В настоящее время, под влиянием неурожая, у нас пошли толки об «искусственном дожде», который избавит нас от столь неприятных случайностей. Если на борьбу с последствиями голода тратятся мил­лионы рублей, то можно бы, кажется, затратить несколько сот тысяч на опыт борьбы с его причинами, говорят просвещенные землевладельцы. Действительно следует, нимало не медля, начать энергичную борьбу с причинами бедствия, не только поразившего ныне целую треть России, но и грозящего сделаться постоянным. Нельзя, однако, доста­точно надивиться наивности людей, видящих спасение нашей страны в результатах пока еще весьма сомнительных опытов над «искусственным дождем». Не надо подниматься до облаков, чтобы открыть причины голода; они находятся на земле, они заключаются в общественных отношениях России. Против этих-то отношений и должны бо­роться все те, которые не хотят, по выражению Рылеева, в роковое время позорить гражданина сан.

Не угодно ли вам вдуматься в следующую табличку, заимство­ванную г. С. Шараповым из земского сборника Новоузенского уезда («Новое Время» 13 октября 1891 г.).

1880 г. — неурожай.

1881, 1882-й, 1883-й и 1884-й г.г. — урожай.

1885 г. — неурожай, саранча.

1886 г. — неурожай, почти голод.

1887 г. — травы хороши. Рожь пропала. Яровое ниже среднего.

1888 г. — то же. Раздавали продовольствие.

1889 г. — травы плохи. Рожь пропала. Яровые ниже среднего.

1890 г. — урожай хлебов и трав плохой.

1891 г. — полный неурожай всего.

На четыре урожайных года — 7 неурожайных! Другими словами, последнее десятилетие в местности, о которой идет речь, неурожай стал обычным явлением, а урожай представил собою лишь счастливое исключение.

Вот, поистине, странное положение дел, едва ли объяснимое одной засухой. В самом деле, неужели наш климат до такой степени переменился, что страна, еще недавно бывшая почти исключительно земледельческой страной, может теперь сеять хлеб не иначе, как в убыток? Тут что-то не так. Припомним некоторые элементарные истины, касающиеся сельского хозяйства.

Кому неизвестно, что чем лучше приемы обработки почвы, тем лучше сопротивляется она всякого рода случайным (атмосферическим

341

и другим) вредным влияниям? Кому неизвестно, что урожаи зависят, например, от удобрения? Кому неизвестно также, что удобрение не­ мыслимо или, по крайней мере, очень затруднительно, а для крестьян совершенно недоступно там, где нет скота? Курское губернское зем­ство убедилось, что «почва губернии до того истощилась, что уже не может давать сколько-нибудь хороших урожаев»; оно убеждено так­ же, что «так как верхний слой земли сильно истощился, то только возделывание земли глубоко врезывающимся плугом в состоянии под­нять урожаи в губернии» («Новое Время»). Это можно сказать решительно обо всей Европейской России: только введение лучших сельско­хозяйственных приемов могло бы поднять в ней урожаи. Что же мы видим в действительности? Улучшались ли эти приемы, например, в те­ чение последнего двадцатилетия? Не только не улучшались, но по­ стоянно становились все хуже и хуже, так как крестьянское хозяйство все более и более разорялось. Дурные урожаи подрывали экономиче­скую силу населения, а подрыв его экономической силы приводил к новым и новым неурожаям. Таким-то образом мы и пришли к тому уди­вительному положению, что неурожай стал обычным явлением, необхо­димым следствием того способа обработки земли, на который у крестьянина только и хватает силы. Случайные атмосферические влияния, приносившие с собою урожай, могли отдалить на несколько лет быстро приближавшуюся развязку, но изменить роковой ход вещей они не были в состоянии. Неизбежная катастрофа разразилась, наконец, в 1891 г. Она нанесла последний удар крестьянскому хозяйству. Она добила его, как выразилось «Новое Время». Само правительство не иначе понимает нынешний «сельскохозяйственный» кризис. В № 188 «Волжского Вестника» напечатано следующее извлечение из официальных сведений о постепенном упадке экономического быта поволжских крестьян.

«За последнее время видно, что переживаемый Поволжьем кри­зис начался еще два года тому назад, так как с этого именно времени стало замечаться значительное уменьшение поступления оклад­ ных сборов с сельских сословий Поволжья. Это явление обнаружи­валось в сильной степени, главным образом, в тех губерниях, положение которых потребовало энергических мер к обеспечению продовольствия... Так, с крестьянского населения Самарской губ. в 1889 г. окладных сборов было получено менее (против оклада) на 1.204.210 р. а в 1890 г. этот недобор возрос уже до 1.996.968 руб. С Казан­ской губ. окладных сборов в 1889 г. было получено более на 85.422 руб.

342

(этот излишек пошел на погашение недоимок от предшествующих го­ дов), а в 1890 г. на 2.063.731 руб. менее. С Нижегородской губ. как в 1889, так и 1890 был недобор, причем окладных сборов поступило в 1889 г. на 340.238 руб., а в 1890 г. на 869.442 руб. менее; с Симбир­ской — в 1889 поступило на 253.032 руб., а в 1890 на 653.623 руб. ме­нее; с Саратовской — в 1889 на 22.538 руб., а в 1890 на 377.130 руб. менее (против оклада). Увеличение недоборов по окладным сборам в перечисленных губерниях в 1890 г. вполне совпадает с уменьшением, против предшествовавшего, собранного сельским населением количе­ ства зерновых хлебов: так, в Самарской губ. собрано было хлебов в 1889 г. 48.469.000 пуд., а в 1890 — 41.971.000 пуд., в Казанской губ. урожай в 1889 дал 37.620.000 пуд., а в 1890 — 27.471.700 пуд., в Симбирской губ. в 1889 получено было  от урожая 38.139.000   пуд.,  а   в 1890    — 29.422.300 пуд.; в Нижегородской губ. в 1889 — 20.839.000 пуд., а в 1890 — 15.298.100 пуд.; наконец в Саратовской губ. урожай 1889 дал 59.524.000 пуд., а в 1890 году — 51.960.400 пуд. Таким образом ясно, что уменьшение сбора хлебов увеличило недоборы окладных сборов.   Соответственно   уменьшению   урожаев   увеличивалась   также и сумма недоимок окладных сборов. Наиболее их числится в губ. Самарской и Казанской. К 1-му января текущего года эти недоимки достигли следующих размеров: в Самарской  губ. — 11.378.733 руб., в  Казан­ской — 7.901.976 руб., в Нижегородской — 2.504.229 руб., в Саратов­ской — 2.287.330 руб., в Симбирской — 1.422.214 руб.

Относительно Самарской губернии у нас есть, кроме того, очень интересные данные, собранные в ноябрьской книжке «Юридического Вестника» за истекший год. Из этой статьи видно, что самарские крестьяне никогда не могли оправиться от последствий знаменитого самарского голода. 1873-й и особенно 1879 — 1880 г.г. поставили крестьянское хозяйство в затруднительное положение относительно продовольственных средств: население голодало по случаю полного неурожая хлебов, рабочий и рогатый скот падал от бескормицы. Все, что оставалось от мирских капиталов и волостных вспомогательных касс, было разобрано по рукам и истрачено в 1880 г... Этот достопа­мятный год сильно подорвал экономическое благосостояние крестьян, тем более, что распространившиеся с этого момента эпизоотии и коно­ крадство значительно уменьшили рабочий и рогатый скот в губернии: за последнее пятилетие эпизоотии похитили в губернии 536.244 голо­ вы крупного рогатого скота... В одном Новоузенском уезде, по сведе­ ниям уездной управы, от одной бескормицы пало 58.500 лошадей и

343

90.000 волов. «Затем задолженность крестьянского населения усили­лась еще более вследствие плохих урожаев хлебов и трав в 1888 — 1889 годах. Масса лучших надельных земель и выгонов за бесценок сдана обществами в долгосрочную аренду или заложена за долги своим и сторонним богатеям. Таких сданных и заложенных земель стати­стическим бюро зарегистрировано в губернии 453.917 десятин»... Кре­ стьянин был совершенно в руках кулака, услугами которого он, есте­ственно, дорожил более всего во время сбора податей. «Все, что бы ни зарабатывал, он зарабатывает через своего кулака или купца, или лучше — он работает не на себя, а на эту категорию лиц. Хлеб крестьянин продает не непосредственно в руки потребителя или даже крупного скупщика, а в руки мелкого посредника, который очень часто его обмеривает и обвешивает, и это... потому, что очень часто крестьянину нужны бы­вают деньги именно в данный момент, может быть, в момент минимальных рыночных цен на хлеб в данном месте; ждать же момента повышения цен нельзя; пришло время и подати платить, и аренду за землю, справлять разные сельскохозяйственные нужды, семью кормить до другого урожая... Вот при таких-то условиях экономическая задолженность населения ростовщику не редко тянется целые годы, тянется до тех пор, пока она совсем не разорит крестьянина: продаются на снос изба, сарай, рабочий скот, телега, а сам разорившийся поступает к кому-нибудь в батраки вместе с женой»... Часто он делается нищим. В Самарской губернии (кроме городов, посада Мелекеса и пригорода Сергиевка) числится 7.687 человек нищих обоего пола. «В нашей губернии с глубоким черноземом, производящей на продажу белотурку и др. красные хлеба, крестьянам из года в год не достает собственного хлеба на обсеменение полей и на собственное продовольствие, — продолжает г. Красноперов, - и потому к весне или даже с осени, вскоре после уборки хлеба, покупают его в кредит у посевщиков крестьян и купцов по неимоверно высоким ценам, у тех самых лиц, которым в августе и сентябре они за бесценок отдают свой хлеб в уплату долга».

Странно было бы ожидать хорошей обработки земли при таком положении земледельца, а в таком положении бедствие 1891 года за­ стало крестьян почти всей России. В октябре 1890 года из Александрийского уезда, Херсонской губ., писали, что там целые села не могли внести в государственное казначейство ни одной копейки. В Воронеж­ской губ. несостоятельными оказывались целые уезды. Из 16.000 всех дворов Задонского уезда недоимка числилась за 11.000 дворов; недоимка эта достигала в среднем огромной суммы 22 руб. на платель-

344                                                                                                       

щика. В Землянском уезде недоимка достигала 26 руб. на платель­щика; недоимщики же составляли 87% общего числа дворов уезда. В Нижнедевицком уезде 82 процента всех крестьянских дворов оказа­ лись неисправными плательщиками налогов, а в среднем на каждый из них падало 36 рублей недоимки. Пермская и Нижегородская губернии уже в 1890 году страдали от голода. О Таврической губ. летом того же года писали в «Новоросс. Тел.»: «Бедность видна во всем: в питании, в одежде; еще осень не вступила в свои права, а уж из раз­ных уездов... получаются известия о появлении тифа, дифтерита, га­стрита и других бичей, с которыми земские врачи в селах не в состоя­ нии бороться». Корреспондент «Русских Ведомостей» (1890 г. № 497) указывал на «неизбежное хозяйственное расстройство» крестьян Киевской губернии.

«Во многих местностях образовалось какое-то новое крепост­ное право, — говорит г. Слонимский в октябрьской книжке «Вестника Европы» за 1890 год, — господами являются уже не помещики, а ка­батчики, кулаки и мироеды, грубые полуграмотные хищники, разоряю­щие народ с беспощадною последовательностью. Необходимость взноса податей в самые неудачные для хозяйства сроки, а также неотложные хозяйственные нужды заставляют крестьянские массы прибегать к такому убийственному кредиту, о каком не мечтали худшие ростовщики на Западе». Далее автор, словами одного исследователя, следующим образом описывает общераспространенное у нас явление торговли ра­бочей силой беднейших крестьян:

«Зимою, когда бедняку (Олонецкой губернии) угрожает экзеку­ ция за неплатеж податей, или весною, когда ему есть нечего, десятник (так называют здесь торговцев людьми) за бесценок покупает летний труд бедняков, выдавая им вперед задатки от 15 до 30 руб. на человека. Весною десятники гонят целые артели рабочих на лесные выгонки, на судовую тягу и на заводы, предварительно распродав их за двойную цену крупным промышленникам. Другие торговцы такого же рода разъезжают по деревням исключительно для закупки детей. Многие бедные родители за дешевую цену продают детей скупщикам на не­ сколько лет, в течение которых дети должны находиться у ремесленников или торговцев в качестве учеников. Накупив таким образом десятка два детей, скупщик отправляет их на подводах в Петербург, подобно тому, как возят в город телят промышленники по этой части. В Петербурге дети распродаются по двойной и тройной цене в реме­сленные заведения и торговые лавки. Подобное закабаление детей и

345

взрослых распространено в Московской, Рязанской и других губерниях. К той же категории торговли человеческою силою относится наем на работы недоимщиков, обыкновенно без их согласия, по сделкам с во­лостным начальством, агентами землевладельцев, лесоторговцев и за­ водчиков, приезжающими специально для того часто из отдаленных губерний».

Западно-европейский читатель, конечно, не поверил бы, если бы услыхал, что, занимая деньги у ростовщиков, русский крестьянин пла­тит иногда до 800 процентов в год. Русскому читателю это очень хоро­шо известно. «Суммы отработков, выполняемых заемщиками, так вели­ки, — продолжает г. Слонимский, — что крестьянин работает теперь на других не менее четырех дней в неделю, т. е. более, чем при крепост­ном праве». Заметьте, что займы у ростовщиков, иногда целыми кре­стьянскими обществами, заключаются «преимущественно» для уплаты податей, «взыскиваемых в неудобное время и всегда с неумолимою стро­гостью». Нечего сказать, очень хорошо «обеспечены своими земель­ными наделами» русские крестьяне. Это уже как будто не люди, а машины для уплаты повинностей, полусознательные существа, видящие свое назначение в безнадежном труде и ищущие иногда забвения в тя­желом отчаянном пьянстве».

«Тут возросли такие типы, — говорит г. Сазонов, описывая по­ложение крестьян Порховского уезда Псковской губернии, — далее которых идти трудно. Вечно пьяные, с искаженным лицом, с блуждаю­щими дикими глазами, в лохмотьях, они выглядят полузверями. Какая-то одичалость, жестокость во всем виде их. И никакой расправы на них нет; их все боятся и более всего волостные и сельские власти. Это даже не пролетариат, а какое-то озверение — тут ничего человече­ского не осталось».

Заметим мимоходом, что пролетарий вовсе не такой близкий родственник зверю, как это кажется г. Сазонову.

Собственно пролетариат тут не при чем, и напрасно говорит о нем г. Сазонов, как кажется, полагающий, что пролетарий только одною ступенью стоит выше зверя. Все дело тут в том закрепощении крестьянина государству, которое некоторыми своими сторонами так восхищает наших народников.

«В самом деле, разве тебе неизвестно положение земледельцев? Еще до жатвы черви источат половину его хлеба, а остальное пожрут свиньи; поля опустошаются крысами, саранчою, скотом, птицами; если хоть немного не доглядит земледелец, воры растащат все, что у него

346                                                                                                         

останется. Орудия труда портятся; рабочий скот выбивается из сил. А там на заставе чиновник требует десятины; являются сборщики по­датей, с палками, негры с пальмовыми розгами, все кричат: «подавай хлеб». Если нет хлеба у крестьянина, его вяжут и истязают... Вяжут его жену и детей, покинутых соседями, которые заняты своей собствен­ной жатвой».

Эти строки принадлежат одному «письменному человеку, жив­шему за полторы тысячи лет до начала нашей эры. Они изображают положение крестьянина в древнем Египте *). Есть некоторое основание думать, что египетский дьяк слишком уже черными красками изобра­зил жизнь тогдашнего феллаха. Но допустите на минуту, что в его картине нет никакого преувеличения, и скажите, — не напоминает ли она вам положения русского крестьянина? Разница лишь в незначи­тельных частностях. Поля феллаха опустошались крысами и саранчою; поля русского крестьянина опустошаются гессенской мухой, саранчою и овражками. С феллаха подати взыскивались натурой; с русского крестьянина они взыскиваются деньгами. Феллаха чиновники били палками; русского крестьянина власти бьют преимущественно кула­ками. Феллаха секли за недоимки негры и секли пальмовыми ветвями; у палачей русского крестьянина кожа белая, и секут его березовыми розгами. Но за то египетский феллах был привязан к земле; привязан к ней и русский крестьянин. Система «земельного обеспечения» фел­лаха обеспечивала прежде всего прочность египетского деспотизма; система «обеспечения» русского крестьянина обеспечивает (пока обес­ печивает) прочность русского царизма. В этом отношении в древнем Египте все было comme chez nous **).

Но есть еще одна, и очень важная, черта различия. Натуральные подати египетского феллаха, наверное, были несравненно легче денежных платежей, лежащих на русском крестьянине и часто во много раз превышающих доходность его надела. Правительственная эксплуатация русского крестьянина по своим размерам представляет собою нечто беспримерно величественное и самобытное.

Закрепощением крестьянина государству мы обязаны не только беспримерною в истории бедностью нашего сельского населения, но даже и нашими пресловутыми устоями.

*) См. G. Maspero, Du genre épistolaire chez les Egyptians de 1'époqne pharaonique. Paris. 1872.

**) T. e. все, как у нас.