XXXII. Идеологическое наступление сталинизма
Начало Вверх


Глава XXXI


XXXII
Идеологическое наступление сталинизма

Сталин отлично понимал, какая опасность для его бонапартистского всемогущества заложена в идейной непреклонности Троцкого и его сторонников в Советском Союзе. Поэтому он делал одну за другой попытки перевести противоборство с оппозицией в плоскость обвинения её в контрреволюционной деятельности и тем самым избавиться от необходимости идейно полемизировать с ней. Однако ему приходилось так или иначе отвечать в советской и зарубежной коммунистической печати на выступления Троцкого. Те, кто был официально допущен к работам Троцкого ради того, чтобы давать им "идейный отпор", приводили в своих полемических статьях некоторые выдержки из этих работ. Почти все эти "критики троцкизма" были уничтожены в годы великой чистки. Пережить её и сохранить свое положение на идеологическом Олимпе удалось лишь наиболее беззастенчивым "борцам с троцкизмом", заменявшим разбор аргументов Троцкого бесстыдной и разнузданной бранью. Некоторые из них, например, Ильичёв, Поспелов, Пономарев, Митин, Юдин, Константинов сохранили и даже упрочили свое положение "ведущих теоретиков" и после смерти Сталина, будучи возведёнными в сан академиков и членов ЦК.

Все эти люди выдвинулись в ходе идеологических кампаний, проводимых Сталиным с конца 20-х годов с целью ослабить идейное влияние левой оппозиции и других враждебных ему сил в партии и изгнать с духовной арены всех инакомыслящих.

Предметом особого внимания Сталина была художественная литература. После 1927 года от участия в литературном движении был отстранён активный "троцкист" А. К. Воронский, главный редактор журнала "Красная новь", собравший в нем лучшие литературные силы страны. Вслед за этим Сталин решил сделать своей опорой в проведении литературной политики РАПП (Российскую ассоциацию пролетарских писателей). Об этом свидетельствует написанное им 28 февраля 1929 года "Письмо писателям-коммунистам из РАППа".

В этом письме, широко используя излюбленные им аналогии с военным делом, Сталин журил своих адресатов за то, что "РАПП, видимо, не умеет правильно построить литературный фронт и расположить силы на этом фронте таким образом, чтобы естественно получился выигрыш сражения, а значит и выигрыш войны с "классовым врагом". Плох тот военачальник, который не умеет найти подобающее место на своем фронте и для ударных и для слабых дивизий, и для кавалерии, и для артиллерии, и для регулярных частей, и для партизанских отрядов. Военачальник, не умеющий учитывать все эти особенности всех этих разнообразных частей и использовать их по-разному в интересах единого и нераздельного фронта, - какой же это, прости господи, военачальник? Боюсь, что РАПП иногда смахивает на такого именно военачальника"[1]. Естественно, что эти слова побудили рапповцев к применению "военизированных" методов на "литературном фронте".

Мягко критикуя руководителей РАПП за отдельные "перегибы", Сталин не оставлял у них сомнений в том, что признает за ними роль "военачальника" в литературе и считает, что "общая линия" у них "в основном правильная". "Руководить сложнейшим фронтом советской художественной литературы, - подчеркивал Сталин, - призваны вы, и только вы ... Что касается моих отношений к РАППу, они остались такими же близкими и дружескими, какими были до сего времени. Это не значит, что я отказываюсь критиковать её ошибки, как я их понимаю"[2].

Эти установки Сталина были закреплены в редакционной статье "Правды", где содержался призыв "базируясь на основной пролетарской организации (ВОАПП)[3*] и через неё идти вперед к разрешению огромных задач, стоящих перед партией на литературном фронте"[4]. С этого времени круто изменилась роль РАПП. Из организации, хотя и влиятельной, но в общем равноправной с другими литературными группировками, она превратилась в организацию, занявшую монопольное положение в литературном движении.

В соответствии с общим духом идеологической жизни этого периода рапповская критика настаивала на резком обострении классовой борьбы в литературе, обвиняла В. Иванова, Л. Леонова, И. Сельвинского и других советских писателей в "сдвиге вправо", находила в произведениях А. Платонова, К. Федина, Н. Клюева, с. Клычкова "апологию кулака". "Правые", "буржуазные" тенденции были обнаружены в творчестве М. Булгакова, Б. Пильняка и др. Сущность ошибок целой группы поэтов (Э. Багрицкого, М. Светлова, М. Голодного и др.) усматривалась в том, что они "отдельными своими устремлениями, часто не осознанными, работают на нашего классового врага"[5].

Извращённое понимание классового подхода к художественным явлениям было связано в рапповской критике с отвержением понятия "гуманизм". "Никакая форма гуманизма в периоды обострённых классовых боёв не может и не способна укреплять и сплачивать рабочий класс в его общественной практике"[6], - гласила официальная рапповская установка того времени. Генеральный секретарь РАПП Л. Авербах усматривал основной порок рассказа А. Платонова "Усомнившийся Макар" в "пропаганде гуманизма", в том, что писатель отказывался считать истинно человеческим качеством "классовую ненависть"[7]. Рапповский критик Мазнин писал о мелкобуржуазной сущности творчества Шолохова на том основании, что "сладенькая водица поповски-лицемерного всепрощения, гнуснейшего гуманизма является выражением явного влияния на Шолохова классово-враждебных сил"[8]. Ивана Катаева обвиняли в том, что "пламенная вера в человека, ... любовь к людям стирает у него классовые грани", а "гуманизм в его творчестве ... доминирует над классовой пролетарской моралью"[9].

Не ограничиваясь развязыванием и поддержкой погромных кампаний на "литературном фронте", Сталин непосредственно решал судьбу отдельных художественных произведений. Так, в 1931 году на квартире Горького состоялась знаменательная беседа Сталина с Шолоховым о третьей книге "Тихого Дона", в которой описывалось Вешенское казачье восстание против Советской власти. Эту книгу журналы и издательства не решались печатать не только потому, что она противоречила принятой трактовке событий гражданской войны, но и потому, что описание Вешенского восстания могло рождать в сознании читателей ассоциации с прокатывавшимися по стране антиколхозными восстаниями.

Как вспоминал Шолохов, Сталин разговор о книге начал с вопроса о том, откуда писатель взял материалы о перегибах Донбюро ЦК РКП(б) и Реввоенсовета Южного фронта по отношению к казакам. Шолохов понял, что такой поворот разговора был не случайным; ему было известно, что одним из руководителей Донбюро в 1919 году был Сырцов, недавно подвергнутый расправе, а в РВС Южного фронта входили Сокольников и другие большевики, впоследствии ставшие оппозиционерами и уж во всяком случае не входившие в близкое окружение Сталина. Находчивый писатель сразу нашёл ответ, способный удовлетворить вождя. Он сказал, что строил концепцию третьей книги на том, что "троцкисты" "обрушили массовые репрессии против казаков, открывших фронт. Казаки, люди военные, поднялись против вероломства Троцкого, а затем скатились в лагерь контрреволюции ... в этом суть трагедии народа". Этого объяснения было достаточно, чтобы Сталин, поначалу высказывавший опасения, что публикация третьего тома "доставит много удовольствия белогвардейцам", круто сменил свою позицию. Он заявил, что "изображение событий в третьей книге "Тихого Дона" работает на нас, на революцию" и поэтому "третью книгу "Тихого Дона" печатать будем"[10].

Ещё более любопытна история "редактуры" Сталиным пьесы А. Афиногенова "Ложь", принятой в 1932 году к постановке несколькими московскими театрами, но не утверждённой цензурой. В этой пьесе драматург, видевший свою задачу в разоблачении "замаскированных троцкистов", тем не менее не впадал в карикатуру, а пытался объективно представить позиции противостоящих в пьесе сил и тем самым, говоря языком того времени, "предоставлял трибуну врагу". Пьеса рассказывала о нелегальных собраниях оппозиционеров, на которых обсуждалось положение в стране, раскрывала царившую в советском обществе обстановку страха, подозрительности, слежки, доносов. Один из её главных героев Накатов пытался открыть глаза окружающим на попрание большевистских традиций и находил понимание у главной героини пьесы - молодой работницы Нины.

Считая, что пьеса в конечном счёте служит утверждению "генеральной линии", Афиногенов во время встречи со Сталиным осенью 1932 года попросил его ознакомиться с пьесой и получил на это согласие. Посылая спустя полгода Сталину доработанную рукопись, Афиногенов писал, что будет рад каждому указанию "дорогого Иосифа Виссарионовича", "каждой пометке на полях"[11]. Сталин "проработал" рукопись с огромным вниманием, испещрив её не только замечаниями, но и правкой. Уже на первых страницах он отметил фразу о том, что Накатов состоял в оппозиции и за это "с больших вождей снят и направлен на проволочно-гвоздильный завод земестителем директора"[12]. Спустя несколько страниц Сталин вычеркнул монолог Накатова, обращённый к Нине и явно свидетельствовавший о его "троцкистских" взглядах: "Мы становились большевиками в непрестанной борьбе с могучими противниками ... А вы растете на готовых лозунгах. Вам предложено - либо верить на слово, либо молчать. Единственным вашим багажом становятся истины, усвоенные в порядке директивы ... Предписано считать их правдой. А что, если это не так? Что, если "правда", которой ты веришь, - есть ложь в основании своем? И ты споришь ... о конечной неправде - не видя того, что вся страна лжет и обманывает - ибо сама она обманута"[13].

Далее Сталин вычеркнул большой монолог Нины, написав на полях рукописи: "К чему эта унылая и нудная тарабарщина?" Этот монолог свидетельствовал о том, что "троцкистские" идеи находили отклик у тогдашней молодежи: "У нас пыль по всей стране от известки и цемента. Строим. А пыль эта застилает глаза от жизни, не видим мы, что люди растут уродами, безъязыкими, равнодушными ко всему. Разве, когда трамвай задавит женщину, - выругаемся - вот опять задержка движения. Двойная жизнь ... Сами себя успокаиваем - такая, мол, жизнь и нужна нам, мы - новые, мы - хорошие. Хвалим себя, красивые слова пишем, портреты, ордена даем - и всё напоказ, для вывески. И все это знают, все к этому привыкли, как к бумажному рублю, на котором надпись "обязателен к приему по золотому курсу". Никто этот рубль в Торгсин не несёт. Так и все наши лозунги - на собраниях им аплодируют, а дома свою оценку дают, другую. Оттого и не стало теперь крепких убеждений - вчера был вождь, и все перед ним кадили, а завтра сняли его и никто ему руки не подаёт. Прежние большевики за каждое слово своего убеждения шли в тюрьмы, сидели на каторге, а теперешние - как их чуть затронули, сейчас письма писать и ото всей жизни отрекутся ... Мы ходим на демонстрации столько лет и вам верим много лет - но всё это не прочно. Нам сравнивать не с кем, да и не дают нам сравнивать, и не знаем мы, что будет завтра генеральной линией - сегодня линия, завтра уклон (выделенные слова Сталин подчеркнул - В. Р.). А я устала так жить, я хотела бы сама во всём разобраться и так понять, чтобы, если навалятся на меня мучители революции, - я бы в пытках говорила о своем, оставалась тверда. А теперь мы на глиняных ногах от того, что твёрдым быть сейчас легко, раз партия в стране одна и партия эта - железная сила. За её спиной мы и прячемся ... А врем мы и обманываем и подличаем и друг друга ненавидим, как сто лет назад, а, может быть, даже хуже"[14].

Особое недовольство Сталина вызвал кульминационный эпизод пьесы, в котором заместитель наркома Рядовой, давний товарищ Накатова, после спора с ним собирался информировать "органы" о его настроениях, а возмущённая этим Нина стреляла в Рядового. Трижды перечеркнув эту "террористическую" сцену, Сталин написал: "Советую переделать всё остальное и обойтись без выстрела Нины и его последствий"[15].

Разумеется, в пьесе Афиногенова были и филиппики "положительных героев" против Накатова, и выспренные славословия в адрес Сталина, который "ведёт нас, сорвав маски со многих высокообразованных лидеров, имевших неограниченные возможности и обанкротившихся". Однако все они перекрывались суждениями Накатова о "системе магометанского (Сталин заменил это слово на "приказного") социализма", о "верхах", которые воспитывают "янычар, готовых броситься на любого, кто усомнится в правильности линии" и т. д.[16]

В "заключении" Сталина по поводу пьесы недвусмысленно резюмировалось, что "пускать пьесу в таком виде нельзя"[17].

Посчитавший, что переделка пьесы в духе замечаний Сталина позволит ей увидеть свет, Афиногенов создал новый вариант и направил его Сталину, заодно попросив посмотреть результаты работы над пьесой в московских театрах. Уже на следующий день на этом письме появилась резолюция Сталина: "T. Афиногенов! Пьесу во втором варианте считаю неудачной"[18]. После этого автор вынужден был обратиться к театрам с просьбой снять пьесу с постановки.

Не меньшее внимание, чем художественной литературе, Сталин уделял положению в области философии. В октябре 1930 года состоялось заседание президиума Комакадемии, на котором обсуждался вопрос "О разногласиях на философском фронте". Оно свелось к проработке академика А. М. Деборина, ответственного редактора ведущего философского журнала "Под знаменем марксизма". Особое рвение в критике Деборина и его учеников, известных философов Карева, Стэна, Луппола проявили наиболее рьяные сталинисты, как "старые" (Ярославский), так и "молодые" (Митин).

Вскоре к Деборину обратился заведующий культпросветотделом ЦК Стецкий, заявивший, что отныне требуется утвердить один авторитет во всех областях научного знания, в том числе в философии - авторитет Сталина. Вскоре после этого Деборина посетили молодые философы Митин, Юдин и Ральцевич и предъявили ему требование: он должен публично выступить с осуждением своих учеников и провозгласить Сталина великим философом. Отлично понимая, чем он рискует, Деборин категорически отказался пойти на сделку со своей научной совестью и выполнить этот ультиматум.

После этого Сталин решил сам вмешаться в философские споры. Он принял участие в заседании бюро партийной ячейки Института Красной профессуры и выступил там с речью, в которой предписал осуществить погром во всех общественных науках, "разворошить и перекопать весь навоз, который накопился в философии и естествознании. Всё, что написано деборинской группой, - разбить. Стэна, Карева вышибить можно ... Деборин, по-моему, безнадежный человек, однако в редакции его надо оставить, чтобы было кого бить"[19].

Эти установки Сталин закрепил в ответах на вопросы участников заседания. На вопрос: "Надо ли связывать борьбу в теории с политическими уклонами?" он ответил: "Не только можно, но и обязательно нужно". Отвечая на вопрос: "На чем следует сосредоточить свое внимание институту в философской области?" Сталин заявил: "Бить - главная проблема. Бить по всем направлениям и там, где не били. Гегель - для деборинцев - икона. Плеханова надо разоблачить. Он всегда свысока относился к Ленину. И у Энгельса не всё правильно. В его замечаниях об Эрфуртской программе есть местечко насчёт врастания в социализм. Это пытался использовать Бухарин. Не беда, если где-то в своей работе заденем Энгельса"[20].

Эти указания были закреплены организационными выводами. 26 января 1931 г. было опубликовано постановление ЦК "О журнале "Под знаменем марксизма", в которой группа Деборина обвинялась в отрыве философии от политики и в скатывании "в ряде важнейших вопросов на позиции меньшевистствующего идеализма"[21]. В этом придуманном Сталиным определении слово "меньшевистствующий" намекало на то, что Деборин до революции был меньшевиком, а слово "идеализм" - на его позитивное отношение к гегелевской философии.

С этого времени в печати появился термин "новое философское руководство", под которым имелись в виду молодые карьеристы Митин и Юдин, чье "научное творчество" исчерпывалось многочисленными брошюрами и статьями, прославлявшими "теоретический гений" Сталина и требовавшими "выкорчевывать агентуру классового врага", "агентуру троцкизма" во всех общественных науках.

Как отмечалось в "Рютинской платформе", "разгром деборинской группы за то, что она не проявляла усердия в апологетической защите политики Сталина и в восхвалении его теоретически безграмотных и тупых статей,.. окончательно завершил теоретическое опустошение партии.

В настоящее время на теоретическом фронте подвизается всё, что есть в партии самого недобросовестного, бесчестного. Здесь работает настоящая шайка карьеристов и блюдолизов (Митин, Юдин, Ральцевич, Кольман и пр.), которые в теоретическом услужении Сталину показали себя подлинными проститутками"[22].

Нелишне добавить, что эта "шайка" (за исключением Ральцевича, попавшего в мясорубку 1937 года) в дальнейшем сыграла ведущую роль в истреблении лучших советских философов и в объявлении "буржуазными" важнейших отраслей современной науки: генетики, кибернетики, теории относительности и т. д.

Наибольшее внимание Сталин уделял "историческому фронту". Одним из главных идеологических средств утверждения сталинизма явилось насаждение лживых версий об истории большевизма и Октябрьской революции. Открывшиеся ещё в 1924 году фальсификаторские кампании приобрели к началу 30-х годов огромные масштабы и вылились в беспощадную расправу с честными марксистскими историками. Вслед за учёными, примыкавшими к оппозициям, жертвой этой расправы стал основатель и директор Института Маркса-Энгельса Д. Б. Рязанов. Обладавший огромным авторитетом в международном рабочем движении, Рязанов в 20-е годы получил от немецких социал-демократов - хранителей архива Маркса и Энгельса - фотокопии многих неопубликованных работ из этого архива. Под его руководством были впервые изданы "Немецкая идеология", "Диалектика природы", рукописи молодого Маркса и значительная часть переписки Маркса и Энгельса. В 1930 году было торжественно отпраздновано 60-летие Рязанова. В сборнике, посвящённом этому юбилею, К. Цеткин писала: "На цоколе великолепного памятника созидательной научной работы советского государства неизгладимыми чертами вырезано имя "Рязанов"[23].

Неспособный к сделкам со своей научной совестью, Рязанов вызывал ненависть Сталина. В упомянутой выше беседе в Институте Красной профессуры, перечисляя имена тех, кого следует "бить", Сталин особо подчеркнул: "Не забудьте Рязанова. Вообще Институт Маркса и Энгельса у нас на отлете"[24].

Для расправы с Рязановым было использовано то обстоятельство, что в его Институте работали несколько бывших меньшевиков, занимавшихся в основном переводами произведений Маркса и Энгельса. В 1930 году они были арестованы и затем посажены на скамью подсудимых на процессе по делу "Союзного бюро". Некоторые из них "признались" в том, что совместно с Рязановым занимались "вредительской деятельностью на историческом фронте". В феврале 1931 года Рязанов был исключён из партии и направлен в административную ссылку в Саратов, где работал консультантом при библиотеке университета до 1937 года, когда он был вторично арестован и расстрелян.

В статье "Дело т. Рязанова" Троцкий раскрывал подлинные причины обвинения старого революционера в "измене партии". "Рязанов обвиняется не больше и не меньше, как в участии в заговоре меньшевиков и эсеров, связанных, в свою очередь, с заговором промышленной буржуазии.., - писал Троцкий. - Мы ни на минуту не сомневаемся в том, что т. Рязанов ни в каком заговоре не участвовал. Но откуда же, в таком случае, взялось обвинение? Если оно выдумано, то кем и с какой целью?.. Кому нужен мировой скандал вокруг имени Рязанова?"[25].

Троцкий напоминал, что за последние годы Рязанов отстранился от активного участия в политической жизни. "Он разделил в этом отношении участь очень многих старых членов партии, которые с отчаянием в душе отошли от внутренней жизни партии, замкнувшись в хозяйство или культурничество. Только это самоотречение давало Рязанову возможность охранять свой Институт от разгрома в течение всего послеленинского периода". Однако удержаться даже на такой нейтральной позиции оказалось невозможным. "Жизнь партии, особенно со времени XVI съезда, превратилась в постоянный экзамен на верность единому и единственному вождю ... Но Рязанов был органически неспособен подличать, подхалимствовать, упражняться в излиянии верноподданических чувств". Поэтому в его Институт была направлена группа молодых "красных профессоров", которые "обычно мало смыслят в марксизме, но зато набили себе руку в деле подвохов, кляуз и фальшивых доносов". Эта группа занялась провокационной травлей старого учёного. Конечно, "если б Рязанов где-нибудь, хотя бы в нескольких словах, намекнул на то, что Маркс и Энгельс были только предтечами Сталина, то все козни молодых негодяев сразу рассыпались бы прахом, и никакой Крыленко (обвинитель на процессе "меньшевистского центра" - В. Р.) не осмелился бы вменить Рязанову в вину его потачки по отношению к переводчикам-меньшевикам. Но на это Рязанов не пошёл. А на меньшем генеральный секретарь не мог примириться"[26].

В расправе над Рязановым Троцкий усматривал новый симптом того, что, "достигнув аппаратного всемогущества, Сталин чувствует себя внутренне более слабым, чем когда бы то ни было ... Ему необходимы каждодневные подтверждения его прав на роль диктатора. Так наступила очередь Рязанова ... Старый революционер сказал: "служить молча, стиснув зубы - готов; восторженным холуем быть - не могу". Вот почему Рязанов попал под партийное правосудие Ярославских. После этого Ягода сервировал улики"[27].

Избавившись от последнего крупного большевистского историка (не считая Покровского, "разоблачение" которого развернулось несколько позже, после его смерти), Сталин в конце 1931 года решил выступить сам в качестве историка марксизма и международного рабочего движения. Его письмо в редакцию журнала "Пролетарская революция" "О некоторых вопросах истории большевизма" положило начало шумной идеологической кампании, направленной на окончательный запрет сколько-нибудь объективного освещения в советской и зарубежной коммунистической печати как прошлой деятельности Троцкого, так и его позиций в современной политической борьбе. Сталин требовал покончить с "гнилым либерализмом ... в отношении троцкизма, хотя бы разбитого и замаскированного". Как "головотяпство, граничащее с преступлением", он расценивал взгляд на троцкизм как на фракцию в мировом коммунистическом движении. "На самом деле троцкизм давно уже перестал быть фракцией коммунизма. На самом деле троцкизм есть передовой отряд контрреволюционной буржуазии, ведущей борьбу против коммунизма, против Советской власти, против строительства социализма в СССР"[28]. Это новая формула, прочно вошедшая в партийный лексикон, завершала пятилетнюю кампанию по отождествлению "троцкизма" с контрреволюцией и вменяла в обязанность коммунистам отношение к Троцкому и "троцкистам" не как к идейным оппонентам, а как к злейшим политическим врагам.

Сразу после публикации письма Сталина из библиотек были изъяты все работы Троцкого, изданные до его изгнания из страны, и все книги, в которых приводились ссылки на эти работы или содержались упоминания о его революционной деятельности. Обнаружение при обысках таких книг в личных библиотеках стало основанием для приобщения их в качестве вещественного доказательства к делам о "контрреволюционной троцкистской деятельности".

Статья Сталина и развивавшая её основные положения речь Кагановича на юбилейном вечере, посвящённом десятилетию Института Красной профессуры (декабрь 1931 года), дали сигнал разнузданной борьбе с "троцкистской контрабандой" не только в СССР, но и в зарубежных коммунистических партиях. Руководящие органы европейских компартий приняли специальные решения с одобрением сталинской статьи. Торез, Тольятти и другие руководители Коминтерна активно включились в переписывание истории с позиций новых сталинских установок.

Попутная цель сталинской статьи состояла в том, чтобы нанести новый удар по левому крылу социал-демократии, представив её предшественников (прежде всего Розу Люксембург) в качестве врагов ленинизма. В этой связи Троцкий выступил со статьей "Руки прочь от Розы Люксембург!" Напоминая, что по поводу Люксембург Ленин привёл старое двустишие: "Случается орлам пониже кур спускаться, но курам никогда под облак не подняться", Троцкий писал: "Вот именно! Вот именно! По этой самой причине Сталину следовало бы осторожнее расходовать свою злобную посредственность, когда дело идёт о фигурах такого масштаба, как Роза Люксембург"[29].

Показывая, что в своих оценках Ленина как якобы непримиримого противника "люксембургианства" Сталин не только злостно искажает ленинские взгляды, но и противоречит собственным высказываниям предшествующих лет, Троцкий замечал: "Сталин ещё раз пойман с поличным. Пишет ли он о вопросах, в которых ничего не смыслит? Или же сознательно играет краплеными картами в основных вопросах марксизма? Такая альтернативная постановка вопроса не правильна. На самом деле есть и то, и другое. Сталинские фальсификации сознательны, поскольку продиктованы в каждый данный момент вполне отчётливым личным интересом. В то же время они полусознательны, поскольку первобытное невежество не ставит никаких препятствий его теоретическому произволу"[30].

Письмо Сталина "О некоторых вопросах истории большевизма" положило начало травле многих большевистских историков, включая даже такого преданного сталиниста, как Ярославский, который вскоре покаялся в том, что недостаточно осветил в своих исторических работах роль Сталина в развитии большевизма.

Развернувшаяся погромная кампания коснулась авторов всех учебников по истории партии, всех историков Октябрьской революции. Особенно сильный удар был нанесён по Шляпникову - автору книг "Революция 1905 года", "Канун семнадцатого года" и "1917 год" (последний труд состоял из четырёх томов, изданных в 1923-1931 годах). 8 января 1932 года в "Правде" появилась двухподвальная статья "1917 год в меньшевистском освещении", написанная группой "красных профессоров" во главе с Поспеловым. В этой статье работа Шляпникова именовалась "гнусным троцкистским пасквилем", "возмутительной клеветой", "чудовищной фальсификацией" и т. п. Главная причина этих обвинений заключалась в том, что Шляпников - сам активный участник февральской и Октябрьской революции - "не осветил руководящую и направляющую роль товарища Сталина в Октябрьском восстании" и даже писал об ошибках Сталина в 1917 году. Вслед за появлением этой статьи было принято решение Политбюро, в котором Шляпникову предлагалось "признать свои ошибки и отказаться от них в печати. В случае же отказа со стороны т. Шляпникова выполнить этот пункт в 5-дневный срок - исключить его из рядов ВКП(б)"[31]. После этого решения Шляпников обратился в Политбюро, обещая исправить формулировки, которые "могут подать повод для неправильного толкования". Вслед за этим в "Правде" было опубликовано его заявление, в котором он признавал свои "ошибки" и заверял, что примет все меры к их исправлению[32].

В "Рютинской платформе" подчеркивалось, что в "историческом" письме Сталина "сила доказательства обратно пропорциональна силе окрика зазнавшегося, зарвавшегося, обнаглевшего вождя, чувствующего себя в партии и стране, как в своей вотчине, где он волен казнить и миловать всякого ... Отныне историю партии будут писать, вернее фабриковать заново ... Фальсифицировать историю партии под флагом её защиты, раздуть одни факты, умолчать о других, состряпать третьи, посредственность возвести на пьедестал "исторической фигуры" - вот в чем будет заключаться суть переработки учебников по истории партии"[33].


ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Знамя. 1990. № 1. с. 199.<<

[2] Там же. с. 199-200.<<

[3*] ВОАПП - Всесоюзное объединение ассоциаций пролетарских писателей, среди которых ведущей была РАПП.<<

[4] Правда. 1929. 4 декабря.<<

[5] Буржуазные тенденции в современной литературе. М., 1930. с. 135-136.<<

[6] На литературном посту. 1930. № 21-22. с. 29.<<

[7] На литературном посту. 1929. № 23. с. 17.<<

[8] РАПП. 1931. № 1. с. 167.<<

[9] Литературная энциклопедия. т. 5. М., 1931. с. 155.<<

[10] Новый мир. 1988. № 9. с. 267.<<

[11] Куманев В. А. 30-е годы в судьбах отечественной интеллигенции. М., 1991. с. 270.<<

[12] Там же. с. 271.<<

[13] Там же.<<

[14] Там же. с. 271-272.<<

[15] Там же. с. 273.<<

[16] Там же. с. 272.<<

[17] Там же. с. 274.<<

[18] Там же.<<

[19] Октябрь. 1988. № 12. с. 69.<<

[20] Там же.<<

[21] КПСС в резолюциях и решениях. т. 5. с. 264.<<

[22] Реабилитация. с. 417.<<

[23] На боевом посту. Сборник к шестидесятилетию Д. Б. Рязанова. М., 1930. с. 23.<<

[24] Политическое образование. 1989. № 13. с. 85.<<

[25] Бюллетень оппозиции. 1931. № 21-22. с. 19-21.<<

[26] Там же. с. 21.<<

[27] Там же.<<

[28] Сталин И. В. Соч. т. 13. с. 98-99.<<

[29] Бюллетень оппозиции. 1932. № 28. с. 14.<<

[30] Там же. с. 15.<<

[31] Реабилитация. с. 114.<<

[32] Правда. 1932. 9 марта.<<

[33] Реабилитация. с. 335-336.<<


Глава XXXIII


Яндекс.Метрика

© (составление) libelli.ru 2003-2020