409

IV

Если нравственные понятия людей так тесно срастаются с верою в духов, что прекращение этой веры грозит падением нравственности, то в этом заключается большая общественная опасность. Общество не может оставаться равнодушным к то­му, что судьба его нравственности зависит от судьбы данной фикции. Чтобы выйти из того опасного положения, в котором оно находится, обществу необходимо было бы позаботиться о том, чтобы его члены научились смотреть на требования нравствен­ности, как на нечто совершенно независимое от каких бы то ни было сверхъестественных существ. Разумеется, мне могут ска­зать: но что же такое общество, если не совокупность его членов? И есть ли у общества какая-нибудь возможность отнестись к вопросу о нравственности иначе, чем относятся к нему его члены? Это возражение я охотно признаю правильным: обще­ство в самом деле не может смотреть ни на один вопрос иначе, чем смотрят его члены. Но действительное общество никогда не бывает односоставным: одной его части (группе, сословию, классу) свойственны бывают одни взгляды, другой — другие. И когда возникают в нем такие группы, нравственные понятия которых уже не сочетаются с верой в существование духов, тогда напрасно другие группы, сохранившие в этом отношении старые умственные привычки, обвиняют их в безнравственности. В лице этих групп общество впервые дорастает до таких нрав­ственных понятий, которые умеют держаться на своих соб­ственных ногах и не нуждаются ни в каких посторонних под­порках.

Совершенно справедливо то, что Ницше сделал из «позити­визма» вывод, равносильный отрицанию всякой человеческой нравственности. Но винить в этом надо не «позитивизм» и не материализм, а только самого Ницше. Не мышление определяет собою бытие, а бытие определяет собою мышление. В аморализме Ницше сказалось настроение, свойственное буржуазному об­ществу времен упадка, и это настроение давало себя чувствовать не только в сочинениях немца Ницше. Возьмем хотя бы сочине­ние француза Мориса Баррэса. Он так формулирует содержа­ние одного из своих сочинений: «Есть только одна вещь, кото­рую мы знаем и которая действительно существует между всеми предлагаемыми тебе ложными религиями… Эта единственная

410

осязательная действительность есть — я (c'est le moi) *, и все­ленная есть лишь написанная им более или менее красивая фрес­ка. Привяжемся же к нашему «я», защитим его от посторонних, от варваров». Это достаточно выразительно. Когда люди прихо­дят в такое настроение, когда «единственной осязательной дей­ствительностью» представляется им их драгоценное «я», тогда они уже являются настоящими аморалистами. И если это их настроение не всегда подсказывает им безнравственные теоре­тические выводы, то это происходит единственно потому, что безнравственная практика далеко не всегда нуждается в без­нравственной теории. Напротив, безнравственная теория неред­ко может явиться помехой для безнравственной практики. Вот почему люди, безнравственные па практике, часто любят нравственную теорию. Кто написал. Анти-Макиавелли? Тот прусский король, который на практике едва ли не усерднее всех других государей придерживался правил, изложенных в книге «Il principe» **¹, и вот почему современная буржуазия, при всей своей невольной симпатии к Ницше, всегда будет считать при­знаком хорошего тона отрицание его аморализма, Ницше вы­сказывает то, что делается в современном буржуазном, обществе, но в чем неудобно признаваться. Поэтому современное общество не может отнестись к нему иначе, как с полу признанием. На как бы там ни было, Ницше есть продукт известных общественных условий, и относить его аморализм на счет позитивизма или механического миросозерцания — значит не понимать взаимной связи явлений. Французские материалисты XVIII века тоже были, если не ошибаюсь, сторонниками механиче­ского миросозерцания, а между тем ни один из них не пришел к аморализму. Напротив, они так часто в так горячо говорили о нравственности, что Гримм шутливо назвал их в одном из своих писем капуцинами добродетели ². Почему же механическое ми­росозерцание не вызвало в них склонности к аморализму? Единственно потому, что при тогдашних общественных условиях идеологи буржуазии, в среде которых тогдашние материалисты составляли «крайнюю левую», не могли не явиться защитниками нравственности вообще и гражданской доблести в особенности. Буржуазия поднималась тогда вверх, была передовым обществен­ным классом, воевала с безнравственной аристократией и тем же самым научалась ценить нравственность и дорожить ею. А теперь она сама представляет собою господствующий класс, теперь она идет вниз, теперь в ее собственные ряды все более и более проникает испорченность, теперь война всех против всех все более и более становится conditio sine qua non * ее существования, и потому неудивительно, что ее идеологи — т. е., собственно, только ее откровенные идеологи, чуждающиеся лицемерия, столь обычного теперь в среде ее теоретиков, — при­ходят к аморализму. Все это совершенно понятно. Но все это по необходимости должно остаться непонятным для человека, держа­щегося того до последней степени ребяческого взгляда, согласно которому настроения и действия людей определяются тем, верят или не верят они в бытие сверхъественных существ.

* «Le culte de moi". Examen de trois ideologies par Maurice Barres, Paris 1892, p. 45. [«Культ «Я»». Рассмотрение трех идеологий Мориса Барреса, Париж 1892 cтр. 45.]

** ["Государь"]

411

Тут мне опять припоминаются прекрасные слова Энгельса, цитированные мною во второй статье: «Религия есть, по своему существу, опустошение человека и природы, лишение их всякого содержания, перенесение этого содержания на фантом по­тустороннего бога, который затем снова дает кое-что человеку и природе от своего избытка» ¹. Г-н Мережковский принадлежит к числу самых усердных «опустошителей» человека и природы **. Все нравственно возвышенное, все благородное, все истинно человечное принадлежит, по его мнению, не человеку, а именно созданному им потустороннему фантому. Поэтому фантом пред­ставляется ему необходимым условием нравственного возрожде­ния человечества и всякого общественного прогресса. Он про­поведует революцию, но мы сейчас увидим, что лишь в опусто­шенной душе могла зародиться склонность к той революции, которую он проповедует.

* [необходимым условием]

** Г-н Н. Минский говорит: «Люди поклоняются богу не только потому, что без него нет истины, но и потому, что без него нет счастья». («Религия будущего», СПБ. 1905 г., стр. 85). Эти его слова показывают, что г. Н. Минский тоже постоит за себя в роли опустошителя. Недаром же он занимает одно из самых первых мест между основателями декадент­ской религии ².

735

К стр. 410

¹ «Il principe» («Государь») — знаменитая книга Макиавелли, опра­вдывающая любые методы управления государством в борьбе за устано­вление сильной власти. «Anti-Machiavel, ou essai critique sur «Le prince» de Machiavel» («Антимакиавелли, или критический очерк о «Госу­даре» Макиавелли») — сочинение Фридриха II.

² Выражение, употребленное Мельхиором Гриммом в его рукописном журнале «Correspondance littéraire, philosophique et critique» («Литера­турная, философская и критическая корреспонденция»), который он изда­вал в Париже в 1753 — 1792 гг. См. Настоящее издание, т. II, примечание 3 к стр. 47.

К стр. 411

¹ См. примечание 1 к стр. 375.

² В своих книгах «При свете совести» (1890), «Религия будущего» (1905) и др. Минский — один из организаторов реакционного «Религиозно-философского общества» в Петербурге — развивал свою мистико-философ­скую систему, так называемый «меонизм» (от греческого слова «несуще­ствующее»).