был активным участником всех секретных комитетов по этой проблеме, автором ряда итоговых документов». Историк считает его «человеком, осознающим необходимость перемен в стране, более того, активным участником ее переустройства. Это типичный представитель группы умеренных реформаторов, в мировоззрении которых наряду с либеральными взглядами присутствовали и консервативные элементы (это проявлялось в отношении к российскому самодержавию)... Их условно можно назвать “просвещенными” бюрократами». Другое мнение о М.А.Корфе в этой связи высказывал В.П.Алексеев, считая его «сомнительным аболиционистом», наряду с Васильчиковым ⁵⁴.

Исследователь В.Соколов отмечал: в Корфе с ранних лет уживались такие взаимоисключающие качества, как «повышенный интерес ко всему, что связано с церковью, и злость», за что его называли «язвой». Вместе с тем, одним из наиболее ярких его качеств этого сановника было «восторженное верноподданничество». Император Николай, в царствование которого быстро развивалась карьера Корфа, говорил о нём: «Этот человек в наших правилах и смотрит на вещи с нашей точки». В.Соколов крайне жёстко оценивает книгу Корфа о декабристах, как и А.И.Герцен, в своё время, полагая, что Корф «обливал грязью декабристов... Так барон Корф зарабатывал высокие государственные посты, графский титул». Вместе с тем, сам факт написания именно им книги о вступлении на престол императора Николая I и сопровождающих это событиях, являлся фактом особого доверия монарха к этому государственному деятелю ⁵⁵.

Таковы основные выкладки, относящиеся к участникам Комитета 6 декабря 1826 г. Ситуация здесь складывается достаточно своеобразная. Очевиден ведущий умеренно-либеральный блок Кочубея-Сперанского-Васильчикова, связанных к тому же родственными отношениями, рядом с которыми были все три правителя дел Комитета — Блудов, Дашков и Корф, первые двое из них связанны дружескими отношениями и прошлыми связями по «Арзамасу». Всем им противостояли достаточно консервативные, судя по всему, Голицын, Толстой и Дибич, которых мало что связывало друг с другом. Уже это все говорило о благоприятной для проведения серьёзных реформ ситуации в Комитете 6 декабря 1826 г. Над всем этим стояла твёрдая монаршая власть в лице молодого Николая I, вполне доверявшего Кочубею, а значит, и тому направлению, которое он представлял на тот момент, власть, инициирующая реформы и направляющая деятельность Комитета. Мы подчеркиваем эти обстоятельства, отмечая тот факт, что так будет обстоять дело отнюдь не всегда.