Луи Антуан Сен-Жюст 

О ДАНТОНИСТАХ

О заговоре, составленном несколько лет назад преступными фракциями,
чтобы свести Французскую революцию к перемене династии,
а также против Фабра д'Эглантина, Дантона, Филиппо, Лакруа и Камилла Демулена,
обвиняемых в сообщничестве с этими фракциями,
и о других фракциях и преступлениях других лиц против Свободы.
Доклад, представленный Национальному конвенту от имени
Комитетов общественного спасения и общей безопасности
11
жерминаля II года (31 марта 1794 г.)
(*)

 

Публикуется по изданию:
Сен-Жюст Л.А. Речи. Трактаты.
СПб.: Наука, 1995. с. 1
36-154.
(Примечания опущены).

 

 Граждане, революция заключается в народе, а не в репутации отдельных лиц. В этой истине источник справедливости и равенства в свободном государстве; в ней гарантия народа против людей коварных, дерзость и безнаказанность которых позволила им возвести себя в ранг своего рода патрициев.

Есть нечто ужасное в священном чувстве любви к отечеству; оно столь исключительно, что заставляет пожертвовать всем, без сострадания, без страха, пренебрегая мнением людей, во имя общественного блага; это чувство овладевает Манлием, заставив его пожертвовать личными привязанностями; оно увлекает Регула в Карфаген, приводя римлянина на край бездны, оно помещает в Пантеон Марата, павшего жертвою своей самоотверженности.

Ваши Комитеты общественного спасения и общей безопасности, проникнутые этим чувством, поручили мне от имени отечества требовать у вас правосудия против людей, которые давно уже предают дело народа, которые вели войну с вами заодно со всеми заговорщиками, с Орлеаном, с Бриссо, с Эбером, с Эро и их соучастниками против тех, кто теперь вступил в заговор с королями, объединившимися против Республики, кто способствовал замыслу погубить вас и уничтожить республиканское правительство; кто защищал ваших отъявленных врагов, кто, дабы избежать правосудия, утверждал, что в их лице посягают на вас. Они не проявили подобного участия по отношению к вам, когда требовали пощадить ваших убийц, когда требовали обновить Собрание, что привело бы к вашей гибели и к гибели свободы. Пусть же пример непреклонности по отношению к самим себе, который вы здесь явите, будет последним! Да сможете вы увидеть после их гибели, как исчезнут все фракции! Да сможете вы воспользоваться всею полнотой своей законной власти и уважением, которое вы внушаете!

Вас давно уже попытались бы принизить, если бы это было возможно; вы находитесь между двумя фракциями, фракцией лжепатриотов и фракцией умеренных, и вы должны сокрушить их. Эти фракции родились вместе с революцией; они следовали за нею, увлекаемые ее течением, подобно рептилиям, увлекаемым стремительным потоком. Требуется определенное мужество, чтобы вновь говорить вам о необходимости быть суровыми после стольких проявлений суровости. Аристократия говорит: "Они истребят друг друга". Аристократия лжет сама себе; это ее мы уничтожаем, и она прекрасно знает это. Свобода не пострадала от казни Бриссо и Ронсена, признанных роялистами. Не слушайте тех, кто, трепеща перед правосудием, объясняет свою вину заблуждениями патриотизма; справедливость никогда не принесет вам вреда, но снисходительность вас погубит.

Итак, я должен разоблачить перед вами последних сторонников роялизма, тех, кто на протяжении пяти лет служил интересам фракций и следовал за свободой, подобно тигру, преследующему свою жертву. Мне предстоит рассмотреть вкратце, что произошло, и в завершение обрисовать вам заговор и указать его последних соучастников.

Заговоры приучают правительства заботиться о нравах и сохранять чистоту принципов, на которых покоится законодательство. В них бесспорное свидетельство того, как пренебрегали исправлением многих злоупотреблений, и в особенности наказанием несправедливости; свидетельство того, что безразличие законов к бедствиям и к справедливому недовольству привело к умножению фракций; что снисходительность к негодяям и развращенность функционеров вселили уныние в сердца и сделали их равнодушными к судьбе отечества.

Мы прошли через все бури, какие обычно сопровождают величайшие замыслы. Революция — деяние героическое, и путь ее творцов лежит между опасностями и бессмертием. Вы обретете бессмертие, если сумеете одолеть враждебные фракции. Фракции — последняя надежда тирании; их источник в обычных страстях человека, в стремлении обратить к своей личной выгоде приобретенную репутацию; другой их источник в противодействии из-за границы. Именно правительства Европы развратили в течение пяти лет многих из тех, кто сыграл свою роль в революции. У многих людей хватает ума делать добро, но лишь немногие обладают сердцем, способным настойчиво к нему стремиться. Стоит ли удивляться крушению стольких пьедесталов: у всех народов развитие человеческого духа шло этим путем, это то, что осталось нам от монархии. Все то зло, которым попрекают нас тираны, исходит от них самих; Европа была бы счастлива, если бы они не царствовали вовсе.

Да будет угодно небу, чтобы мы стали свидетелями последней бури, потрясающей свободу; да научит нас опыт, что нужна гарантия для свободного государства! Вот то, что я намерен еще раз показать вам, обрисовав перед вами заговор, уже несколько лет замышляемый против революции, во всех его подробностях, его развитие, его цели и средства.

Вы пренебрегли установлением гарантии для народа и для вас самих от влияния промежуточных властей. Когда люди, облеченные этой властью, соединились, чтобы одолеть вас, правительство оказалось слишком слабым против них, ибо они предавались интригам и сопротивлялись общественному благу; отсюда столь судорожное развитие событий. Вы не могли немедленно поразить все злоупотребления, которым покровительствовали агенты. Вспомните, что они предавались поочередно Лафайету, Дюмурье, федерализму. Личные качества некоторых из них спасали отечество в моменты кризисов и измен, но большинство этих агентов, кажется, всегда предавалось преступным замыслам.

Иностранные державы рассчитали все последствия существования режима, при котором мелкие функционеры, объединившись, становятся могущественнее, чем само правительство. Две причины приводят к ослаблению установлений: стремление покончить с честным, но безвестным существованием в одних случаях; вероломство и сговор с врагами отечества в других. Третья причина постоянного нарушения высшей гармонии в действиях политического организма состоит в непрестанной узурпации влияния национального представительства и созданного им республиканского правительства.

Нам предстоит увидеть, какую пользу смогли извлечь фракции из этих пороков нашей системы; нам предстоит увидеть, как все преступления, которые заставляло скрываться неудержимое стремление народа к свободе, смешались с самою революцией, вызывая беспорядочные брожения; нам предстоит сорвать все маски; нам предстоит проследить каждый шаг заграницы.

С самого начала революции Англия и враждебные французскому народу правительства утвердили среди нас одну партию, состоящую из нескольких фракций с совпадающими целями, но порою ничего не знающих друг о друге; стоило поразить одну из них, как страх приводил в движение другие, нарушая ход законодательства и правосудия, которых они боялись.

Первой была основана Орлеанская партия, ее ответвления имелись во всех органах власти и во всех трех законодательных собраниях. Но этой преступной партии не хватало смелости; в соответствии с обстоятельствами она всегда рядилась в господствующие цвета; именно это привело ее к гибели: постоянно притворяясь и действуя осторожно, она была захвачена энергией честных людей и силой добродетели народа, она всегда следовала по течению революции, постоянно маскируясь и никогда ни на что не решаясь.

Вначале это заставило поверить, что Орлеан совершенно лишен честолюбия, ибо в обстоятельствах, наиболее для него благоприятных, он не проявил ни мужества, ни решимости.

Эти тайные происки маскирующихся партий стали причиною общественных бедствий. Под поверхностью народной революции бурлил вулкан иностранных заговоров. Учредительное собрание днем являло собою сенат, а ночью становилось скопищем фракций, готовивших к следующему дню очередные политические козни. Во всех действиях прослеживается двойной замысел: один, явный, представленный со всем блеском, и другой, тайный, который приводил к скрытым последствиям, противоречащим интересам народа.

Вели войну против дворян, преступных друзей Бурбонов, чтобы проложить дорогу к трону Орлеанам. На каждом шагу видны усилия этой партии уничтожить двор, своего врага, и сохранить королевскую власть; однако гибель первого повлекла за собою гибель последней, ибо никакая монархия не может обойтись без патрициата.

Рассчитывали на влияние Мирабо, чтобы сохранить трон без патрициата; после его смерти пытались пересмотреть и разрешить эту проблему, но не смогли. Поскольку законодательство оказалось бессильным, чтобы обеспечить преимущество этой партии, обратились к политической интриге. Начинается новый акт драмы. Преступления тирана вызвали отвращение к королевской власти, которую Бриссо, Верньо, Петион и их сообщники хотели сохранить для Орлеанов. Мнение народа было настолько враждебно монархии, что не было никакой возможности поддерживать ее открыто. И тогда мы вновь видим, как маскируется Орлеанская партия: это она несколько раз предлагала изгнать Бурбонов, и она же стремится вернуть им трон; это она стремится восстановить королевскую власть, делая вид, что ее уничтожает, это она каждый вечер совещается с Орлеаном, и она же делает вид, что разоблачает его и преследует.

Такое поведение должно было представить тайных приверженцев тирании лучшими друзьями свободы и привлечь на их сторону общественное мнение; они предполагали, что в случае падения республиканской партии неограниченное доверие к ним позволит им решиться на все в обстановке вызванного ими воодушевления.

Такая политика не смогла противостоять энергии сторонников Республики. Дюмурье, друг королей и глава Орлеанской фракции; Дюмурье, который объявил себя противником Лафайета только потому, что последний был ставленником двора; Дюмурье, желавший изгнания короля, но не его смерти, чтобы добиться смены династии; Дюмурье, ставленник Орлеанов и Бриссо, разоблачает себя. Политика Бриссо и его сообщников раскрыта хотели возвести на престол члена семьи Орлеанов. Все сходится, все связи обнаружены, Орлеан казнен он понес наказание за свои преступные притязания. Но фракции, составившие эту партию, еще живы; они еще живы, фракции друзей Дюмурье! Могут ли они любить Республику? Нет. Не надейтесь восстановить мир в государстве до тех пор, пока последнего приверженца Орлеанов, пока фракцию "снисходительных", покровительствующих аристократии, пока последних друзей Дюмурье и тех, кто был соучастником измены, но остался до сих пор не разоблаченным, пока всех их не настигнет смерть: все они входили в иностранный заговор. В течение пяти лет они непрерывно создавали среди нас заговоры, развращая ораторов, чьи пагубные советы невозможно было отвергнуть в силу вызванных ими обстоятельств, способствуя падению ценности наших денег, возбуждая смуты в наших колониях, подкупая генералов и власти, расстраивая нашу торговлю, препятствуя обращению продовольствия, превращая каждый департамент, каждый дистрикт, каждую коммуну и даже каждую секцию в гнездо федерализма, в орган власти, независимый от национального представительства. Они рассчитывали не столько на силу своих армий, сколько на непредусмотрительность французов, и наш образ действий полностью оправдал их надежды.

Новый режим устанавливается с трудом, в особенности в большом государстве, где многочисленность механизмов управления, многочисленные опасности приводят к тому, что значительная часть злоупотреблений ускользает от правосудия и оказывает сопротивление мудрости. Как распознать интриги, которые обрывают все связующие нити и отвлекают внимание? Как заставить прислушаться к спокойному голосу здравого смысла среди всех этих ловушек, расставленных ему изворотливым умом?

Но наконец опасности, которых только что избегла свобода, заставили граждан быть более осмотрительными. Пусть прошлое послужит нам уроком! Иностранные державы, по-видимому, решили не оставлять нас в покое; нам предстоит разоблачить все партии, которые они создали, всех оставшихся у них сторонников, распутать все нити заговоров; именно из обломков фракций, избегнувших наказания и страшащихся своего будущего, и создаются новые фракции.

Разногласия между Мирабо и Ламетами, принадлежавшими к одной партии, между Ламетами и Лафайетом, поддерживавшими королевскую власть, между Бриссо и Орлеаном, связанными тайной дружбой, все убеждает нас, что иностранные державы постоянно создавали или поддерживали различные партии, чтобы замышлять одни и те же заговоры и не дать возможности их распутать.

Совсем еще недавно Эбер, тайный сторонник королевской власти, резко нападал на банки и каждый вечер ужинал у банкиров; он выставлял себя непримиримым противником Шабо, а в день ареста последнего должен был ужинать у него вместе с женой; более того, когда Шабо был арестован, Эбер беспрестанно гремел против него, а сам был его сторонником!

Ронсен встречался с иностранцами братьями Фрей, которым Шабо приходился зятем. Банкир Коонкноф, голландец, был другом Дюмурье и поверенным всех его замыслов; он редактировал "Журналь дю Батав" вместе с Клоотсом, который любил весь мир за исключением Франции. И никто никогда не подозревал об этих связях между Ронсеном, Шабо, Эбером и Клоотсом, которые казались столь разобщенными.

В 1790 году существовала фракция, стремившаяся возложить корону на голову Орлеана; и другая, стремившаяся сохранить ее для Бурбонов; и еще одна, стремившаяся передать французский престол Ганноверскому дому. Эти фракции были низвергнуты 10 августа вместе с королевской властью. Террор заставил всех, кто составлял заговоры в пользу монархии, прибегнуть к еще большему притворству; и тогда все фракции приняли обличье республиканцев. Бриссо, Жиронда и Дюмурье продолжили дело Орлеанской фракции; Kappa — дело Ганноверской фракции; Манюэль, Ланжюинэ и другиедело партии Бурбонов. И все эти различные партии, каждая из которых имела свою политическую цель, соединились в общей ненависти к республиканской партии. Опасности сплотили первых из них; они кончили тем, что все вместе вступили в борьбу за королевскую власть и вместе погибли. Заграница поддерживала эти различные фракции; она снабдила их оружием в Вандее; с ее помощью они поджигали арсеналы; через них она расколола государство и привела его к федерализму, чтобы затем соединить обломки под монархической властью; через них она оказала помощь Дюмурье; через них она испытала все средства, чтобы вас погубить, низвергнуть ваше правительство, ослабить вашу волю и заменить вас другими. Заграница использовала эти фракции для совершения всех преступлений, которые позволили бы восстановить трон или помешать нам установить республику.

Была и другая партия, которая играла всеми остальными; она то склонялась к узурпации, то становилась роялистской, то стремилась к обогащению, то намеревалась сохранить себе всю полноту власти, какой бы режим ни был установлен, то служила загранице; эта партия, которой, как и всем другим, не хватало смелости, направляла ход революционных событий, подобно интриге в театральной пьесе.

Фабр д'Эглантин стоял во главе этой партии; но он был не один; он стал новым кардиналом де Рецем. Панегирист Орлеана Фабр восхвалял его до самого ареста, и даже после того он был продолжателем дела всех фракций; он использовал интриги других, чтобы вести собственную интригу, а затем доносил на них, чтобы не разделять с ними опасности их неосторожных поступков; но он служил им, если был уверен, что не скомпрометирует себя. Человек деятельный, он говорил с другими языком, который проникал в их души, с печатью глубокой искренности на челе и вел их туда, куда они сами стремились. Он тщательно изучал все происходящее, чтобы найти какого-нибудь негодяя, готового служить орудием его замыслов, и чтобы распознать тех, кто стоит на страже интересов отечества, дабы уберечь себя от них и обмануть их. Он представил в ложном свете Марата, приписав ему некоторые свои черты, дабы снискать себе скрытое уважение. Он играл на умах и сердцах, на предрассудках и страстях, как музыкант на музыкальных инструментах. В глубине души Фабр всегда был роялистом; он притворялся, как и другие, поскольку был трусом.

В славный день 10 августа вожди различных роялистских партий показали свое истинное лицо. Петион, Kappa, Верньо, Бриссо пытались сдержать республиканскую партию; они взывали к народу, защищая тирана и его семью. Фабр содействовал спасению Дюпора. Накануне 10 августа он поддерживал сношения с двором, утверждая, что осведомлен обо всех интригах, которые плетут в Тюильри. Многие слышали, как он говорил, что обманывает двор; на самом деле он обманывал всех.

Фабр почти не выступал в Конвенте в течение первых десяти месяцев. Он щадил Дюмурье, Бриссо и якобинцев, ожидая, чтобы победа склонила чашу весов на сторону преступления или добродетели.

В июне возобновились интриги, которые были прерваны страхом, внушенным событиями 31 мая. У каждой фракции была своя особая цель, но все они стремились уничтожить Конвент и правительство. Так как у каждой фракции были свои ставленники и свои одураченные, был подготовлен тайный и разветвленный заговор, который настолько развратил власти и общественный дух, что Национальный конвент и добрые патриоты оказались в изоляции.

Существовала тогда и партия, которой заграница поручила развратить Республику и вызвать в ней гражданскую войну посредством неожиданно высказываемых мнений, поддержанных насилием. Один из друзей Шометта заявил в народном обществе Ньевра, что настает время, когда привязанность отца к своему ребенку или сыновнее уважение будут подвергаться каре как покушения на естественную свободу людей.

Народное общество, преданное Шометту, осмелилось критиковать ваш декрет о культах и восхваляло в своем воззвании взгляды Эбера и Шометта. Фабр поддержал здесь эти хитроумные замыслы. Нападали на бессмертие души, идею, которая принесла утешение умирающему Сократу. Домогались большего: пытались превратить атеизм в культ, еще более нетерпимый, чем суеверие. Нападали на идею вечного Провидения, которое несомненно хранит нас. Можно было подумать, что хотят изгнать из этого мира все благородные привязанности свободного народа, природу, человечность, Верховное существо и оставить лишь небытие, тиранию и преступление. Скольких врагов свободы надеялись породить таким путем, приписывая свободе оскорбительные замыслы! Теперь признано, что эти заговорщики изменники родины и роялисты!

Шометт в те времена, когда он еще пользовался влиянием, послал своему отцу 30 000 ливров, предупредив его не покупать ни национальных владений ни имуществ эмигрантов.

Пусть же патриоты, населяющие Францию, полюбят друг друга, чтобы ничто не могло вызвать новые смуты в нашем отечестве! Пусть французы чтут разум, но пусть разум не забывает о божестве!

Примечательно, и потомство будет стыдиться того, что иностранные державы избрали восстановление религии предлогом для войны, которую они ведут с нами, и они же пытались ввести у нас атеизм.

Была и другая партия, призванная развратить представителей народа, чтобы вызвать взрыв возмущения и мятеж аристократии, уже давно задуманный; это партия Шабо. Другой партии, посвященной в тайны всех прочих, предстояло поразить правительство и национальное представительство и уничтожить их посредством ли силы, или посредством обновления их состава.

Преступные партии, с помощью которых заграница рассчитывала поразить национальное представительство и вызвать обновление его состава, представляли вас людьми ослабевшими, изнуренными восемнадцатью месяцами трудов; ничего подобного они не говорили о современных тиранах, в течение полувека угнетающих Европу. Они вовсе не изнурены, те, кто вот уже несколько лет плетет среди нас заговоры. Неужели же преступление подрывает силы меньше, чем добродетель?

Существует ли в мире власть, столь же искренняя, столь же дружественная народу, столь же признательная ему, как ваша? Много ли найдется в истории правительств, которые, подобно вам, выдержали бы натиск пятнадцати армий, испытали бы столько измен, противостояли бы всему континенту, не по праву ставшему врагом французского народа? Это вы-то изнурены! Но вы победили Европу, и у вас миллион двести тысяч солдат под ружьем! Нет такой цены, какую враги ваши не заплатили бы за ваше уничтожение. Что может быть более явным, чем злоба и предательство тех, кто хотел бы сокрушить свободу, поставив на ваше место других? Французский народ, повсюду победоносный, приказывает своему представительству занять место в первом ряду властителей человечества: этот народ хотят унизить в вашем лице; перед ним вы отвечаете за то, чтобы свято хранить его величие. Народ признал Республику; его воля не требует одобрения иностранных держав; всем тиранам он отвечает своим презрением и своими победами; здесь умеют умирать!

Те же люди, что пытались с самого начала революции свести ее к перемене династии, все еще стоят во главе этих фракций, стремящихся уничтожить вас. И здесь терпение уступает место справедливому гневу тех, кто жаждет истины. Как! когда вся Европа, за исключением нас, слепцов, убеждена, что Дакруа и Дантон тайно договаривались о восстановлении королевской власти; как! когда сведения, полученные относительно Фабра д'Эглантина, сообщника Дантона, не оставляют сомнений в его измене; когда посол французского народа в Швейцарии сообщает нам, какое замешательство вызвало среди эмигрантов известие о предании суду Фабра, друга Дантона, мы все еще отказываемся открыть глаза!

Дантон, ты ответишь перед судом, неминуемым и беспощадным. Рассмотрим же твой образ действий в прошлом, покажем, что с первых дней ты, соучастник всех посягательств, всегда был противником партии свободы, что ты замышлял заговоры вместе с Мирабо, с Дюмурье, с Эбером, с Эро-Сешелем.

Дантон, ты служил тирании; ты, правда, бы противником Лафайета; но Мирабо, Орлеан, Дюмурье тоже были его противниками. Осмелишься ли ты отрицать, что продался трем этим людям, самым яростным заговорщикам против дела свободы? Ведь это по протекции Мирабо ты стал членом администрации Парижского департамента в те времена, когда электоральное собрание было определенно роялистским. Все друзья Мирабо открыто похвалялись, что он сумел заставить тебя замолчать. И пока этот ужасный человек жил, ты почти все время безмолвствовал. В это самое время, на одном обеде ты упрекнул сурового патриота, что он вредит правому делу, отклоняясь от пути, которым шли тогда Барнав и Ламет, отрекшиеся от партии народа.

При первых вспышках революции ты явил двору свой грозный лик, ты со всею запальчивостью обрушился на него. Мирабо, замышлявший перемену династии, оценил твою смелость; он овладел тобою. С тех пор ты начал отступать от суровых принципов, и ничего не было слышно о тебе вплоть до расстрела на Марсовом поле. Тогда ты поддержал в Якобинском клубе предложение Лакло, которое послужило роковым предлогом, оплаченным врагами народа, чтобы развернуть красный флаг и прибегнуть к тирании. Патриоты, не посвященные в этот заговор, тщетно боролись против твоего губительного замысла. Тебя называли вместе с Бриссо составителем петиции, которую подписывали на Марсовом поле, но вы избежали ярости Лафайета, приказавшего расстрелять две тысячи патриотов. Бриссо после этого спокойно разгуливал по Парижу, а ты, ты проводил счастливые дни в Арси-сюр-Об, если только может быть счастлив человек, замышляющий заговоры против своего отечества. Как понимать безмятежность твоего уединения в Арси-сюр-Об? Ведь ты был одним из авторов петиции, а те, кто ее подписывал, были либо брошены в тюрьму, либо расстреляны. Значит, тирания была признательна тебе и Бриссо, так как она не преследовала вас своей ненавистью и террором!

Что же мне сказать о твоем трусливом и постоянном отступлении от общественного дела, если в разгар критических событий ты всегда стремился уединиться!

Когда Мирабо умер, ты вступил в заговор с Ламетами, ты их поддерживал. Ты оставался в стороне в эпоху Законодательного собрания, ты хранил молчание, когда якобинцы вели мучительную борьбу с Бриссо и фракцией Жиронды. сначала ты склонялся к их мнению относительно войны; но потом, подвергнувшись упрекам лучших граждан, ты заявил, что наблюдаешь за обеими партиями, и вновь погрузился в молчание. Связанный с Бриссо во время событий на Марсовом поле, ты после них разделял и его спокойствие, и его взгляды, смертоносные для свободы. Тогда, целиком предавшись этой победоносной партии, ты сказал об ее противниках, что поскольку они со своими взглядами на войну остались в одиночестве, они сами хотят погубить себя, ты и твои друзья должны предоставить их собственной судьбе. Но когда ты увидел, что готовится гроза 10 августа, ты опять удалился в Арси-сюр-Об. Ты бежал от опасностей, окружавших свободу, и патриоты уже не надеялись тебя увидеть. Однако мучимый стыдом и упреками и узнав, что падение тирании хорошо подготовлено и неизбежно, ты вернулся в Париж 9 августа. Ты лег спать в эту ужасную ночь! Твоя секция, избравшая тебя своим председателем, долго дожидалась тебя. Они пришли нарушить твой постыдный сон. Ты председательствовал час и оставил кресло в полночь, когда ударил набат. Тотчас же приспешники тирана вошли в зал и приставили штык к груди того, кто сменил тебя на этом посту; а ты, ты спал!

А что в это время делал Фабр, твой сообщник, твой друг? По твоим собственным словам, он вел переговоры с двором, чтобы обмануть его. Но мог ли двор довериться Фабру, если тот не представил ему надежных доказательств своей преданности, не подтвердил очевидными действиями свою ненависть к партии народа? Кто бы ни был другом человека, вступившего в сговор с двором, он виновен как человек низкий. Ум может ошибаться, но ошибки сердца становятся преступлением.

Что же ты сделал с тех пор, чтобы доказать нам, что и Фабр, твой сообщник, и ты хотели обмануть двор? Вы и в дальнейшем вели себя как заговорщики. В то время, когда ты был министром, встал вопрос об отправке посла в Англию, чтобы скрепить связи между двумя народами. Министр Лебрен предложил Ноэля, журналиста-контрреволюционера, и ты не возражал; когда же тебя упрекнули в слабости, ты ответил: "Я знаю, что Ноэль ничего не стоит, но его будет сопровождать один из моих родственников". К чему же привела та преступная миссия? К сговору относительно войны, к предательствам.

Это по твоей инициативе электоральное собрание назвало депутатами Фабра и Орлеана; ты расхваливал первого как человека весьма искусного, а что касается второго, говорил ты, присутствие принца крови среди представителей народа возвысит их в глазах Европы. Шабо голосовал за Фабра и Орлеана. Во время своего министерства ты дал возможность Фабру обогатиться. Фабр тогда открыто придерживался федерализма, он говорил, что Францию следует разделить на четыре части. Ролан, сторонник королевской власти, хотел перебраться за Луару, чтобы попасть в Вандею, ты же стремился остаться в Париже, где находился Орлеан, где ты покровительствовал Дюмурье. Ты отдал приказ, который спас Дюпора: он ускользнул во время возмущения, вызванного в Мелене твоими эмиссарами, посланными обыскать повозку с оружием. Малуэ и епископ Отенский часто бывали у тебя; ты им покровительствовал. Бриссотинцы обвинили Марата; ты объявил себя его противником; ты отстранился от Горы, когда ей угрожали опасности. Ты открыто ставил себе в заслугу, что никогда не выступал с обвинениями против Жансонне, Гюаде, Бриссо; ты постоянно протягивал им оливковую ветвь в знак союза с ними против народа и суровых республиканцев. Жиронда сделала вид, что ведет с тобою войну. Чтобы заставить тебя высказаться, она потребовала у тебя отчета; она обвинила тебя в честолюбии. Твоя лицемерная предупредительность помогала тебе всех примирить и удерживаться между партиями; всегда готовый притворяться вместе с сильным, ты умел не оскорблять слабого. Во время бурных прений твое молчание или твое отсутствие вызывали возмущение; а ты, ты говорил о сельской жизни, о том, как отрадны уединение и праздность; однако ты умел и выходить из своего оцепенения — чтобы защитить Дюмурье, Вестермана, его хваленого ставленника, и генералов, его приверженцев. Ты отправил Фабра с миссией к Дюмурье для того, говорил ты, чтобы помирить его с Келлерманом. Изменники на наше несчастье были тесно связаны; во всех своих письмах Конвенту, во всех речах у его решетки они держались как друзья, и ты был среди них. Результатом же миссии Фабра стало спасение прусской армии на секретных условиях, которые открыл нам твой дальнейший образ действий.

Дюмурье расхваливал Фабра-Фона, брата Фабр д'Эглантина: можно ли сомневаться в вашем преступном сговоре с целью низвергнуть Республику?

Тебе удавалось умерить гнев патриотов; ты представлял наши неудачи как результат слабости наших армий, ты отвлекал внимание от вероломства генералов, чтобы привлечь его к новым наборам в армию. Ты связал себя в своих преступлениях с Лакруа, заговорщиком давно уже обесславленным, человеком с нечистой совестью, — связать тебя с ним могли лишь узы, объединяющие заговорщиков. Лакруа всегда был на подозрении: лицемерный и вероломный, он никогда не говорил искренно в этом зале; он имел дерзость расхваливать Миранду; он осмелился предложить обновление состава Конвента; он относился к Дюмурье так же, как и ты; вы оба проявляли бурную деятельность, чтобы скрыть одни и те же злодеяния; Лакруа часто обнаруживал свою ненависть к якобинцам. А откуда вся та роскошь, что его окружает? Но зачем вспоминать все эти гнусности, когда уже одного вашего явного сговора с Орлеаном и Дюмурье достаточно, чтобы правосудие поразило вас.

Дантон, после 10 августа у тебя было совещание с Дюмурье, когда вы клялись в неизменной дружбе и связали свои судьбы. Ты сохранил верность этому ужасному соглашению, ты и сейчас, в этот самый миг остаешься его другом.

Это ты, возвратясь из Бельгии, осмелился говорить о пороках и преступлениях Дюмурье с таким восторгом, как говорят о добродетелях Катона. Ты пытался подорвать общественную мораль, неоднократно выступая защитником людей развращенных, твоих сообщников. Это ты первым в кругу патриотов, которых тебе хотелось поразить, предложил изгнать Капета; но по возвращении ты уже не рискнул отстаивать это предложение, так как оно было отвергнуто и могло бы погубить тебя.

Дюмурье, явившийся в Париж в это самое время, чтобы оказать влияние на приговор тирану, даже он не осмелился воспротивиться голосу народного правосудия, приговорившего тирана к смерти. Какого же образа действий придерживался ты в Комитете общей обороны? Ты принимал поздравления Гюаде и Бриссо и отвечал им тем же; ты говорил Бриссо: "Вы умны, но у вас большие притязания". Вот оно, твое негодование против врагов отечества! Ты согласился, чтобы ничего не сообщали Конвенту о неподчинении и предательстве Дюмурье. Ты бывал на тайных совещаниях с Вимпфеном и Орлеаном. В то же самое время ты заявлял себя сторонником умеренных принципов, и твое могучее красноречие, казалось, должно было скрыть слабость твоих предложений, ты говорил, что суровые принципы создадут Республике слишком много врагов. Как банальный примиритель, ты все свои речи на трибуне начинал с громовых раскатов, а заканчивал сделками между правдой и ложью. Вносил ли ты когда-нибудь действенное предложение против Бриссо и его партии здесь, в национальном представительстве, где я сейчас обвиняю тебя? По возвращении из Бельгии ты призывал патриотов Парижа к всеобщему ополчению, чтобы идти к границам. Если бы это произошло, кто оказал бы сопротивление аристократии, не раз пытавшейся поднять мятеж? Да сам Бриссо не пожелал бы ничего другого. Разве не были бы патриоты, выступившие в поход, принесены в жертву? Это вполне отвечало бы чаяниям всех тиранов мира, жаждущих уничтожения Парижа и свободы.

Ты пытался вызвать восстание в Париже; ты сговорился об этом с Дюмурье; ты заявлял даже, что если для этого понадобятся деньги, в твоем распоряжении денежные средства Бельгии. Дюмурье нужен был мятеж в Париже, чтобы под предлогом его усмирения двинуться на этот оплот свободы в роли менее неблаговидной, чем роль бунтовщика и роялиста. Ты, кто до 9 августа оставался в Арси-сюр-Об, пребывая в бездействии перед лицом восстания, ставшего необходимым, ты вновь обрел свой пыл в марте, чтобы оказать услугу Дюмурье и предоставить ему достойный предлог для похода на Париж. Дефьё, изобличенный как роялист и сторонник заграницы, подал сигнал к этому ложному восстанию. 10 марта толпа направилась к клубу Кордельеров, затем к Коммуне, требуя, чтобы она возглавила движение; но та отказалась. Фабр развивал тогда кипучую деятельность. "Движение, — говорил он одному депутату, — зашло так далеко, как это было нужно". Цель Дюмурье была, таким образом, достигнута: он ссылается на это движение в своем мятежном воззвании и в своих наглых письмах, которые он направил Конвенту. Дефье, хотя он и выступал против Бриссо, получил от Лебрена, сообщника Бриссо, какую-то сумму денег, чтобы отправить на юг поджигательские послания, в которых порицалась Жиронда, но оправдывался задуманный федералистами мятеж. Дефье заставил арестовать собственных курьеров, что дало повод Жансонне обвинять Гору, а Гюаде яростно нападать на Париж. Дефье впоследствии свидетельствовал в пользу Бриссо в Революционном трибунале. Дантон, что за противоречие между этой чрезвычайной и опасной мерой, которую ты предложил, и той умеренностью, что побуждала тебя требовать амнистии всех виновных, оправдывать Дюмурье и поддерживать в Комитете общей безопасности предложение Гюаде отправить Жансонне к генералу-изменнику! Неужели ты был настолько слеп, когда дело касалось общественных интересов? Кто бы осмелился обвинить тебя в отсутствии проницательности!

Ты ко всему приспосабливался; Бриссо и его сообщники всегда уходили от тебя довольными. С трибуны, когда тебе вменили в вину молчание, ты давал им спасительные советы притворяться и дальше; ты грозил им, но без возмущения и с отеческой добротой; ты предпочитал советовать им, как погубить свободу, как спасти себя, как лучше обмануть нас, нежели советовать республиканской партии, как их уничтожить. "Ненависть, — говорил ты, — невыносима для моего сердца", и ты заявлял нам: "Я не люблю Марата". Ну разве ты не преступник, разве ты не несешь ответственности за то, что не испытывал ненависти к врагам отечества? Разве равнодушие или ненависть общественного деятеля зависят от его личных склонностей, а не от любви к отечеству, которая всегда была чужда твоему сердцу? Ты выдавал себя за примирителя, подобно Сиксту Пятому, прикидывавшемуся простачком, чтобы достигнуть цели. Раскроешься ли ты теперь пред лицом народного правосудия, ты, кто не раскрывался, когда нападали на отечество? Мы считали тебя искренним, когда обвиняли партию Бриссо; но с той поры потоки света пролились на твою политику. Друг Фабра, ты защищал его; но ты не такой человек, чтобы .рисковать своей репутацией, значит, в лице своего сообщника ты защищал лишь самого себя. Ты отмежевался от республиканской партии с самого начала наших заседаний, и с того времени все твои рассуждения были пронизаны лицемерием.

Вы с Фабром расхваливали Орлеана, пытаясь представить его человеком простым и глубоко несчастным; вы часто говорили об этом. Вы были на Горе точкой контакта и отражением всех заговоров Дюмурье, Бриссо и Орлеана. При всех этих обстоятельствах Лакруа весьма успешно помогал тебе.

Ты с ужасом встретил революцию 31 мая. Эро, Лакруа и ты требовали голову Анрио, который хорошо послужил свободе, вменив ему в преступление те энергичные действия, благодаря которым ему удалось предотвратить попытку диктата с вашей стороны. Здесь, Дантон, ты проявил все свое лицемерие; не сумев осуществить свой план, ты скрыл свой гнев; ты смеясь посмотрел на Анрио и сказал ему: "Не бойся, иди по-прежнему своей дорогой", давая ему понять, что порицал его из приличия, но в глубине души с ним согласен. Вскоре после того ты подошел к нему в буфете и, протянув ему с приветливым видом стакан, сказал: "Забудем прошлое!". Однако на другой же день ты яростно клеветал на него, ты обвинял его в том, что он хотел убить тебя; Эро и Лакруа поддержали тебя. А затем не отправил ли ты посла в Кальвадос, к Петиону и Вимпфену? Не противился ли ты наказанию депутатов Жиронды? Не защищал ли ты Стенгеля, позволившего перебить аванпосты армии в Экс-ла-Шапель? Защитник всех преступников, ты ни разу не встал на защиту патриота. Ты обвинял Ролана, но скорее как сварливого глупца, чем как изменника; ты порицал его жену лишь за претензии на остроумие. Ты умалчивал обо всех покушениях, чтоб замаскировать или скрыть их.

Твои друзья делали все для тебя; они помещали твое имя во всех иностранных газетах, в ежедневных докладах министра внутренних дел.

Доклады, о которых я говорю, посылаются каждый вечер министром внутренних дел и изображают тебя человеком, о котором говорит весь Париж; самые незначительные твои суждения становятся знаменитыми. Нам давно уже известно, что эти доклады составлялись тобою и твоими друзьями.

Итак, Дантон, ты был сообщником Мирабо, Орлеана, Дюмурье, Бриссо. В письмах испанского посла в Венеции герцогу д'Аландиа говорится: в Париже подозревали, что ты вел в Тампле переговоры с королевой. Иностранные державы всегда хорошо осведомлены о преступлениях, которые служат им на пользу. Этот факт известен Люлье и может быть уточнен в ходе разбирательства.

В том же письме, написанном в июне прошлого года, испанский посол говорит: "То, что ужасает нас, так это обновление состава Комитета общественного спасения". Ты был в этом Комитете, Лакруа; и ты был там, Дантон.

Дурной гражданин, ты вступил в заговор; ложный друг, ты два дня назад плохо отзывался о Демулене, ставшем твоим орудием и погубленном тобою, ты приписывал ему постыдные пороки; злой человек, ты сравнивал общественное мнение с распутницей, ты говорил, что честь смешна, что слава и потомки — глупость; подобные изречения должны были примирить с тобою аристократию; это были изречения Катилины. Если Фабр невиновен, если были невиновны д'0рлеан и Дюмурье, значит, нет вины и за тобой. Я сказал более, чем достаточно: ты ответишь перед судом.

Граждане, после того как был раскрыт заговор Эбера, в самые последние дни, иностранные державы попытались скомпрометировать все, что чтит свобода; замешали в это дело лучших защитников свободы, даже Марата; объявили, что он будет лишен Пантеона. Пусть же тень его низойдет оттуда, дабы привести в смятение врагов народа и посеять ужас в их сердцах!

Вот уже шесть месяцев разрабатывался план посеять тревогу и беспокойство в правительстве. Каждый день нам направляли доклад о положении в Париже; весьма искусно нам внушали то неосторожные решения, то необоснованные опасения; картины событий были рассчитаны на то, чтобы вызвать у нас определенные чувства и заставить правительство действовать в направлении, соответствующем преступным замыслам заговорщиков; там восхваляли Дантона, поддерживали Эбера и Камилла Демулена, внушая мысль, что все их планы получают одобрение общественного мнения, чтобы лишить нас мужества. Во время процесса Эбера осмеливались сообщать нам, что собираются исторгнуть Марата из Пантеона и поместить туда Корде; то же перо, что восхваляло Дантона и Демулена, рисовало и все эти гнусности. Фракция Дюмурье организовала убийство Марата; ее соучастники хотели бы уничтожить и память о нем; те, кто восхвалял пороки Дюмурье, вполне способны запятнать славу Марата и обречь на заклание добродетель.

Завершим же изображение этих людей, которые, не осмеливаясь обнаружить себя, плели заговоры во мраке. Они обладали свойствами заговорщиков всех времен; они расточали похвалы друг другу и говорили один о другом все, что могло бы обмануть наше суждение о них. Друзья глубокомысленного Бриссо долгое время говорили о нем как о человеке непоследовательном и даже безрассудном. Фабр говорил о Дантоне, что тот беспечен, что темперамент влечет его в деревню, к невинным развлечениям. Дантон говорил о Фабре, что его голова — это пьеса с запутанной интригой, сборник комических историй, выставлял его в смешном виде, ибо лишь такой ценой можно было отвести от него подозрения в измене, которые рождал один только его изворотливый образ действий. Дантон смеялся с Дюко, казался рассеянным в обществе Орлеана, непринужденным в обществе Марата, которого ненавидел, но боялся. Эро был серьезным в стенах Конвента, а вне его — шутом, он беспрестанно смеялся, чтобы извинить свое молчание.

Нам осталось сравнить образ действий этих людей в различные периоды их деятельности. Дантон боролся как лев против Лафайета, врага Орлеана; Дантон был весьма снисходительным к Дюмурье, другу Орлеана. Три года назад Дантон предложил в Якобинском клубе закон Валерия, который повелевал римлянам убивать на месте тех, кто вздумает заговорить о Тарквинии. (Дантон не использовал своего красноречия, не проявлял суровости против Дюмурье, который открыто изменял отечеству и стремился дать нам короля. Дантон, как я уже говорил, высказался сначала за изгнание тирана и лишь затем за его смерть. Он часто предупреждал некоторых членов Комитета общественного спасения, что для пребывания в нем требуется большое мужество, ибо власть, которой наделен Комитет, опасна для самих его членов. Это Дантон предложил 50 миллионов, и Эро поддержал его. Это Дантон предложил превратить Комитет общественного спасения в правительственный комитет, намереваясь тем самым завлечь его в ловушку. Когда Дантон был исключен из Комитета, он сказал кому-то: “Я не сержусь, во мне нет злобы, но у меня хорошая память”.

Что же сказать о тех, кто лишь себя причисляет к старым Кордельерам? Ими как раз и являются Дантон, Фабр, Камилл Демулен и тот министр, что составлял доклады о Париже, доклады, где восхвалялись Дантон, Фабр, Камилл и Филиппо, где все приведено в согласие с их мнениями и с мнением Эбера; что сказать о признании Дантона, что это он направлял последние писания Демулена и Филиппо?

Вы все соучастники одного и того же заговора; вы пытались низвергнуть революционное правительство и народное представительство; все вы после 10 августа прошлого года добивались обновления состава Конвента; все вы находились в сговоре с заграницей, которая никогда не желала ничего другого, как обновления состава Конвента, что повлекло бы за собой гибель Республики.

Я убежден, что эта фракция снисходительных связана со всеми другими, что она лицемерила все это время, что она продалась сначала новой династии, а затем всем другим фракциям. Эта фракция отвергла Марата, а вслед за этим стала прикрываться его доброй славой; она делала все, чтобы сокрушить Республику, лишив все идеи свободы их действенной силы; она нападала на правительство с большим лицемерием, чем другие, а потому еще более преступна.

Камилл Демулен, сначала введенный в заблуждение, но кончивший тем, что стал сообщником, сделался, как и Филиппо, орудием в руках Фабра и Дантона. В доказательство добросердечия Фабра приводят следующий случай: Фабр, находившийся у Демулена, когда тот читал кому-то статью, где требовал учредить комитет милосердия для аристократии и называл Конвент двором Тиберия, Фабр разразился слезами. Крокодил тоже плачет. Поскольку Камилл Демулен человек бесхарактерный, использовали его гордость. Подобно ритору, он нападал на революционный порядок управления во всех его проявлениях; он бесстыдно выступал в защиту врагов революции, предлагая учредить для них комитет милосердия; он был беспощаден по отношению к партии народа; так же, как Эбер и Венсан, он нападал на представителей народа, посланных в армии; так же, как Эбер, Венсан и Бюзо, он называл их проконсулами. Он защищал гнусного Дийона с такою же дерзостью, с какой сам Дийон в Мобеже приказал своей армии идти на Париж и принести присягу королю. Он боролся с законом против англичан, за что ему была вынесена благодарность в английских газетах того времени. Заметили вы, что все те, кого хвалили в Англии, здесь изменяли отечеству?

Фабр неоднократно добивался расширения полномочий Комитета общественного спасения либо для себя, либо для своих друзей; мы часто ужасались при виде западни, столь коварной. Фабр надеялся, что мы не вынесем бремени такого множества дел, он этим похвалялся; но гений свободы помог нам победить. Кто среди нас особенно охотно брал на себя бремя власти, так это Эро, сообщник Фабра и заграницы. Все взаимосвязано: после того как Фабр приложил все усилия, чтобы навязать нам судебные функции, надеясь, что мы погибнем в этом лабиринте, он взялся нападать на действия правительства.

Тогда Эро, который ведал дипломатическими делами, пустил в ход все средства, чтобы предать огласке планы правительства. Благодаря ему самые секретные совещания Комитета, посвященные иностранным делам, становились известными враждебным правительствам. По его поручению Дюбюиссон совершил несколько поездок в Швейцарию, чтобы устраивать заговоры под прикрытием полномочий представителя Республики. Мы помним, что Эро с чувством отвращения безмолвно наблюдал за работой тех, кто составлял проект Конституции, бесстыдным докладчиком которого он так ловко сделался.

Мы перехватили письма Лас-Касаса, испанского посла в Вене, в которых он сообщает о дипломатических совещаниях Комитета во времена Эро.

Именно в это время, когда нас повсюду подстерегали ловушки, когда мы несли ответственность за успехи четырнадцати армий, туча врагов обрушилась на правительство, иными словами, на вас самих. Момент был благоприятный: Эльзас захвачен, Тулон в руках испанцев и англичан, Перпиньян под угрозой, наши армии терпели поражения на Севере, в Монблане, в Вандее, словом, повсюду. Тогда партия Эбера потребовала введения Конституции, чтобы в хаосе опасностей и бедствий, во время этой искусственно вызванной агонии свободы перейти от революционного правительства к режиму более слабому, что было переходом от жизни к смерти. Введения Конституции требовал и Дантон, друг Фабра. В то же время Филиппо, или скорее Фабр, чей стиль, лицемерие и вкрадчивость легко распознаются, в то же время Филиппо нападает на правительство как на соучастника измены.

Филиппе некогда выступал в печати в защиту Ролана, за обращение к народу, против Марата. Но в последнее время Филиппо выпустил различные статьи, очевидно, написанные разными людьми. Цель этих писаний — внушить мысль о сговоре правительства с теми, кто изменил отечеству. Филиппо, который еще вчера был лишь автором смехотворного катехизиса, вдруг стал государственным мужем. Филиппо был душою Манского клуба, где свобода и национальное представительство не имели ни одного приверженца, где требовали обновления состава Собрания, где говорили, что ваши силы иссякли, в то самое время, когда об этом же говорил Эбер.

Сегодня утром вы узнали, что в Мане вспыхнул мятеж против Гарнье, представителя народа. Этот мятеж разожгли те же самые лица, что составили адрес в защиту Филиппо. Они арестованы; Революционному трибуналу предстоит разобраться в этом деле. Вернемся к нашей теме.

Следует вспомнить, что Фабр в это самое время не покидал ни Камилла, ни Филиппо. Направляя действия этих двух людей, Фабр одновременно находился повсюду. Он беспрестанно появлялся в Комитете общей безопасности; его видели в различных группах, в полиции, в Коммуне, у Якобинцев, у Кордельеров; он был вездесущим и всюду диктовал разные писания; он проникал в среду патриотов; доказано, что этот человек, добивавшийся усиления власти Комитета, сам подрывал эту власть в каждом из ее органов. Посреди опасностей, угрожающих отечеству, мы обсуждали по вечерам все то, что в течение дня нанесло ущерб общественному делу. Оказалось, что Фабр каждому из членов Комитета говорил хорошее о нем самом и дурное обо всех других. Узнав, что Шабо, его сообщник, подвергся обвинению, он сам выступил с обвинением, подобно тому как Шабо обвинял своих сообщников. Фабр особенно стремился доказать, что все заговоры имели целью погубить Дантона. Реакцией на эти интриги должно было стать низвержение правительства и национального представительства, уничтожение противников, и что бы тогда осталось? Фабр и его фракция!

Теперь следует сопоставить другие факты с теми, что уже были изложены. Минувшим летом Эро, который искал сторонников или желал выяснить умонастроения, сказал, что Люлье, генеральный прокурор Парижского департамента, доверительно сообщил ему, что существует партия приверженцев молодого Капета и что, если правительство утратит свою популярность и эта партия обретет необходимое влияние, именно Дантон представит народу этого ребенка.

В это самое время Дантон часто обедал с англичанами на улице Гранж-Бательер; три раза в неделю он обедал с испанцем Гусманом, а также с гнусной Сент-Амарант, с Сартином-сыном и с Лакруа. Именно там устраивались иногда обеды по сто экю на человека.

Ясно, что партия, желавшая преждевременно ввести конституцию, и та, что нападала на Конвент, и та, что нападала на правительство, и та, что развращала, и та, что желала учредить комитет милосердия, ясно, что все они стремились внушить отвращение к существующему режиму, и совершенно очевидно, что его хотели заменить королевской властью.

Рассмотрим теперь образ действий тех, о ком я говорил, их связи, их доводы, всегда готовые оправдать людей испорченных; по этим явным признакам всегда можно распознать партию, враждебную революции и постоянно носившую личину. Пусть те, о ком я говорил, скажут нам, откуда взялось их состояние; пусть Лакруа скажет, почему прошлым летом он скупал золото через одного банкира.

Те, кто в течение четырех лет плел заговоры под покровом патриотизма, теперь, когда им грозит правосудие, повторяют слова Верньо: "Революция подобна Сатурну: она пожирает собственных детей". Эбер повторял их во время своего процесса; их повторяют все, кто трепещет, кто видит, что разоблачен. Нет, революция пожирает не своих детей, а своих врагов, под какой бы непроницаемой маской они ни скрывались!

Разве те заговорщики, которые погибли, были детьми свободы потому только, что в какой-то момент походили на них? Революция уничтожит всех до последнего друзей тирании, но ни один истинный патриот не падет под мечом правосудия: оно принесет в жертву лишь преступные фракции.

Граждане, каждый день они замышляют вашу погибель; все мошенники присоединяются к ним. Уже несколько дней они ожидали разоблачения; Дантон, Лакруа говорили: "Приготовимся защищать себя!". Точно так и Эбер, уже преследуемый призраком собственной казни, кричал три декады назад: "Меня хотят погубить; защитите меня!".

Разве невиновный говорит, что ему надо защищать себя? Возникает ли у него предчувствие кары еще до того, как о нем заговорили? Комитеты благоразумно хранили молчание, а народ и общественное мнение прежде меня обвинили тех, кого сейчас обвиняю я. Они сами себя обвинили, они указали на себя, когда мы о них еще не говорили; они приготовились спросить нас, не стремимся ли мы уничтожить представительство, поскольку мы обвиняем их; не вменяют ли они нам в вину то, что мы осудили Бриссо, Шабо и их сообщников? Не желают ли они оправдать их?

Будьте же беспощадны: жестока снисходительность, ибо она угрожает отечеству.

Когда прекратят свое существование остатки фракции Орлеанов, подвергающие отечество всевозможным покушениям, вам не потребуются более подобные примеры, вы будете пребывать в спокойствии; интрига не проникнет более под эти священные своды; вы посвятите себя законодательству и делам правления: вы проникнете в самую их сущность; вы похитите огонь с неба, чтобы вдохнуть жизнь в Республику, еще холодную, возжечь любовь к отечеству и к справедливости. И тогда останутся одни только патриоты, и тогда рассеется иллюзия тех, кто в течение пяти лет носил личину революционности, а теперь хотел бы, чтобы патриоты разделили с ним позор, внушая мысль, что все они, один за другим, будут обесчещены. Разве оттого, что трусы и враги человечества возомнили себя пророками, Божество лишится своей славы? Разве оттого, что лицемеры присвоили доброе имя патриотов, померкнет блеск патриотизма? Те, на кого я указал, никогда не были патриотами, это хитрые аристократы, еще более лицемерные, чем аристократы Кобленца.

Все рухнувшие репутации были репутациями, узурпированными аристократией и преступными фракциями. Разве те, кто упрекает нас в суровости, предпочли бы, чтобы мы были несправедливыми? Так ли уж важно, что многих тщеславных людей время увлекло на эшафот, на кладбище, в небытие, лишь бы только была жива свобода! Мы научимся быть скромными; мы устремимся к прочной славе и к прочному благоденствию, которые дает непоказная честность. Французский народ никогда не утратит своей доброй славы: след, оставленный свободой и гением народа, не изгладится в мире. Народ, живший в угнетении, он оставляет после себя угнетенными предрассудки и тиранов. Мир опустел после римлян, но память о них живет во всем мире, вновь предрекая свободу. Вам же, когда вы уничтожите фракции, предстоит дать этой Республике мягкие нравы. Восстановите в гражданском состоянии почет и уважение к личности. Французы, будьте счастливы, будьте свободны; любите друг друга, питайте ненависть ко всем врагам Республики, но пребывайте в мире с самими собою. Свобода возвращает вас к природе, а вас хотели побудить ее оставить! Разве нет у вас жен, которых нужно любить, детей, которых нужно растить? Проникнитесь взаимным уважением. А вы, представители народа, возложите на себя бремя высшей власти, и пусть все пользуются свободой, вместо того чтобы управлять. Судьба ваших предшественников предостерегает вас: вы должны сами завершить свой труд, быть мудрыми, распространять справедливость и не стремиться к известности, подобно Верховному существу, которое вносит гармонию в мир, не обнаруживая себя: общественное благо — это все; что рядом с ним известность! Барнава торжественно проносили под вашими окнами — где он теперь? Те, кого я изобличал, никогда не знали отечества; они обогатились благодаря своим злодеяниям, и не их вина, что вы еще существуете. Нет таких преступлений, которым бы они не способствовали, нет таких изменников, которых бы они не оправдывали; скряги, эгоисты, защитники пороков, риторы, но не друзья свободы, Республика несовместима с ними; им нужны богатства, которые они наживают, нанося ущерб равенству; они ненасытны в своей жажде влияния. Короли рассчитывают на них, чтобы вас уничтожить: можете ли вы положиться на тех, кто, пожимая нечестивую руку Дюмурье, клялся ему в вечной дружбе? И клятва эта соблюдена; свидетели тому Бельгия и армия, вы и вся Европа.

Итак, в течение нескольких лет замышлялся заговор, имевший целью свести Французскую революцию к смене династии. Фракции Мирабо, Ламетов, Лафайета, Бриссо, Орлеана, Дюмурье, Kappa, Эбера; фракции Шабо, Фабра, Дантона, все они постепенно продвигались к этой цели, всеми возможными средствами пытаясь помешать установлению Республики и укреплению ее правительства.

Мы сочли невозможным и далее медлить с выявлением виновных, ибо мы объявили, что уничтожим все фракции: они могут возродиться и обрести новые силы; Европа, по-видимому, рассчитывает только на них. А значит, настал момент уничтожить их, чтобы в Республике остались только народ и вы, и правительство, непоколебимым центром которого вы являетесь.

Дни преступления миновали; горе тем, кто стал бы его поддерживать! Политика преступников разоблачена! Да погибнут те, кто преступен! Республику создают не слабостью, но свирепо строгими, непреклонно строгими мерами против всех, повинных в измене. Пусть сообщники сами обнаружат себя, примкнув к преступной партии. То, что мы сказали, не пропадет на земле. У людей дерзнувших, подобно нам, на все ради истины, можно отнять жизнь, но нельзя вырвать у них сердце, нельзя лишить их гостеприимной могилы, которая укроет их от рабства и от позора за то, что допустили торжество злодеев.

Вот проект декрета. Национальный конвент, заслушав доклад своих Комитетов общей безопасности и общественного спасения, постановляет предъявить обвинение Камиллу Демулену, Эро, Дантону, Филиппо, Лакруа, обвиняемым в сообщничестве с Орлеаном и Дюмурье, с Фабром д'Эглантином и врагами Республики, в соучастии в заговоре с целью восстановить монархию и свергнуть национальное представительство и республиканское правительство. На этом основании Конвент предписывает предать их суду вместе с Фабром д'Эглантином.

 

Примечание 

(*) Одновременно с осуждением "крайних" революционное правительство решило нанести удар по "снисходительным". Решение об этом было принято Комитетом общественного спасения или объединенными комитетами не позднее 28 вантоза (18 марта 1794 г.).
Постановление об аресте Дантона, Демулена, Делакруа и Филиппо было принято в ночь с 30 на 31 марта 1794 г. на совместном заседании правительственных комитетов. Робеспьер подписал его предпоследним, отказались подписать член Комитета общественного спасения Ленде и член Комитета общей безопасности Рюль. Ранним утром постановление было приведено в исполнение. Известие об аресте четырех депутатов вызвало волнение в Конвенте. Первым от имени комитетов выступил Робеспьер, затем на трибуну поднялся Сен-Жюст.
Конвент утвердил постановление комитетов. Доклад Сен-Жюста был опубликован в "Монитере" и по решению Конвента выпущен отдельной брошюрой; неоднократно переиздавался в департаментах и в Париже.

 

 

Возврат на главную страницу