2. Против методологического разоружения
Начало Вверх

2. Против методологического разоружения

Ныне модно считать философию не наукой. Разброд в умах самих философов с количественным перевесом явно в пользу «нигилистов» хорошо виден по дискуссии «Наука ли философия?» в журнале «Философские науки» в 1989 г., начиная с № 6. Это поветрие идет как от людей, считающих себя философами, так и от специалистов других сфер, отчасти просто малограмотных, отчасти раздраженных разнобоем у философов. И те, и другие фактически считают философию болтологией. Из них профи, правда, думают, что в философии позволительно (имеет смысл, на то она и философия) высказывать бесконтрольно все, что взбредет в голову по поводу философических тем, о чем философ Гегель говорил [16]: «…философствование без системы не может иметь в себе ничего научного; помимо того что такое философствование само по себе выражает только субъективное умонастроение, оно еще и случайно по своему содержанию. Всякое содержание получает оправдание лишь как момент целого, вне которого оно есть необоснованное предположение или субъективная уверенность». Это поветрие совершенно обезоруживающе и разрушительно. Все-таки и философия тоже может быть наукой, если она не ограничивается случайными мыслями, а систематически изучает мир и делает выводы, опираясь на весь опыт человечества.

С другой стороны, ученым «конкретных» наук полезно было бы послушать другое поучение Гегеля оттуда же: «Философия часто считается формальным, бессодержательным знанием, и нет надлежащего понимания того, что все, что в каком-нибудь знании и в какой-нибудь науке считается истиной и по содержанию, может быть достойно этого имени только тогда, когда оно порождено философией: что другие науки, сколько бы они ни пытались рассуждать, не обращаясь к философии, они без нее не могут обладать ни жизнью, ни духом, ни истиной».

Отчасти мнение о ненаучности философии идет от плюралистских тенденций, имеющих происхождение на Западе в качестве результата логического развития важного течения тамошней методологии. Оригинальны история и судьба в 20-м веке у западноевропейской ветви теории познания, в основном применительно к физике. Во времена научного оптимизма, когда открытия сыпались как из рога изобилия, у методологов, не знакомых с диалектикой (хотя они, вероятно, о ней слышали и даже, возможно, читали), появился критерий верификации, который в простом варианте вылился для обычного физика-прикладника в очевидное для него требование строить теории по фактам, что он в общем-то и сам знал. Однако это простенькое, типичное для метафизиков и позитивистов решение довольно быстро было раскритиковано и дискредитировано явными к тому времени недостатками. Во-первых, теории вовсе не всегда идут строго по фактам, что лишает критерий требовавшейся определенности. Во-вторых, сами факты зависят от интерпретации, то есть от принятой теории или представления (не бывает фактов без интерпретации), так что в недиалектическом подходе получается порочный круг, и рост знания невозможен. В действительности же, как верно сказал весьма близкий к диалектике А.Н.Уайтхед, «существует один всеобъемлющий факт - развертывающаяся история Вселенной». ([17], с. 550) Примерно как у Беркли в его «опровержении» материализма совершенно правильно получился как вещь в себе (сам по себе, без субъекта) только один объект - совпадающий со всей материей, что он необоснованно принял за недостаток материализма вообще, а не метафизического материализма, только и известного в его время. И в обоих случаях надо научиться получать отдельные более мелкие факты и объекты - без деятельностного подхода задача неразрешимая. Отсюда ясно, что задача установления критерия адекватности теории и правильности познания не так проста и прямолинейна, как представляется даже самым умудренным позитивистам. Но и не вовсе безвыходна.

Верификацию сменил выдвинутый К.Поппером критерий фальсифицируемости теорий, который триумфально шествует по миру уже полвека, а в последнее десятилетие официально завоевал и вузы нашего отечества. Мне кажется, что до выдвижения такого критерия трудно было додуматься. Мысль была хотя и естественно возникающая в размышлениях, но вроде тут же и уходящая. Оригинальной и, по-моему, даже уникальной особенностью критерия фальсифицируемости явилось то, что он уже не говорит о верности, адекватности или какой-либо точности теории, а оценивает только принадлежность ее к разряду научных, да и то скорее в отрицательном плане: теория не является научной, если она не фальсифицируема, что понимается как невозможность в принципе противопоставить ей (и даже помыслить) никаких возражений и опровержений. Тут сразу же появляется масса спекулятивных рассуждений о нефальсифицируемости ряда не уважаемых нами теорий. Но в действительности затруднительно вступить в спор только с невнятным бредом, да и то если его рассматривать изолированно, только самого по себе, без взгляда извне, не используя общее знание - ведь в противном случае можно поставить диагноз! Так что критерий фальсифицируемости есть чисто надуманная, не работающая, неконструктивная, пустая конструкция. Тот же Уайтхед раньше и гораздо точнее сказал ([17], с. 555): «Систематическое познание... в общем и называется наукой». Никакому реальному ученому-практику никогда и в голову не придет проверить: а вдруг его измышления нефальсифицируемы? У этого критерия нет области приложения! И при этом множество образованных людей восторженно упоминают его в своих сочинениях. Поневоле вспомнишь мудрого Г.К.Честертона [18]: «Те, кого мы зовем интеллектуалами, делятся на два класса: одни поклоняются интеллекту, другие им пользуются. Бывают исключения, но чаще всего это разные люди. Те, кто пользуется умом, не станут поклоняться ему - они слишком хорошо его знают.

Научные модели мира и общезначимость науки

Но у критерия фальсифицируемости есть одно положительное качество. Его относительно нетрудно запомнить к экзамену. Но в последнее десятилетие у нас гораздо больше стали «проходить» и Э.Гуссерля - тоже в связи с той же злосчастной проблемой истинности отражения и познания. У него короткой шпаргалкой не отделаешься, а уж связи массы терминов и их понимание уловить еще труднее.

Однако если посмотреть на суть разбираемых им вопросов и на ракурс, в котором Гуссерль смотрит на проблему, то окажется, что и они не имеют практического приложения в работе реального исследователя природы и общества, разве что кроме психологов при рассмотрении ими некоторых проблем их сферы.

Надо отметить, что вместо зависящего от вполне субъективных особенностей простого чувственного одномоментного знания и отражения какого-то состояния мира, с которого начинает анализ Гуссерль, в науках о природе и обществе изучается поведение, связь вещей, которые отмечаются и понимаются не чувствами, а умом, фиксирующим, обрабатывающим и сопоставляющим чувства, действия и результаты.

Некоторое время назад я был удивлен, озадачен и не сразу осознал смысла вопросов в интернетной конференции, когда ко мне как к физику обратился кто-то, видимо, связанный с психоанализом, за пояснениями: какую роль играют особенности, склонности, ошибки, неточности, сбои работы мозга в построении какой-нибудь физической теории? Я никак не мог понять, как и в какой этап приделать этот вопрос к процессу порождения теории. Потом все же осознал, что мы существуем и думаем в разных мирах. Они представляют (я не думаю, что обдуманно, а просто бессознательно переносят свой привычный опыт), что физическая теория возникает как впечатление от мира, как субъективная картина - вроде чувственного отпечатка мира, видимого именно данным субъектом с его личными ощущениями и строем чувств. Но это совершенно не так. Физическая теория не создается как картина кистью из чувственного субстрата по образцу, не рождается как ощущение от внешнего воздействия. Она строится как модель, как конструкция из конструктора из элементарных кирпичиков, обозначающих объективные свойства, действия и процессы, скроенные по эталонам, совершенно одинаковым для всех, по крайней мере имеющим не слишком различающуюся практику, общезначимым в плане сравнения с реальностью. И эта конструкция сравнивается с реальностью или с какой-либо ее частью по производимым - наблюдаемым и модельным - эффектам, причем оцениваемым стандартными для данной науки средствами. В таком случае сравнение конструкции с реальностью совершается разумными людьми одинаково. Вроде того, что совпала ли одна риска с другой или нет, - результат будет один и тот же для всех. Так что законы Ома или Ньютона, открытые другими людьми, отличались бы только названиями и обозначениями.

Если предложенная конструкция при сравнении с реальностью не выдерживает критики, то она отбрасывается и заменяется новой. Это сравнение производится в принципе совершенно единообразно всеми субъектами независимо от количества у них ног, голов, от их возраста и темперамента, лишь бы они могли логически мыслить. И сравнение может производиться по пунктам в разных последовательностях, результат не изменится.

В итоге физические теории, как и чисто формальные математические, общезначимы для всех субъектов, если теории достаточно полны, чтобы субъект мог построить и применить инструментарий, необходимый для оперирования объектами, описываемыми теорией. Всякий индивидуализм (индивидуальность) здесь исчезает, решает только разум. Конечно, если он с существенным дефектом, то данный субъект просто выпадает из разряда нормальных пользователей теорией. Но различие в темпераментах, склонностях и прочих подобных особенностях субъекта, не относящихся к чисто рассудочному разуму, не влияет на результаты проверки и пользования теорией. Теория принимается или не принимается одинаково всеми разумными людьми (практически, конечно, не всегда легко и быстро).

К тому же Гуссерль слишком неосторожно говорит об объекте отражения, не поясняет достаточно строго и реалистично, что такое объект. Вообще, западные философы, не воспринявшие диалектическую теорию познания, плохо понимают, что в научном отражении строятся модели не как картины, а деятельностные, практические - соответственно данной сфере науки.

В отличие от интенциональностей и прочих моментов непосредственного перетекания у Гуссерля объектов наблюдения в объекты отражения, научное отражение реальности (теории) строится в виде моделей, которые составляются не из непосредственных субъективных откликов (ощущений, чувствований, впечатлений), а из формальных блоков элементарных событий и действий с модельным материалом, построением из них некоторых требуемых конструкций. Без теории отражения, созданной в диалектическом материализме, говорящей фактически, что теории есть идеальные модели, адекватность которых осуществляется практическим сравнением, а сравнение всегда не абсолютно точно, ничего этого нельзя понять. Одно то, что Гуссерль постоянно говорит о направлении внимания на некоторый предмет, указывает на принципиальную невозможность наличия у него строгости, из-за которой вообще предпринято его построение, - потому что пока что в самой неисчерпаемой материи нет никаких отдельных предметов, так что предмет, на который вроде бы направлена интенция, - всегда один и тот же - материя.

Верность познания - не в чувствах, а в разуме

Реально мы не можем познание основывать как на исходном только на ощущениях и некоторых немного более высоких чувствах, возводить на этих основаниях высший уровень познания, хотя без них и не может быть связи с миром (и нас самих), и ощущения уже накладывают принципиальный отпечаток на формы отражения (в принципе одинаковый для всего познающего - структурирование и упрощение отражаемого в отражении [8]). Но их еще недостаточно для достижения необходимой для появления науки вещи - разума. При наличии ощущений, чувствительности все же развитие может ограничиваться достижением только очень низкого уровня, без всякой возможности научения. Так что не вот из чувств получишь разум и проверишь правильность познания. Разум надо получать у очень сложных объектов. Но с ними трудно работать, трудно анализировать и тем более синтезировать их результирующие эффекты. Некоторую аналогию могут представить проводившиеся расчеты [19] турбулентности в кильватерной струе корабля при исходных объектах среды - молекулах воды. Во-первых, приблизительная модель следа за кораблем, видимо, попроще разума. Во-вторых, расчет проводился на мощных суперкомпьютерах. В-третьих, все равно восхождение от молекул к турбулентным образованиям было разбито на несколько этапов, когда некоторые усредненные результаты расчета на предыдущем этапе брались как новые элементы системы. Нескольких же чувств для получения разума мало, а если исходить из нейронов, то при обобщениях (вроде крупнозернистого усреднения) можно и чувств как чувств не получить.

Но в действительности для анализирования вообще возможности у реального научного сообщества правильности познания нет необходимости опускаться как на исходное (а не лишь как к приборам) на такие глубинные уровни отражения. Изучать надо познание уже разумных существ, так как о неразумных как познающих вообще не идет и речи. Тем более, что в познании важны сведения, получаемые не только прямо и непосредственно от ощущений от изучаемого объекта. Сведения могут быть и косвенными, через приборы, а также получаться от других людей. Непосредственные ощущения имеют конкретную ограниченность как в характере (спектре) чувств, так и в точности. Искусственные механизмы отражения принципиально и без видимых ограничений расширяют возможности познания. Но такие сведения не могут быть получены без разума. Все это лежит вне сферы подхода Гуссерля.

И не надо переживать, что при каких-то чувствах у нас никак не получается разум. Значит, этот объект - не член научного сообщества, тем более не характерный его представитель. В научном сообществе - только разумные члены. И в анализе методологии познания надо исходить не из самых чувств, а уже с уровня разума (мозгов), который рассматривает ситуации - комплексы событий, которые вообще не могут быть увидены чувствами, - и выводит заключения. Вот методы-то рассмотрения ситуаций в общем случае и производства заключений в плане их способности приводить к правильным результатам и есть предмет изучения методологии.

Да и истинности познания нельзя увидеть из анализа работы самих по себе ощущений и чувств вне деятельности. Хотя бы уже потому, что отражение не есть зеркальная копия реальности и существует в другой сфере бытия. Как мы можем вообще сделать заключение об успешности познания, постоянно видя искажение «эманаций» объекта чувствами? Никак и никогда. Правильность познания не проверяется по степени зеркальности отражения, которое к тому же есть нечто неизвестное, не наблюдаемое, а определяется по успешности деятельности и тем надежнее, чем шире, разностороннее деятельность. Помимо этого очевидно, что возможность познания и устойчивости, сохранения значения знания зависит не только от свойств чувств и вообще аппарата отражения, но и от свойств отражаемого, изучаемого материала, познаваемого мира, который в принципе мог бы быть например, совершенно неустойчивым, что лишало бы всякое знание какого-либо значения. Вообще необходимым условием правильной, успешной ориентировки (познания) является наличие фиксации устойчивого соответствия эффектов влияния объектов характеристикам (условиям) воздействия, чтобы вообще можно было говорить о возможности установления (выяснения, обнаружения) причинной связи. С помощью каких средств и промежуточных форм это соответствие будет установлено - безразлично (так что, например, глаз и искусственный оптический прибор с каким-либо преобразователем эффекта не обязательно следует принципиально различать). Конечно, этого недостаточно для правильного познания: на любом последующем этапе процесс познания и правильного применения его результатов в деятельности может быть нарушен, прерван. Все это совместно испытывается в деятельности, поскольку, чтобы быть систематически успешными, действия должны соответствовать объективному состоянию вещей. И осознается успешность умом-разумом, а не самими первичными чувствами.

Получается, что для практических ученых построения Гуссерля оказываются, за указанным мной исключением, по меньшей мере очень далекими и бесполезными. Я думаю, в этом плане ситуация с трудами Л.Витгенштейна примерно аналогична. Недавно у нас вышла обзорная книга А.З.Черняка [20] с подходящим к теме этой заметки названием: «Проблема оснований знания и феноменологическая очевидность. И он в завершение изложения исследований Гуссерля и Витгенштейна в этом направлении не указал убедительно ничего реально конструктивного и практически пригодного.

Вот яркие примеры разницы интересов и уместности диамата и абстрактной или частной философии, которая нисколько не нужна, не интересна и не будет известна никаким практикам кроме, возможно, психологов. Причина этой разницы - в разном понимании критерия истины, что в свою очередь проистекает из обращенности диалектического материализма к общей практике, а частных систем - к отдельным, частным ее сторонам, и, соответственно, к частностям познания. В методологии познания надо обращать основное внимание на знание и разум, а не на подсознание. Склонности и странности не имеют никакого отношения к той очевидности, которая является доказательством, и, соответственно, к выбору правильной теории, являющейся решением (фактически единственным, если говорить о наилучшем) в данной ситуации. Это не личная очевидность или не вполне личная очевидность, а очевидность для науки, потенциально одинаковая для всех носителей разума. Если кто-то не понимает новой правильной теории, то это его заботы в плане постижения научных достижений. А в методологии познания физики вопросами, кардинальными для выбора путей и методов исследования, то есть и для правильности познания, являются, например, возможность или невозможность познания, приблизительность или точность моделей природы, наличие или отсутствие конечных структур материи, исчерпываемость или неисчерпаемость познания, состоятельность или несостоятельность редукционизма и т.п., в которых ни о каких сторонах психологии нет речи. Нигде в практических приложениях ответов на эти вопросы не ставится вопрос о нормальности самого исследователя. К наличию нестыковок, трудностей и парадоксов теории или к их отсутствию также не имеют отношения личные качества исследователя. Это вопросы не методологии физики.

Наши достижения

Имеется анализ (а вообще об этом в действительно исследовательском аспекте пишут мало), который стоит как бы между начальной установкой Гуссерля и даже чуть ли не Декарта и деятельностным подходом. Статья Г.А.Смирнова «Очевидность как основание знания» [21] начинается с метафизической схемы: «В составе любой научной теории есть сущности и структуры, которые осознаются как нечто самоочевидное... исходные сущности и структуры должны быть очевидны в том смысле, что все их характеристики, все их особенности должны усматриваться непосредственно из них самих, причем усматриваться с той степенью ясности и определенности, которая исключает возможность разночтения, что важно как с точки зрения достоверного знания исходных образований, так и для обеспечения надежного фундамента для всей системы знания, опирающейся на данные “самоочевидности”«. (с. 56) Ясно видно, что никакого самопознания и саморазвития абсолютной или какой-либо иной идеи, а также знания здесь нет. Зачем Г.А.Смирнов написал о «любой научной теории» - непонятно, так как ниже он опровергает это утверждение.

Приводимый им затем пример показывает, откуда идет этот подход с приписыванием обязанности исходным сущностям и структурам быть очевидными с самого начала - от математического идеала: Евклид начинает с самоочевидных утверждений, а неочевидные - теоремы - выводятся очевидными шагами. Но все-таки в наше время, слава богу, уже известно, что, «как выяснилось, истинность (судя по контексту, видимо, абсолютная, которую Г.А.Смирнов в конце 20-го века где-то нашел в реальном, а не математическом познании. - В.Г.) любого утверждения, независимо от того, какую функцию оно выполняет в ходе построения теории, - принимается ли без доказательства в качестве аксиомы или же выводится на основании определенных правил из других утверждений, - не может быть усмотрена из него самого. Истинность - это характеристика не изолированного, отдельно взятого утверждения, а утверждения, рассматриваемого в соотнесении с другими положениями данной теории». (С. 56) Это уже хорошо, если рассматривать заключение благожелательно и принимать утверждения за определения структур и сущностей - ведь не совсем понятно, как делать утверждения, не имея о чем - о каких сущностях и структурах - вообще говорить, не говоря уж об их истинности! Но все же сдвиг в сторону комплексности решения наметился.

В дальнейшем начинают просвечивать контуры деятельностного подхода. «Если же руководствоваться строго определенным набором операций, каждая из которых позволяет выделить сущность определенного типа (как будто в природе есть сами по себе конечные конкретные сущности, и они могут быть выявлены какими-то отдельными операциями! - В.Г.), и осуществить их в заранее определенном порядке, то независимо от того, кто и когда их применяет по отношению к определенному “объекту в себе”, результат будет один и тот же: либо в этом объекте будут зафиксированы сущности и отношения соответствующих типов, либо нет. Структуры теоретического знания задают формы, в которых обязательно предстанет “объект в себе” перед познающим субъектом, если последний будет воспринимать его только при помощи определенных познавательных операций. (С. 67) Это изложение напоминает описание в деятельностном подходе [22, 7, 8, 23] двухфакторного механизма формирования объектов в отражении [8]:
1) материалом, с которым производится деятельность, и
2) целью, средствами и способом деятельности. Как оказывается, и в век информации статьи по модной и действительно актуальной и важной теме, опубликованные в основных журналах, могут умирать непрочитанными, караван продолжать идти своим путем, а история велосипеда начинаться заново.

Затем Г.А.Смирнов указывает, что исходить надо из операций парного различения вроде «теплое-холодное» и «оппозиций типа “хорошее-плохое”». Да, но исходят все эти разграничения и классификации первоначально от ощущения [24, 25], то есть от субъекта. А из наличия парных классификаций, а также из наличия ощущений еще не следует обязательного появления познания, успешной деятельности и очевидности, вообще говоря, непонятно чего. Так, при наличии ощущений лягушка тем не менее не может остановиться и задуматься, то ли она делает, когда снова и снова автоматически выбрасывает язык в направлении пролетающей перед ее глазами искусственной мухи и накалывается на подставляемую иглу. А бедный тритон, которому перешили лапы наоборот, так и не отучается пятиться назад - от пищи, которую он видит перед собой.

Итак, Г.А.Смирнов не указал, какая очевидность стоит в основании знания, как и какую очевидность использовать как опору в познании, например - в критерии истины, и к чему вообще в заглавии его статьи упомянуто слово «очевидность». Неужели только в отрицательном плане: для того, чтобы показать, что познание нельзя основать на какой-то отдельной очевидной истине или наборе их? И тем более получить, исходя из них, все знание о мире? Но это в общем-то давно понято. А по делу не указано на какую-то действительную очевидность, способствующую завершению вывода. И в этом отношении он вместе с Гуссерлем, которого цитирует, в практическом отношении к реальному познанию стоит позади Шопенгауэра, который ясно сказал, что его занимает очевидность самой истины, а не формалистических основ познания. В любом случае от очевидности элементарных определений до очевидности или правильности истин о реальном, а не математическом мире - дистанция огромного размера, явно непреодолимая, поскольку реальный мир не обязан следовать из наших определений как математика из выбираемых аксиом [26, 3]. Во-первых, мы должны его изучать, а не предписывать ему те или иные интересные нам долженствования. В математике определения порождают мир, который узнается построением его из элементов, а не обратным узнаванием. Здесь же мир уже есть, и статус элементов его познания, элементов действия и языка выражения принципиально меняется: они относятся только к форме выражения, но что выражать - определяется только отражаемым миром, и от содержания зависит форма, так что в реальности эти первичные элементы теории точнее всего определяются в конце, с выяснением содержания и даже после выяснения более глубоких причин анализируемой феноменологии.

Во-вторых, несостоятельность выяснения правильности познания на пути построения процесса познания из элементов, по крайней мере практическая невозможность доказательства успешности познания при наличии тех или иных элементарных свойств отражения следуют из наличия того, что называют несводимостью высших уровней движения материи к низшим. В исходных элементах отражения не содержатся высшие его формы, мы не умеем проводить синтез такой сложности, так что для доказательства достаточного уровня способности отражения в действительности надо сразу требовать уже этой способности. В математике же все движение в данной дедуктивной схеме происходит на одном уровне, и все следствия получаются тождественными преобразованиями.

В-третьих, помимо более или менее нормальных реакций первичных ощущений и чувств плюс нормальной разумности субъекта для правильного познания нужен еще и третий уровень: сами знания о правильном познании, то бишь хоть какое-то знание методики, а лучше - наилучшей, научной, передовой методологии познания, в чем и заключается ее необходимость. И.П.Павлов указывал: «Наука движется толчками, в зависимости от успехов, делаемых методикой. С каждым шагом методики вперед мы как бы поднимаемся ступенью выше, с которой открывается нам более широкий горизонт, с невидимыми раньше предметами. Сколько ни изучай у человека энцефалограмму, а нельзя решить, правильно ли он решил какую-то проблему.

Причиной «микроскопического» подхода к вопросам истинности познания, причиной начинания с элементов и определений, с как бы постороннего, побочного к главному вопросу анализа и обсуждения, причиной склонности к недиалектическим логико-структуралистским методам является явное или неявное взятие математического познания за образец и эталон познания вообще, незаконная экстраполяция математических критериев правильности на исследование реальности. Разница с диалектическим подходом кардинальная, поэтому работы в этих подходах выглядят так по-разному и как будто существуют в разных, непересекающихся мирах. Если говорить упрощенно, то для оппонентов недоступный им диалектический подход выглядит как галиматья и словоблудие, а эти оппоненты для диалектиков, как известно, вполне ясно - как абсолютизаторы отдельных сторон познания, примитивно вырывающие из комплексной методики какие-то ее аспекты.

Надо сказать, что для продвижения в спорных темах желательно выбирать для анализа задачи, решение которых не допускает очень уж расплывчатого толкования и проверки. Так, Г.А.Смирнов, указав на парные элементы, подошел к деятельностному подходу. Но за последние больше чем три десятка лет деятельностный подход, вроде бы оживший и сдвинувшийся с места в статьях Г.П.Щедровицкого и других наших авторов, не дал ничего конкретного и результативного. По-видимому, это происходило от неконкретности, излишней сложности задач, которые попадали в круг их знаний, интересов и, соответственно, рассмотрения. И здесь физика с разными уровнями описания (например, механическим и термодинамическим, квантовомеханическим и классическим и т.д.) предоставляет большие возможности для анализа, чем привычные для нашей философии общественные науки, поскольку требует ответа с точностью до чисел.

* * *

Хорошая же вырисовывается картина! Если учесть, что сейчас у нас в вузах положительной основой теории познания является странный критерий фальсифицируемости Поппера, который обычным ученым непонятно к чему прикладывать, отрицательной (можно смело так выразиться) основой - теоретико-познавательный анархизм П.Фейерабенда (см. о нем [7] и третий параграф третьей главы книги [8]) и методологический плюрализм многих других, а в качестве хрестоматий - эзотерика В.Шмакова и К.Кастанеды и измышлизмы «Розы мира» Д.Андреева, то изучаемые сейчас в вузах курсы философии и культурологии вместо подачи нормальной теории не столько вооружают исследователя и практика, сколько разоружают. Чем же пользоваться нормальным прикладникам?

Методология не должна сводить свою задачу к указанию нам в качестве своего последнего и высшего слова вывод, что любая теория может ошибаться, быть неточной. Это в общем достаточно известно уже давно, по крайней мере диалектической теории познания. «Панический страх заблуждений означает смерть для прогресса, а любовь к истине - его гарантию». ([17], с. 350) Методология должна не постулировать, а изучать и показывать реальный процесс познания, объяснять, как понимать адекватность теорий, как теории могут ошибаться, как делать по возможности меньше ошибок, как увеличивать надежность предсказаний.

Пусть уж, кто хочет, сам занимается собиранием почтовых марок, но в вузах надо учить теории, практичней которой нет.

Яндекс.Метрика

© (составление) libelli.ru 2003-2020