ИНСТИТУТ СРАВНИТЕЛЬНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ

ТРУДОВЫХ ОТНОШЕНИЙ

Вадим Борисов

Забастовки

в угольной промышленности

(анализ шахтерского движения за 1989-99 гг.)

Саймону Кларку - Другу и Учителю

Выражение благодарности

Я очень благодарен моим коллегам из ИСИТО: Ирине Козиной, Петру Бизюкову, Веронике Бизюковой, Константину Бурнышеву, Елене Варшавской, Инне Доновой, Сергею Алашееву, Ольге Винокуровой и Антону Леппику, вместе с которыми мне посчастливилось работать на протяжении нескольких лет, изучая социальные проблемы угольной промышленности России. Благодаря нашим совместным исследованиям был собран богатый материал, часть которого обобщена в этой книге.

Уже 10 лет я работаю вместе с Саймоном Кларком, которого по праву считают лучшим специалистом в области трудовых отношений в России. Я хочу воспользоваться предоставленной возможностью и высказать глубокую признательность за то, что этот ученый сделал для поддержания российской социологии и ее развития в трудные 90-е годы.

Я также благодарю коллег из Российского профсоюза угольщиков за совместную работу, данные интервью и замечания, высказанные при написании данной книги, которую по праву можно назвать результатом наших совместных усилий.

Список имен и сокращений

ФНПР ГОК Госкомстат КПРФ ЛДПР Минфин МВК НПГ НПРУП (Росуглепроф, Росуглепрофсоюз) Облсовпроф ОТС ОВУ Реформуголь СТК Авалиани Теймураз Асланиди Александр Будько Виталий Черномырдин Виктор Гайдар Егор Голиков Вячеслав Горбачев Михаил Кириенко Сергей Кислюк Михаил Кожуховский Игорь Лебедь Александр Лютенко Анатолий Малыхин Анатолий Малышев Юрий Мельников Алесандр Найдов Михаил Немцов Борис Примаков Евгений Рыжков Николай Сергеев Александр Шафраник Юрий Шарипов Вячеслав Щадов Михаил Шохин Александр Сосковец Олег Тулеев Аман Явлинский Григорий Ельцин Борис Жириновский Владимир Зюганов Геннадий

Федерация независимых профсоюзов России Горно-обогатительный комбинат Государственный комитет по статистике Коммунистическая партия Российской Федерации Либерально-демократическая партия России Министерство финансов Межведомственная комиссия по социально-экономическим проблемам угледобывающих регионов Независимый профсоюз горняков Независимый профсоюз работников угольной промышленности Областной совет профсоюзов Отраслевое тарифное соглашение Объединение «Воркутауголь» Фонд реформирования угольной промышленности (создан при финансовой поддержке Мирового Банка) Совет трудового коллектива лидер забастовочного комитета в 1989 г., впоследствии лидер Российской коммунистической рабочей партии активист забастовочного движения в Кузбассе в 1989 г., позднее член Федерального Собрания Государственной Думы Председатель Росуглепрофсоюза до 1998 г. Премьер-министр России с декабря 1992 г. по март 1998 г. заместитель, затем исполняющий обязанности премьер-министра с декабря 1991 г. по декабрь 1992 г. лидер забастовки 1989 г., председатель Совета рабочих комитетов Кузбасса Генеральный секретарь КПСС, 1985-89 гг. Премьер-министр РФ с марта по август 1998 г. активист забастовки шахтеров 1989 г., впоследствии губернатор Кемеровской области активист забастовки 1989 года в Кузбассе, впоследствии руководитель Угольного департамента Министерства экономики РФ, затем заместитель Министра топлива и энергетики, курировал вопросы ликвидации шахт генерал, оппонент Ельцина на выборах 1996 г. председатель Кемеровского Областного Комитета Партии в 1989 г. лидер забастовки 1989 г. и Независимого профсоюза горняков, впоследствии представитель Президента Ельцина в Кузбассе Генеральный директор «Росугля» Первый секретарь Кемеровского Областного Комитета Партии Генеральный директор объединения «Прокопьевскуголь» в 1989 г. Вице-премьер РФ Премьер-министр РФ с сентября 1998 г. по июль 1999 г. Премьер-министр СССР в 1989 г. Председатель Независимого профсоюза горняков Министр топлива и энергетики, 1993-96 гг. Председатель Кемеровского Независимого профсоюза горняков, 1991-96 гг. Министр угольной промышленности СССР, 1989-91 гг. Вице-премьер РФ, Председатель МВК в 1994 г. Вице-премьер РФ, ответственный за военно-промышленный комплекс и тяжелую промышленность Глава Кемеровской областной администрации в 1990-91 гг., губернатор области с 1996 г. Лидер «Яблока», либерально-демократическая оппозиция Президент России в 1991-99 гг. Лидер Либерально-демократической партии России Лидер Коммунистической партии России

Хронология основных событий

1989
Март	Выборы в Верховный Совет СССР
Июль	Начало первой шахтерской забастовки в Кузбассе, распространяется на все угольные регионы
1990
Март	Выборы в республиканские Верховные Советы и областные советы
1991
Январь	Перевод угледобывающей промышленности на самофинансирование
Март-Май	Вторая шахтерская забастовка, завершившаяся переводом шахт под юрисдикцию России
Июнь	Ельцин избран Президентом России
Август	Неудавшийся путч
Декабрь	Распад Советского Союза
1992
Январь	Либерализация цен (начало реформ Гайдара), резкое повышение шахтерских зарплат, финансируемое из государственного бюджета
Мая	Совет министров решает закрывать нерентабельные шахты
Июль	Угледобывающая промышленность исключена из программы приватизации
Декабрь	Гайдар заменен Черномырдиным на посту Премьер-министра РФ
1993
Июнь	Пикет здания правительства шахтерами, протестующими против задержек выплаты дотаций отрасли
Июнь	Совет министров подтверждает программу закрытия неприбыльных шахт
Июнь	Правительственное постановление освобождает цены на уголь, достигнуто соглашение с шахтерами на продолжение государственного дотирования отрасли с тем, чтобы покрыть индексацию заработной платы.
Сентябрь	Однодневная общероссийская забастовка шахтеров против невыплаты дотации отрасли
Сентябрь	Ельцин распускает Верховный Совет
Ноябрь	Мировой банк составляет проект отчета по реструктуризации российской угледобывающей промышленности, предполагающий ликвидацию дотации и неизбежное закрытие 100 из 300 российских шахт и потерю 320000 рабочих мест в течение трех лет
Ноябрь	Шахтерам выплачивают долг в преддверии выборов в Думу
Декабрь	Выборы в Государственную Думу
1994
Январь	Правительство подписывает тарифное соглашение, включающее господдержку в размере 3.5 млрд. долларов для угольной промышленности
Март	Однодневная забастовка шахтеров против невыплаты дотации на заработную плату
Июль	Отчет российского правительства по угледобывающей промышленности, утвержденный на Межведомственной Комиссии в мае, предполагает новую инвестиционную программу, закрытие 42 шахт и ожидающуюся сокращение 300 000 рабочих мест
Август	Опубликован отчет Мирового Банка по реструктуризации угледобывающей промышленности, предполагающий сокращение 70-75% рабочих мест в Кузбассе и предлагающий прекращение дотаций нерентабельным шахтам, децентрализацию ведения переговоров по заработной плате и снижение занятости
Ноябрь	Первое перекрытие железной дороги в России
Декабрь	Долги по заработной плате в угольной отрасли достигли в среднем трех месяцев
Декабрь	Ввод российских федеральных войск в Чеченскую Республику
1995
Февраль	Всероссийская шахтерская забастовка и пикетирование в Москве
Декабрь	Выборы в Государственную Думу
1996
Январь	Чубайс уволен с поста вице-премьера правительства РФ
Январь	Пикетирование в Москве
Февраль	Всероссийская шахтерская забастовка
Июль	Ельцин избран Президентом РФ на второй срок
1997
Ноябрь	В соответствии с рекомендациями Мирового Банка ликвидирован «Росуголь»
1998
Май-Июнь	«Рельсовая война»: перекрытие Транссибирской железной дороги в Кузбассе, блокирование железных дорог в Ростовской области, Инте

1. Предисловие

Эта книга о шахтерских забастовках. Исследование забастовок - само по себе очень интересное занятие, особенно в нашей стране, где при Советской власти они были запрещены. Особый интерес исследованию придает то, что оно позволяет глубже вникнуть в суть сложившихся трудовых отношений, когда они выплескиваются в забастовки, протекающие в исключительных обстоятельствах. На протяжении последних 10 лет забастовки из уникальных событий превратились в повседневную обыденность трудовых отношений в России. Их было так много и происходили они так часто и почти повсеместно, что исследовать их все или хотя бы большую часть просто невозможно. Начав с изучения протестной активности в различных отраслях, я со временем остановился на забастовках в угледобывающей промышленности. Отчасти это объясняется тем, что у меня была возможность изучения таких забастовок в ходе моей исследовательской и профсоюзной работы, но в большей степени - тем, что сама угольная отрасль предоставляет собой благодатную почву для изучения забастовок: это угольное месторождение современного забастовочного движения в России, давшее самые мощные по размаху и разнообразию примеры забастовочной активности. Хотя разговор идет об угольной отрасли, я не ставил перед собой ни традиционных вопросов о том, почему именно шахтеры наиболее активны в забастовочном движении, не старался провести сравнение шахтерских забастовок в России с шахтерскими забастовками в других странах мира. Выводы, приводимые в книге, выходят за рамки угольной отрасли и касаются трудовых отношений в бюджетном секторе экономики.

Эта книга о том, что было. Этнографические исследования позволяют остановить мгновение и дать представление о духе времени.

Появление новых собственников угольных предприятий, ставит новые проблемы перед шахтерами. По-другому ставятся акценты при ведении переговоров по каждому из пунктов отраслевого тарифного соглашения. Государство все чаще старается уйти от того, чтобы ставить свою подпись под этим документом. Профсоюзы оказываются один на один с работодателями. Разговор между сторонами ведется жестче, и не всегда его можно оценить как социальный диалог. Перед профсоюзами стоит серьезная задача – определить свою стратегию в новых условиях.

В своей книге я даю анализ тех процессов, которые происходили в последнем десятилетии прошлого века. Я уверен, что понимание их сути, а также того опыта и ошибок, допущенных профсоюзами в прошлом, могут дать импульс к поиску профсоюзами своего пути и своего достойного места в XXI веке.

Начало века – время подумать!

2. Теоретические ПОДХОДЫ

к забастовкам

2.1 Забастовки на промышленных предприятиях

и их значение в российских условиях

Забастовки во всех странах и во все времена имели большое значение для изменения сложившихся производственных отношений и становления новых форм взаимоотношений между работниками и работодателями. Особенность российских забастовок вытекает из того факта, что подавляющее большинство забастовок происходило на государственных предприятиях и в бюджетных организациях, а также на предприятиях отраслей, получающих государственные дотации. Поскольку главным работодателем на большинстве предприятий было и остается государство, практически любой открытый конфликт с экономическими требованиями неизбежно направлен против правительства, которое выступает не арбитром, а активной стороной производственного конфликта. Кроме того, в таких условиях директор предприятия отвечает на все требования работников традиционной советской фразой: «А что я могу сделать?», убеждая их в том, что все зависит не от него, а от вышестоящих органов. Таким образом он выводит возникший конфликт за рамки своего предприятия, где к решению (или разжиганию) подключаются противоборствующие политические силы. Это ведет к политизации промышленных конфликтов. При широком размахе забастовка может создать угрозу изменения не только системы производственных отношений, но и политической системы общества. Такой была известная шахтерская забастовка 1989 г., открывшая новый этап истории России.

В советский период забастовки пресекались на корню. В соответствии с коммунистической идеологией, в условиях общенародной собственности не может быть места социальному конфликту, так как причины этого конфликта ликвидированы. В то же время производственные конфликты случались, хотя они не носили классового характера. Всякое открытое проявление недовольства рассматривалось как посягательство на идеологию правящей партии, подрывающее основы «самого справедливого строя», и жестко пресекалось с использованием сил сначала НКВД, а в более позднее время – КГБ и армейских подразделений.

В отличие большинства забастовок, происходящих в настоящее время во всем мире, забастовки в СССР вряд ли могли рассчитывать на поддержку общественного мнения (за исключением поддержки международной общественности, мнение которой мало что значило для руководителей советского режима). Информация о забастовках проходила только в секретных документах КГБ и предназначалась узкому кругу партийных руководителей. Факты забастовок замалчивались, а их участники подвергались жестоким наказаниям. Тем не менее было множество конфликтов между работниками и руководителями, включая остановки работы, хотя ни одна из конфликтующих сторон не называла это забастовкой. При этом работники прекрасно понимали, что ни один руководитель не заинтересован в том, чтобы «выносить сор из избы», так как это могло означать партийное взыскание и отстранение руководителя от должности. Таким образом, подобные конфликты проявлялись во многом как персональные и не угрожали существованию советского строя.

Сталинский режим, казалось бы, исключал всякую возможность для забастовок. Однако в конце 1940-х – начале 1950-х гг. по предприятиям, принадлежащим к различным лагерям Главного управления советской исправительной системы, прошла волна забастовок. В основном это были угледобывающие предприятия «Воркуталага», «Каралага», Кузнецкого бассейна. Все эти забастовки были подавлены с использованием карательных отрядов, многие участники были расстреляны либо разосланы по разным лагерям с добавлением тюремного срока.

В 1960-е гг. наиболее известным стало выступление рабочих Новочеркасска. К подавлению волнения были привлечены армейские части; несколько десятков человек были расстреляны на месте, сотни других участников получили различные сроки наказания в учреждениях советской пенитенциарной системы и вынуждены были дать подписку о неразглашении информации о произошедших событиях.

1970-гг. получили название «годы застоя». Открытых карательных действий против тех, кто выражал недовольство, власти не предпринимали. Однако в этот же период получило распространение практика направления активно недовольных в психиатрические больницы.

Несмотря на репрессии, недовольство рабочих продолжало нарастать. При кажущейся неожиданности забастовка 1989 г. была подготовлена всем ходом предшествующих событий. Весной 1989 г., еще до шахтерской забастовки, принявшей характер всесоюзного выступления, по всей России прокатилась волна забастовок локального характера, в том числе и на угледобывающих предприятиях Кузнецкого и Печорского угольных бассейнов[1][1]. Так, рабочие одной смены шахты «Северная» в Воркуте провели в начале марта подземную сидячую забастовку, протестуя против произвольного изменения величины их зарплаты. Эта забастовка переросла в краткосрочную голодовку с требованием прекратить работу по воскресеньям, ввести 6-часовой рабочий день, сократить управленческий аппарат, уволить директора, увеличить оплату за ночную работу, объявить о создании независимого профсоюза, единогласно названного «Солидарность»[2][2]. В городе прошли митинги поддержки, но забастовка прекратилась с наплывом партийных чиновников и быстрой уступкой некоторым требованиям рабочих (Труд. 1989. 10 мaрт.; наши интервью; Ильин, 1998). Поднятые забастовкой воркутинские шахтеры собрались 10 июня, чтобы создать городской рабочий комитет.

В Кузбассе забастовка в связи с недовольством зарплатой прошла в феврале на шахте им. Ленина в Междуреченске и соседней с ней «Усинской», где одна смена отказалась начать работу, требуя более высоких расценок; забастовки из-за зарплаты прошли также на шахте «Северная» в Кемерово и на «Капитальной» в Осинниках. В этом же месяце зафиксировано три сидячих забастовки на шахте «Кузнецкая» в Ленинске-Кузнецком, где ночная смена отказалась подниматься на поверхность в знак протеста против нехватки сигарет. Секретарь парткома угольного объединения приехал на шахту с двумя большими коробками сигарет. Все эти остановки быстро прекращались с принятием администрацией всех требований рабочих. В них не было ничего необычного, за исключением частоты их возникновения (интервью; Костюковский, 1990; Лопатин, 1998).

В течение марта и апреля произошло нарастание количества забастовок, и они не ограничивались только угольной отраслью. Например, бригада Западно-Сибирского металлургического комплекса остановила свою работу на три часа в связи с отказом директора принять их требования об увеличении зарплаты, оплате ночных смен и ряде других вопросов. Подобная забастовка случилась при участии другой бригады в конце этого же месяца.

24 марта члены молодежно-жилищного кооператива (МЖК) шахты «Распадская» (Междуреченск) поднялись на крышу здания и заявили, что не спустятся до тех пор, пока Южно-Кузбасское угольное производственное объединение не выполнит свое обещание о начале строительства нового дома и предоставлении им в нем отдельных квартир[3][3]. Уже в 22 часа следующего дня областное представительство Министерства угольной промышленности, «Кузбассуголь» и Кузбасский шахтостроительный комбинат приняли резолюцию о срочном включении в план строительства здания, в котором членам МЖК предоставлялись квартиры.

2 апреля произошла забастовка на шахте им. 60-летия СССР в поселке Малиновка. 33 рабочих восьмого участка (включая трех коммунистов) прекратили работу и отказались подниматься на поверхность, требуя увеличения сдельной оплаты за добытый уголь, полной оплаты за вечерню и ночную работу, увеличения премиальных выплат, 40-процентного сокращения управленческого аппарата. Ряд требований носил бытовой характер (жалобы в связи с перебоями воды и электричества в поселке, неремонтируемые дома и дороги), хотя поводом для забастовки, согласно мнению обкома партии, было «безответственное отношение руководства шахты к элементарным нуждам работникам: несвоевременная доставка на рабочее место, отсутствие респираторов, питьевой воды или чая при работе под землей». По мнению шахтерского лидера Александра Асланиди (позднее – одного из лидеров регионального рабочего комитета), непосредственной причиной забастовки было то, что у рабочих не было полотенец и мыла, чтобы помыться после смены. В результате этой остановки местная администрация Малиновки провела во Дворце культуры большое собрание, в котором принял участие председатель Кемеровского облисполкома Анатолий Лютенко. Рабочим были даны всевозможные обещания, и они возобновили работу, но, по свидетельству Асланиди, «никто из них не был доволен» (интервью). Вскоре администрация шахты приняла новые правила для того, чтобы предотвратить возможность повторения забастовки. В соответствии с ними, в шахту не разрешалось спускаться больше, чем двум сменам одновременно.

Другие забастовки или угрозы остановок работы произошли на различных транспортных предприятиях, а также на «Азоте», одном из крупнейших химических предприятий г. Кемерово.

3 апреля на шахте им. Ленина в Междуреченске произошла вторая забастовка; бригада шахтеров прекратила работу и отказалась подняться на поверхность, требуя увеличения премиальных и сокращения ИТР. Аналогичные требования выдвинули в ходе сидячей забастовки рабочие шахты им. Волкова, что неподалеку от Кемерово; они отказались выйти на поверхность. Потеряв терпение, директор шахты Б.Конюхов спустился в забой и пообещал рабочим, что он вытащит их наверх с помощью ВГСЧ и милиции. Его угроза лишь обострила ситуацию. Поводом для забастовки стала плохая организация труда. Забойщики жаловались на то, что им приходится таскать на себе бревна за сотни метров. Они жаловались главному инженеру, но тот в ответ их попросту «послал». Позиция директора была ничуть не лучше. Рабочие не ждали какой-либо помощи от председателя СТК, который одновременно был заведующим отделом труда и заработной платы; по словам шахтеров, приведенных в книге Костюковского, «никто не знает, кто за него голосовал». Рабочие требовали увольнения всех троих, сокращения управленческого аппарата, пересмотра норм оплаты и добавили в заключение, что партийная и профсоюзная организации должны быть более активными. Они закончили свои требования следующей фразой: «Ни один из авторов этого заявления не выйдет на поверхность до тех пор, пока не будет положительного ответа по всем пунктам наших требований. Никаких переговоров с руководством шахты не будет» (Костюковский, 1990: 8–9).

Эти забастовки стали предметом обсуждения и резолюции бюро Кемеровского обкома партии, заседание которого прошло 5 апреля. Причинами забастовок были названы «нарушение социальной справедливости, уравниловка, зависимость, недостатки организации, нормирования и оплаты труда, ошибки, связанные с вхождением предприятий в новые экономические условия, просчеты в развитии социальной сферы» (Лопатин, 1993: 39–40).

Администрация предприятий не дала адекватной оценки коллективному проявлению недовольства работников, охарактеризовав забастовки как «вынужденные остановки производства». О том, что социальный взрыв в угледобывающих регионах ожидался, свидетельствует тот факт, что ЦК профсоюза работников угольной промышленности СССР подготовил официальный документ, в котором были перечислены требования, необходимые к срочному выполнению для того, чтобы избежать массовых выступлений. Этот документ был опубликован всесоюзной газетой «Известия» на второй день забастовки. Требования, изложенные в указанном документе, во многом совпадали с теми, что выдвинули шахтеры в ходе своего выступления. Подготовка руководством профсоюза, полностью находящегося под партийным контролем, документа с открытыми требованиями к советскому правительству свидетельствует о том, насколько высоко оценивали профсоюзные функционеры возможность стихийного выступления шахтеров.

О 1989 г. можно говорить как о начале забастовочного движения в России. 1990-й год был относительно спокойным, хотя прошла еще одна вспышка забастовочной активности, вновь под руководством шахтеров, что было использовано Ельциным в его борьбе против Горбачева и сыграло важную роль в распаде Советского Союза. Снижение реальной заработной платы в условиях инфляции, подхлестнутой освобождением цен в 1992 г., привело к еще большему количеству забастовок. После некоторого затишья в 1993 г. забастовки становятся постоянным фоном производственных отношений в России на протяжении 1990-х гг. (табл. 2.1).

Большинство забастовок приходится на угольную отрасль, а также на работников здравоохранения и образования. Причем активность работников бюджетного сектора раньше проявилась именно в угольных регионах, на что, несомненно, повлияли первые шахтерские выступления. Шахтеры, выступив пионерами забастовочного движения, долгое время продолжали оставаться в авангарде забастовочной борьбы, и это одна из причин того, почему книга основывается на анализе шахтерских забастовок. Другая причина состоит в том, что у меня было больше возможностей проводить изучение забастовок именно в угольной отрасли.

В своей работе мне бы хотелось ответить на вопросы: «Как начинаются и протекают забастовки?», «Как в ходе забастовки происходит взаимодействие рядовых членов профсоюза с профсоюзными лидерами, а также последних – с руководителями предприятий и представителями властных и отраслевых структур?» Кроме того, представляется интересным проследить, как со временем меняется направленность забастовок, их формы и т.п. Российская действительность 1990-х гг. дает достаточно богатый материал для анализа открытых форм промышленного конфликта. Угольная промышленность дает очень богатый материал, на котором можно изучать взаимосвязь между спонтанными забастовками, прорывающимися из повседневных трудовых конфликтов, организацией и институционализацией забастовок профсоюзами в рамках промышленных отношений и встраиванием забастовочной активности в политическую систему.

В этой главе я рассмотрю зарубежную (западную) литературу для того, чтобы задать теоретические рамки для последующего анализа кейс стади шахтерских забастовок в России.

2.2. Подходы к определению забастовки

Краткий оксфордский словарь по социологии определяет забастовку как «форму промышленной акции, включающую прекращение работы, что рассматривается как временное прекращение трудового контракта. Эффективная забастовка означает предотвращение использования альтернативной рабочей силы, как правило, посредством пикетирования рабочего места, что ведет к частичной или полной остановке производства вплоть до благополучного разрешения спора. Забастовки являются характерными санкциями профсоюзов и в этом виде часто рассматриваются как официальные. Неофициальные, или стихийные, забастовки вырастают из спонтанных, даже неорганизованных акций, возглавляемых непризнанными лидерами» (Marshall, 1994: 514). Несмотря на пространные объяснения, данные составителями словаря, такое определение не дает четкого понимания феномена забастовки. В литературе, посвященной исследованию забастовок, авторы нередко уходят от определения забастовки; при этом в ряде случаев вместо формулировки феномена дается перечисление его основных характеристик или приводятся формулировки других ученых. Наиболее часто встречается определение K. Кноулса (Knowles. 1952: 1): «Забастовка в широком смысле – это коллективная остановка работы, предпринятая для того, чтобы оказать давление на того, кто зависит от продажи или использования продуктов труда». Описывая забастовку на заводе Форд, Ричард Хайман (Hyman, 1984: 17) отмечает: «Забастовка была определена как временная остановка работы группой работников для того, чтобы выразить жалобу или усилить требование». Представляется, что это одно из наиболее кратких и удачных определений, каждое слово в котором отмечает очень важный аспект феномена забастовки.

А.Гоулднер (Gouldner, 1965) уходит от определения забастовки, говоря о том, что можно дать множество определений этому феномену исходя из тех целей, которые ставит перед собой исследователь. Вместо определения он дает перечень черт, которые обязательно включает в себя любая забастовка.

1) «прежде всего, имеют место технологические последствия. Об этом говорится как о прекращении трудового процесса, что проявляется в нарушении потока материалов на предприятие, а также потока товаров для потребителей»(66);

2) «забастовка как отказ подчиняться». Это «фокусируется на предмете особого социологического интереса, каким является нарушение потока согласия; мы обращаемся к подрыву социальной системы, особенно ее властных отношений» (66);

3) «забастовка – это … открытое выражение агрессии» (66).

Выделение агрессии в качестве обязательного элемента забастовки, пожалуй, не совсем правомерно, так как, на мой взгляд, относится лишь к характеристике спонтанных забастовок. В случае организованной забастовки возможен, напротив, уход от агрессии именно через форму организации коллективных действий. В качестве примера, характерного для России, можно взять развитие промышленного конфликта в одном из шахтерских городов, расположенных за Полярным кругом. Лидеры горняцких профсоюзов, проводящие многодневную голодовку протеста, аргументировали свои действия тем, что их голодовка помимо выражения протеста против многомесячной задолженности зарплаты приостановила готовую начаться стихийную забастовку горняков[4][4]. Таким образом, начав голодовку, лидеры профсоюзов сняли напряжение, готовое выплеснуться в стихийную остановку работы, и ввели ход событий в организованное русло. Голодовка – это активное воздействие на работодателя, которым в данном случае выступало государство. Для рабочих важно, что это – действие. И они готовы ждать результатов, так как что-то делается для решения проблемы.

Характеризуя забастовку, А.Корнхаузер (Kornhauser, 1954: 8) выделяет такую ее характеристику, как зримость, зрелищность: «забастовки – не только выражение производственного недовольства и, возможно, не самое опасное, но самое зрелищное. Они – не только форма экономического конфликта, но наиболее бросающаяся в глаза. Они включают отношения «лицом к лицу» между взаимно персонифицированными антагонистами, в то время как некоторые формы конфликта (например, конкуренция за место на рынке) до такой степени деперсонифицированы, что антагонисты могут даже не знать друг друга». Иными словами, в отличие от множества других форм конфликта забастовка, во-первых, открытая форма конфликта, во-вторых, персонифицированная, в-третьих, массовая.

Весьма распространенным (как на уровне здравого смысла, так и в социологии) является восприятие конфликта как разрушительного по своей природе феномена. Р.Хайман (Hyman, 1984: 77) выделяет несколько подходов к конфликту, существующих в социологической литературе.

(1) «В социологической ортодоксии есть нечто устоявшееся по поводу «порядка», а также тенденция воспринимать всякую угрозу нарушения status quo как «проблему», достойную сожаления и, по возможности, ликвидации».

(2) «Другая социологическая традиция, которой следует незначительное меньшинство, старается определять status quo как «проблему» и благожелательно относится к конфликту как возможному предвестнику альтернативных форм общественного порядка».

3) «Существует набирающий силу подход, суть которого в том, что, как ни парадоксально, выражение конфликта может действовать как средство укрепления status quo» .

Алвина Гоулднера можно отнести к тем ученым, которые рассматривают забастовку не как продолжение производственных отношений, а как их разрушение, прерывание, нарушение. Причем такое нарушение, которое грозит распадом самой социальной системы (имеется в виду система социальных отношений, сложившаяся в рамках данного предприятия или общности (community). Гоулднер пишет о том, что в результате всех преобразований происходит напряжение, которое разрывает отношения между работниками и менеджерами (Gouldner, 1965: 83.). На мой взгляд, эти отношения всего лишь видоизменяются; смена эмоционального фона и трансформация отношений от иерархических в сторону большей паритетности не является их отменой.

Рассматривая забастовку как изменение организации, Н.Николсон и Дж.Келли (Nicholson and Kelly, 1980: 275-284) выделяют следующие моменты:

(1) (1) изменение предмета обсуждения (в ходе забастовки отношения между противостоящими сторонами продолжают развиваться, что может привести к смещению акцента на вопросы, ранее казавшиеся второстепенными; возможен также эффект «снежного кома») (Marsh, 1967);

(2) (2) воздействие на сознание (за короткий период забастовки возможен пересмотр старого опыта и становление новых ценностей (Brogden and Wright, 1979);

(3) (3) воздействие на климат – забастовка, и особенно ее результаты, влияет на качество взаимоотношений между противостоящими сторонами. В частности проигравшая сторона обычно проявляет большую, по сравнению с обычным состоянием, неформальную активность для того, чтобы восстановить свое лицо;

(4) (4) воздействие на систему производственных отношений (появляются новые правила, процедуры и т.п. регулирующие аспекты, ранее остававшиеся без внимания);

(5) (5) воздействие на внешние связи (забастовка может по-разному повлиять на репутацию профсоюза, организовавшего ее, и предприятия, управленческий аппарат которого из-за забастовки не смог выполнить условия договора с какой-либо другой фирмой).

В целом можно сказать, что при таком подходе забастовка рассматривается как процесс видоизменения традиционных взаимоотношений между работниками и работодателями, приводящий к становлению новых форм, а в некоторых случаях и новых систем производственных отношений.

На мой взгляд, к определению и пониманию забастовки можно подойти с позиции Клаузевица. Как война лишь продолжение политики иными средствами, так и забастовка лишь особая форма производственных отношений (прежде всего, отношений между работниками и работодателями) по поводу традиционных вопросов, таких, как оплата труда, его безопасность и т.п. Она призвана восстановить баланс интересов труда и капитала либо путем возвращения к прежним нормам взаимоотношений (которые были нарушены, что, скорей всего, и привело к забастовке), либо согласованием новых норм. Хотя работа прекращена, отношения между работниками и работодателями продолжаются (в форме противостояния или переговоров). То есть отношения сохраняются. И хотя производство стоит, это отношения по поводу производства. Таким образом, можно утверждать, что забастовка – это особая форма производственных отношений между работниками и работодателями в условиях остановки производства по инициативе наемных работников. Такого же взгляда придерживаются А.Хиллер (Hiller, 1969:11), также Т.Лэйн и К.Робертс (Lane and Roberts, 1971: 16). Как правило, в ходе забастовки работники выдвигают определенные требования, направленные на изменение ряда аспектов трудовых отношений (условия труда и уровень его оплаты и т.п.). Поэтому на примере последующих исследованиях можно посмотреть, каковы последствия забастовок.

2.3. Параметры и статистика забастовок

Авторы, проводящие сравнительный анализ забастовочного движения в различных странах, фокусируют свое внимание, как правило, на параметрах забастовки. Ингхам (Ingham,1974: 28.) выделяет в качестве наиболее распространенных следующие показатели забастовочной активности: «а) продолжительность забастовок, т.е. количество потерянных в ходе забастовки дней; б) размер забастовок, т.е. количество участников забастовок; в) частота забастовок – число забастовок на 100,000 работников; г) общее количество человеко-дней, потерянных в забастовке». Р.Хайман (Hyman, 1984) отмечает, что британская статистика учитывает три основных показателя: (1) количество остановок производства, (2) количество участников забастовки и (3) количество рабочих дней, потерянных в результате забастовки; такой же позиции придерживается и A. Корнхаузер (Kornhauser 1954: 7), проводя более четкое определение тех черт, которые замеряются: «Существует три стандартных измерения забастовочной активности: число забастовок (определено как прекращение работы, охватившее минимум шесть работников минимум на одну рабочую смену); количество непосредственно участвующих работников и количество потерянных человеко-дней на ту часть работников, которые принимали непосредственное участие». К.Керр и А.Сигел (Kerr and Siegel, 1954), проведшие множество исследований, сравнивающие статистику забастовок, указывают на то, что органы официальной статистики в разных странах учитывают различные показатели, зачастую несравнимые между собой.

Кроме того, британская статистика проводит различие между забастовками и локаутами; последние рассматриваются как остановки по инициативе работодателей. Из-за того, что очень трудно на практике проводить такие различия, официальная статистика этого больше не делает. «Существенное различие между забастовкой и локаутом состоит в том, что в одном случае первый шаг делает профсоюз, а в другом – работодатель» (Ross, 1948: 106-7).

Статистика забастовок в Великобритании дана в работе К.Кноулса (Knowles, 1952). Сравнительный анализ забастовочной статистики в разных странах и в различных отраслях промышленности приводится в работах Росса и Хартмана, а также К.Керра и Ф.Сигела (Kerr and Siegal, 1954). При этом Росс и Хартман (Ross and Hartman, 1960: 205) считают, что забастовки должны рассматриваться как функция различных типов в системе производственных отношений. «Природа институтов производственных отношений может помочь в объяснении вариаций в статистике забастовок в различных странах».

Интересно также остановиться на том, что принимается во внимание при внесении факта остановки производства в забастовочную статистику. Не всякое прекращение работ есть забастовка. Нередко, как отмечают Турнер и др. (Turner, Clack, and Roberts, 1967: 53), остановка работы может быть определена как «пауза для дискуссии, нежели реальная остановка».

Э. Батстон и др. (Batstone, Boraston and Frencel, 1980: 20) выделяют два важных пункта, для определения остановки работы как забастовки. «Во-первых, то, что забастовки определяются как таковые действием администрации. Прежде всего, забастовка это или нет, определяется действием управленцев по определению, сколько человек недоработали нужное время; но это делается автоматически, если люди покинули предприятие». Второй пункт состоит в том, что «часто во власти менеджмента определять ситуацию как забастовку или нет. Мы видели, что нередко остановки работы не квалифицировались как забастовки, потому что менеджмент, в интересах сотрудничества, производства, а также отношения к забастовкам со стороны вышестоящего руководства предпочитал не называть их забастовками». Такого же подхода придерживаются Дж.Элдридж и Г.Ингхам (Eldridge, 1968: 13; Ingham, 1974: 27-8).

Остановки по инициативе работников случаются гораздо чаще, чем об этом говорит официальная статистика. Главная причина этого состоит в том, что забастовки, которые рассматриваются менеджерами как законные, часто не являются таковыми на самом деле. «Процесс определения действия как забастовки является общественным процессом. Он включает, во-первых, особые действия или заявления о намерениях части работников, и это предполагает, во-вторых, действия управленцев по исключению работников из объема рабочего времени и определению жалоб работников как незаконных» (Batstone et al. 1980: 20).

В книге «Социальная организация забастовок» авторы фокусируют свое внимание на существовании различий в забастовочной статистике менеджеров и профсоюзов. Не удивительны различия в забастовочной статистике профсоюзов и работодателей. Например, Кун (Kuhn, 1961: 158) обнаружил что, в одном случае статистика администрации за семилетний период зафиксировала на 75 % больше забастовок, чем это было отражено в статистике профсоюзов. В российской практике, например в угольной промышленности (за исключением случаев проведения общероссийских забастовок, когда профсоюзы ведут свой подсчет количества предприятий и работников, принимающих участие в акции), профсоюзы используют данные о количестве бастующих предприятий, получаемые от диспетчерской службы угольной компании «Росуголь», ведущей такой счет ежедневно. Как отмечает Дж. Ингхам (Ingham, 1974), «социальная природа процесса определения и классификации забастовок означает, что статистика предоставляется сторонами, непосредственно вовлеченными в процесс, и связана с их целями, стратегиями и силой их позиции». При этом статистика, предоставляемая профсоюзами и работодателями, существенно различается. Так, «согласно Росуглепрофсоюзу, 300000 шахтеров из 129 шахт и 5 угольных разрезов по всей стране вышли на забастовку 9 декабря. Угольная компания «Росуголь» заявила о 113000 шахтерах, которые бастовали на 98 шахтах и 10 разрезах» (Monitor – a Daily Briefing on the Post-Soviet States. 13 December 1996).

Необходимо отметить, что официально регистрируемый уровень забастовочной активности во многом зависит от того, каким образом собирается официальная статистика; прежде всего, при каких условиях действие квалифицируется для статистического учета как забастовка. В России, например, забастовки официально не существовали и данные по ним не собирались до тех пор, пока в 1989 г. не был принят закон о забастовках. С того времени остановка работы юридически квалифицируется как забастовка, если только она происходит в ходе коллективного трудового спора и если четко соблюдена сложная процедура, в противном случае она может быть расценена как несанкционированное отсутствие на рабочем месте. Далее, при каких условиях статруководители уведомляют о забастовке. Хотя уведомление местного департамента Министерства труда является частью процедуры для фиксирования законной забастовки, нет обязательности передачи информации в местные статистические органы со стороны работодателей или Министерства труда. Таким образом, аккуратность сообщения зависит, прежде всего, от интереса или усердия работников этих органов. Поэтому официальная статистика должна интерпретироваться предельно осторожно и не может быть использована ни как основание для кросснациональных сравнений, ни как основа для создания объективной картины развития забастовочной активности за это время. Тем не менее ниже (табл. 2.1) приводятся официальные данные о забастовках в России с 1990 г., когда забастовки впервые были признаны официально.

Таблица 2.1

Официальные данные о забастовках в России

	Число предприятий, на которых проходили забастовки	Число вовлеченных работников		Количество потерянных рабочих человеко-дней		Среднее количество потерянных рабочих человеко-дней на одного участника забастовки
Год		Тысячи	В среднем на предприятие	Тысячи	В среднем на предприятие
1990	260	99.5	383	207.7	799	2.1
1991	1755	237.7	135	2314.2	1319	9.7
1992	6273	357.6	57	1893.3	302	5.3
1993	264	120.2	455	236.8	897	2.0
1994	514	155.3	302	755.1	1469	4.9
1995	8856	489.4	55	1367.0	154	2.8
1996	8278	663.9	80	4009.4	484	6.0
1997	17007	887.3	52	6000.5	353	6.8
1998	11162	530.8	48	2881	258	5.4

Источник: Российский статистический ежегодник, 1999.

В отличие от международной статистики, показывающей тенденции к снижению численности забастовок в России, начиная с 1989 г. происходит ежегодный рост числа забастовок, хотя в 1993-94 гг. наблюдалось затишье. Забастовочная активность, в 1995 г. сосредоточенная в особых секторах экономики, показана в табл. 2.2: из 220 забастовок, организованных на промышленных предприятиях, 190 прошло на предприятиях топливно-энергетического комплекса. При этом необходимо учесть, что за исключением нескольких забастовок, проведенных энергетиками на электростанциях, большая часть приходится на долю угольщиков; ни газовики, ни нефтяники, не проводили сколько-нибудь организованных коллективных акций в виде официально зарегистрированных забастовок. Особенностью данных, предоставляемых Госкомстатом, является то, что официальная статистика учитывает только остановки производства, переданные для отчетности как «забастовки», что зависит во многом от того, выгодно ли работодателям или местным властям показывать их при передаче статистической отчетности в Центр. Чаще всего спонтанные остановки производства в России вообще не находят отражения в официальной статистике, если конфликт не вышел за рамки предприятия и в течение 2-3 дней работники возобновили работу. Кроме того, официальной статистикой фиксируются забастовки, с участием профсоюзов, проведенные с полным соблюдением всех юридических процедур, что опять-таки означает их выход за рамки отдельного предприятия. В то же время наибольшее число учреждений, охваченных забастовками, приходится на сферу образования, хотя общее количество потерянных в ходе забастовок человеко-дней лишь ненамного превышает аналогичный показатель в ТЭК. Использование такого показателя, как количество бастующих предприятий, вряд ли поможет нам прояснить картину забастовочного движения в России и скорее внесет путаницу, т.к. значение одной бастующей шахты (где средняя численность около 2000 работников) и одной школы (30-50 чел.) различно не только в количественном, но и в социальном и политическом аспектах.

Работники образования проявляют высокую забастовочную активность, в то же время их профсоюз обеспокоен юридическими последствиями своих акций и стремится следовать духу и букве закона, проходя все стадии производственного конфликта. Кроме того, высокий уровень образования определяет более высокий уровень юридической грамотности педагогов и их следование требованиям закона. Поскольку профсоюз учителей не представляет собой какой-либо политической угрозы для правительства, его коллективные акции нередко остаются безрезультатными, а лидеры профсоюза не имеют никакой другой защиты, кроме закона, что в российских условиях мало что значит для официальных структур.

Таблица 2.2

Промышленные акции в отраслях, 1995 г.

	Число предприятий, участвовавших в забастовках	Число работников, участвовавших в забастовках	Потери рабочего времени (в днях)
Вся промышленность	220	144,000	631,000
Отрасли топлива и энергетики	190	130,000	576,000
Образование	8,555	320,000	612,000
Строительство	11	5,000	35,200
Здравоохранение	5	500	2,300

Источник: Russian Economic Trends. (1996). Vol.4 (4): 96.

В отличие от профсоюза учителей, Российский профсоюз работников угольной промышленности (Росуглепроф) представляет собой политическую силу, за поддержкой к которой во время избирательных кампаний обращаются многие политические партии. Практически все забастовки, независимо от уровня их проведения (шахта, объединение, отрасль), обращают свои требования непосредственно к правительству РФ или лично к Президенту[5][5]. Уровень отношений между правительством и Росуглепрофсоюзом определяется силовым давлением, которое осуществляют шахтеры, лоббированием интересов угольщиков на разных уровнях всех ветвей власти. Кроме того, общественное мнение, средства массовой информации традиционно стоят на стороне шахтеров. Опыт предшествующих коллективных действий угольщиков дает им повод надеяться на безнаказанность и защиту со стороны общественного мнения даже при нарушении законов, регулирующих коллективные конфликты. Это одна из причин, по которой угольная отрасль дает максимальный процент неконституционных, спонтанных, диких, неофициальных забастовок. В то же время нарушение процедур разрешения коллективного спора является причиной того, что эти забастовки никак не фиксируются официальной статистикой. Примером, подтверждающим правильность моего предположения, является Всероссийская забастовка угольщиков, проведенная в феврале 1995 г. По данным Росуглепрофсоюза, в забастовке приняло участие более 500000 работников угольной отрасли. Эта цифра гораздо выше той, что представлена Госкомстатом, а также компанией «Росуголь» (около 300000). Кроме того, в течение года, как российским комитетом профсоюза, так и его территориальными и первичными организациями было проведено несколько десятков забастовок, которые по указанной причине не были внесены в статистическую отчетность. Поэтому можно уверенно говорить о том, что данные официальной статистики являются существенно заниженными и дают очень приблизительную картину забастовочной активности.

В связи с этим предоставляемые официальной статистикой данные можно использовать с большой осторожностью. На мой взгляд, в лучшем случае они отражают общие тенденции, но вряд ли могут претендовать на то, чтобы давать точную картину забастовок, как при сравнительном анализе между странами, так и между регионами.

2.4. Тенденции забастовочного движения

Наблюдаемое в 1980-90-х гг. падение исследовательского интереса западных исследователей к теме промышленных конфликтов и забастовок напрямую связано с довольно резким снижением уровня забастовочной активности наемных работников и представляющих их интересы профсоюзов в странах развитого капитала. В то же время, как отмечает П.К.Эдвардс (Edwards, 1992: 359), «конфликт остается главным элементом организации труда». В России изучение забастовочного движения нередко ограничено финансовыми возможностями, , отсутствием ученых, хорошо знакомых с опытом зарубежных исследований и свободных от традиций науки советского периода[6][6].

Большинство экономических теорий связывают падение забастовочной активности с ростом безработицы; делается это часто в рамках теории волн Кондратьева, определившей цикличность спадов и подъемов производства. П.К.Эдвардс выдвигает предположение, что связь между безработицей и забастовкам может быть слабее, чем это представляется, если основываться на доступной статистике. «Растущая безработица ведет к снижению количества имеющих место переговоров, так что очевидное снижение числа забастовок отражает меньшее количество ситуаций, в которых может произойти забастовка, и меньшую волю участников переговорного процесса использовать забастовку как оружие» (Edwards, 1992: 369). То, что очевидной связи между безработицей и забастовками не существует, может быть подтверждено на примере России, где возрастание числа забастовок происходило на фоне роста безработицы, хотя снижение числа забастовок в начале 90-х годов отчасти может быть запоздалым влиянием растущей безработицы. .

Подход к конфликтам с точки зрения политической экономии также указывает на снижение численности забастовок, объясняя это тем, что государство, наемные работники и работодатели пришли к компромиссу. «Так, например, спад числа промышленных конфликтов в Швеции объясняется приходом к власти социал-демократической партии, которая позволила профсоюзам обезопасить свои цели в политической, а не в экономической сфере» (Edwards, 1992: 366). В России этот аргумент находит свое подтверждение, но в противоположном смысле: правительство вступало в переговоры с профсоюзами и обязывалось выполнять соглашение, а затем, нарушая эти соглашения, вынуждало профсоюзы к активным забастовочным действиям. Ситуация улучшилась после 1998 г., когда правительство проявило большую, чем обычно, готовность выплачивать зарплату работникам бюджетного сектора, что привело к снижению количества забастовок.

Многие авторы связывают тенденцию к снижению количества численности с изменением форм конфликта. Ингхам приводит аргументы Росса и Хартмана: «Существует три первичных причины, по которым забастовка выходит из моды. Во-первых, работодатели усвоили более сложные стратегии и получили более эффективные организации. Во-вторых, государство стало более заметным в качестве работодателя и экономического планирующего органа», что объясняется институционализацией производственных отношений, т.е. «возникновением стабильных институтов для регулирования производственных отношений» (Ingham, 1974: 15). Кроме того, Ингхам, Росс и Хартман сходятся на том, что централизация процессов переговоров ведет к становлению мира на производстве.

Р.Хайман (Hyman, 1984: 59) выдвигает предположение о том, что антизабастовочное законодательство в Великобритании привело к сокращению числа забастовок и трансформированию недовольства работников в другие формы коллективных действий.

У.Броун и К.Сиссон (1983: 10-12) отмечают следующие изменения, которые могли привести к снижению уровня забастовочной активности:

· · падение и свертывание секторов экономики, традиционно предрасположенных к забастовкам. «Определенные тенденции явно просматриваются. Большая работа по развитию переговорного процесса была сосредоточена в особых отраслях, и их упадок вел к снижению превалирования переговоров параллельно снижению числа забастовок. Это также привело к изменениям в оставшихся организациях. Например, в автомобильной промышленности серьезные изменения в системе трудового регулирования, по-видимому, снизили обращение к неформальным переговорам» (Edwards, 1992: 380);

· · перевод расположенных к забастовкам отраслей на контрактную систему;

· · появление юридических ограничений в виде новых законов или правительственных постановлений (например, запрет на забастовку в ряде отраслей - В.Б.). У.Броун и С.Вадвани (Brown, and Wadhwani, 1990: 10-12) указывают на то, что введение новых законодательных актов, ограничивающих свободу профсоюзов, заставляет последние вести себя более осторожно при организации промышленных акций.

Снижение уровня забастовочной активности проявляется не только в снижении числа остановок производства, но и в сокращении продолжительности забастовок; «забастовки становятся короче: доля продолжающихся менее трех дней возросла с 42 % в 1979 г. до 70 % – спустя десять лет» (Edwards, 1992: 377). Однако отсутствие забастовок ни в коей мере не говорит об отсутствии конфликтов. Широко распространенным является мнение о том, что забастовка – лишь наиболее яркое и открытое выражение конфликта, который в условиях, затрудняющих или делающих невозможным открытое выражение недовольства, трансформируется и проявляется в формах высокой текучести кадров, прогулов, низкой трудовой дисциплины и т.п. ( См., например, Birchall, 1975; Hackman, and Lawler, 1971: 259-286).

По мнению Р.Хаймана, без устранения управленческим персоналом причин недовольства конфликт продолжает развиваться и проявляется в той или иной форме: «Попытка подавить особые проявления конфликта без устранения первопричин беспорядков может просто трансформировать конфликт в другие формы. Таков пример главной компании, производящей автомобильные двигатели, которая два десятилетия назад уволила несколько ведущих шоп-стюардов как нарушителей порядка. Это привело на цеховом уровне к временному спаду в статистике забастовок, но резко возросло количество прогулов, несчастных случаев и текучесть» (Hyman, 1984: 58).

Помимо тенденции к снижению числа забастовок как открытых выступлений рабочих против администрации ряд авторов говорит о тенденции к политизации промышленных конфликтов. «Усиление вмешательства государства на стороне работодателей в производственные отношения означает, что традиционное профсоюзное отделение «промышленной» активности от «политической» становится бессмысленным. Всякое значительное выступление профсоюзов по поводу заработной платы или условий труда имеет сегодня политическое измерение, т.к. напрямую воздействует на экономическую политику правительства» (Hyman, 1984: 58). Р.Хайман (1984: 176-7) указывает на то, что «в забастовке на «Форде» в 1978 г. невидимым оппонентом профсоюзного переговорного комитета была правительственная политика жалкой оплаты труда». Как мы уже видели, Россию отличает то, что забастовочная активность сосредоточена в государственном секторе и в отраслях, получающих господдержку, и направлена на то, чтобы посредством забастовок «выбивать» средства из правительства.

2.5. Базовые теории промышленного конфликта

Промышленный конфликт, его причины и развитие – тема, весьма популярная в литературе по производственным отношениям в 1950-70 гг. В 1980-е годы, несмотря на серию забастовок, в том числе знаменитую забастовку английских шахтеров 1984 г., интерес к исследованию промышленных конфликтов заметно снизился. Поэтому подавляющее большинство публикаций, получивших всеобщее признание, приходится именно на период 1960-70 гг. Многие статьи и книги, касающиеся изучения забастовок, вышедшие в свет в 1980-90 гг., носят обзорно-критический характер, и их авторы не претендуют на изложение собственных концепций (Nicholson and Kelly, 1980: 275-284; Zetka, 1992: 214-226; Edwards, 1992: 359-404).

В многочисленной литературе по производственным отношениям существуют различные подходы к пониманию промышленных конфликтов. Разные теории выдвигают отличающиеся друг от друга принципы, определяющие угол, под которым рассматриваются промышленные конфликты. Тем не менее в качестве основных и наиболее известных можно назвать пять универсально обобщающих теорий: унитарная, теория Конфликта, теория социального действия, теория систем и марксистская.

В рамках унитарной теории «рабочая организация… рассматривается как унитарная в своей структуре и унитарной в своих целях, поскольку имеет единственный источник власти и представляет собой группу участников, мотивированных единой целью. Как следствие, производственные отношения воспринимаются как основанные на сотрудничестве и гармонии интересов управляющих и управляемых в рамках предприятия» (Farnham and Pimlott, 1990: 4-5). Эта теория является классической формой, отрицающей не только неизбежность, но и возможность и естественность конфликта между работодателями и наемными работниками. «Суть унитарной теории производственных отношений… в том, что каждая работающая организация представляет собой интегрированное и гармоничное целое, существующее для общей цели… С этой точки зрения, нет конфликта интересов между теми, кто обеспечивает финансовый капитал для предприятия, и их управляющими представителями и теми, кто вкладывает свой труди квалификацию… Следуя этому, не может быть «двух сторон» в промышленности. Управляющие и управляемые подобны составляющим одной и той же «команды»…Это требует со стороны управляющих как минимум патерналистского отношения к подчиненным работникам… И наоборот, от работников ожидают, что они остаются лояльными к организации и ее управляющим» (Farnham and Pimlott, 1990: 4). Общепризнанно, что унитарная теория ориентирована преимущественно на ценности управленческого аппарата, заинтересованного в том, чтобы избежать экономических потерь от остановок производства по инициативе наемных работников.

Теория конфликта основывается на двух взаимосвязанных взглядах на общество и производственные отношения между работниками и работодателями. Первый состоит в том, что хотя британское и западное индустриализованные общества до сих пор классовые, они по сути посткапиталистические в том смысле, что внутри них политический и промышленные конфликт институционально разделены и что промышленный конфликт стал менее ожесточенным, потому что его существование признано и его проявления регулируются обществом. Вторая точка зрения заключается в том, что трудовые организации являются микрокосмами общества. Поскольку общество состоит из различных индивидов и социальных групп, каждый из них имеет свои социальные ценности, и каждый преследует свои интересы и цели, те, кто контролируют и управляют промышленным предприятием, должны примирять в рамках предприятий различные ценности и конкурирующие интересы (Farnham and Pimlott, 1990: 6). В соответствии с этим подходом, промышленный конфликт является выражением более широкого конфликта в обществе между социальными группами, имеющими различные интересы.

Теория социального действия подчеркивает индивидуальные ответы социальных акторов на данную ситуацию. Теория связана с именем Макса Вебера. Согласно ему, действие является социальным «в соответствии с субъективным значением, придаваемым ему действующим индивидом…оно учитывает поведение других и, таким образом, сориентировано в контексте» (M.Weber, 1896: 4). По мнению Вебера, социальное действие может быть объяснено только исходя из того субъективного смысла, который придает ему социальный актор, а не опираясь только на объективные основания. «Социальное действие…это поведение, имеющее субъективное значение для индивидуального актора, в соответствии с теорией социального действия, которая делает упор больше на понимании отдельных действий в ситуациях производственных отношений, нежели просто на обозрении поведения в рамках производственных отношений» (Farnham and Pimlott, 1990: 9).

Теория систем наиболее популярна в Америке при объяснении производственных отношений. Дж. Данлоп, являющийся родоначальником этой теории, выдвигает тезис о том, что система производственных отношений не является частью экономической системы общества, а представляет собой самостоятельную подсистему, частично совпадающую с экономической и политической системами, с которыми она взаимодействует. Согласно Данлопу, система производственных отношений предполагает наличие акторов, определенного контекста, идеологии, которая соединяет производственные отношения в систему, и правил, созданных для того, чтобы ими руководствовались на рабочем месте и в целом на производстве. Говоря о контексте, определяющем формирование правил взаимоотношений на производстве, Данлоп включает в него следующее: «(1) технологические характеристики рабочего места и трудового коллектива (community), (2) рынок или бюджетные ограничения, бьющие по акторам, (3) траектория и распределение власти в общности более высокого уровня» (Dunlop, 1958: 9). В этом смысле теория систем является универсальной теорией, выходящей за рамки технологического детерминизма и в то же время избегающей излишнего субъективизма теории социального действия.

С точки зрения теории Маркса, политический и классовый конфликт являются синонимами производственного конфликта. Таким образом, источник производственного конфликта лежит в системе общественных отношений, предопределившей разделение общества на капиталистов, владеющих средствами производства, и наемных работников, которые не имеют ничего и вынуждены продавать свой труд. В связи с этим они чувствуют отчуждение от средств производства, от процесса труда и его результатов. Это отчуждение является постоянным источником конфликтов между трудом и капиталом, на уровне предприятий это проявляется в виде производственных конфликтов. В рамках теории отчуждения строят свои концепции Р.Блонер (Blauner, 1964), У.Миллс (Mills, 1959), Дж.Элдридж (Eldridge, 1973).

Таковы подходы основных теорий. Однако, несмотря на их кажущуюся универсальность, нередко исследователи используют аргументацию, заимствованную из нескольких теорий для того, чтобы объяснить изучаемые процессы или явления. Более широкое деление умещает названные теории в рамки двух направлений: функционализма и структурализма.

Школа человеческих отношений считает, что только ошибочная коммуникация является причиной промышленного конфликта. Представляется, что школа человеческих отношений не принимает во внимание возможность того, что конфликт может быть присущ структуре промышленности. К этой школе относятся Э.Мэйо (Mayo, 1946), Дж.Скотт, Хоманс (Scott and Homans, 1947), У.Уайт (Whyte, 1951).

Представители технологического детерминизма (См.:Kuhn, 1961; Sayles, 1958; Woodward, 1970) объясняют уровень промышленного конфликта типом производства, техническими характеристиками рабочего места, используемыми технологиями. Выделяя технологическую составляющую в качестве определяющей, сторонники этого подхода, тем не менее, признают, что влияние технологической переменной на конфликт достаточно сложное и не всегда прямое.

Из всех исследований различных форм промышленного конфликта наиболее удачными можно назвать исследования забастовок как открытых конфликтов и поэтому более доступных для изучения. Три кейс стади забастовок, считающиеся наиболее известными, дают различные подходы к изучению производственных конфликтов. Л.Поп (Pope, 1942) дает описание забастовки на текстильной фабрике в Лорей. «С точки зрения системного подхода, забастовка рассматривается как неизбежный результат окружения и особого развития предприятия. Особенности отношений и действий индивидов могут быть важными, но они в большей мере рассматриваются как функция структурных изменений. Таким образом, когда изменения, подобные рассмотренным в данном кейс стади, имеют место, они являются результатом давления, оказанного на существующие взаимоотношения и институты, которые, в свою очередь, неизбежно выливаются в некоторого рода промышленное действие» (Jackson, 1977: 210).

Очень интересным представляется описание забастовки у А. Гоулднера (Gouldner, 1965). На первый взгляд, главная причина забастовки в его исследовании лежит в установке нового оборудования на предприятии, и вспышка недовольства рабочих вполне может быть объяснена в рамках технологического детерминизма. Однако детальное описание Гоулднером процесса развертывания забастовки и поведения участников конфликта вскрывает глубинные механизмы, вызвавшие спонтанную забастовку. А.Гоулднер объясняет забастовку, исходя из формальных и неформальных норм, сложившихся на производстве, связи между отношениями на рабочем месте и в поселке, где живет работник. Работники, согласно Гоулднеру, отказываются принимать законность требований менеджеров, если эти требования нарушают сложившиеся неформальные нормы, поддерживаемые отношениями в рабочем поселке. Таким образом, Гоулднер строит свое объяснение в рамках функционализма.

Лэйн и Робертс в своем исследовании забастовки на стекольном предприятии в Пилкинтоне (Великобритания) четко определяют, что они придерживаются теории социального действия. Они рассматривают забастовку с позиций основных групп участников и стараются дать объяснение забастовки через понимание, «почему каждая группа предприняла свою особую линию действий» (Lane and Roberts, 1971: 18). Они делают следующий вывод: «переводя в технические термины, это значит, что мы формулируем наше исследование в рамках теории социального действия» (Lane and Roberts, 1971: 18).

Исследования, предпринятые Х. Бейноном (Beynon, 1975) на заводе «Форд» в Ливерпуле, по-своему снимают противоречия между приоритетным влиянием структуры или общественного сознания и создают базу для соединения структуралистского и этнометодологически-феноменологического взгляда на общество.

Н.Николсон и Дж.Келли вообще считают, что промышленный конфликт в целом и забастовка в частности – слишком сложный и многоплановый феномен, для того чтобы быть объясненным какой-либо из существующих базовых теорий. Для понимания забастовки они выделяют «пять процессуальных аспектов динамики забастовки»: «(1) забастовка как протест, в котором лидеры действуют в соответствии с требованиями членов; (2) забастовка как столкновение, в котором внутригрупповая враждебность выступает первопричиной конфликта; (3) забастовка как уловка, учитываемая в переговорах; (4) забастовка как групповой процесс, где социальные структуры и процессы управляют восприимчивостью процесса и определяют контроль за ним; (5) забастовка как организационное изменение, через которое забастовка оформляет влияние участников на «климат» производственных отношений» (Nicholson and Kelly, 1980: 275).

2.6. Объяснения предрасположенности

к забастовкам

Р. Хайман пишет о существовании двух основных подходов к забастовкам. «Первый состоит в том, чтобы изучить различия в предрасположенности к забастовкам: рассмотреть, почему проявления промышленного конфликта различаются между группами работников, между фирмами, между отраслями, регионами или даже нациями… Второй подход включает разный уровень анализа: рассмотрение причин забастовок в целом, а также изучение их истинных причин» (Hyman, 1984: 59-60). Эти подходы не исключают друг друга, т.к. изучение причин различных случаев забастовок может помочь в понимании причин забастовок в целом.

Общеизвестно, что число забастовок различается по отраслям, зависит от наличия профсоюза и его активности; в рамках одной отрасли предрасположенность к забастовкам может в большей степени характеризовать некоторые категории работников. «Предрасположенность к забастовкам промышленных или профессиональных групп может быть рассчитана как отношение числа зафиксированных остановок или забастовочных дней к численности занятой в них (группах - В.Б.) рабочей силы. Поэтому существуют профессиональные группы с высокой и низкой предрасположенностью к забастовкам. Представители угледобывающей отрасли занимают ближайшую к вершине строчку практически во всех национальных таблицах предрасположенности к забастовкам… В середине 1950-х гг. … на угольщиков приходилось три четвертых всех зафиксированных остановок работы» (Hyman, 1984: 30). Помимо шахтеров наибольшее количество забастовок в Великобритании статистика фиксирует среди работников транспорта, металло- производящей и потребляющих отраслей промышленности. Этот же момент отмечает Корнхаузер при сравнительном анализе забастовочной статистики в разных странах: «Забастовочная активность сосредоточена в определенных секторах экономики. Около 60 % общего числа потерянных человеко-дней за последние 25 лет приходятся на угольную, металлургическую, автомобильную и пищевую, текстильную и ткацкую промышленность» (Kornhauser, 1954: 10). В свою очередь, самые низкие показатели забастовочной активности дают сельское хозяйство, финансы, сфера обслуживания и администрирования, а также пошив одежды.

Существует много теорий, объясняющих предрасположенность к забастовкам. Хиксон и др. (Hickson et al., 1986) выделяют три типа теорий забастовок: дескриптивный, характеризующий процесс или организацию забастовок; вариативный (variance), рассматривающий различия между организациями или отраслями; объяснительный (explanatory), который предлагает более широкие рамки понимания.

Чаще всего предрасположенность к забастовкам объясняют, опираясь на характеристику различных технологий производства. Как выше уже отмечалось, наиболее известными представителями этого подхода являются Дж.Кун (Kuhn, J.W.), Л.Сэйлс (Sayles, L.R.), Дж.Вудворд (Woodward, J.). В настоящее время этот подход активно разрабатывает Р.Зетка (R.Zetka), считающий, что источником стихийных выступлений являются различные типы трудового процесса. Зетка выделяет два типа теорий, объясняющих предрасположенность работников к коллективным действиям.

1) «Тезис о гомогенности, который связывает воинственность работников с гомогенностью рабочей силы и централизацией операций производства, является одной из наиболее популярных вариаций на эту тему. Если рабочее место характеризуется гомогенностью работников, у работников есть общие интересы и позволена коллективная мобилизация. Централизация производства усиливает эту гомогенную коллективную власть работников, делая всю производственную систему фирмы уязвимой в отношении остановок. Потенциальная власть вдохновляет таких работников к коллективным действиям, для того чтобы добиться своих общих интересов» (Zetka, 1992: 214).

2) Другая теория, разработанная Перроном (Perrone (1984)) и развитая Валласом (Wallace), Гриффином (Griffin), и Рубином (Rubin (1989), предсказывает высокий уровень воинственности среди работников, занимающих стратегические позиции в экономике.

Зетка, проводя анализ забастовок в автомобильной промышленности США, приходит к выводу о том, что «технологическая организация, использованная при производстве автомобильных подушек и сидений, операциях штамповки и прессованной сварки, а также при установке внутренних панелей, создает групповую солидарность. Такая организация требует, чтобы работники координировали свои последовательные действия для выполнения целей менеджмента, а также ценностных устремлений за рамками их официальной работы. Моя гипотеза состоит в том, что образцы интенсивного взаимодействия и координации между работниками позволяют им мобилизовать поддержку для своих жалоб и действовать решительно, как единый механизм» (Zetka, 1992: 218).

Автор говорит о том, что сам процесс работы может быть обозначен как «генерирующий солидарность, потому что он поощряет работников создавать первичные группы и сознательно координировать свою деятельность для того, чтобы выполнять производственные задания» (Zetka, 1992: 216).

Зетка выделяет два типа работы (имеется в виду сам процесс производства, операции): 1) объединяющая работа, которая предполагает совместные усилия, 2) работа, выполняя которую, каждый отвечает за выполнение задания своего участка, при этом не требуется совместных усилий. При этом «только генерирующий солидарность процесс труда благоприятствует возникновению спонтанных забастовок» (Zetka, 1992: 218).

Несмотря на достаточно высокую популярность технологического детерминизма в объяснении причин забастовок, детальное изучение остановок как процесса нередко находит более веские аргументы, опровергающие правильность технологического подхода. Примером этого может быть вышеупомянутое исследование спонтанной забастовки, проведенное Гоулднером. Не только качественные, но и количественные исследования не подтверждают положительной зависимости предрасположенность к забастовкам от технологии производства. Так, Фредерик Эйзель провел исследование, проверяющее правильность гипотезы о доминировании технологических причин забастовки, используя «данные опроса, описывающие технологию, размер и опыт забастовок за период 1950-69 гг. на 282 промышленных предприятиях в сорока государствах. Эти свидетельства показывают очень невысокую зависимость между типом технологии и частотой забастовок, и сильную, но достаточно запутанную, зависимость между размером предприятия и частотой забастовок» (Eisele, 1974: 560).

Керр и Сигал также считают чисто технологический подход ограниченным. При объяснении предрасположенности работников к забастовкам они используют сравнительный анализ забастовочной статистики в разных странах и различных отраслях промышленности и основываются на двух теориях. Первая рассматривает положение рабочего в обществе, определяет его предрасположенность к забастовкам, что также находится под влиянием условий на производстве. В соответствии с этой теорией, отрасли промышленности имеют высокий уровень предрасположенности к забастовкам, когда работники находятся в однородных группах, как правило, изолированных от генерального сообщества и обладающих высокой степенью сплоченности. Именно положение шахтеров как представителей наиболее воинственной профессии, их проживание в своих отдельных сообществах ведет к формированию своих социальных стандартов, своих стереотипов поведения, своих авторитетов и героев, общего для всех представителей общности понимания социальной справедливости. Именно факт интегрированного сообщества шахтеров формирует единое коллективное сознание, коллективное недовольство, выражение которого ведет к открытым формам выражения недовольства. Однако Керр и Сигал, наиболее аргументированно объясняющие предрасположенность к забастовкам исходя из теории групповой сплоченности, считают эту теорию недостаточной. Вторая теория, к которой они обращаются, доказывает, что предрасположенность к забастовкам определяется характером труда и характеристиками работников. Так, если работа физически тяжелая и неприятная, неквалифицированная, непостоянная и способствует становлению духа независимости, она будет привлекать воинственно настроенных, непостоянных работников, настроенных на забастовку. Керр и Сигал полагают, что лучшее объяснение забастовкам может дать объединение этих двух теорий.

Стоит отметить, что для целей нашего исследования как технологического подхода, так и объяснений с точки зрения групповой сплоченности явно недостаточно. Все исследователи промышленных отношений сходятся на том, что шахтеры дают высшие показатели забастовочной активности в большинстве стран. Однако было бы упрощением воспринимать угольную отрасль как нечто однородное, состоящее из одинаковых предприятий. Российские шахты используют различные технологии, начиная от ручного труда с использованием отбойного молотка и кончая угольными комбайнами, которые могут конкурировать с международными образцами. Поэтому было бы неправильно объяснять предрасположенность к забастовкам апеллированием к какой-то усредненной технологии. В то же время нельзя не согласиться с тем, что особенности добычи угля обусловливают совместный труд шахтеров под землей, в условиях повышенной опасности, что формирует у работников чувство ответственности, коллективизм и солидарность.

Теория групповой сплоченности (Community Integration) также многие вопросы оставляет без ответа. Большинство российских промышленных предприятий (независимо от их отраслевой принадлежности) занимались строительством жилья для своих работников. Работники этих предприятий компактно селились в принадлежащих предприятиям домах и поселениях. Тем не менее среди всех профессий именно шахтеры проявляют наибольшую забастовочную активность. Ответ на этот вопрос выходит за рамки теории групповой сплоченности, которая не может предложить рационального объяснения.

Объяснения, предлагаемые унитарной теорией, очень сходны с подходами, которые господствовали в советской литературе и отвергали естественность конфликта. Поскольку промышленные конфликты все же существуют, применение унитарной теории представляется достаточно нелогичным.

По-видимому, правы Келли и Николсон, когда говорят, что забастовка – слишком сложный многогранный и зачастую противоречивый процесс. Любая теория представляет собой преднамеренное упрощение изучаемых процессов и слишком ограничена для объяснения забастовки. Кроме того, вряд ли можно объяснить какой-либо одной теорией различные типы забастовок.

Ниже мы еще вернемся к вопросу о том, почему бастуют российские шахтеры, а пока остановимся на типологии промышленных конфликтов и забастовок.

2.7. Классификация промышленных конфликтов

В литературе, рассматривающей промышленные конфликты, предлагаются различные классификации. Так, Корнхаузер (Kornhauser, 1954) разделяет все конфликты на две большие группы: 1) организованные конфликты, предполагающие групповое поведение (забастовки, локауты, уходы с рабочего места, снижение производительности труда, конфликты в ходе переговоров по поводу контрактов) и 2) неорганизованные (текучесть рабочей силы, жесткий надзор, неофициальное ускорение производства, прогулы).

Фокс (Fox) представляет свои группы конфликтов. К первой категории относятся конфликты между индивидами; вторая включает конфликты между индивидами, которые не являются членами какой-либо общности, и менеджментом; к третьей относятся конфликты между группой или ее представителями и менеджерами; и, наконец, четвертая, предполагает конфликт между общностями (collectivities).

Краткий Оксфордский словарь по социологии все многообразие промышленных конфликтов сводит к делению на две основные группы: формальные и неформальные. «Неформальные промышленные конфликты названы так потому, что они не основаны на какой-либо систематической организации, порождаются непосредственно чувством недовольства, и, предположительно, полностью экспрессивны по природе. Многие формы промышленного саботажа, возникающие иррационально, могли бы представить промышленный конфликт в этом смысле, будучи чисто индивидуализированными и даже неосознанными формами протеста, включая прогулы, частую смену работы, халатность и даже несчастные случаи на работе. Формальный промышленный конфликт остается для организованных выражений конфликта, артикулированных профсоюзами или иными представителями работников. Он предполагает скорее стратегическую или инструментальную, чем (или наряду с) экспрессивную цель, и зачастую может вовлекать работников, которые, сами по себе, не имели никаких чувств и никакой личной вовлеченности в предмет спора» (Marshall, 1994: 240-1).

Внутри названных групп существуют различные формы, в которых протекают промышленные конфликты. На первом месте стоит забастовка как форма конфликта, описанию и анализу которой посвящено большинство публикаций по проблемам промышленного конфликта. Помимо забастовки, C. Керр в своем исследовании проблем взаимоотношений труда и управления перечисляет ряд таких форм, как «мирные торги и сдерживание недовольства, бойкот, политическая акция, ограничение выпуска продукции, саботаж, прогулы или смена работы индивидом. Некоторые из этих форм, такие, как саботаж и смена работы, могут проявляться как в индивидуальном, так и в организованном виде и создавать альтернативы коллективной акции» (Kerr, 1964: 171). Изучению такой формы коллективного протеста, как саботаж, уделили большое внимание Дж.Бенсман и И.Гервер (Bensman and Gerver, 1963), которые провели классическое исследование на авиационном заводе.

Как уже отмечалось выше, забастовка изучена лучше других форм промышленного конфликта. Это объясняется большей доступностью этой формы конфликта для изучения как количественными, так и качественными методами, поскольку забастовка – (1) всегда открытый конфликт, предполагающий персонифицированное столкновение интересов; (2) массовый феномен, который отражает противостояние различных социальных групп; (3) в отличие от других форм конфликта имеет четко определенное начало и конец; (4) имеет характерные для нее индикаторы, которые фиксируются количественными методами.

2.8. Типы забастовок

Типология забастовок не является предметом оживленной дискуссии в литературе по промышленным отношениям. Большинство исследователей сходится на простом делении забастовок на (1) официальные – неофициальные и (2) законные – незаконные (или конституционные – неконституционные). Д.Фарнхам и Дж.Пимлотт представляют свой подход: «Забастовки могут быть официальными или неофициальными, а также конституционными или неконституционными. Официальными считаются забастовки, где профсоюз «официально» поддерживает своих членов в соответствии с правилами профсоюза в ходе спора. Конституционная забастовка – та, которая происходит после переговоров, следуя согласованной процедуре, для того чтобы избежать истощающих споров, и в условиях, когда зафиксирована неспособность сторон договориться» (Farnham and Pimlott, 1990: 171).

Отнесение забастовки к официальной или неофициальной зависит от того, кто ее возглавил: «Неофициальной является забастовка, не признанная исполнительным комитетом профсоюза» (Knowles, 1952: 30). Однако особенность состоит в том, что нередко забастовки, начавшись как стихийные и неофициальные, превращаются в официальные, будучи возглавлены руководящими органами профсоюза. Исходя из того, что признание профсоюзом забастовки возможно как до, так и после того, как она произошла, Дж.Элдридж вводит понятия «квази-официальная» и «чисто неофициальная». Кроме того, он отделяет неофициальную забастовку от стихийной.

К.Кноулс придерживается схожей позиции, проводя при этом различие между забастовками, получившими полную и частичную поддержку профсоюзного исполнительного органа: «Хотя неофициальные забастовки очень часто получают всеобщую поддержку или попустительство со стороны отраслевых руководителей, все равно остается различие между забастовкой, получившей полное признание и финансовую поддержку от исполкома, и той, которая не получила. Неофициальная забастовка может включать нарушение только контрактов бастующих, но гораздо чаще она нарушает и контракт, и соглашение» (Knowles, 1952: 31).

Нужно отметить, что как профсоюзные чиновники, так и руководители официальных структур склоняются к тому, что термин «неофициальная забастовка» неверный и вносит путаницу в понимание происходящих конфликтов. Как отметил 21 марта 1962 г. в палате общин бывший министр труда Великобритании, «есть трудности в определении и классифицировании забастовок как официальных и неофициальных… Некоторые забастовки начинаются как неофициальные, а заканчиваются как официальные. Некоторые становятся официальными только после своего завершения. Некоторые являются официальными на районном уровне, но получают отказ в признании таковыми со стороны штаб-квартир» (Hansard (May 1962), Vol.660, col.8; цит. по: Knowls, 1952). Кроме того, он говорил о том, что переговоры с лидерами неформальных забастовок лишь провоцируют новые неофициальные забастовки.

Участвуя в диспуте, Уильям Галлахер (шоп-стюард из Клайдсайда в годы первой мировой войны, позднее член парламента от коммунистов по округу West Fife) по поводу термина «неофициальная забастовка» говорил следующее: «Такой термин совершенно дезориентирующий. Бывают вовлечены отраслевые представители, районные представители и, в некоторых случаях, представители исполнительных органов. Более правильный термин «спонтанная забастовка». Такие забастовки сыграли важную роль в развитии профсоюзного движения, и часто признаны и поддержаны лидерами национального уровня» (Gallacher, Revolt on the Clyde.1936. p.42; цит. по Knowls, 1952).

Э.Батстон и др. (Batstone et al., 1980) выделяют два момента, определяющих забастовку как законную или незаконную. Первый момент – соблюдение (или несоблюдение) формальной процедуры, касающейся подготовки и проведения забастовки. Второй – являются ли требования, выдвигаемые бастующими, законными или незаконными (иными словами, включены ли в контракты, коллективные договора, законы и подзаконные акты).

С.Керр различает забастовки в зависимости от социально-профессиональной принадлежности их основных участников. Забастовку имеет множество вариаций. Она может вовлекать всех работников или только занимающих ключевые позиции. Она может принимать форму отказа от работы сверхурочно или от выполнения определенного процесса. Она может даже проявиться в столь строгом следовании правилам, что это заблокирует производство (Kerr, 1964: 171).

Можно классифицировать забастовки и в зависимости от уровня: локальная (уровень предприятия или ряда предприятий города/поселения), региональная, национальная (всеобщая); при рассмотрении уровня забастовки в рамках одной отрасли вместо «всеобщей» употребляется термин «отраслевая забастовка».

Важной характеристикой, на основании которой можно выделять различные типы забастовок, является их продолжительность. Сравнительные исследования забастовок в различных странах показывают, что если для одних стран нормальным является однодневная забастовка, то для других типичным будет остановка производства и переговоры в течение нескольких дней. Проводившие подобное сравнение Росс и Хартман (Ross and Hartman, 1960: 24) считают, что использование одного и того же термина для характеристике столь отличающихся друг от друга явлений вводит в заблуждение. В действительности продолжительность забастовки можно назвать индикатором, отличающим забастовку, функцией которой является настоящее испытание силы, и забастовку, которая представляет собой не более чем символическую демонстрацию.

Стихийная забастовка

Среди неофициальных забастовок несколько особняком стоит стихийная забастовка. Хотя в приводимых в литературе определениях часто очень трудно выявить научные характеристики, выделяющие стихийную забастовку, тем не менее авторы своим подчеркнуто особым отношением преподносят ее как нечто большее, чем просто неофициальная забастовка. (Чувствуется какой-то трепет, как в отношении «русского бунта», кровавого и страшного).

Краткий оксфордский словарь по социологии дает такое определение: «Стихийные забастовки короткие и начинаются без предупреждения. Неофициальными забастовками называются такие, которые начаты без одобрения со стороны профсоюза. Сидячая забастовка отличается тем, что в таких забастовках бастующие остаются на территории работодателя. Иные санкции, доступные работникам и их профсоюзам, включают работу по правилам, при которой официозное и пунктуальное соблюдение правил предприятия или офиса становится неудобным для администрации; замедление, при котором работа выполняется медленнее, чем обычно; запрещение сверхурочных, когда работники отказываются работать дольше стандартного времени; и выборочность, когда работники отказываются работать с определенной продукцией или выполнять какие-то определенные услуги» (Marshall, 1994: 240). «Термин неофициальная или стихийная забастовка относится к забастовкам, которые проведены непризнанными лидерами…, или непризнанными профсоюзами, или каким-либо другим способом, который нарушает установленные в результате коллективных договоренностей законы или процедуры. В действительности на практике нет четкого различия между спонтанной забастовкой и некоторыми более коллективными формами неофициального конфликта» (ibid., 241).

Дж.Элдридж отмечает, что «стихийную забастовку характеризует не только элемент спонтанности, но и отчужденность от существующего профсоюза» (Eldridge, 1968: 79). Интересное объяснение спонтанной забастовки дают Т.Лэйн и К.Робертс: «Есть большая разница между организованной забастовкой и стихийной. В первом случае есть объявление войны в форме предупреждения о забастовке. Во втором случае есть бунт, в котором все обычные конституционные каналы отброшены в сторону» (Lane and Roberts, 1971).

Подводя итоги, Гоулднер дает следующие обязательные черты, характеризующие стихийные забастовки:

1) 1) «Формально доминирующие профсоюзные функционеры теряют власть, соответствующую их положению, в отношении других членов профсоюза…

2) 2) Предмет спора представляет «небольшой интерес» для формальных рабочих лидеров и управленцев

3) 3) Агрессия работников обусловлена медлительностью, с которой рассматривались их жалобы» (Gouldner, 1965: 95).

В отличие от организованных профсоюзами забастовок, в которых рабочие нередко принимают участие лишь в силу принадлежности к профсоюзу, стихийная забастовка всегда представляется более «демократичной», так как все ее участники более самостоятельны, непосредственно вовлечены в конфликт и персонально заинтересованы в том, как он будет разрешен. «В стихийной забастовке работники прекращают производство по их собственной инициативе для того, чтобы усилить направленность своего недовольства прямо на уровень цеха, без поддержки или посредничества со стороны официального профсоюза. Работники, таким образом, утверждают всеобъемлющий контроль над временем акции, отбирая у администрации и профсоюзов способность рассчитывать стратегические ответы на угрозу забастовки» (Fantasia, 1988). Необходимо отметить, что, в отличие от других неофициальных акций, стихийная забастовка подрывает устои существующего профсоюза и может вести к становлению новых организаций, возникших в ходе совместного выступления рабочих.

Подводя итог анализа забастовок, нельзя не обратить внимания на то, что, несмотря на жесткие законодательные ограничения, неофициальные выступления рабочих – достаточно распространенное явление. «Существование в Великобритании высокой доли неофициальных забастовок свидетельствует о серьезном недостатке в формальной профсоюзной деятельности. Это обвинение профсоюзам, а не работникам. Способ сократить неофициальные забастовки состоит в том, чтобы адаптировать профорганизации таким образом, чтобы они были вовлечены в забастовочное движение, делая его таким образом официальным… Неофициальная акция есть неформальный трейд-юнионизм, происшедший из-за того, что формальные профсоюзы оказались неспособными выполнять удовлетворительно свои функции и по этой причине потеряли контроль над своими членами» (Allen, 1966: 115).

2.9. Объяснения забастовок

2.9.1. Нарушение коммуникации

Читая работы, посвященные изучению забастовок, нельзя не обратить внимания на то, что во многих случаях одной из причин, подтолкнувших работников к открытому выступлению, было нарушение связи работников и управленческого персонала. Причем важную роль играют как низкая информированность менеджеров о настроениях на рабочих местах и возможной забастовке, так и незнание или слабое знание работников о положении дел в компании. Нарушение коммуникаций означает на практике, «что машина прохождения жалоб не работает» (Gouldner, 1965: 97). На отсутствие достаточной информированности рабочих указывает Хью Бейнон в своей работе о забастовке на «Форде» в 1968 г. Низкая информированность работников на цеховом уровне делает работу профсоюза малоэффективной, так как отсутствие информации негативно влияет на способность к организованным солидарным выступлениям. Именно поэтому в ходе начавшейся забастовки и напряженных переговоров с администрацией одним из рычагов укрепления солидарности было ежедневное информирование участников забастовки о том, что происходит. «Мы должны были быть уверены, что парни на всех участках знают о том, что происходит. У нас проходили регулярные собрания для обратной связи, и печаталась чертова куча листовок (Beynon, 1975: 275).

Эта же проблема находит свое описание и в книге Гоулднера о стихийной забастовке. Автор ставит следующие вопросы:

1) 1) «Насколько хорошо в действительности менеджмент был информирован о реальном отношении работников или «состоянии умов», независимо от того, из какого источника поступила эта информация? Воспринимали ли они ситуацию в качестве такой, что может привести к открытому конфликту?

2) 2) Что менеджеры чувствовали по поводу прорвавшегося недовольства? Хотели ли они разрешить его?

3) 3) Было ли что-либо в положении управленцев, что могло предотвратить их активные действия? Было ли что-нибудь, что принуждало менеджеров действовать в манере, пренебрегающей жалобами работников?» (Gouldner, 1965: 106-7).

В то же время в отличие от авторов, подчеркивающих доминирование информационных причин забастовки, Гоулднер объясняет стихийное выступление рабочих нарушением неформальных отношений, традиционно существовавших на предприятии. Классический пример, подтверждающий это положение, дан в книге «Wildcat Strike» («Стихийная забастовка»). На предприятии, где проходило исследование, было решено установить новое оборудование и внедрить новый режим работы. Для этого предстояло усилить контроль со стороны управленческого персонала, отношение которого к работникам традиционно было достаточно снисходительным; вскоре после этого вспыхнула незаконная забастовка (первая за всю историю предприятия) с требованиями, касающимися оплаты труда.

Гоулднер объясняет причины следующим образом. Ожидания рабочих по поводу поведения руководства были нарушены жестким контролем. Однако ожидание, что руководство должно поступать снисходительно «в условиях производства было вряд ли законно» – трудно было отрицать, что руководство имеет формальное право осуществлять строгий контроль, если компания считала его подходящим. Недовольство людей, таким образом, не могло быть выраженным через формальную процедуру переговоров и потому оставалось неразрешенным и «скрытым». Последующие переговоры между профсоюзом и руководством по поводу оплаты труда способствовали активизации этой латентной враждебности. В этом случае рабочие не видели препятствий для агрессивного преследования своих претензий: «требования оплаты труда всегда законны». Отношение рабочих было в большинстве случаев амбивалентным: частично их враждебность к надзору сместилась на вопрос оплаты труда, как ответный, наиболее чувствительный удар по компании; но помимо этого более высокие заработки рассматривались как компенсация за ухудшения, наступившие в результате ужесточения политики руководства. Проблема состояла не только и не столько во внедрении нового оборудования, но и в том, что этому предшествовала смена социальной организации отношений, поскольку были смещены мастера, которые долгое время проработали в коллективе и которых хорошо знали рабочие. То есть система неформальных отношений, которая как-то могла смягчить негативные социальные последствия технологических изменений, действиями менеджеров была разрушена, что уже само по себе поставило рабочих в неопределенные, новые для них условия (прерывание, нарушение стабильности). Именно на начальном этапе забастовки особенно сильны были традиционалистские настроения, желание рабочих восстановить прежний стиль взаимоотношений между работниками и администрацией.

Гоулднер приходит к выводу о том, что не сами технологические инновации явились причиной забастовки, а социальные изменения, связанные с ними. Прежде всего, изменение социальной организации вследствие замены старых мастеров новыми и установки нового оборудования привели к резкому изменению, а более точно, подрыву статуса рабочих и их роли на предприятии. Таким образом, причиной забастовки стало резкое снижение статуса работников, выразившееся в нарушении прежней системы неформальных отношений.

2.9.2. Наличие организации

и факторов институционализации

Ряд авторов с различных позиций подчеркивают роль факторов организации и институционализации для развития забастовки. Так, Р. Миллс (Mills, 1948) отмечает, что степень политической и социальной интегрированности работников или профсоюзов влияет на уровень забастовочной борьбы. Другие авторы (См. Lester, 1958; Kuhn, 1961; Sayles, 1958) указывают на то, что существование институтов проведения переговоров, так же, как и организация профсоюзов на рабочем месте влияют на образцы (модели) забастовок.

Гоулднер, Т.Патерсон и Ф.Т.Уилетт (Gouldner, Paterson and Willett, 1951) показывают важность того, кто стоит во главе забастовки, для ее хода и развития. От авторитета лидеров и их умения организовать протест рабочих зависят результаты их выступления.

Карш (Karsh, 1958: 2) объясняет возникновение забастовок «списком» причин, среди которых социальные, экономические и исторические. Исходя из этого, как отмечают Э.Батстон, Я.Борастон и С.Френцель, забастовки могут произойти и в неблагоприятных для этого обстоятельств, приводя в качестве примера волну забастовок в странах Европы в 1968 г. и используя при этом термин «взрыв сознания». «Есть множество факторов, которые должны быть взяты в расчет для какого бы то ни было удовлетворительного и общего объяснения забастовок. Во-первых, важно признать, что забастовка как выражение промышленного конфликта отражает субординацию работников в промышленности, а в действительности и в обществе в целом. Во-вторых, институты коллективных переговоров, более широко – формы социальной и политической интеграции, менеджмент и профсоюзная организация – все имеют некоторое отношение к возможности забастовочной акции» (Batstone et al., 1980: 4). В российских публикациях имеет место представление о том, что успех забастовок на промышленных предприятиях (особенно в случае отраслевых забастовок) зависит от совпадения этих выступлений, как по времени, так и по направленности, от совпадения хотя бы части требований с требованиями общедемократических движений и доминирующими в обществе настроениями (Борисов, 1996a).

В целом большинство авторов сходятся на том (и данные статистики это подтверждают), что наличие организаций, представляющих работников, и таких факторов институционализации, как признание профсоюзов партнерской стороной во взаимоотношениях с работодателями, принятие законов, регулирующих взаимоотношения между работниками и работодателями, приводит к снижению числа забастовок и проявлению недовольства работников в более «мягких» формах.

2.9.3. Теория агитаторов

«Социологи иногда недооценивают «агитаторскую» теорию забастовок (Hyman, 1977), но существует угроза деперсонификации причинного анализа конфликта и пропуска важного факта, что индивиды, остро чувствующие предмет обсуждения, имеют больше влияния на людей, с которыми они общаются, чем более обезличенные источники» (Nicholson and Kelly, 1980: 280).

Говоря о причинах забастовки, Коль отвергает распространенную в конце XIX-начале XX века теорию агитаторов, объясняющую возникновение забастовок деятельностью так называемых агитаторов. «Почему происходят забастовки, и почему во всех промышленных странах резко возрастает их частота и размеры? Ответ высшего и среднего классов в том, что причины забастовок в людях, названных «агитаторами» или, в наши дни, «большевиками», которые обладают магической властью убеждать рабочих отвечать на их деструктивные планы. Это равно тому, чтобы сказать, что материальной причины вообще не существует; и, когда нужно объяснить, почему есть эти «агитаторы» и «большевики», предрассудки опираются на объяснение первородного греха или на неопределенный регресс в таких формах, как эта: Большевики (здесь - русские большевики) стараются их подстрекать, Русские большевики, германские большевики – и т.д. до бесконечности, что не ведет нас к разрешению» (Cole, 1920: 5).

При всем правдоподобии теория агитаторов не может дать достаточного объяснения причин забастовок, не прибегая к описанию их социального контекста, что сразу раскрывает ее несостоятельность. Наличие «агитаторов» может быть веской, но недостаточной причиной начала забастовки. Называя существование индивидов, которые умеют раздуть конфликт на пустом месте, в качестве одной из причин, объясняющей начало открытого выступления рабочих, Р.Хайман добавляет еще четыре, которые завершают картину, придавая ей системный вид: (1) тип межличностных взаимоотношений; (2) групповая сплоченность; (3) технология; (4) система промышленных отношений.

2.10. Основные причины забастовок

Помимо теоретических конструкций, объясняющих предрасположенность представителей тех или иных социально-профессиональных групп или отраслей к забастовкам, существуют различные классификации конкретных причин, приводящих к забастовкам. Так, «до недавнего времени департамент занятости выделял девять «причин забастовки»: требование увеличить зарплату; другие споры, связанные с оплатой труда; рабочее время; разграничительные (demarcation) споры; занятость и вопросы увольнения (включая сокращения); иные персональные вопросы; иные соглашения и правила работы, а также дисциплина; статус профсоюза; акции поддержки. Только четыре из этих причин забастовки всегда дают заметные цифры: споры по оплате труда, вопросы занятости и увольнений и «иные рабочие соглашения». Остальные пять категорий дают, все вместе, только 10-15 % остановок производства… и часто менее 10% забастовочных дней» (Hyman, 1984: 120).

В то же время причиной забастовки не всегда может быть конфликт между работниками и работодателями. Известны случаи, когда противостояние различных профессиональных групп в рамках одного предприятия или одной отрасли приводило к забастовкам. «Очень многие забастовки, классифицированные как возникшие с требованиями увеличения зарплаты, на самом деле порождены различиями в уровне заработка между связанными видами работ на одном и том же заводе или фирме» (Denniset al., 1957: 63). Одним из подтверждений этого положения является тот факт, что в Британии рабочие во время забастовки на «Форде» выдвигали требования паритета с высокооплачиваемыми работниками автомобильных предприятий в Мидланде.

Этот момент отмечает также Р.Хайман: «Мужчины и женщины с такими устремлениями будут чувствовать себя обиженными до тех пор, пока они не добьются относительного улучшения своего положения; но это с неизбежностью приведет к относительному ухудшению кого-то другого. Таким образом, попытка сократить различия в пользу нижеоплачиваемых может быть расценена работниками с более высокими заработками как наступление на их устоявшиеся права» (Hyman, 1984: 124). Российским примером такого конфликта могут быть названы отношения между пилотами и авиадиспетчерами по поводу уровня оплаты труда[7][7].

Кноулс выделяет три основные причины забастовок: «базовые причины» (оплата и время), «солидарность» (положение профсоюзов и акции поддержки) и «трения» (все другие категории» (Knowles, 1952: 235).

В целом можно говорить о четырех типах причин забастовок: экономические, идеологические, политические, психологические. Соответственно, и последствия забастовок лишь отчасти можно оценить в экономических показателях: «Хотя по происхождению забастовки часто экономические, их воздействие простирается далеко за границы экономического поля; и неэкономический или непрямой экономический эффект забастовок гораздо труднее предсказать, чем их экономические воздействия» (Knowles, 1952: 7).

Несмотря на то, что, на первый взгляд, все остановки воспринимаются как имеющие экономические корни, на самом деле это не всегда оказывается так. «В действительности большинство требований о повышении зарплаты – это выплески против… притеснения – бунты против систематического издевательства над личностью работника, против сдерживания его профессиональных и человеческих способностей, против подчинения природы и содержания его трудовой жизни технологическому развитию, которое отнимает у него возможность инициативы, контроля и даже предвидения. Требования по зарплате зачастую мотивированы восстанием против условий труда, против экономического бремени эксплуатации, порожденной трудом. Они выражают требования выплаты как можно большего количества денег за их впустую растраченные жизни, потерянное время, свободу, отчужденную в процессе труда в таких условиях» (Gorz, 1965: 319).

Неэкономическими источниками требований повышения зарплаты могут быть идеологические, политические, психологические. Классическим примером замещения требований является исследование Гоулднером спонтанной забастовки, где ужесточение требований со стороны администрации привело к забастовке. Возмущенные рабочие выдвинули требование повышения зарплаты, так как оно выполняло компенсаторную функцию, возмещая моральный ущерб работникам за изменение прежней системы взаимоотношений. Точно так же было и на российских предприятиях в 1992-93 гг., когда проходила приватизация предприятий и затем шла борьба за перераспределение акций. Поскольку требования перераспределения уже выкупленных управленцами акций или получения работниками каких-либо привилегий воспринимаются как незаконные, нарастает недовольство материальным положением, наиболее простым и понятным выражением чего является уровень заработной платы. Соответственно, конфликты выливались в забастовки с требованиями повышения заработной платы. Таким образом, требование повышения заработной платы носит «важный символический характер» (Hyman, 1984: 128) и играет компенсаторную роль, замещая утраченные неформальные привилегии.

По мнению Д.Локвуда, «требования, оформленные в термины времени и оплаты, удобно определяют то, что стоит на кону. Точные количественные требования дают конкретность и безотлагательность в отличие от тех групп требований, что смутно ощущаются, расплывчаты и представляют собой неудовлетворенность качеством жизни» (Lockwood, 1955: 338). Неумение рабочих сформулировать, чем, собственно, они недовольны, неуловимость, размытость и трудность для рабочих и их профсоюзов контролировать новые индикаторы приводят к требованиям увеличения зарплаты как более простым и количественно выражаемым показателям. Этот момент отражает и Р.Хайман, который пишет, что «предметы спора, не касающиеся оплаты труда, часто гораздо менее точно формулируемы и могут включать вопросы принципа, по которым компромисс достичь трудно или вообще невозможно» (Hyman, 1984: 128).

2.11. Забастовки

в российской научной литературе

В России при советском режиме не было сколько-нибудь значимых публикаций о забастовках. Это было связано как с отсутствием забастовок (или их замалчиванием, если они вдруг случались), так и с тем, что сам термин «забастовка», в соответствии с идеологией коммунистической партии, предполагал классовый конфликт между трудом и капиталом, и поэтому применялся только к капиталистическому обществу. Впервые термин забастовка был публично употреблен в ходе шахтерской забастовки 1989 г. и с тех пор получил широкое распространение, в основном в средствах массовой информации, нередко называющей забастовками самые разнообразные формы коллективного протеста.

Несмотря на то, что со времени забастовки 1989 г. прошло достаточно много времени, вряд ли можно сказать, что количество публикаций адекватно отражает распространенность феномена забастовок и их влияние на развитие трудовых отношений в России. До самого последнего времени в российской социологии не было сколько-нибудь значимых монографий, посвященных изучению забастовок. Исключение составляла книга Виктора Костюковского «Кузбасс: Жаркое лето 1989-го». Несмотря на отсутствие социологических обобщений и чисто журналистский подход к описанию событий, эта монография содержит богатый материал, включающий большие цитаты из интервью и стенограммы митингов в разных городах Кузбасса и встреч лидеров забастовки с правительственной комиссией. В определенном смысле можно сказать, что это первая изданная в России книга о забастовках, представляющая результаты исследования, которое с некоторыми оговорками можно назвать кейс стади. Другие публикации представляют собой либо отклик партийно-идеологического аппарата на шахтерские волнения (Гаврилов, Лавров, 1989), либо статьи и монографии, достаточно односторонне, в романтическом свете представляющие развитие рабочего движения в целом и забастовки 1989 г. в частности в силу вовлеченности авторов в описываемые процессы в качестве участников (Гордон, Груздева, Комаровский, 1993; Шаблинский, 1995: 314). Это не снижает фактографической ценности последних, но несколько дезориентирует читателя, не знакомого достаточно глубоко с проблематикой шахтерского движения и трудностями взаимоотношений традиционных и альтернативных профсоюзов в России начала 1990-х гг. Кроме монографий можно назвать ряд статей, представляющих исследовательский интерес (это статьи Нины Максимовой и Дэвида Манделя).

В качестве значительного вклада в тему изучения забастовок можно отметить публикацию результатов российско-британского проекта «Реструктуризация угольной промышленности России», выполненного Институтом сравнительных исследований трудовых отношений (Bizyukov (1996); Борисов и др. (1996), Борисов, Козина, (1998), а также вышедшие в последние годы монографии: Ю.Миловидова и А.Крестьянинова (1998), В.Ильина (1998); В.Борисова (1999). Большую историко-архивную ценность представляют книги кемеровского историка-исследователя Леонида Лопатина, в которых собраны документы, принятые в ходе забастовки, а также протоколы заседаний и решений рабочих комитетов Кузбасса, программы и заявления, подписанные рабочими комитетами и правительством протоколы и соглашения и т.д. (Лопатин, 1993), а также интервью с лидерами и участниками забастовки 1989 г., записанные в 1995-98 гг. (Лопатин, 1998).

2.12. Объяснительные возможности теорий

в применении к российским забастовкам

Авторы многих публикаций, касающихся тенденций забастовочной активности, отмечают уменьшение количества забастовок. Отличие России в том, что уровень протестной активности не снижается, хотя ее формы со временем и претерпевают некоторые изменения. Вряд ли правомерно говорить о том, что Россия идет против общемировой тенденции. Можно лишь отметить, что реформы повлекли за собой социальную нестабильность и рост забастовочной активности, направленной на восстановление социальных гарантий.

Г.Ингхам (Ingham, 1974), А.Росс и П.Хартман (Ross and Hartman, 1960), говоря о тенденции к снижению числа забастовок, называют в качестве причин более сложную политику, проводимую работодателем, а также сходятся на том, что централизация переговоров ведет к становлению мира на производстве и спаду забастовочного движения. Это никак не соответствует процессам, протекающим на российских предприятиях. Прежде всего, «более запутанная политика» работодателей заключаются в том, что, как отмечалось выше, они заинтересованы в забастовках на предприятиях, так как это обеспечивает им поступление госдотаций. Что касается централизации переговорного процесса, то в угольной промышленности наблюдается обратная тенденция: правительство предпринимает усиленные попытки перенести переговоры с федерального на региональный уровень и уровень компаний; в рамках отраслевого профсоюза также усиливаются процессы регионализации и противоречия, связанные с нехваткой скромных объемов государственных дотаций на всех нуждающихся.

Экономические теории связывают падение забастовочной активности с ростом безработицы. Однако ликвидация большинства предприятий угольной промышленности России и увольнение более 50 % ее работников не привели к уменьшению количества забастовок. На этапе первоначального наступления на права шахтеров наблюдался рост числа забастовок, нередко спровоцированных работодателями; после поражения в ряде акций (в ряде случаев забастовка заканчивалась решением работодателя о закрытии предприятия) наступал спад. . В каждом из населенных пунктов в подобных случаях количество акций на время снижалось из опасения работников спровоцировать ускоренное закрытие их предприятий. Однако спустя некоторое время наблюдался новый всплеск протестной активности. Это вряд ли можно проследить, пользуясь статистикой, поскольку в разных регионах и городах закрытие предприятий предпринималось в разное время. Поэтому то, что проявляется в качестве закономерности для каждого конкретного населенного пункта, не улавливается статистикой, отражающей усредненный уровень забастовочной активности.

Р.Хайман (Hyman, 1984) пишет о том, что в Великобритании принятие антизабастовочного законодательства привело к трансформированию недовольства работников в другие формы протеста. В России ужесточение ответственности организаторов забастовок привело не к уменьшению их количества, а к тому, что профсоюзы стали уходить от их организации либо, в случае передачи работодателем дела в суд, уходить от самого термина «забастовка», переводя судебное рассмотрение в категории «индивидуального конфликта между работником и работодателем».

Стоит отметить, что для целей нашего исследования объяснительные возможности таких теорий, как технологический детерминизм и теория групповой сплоченности, оказались явно недостаточными. Все исследователи производственных отношений сходятся на том, что шахтеры дают высшие показатели забастовочной активности в большинстве стран. Однако было бы упрощением воспринимать угольную отрасль как нечто однородное, состоящее из одинаковых предприятий. Российские шахты используют различные технологии. В то же время нельзя отрицать того, что наивысшей забастовочной активностью характеризуются те категории работников, которые на угольных предприятиях занимают ключевые позиции в технологической цепочке.

Теория групповой сплоченности также многие вопросы оставляет без ответа. Большинство российских промышленных предприятий (независимо от их отраслевой принадлежности) занимались строительством жилья для своих работников. Работники этих предприятий компактно селились в принадлежащих предприятиям домах и поселениях. Тем не менее именно шахтеры проявляют наибольшую забастовочную активность. Теория групповой сплоченности не может предложить этому феномену рационального объяснения.

Базовые теории также продемонстрировали свою малую пригодность для объяснения возникновения забастовок. Унитарная теория отрицает естественность конфликта между работодателем и работником. Ориентированная на ценности управленческого аппарата, желающего избежать экономических потерь по причине забастовок, эта теория не может объяснять возникновения забастовок на предприятиях, запланированных к ликвидации, а также в условиях запланированного снижения производственной добычи на оставшихся шахтах. Объяснения, предлагаемые унитарной теорией, очень схожи с подходами, которые господствовали в советской литературе. Поскольку промышленные конфликты все же существуют, применение унитарной теории представляется достаточно нелогичным.

Теория конфликта может быть применима к объяснению забастовки в той части, что конфликт на предприятии – выражение более широкого конфликта в обществе. Что же касается тезиса о том, что в посткапиталистическом обществе политический и производственный конфликты институционально разделены, российский опыт показывает нам полную противоположность в виде политизации большинства трудовых конфликтов на предприятиях угольной промышленности.

Марксистская теория, отождествляющая производственный конфликт с классовым и политическим, не может объяснить разницы забастовочной активности в различных отраслях промышленности, при одинаковых иных условиях. Вряд ли это можно объяснить более сильным отчуждением угольщиков от средств производства и от процесса труда в сравнении с другими профессиональными группами. Кроме того, в советское время степень отчуждения работников от средств производства была ничуть не меньше; как сейчас, так и тогда ничего не принадлежало трудовому коллективу и не зависело от него. В этом отношении разница с советским периодом состоит лишь в отсутствии массовых репрессий против участников акций со стороны властей.

Наиболее подходящими для объяснения забастовок оказались теория социального действия и теория систем. Первая – благодаря тому, что позволяет объяснить социальное действие каждого субъекта (actor) исходя из сложившегося социального контекста. Такой подход обеспечивает объяснительные возможности поведения субъектов и раскрывает внутреннюю логику их действий как реакцию на происходящие или предшествующие изменения контекста. Метод кейс стади, который использовался автором, наилучшим образом вписывается в рамки теории социального действия.

Рассмотрение системы производственных отношений в качестве подсистемы, взаимодействующей с экономической и политической системами, также оказывается полезным при объяснении забастовок, возникновение которых зачастую связано как с процессами, происходящими на макроуровне, так и с более конкретными явлениями типа финансовых ограничений госбюджета, борьбы за сферы влияния и власть в высших государственных органах. В то же время можно отметить, что практически все угольные предприятия испытывают эти финансовые ограничения и в той или иной мере включены в «политические игры» на разных уровнях, занимаясь лоббированием своих интересов. Однако бастуют не все предприятия. Почему? На этот вопрос мы не можем найти ответа в рамках теории систем и поэтому вынуждены обращаться к теории социального действия, наполняющей субъективным смыслом все действия индивидов, а также к кейс стади как наиболее подходящему методу исследования.

2.13. Особенность российских забастовок

в угольной промышленности

На российских предприятиях, как и во всем мире, основной причиной трудового конфликта являются противоречия между работниками и работодателями. Но недовольство и жалобы работников традиционно выражались и разрешались в особом социальном контексте. Единственным работодателем в советский период было государство, во главе которого стояла коммунистическая партия. Профсоюзы, формально защищая интересы работников, играли роль «приводного ремня партии» и отвечали за организацию соцсоревнования, распределение путевок, товаров и т.п. Позиция директоров была размытой, т.к. они, с одной стороны, выполняли управленческие функции, осуществляли найм и увольнение работников, с другой стороны, были такими же наемными работниками и к тому же членами профсоюза. Отсутствие хозяйственной самостоятельности предприятий и постоянный дефицит сырья и материалов, необходимых для выполнения государственного плана, заставляли директоров сосредоточивать усилия на выбивании средств и финансов из вышестоящих отраслевых структур, являвшихся частью огромного государственного аппарата. Директора отождествляли свою позицию с позицией трудового коллектива, выступали от имени всего коллектива и не видели основы для классового конфликта внутри предприятия.

При капитализме профсоюзы и система производственных отношений обеспечивают институциональные рамки для мирного решения производственного конфликта. Забастовки являются одним из аспектов институционализированной системы ведения переговоров. В Советском Союзе профсоюзы представляли собой формальный канал представления интересов рабочего класса, но не обеспечивали реального выражения жалоб и недовольства работников в случае возникновения конфликтов на производстве. В связи с этим практические все трудовые конфликты трансформировались в личные конфликты и порождали личную неприязнь между участниками. Чаще всего в случае возникновения трудового конфликта между работником и администрацией предприятия работник вынужден был уйти. В редких случаях, когда в конфликт был вовлечен цех или бригада, мог быть наказан и переведен на другую работу кто-либо из руководителей цеха, участка или предприятия, как «не справившийся со своими должностными обязанностями». Однако и в первом, и во втором случае прекращение конфликта осуществлялось устранением представителей одной из сторон конфликта, но не устранением его причин. Советская производственная система не создала институциональных каналов для выражения работниками жалоб на работодателей.

Советская институциональная структура обеспечивала лишь возможность ведения переговоров с Центром по поводу получения от него и перераспределения им ресурсов. Профсоюзы могли участвовать в переговорах, выражая интересы работников в поддержку директоров своих предприятий или местных властей.

Таким был контекст, в который ворвалась забастовка 1989 г. Забастовка, начавшаяся на участке одной из шахты Кузбасса, быстро распространилась на весь город, затем на весь Кузбасс, затем на все угольные регионы и нашла отклик по всей стране, выражая противоречивые требования предоставить регионам свободу и ресурсы.

Несмотря на перестройку, радикальные преобразования в стране, реструктуризацию угольной промышленности и акционирование угольных предприятий, угольная отрасль по-прежнему получает государственные дотации. Это определяет заинтересованность директорского корпуса в участии профсоюзов в переговорном процессе и оказании давления на Центр для получения большей доли бюджетного финансирования. Накопленное недовольство работников руководители предприятий и местные власти научились канализировать и направлять против правительства, не неся при этом реальной ответственности за экономическое состояние предприятий.

Интерес руководителей предприятий определяет направление и формы выражения недовольства работников. Начинаясь, как правило, в виде стихийной забастовки, выступления работников через какое-то время возглавляются одним из существующих на шахте профсоюзов (Росуглепрофом или НПГ). После недолгих переговоров с директором собирается конференция трудового коллектива, на которой директор заявляет о том, что выполнение требований работников лежит вне его компетенции и поэтому они должны быть обращены к правительству. Директора способствуют выталкиванию конфликтов за рамки предприятий, после чего к экономическим требованиям добавляются политические. Конфликт политизируется, в него вовлекаются разнонаправленные политические силы, региональные власти, отраслевое руководство и российский комитет профсоюза. Каждый из участников выступает в роли лифта, который поднимает конфликт на уровень правительства, превращая трудовой конфликт в политический. Поскольку правительство, в свою очередь, политически неоднородно, разные силы используют получивший резонанс конфликт в своих целях, пытаясь изменить баланс сил и влияния в правительстве в свою пользу. Когда напряжение в обществе начинает создавать угрозу изменения баланса власти в стране, руководители правительства идут на финансовые уступки, выплачивают (или обещают выплатить) требуемые средства, и забастовка быстро прекращается.

Таким образом, социальный контекст способствует трансформации забастовки из феномена сферы трудовых отношений в механизм лоббирования отраслевых и региональных интересов и обусловливает вовлечение в трудовой конфликт противоборствующих политических сил. Завершение забастовки не ведет к изменению системы трудовых отношений, и через некоторое время недовольство работников вновь накапливается и прорывается в виде стихийных выступлений. Такова, на мой взгляд, модель шахтерских забастовок в России. Особое внимание в работе предполагается уделить взаимоотношениям в ходе забастовок профсоюзов и работодателей, поскольку во многом этим определяется форма выражения недовольства работников. В последующих главах будут рассмотрены случаи шахтерских забастовок на протяжении 10 лет: с 1989 по 1999 гг.

2.14. Забастовка как объект кейс стади

Забастовка представляет собой оптимальный кейс для исследования. В отличие от других форм производственного конфликта забастовка представляет собой открытое развитие конфликта. Поэтому исследователю не нужно тратить много времени для того, чтобы выяснить основные направления и главные действующие силы, как это бывает при латентном конфликте. Забастовка расставляет все противодействующие силы по своим местам, делает противостояние видимым и легко поддающимся изучению. Кроме того, именно забастовка дает возможность описать кейс полностью, от начала до завершения. Границы забастовки четко очерчены рамками самовольного прекращения работы и ее возобновления. Может быть, именно поэтому наиболее известные книги по исследованию производственных конфликтов посвящены детальному описанию забастовок, их причин и механизмов развития. Краткосрочность (обычно не более одной-двух недель) забастовок и четкие границы позволяют дать наиболее целостную и полную характеристику исследуемого феномена в рамках определенного социального контекста.

Кейс стади дает богатый материал, так как раскрывает взаимодействия и реакции социальных акторов в рамках заданного социального и культурного контекста и дает объяснение субъективного смысла поведения участников забастовки, используя их собственные формулировки и оценки. Исследование забастовок позволяет дать объяснение, опираясь не только на объективные данные, но и учитывая материалы наблюдений (в том числе включенных), интервью с участниками конфликта, групповые дискуссии и т.д. В этом смысле можно сказать, что кейс стади забастовок позволяет не только дать описание протекающих конфликтов и взаимодействий социальных акторов, но и объяснить производственные конфликты исходя из интересов и ценностей конфликтующих сторон.

Выбор кейс стади в качестве основной исследовательской стратегии определяется тем, что не только в России, но и в Великобритании кейс стади забастовок – до сих пор скорее редкое исключение, чем правило. Кроме того, детальное описание самого процесса забастовки и поведения ее участников позволяет при проведении анализа идти от живого материала, а не от заранее приготовленных теоретических конструкций. В этом смысле этнографический подход, когда социолог выступает в роли «бриколера», собирающего мозаичную картину из, казалось бы, разрозненных осколков, представляется более плодотворным, чем применение какой-либо из универсальных теорий. Все они слишком общи и достаточно абстрактны, чтобы дать полное объяснение конкретных событий. Все же надо отметить, что применение теории социального действия оказывается более уместным при анализе конкретных забастовок, поскольку знание субъективных оценок участников конфликта, принадлежащих к разным группам, помогает лучше понять, чем они руководствовались, поступая тем или иным образом. Однако эта теория также не универсальна и должна быть дополнена детальным описанием социального контекста, в котором развертывается конфликт. Ниже, при анализе шахтерских выступлений, я постараюсь, там, где возможно, проследить весь процесс развертывания забастовки, от начала до завершения, описать конкретную ситуацию и выяснить конкретные причины, подтолкнувшие рабочих к выступлению.

Мне хотелось бы остановиться на подробном описании шахтерских забастовок на постсоветском пространстве с 1989 г. по 1999 г. Рабочее движение здесь характеризуется доминированием шахтерских выступлений и в этом смысле не выбивается из международного контекста. Локальные забастовки (как организованные, так и стихийные) стали постоянным фоном производственных отношений в России. На протяжении ряда лет Росуглепроф, один из крупнейших отраслевых российских профсоюзов (на 1.01.96 г. насчитывал 860 тыс. членов, на 1.12.99 г. – 495 тыс.) организовывал ежегодно всероссийские отраслевые забастовки.

Одной из основных задач, которую я ставлю для себя, является детальное описание социального контекста производственных конфликтов, поскольку значимость этого для понимания процессов признают социологи самых различных школ и направлений. Как замечает Гоулднер, все они сходятся на том, «действие человека может быть исполнено смысла только в отношении того контекста, в котором оно имело место. Значение и последствия поведенческого паттерна будут меняться в зависимости от контекста, в котором они происходят» (Gouldner, 1965: 12). Одним из результатов анализа хода забастовок должно стать понимание того, являются ли они совершенно уникальным явлением, детерминированным движениями загадочной «русской души», или вписываются в международный контекст, представляя собой органичную часть рабочего движения, которое подчиняется в России тем же закономерностям, что и в других странах. Наряду с описанием конфликтов я постараюсь дать свое видение развития шахтерских выступлений и свою модель шахтерских забастовок в России.

Кроме того, мне бы хотелось несколько углубить понимание промышленных конфликтов, дать ответы на вопросы, как протекают забастовки на предприятиях угольной отрасли России. Хотя каждая забастовка по-своему уникальна, все же представляется возможным провести сравнительный анализ и найти черты, «типичные» для различных забастовок. Для этого при анализе каждой забастовки я буду стараться ответить на ряд стандартных вопросов:

· n· продолжительность забастовки;

· n· характер выдвинутых требований;

· n· к кому обращены эти требования;

· n· были ли они сформулированы до или в ходе забастовки;

· n· обращались ли за поддержкой к работникам других предприятий, в том числе, предприятий других отраслей;

· n· каково отношение СМИ и общественного мнения к забастовке;

· n· предпринимались ли забастовщиками попытки остановки работ на других угольных предприятиях? На предприятиях других отраслей?

· n· информационная составляющая забастовки (информационный вакуум или широкое освещение забастовки в СМИ; как использовались (если вообще использовались) участниками забастовки информационные каналы: для оповещений, борьбы с дезинформацией и слухами и т.д.);

· n· результаты забастовки (когда возможно, дать оценки участников конфликта);

· n· является ли предприятие, на котором произошла забастовка, градо- или поселкообразующим или оно одно из многих (недоминирующее);

· n· официальная – неофициальная забастовка;

· n· конституционная – неконституционная (по двум основаниям – законны или незаконны а) процедура, б) требования забастовщиков);

· n· кто возглавлял забастовку (появились ли руководящие органы во время забастовки или существовали до ее начала);

· n· какие каналы использовали работники а) до забастовки и б) в процессе забастовки, для того чтобы разрешить конфликт (другими словами, что было сделано, чтобы их жалобы были услышаны и приняты к рассмотрению официальными структурами);

· n· как до забастовки и в ходе ее происходили взаимодействия работников и представлявших (или не представлявших) их интересы профсоюзов с работодателями и представителями местных властей (а в случае всероссийской акции – с правительством и отраслевым руководством).

В российской литературе по проблемам промышленной социологии ощущается недостаток публикаций, детально описывающих анатомию забастовок, а также проводящих сравнительный анализ различных забастовок, хотя это является упущением для страны, где революционные потрясения становятся нормой жизни, а забастовки уже никто не воспринимает как крайнее средство воздействия на работодателей. Данная книга помогает лучше понять забастовки как формы институционализации конфликтов, раскрывающие механизм функционирования системы производственных отношений в России.

Для анализа были использованы:

· n· печатные материалы, документы, принятые в ходе первой шахтерской забастовки 1989 г. в Кузбассе, а также магнитофонные записи, сделанные кемеровскими социологами во время митингов на площадях различных городов Кузбасса;

· n· материалы включенного наблюдения за забастовкой в Донбассе (июнь 1993 г.) и публикации в местных газетах («Новости и События», «Жизнь», «Донбасс»);

· n· материалы включенного наблюдения за забастовкой на шахте «Южная» в объединении «Воркутауголь» (апрель 1994г.);

· n· материалы исследования промышленного конфликта на шахте «Судженская» (г. Анжеро-Судженск, Кузбасс, июль-ноябрь 1994 г.);

· n· материалы исследования подземной забастовки на шахте «Киселевская» (г. Киселевск, Кузбасс, январь 1995 г.)

· n· полевые записки о Всероссийской забастовке угольщиков (февраль 1995 г.);

· n· материалы исследования на шахтах «Северная» (г. Кемерово), «Центральная» (г. Прокопьевск), «Физкультурник» (Анжеро-Судженск) – апрель 1997;

· n· материалы исследования на шахте «Бирюлинская» (г. Березовский, Кемеровская область, июль 1997);

· n· материалы исследования на шахтах Ростовской области «Обуховская» (г. Зверево) и «Октябрьская-Южная» (г. Шахты, февраль 1999);

· n· подшивки газет «На-гора», «Наша газета», «Кузнецкий край», «Заполярье». «Воркута: час пик» с 1991 по 1999 гг., публикации о забастовках угольщиков в центральной прессе;

· n· материалы исследований, проведенных сотрудниками Института сравнительных исследований трудовых отношений (ИСИТО), в том числе и автором, в рамках российско-британских исследовательских проектов «Restructuring within Russian Enterprises» (Реструктуризация на российских предприятиях), «Restructuring of Coal Industry in Russia» (Реструктуризация угольной отрасли в России), мониторинг трудовых конфликтов на предприятиях угольной промышленности Кузнецкого, Печорского и Донецкого угольных бассейнов.

кроме того, с 1994 по 1997 гг. автор работал помощником председателя Российского профсоюза угольщиков и имел возможность наблюдать многие процессы изнутри. Поэтому в тексте будет использоваться информация, полученная в ходе личных наблюдений, и записи выступлений работников, профсоюзных лидеров, представителей правительства и директорского корпуса, прозвучавшие в ходе как официальных, так и неофициальных встреч.

3. Шахтерская забастовка в Кузбассе:

1989 год

Шахтерская забастовка в июле 1989 г. ознаменовала новый этап промышленного конфликта в России не только из-за своих масштабов, но и в связи с требованиями забастовщиков, выходившими за рамки отдельного предприятия[8][1]. В этом отношении она была предвосхищена волной массовых забастовок, поднятой национальными движениями Кавказа и Прибалтики в 1988 г. Однако шахтерские забастовки вскрыли основные разногласия по экономическим вопросам, и вскоре уперлись в функционирование деятельности командно-административной экономики, предельно обострив вопросы о формах собственности и политической власти. И хотя вначале волна шахтерских забастовок рассматривалась как направленная на поддержку перестройки[9][2] и многие лидеры еще оставались членами КПСС, шахтерские требования вскоре стали радикальными и шахтерские лидеры выступили за демократизацию и быстрый переход к рыночной экономике.

Советские шахтеры всегда страдали из-за вредных и опасных условий труда, т.к. угольные месторождения располагались в суровых регионах с условиями, мало подходящими для человеческой жизни. Это порождало проблемы, связанные со здоровьем рабочих, которые правительство решало путем широко распространенного использования труда заключенных[10][3], а позднее – выплачивая относительно высокую зарплату и устанавливая низкий пенсионный возраст, 25-процентную региональную надбавку к зарплате для Кузбасса. Хотя падение относительного размера заработной платы создало проблемы снабжения работников в середине 1980-х гг. Использование принудительного труда с 1950-х гг. значительно снизилось, однако на шахтах сохранялась авторитарная форма правления, формы трудовой дисциплины, присущие лагерной системе; культура шахтеров также сохранила множество черт тюремной субкультуры.

Начавшаяся с конца 1960-х гг. тенденция к увеличению добычи угля, сопровождавшаяся сокращением отпусков и заработной платы, отставанием социальных инвестиций, привела к тому, что уже за 10 лет до забастовки производительность начала падать. Хотя шахтеры получали достаточно высокую зарплату, это не могло компенсировать ужасающие условия труда и техники безопасности. Региональные надбавки не компенсировали постоянно растущую стоимость жизни, и деньги мало что решали, так как снабжение основными продуктами питания ухудшалось.

Многочисленные свидетельства ухудшения трудовых отношений в угольной отрасли существуют во всех регионах. В результате упадка экономики снизились премии, ухудшилось продовольственное и непродовольственное снабжение, «невыгодным» предприятиям грозило закрытие. В январе 1989 г. шахты, постоянно несущие убытки, были обязаны начать переход на самофинансирование, что должно было снизить напряжение.

В начале 1989 г. прошло не меньше десятка коротких забастовок на различных угольных разрезах (Труд. 1989. Май), о некоторых из них упоминается в предыдущей главе, но все они пока следовали классическому образцу непродолжительных остановок работы в рамках отдельной шахты. Приостановки производства и «местные бунты» случались и на предприятиях других отраслей[11][4]. К примеру, все три громадные металлургические предприятия в Новокузнецке участвовали в забастовках весной 1989 г., что подрывает версию Кроули о контрасте между пассивностью сталелитейщиков и активностью шахтеров (Crowley, 1997). В 1989-90 гг. нехватка сигарет привела к волне «табачных бунтов» по всей стране. Довольно часто недовольство выплескивалось перед пустыми прилавки магазинов, но еще чаще оно выражалось в спонтанных остановках работы и выдвижении требований директорам и секретарям парткомов на предприятиях. Чтобы успокоить бастующих рабочих, им бесплатно раздавались сигареты, полученные из спецфондов.[12][5] Все эти забастовки довольно быстро подавлялись директорами предприятий и партийными органами.

Кемеровский обком КПСС издал резолюцию, в которой осудил забастовки, объявил участие коммунистов в забастовках несовместимым с пребыванием в рядах КПСС и обязал членов партии не допускать забастовок, но в то же время дал инструкции парткомам всех уровней совместно с руководителями срочно решать проблемы удовлетворения повседневных нужд рабочих; первым секретарям парткомов Новокузнецка, Междуреченска и Осинников было указано на низкий уровень политико-воспитательной работы в трудовых коллективах, парткому Осинников было рекомендовано отчитаться о событиях на шахте имени 60-летия СССР. Кроме того, обком постановил руководству шахты, секретарю Осинниковского горкома партии и председателю профкома отчитаться по партийной линии, а производственному объединению «Южкузбассуголь» было предписано организовать комиссию для решения проблем, поднятых трудящимися шахт (Лопатин, 1993: 40).

На основе этой резолюции обком также обнародовал заявление, предостерегающее против беспорядков: «Как показывают события последнего времени, лозунгами демократизации, гласности, расширения прав и свобод человека все чаще пользуются те, кто хотел бы превратить демократию в распущенность, беззаконие, вседозволенность. Об этом, в частности, говорят факты групповых отказов трудящихся от работы, имевшие место на предприятиях Кемерово, Новокузнецка, Междуреченска, Осинников, Киселевска…» (Костюковский, 1990: 8-9), обком пригрозил коммунистам исключением из партии в случае, если они примут участие в забастовках. Это заявление вызвало широкие дискуссии на Кузбассе.

3.1. Забастовочное движение и противоречия

перестройки

Правительство, руководство КПСС и промышленные руководители достаточно хорошо осознавали серьезность ситуации, складывающейся в Кузбассе[13][6]. В октябре 1988 г. Кемеровский обком КПСС направил в адрес Генерального секретаря КПСС Михаила Горбачева заявление о ситуации в Кузбассе. Однако это заявление было проигнорировано (Лопатин, 1993: 101). Показателем надвигающегося кризиса было поражение большинства партийных кандидатов на мартовских выборах в народные депутаты СССР. В то же время растущая социальная напряженность, выражавшаяся в несанкционированных забастовках и результатах выборов, могла использоваться местными и региональными властями для более эффективного отстаивания своих требований в Москве. Стихийные забастовки в целом не противоречили интересам местных властей, поскольку они не приобретали широкого размаха и оставались под жестким контролем местных органов управления.

Сразу же после получения информации о провальных для партии результатах выборов премьер-министр Николай Рыжков посетил Кузбасс, где буквально прослезился по поводу условий жизни шахтеров Прокопьевска и Киселевска и пообещал принять срочные меры по улучшению ситуации. Однако после его отъезда ничего не изменилось. В конце апреля секретарь обкома партии Александр Мельников поставил пленум ЦК КПСС в известность о критической ситуации в Кузбассе (Костюковский, 1990: 23).

Эти местные процессы происходили на фоне важных политических событий национального уровня. Первый Съезд народных депутатов собрался в Москве 26 мая, чтобы избрать новый Верховный Совет. Хотя он и контролировался старым аппаратом, его заседания транслировались по телевидению, трибуна предоставлялась «реформаторам» и критикам, которые привлекали всеобщее внимание населения. 7 июня Верховный Совет собрался на посвященное шахтерской забастовке заседание, обеспечив широкую телевизионную аудиторию группе представителей, поддерживающей забастовщиков. Шахтерские лидеры почувствовали, что факт этого заседания сыграл решающую роль в стимуляции Правительства вести с ними переговоры и исключении использования силы при подавлении забастовок[14][7].

Всего за 4 дня до начала забастовки на совместном заседании Верховного Совета и Совета по делам национальностей было подтверждено переизбрание Михаила Щадова на должность министра угольной промышленности. В своей речи Щадов сделал акцент на проблемах промышленности, «наиболее важной из которых является вопрос о социальных условиях шахтеров» (Костюковский, 1990: 14), особо выделив проблемы Кузбасса. Щадов дал следующую картину положения работников угольной отрасли в СССР: 365 тысяч шахтеров ждут квартиры, 67 тысяч детей не имеют возможности ходить в детские сады. Все это дополняется дефицитом медицинского оборудования, низким качеством питьевой воды, экологическими проблемами, высоким уровнем травматизма и проблемами утилизации отходов и снабжения. Министр говорил о необходимости предоставления большей независимости шахтам. Последнее положение позднее стало главным требованием Кузбасского совета рабочих комитетов и фигурировало в речах депутатов из Донбасса и Кузбасса. Назначение Щадова было поддержано при одном проголосовавшем против и шести воздержавшихся. Тот факт, что необходимость предоставления большей независимости шахтам была выражена главным руководителем отрасли, явился доказательством того, что такая точка зрения была широко распространена среди директорского состава.

Однако публичные рассуждения Щадова о независимости шахт и его озабоченность состоянием угольных регионов вовсе не означали, что он собирался отказаться от каких-либо своих полномочий. Костюковский сообщает о встрече в Прокопьевске Щадова с ключевыми фигурами в угольной промышленности Кузбасса, во время которой они говорили о катастрофической ситуации в социальной и бытовой сфере. Глава «Кузбассугля», министерского аппарата в Кузбассе, Владлен Ялевский предложил временно приостановить все виды промышленного строительства и бросить ресурсы на социальные мероприятия. Министр нахмурился и бросил: «Я бы еще понял, если бы это говорил простой шахтер, работяга. Но ты-то, ты же крупный руководитель, как же ты можешь не понимать!» (Костюковский, 1990: 12-13).

Начало забастовки означало, что наступил предел терпению не только у рабочих, но также и у региональных руководителей угольной промышленности и других отраслей, боровшихся за сохранение стабильности в тяжелых экономических условиях. Более того, перестройка выявила растущую напряженность в местной и региональной администрации.

Угледобывающая отрасль управлялась традиционно по-советски, с контролем ресурсов и планированием из Москвы. Шахты входили в угольные объединения и, таким образом, не имели статуса независимых предприятий, а были всего лишь подразделениями объединения. В других угольных регионах России одно объединение обычно покрывало весь регион, но Кузбасс имел объединения в Новокузнецке («Южкузбассуголь», объединение Южного Кузбасса, позднее – «Кузнецкуголь»), Прокопьевске, Киселевске, Белово, Березовском, Ленинск-Кузнецком и Кемерово («Северокузбассуголь» – угольное объединение Северного Кузбасса), а также отдельное объединение угольных разрезов, находящееся в Кемерово. Помимо всесоюзного министерства до 1989 г. функционировали отдельные республиканские министерства, а также региональное представительство министерства в Кемерово – «Кузбассуголь», которое должно было осуществлять контроль над объединениями; после забастовки 1989 г. оно было упразднено.

Угольные объединения ежегодно согласовывали свои планы и финансирование с министерством, увязывали ежегодные планы с пятилетними, довольно часто подвергались спецпроверкам со стороны центра. Цена на уголь определялась советской политикой дешевой энергии и предполагала серьезные государственные дотации. Это определяло работу объединений в рамках жестких финансовых ограничений. Финансирование из Москвы включало в себя три основных элемента: а) производственные субсидии, основанные на соотношении между реальными затратами и фиксированной ценой угля; б) финансирование инвестиций и развития новых шахт, которое определялось переговорами в министерстве, где решающую роль играли личные контакты; в) финансирование социального развития.

Ситуация усложнилась в результате перестроечных реформ, которые выявили противоречия в ранее монолитной иерархии отрасли. Горбачев упразднил республиканские угольные министерства в начале 1989 г. Теоретически эта реформа была направлена на децентрализацию, шахтам должна была предоставляться региональная автономия по системе «регионального подсчета затрат». На практике эта система так и не была введена, а предпринятые меры просто увеличили власть всесоюзного министерства, поскольку дали ему возможность уклоняться от ответственности, поскольку эта ответственность якобы передана шахтам и объединениям.

Шахты же, не получив реальных прав на самостоятельное принятие решений, так и не стали независимыми.. Это означало, что они не подпадали под закон 1987 г. о государственных предприятиях (ассоциациях), который был краеугольным камнем перестройки и который (по крайней мере номинально) давал предприятиям широкие возможности распоряжаться своими ресурсами, исключая их из системы принудительного планирования, направленного на государственные заказы, и предоставляя право продавать сверхплановую продукцию для получения прибыли. В угледобывающей отрасли под этот закон подпадали не шахты, а угольные объединения, так что всеми правами собственности, определенными законом, пользовались только они.

Большинство директоров шахт не были удручены этой ситуацией. Они выросли в жестко централизованной структуре угольной отрасли и почти все были в прошлом не экономистами, а угольными инженерами. Поэтому они не жалели о том, что решение экономических вопросов оставалось за объединениями, а им оставалось лоббировать получение средств в объединениях и министерствах, добывать уголь и надеяться на карьерное продвижение. В большей степени они были обеспокоены падением дисциплины и разрушением авторитета руководителей в результате перестроечных процессов. Однако на некоторых эффективно работающих шахтах, где были большие прибыли и молодые управленцы[15][8], относились к перспективам перестройки положительно, видя в независимости шахт путь к освобождению от оков экономических ограничений и централизованного контроля.

Угольные объединения, в отличие от шахт, получили формальные права государственных предприятий, но система субсидий и государственных заказов делала невозможным получение значительных доходов от этих прав. Так, чтобы получать реальную отдачу от независимости, им нужно было добывать угля выше уровня, определенного государственным заказом, и они должны были продавать этот уголь по более высоким ценам. Это означало, во-первых, сокращение государственных заказов и замену их прямыми поставками угля потребителям; во-вторых, рост внутренних цен на уголь и, соответственно, сокращение субсидий и, в-третьих, независимый доступ на внешний рынок и право удерживать хотя бы часть валютного дохода, получаемого от экспорта. Эти пункты были названы в качестве основных требований рабочего движения Кузбасса.

Местные и региональные власти также заботились о большей автономности шахт и объединений, надеясь, что это обеспечит основу для роста ресурсов социальной сферы в регионе. Ответственность за обеспечение социальными и бытовыми благами была разделена между шахтами и местными властями. На практике, особенно в шахтерских городах, четкое разделение финансовой и административной ответственности отсутствовало, планирование координировалось горкомом партии совместно с местными директорами шахт и горисполкомом. Горисполком «избирался» из местного совета, члены которого традиционно назначались горкомом партии из «социально активных» членов общества, которые не обязательно были членами партии. Решение о распределении местных социальных и бытовых благ, финансируемых из годового дохода шахт и выделяемых объединением из бюджета, в конечном итоге принималось в Москве. Доходы города, которые распределялись облисполкомом под руководством обкома партии из регионального бюджета, также определялись в Москве. Между тем на практике шахты и местные власти имели достаточную свободу действий и могли перераспределять средства. Таким образом, для шахт было нормой использовать производственные средства на социальные и бытовые выплаты, например путем включения работников социальной сферы в производственный бюджет.

Перестройка прервала спокойный ход работы местной и региональной администрации.. До ее начала координация и распределение ресурсов осуществлялись преимущественно через партийные структуры горкома и обкома, в то время как роль членов местных и региональных советов заключалась главным образом в контроле и наблюдении за управлением социальной и бытовой политикой на микроуровне. Перестройка предполагала отдаление партии от прямого контроля над администрацией и усиление власти выборных органов, хотя и под руководством партии. В принципе это дало местным и региональным Советам большую автономию, так что местные депутаты могли стать местными политиками, принимающими решения. На практике это означало в первую очередь рост их ответственности. Парткомы могли все больше и больше упрекать местные Советы за недостатки. При этом властные полномочия Советов не увеличивались, так как они не имели ни независимого источника дохода, ни эффективного контроля над исполнительной властью[16][9]

Большинство народных депутатов были довольны своей традиционно пассивной политической ролью, но некоторые были более амбициозны. В отличие от местных исполкомов, видевших в независимости шахт и объединений основу для повышения местных доходов, улучшения условий на местах и сокращения социальной напряженности в регионе, они увидели в шахтерских забастовках инструмент давления на Кемерово и Москву для повышения доли их регионов в централизованно распределяемых доходах. Поэтому забастовочные комитеты при составлении и реализации своих требований склонялись к более тесному сотрудничеству с местными исполкомами. Одним из основных их требований стало проведение новых выборов на местах, что и было выполнено в национальных масштабах в марте 1990 г.

Хотя июльская забастовка была неожиданной по своим масштабам и воинственности, многие группы очень быстро проявляли желание присоединить свои требования к шахтерским. Наиболее яркой чертой июльской забастовки была скорость, с которой местные власти и директора предприятий отреагировали на сложившуюся ситуацию, и эффективность, с которой они использовали шахтерскую забастовку для реализации собственных амбиций. Забастовка 1989 г. могла стать частью «перестройки снизу», о которой говорил М.Горбачев в 1987 г., но она началась как спонтанная вспышка гнева против всех сторон общественной системы и неприятия рабочими навязанных им «народных вождей». Понимание того, каким образом движение Кузбасса было «приручено» в 1989 г., играет решающую роль для понимания последующего развития рабочего движения в России в целом.

3.2. Забастовка в Междуреченске

Волна июльских забастовок следовала старому доброму образцу советских забастовок, но в значительно большем масштабе. Решающим отличием июля было то, что рабочие больше не оставались под землей, а бастовали на поверхности, вовлекая в акцию протеста всех работников шахты и призывая к поддержке шахтеров других угольных предприятий.

Трудно переоценить мужество, которого потребовал этот простой шаг. Люди были наслышаны о событиях в Новочеркасске в июне 1962 г., когда милиция, оставляя десятки убитых, разогнала забастовщиков. И шахтеры вполне сознавали, что эта сила может быть применена против них в любое время. Предложение урегулировать конфликт с помощью вооруженного вмешательства поступало, но было тут же отклонено, возможно, самим Горбачевым.

Гора напротив шахты им.Шевякова, на которой началась забастовка, весьма живописна летом. Она окружена яблонями, растущими между шахтерскими домиками. Но за домами и садами находятся могилы убитых в большой забастовке в Междуреченске, когда в конце 1940-х гг. заключенные-шахтеры подняли восстание. Все знали, что в 1970-х гг. забастовки в Междуреченске и в близлежащем Новокузнецке были, хотя и не с такой жестокостью, подавлены вооруженными силами (из интервью с А.Асланиди).

Забастовочное движение началось 10 июля на шахте им.Шевякова в Междуреченске, откуда распространилось далее с поразительной быстротой. Несмотря на растущую напряженность и все более частые спонтанные забастовки, прямые контакты между рабочими активистами различных шахт практически отсутствовали, были только короткие встречи рабочих различных смен или участков шахты. Помимо прессы и телевидения, которые лишь изредка показывали бастующих, единственным источником информации были официальные каналы – встречи с обкомом профсоюза с участием руководителей профсоюза и ежедневные встречи глав отделов на каждой шахте[17][10]. Тем не менее, небольшие группы рабочих на шахтах по всему Кузбассу обсуждали свое недовольство и уже начали формулировать требования[18][11].

Хотя вероятность того, что искра забастовочной волны вспыхнет именно в Междуреченске, была невелика, здесь были специфические особенности, которые, возможно, могут объяснить, почему именно здесь забастовка быстро разрослась до масштабов целого города. Междуреченск – довольно большой город с населением в 45 тыс. человек, находящийся практически в полной зависимости от угледобывающей отрасли. Он располагается на юго-западной окраине Кузбасса и помимо угольных предприятий не имеет других возможностей трудоустройства жителей. Более того, Междуреченск является очень важной базой угольной отрасли, добывающей коксующийся уголь высокого качества; на его долю приходится до 20 % дохода Кузбасса. Однако муниципальные возможности в Междуреченске достаточно низкие даже по меркам региона. Жители Междуреченска видели причину этого в том, что у города нет своего угольного объединения; шахты входили в «Южкузбассуголь» в Новокузнецке в 50 километрах от города, крупные разрезы находились в ведении объединения «Кузбассразрезуголь», расположенного в Кемерове, в двухстах километрах севернее. Именно поэтому создавалось впечатление, что Междуреченск не имеет контроля над своими собственными ресурсами, которые утекали в два главных города – Кемерово и Новокузнецк и далее – в Москву.

Забастовка на шахте им.Шевякова началась на участке № 5, и возглавил ее Александр Петрович Ковалев, ставший впоследствии мастером участка[19][12]. Ковалев был достаточно типичным представителем нового поколения активистов. В начале своей трудовой карьеры он был старшим научным сотрудником в Кузнецком горном научно-исследовательском Институте. Но он был очень независимым человеком с сильно выраженными чертами индивидуализма, и неприятие бюрократии направило его по пути нисходящей мобильности. Он пришел на шахту начальником участка, затем стал заместителем начальника и, в конце концов, достиг нижнего ранга в управленческой иерархии – стал работать мастером участка[20][13]

Забастовка стала кульминацией затяжного процесса подачи жалоб и формулирования требований рабочими секции, в котором руководящую роль играл другой мастер, Валерий Кокорин[21][14]. 28 декабря 1988 г. коллектив пятого участка шахты им.Шевякова послал письмо за подписью Кокорина в «Прожектор перестройки» – программу центрального телевидения. В письме выражалось недовольство серией неполадок в производственной и социальной сферах, включающих заниженную заработную плату, не отвечающее требованиям оборудование, раздутый управленческий аппарат, плохое питание, нехватку мыла, плохую работу транспорта, проблемы со снабжением. В письме содержались требование дополнительных выплат за работу в ночные и вечерние смены, требование статуса государственного предприятия (Костюковский, 1990: 10, Лопатин, 1993: 76). В начале февраля телевизионная программа переслала это письмо в ЦК отраслевого профсоюза, который, в свою очередь, направил его в территориальный комитет профсоюза и региональное представительство угольного министерства. То, в свою очередь, послало письмо в Угольное объединение Южного Кузбасса, которому принадлежала шахта им.Шевякова. Была создана комиссия из четырех человек под руководством заместителя директора объединения, которая «закрыла вопрос», ничего не решив (Костюковский, 1990: 10, Интервью Авалиани, Московские новости. 1989. 32. 6 авг.; Лопатин, 1993: 76), а профсоюз дал чисто формальный ответ.

По словам Ковалева, основным вопросом была не заработная плата, а плохая организация, при которой шахтеры в течение года не имели настоящей работы[22][15]. В начале июля Ковалев с помощью товарищей переработал все жалобы в группу требований. Независимо от инициатив Кокорина они обсуждались в течение двух следующих недель, сначала на нарядах участка, проводимых за час до начала смены. Первое требование касалось того, чтобы рабочие трудились только по специальности и чтобы администрация организовала более эффективное использование оборудования. Они представили свои требования администрации предприятия, но не получили ответа. В ходе обсуждения были добавлены новые требования, в основном связанные с заработной платой и условиями труда, в том числе требование повышения регионального коэффициента до 60 % и требование запретить проведение партийных собраний в рабочее время[23][16]. Под списком требований поставили свои подписи пятьсот работников[24][17]. На соседней шахты «Распадская» примерно в то же время был составлен похожий список требований, хотя очевидно, что шахты никак не координировали свои действия и даже не имели никакой связи.

28 июня Кокорин послал список из 21 требования в центральный комитет профсоюза, который только что отослал письмо в министерство. Кроме того, рабочие послали свои требования директору шахты, В.Л.Сороке, и в горком партии с требованием встретиться с ними до 10 июля.

4 июля было проведено расширенное собрание совета трудового коллектива, в котором участвовали управленческий состав, партком, профсоюз и около 50 рабочих. Генеральный директор согласился с большинством требований, но заявил, что 7 пунктов, которые рабочие считали наиболее важными, он не в силах решить, в первую очередь из-за положения шахты в новых условиях самофинансирования. Например, в соответствии с приказом Минуглепрома от 1987 г. администрация шахты была обязана выплачивать премии за вечернюю и ночную работу. Однако шевяковцы их не получали, хотя работали в четыре смены. Объяснялось это тем, что, согласно приказу, «все деньги должны выплачиваться из собственных средств». Директор заявил, что у шахты нет денег, чтобы заплатить. На это рабочие ответили, что другие шахты премии платят, и директор шахты «Усинская» принял все аналогичные требования своих рабочих. Директор шахты им.Шевякова отклонил требования своих рабочих как «утопию», и те покинули собрание, продолжавшееся уже без них. После этого администрация предприняла попытку организовать посменные собрания рабочих, чтобы объяснить им ситуацию, но безрезультатно. Два дня спустя, 6 июля, профсоюзный комитет шахты обсудил требования и направил их министру угольной промышленности.

7 июля секретарь угольного профсоюза В.Г.Лунев прибыл из Москвы в Междуреченск и встретился с профсоюзными организациями практически всех шахт, выставивших требования своих трудовых коллективов. Все они предупредили о высоком уровне социальной напряженности. Однако он просто отмахнулся от требований рабочих, аргументируя тем, что Москва не несет за них ответственности после того, как шахты перешли на самофинансирование, и свои проблемы они должны решать самостоятельно. Он просто положил на свой стол требования четырех шахт и сказал лидерам профсоюзов, что это их проблема. 8 июля напряженность возросла еще больше из-за инцидента в столовой на шахте им.Шевякова, где была испорчена приготовленная на прокисшем молоке еда[25][18].

10 июля истек крайний срок исполнения шахтерских требований. В 9 часов утра 80 шахтеров, закончивших ночную смену, отказались сдать свои самоспасатели. К ним присоединились еще 200 шахтеров, пришедших на работу в первую смену. Они просто стояли и разговаривали. Не было никаких формальных собраний, голосований и резолюций, но общий настрой был однозначен – прекратить работу. По словам Ковалева, работавшего в этот день в ночную смену, «это было просто мнение коллектива»[26][19]. Шахтеры остались на шахте, собрались у административного здания, организовали самообеспечение продуктами и назначили подразделение жизнеобеспечения шахты, даже не вспомнив об администрации[27][20]. Из числа собравшихся был избран забастовочный комитет, его возглавил Кокорин.

Второй секретарь горкома партии Щербаков прибыл на шахту в 11 часов утра, следом за генеральным директором угольного объединения Южного Кузбасса Г.М. Филатьевым. Однако шахтеры отказались вести с ним переговоры, заявив, что будут разговаривать только с министром Щадовым, единственным, кто обладал полномочиями решить их проблемы.

Поначалу администрация шахты не воспринимала рабочих всерьез, но очень скоро профсоюз, совет трудового коллектива и администрация осознали, что происходит на самом деле, и бросились поддерживать рабочих, по крайней мере, на минимальном уровне, необходимом для создания иллюзии общего интереса, в надежде, что требования рабочих передвинутся от администрации на министерство. Именно в этом контексте профсоюз взял на себя ответственность за обеспечение забастовщиков питанием.

Весь остаток дня шахтеры посылали делегатов на соседние шахты (им.Ленина, «Томская», «Усинская» и «Распадская») для разъяснения своих требований. Одни пошли на местную железнодорожную станцию, где блокировали железнодорожные пути на 10 минут, в течение которых сообщили о своих требованиях шахтерам в поезде, везущем их на другие разрезы, другие двинулись на соседние шахты на автобусах.

Три шахтера с шахты им.Шевякова прибыли на «Распадскую» в тот момент, когда шахтеры переодевались вечером между сменами. Они зачитали список своих требований и спросили, поддерживают ли шахтеры «Распадской» эти требования и согласны ли присоединиться к ним. Хотя шахтеры поддержали требования, третья смена решила выйти на работу следом за директором шахты, который убеждал отложить любые действия до утра и предлагал создать переговорную комиссию. У рабочих следующей смены было больше информации, и при пересменке одни, покрытые угольной пылью, и другие, в чистой одежде, встретились на площади перед шахтой. Неофициальные рабочие лидеры «Распадской», которые до той поры действовали незаметно, немедленно составили свой собственный список требований и заявили на митинге, что берут все в свои руки, Добровольцы (включая секретаря парткома шахты) немедленно вошли в забастовочный комитет, составленный на основе самовыдвижения. Рабочие решили бастовать без промедления, хотя они решили не останавливать работы, необходимые для поддержания жизнеобеспечения шахты. Рабочие «Распадской» послали делегатов на шахту Шевякова. Чуть позднее в этот же день остановились шахты им.Ленина и «Томская». Всего в первый день остановили работу 10 предприятий города, в забастовке принимало участие 15900 рабочих, и город практически остановился.

Утром 11 июля рабочие шахты Шевякова добились, чтобы шахтовые автобусы и электрички отвезли рабочих на городскую площадь, что свидетельствовало о значительном росте масштабов забастовки. На помощь шахтерам пришли даже водители городских автобусов, добровольно решившие подключиться к шахтерскому протесту. Рабочие собрались на городской площади напротив символов Советской власти: памятника Ленину, горкома партии и исполкома. Там к ним присоединились рабочие других шахт, которые также начали забастовку, и делегаты из соседних городов, приехавшие выяснить, что происходит. Делегаты из Анжеро-Судженска приехали пьяными и по решению массового собрания были доставлены в вытрезвитель (Труд. 1989. 13 июля.)

Когда первые группы людей пришли на площадь, они обнаружили там секретаря горкома партии Юрия Черепова. Председатель горисполкома Н.Я.Завьялов немедленно предоставил забастовщикам громкоговоритель, и в течение двух последующих дней рабочие продолжали митинг, обсуждая ситуацию и вырабатывая требования. Обсуждения транслировались днем и ночью и по городскому радио. На площади же методом самовыдвижения был избран городской забастовочный комитет. Его также возглавил Кокорин. Хотя главные требования шахтеров были политическими, они отвергли все предложения о поддержке и участии от представителей сторонних политических организаций (которые прибыли на второй день забастовки), опасаясь вызвать раздражение властей. Именно поэтому они постоянно настаивали на том, что их забастовка была не политической, а чисто экономической.

Поначалу никто не знал, что делать дальше. Многие шахтеры ожидали, что прибудет Горбачев, чтобы решить все их проблемы, «потому что они верили в Горбачева в это время». Забастовочному комитету было предоставлено несколько комнат в здании горкома комсомола. Основная деятельность забастовочного комитета заключалась в поддержании порядка в городе, для чего он тесно сотрудничал с начальником местной милиции, который регулярно отчитывался на городском митинге. Забастовочный комитет и милицейское начальство установили дорожные заграждения, чтобы контролировать доступ в Междуреченск, и настояли на запрещении алкоголя, чтобы избежать пьянства среди бастующих[28][21]. Шахтеры гордятся тем, что за время забастовки в Междуреченске не произошло ни одного преступления, но причиной того был отнюдь не высокий моральный дух, а ясное осознание того, что власти могут воспользоваться любой провокацией для того, чтобы оправдать использование силы против забастовщиков. Ходили слухи, что на подавление забастовщиков посланы войска. Два больших грузовика, груженных водкой, прибыли непостижимым образом в первый же день забастовки, но были отправлены обратно.

Стратегия властей была вполне традиционной – они пытались скрыть информацию о забастовках и в это время искали возможности быстро урегулировать ситуацию. На дорогах из Новокузнецка были поставлены заграждения, телефонные коммуникации были прерваны. В первый день забастовки первый секретарь Кемеровского обкома партии Мельников созвал всех руководителей средств массовой информации и попросил их дать сообщение только о митинге (Наша газета. 1991. 23 июля.). И действительно, в первые два дня забастовки в местной прессе о ней не было даже упоминания. Однако когда стало ясно, что забастовку не удастся скрыть и она быстро распространяется по другим городам, партия переменила политику. Для того чтобы управлять информацией, 12 июля обком организовал пресс-центр и всячески поддерживал все попытки горкомов сообщить местному населению об убытках, нанесенных забастовкой, и о необходимости сохранять порядок. 16 июля обком проинструктировал горкомы партии, чтобы те давали сводки по телевидению, радио и в прессе как минимум трижды в день. Тем не менее у партии не было полного контроля над тем, что освещалось в средствах массовой информации, и на третий день популярная кемеровская дала о забастовке длинный и точный отчет.

Городская администрация оставалась в стороне, предоставляя забастовщикам все необходимое и добавляя свои собственные требования к шахтерским. Она всячески пыталась отвести шахтерские требования от себя и перевести стрелки на Москву, избегая переговоров до тех пор, пока не станет понятно, откуда «ветер дует». Министр Щадов согласился удовлетворить шахтерские требования о вхождении городской администрации в состав комиссии, которая была основана для подготовки полной программы требований.

Щадов уже находился в Кузбассе; он прибыл в Междуреченск 11 июля со своим заместителем Валерием Зайденваргом, председателем шахтерского профсоюза Сребным, первым секретарем обкома Мельниковым и председателем облисполкома Лютенко. Щадов вещал на площади в течение 3 часов, объясняя, что многие из требований могут быть выполнены на региональном уровне, с другими должен иметь дело лично он, но некоторые он не может удовлетворить, так как они находятся вне его компетенции. Его, очевидно, потряс враждебный прием и отказ толпы предоставить ему время для удовлетворения требований. Он собирался поехать в Москву и рассортировать требования, но вмешался член забастовочного комитета: «Ребята! Никто никуда не уходит, мы все должны сесть и успокоиться. Мы выдвигали требования не для того, чтобы их просто выслушали… Конечно, министр не может дать нам ответ прямо сейчас. Мы не можем его отпустить. Он должен оставаться здесь и подумать об этом». Забастовщик: «Вот он говорит, что не может так просто цены на уголь поднять, то, другое… Вы понимаете, получается, цены на продукты питания, на товары там, они могут запросто поднять, не советуясь ни с кем. Понимаете, захотели – и подняли. А вот заработную плату, министр говорит, он не может. Раз он ничего не может – пусть уезжает. Пусть приезжает Рыжков, с ним будем решать…». (Костюковский, 1990: 20).

После полуторачасовой беседы с Москвой Щадов поговорил один на один с Валерием Кокориным, председателем городского забастовочного комитета. Москва разрешила ему предложить повысить размер региональных выплат, но не позволила выполнять другие основные требования. Между тем Сребный поднялся на трибуну, чтобы заявить о поддержке профсоюзом требований тружеников Междуреченска, подтвердив фактами, что четыре из пяти их требований соответствуют требованиям забастовочного комитета (Труд. 1989. 13 июля). Первый секретарь обкома Мельников заявил о своем личном согласии со всеми требованиями рабочих, но не с их методами.

Щадов вернулся на площадь объяснять, что не может удовлетворить все требования рабочих, в частности требование о независимости шахт, которое, как заявил Щадов, является сложным вопросом и потребует времени для подготовки. Но шахтеры на площади яростно отвергли его предложение согласиться на повышение зарплаты и выйти на работу и решили продолжать забастовку. Щадов позвонил в Москву снова, и ему было велено возвращаться на площадь и сказать шахтерам, что Москва не желает больше ничего предлагать. На это Щадов зло ответил: пусть приедут и сами попробуют. В Москве был срочно собран Совет Министров, где каждого министра спросили, сколько он может выделить из своего бюджета, чтобы удовлетворить требования шахтеров (интервью с рабочим комитетом города Междуреченска). В это время, ранним утром 12 июля, переговоры, длившиеся всю ночь, продолжались. Москва дала обещание удовлетворить все шахтерские требования, в том числе немедленное обеспечение снабжения продуктами и медицинским оборудованием. Готовность Москвы уступить, без сомнения, была продиктована приходившими всю ночь сообщениями о том, что Осинники и Новокузнецк тоже готовы к забастовке. Делом первоочередной срочности для Москвы было заключить сделку с Междуреченском, который остановился практически полностью, до того, как забастовка распространится на соседние города.

Москва согласилась удовлетворить требования шахтеров, но эти требования сами по себе все еще не были четко сформулированы. В частности, требование о независимости шахт, которое теперь выдвинулось на передний план, оставалось неопределенным, и Щадов продолжал сопротивляться уступке в этом вопросе. Переговоры продолжались 12 июля, и только глубокой ночью забастовочный комитет сформулировал окончательный вариант списка требований, а Щадов продолжал вести переговоры с Москвой и консультироваться с местным и региональным руководством партии и исполнительных органов. Центральным пунктом оставалось требование независимости шахт.

Первоначальным требованием городского стачкома было создание собственного угольного объединения для Междуреченска, это требование долго витало в воздухе и было, без сомнения, выдвинуто с подачи местной администрации. На рассвете 13 июля Щадов вышел на площадь к микрофону и провозгласил, что отныне Междуреченск может иметь свое угольное объединение, в которое не войдут угольные разрезы, закрепленные за Кемерово. Этот вопрос и в дальнейшем был предметом горячей дискуссии. Вячеслав Голиков с разреза Березовский, позднее ставший председателем регионального рабочего комитета, уполномоченный поехать в Междуреченск выяснить, что происходит, приехал рано утром с тремя шахтерами. Здесь они встретили лидеров городского забастовочного комитета, в том числе Кокорина и Сергеева, монтера-электрика междуреченской шахты «Томская», который позднее стал председателем Независимого профсоюза горняков России.

Когда Щадов начал говорить с трибуны, Голиков попросил посмотреть шахтерские требования. Голиков рассказал стоящим вокруг него, что, на его взгляд, важно не создавать новое объединение, но предоставить финансовую независимость шахтам. Он пытался убедить людей в том, что у них есть шанс на свободу, но вместо того чтобы его использовать, они пытаются передать его другому угольному объединению. По словам Голикова, те, кто стояли вокруг него, спросили его, почему он говорит это узкому кругу людей, и предложили взять микрофон и объяснить это всем. Он взял микрофон, и в толпе раздались крики: «Послушайте его! Он говорит дело!» После этого, по его словам, все начали говорить о независимости для предприятий вместо объединений[29][22]. И именно в этот момент Щадов внезапно согласился создать объединение, хотя до этого момента он был непреклонно против.

Предложение Щадова о создании объединения было отвергнуто толпой. Более того, забастовочный комитет выдвинул новое требование, что было для правительства угрожающим сигналом о том, в каком направлении может развиваться ситуация, если вопросы не будут быстро урегулированы. Это было требование о том, чтобы новая Конституция была представлена на немедленное обсуждение и принята к 7 ноября 1990 г. и что лидеры партии и правительства должны приехать в Кузбасс для обсуждения этого вопроса; комитет попросил Всекузбасскую забастовку поддержать это требование (Труд. 1989. 14 июля)[30][23]. Сообщений о распространении забастовки приходило все больше, и Щадов снова отступил и признал полную независимость шахт, пообещав всем шахтам в Междуреченске статус государственных предприятий и подписав соглашение с забастовочным комитетом утром 13 июля.

Это вызвало раскол в забастовочном комитете. Меньшинство отвергало урегулирование на основании того, что множество первоначальных требований не было удовлетворено и нет достаточных гарантий того, что обещания Щадова будут выполнены. В три часа дня забастовочный комитет принял постановление, призывающее рабочих Междуреченска вернуться к работе в 8 часов утра следующего дня, а также призывающее рабочих Кузбасса поддержать их решение, добавляя, что «дальнейшее продолжение забастовки может привести к неконтролируемой ситуации и непредсказуемым последствиям». Это решение встретило сопротивление инициативной группы во главе с Валентином Сорокопудовым, горным инженером шахты им.Ленина, которая объявила себя региональным забастовочным комитетом и потребовала продолжения забастовки. Но лидеры городского забастовочного комитета просто прокричали в микрофон: «Забастовка окончена. Все!», и представители местных властей на площади стали убеждать людей вернуться на шахты. В течение часа после того как забастком огласил свое заявление, городская площадь опустела. Забастовка была окончена. По крайней мере, в Междуреченске[31][24].

3.3. Кто выиграл первый раунд?

Забастовка в Междуреченске стала только первым раундом борьбы, которая закончилась крушением административно-командной системы, дезинтеграцией Советского Союза, падением Коммунистической партии и крушением экономики. Во всем этом обвиняли кузбасских шахтеров[32][25]. Но кто выиграл первый раунд?

В дополнение к немедленным экономическим уступкам в виде повышения заработной платы и улучшения снабжения, основной целью, поставленной рабочими, было предоставление шахтам независимости. Но откуда взялось это требование? По словам Костюковского, требование придания шахтам статуса государственных предприятий было включено в письмо, посланное на центральное телевидение Кокориным в декабре 1988 г., но никто из членов забастовочного комитета, с которыми мы говорили в Междуреченске, не помнит, чтобы оно было в первоначальном списке требований, пришедшем с шахт. Независимость была, несомненно, вопросом, который стоял в повестке дня, но не у рабочих, а у руководителей объединений, шахт и местной администрации. Это было целью местной администрации, так как междуреченские шахты платили налоги в два объединения, находящиеся в Новокузнецке и в Кемерово. На местном уровне сложилось ощущение, что таким образом шахты не только вынужденно поддерживали раздутую бюрократию. Средства также отвлекались на субсидирование менее эффективных шахт в других местах. Предполагалось, что если у Междуреченска будет свое объединение, то город сможет увеличить расходы на социально-бытовую сферу, например построить давно запланированный молодежный центр.

В то же время угледобывающие предприятия хотели стать единственными, кто имеет контроль над своими ресурсами. На первый взгляд кажется, что это было тривиальным требованием, просто включающим шахтерские просьбы о присвоении такого же статуса, что и другим промышленным предприятиям, который поставит их в рамки закона 1987 г. о государственных предприятиях. Однако независимость не имела бы никакого смысла, если бы не была связана с повышением цен на уголь, что освободило бы шахты от зависимости от субсидий и позволило им продавать сверхплановую продукцию для получения прибыли. Это означало несомненное уменьшение прессинга государственных заказов, что было в интересах как объединений, так и отдельных шахт. Примечательно, что Александр Мельников, первый секретарь обкома, поставил этот вопрос первым пунктом в своем интервью с Костюковским в ночь с 11 на 12 июля, когда он заметил, что около трети всех шахтерских требований могут быть решены самими шахтами в случае введения самофинансирования (Костюковский, 1990: 23).

Первоначальное настойчивое отклонение Щадовым шахтерских требований о создании объединения не было делом принципа, а объяснялось бюрократическими затруднениями. Для осуществления подобных изменений необходимо было время. Требование же независимости шахт угрожало министерской системе в целом. Этот вопрос естественным образом увязывался с прочими шахтерскими требованиями. Его решение давало администрации шахт дополнительные возможности в борьбе за влияние и средства между министерством, местными объединениями, отдельными шахтами и городской администрацией. Совершенно ясно, что вовсе не это побудило рабочих, желающих избавиться от своих начальников, собраться на площади[33][26].

Формулирование шахтерских требований было сложным процессом. Забастовка начиналась с длинного списка требований, составленного активистами на шахтах Шевякова и «Распадской». Многие из перечисленных пунктов касалось бытовых вопросов шахтового уровня. Однако как только забастовка вышла за пределы отдельной шахты, эти требования были отброшены на том основании, что они являются мелкими и местническими, и их заменили более широкими требованиями, касавшимися города в целом. С прибытием Щадова границы требований были еще больше расширены, и на первое место выдвинулись те вопросы, которые могли быть решены только в Москве. Конечный вариант списка включал в себя 42 пункта, в том числе требования повышения оплаты труда и улучшения снабжения, улучшения социально-бытового обеспечения; требования, относящиеся к управленческому составу угольной отрасли (в том числе универсальное требование, популярное среди рабочих, о сокращении управленческого персонала), и экологические вопросы. В результате этот список представлял собой мешанину, в которой доминировали отнюдь не требования рабочих, поднявших забастовку, а главным образом, вопросы, беспокоившие местную и региональную власть, у которой появилась возможность протолкнуть свои давнишние жалобы в Москву. Более того, расплывчатые жалобы рабочих были сформулированы таким образом, чтобы показать, что они направлены на поддержку перестройки и являются закономерной частью перестроечного процесса. Постоянным рефреном властей всех уровней было утверждение того, что требования шахтеров полностью оправданы и перестройка предполагает обеспечение выполнения подобных требований. Все что требовалось – это терпение со стороны рабочих и возвращение к работе.

Трансформация требований рабочих во многом была естественным результатом того, что с прибытием Щадова и определением Москвы как стороны переговорного процесса основные требования стали адресоваться Центру . Процесс вовлечения рабочих в переговорную структуру, где их требования были эффективно нейтрализованы, вовсе не был автоматическим. Прежде всего, власти всех уровней старались направить рабочее движение по каналам, где можно будет его контролировать. Первая задача состояла в том, чтобы поддержать появление лидеров забастовки, которые могут взять на себя ответственность за ее ведение и с которыми власти смогут быстро договориться о преодолении разногласий. Мы уже видели, как это проявилось в процессе развития забастовки, когда Кокорин взял на себя полномочия представлять рабочих в переговорах с официальными структурами, а затем в результате самовыдвижения стал главой забастовочного комитета шахты и забасткома города. Уже с первых часов забастовки профсоюз стремился определить и закрепить свое положение как представителя рабочих, организовывая бесплатное питание и поддерживая их требования на митингах и собраниях; но также сразу было очевидно, что официальный профсоюз не может обеспечить необходимого руководства.

Как только рабочие вышли со своих шахт, сразу же встал вопрос о том, кто будет их представлять. Требования рабочих были разбросанными и разнонаправленными, акции протеста проходили без очевидных лидеров. Кто и с кем собирался переговариваться? Непосредственной задачей местных властей стало сохранение порядка, что требовало установления отношений иерархии и ответственности. Они поддерживали это, обеспечивая бастующих системой громкоговорителей и трибуной для городского митинга, давая разрешение милиции сотрудничать с забастовщиками для поддержания порядка, предоставляя помещения для забастовочного комитета и т.п. Все эти меры поддерживали смену спонтанной демократии первых часов забастовки институционализированными иерархическими отношениями между активными лидерами и пассивными массами.

Разбросанный характер шахтерских требований дал власти значительный простор для того, чтобы направить их в желаемое русло. Однако власти различных уровней никоим образом не были связаны между собой, и каждый старался отклонить шахтерских гнев от себя и перевести его на других Большинство первоначальных требований шахтеров относились к внутришахтовым вопросам, касались условий труда, смены оборудования или питания в столовой и адресовались в первую очередь администрации предприятий. Однако руководители шахт вывели шахтерские требования за пределы предприятий, объясняя свое бездействие отсутствием полномочий и ресурсов для выполнения требований. Это дало им возможность совместить шахтерские требования со своими в попытках выжать средства из Центра. С этой точки зрения забастовка служила интересам директоров шахт и местной администрации[34][27].

Как только забастовки вышли за пределы отдельных шахт, местные власти моментально присовокупили свои интересы, осторожно помогая шахтерам и добавляя свои собственные требования к их требованиям. В результате многочисленные жалобы угольщиков были быстро сведены к одному центральному требованию перевода шахт на самофинансирование за счет повышения цен на уголь, хотя это не фигурировало в изначальных требованиях шахтеров[35][28].

В первые часы забастовки руководство шахт и местная администрация успешно переводили гнев рабочих с себя на министерство, которое, как они заявляли, не давало им выполнять требования рабочих; одновременно они способствовали становлению иерархических структур в рабочем движении. К тому времени, когда Щадов прибыл в Междуреченск, там уже был избран председатель городского забастовочного комитета, с которым министр мог беседовать с глазу на глаз. Уже был выработан список требований, вокруг которых уже можно было вести переговоры, хотя этот список постоянно менялся в течение забастовки.

Действия местных властей перенесли огонь требований шахтеров на угольное министерство. Прибывший в Междуреченск Щадов был уполномочен Москвой решать вопросы только в рамках собственных полномочий, – как руководитель угольной отрасли. Поняв, что ему не переломить поднявшихся шахтеров, он переложил ответственность за урегулирование спора в Междуреченске на советское правительство в целом. Правительство не приняло ответственность на себя, но каждого министра спросили, какой вклад он может сделать, чтобы помочь угольному министерству. В результате бастующим городам после окончания забастовки достались достаточно жирные куски общесоюзного пирога.

Институционализация забастовки также изменила характер забастовочного комитета. Первоначальные требования были бытовыми и местными, но они были понятны простым рабочим. Когда требования вышли за рамки отдельной шахты, вопросы стали значительно более сложными, их решение требовало знаний о том, как работает система и, в частности, «экономика». Как следствие, забастовочный комитет все больше и больше обращался за советами к «экспертам»[36][29].

Ковалев, который сформулировал первоначальные требования на шахте Шевякова, имел высшее образование, но не вошел в состав забастовочного комитета города. Кокорин, который стал председателем этого комитета, был активным членом партии. Хотя только четверо из 17 членов комитета были коммунистами, первый комитет вскоре стал работать вместе с местным партийным аппаратом, который имел привилегированный доступ к ресурсам и знание дела, и забастовочный комитет даже защищал секретаря горкома партии, когда обком партии сделал попытку объявить ему выговор в начале забастовки. Рабочие не полагались только на собственные силы, но нуждались в экспертах со стороны, которые бы помогли им сформулировать их требования, и было множество желающих предложить свои услуги. Рабочие сами потребовали, чтобы Михаил Найдов, бывший директор шахты им.Ленина, хорошо известный своей принципиальной позицией, был приглашен в Междуреченск и возглавил работу по вопросу о независимости шахт, и Щадов пообещал послать за ним[37][30].

Если бы так все и осталось, то забастовка не имела бы большого значения. Рабочие в далеком сибирском городе бастовали 4 дня, но власти успешно препятствовали их протесту, сделав ряд уступок, не допуская никаких фундаментальных изменений и не передавая каких-либо своих полномочий. Администрация шахт при поддержке рабочих получила от Щадова обещание самостоятельности, но она не могла быть достигнута одним лишь росчерком пера. Правительство в принципе было не прочь предоставить угольным предприятиям самостоятельность, так как это сразу же возлагало ответственность на руководство шахт. Но самостоятельность на практике требовала достаточно высокой цены на уголь, чтобы гарантировать прибыльность шахт, а также отмены системы государственных заказов. Ни один из этих пунктов не был достигнут ни Ельцинской программой радикальных реформ 1992 г., ни забуксовавшей приватизацией, ни планами реструктуризации 1993 г.

Забастовочный комитет незаметно был отделен от рабочих, которых он представлял. Многие междуреченцы чувствовали, что новые рабочие лидеры их предали, вступив в сделку с властями, в то время как шахтеры из других городов чувствовали, что их предали рабочие Междуреченска, которые решили закончить забастовку в тот момент, когда по всему Кузбассу ширилась волна поддержки их выступления. На следующий день после того как соглашение было подписано, 14 июля, горком партии обсудил вопрос об экономической самостоятельности и составил дополнительный список требований для представителей партийно-правительственной комиссии, которые должны были посетить Междуреченск для обсуждения местных требований 20 июля (Лопатин, 1993: 79). 18 июля состоялось собрание экономического актива междуреченского горкома партии, который создал рабочую группу для рассмотрения вопроса о переводе угольных шахт на самофинансирование и создании городского объединения. Порядок и контроль, основополагающие принципы коммунистического режима, были восстановлены.

Однако этим все не закончилось. Междуреченск дал искру, вдохновение и прецедент для рабочих других угольных предприятий, как Кузбасса, так и всего Советского Союза. Хотя Москва начала действовать стремительно, было уже слишком поздно, чтобы останавливать распространение забастовки. Однако серьезный опыт получили и власти, они быстро усваивали уроки прошедших выступлений.

3.4. Забастовка распространяется

В целом забастовка сильнее контролировалась местными властями по мере удаления от эпицентра в Междуреченске, исключение по разным причинам составляли города Новокузнецк и Березовский. Быстрее, чем власти смогли прореагировать, забастовка распространилась на близлежащие Осинники и Малиновку. Власти Прокопьевска и Киселевска выступали с инициативами, направленными на то, чтобы воспрепятствовать забастовочной волне, но и они опоздали. Кстати, в других местах властям удалось это сделать, и вся забастовка с самого начала контролировалась местной администрацией, администрацией шахты и горкомами партии.

Щадов, завершив переговоры в Междуреченске, метался из одного города в другой, стараясь потушить пожар забастовки. Когда она охватила весь регион, стало ясно, что положить ей конец может только соглашение на региональном уровне. Вопрос состоял в том, как это может быть практически достигнуто. Кто-то должен был собрать забастовочные комитеты различных городов, составить и обсудить общие требования, на основании чего обеспечить быстрое возвращение к работе. Ключевой вопрос заключался в том, кто это сможет сделать? Прежде чем на него ответить, полезно проанализировать хронологию распространения забастовки и то, каким образом требования возникали в каждом городе.

3.4.1 Осинники

Осинники – небольшой шахтерский город в горах на юге от Новокузнецка, имеющий боевую историю, так же, как Междуреченск и Малиновка. Шахты «Капитальная» в Осинниках и «имени 60-летия КПСС» в Малиновке уже бастовали в том году, и они быстро откликнулись на события в Междуреченске. Как и Междуреченск, Осинники и Малиновка были населенными пунктами, не имевшими собственного угольного объединения и находившимися под юрисдикцией объединения «Южкузбассуголь» в Новокузнецке.

Около 10 или 11 часов утра 11 июля представители Междуреченска прибыли на шахту им. 60-летия КПСС и попросили шахтеров поддержать забастовку из чувства солидарности. Этого оказалось достаточно, чтобы спонтанно остановилась целая шахта и ее работники собралась на площади перед шахтоуправлением. Александр Асланиди, механик шахты, в то время член партии, приехал на шахту около 4 часов дня. 12 июля был избран забастовочный комитет; один человек избирался от каждой смены в каждой секции или службе, хотя первоначально выбирали только из ночной смены. Многие люди опасались выдвигаться по различным причинам. Так, партийный секретарь отказался войти в состав комитета потому, что членам партии было строго запрещено бастовать. Таким образом, в комитете заправляли в основном молодые люди. Асланиди, хорошо известный как неформальный лидер, регулярно избиравшийся во все местные комитеты, был избран председателем стачкома. «Санька не будет молчать, давайте выберем его», – говорили люди. По словам Асланиди, все боялись, что против них будет применена сила, и это было решающим фактором сохранения солидарности и дисциплины, которых не было в более поздних забастовках. Любой, кто не выполнял свои обязанности в комитете, немедленно исключался.

Работники крупнейшей в СССР шахты «Капитальная», которая уже бастовала в этом году, прекратили работу утром 12 июля. Рабочие «Капитальной» призвали бастовать других шахтеров Осинников и были немедленно поддержаны шахтостроительным управлением и некоторыми другими предприятиями, включая все угольные предприятия глубокой и открытой добычи, а также швейную фабрику, на которой работали практически все женщины города. По словам первого секретаря горкома партии Д.Ф.Никитина, событие достигло городских масштабов (Труд. 1989. 14 июля). Как и в Междуреченске, шахтеры вышли на площадь напротив здания горисполкома и выбрали забастовочный комитет с хорошо знакомыми требованиями, переданными из Междуреченска: самостоятельность угольных предприятий, прекращение практики государственных заказов, разрешение проблем с системой оплаты труда. Как и в Междуреченске, была запрещена продажа алкогольной продукции, множество ее было задержано на границах города с распиской, гарантирующей, что владелец может потребовать ее обратно после забастовки.

Забастовочный комитет понимал, что нежелательно действовать изолированно и, как и в Междуреченске, сразу же предпринял попытку связаться с шахтерами других городов. Первым требованием забастовочного комитета было предоставление машины, чтобы совершить объезд угольного месторождения и собрать информацию, так как его члены не верили тому, что они читали в газетах и слышали по радио и телевидению. Каждое утро кто-то отправлялся на ней в путь и возвращался за полночь, чтобы отчитаться перед рабочими, собравшимися на площади[38][31].

Щадов и его сопровождающие направились из Междуреченска прямо в Осинники, где 14 июля встретились с городским забастовочным комитетом. Однако переговоры проходили с трудом, и забастовочный комитет отклонил щадовский официальный ответ на их требования. Щадов и Мельников поехали в Новокузнецк, где тоже началась забастовка, а митинг на площади продолжался с 6 часов вечера до 2 часов ночи, и городской забастовочный комитет был переизбран.

3.4.2. Новокузнецк

Новокузнецк – историческая столица и самый большой город Кузбасса (ранее – Сталинск, еще ранее – Кузнецк, место ссылки Достоевского), что объясняло соперничество и даже некоторую вражду в отношениях с позднее появившейся административной столицей Кузбасса – Кемерово. Новокузнецк зависел от двух громадных старых металлургических комплексов – КМК и Запсиба, со своими шахтами, расположенными в небольших поселках в предместьях города. Городская партийная организация была сильной и консервативной, в большей степени базирующейся на металлургических предприятиях, чем на шахтах; она оказалась неискусной в работе с забастовщиками и не смогла удержать забастовку под контролем.

Новокузнецк – ближайший к Междуреченску шахтерский город – был первым, куда перекинулась забастовка[39][32]. Очевидно, первой шахтой, присоединившейся к забастовке, оказалась шахта «Новокузнецкая», что по дороге из Междуреченска. Делегаты шахты Шевякова прибыли на шахту вечером 10 июля в конце смены. Рабочие согласились бастовать из солидарности, хотя, несмотря на сложные условия на шахте, они никогда раньше не бастовали и не приготовили требований. Состоялся небольшой спор между подошедшей и закончившей работу сменой о том, кто начнет забастовку. Новая смена волновалась по поводу того, что ее бы считали инициатором забастовки, но в конце концов согласилась. Все рабочие собрались у здания администрации, и некоторые из них отправились на другие шахты сообщить, что они остановили работу в знак солидарности, добавив свои требования к тем, что появились в Междуреченске, включая требование того, что все рабочие на «третьем этаже» здания администрации (контора, ИТР) должны были быть уволены. Директор и старший инженер провели всю ночь на площади, и директор пообещал уволить персонал третьего этажа, хотя впоследствии этого не сделал.

К 13 июля все шахты вокруг Новокузнецка находились в состоянии забастовки, избирая забастовочные комитеты, которые должны были выработать требования. Представляется, что за исключением шахты «Новокузнецкая» партия изначально имела здесь значительно больший контроль над процессом, чем где бы то ни было в Кузбассе. Костюковский цитирует диалог в конце забастовки с Владимиром Дьяченко, партийным активистом, машинистом комбайна шахты «Абашеевская». Когда началась забастовка, Дьяченко пошел к партийному секретарю шахты Шутову и сказал ему: «Назревает взрыв, мы должны контролировать его, … мы должны контролировать это так, чтобы не было беспорядков, чтобы никто не пострадал». Комсорг, сидевший в кабинете, только рассмеялся: «Откуда ты это взял, а?» Но партийный секретарь согласился с Дьяченко, организовавшим инициативную группу.

Очевидно, эта партийная инициатива была распространена на другие шахты. Дьяченко стал председателем забастовочного комитета шахты и членом Новокузнецкого городского комитета[40][33]. Он предположил, что решение о том, что в Новокузнецке шахтеры должны были оставаться на своих шахтах за пределами города и не собираться на центральной площади, было подстрекательством со стороны партии: «Мытак решили: город у нас большой, в нем не только шахтеры, и незачем воду мутить на митингах. Устроим сидячую забастовку, не выходя с предприятий» (Костюковский, 1990: 112). Решение оставаться на шахтах поддержали также и шахтеры вокруг Новокузнецка, так как боялись, что, собравшись в центре города, будут более уязвимы. Местные власти предпринимали попытки настроить рабочих крупных металлургических комплексов Новокузнецка против шахтеров.

Тем временем во Дворце культуры Маяковского был создан забастовочный комитет, который вел переговоры с руководством объединения «Южнокузбассуголь» до прибытия Щадова 14 июля[41][34].

Хотя власти в Новокузнецке не выказали никакой симпатии к забастовщикам, поздним вечером 13 июля первый секретарь Новокузнецкого горкома партии А.Ленский сказал Костюковскому, что партком «поддерживает и присоединяется ко всем основным требованиям забастовщиков и считает их справедливыми». Не согласившись с формой, в которой они были выражены, Ленский заявил: «Тем не менее, раз уж это случилось, считаю, что коммунисты должны в это время быть вместе со всеми рабочими. На шахтах избраны забастовочные комитеты, в них, должен сказать, вошли весьма авторитетные люди, в том числе много членов партии, есть и председатели профкомов, члены парткомов. Членом такого комитета стал, например, директор шахты «Байдевская» (Костюковский, 1990: 44). Ленский продолжал подчеркивать важность идти дальше требований междуреченских забастовщиков и шире ставить вопросы, чтобы привлечь больше государственных инвестиций и удовлетворить нужды Кузбасса. Сам Ленский организовал комитет для поддержания работы необходимых служб города. Похожая линия была взята обкомом КПСС. По свидетельству члена обкома партии Владимира Лебедева, «побывав в Междуреченске и Прокопьевске, Мельников ощутил жаркую атмосферу. Он тогда многое понял. В том числе и то, что за счет шахтеров можно что-то пробить для Кузбасса в Москве» (Лопатин, 1998: 428).

3.4.3. Прокопьевск

Прокопьевск – шахтерский город, расположенный к северу от Новокузнецка. Он фактически объединен с Киселевском. Окруженный горами шлака и старыми открытыми выработками, он находится в центре угледобывающего региона с самыми старыми шахтами и наихудшими условиями труда,. Видимо, это зрелище заставило премьер-министра Рыжкова заплакать в марте 1989 г. во время визита в Кузбасс.

Напряжение в Прокопьевске нарастало. Там, по свидетельству Максимовой, (Максимова, 1989), уже планировалось подготовка неофициальной забастовки, намеченной на осень. Как только забастовка разразилась в Междуреченске, Найдов, генеральный директор «Прокопьевскугля», организовал собрание на каждой шахте, где проинформировать рабочих и, пообещав улучшить условия труда, просил не прибегать к подобным мерам. Каждой шахте было приказано созвать представителей на собрание в объединении, где им была представлена разработанная администрацией программа требований к Москве. Эту программу митинг единогласно решил послать угольному министру от имени прокопьевских шахтеров (Максимова, 1989: 67).

Однако вечером 12 июля забастовка в Прокопьевске все-таки началась в знак солидарности с междуреченскими шахтерами. Третья смена шахты им.Калинина отказалась приступить к работе, к ней присоединилась позднее четвертая смена[42][35]. Все утро 13 июля водители автобусов и грузовиков, прибывавшие на шахту, присоединялись к забастовке и доставляли бастующих на другие шахты, чтобы разнести весть. Как и в Междуреченске, шахтеры садились в рейсовые автобусы и трамваи, чтобы рассказать рабочим, что они сделали, так что утром 13 июля уже все шахты в Прокопьевске забастовали.

К середине дня шахта им.Калинина избрала забастовочный комитет, и шахтеры Центральной шахты и шахты им.Калинина промаршировали к центральной площади Победы в рабочей одежде, где, как и в Междуреченске, где шел непрекращавшийся митинг, рабочие высказывали свои жалобы и микрофон переходил из рук в руки. Вскоре к шахтерам присоединились рабочие с других предприятий, одни из которых вошли в забастовку, другие посылали делегации и материальную поддержку. Таким образом, на митинг собралось около восьми тысяч рабочих. На площади они передали свои резолюции, выдвинули требования и из представителей шахтерских комитетов избрали городской забастовочный комитет, в который вошли в основном рабочие, готовившие программу забастовки. Но кто написал требования?

Костюковский прибыл в Прокопьевск поздним вечером 13 июля и сразу же столкнулся с Найдовым, которому он рассказал о событиях в Междуреченске, включая требование рабочих вызвать Найдова в Междуреченск немедленно. Найдов знал об этом требовании, но ответил Костюковскому, что рабочие Прокопьевска не хотят, чтобы он уезжал. Костюковский задал Найдову вопрос: «Вы читали требования? Ваши, прокопьевские?» Найдов улыбнулся и, понизив голос, сказал: «Я их не читал, а писал. Ну, не сам, конечно, просто принимал участие в этом процессе». Найдов не отделял себя от забастовки – «чтобы изменить эту систему, необходима была хорошая встряска», – он был озабочен только тем, чтобы угольные поставки из переполненных складов продолжались. В Прокопьевске эта просьба изначально особо подчеркивалась администрацией, очевидно, чтобы предотвратить проблему возгорания в угольных отвалах, хотя забастовочный комитет решил приостановить поставки 14 июля. Найдов резюмировал требования Междуреченска и Прокопьевска, с которыми он был полностью согласен, как требование независимости шахт: «Если суммировать все требования… их суть такая: дайте возможность эффективно работать, чтобы хорошо жить». (Костюковский, 1990: 45)[43][36]. Владимир Строканев, председатель прокопьевского городского рабочего комитета, подтвердил, что позиция директоров шахты совпадала с позицией Найдова: «Когда мы подготавливали самые первые свои требования, нашими консультантами были директора предприятий. Они пытались через нас решить свои производственно- снабженческие вопросы» (Лопатин, 1998: 65).

Шахтеры на площади Победы сидели в спецодежде, и каждая секция и шахта занимала свою часть площади, так что коллеги по работе сидели вместе, и это облегчало обсуждение вопросов[44][37]. Шахтеры сообщали ответственным о прибытии на площадь; те отмечали их присутствие, и кто не докладывался, считался прогульщиком. Как и везде, рабочие не доверяли никаким источникам информации, и в первую очередь не верили им, когда слышали, что забастовка в Междуреченске окончена.

Следуя примеру Междуреченска, забастовщики наложили запрет на алкоголь, тесно сотрудничали с милицией для поддержания порядка, обеспечивали сохранение своих шахт, просили предприятия обеспечивать все нужды города для продолжения работы, отвергали сотрудничество с другими политическими организациями и неформалами. Исключением стали независимые профсоюзы из Ленинграда, которые были приглашены, чтобы принять участие в дискуссиях рабочих на площади Победы[45][38]. Как в Междуреченске, не успел забастовочный комитет организоваться, как на его членов обрушился поток жалоб, которые раньше люди тщетно направляли в местную администрацию.

Забастовка застала власти Прокопьевска врасплох, она разразилась раньше, чем они смогли навязать свои требования движению. Тем не менее, как и в Междуреченске, они предоставили забастовщикам систему громкого вещания, установили телефон и осветили площадь. Один председатель профкома, обеспечивавший забастовщиков пищей, был уволен и присоединился к шахтерскому забастовочному комитету (Максимова, 1989: 70), но затем пришли распоряжения сверху, и все профсоюзные комитеты начали обеспечивать бастующих бесплатно едой и полиэтиленовыми укрытиями от дождя. Местные партийные и профсоюзные лидеры заявили о полной поддержке требований забастовщиков, правда, оговариваясь относительно средств и предупреждая против любых беспорядков.

Разговор на площади шел о выплатах, условиях жизни, нехватке жилья и денег, которые забирались из Прокопьевска «на поддержку бюрократов» (Костюковский, 1990; Максимова, 1989)[46][39]. Рабочие не выказывали доверия никому из руководителей, кроме местного начальника милиции, который, по понятным тактическим соображением, демонстрировал уважение к бастующим, заявлял о своей поддержке, называл шахтеров «ребятами», а не «товарищами» и начинал каждую свою речь словами «как вы поручили мне рассказать». Одним из их первых требований была отставка Найдова, рабочие относились к появлявшимся на площади главе местной администрации, профсоюзным боссам и Щадову с одинаково нескрываемым презрением (Максимова, 1989: 70, Костюковский, 1990: 70).

Первый список требований, выдвинутых на площади, начинался выражением недоверия городскому партийному комитету и требованием увольнения и осуждения различных партийных деятелей за бездеятельность в создании ремонтно-строительной базы. В списке были также требования, касавшиеся контроля цен, ночной работы трамваев, поставки автобусов, установки телефонов для представителей уличных комитетов в поселках, строительства детских площадок, поставки одноразовых шприцов, сокращения оплаты за детские сады, передачи здания партийного образования и гостиницы объединения под детский дом и детскую поликлинику, содержания спецконтингента по месту совершения преступления и усиления борьбы с тунеядцами, но не было среди них упоминания о независимости шахт и цене на уголь (Лопатин, 1993: 42). Однако Маханов, заместитель председателя городского забастовочного комитета, имел более амбициозные цели: «…забастовка – не отдых. Это тяжелая изнурительная работа, цель которой – добиться существенных экономических преобразований» (Костюковский, 1990: 55).[47][40]

Забастовщики потребовали, чтобы премьер-министр Рыжков приехал в Прокопьевск, т.к. Щадов был «не в состоянии» решить все наболевшие вопросы»(Лопатин, 1993: 43). Вечером 15 июля Щадов вернулся в Прокопьевск из Новокузнецка. Найдов предложил ему отдохнуть, а затем изучить требования и дать ответ людям на площади на следующее утро, но Щадов настоял на незамедлительной встрече с забастовочным комитетом, перед тем как говорить на площади, где он был враждебно принят забастовщиками «Мы понимаем, что не все вопросы можно решить немедленно. Но почему же то, что не решалось десятилетиями, нам обещается сейчас? Основное требование рабочих – повышение жизненного уровня. Если прокопчанин зарабатывает свои деньги, почему он должен отдавать их кому-то? Каждый рабочий кормит пять-семь человек управленческого аппарата. Вся прибыль должна оставаться здесь… Выход я вижу один – нужен полный хозрасчет, а это и повышение заработной платы, и здравоохранение, и соцкультбыт.» (Костюковский, 1990:63).

3.4.4. Киселевск

13 июля члены горкома партии объехали все городские предприятия и убедили людей не прекращать работу. Однако во второй половине дня прибыли забастовщики из соседнего Прокопьевска, и четвертая смена шахты «Карагайлинская» не вышла на работу. На следующее утро, когда Вячеслав Шарипов находился в профкоме, пришло известие о том, что забастовка распространяется по Киселевску. Шарипов пошел в кабинет Александра Волкотруба, руководителя объединения, чтобы обсудить, что делать. Волкотруб предоставил Шарипову машину, и тот доставил группу рабочих на центральную площадь, где уже был установлен микрофон. К полудню шесть из десяти шахт остановились, а вместе с ними остановились многие местные фабрики и разрез «Киселевский». К 15 июля весь город стоял; на центральной площади собралось около 20 тысяч рабочих, был избран забастовочный комитет с тремя делегатами от каждого предприятия, насчитывающий около 70 человек, с ядром из 7 человек. Комитет двинулся к зданию объединения, где ему предоставили кабинет, и избрал своим председателем забойщика Маулетдина Минязова, позднее ставшего главой городской администрации. Однако, несмотря на воинственность и солидарность рабочих Киселевска, забастовочный комитет в большей или меньшей степени разделился; многие из тех, кто был избран в первый день, больше не появлялись, поэтому для того, чтобы прекратить забастовку, 19 июля пришлось переизбирать забастком (Кузбасс. 1989. 20 июля)[48][41]. Минязов рассказывал: «Как в ходе забастовки, так и после нее мы не встретили негативного отношения руководителей. Все наши требования были согласованы, точнее, подработаны вместе с инженерно-техническим персоналом. Не учитывать мнения специалистов мы просто не имели права» (Лопатин, 1998: 137).

3.4.5. Белово

Белово – шахтерский город, в котором есть несколько не угольных предприятий, расположен по дороге к северу от Киселевска. 14 июля Беловский горком партии обсудил ситуацию, разработал предложения к Щадову и сообщил об этом трудовым коллективам (Лопатин, 1993: 79). В 22.30 шахта «Новая» начала забастовку, и к началу следующего дня остановились шесть шахт. На шахте «Пионерка» директор Н.А.Власов сначала встретил забастовщиков криками и угрозами увольнения, но затем ушел в свой кабинет позвонить начальству. После долгого диалога он выбежал из кабинета и заявил шахтерам: «Ребята, я с вами!».

Городской митинг избрал забастовочный комитет, который разработал 60 требований и обратился к предприятиям, обеспечивающим жизнедеятельность города, с просьбой не прекращать работу. Забастовочный комитет в Белово продолжал работать в «близком контакте» с горкомом партии (Кузбасс. 1989. 19 июля), и его основными функциями было сохранение порядка и информирование населения.

3.4.6. Ленинск-Кузнецк

Ленинск-Кузнецк расположен между Белово и Кемерово. В то время этот шахтерский город находился в наиболее благополучном в Кузбассе положении. Шахты начали бастовать 13 июля, и уже 14 июля все они были остановлены. Был организован рабочий (не забастовочный) комитет, и собрание делегатов в угольном объединении «Ленинскуголь» выдвинуло список из 37 требований (Костюковский, 1990: 47). Однако тот факт, что комитет находился под надзором объединения, не означал, что оно могло игнорировать устремления рабочих или достижения забастовщиков в Междуреченске. Местный список включал в себя обычные экономические требования, некоторые из которых были довольно радикальными, но не имели никакого отношения к финансовой независимости шахт (выплаты за вечерние и ночные смены, увеличение регионального коэффициента для всех рабочих и пенсионеров, индексация зарплаты к уровню цен, увеличение отпуска, введение повременной оплаты и полной оплаты за время, уходящее на то, чтобы добраться до забоя (так называемые «копытные»); пересмотр норм по спецодежде и мылу, общий выходной (воскресенье) для всех; перевод Кузбасса в первую категорию снабжения товарами народного потребления (та же категория, что и Москва и Ленинград); улучшение медицинского обслуживания; сокращение ведомственных автомобильных парков и перевод персональных машин под ведомство милиции и чрезвычайных служб; разрешение на экспорт сверхпланового угля для покупки технического оборудования и товаров народного потребления; немедленные перевыборы горисполкома и горкома; сокращение штата министерства на две трети; ликвидация местного представительства министерства; сокращение управления объединений и шахт на 30 % к 1 января 1990 г.; ликвидация спецмагазинов; снижение плана на количество дней, потерянных во время забастовки, и выплата средней заработной платы за время забастовки; учреждение забастовочных комитетов как рабочих комитетов для наблюдения за выполнением их требований (Лопатин, 1993: 42-3).

3.4.7. Кемерово

Кемерово является областным административным центром с хорошо развитой химической промышленностью (не на основе угля) и пятью шахтами, на которых в общей сложности занято менее 10 тыс. человек. Шахты находятся на некотором расстоянии от города, ближняя шахта – «Северная», открытая для посетителей и имеющая лучшие социальные условия благодаря близости к городу.

Геннадий Михайлец проработал 17 лет на шахте «Северная» как рабочий-проходчик, водитель комбайна, несколько раз был помощником и заместителем начальника участка, а также партийным активистом. Когда началась забастовка в Междуреченске, темп работы замедлился, и все только и говорили о забастовке. Придя на работу в ночную смену вечером 13 июля, он узнал, что работа прекращена, но рабочие просто сидят кругом в зале и смотрят друг на друга, не зная что делать, хотя для Михайлеца и его товарищей было очевидно, что на самом деле все значительно серьезнее, чем требование колбасы и шахтерские рукавиц (в то же время многие шахтеры пытались доказать друг другу, что забастовка не была политической)[49][42]. Они организовали забастовочный комитет, и Михайлец был избран от своего участка. Им был предоставлен телефон, и они стали работать организованно.

На следующий день шахтеры собрались во дворе шахты, пришли даже те, кто были в отпуске, и решили подождать представителей других шахт, которые, как им сообщили, находились в пути. Генеральный директор объединения и директора шахт предоставили им автобусы, чтобы добраться до города, но бастующие решили пойти пешком. В целом процесс был значительно более организованным, чем в Южном Кузбассе, они сформировали колонну из двух сотен представителей в гражданской одежде, чтобы промаршировать молча к центру города, где они избрали забастовочный комитет города и представили свои требования горисполкому. Первый секретарь горкома партии объявил о своей поддержке требований шахтеров. Лидеры забасткома решили, что им необходимо связаться с другими городами, и генеральный директор объединения предоставил им машину, так что они смогли поехать в Прокопьевск. Митинг продолжался на городской площади, но большинство его составляли теперь не шахтеры. Как и в Новокузнецке, там были представлены неформальные политические движения, хотя активистам Демократического Союза был дан отпор.

Кемерово не является шахтерским городом, поэтому наряду с директорами бастующих шахт переговоры с инициативной группой (позднее преобразовавшейся в городской забастовочный комитет) вели городская и региональная администрация. В отличие других городов Кузбасса, где угольные директора добавили требование независимости предприятий к первоначальным шахтерским требованиям, в Кемерово первое место было занято требованиями региональной администрации к центру об изменении системы налогообложения региона (которые в конечном отчете были выражены как требование перевода на региональное самофинансирование) и требованием присвоения региону более высокой категории снабжения продовольствием. И директора, и региональная администрация достаточно хорошо понимали, какую возможность для достижения их интересов предоставляет забастовка, и приготовились принять участие в переговорах с партийно-правительственной комиссией[50][43]. Как в других городах, лидеры забастовочного комитета отклонили требования о колбасе и рукавицах, предпочтя им решение более глобальных вопросов[51][44].

3.4.8. Березовский

Березовский – угольный город на севере от Кемерово. Здесь горком не смог полностью поставить ситуацию под контроль, во многом в результате деятельности братьев Голиковых.

По словам Вячеслава Голикова, забастовка в Березовском была абсолютно неожиданной и спонтанной, и хотя о ее возможности и шла речь, никто ничего не приготовил. Шахтеры Березовского послали в Междуреченск делегацию, в состав которой входили братья Голиковы, выяснить, что случилось, и она оставалась там до тех пор, пока Щадов не подписал соглашение[52][45]. На обратном пути выяснилось, что все шахты остановили свою работу; Вячеслав Голиков вернулся в Березовский рано утром 14 июля и отправился спать. Однако вскоре он был разбужен друзьями, которые сказали: «Пока ты спишь здесь, все уже на площади, «Первомайская», «Бирюлинская», «Березовская» и «Южная». Когда он пришел на площадь, секретарь горкома партии пытался объяснить людям, что все их требования касаются «колбасы», и убеждал принять требования Междуреченска, которые он серьезно исказил. Голиков выкрикнул из толпы, что он только что вернулся со списком междуреченских требований в кармане и что партийный секретарь лжет. Голикову дали микрофон, и он зачитал требования Междуреченска, прибавив кое-что от себя. Сразу же после этого он был избран рабочими своей шахты, собравшимися на площади, в городской забастовочный комитет, на первом собрании которого стал его председателем. На следующий день все шахты и разрезы города бастовали.

Большинство забастовочных комитетов изначально были настроено послать свои требования местным или региональным властям, но Березовский комитет пошел дальше, направив список из 44 требований в Верховный Совет, премьер-министру, угольному министру и председателю профсоюза угольщиков СССР. Первые 4 требования несли на себе отпечаток радикализма Вячеслава Голикова и, в конце концов, стали основой требований регионального забастовочного комитета и программы Кузбасского регионального Совета рабочих коллективов. Остальные требования, большей частью полученные из Междуреченска, были видоизменены и дополнены самостоятельно с учетом местных условий. Требования Березовского были значительно более усложненными, обширными и обстоятельными, чем в любом другом городе.

Первым требованием была полная экономическая и юридическая независимость предприятий и распространение на них закона о государственном предприятии. За ним следовали требование права для трудовых коллективов определять форму собственности («без социалистических рамок»); требование определения одного фиксированного налога вместо изъятия доходов министерством. По мнению бастующих, не менее 40% заработанного на экспорте должно доставаться предприятию; предприятие должно иметь право заключать прямые контракты на продажу; постановление, связывающее рост выплат с производительностью, должно быть аннулировано. Рабочие требовали выплаты надбавок за вечерние и ночные смены; повышения регионального коэффициента до 60 %, его применения к пенсиям, как это было рекомендовано Сибирской Академией Наук; индексирования зарплаты в соответствии с ценами продуктов и промтоваров; увеличения продолжительности отпусков; повышения продажной цены угля на рынке; повышения выплат за опасное производство, пособий по инвалидности и материнству; улучшения прав пенсионеров,; включения Кузбасса в первую категорию регионов для снабжения товарами народного потребления; улучшения снабжения медицинским оборудованием и одноразовыми шприцами; улучшения баз отдыха и спорткомплексов, создания зоны отдыха в лесу; охраны зеленой зоны; как минимум удвоения жилищного строительства и улучшения ремонта. Бастующие заявили об отсутствии доверия к городскому совету и потребовали его перевыборов. В списке содержались также требования сокращения административного персонала под наблюдением СТК; сокращения плана выпуска в дни забастовки; передачи автомобилей Nissan, купленных предприятием, службе скорой помощи; и множество более специфических местных требований (в том числе, перевод отопительных установок и новой электростанции на газ) (Лопатин, 1993: 45-7).

Процесс разработки требований был горячим. По предложению Голикова, каждый член забастовочного комитета выдвигал свои собственные требования, которые затем обсуждались комитетом. Однако рабочие на площади с недоверием относились к обсуждениям, идущим за закрытыми дверями. Это был их первый опыт забастовки, все были возбуждены, напуганы, осторожны, ожидали провокаций со всех сторон. Вдруг кто-то на площади спросил: «Что они делают там? Ясно, что администрация уже всех там купила, они предали нас и говорят о том, чтобы сделать что-нибудь против нас». В ответ на это группа шахтеров ворвалась в комнату, где забастовочный комитет обсуждал требования, и закричала им: «Что вы здесь делаете? Покажите нам, что вы сделали?». Голиков предложил после принятия решения по каждому пункту идти на площадь, зачитывать его и спрашивать, согласны ли люди с этим, и только после этого переходить к следующему пункту.

Забастовочный комитет занял конференц-зал в ближайшем к площади здании горисполкома, не спрашивая разрешения у городской администрации. Однако телефонные коммуникации были не в порядке – линия постоянно отключалась; постоянно звонили какие-то провокаторы и сообщали, что тот или иной город вернулся к работе. В результате члены забастовочного комитета решили поехать в Прокопьевск и выяснить, что там происходит. С собой они взяли тысячу экземпляров списка требований.

3.4.9. Анжеро-Судженск

Анжеро-Судженск – находящийся на отшибе город на севере региона, чьи старые нерентабельные шахты присоединились к забастовке поздно, начав ее только 15 июля. Горком и горисполком послали телеграмму Щадову, Мельникову и Лютенко с просьбой приехать: «Трудящиеся, в основном в большинстве поддерживая справедливость требований, предъявленных горняками Междуреченска, продолжают работать, ожидая решений, касающихся всего Кузбасса, а не отдельных городов. Однако в интервью Кемеровскому телевидению 14.07.89 вы не дали четкого ответа, как будут решаться вопросы в целом по Кузбассу, а акцентировали внимание в основном на принимаемых мерах по отдельным городам. Поэтому обстановка в шахтерских коллективах резко осложнилась. В ночь на 15.07.89 коллектив ш/у Сибирское объявил забастовку. Напряженная обстановка и в целом по городу. Для рассмотрения вопросов Анжерского рудника необходим ваш приезд в город. По поручению трудовых коллективов» (Телеграмма первого секретаря ГК КПСС г.Анжеро-Судженска Крылова В.С., председателя горисполкома Макаркина В.И. министру угольной промышленности СССР Щадову М.И., первому секретарю Кемеровского ОК КПСС Мельникову А.Г., председателю Кемеровского облисполкома Лютенко А.Ф. 15 июля 1989 г. Цит. по: Лопатин, 1993: 44). Боязнь того, что все будет распределено в пользу других городов и будет еще хуже, чем раньше, объединяла население, работников и руководителей предприятий и объединений. Это подтолкнуло руководство местных администраций к поддержке забастовщиков и приглашению региональной администрации и представителей правительства в свои города (лучшей причиной для приезда становилась забастовка).

По свидетельству участников забастовки в Анжеро-Судженске, директора угольных предприятий и местная администрация предприняли организационные попытки направить возмущение рабочих в канал «корректной» забастовки. Аркадий Синцов (руководитель группы инженеров по разработке и внедрению новых методов взрывных работ) сказал по этому поводу следующее: «У меня есть предположение, я слышал об этом и от других, что накал забастовочных страстей на юг Кузбасса пришел извне. Недовольство разогревали директора шахт, среди которых были Крушинский, Евтушенко, какие-то «гости» из Москвы (не знаю, кто). Крушинский охотно давал транспорт для поездок на забастовавший юг, когда у нас еще было все тихо» (Лопатин, 1998: 293)[53][46]. 14 июля вечерний митинг на центральной площади избрал забастовочный комитет и решил прекратить добычу угля, но продолжать отгрузку. Забастовочный комитет был очень большим и включал около ста представителей от предприятий города, его возглавил Николай Смирнов, заместитель старшего инженера и член обкома партии; забастком получил помещение в здании горкома партии.

3.5. Создание регионального

забастовочного комитета и окончание забастовки

3.5.1. Собирание кланов

Местные и региональные власти не сидели праздно, наблюдая за тем, как развивается забастовка. Достаточно скоро обозначилась установка партийных органов на то, что партия, профсоюз и государственные органы должны полностью признать справедливость и законность требований рабочих, не угрожая никакими карательными мерами (даже снижением зарплаты за дни забастовки); угрозы в адрес членов партии, принимающих участие в забастовке, были забыты. Региональные партийные, профсоюзные и административные руководители сопровождали Щадова и позднее партийно-правительственную комиссию, куда бы те ни шли. Профсоюзы немедленно включились в действие, обеспечивая питание рабочих, местная администрация предоставляла забастовщикам помещения, телефоны и усилительные системы для митингов на площадях, парторганизации сотрудничали с забастовщиками в составлении требований и вели интенсивную пропагандистскую работу. «Ответственные работники аппарата обкома КПСС во всех шахтерских городах области участвуют в митингах, встречаются с руководителями стачечных комитетов, беседуют с трудящимися, помогают партийным комитетам, городским и многотиражным газетам в оценке ситуации, постоянно информируют обком КПСС» (15 июля, Лопатин, 1993: 80). Однако местные власти были весьма обеспокоены сложившейся ситуацией., 15 июля обком, облисполком, облсовпроф и обком комсомола издали совместное заявление, поддерживавшее заявление междуреченского забастовочного комитета об окончании забастовки, так как «ее дальнейшее продолжение может вывести ситуацию из-под контроля и повлечь за собой непредсказуемые последствия» (Труд. 1989. 16 июля ).

В первую очередь было необходимо держать движение под контролем и вернуть рабочих на работу. Щадов, неустанно переезжая с места на место, безуспешно пытался вести переговоры с рабочими на площадях, бастующие становились все более нетерпимыми ко всем аргументам, которые он приводил. Методом взятия ситуации под контроль, как и в Междуреченске, было отделение лидеров забастовочных комитетов от масс рабочих и вовлечение их в быстрые переговоры. Более того, если эскалацию требований удавалось приостановить, приоритетом становилась вовлечение забастовочных комитетов в переговоры на региональном уровне с управляемым набором требований. Наилучшую возможность сделать это имели кланы местной номенклатуры.

Наиболее могущественные кланы находились в Прокопьевске и Киселевске, их лидеры были очень близки к Щадову и имели лучшие контакты в Москве, но, как выяснилось, имели мощную поддержку и снизу. Как мы уже видели, Михаил Найдов – глава прокопьевского клана, директор «Прокопьевскугля» – был избран в качестве посредника рабочими Междуреченска и заявил, что сам написал требования прокопьевских забастовщиков. не. Однако поначалу Найдов был встречен с гневом и недоверием рабочими на площади Победы в Прокопьевске. Обязанность взять движение под контроль пала на младшего члена клана Теймураза Авалиани, народного депутата Верховного Совета СССР и заместителя директора по капитальному строительству в ведомстве «Кузбассугля», избранного председателем регионального забастовочного комитета[54][47]. Давнишний соратник Авалиани Вячеслав Шарипов, к бывший к тому же его зятем, стал председателем Независимого профсоюза угольщиков Кузбасса,[55][48]. Так же, как Найдов и Михаил Кислюк, главный экономист разреза «Черниговский» в Кемерово, он закончил техникум, готовящий кадры для угольной промышленности[56][49].

3.5.2. Создание регионального

забастовочного комитета

Первоначальной целью было создание комитета, с которым власти могут вести переговоры. По словам Асланиди, было две безуспешных попытки свести вместе различные городские забастовочные комитеты, предпринятые кланом новокузнецкой номенклатуры. Третья попытка была инициирована Прокопьевском и значительно лучше организована.

14 июля от Прокопьевского забастовочного комитета в Кемеровский обком КПСС была отправлена любопытная телеграмма, оповещавшая все трудовые коллективы области о том, что прокопьевские шахтеры бастуют, и приглашавшая забастовочные комитеты других городов встретиться в Прокопьевске в 16 часов в этот же день. Любопытно то, что телеграмма была подписана не руководителями городского забастовочного комитета, организованного днем раньше, а В.М.Ильиным С.П.Великановым и А.Г. Ширинских (Лопатин, 1993: 41). Виктора Михайловича Ильина с трудом можно назвать рядовым шахтером – он был директором Прокопьевского предприятия горно-шахтного оборудования. Не был он и забастовщиком – его предприятие уже перешло на арендный подряд и присоединилось к забастовке позже; кроме того, он не пользовался доверием со стороны рабочих – ему не дали слова на площади Победы, т.к. его предприятие не присоединилось на тот момент к забастовке. Однако, как и Авалиани, он был народным депутатом СССР[57][50].

Прошел еще один день, прежде чем шахтерские представители собрались в Прокопьевске, гонцы откуда были направлены на все бастовавшие шахты и в города, чтобы проинформировать о собрании[58][51]. Комитеты городов на юге Кузбасса услышали о собрании, когда прокопьевские связные прибыли во дворец культуры им.Маяковского в Новокузнецке, где они вели переговоры с угольным объединением Южного Кузбасса, и решили делегировать по пять человек от каждого города в Прокопьевск.

Делегаты собрались в Прокопьевске вечером 15 июля, но в первый день не успели сделать ничего, кроме определения квоты представительства в региональном комитете – про два человека от каждого города, по одному – от каждого угольного поселка и два от шахтерской спасательной службы[59][52]. Делегаты вернулись в свои города и собрали требования, чтобы на следующий день снова поехать в Прокопьевск[60][53].

16 июля в 17 часов делегаты собрались в Прокопьевске для обсуждения своих требования; на собрание пришло несколько сот человек, сидевших отдельными делегациями[61][54]. Теоретически всем представителям официальных властных структур, в том числе Щадову, не было позволено участвовать в собрании, хотя журналисты были допущены. Однако Найдов, Ильин, Авалиани и Коровицын, глава областного комитета профсоюза, были не только допущены в зал, но и играли ведущую роль в дискуссиях; Лютенко, председатель облисполкома, хоть и был негативно принят залом, имел возможность поставить три вопроса от микрофона.

Сначала собрание было хаотичным. Руководивший им Рудольф предложил разделить требования на две группы (всекузбасских и местных). Он предложил взять за основу наиболее проработанные и обобщенные прокопьевские требования, поскольку над ними в течение некоторого времени уже работали с министром и его командой и Щадов уже представил их в Москву. Однако Новокузнецк предложил на обсуждение свой список, и в действительности обсуждались требования из обоих списков. Было много шума и криков, и Рудольф попросил собрание разрешить ему хотя бы зачитать требования. В этот момент Лютенко начал задавать свои вопросы, вызвавшие еще больший шум[62][55].

Асланиди предложил организовать региональный забастовочный комитет, чтобы удалиться и обсудить вопросы тихо, но собрание продолжалось, и Рудольфу в конце концов удалось зачитать первое требование Прокопьевска. Первым пунктом этих требований была экономическая независимость шахт и повышение оптовых цен на уголь в соответствии с ценой на мировом рынке. Разразилась длительная дискуссия; главный экономист шахты «Кузнецкая» в Ленинск-Кузнецком пытался убедить в том, что не все шахты хотят независимости, и что вопрос должен быть решен рабочим коллективом. Голиков утверждал, что шахты в первую очередь должны получить независимость, а потом уже объединяться, если им это захочется.

Жаркая дискуссия продолжалась больше часа. Все это время Юрий Рудольф стоял у доски, на которой была написана только одна цифра «1»; никакого соглашения не смогли достичь даже по первому пункту, и Рудольф, который уже потерял голос, мог только сипеть в микрофон. Люди все больше и больше разочаровывались и чувствовали, что все это – пустая трата времени. Однако Анатолий Малыхин вышел вперед и сказал: «Зачем изобретать колесо?» и представил Вячеслава Голикова, с которым познакомился в Междуреченске. Малыхин начал зачитывать требования г.Березовского, начиная с пункта о том, что трудовой коллектив должен сам определять форму собственности, и Голиков каждый раз вставал, чтобы из зала разъяснить суть требований сохранения прибыли шахтами при выплате государству фиксированного налога, сохранении части заработанных на экспорте средств. Кто-то из зала спросил, почему все крутятся вокруг этого, когда реальные вопросы касаются зарплаты, пенсии и снабжения, но ему ответили, что первая группа требований более важна, так как покрывает большую часть остальных.

В конце концов, кто-то предложил Голикову выйти на трибуну вместо того, чтобы постоянно вскакивать и садиться, после чего он раздал листовки со списком требований Березовского и присоединился к Рудольфу. В то же время Лютенко был изгнан из зала (Наша газета. 1990. 30 окт.). Малыхин предложил вместо требований Прокопьевска принять за основу требования Березовского[63][56].

Дискуссия продолжалась долго, с бесконечными разногласиями и незначительным прогрессом, и через 4 часа дошла только до четвертого пункта. Затем некоторые предложили обсудить технические вопросы с экономистами. Авалиани, который действительно был экономистом, начал говорить. Он сказал, что считает наиболее важным выбрать региональный комитет, который сможет начать работу, на что понадобится около 2 недель, и, когда он рассортирует все требования, он сможет начать переговоры с правительством[64][57]. Рудольф согласился, что собрание нужно посвятить вопросам, которые находятся в компетенции собравшихся. Кто-то из ИТР выступил в поддержку этого предложения, не согласившись, однако, что это технические вопросы, и высказал идею о том, что забастовка должна быть прекращена на время обобщения требований и ведения переговоров и возобновлена в том случае, если правительство не согласится с требованиями рабочих. Однако это предложение было встречено несогласием зала и площади, где транслировалась дискуссия – «Мы хотим удовлетворения наших требований, остальные вопросы – для специалистов». Было решено определить немедленные требования, которые могут быть решены министром, начиная с дополнительных выплат за вечерние и ночные смены (хотя Щадов уже выделил на это деньги) и повышения региональных коэффициентов и обеспечения жилья в соответствии с московскими нормами (но эти вопросы не находились в компетенции Щадова).

Затем Рудольф пригласил выступать Селезнева, прокурора области. Тот сообщил, что поручил всем местным правоохранительным органам оказывать забастовщикам поддержку. Селезнев также заявил, что на первом этапе рабочие не доверяли всем чиновникам из партаппарата, профсоюзов и администрации, и на то были причины, но со временем поняли, что не все они плохие, и недоверие смягчилось. В самый разгар событий в Прокопьевске работники требовали переизбрания Найдова и выражали недоверие профсоюзу, но Найдов и Коровицын встали на сторону бастующих, и отношение к ним изменилось.

Следом за прокурором выступал народный депутат Ильин, предложивший избрать комитет из представителей городов, который бы потом мог спокойно работать. Комитет должен сгруппировать требования таким образом, чтобы один список был для правительства, другой – для угольного министерства, третий – для министерства здравоохранения и т.д. «Нам не нужна полемика и голосование, мы должны это проработать».

Затем на сцену вышел Найдов. Он ошеломил аудиторию, объявив о грядущем приезде объединенной партийно-правительственно-профсоюзной комиссии из Москвы, после чего начал излагать свою позицию:

«Нужно доводить до конца. Если это случилось, оно должно дать нам результат, и надолго. И не половинчатый результат. Вы вспомните, ведь поднятые сейчас вами проблемы, многие из них, и раньше поднимались обкомом, облисполкомом, нами. А что толку? Сколько раз срывались постановления ЦК КПСС и Совмина, касающиеся социального развития края! Николай Иванович Рыжков, вы знаете, был в марте в Прокопьевске и ужасался тому, как мы здесь живем, а результата опять нет. Нам недегко ставить эти вопросы, всегда есть возможности нас одернуть, заткнуть рот. С вами – другое дело. Сейчас нужно вести диалог с комиссией, которая приедет, - и не от имени объединений или там председателя облисполкома, а от вашего имени, от избранного вами областного стачечного комитета. Я все же считаю, надо дать комитету полномочия, чтобы в день приезда комиссии прекратить забастовку, а если комиссия не решит вопросов, вы сможете вновь бастовать…» (Костюковский, 1990: 71-3).

Выступавшим почти удалось склонить собрание к тому, чтобы согласиться на создание регионального забастовочного комитета и приостановку забастовки на время переговоров. Однако общее настроение было таково, что собрание отклонило все предложения о приостановке забастовки, заявив, что это будет неэффективно. Другим ключевым вопросом была отгрузка угля, и подавляющее большинство в зале хотело приостановить ее, но возразили делегаты от Ленинск-Кузнецкого, заявив, что они обязаны выполнять порядок вывоза угля, которым они расплачивались за здание больницы. В конце концов было решено передать вопрос об отгрузке угля на усмотрение городских забастовочных комитетов[65][58]. Собрание приступило к формированию регионального забастовочного комитета. Был долгий спор о том, сколько делегатов должно быть от каждого города (два или три) и что считать за город, после чего было решено 118 голосами против 65 брать по 2 делегата от каждого города. Затем состоялось обсуждение по поводу выплаты зарплаты и защиты прав членов комитета, и избирать ли комитет самим или отсылать в городские комитеты для назначения кандидатур. Окончательным было решение сформировать комитет сразу, а после перерыва представителям городов собраться вместе для обсуждения дальнейших действий[66][59]. Междуреченский делегат с шахты им.Ленина предложил пригласить Найдова возглавить комиссию по разработке требований, это предложение было твердо отклонено (хотя приняли решение пригласить Найдова в качестве консультанта). К тому времени позиции реальных и потенциальных лидеров регионального забастовочного комитета были определены. Найдов предложил перевести дальнейшую работу регионального забастовочного комитета в стоящий неподалеку Дом техники, аргументируя это тем, что тот имел большую вместимость и возможности для радиотрансляции. Так как делегатов прибыло больше, чем мог вместить в себя дворец культуры Артема, все согласились и начали дружно собираться. «Со сцены, – говорил позднее Найдов, – я внес предложение о переходе работы областного забастовочного комитета из ДК Артема в Дом техники. У меня был расчет, что пока мы идем из ДК в Дом техники (там 10 минут ходьбы через железнодорожную линию), я уговорю представителей городов избрать председателем Авалиани, а Рудольфа его заместителем. Рудольфа к тому времени я уже убедил и договорился с ним, что он сам внесет это предложение. Хотя я видел, что Рудольф страсть как рвался в председатели» (Лопатин, 1998: 454).

Областной забастовочный комитет был сформирован из 26 человек (22 от 11 городов, 2 от поселков, 2 от горноспасателей), хотя, по словам Асланиди, избранного от Осинников, не было никакого серьезного процесса назначения или выборов[67][60]. 14 человек были членами партии, двое – секретарями парткомов предприятий. Большинство (16 человек) – рабочие, но, конечно, наиболее активными из этих рабочих были люди со средним специальным и высшим образованием и, в некоторых случаях, богатым управленческим опытом. Вячеслав Голиков был избран от Березовского, но по состоянию здоровья вынужден был отклонить свою кандидатуру в пользу своего брата Геннадия; хотя позднее и Вячеслав вошел в состав Совета рабочих комитетов Кузбасса.

По окончании выборов Рудольф зачитал телеграмму от Горбачева и Рыжкова, сообщавшую о прибытии комиссии для обсуждения «вопросов социально-экономического развития региона» (Кузбасс. 1989.18 июля)[68][61].

3.5.3. Окончание забастовки

Собрание было приостановлено, и новоизбранный региональный забастовочный комитет удалился на закрытое заседание для доработки списка требований. Авалиани, бывший одним из представителей Киселевска, настаивал на том, что комитет должен избрать председателя; в конце концов, он и был избран на этот пост[69][62].

Комитет, в который входило несколько специалистов в роли консультантов, попытался рассортировать все требования, присланные из различных городов. По словам Асланиди, это был сумасшедший дом – две горы бумаги с требованиями; в одной – те, что ожидали проработки, в другой – рассмотренные. Авалиани просто отодвигал бумаги с требованиями, с которыми он был не согласен, безо всяких разговоров. Если требования принимали, их передавали машинистке для перепечатки. Был составлен список из 32 требований, к которым позже, когда прибыла комиссия, было добавлено еще 11 (возможно, основные требования администрации, по предположению Асланиди).

Комиссия прибыла в Кемерово в 2 часа дня 17 июля, и после короткого собрания в обкоме Слюньков выступил на площади. Комиссия предполагала вести переговоры с забастовщиками в Кемерово, но забастовочный комитет настоял, чтобы она приехала в Прокопьевск, опасаясь, что в Кемерово рабочих лидеров изолируют от шахтеров. Комиссия немедленно выехала в Прокопьевск и вечером прибыла на переговоры в зал горкома партии.

Комиссия полностью признавала законность шахтерских жалоб, хотя не соглашалась с тем, что сама забастовка была оправданной и необходимой, особенно после того, как они переданы правительственной комиссии. Требования самостоятельности соответствовали генеральному направлению перестройки[70][63].

В зале три члена комиссии сели в президиуме рядом с Авалиани, Рудольфом и Герольдом, представлявшими забастовщиков, в то время как остальные члены забастовочного комитета сидели в зале и слушали дискуссию[71][64]. Переговоры вел Авалиани при помощи большой команды консультантов, специалистов, экономистов и правоведов, которые находились в маленькой комнате около зала, так что, когда представители забастовочного комитета сталкивались с проблемами формулировки или решения вопросов, они обращались к консультантам, которые выступали в качестве еще одного фильтра требований бастующих. Поведение представителей комиссии было различным. Так, Слюньков пытался достигнуть компромисса, в то время как Воронин вел себя более хитро и осторожно и постоянно пытался отложить обсуждение, чтобы передать решение вопросов на рассмотрение следующего заседания Совета Министров. К 4 часам утра соглашение было достигнуто по 9 пунктам, и продолжение встречи было перенесено на более позднее время.

По словам Асланиди, наиболее активными участниками дискуссии с мест были представители Южного Кузбасса и горноспасатели. Очень скоро это стало шуткой: «Решить проблемы для всего населения Кузбасса, а также горноспасателей». Наиболее пассивными были представители Севера Кузбасса; создавалось впечатление, что в большинстве своем они были назначены администрацией.

Хотя переговоры начались, к забастовке присоединялось все больше и больше не угольных предприятий. 17 июля на транслируемом по телевидению объединенном заседании Верховного Совета и Совета по делам Национальностей В.Медиков, народный депутат из Новокузнецка, подготовил основу для следующей фазы забастовочного движения, заявив: «Это выступление мощное и высокоорганизованное, хотя возникло стихийно. Оно ведет страну не к разрухе, а к ускорению перестроечных процессов. Поэтому я полностью поддерживаю рабочих и жителей Кузбасса и прошу считать меня представителем постоянно действующего рабочего комитета в Верховном Совете. О том, что требования справедливые, свидетельствует то, что Минуглепром, Совет Министров, партийные и советские органы все эти требования приняли. Это не требования дать мясо и колбасу, как многие это пытались представить. Основное требование – дать самостоятельность и право решать самим свою судьбу, уйти от диктата московских и других бюрократов».

Медиков говорил о необходимости срочных выборов в местные советы, призвав выбирать активистов забастовки «в качестве ядра новых советов», но завершил выступление призывом закончить забастовку, предложив в качестве гарантов выполнения обещаний Верховный Совет, Конгресс народных депутатов и новый Совет Министров. Рыжков зачитал контрпродуктивную речь, заявив о большом количестве товаров, которые были посланы в Кузбасс, что вызвало только недоверие, потому что никто в Кузбассе их не видел (Костюковский, 1990: 78-9).

18 июля забастовка пошла на спад. Слюньков и Авалиани выступали на площади, и их речи передавались по областному радио, они заявляли об удовлетворении ходом и результатами переговоров и обещали, что после завершения работы в Прокопьевске комиссия посетит каждый город, чтобы рассмотреть его частные проблемы. В своей речи Авалиани попросил городской забастовочный комитет приостановить забастовку с третьей смены этого дня с предупреждением о ее возобновления в случае, если соглашение не будет достигнуто (Костюковский, 1990: 88-91).

Авалиани призывал к окончанию забастовки, но площадь в Прокопьевске была переполнена людьми как никогда раньше; толпа наводнила соседние улицы, и общим настроением были недоверие (как к правительству, так и к избранному рабочими комитету) и решимость продолжать забастовку. Члены регионального комитета объехали шахты, чтобы объяснить, что проблема решена, но в каждом городе это сообщение встречали недоверием, так как соглашение было достигнуто только по 9 пунктам и не было никаких гарантий его выполнения.

Киселевский комитет, уже переизбранный, решил продолжать забастовку, и лишь на следующий день общим решением она была остановлена. В Кемерово забастовочный комитет 19 голосами против 3 решил продолжать забастовку; в Ленинск-Кузнецком аналогичное решение было принято 13 голосами против 2. В Белово митинг на площади решил продолжать забастовку и потребовал, чтобы Горбачев сам приехал в Кузбасс. Рабочие Новокузнецка и Осинников также проголосовали за продолжение забастовки. В Березовском забастовочный комитет города в 8 часов вечера решил приостановить забастовку, но только после полуночи он добился согласия на это стоящих на площади рабочих. В Анжеро-Судженске городской комитет столкнулся с той же проблемой, приняв решение приостановить забастовку, в то время как ситуация оставалась напряженной, и члены комитета ходили по предприятиям, разъясняя это решение (Кузбасс. 1989. 19, 20 июля). Тем не менее пик забастовки в Кузбассе приходился на 17 июля, когда 158 предприятий и почти 180 000 рабочих бастовали, и к 21 июля все предприятия приступили к работе.

Комиссия подвела итоги своей работы, и поздним вечером 18 июля члены комиссии, а также Авалиани, Рудольф и Герольд от имени регионального забастовочного комитета подписали соглашение, состоящее из 35 пунктов. Соглашение с 9 дополнительными мерами, принятое неделей позже, стало основой Постановления № 608 Совета Министров, принятого 3 августа. 7 представителей рабочих коллективов страны вошли в состав правительственной комиссии для проверки выполнения постановления, хотя рабочие комитеты сами по себе не играли какой-либо роли в этом процессе.

Это было очень серьезной уступкой шахтерам. Соглашение подразумевало увеличение выплат и пособий, дополнительные выплаты за вечерние и ночные смены, рост региональных коэффициентов для всех рабочих, увеличение декретного отпуска, увеличение пенсий и пособий по инвалидности, единый выходной, оплату времени на передвижение от ствола шахты до забоя, увеличение отпусков, полную экономическую и юридическую самостоятельность шахт, региональное самофинансирование, реорганизацию объединений и разрешение различных форм собственности, увеличение областных и местных бюджетов, реформирование системы налогообложения прибыли, реформирование нормативных отношений между производительностью и заработной платой, право продавать сверхплановую продукцию за твердую валюту, рост внутренней цены с постепенным увеличением ее от 12 до 20 рублей за тонну с 20 июля[72][65], сокращение управленческого персонала и количества бумажной работы, улучшение снабжения, медицинского оборудования, ремонта и поддержания жилищных и коммунальных хозяйств, прекращение строительства Крапивинского водохранилища, оплату за время забастовки, оплату для членов забастовочного комитета, поддержку областного профсоюза в деле формирования групп контроля над распределением товаров и др., обещание не наказывать за участие в забастовке. Единственной обязанностью шахтеров было рассмотреть возможность роспуска забастовочных комитетов до 1 августа (Протокол, Лопатин, 1993: 68-73, от 17-18 июля). Дополнительные меры, в основном касавшиеся экологических вопросов, свободного времени и пенсий, были согласованы 22 июля.

Следуя соглашению с региональным комитетом, комиссия, сопровождаемая Мельниковым и Лютенко, отправилась по городам Кузбасса, чтобы обсудить местные требования, подготовленные в каждом месте. Так что в течение следующей недели процесс формулирования требований копировался одним городом у другого, хотя создавалось ощущение, что на местном уровне парткомы и администрация были по меньшей мере так же активны, как и забастовочные комитеты, в выдвижении требований и местная администрация видела шанс урвать немного власти, чего никогда раньше не случалось[73][66].

3.6. Последствия забастовки:

порядок и хорошее правительство?

Основной стратегией региональных и местных властей после забастовки стало сотрудничество с забастовочными комитетами, было решено привлекать активистов в официальный профсоюз, партийные и советские структуры. Партийное руководство, похоже, осознавало, что забастовочное движение, которое могло быть разрушительной силой, передано в надежные руки и стало работать на права и интересы регионов. Между обкомом партии и Советом рабочих комитетов Кузбасса сложились доверительные и деловые отношения. Такое доверие не удивительно, если учесть, что председатель Совета был членом обкома партии.

19 июля состоялось заседание актива обкома партии в Новокузнецке. Речь Мельникова была триумфальной: «Резервы рабочего класса, как мы видим, в этом деле неисчерпаемы, и поэтому рано списывать руководящую роль рабочего класса, как это иногда делается некоторыми товарищами…Роьл партии не ослабевает, а усиливается, если видишь, что коммунисты возглавляют забастовочное движение, там работают активно…» Забыв об недавних обвинениях в вовлечении коммунистов в забастовку, он поддерживал работу партии с региональным забастовочным комитетом и приветствовал роль забастовочных комитетов в поддержании порядка и сокращении преступлений: «Вот что значит сила рабочего класса…» (Костюковский, 1990: 100-101).

25 июля обком провел расширенное собрание, на котором перед отъездом в Москву присутствовали члены правительственно-партийной комиссии. Обком осуждал забастовки как вредные, но при этом признавал позитивные аспекты разрушения административно-командной системы управления и передачи реальной власти советам. Он также признал положительную роль забастовочных комитетов в формулировке социально-экономических требований и в поддержании порядка и дисциплины, чему способствовало участие коммунистов, руководителей и специалистов в забастовочных комитетах. Комитеты решительно отвергли попытки привнести в протест политические лозунги, и в этой ситуации участие коммунистов в забастовке и их поддержка требований рабочих были объяснимы. Обком сделал вывод о том, что необходимо продолжать активно участвовать в позитивном развитии этих процессов, хотя требование перевыборов советов было необдуманным. В конце собрания была отмечена необходимость разъяснения трудовым коллективам закона о митингах, демонстрациях и других массовых акциях (Лопатин, 1993: 85-6; Кузбасс. 1989. 27 июля).

В конце июля пленумы городских комитетов рассмотрели уроки забастовки и решили, что необходимо пересмотреть существующие методы разрешения социально-экономических вопросов, обновления персонала, улучшения коммуникации, поощрения наиболее активных первичек, объяснения закона о митингах и другие меры. Партия получила сильный удар, но уже была уверена, что дело в ее руках (Лопатин, 1993: 90-91). В августе она начала принимать символические меры в соответствии с местными соглашениями: обком распорядился в течение 2 недель покончить с отдельным питанием для администрации, преобразовать различные партийные и государственные здания в больницы и детские дома, ввести запрет на привилегии для управленческого персонала и т.д. (Лопатин, 1993: 92-3).

8 августа обком провел пленарное заседание по поводу итогов забастовки, которое начало разрабатывать план на будущее. А.М.Зайцев, первый секретарь Беловского горкома и позднее первый секретарь обкома, с самого начала тесно сотрудничавший с забастовочным комитетом, предложил максимально использовать активистов забастовочного комитета, проводя их в аппарат горкома и рекомендуя в местные советы. По-видимому, это отражало общую точку зрения заседания о том, что главным уроком забастовки было то, что партия не имела контакта с рабочими и теряла членов; сотрудничество с активистами из рабочих комитетов обеспечивало продвижение вперед. Смирнов, председатель Анжеро-Судженского рабочего комитета, предложил провести новые партийные выборы, чтобы избрать более активно представителей рабочего класса на партийные посты, заключив, что приоритетом в это время было выполнение соглашения, определение кадровой политики, совершенствование политической и идеологической работы. Авалиани подчеркнул необходимость подготовки к самофинансированию и незамедлительного перехода к рыночной экономике (Лопатин, 1993: 98-105).

Эта стратегия обкома совпадала с мнениями, господствовавшими в рабочих комитетах, причем не только среди членов партии. В рабочих комитетах видели не институты, использующие двоевластие, а организации, возникшие, чтобы заполнить вакуум власти. Таким образом, первым этапом в развитии рабочего движения было давление на существующие институты с тем, чтобы они стали выполнять свои функции, и усиление их через вливание новых кадров, подкрепленное изменениями в законодательстве, касающимися прав и ответственности подобных органов. Предполагалось, что как только новая волна активистов проникнет в существующие властные структуры, рабочие комитеты сами собой исчезнут.

Вторая конференция рабочих комитетов, состоявшаяся в Прокопьевске 26 июля, постановила, что забастовочные комитеты должны быть сохранены, переименованы в рабочие комитеты в знак согласия с протоколом, подписанным с партийно-правительственной комиссией, по которому деятельность забастовочных комитетов должна была быть прекращена до 1 августа. Каждому городскому комитету было рекомендовано определить свою структуру и принципы представительства[74][67]. Конференция приняла заявление ко всем рабочим и Верховному Совету, подчеркнув, что первым требованием было требование экономической независимости предприятий и регионов. Первой задачей было названо установление эффективного контроля над выполнением соглашения. Для этого необходимы были новые выборы в профсоюзные комитеты и местные советы. Нужно было вернуть профсоюзы к их основным функциям защиты интересов рабочих, именно для этой цели членам забастовочных комитетов надо было войти в состав профсоюзных комитетов. Далее было необходимо добиться выборов в местные исполнительные комитеты. «Мы можем заявить с полной ответственностью, что наше движение направлено на поддержку перестройки» (Лопатин, 1993: 87-8).

Иллюзия гармоничного единения сил обкома партии и Совета рабочих комитетов не могла существовать долго. Рабочие комитеты были переданы в надежные руки, но большинство членов Совета рабочих комитетов Кузбасса были преданны идее радикальной перестройки, а обком партии, неискренне уверяя в ее поддержке, лишь использовал рабочие комитеты как стенобитное орудие для продавливания своих собственных требований в Москве.

3.7. Заключение

Мы можем определить отличительные черты забастовки 1989 г. по сравнению с последующими забастовками: высокая дисциплина забастовщиков, солидарность шахтерских действий и поддержка рабочих других отраслей.

Можно выявить различные причины высокой дисциплины во время первой забастовки: и высокий моральный дух, и сознательность рабочего класса, и гражданская ответственность, и классовое чувство. Однако есть много свидетельств того, что определяющим фактором высокого морального духа был страх забастовщиков по поводу возможных репрессий за «незаконные действия». Страх возможных провокаций заставлял их дистанцироваться от политических требований и от представителей неформальных политических организаций (есть множество документально зафиксированных случаев, когда шахтеры не позволяли выступающему говорить и сгоняли его с трибуны, если он критиковал КПСС и существующую систему; представители Народного Фронта Литвы, Демократического Союза и других политических организаций были задержаны и выдворены из городов). Страх возможных провокаций заставлял создавать контрольные посты на дорогах и блокировать поставку алкоголя в бастующие города, а также организовывать рабочие дружины для поддержания порядка. Именно страх перед карательной машиной был причиной того, почему, несмотря на критицизм во время забастовки по отношению ко всем органам власти, речи руководителей правоохранительных органов поддерживались забастовщиками. С ними они начали сотрудничать в первую очередь, вместе поддерживая порядок и привлекая милицию и прокуроров в качестве экспертов на заседаниях забастовочных комитетов при принятии решений.

Было несколько причин солидарности в действиях рабочих. Абсолютно невозможно не учитывать психологический настрой того времени – ожидание реальных изменений, поддерживаемое личной позицией Горбачева и процессом гласности, сделавшим доступными множество вещей, которые ранее считались запрещенными. Прямые телевизионные трансляции заседаний партийных конференций, Верховного Совета СССР и т.д. создали среди обычных рабочих чувство личного участия в принятии решений на государственном уровне. То же самое ощущение общности было связано с ожиданиями того, что внезапно жизнь изменится к лучшему. Это была выработанная десятилетиями привычка советских властей говорить об исторической роли следующего Съезда КПСС – «Съезд пройдет, он примет решение и все изменится». Среди людей все еще сохранялась детская вера в силу одного решения, если это решение было принято «на самом верху». Действия шахтеров совпали по времени с народными ожиданиями перемен. Казалось, что «Вот ОНО! Это свершилось! Это началось!». Поэтому на всех уровнях шахтерские требования об улучшении качества продуктов, обеспечении рукавицами и мылом на рабочем месте и т.д. были немедленно отброшены как тривиальные, не соответствующие «важности исторического момента». Все видели, что острейшие требования шахтеров поднимались все выше и выше и были направлены в Центр, это и дало общую поддержку для шахтеров, когда все оказалось в руках Центра и судьба каждого зависела от его решений. Таким образом, почти сразу после своего появления шахтерские забастовочные комитеты начали работать в интересах всех рабочих, а не только угольщиков. Единообразие советского общества было еще одной причиной поддержки шахтерских требований всеми рабочими.

Процесс изменения первоначальных требований шахтеров и их обращения к руководителям высшего уровня представляет особый интерес. Эта процедура, будучи однажды испытана, затем постоянно повторялась в последующих забастовках, что позволяет говорить о своего рода законе существующей системы. Как известно, первоначальные требования шахтеров были обращены к директорам шахт и касались удовлетворения повседневных бытовых нужд. Однако каждый из представителей административно-командной системы имел очень ограниченные возможности, которые не позволяли ему полностью удовлетворить все требования бастующих. Каждый из них, начиная с директоров предприятий, был готов признать, что разрешение вопроса находится вне его компетенции, и направить гнев работников и их требования на более высокий уровень. Таким образом, директора были заинтересованы в выбрасывании конфликта за рамки предприятия, поскольку только подключение более высокого уровня официальных структур могло его разрешить. После того как работники направляли свои требования в более высокие инстанции, директора становились «равными» им, требуя от «верхов» решения общей проблемы. В условиях, когда вся власть (политическая, экономическая, административная, распределительная) была в руках Центра, все, кто был на более низком уровне всесоюзной пирамиды, имели общий интерес перед лицом вышестоящих структур и готовы были объединить свои усилия для лоббирования этих интересов. Поэтому все проходило по единой схеме: после признания городскими и областными руководителями, что они не имеют власти удовлетворить выдвинутые забастовщиками требования, они, быть может, даже неосознанно поднимали конфликт на все более и более высокий уровень; прибытие Щадова и его ограниченные полномочия привели к требованиям приезда из Москвы партийно-правительственной комиссии. В соответствии с возрастанием статуса чиновников (и представленных ими органов), вовлеченных в разрешение конфликта, изменялись и требования, выдвигаемые забастовщиками. Пока работники обращали свои требования директорам, они касались «мыла и рукавиц», т.е. в основном хозяйственно-бытовых и экономических вопросов, многие из которых были в компетенции руководителей этого уровня. Как только требования вышли за рамки отдельного предприятия, трудовой коллектив предприятия (включая директора) отстаивал свои права как единое целое против более высокой инстанции. Это в точности соответствует традиционной политике совместного лоббирования директором и заслуженными работниками (победителями социалистического соревнования и Героями Социалистического Труда) интересов предприятия на областном и всесоюзном уровнях. Точно так же как только местные и областные власти, включая партийные органы, переправляли требования работников на более высокий уровень, все они объединялись на основе лоббирования региональных интересов. Каждый из включенных уровней добавлял в обращение «наверх» дополнительно к требованиям работников и свои требования, но первыми в очереди стояли директора угольных предприятий со своими требованиями самостоятельности шахт и увеличения цены на уголь.

Несомненно, забастовка 1989 г. в Кузбассе возникла из-за всеобщего недовольства шахтерами условиями труда и быта, и шахтерские требования первоначально были адресованы директорам. Однако «обобщение» их борьбы и их требований произошло в особых социальных условиях «коллективных переговоров», установленных еще советской системой, в которых недовольство работников использовалось отраслевым и местным руководством для лоббирования своих интересов на более высоком уровне. Забастовка стала оружием в борьбе за ресурсы Центра. Но, как мы увидим в следующих главах, государству не понадобилось много времени для того, чтобы научиться играть в новых условиях, устанавливая свои правила.

4. Всеобщая забастовка в Донбассе

(7-20 июня 1993 г.)[75][1]

4.1. Начало забастовки

Поводом для забастовки послужило многократное (в 3-5 раз) повышение государственных цен, предпринятое украинским правительством, без соответствующей индексации заработной платы. Поскольку Донбасс – угольный регион, основной движущей силой большинства процессов здесь являются шахтеры. Повышение цены на копченую колбасу до 30 тыс. карбованцев за килограмм, а полукопченую, которая является основой питания шахтеров под землей и входит как главный компонент в «тормозок», до 20 тысяч карбованцев, при зарплате шахтера 120-180 тысяч, резко увеличило социальное напряжение на предприятиях.

События развивались следующим образом. В понедельник, 7 июня, правительство в 3-5 раз повысило цены на продукты питания. В 13.30 шахта им. Засядько, одна из самых тяжелых на подъем, стихийно забастовала. (Шахта им. Засядько числится одной из самых благополучных в материальном отношении в городе. Это единственная шахта, перешедшая на аренду. В свое время здесь создавался независимый профсоюз горняков – . Однако администрация шахты очень сильна; на профсоюз было оказано давление, и председатель НПГ вынужден был уйти с шахты. На момент забастовки, по словам шахтеров, этот профсоюз насчитывал 12 человек, хотя никто так и не смог назвать ни одной фамилии. Первая смена, не знавшая о повышении цен, вышла на работу в полном составе. Большинство шахтеров второй смены узнали о повышении от жен, вернувшихся из магазинов, многие – из разговоров в общественном транспорте, несколько человек, те, кто сам покупает продукты, убедились в этом лично. Народ был возмущен высокими ценами. Были призывы к погромам магазинов. Естественно, что на работу шахтеры второй смены пришли растерянные и обозленные.

После получения наряда рабочие нескольких участков собрались возле ствола шахты и продолжали обсуждать сложившуюся ситуацию. Подошедший к толпе новый директор шахты, спросил, почему шахтеры не приступают к работе. «А за что работать?» «Мы за кусок колбасы жизнью рисковать не собираемся» – таковы были аргументы окруживших его рабочих. Поскольку шахта им. Засядько – единственная в Донецкой области, ставшая арендным предприятием, шахтеры спросили директора, может ли он сам как-то решить их проблемы. Директор ответил отказом и начал объяснять причину, по которой правительство повысило цены. В той ситуации это означало, что он встал на сторону правительства и пытается оправдать его действия. Следствием этого стало враждебное отношение к нему со стороны шахтеров. «Вы представляете, – рассказывал позже один из них, – он договорился до того, что сказал: «Пенсионерам нечем выплачивать пенсии. Цены повысили, чтобы было чем им платить». «Ну, раз так, тогда сам и работай,» – ответили шахтеры. «Пошли, ребята!« – крикнул кто-то. Толпа поддержала этот призыв и вторая смена почти в полном составе (за исключением тех, кто был занят в работах по поддержанию забоев в рабочем состоянии) пошла к зданию Киевского райисполкома.

Колонна шахтеров в количестве около 300 человек, растянувшаяся на десятки метров по Киевскому проспекту, была замечена из окна редакции местной газеты кем-то из журналистов, которые и позвонили в городской стачком и городской независимый профсоюз горняков (обе организации занимают соседние комнаты в здании концерна «Донецкуголь»). Сопредседатель стачкома Михаил Крылов сразу же выехал к райисполкому (из интервью с А.Стаховым, помощником начальника участка № 4, членом стачкома шахты им. Засядько, 11 июня 1993 г.).

Руководители городского НПГ находились в более сложной ситуации и обзванивали все шахты, на которых существуют первички НПГ. В течение двух часов практически все председатели НПГ шахт Донецка побывали в штаб-квартире и высказали свое мнение по поводу начавшейся стихийной забастовки. Несмотря на раздражение руководителей городского НПГ, готовивших забастовку на более поздний срок, они решили ее поддержать всеми возможными силами, так как, по их мнению, высказанному председателем НПГ Донецка Николаем Волынко, шахтеры раздражены и перешагнут через них в своем желании начать забастовку.

Когда колонна подошла к зданию райисполкома, районные руководители уже знали о случившемся. Председатель исполкома Рыбаков вышел к шахтерам, чтобы выслушать их требования. Поскольку к забастовке никто не готовился, выступления были разобщенные, требования смутные, неопределенные. По распоряжению Рыбакова шахтерам выдали бумагу, чтобы они ясно сформулировали, что, собственно, хотят. По сути, это был первый шаг к институционализации конфликта. Инициатором этой институционализации выступили официальные структуры, что, как показывает опыт прежних забастовок, в том числе забастовки в Кузбассе 1989 г., можно рассматривать как определенную закономерность. Представители властных структур всегда предпочитают иметь место с организованными забастовщиками, представленными каким-либо выборным органом (чаще всего в лице стачкома или инициативной группы), чем с неорганизованной толпой, поведение которой стихийно и непредсказуемо.

Шахтеры, собравшись небольшой группой, стали составлять требования. К 15 часам к райисполкому подъехал сопредседатель городского стачкома, который активно включился в работу. С его помощью к 16 часам были окончательно сформулированы следующие требования.

ТРЕБОВАНИЯ

жителей независимой Украины

В связи с повышением цен, а, следовательно, понижением уровня нашей жизни, мы не можем и не хотим умирать от голода. МЫ ТРЕБУЕМ:

1. 1. Рассмотреть немедленно Верховному Совету вопрос о снижении грабительского подоходного налога.

2. 2. Пересмотреть вопрос о ценах (региональная разница цен и их астрономические цифры).

3. 3. Рассмотреть Верховному Совету вопрос о выплате заработной платы, в случае отсутствия наличных денег, производимой продукцией, с последующим разрешением на продажу ее.

4. 4. Верховному Совету рассмотреть закон о декларировании доходов каждого гражданина Украины.

5. 5. Обязательно поднять минимальную пенсию и заработную плату до нормального жизненного уровня.

6. 6. Отставки Верховного Совета, так как ныне существующий не является волеизъявителем народа.

7. 7. Отменить декреты правительства, направленные на снижение жизненного уровня граждан Украины.

8. 8. Провести индексацию вкладов населения.

9. 9. Формирование государственного бюджета снизу вверх.

После обсуждения в городском НПГ председатели первичных групп разъехались, чтобы останавливать шахты и подключаться к забастовке. Члены городского стачкома по телефону связывались с профсоюзами шахт и просили о поддержке (причем обращались как в НПГ, так и в официальный профсоюз). Там, где профсоюзных лидеров не оказывалось на месте, обращались к директорам с просьбой поддержать засядьковцев. Поскольку настрой у всех был боевой и директора оказались в такой же безвыходной ситуации, что и рабочие, уговаривать никого не приходилось. Однако в первый день ни одна шахта, кроме шахты им.Засядько, не остановилась полностью.

4.2. Распространение забастовки

Как развивались события, мы можем посмотреть на примере шахты «Октябрьская». Хотя в отличие от других на этой шахте НПГ доминировал, отношение рабочих и администрации к забастовке и их взаимоотношения по вопросу «участвовать или не участвовать в забастовке» характерны для большинства шахт. (Причиной является критическое финансовое положение шахт: долги, штрафы, кредиты под 250 % годовых, которые они вынуждены брать в банках, и т.д.).

Поскольку НПГ и ПРУП призывали к забастовке еще в феврале и апреле , лидеры профсоюзов уже прощупывали почву и знали о том, насколько шахтеры готовы бастовать. По словам Георгия Бабунова, председателя профкома НПГ шахты «Октябрьская», рабочие основных участков давно готовы бастовать, тогда как вспомогательные участки настроены менее решительно и не желают рисковать даже тем мизером, который имеют. «А как мы будем жить?» – таким неопределенным вопросом они отвечали на вопрос председателя НПГ, будут ли они бастовать» (из интервью 7 июня 1993 г). Однако повышение цен сплотило шахтеров в их желании начать забастовку.

Сразу же после получения известия об остановке работы на шахте им.Засядько Георгий Бабунов встретился с директором «Октябрьской» и спросил, как тот отнесется к тому, если шахта забастует. Директор ответил, что полностью поддерживает требования шахтеров, но посоветовал действовать осторожней и сначала съездить в городской стачком, затем к Киевскому райисполкому, чтобы во всем разобраться на месте.

Вечером к началу третьей смены Г.Бабунов уже возвратился из города и обладал полной информацией о происшедшем. Шахтеры, пришедшие на смену, стояли возле здания шахтоуправления и вели разговоры о ценах и о том, «как на эти деньги прожить». Общее настроение людей можно было выразить одной фразой: «Что-то надо делать». Все ждали, что скажет начальство.

Перед людьми, собравшимися в общей нарядной, выступили председатель НПГ и директор шахты. Председатель НПГ довел информацию об остановке шахты им.Засядько, о требованиях шахтеров и призвал активно поддержать бастующих. Выступивший следом директор поддержал требования, но предложил «не лезть, как в прошлые годы, в первых рядах, чтобы другие потом выезжали на вашем горбу», а для начала послать на площадь делегацию от шахты. «Затем, если увидим, что это всерьез, вся шахта включится в забастовку» (запись на диктофон собрания третьей смены на шахте «Октябрьская» (АО «Донецкуголь»), 7 июня 1993 г.). Он определил количество людей от каждого участка и службы, которых можно отправить на площадь без особого ущерба для производства, и распорядился, чтобы звеньевые назначили конкретных людей. На этом собрание закончилось. Всё прошло спокойно и организованно. Люди согласились, что в обстановке неопределенности такое решение – оптимальное.

Спустя минут сорок переодетые в робы шахтеры на автобусе, предоставленном по распоряжению директора, отправились на главную площадь города – Октябрьскую, где начиная с 1989 г. проходят все забастовки. Перед отходом директор шахты зашёл в автобус и сообщил, что он созванивался с директорами других шахт – там тоже приняли решение направить делегации.

Вечером, когда третья смена шахты им.Засядько и делегации от пяти шахт прибыли на городскую площадь, по инициативе городского стачкома были избраны представители шахт для того, чтобы обсудить «под что бастуем», т.е. определить приоритеты. После часовой дискуссии по предложению сопредседателя стачкома Михаила Крылова решено было остановиться на трех основных требованиях:

1) Региональная самостоятельность.

2) Референдум о доверии Советам всех уровней.

3) Референдум о доверии Президенту.

Главным аргументом шахтеров в пользу выдвижения политических приоритетов был следующий: «Зарплату сделают 500 тысяч, а с 1-го июля цены опять поднимут раз в пять. Если мы не решим политический вопрос, через 3-4 месяца мы снова будем сидеть здесь».

На второй день на забастовавших предприятиях стали появляться стачкомы, и первоначальная стихия постепенно начала входить в организованное русло. Была избрана группа в составе 5 человек из представителей шахт, находящихся на площади, для ведения переговоров от лица города с правительственной комиссией, вечером 8 июня прилетевшей в Донецк.

4.3. Переговоры с правительственной комиссией

Комиссия из 11 человек, возглавляемая «отцом украинских экономических реформ» вице-премьером Виктором Пинзеником, отказалась обсуждать политические требования бастующих, сославшись на свою некомпетентность решать подобные вопросы. После такого заявления инициативная группа, представлявшая интересы забастовщиков, собралась покинуть помещение, так как было принятое «площадью» решение не вступать в переговоры по экономическим вопросам до решения вопросов политических. Виктор Пинзеник, наотрез отказавшийся выступить на площади перед шахтерами по причине «отсутствия ораторских качеств», предложил инициативной группе изложить экономические требования бастующих. Он заверил, что это ни в коем случае не будет переговорами, а лишь доведением до комиссии требований и их обсуждением, поскольку «правительство должно хотя бы знать, что, собственно, вы требуете».

Через час бесплодных разговоров правительственной комиссии с инициативной группой в зал вошли генеральные директора угольных концернов Донецкой области и директора крупнейших предприятий Донецка. Разговор принял характер производственного совещания, хотя нельзя сказать, что он стал более конкретным. Если раньше в ответ на жалобы шахтеров, что они уже не берут «тормозки» под землю, потому что это дорого стоит, а остальное население встало на грань голодной смерти Виктор Пинзеник отвечал, что он «тоже зарабатывает 50 тысяч карбованцев», то теперь в ответ на упреки директоров «встаньте на наше место!» и на очень конкретные факты, показывающие, что в Донецкой области из-за непродуманной политики правительства не осталось НИ ОДНОГО преуспевающего предприятия («неужели во всем Донбассе нет ни одного толкового руководителя?»), вице-премьер демагогически заявлял, что он бы с удовольствием работал на шахте. Расценив такую позицию комиссии как нежелание «по-настоящему решать проблемы», инициативная группа вышла из зала через полтора часа после начала встречи, заявив, что «это не переговоры, мы ни о чем с вами не договорились и, видно, разговаривать нам не о чем». Были и более резкие выражения (запись на диктофон переговоров бастующих с правительственной комиссией, 8 июня 1993 г.).

Оставшиеся в зале директора некоторое время пребывали в растерянности и не сразу ответили на предложение Пинзепика «продолжить переговоры». Только после того как присутствовавший в зале мэр города Ефим Звягильский (еще два месяца назад работавший директором шахты им.Засядько, а через три дня после описываемых переговоров назначенный первым вице-премьером Украины) сказал: «Мы будем вести переговоры», разговор продолжился. Директора формулировали требования, которые затем рассматривались правительством как требования бастующих шахтеров. Кроме того, после ухода инициативной группы представитель ПРУП, напросившийся, чтобы его включили в её состав, не покинул зал вместе со всеми, а принял участие в последующем обсуждении. Это позволило Виктору Пинзенику заявить на следующий день по украинскому национальному телевидению, что «в переговорах участвовали представители профсоюзов».

9 июня продолжались выступления на городской площади. Было принято решение направить представителей от шахт на промышленные предприятия Донецка для того, чтобы помочь трудовым коллективам подключиться к забастовке. Было направлено требование к президенту выступить по национальному телевидению, и потому площадь ждала, что скажет президент.

Тягостное ожидание длилось два дня. Президент Украины Леонид Кравчук выступил лишь вечером 10 июня. В своей 35 минутной речи он даже не упомянул о событиях в Донбассе, смутно намекнув на какие-то силы, которые используют в своих интересах разногласия между восточными и западными районами Украины. В то же время люди, стоявшие на площади, прекрасно понимали, что телевыступление Кравчука состоялось по их требованию и что это является его ответом забастовавшим рабочим. Стоявший на крыльце горисполкома телевизор был выключен и раздражение, копившееся все предшествующие дни, выплеснулось в микрофон. «Пора бастовать по-настоящему!» «Нужно, чтобы нас услышали в Киеве!» – таков был лейтмотив выступлений. Кто-то мрачно заметил: «Правильно сделали, что встали. Другого языка это правительство не понимает». Площадь голосует за решение переходить к жесткой забастовке.

В пятницу, 11 июня, в Донбассе бастовало 202 шахты. После выступления Кравчука городской стачком выдвинул требование установления контроля над банками региона с тем, чтобы средства не перечислялись в Киев.

В 10 утра на площади присутствовали представители около 60 предприятий. Представитель городского стачкома обратился к коллективам предприятий с просьбой избрать представителей, которые должны войти в создаваемый координационный комитет. На выборы был дан один час. Было также сказано, что для достижения большей массовости забастовочного движения, возможно, будут перекрывать дороги, тогда люди непроизвольно соберутся на площади.

В это же время в помещении пресс-центра «Шахтер» началась II конференция профсоюза работников угольной промышленности (ПРУП) Украины. Присутствовало около 240 делегатов. Конференция намечалась заранее и с забастовкой совпала случайно. Пришлось сдвигать повестку дня, первым пунктом стал доклад председателя республиканского ПРУП «О текущем моменте». После обсуждения доклада делегаты приняли резолюцию конференции, в которой говорилось о введении предзабастовочного состояния на всех предприятиях угольной промышленности. «Они что там, совсем е...анулись? С понедельника весь Донбасс стоит, а они объявляют предзабастовочное состояние,» – такой была реакция бастующих на площади, когда им зачитали резолюцию конференции.

Во второй половине дня был выбран городской координационный совет (КС) (72 человека, в том числе 3 женщины) и состоялось его первое заседание, где избрали рабочую группу в составе 7 человек, официально взявшую на себя руководство забастовкой.

К этому времени многие представители других городов связались с Донецком как центром забастовки. В свою очередь, и донецкий городской стачком сделал многое для координации действий бастующих разных городов и областей. Так, шел обзвон бастующих шахт в других городах (через диспетчерскую). На одних стачкомов еще не было, на других – уже не было. Во многих городах не было городских стачкомов. В Макеевке всю организацию взял на себя НПГ. В Горловке НПГ практически не существовал. Председатель НПГ шахты «Кочегарка» входил в оргкомитет по воссозданию коммунистической партии Украины (Кочегарка. 1993. 12 июня); руководил забастовкой городской стачком, сохранившийся с 1989 г. В Первомайске Луганской области 80 % членов городского стачкома составляли также члены НПГ. По решению КС в Днепропетровскую и Луганскую области представителям бастующих предприятий были разосланы приглашения на понедельник 14-го июня для создания межобластного координационного центра (МКЦ).

12 и 13 июня никаких действий бастующие не предпринимали. Расчет на то, что в субботу и воскресенье на площадь придут те, кто по тем или иным причинам не смог сделать это в течение недели, не оправдался. Люди стали относиться к забастовке так же буднично, как и к работе – большинство разъехались по дачам и садовым участкам. В выходные дни площадь кипела на медленном огне и ожидала заседания сессии Верховного Совета, которое перенесли со вторника на понедельник.

Вечером 12 июня местное телевидение передало сообщение о назначении мэра Донецка Ефима Звягильского первым вице-премьером Украины. Это дало почву для кривотолков и слухов о том, что забастовка на шахте им.Засядько была спровоцирована «сверху», и посеяло недоверие в среде бастующих. Ефим Звягильский, со своей стороны, стал настойчиво предлагать бастующим сесть за стол переговоров. Одновременно он пригласил на беседу директоров предприятий и « генералов» угольных концернов и предпринял попытку заручиться их поддержкой. Лидеры забастовки знали об этой встрече и находились в постоянном напряжении, не исключая возможности достижения соглашения между директорами и Звягильским. Психологическое давление было очень сильно, поскольку многие понимали, что Звягильский может договориться с директорами и официальными профсоюзами за спинами бастующих. Однако директора не решились идти против рабочих. Так, когда 13 июня в 7.30 один из представителей КС подходил к дежурному по Донецкому металлургическому заводу по вопросу об участии рабочих завода в демонстрации 14 июня, тот сказал: «Я буду оказывать помощь в проведении демонстрации». Аналогичную позицию директора занимали в переговорах с первой правительственной комиссией, возглавляемой Виктором Пинзеником, когда они горой стояли за рабочих. Комментируя такую позицию директоров, Михаил Крылов сказал: «Они же понимают, что кого-то сейчас должны сожрать: или сверху, или их. Они вынуждены поддерживать нас».

13 июня информационная блокада была прорвана. На заседании КС объявили, что украинское телевидение передало полную информацию по Донецку, Горловке, другим городам за всю неделю. Донецкое телевидение начало объективно освещать ход забастовки через три дня после её начала. Информация была достаточно подробной. Председательствующий на заседании КС сказал: Донецкое телевидение дает нам по 1-2 часа ежедневно. Нам уже говорят: «Как включишь, так всё вас показывают». Донецкое телевидение объявило о проведении демонстрации в понедельник. Выступивший по телевидению Звягильский призвал к благоразумию народных депутатов ВС – решить вопрос о референдуме, а депутатам подать в отставку. Члены КС вели разговоры между собой: «Сегодня даже Пинзеник давал интервью на русском языке». «Полчаса назад по «Маяку» дали полную информацию. В западных областях объявили предзабастовочную ситуацию. Сейчас идет митинг в Львове. Они тоже за референдум» (позднее выяснилось, что последнее «верно» – с точностью до наоборот).

Общее настроение было таково: дело сдвинулось с мертвой точки, молчание центральных средств массовой информации удалось прорвать, и нужно продолжать давление. Демонстрация должна стать мощным фактором влияния на правительство и Верховный Совет, и от её массовости и организованности будет зависеть исход забастовки.

Принимается решение: даже в случае начала переговоров по экономическим вопросам забастовку не приостанавливать.

К этому времени проявилась одна особенность – постоянные митинги на площадях – только в шахтерских (и то не во всех) городах. В других городах бастовали на предприятиях, на площади выходить не решались. Это позволило украинским и городским властям делать вид, что ничего не происходит.

14 июня в 9.00 ГАИ перекрывает движение транспорта на улицах, где собираются проходить колонны демонстрантов, впереди больших колонн движутся машины ПМГ; всё происходит в четком взаимодействии стачкома и УВД.

В 10 часов начинается многолюдный митинг. Общее количество участников подсчитать невозможно. У многих людей сработала традиционная установка на участие в демонстрации: главное – пройти, отметиться. Поэтому, постояв некоторое время, люди уходили с площади; их сменяли другие; шла постоянная циркуляция.

В 12.00 в здании общественно-политического центра, примыкающем к горисполкому, началось заседание межобластного координационного центра. Несмотря на просьбу дончан не присылать многочисленные делегации, так как это мешает нормальной работе, от трех областей собралось около 200 человек. Даже от небольшого города Горловки (Донецкая область) прибыло немногим меньше 40 человек, так как они опасались доминирования Донецка и решили «задавить всех своими голосами». Около полутора часов не могли решить вопросы организации, в частности, пускать или не пускать на заседание председателя республиканского ПРУП К.Фесенко и зам. председателя НПГ Украины С.Климова, которые не имели мандатов от бастующих предприятий, что было обязательным условием участия во встрече. В результате под давлением Днепропетровской делегации было принято решение разрешить им присутствовать в качестве наблюдателей.

При выборах рабочей группы МКЦ, которая, как предполагалось, будет представлять интересы трех областей в переговорах с правительственной комиссией, определили по 5 человек от области плюс один человек, представлявший интересы инвалидов. (Поскольку уровень травматизма на производстве очень высокий, общества инвалидов во всех городах достаточно многочисленны. Так, в небольшом городке Енакиево, насчитывающем чуть больше 120 тысяч населения, в обществе инвалидов зарегистрировано около 15 тысяч). Как показал ход встречи, делегация Днепропетровска была наиболее разобщена, люди не знали друг друга и выбрали двух названных представителей профсоюзов, а три места по указанной причине просто зарезервировали для своей области.

Политические требования, подписанные представителями МКЦ, были переданы по факсу в Верховный Совет, с тем, чтобы «додавить» сессию, начавшуюся в 16.00. Один из членов городского КС пояснил: «От нашего заседания МКЦ толку не было, но кухня сработала, и информация о создании МКЦ пошла везде».

Сессию транслировали по радио, и к вечеру стоящие на площади знали об итогах обсуждения депутатами вопроса о референдуме. Согласно предварительной договоренности, депутату Александру Чародееву дали возможность первому выступить на сессии и зачитать требования бастующего Донецка. Однако в ходе обсуждения выяснилось, что в соответствии с Конституцией Украины депутаты ВС не имеют права инициативы проведения референдума. Многочасовые дискуссии между депутатами в этот день ни к чему не привели.

15 июня в 10.10 на площади идет радиотрансляция сессии ВС Украины. Президент Леонид Кравчук выступает с инициативой о поведении референдума о доверии Президенту, объясняет это тем, что поскольку у ВС нет, согласно Конституции, права решать вопрос о референдуме без инициативы населения, он выдвигает свою инициативу, чтобы якобы не вносить изменения в Конституцию. Таким образом, Кравчук снимает с себя ответственность за решение вопроса по референдуму, рассчитывая, что он не будет решен Верховным Советом положительно. В то же время это попытка самообеления, перехвата инициативы и работа на укрепление авторитета, мол, референдум проводится по инициативе Президента.

КС Донецка проводит свое заседание и заявляет Верховному Совету Украины, что если 15 июня 1993 г. не будет принято решение по политическим требованиям, утвержденным на городском митинге 8 июня, КС вынужденно приступает к более жестким мерам гражданского неповиновения:

1. Пикетировать банки и предприятия.

2. Провести сидячую забастовку на основных автодорожных магистралях при въезде в Доненк (18 июня).

3. Организовать марш «пустых кастрюль» (17 июня).

4. Направить в города Краматорск и Мариуполь своих представителей для активизации там забастовочной деятельности.

5. Определить отрасли народного хозяйства, работающие на жизнеобеспечение города.

6. Установить контакт с бастующими предприятиями Киева.

7. Придать донецкому координационному совету статус юридического лица с открытием банковского счета и созданием на его базе забастовочного фонда.

8. Направить представителей на небастующие предприятия Донецка для проведения агитации с целью подключения этих предприятий к забастовке.

9. Обратиться к международным профсоюзам с просьбой о поддержке бастующих трудящихся Донбасса (Протокол Координационного Совета Донецка от 15 июня 1993 г.).

Как и предполагалось, по итогам голосования предложение о референдуме на сессии не прошло. КС с помощью городского стачкома стал готовиться к проведению акции гражданского неповиновения. На заседание КС был приглашен управляющий областного отделения банка Украины, чтобы выяснить механизм блокирования перечисления средств из области в Киев. Совместно с УВД и представителями ГАИ стала разрабатываться схема блокирования дорог. По отработанной уже схеме начали подготовку к проведению марша «пустых кастрюль» как начала акции гражданского неповиновения. Одновременно бастующие вели постоянные телефонные переговоры с правительством.

Утром 16 июня сопредседатель городского стачкома Михаил Крылов беседовал по телефону с президентом Украины Леонидом Кравчуком. От имени бастующих он предложил Кравчуку набраться смелости и в ультимативной форме потребовать от ВС проведения референдума. Кравчук вновь выступил на сессии ВС с предложением о проведении референдума, однако ожидаемой реакции не последовало, и после обеденного перерыва депутаты разошлись для работы в комиссиях.

КС продолжал подготовку к маршу, направив в правительство и Верховный Совет протоколы своих решений и требования бастующих коллективов.

17 июня состоялся марш, который, по общему мнению, был более многочисленным, чем предыдущий. Одна пожилая женщина, участвующая в марше, обращается к своим коллегам: «Девки! Народу – ужас! Ещё больше, чем в понедельник. Кто тогда пережидал, – сейчас вышел». По сообщению прессы, «забастовка, начатая донецкими шахтерами, стала всеобщей на Украине. Стоят 230 из 250 шахт, около 40 шахтостроительных управлений, 400 предприятий металлургической, машиностроительной, химической промышленности, других отраслей» (Вестник. 1993. 19 июня).

В ходе митинга информация о том, что происходит на сессии, сжато доводится до площади.

В 10.55 объявили, что только что прошло голосование в Верховном Совете; скоро будут известны результаты голосования.

10.58 – «Вопрос о референдуме решен. Ждем комиссию из Киева».

Городской стачком направляет приглашения членам рабочей группы МКЦ. В 18.15 начинаются переговоры со второй правительственной комиссией, возглавляемой Ефимом Звягильским. Из 34 требований, выдвинутых бастующими, многие, касавшиеся финансовых вопросов, не могли быть решены на месте, требовались консультации с премьер-министром Леонидом Кучмой. Чтобы не тратить время попусту, эти вопросы обводили в списке кружком и переходили к обсуждению следующих. К полуночи набралось восемь таких «шаров», касающихся увеличения минимальной зарплаты, выплаты наличных денег, снижения процента отчислений в бюджет Украины, индексации заработной платы и т.д. Участники переговоров разошлись в первом часу ночи, заручившись обещанием Звягильского в 8 утра созвониться с Кучмой для решения наиболее важных финансовых вопросов.

18 июня, 10.45 – в коридоре горисполкома члены рабочей группы МКЦ ждут начала переговоров, начинают беседовать с подошедшими членами правительственной комиссии. Разговор идет по душам. Зам. министра социальной помощи с видимым сочувствием реагирует на реплики бастующих. Представительница хлопчатобумажного комбината беседует с зам. министра по труду, старается решить какие-то финансовые вопросы. Противники кивают друг другу как старые знакомые. Царит какой-то странный дух единства. Обе стороны ждут ответа премьер-министра Кучмы, и в этом смысле находятся как бы по одну сторону баррикад. Принцип комиссии понятен: «Мы бы рады выполнить все требования и по-человечески вас понимаем, но что мы можем? Ведь денег нет». Ждут ответа Кучмы. Хотя при пустой казне его положительный ответ был бы не экономическим, а политическим решением.

Столкнулись экономика и политика. Требования бастующих – это требования к сильному государству, в руках которого вся власть, все деньги и все предприятия. Проблема, с которой столкнулось государство – нельзя продолжать хозяйствовать по-старому и нет силы дать предприятиям свободу. Если бы не было никакого госконтроля и ограничений, предприятия старались бы выкарабкаться поодиночке. 80 % всей промышленности донецкого региона сориентировано на экономику России, но граница на замке, только что введена таможня и появилось много дополнительных барьеров для хозяйственных связей между украинскими и российскими предприятиями.

Появляется Звягильский, и переговоры продолжаются. Хотя все ждут, чем закончился его разговор с президентом Украины, он не спешит и выкладывает ответ лишь через два часа после начала переговоров. «Денег нет. Если Вы скажете, у кого их взять, мы их заберем». После многочасовых переговоров, кроме увеличения тарифной сетки первого разряда до 20700 карбованцев и обещаний увеличить зарплату шахтеров до 300-400 тысяч карбованцев, никакого прогресса не наблюдалось. Поднять уровень минимальной зарплаты, от которого идут многочисленные начисления, материальная помощь и т.д. (всего идут доплаты и выплаты от уровня минимальной зарплаты по 12 законам, принятым на Украине), правительственная комиссия отказалась. «Уже сейчас дефицит бюджета – 5 триллионов карбованцев, выполнение требований, которые мы принимаем, повлечет его рост до 11 триллионов, если мы увеличим минимальную зарплату, дефицит возрастет до 52 триллионов. С этим наша экономика не справится», – заявил Звягильский, – «Денег в Украине нет». В то же время та часть требований, которая учитывала интересы директорского корпуса и была направлена на возврат госпредприятиям штрафов за превышение фондов потребления, дотаций и т.п., была принята. Директора получили то, что требовали, и перестали быть стороной, заинтересованной в продолжении забастовки.

После заявления Звягильского члены рабочей группы МКЦ попросили устроить перерыв и ушли совещаться между собой.

4.4. Окончание забастовки

Представители городского стачкома сообщили Крылову, что после решения о референдуме некоторые предприятия возобновили работу: «Вчера в Макеевке по причине того, что участились случаи пьянства среди бастующих, чтобы не дискредитировать движение, стачком принял решение: завтра со 2-й смены все выходят на работу». Все понимают, что протокол должен быть подписан сегодня, поскольку завтра комиссия откажется это делать, поскольку все равно люди выйдут на работу. Тем не менее решили «додавить» комиссию и поднять уровень минимальной зарплаты с 6900 до 21000 карбованцев.

После перерыва Звягильский выслушивает требования бастующих и, после нескольких неудачных попыток вывести переговоры из тупика, просит остаться в зале только шахтеров, а всем остальным временно выйти. Сразу же после разговора с шахтерами правительственная комиссия по их просьбе выходит из зала, предоставляя возможность бастующим обсудить положение.

Оказалось, что со стороны Звягильского прозвучал ультиматум: если в 4-ю смену вы выходите на работу, мы платим два тарифа. Касалось, это опять-таки только угольщиков. Сразу же произошел раскол на «мы» – шахтеры и «вы» – остальные. Шахтеры, оправдываясь, начали нападать: «Вчера нам напрямую было сказано: «Для кого вы стараетесь?» Ночью на площади не было ни одного заводчанина, одни шахтеры. Опять на нашем горбу хотите себе что-то выгадать!»

Учительница сидит, подпирая рукой голову, и чуть не плачет. Ощущение, что начальство опять всех обмануло, бросив «кость» шахтерам и плюнув на всех остальных.

- Будет какой-нибудь документ? Какой протокол мы подписываем?

- Если мы не закончим, люди просто скажут: «Да зачем мы здесь стояли?»

Начинается обсуждение: подписывать – не подписывать. Решают выяснить, как настроены трудовые коллективы. Начинают выступать представители:

- В Красноармейске шахта им.Стаханова – все настроены решительно. – Мы играем в последний раз. Это наша последняя забастовка...

- В Макеевке завтра начинают работать...

- Вчера в Луганской области повысили цены, и ребята заколебались... – Мы не должны прекращать, мы должны приостановить забастовку, так как в протоколе были оговорены сроки: 4 дня, 7 дней, 20 дней.

В зал входят все находящиеся на площади члены Донецкого КС, приглашенные по инициативе Крылова, чтобы принять участие в голосовании о подписании протокола и приостановке забастовки.

Обсуждение продолжается:

- Автомобилисты втягиваются в забастовку. Они звереют и скоро перестанут возить даже хлеб.

- По Луганской области забастовка только набирает силу. В нашей области цены повысили только вчера. Нужно продолжать забастовку.

Происходит разделение мнений по областям. Одни уже устали, другие – только втягиваются.

- Все ожидали быстрых решений, а правительство молчит, и мы заколебались...

- Забастовка три дня как пошла на спад...

- Звягильский сказал: Я не буду ничего зачитывать людям, «генералы» всё доведут до них сами... Нас сейчас задавят директора.

- Сейчас в Луганске ни одно предприятие не бастует. Они стоят, потому что нет сырья...

- Кость брошена «генералам», а не рабочим.

- Подписать можно всё, что угодно...

- В КС было 72 человека, сейчас осталось 40, где остальные?

- У нас шахты, не дожидаясь, уходят на работу.

После того как вопрос поставили на голосование, из 72 человек 60 человек проголосовали за приостановку забастовки, 12 – против. Все понимали, что это непопулярное решение, и опасались реакции площади. После того как 19 июня в первом часу ночи Крылов зачитал протокол, подписанный правительственной комиссией и рабочей группой МКЦ, он был освистан стоящими на площади шахтерами, решившими продолжать забастовку. Забастовка вступила в стихийную фазу.

На шахтах началось давление на рабочих. Директор шахты им.Скочинского заявил: «Идите на работу! Кто не идёт, ставлю прогул». На большинстве шахт автобусы, возившие людей на площадь, больше не предоставлялись. Отключена телефонная связь между шахтами. С шахты им.Засядько смогли дозвониться только на «Бутовку-Донецкую». На коммутаторах в шахтах отвечали: запрещено соединять. То же самое происходит и на других предприятиях. На Точмаше начальники цехов еще до подписания протокола объявили, что те, кого не будет на работе, кроме небольшого числа записанных на площадь, будут наказаны.

Поскольку подписание протокола правительством произошло под выходные, с утра на площади было очень мало людей. Среди «не-шахтеров» большинство составляли пенсионеры, выступавшие с наиболее радикальными призывами, вплоть до подготовки шахт к затоплению.

Возмущение людей содержанием подписанных протоколов вылилось в новую краткосрочную волну протеста. Ее возглавили радикально настроенные забастовщики, не имевшие возможности до этого реализовать свои лидерские амбиции. Они собрали делегацию из представителей шахт для возобновления переговоров с правительством. Однако вице-премьер Звягильский встретил их при входе на 11-й этаж (резиденция мэра) и весь разговор проходил в коридоре. При этом Звягильский апеллировал к документам и подтвержденной информации, в то время как группа, представлявшая интересы бастующей площади, – к слухам и домыслам. Разговор закончился достаточно жестко. Вице-премьер заявил, что он вел переговоры с представителями трудовых коллективов бастующих предприятий; у этих людей были соответствующие мандаты, и он не желает более ни с кем встречаться, так как протокол подписан на законных основаниях.

Спустившись вниз, лидеры стихийной волны предпринимают попытку послать представителей от площади на предприятия, чтобы вновь втянуть их в забастовку, но это затея не удается. Нет связи, нет транспорта, нет организации. Хотя несколько шахт, например, шахту им.Горького, на некоторое время удалось сорвать с работы.

19 июня с утра, как обычно, идет митинг.

14.00 – Крылов продолжает отвечать на вопросы: По телефону сообщили, сейчас в Макеевке работают все шахты, в Красноармейске – все, кроме одной.

18.30 – приехали три человека из Лисичанска. Говорят, что весь город стоит.

20.55 – машины с мегафоном уже нет. Нет связи между шахтами. Никто не знает, кто в городе бастует, кто – нет, не говоря уже о других городах.

Вечером на площади остаются лишь представители шахт им.Засядько, «Лидиевки» и им.Скочинского.

Утром 20 июня немногочисленные представители шахт на крыльце горисполкома беседуют с представителями городского стачкома. Выясняют, как можно направить своих представителей в стачком.

Забастовка закончена.

4.5. После забастовки: борьба за референдум

Поскольку в ходе забастовки на первое место выдвинулись политические требования, и прежде всего требование о региональной самостоятельности и референдуме о доверии президенту и ВС, в борьбу включились политические силы. Особенность в том, что исторически сложилось противостояние между западными регионами Украины, ориентированными на отход от России, и восточными, где большинство населения составляли русские. Распад Советского Союза и обретение Украиной самостоятельности активизировали процессы роста национального сознания, которые порой принимали откровенно националистические формы. По этой причине политические требования бастующих Донбасса болезненно воспринимались населением западных районов и вызывали откровенно негативную реакцию.

Так, в ответ на организацию многодневной донбасской забастовки в областном центре Волыни состоялся митинг под лозунгом «Отстоим украинскую государственность». Его участники единодушно высказались за введение президентского правления в стране:

«Выступающие не поддержали позицию бастующих донецких шахтеров, которые под предлогом экономических требований ставят и политические цели, угрожающие самому существованию украинского государства. Президентская власть сегодня, – указывали выступающие, – лучше всего выражает интересы народа, а потому ее следует всячески поддерживать. В резолюции митинга содержится требование к Президенту взять власть в свои руки» (См.: Жижара 3. Правда Украины. 1993. 18 июня).

Со своей стороны, бастующие восточных регионов призывали к снятию таможен с Россией, неизменную поддержку получали призывы возвратиться в рублевую зону. В ходе двухмесячной забастовки шахтеры Краснодона (Луганская область) направили телеграмму в Верховный Совет Украины, в которой в ультимативной форме требовали рассмотрения своих требований. В противном случае, говорилось в телеграмме, «мы, шахтеры, жители Краснодона и поселков, обратимся к российскому парламенту и лично президенту о решении вопроса о принятии города Краснодона под юрисдикцию России» (Жизнь. 1993. 20 авг.).

Исходя из интересов украинской государственности представители РУХа и различных национальных общественно-политических объединений стали проводить политику на укрепление президентской власти и отказ от проведения референдума как угрожающего самому существованию государства. (Стоит в связи с этим отметить, что Леонид Кравчук пришел к победе на выборах благодаря поддержке восточных регионов. Потеряв доверие своих избирателей, он вынужден был встать на сторону РУХа для сохранения своего поста).Вопрос о референдуме завис в воздухе. – Центризбирком, заявив о физической невозможности провести референдум в установленный срок – 26 сентября – выразился в том смысле, что «это не означает отмены референдума». Подобные «нечленораздельные» высказывания свидетельствовали о беспринципной позиции и тем более настораживали, что председатель Центризбиркома А.Лавринович, зам. председателя РУХа, прежде со всей определенностью выступал против проведения референдума. По словам сопредседателя Донецкого стачкома М.Крылова, встречавшегося с В.Дурдинцом, первый заместитель Председателя ВС Украины аргументировал необходимость отмены референдума огромным количеством писем и телеграмм, поступивших в ВС «буквально от каждой семьи», в которых люди ссылались «на дороговизну» этого мероприятия, чья стоимость превысит 23 млрд карбованцев.» (Бирчакова Н. Жизнь. 1993. 20 авг.). Последние надежды на проведение референдума исчезли к осени, когда со стороны правительства прозвучало заявление о том, что в сложившейся обстановке проводить референдум смертельно разорительно. Еще одно обещание растаяло в воздухе.

4.6. Кто же выиграл?

В пылу взаимных обвинений профсоюзные лидеры как-то упустили из вида одну деталь, которая представляется мне достаточно важной. Может быть, она позволит ответить на вопрос о том, кто предал и продался, или вообще снимет этот вопрос с повестки дня. Попытаемся просто выяснить, есть ли в этой истории кто-то выигравший. Повышение цен не спасло правительство; рабочие в результате забастовки лишь временно подправили свои нищенские бюджеты – уже через два месяца правительство вновь провело централизованное увеличение цен[76][2]. Речь может идти о поиске выигравших на персональном уровне, и здесь мы сразу же натыкаемся на колоритную фигуру Ефима Звягильского, прозванного за свою могутную стать «человек-гора». Карьера этого человека удивительна. За четыре месяца до забастовки он был директором шахты им.Засядько, которая и начала забастовку. За два месяца до происходящих событий Звягильский избирается мэром города Донецка. На четвертый день забастовки его назначают первым вице-премьером правительства Украины.

Если возвратиться к тексту и внимательно проследить, какую роль он сыграл в этой забастовке, обнаруживается множество интересных деталей. В первый день забастовки Звягильский возвращается из Киева, где он проводил переговоры с премьер-министром Л.Кучмой о возможных улучшениях оплаты труда шахтеров в условиях многократного повышения цен. В тот же вечер Звягильский зачитывает все пункты, записанные в своем блокноте, предлагая бастующим взять их на вооружение в качестве основных требований во время переговоров с правительственной комиссией. На следующий день, после отказа лидеров бастующих предприятий продолжать переговоры с комиссией по причине ее некомпетентности решать поставленные забастовщиками вопросы, Звягильский настаивает на продолжении переговоров и зачитывает свои требования, которые и были увезены комиссией Пинзеника в Киев как основные требования забастовщиков. Через четыре дня Звягильский, уже в чине первого вице-премьера, вновь зачитывает свой список, но уже в качестве официально принятых правительственной стороной требований от бастующих регионов. В ходе переговоров он предельно откровенен с рабочими. «Все 34 пункта кабинет министров не примет, – говорит он. – Но среди них есть пять основных, которые я обещаю пробить». Звягильский выполнил свое обещание: основные требования, касавшиеся шахтеров, были приняты правительством. Это и были те требования, которые Звягильский зачитывал шахтерам в самый первый день забастовки. Две недели напряженного противостояния бастующих с властями были лишь эмоционально изматывающим фоном для реализации требований, заранее согласованных Звягильским и Кучмой. Не было провокаторов в среде бастовавших, никто никого не продал; все бастовали честно. Все было стихийно, но ожидаемо, и потому умело сманипулировано.

Через два месяца все повторилось почти до мелочей. Нет смысла все описывать. Приведу лишь две краткие выдержки из газет.

«С 7 сентября цены на основные продовольственные и промышленные товары были повышены в среднем в 3 раза при сохранении у населения прежнего уровня заработной платы... Решение о возобновлении стачки с 20 сентября принято на заседании ДГР(С)К, куда были приглашены лидеры всех горняцких профсоюзов, представители трудовых коллективов шахт и предприятий города» (Бирчакова Н. Жизнь. 1993. 15 сент.) .

«Возложить на Звягильского Ефима Леонидовича – первого вице-премьер-министра Украины – исполнение обязанностей премьер-министра Украины. Президент Украины Л.Кравчук, Киев, 22 сентября 1993 года.» (Жизнь. 1993. 24 сент.).

В связи с нежеланием быть мальчиком для битья премьер-министр Леонид Кучма уходит в отставку. В такой экстремальной обстановке Ефим Звягильский остается единственным в стране человеком, который умеет найти общий язык с шахтерами... Через некоторое время он становится первым человеком в правительстве Украины.

4.7. Выводы

Пример Донецкой забастовки позволяет сделать некоторые обобщения при подходе к забастовке как форме производственного конфликта.

1. Прежде всего, хотелось бы критически подойти к восприятию забастовки как прерыванию производственных отношений. Такой подход достаточно широко распространен в западной литературе по производственным конфликтам (Gouldner, 1965: 83). В рассматриваемом нами случае очевидно, что производственные отношения во время конфликта не прерывались. Что касается угольной и металлургической промышленности, то специфика этих отраслей вообще не позволяет прекращать производственный процесс, так как это разрушает рабочие места и делает порой невозможным или излишне дорогостоящим возобновление производственного процесса. Как правило, на предприятиях этих отраслей работа продолжается в аварийном режиме, обеспечивающем поддержание их жизнеспособности. Это позволяет говорить, что забастовка – лишь особая форма производственных отношений (прежде всего отношений между работниками и работодателями) по поводу традиционных вопросов, таких, как оплата труда, его безопасность и т.п., призванная восстановить баланс интересов труда и капитала (в нашем случае – труда и государства как основного работодателя) либо путем возвращения к прежним нормам взаимоотношений (которые были нарушены, что, скорей всего, и привело к забастовке), либо согласованием новых норм. Хотя работа прекращена, отношения между работниками и работодателями продолжаются (в форме противостояния или переговоров). И хотя производство стоит, это отношения по поводу производства. Таким образом, можно утверждать, что забастовки – это особая форма производственных отношений между работниками и работодателями в условиях остановки производства по инициативе наемных работников.

2. Массовость забастовки и тот факт, что она мгновенно вышла за рамки одного предприятия и охватила целый регион, является показателем сохранения централизованного управления экономикой. Все предприятия до сих пор находятся в государственном секторе экономики и по-прежнему зависят от государства. Даже те редкие предприятия, которые стали арендными, не имеют никакой экономической свободы и наряду с государственными имеют строго лимитированный фонд потребления, за перерасход которого вынуждены платить штрафы в казну. По этой причине бастующие не выдвигали никаких требований ни к администрации предприятий, ни к руководству области; все их обращения направлены к правительству и Верховному Совету Украины. Этим же объясняется и то, что на первое место были выдвинуты политические требования. Руководство Украины, провозгласившее независимость республики в августе 1991 г., на следующий день после падения ГКЧП, избежало потрясений и радикальных кадровых перестановок. Не зря в народе страну называли «коммунистическим заповедником». Бастующие не верили, что Верховный Совет и правительство, в их нынешнем составе, в состоянии провести прогрессивные экономические реформы, и настаивали на отставке как ВС, так и «бывшего идеолога компартии Украины» Кравчука.

3. В то же время требования бастующих практически невыполнимы в нынешней экономической ситуации. Переговоры с правительственными комиссиями показывают нам попытки бастующих решить экономические проблемы политическими методами. Соответственно, и методы бастующих были те же, что и в 1989 г.: «додавить», «выколотить» из правительства то, что они потребовали. По сути, это требование к сильному коммунистическому государству о перераспределении средств в их пользу. Это было возможно в 1989 г., но стало невозможным позже. Забастовка показала, что, несмотря на объявленный курс к рыночной экономике, действия как правительства, так и населения определяются менталитетом, для решения экономических проблем апеллирующим к неэкономическим категориям.

4. Во множестве публикаций в прессе, освещающих выступления работников, нередко употребляется термин «директорская забастовка», подчеркивающий зависимость протестной активности работников и профсоюзов от воли и указки директорского корпуса. Я не буду опровергать правильность этого утверждения, поскольку в каждом конкретном случае многое зависит от обстоятельств. С уверенностью можно утверждать, что донбасская забастовка не была согласована профсоюзами с представителями администрации предприятий. Кроме того, забастовка явилась неожиданностью и для самих профсоюзов. В этом смысле можно утверждать, что самое начало забастовки представляло собой стихийное (и потому самостоятельное) выражение протеста против повышения цен украинским правительством. Требования забастовщиков изначально были обращены к правительству, поскольку органы управления низшего уровня были не в состоянии разрешить вопросы увязывания уровня цен с уровнем оплаты труда. Поскольку представители директорского корпуса, как правило, более изощрены в достижении своих целей, забастовка была ими поддержана и они использовали ее для решения финансовых проблем своих предприятий (в частности, снятие штрафов на долги по налогам и возвращение на счета предприятий уже выплаченных штрафов). В треугольнике «государство – работодатель – наемный работник» директора – единственная сила, постоянно находящаяся в движении и выступающая на стороне то государства, то работника, используя каждую из сторон в своих интересах. Как только правительство приняло решения, которые носили характер, половинчатый с точки зрения работников, но вполне удовлетворяли директоров, на предприятиях началось ожесточенное давление на рабочих, ослабленных безрезультатным двухнедельным противостоянием с властями. В связи с этим можно говорить о «директорских» забастовках в двух смыслах. Во-первых, в процедурном, т.е. была ли акция протеста согласована профсоюзами с руководителями предприятий. Во-вторых, в содержательном, т.е. кто добился более полного удовлетворения своих интересов в результате забастовки.

5. Начало забастовки на шахте им. Засядько подтверждает предположение о том, что последней каплей, переполняющей чашу терпения работников и провоцирующей всплеск эмоций в виде остановки производства, является их общение с представителями администрации предприятия. В условиях резкого ухудшения материального уровня всякое принуждение к работе, как и вообще поведение, подчеркивающее зависимость работников, особенно болезненно ими переживается. Действия администрации становятся провоцирующим фактором для проявления протеста со стороны рабочих. Иными словами, пока нет перед глазами кого-либо из тех, против кого можно бастовать, забастовочная активность находится в потенциальном состоянии. В публикациях, рассказывающих о событиях в Новочеркасске (1962 г.) (Мандель, 1992), также приводятся факты, свидетельствующие о том, что выступление рабочих было спровоцировано директором предприятия. Так же, как и в донецком случае, там произошло повышение цен. Так же, как и в Донецке, это горячо обсуждалось рабочими. И так же, как и здесь, появление директора, в грубой форме заставлявшего их идти работать, вызвало протест. Можно сказать, что всякое изменение, несущее за собой ухудшение уровня жизни рабочих, воспринимается как нарушение справедливости, снижение их статуса и рождает чувство обиды и возмущения. Появление представителей администрации, по определению стоящих по другую сторону баррикады, является катализатором возмущения и персонифицированного его выхода. Персонификация унижающей стороны – важный момент перехода конфликта из латентной формы в открытую.

6. Если рассматривать донбасскую забастовку через призму индикаторов, традиционно принятых для измерения (количество остановок производства, продолжительность забастовки, количество человеко-дней, потерянных в результате остановки производства), можно отметить ее достаточно большую продолжительность (13 дней) и большое количество участвующих в ней предприятий. В открытом доступе я не смог найти данных о количестве участников забастовки и потерянных в ее ходе человеко-дней, поскольку это сделало бы очевидным истинный размах акции протеста, скрываемый правящими структурами из политических соображений. Вместо этого представители высшей исполнительной власти постоянно говорили о потерях, которые несет народное хозяйство страны за каждый день забастовки[77][3].

7. Можно определить требования, выдвинутые забастовщиками, как смешанные: наряду с экономическими присутствуют и политические. В качестве отличительной черты данной забастовки можно назвать перенесение фокуса борьбы с экономических вопросов на политические и выдвижение последних в качестве основных лидерами забастовки, несмотря на тот факт, что в сознании рядовых забастовщиков преобладали ценности экономического характера (требование повышения зарплаты, снижения цен и т.п.). Выдвижение в качестве приоритетных политических требований обеспечило включение в конфликт противоборствующих политических сил, организовывало и способствовало сплочению рабочего протеста. В связи с этим можно говорить об эксплуатации лидерами стачкома спонтанного всплеска протестной активности рядовых работников для решения задач, непосредственно не связанных с требованиями участников забастовки.

8. Донбасская забастовка стала мощным социальным лифтом для представителей региональной элиты, которые благодаря ей заняли руководящие посты в центральных органах власти. Доминирование региональной элиты в центральном аппарате определило, в свою очередь, доминирование интересов отрасли, занимающей господствующее положение в Донецком регионе, – угольной. Традиционно велась борьба за места в Центре между представителями Днепропетровской области, где доминирует машиностроение, и Донецкой, представители которой боролись за выделение для угольной промышленности большей доли государственного бюджета. Взлет Донецкой команды обеспечил возможности регионального лоббирования в правительстве при доминировании отраслевого интереса.

Однако превосходство оказалось временным. Слом традиционной установки на выделение госдотаций для угольной отрасли и проведение предлагаемой Мировым банком реструктуризации угольной промышленности стали возможными после устранения из правительства «Донецкого клана» и замены его командой Днепропетровской области, смело пошедшей на радикальное сокращение угольных госдотаций. Реализация этих планов потребовала не только кадровой чистки в верхах, но и слома социального лифта, обеспечивающего вхождение региональной элиты в киевские коридоры, т.е. шахтерского движения, представляющего в условиях Украины мощную социальную и политическую силу. Для этого было привлечены органы правопорядка. После объявления одной из забастовок незаконной движение было обезглавлено – лидер городского стачкома был арестован и этапирован в Запорожье (Swain, 1998). Таким образом, забастовочная активность, достигающая определенных масштабов, позволяющих оказывать влияние на правительство, включается в виде важного фрагмента в картину политической жизни и становится значимым фактором в борьбе за власть в государстве.

9. Сами требования, хотя они были в основном сформулированы до начала забастовки, были озвучены инициаторами лишь в ходе забастовки. Можно сказать, что для инициаторов забастовки – угольщиков с шахты им.Засядько – требования привнесены извне взявшим на себя руководство городским стачечным комитетом, существовавшим в результате предшествовавшей забастовочной активности работников предприятий (в основном угольных) Донецка. Поскольку забастовка приняла широкий размах, существующего органа оказалось недостаточно для координации действий ее участников. В ходе продолжающейся акции были созданы органы управления забастовкой в городах региона, а затем Межрегиональный Координационный Центр. Кроме того, на многих предприятиях, до этого не вовлеченных в забастовочную деятельность, стачкомы создавались на второй-третий день после начала акции. Поэтому в качестве одного из атрибутов развития рассматриваемого трудового конфликта мы можем отметить формирование органов рабочего самоуправления в ходе забастовки.

10. Черта Донбасской забастовки, отличающая ее от большинства предшествовавших, – стремление бастующих шахтеров вовлечь в свою акцию работников предприятий других отраслей. Благодаря использованию двух методов воздействия – прекращению отгрузки угля потребителям и направлению представителей забастовщиков на другие предприятия города и области – в забастовку были вовлечены работники других отраслей. Первый способ (давление) в сочетании со вторым (убеждение и агитация в трудовых коллективах продолжающих работу предприятий) привели к тому, что в забастовку в первую очередь были вовлечены предприятия технологической цепочки: угольщики – энергетики – коксохимики – металлурги – машиностроители. По сравнению с предшествовавшими акциями, когда угольщики выступали от имени всех трудящихся и, как правило, отказывались от подключения «посторонних» к начатым шахтерами акциям[78][4], донбасская забастовка в июне 1993 г. получилась более массовой и стала одним из первых примеров выхода шахтерских акций протеста за рамки одной отрасли.

11. Поскольку никакие процедуры, необходимые для разрешения трудового конфликта, его участниками соблюдены не были, в соответствии с применяемыми в специальной литературе критериями она однозначно может быть охарактеризована как незаконная. Незаконная она и по характеру выдвигаемых требований, так как вопросы отставки Верховного Совета и проведения референдума о доверии президенту страны не имеют легитимного решения, основываясь лишь на требованиях забастовщиков, а предполагают соблюдение определяемых конституцией страны процедур.

12. Интересный аспект развертывания забастовки – наличие острого конфликта между республиканской и территориальной организациями НПГ и отсутствие какой-либо координации забастовочной активности первичных организаций со стороны ПРУП. В обоих случаях забастовка может быть охарактеризована как неофициальная, так как не была поддержана республиканскими организациями обоих профсоюзов. Положение усугубилось тем, что прошедшая в ходе забастовки республиканская конференция ПРУП приняла решение об объявлении предзабастовочной ситуации, что поставило лидеров забастовки на уровне территорий и предприятий в уязвимое положение, оставив без защиты профсоюза как единой организации. Со стороны НПГ Украины подобные действия были предприняты позднее. Когда протокол был подписан правительством и забастовщиками и забастовка пошла на спад, они объявили себя ответственными (в том числе и перед законом) за ее продолжение, взяв на себя руководство стихийно затухающей забастовкой.

13. Детальное описание забастовки от ее начала до завершения позволило понять, какова модель (или алгоритм) этого процесса. В рассмотренном нами примере представляется правомерным выделение трехфазной модели развития забастовки. Первая фаза – стихийное зарождение и неоформленный в требованиях всплеск эмоций. Вторая фаза – вхождение забастовки в организованное русло, формирование органов самоуправления, выдвижение требований, определение стороны, к которой апеллируют и с которой ведут переговоры бастующие. Третья фаза (которая наступает после подписания сторонами заключительных документов) – это фаза стихийного затухания забастовки. Поскольку в ходе переговоров 100 % требований представителям бастующих отстоять не удается и приходится идти на некоторые уступки, определенная доля участников забастовки, для которых неудовлетворенные требования представляются наиболее важными, может не подчиниться общему решению о прекращении акции протеста и продолжить забастовку. Продолжительность третьей фазы зависит в основном от масштабов проведения забастовки (отдельное предприятие, предприятия региона, области, отраслевая забастовка, всеобщая забастовка). При этом обнаруживается следующая закономерность: чем больше масштаб забастовки и количество вовлеченных в нее участников, тем продолжительнее фаза стихийного затухания. Новая волна забастовки (третья, «стихийная» фаза) выносит на передний план новых лидеров, которые не смогли самореализоваться в ходе забастовки из-за доминирования лидеров «первой волны». Как правило, новые лидеры более радикальны, можно даже сказать, радикальны до бескомпромиссности и уже поэтому не способны на достижение успехов в переговорах с представителями официальных структур.

14. Пример донбасской забастовки позволяет сделать умозаключение по поводу того, что люди, являющиеся создателями, учредителями каких-либо органов самоуправления, обладают, как правило, несколько большими правами (хотя формально и не закрепленными) по сравнению с теми, кто вошел в эти органы позже[79][5]. Это – «право создателя». Учредители организаций создают их под себя; вошедшие после вынуждены играть по уже принятым другими правилам и хотя бы какое-то время не могут претендовать на включение во «внутренний круг». Для этого необходим какой-либо кризис, который позволил бы «новичку» выделиться и претендовать на более весомую роль в организации.

15. Забастовка в Донбассе позволяет проследить процесс институционализации конфликта между работниками остановившихся предприятий и властными структурами. Здесь можно выделить несколько стадий:

- стихийная остановка на шахте им.Засядько и марш к Киевскому райисполкому. Тот факт, что председатель райисполкома распорядился выдать забастовавшим шахтерам бумагу для формулирования их требований, лишь мелкий штрих, свидетельствующий о необходимости для властей вести переговоры с лидерами более-менее организованной группы. Сам процесс составления требований, как правило, выявляет инициативную группу, которая, составив требования для того, чтобы их отстоять, зачастую вступает в переговоры с официальными структурами

- подключение городского стачкома и остановка других шахт;

- переговоры с 1-й правительственной комиссией (стихийно 5 человек, за исключением Крылова, из представителей предприятий на площади);

- выборы стачкомов на шахтах;

- направление представителей бастующих шахтеров на другие предприятия с целью вовлечения их в забастовку. Перерастание забастовки шахтеров во всеобщую;

- выборы стачкомов на других предприятиях;

- выборы городского КС;

- выборы МКЦ;

- координация действий КС и городского стачкома. Отличительной особенностью данной забастовки является существование Координационного Совета наряду со стачкомом и четкое разделение функций между ними: представительские и законодательные функции, закрепленные за КС, и исполнительские функции, выполняемые городским стачкомом. По сути дела, координационному совету была отведена в какой-то степени декоративная роль, поскольку вся основная работа осуществлялась стачкомом. Однако существование КС позволило вывести стачком из-под удара и сохранить его после того, как был подписан столь непопулярный среди бастующих протокол соглашений с правительственной комиссией.

16. Единственная группа, которая оказалась в выигрыше в результате забастовки, – директора крупных, прежде всего угледобывающих, предприятий. Поэтому за ней закрепился ярлык «директорской забастовки», достаточно часто употреблявшийся участниками многодневного митинга на площади.

17. В последний день забастовки работники многих предприятий подходили к членам городского стачкома с одним вопросом: как можно направить своего представителя в стачком. Основываясь на предшествующем опыте, можно отметить этот момент как достаточно широко распространенный. Очень часто лидеры, появившиеся на предприятии в ходе забастовки, направляются трудовыми коллективами в городской стачком. Существует общая тенденция к тому, что реальных лидеров выталкивают за пределы трудовых коллективов, чтобы они не мутили воду на предприятиях, и администрация это приветствует. Ведь каждый из городского стачкома способен свернуть свою родную шахту, «поставить ее на уши», поскольку имеет для этого все данные: «упертость», способность убедить шахтеров и т.д. Делегирование представителей шахт в состав городского стачкома имеет два следствия. Во-первых, разрастание руководящего органа приводит к потере оперативности и работоспособности городского стачкома. Сам он становится трудно-управляемым. Во-вторых, происходит отрыв от коллектива, что ведет к тому, что представитель предприятия в стачкоме не владеет ежедневной информацией о положении на его родной шахте и начинает утрачивать доверие коллектива, так как появляется нечасто. Он начинает восприниматься простыми работягами как гость, инспектор, «начальник», короче, «чуждый элемент».

18. Донбасская забастовка дает пример того, как забастовка с экономическими требованиями чрезвычайно быстро приобретает новое звучание, если работники выдвигают политические требования. Политизация производственных конфликтов и попытки оппозиционно настроенных политических сил использовать недовольство бастующих работников – общая черта большинства трудовых конфликтов, что найдет подтверждение в последующем изложении.

---

[1][1] Подробный перечень забастовок, начиная с 1987 г., с указанием предприятия, категории работников и их требований приводится в брошюре «Рабочее движение: документальные и аналитические материалы». М., 1992. 152 с.

[2][2] Rutland, 1990, 353. Soviet Labour Review, 1, 7, June 1989, источник не указан. В отчете также указывается, что министр угольной промышленности Щадов и секретарь обкома партии признали справедливость требований шахтеров и пообещали, что виновные будут наказаны – традиционный, но обычно менее публичный ответ на общественное беспокойство. В равной степени традиционной была тихая замена лидеров беспорядков после их завершения.

[3][3] Этот и два последующих примера взяты из резолюции кемеровского бюро обкома партии «О фактах отказа от работы работников на различных предприятиях области», 5 апреля 1989 г. Приводится в книге Лопатина (Лопатин, 1993: 39).

[4][4] Голодовка лидеров профсоюзных комитетов шахт г. Воркуты (март 1995 г.) заставила российское правительство провести в Воркуте выездное заседание Межведомственной комиссии (МВК) по вопросам социально-экономического развития угольных регионов, ранее планировавшееся в Москве.

[5][5] Наиболее ярким примером такой политической направленности является текст телеграммы, направленной в адрес правительства СССР: «27 января 1990 г. состоялось собрание участка № 5 шахты «Октябрьская» объединения «Воркутауголь». Собрание решило поставить перед правительством следующие вопросы: 1. Отменить закон о налогообложении фонда заработной платы предприятия. 2. Повысить цену 1 тонны угля для продажи потребителю с учетом повышения цен на материалы и другую продукцию…Берестовой (председатель совета бригады) Шалашов (председатель профкома шахты «Октябрьской») Копасов (сопредседатель ВГРСК)» (Ильин, 1998: 152).

[6][6]Пожалуй, чуть ли не единственным исключением является Институт сравнительных исследований трудовых отношений (ИСИТО), сотрудники которого тесно работают с британскими коллегами из Warwick University и имеют возможность проводить исследования на промышленных предприятиях России, опираясь на опыт западной качественной социологии.

[7][7] Забастовочная активность Федерации профсоюзов авиадиспетчеров привела к тому, что они были внесены в «Список № 1», предполагающий ряд льгот, в том числе повышающий уровень заработной платы в связи с вредностью работы. Раньше из представителей авиационной отрасли в «Списке» были только пилоты. Нарушение традиционной иерархии было воспринято летным составом как подрыв их позиций. Это привело к тому, что, угрожая национальной забастовкой, представители профсоюза летного состава заставили правительство сесть за стол переговоров и принять новую тарифную сетку, восстанавливавшую традиционное соотношения оплаты труда работников авиационной промышленности. Тарифная сетка включала в себя 22 ранга, был введен специальный коэффициент начисления заработной платы. Характерно, что тарифная сетка и коэффициенты для всей отрасли были разработаны представителями летного состава, и оплата летчика была взята за точку отсчета k=1. Остальным начислялся коэффициент, отталкиваясь от зарплаты пилотов (в основном в сторону понижения: 0,8, 0,6 и т.п.).

[8][1] О шахтерских забастовках 1989 г. см. Mandel, 1991, Chapter 3; Ruthland, 1990; Freidgut and Siegelbaum, 1990; Marples, 1989 и Marples, 1990 содержат детальный отчет о забастовке в Донбассе. Основная информация о рабочем движении Кузбасса почерпнута из интервью, проведенных мною лично и совместно с Саймоном Кларком и Питером Файрбразером в ходе регулярных посещений Кузбасса в 1992-94 гг., а также из интервью о забастовке 1989 г. с лидерами движения, проведенных совместно с моим коллегой Петром Бизюковым из Кемеровского филиала Института сравнительных исследований трудовых отношений, который также оказывал мне поддержку своими обширным познаниями и исследованиямис 1991 г. (все цитаты, за исключением обозначенных особо – из этих интервью). Активно использовались и материалы «Нашей газеты», созданной как газеты рабочих комитетов в декабре 1989 г. При анализе забастовки 1989 г. использованы отчет очевидца, сделанный Виктором Костюковским, 1990:1990 (во время этой забастовки Костюковский был корреспондентом «Советской России», затем «Известий»), части из книги редактора телепрограммы «Профессия – Колпаков», опубликованные в «Нашей газете» 23 июля 1991 г., отчет очевидца забастовки в Прокопьевске Максимовой в 1989 г., расшифровка записи радиотрансляции переговоров в Прокопьевске, проводившейся в ходе забастовки 1989 г., и митингов на городской площади Кемерово. Сборник документов был опубликован в книге кемеровского историка Лопатина (1993), а также в сборнике Института занятости РАН (1992), серия интервью – в книге Лопатина (1998). Кроме того, я имел возможность просмотреть видеозапись дискуссии с участием шахтерских лидеров в начале 1990-х гг. по поводу июльской забастовки 1990-го г. в Кемерово и Конфедерации рабочего Конгресса в апреле 1990г.

[9][2] Л.А.Гордон был, пожалуй, основным защитником этого мнения: «Демократическое рабочее движение в Кузбассе... объективно помогало вождю перестройки» (Известия. 1990. 12 янв.). См. также: Freidgut and Siegelbaum, 1990. Это также было общим настроем всех публикуемых в то время оценок: Максимова, 1989; Костюковский, 1990; статей в «Труде» и региональной прессе.

[10][3] Одним из требований кузбасских шахтеров было прекращение решения проблемы дефицита рабочей силы путем организации поселений освобожденных заключенных.

[11][4] «Локальные бунты были у нас в городе и раньше. В том числе и на нашей автобазе. Но тогда начальство быстро свертывало наше недовольство: собирало собрания, обещало, раздавало, убеждал, грозило и т.п.» (Из интервью с Александром Веретенниковым, водителем БелАЗа, Лопатин, 1998: 192).

[12][5] «В один из апрельских дней 89-го г. по делам нашей лаборатории я находился в кабинете парторга объединения «Ленинскуголь»… у него (в кабинете) стояли три здоровенные коробки сигарет «Астра»… тогда давали по талонам две или три пачки сигарет в месяц. «Надо же, говорю я ему, – как Вы хорошо живете, что коробками сигареты держите». Не успел он мне ответить, как зазвонил телефон. По громкой связи слышно «На «Кузнецкой» – забастовка!» Он спрашивает: «Из-за чего?» «Курево», – отвечают. Парторг хватает одну из коробок и бегом на «Кузнецкую». Три часа ездил, успокаивал, раздавал курево» (Интервью с Петром Бизюковым, директором Кемеровского отделения ИСИТО, Лопатин, 1998: 532).

[13][6] Департамент социологии угольного объединения Южного Кузбасса в январе 1989 г. провел исследование на трех шахтах, показавшее крайне низкий уровень удовлетворенности рабочих фактически по всем аспектам их жизни и выявил низкий уровень доверия к компартии и профсоюзам (И.Мальцева и О.Пуляева, 1990).

[14][7] Рабочие опасались вмешательства силовых структур и боялись репрессий после забастовки; это было одной из причин, почему рабочие настороженно относились к внешним политическим контактам (см. Freidgut and Siegelbaum, 1990: 30). Rutland, 1990, говорит, что ряд опасений по поводу репрессий выражался и за пределами Воркуты (где порядка 38 % опрошенных опасались репрессий), но, по нашей информации, подобные опасения были острыми, всеобщими и постоянными в период с 1989 по 1991 гг. Асланиди: «Все чувствовали инстинктивный страх перед тем, что забастовка может быть подавлена силой». Голиков: «Мы боялись возможности репрессий, и поэтому, когда мы ехали в Междуреченск, мы постоянно ожидали появления силовых подразделений. Люди были готовы защищаться, и шахтеры сформировали отряды и организовали посты на железнодорожной станции и на дорогах. Они могли сами защитить себя, потому что у шахтеров было достаточно тротила, и они были очень опытными взрывниками». Лякин: «Люди думали, что система может использовать против них армейские подразделения, и они знали, что на многих станциях милиция и люди в штатском были наготове, множество машин стояло в состоянии готовности». В то же время Михайлец говорит, что не боялся, что против бастующих могут быть использованы правоохранительные органы или армейские подразделения, по крайней мере, пока разворачивалась забастовка.

[15][8] Уровень мобильности в шахтерской среде между квалифицированными подземными рабочими и управленцами среднего звена был достаточно высок; многие, имевшие высокую техническую квалификацию, предпочитали работать в качестве квалифицированного рабочего из-за более высокой оплаты. Большинство «рабочих» в рабочих комитетах имели достаточно высокий уровень квалификации, и многие ранее занимали управленческие посты, вплоть до начальников участков, управленцев среднего и даже высшего уровня.

[16][9] После забастовки в Междуреченске обком сделал серьезный выговор как секретарю горкома, так и председателю горисполкома, но рекомендовал увольнения только косвенно. Он не мог сделать это напрямую, так как председатель горисполкома был избран на должность народом, так что обком мог только «рекомендовать горкому КПСС внести вопрос о целесообразности использования его в занимаемой должности» (Лопатин, 1993: 106).

[17][10] Согласно Рутланду, решение бастовать на шахте Шевякова было вдохновлено статьей в профсоюзной газете «Труд» от 14 июня 1989 г. об остановке работы на разрезе шахте «Красный Луч» в Украине (Ruthland, 1990: 353). Однако мы не нашли доказательств, подтверждающих это.

[18][11] В специфических условиях Советского Союза основной обязанностью партийных первичек было вербовать «активных» людей и приводить их к приемлемым формам деятельности, поглощающим их энергию через партийное членство или же через общественную работу. Нужны были упорство и часто жесткий индивидуализм, чтобы противостоять уговорам партийных комитетов. Независимые активисты, которых еще терпели в определенных рамках, подвергались остракизму и изоляции в случае, если они эти рамки преступали. Такое психологическое давление оказывало значительно больший эффект, нежели прямые репрессии. В результате их оппозиционная активность часто находила выражение в индивидуалистическом и политически безвредном направлении, например в постоянном писании жалоб в государственные и партийные органы, постоянных судебных тяжбах по поводу расчетов заработной платы и нередко – в хроническом алкоголизме (См. Ихлов, 1994: 56-9). Гораздо более широкие возможности для деятельности появились у неформальных рабочих лидеров в эпоху перестройки. Складывается такое впечатление, что существует весьма ощутимая разница между людьми, которые стали рабочими лидерами после 1989 г., и теми диссидентски настроенными активистами, которые были пионерами рабочего движения с 1987 г.

[19][12] Начальник участка отвечает за безопасность шахты, но не за организацию работы, поэтому это ответственная должность без всяких полномочий. Эта должность обычно является первой ступенькой управленческой лестницы для выпускников угольного института.

[20][13] Ковалев вошел в состав забастовочного комитета, но, по его словам, он отсыпался дома, когда избирался забастовочный комитет. Уже год спустя он потерял веру в рабочие комитеты, т.к. почувствовал, что им не хватает опыта организации и руководства и они ничего не достигают. Он стал активно работать в официальном профсоюзе, хотя и рассматривал официальные профсоюзные структуры как барьер на пути к эффективному тред-юнионизму. Он оставался в оппозиции к председателю профкома шахты Александру Андреевичу Щепану, который избежал нападок как со стороны партийного руководства, так и со стороны рабочих и переизбирался на этот пост ежегодно с октября 1988 г.

[21][14] Коммунист Кокорин был главой забастовочного комитета шахты, а затем первым председателем городского стачкома до тех пор, пока не был отстранен рабочими от руководства по причине излишней приверженности к материальным благам. В официальном отчете о забастовке в Междуреченске, подготовленном обкомом 20 июля, отмечается, что Кокорин играет руководящую роль в забастовке (Лопатин, 1993: 76-7). По собственной инициативе он провел предварительные переговоры с угольным министром Щадовым. Однако, по свидетельству Ковалева и членов городского комитета рабочих, с самого начала роль Кокорина заключалась в том, чтобы сдерживать гнев рабочих и направлять его по официальным каналам. После его смещения с поста руководителя комитета Кокорин был избран в бюро горкома партии и безуспешно пытался стать мэром города и председателем территориального комитета профсоюза (Наша газета. 1990. 27 нояб.).

[22][15] Жалобы на плохую организацию работы был постоянными. Система премий на шахтах означала, что снижение производительности, по вине рабочих или нет, имело непропорциональное влияние на зарплату рабочих, если они не достигали плановых показателей. После забастовки 1989 г. был сделан шаг к прогрессивной сдельной оплате, при которой влияние производственных убытков на заработную плату, оставаясь большим, было уже менее чувствительным. Впоследствии шахтеры начали требовать гарантированный базовый минимум.

[23][16] Согласно официальной пропаганде, первые шахтерские забастовки поднимали только социальные и экономические вопросы и не подвергали сомнению существующую политическую систему. Нет сомнений в том, что радикальные политические требования часто выдвигались шахтерами только для того, чтобы быть отфильтрованными в процессе отбора. Очевидно, на то были две причины. Первая – боязнь части лидеров движения, что политизация забастовки привлечет репрессии. Вторая – стремление части партийных лидеров ограничить забастовку внутри установленных политических рамок.

[24][17] Этот список требований, коллективно разработанный рабочими, существенно отличался от списка требований, названных в письме Кокорина в декабре предыдущего года.

[25][18] Качество еды в столовой было, даже по меркам советских шахт, просто ужасающим. В конце концов, для того чтобы улучшить столовую, был приглашен друг председателя профсоюза, который работал шахтером неподалеку от Ленинского разреза. Он гордо сказал нам, что ему пришлось уволить 70 % «этих тупых женщин».

[26][19] Первая статья в «Правде» о забастовке назвала Кокорина и Ковалева объединенными лидерами (Правда. 1989. 13 июля)

[27][20] Профсоюз заявил, что он организовал обеспечение рабочих водой и питанием, но позднее стало известно, что это было сделано по инициативе самих рабочих, профсоюз присоединился позже. Так или иначе, обеспечение водой и питанием стало основной деятельностью официального профсоюза во время всей забастовки.

[28][21] Согласно официальному отчету партийного комитета, во время описываемых событий все эти мероприятия были организованы горкомом партии, самоотверженно работавшим круглые сутки над обеспечением насущных нужд города (Лопатин, 1993: 77).

[29][22] Сергеев обсудил заявление Голикова в своей речи на митинге: «Нам не нужна колбаса и мыло. Мы съедим мясо и сахар, и мыло тоже закончится. Нам нужна свобода – экономическая независимость для шахт, так, чтобы мы могли контролировать результаты нашего собственного труда. Вот что нам нужно». (Наша газета. 1991. 23 июля)

[30][23] Они также требовали отставки городского совета.

[31][24] Шахтеры Междуреченска поставили клеймо «штрейкбрехеров» на тех, кто принял отдельное заявление, в то время как Кузбасс вышел из забастовки. «Разве это не был момент, в который они сломили хребет забастовочному комитету? Разве не в этой точке те, кого мы выдвигали, стали штрейкбрехерами, когда они сказали, что политика и шахтеры несовместимы? Только тогда мы болезненно ощутили, что это не те люди, которые выдвинулись, чтобы возглавить рабочее движение. Аппарат делал все, чтобы привести забастовочные комитеты к роскошному таинственному путешествию. Лучшие гостиницы, бесплатные путешествия – с удостоверением личности рабочего комитета – святая святых. Неформальные встречи с правительственными лидерами… при одном большом условии – ни слова о политике» (А.Кунц, председатель рабочего комитета шахты «Распадская», Междуреченск // Наша газета. 1990. 27 нояб.)

[32][25] Поначалу шахтерам очень хотелось приписать себе все эти достижения, за исключением последнего. Однако позднее они начали снимать с себя ответственность, в частности за развал Советского Союза, поскольку многие стали воспринимать это как ошибку, за которую позднее пришлось расплачиваться.

[33][26] Междуреченск так и не получил собственного объединения. После забастовки на «Распадской», крупнейшей шахте Советского Союза по объему добычи угля, она была преобразована в арендное предприятие, что, несомненно, могло серьезно подорвать солидарность шахтеров в Междуреченске. Во время забастовки 1991 г. от «Распадской» снова «откупились», дав ей возможность стать ЗАО. Это было не первым случаем, когда Щадов использовал эту тактику. Перед этим он вывел шахту «Кировская» из-под юрисдикции Ленинск-Кузнецкого угольного объединения и перевел ее в прямое подчинение министерству.

[34][27] Не ожидалось, что директора шахт будут вмешиваться в открытую, хотя в Донецке два директора активно поддержали шахтеров, когда последние приняли решение бастовать, и в Кузбассе директор шахты «Байдаевская» был членом забастовочного комитета своей шахты. Следует помнить, что в шахтерских городах не было четкой разделительной линии между директорами шахт и партийным руководством, профсоюзом и местной властью, которые все еще составляли местную элиту. Нет сомнения, что тесная связь поддерживалась между этими разными группами на протяжении всей забастовки.

[35][28] Это положение было убедительно доказано Давидом Манделем, 1991, часть 3.

[36][29] «Выработка единой платформы выявила серьезные проблемы, решить которые без консультации со специалистами рабочим оказалось не под силу. И тем не менее смелость признания некомпетентности в тонкостях экономики и права и решение о привлечении к работе комитета специалистов-консультантов лишь подняли в конечном счете авторитет собрания» (Из заметки корреспондента газеты «Кузбасс» Е.Багаева о ходе областной конференции забастовочных комитетов. 16 июля 1989 г. Цитируется по: Лопатин, 1993: 51)

[37][30] Карьера Михаила Найдова напоминала американские горки – от первого секретаря Киселевского горкома партии до директора шахты в Кемерово, затем главы кузбасского шахтостроительного комбината, откуда он попал на должность заместителя министра в Москве, но попросил, чтобы его отправили обратно на шахту; затем был направлен в Междуреченск на должность директора шахты им.Ленина, которую, согласно местной легенде, он превратил из умирающего предприятия, стоявшего на грани закрытия, в одно из самых прибыльных в отрасли, с большой социально-бытовой инфраструктурой. Шахта была награждена орденом Ленина, в то же время сам Найдов был переведен на более сложный участок работы – на должность генерального директора объединения «Прокопьевскуголь», которое он, при поддержке Щадова, преобразовал в научно-производственное объединение. Найдов имел репутацию человека, который всегда работал в интересах рабочих, что принесло ему немало неприятностей от руководства, но обеспечивало поддержку со стороны работников. После прошедших в марте 1990 г. выборов Найдов стал председателем облисполкома и оставался в этой должности до января 1991 г., когда стал генеральным директором «Кузбассимпекса», приватизированного экспортно-импортного концерна (Наша газета. 1991. 4 янв.).

[38][31] Асланиди невысоко оценивал митинги, проходившие на городских площадях, потому что они управлялись эмоциями, а не здравым смыслом. Те, кто кричал громче всех, избирались в забастовочный комитет города, но после забастовки многие просто уходили, так как не годились для повседневной работы. Большинство в забастовочных комитетах составляли молодые рабочие, средний возраст стачкомов по Кузбассу составлял примерно 37 лет, потому что рабочие старшего возраста больше опасались репрессий. В конечном счете, по Кузбассу было сформировано 11 городских комитетов, в среднем по 30 человек в каждом, 82 % их членов составляли рабочие и 38% – члены Коммунистической партии (их количество варьировалось от 25 до 40 %), включая 4 секретарей первичных организаций, 3 руководителей профсоюзных комитетов и 8 руководителей СТК (Правда. 1989. 21 авг.).

[39][32] Не считая небольшой деревни Мыски на дороге между Междуреченском и Новокузнецком, на которой были угольный разрез «Сибиргинский» и обогатительный комбинат. Угольный разрез в Мысках 14 июля создал забастовочный комитет, который возглавил секретарь парткома предприятия Юрий Ефименко. Он и принял участие в переговорах с Щадовым в Новокузнецке, но работа фактически не останавливалась вплоть до 15 июля.

[40][33] Была некоторая неразбериха по поводу имени и статуса этого человека. Первоначальный список членов регионального комитета определял Виктора Сергеевича Дьячкова, добычника с «Абашевской», как первого председателя Новокузнецкого комитета. (Лопатин, 1993: 65).

[41][34] Комитет первоначально был образован не как городской, а как забастовочный комитет Орджоникидзевского района.

[42][35] Почти в каждом случае именно ночная смена была инициатором забастовки, одной из причин можно назвать то, что премии за ночную работу не платили. .

[43][36] Согласно Рутланду, совместная работа управленческого состава в разработке требований в Прокопьевске была скорее исключением (Ruthland, 1990, 354). Однако менеджмент и местная администрация были более или менее активны в составлении требований в каждом городе.

[44][37] Они сидели в своей рабочей одежде частично по символическим причинам, несмотря на душную жару. Но тому была и другая причина – если бы шахтеры были одеты в повседневную одежду, они могли легко ускользнуть с площади незамеченными, в то время как в рабочей одежде они мозолили глаза.

[45][38] Согласно «Информационной справке Кемеровского обкома КПСС о развитии забастовочного движения в Кузбассе», В.Р.Соколов, активист Народного Фронта из Ленинграда, появился 18 июля и распространял программу и листовки профсоюза «Независимость», но встретил сопротивление бастующих и был вынужден покинуть площадь (Лопатин, 1993: 82), но, по словам Максимовой, толпа его приняла хорошо (Максимова, 1989: 69-70).

[46][39] По словам Максимовой, шахтеры выказали высокую степень недоверия и презрения ко всей «интеллигенции». Один директор шахты угрожал ИТРовцам увольнением в случае, если они пойдут на площадь, даже в свое свободное время. Другие отослали их на время забастовки на сельхозработы (Максимова, 1989: 70).

[47][40] Владимир Маханов был подземным шахтером на шахте «Центральная». Позднее он стал председателем городского рабочего комитета, и в марте 1990 г. был избран народным депутатом России, но год спустя Совет рабочих комитетов Кузбасса потребовал его отставки за неподдержку «демократических сил» на съезде народных депутатов.

[48][41] Тарубаров, секретарь городского парткома, разработал список требований совместно с остатками забастовочного комитета (Шарипов, интервью). Забастовочный комитет включал в себя несколько директоров шахт. Один из них был избран заместителем председателя – Виктор Петренко, директор Карагайлинской шахты, «убежденный коммунист», хотя дважды исключенный из партии. Он был делегирован, чтобы объявить об окончании забастовки рабочим на площади (впечатляющий отчет о забастовке в Киселевске, включая последующие интервью с руководящими активистами, дан Верой Карзовой (Наша газета. 1993. 10, 15 июля).

Генеральному директору шахты им.Вахрушева в Киселевске удалось уговорить своих рабочих прекратить забастовку, объяснив свои планы установки независимости шахты путем взятия в аренду у государства. Щадов подписал свое одобрение плана шахты, который был отклонен угольным объединением, как только он покинул Кузбасс.

[49][42] По словам Асланиди, Михайлец присоединился к забастовке после двухчасового разговора в горкоме партии, где было решено остановить работу на шахте и затем по городу. В газете «Правда» (16 июля 1989 г.) приводили слова Александра Евсюкова, электромонтера с шахты «Северная», члена партии и первого председателя Кемеровского рабочего комитета, который придерживался другого взгляда на эту встречу: «В течение целых четырех часов мы вели диалог с партийными и советскими лидерами города и области, … большая часть наших требований не получила прямого ответа» (Советское рабочее обозрение. 1989. 2, 7 авг). Евгений Лякин также придерживается мнения, что администрация играла ведущую роль в выдвижении требований рабочих.

[50][43] К полудню 14 июля уже была создана инициативная группа из тех рабочих, которые взяли на себя разработку требований, выраженных шахтерами во время митинга, и участие в переговорах с представителями местной и центральной администрации. В речи на городском митинге представитель региональной администрации сказал примерно следующее: «Завтра эта инициативная группа, возглавленная руководителями наших шахт, должна встретиться и обсудить все вопросы с министром угольной промышленности и первым секретарем регионального партийного комитета, как это было в Осинниках, Междуреченске, и как сейчас это проходит в Новокузнецке».

Алексей Антонович Сухаренко (представитель регионального руководства): «Товарищи! Я должен сообщить вам, что руководство облисполкома и обкома партии задало 48 вопросов Генеральному секретарю ЦК КПСС М.С.Горбачеву и также, когда он прибыл, Н.И.Рыжкову (звуки несогласия из толпы)… Послушайте, подождите минутку! Мы обратились к ним с 48 вопросами, которые, вы, возможно, заметили, мы добавили к тому, что вы сформулировали нынешним утром. Некоторые из них касаются обеспечения строительными материалами, некоторые – снабжения продуктами питания. По продуктам: мы начали с того, что предложили правительству СССР прекратить поставку субсидий, и мы обеспечим 50 % наших потребностей в молочных продуктах из нашей собственной продукции и государственные субсидии обеспечат другие 50 % из других областей, так что уровень субсидирования заморожен на уровне 1987-88 гг. Весь объем продукции, обеспечиваемый нашим сельским хозяйством, будет оставаться в области, что поможет нам улучшить ситуацию со снабжением. Так, это требование, которое мы принесли сегодня и по многим другим вопросом, понимаете, я вернул членам забастовочного комитета, понимаете, все ваши требования и все ответы, вы понимаете. Я думаю, что наш экспромт, демонстрация с вами сегодня помогут нам, администрации региона, решить вопросы с правительством, по которым мы не смогли придти к соглашению в течение годовой работы (Диктофонная запись городского митинга в Кемерово, , сделанная социологической лабораторией Кемеровского государственного университета, рук. П.Бизюков, 14 июля 1989 г.).

[51][44] «Жители Междуреченска выдвинули 42 требования, вроде требования «о крупе и мыле». Проведя нашу собственную демонстрацию утром, мы решили не выдвигать таких пустяковых требований здесь. Мы можем решить их нормальным способом на шахтах. Мы выдвинули другие, глобальные вопросы, которые нас интересуют, объединение, весь Кузбасс и целая область» (звуки недовольства, возбуждения в толпе). (Диктофонная запись городского митинга в Кемерово, сделанная социологической лабораторией Кемеровского государственного университета, рук. П.Бизюков, 14 июля 1989 г.).

[52][45] Вячеслав Михайлович Голиков родился в Комсомольске-на-Амуре в 1952 г., переехал вместе с семьей в Березовский в 1957 г. Во время службы в армии он был комсоргом, но позже не был членом партии. Он поступил в Анжеро-Судженский горный техникум, но оставил его из-за драки, повлекшей смерть человека (1972 г.). Он получил два года условно за непредумышленное убийство. Соответственно, он получил высшее образование только в 1988 г. Затем он работал электромонтером на шахте «Первомайская» в Березовском, но из-за несчастного случая провел год в отпуске по болезни. Во время забастовки два его брата поехали в Междуреченск (Геннадий, который работал на Березовской, стал членом-учредителем регионального забастовочного комитета) и взяли его с собой. Именно Вячеслав Голиков поднял вопрос о независимости шахт в Междуреченске (Строитель, Наша Газета. 1989. 62-3, 20 дек.). Позднее он стал председателем Совета рабочих комитетов Кузбасса.

[53][46] То же мнение высказал Валерий Лисов, (проходчик, зам. председателя Анжеро-Судженского рабочего комитета): «Видимо, буза в Анжерке началась по согласованию с начальством. А может, – и по его инициативе. Во всяком случае, инициатором городского митинга, с которого и началась забастовка, было шахтоуправление «Сибирское». А конкретно – ее главный инженер Николай Смирнов и начальник участка Секачев. Директором шахтоуправления был Крушинский» (Лопатин, 1998: 163-4).

[54][47] Авалиани стал хорошо известен в Кузбассе. Родился в Ленинграде в 1932 г., приехал в Киселевск после армии в 1956 г., проработал 17 лет на шахте им.Вахрушева и затем переметнулся в обувную промышленность, где 11 лет проработал директором обувного объединения «Кузбассобувь» в Киселевске, но был снят с этой должности в связи со скандалом и перемещен на должность заместителя директора по капитальному строительству «Киселевскугля». Во время подготовки к выборам в народные депутаты Советского Союза в марте 1989 г. стало известно, что он написал письмо Брежневу в 1980 г., в котором, помимо прочего, предложил Брежневу подать в отставку в интересах партии и народа. Были предприняты попытки наказания: его направляли к психиатру, парткому было рекомендовано исключить его из партии, но тот не последовал рекомендации, т.к. устав КПСС не был нарушен. Авалиани продолжил писать письма в ЦК и был снят с должности (Костюковский, 1990: 75). Тем не менее к моменту забастовки он был членом обкома партии, и его давний поступок оказал ему помощь на выборах в Верховный Совет СССР. Авалиани был первым, кто предложил создание НПГ, сразу же после забастовки он стал председателем Совета рабочих комитетов Кузбасса. Он вышел из Совета в январе 1990 г. и стал первым секретарем Киселевского горкома партии, что послужило причиной его исключения из Совета рабочих комитетов в июне 1990 г. Месяцем позже он был избран в ЦК РКРП. Он конкурировал с Горбачевым в выборах на пост Генерального Секретаря КПСС на XXVIII съезде партии, получив 16 % голосов. После роспуска КПСС он стал ведущей фигурой в Российской Коммунистической Рабочей Партии (РКРП).

[55][48] Вячеслав Шарипов, родился в 1957 г., член бюро Киселевского горкома партии, был верным помощником Авалиани. Он окончил горный техникум и работал начальником отдела снабжения на обувной фабрике Авалиани, перед тем как начать работу в качестве бригадира в образцовой проходческой бригаде в Киселевске, где зарабатывал большие по тем временам деньги. Член Совета рабочих комитетов Кузбасса, в октябре 1989 г. он был избран председателем профкома своего предприятия и позже стал председателем городского комитета профсоюза угольщиков (официального). Однако вскоре он понял, что старую профсоюзную структуру невозможно изменить. Колдоговор на предприятии традиционно готовился под руководством парткома и облсовпрофа. Год спустя после своего избрания он покинул официальный профсоюз и стал членом исполнительного комитета недавно созданного НПГ; позднее он был избран председателем НПГ Кузбасса.

[56][49] Михаил Борисович Кислюк родился на Украине; его родители переехали в Кузбасс, когда он был ребенком. Отец работал мастером на разрезе «Кедровский» около Кемерово. Кислюк окончил Кемеровский политехнический институт по специальности «горный инженер», после чего работал на разных разрезах, став сначала секретарем парткома, затем заместителем начальника отдела экономического планирования в разрезе и позднее занял должность заместителя директора разреза «Черниговский». Кислюк стал заместителем председателя Совета рабочих комитетов Кузбасса и был главным советником в экономической сфере. Осенью 1991 г. он был назначен Ельциным губернатором Кузбасса.

[57][50] Великанов позднее стал одним из кандидатов Кузбасского комитета в состав группы экономистов Григория Явлинского, разрабатывавшей программу «500 дней», и был в составе делегации, встречавшей Ельцина в конце 1991 г.

[58][51] Конференция была так хорошо организована, что Асланиди немедленно убедился в том, что «она была организована Найдовым при поддержке Авалиани», подозрение это подтвердилось, когда он приехал в Прокопьевск.

[59][52] Решение было подписано Юрием Рудольфом, председателем Прокопьевского комитета, как и.о. председателя Совета рабочих комитетов Кузбасса (Лопатин, 1993: 48). Рудольф работал проходчиком на шахте им.Калинина в Прокопьевске и был неформальным лидером, который, по словам Максимовой (1989), планировал забастовку осенью. Он был заместителем председателя Совета рабочих комитетов Кузбасса до августа 1990 г., когда он ушел по семейным обстоятельствам. Его сменил на этом посту Александр Асланиди.

[60][53] Информация об этом собрании основана на материалах Костюковского (1990), Максимовой (1989), Лопатина (1993), на расшифровках кассет с записью радиотрансляций и интервью с Голиковым и Асланиди. Источники в общих чертах совпадают.

[61][54] Забастовка в Донбассе началась 16 июля, когда донбасские шахтеры стали сомневаться в том, что кузбасские договоренности будут распространены на них. 20 июля М.Горбачев и премьер-министр Н.Рыжков послали телеграмму всем угольным предприятиям, сообщая, что кузбасские соглашения будут относиться ко всем шахтерским регионам с учетом их специфики. Однако Донбасская забастовка не прекращалась до 23 июля, пока Горбачев не выступил по центральному телевидению, что убедило донецких шахтеров вернуться к работе. Горбачев поддержал требования рабочих, которые совпадали с курсом перестройки, и обвинил местные власти в том, что они выступают тормозом прогрессивных реформ, возложив на них ответственность за случившееся (Ruthland, 1990: 359). Воркутинцы не начинали забастовку до 19 июля, и их требования были удовлетворены к 21 июля.

[62][55] Вопросы Лютенко были следующими: «Будете ли Вы выдвигать общий список требований?» «Будете ли вы обсуждать ваши требования совместно с отраслевыми руководителями, встреча которых сейчас проходит?», «Будете ли вы включать требования относительно будущего Кузбасса, которые не могут быть реализованы на местном уровне?». Вмешательство Лютенко вызвало острую реакцию в толпе на площади, слушающей трансляцию собрания. Маханов обратился к людям на площади с просьбой успокоиться и пытался уверить их, что в собрании в зале участвовали только члены забастовочных комитетов, министерские же и городские должностные лица не имели возможности принимать активного участия.

[63][56] Голиков сказал, что чувствовал некоторую антипатию к нему со стороны делегатов Прокопьевска и Новокузнецка из-за того, что он приехал из неизвестного города и практически диктовал все пункты.

[64][57] Вячеслав Голиков помнил первую речь Авалиани в Прокопьевске: «Его имя витало по залу, и его фамилия звучала со всех сторон. Я спросил Рудольфа, кто такой Авалиани. Рудольф объяснил, что это очень хороший парень, который пытается делать все для рабочих». Голиков был очень заинтересован и ждал выступления Авалиани, но когда тот начал, Голиков сразу понял, что его позиция была абсолютно противоположной требованиям, выдвинутым шахтерами Березовского и других городов, потому что Авалиани был против независимости предприятий. Он сказал: «О какой независимости вы говорите, зачем вам нужна эта свобода, нам просто нужно улучшить нашу систему и нанять хороших и честных должностных лиц вместо плохих и привести все в порядок. Мы должны выбросить коррумпированных подлецов и очистить систему, и все будет прекрасно работать». Голиков сделал вывод: «мы говорили о свободе, а он говорил о сохранении системы» (Интервью с Голиковым).

[65][58] Собрание получило телеграммы от многих металлургических комбинатов с просьбами к шахтерам не прекращать отгрузку угля и с предупреждением о страшных последствиях ее приостановки. В начале забастовки на отвалах находилось 12 млн т угля; в конце забастовки 4 млн т было отгружено (Костюковский, 1990: 100) – был не один случай, когда завод останавливался из-за нехватки угля, действительно, создавалось такое впечатление, хотя отгрузка шла на нормальном уровне.

[66][59] Было много споров о том, должен ли это быть комитет или комиссия и должен ли это быть забастовочный или рабочий комитет. Создавалось впечатление, что забастовка будет прекращена, как только прибудет комиссия, хотя толпа яростно прореагировала на это предположение, и в конечном итоге было решено, что этот вопрос остается на усмотрение регионального комитета при согласовании с представителями городских комитетов.

[67][60] По словам Асланиди, один из «представителей» Ленинск-Кузнецкого никем не избирался как представитель. Список первого комитета приводится в книге Лопатина (1993: 49-50).

[68][61] Комиссия приехала, чтобы «обсудить предложения» и «изучить проблемы на месте, принять практические меры по поводу безотлагательных вопросов, касающихся развития Кузбасса с тем, чтобы подготовить предложения вместе с вами и представить их в Верховный Совет РФ и Правительство СССР». В комиссию входили: член Политбюро Н.Н.Слюньков, первый заместитель премьер-министра Л.А.Воронин, председатель ВЦСПС С.А.Шалаев. Но было неясно, с кем эта комиссия собиралась вести переговоры, так как телеграмма из Москвы была адресована не забастовщикам, а обкому, горкому, шахтерам и всем кузбасским рабочим. Поскольку Мельников и Лютенко сопровождали ее везде, это давало им право говорить о том, что они принимают участие в переговорах.

[69][62] Авалиани остался в Киселевске и редко посещал собрания комитета, которые поначалу проходили в Кемерово, большинство документов подписывал Рудольф, который был и.о. председателя до того момента, когда в 1990 г. Авалиани ушел в отставку.

[70][63] Хозяйственная самостоятельность предприятий в принципе была главным пунктом программы перестройки, которая предполагала замещение плановой дисциплины на рыночную, подкрепленную прямым финансовым контролем из центра. Однако, несмотря на закон 1987 г. «О государственном предприятии (объединении)», в сущности ничего не было сделано для ее осуществления. Хотя шахтерские требования независимости так и не были выполнены, их протест против министерской власти освободил другие отрасли производства, так как предприятия сбросили оковы центрального контроля, эксплуатирующего их рыночные возможности. Но в то же время крушение правительственного авторитета сделало невозможным усиление прямого финансового контроля, который был необходимой составляющей независимости предприятий. В этом смысле в 1989 г. шахтеры оказались последней соломинкой для советской системы. Однако крушение ее в большей степени объясняется слабостью самой системы, разоблаченной шахтерскими действиями, нежели силой шахтеров (Clarke, Fairbrother and Borisov, 1993, chapter 2).

[71][64] Юрий Анатольевич Герольд был 29-летним выпускником горного института и членом партии. Он работал водителем комбайна на Бадаевской шахте, затем был мастером, помощником начальника секции, главой секции, а затем вернулся на должность мастера на шахте Полосухинская в Новокузнецке, хотя его семья, все шахтеры, были из Прокопьевска. Он присоединился к забастовке, чтобы понять цели перестройки, определенные Горбачевым в 1985 г., и в 1989 г. назвал своими политическими героями Гавриила Попова и Юрия Афанасьева (Строитель. Наша газета. 1989. 62-3, 20 дек.). После забастовки он был избран главой СТК на своей шахте. Весной 1990 г. он был избран народным депутатом России, но вскоре вложил всю свою энергию в организацию на своей шахте советско-британского совместного предприятия и практически ретировался из рабочего движения, оставив региональный Совет в августе 1990 г., хотя и оставался членом Новокузнецкого комитета (Наша газета. 1990. 7 авг).

[72][65] Рост цены на уголь, реально происшедший в 1990 г., сократил доходы энергетических пользователей, таких, как металлургические и бумажные предприятия, что сразу же сказалось в виде снижения зарплаты рабочих. Угроза забастовки, поддерживаемой или вдохновленной руководством, вскоре привела к компенсации выплат, чтобы нейтрализовать эффект роста цены (Ruthland, 1990: 374). Повышение цен на энергию постоянно переносилось в 1992 г., так что угледобыча оставалась одной из наиболее жестко регулируемых государством отраслей.

[73][66] В местные советы обычно избирались «сознательные рабочие», пользующиеся доверием партии. 18 июля «Кузбасс» опубликовал статью о том, что Кемеровский горисполком помог организовать сопоставление и размножение требований и предложений от различных предприятий отрасли. Михайлец позднее защищал такой подход тем, что рабочим не хватало знаний и опыта для того, чтобы самостоятельно выдвигать требования. В результате Кемеровское соглашение оказалось более обстоятельным, чем в других городах. Причем Кемеровское соглашение было подписано не на месте, а, чуть позднее, в Москве.

[74][67] Региональный забастовочный комитет был переименован в областной совет рабочих комитетов, термин «совет» был избран, чтобы подчеркнуть ассоциативный характер. Городские рабочие комитеты должны были быть зарегистрированы местными властями, что во многих случаях откладывалось.

[75][1] Для написания главы использовались материалы, собранные автором в ходе забастовки и включающие интервью с рабочими лидерами, магнитофонные записи выступлений участников забастовки, переговоров с двумя правительственными комиссиями, наблюдения, в т.ч. включенное, за развитием забастовки, а также материалы местной прессы. Благодаря личному присутствию мне удалось проследить весь процесс развития забастовки с уровня одного угольного предприятия до региональных масштабов, от остановки первых шахт до последних вспышек стихийного брожения; наблюдать за ходом митингов и собраний, давших толчок институционализации конфликта. Удалось также присутствовать на заседаниях вновь созданных органов самоуправления бастующих и на переговорах с правительственными комиссиями.

[76][2] Кроме того, все победы почти мгновенно съедались гиперинфляцией. Об ее уровне можно составить представление по следующему сообщению в газете: «С 1 июля 1993 года Государственным Сбербанком Украины установлена процентная годовая ставка по срочным вкладам населения свыше шести месяцев в размере 220 %» (Донбасс. 1993. 7 июня).

[77][3] По приблизительным оценкам, только один день забастовки обходится от 60 до 100 млрд карбованцев. «Войдя в забастовку бедняками, мы выйдем из нее нищими», – подчеркнул премьер (Тюрьма и воля. 1993. Июнь).

[78][4] Так, во время шахтерской забастовки 1989 г. Октябрьская площадь в Донецке была огорожена веревками с красными флажками; по периметру стояли представители шахт с красными повязками и пропускали на площадь только людей в шахтерских робах. Представителям других предприятий, как и остальному населению Донецка, угольщиками была отведена роль посторонних наблюдателей.

[79][5] «Я тут с первого дня» – для бастующих это показатель серьезности отношения к делу, свидетельство того, что ты здесьне случайный человек.