Эдуард Фукс. Галантный век. 4
Начало Вверх

4

 

Любовь

 

 

Культ техники

Рафинированность и сентиментальность

Сексуальное воспитание

Любовь как произведение искусства

Авансы за счет брака

Женская потребность в любви

Юридическая формула

Герой старого режима

Оргия

Венера и Приап в рясе

Под кнутом

Воцaрение проститутки

 

 

 

Нет никакого сомнения, что с той поры, как пробудилась индивидуальная половая любовь, она на почве европейской культуры с каждым столетием все более одухотворялась.

 

И, однако, если уже в XVII столетии она была животным исполнением законов природы только в самых отсталых слоях населения, то даже и в среде дворянства и городской буржуазии она лишь в отдельных случаях поднималась до высшего идеала единобрачия, и только в исключительных случаях она спаивала мужчину и женщину в такую тесно связанную пару, что каждый из них достигал в браке человеческого совершенства. Любовь одухотворилась только в сфере рассудка, тогда как сердце оставалось нетронутым.

 

Для господствующих классов, интересы которых накладывают прежде всего известную печать на облик эпохи, жизнь никогда не была борьбой или же походом в сферу более высоких возможностей развития, а только более или менее удобной программой эксплуатации наличных культурных благ. Или, во всяком случае, в этом преимущественно выражались их господские привычки. А так как право господствующих классов распоряжаться имевшимися налицо культурными благами никогда не было так беспредельно, как в эпоху абсолютизма, то отсюда для них вытекала столь же приятная, сколько и удобная жизненная философия.

 

Она гласила: так как жизнь - только коротенькое путешествие, то следует совершить его как можно комфортабельнее и веселее. Для этой цели необходимо игнорировать, как будто они не существуют, все осложнения, которые могут помешать этому удовольствию. А из такой программы жизни вытекал в области философии любви нами уже во многих местах обрисованный, как в его сущности, так и в его особенностях, тот специфический взгляд, который в его практическом применении можно лучше всего охарактеризовать словами "культ техники любви".

 

167

 

Формы любовного наслаждения являются в эту эпоху не только арабесками, красиво и изящно переплетающими чудеса любви, нет, они теперь сами стали этим чудом, его единственной целью и единственным содержанием. Закон этого культа техники любви обнимал всего-навсего один параграф: Fais le bien (Делай это хорошо. - Ред.). Этот девиз мог бы сиять на потолке любого алькова, и он в самом деле там порою и сверкал. Некая Mlle Балиньи-Фонтен, любовница одного президента, поместила там в самом деле слова: "Fais le bien". Как видно, цинизм иногда бывает горазд на глубочайшие откровения.

 

Любовь - только случай испытать то наслаждение, которое в особенности ценилось эпохой. И это вовсе не думали скрывать, напротив, все в этом открыто признавались. Бюффон, живший в первой половине XVIII в., заявлял: "В любви хороша только физическая сторона". А полстолетия спустя Шамфор издевался: "Любовь не более как соприкосновение двух эпидерм" (кожных покровов. - Ред.). Это, в сухих словах, не более как провозглашение мимолетной страсти, страсти без последствий. В этой мимолетной страсти физическая сторона, однако, занимает гораздо меньше места по сравнению с прежними эпохами. Клокочущие вулканы стали уютно греющими очагами. Уже не было желания совершенно слиться с другим. Люди стали умеренными или, выражаясь в духе эпохи, "разумными", и притом во всех ситуациях. Абрагам а Санта Клара характеризует это отличие от прежних времен несколько грубоватым, зато тем более вразумительным сравнением. "Если раньше, - говорил он в одном из своих произведений, - свадебное ложе после брачной ночи напоминало место, где боролись два медведя, то ныне в нем не найдешь и следов зарезанной курицы".

 

Там, где господствует истинная страсть, любовь есть желание подарить себя, отдать себя всецело и навсегда. Теперь она стала похожей на отдачу себя взаймы. Любовная связь становится в эту эпоху договором, не предполагающим постоянных обязательств: его можно разорвать в любой момент. А потом делали вид, будто ничего и не было. Всю остальную жизнь мужчина и женщина могут собой распоряжаться как угодно. Снисходя до ухаживающего за ней кавалера, женщина отдавала себя не всецело, а только на несколько мгновений наслаждения или же продавала себя за положение в свете.

 

В парижских полицейских протоколах эпохи старого режима, представляющих один из наиболее важных источников для истории нравов XVIII в., среди многочисленных аналогичных сообщений встречается и следующее: "Графиня Мазоваль сказала сегодня утром одному советнику парламента, который жаловался на ее неверность: "Разве я давала вам какие-нибудь надежды".

 

169

 

Он спал с ней всего один раз". И в самом деле, как глупо основывать на этом какие-то вечные права и претензии! Этот советник парламента не понял основного закона наслаждения, выражающегося в тезисе: du nouveau toujours du nouveau (нового, всегда нового. - Ред.). А там, где вечно жаждут новизны, все становится ничем, пустяком. И это воззрение охватывает весь комплекс жизненных отношений.

 

Одна итальянка, бывшая мимоездом в Париже, писала подруге: "Здесь все ничто и все вертится вокруг ничего, занимаются ничем, волнуются из-за ничего, женятся ни за что ни про что. Дилетанты ума считают душу и религию ничем, и вот с тех пор, как я офранцузилась, я развлекаю их ничем". В этой характеристике неправильно лишь одно: будто мы имеем здесь дело с чисто французским явлением. Можно было бы привести аналогичные суждения о Берлине, Лондоне и Вене. В Париже, в центре абсолютистской культуры, это явление только ярче бросается в глаза.

 

Этот везде распространенный поверхностный взгляд на чувство любви привел в своем все восходящем развитии с логической неизбежностью к сознательному упразднению высшей логики любви - деторождения. Мужчина уже не хотел больше производить, женщина не хотела быть больше матерью, все хотели лишь наслаждаться. Дети - высшая санкция половой жизни - были провозглашены несчастьем. Бездетность, еще в XVII в. считавшаяся карой неба, теперь многими воспринималась, напротив, как милость свыше. Во всяком случае, многодетность казалась в XVIII в. позором. И эта мораль господствовала не только в верхах общества, а проникала в значительную часть среднего бюргерства, и притом во всех странах. Значительную роль здесь играл, впрочем, и другой фактор: содержать многих детей становилось в эту эпоху экономического застоя для все большего числа семейств непосильной роскошью.

 

Это систематическое игнорирование физических законов любви должно было мстить людям, как мстит любое уклонение от законов природы. И в самом деле! Всеобщее физическое вырождение было характерным законом эпохи, и старый режим сделался в европейской культурной истории начиная со Средних веков классическим веком декаданса (упадка. - Ред.).

 

Всякая эпоха декаданса характеризуется в половой области заметной склонностью к рафинированности наслаждения. Эта склонность обнаруживается в двух типических явлениях - в беззастенчивом разврате, часто доходящем до противоестественности, гоняющемся за все новыми техническими ухищрениями в сфере физического наслаждения, и, во-вторых, в резиньяции, известной под названием сентиментальной любви. И то и другое служит теми возбуждающими средствами, в которых нуждаются в первом случае натуры сильные, во втором - натуры слабые,

 

171

 

чтобы испытать те ощущения, которые они уже не могут испытать при нормальных условиях.

 

В литературе наиболее известные типы в этом отношении - преступный сладострастник Вальмон и разочарованный, слабый Вертер. В эпохи упадка люди вроде Вальмона и Вертера становятся явлениями массовыми, перестают быть индивидуальными типами, а их житейская философия становится моралью эпохи, то есть, с одной стороны, господствующих классов, а с другой - угнетенных.

 

Как ни противоположны на первый взгляд обе эти формы проявления декаданса, они тем не менее по существу тесно связаны друг с другом. Это два, правда, враждебных брата, но все же брата, причем все равно, представляют ли они явления индивидуальные или же массовые. Оба эти явления связаны с умственной разнузданностью и скорее дело разума, чем сердца. Оба выражают стремление к чисто умственному повышению наслаждения. Оба ставят философию и рефлексию на место действия, и ставят их на первое место. Если в разврате, до которого доводили любовь сильные натуры и господствующие классы, половой акт перестал играть главную роль, уступая это место изысканным hors d'oeuvres (закускам. - Ред.), то в сентиментальной любви импотентных натур и угнетенных классов половая любовь кульминировала в лучшем случае в чувствительной переписке, в которой половой акт служит лишь средством эротического возбуждения. Если одно явление представляло собой до крайности доведенную активность, то другое - такую же крайнюю пассивность.

 

Когда в эпоху старого режима всеобщий упадок дошел до последней границы, то сентиментальность сделалась основным настроением всей эпохи, развилась во всеобщее мировоззрение, характеризовавшее не только взаимные отношения полов, но и весь комплекс духовных явлений.

 

К этому необходимо было прийти, когда нисходящий абсолютизм грозил поглотить в водовороте беззастенчивых оргий

 

172

 

все добродетели. На почве этой исторической ситуации могла сложиться только философия отчаяния и резиньяции, а это именно и есть сущность сентиментализма. Сентиментализм как мировоззрение является поэтому идеологией не только бессильных индивидуумов и классов, а также и тех, кто чувствует себя обреченным и не думает о серьезном противодействии. Это мировоззрение проявляется лишь в слезливом ворчании, перегорает в слабосильных и чувствительных размышлениях.

 

Если условия возникновения и развития сентиментализма объясняют, почему он во второй половине XVIII в. был составной частью всеобщего мышления и чувствования, то они же и объясняют нам, почему именно в Германии сентиментализм, как всеобщая жизненная философия, выступал особенно ярко и продержался особенно долго. В Германии бюргерство чувствовало себя дольше и глубже, чем где бы то ни было, беспомощным ввиду его полного духовного и политического порабощения.

 

Здесь, в Германии, было налицо особенно значительное число слабых индивидуумов, предававшихся резиньяции еще раньше, чем у них возникала воля к действию, не говоря уже о самом действии. Слабость и резиньяция - таковы единственные ясно различаемые характерные черты тогдашней немецкой буржуазии как класса. Сентиментализм нашел поэтому свое наиболее яркое выражение именно в Германии во всех духовных сферах, и особенно в любви, принимая порой характер настоящей эпидемии. Только в Германии была возможна вертеромания с ее гротескными проявлениями, возбуждавшая уже тогда - хотя весь мир был тогда пропитан этим духом - повсюду удивление и недоумение. Здесь, в Германии, это состояние все еще продолжалось даже тогда, когда в Англии и Франции буржуазия уже давно перешла к революционной деятельности, превратив политический идеал гражданской свободы в реальный факт.           

173

 

Период чувствительной и слезливой любви, когда тратили больше чернил, чем спермы - ибо до объяснения леди исписывали по крайней мере несколько печатных листов бумаги, - про-

 

174

 

должался в Германии даже еще в XIX столетии. Поэтому Вертер - не только гениальнейший анализ сущности немецкого сентиментализма как определенной философии любви, но и гениальная художественная формула политического и социального бессилия немецкого бюргерства покончить с феодализмом - формула, уловленная и созданная пророком.

 

Само собою понятно, что эти немногие замечания о сущности сентиментализма как философии любви и как мировоззрения не исчерпывают и отдаленнейшим образом объема и содержания этой темы, а только пытаются обозначить ее в самых грубых чертах. Тем не менее пока мы ограничимся этим легким наброском, так как здесь основная сущность нашей работы, и мы постоянно будем возвращаться к этим вопросам.

 

 

В XVIII в. любовь - ремесло. Fais le bien. Поэтому каждый должен был ее сначала изучить, тем более что мужчина и женщина стремятся к тому, чтобы в этой области не оставаться простыми дилетантами, а достигнуть полного совершенства. Впервые поэтому в мировоззрении людей начинает играть значительную роль нечто вроде сексуального воспитания. Каждый воспитывает себя самого "для любви", "для любви" же все воспитывают друг друга.

 

Среди множества ухищрений и специальностей, которые предстоит изучить в ремесле Fais le bien, взаимное совращение и обман являются лишь грубыми общими понятиями, распадающимися на ряд разнообразных методов: взаимного совращения, наиболее приятного снисхождения до просьб мужчины, лучших форм разрыва, искусства взять себе любовника или любовницу или же отделаться от них и т. д. Так как только постоянное изучение и занятия делают человека мастером в своем деле, то все - молодые и старые - большую часть времени тратили на эти вопросы. Искусство соблазнить женщину - любимейшая тема мужских разговоров; вопрос, как суметь стать с ловкостью и грацией постоянно богато вознаграждаемой жертвой соблазна, составлял в продолжение полутораста лет наиболее животрепещущую проблему для женского остроумия.

 

В романе "Les liaisons dangereuses" ("Опасные связи". - Ред.) герой говорит: "Вы хотите, чтобы мы говорили о чем-нибудь другом. Словно это не будет всегда тем же самым: о женщинах, которыми хочешь обладать или которых хочешь погубить, и часто то и другое тесно связано друг с другом". Галантные поучения и наставления то и дело сходят с пера философов и писателей, часто же наиболее смелые советы исходят от естественных воспитателей, родителей, родственников и опекунов.

 

175

 

Некая г-жа Морин говорит, например, своему сыну: "Могу тебе дать только один совет: влюбляйся во всех женщин". Некий английский лорд пишет своему сыну, вступающему в свет: "Изучай днем и ночью женщин - само собой понятно, только лучшие экземпляры: пусть они будут твоими книгами".

 

К заботливым советам родителей родственники и друзья присоединяют услужливую активную помощь. Стоящего на грани отрочества и юношества молодого человека знакомая дама, разыгрывающая добрую мать, разжигает указаниями на разнообразные блюда, которые изготовляет любовь. Она обращается с ним, как с ребенком, и вместе с тем требует от него поступков, которые рано или поздно должны пробудить в нем чувственность. Что для зрелого мужчины является доказательством высшего расположения, разрешается ему в первый же день знакомства, точно это пустяк. Дама раздевается в его присутствии, принимает его в постели, принимает услуги, предполагающие самую близкую интимность. И всегда при этом она ему показывает "кое-что", а иногда и очень много.

 

В своей книге о Ретифе де ла Бретонне Е. Дюрен сообщает следующие данные относительно его эротического воспитания г-жой Парагон. Ретиф де ла Бретонн тогда был мальчиком.

 

"В то время, как он читал вслух, глаза г-жи Парагон покоились на нем, рука ее опиралась на спинку его стула, а порой слегка касалась его плеч. Иногда она откидывалась мечтательно назад, заложив ногу на ногу, так что видна была ее ножка, ее маленькая божественная ножка. Какие мгновения! Как опасна была эта атмосфера доверчивости, эта нежная душевная и телесная близость! Иногда Никола показывали и еще более интимные прелести, а именно когда Тинетта раздевала свою госпожу. Ему даже разрешалось помогать при этом, и он получал возможность насладиться всеми ее прелестями "с видом наивным и невинным", тогда как чувства его кипели".

 

Таковы обычные первые уроки сексуального воспитания. И когда дама уверена в успехе, она вдруг, точно это для нее неожиданность, постигает революционизирующее впечатление, произведенное ее красотой на молодого друга:

 

"О Боже! Вы, оказывается, мужчина, а я вас считала мальчиком".

 

Сначала оба странно ошеломлены, что, однако, не мешает разыгрывающей роль матери даме довести свое дело до конца: она позволяет ему стать мужчиной - так лучше, чем если он попадет в когти порока. А когда первые победы сделали молодого человека смелее, следуют нежные советы, как добиться своего у женщины быстро и верно, как пробуждать ее чувственность

 

177

 

и – особенно - как повышать ее удовольствие. Благоразумные и предусмотрительные матери - такими, по крайней мере, провозглашала их эпоха, - которым важно, чтобы сын сумел занять

 

178

 

в обществе видное место, нанимают, кроме того, камеристок и горничных во вкусе сына и умелыми маневрами устраивают так, что "взаимное совращение молодых людей становится са-

 

179

 

мой простой и естественной вещью". "Таким путем они делали сыновей более смелыми в обхождении с женщинами, пробуждали в них вкус к любовным наслаждениям и спасали их вместе с тем

 

180

 

от опасностей, грозящих молодым людям от схождения с проститутками". Робкого любовника стараются приободрить соответствующими указаниями.

 

181

 

Маркиза де Мертей писала другу одного молодого человека, боявшегося предпринять решительный шаг:

 

"Внушите же этой соне не быть таким платоником и скажите ему, раз ему уж нужно все разжевать, что лучшее средство победить чужие колебания и сомнения заключается в том, чтобы довести людей, обуреваемых ими, до того, что им уже ничего не остается терять".

 

Литература мемуаров содержит целую коллекцию исторических примеров. Приведем только один. Когда герцог Шартрский возмужал, то "первой заботой отца было дать ему любовницу. Этот предусмотрительный отец доверил счастье сына девице Дюте, не достигшей тогда и пятнадцатилетнего возраста. Герцог Орлеанский гордился этим поступком как доказательством великой и нежной предусмотрительности".

 

Сексуальное воспитание девушек вращалось, естественно, в других плоскостях, хотя имело в виду ту же конечную цель. Усерднее всего занимались половым воспитанием девушек в среднем и мелком мещанстве. Так как в этих кругах наиболее честолюбивой мыслью каждой матери была "карьера" ее дочери, то стереотипная фраза в устах тысячи матерей, когда они говорили о своих дочерях, гласила: "Моя дочь слишком хороша для ремесленника, она может выйти и за человека почище". И то же самое говорится дочери: она лакомый кусочек для гурманов и слишком красива, чтобы служить утехой для соседа Ивана и стоять за прилавком в его магазине. И потому не менее стереотипный совет гласил: "Пусть она не отдается первому встречному, а метит как можно выше". В "Briefe ueber die Galanterien von Berlin" ("Письма о галантных историях Берлина". - Ред.) (1782) говорится:

 

"Мать, имеющая красивую дочь, часто сама раздевает ее на ночь, приходит в восторг от ее великолепной фигуры и, восхищаясь своей маленькой медицейской Венерой, восклицает: "Ах, Минхен, тебе бы выйти за тайного советника или дворянина".

 

Настоящее практическое воспитание женщины для любви начинается, впрочем, обыкновенно только в браке. Брак является для нее настоящей высшей школой. Теперь ей систематически внушается, как использовать все возможности наслаждения, как ей самой создать все новые интересные в этом смысле положения. Это воспитание начинается уже в первый день ее брачной жизни и практикуется при каждом удобном случае. Молодая жена слышит от всех ее подруг "вернейшие советы", как избежать "грубостей" мужа. Заставая молодую жену скучающей, подруга спешит ее просветить: "Только любовник посвящает нас в истинное блаженство любви. Муж обращается с нами как с женой или матерью его детей, тогда как любовник заботится только о на-

 

182

 

шем удовольствии и потому делает только то, что нам доставляет удовольствие".

 

Впрочем, в эту эпоху многие мужья также настолько благоразумны, что стараются доставить своим женам утонченные наслаждения. Такие браки считались в большинстве случаев "счастливыми". Таким путем жена медленно, но верно превращается в достойную удивления мастерицу в искусстве любви, способную заменить любовнику, будь то муж или возлюбленный, целый гарем. Маркиза де Мертей сообщает доверенному ее альковных похождений:

 

"В нашем распоряжении было шесть часов. Я решила устроить так, чтобы все это время было для него одинаково восхитительно, и потому обуздывала его нападения кокетством и любезностью. Кажется, никогда я так не старалась нравиться, и я была, признаюсь, очень довольна собой. После ужина я по очереди разыгрывала ребенка и разумную женщину, была то умницей, то чувствительной, то даже развратной: мне доставляло удовольствие разыгрывать фавориток гарема, в котором он - султан. Перед ним была только одна женщина, хотя ему и должно было казаться, будто каждое удовольствие доставляется ему новой возлюбленной".

 

С ловкостью несравненного режиссера женщина умеет устраивать всякую ситуацию, как ей нравится, искусственно создавать их. Желая отучить от любви надоевшего любовника, не сумевшего уловить момент, когда ему пора подать в отставку, так, чтобы он и сам был рад своей отставке, дама положительно засыпает его нежностями и истощает преднамеренно его силы. В письме к доверенному ее тайн маркиза де Мертей следующим образом развивает подобную программу:

 

"Уже две недели я пускаю в ход по очереди холодность, капризы, раздражительность и ссоры, и, однако, никак не удается отделаться от этого прилипчивого человека. Надо, следовательно, испробовать более радикальное средство, и вот я беру его с собой в имение. Послезавтра мы уезжаем. С нами будет только несколько незаинтересованных, не очень проницательных людей, и мы там будем так же свободны, как будто мы одни. И вот там я хочу его так засыпать ласками и любовью, мы там так будем жить только друг для друга, что я готова держать какое угодно пари - он горячее меня будет мечтать об окончании этого путешествия, на которое он так рассчитывает. И если после нашего возвращения он будет скучать в моем присутствии не более, чем я теперь скучаю с ним, то вы имеете право сказать, что я понимаю в таких делах не больше, чем вы".

 

И подобных методов придерживалось тогда множество женщин.

 

183

 

Однако так поступают только с такими любовниками, от которых хотят отделаться или которых берут лишь на незначительное время. Любовников, которых не желают терять, так как с ними можно блистать в свете, щадят, берегут как благородных лошадей. Если темперамент грозит их увлечь с собой, то их удовлетворяют маневрами, "доставляющими не меньше наслаждения и не подтачивающими здоровье". Если такой любовник не хочет уверовать в свою отставку, если его мучают романтические опасения, то ему стараются мягко, убедительными доводами доказать, что он вовсе не любит. Когда одна дама в достаточной степени убедилась в любовных талантах молодого герцога де Лозёна и на этом основании нашла ему преемника, она старалась успокоить ревность герцога следующими материнскими советами:

 

"Поверь мне, милый маленький кузен, романтичность теперь не в моде и делает смешным - voila tout (только и всего. - Ред.). Ты очень мне нравился, дитя. Не я виновата, что ты считал мои отношения к тебе серьезной страстью и если ты уверил себя, что она продолжится вечно. А если ты ошибся, то не все ли равно, возьму ли я другого любовника или же останусь одна. У тебя достаточно достоинств, чтобы нравиться женщинам, используй свои способности, старайся нравиться женщинам и будь уверен, что утрата одной всегда может быть возмещена другой. Таким путем люди становятся счастливыми и любезными".

 

Все это, естественно, заставляло и мужчин увеличивать ловкость в своем ремесле. Во все времена самыми успешными методами в деле совращения огромного большинства женщин считалось действие на ее чувственность в связи с убедительным указанием на безусловную безопасность любовной связи. Это вполне применимо и к галантному веку. Галантная литература эпохи богата произведениями, темой которых служит именно эта форма совращения. Хотя этот метод и наиболее распространен, его применяют, однако, только "посредственные умы", тогда как умы мало-мальски "выдающиеся" глубоко презирают его и отказываются от его применения. Последние хотят одержать победу лишь оружием духа. Блистать в этом отношении, добиваться успехов этим путем - высшая честолюбивая мысль homme supérieur'a (великосветского ухажера. - Ред.).

 

Известная новелла скабрезного Кребийона "Счастливые случайности у очага" представляет, вероятно, наиболее классический трактат об этом методе победы над женщиной исключительно путем остроумных убеждений. Соблазнитель поставил своей целью совершенно отказаться от всяких ссылок на мнимую любовь, решил не произносить этого слова даже в те критические моменты, когда оно могло бы послужить для дамы маленьким

 

184

 

средством самооправдания, и все-таки добиться всего того, что одна только любовь обыкновенно дарит мужчине. Само собой понятно, что этот метод наиболее сложный, и потому его точное изображение поневоле очень пространно: в нем нет особо решительных методов, которые могли бы его характеризовать. Мы должны поэтому здесь отказаться от мысли иллюстрировать характерным документом этот единственный метод, считавшийся достойным homme supérieur'a.

 

Так как любовь перестала быть страстью, дорожащей конечной целью, осуществление которой сопряжено с неожиданностями, так как она стала ремеслом, выполняемым с трезвой головой, то люди пользуются дорогой к цели, чтобы насладиться всеми доставляемыми ей лакомствами. Они преднамеренно растягивают путь, так как таким образом можно увеличить число станций, где можно время провести с удовольствием. С ловкостью стараются вызвать женщину на все новое противодействие, обещающее все новые наслаждения. Подобное противодействие вызывают даже в тот момент, когда женщина уже готова пасть жертвой. В особенности охотно поступают так с дамами, закованными в броню добродетели и серьезно желающими сохранить верность мужу или любовнику. Какое торжество довести такую женщину один или даже несколько раз до такого состояния, что она готова отдаться.

 

Не забывают ни об одном оттенке, и всем им придается пикантный характер. Менее всего отказываются от наслаждения побежденной стыдливостью. Для большинства мужчин со вкусом это одно из самых излюбленных лакомств. Мало что в любви он ценит так, как возможность заставить смелыми словами или поступками женщину покраснеть, как минуту, когда женщина или девушка готова "умереть от стыда", потому что ему удалось обладать ею. Эффектное оскорбление чувства стыдливости становится поэтому предметом в высшей степени развитого искусства. Здесь любовь в смысле разнузданности, в смысле либертинажа (распутства. - Ред.) празднует поистине чудовищные оргии. Подобные ситуации являются и для многих женщин моментами высокого наслаждения.

 

В первую минуту дама, правда, пугается, ведь она "порядочная" женщина, но та же дама в тот же вечер пишет своей подруге: "Если бы ты знала, в какой я сегодня находилась опасности. Я не могла помешать этому чудовищу добиться своей цели и удовлетворить свое любопытство: это было восхитительно". Зрелище, которое молодая женщина представляет le lendemain (на другой день. - Ред.), считается также особым лакомством, как и чужие страдания. Слезы, проливаемые целыми потоками в XVIII в., были в большинстве случаев не более как средствами усилить

 

185

наслаждение, как приправой. Наряду с воздействием на чувственность женщины, которую хотят соблазнить, чрезвычайно реальным средством было воздействие на ее тщеславие. Это, впрочем, приложимо к обоим полам. Высшее тщеславие людей этой эпохи состоит в том, чтобы играть роль в обществе и стать à la mode (в моде. - Ред.). Лучший комплимент по адресу женщины поэтому - намек на то, что связь с ней позволит легче всего достигнуть этой цели. Быть à la mode - таков девиз эпохи. В этом не только надежда на удовлетворение тщеславия, это уже не менее как торжество этого тщеславия. Мужчина, который в данную минуту в моде, как в моде все то, что его касается, считается поэтому самым удачным соблазнителем. Перед модным человеком раскрываются все двери, и путь его всегда ведет прямехонько в спальню. Он - неотразимый, ему стоит только пожелать. Дамы сами ему навязываются. Каждая женщина хочет им завладеть, и нет такой добродетели, которая устояла бы перед ним и его желаниями.

 

Если модный герой является конкурентом другого, то в этом споре побежденными оказываются сила, ум, красота - словом, все мужские достоинства. Теми же преимуществами пользуется, разумеется, и дама, считающаяся почему-либо в обществе à 1а mode. За ней все ухаживают, хотя бы сердце и чувства всех ее ухаживателей оставались незатронутыми. Каждый хочет хвастать ее обладанием. Каждый хочет иметь ее "в своем списке", как гласит великолепное выражение эпохи. Быть à la mode - к этому стремятся оба пола. Вопросу, что требуется для того, чтобы быть à la mode, посвящались тогда пространнейшие рассуждения: в них видели надежнейший рецепт "сделать карьеру".

 

Если же ни чувственность, ни ум, ни тщеславие не в силах победить женщину, то мужчина хладнокровно прибегает к последнему средству - насилию. Самолюбие мужчины требует, чтобы он при каких бы то ни было условиях остался победителем. Насилие над женщиной считалось поэтому в порядке вещей. Однако нигде оно так часто не применялось, как в светском обществе, и притом везде: в будуаре, салоне, во время вечерней прогулки, в парке и чаще всего в почтовой карете. Для многих донжуанов это было настоящим спортом. Так поступали Казанова, граф Тилли и множество других виднейших героев общества. Из их мемуаров видно, что эти дерзкие насильники всегда почти достигали своей цели и редко подвергались опасностям. Правда, здесь речь шла ведь не о настоящем преступлении, а просто об особой форме совращения, разрешенной обществом каждому эротически сильному мужчине.

 

Никто лучше профессионального соблазнителя и не отдавал себе в этом отчета. Он же прекрасно знал все удобные конъюнк-

 

186

туры. Он знал, во-первых, что лишь очень немногие женщины приходят от совершившегося в отчаяние, что большинство оправдывает себя старой поговоркой: "Если я подверглась насилию, я не совершила греха". Далее, он знает, что каждая женщина боится скандала, а дело кончалось бы в большинстве случаев скандалом, если бы женщина стала серьезно сопротивляться. Поэтому именно самая порядочная женщина будет сопротивляться только до известной степени. Наконец, каждый жуир знает, что множество женщин только о том и мечтают, чтобы быть взятыми силой. Мнимое насилие для многих неизмеримо повышает наслаждение, и потому они положительно провоцируют мужчину к насилию или ожидают его от него. Шодерло де Лакло заставляет свою героиню маркизу де Мертей выяснить этот последний пункт в следующих остроумных фразах:

 

"Скажите мне, пожалуйста, о томный любовник, ужели вы убеждены, что изнасиловали женщину, которой вы обладали? Как бы ни было велико удовольствие отдаться, как бы мы не спешили с ним, надо же иметь какой-нибудь предлог, а можно ли найти более удобный предлог, как делать вид, что мы уступили насилию. Должна вам признаться, что быстрый и ловкий натиск нравится мне больше всего; натиск, где одно следует за другим, но все же настолько быстрый, чтобы мы не попадали в щекотливое положение поправлять неловкость, которой мы, собственно, хотели воспользоваться, натиск, до самого конца сохраняющий вид грубого насилия и тем льстящий нашим двум главным страстям: желанию защищаться и удовольствию отдаваться. Я готова признаться, что подобный талант встречается у мужчин реже, чем можно было бы думать, и что я всегда им восхищалась, даже в тех случаях, когда ему не поддавалась. Бывали случаи, что я отдавалась, побуждаемая благодарностью. Так в дни древних турниров красота подносила награду храбрости и ловкости".

 

По всем указанным причинам даже самые грубые нападения на честь женщины не только не преследуются, а часто прощаются. Вот почему нет ничего удивительного, что разбойник в маске, нападающий на пустынной дороге на карету путешествующих дам, насилующий их и довольствующийся этим как единственным выкупом, сделался в воображении эпохи идеальной фигурой.

 

Нам могут возразить: все эти приемы сексуального воспитания, правда, не подлежат сомнению, но ведь это не более как обычные приемы порока и разврата, которые пускались в ход во все времена. Можно согласиться с этим возражением, и, однако, оно совершенно теряет свою силу благодаря одному обстоятельству: в эпоху старого режима в отличие от предшествовавших периодов эти приемы - необходимо это подчеркнуть - становились сознательными и, кроме того, массовыми. Эти проблемы

 

187

 

интересовали уже не отдельные только личности, а становились составной частью общей философии любви, распространенной с соответствующими оттенками во всех классах общества.

188

 

Лучшее доказательство этого положения - тот факт, что все методы и вопросы сексуальной педагогики были тогда приведены в систему. Создавались соответствующие теории, идеи об-

 

189

 

лекались в тезисы, в целые программы. Если чувствительные диалоги о любви и дружбе, которыми так богаты документы эпохи, не что иное, как лекции и практические занятия по вопросам доведенного до крайней рафинированности духовного сладострастия, то многочисленные романы эпохи сентиментализма служат все без исключения настоящими учебниками сентиментальной любви. То же самое необходимо сказать и об описаниях и дискуссиях, посвященных в форме романа культу порочности. И вовсе не случайно, не против воли авторов, нет - такова их цель, обдуманно и сознательно поставленная ради педагогического воздействия.

 

Необходимо здесь считаться с двумя фактами.

 

Если, с одной стороны, под влиянием поучительной тенденции, наполнявшей литературу, каждое произведение получало само собой характер учебника, то, с другой стороны, число романов и дидактических поэм страшно возросло потому, что даже серьезные научные проблемы охотно трактовались и развивались в форме романа. Жизнь считалась, как в хорошем, так и в плохом, лучшей наставницей человека, а роман казался, так сказать, предвосхищенной жизнью. Правда, роман отвечал еще другой основной тенденции эпохи, жажде игры и развлечения. Эпоха, выставившая своим девизом, что каждый день потерян, который не посвящен наслаждению, хотела постигнуть даже проблемы науки среди игры и развлечений. Роман, не столько утомляющий, сколько занимающий ум, казалось, в состоянии разрешить эту задачу.

 

Если поэтому политические, религиозные и философские вопросы облекались в форму романа, то тем более сексуальные проблемы и теории. Некоторые теории сексуальной педагогики применялись тогда даже на практике. Укажем здесь лишь на самую известную такую попытку, на храм регенерации, сооруженный английским шарлатаном доктором Грахемом. В своих проспектах Грахем заявлял, что его теория способна "создать более сильную, красивую, энергическую, здоровую, умную и до-

 

190

бродетельную расу, чем нынешнюю неумную, представители которой ссорятся, сражаются, кусаются и убивают друг друга неизвестно за что".

 

На самом деле здесь шла речь о приспособленной к тенденциям времени и замаскированной в ее духе профессии, обещавшей пресыщенным старцам новые настоящие или мнимые эротические возбуждения.

 

 

Так как любовь была в эту эпоху не чем иным, как умственным развратом, то сексуальное воспитание имело, очевидно, одну только цель: культ техники. Его сущность - в способности для всего находить слова и все облекать в слова. Сознательность и расчетливость становятся, таким образом, на место инстинктивного исполнения велений природы. Шаг за шагом упраздняется наивность, а там, где она еще встречается, она в большинстве случаев не более как комедия, которой предшествовали сотни репетиций. Конечным результатом этого процесса и вместе с тем высшим завоеванием старого режима было то, что акт любви, или, как тогда говорили Fais le bien, во всех его формах и фазах сделался в конце концов целым сложным произведением искусства.

 

Иначе отныне не выступает любовь. Все ее составные части строго взвешены, все логически связаны, все обнаруживаются без остатка, так как мешающий элемент - непредвиденность, неотделимая от истинной страсти, - теперь упразднен. Люди знают точно, как и когда все произойдет, и потому всегда создают соответствующую ситуацию.

 

Нельзя отрицать: зрелище, доставляемое взору зрителя этим произведением искусства, восхитительно как в своих частях, так и в общем своем ансамбле. Но это красочное великолепие флоры ядовитого болота, красота которого обусловлена лишь дистанцией - в данном случае исторической, - если же к ней приблизиться, то она несет с собой смерть: ее аромат убивает все великое и высокое в человеке. К таким результатам вовсе не

 

191

 

всегда приведет интенсивное повышение чувственности, однако тогда она приводила именно к таким результатам. Так как в эпоху старого режима предпосылкой, приводившей к указанному следствию, было наслаждение, то интенсивное повышение чувственной жизни, являющееся очень значительным культурным приобретением, было связано не с обогащением высших человеческих целей, а лишь с увеличением форм разврата, с санкцией даже самой рискованной извращенности. Именно к этой последней цели эпоха стремилась особенно сознательно, и эту цель она и достигла полностью.

 

Лучшим доказательством служит то обстоятельство, что над стыдливостью издевались, и - что в высшей степени характерно - наиболее точную формулу этого издевательства эпоха вложила в уста именно дамы. Когда однажды в салоне г-жи д'Эпине

 

192

 

обсуждался этот вопрос, то эта великая мастерица любви с усмешкой заявила: "Нечего сказать, прекрасная добродетель. Такая, которую можно приколоть булавками". То, что прикалывается булавками, каждую минуту можно снять с себя. Эти слова разоблачают сокровенную сущность любви как произведения искусства. Эта сущность - презрение к самоуважению.

 

Все формы общения полов получают соответствующий характер. Относиться к женщине с уважением, смотреть на нее просто как на человека - значит в эту эпоху оскорбить ее красоту. Неуважение, напротив, становится выражением благоговения перед ее красотой, оно - поклонение перед "святая святых" эпохи. Мужчина à la mode совершает поэтому в обхождении с женщиной только непристойности - в словах или поступках, - и притом с каждой женщиной. Остроумная непристойность служит в глазах женщины лучшей рекомендацией. Кто поступает вразрез с этим кодексом, считается педантом или - что для него еще хуже - нестерпимо скучным человеком. Так же точно восхитительной и умной считается та женщина, которая сразу понимает непристойный смысл преподносимых ей острот и умеет дать быстрый и грациозный ответ. Грация, этот категорический императив ancien regime'a (старого режима. - Ред.), не только оправдывает всякую непристойность, а сама становится в эту эпоху воплощенной непристойностью. Так вело себя все светское общество. А каждая мещанка с завистью обращала свой взор именно к этим высотам. У нее тот же идеал.

 

Повышенная чувственность нашла свое наиболее артистическое воплощение в женской кокетливости и во взаимном флирте.

 

Кокетство - не что иное, как выражение пассивности. Оно является поэтому специфически женским атрибутом и наиболее важным, использованным ею во все времена средством воздействовать на мужчину. Кокетство играет в жизни общества тем большую роль, чем ограниченнее становится для большинства женщин возможность выйти замуж. А как мы увидим и докажем ниже, это имело место в огромной степени в эпоху старого режима. Вот почему уже по одной этой причине поведение женщины этой эпохи должно было значительно разниться от ее поведения в другие периоды.

 

Сущностью кокетства является, далее, демонстрация и поза, умение ловко подчеркнуть особенно ценимые преимущества. По этой причине также ни одна эпоха так не благоприятствовала развитию кокетства, как именно эпоха абсолютизма, по духу родственная ему, ибо, как мы знаем, высшее требование, предъявляемое ею к людям и вещам, состояло в том, чтобы все было демонстрацией и позой.

 

193

Обе указанные причины объясняют нам, почему ни в какую другую эпоху женщина не пользовалась этим средством с таким разнообразием и с такой виртуозностью, как тогда, и что оно играло даже и в жестах мужчины большую, чем когда-либо, роль, особенно по мере того, как мужчины известных слоев становились все женственнее. Все же величайшими мастерицами в этом искусстве были женщины. До известной степени каждая женщина эпохи старого режима была мастерицей даже в самых сложных приемах кокетства.

 

Женское кокетство похоже в эту эпоху на великолепный фейерверк, который каждая женщина сжигает изо дня в день и неизменно с утра до вечера. Все ее поведение насыщено в большей или меньшей степени кокетством. Каждое ее движение диктуется ей законами кокетства, каждый ее жест исправляется им и служит ему. Все аффекты подчинены кокетству и функционируют по его воле, даже скорбь: la femme rit quand elle peut, et plêure, quand elle veut *. Кокетство празднует свои тайные праздники и устраивает пышные спектакли, переходит в мгновение ока от первых ко вторым или же умеет их устроить одновременно. Разыгрывая перед обществом настоящие спектакли, оно доставляет вместе с тем любимцу тайные праздники.

 

Женщина достигла такого мастерства, конечно, лишь путем непрерывного обучения и тщательнейшего самоконтроля. И в том и в другом усерднейшим образом упражнялись женщины всех стран. Искусство кокетства изучается большинством женщин с таким увлечением, которое станет понятным только в том случае, если допустить, что кокетство представляло тогда самый важный вопрос существования для женщин. В "Abrahamische Lauberhutt" ("Зеленый шатер Авраама". - Ред.) говорится: "Женщины сидят порою полдня перед зеркалом и разглядывают свое лицо. Они делают перед зеркалом разные движения и принимают разные выражения: прикидываются то грустными, то гневными, то смеющимися, то влюбленными. Зеркало должно им сказать, как им вести себя в обществе или в церкви. Вот до какой степени помешаны женщины на красоте".

 

Этому пылкому усердию вполне соответствует и та рафинированность, которой достигало в этом искусстве большинство женщин и которое становится типическим для эпохи. В доказательство приведем следующее место из книги "Briefe über die Galanterien von Berlin".

 

195

 

"Со знаменем в руке каждая из этих новомодных амазонок бросается в битву по сообща разработанному плану. Посмотрите, как они стреляют своими большими прекрасными глазами в неприятеля! Как они сражаются выражениями и жестами! Как они набрасываются на бедного слабого мужчину нежными многообещающими пожатиями руки или волшебным язычком зубочков! То, поправляя платок, они показывают врагу незащищенное место, на которое он может направить свой меч. То, искусственно вздымая грудь, они умеют дать понять слабеющему неприятелю, что они готовы обсуждать условия капитуляции. Сидя на диване, они так близко подвигаются к нему, как будто желают вызвать его на поединок, вдруг невзначай начнут трогать своими прекрасными маленькими алебастровыми пальчиками его пряжки и вдруг падают в обморок, ища поддержки у самого неприятеля. Крепость сдается, победитель падает к ногам побежденной, начинается драма вдвоем, на серебряном облаке спускаются амуры и плутовато бьют в свои маленькие ладони".

 

Наивность, как видно, исключена из малейшего жеста, она, сама стала, как выше указано, сознательным кокетством.

 

Мы ограничимся здесь более подробным освещением лишь технических и, так сказать, постоянных средств женского кокетства, и притом только тех, которые наиболее существенны для характеристики эпохи. Сюда относятся: платок на шее, веер, маска, украшения и мушки. На первый взгляд все эти предметы могут показаться несущественными. И, однако, необходимо уделить особое внимание именно им. Дело в том, что если, невзирая на их официальное предназначение, которое легко может ввести в заблуждение, вскрыть их истинный смысл, то, как будет видно, они позволяют нам лучше уяснить себе сущность эпохи, чем многие другие явления, более ярко бросающиеся в глаза.

 

Платок, который дама накидывала на шею и плечи, имел на первый взгляд целью скрывать модное декольте в такие моменты, когда оно считалось по общему убеждению неуместным, например, дома во время работы, при посещении церкви и т. д. Так как, однако, все всегда складывается ко благу - не благочестивого, правда, а именно грешника, - то и это средство поднять нравственность послужило лишь для вящей безнравственности. Другими словами: оно сделалось одним из утонченнейших средств женского кокетства. Так как платок накидывался на плечи только слегка, то он уничтожал ясные линии покроя, позволяя обладательнице красивой груди делать вырез еще глубже, чем требовала мода. А этот излишек выреза женщина показывала лишь тогда, когда это соответствовало ее особым целям. В один миг она могла показать все или ничего. Она могла пройтись по улице или появиться в обществе в самой приличной позе, однако

 

197

 

в надлежащий момент удовлетворить самый смелый каприз, свой или чужой, так как было достаточно простого движения или шутливой выходки ухаживателя, чтобы сбросить платок.

 

Кроме этой важной функции в интересах кокетства платок исполнял, впрочем, еще и другую задачу в деле эротического воздействия женщины на мужчину. Он усиливал действие декольте приблизительно так, как и вуаль. Затушевывая временно ясные контуры груди, платок тем самым возбуждал воображение мужчины, разжигал его любопытство, доводил его до желаний, чем достигалась главная цель кокетства. Если у неимущих классов этой цели служил платок, то у имущих классов кружевное фишю (косынка, платок. - Ред.) или драгоценная шаль. Но фишю и шаль одинаково мало скрывали, по замечанию остряков, красивую грудь; в обоих случаях достаточно малейшего дуновения ветра, чтобы раскрыть грудь: ибо, как выражался Виланд, платок не что иное, как "сотканный воздух". Нет поэтому ничего удивительного в том, что фишю и шаль играли такую огромную роль во флирте (см. иллюстрации).

 

Веер, ставший ныне в Центральной Европе лишь деталью бального туалета, был в эпоху старого режима, как во все времена в южных странах, неизменным спутником женщины. Он относился к числу самых важных туалетных принадлежностей не только светских дам, но и жен и дочерей среднего и мелкого бюргерства. Вполне естественно, что он с самого начала сделался важным средством кокетства, так как уже пользование им для естественной цели давало кокетству благодарнейший материал. Красивую руку, изящную кисть, грациозный жест, изящную линию - все это можно было при помощи веера выгодно подчеркнуть или дольше продемонстрировать публике, чем иным каким-нибудь способом. Так же рано и так же естественно возник и знаменитый разговор при помощи веера, позволяющий женщине в любой момент вступить с мужчиной в интимную беседу, непонятную для непосвященных. Путем известных движений веера женщина могла пригласить мужчину подойти, сказать ему, что она готова пойти навстречу его намерениям, назначить время свидания, сообщить, придет ли она или нет. Нежным жестом опуская веер, дама признается побежденной, гордым движением развертывая его, она хочет сказать, что непобедима. Нежность, любовь, отчаяние - всю скалу аффектов может передать веер. Этим искусством, в котором и теперь еще испанки мастерицы, в эпоху старого режима владели почти все женщины.

 

Многочисленные иероглифы веерного языка еще не исчерпывают всего репертуара, который веер исполнял на службе галантности. Довольно важная роль его заключается, между прочим,

 

198

 

в том, что он позволял женщине скрывать то или другое настроение, отражавшееся на ее лице, скрывать чувство неудовольствия или же удовольствия, наконец, симулировать то или другое настроение, например стыдливость, оставаясь при этом в рамках данной ситуации. Другими словами, веер позволял в XVIII в. женщине быть активной и пассивной участницей грандиозной оргии непристойности, устраиваемой ежечасно светским обществом словами и поступками. Прячась за веером, дама могла выразить свое одобрение дерзкой смелости; развернув веер, она могла вызывать на флирт жестами, скрывать этот флирт от чужих взоров, отвечать на него и т. д.

 

По всем указанным причинам веер неминуемо должен был стать неизменным спутником женщины. Без веера она была беззащитной, была подобна воину, противостоящему в битве с голыми руками закованному в броню неприятелю. И потому она никогда и не расставалась с веером. В своих мемуарах одна молодая англичанка замечает: "Мне подарили также несколько вееров. Для девушки достаточно одного, но мы ходили с веерами, как японки; мне подарили один для улицы, один для утра, другой для вечера и, наконец, еще один для особо торжественных случаев". Неудивительно, что в эту эпоху вееру был устроен настоящий апофеоз, что он сделался драгоценнейшим предметом в руках женщины и что художники старались довести его до совершенства - как декоративность, так и форму.

 

Необходимо здесь упомянуть о практиковавшемся тогда обычае носить маску, так как маска служила почти тем же целям, что и веер. В некоторых странах и городах, в особенности в Венеции, аристократы - и только они одни - имели право ходить в маске по улицам или посещать театр не только в дни карнавала, но и в течение всего года. Эта привилегия имущих и господствующих классов служила везде, где она существовала, если не исключительно, то во всяком случае преимущественно целям галантности. Из сообщений Казаковы мы узнаем, что маска всегда употреблялась, когда нужно было набросить покров на галантное приключение. Так как в Венеции нельзя было никуда поехать иначе как на гондоле, то без маски люди легко становились к тому же предметом чужого контроля или же постоянных вымогательств. Употребление маски позволяло, далее, и порядочным дамам посещать пьесы и спектакли настолько непристойные, что, казалось бы, в театре не должно было быть места женщинам. Обычай посещать театр в маске господствовал поэтому не только в Венеции, но и во многих других городах эпохи старого режима, например в Париже и Лондоне.

 

199

До нас дошло немало описаний Лондона, в которых говорится, что пресловутые английские комедии эпохи Реставрации, переполненные циническими остротами и непристойными жестами

 

200

 

клоунов, посещались в большом количестве светскими дамами, защищавшимися от дерзостей черни при помощи маски. Другисловами: маска в еще большей степени, чем веер, служила для "порядочных" людей практическим средством свободно участвовать в оргии непристойностей.

 

Разнообразные драгоценные украшения относятся в особенности к области кокетства и потому играли во все времена в облике женщины несоизмеримо большую роль, чем в облике мужчины, носящего по крайней мере еще только перстни, иногда браслет, указывающий, впрочем, в большинстве случаев на мазохистские наклонности... Цель подобных украшений, как уже показывает само слово, усматривается в украшении тела и усилении таким образом впечатления красоты. Несмотря на общераспространенность такого взгляда, он неоснователен, так как игнорирует главную цель этих украшений и не понимает их истинного воздействия. Украшения эти должны, правда, сделать их носителя "красивее", но это только второстепенное их назначение: главная их задача состоит в том, чтобы обратить внимание на ту часть тела, которую они украшают, особой формой подчеркивая ее преимущество. Подвижный браслет должен указать на изящество руки, плотно прилегающий браслет - на ее полноту, широкая пряжка на башмаке - на стройность ножки, кушак - на элегантность талии, сережка - на миниатюрность уха, кольцо - на узость пальца, ожерелье - на тонкость шеи, спускающиеся с него украшеньица - на пикантность вздымающейся и опускающейся груди.

 

Так как пышная грудь всегда является гордостью женщины и так как женщина прежде всего хочет обратить внимание на нее, так как, далее, большинство мод запрещает украшать непосредственно ее, то всякое украшение, находящееся около нее, в особенности же вокруг шеи, предназначено сосредоточить взоры именно на ней, выделить ее особые преимущества. Ожерелье и приделанные к нему украшеньица должны оттенять не только гибкость шеи, но и цезуру, разделяющую грудь, а также обратить внимание на то, что грудь не отвисла. Аграф обязан указать на выпуклость груди, а брелок на корсаже - на ее ореолы. Поэтому женщина носит обыкновенно тем более рафинированные украшения или - так как все эти эффекты можно достигнуть и при помощи одного украшения - рафинированное украшение, чем больше ее декольте.

 

Таковы законы и цели украшений, и потому они служат важным средством кокетства: они демонстрируют, они своего Рода плакаты. Эта цель обыкновенно преследуется бессознательно, но зато она достигается только в том случае, когда эти

 

201

 

украшения не стоят в противоречии с украшаемыми ими красотами тела, а выгодно оттеняют их линии.

 

Если же подобные украшения в самом деле увеличивают красоту, то косвенным образом, вызывая путем ловко придуманной формы или окраски оптический обман, исправляя некрасивые линии или придавая известным линиям иное направление. Так, широкий кушак позволяет талии казаться менее длинной, свободный браслет придает руке больше стройности, жемчужная нить, плотно облегающая шею, делает последнюю более полной и наоборот.

 

Эпоха старого режима не только целиком использовала прежде созданные эффекты украшений, но и прибавила к ним еще несметное количество новых оттенков. Эти оттенки касались, как нетрудно предвидеть, рафинированности и подчеркивания сладострастного момента. Массивные и монументальные украшения Ренессанса исчезают, и их место занимают теперь - особенно в эпоху Рококо - те волшебные украшения, которые, блистая огнем алмазов, смарагдов и рубинов, в оправе точно из воздуха, освещали подобно свету украшенные ими части тела.

 

Если дочери бюргерства были в большинстве случаев вынуждены ограничиться по бедности несколькими простыми колечками и такими же простыми бусами и брошками, то имущие классы и придворная знать тратили на украшения в течение всего старого режима баснословные суммы. В этих кругах не только женщины, а часто и мужчины положительно утопали под драгоценностями: драгоценные камни покрывали пальцы, руки, шею, из драгоценных камней состояли цветы, которые держали в руке; они окаймляли, подобно живому пламени, грудь и ниспадали, как огненный ручеек, вниз по пуговицам, вплоть до чулок и башмаков. Человек с головы до ног сам как бы становился предметом украшения, созданным рукой мастера. Только таким образом получался полный образ представителя класса, предназначенного для безделья: каждый член этого класса сам стал украшением мироздания.

 

Одним из важнейших средств кокетства, относящихся к тому же специально к эпохе галантности, так как оно вместе с ней и исчезло, были так называемые mouches (мушки. - Ред.). Первоначально они должны были скрывать портившие красоту пятна на лице и других обнаженных частях тела. Во "Frauenzimmerlexicon" под рубрикой "Венерин цветочек" говорится: "Так называется вскочивший на лице женщины прыщик, который она закрывает мушкой". Очень скоро, однако, эти мушки вошли в моду, так как их чернота особенно хорошо оттеняла белизну кожи, ставшую высшим признаком красоты; отсюда другое их название - "пластырь красоты", так как они, кроме

 

202

 

того, фасцинировали взоры, как всякая неправильность. А эта последняя особенность открывала рафинированности самые пикантные возможности. Стоило только наклеить мушку на таком месте, на которое в особенности хотели обратить внимание, и можно было быть уверенным, что взоры всех то и дело будут обращаться на это именно место. Так и поступали.

 

Кто хотел обратить внимание на красивую шею или на плечо, помещал мушку именно там; галантная дама наклеивала ее наверху груди, бесстыдница - как можно ниже между обоими полушариями. Такова была главная, но не единственная цель мушки. То, что первоначально предназначалось только для глаз, становилось постепенно также пикантной игрой для ума, становилось - хотя и не очень глубокомысленной - наукой, которой пользовались тогда все женщины. Так как эти пятнышки придавали лицу, смотря по тому месту, где их помещали, определенное выражение, то с их помощью искусственно и создавали то выражение, в котором хотели позировать. Кто хотел прослыть плутовкой, помещал мушку около рта, кто хотел подчеркнуть свою склонность к галантным похождениям, помещал ее на щеке, влюбленная - около глаза, шаловливая - на подбородке, дерзкая - на носу, кокетка - на губе, высокомерная - на лбу. Таким образом, ярко подчеркивались все те черты характера, постоянные или преходящие, которые хотели выставить напоказ.

 

И этим средством пользовались все возрасты. Мушка налеплялась даже на лицо девочки, которая должна была выступить в позе робкой или стыдливой. Сатирик И. М. Мошерош бранился:

 

"Есть девицы, которые налепляют на лицо, чтобы показаться стыдливыми, в разных местах черные, позорные пятна из тафты, хотя им следовало бы стыдиться их".

 

Даже мужчины часто употребляли такие мушки.

 

Когда это средство кокетства вошло в моду - приблизительно в середине XVII в., - то уже не довольствовались небольшими черными пятнышками, а старались придать им самые чудовищные формы. Тафта была заменена бархатом. Иногда мушку делали такой величины, как будто она предназначалась в самом деле для настоящей раны. Налепленная на правую щеку, она получала название "мушки от зубной боли". Чтобы сделать эти огромные пластыри по возможности пикантнее, некоторые дамы украшали их, кроме того, драгоценными камнями. Особенно в ходу были мушки в форме луны, звезды, тех или других животных и насекомых: зайца, лисицы, собаки, бабочки, лошади и т. д. Не останавливались даже перед самым неаппетитным: было время, когда мушкам придавали форму прыгающей блохи.

 

203

 

Наиболее излюбленным местом помещения мушек были низ выреза груди или же верхняя часть груди. Таким путем к груди обращались постоянно не только взоры, но и руки мужчин. И хотя эти игры и шутки кокетства были весьма неуклюжи

 

204

 

и грубы, это не помешало тому, что мода господствовала в продолжение десятилетий во всех странах. Еще в конце XVII в. Абрагам а Санта Клара писал:

 

"Многие гордые Елены, желая лучше оттенить гладкость и белизну кожи, украшают ее черным пятнышком в форме оленей, зайчиков или лисиц. Другие залепляют все свое лицо птицами, и, если меня не обманывает зрение, даже на носу у них сидит такой храбрый дрозд". Эпоха Рококо, правда, смягчила и сократила эти смешные формы мушки, подобно тому как она всему придавала более деликатные очертания, но и она не отказалась от них, а пользовалась ими до последних дней своего господства.

 

 

Когда в физиономии женщины той или другой эпохи кокетство становится одной из наиболее характерных черт, то всегда в общении полов не менее видную роль играют разные формы взаимного флирта. Кокетство не только всегда ведет к флирту. Оно само в значительной степени является флиртом, так сказать, его артистическим выражением. В эпоху старого режима общение полов не только было насквозь пропитано флиртом, сама любовь, как всепоглощающая страсть, была разменена на мелкую монету флирта. Даже и половой акт был в эту эпоху более чем когда-либо простым флиртом, так как люди не отдавали себя всецело, а только занимались кокетливой игрой, и не только с одним партнером, а с целой дюжиной.

 

Сущность флирта во все времена одна и та же. Он выражается во взаимных, более или менее интимных ласках, в пикантном обнаруживании сокровенных физических прелестей и во влюбленных разговорах, в которых слова получают характер стимулирующих ласк. Если что отличает в данном случае одну эпоху от другой, так это лишь большая или меньшая свобода во взаимном ухаживании, затем тот круг лиц, на которых простирается флирт: флиртуют или только с тем, к кому чувствуют расположение, или без разбору со всяким - и, наконец, степень публичности, с которой он совершается. Для историка, сравнивающего отдельные эпохи и старающегося установить, идет ли линия развития вверх или вниз, особенную важность представляет последний пункт.

 

Дело в том, что если, например, флирт двух любящих, вырастающий во всех своих проявлениях из искренней любви, может считаться драгоценнейшим выражением чувственной жизни, перевоплощением жизни инстинкта в возвышеннейшую симфонию, то и он представляет положительное явление лишь до тех пор, пока совершается под покровом тайны. Грубое нарушение этого пункта носит характер патологический, если речь идет об ин-

 

205

 

дивидуальном факте; становясь массовым, оно есть безнравственность - не только относительная безнравственность с нашей современной точки зрения, но и абсолютная, так как такое нарушение идет вразрез с социальными инстинктами и чувствами. Мы имеем здесь дело с явлением противоестественным, так как половая жизнь предполагает сообразно осуществляющимся в ней законам природы полную интимность.

 

Эпоха старого режима отличается в этом отношении, как уже было раньше указано несколько раз, тем, что она доходила во флирте, как словами, так и поступками, до самых последних границ. Такова была типичная, сознательно преследуемая цель. Другая характерная черта состояла в том, что флиртовали совершенно публично - любовь также стала зрелищем! Если о кокетстве женщин эпохи старого режима можно сказать: большинство женщин афишировало кокетство, как вывеску, то о взаимном флирте можно сказать: подобно многим средневековым ремеслам, он практиковался на улице, на виду у соседей, друзей и проходящих.

 

 

Наиболее ясное представление о взаимных отношениях полов дает нам наряду с описаниями современных донжуанов в особенности живопись, прославлявшая все проявления любовных ласк. В искусстве и литературе старого режима любовь постоянно превращается во флирт. Каждый раз, когда говорят о любви или когда изображается любовь, перед нами открываются лишь пикантные представления флирта. Для духовного и человеческого содержания любви у поэтов и художников эпохи Барокко и Рококо почти нет слов, или они находят в лучшем случае только банальные и бесцветные выражения, зато с тем большим блеском сравнений говорят они о лакомстве отдельных ласк.

 

Наиболее частым и обычным, хотя далеко и не самым деликатным, выражением флирта был всегда для европейца поцелуй. Однако о красоте и святости поцелуя эта эпоха не имеет никакого представления. Для нее поцелуй только средство вызвать в другом собственное вожделение. "Поцелуй возбуждает похоть, желание слить в одно двух". Поцелуй обязан, далее, разнообразить наслаждение. С особенной охотой запечатлевает поэтому мужчина свои поцелуи на груди женщины, а женщины охотно допускают такие шутки и игры. В своем романе о m-r Nicholas * Ретиф де ла Бретонн рассказывает о следующем приключении, которое тот пережил во время одного визита:

 

"Когда я насытился, я обратил свое внимание на кокетливое поведение моей соседки, все снова наливавшей мне вино. Я отве-

 

* "Господин Никола, или Разоблаченное человеческое сердце". Ред.

 

206

 

тил несколькими комплиментами, расхвалил в особенности ее белоснежную шею, которую она из кокетства обнажала так, что одна грудь была совершенно видна. Я польстил ей следующими стихами из "Орлеанской девственницы" Вольтера: "Кто не влюбится до безумия в такие прелести? Белая шея чиста, как алебастр, а внизу раскинулась холмистая долина Амура. Две круглые груди пленяют взор, подобно розам цветут их ореолы. Пышная грудь возбуждает желания. Рука протягивается к ней, в глазах - томный огонь, и жадно хотят к ней припасть уста".

 

Лофре сделал гримасу. M-me Шеро заметила это и сейчас же приблизила ко мне обнаженную грудь для поцелуя. Я бросился перед ней на колени. "Так как он стал на колени, то я дам ему поцеловать и другую грудь", - воскликнула m-me Шеро и обнажила вторую грудь. Я был опьянен и прижал уста к одному из бутонов. Возбужденная дама прижала к себе обеими руками мою голову".

 

То, что провинциальная мещаночка так мило позволила похотливому Ретифу, разрешали тогда галантно и дамы, как мы узнаем из многочисленных сообщений литературы мемуаров. Поцеловать женщину в грудь вообще считалось одной из привычных галантностей. Так как она пользуется одинаковым сочувствием обоих полов, то стараются искусственно создать удобные для этого ситуации. Во время игры в фанты такой поцелуй часто назначался выкупом, как видно, например, из "Jungfern Advocat" ("Девица-адвокат". - Ред.) Лилиуса Шамедри. Если у мужчины нет мужества поцеловать женщину или если он дарил руке то, на что имели право уста, то это разочаровывало женщину. Логау насмехался:

Jungfern, euch die Hand zu küssen

Pflegt euch heimlich zu verdriessen

Weil man feurig zugewandt,

Was dem Mund gebührt, der Hand *.

 

Тем более льстило самолюбию женщин, если дерзкий поклонник просил, целуя, какой-нибудь особой милости, например, о разрешении поцеловать округлое колено. И такое разрешение часто дается даже в обществе. "Колено - последняя станция дружбы, на поцелуй выше подвязки может претендовать один лишь любовник". А любовник никогда почти не довольствуется такими невинными поцелуями. Галантная литература полна такими примерами.

 

* Девица, когда вам целуют руку,

Вы стараетесь скрыть раздражение,

Так как страстно желаете,

Чтобы уста получили то, что предназначено руке. Ред.

 

207

 

Подобно тому как мужчина желал покрыть и в самом деле покрывал поцелуями все тело женщины, так от нее он требовал тех же рафинированных интимностей, которые он уделял ей:

 

208

 

существовал не один поцелуй, а сотни разных поцелуев. Искусство целовать стало настоящей, и притом очень популярной, наукой. Рафинированность великого знатока этого вопроса в XVI в. Иоганна Секундуса сделалась в XVIII столетии публичной тайной. Что такое поцелуй, какие существуют разнообразные виды поцелуя, как должно целовать в том или ином случае - все это описывается и обсуждается и в серьезных трактатах, например во "Frauenzimmerlexicon". По словам автора этого сочинения, более жгучим поцелуем является так называемый "флорентинский". Он состоял в том, что "берут особу за оба уха и целуют". Влажный поцелуй говорил женщине, что мужчина хочет от нее большего, чем невинных шуток. Гофмансвальдау говорит: "Влажный поцелуй мой дал ей понять, что я обуреваем желаниями". А так как мужчины целовали женщин особенно часто именно таким образом, то они по опыту знали действие на их чувства такого поцелуя, как видно из того же стихотворения Гофмансвальдау.

 

"Девичий" поцелуй состоит в том, что мужчина целует девушку в грудь и в ее бутоны. "Женщины особенно любят такой поцелуй, так как он позволял им показать красивую грудь", - говорится в "Vademecum fur Verliebte" ("Путеводитель для влюбленных". - Ред.). В южнонемецких прядильнях была в большом ходу игра в фанты под названием "Das Kind austragen" ("Выносить ребенка". - Ред.): девушки должны откупиться именно такими поцелуями. Когда же девушка отказывается раскрыть лиф, то над ней издеваются: "у нее доска", желая объяснить ее чопорность тем, что у нее плоская, как доска, грудь. "Французский" поцелуй состоит, по словам "Vademecum fur Verliebte", в том, что целующиеся соприкасаются языками. Так целуются женатые люди, ибо подобный поцелуй доставляет обоим "нежнейшее удовольствие". Мужчина à la mode тоже иначе не целует, так как он таким образом особенно возбуждает женщину, и потому и "женщины, склонные к любви, предпочитают такого рода поцелуй".

 

И таких способов целовать существовало еще много, а каждый способ имел к тому же еще и свои оттенки. По тому, как мужчина целует женщину, последняя знает, что обещает ей его любовь. "Мужчина любит, как целует". И так как на это направлено "высшее любопытство женщины", то каждая в конце концов не прочь, чтобы ее целовали, даже в том случае, когда она хочет остаться верной любовнику или мужу. "Невинный поцелуй - не грех".

 

Поцелуй в уста в эту эпоху неотделим от желания пробудить в том, кого целуешь, чувственное желание. Поэтому мать даже в порыве бурной радости целует своего ребенка не в губы, а в щеку, глаза или лоб. Это поцелуй дружбы, поцелуй нежности, чуждый всего полового.

 

209

 

Права рук ни в чем не уступают правам губ в деле взаимного флирта. И что особенно характерно, эти права также дифференцируются и подробнейшим образом описываются. В особенности к действенному флирту возбуждает грудь женщин и девушек. "Грудь женщины - мыс блаженства, к которому простираются руки каждого мужчины". Кажется, нет ни одного поэта эпохи, который не облек бы это желание в ясные выражения. Так, Гофмансвальдау говорит в одном стихотворении о том, как он при виде спавшей возлюбленной Лесбии прежде всего почувствовал желание прикоснуться рукой к ее обнаженной груди. А другой поэт, Грессель, мотивирует подобное желание тем, что ведь блохе предоставлено то же право.

 

Если из указанных стихотворений видно, что мужчина позволял себе подобные интимные шутки чуть не при первом же знакомстве, то ряд других стихотворений эпохи доказывает, что противодействие, которое они встречали со стороны женщины, обыкновенно лишь видимое, и потому ее взоры противоречат так же часто ее словам. "Ton oeil dit oui, quand ta bouche dit non" *, - говорится во французском стихотворении "Duo" ("Двое". - Ред.), описывающем все виды флирта, приводящего в конце концов к полному сближению. Возлюбленная не стыдится и сама провоцирует любовника к подобным выходкам, как видно из одного стихотворения упомянутого Гресселя. Впрочем, мужчина не довольствуется этими правами, а стремится проникнуть в самые сокровенные области.

 

Дать взорам мужчины соблазнительное зрелище - такова первая милость, даруемая женщиной мужчине. Это обыкновенно прелюдия флирта, так как одной из главных задач форсированного женского кокетства является именно такое выставление напоказ своих интимных прелестей. Для этой цели женщина принимает небрежную позу на кушетке или, еще лучше, пикантную позу перед камином, этой же цели служат игривые шутки и развлечения. Женщина не знает лучшего удовольствия, как похвастать своей красотой перед возлюбленным, к тому же она знает, что "раз в плену глаза, то и руки и уста недолго будут бездействовать", и потому она всегда находит массу серьезнейших причин показать ему кое-что. В особенности часто возлюбленный обязан удостовериться лично, что у нее болит та или другая часть тела, и на его обязанности лежит облегчить ее физические страдания. Оказывается, роза, которую она носила на груди, упала в разрез платья и шип больно уколол ее, и вот она вскрикивает и бежит в соседнюю комнату к возлюбленному и показывает ему больное место, как это описывается в одном стихотворении Гагедорна.

* "Твои глаза творят "да", когда твои уста говорят "нет". Ред.

 

211

 

Чаше же всего удобный случай показать возлюбленному свои интимнейшие прелести - укус блохи. Эта неприятность лучше всякой другой дает повод к пикантным ситуациям, так как тот, к которому обращаются за помощью, обязан поймать злого мучителя, а это, как известно, не так легко; поэтому, описывая такие сцены, поэты не ограничиваются несколькими строками, а исписывают целые страницы.

 

Мы выше упомянули, что галантная литература и искусство дают нам наглядное представление о формах взаимного ухаживания, господствовавших в эпоху старого режима. Этот неоспоримый факт освобождает нас от необходимости приводить для каждой подробности пояснительный "исторический комментарий", от которого нас к тому же побуждает отказаться отсутствие места. Заметим только, что каждый из этих оттенков мог бы быть иллюстрирован взятыми из литературы мемуаров описаниями и эти описания доказали бы правильность возникшей тогда поговорки: "Il est toujours plus facile de toucher les tetons d'une belle, que son coeur" *.

 

Тенденции, свойственные каждой эпохе, всегда стремятся вылиться в особо типическое выражение, в котором они находят свое относительно лучшее воплощение. Такое значение имел для флирта эпохи старого режима утренний туалет дамы, так называемое lever (вставание. - Ред.), когда она могла быть в неглиже. Женщина в неглиже - такое понятие, которое предыдущим эпохам было совершенно неизвестно или известно лишь в очень примитивном виде. Это явление относится лишь к эпохе абсолютизма.

 

Оно и понятно. В эпоху, когда женщина стала простым предметом роскоши, когда ее превращение в предмет роскоши достигло своих крайних нелепых границ, ей приходилось проводить целые часы за туалетом, ставшим благодаря требованиям моды чрезвычайно сложным. Не менее понятно и логично и то, что необходимость стала постепенно самоцелью и туалет дамы сделался одной из главных приманок для чувственного удовольствия, санкционированной обществом и соответствующим образом организованной. Так как флирт стал в эту эпоху официальным учреждением, то необходимо было создать и официальный повод для его проявления. Одно вытекало логически из другого. Другими словами: благодарнейший и удобнейший повод к флирту должен был получить санкцию официального.

 

Так, утренний туалет, или lever, дамы был провозглашен официальным часом приемов и визитов.

 

* "Всегда легче коснуться груди красотки, чем ее сердца". Ред.

213

 

И в самом деле, трудно было найти другой более удобный и более благоприятный для флирта повод. Неглиже представляет ту ситуацию, в которой женщина может воздействовать на чувства мужчины самым пикантным образом, а эта ситуация тогда длилась не короткое время, а ввиду сложности туалета многие и многие часы. Какая, в самом деле, богатая для женщины возможность инсценировать перед взорами друзей и ухаживателей очаровательную выставку отдельных ее прелестей. То словно случайно обнажится рука до самых подмышек, то приходится поднять юбки, чтобы привести в порядок подвязки, чулки и башмаки, то можно показать пышные плечи в их ослепительной красоте, то новым пикантным способом выставить напоказ грудь. Нет конца лакомым блюдам этого пиршества, границей здесь служит лишь большая или меньшая ловкость женщины. Впрочем, это только одна сторона дела.

 

Неглиже также удобно и для осуществления тех последствий, к которым приводит подобное зрелище, так как уступчивости женщины уже не мешают никакие технические препятствия. Стоит только женщине сказать "да", и мужчина так или иначе может добиться своей цели. Даже больше, пикантное неглиже есть уже само по себе указание на готовность женщины сказать "да", так как костюм становится той броней, которая делает ее хотя бы до известной степени неприступной для мужчины. Если же женщина предстанет перед мужчиной без этой брони, то это вообще не более и не менее как приглашение, брошенное ею мужчине, не оставить минуту неиспользованной. Эта внутренняя логика вещей в особенности важна для той эпохи, так как туалет или, вернее, возмущенная фраза дамы: "Что вы делаете! А мой туалет..." - одни только и побуждали мужчину ограничиваться во флирте взглядами и словами.

 

Что эта повторявшаяся каждый день ситуация была санкционирована обществом и стала официальным поводом для флирта, благоприятствовавшим к тому же его крайним формам, не только вытекает из внутренней природы этого факта. Эпоха старого режима доказала путем словесных и пластических изображений, в особенности же путем действий, что lever было в самом деле организовано в целях флирта, и доказала это самым недвусмысленным образом.

 

Присутствовать во время lever дамы - такова первая честь, выпадавшая на долю близкого знакомого: последний обязан явиться в этот час с визитом. В своих мемуарах граф Тилли рассказывает о таком визите у дамы, за которой он ухаживал:

 

"Я отправился к ней. В немногих словах она объяснила мне, какое ею дано поручение, затем заявила в нескольких общих выражениях, что интересуется мною, поставила далее несколько

 

215

 

вопросов, в которых обнаруживался этот интерес, когда же она уловила несколько моих взглядов, брошенных мною на ее прелести (она была в самом деле красива и как раз занята своим туалетом), то она пришла на несколько мгновений в замешательство и тем сообщила мне все то волнение, которое я пробудил в ней и которое она с трудом могла скрыть".

 

Бесконечное множество картин показывает, до какой интимности доходили подобные сцены (см.: "Знатная дама моет ноги", "Туалет", "Желанный свидетель", "Lever"). Если друг, пользующийся особой благосклонностью дамы, пропустит хоть один день, он немедленно же слышит от нее упрек: "Вы забываете меня". И в тот день, когда друзья перестают посещать ее lever, дама проникается сознанием, что она обречена на одиночество.

 

Прекрасно зная, что она в этом именно положении особенно соблазнительна, женщина с особенной рафинированностью заботится о возможно большей пикантности своего неглиже. Герцог

 

216

 

Гамильтон сообщает об английском дворе времен Карла II, что "придворные дамы пользовались купальным неглиже главным образом для того, чтобы выставлять напоказ свои прелести, не оскорбляя чувства приличия". А маркиза де Мертей замечает о своем неглиже, которое она намеревается надеть во время одного tête-à-tête (любовное свидание. - Ред.): "Трудно представить себе более галантное неглиже. Оно восхитительно и моего собственного изобретения. Скрывая все, оно обо всем позволяет догадываться". О впечатлении, произведенном на него таким неглиже, сладострастник Вальмон сообщает:

 

"Это зрелище возбудило мою чувственность и представило моим взорам то, что мне было нужно. Первый эффект заключался в том, что она опустила глаза. На несколько мгновений я весь ушел в созерцание ее ангельски-целомудренного лица, потом мой взор скользнул по ее телу, и мне доставило удовольствие раздеть ее мысленно с головы до ног".

 

217

 

А именно это и имело в виду большинство женщин, посвященных в тайны рафинированности.

 

Если lever дамы было настоящим табльдотом ("обеденный стол". - Ред.) прежде всего для глаз, то и рукам не приходилось бездействовать, так как друг должен был оказывать те или иные маленькие услуги, когда камеристка покидала комнату. Это или кокетливая милость дамы, желающей дать ему возможность показать свою ловкость во флирте, или услуга, которую от него требуют в расчете воспламенить его чувственность. Казанова рассказывает следующий эпизод из одного своего романа с дочерью туринского еврея:

"После завтрака было решено прокатиться верхом, и она в моем присутствии надела мужской костюм. Присутствовала также ее тетка. Так как она уже раньше надела кожаные рейтузы, то она спустила юбки, сняла корсаж и надела куртку. Не показывая вида, я насладился лицезрением великолепного бюста. Однако хитрая еврейка знала цену этому равнодушию. "Пожалуйста, приведите мой воротничок в порядок!" - попросила она. Я воспламенился и пальцы мои действовали весьма нескромно".

 

218

 

Дама принимала своих друзей, однако, не только за туалетом, а даже в ванне и постели. Это была самая утонченная степень публичного флирта, так как женщина получала таким образом озможность идти в своей уступчивости особенно далеко и выставлять свои прелести напоказ особенно щедро, а мужчина в особенности легко поддавался искушению перейти в наступление. Когда дама принимала друга в ванне, то эта последняя ради приличия покрывалась простыней, позволявшей видеть только голову, шею и грудь дамы. Однако так нетрудно откинуть простыню!

 

В очень богатом фактическим материалом романе "L'Espion anglais" ("Английский шпион". - Ред.) напечатаны, между прочим, мемуары одного французского придворного, в которых говорится:

 

"Прекрасная г-жа Г. находилась как раз в ванне. Когда камеристка несколько минут спустя покинула комнату, я попросил разрешения снять простыню, и это разрешение было мне дано с грациозной улыбкой. Не оскорбляя законов приличия, она дала мне таким грациозным путем возможность получить самое наглядное представление о ее прелестях, которыми она гордилась, признаюсь, совершенно основательно. К сожалению, пришлось преждевременно прервать это соблазнительное зрелище, так как доложили о прибытии маркиза Б., имевшего когда-то на нее права. Когда потом явился и ее муж, я ушел, так как положение становилось скучным. На следующий день счастье более благоприятствовало мне, так как не было назойливых посетителей. Вдохновенные слова, которыми я прославлял каждую из ее прелестей, настолько же воспламенили ее чувства, насколько кипели и мои собственные, так что на этот раз занавес опустился только после того, как мне уже не оставалось ничего большего требовать от моей красавицы".

 

Из мемуаров герцога Шуазеля видно, что некая m-me Гемене, известная при дворе Марии Антуанетты красавица, принимала в ванне не только своих друзей, а и посторонних. Впрочем, этот факт сообщается вовсе не как исключение.

 

О приеме поклонников в постели сообщает ряд случаев Казанова. Для иллюстрации приведем описание утреннего визита, сделанного им дочери богатого антверпенского купца.

 

Она приняла меня с очаровательнейшей улыбкой, сидя в постели. Девушка выглядела восхитительно. Хорошенький батистовый чепчик со светло-голубыми лентами и кружевами украшал ее хорошенькое личико, а легкая муслиновая шаль, которую она на скорую руку накинула на белые, словно выточенные из слоновой кости плечи, скрывала только наполовину ее алебаст-

 

219

 

ровую грудь, формы которой пристыдили бы резец Праксителя *. Она позволила мне сорвать с ее розовых губ сотню поцелуев, становившихся все более пламенными, так как зрелище стольких прелестей было не таковым, чтобы охладить меня. Однако ее прекрасные руки упорно защищали грудь, которой я пытался коснуться".

 

Если дама хотела доставить другу величайшую милость, не нарушая при этом этикета, то она принимала его спящей. Мировоззрение галантного века предоставляло мужчине все права во время сна дамы, так как последняя могла ведь проснуться именно тогда, когда это совпадало с ее целями. Это также был обычай официальный, считалось bon ton (хорошим тоном. - Ред.).

 

Так как lever дамы было официальным институтом, так как каждая женщина принадлежала всем, то она часто совершала свой туалет в присутствии не только поклонника, но целой толпы ухаживателей. И чем знатнее дама, тем многочисленнее эта толпа. Туалет светской grande dame (дама-аристократка. - Ред.) был поистине публичным спектаклем. Один современник Карла II сообщает в своем дневнике о своем визите вместе с королем к герцогине Портсмутской:

 

"Следуя за его величеством по галерее, я достиг с немногими его спутниками комнаты, где герцогиня одевалась. Комната была расположена рядом со спальней. Только что покинув постель, герцогиня теперь находилась там в легком неглиже, а его величество и кавалеры стояли кругом и смотрели, как камеристки причесывали ее".

 

Так как далее каждая женщина принадлежала другим мужчинам больше, чем мужу, то обыкновенно при ее туалете присутствуют все ее друзья и очень редко - муж. В тех случаях, когда он все-таки присутствует, он играет обыкновенно жалкую роль, так как все разделяют его права. За туалетом устраивались также

 

* Пракситель - древнегреческий скульптор, живший в IV в. до н. э. Ред.

 

220

 

всевозможные дела. Принимали купцов и модисток, предлагавших новые материи, давали поручения, больше же всего флиртовали.

В своей книге об английских женщинах XVIII в. П. Гензель говорит: "Каждая светская дама принимала до обеда (уже тогда в светском обществе вошло в обычай обедать в 3 часа) не только подруг, но и элегантных мужчин, франтов и умников столицы. Беседа - если только она не касалась сплетен - вращалась преимущественно в области галантности и остроумных реплик".

 

Необходимо здесь указать на то, что провозглашение lever официальным поводом флирта предполагало, естественно, наличность постоянно присутствовавшей публики, так что дама - в период славы, по крайней мере, - никогда не попадала в фатальное положение играть свою роль перед пустыми скамьями. Эта постоянно присутствовавшая публика состояла из петиметров (молодой щеголь, вертопрах. - Ред.), специфического создания старого режима. Петиметр не официальный любовник, не чичисбей (постоянный спутник на прогулках. - Ред.), состоящий при той или другой даме, он - любовник всех дам. Это первый чин на службе галантности, чин, в котором мужчина может состоять и будучи, кроме того, чичисбеем. Разыгрывать роль петиметра - такова честолюбивая мечта каждого молодого человека, и притом в каждой стране. Этот тип встречается поэтому всюду и везде.

 

Его манеры, состоящие в том, что он, подобно бабочке, порхает от одной женщины к другой, исчерпывающиеся галантным рыцарским служением дамам, становятся нарицательными. В католических странах, особенно во Франции и Италии, функции петиметра исполнял главным образом юный аббат. Эти люди имели с церковью общим лишь рясу, так как многие приходы были тогда - и притом совершенно открыто - не более как простыми синекурами. Первая церковная должность, которую можно было получить, была именно должность аббата. И в большинстве случаев ее добивались путем галантного ухаживания. Было достаточно нескольких рекомендательных слов расположенной дамы, сказанных могущественному другу, чтобы получить аббатство. Так как петиметры являются, так сказать, придворными богини-женщины, окружающими ее подобно сателлитам (спутникам. - Ред.), то они и были стереотипной постоянной публикой во время туалета дамы. А какую огромную роль при этом играл именно аббат, очень наглядно доказывает французское галантное искусство. В тот день, когда и постоянная публика перестает посещать lever дамы, ее роль окончательно сыграна, так как театр, в котором не бывает публики, должен поневоле закрыться.

 

221

 

Подведем итоги: каждый будуар в каждой стране был храмом Венеры, в котором целыми часами устраивался галантный культ богине. Само собой понятно, что подобные рафинированные способы флирта господствовали исключительно в имущих и правящих классах. Ибо необходимой предпосылкой для подобного повышенного культа чувственности была возможность жить праздно, исключительно ради наслаждения. Только в тех классах и слоях, где такая возможность существовала, любовь могла стать таким утонченно-художественным произведением.

 

 

Выше мы сказали: идеальным мужчиной эпохи старого режима был Адонис, обутый в Escarpins. Для конца эпохи было бы вернее сказать: херувим.

 

Мы уже знаем, люди тогда не хотели стариться. Женщина всегда моложе 20, а мужчина - 30 лет. Эта тенденция имела своим крайним полюсом систематическое форсирование половой зрелости. В самых ранних летах ребенок уже перестает быть ребенком. Мальчик становится мужчиной уже в 15 лет, девочка становится женщиной даже уже с 12 лет. Начиная с этого возраста оба пола посвящают себя исключительно галантности. Эпоха не знает подростков ни мужского, ни женского пола, этот период шалостей и буйства вычеркнут из жизни людей. Эта преждевременная половая зрелость создавалась своеобразной духовной и психической атмосферой, окутывавшей все вещи возбуждающей дымкой, пробуждавшей чувственность еще задолго до того времени, когда этого требует природа. Все проповедуют любовь, все говорят о любви.

 

Это первое слово, которое слышит молодое существо. Оно кажется всем тем волшебным заклинанием, которое откроет двери жизни. Поэтому мальчики и девочки произносят это слово как можно раньше и как можно чаще. И первый опыт, являющийся также очень рано и как бы сам собой, наталкивает большинство на единственно верное определение: "Любовь - это сладострастие".

 

Как уже было указано, такой культ ранней половой зрелости есть неизбежное последствие систематического повышения наслаждения до степени рафинированности. Сибарит как мужского, так и женского пола хочет иметь нечто такое, "чем можно насладиться только один раз и может насладиться только один". Ничто поэтому так не прельщает его, как "никем еще не тронутый лакомый кусочек". Чем моложе человек, тем, разумеется, у него больше шансов быть таким кусочком. На первом плане здесь стоит девственность. Кажется, ничто тогда не ценилось так высоко как она. Девственность - "благороднейший жемчуг в короне земных радостей". В своей книге "О браке" Т. Гиппель говорит:

 

223

 

"Девственность подобна маю среди времен года, цвету на дереве, утру дня. Впрочем, самая прекрасная и свежая вещь не сравнится с ней. Девственность настолько прекрасна, что не поддается никакому описанию".

 

Воспевая такими восторженными словами девственность, никогда не имели в виду защитить ее от грубых оскорблений и грозящих ей опасностей, а хотели только провозгласить ее вкуснейшим блюдом для жуиров. Таков всегда сокровенный смысл всех гимнов в честь девственности этой насыщенной цинизмом эпохи, а часто эта мысль высказывается прямо открыто, подобно тому как в наше время знатоки восхищаются шампанским известной марки. В вышедшей в 1760 г. книге "The battle of Venus" ("Битва Венеры." - Ред.) автор замечает: "По-моему, совращение девственности доставляет соблазнителю в смысле как физических, так и психических переживаний наивысшее наслаждение. Прежде всего воспламеняется его воображение перспективой любви женщины, к которой он давно стремился и которой давно домогался, женщины, которая никогда раньше (как он убежден) не покоилась в объятиях другого, женщины, красоту которой он видит первый и которой он же первый насладится. Это восхитительное направление воображения располагает до крайней степени тело к чувственному наслаждению".

 

С этим восхвалением физической девственности женщины тесно связана та мания совращения невинных девушек, которая тогда также впервые обнаружилась в истории как массовое явление. В Англии эта мания приняла свою наиболее чудовищную форму и господствовала дольше всего, но и другие страны в этом отношении не отставали.

 

Систематическое форсирование периода половой зрелости - эта, быть может, наиболее бросающаяся в глаза черта половой жизни эпохи старого режима - приводило, естественно, к очень ранним половым сношениям и, само собой разумеется, к не менее частому добрачному половому общению. Одно явление неотделимо от другого. При этом важно констатировать, что это добрачное половое общение носило характер массовый, так как отдельные случаи этой категории встречаются, конечно, во все эпохи.

 

Наиболее интересные доказательства в пользу своеобразия половой жизни эпохи старого режима дает опять-таки неисчерпаемо богатая и в этом отношении литература мемуаров. Этот сомнительный в частностях, но в своей совокупности все же достоверный источник говорит нам о том, что началом регулярных половых сношений был именно тот вышеуказанный возраст, когда мальчик становился "мужчиной", а девочка "дамой". Магистр Лаукхарт сообщает, что его практическое посвящение в мистерии любви последовало, когда ему было 13 лет, причем его

 

225

 

посвятила в эти мистерии опытная в вопросах любви служанка. Ретиф де ла Бретонн рассказывает в своих мемуарах, что он впервые оказался "мужчиной", и к тому же соблазнителем, когда ему не было и 11 лет, а к 15 годам он прошел уже солидную карьеру соблазнителя.

 

Казанова начал свою победоносную эротическую карьеру в 11 лет, а в 15 лет он так же может говорить о любви, "как опытный человек". Герцог Лозен 14-летним мальчиком влюблен уже в третий раз и уже первая его связь - адюльтер (измена, супружеская неверность. - Ред.). В 16 лет он считается очаровательнейшим кавалером, которому дамы охотно открывают двери спальни. В своих мемуарах граф Тилли пишет: "Мне было десять лет,

 

226

 

когда отец заметил, что я неравнодушен к грубоватым прелестям экономки. Ее ласки рано произвели на меня большое впечатление. Это впечатление выразилось в том, что он обратился к ней

 

227

 

с формальным предложением впустить его ночью в спальню. Когда ему минуло 13 лет, он влюбился в "свежую, скромную крестьянку", подарившую ему очень скоро первенца его любви. В шестнадцать лет его воспитание к роли соблазнителя еще далеко не закончено, но уже достигло внушительной высоты, так как на него, находящегося как раз в этом возрасте, сыплются упреки, что он все свое время проводит с актрисами, пытаясь "соблазнить тех, кто не желает уклониться от узкой стези добродетели".

 

Начиная свою богатую подвигами карьеру эротика и соблазнителя, Фобла еще только дитя. M-lle Бранвилье, известная отравительница, потеряла свою невинность, когда ей было 10 лет, балерина Корчечелли становится десятилетней девочкой любовницей Казановы, вступавшего потом неоднократно в более или менее продолжительные связи с девочками от 10 до 12 лет.

 

Такими примерами можно было бы пополнить целые страницы. Само собой понятно, что мы и не думаем считать таких людей, как Ретиф де ла Бретонн, Казанова, Фобла, маркиза Бранвилье и тому подобных мужских и женских донжуанов, типическими представителями мужского и женского пола. И, однако, при более внимательном взгляде эти классические эротоманы отличаются от своих современников только большим числом успехов, которые они стяжали уже при первом своем вступлении в свет. А то обстоятельство, что они могли добиться таких успехов еще в ранней молодости, как нельзя лучше подтверждает правильность нашего утверждения. Их юность не только не служит им препятствием, а, напротив, считается всегда их высшим преимуществом.

 

Другим доказательством, и притом очень важным, в пользу систематического форсирования половой зрелости в эпоху старого режима является частая повторяемость чрезвычайно ранних браков. Впрочем, это явление наблюдается только в дворянстве и денежной аристократии. Если не редкостью тогда была двенадцатилетняя любовница, то пятнадцатилетняя супруга была в дворянском классе явлением обычным. Герцог Лозён вступает в брак девятнадцати лет, тогда как его супруга не достигла и пятнадцатилетнего возраста и была "робким, застенчивым ребенком". Сесиль Воланж выходит пятнадцати лет из монастыря, чтобы вступить в брак. Многие женщины становятся в этом возрасте матерями. Один современник пишет: "Нет ничего более пикантного, чем эти матери, которые сами еще дети". Принц Монбаре, которому двадцать один год, женится на тринадцатилетней девочке. Год спустя он уже отец. А герцогиня БурбонКонде, дочь Людовика XIV и Монтеспан, была выдана замуж даже одиннадцати лет. И не только формально. Брак был "совершен", как гласило официальное выражение для совершившегося полового акта.

 

228

 

Хотя в среднем и мелком бюргерстве браки заключались и не так рано - о причинах мы будем говорить ниже, - все же и в этих кругах женщины созревали очень рано. Яснее всего это доказывает галантная литература. Каждая девушка из мещанства видела в муже освободителя из родительской неволи. По ее мнению, этот освободитель не мог явиться для нее слишком рано, и, если он медлит, она безутешна. Под словом "медлит" она подразумевает, что ей приходится "влачить ношу девственности" до шестнадцати- или семнадцатилетнего возраста - по понятиям эпохи, нет более тяжелой ноши.

 

Подобное девичье горе становится поэтому часто темой народных песен и стихотворений. Так, в "Mädchenlied" ("Девичья песня". - Ред.) (1728) Даниэля Штоппа девушка жалуется, что ей идет уже двенадцатый год и все приходится ждать - не расставить ли ей самой сеть? В другом стихотворении (1729), автор которого некто le Pansif, четырнадцатилетняя девочка просит, чтобы ей дали мужа, так как девственность стала ей невмоготу.

 

230

 

Подобные не менее характерные примеры встречаются также во французской и английской литературе. В стихотворении "La fille malheureuse" ("Несчастная девушка". - Ред.) девушка печалится: ей уже пятнадцать лет, она жаждет любви, а мужа все нет.

 

В народных и шуточных песенках, естественно, скрывается страсть к преувеличению, но именно благодаря этому они служат тем более убедительным доказательством.

 

Не подлежит сомнению, что столичное население более остальных подверглось совращающему влиянию половой морали абсолютизма, но было бы страшной ошибкой предполагать, что провинциальная жизнь была образцом добродетели, целомудрия и чистоты. Здесь только больше соблюдали внешнее приличие. Зато тем разительнее был тайный разврат. Нигде число девушек, вступавших в брак не нетронутыми, не было так велико, как в полудеревенских провинциальных городках. Чаще, чем где бы то ни было, не только парень, но и девушка имели здесь до брака какую-нибудь связь. Именно в провинции сложилась поговорка: "С виду девушка, а на самом деле непотребная женщина".

 

В этом виновата была узость горизонта, отсутствие всяких других интересов, кроме местных сплетен. Только сплетни интересовали, и с самого того дня, когда поднимала свой голос природа, пробужденная насильственно или путем наглядного обучения, единственной проблемой было желание начать или иметь любовную связь. Серьезных препятствий против соблазна не существовало ни для парней, ни для девиц. Достаточно было уверения, что "ничего не случится", и девушка шла навстречу желаниям любовника. Возникшая в XVII в. немецкая народная песня, долго распевавшаяся под особый напев, начинается словами: "Если только можно, впусти меня, красавица, я знаю, что нужно делать, чтобы не иметь детей".

 

Чтобы дать некоторое представление о размерах добрачных половых сношений в провинциальной среде, сошлемся на главу "Оксерр" в автобиографии Ретифа де ла Бретонна. Наивный читатель, мечтающий о "добром старом времени" как о погибшем веке нравственной чистоты, придет в ужас от той грязи, которая наводнила большинство семейств и которую скрывали под маской добропорядочности и приличия. В те немногие годы, которые Ретиф провел в этом маленьком провинциальном городке - то соблазненный, то соблазнитель, - он обладал около сотни девушек и женщин, уроженок или иностранок, начиная с девочки и кончая зрелой женщиной. Правда, здесь мы имеем дело с победоносной карьерой эротомана, оказывавшего на женщин особо фасцинирующее влияние. Глава, посвященная Ретифом городу Оксерру, говорит, однако, не только о его личных успехах. Она показывает, что десятки его сверстников и товари-

 

231

 

щей совершали подобные же подвиги, что все эти Манон, Марианны, Нанетты и прочие красавицы эпохи считали себя созревшими для любви уже в тринадцать, четырнадцать или пятнадцать лет и что почти ни одна из них не думала о том, чтобы сохранить свою девственность до брака, пытаясь, напротив сбросить ее, как надоевшую ношу.

 

Мы видим, как эти соблазнительные красавицы все без исключения становятся жертвами соблазна: одни - как только в них проснется природа, другие - несколько позже - и как ни одна из них не в силах устоять. Все служанки, все мещанки доступны мужской молодежи. И если мы редко слышим, что та или другая сумела избежать своей судьбы, то, напротив, очень часто узнаем, что девушки усматривали в этой своей судьбе очень интересное развлечение, своего рода спорт и потому вели себя так же вызывающе, как и охотившиеся за ними молодые люди. Очень немногие из них довольствуются одним любовником. За первым следует второй, третий, а многие имеют зараз двух. Большая половина почтенных мещанок, совершающих свой жизненный путь так целомудренно рядом с не менее почтенным мужем, до брака практически упражнялись в любви не с одним кавалером, и многие из них, идя по улице, могут, обмениваясь рукопожатиями с полдюжиной знакомых и друзей, вспомнить о целом ряде любовных приключений. Но все это, как сказано, скрывается под личиной приличия. Каждый знает про себя все, чтобы официально не знать ничего, ибо к такому поведению принуждает узость условий, среди которых эти люди обречены жить.

 

Казанова и магистр Лаукхарт рисуют нам такие же нравы Италии и Германии, какие существовали, по описанию Ретифа де ла Бретонна, во Франции. В десятке городов, во всех слоях общества дочери мещан благосклонно выслушивают предложения Казановы и гостеприимно разделяют с ним ночью свое ложе. И чаще всего - как это видно из его мемуаров - случалось это с ним в провинциальных городках. А из описания студенческих кругов, сделанного магистром Лаукхартом, мы узнаем, что в немецких университетских городах не только горничные, но и многие дочки мещан, включая и дочек профессоров, охотно фигурировали в роли любовниц студентов. Мемуары его изобилуют подобными примерами. Сопоставляя Иену и Геттинген, он пишет:

 

"В Иене студент имеет свою "милую", девушку низкого происхождения, с которой он живет, пока находится в городе, и которую передает другому, когда навсегда покидает город. Напротив, в Геттингене студент - если у него, разумеется, есть деньги

 

232

 

- старается завести знакомство с женщиной более высокого положения, за которой и принимается ухаживать. Обыкновенно дело кончается ухаживанием и не имеет иных последствий, кроме опустошения кошелька. Иногда же дело заходит и дальше, так что появляются живые свидетели интимности, привлекающей не только услужливых полногрудых служанок, но и дочерей дворянства".

 

И никому в голову не приходило упрекать студента за такое поведение, скорее его бранили, если он стремился к серьезным целям, как одно время доставалось магистру Лаукхарту. Опытный друг дал ему поэтому следующий совет:

 

"Напивайтесь, дорогой друг, развлекайтесь с проститутками, деритесь, - словом, предавайтесь любым эксцессам. Все это повредит вам менее, чем ваше вольнодумство".

 

Бывали даже случаи, как видно из тех же мемуаров Лаукхарта, что дочери профессоров были любовницами зараз всех студентов, бывавших в продолжение года в доме их отцов. В одном месте Лаукхарт говорит: "Дочку канцлера гессенского университета Коха, Ганхен, я тогда, правда, не видал, но многое о ней слышал: в то время она уже отдавалась всем".

 

Не мешает здесь прибавить, что так называемые "студенческие мамаши", то есть женщины, сдававшие студентам комнаты, дарили, как видно из других источников, почти без исключения жильцам и свою любовь. Многие имели из года в год "стольких любовников, сколько и жильцов". Однако и остальные обывательницы университетских городов охотно брали студентов в любовники. Сложилась даже поговорка: "Кто хочет сохранить чистым супружеское ложе, тот пусть не приглашает в дом слишком много студентов".

 

В гарнизонных городах таким же успехом у женского населения пользовались военные. Так как бог любви так благосклонен к солдату, то он постоянно готов менять возлюбленных. Об этом часто говорится в народных песнях...

 

Значительно реже были в эпоху абсолютизма случаи добрачных половых сношений в дворянстве и богатой буржуазии. Не потому, что половая мораль этих классов была строже, а потому, что здесь родители старались отделаться от детей, как от неприятной обузы. Во Франции дети аристократии отдавались уже вскоре после рождения деревенской кормилице, а потом в разные воспитательные учреждения. Эту последнюю роль исполняли в католических странах монастыри. Здесь мальчик остается до того возраста, когда может поступить в кадетский или пажеский корпус, где завершается его светское воспитание, а девушка - до брака с назначенным ей родителями мужем.

233

 

Вышеупомянутый князь Монбаре, женившийся двадцати одного года на тринадцатилетней "даме", пишет в своих мемуарах: "Я приехал в Париж за несколько дней до моей свадьбы и познакомился с предназначенной мне супругой лишь за три дня до бракосочетания". Ее взяли из монастыря лишь накануне. И это - типический случай. Благодаря такому приему большинство девушек этих классов, естественно, могли избежать опасности добрачного совращения и вступали в брак физически нетронутыми. И все же необходимо сказать, что, несмотря на такие благоприятные условия охраны девичьего целомудрия, число девушек, вступавших в половые сношения еще до брака, было довольно значительно и в этих классах. Если девушку брали из монастыря накануне не свадьбы, а сговора, то ввиду особой атмосферы века было достаточно и этих немногих недель или месяцев между выходом из монастыря и свадьбой, чтобы соблазнитель предвосхитил права мужа.

 

До сих пор мы говорили преимущественно о добрачных половых сношениях девушек. О мужчинах можно и не говорить. В обществе, где о доброй половине женщин можно предположить, что они еще до брака вступали в половые сношения, в эпоху, когда ранняя половая зрелость является общей характерной чертой, добрачные половые сношения мужчин становятся правилом. Отличие состоит в данном случае разве в том, что ни один класс и ни один слой не были исключением из этого правила, а лишь отдельные индивидуумы, и что сыновья имущих и господствующих классов здесь шли впереди.

 

В обществе, построенном на моногамии, добрачные половые сношения всегда имеют свое дополнение в ряде неизбежных последствий. Таковы: употребление предохранительных мер во избежание нежелательных последствий полового общения, аборт, а в случае невозможности или неудачи последнего - детоубийство, тайное разрешение от бремени ввиду незаконности связи и, наконец, искусственное воссоздание физической девственности. Эти неизбежные дополнения позволяют в то же время проконтролировать господствующие в данную эпоху размеры добрачных половых сношений.

 

Роль, которую играли все указанные явления в жизни старого Режима, в отдельности или в совокупности, служит, к сожалению, печальным подтверждением всего того, что мы сказали о размерах раннего добрачного полового общения. Что в эпоху Ренессанса было еще только простым домашним средством, развилось теперь в целую утонченнейшим образом практиковавшуюся науку, что было раньше случайным явлением, получило теперь характер настоящего крупного производства. Наукой стали способы предохранения от беременности, крупным же производством - организация тайных родильных приютов и детоубийст-

 

235

 

ва, наукой и заодно крупным производством - аборт и искусственное воссоздание физической девственности.

 

Искусство предохранения от беременности, без сомнения, достойный всяческого одобрения прогресс культуры, если только применяемые меры не оскорбляют эстетического чувства любящих, не мешают физическому удовлетворению и - в особенности - не вредят здоровью. Когда удастся достигнуть этих целей, подобные предохранительные средства принесут огромную пользу, так как они разрешат ряд важнейших задач. Они дадут возможность сделать даже акт деторождения до известной степени произвольным и спасут уже одним этим человечество от многих ужасов. Они, кроме того, облагородят чувство сладострастия, которое станет нежнейшим и ароматнейшим цветком на древе жизни. Однако эпоха старого режима такими идеальными задачами никогда не задавалась. Она стремилась главным образом к тому, чтобы устранить по желанию беременность исключительно в интересах разврата и, кроме того, обезопасить женщину от возможности заразиться и тем самым позволить ей отдаться беззаботно первому мужчине, хотя бы она о нем знала лишь то, что он возбудил ее чувственность.

 

Люди просто хотели увеличить возможность наслаждения. Только к этому стремилась эпоха. И эта потребность была очень скоро удовлетворена сравнительно верным средством, изобретенным жившим при дворе Карла II врачом Кондомом в виде известных под его именем предохранителей. Как можно судить по разным современным сообщениям, эти предохранители от беременности и заразы очень скоро вошли в употребление в широких размерах, и прежде всего, конечно, в среде профессиональной галантности и в высших классах общества. Какой популярностью пользовался этот тайный союзник любви, видно хотя бы уже из того, что тогда даже монашенки знали его чрезвычайные преимущества и охотно пользовались им. Об этом пространно рассказывает Казанова в главах, посвященных его связи с прекрасной монахиней из монастыря в Мурано. Первым условием, которое она ставила любовнику, было применение подобных предохранителей. Что они служили прежде всего целям разврата, доказывают, кроме того, расточаемые по их адресу эпитеты: их называли не их прозаическим именем, а "могилой опасности", "броней приличия", "лучшим другом всех тайных любовников" и т. д.

 

Однако, несмотря на это предохранительное средство, женщины часто бывали беременны. В тех случаях, когда это было нежелательно - а это случалось чаще всего, - прибегали без зазрения совести к опасному средству - аборту. Аборт был тогда в полном смысле слова обычным явлением. В каждом

 

236

 

более или менее крупном городе было немало врачей, специально занимавшихся этим промыслом: в их приемных всегда толпилась масса пациенток. Все акушерки торговали средствами делать аборт и часто сами прибегали к хирургическому вмешательству. Кроме того, и среди девушек и женщин знание таких средств было чрезвычайно распространено, по-видимому более, чем во се предыдущие времена. Воспитание девушки тогда считалось незаконченным, если она не была посвящена в эту тайну.

 

"Как глупо со стороны вашей матушки, что она ничего вам об этом не сказала!" - воскликнула однажды одна светская дама, когда подруга призналась ей в своем критическом положении, которое ее очень тяготило. О женщинах Лондона один современный писатель замечает:

 

"Большинство этих барышень не очень-то опасаются нежеланной плодовитости. Подобные фатальные случайности стали редкостью в высших классах, и, к сожалению, наука о том, как предупредить и помешать этому, распространяется кругом с ужасающей быстротой. Едва ли найдется хоть одна мисс, не знающая этого отвратительного средства по имени и не осведомленная в вопросе, как и в каком количестве его употреблять".

 

А один французский писатель сообщает:

 

"Так как барышни умеют освобождаться от неудобных последствий галантных приключений, то они и не боятся подвергать свою женскую честь бурным натискам кавалеров. Даже больше, они смотрят с презрением на любовника, который из слишком большой предосторожности лишает их полного удовлетворения".

 

Множество женщин этой эпохи устраивали из года в год аборт. О знаменитой Марион де Лорм говорили: "Elle devint grosse 3 ou 4 fois, mais elle se fait vider" *. Так как, однако, здесь речь шла, несмотря на глупую болтовню, о науке весьма опасной - и тогда, несомненно, еще более опасной, чем теперь, - то немудрено, что эта "наука" имела массу жертв. Современники часто сообщают нам о смерти молодых девушек или женщин, погибших вследствие аборта. От него умерла и вышеупомянутая Марион де Лорм: "Elle prit une forte prise d'antimoine pour se vider et se fut ce qui la tua" **. В своих мемуарах граф Тилли сообщает о таком же печальном случае, постигшем некую г-жу Б., любовником которой он состоял и которая таким путем хотела устранить последствия своих интимных отношений с графом.

 

* "Она беременела 3 или 4 раза, но всякий раз освобождалась от плода". Ред.

** “Она приняла сильную дозу сурьмы, чтобы освободиться, и в результате убила себя”. Ред.

 

237

 

Если это средство не приводило к желанной цели, то дамы старались по крайней мере рожать тайно. Случай к этому представлялся на каждом шагу. Более всего данных о тайных родильных приютах, о том, в каком крупном масштабе они велись и как они прекрасно функционировали, имеется у нас относительно Англии. В своей появившейся в 1801 г. в Готе "Картине лондонских нравов" Гюттнер говорит:

 

"У нас имеется здесь очень много частных домов, где молодые дамы могут тайком разрешиться от бремени и оставить своих незаконных детей. В любой почти газете вы можете прочесть объявления об одном или нескольких таких заведениях, и говорят, что их содержатели много наживают на этом почтенном ремесле".

 

Приведенное сообщение - можно было бы привести еще много других, аналогичных - доказывает вместе с тем, что здесь идет речь об официальном учреждении, о заведениях, санкционированных общественным мнением. В этом нет ничего удивительного, так как ведь само государство основывало официальные учреждения в интересах незаконных рожениц - воспитательные дома, куда каждая мать, желавшая отделаться от своего ребенка, могла его тайком отдать.

 

Правда, еще в Средние века существовали воспитательные дома, но в особенности они, по-видимому, процветали в XVIII в. Они встречаются в особенно большом количестве в романских странах, во Франции, Италии и Испании, а также в Австрии - словом, везде, где матерям воспрещалось отыскивать отца незаконных детей и тот не был обязан заботиться об их содержании. Государство было вынуждено создать для соблазненных женщин эти воспитательные дома, чтобы предупредить таким образом возможность таких преступлений, как подкидывание

 

239

 

и убийство новорожденных. Отсюда само собой вытекает, что к воспитательным домам прибегали в особенности часто бедняки или малообеспеченные люди.

 

240

 

Специально французский обычай, доступный, впрочем, только ко имущим, состоял в том, что ребенка тотчас же после рождения отсылали в деревню, к кормилице, очень часто даже не знавшей имени матери. Так как такая "кормилица" получала лишь единовременное пособие, а большинство матерей совершенно не заботились о своем нежеланном потомстве, то этот выход представлял, собственно, только более "гуманную" форму детоубийства - явления, тогда, впрочем, весьма распространенного. Эти честные женщины занимались вовсю профессией делать ангелов. Вероятно, три четверти всех отданных таким "нянькам" детей погибло, что, впрочем, и совпадало в большинстве случаев с желанием самих родителей (см. "Плод запретной любви" Войе).

В качестве последнего и важнейшего корректива всегда оставалось еще одно средство - искусственное воссоздание физической девственности.

 

Во "Frauenzimmerlexicon" говорится:

 

"Подделанной девственностью", или "Sophisticatio Virginum", называется, если девица пытается всевозможными средствами и путями возместить, что ею было потеряно, когда цвет ее юности был сорван слишком рано".

 

Именно потому, что девственность "стала дешева", ее ценили так высоко. И потому каждая хотела быть всеми искомым и всеми желаемым исключением, то есть каждая хотела быть и остаться девушкой, несмотря на все бури галантной жизни. Один врач сообщает:

 

"Желание прослыть целомудренной девушкой так велико, что не боятся испытать самую сильную боль, так как есть очень много влюбленных женщин, подвергшихся болезненной операции, лишь бы сойти за девушек и вступить в законный брак".

 

И в самом деле, большинство девушек считалось в эту эпоху "девственницами" вопреки пословице: "Все можно купить за деньги, только не девственность". Ибо как раз ничто так легко нельзя было купить за деньги, как именно девственность. Если большинство женщин знало, как предохранить себя от беременности и как освободиться от ее последствий, то не меньшее их число имело также понятие о том средстве, которое, по словам одного сатирика, "может превратить последнюю падшую женщину в ангела". К домашним средствам, известным уже Средним векам и Ренессансу, передававшимся из поколения в поколение, опыт и рафинированность прибавили еще бесчисленное множество других: капли и втирания. Современные врачи перечисляют целый ряд подобных стягивающих средств: отвар желудей, мирры, кипарисовых орехов и т. д. Обыкновенно врачи и шарлатаны приводили в своих сочинениях сразу и те аргументы, которые говорили в пользу употребления того или другого средства.

 

241

 

Были в ходу, однако, и гораздо более утонченные средства симулировать девственность. Если доверчивого кандидата супруги и нетрудно было обмануть, то это было не так легко сделать с Дон Жуаном... Поэтому пускались в ход сшивания. Подобные операции делали отчасти врачи, еще чаше опытные в своем ремесле сводни. Что этот возмутительный обычай, существовавший, впрочем, издавна, был чрезвычайно распространен, видно хотя бы из того, что эти приемы даже нашли отражение в драматургии. Укажем на комедию Сервантеса "Мнимая тетка", подтверждающую все нами сказанное.

 

Однако опытных жуиров и это средство не могло ввести в заблуждение. Так как они знали все обманные приемы, то они требовали от своих поставщиков вместе с товаром и удостоверения в том, что он соответствует предъявленным к нему требованиям. Немаловажным доказательством огромных размеров практиковавшихся тогда добрачных половых сношений служит поэтому обстоятельство, что только те девушки считались "на рынке" девственницами, девственность которых была удостоверена врачебным свидетельством. Врачи, выдававшие подобные свидетельства, были или доверенными лицами жуиров, или же присяжными ассистентами профессиональных своден: в последнем случае они, правда, очень часто находились на службе у сводни и были обязаны замаскировать инсценированный ею обман.

 

В среде мелкого мещанства также ни один мужчина не хотел "купить кошку в мешке", однако здесь пользовались обыкновенно старинными "верными" симпатическими средствами. Судя по Rockenphilosophie des Frauenzimmerlexicons" ("Старинные поверья в женской энциклопедии". - Ред.), наиболее распространенным таким средством был опыт: "Дуть, пока снова не зажжется только что погашенная свеча". Если этот опыт удавался девушке, ее жених заключал отсюда, что у его милой безупречная репутация. У нас есть сведения, говорящие, что большинство девушек подвергалось - иногда в шутку, иногда всерьез - та кому испытанию своими кавалерами. Подобные фокусы, однако, едва ли служили к успокоению сомневающихся, так как они, вероятно, часто не удавались, хотя все молодые девицы и упражнялись усердно тайком в этом и тому подобных искусствах, Благоразумные люди называли поэтому такие приемы "вредным суеверием, без нужды подтачивающим доверие" и предостерегали от него.

 

243

 

Если неизбежные последствия добрачных половых сношений лучше всего позволяют проконтролировать относительную распространенность самих добрачных сношений, то пластические искусства эпохи со своей стороны подтверждают все сказанное нами относительно этого факта. К числу наиболее излюбленных эпохой мотивов относится артистическое воспроизведение всего того, что связано с добрачными половыми сношениями. Поэтому число документов, повествующих обо всем этом, не только чрезвычайно велико - в них зарегистрированы все решительно подробности: от более или менее деликатного совращения девушек до грубого врачебного констатирования девственности, любой оттенок и любой момент в процессе Avant, Pendant и Aprés (до, во время и после. - Ред.) (см. "Стремительный любовник", "На краю постели", "Запоздалое раскаяние", "Защити меня", "Спи! Спи!", "Дома", "Приятный урок", "Слишком поздно", "Предприимчивый крестьянин", "Кающаяся Магдалина", "Тщетное отрицание" и т. д.). Так как здесь речь идет прежде всего о культе добрачного совращения, то все художники на стороне влюбленных, и они с особенным увлечением прославляют их победу над предусмотрительностью родителей или опекунов. Последние или спят слишком крепко, чтобы проснуться от шума тихо подкрадывающегося любовника, или появляются на сцене только тогда, когда уже поздно (см. "Тише, а то он проснется", "I'y passerai" ("Я туда зайду". - Ред.), "Тайный визит", "Спохватились" и др.).

 

В тех случаях, когда сюжет не поддавался реалистическому изображению, художник, естественно, прибегал к помощи символа. Женское лоно символизировалось в виде розы (см. Буше "Венера и купидоны"). Символом девственности служил поэтому нераспустившийся бутон розы. Девушка или гордо держит его в руке, или защищается им против дерзкого похитчика (см. "Молодые", "Объяснение в любви", "Тереза"). В Голландии невеста, сохранившая до свадьбы свою физическую невинность, надевала фартучек с затканным в определенном месте бутоном розы. Утерянная невинность символизировалась разным образом. Самыми обычными символами были разбитый кувшин и разбитое зеркало. Девушка, плачущая над разбитым кувшином или зеркалом, оплакивает на самом деле потерянную невинность.

 

Именно в живописи нагляднее всего отразилось и столь характерное для эпохи абсолютизма форсирование половой зрелости, одной стороны, художники старались придавать телам мужчины и женщины мальчишеский или девичий вид, с другой - они особенно охотно изображали любовные сцены между детьми,

 

245

 

наделяя их, однако, всеми атрибутами физической зрелости: девочек - развитым бюстом девушки, мальчиков - смелыми аллюрами предприимчивого любовника. (См. между прочим: "Венера и купидоны", "Страстный любовник", "Любовные шалости", гравюры Куртена; "Запоздалое раскаяние", "Спи! Спи!" "Подслушивающий пастушок", "Читательница романов" и т. д., хотя вообще более трети помещенных здесь иллюстраций могли бы быть привлечены как доказательства.)

 

Если большинство освещенных до сих пор фактов и документов отражает исключительно коренившуюся в галантной философии эпохи тенденцию раннего и добрачного полового общения, то было бы непростительно игнорировать конечные движущие причины, остановиться на этом и не принимать во внимание действовавшие здесь экономические причины. То, что лишь в незначительной степени сознавалось эпохой, то, что, сообразно взглядам тогдашних моралистов, казалось лишь проявлением индивидуального легкомыслия, мы вынуждены в настоящее время объяснить в большинстве случаев экономическими факторами.

В некоторых странах, например в Германии, значительную роль играли, кроме того, непосредственные условия существования абсолютизма. На заре абсолютизма вся Германия представляла страну не только бедную, но и безлюдную, так как здесь победа абсолютизма покоилась на последствиях Тридцатилетней войны. В XVII столетии поэтому не существовало здесь более важной проблемы, чем интенсивное увеличение народонаселения. Производить на свет как можно больше детей было теперь высшей обязанностью мужчин, быть беременной и рожать потомство - постоянной обязанностью женщины. Само собой понятно, что это должно происходить в рамках брака, но не менее понятно и то, что такая эпоха относится более снисходительно и к внебрачным половым сношениям, тем более что тогда, под гнетом необходимости, подвергались пересмотру даже законы единобрачия. Лучше всего подтверждается это указом, изданным франконским окружным съездом в Нюрнберге 14 февраля 1650 г., указом, который мы процитировали уже в первом томе: им разрешалось "в продолжение следующих десяти лет каждому мужчине иметь двух жен". Чтобы создать должное количество человеческого материала, была, таким образом, временно упразднена основа брака, моногамный его характер, и санкционирована полигамия. А политика народонаселения, которую был вынужден вести в своей безлюдной стране Фридрих II, чтобы иметь солдат и плательщиков налогов, приводила его еще сто лет спустя к подобным же последствиям в области уголовного права.

 

246

               

Все это, однако, не мешало тому, что и в Германии имущие классы стали придерживаться вышеописанной морали, в силу которой дети сделались величайшей обузой и семейным несчастьем. Поддерживать государство обильным производством потомства - эту обязанность правящие классы всегда предоставляли черни и требовали от черни; на себя они брали в лучшем случае только приятную сторону этой задачи.

 

Если в других странах и не было налицо такой бедности людьми, если там ввиду продолжительности мира в XVIII столетии унаследованный от прошлого избыток женского населения несколько и сократился, то, как мы знаем, в средних классах бедность во всех без исключения странах значительно возросла. Господствовавшая в этих слоях материальная необеспеченность крайне пагубно отражалась на сексуальной жизни обоих полов. Большинство мужчин могло вступить в брак лишь очень поздно, так как они не были в состоянии содержать семью, а многим так никогда и не удавалось основать свой домашний очаг. Что подобное положение вещей господствовало преиму-

 

248

 

твенно в среднем бюргерстве, объясняется очень просто тем, что по установившейся традиции заботиться о содержании семьи был обязан один только мужчина, тогда как жена уже и здесь находилась почти на положении предмета роскоши или, во всяком случае, сама не зарабатывала, как в пролетариате.

 

Значительная часть мужчин и женщин среднего мещанства могла поэтому удовлетворить свои половые потребности только внебрачным путем.

 

Экономические факторы объясняют нам также, почему в крестьянстве XVII и XVIII вв. обычаи и нравы остались теми же, какими были в эпоху Ренессанса. Производственный механизм сохранился таким же, или почти таким же, и потому и общественное бытие этого класса не изменилось - в общем и в частностях. Главные формы добрачных половых сношений, "пробные ночи" и "ночные посещения", сохранились здесь и в эту эпоху во всем своем специфическом своеобразии и, разумеется, также в прежних своих грубо примитивных проявлениях, достаточно подробно уже описанных нами в первом томе "Истории нравов".

 

Абсолютизм "содействовал", впрочем, половой жизни крестьянства тем, что разорял деревенскую массу еще беззастенчивее, чем горожан, задерживая таким образом всякую возможность культурного прогресса и доводя мужика до такого скотского состояния, которому уже не ведомы никакие нравственные сдерживающие мотивы. Искусственное форсирование половой зрелости было и здесь наиболее бросавшимся в глаза последствием. Так как большинство детей спят в деревне вместе с родителями, в одном тесном помещении, то они рано получают наглядные уроки механики любви. Что удивительного, что многие из них подражают игре, которой забавлялись отец и мать, еще раньше, чем могут иметь представление о ее цели. Это тоже своего рода форсирование половой зрелости, к тому же такое, которое приводило к самым печальным результатам. Ибо глубочайшая нравственная испорченность всегда царила не в городах, а в деревнях.

 

Другая главная черта старого режима, о которой свидетельствует бесчисленное множество разнообразнейших документов, - будто бы беспредельное увлечение каждой женщины "культом галантности", как тогда выражались. Судя по этим данным, никогда женщины до такой степени не были помешаны на мужчинах, как тогда.

 

249

 

В эпоху старого режима женщины всегда "галантны" а прослыть архигалантной" было честолюбивейшей мечтой большинства. Застать женщину все равно какого сословия и возраста, все равно какой национальности иначе как в галантной ситу-

 

250

 

ации, невозможно. Хотя мы об этом уже говорили во многих местах нашей книги, все же мы должны здесь

коснуться этой темы подробнее, так как это позволит нам сделать несколько выводов.

 

Документы настолько изобилуют примерами и доказательствами, что не остается сомнения в этой помешанности женщин на мужском поле. Даже написанное специально для дам 'Frauenzimmerlexicon" распространяется в целом ряде статей о чрезмерной жажде любви, характеризующей женщину и являющейся ее "обычным состоянием". Впрочем, "Frauenzimmerlexiсоn" объясняет (под рубрикой "похотливость") это состояние женщин их физическим и анатомическим строением. Столь же естественным автор считает превращение любовного томления в случае "длительного" неудовлетворения в настоящее помешательство ("бешенство матки"). Моралисты трактуют эту тему менее сухо. Автор вышедшей в 1720 г. книги "Адам и Ева, лишенные фигового листа" посвящает целую главу поведению "помешанных на мужчинах незамужних женщин"... Об этом говорит также немало пословиц.

 

Раз мужчина пользуется славой победителя женских сердец, то он спокойно может рассчитывать на неравнодушие всех женщин, ему доставляется всегда удобнейший случай и каждая только ждет его приглашения. В своей книге "Женщины и галантность в XVII веке" Жан Эрве (Hervez) приводит в пример министра Фуке: "Il ne connut jamais des cruelles" ("Он никогда не понимал жестоких". - Ред.). И дальше он говорит: "Фуке был, очевидно, слишком поглощен другими заботами и потому не старался ухаживать. Он довольствовался тем, что заявлял о своих желаниях, и в означенный час женщина, которую он желал, являлась к нему". И подобное счастье выпадало ежедневно множеству мужчин.

 

Приезд в 1772 г. в Париж турецкого посланника Заид Эффенди поверг массу женщин в состояние возбуждения. Так как паша имел в своем гареме нескольких жен, то он казался воплощением мужественности. Девушки и дамы прямо бросались ему на шею, несмотря на цинические насмешки над женской похотливостью, вскоре появившиеся в карикатурах и шуточных стихах. Наездники и шарлатаны имели, впрочем, те же благоприятные шансы, как и знатный аристократ. Злой насмешник издевался над парижанками настолько же цинично, насколько и недвусмысленно. "В таком вопросе дамы не признают сословных Различий, а преклоняются только перед истинными врожденными добродетелями. Если у них есть основание предполагать их наличие в мужчине, они обращаются с ним, как с равным".

 

251

 

Достоверно известно, что в эпоху Карла II целый ряд знаменитых акробатов, наездников и танцовщиков праздновали на ложе английских знатных дам те же победы, как на сцене или арене.

 

В высшей степени характерна и распространенность разных верных обычаев, В XVII и XVIII вв. все женщины усерднейшим образом прибегали к помощи любовного оракула. Незамужние хотели узнать, выйдут ли они замуж, замужние - явится ли и когда желанный любовник. Незамужние гадали преимущественно в ночь накануне Св. Андрея, патрона женщин, жаждущих иметь мужа. Само гадание было обставлено всевозможными обрядами. Девушка должна прежде всего совершенно раздеться, потому что только в таком виде она может удостоиться ответа этого, по-видимому, не очень целомудренного святого. В "Gestriegelte Rockenphilosophie" ("Обновленные старинные поверья". - Ред.) говорится, что если девушка так поступит, то ей ночью приснится возлюбленный.

 

В одних местностях господствовал обычай, в силу которого любопытные девушки засовывали в таком виде голову в печку, стараясь как можно выше поднять заднюю часть тела. В других местностях девушка, стоя спиной к дверям спальни, бросала в них башмаком или же, отвернув лицо, вытаскивала из сажени дров полено. В первом случае число скачков, сделанных башмаком, указывало на число лет, которое еще придется прождать девушке, во - втором прямое полено указывало на молодого, кривое - на старого мужа. Во время этих обрядов произносилась обращенная к Св. Андрею молитва, иногда более длинная, иногда короткая: "Св. Андреюшка, даритель мужей, учитель девиц, вот я стою голая, когда же пробьет час и я получу мужа..." Вероятно, ни одна молитва не произносилась тогда с таким жаром, как эта.

 

Большинство девиц, однако, не ограничивалось обращением к Св. Андрею, а молилось сразу десятку других святых, и каждому ставился определенный вопрос. К тому же каждой девице хотелось заинтересовать небеса этим важным для нее делом не на один день в году, а ежедневно. Когда девушка покидает школу в Бельгии, то еще и поныне ее заставляют вызубрить следующую свадебную молитву, сложившуюся еще в XVIII в.:

 

"Св. Мария, сделай так, чтобы я вышла замуж, - и как можно скорее! Св. Антоний, - и чтобы у него было хорошее наследство, Св. Иосиф, - и чтобы он был богат, Св. Клара, - и любил меня, Св. Анатолий, - чтобы он не был легкомыслен, Св. Луп, - и не ревновал меня, Св. Шарлотта,-чтобы я в доме господствовала, Св. Маргарита, сделай так, чтобы он явился скорее, Св. Александра, - и мне не пришлось бы долго ждать, Св. Елевтерий, - пусть он будет хорошим отцом, Св. Анелик, - и добрым католиком, Св. Николай, не забудь меня".

 

253

               

Наиболее наглядное и яркое изображение якобы всеобщей помешанности женщин на мужском поле дают нам искусства - литература и живопись. Эта тема воспроизводится ими в бесчисленных вариациях, со все новыми преувеличениями, так что в конце концов каждая женщина превращается в минотавра похотливости.      

В четверостишии Клятва Евлогии Шнейдер восклицает: "Красавица Дорида поклялась отдаться лишь тому, кто ей понравится, а так как ей нравятся все, то она и отдается всем и каждому". В браке женщину интересует только "сладкая любовная игра" (см., например, стихотворение "Die schone Gertrud" ("Прекрасная Гертруда". - Ред.) У. Ф. Ридерера, появившееся в 1711 г. в Нюрнберге). И дело не меняется от того, что женщина уже находится в почтенном возрасте. (См. стихотворения "An eine alte Vettel" ("Старой шлюхе". - Ред.), "An eine Sechzigjährige" ("Шестидесятилетней старухе". - Ред.) При этом агрессивной стороной выступает обыкновенно женщина, а не мужчина. Женщина дает ему первые уроки любви и постоянно вновь его соблазняет, как видно из целого ряда стихотворений.

 

Пластические искусства говорят, пользуясь своими средствами, то же самое, говорят это языком, быть может, еще более страстным. Если верить им, то каждая женщина в эту эпоху - вулкан сладострастия, сжигающий любого мужчину, который подойдет. Изобразительные искусства знают вообще только "любящую" женщину, женщину, или жаждущую любви, или же дарящую любовь, все равно, в какой бы ситуации она ни находилась. Плачет ли она или молится, занята ли она разговором или предается задумчивости, спит ли она или работает. Если же она непосредственно отдается любви, то, как уже сказано, она пышет страстью, как вулкан огнем (см. "Сладострастие" Греза, "Когда муж уезжает, для любовника наступают хорошие дни").

 

Каждая влюбленная женщина постоянно находится в сладострастном экстазе, и этот экстаз достигает своих последних границ, когда она одна. Портрет мужа, жениха, любовника вызывает в ее воображении картины сладострастия, или уже испытанного, или предвкушаемого ею (см. "Весть о возлюбленном"). Любимейшее занятие женщины - отдаваться во власть влюбленным мыслям, то есть эротическим представлениям. Читая галантный роман - а она читает только такие романы, - она переживает все события, сливается со всеми героями, находящимися в галантной ситуации. Все направляет ее мысли на любовь, и ничто так не занимает ее ум, как то, что имеет отношение к любви.

 

255

 

Жадно следит она за целующимися голубями, а на ее лице в это время ясно отражаются образы и представления, в которые ее воображение переработало эти сцены (см. "Урок любви" Греза, "Опасная внимательность" Буше и "Опасный пример" Буальи). С особенной охотой изображают художники именно таким образом девушку, достигшую половой зрелости. В таком же духе рисуют они, однако, и индивидуальные портреты. Каждая женщина - королева, мещанка или проститутка - непременно изображается галантной, все равно - кистью или словом. Все эти картины, да вообще все помещенные в нашей книге картины приводят к выводу: эпоха не знает женщины-человека, она знает только женщину как половое существо.

 

Хотя такой взгляд и вытекает логически из всего галантного мировоззрения, все же позволительно спросить: так ли обстояло дело в действительности? Другими словами: является ли чрезмерная жажда наслаждения типической чертой тогдашней живой женщины, или же это только ее неверное отражение в зеркале преувеличивающей мужской психики? Ответ гласит: да, именно такова была тогдашняя женщина. И надо еще прибавить, что мы в настоящее время даже не можем себе представить надлежащим образом, до какой степени все поведение женщины было тогда насыщено эротикой, так что последняя ни на минуту не исчезала, а все собой пропитывала. Братья Гонкуры совершенно справедливо заметили: "Женщина этой эпохи вся соткана из одного сладострастия".

 

Гораздо важнее, однако, другой вопрос: какие причины помимо галантного мировоззрения создали это явление? Вопрос несколько сложнее. Здесь необходимо считаться с тремя переплетавшимися причинами. На первую, и важнейшую, мы уже указали выше. То была трудность для большинства мещанства вступить в брак и обусловленные этим осложнения в сексуальной области. Конечно, мужчины также страдали от этой неурядицы, но женщины больше, так как мужчина все же мог найти до некоторой степени суррогат в проституции. Для женщины же эта трудность вступить в брак обостряла борьбу за мужчину. А ничто так легко не приводит к систематическому выявлению женской похотливости, как трудность борьбы за обладание мужчиной. Это объясняется тем простым фактом, что мужчина легче всего поддается женщине, охваченной желанием. Так как тогда число женщин, имевших возможность рассчитывать на замужество, становилось все меньше, то в конце концов сами женщины стали пускать в ход все возможные средства, и прежде всего - сознательно или бессознательно - старались приковать к себе мужчину, действуя на его чувственность.

 

257

 

Каждая женщина придает лицу нежное выражение, она всегда готова идти навстречу, всегда соблазнительна, нарочито кокетлива и дает авансы даже при самых невинных обстоятельствах. Если современные документы облекают это типическое поведение женщины в покров порожденной одним лишь сладострастием галантности, то в этом виновата вполне, впрочем, понятная близорукость современников. Мы же не имеем права игнорировать ту горькую необходимость и неизбежность, которая в большинстве случаев скрывалась за этим блестящим покровом.

 

Вторая причина форсированной сладострастности женщины этой эпохи - влияние эротически возбуждающей моды... Необходимо принять в расчет и этот фактор, так как его влияние было не временным и не ограничивалось несколькими отдельными индивидуумами, а простиралось на огромное большинство женщин, и притом в продолжение целого столетия. Тогдашняя дамская мода не позволяла женщине выйти из состояния беспрерывного эротического возбуждения. Обрисованное в третьей главе принципиальное разложение женского тела на его главные половые признаки, покупавшееся ценой страшно преувеличенного стягивания талии, постоянно давило на органы нижней части женского живота. Это постоянное давление - часто дамы и ночью не снимали корсета - приводило к неизбежному раздражению половой сферы, вырождавшемуся, естественно, в болезненную раздражительность.

 

Эта эротическая гипертрофия неизбежно должна была наложить известный отпечаток на ее психическую физиономию и насытить эротизмом все ее поведение. Не мешает прибавить, что известная модная в XVIII в. женская болезнь - так называемая Vapeurs (припадки. - Ред.), которой страдало большинство женщин, представляла, по словам такого знатока сексуального вопроса, как И. Блох, специфическую форму истерии как результат постоянной, вызванной модой половой раздражимости.

 

Наконец, третья причина, подчеркивавшая в женской физиономии специфические линии сладострастности, коренилась в также уже нами указанном принципиальном упразднении деторождения и в передаче кормления и воспитания все же родившихся детей в чужие руки. Этим устранялось во всех браках естественное и важнейшее связующее звено между обоими полами - дети, исполняющие именно эту роль. Где нет этого звена, его необходимо чем-нибудь возместить. А это возмещение сведенная к простому флирту любовь с особенным предпочтением находит в повышенной галантности женщины. Так как мужчина и женщина не связаны друг с другом чувством, то женщина, обычно более мужчины дорожащая прочностью брака, вынуждена все

 

259

сызнова действовать на чувственность мужчины, чтобы теснее приковать его к себе.

 

Совершенно естественно что как в этих случаях, так и в ранее описанной борьбе за обладание мужчиной лишь немногие женщины ограничивались одной позой... Добросовестное исполнение роли возбуждало в конце концов даже самую спокойную чувственность, а пробудившиеся желания разгорались в огромное пламя.

 

И потому игра очень скоро превращалась у большинства женщин в правду.

 

Мы уже знаем важнейшие фактические обстоятельства, характерные для брака эпохи старого режима. В дворянстве и в денежной буржуазии - ненормально ранние браки, в неимущих классах, главным образом в среднем мещанстве, - поразительно поздние. Мы знаем, кроме того, что в господствующих и имущих классах вступающие в брак молодые люди до свадьбы часто даже не виделись и, конечно, не знали, какой у кого характер. Обычными в этих кругах в XVIII в. стали такие браки, когда молодые встречаются в первый раз в жизни за несколько дней до свадьбы, а то и лишь накануне свадьбы.

 

Все эти признаки ясно говорят о том, что единственным брачным законом была безраздельно господствовавшая условность. Брак не более как простая юридическая формула для торговой сделки. В этом сущность тогдашнего брака. Дворянство соединяет два имени, чтобы увеличить фамильное могущество или же - для той же, разумеется, цели - имя и состояние. Имущая буржуазия таким же точно образом соединяет два

состояния или присоединяет к состоянию - ради наиболее эффектной его реализации - титул. Среднее и мелкое мещанство соединяет два дохода или рабочую силу мужчины с женским индивидуумом, на долю которого выпадает обязанность наиболее рационально использовать скромный жизненный достаток. Наконец, в про-

 

260

 

летариате вступают в брак в большинстве случаев потому, что "вдвоем жить дешевле", то есть потому, что каждый порознь не зарабатывает столько, чтобы можно было существовать.

 

Более высокие побуждения, например стремление к духовному и душевному общению, играют роль лишь в отдельных индивидуальных случаях. Может показаться утверждением, противоречащим галантным тенденциям эпохи, что индивидуальный половой элемент также исключался тогда при бракосочетании, но это так. На самом деле это и не противоречие, ибо в эпоху, когда выше всего ценится техника, любовь и брак не могут совпадать, во всяком случае брак скорее будет мешать осуществлению такой программы жизни. Когда поэтому в эпоху абсолютизма речь идет о браке, то муж есть муж, а жена - жена. Если все же некоторую роль играют также сила и элегантность

 

261

 

мужчины, красота и пикантность женщины, то и элементы имущественные, необходимые в данном случае как средства представительства в среде дворянства, как приманка для клиентов в среде мелкого купечества и т. д.

 

Брак в среде аристократии и крупной буржуазии носит явно условный характер. Гастон Могра справедливо замечает:

 

"Тогда не стремились даже соблюдать внешнюю видимость, как это делается теперь. Брак - торговая сделка, и на него смотрят, как на торговую сделку. Он - семейный договор, от которого старательно устранены те, кто наиболее в нем заинтересован, и если их и приглашают к участию, то только потому, что их присутствие необходимо".

 

Сотни ярких примеров из жизни всех стран доказывают, что люди тогда отказывались даже от самой скромной идеологической ретушевки, что слово "любовь", как смешное, как немодное, прямо запрещалось при бракосочетаниях. Этот цинизм имеет свой экономический корень. Представительство - выставление напоказ себя, своего имени, своего сословия - таков единственный закон эпохи, и потому решающее значение имеют лишь средства, облегчающие его ocyществление. На нераздельно связанный с таким положением вещей адюльтер также смотрели, как на пустяк, ибо он не грозил главной цели брака. Так как представительство требовало все больших сумм, то в XVII и XVIII вв. число браков между сыновьями аристократов и дочерьми крупных буржуа, вернее, между аристократическими родословными и буржуазными денежными мешками также все возрастало. Ничто уже не разъединяет там, где объединяют деньги. Менее всего выгодной сделке мешают религиозные соображения. В "Eclipsis Politico Morales" ("Затмение нравов". - Ред.) говорится, что религиозное исповедание регулируется в за-

 

262

 

висимости от брака, "обычно по желанию мужа". Даже "жиды" получают равноправие, раз они готовы креститься. В салонах богатых еврейских финансистов толпятся графы, принцы, маршалы и грубо, жадно домогаются руки дочери. Что тут удивительного, если сам Людовик XIV снимает шляпу перед шестьюдесятью миллионами финансиста-еврея Самуила Бернара.

 

Правда, своих феодальных замашек     обанкротившаяся аристократия не забывает, вспоминая о них тотчас же, как брачный договор обеспечил за ней добычу. И тогда она во всеуслышание заявляет: "Это была жертва, принесенная имени". И эта жертва освобождала аристократа от всяких обязанностей по отношению к жене, от любви и даже уважения, и часто уже в самый день свадьбы. Жена-мещанка должна отныне считать для себя великой честью, если один или два раза забеременеет от маркиза, графа или герцога и что она носит его светлейшее имя - этим часто исчерпываются все супружеские отношения между ними. Впрочем, крупная буржуазия и не стоила иного обращения. Презрение, с которым аристократия ставила на место мещанскую родню, нисколько не мешало буржуазии усматривать высшее честолюбие в том, чтобы устраивать своих дочерей на феодальном ложе. Шамфор метко заметил: "Мещанство по своей глупости считает для себя честью превращать своих дочерей в навоз, удобряющий землю знатных господ".

 

В отличие от дворянства и финансовой аристократии среднее и мелкое мещанство не знало такого цинизма: в этой среде коммерческий характер брака старательно спрятан под идеологическим покровом. Мужчина здесь обязан довольно продолжительное время ухаживать за невестой, обязан говорить только о любви, обязан заслужить уважение девушки, к которой сватается, и продемонстрировать все свои личные достоинства, - сло-

263

 

вом, он должен завоевать ее любовь, доказывая ей, что достоин этой любви. И так же обязана поступать она.

 

Однако и в этих классах формальная свобода при бракосочетании не более как химера, и только близорукий может не видеть, что это так. Обоюдная любовь и взаимное уважение появляются почему-то только тогда, когда улажена коммерческая сторон дела. Ибо эта с виду столь идеальная форма взаимного ухажива-

 

264

 

в конечном счете не что иное, как та идеологическая форма, помощи которой каждая из заинтересованных сторон проверяет правильность коммерческой сделки. В означенных кругах это сделать несколько труднее, чем там, где состояние определяется деньгами, всем известными цифрами или крупной земельной собственностью, допускающими такую формулировку, как "у нас деньги, у вас имя".

 

265

 

Чем ограниченнее к тому же собственность, тем строже обе стороны должны совершать проверку, так как малейшая ошибка в небольших цифрах легко может опрокинуть всю комбинацию. Наиболее ценимая мелким мещанством добродетель - бережливость. А только более или менее продолжительное наблюдение может достоверно выяснить, бережлив ли человек. Эта обстоятельная проверка и облекается в форму взаимного ухаживания. Мужчина доказывает свою солидность верностью, девушка свои необходимые хозяйские способности - скромностью, преданностью, нравственностью и т. д. Убедительным аргументом в пользу преобладания в данном случае чисто материальных мотивов служит, впрочем, то обстоятельство, что именно в этих классах особенно косо смотрят на внезапно вспыхивающую страсть, на "любовь, рождающуюся с первого же взгляда" и с первого же момента своего возникновения готовую связать на всю жизнь.

 

Так как в мелкобуржуазном хозяйстве взаимное доверие играет такую большую роль, то идеологическая маскировка этой мелочной арифметической задачи была здесь так же необходима, как она была не нужна на верху общественного здания, и как само доверие должно было распространяться на мелочи, так и маскировка совершалась до мелочей. Немудрено поэтому, что не только сами исполнители этих ролей или потомство принимали за правду то, что на самом деле было только видимостью. Это смешение видимости с действительностью не мешало, однако, тому, что у многих исполнителей этой роли видимость долго сходила за действительность. Доказательством может служить возникший тогда и ставший типическим идеал мещанского, или филистерского, брака, даже еще в наше время считающийся вообще идеалом брака, а на самом деле представляющий не что иное, как сексуальную идеологию, скованную материальной зависимостью подданнической психики, - идеал, оказывающийся при более внимательном взгляде самым жалким идеалом брака, когда-либо существовавшим. Нигде так часто и так искренно не ненавидели ту великую страсть, которая возносит человека к небесам. Никогда здесь люди не уносились на крыльях к звездам блаженства и не низвергались в пропасти отчаяния, а всегда старались идти шаг за шагом по проторенной дорожке. Все в этом идеале мелочно, как его хорошие, так и плохие стороны, ни на порок, ни на добродетель этот идеал не способен. В этом весь секрет столь прославленной нравственности, столь прославленного филистерства: собака, у которой вырвали зубы, не может, правда, кусаться, но и - защищаться.

 

267

 

Однако даже и в этих классах истинные мотивы брака сознавались очень ясно, то есть коммерческий характер сделки чувствовался каждую минуту. Если отдельные личности и не хотели в нем признаться, то современные моралисты называли вещи своими именами. В своей "Атлантиде", появившейся в начале XVIII в., мистрисс Мэнли говорит: "В настоящее время люди уже не любят, любовь стала для них средством устраивать свои дела". Больше других и откровеннее других толковал об этом как и о многих других вопросах, Абрагам а Санта Клара в своей "Lauberhutt": "Женись на ней, Иванушка: правда, она немного горбата, зато у нее ящик полон денег; Мариша крива на один глаз, зато второй покрыт золотыми" и т. д.

 

О коммерческом характере мелкобуржуазного брака наглядно свидетельствуют не только пессимистически настроенные моралисты, а еще более убедительно другое современное явление, отныне один из важнейших документов по истории нравов - брачные объявления. Возникновение брачных объявлений относится именно к этому времени...

 

Впервые мы встречаемся с этим обычаем в Англии. Здесь раньше, чем где бы то ни было, осуществился процесс капитализации жизни, здесь раньше, чем где бы то ни было, все явления были сведены к простой коммерческой сделке. Здесь к тому же - под влиянием тех же причин, в связи с рано добытой политической свободой - раньше всего развилось до широких размеров газетное дело. Во второй половине XVIII в. в Англии уже существовали еженедельники и газеты, расходившиеся в количестве десяти, пятнадцати и двадцати тысяч экземпляров. Газета "Daily Advertiser" ("Ежедневные объявления". - Ред.) выходила уже в 1779 г. двадцатитысячным тиражом.

 

Точная дата рождения брачного объявления - 19 июля 1695 г. Именно в этот день появились первые такие объявления в "Collection for Improvement of Husbandry and Trade" (сборник "Как улучшить хозяйство и торговлю". - Ред.) Гоутона. Гоутон, именуемый "отцом объявлений", замечает по этому поводу: "Я решил анонсировать всевозможные вещи, если они не предосудительны, и между прочим помещаю и следующие объявления, которые также непредосудительны и за которые мне хорошо платят". Эти первые брачные объявления гласят:     

 

"Джентльмен 30 лет от роду, объявляющий, что обладает значительным состоянием, желает жениться на молодой даме с состоянием приблизительно в 3000 фунтов и готов заключить тот счет соответствующий контракт".

 

269

"Молодой человек 25 лет, имеющий прибыльное дело, которому отец готов выделить 1000 фунтов (Whose father will him worth Pounds 1000), охотно вступил бы в брак, соответствующий его положению. Родители воспитали его в диссидентской вере, и он отличается трезвым поведением".

 

270

 

Трудно было придумать более удачный дебют для брачного объявления, призванного сыграть в дальнейшем такую важную роль в истории нравов. Не прибегая ни к каким уловкам, брак выставляется на глазах у всех простой коммерческой брак выставляется на глазах у всех простой коммерческой сделкой. У человека есть деньги, он хочет получить еще денег, а так как третье лицо, издатель газеты, может на такой комбинации заработать деньги, то он охотно протягивает руку помощи. Сначала общественное мнение ответило взрывом морального негодования, которое продолжалось, однако, недолго, люди попривыкли, и вскоре цинизм стал праздновать в этой области в продолжение целого столетия настоящие оргии.

 

Объявления эти отличались похвальной во всех отношениях откровенностью: подобно тому как одни, не стесняясь, точно определяли требовавшуюся сумму денег, так другие, "достаточно богатые, чтобы в них не нуждаться", описывали детальнейшим образом физические качества женщины, обладать которой они считали себя вправе ввиду своего имущественного положения. Зажиточный помещик, например, ищет невесту высокого роста и - главное - с "полной, крепкой, белой грудью". Другой просит являться только таких женщин, у которых имеется "крепкая (и не слишком маленькая) грудь и большой Posteriora (зад. - Ред.)". Третий мечтает о подруге, которая "в часы супружеского счастья говорлива и иными еще путями способна обнаружить свое удовольствие". Четвертый предпочитает "вдову с хорошим аппетитом", а если у нее к тому же "пышная грудь", доставляющая "одинаковое удовольствие как рукам, так и глазам", то ей может быть и тридцать лет.

 

Можно было бы привести сотни таких примеров, среди них немало и объявлений, сделанных дамами. Хотя последние, естественно, менее циничны, все же и среди них находятся такие, которые сообщают не только о своем состоянии, но и о своих Данных, гарантирующих приятные половые сношения. Они убеждены, что "доставят мужчине в их вкусе такое же наслаждение, какое они рассчитывают получить от него", что скромность позволяет им сказать о своих телесных качествах лишь то, что у них имеется как раз то, что "мужчина рассчитывает найти у хорошенькой женщины", и т. д.

 

Приблизительно в середине XVIII в. брачные объявления вошли в моду во всех странах. Так как здесь, однако, газетное дело было развито гораздо меньше, чем в Англии, то часто прибегали к помощи листков, разносимых разносчиками на улицах. Хотя немецкие брачные объявления и не так циничны в характеристике полового момента, как многие английские, что объясняется мелкобуржуазным характером немецкой жизни, нуждав-

 

271

 

шейся в более лицемерных приемах, но и они все без исключения обнаруживают коммерческую основу брака. Всегда в центре стоит денежный вопрос. Невеста может быть старой девой или вдовой со многими детьми, она может исповедовать все равно какую религию, лишь бы у нее было более или менее значительное состояние.

 

Нередко и "пятно на чести" упоминается в этих брачных объявлениях. Один тридцатилетний мужчина готов обращаться с ребенком от другого так, как будто он его дитя, если позорно покинутая мать обладает капиталом, достаточным, чтобы раз навсегда поправить его мелочную торговлю. Забота о грозящем ей позоре часто побуждает и девушку-мещанку прибегнуть к помощи брачного объявления. "Молодая, красивая особа, - говорится в одном таком листке, - слишком поспешно доверившаяся обещаниям во всех других отношениях порядочного молодого человека и находящаяся в положении, заслуживающем всяческого снисхождения", желает как можно скорее выйти замуж, но

 

272

 

в другом городе, за мужчину, которому приданое в двадцать две тысячи гульденов было бы достаточным возмещением за то, что он даст свое имя ребенку, "обязанному своим происхождением наивной, но честной доверчивости".

 

273

 

Подводя итоги, мы должны сказать, что подобно тому как находил свое высшее выражение в официальном институте lever, так коммерческий характер брака нашел свое классическое выражение в брачном объявлении. Это в самом деле та форма, в которой условный характер брака нашел наиболее яркое воплощение.

Необходимо здесь упомянуть еще об одной бросающейся глаза специфически английской черте, а именно о легкости бракосочетания и обусловленных ею многочисленных последствиях. Хотя брак и теперь еще совершается в Англии очень просто, настоящее не выдерживает в этом отношении никакого сравнения с прошлым, когда не требовалось решительно никаких гарантий. Не нужно было ни бумаг, ни каких-нибудь других справок. Хватало простого объявления о желании вступить в брак, сделанного облеченному правами административного лица священнику, чтобы брак совершился все равно где - в гостинице или в церкви.

 

В изданном Даниелем Дефо жизнеописании авантюристки "Moll Flanders" ("Молль Флендерс". - Ред.) такой типический случай изображен очень наглядно. Жизнерадостная дама условилась свидеться со своим возлюбленным в Стратфорде. Случайно они встретились несколькими станциями раньше, и после веселой ночи было решено сейчас же отпраздновать свадьбу, чтобы иметь возможность провести в этом хорошеньком местечке еще несколько таких же приятных ночей. Рано утром зовут почтенного трактирщика и поручают ему немедленно же пригласить местного священника.

 

"Он отправился и привел священника. Это был очень веселый господин, и ему, вероятно, уже рассказали, что мы встретились здесь почти случайно, что я приехала в почтовой карете из Уэст-Честера, а он из Лондона на собственных лошадях, что мы должны были встретиться, собственно, только в Стратфорде. Потому что священник, пожав мне руку, заметил обычным для него веселым голосом: "Вот видите, сударыня, всякая неприятность имеет свою хорошую сторону. Вас постигла неприятность, что вы не встретились в назначенном месте. А мне на долю выпала приятность совершить ваше бракосочетание. Если бы вы встретились в Стратфорде, то эта приятная обязанность выпала бы на долю моего коллеги. Итак, господин трактирщик, найдется у вас Священное писание?.."

 

"Что вы! - вознегодовала я. - Вы хотите нас обвенчать гостинице, да еще почти ночью?"

 

"Сударыня! - возразил священник. - Если вы хотите пойти в церковь, то я могу обвенчать вас и там. Но, по-моему, здесь уютнее. Могу вас уверить, что брак ваш будет таким же закон-

 

275

 

ным, как если бы бракосочетание состоялось в церкви. Канонические предписания вовсе не требуют, чтобы мы, священники, венчали непременно в церкви, а время и совсем безразлично. Наши государи, например, часто

венчаются в своих покоях и часто в 8, 9, 10 часов вечера".

 

Я не сразу позволила убедить себя, а продолжала делать вид, что хочу венчаться непременно в церкви. Само собою понятно, что с моей стороны это была простая комедия. Под конец я, конечно, уступила, и трактирщик позвал жену и дочь, исполняя в одном лице обязанности писаря, кистера (псаломщика. - Ред.) и свидетеля".

 

Не менее характерные доказательства той легкости, с которой тогда в Англии совершался брак, - так называемые Fleet-marriages. Как замечает Фанни Левальд в своей книге "Англия и Шотландия", эти браки получили свое название от темницы Fleet в лондонском участке Fleet Ditch, где они совершались.

 

"Еще в начале XVIII в. перед указанной тюрьмой взад и вперед расхаживал человек и спрашивал проходивших: "Не желаете ли венчаться", подобно тому как теперь на площадях зазыватели приглашают публику посетить зверинец или музей восковых фигур. Над дверью висела вывеска, изображавшая мужчину и женщину, протянувших друг другу руки, и исполнявший требы священник венчал каждую желавшую пару за несколько пенсов. В 1704 г. таким образом обвенчались в продолжение четырех месяцев почти три тысячи пар".

 

Романтическим прославлением этой легкости бракосочетания в Англии служит еще до сих пор не забытая басня о кузнеце из Гретна-Грин, судя по которой венчать мог даже не священник, а кузнец. На самом деле и в таких случаях речь идет о свяшеннике, правда весьма сомнительной пробы.

 

276

Если главная причина, побуждавшая английское общество не затруднять легкость совершения брака, коренилась в желании помешать позорящему христианское государство пороку добрачных половых сношений, если высокоразвитая в Англии политическая свобода создала для этого удобную почву, то, с другой стороны, нельзя отрицать, что множество подобных браков служило лишь маской для разврата. Подобные браки вошли в обычай, так как позволяли людям, не заботившимся о последствиях и думавшим только о мимолетном наслаждении, сходиться, не боясь назойливых пересудов и контроля благочестивых. По этой причине такие браки существовали и на континенте, хотя здесь они и были обставлены более сложными обрядами. Более подробные сведения имеются у нас о Берлине и Вене. В "Die Galanterien Wiens" говорится о Вене:

 

"Брак не есть обязательство для мужа и жены помогать друг другу, удовлетворять свои потребности, производить детей, содержать и воспитать их полезными для государства гражданами. Нет, брак есть просто свобода делать все, что угодно, он ключ к вратам светской жизни, обмен добродетели и замкнутости на порок и свободу. Здесь вступают в брак только для того, чтобы молодой человек получил возможность спокойно и безнаказанно провести несколько недель с женой в комнате и спать с ней на одной постели".

 

Неизбежным последствием такого положения вещей должны были бы стать частые разводы. Они в самом деле происходили очень часто, например в Берлине. Довольно обычным явлением был развод и в Англии. Здесь, впрочем, речь идет исключительно об имущих классах, так как развод стоил так же дорого, как свадьба - дешево. Развод предполагал сложную судебную процедуру, для которой приходилось нанимать дорогих адвокатов.

 

277

 

Но даже имущие классы в Англии очень часто отказывались от развода, так как муж должен был при каких бы то было обстоятельствах вернуть приданое жены, даже в том случае, если вина была ее. Если в имущих классах супруги поддерживали

 

278

 

видимость брака, причем каждая сторона жила как хотела, то в более бедных классах дело завершалось финалом, имевшим для уровня общей нравственности самые печальные последствия: супруги часто расходились так же просто, как и сходились. Это значит: в большинстве случаев муж бросал жену, когда расходы по покрытию общего хозяйства становились слишком обременительными.

 

279

 

Число брошенных со злостным намерением жен было огромно, и, разумеется, в таких случаях страдательной стороной всегда была женщина Обычно дети оставались при ней. От грозящей голодной смерти детей обыкновенно спасал в таких случаях воспитательный дом, а мать - проституция, если только ей не удавалось сойтись с другим, что, впрочем, в большинстве случаев было лишь другой формой проституции.

 

Подобное положение вещей имело еще одно печальное последствие. Легкость вступления в брак и трудность легального развода привели к страшному росту случаев бигамии (двоебрачия. - Ред.). То, что в настоящее время не более как индивидуальный случай было тогда в Англии в низших классах обычным явлением.

 

281

 

Так как в низших классах брак был для мужчины часто не более как успешным средством соблазнить девушку, то сотни жили не только в двоеженстве, но даже в троеженстве. В особен-

 

282

 

ности о коммерсантах, которых профессия заставляла то и дело переезжать с места на место, говорилось, что у

большинства имеется "легальная" жена в каждом городе, где они останавливаются на более или менее продолжительное время. Если, таким образом, бигамия была удобнейшей формой беззастенчивого удовлетворения половой потребности, то она была, кроме того, и источником обогащения. И нужно думать, что в большинстве случаев ее использовали именно как средство забрать в свои руки состояние девушки или женщины. Даже такие суровые наказания, как повешение или ссылка, которыми каралось двоеженство, не смогли справиться с этим злом и только доказывают, насколько оно было распространено.

 

В связи с этими обычаями необходимо упомянуть еще об одной особенности английской жизни, которая может показаться невероятной. Она производит впечатление скорее грубой масленичной шутки, чем реальной действительности и тем не менее засвидетельствована множеством неопровержимых документов. Мы говорим о практиковавшейся в низших классах Англии продаже жен - обычае, существовавшем еще и в XIX в., так как подобные достоверные факты упоминаются еще в 1884 г. Во второй половине XVIII в. и в начале XIX в. такие случаи особенно часто повторялись.

В своих английских летописях, в томе, посвященном 1790 г., Архенхольц говорит: "Никогда так часто не продавали жен, как теперь". А в томе, относящемся к 1796 г.: "Продажа жен в среде низших классов практиковалась так усердно, как никогда раньше". Здесь речь идет о праве мужа продавать с аукциона жену, от

которой он по тем или иным причинам хотел отделаться. Что подобные случаи были не исключением, а обычным явлением, лучше всего доказывает то обстоятельство, что продажа жен обыкновенно происходила в дни ярмарок и что газеты среди цен на свиней, овец и рогатый скот помещали и цены на женщин.

 

В газете "The Times" от 12 июля 1797 г., в отделе, посвященном смитфильдской ярмарке, говорится:

 

“Из-за случайного недосмотра или сознательного упущения в отделе о смитфильдской ярмарке мы лишены возможности сообщить цену на женщин. Многие выдающиеся писатели усматривают в возрастании цен на прекрасный пол верный признак развития цивилизации. В таком случае Смитфильд имеет полное право считаться очагом прогресса, так как на рынке недавно эта цена поднялась с полгинеи до трех с половиной".

 

По словам Е. Дюрена, впервые доказавшего массой данных существование этого обычая в своей содержательной книге о половой жизни в Англии, продажа жен отличалась чрезвычайно грубыми приемами и была страшно унизительна для несчастной женщины. Он замечает:

 

283

 

"Обыкновенно муж приводил жену, на шею которой была накинута веревка, в день ярмарки на площадь, где продавали скот, привязывал ее к бревну и продавал в присутствии необходимого числа свидетелей тому, кто давал больше других. Судебный рассыльный или другой какой-нибудь невысокий судебный чин, а часто сам муж устанавливал цену, редко превышавшую несколько шиллингов, муж отвязывал жену и водил за веревку по площади. Народ называл такого рода торг the hornmarket (ярмарка рогатого скота). Покупателями обычно были вдовцы или холостяки. После такой продажи женщина становилась законной женой покупателя, а ее дети от этого нового

 

284

 

брака также считались законными. Тем не менее мужья иногда после покупки настаивали на венчании в церкви".

 

По нашему мнению, это была вовсе не продажа жен в строгом смысле слова, как думают многие писатели, то есть пережиток варварского прошлого. Уже по одному тому, что случаи продажи отцом дочерей чрезвычайно редки, и потому, что бывали также случаи продажи мужей женами. Нет, здесь речь идет о последствии вышеописанной легкости вступления в брак. Подобная продажа заменяла, вероятно, в низших классах слишком дорого стоивший развод. Едва ли может быть сомнение в том, что меновая цена, не превышавшая, как нам достоверно известно, нескольких шиллингов, была не более как символом того, что мужчина или женщина отказываются от всех супружеских прав друг на друга.

 

Так как этот символ выражался в виде цифры, то и этот обычай становится характерным документом в пользу денежной основы тогдашнего брака. Брак дает "права собственника", а в случае развода супруги отказываются от своей "собственности".

 

 

Так как абсолютизм был не органическим образованием, а лишь политической возможностью, обусловленной определенным уровнем развития буржуазии, то и его житейская философия не отличалась самостоятельностью. Абсолютизм просто шел в хвосте у буржуазии, доводя, впрочем, благодаря покоившейся в его руках власти ее тенденции до смешного преувеличения, чтобы хотя бы таким путем отличаться от нее.

 

Характерный для абсолютизма пресловутый эпикуреизм * был поэтому чисто буржуазной философией. В своей великолепной книге об этике К. Каутский ясно и сжато обосновал это положение. Он говорил там:

* Эпикуреизм - склонность к чувственным удовольствиям, к изнеженной жизни. Ред.

 

285

 

Жизнерадостность и жажда наслаждения восходившей буржуазии, по крайней мере ее наиболее передовых элементов, в особенности же ее интеллигенции, почувствовали себя тогда (т. е. в эпоху абсолютизма. - Э. Ф.) достаточно окрепшими, чтобы выступить совершенно открыто и сбросить с себя все лицемерные покровы, которые были ей навязаны господствовавшим христианством. И как ни жалко было во многих отношениях настоящее, восходившая буржуазия все же чувствовала, что лучшая часть действительности, а именно будущее, принадлежит ей, и она сознавала себя настолько сильной, чтобы превратить долину скорби в рай, где людям будет предоставлена свобода следовать своим инстинктам. В природе и в инстинкте усматривали мыслители зародыши не зла, а добра. Это новое направление мысли нашло очень благодарную публику не только среди наиболее передовых слоев буржуазии, но и среди придворной знати, завоевавшей себе такую власть в государстве, что также считала возможным отдаться наслаждению без всяких лицемерных фраз, тем более что она была теперь отделена от черни глубокой пропастью. Знать относилась к мещанину и крестьянину, как к существам низшей породы, которым ее философия и недоступна, и непонятна, так что она могла ее свободно развивать, не боясь ослабить тем христианскую религию и этику - эти средства ее социального господства".

 

На этом основании жизненные идеалы крупной буржуазии и придворной знати тогда постоянно сталкивались, и оба класса представляются историку одинаково извращенными. Новый эпикуреизм ярче всего отразился в представлениях обоих классов о браке, а эти последние лучше всего обнаруживаются в изменении положения женщины.

 

Если в Древней Греции женщина должна была стать сначала гетерой, чтобы иметь возможность быть женщиной, то теперь она стала в среде как придворной знати, так и крупной буржуазии женой, чтобы иметь возможность быть гетерой. Впрочем, под этим словом не следует подразумевать идеальную фигуру и менее всего гордую представительницу свободной любви, которой иногда, по крайней мере, была гетера в классической Греции.

 

В единобрачии главная проблема брака всегда взаимная верность. Исторически правильная оценка брака в рамках известной эпохи зависит, однако, не столько от числа уклонений от закона верности, сколько от отношения эпохи к адюльтеру. Важно знать, привилегия ли он только мужа, обнаруживается ли в учащающихся случаях неверности женщины ее стремление к самостоятельности, допускается ли обоюдная неверность тайком и осуждается только формально, представляет ли она собой, наконец, даже официальный обычай, признак хорошего тона.

 

287

 

Если все эти различные оценки вытекают прежде всего из разных потребностей классов, если все они поэтому обыкновенно существуют бок о бок в каждую эпоху, то все же - как мы не раз уже подчеркивали - каждая эпоха имеет свою особо характерную черту, так как она выстраивается на одном каком-нибудь главном экономическом законе (см. том I нашей "Истории нравов", главу "Происхождение и сущность нравственности").

 

Тем не менее и здесь отправной точкой должны быть цифры. Необходимо поэтому прежде всего констатировать, что в эпоху старого режима адюльтер процветал в господствующих классах, что подобно добрачным половым сношениям, он стал поистине массовым явлением и совершался женщиной так же часто, как и мужчиной. Если эпоха старого режима значительно отличается от эпохи Ренессанса только в этом последнем пункте, то необходимо, с другой стороны, подчеркнуть, что обе эпохи тем более отличаются друг от друга по форме, то есть по мотивам. В век старого режима адюльтер вытекает не из пробуждавшейся индивидуальной половой любви, не был он и разнузданным исполнением закона природы, часто бессознательно опрокидывавшего им же созданные границы, он был просто проблемой развлечения, развратом как самоцелью. Адюльтер также относится к программе рафинированного наслаждения, как уже описанное количественное усиление сладострастия: он только одно из многих удовольствий.       

 

Так как разнообразие - высший закон наслаждения, то прежде всего разнообразят предмет любви. "Как скучно каждую ночь спать с той же женщиной!" - говорит мужчина, и так же философствует женщина. В любви обаятельна только новизна. "В любви интересно только начало, и потому так приятно начинать все сызнова", - пишет одна знатная дама, мотивируя частую смену любовников. Подобная философия логически завершается следующими тезисами: "Только любовник позволяет мириться с браком" и "Наиболее счастливыми бывают те женщины, в списке которых значится наибольшее количество мужчин”. И эти тезисы провозглашаются совершенно открыто.

 

Некий господин де Бусс заявляет: "Верность делает женщин глупыми". Такие взгляды возводят адюльтер в правило для всех, чье существование он не слишком задевает. И знатоки подтверждают это: "Каждая жена хоть раз изменила мужу с другим". Если же жена не изменила, то "не потому, что хотела остаться верной, а потому, что не было удобного случая совершить неверность". Принц де Линь писал: "Самая целомудренная женщина найдет своего покорителя, она целомудренна только потому, что он еще не явился". А так как в эту эпоху все - поза, то существует и поза неверной жены: "Пока жена еще не нашла своего победителя, она

 

289

               

позирует в роли соблазненной жены, подобно тому как во все времена мужчина позировал в роли удачника-совратителя". Такова логика вещей, находящая свое завершение в положении: не муж, а любовник - высшая слава дамы.

 

Супружеская верность поэтому смешна. Любить мужа или жену считается нарушением хорошего тона. Такая любовь разрешается только в первые месяцы брачной жизни, ибо потом обе стороны уже не в состоянии "дать друг другу что-нибудь новое Более продолжительная любовь считается в этих кругах признаком ротюры (черни. - Ред.). В появившихся в 1755 г. в Лондоне письмах к английской даме говорится:

 

"Ужели это так! Прошло шесть месяцев с тех пор, как в связало таинство, а вы еще любите своего мужа? Ваша модистка тоже неравнодушна к своему мужу, но вы же - маркиза... Почему вы так рассеянны, когда мужа нет, почему вы так наряжаетесь, когда он возвращается... Прочтите устав нарядов и украшений, и вы увидите, что женщина наряжается и украшается для

 

290

 

любовника, для света или для себя. А недавно что вы наделали? Лошади были поданы, чтобы вас отвезти в театр. А вы ждали мужа, да еще французского мужа? Долго ли вы еще намерены соблюдать такую сдержанность, столь мало приличествующую замужней женщине? Кавалер заявляет вам что вы красивы, а вы краснеете! Откройте же наконец ваши глаза! Здесь дамы краснеют только под кистью художника. Право же, сударыня, вы рискуете потерять вашу репутацию".

 

Правда, урок здесь дается в ироническом тоне, но под этой сатирической формой "скрывается весь нравственный кодекс эпохи сокровенная сущность ее обычаев, идеал ее общественных мод".

 

Первый совет, который преподносится молодой женщине со всех решительно сторон, гласит: "Милочка, вы должны взять себе любовника". Неопровержимыми доводами стараются доказать необходимость такого шага, и среди них наиболее убедителен тот, о котором мы уже выше говорили: "Любовник - лучший и потому необходимый путеводитель в царство истинных радостей любви". Порой даже сам муж дает жене этот превосходный совет. Ибо муж, в объятия которого родители бросали молодую девушку, был далеко не всегда, как метко заметили братья Гонкуры, противным супругом, неуклюжим финансистом, старичком, а обыкновенно "очаровательным молодым человеком в духе эпохи, отшлифованным и изящным, не обнаруживавшим ни характера, ни способностей, легкомысленным, ветреным, словно насыщенным легким воздухом века, существом фривольным, посвящавшим свою жизнь праздности и рассеянности".

 

Между мужем и благожелательной подругой в этом отношении только одна разница. Если последняя являлась со своим советом уже в первые недели брачной жизни, то муж давал его лишь после того, как "покончил" с женой, как "заканчивал" он по очереди со всеми женщинами, бывшими его временными любовницами, и когда у него вновь возникало желание заглянуть чужой сад. В этой фазе он находил те слова, с которыми один знакомый г-жи д'Эпине обратился к своей жене: "Вы должны развлечься. Посещайте общество, заведите себе любовников, живите, как живут все женщины нашей эпохи". И эпоха находит, что именно эти мужья обращаются со своими женами, как истинные товарищи.                

 

В литературе этот тип лучше всего обработан в "Contes moraux" ("Нравоучительные истории". - Ред.) Мармонтеля. Такой благоразумный и добрый супруг делает своей жене, когда им становится скучно вдвоем, следующее предложение:

 

291

 

"Сударыня, цель брака состоит в том, чтобы друг друга делать счастливыми. Мы же несчастливы вдвоем. Бесполезно гордиться постоянством, которое обоих нас тяготит. Мы настолько богаты каждый, чтобы не нуждаться один в другом. Мы могли бы поэтому вернуть себе свободу, которой мы так неблагоразумно пожертвовали один в угоду другому. Живите, как хотите, а я буду жить, как хочу я!"

 

А там, где муж не говорит жене прямо, что он ничего не имеет против того, если она обзаведется любовником, она должна это понять по той деликатности, с которой он не ограничивает ее свободу в общении с другими мужчинами.

 

Большинство женщин прекрасно оценивает этот умный совет, все равно, от кого бы он ни исходил. Леди Монтегю говорит о Вене, что "каждая знатная дама имеет своего чичисбея, что эти отношения настолько же известны, насколько и само собой понятны и всеми уважаются". В своих мемуарах граф Тилли говорит о маркизе Жанлис: "...даже когда ему было пятьдесят лет, он ухаживал за красавицами и ничего не имел против того, чтобы и его жена не разыгрывала неприступную".

 

И подобно тому как муж à la mode ничего не имеет против любовника жены, так она ничего не имеет против любовниц мужа. Никто не вмешивается в чужую жизнь, и все живут в дружбе. Муж - друг любовника жены и поверенный ее бывших симпатий; жена - подруга любовниц мужа и утешительница тех, которым он дал отставку. Муж не ревнует, жена освобождена от супружеского долга, беспечность - добродетель мужчин. Только одного требует общественная мораль от него и от нее, главным образом, конечно, от нее, - соблюдения внешнего декорума. Последнее заключается отнюдь не в том, чтобы на глазах у всех симулировать верность, а только в том, чтобы не давать свету никаких явных доказательств противного.

 

Все имеют право все знать, но никто не должен быть свидетелем. Влюбленные обязаны довольствоваться косвенным объявлением о своих обоюдных успехах. И они делают это как можно более недвусмысленно, что также считается признаком bon lon'a. Желая объявить свету о том, что он добился у нее или другой дамы роли осчастливленного любовника, фаворит заставляет по целым часам или дням свою карету ждать перед ее домом. А дама в тот день, когда она впервые готова официально оказать свою благосклонность новому любовнику, приказывает покрыть на ночь мостовую соломой и поднимает жалюзи спальни не раньше двенадцати часов. И чтобы подчеркнуть свой успех и влюбленность официального поклонника, она в продолжение нескольких дней подрисовывает под глазами черные круги, придает лицу переутомленный вид и устраивает lever не иначе как постели. Все ее друзья и подруги приветствуют ее в эти дни восклицанием: "Боже! Как вы переутомлены!"

293

 

Разумеется, никогда не забывают при этом, чем каждый обязан своему положению. Когда некий лорд Аберкон узнал, что его жена убежала с любовником, он немедленно же послал им свою коляску, находя неприличным, чтобы жена путешествовала в простой наемной карете. Первой обязанностью мужа в таких случаях была, по мнению света, выдержка. Ее он должен сохранять и в самые критические моменты. И мужья порой достигали в этом отношении мастерства. Некая г-жа де Мереваль готова отдаться своему любовнику, молодому офицеру, в тот самый момент, когда в комнату входит муж. И спокойным тоном, совершенно не волнуясь, г-н де Мереваль говорит жене: "Как вы неосторожны, сударыня. Представьте, что вошел бы кто-нибудь другой". И он покидает комнату. Но и г-жа Мереваль отличалась по-своему выдержкой. "Не успел ее муж покинуть комнату, как она, несмотря на помеху, беспокойство и малую опытность партнера, принудила его окончить то, чему помешал приход ее вежливого мужа". Кто умеет таким образом сохранять выдержку даже в самые критические моменты, тому все "обладающие хорошим вкусом" восторженно аплодируют.

 

Граф Таванн, почетный кавалер королевы Марии Антуанетты, выразился так же хладнокровно, когда увидел жену в объятиях другого почетного кавалера королевы, господина де Монморанси. И когда при дворе стала известна хладнокровная сдержанность графа, то Тилли занес в свой дневник слова: "Вот это я называю невозмутимостью. Вот настоящие манеры"... "Если же муж ревнует жену, хотя она и соблюдала внешнее приличие, то такой поступок считается невоспитанностью". В "Dialogues moraux d'un petit - maitre philosophe" ("Нравоучительные диалоги философствующего щеголя". - Ред.) говорится:

 

Если у жены есть "кое-кто", то это для мужа только тогда несчастье, если оно происходит со скандалом. Если же соблюдается видимость, если жена поступает осторожно и публично позволяет себе по отношению к любовнику только то, на что ее уполномочивает само общество, словом, если, несмотря на всю очевидность, доказать ничего нельзя, то муж дурак, если сердится".

 

Таким глупцом был, например, маркграф Генрих Прусский. И смеются не над его несчастьем рогатого мужа, а только над его глупостью. Некий дворянин Клейст пишет в 1751 г. другу, прусскому барду Глейму: "Вы, вероятно, уже слыхали о приключении маркграфа Генриха. Он послал свою жену в имение и хочет с ней развестись, так как нашел у нее в постели принца Гольштинского... Маркграф поступил бы умнее, если бы замолчал эту историю вместо того, чтобы оглашать ее на весь Берлин. К тому же не следовало бы принимать так близко к сердцу столь невин-

 

295

 

ную вещь, особенно если у самого имеются грешки. В браке рано или поздно должно наступить пресыщение, и муж и жена неизбежно должны кончить изменой, так как их окружает столько

 

296

 

достойныx любви предметов. А разве можно наказывать за поступки не добровольные, а вынужденные".

 

Если неверность неверность жены не бесчестит мужа, то к чести или бесчестью жены служит лишь, как уже упомянуто, выбор любовника. Так, например, несомненная слава для женщины, если она "находится в списке героев для или имеет их в своем списке". В первой половине XVIII в. "честолюбивой мечтой многих знаменитых красавиц нашего двора", пишет один придворный Людовика XV, было желание числиться в рядах любовниц герцога Ришелье, хотя бы на одну ночь. Напротив, связь с лакеем или принцем бесчестит даму, гак как бесчестит только скандал. Один маркиз заявляет поэтому жене: "Разрешаю тебе всякую связь, только не с принцем и не с лакеем".

 

В дискуссии с г-жой Гемене герцог Шуазель однажды наметил все то, что, по мнению церемониймейстеров эпохи, может обесчестить женщину:

 

"Немного терпения, сударыня! Давайте обсудим вообще, что может опозорить женщину? Если у нее есть любовник, это еще не бесчестье для нее, не правда ли? Но если у нее несколько, так что можно предполагать, что она не любит ни одного, то это уже есть бесчестье. Для нее бывает, далее, позором, если она делает свой выбор открыто, если она сначала публично объявит, что у нее есть любовник, а потом беспощадно отступится от него, если она не заслуживает, чтобы прежние любовники становились ее друзьями или хорошими знакомыми. Все это, видите ли, сударыня, несомненно накладывает пятно на ее честь!"

 

Однако самым остроумным последствием, вытекавшим из этой житейской философии, было то обстоятельство, что эпоха, провозгласившая законом неверность мужу, требовала верности любовнику. И в самом деле, если тогда можно было встретить верность, то только вне брака. Но и по отношению к любовнику верность никогда не должна была простираться так далеко, чтобы он был авансирован, так сказать, до чина мужа: только в таком случае другие мужчины имеют право ревновать к нему. Подобное убеждение Лакло вложил в уста Вальмона, который пишет маркизе де Мертей:

 

"Видите ли, дорогая красавица, если вы разделяете свое сердце между столькими мужчинами, то я нисколько не ревную. Во всех ваших любовниках я вижу только преемников Александра, которые не в силах управлять государством, которым управлял я один. Но чтобы вы отдались всецело одному, что на свете есть еще один человек, столь же счастливый, как я, этого я не потерплю".

 

297

Так как подобные уступки удобны для обеих сторон, так как они - а это главное - не грозят браку, то они, естественно, возносятся в область идеологии и изображаются настоящим славным завоеванием. В "Contes moraux" Мармонтеля говорится:

 

"Ныне в лоне семьи царят дружба, свобода и мир. Пока супруги любят друг друга, они живут вместе и счастливы. Раз они не в лоне семьи царя, пути любят друг друга, они живут вместе и счастливы. Раз они перестают любить, они признаются в этом друг другу, как порядочные люди, - и возвращают друг другу клятву в верности. Они перестают быть любовниками, чтобы стать друзьями. Вот истинно - приятные нравы!"

 

Подобное положение вещей было бы на самом деле идеальным если бы за ним скрывалось нечто большее, чем идеализированная свобода предаваться разврату.

 

Само собой понятно, что свобода половых сношений, царившая в верхних слоях общества, значительно влияла и на средние слои столичного населения, и, естественно, тем сильнее, чем больше они зависели материально от двора, придворной знати и крупной буржуазии. Этими слоями были чиновничество и купечество. В этих слоях адюльтер жены также считался часто счастьем, которое не могло выпасть на ее долю слишком рано. Одна дама жалела свою племянницу в присутствии третьего лица: "Подумайте только, бедное дитя уже два года замужем и еще не знает, что такое любовь!" Дело в том, что "бедное дитя" призналось своей тетке в том, что не имело еще любовника. Удивление, выраженное дамой, совершенно основательно, ибо жена без любовника - по итальянскому обычаю, он во всех странах носит название чичисбея - не более как исключение.

 

Писатель Шатовьё замечает о роли чичисбея в Венеции:

 

"Жена, у которой нет чичисбея, презирается, муж в роли чичисбея собственной жены высмеивается, а красивый и знатный чичисбей доставляет славу и вызывает зависть".

 

Подобные сведения имеются у нас относительно Берлина, Вены, Парижа. В "Briefe über die Galanterien von Berlin" говорится: "Дамы нисколько не стесняются показывать всем и каждому, что у них есть милый, которого они назло петуху-мужу изо всех сил откармливают в награду за его любовное томление".

 

В одноименном сочинении, посвященном Вене, говорится: "Здешние дамы, которые еще девицами привыкли ничего не делать, а став женщинами, слишком нежны и хрупки, чтобы чем-нибудь заняться, нисколько не смотрят за хозяйством, а только целуются днем и ночью, чтобы их з... оставались мягкими и нежными и удостаивались бы похвалы их чичисбеев".

 

299

 

В Англии совершенно в порядке вещей, если муж любовницу прямо в своем доме рядом с законной супругой. Гилль говорит в своей книге "Women in English Life" ("Женщины в английской жизни". - Ред.).

 

"Большинство мужей содержало в той или другой форме любовниц. Многие помещали их даже в своем доме и заставляли сидеть за одним столом с женой, что почти никогда не приводило к недоразумениям. Часто они даже выходили гулять вместе с женами, причем единственная разница между ними состояла в том, что обыкновенно метрессы были красивее лучше одеты и менее чопорны".

 

300         

 

Взаимная снисходительность супругов переходила в этих слоях очень часто в циническое соглашение по части взаимной неверности. И не менее часто один становится в этом отношении союзником другого. Муж доставляет жене возможность беспрепятственно вращаться в кругу его друзей и, кроме того, вводит в свой дом тех, которые нравятся жене. Как видно из переписки г-жи д'Эпине, "единственное средство понравиться" друзьям мужа состоит в том, чтобы сделать их своими любовниками. И так же поступает жена по отношению к мужу. Она вступает в дружбу с теми дамами, которых муж хотел бы иметь любовницами, и нарочно создает такие ситуации, которые позволили бы ему как можно скорее добиться цели.

 

"Одна дама застигнута врасплох ее подругой в нежной сцене с ее мужем. Она извиняется и уверяет, что вовсе не хотела злоупотребить ее доверием... Тогда подруга бросается ей на шею и поздравляет ее с ее счастьем". По мнению современников, такие факты относятся к числу самых обычных. И одни шутливо, другие серьезно прибавляют: "Можно ли представить себе более приятные гарантии обоюдного счастья?" Так как каждому мужчине жена друга нравится более своей собственной, так как жене муж подруги нравится более собственного, то все готовы - хотя бы на время - поменяться ролями...

 

Подобные предложения, а также описания уже осуществленных предложений то и дело встречаются в переписке современников. В написанных на французском языке письмах одной венки любовнику, относящихся к 1740 г., говорится:

 

“Вы жалуетесь, что вам неприятно скрывать нашу любовь... Все зависит от вас. Поверьте, дорогой друг, мой муж с удовольствием согласился бы совершить обмен на несколько недель, если бы вы уступили ему открыто ваши права на вашу хорошенькую экономку. Приведите его в объятия этой достойной любви особы, и он отблагодарит вас тем, что все снова и снова будет приводить вас в мои объятия".

 

301

 

Очень часто говорит и Казанова о таком обмене женами любовниками. Из целого ряда описаний современных нравов мы узнаем, наконец, "то подобный обмен был во многих городах даже самым обычным явлением. Так, К. Мюллер говорит в своем "Gemälde von Berlin, Potsdam und Sanssousi" ("Картины Берлина, Потсдама и Сан-Суси". - Ред.):

 

"Здесь очень в ходу обмениваться женами на несколько недель. Так однажды вечером я случайно услышал, как один офицер говорил военному советнику: "Да, кстати, дорогой друг, когда я сегодня вечером приду к твоей милой жене, то предупреди ее, чтобы она не брала к себе на диван Верного Пастушка (вероятно, собачку). А то как-то неудобно спать, да и мешает он постоянно".

 

Подобные явления тем обычнее, чем больше город носит характер простой столицы, где все обыватели до последнего ремесленника всецело зависят от двора и придворных кругов.

 

Остается только сказать еще несколько слов о ремесленных слоях в городах, то есть о тех кругах, где серьезно подготовлялась освободительная борьба мелкой буржуазии, которой надоедало быть игрушкой дворянских и княжеских капризов и в сердце которой все более накипало честное негодование. Эти классы и круги стояли как в своей общей, так и в половой морали на точке зрения, диаметрально противоположной той, которую разделяли господствующие классы и столичное население. Пробудившееся здесь классовое самосознание находило очень надежную опору в том факте, что в ремесленной среде потеря нрав стенного равновесия - а к ней в большинстве случаев приводит адюльтер - угрожала самому существованию семьи. В итоге - здесь господствовали более строгие нравы и адюльтер был явлением значительно более редким. Во всяком случае, адюльтер здесь не был массовым явлением, и там, где он встречался, он приводил обыкновенно к трагическим последствиям.

 

Как ни отличалась в этом отношении мелкая буржуазия от нравственность общества и их присных, все же и эта мелкобуржуазная нравственность не в силах наложить на эпоху абсолютизма светлого пятна, ибо достойно удивления только совершенно свобод-

 

303

 

ное обуздание инстинктов во имя более высокой идеи человечества. Здесь же речь идет лишь об узкой филистерской морали, в лучшем случае там, где она добровольно отрекается, избегающей грешить лишь из трусости и мелочности и более всего ценящей добродетель потому только, что нужда и забота - ежедневные гости в этой среде - были всегда самой крепкой опорой против разнузданности половой жизни.

 

Сущность этой филистерской морали покажется нам тем более презрительной, если мы примем во внимание, что, хотя мужчины этого класса и пробуждались медленно к самосознанию, их жены все без исключения погрязали в верноподданничестве. Правда, они почти все были женщинами по-своему почтенными, все они усердно обрушивались на грехи соседки, но едва ли одна из них могла устоять перед тайным соблазном "быть в один прекрасный день сведенной с дворянином". Эта мечта, как заманчивый сон наяву, преследовала большинство этих женщин всю их жизнь. Когда одной из них удавалось осуществить мечту, остальные набрасывались на паршивую овцу, но в конце концов только из зависти.

 

Это приложимо ко всем странам. Для Германии имеется такой художественный документ, как "Коварство и любовь" Шиллера, которого никак и ничем не подкрасишь. Эта двойственность мелкобуржуазной морали, само собой разумеется, не индивидуальная вина, а историческая судьба, тем более понятная, что отдаться аристократу для большинства было единственной возможностью спасти себя - и всю родню - от ужасающей узости и тесноты жизни. Подобное указание, однако, только объясняет, а не устраняет двойственность мелкобуржуазной морали.

 

Подобно тому как флирт кульминировал в официальном институте lever, так вознесенный на высоту программы разврат - в фигуре развратника мужского или женского пола, которая в эпоху старого режима встречалась на каждом шагу.

 

Отдельные экземпляры этого типа попадаются во все эпохи. Но даже если нельзя было бы доказать, что число их в эпоху старого режима было больше, чем во все остальные века, то во всяком случае эта фигура составляет одну из специфических черт в картине эпохи. И вот почему. В век старого режима развратник был официально признанной фигурой в рамках общественно жизни, такую роль он раньше никогда не играл, а впоследствии играл лишь в ограниченных общественных слоях. Это был тип, который, быть может, и не всегда уважали, зато неизменно окружали удивлением и благоговением.

 

Когда в романе "Les liaisons dangereuses" ("Опасные связи”. - Ред.) речь заходит о развратнике, один из собеседников

 

304

 

чает: "Вы должны признаться, что порядочные люди нисколько не сторонятся его, что так называемое хорошее общество охотно приглашает его и даже заискивает перед ним". Мы можем поэтому сказать без преувеличения: развратник был до известной степени героем времени.

 

Решить эту загадку нетрудно.

 

Так как развратник воплощал собой беззастенчивый разврат, то люди рассчитывали, что он и сумеет удовлетворить до конца те желания, удовлетворить которые никто другой не был способен. И они открыто в этом признавались и не прибегали к лицемерию, так как их отделяла от черни, как уже упомянуто, глубокая пропасть и они могли не смущаться ее отношением к ним.

 

Сущность развратника как мужского, так и женского пола - полное отсутствие сердечности и признание за явно гнусными поступками значения вопроса чести. Развратник гордился, если о нем говорили: "У него никогда не было намерения, которое не было бы неприличным и преступным". У развратника все построено на расчете. Наслаждение - для него самоцель, и, отдаваясь ему, он не считается с совестью. Слабость, рождающуюся из человечности, он квалифицирует как позор для себя. Осуществляя свои замыслы, он не останавливается и перед самым чудовищным. Петиметр галантности превращается в великого мастера извращенности. При этом, однако, развратник отличается чрезвычайной любезностью. Все, что он делает, самые гнусные поступки облекаются у него в благородные и безупречные формы. Женщина этого типа отличается тем, что она подражает аллюрам мужского разврата. Она желает "сознательно насладиться потерей порядочности", как говорится в вышедших в 1727 г. "Размышлениях придворной дамы о женщинах".

 

Этот тип встречается в эпоху старого режима во всех странах. Наиболее отвратительным он был, по всем вероятиям, в Англии. Здесь он получил название Rake (повеса, распутник. - Ред.). Тэн так описывает этот тип:

 

Он производит впечатление веселого и блестящего болтуна, но этот юмор чисто внешний. На самом деле он груб и невоспитан и шутит, как палач, с холодной жестокостью по поводу того зла, которое он уже совершил или еще думает совершить. Надо признаться, что в Англии жуиры этой эпохи бросали человеческое мясо на живодерню. Какой-нибудь знатный приятель ловеласа похищает молодую невинную девушку, спаивает ее, проводит с ней ночь в доме терпимости, оставляет ее там в качестве залога и спокойно потирает руки, когда две недели спустя узнает, что ее бросили в тюрьму, где она сошла с ума и умерла. Во Франции развратники были не более как легкомысленными пройдохами, здесь они были низкими негодяями".

 

305

 

Историю такого Rake Хогарт изобразил в своей известной серии "Из жизни развратника".

 

Впрочем, если Тэн говорит, что французские развратники ли в отличие от своих английских сотоварищей только легкомысленными плутами, то это лишь условно верно. Такие фигуры, как герцог Ришелье, маркиз Шуазель, граф Лувуа и в особенности граф Артуа, будущий король Карл X, ничем не уступают по своей отвратительности подобным же гнусным субъектам других стран. Зато о немецких типах этого рода можно вполне сказать, что они были, несомненно, самыми неуклюжими, хотя от этого и не становились более симпатичными. 

 

 

Из того факта, что тип распутника-сладострастника сделался тогда массовым явлением и почитался светским обществом как герой, можно сделать заключение, что в господствующих классах не только индивидуальный адюльтер считался признаком хорошего тона; модным было всякое крайнее выражение разврата.

 

В "Vertraute Briefe des Herrn von Cölln" ("Интимные письма господина фон Кёльна". - Ред.) говорится о домах высшего общества Берлина: "В известнейших публичных домах вы найдете настоящих весталок (жрицы, давшие обет безбрачия. - Ред.) по сравнению со многими знатными берлинскими дамами, задающими тон в обществе".

 

И чем выше мы поднимаемся, тем больше накапливается грязи, при дворах она достигает размеров настоящей горы. Иллюстрировать это явление именами и примерами можно в самых общих чертах, так как ни одна другая тема из эпохи абсолютизма не находила столь многих и столь обстоятельных исследователей, как именно эта.

 

Хронологически здесь на первом месте стоит двор Людовика XIII во Франции. Однако пример всеобщего разврата подавал не сам король, отличавшийся гомосексуальными наклонностями, а первый сановник государства кардинал Ришелье и королева Мария Анна Австрийская. Если знаменитый Ришелье имел бесконечный ряд самых грязных связей, то королева до преклонных лет была весьма доступна ухаживаниям преданных ей придворных. Не Людовик XIII, а именно один из этих придворных, граф Ривьер, и был настоящим отцом Людовика XIV. В недавно вышедшей книге Ж. Эрве (Hervez) о женщинах и галантности в XVII в. собраны почти все относящиеся к этому убедительные документы.

 

В лице Людовика XIV не только абсолютизм, но и неотделимый от него разврат достиг своего наибольшего блеска.

 

307

 

С него начинается, по мнению большинства историков, столь характерный для абсолютизма режим метресс. Но это неверно. Эра господства метресс, характеризующаяся тем, что капризы удостоенной всемилостивейшего внимания женщины становятся законом для страны, относится к царствованию Людовика XV и, в сущности, им и ограничивается. При Людовике XIV женщина лишь наиболее пышная декорация королевской власти божьей милостью и высший объект наслаждения именно только объект. Имена фавориток Людовика XIV всем известны: кто не слыхал о Лавальер, Монтеспан Фонтанж и особенно о Ментенон, ставшей даже тайной женой короля.

 

Однако такая ссылка на полдюжину официальных метресс Людовика XIV равно ничего не говорит, ибо если за шестьдесят лет любовных приключений у Людовика XIV было бы только шесть метресс, то он заслуживал бы скорее эпитета "добродетельный". Что в данном случае характерно, так это те безымянные и безвестные, число которых невозможно установить. Или, выражаясь точнее, решающее значение для оценки нравов, господствовавших при дворе Людовика XIV, имеет то обстоятельство, что всякая появлявшаяся при его дворе дама становилась предметом султанских вожделений короля, что все его родственники, кузены и сановники должны были делиться с ним своими женами, разумеется, если последние представляли для него интерес. Впрочем, для этого не требовалось многого, так как Людовик XIV был явным эротоманом, который видел в женщине только пол и которому поэтому нравилась каждая женщина. "Королю, - сообщает герцогиня Елизавета Шарлотта, - нравилась всякая, лишь бы на ней была надета юбка".

 

Разумеется, в большинстве случаев он был весьма желанным любовником. Насколько это было в порядке вещей, доказывает тот факт, что жена принца Субиза прославилась при дворе только потому, что серьезно противилась ухаживаниям короля, даже еще в тот момент, когда он хитростью очутился в ее постели. Отправиться вместе с женой в Версаль для придворного было равносильно передаче жены в руки короля. И таким общепризнанным совладетелем чужих жен Людовик оставался до преклонных лет, когда он уже давно ударился в благочестие. Герцогиня Елизавета Шарлотта пишет о семидесятилетнем Людовике XIV: "Он благочестив; если бы он не был таким, он предавался бы разврату, так как он не может жить без женщин, потому-то он так и любит своих жен. Добрый король не очень-то разборчив, и если только кто у него в постели, то он доволен".

 

308

 

Такова вообще схема любовной жизни всего этого общества. Мужчины обыкновенно имели любовницами нескольких дам света, а большинство дам были в течение нескольких лет любовницами очень многих мужчин. Обе четы: герцог и герцогиня Люксембургские и г-н и г-жа де Буффле - жили мирно и тихо в четырехгранной связи. В моду входили, однако, и пяти- и шестигранные связи. Обычным явлением была связь одновременно с матерью и дочерью, с отцом сыном. Современники считают наиболее характерной чертой эпохи, что не только мужчины всецело отдавались служению дамам, но и никогда им так не везло в этом отношении, так как женщины прямо бегали за ними. В письмах герцогини Орлеанской можно найти десятки убедительных примеров. Так, она пишет о маркизе Ришелье: "Маркиза однажды легла в постель к дофину, хотя он вовсе и не просил ее об этом". Другой такой случай она сообщает о даме, которая так поступила с ее сыном.

 

Когда вместе со страстью короля и упрочившимся влиянием ханжи Ментенон воцарилась несколько большая чопорность, то это имело значение только для ближайшего антуража (окружения. - Ред.) Людовика XIV, зато разврат достиг высшего развития в другом кружке, а именно в том, который группировался вокруг герцога Орлеанского Филиппа, племянника короля и будущего регента. Этот новый представитель придворного разврата получил должную оценку в эпитафии, предназначавшейся общественным мнением для могилы его матери: "Здесь покоится мать всех пороков". Под эгидой герцога Филиппа Орлеанского недавняя вакханалия все более превращалась во всеобщую оргию.

 

Начало этой оргии имеет свою официальную дату. Она началась, когда правительство стало настоящей разбойничьей компанией, а именно с назначением регентства. С этого дня оргия стала обычным состоянием господствующих классов, а участие в ней доставляло славу и удовлетворяло честолюбие. Отныне любили в полном смысле слова публично. Разнузданность достигала небывалых границ. А в центре этого невообразимого канкана стоял регент Франции. Единственный изданный им закон гласил: "Будем развлекаться". Под этим развлечением подразумевались самые вульгарные способы. В этот период разврат лишен всякой грации и носит чисто скотский характер. Все идет ускоренным темпом: утром люди видятся первый раз, вечером уже начинается беспорядочное половое смешение. Мать герцога Орлеанского однажды заметила сыну, что он относится к женщинам так, как будто хочет aller à la chaise percée (сходить на горшок. - Ред.).

 

309

 

Для дамы этих кругов нет высшего комплимента, чем обращенные прямо к ней слова: "Я хочу с вами спать", и она в восхищении передает этот комплимент, если он сделан устами принца. Предлагая однажды вечером, в присутствии многих свидетелей, свою карету одной даме, некий виконт Полиньяк обращается к ней: "Я хотел бы, чтобы моя карета была постелью и я мог бы лечь в нее вместе с вами". А дама отвечает: "Я приняла бы ваше предложение только в том случае, если бы вы мне обещали не засыпать ни на одну минуту, пока я с вами в постели".

 

Герцогиня Орлеанская сообщает о подобных замашках своего сына-регента, имевшего такой же опыт. 22 октября 1717 г. она пишет: "Мой сын не любит секретов и тайн, а всегда рассказывает все, что произошло. Я постоянно твержу ему, что не могу надивиться, почему женщины все еще бегают за ним, тогда как они должны были бы избегать его. А он, смеясь, отвечает: "Вы не знаете современных развратниц. Dire qu'on couche avec elles, c'est leur faire plaisir" *.

 

Главным центром этих оргий был Palais Royal (королевский дворец. - Ред.), выстроенный герцогом Орлеанским посреди Парижа. Но и в других местах умели развлекаться. Братья Гонкур указывают на fetes d'Adam (праздники Адама. - Ред.), устраиваемые в salons particuliers (частные салоны. - Ред.) в Сен-Клу, в которых красивейшие дамы "из лучших фамилий" участвовали в костюме Евы. Кульминационной точкой этих интимных праздников был обыкновенно всеобщий обмен метрессами. Участвовать в таких пиршествах было честолюбивейшей мечтой очень многих дам.

 

Когда наступило истощение от разврата - а наступило оно довольно скоро, - то руководитель этих оргий, герцог Орлеанский, изобрел для себя и для своих друзей название roues (повеса, развратник. - Ред.), то есть колесованных на плахе наслаждения. Самое изысканное общество Франции первым присвоило себе это имя и носило его с гордостью. Рядом с герцогом Орлеанским мы находим здесь виконта де Полиньяка, маркиза д'Эффия, графа Клермона, шевалье де Конфлана, аббата де Гранса, графа Симиана и других. Это только самые интимные члены кружка. А каждый из них, да и многие другие, также в свою очередь группиру-

 

* "Сказать, что хочешь спать с ними, - это уже доставить им удовольствие”. Ред.

 

311

 

ют вокруг себя такой изысканный кружок. Аристократические женские имена, упоминаемые в таких оргиях, ничем не уступают в смысле родовитости мужским, хотя мужчины были и не очень разборчивы в выборе подруг и так же охотно привлекали в качестве участниц оргий хорошеньких балерин и актрис. Достаточно указать, что ни одна из трех дочерей герцога Орлеанского не уступала в этом отношении отцу и что каждая из них была председательницей целого придворного штата распутников и распутниц.

 

312

 

В данном случае жизнь придворного общества также дает схему обычаев господствующих классов. Ибо солидарность в деле разбойничьей эксплуатации государственных доходов, которой так усердно занимались все без исключения и без стыда, должна была привести к такой же солидарности в существеннейших последствиях подобной политической морали. Целый класс, отдающийся во власть своих разбойничьих инстинктов, не может в то же время отличаться солидной половой нравственностью. На это лишь способны отдельные индивидуумы этого класса, и поэтому уклонение от участия в разыгравшейся на вершине общества оргии было лишь исключительным явлением...

 

313

 

Век Людовика XV и - прежде всего - личная мораль этого абсолютного властителя очерчены в истории главным образом именами метресс: герцогини Шатору, маркизы Помпадур и графини Дюбарри. Но и эти имена мало что говорят, пока не будет

 

314

 

детальнее выяснена программа наслаждений, олицетворенная ими. Они знаменуют собой развитие недавнего разврата до крайней степени рафинированности.

 

В конце эпохи Регентства и в начале царствования Людовика XV светское общество еще не было пресыщено, а лишь утомлено. Чтобы иметь возможность не только продолжать ранее преследуемую программу, но и по мере возможности повысить способность наслаждения, необходимо было утончить его формы. Это было достигнуто тем, что из физического наслаждения было устранено все грубое, все, что слишком скоро может истощить силы, и тем, что научились кроме того, как выразился один современник "выражать прилично самые неприличные вещи". Как иллюстрацию этого приличного тона, воцарившегося теперь кругом, приведем следующий разговор, имевший место однажды в присутствии придворных между Людовиком XV и г-жой д'Эспарбе по поводу ее жажды разнообразия в делах любви: "Вы спали со всеми моими подданными". - "Что вы, сир!" - "Вы имели герцога Шуазеля". - "Он так могуществен". - "И маршала Ришелье!" - "Он так остроумен". - "И Монвилля!" - "У него такие красивые ноги". - "Но - черт возьми - разве герцог Омон обладает хоть каким-нибудь из этих достоинств?" - "О, сир! Он так предан вам!"

 

А что касается устранения всего грубого, то достаточно упомянуть, что любимым блюдом Людовика XV были девочки, соблазнить которых не стоило особенного труда уже по одному тому, что большинство подготовлялось для этого великого исторического момента целыми месяцами или даже годами.

 

Оргия переносилась, таким образом, с улицы в cabinets particuliers (частные апартаменты. - Ред.). В моду вошли так называемые petites maisons (домики. - Ред.), квартира для остановок, имевшаяся в распоряжении каждого знатного барина и даже очень многих знатных дам. Здесь, в этих спрятанных в лесу или в парке виллах, все помогало любви и все было воплощением удобства. Сладострастие диктовало здесь все: положение, форму и прежде всего пышное убранство, имевшее целью повысить наслаждение. Соблазнительные будуары, великолепные столовые, элегантные ванные - все здесь было налицо. Кисть величайших мастеров украсила стены эротическими картинами и скульптурами, на книжных полках была собрана вся галантная литература века, снабженная иллюстрациями, которые должны были воспламенять и постоянно разжигать чувственность. Даже мебель была в своем роде галантной и каждое кресло, каждый стул алтарем сладострастия. В письме от 24 ноября 1770 г., в котором один аристократ сообщает своему другу в провинции о текущих событиях дня, говорится:

 

315

 

"Вчера господин Ришелье устроил большой ужин в своем petite maison вблизи таможни Вожирар. В его petite maison все украшено в циническом духе. На стенах посредине каждого поля изображены полувыпуклые, чрезвычайно скабрезные фигуры. Но самое интересное во время ужина была старая герцогиня Бранкас. Чтобы разглядеть все эти фигуры, она приложила к глазам лорнетку и, сжав губы, хладнокровно рассматривала их, а господин Ришелье держал лампу и объяснял их смысл".

 

Теперь не было такой мысли, которую нельзя было бы высказать, не было каприза, которого нельзя было бы выполнить и к тому же было устранено все, что могло бы помешать: неприятные сюрпризы, как и назойливое любопытство. Каждое настоящее petite maison походило на крепость сладострастия, куда кроме хозяина мог войти только тот, кто знал тайный пароль, открывавший ворота. Здесь можно было спокойно устроить своих метресс, можно было принять временно жену друга, сюда сводник, которого содержали наряду с кучером, приводил товар, которым завладевал добровольно или насильно. Здесь, наконец, можно было совершить все те отвратительные преступления, к которым каждый день побуждала царившая половая извращенность. И ни один предательский звук не доходил до слуха публики.

 

В этих бесчисленных приютах сладострастия праздновались изо дня в день в продолжение целых десятилетий не поддающиеся исчислению оргии безумнейшего разврата. Самые изысканные вымыслы эротической фантазии находили здесь каждодневно свое еще более рафинированное воплощение. Единственным средством изобразить точнее эти формы разврата было бы привести ряд описаний из наиболее порнографических романов эпохи. Ибо за исключением патологических вымыслов де Сада действительность, вероятно, никогда не отставала от воображения порнографических писателей того времени. Но и многое из того, что вышло из больного мозга маркиза де Сада, было во вкусе многочисленных распутников эпохи и потому, вероятно, также осуществлялось на практике.

 

Очень многие развратники находили уже наслаждение только в оргиях, соединенных с преступлениями. Изнасилование девочек, инцест, содомия, педерастия, вероятно, были обычнейшими явлениями. Среди половых извращений одним из наиболее невинных был активный и пассивный флагеллантизм (самобичевание. - Ред.) во всех его чудовищных проявлениях. К числу наиболее распространенных и наиболее пикантных удовольствии относилось удовольствие находиться в роли Voyeur'a ("странника". - Ред.), быть тайным свидетелем того, как любовница, а иногда и жена исполняет самые дикие прихоти друга. Прочтите

 

316

 

пробное описание связи Казановы с монашенкой из Мурано, сделанное им в его мемуарах. Она была вместе с тем любовницей французского посланника в Венеции Берни. Сговорившись с Казановой, она устроила посланнику это им столь желанное зрелище.

 

В таких часто кончавшихся преступлениями оргиях участвовали также знатнейшие дамы Франции: маркизы, графини и герцогини. Человек, недостаточно богатый или недостаточно независимый, устраивал не petite maison, а снимал спокойную квартиру и там праздновал свои незаконные любовные оргии. Многие придворные дамы имели такие тайные гнездышки наслаждения, куда они на время уединялись со своими любовниками или куда они ловкими средствами заманивали мужчин, воздействовавших на их чувственность. В мемуарах графа Тилли встречается детальное описание такого приключения с придворной дамой, представляющее своего рода классический пример. Многие другие дамы пользовались petite maison'aми, которые крупные сводни и содержательницы домов терпимости приберегали для богатых клиенток. Достовернейшим доказательством могут служить неисчерпаемые во всех отношениях полицейские протоколы XVIII в.

 

По сообщению полицейского инспектора Море, некая маркиза де Пьерркур была постоянной посетительницей дома сводни Бриссо, а баронессы Ваксем и Бурман, по словам того же свидетеля, пользовались для устройства оргий домами многих содержательниц притонов. Наиболее знаменитые театральные звездочки устраивали порой в своих petite maison такие оргии даже систематически. В одном полицейском протоколе говорится о балерине Гимар:

 

"Она каждую неделю дает три ужина, на первом бывают придворные и знать; на другом - писатели, художники и ученые, и, наконец, третий носит характер настоящей оргии, на которую она приглашает самых соблазнительных, разнузданных девиц и во время которой разврат достигает последней возможности".

 

Таково "меню", делающее имена таких женщин, как Шатору, Помпадур и Дюбарри, интересными в глазах историка нравов. При этом здесь не допущено ни малейшего преувеличения, а, напротив, указано лишь самое необходимое.

 

В программе Людовика XV все эти оттенки повторяются и находят свое рафинированнейшее решение. Наиболее известное создание Людовика XV, знаменитое pare aux cerfs (парк оленей. - Ред.), не что иное, как целый ряд petites maisons, в которых был устроен обширный детский дом терпимости, откуда черпали материал для Menus Plaisirs (легкие забавы. - Ред.) короля, как официально величалась оргия Людовика XV. Так как любимым

 

317

 

блюдом короля были, как уже упомянуто, "невинные дети", то обитательницами парка становились в большинстве случаев девочки, которые положительно откармливались для любовных пиршеств Людовика XV, подобно тому как сгоняют и откармливают для охоты дичь.

 

Если какое-нибудь блюдо удостаивалось похвалы короля, то Лаферте, интендант королевских Menus Plaisirs, имел право сервировать его несколько раз, в противном же случае оно немедленно снималось с очереди - та же судьба ожидала и всех девушек, почувствовавших себя в интересном положении. На благоразумных попечениях о процветании этого института, в которых особенно усердствовала маркиза Помпадур, покоилось влияние различных метресс на этого извращенного государя, о котором современники говорили, что вся его жизнь была "беспрерывной безнравственностью".

 

Выше мы заметили, что двор всегда подавал пример безнравственности для господствующих классов. Необходимо правильно понять это положение. Так как абсолютный государь сосредоточивал в своих руках больше всего материальных средств, то при его дворе жажда наслаждения могла облечься в самые смелые формы. Но было бы неправильно делать вывод: так как абсолютный государь подавал такой недостойный пример, то и господствующие классы отличались испорченностью. Век Людовика XVI доказывает лучше всего нелогичность такого утверждения. Людовик XVI не отличался особенными половыми потребностями. Так как у него не было естественных побудительных причин к разврату, то лично он вел жизнь в половом отношении безупречную. И, однако, этот хороший пример никакой пользы не принес.

 

В среде господствующих классов, дворянства и финансовой аристократии, равно как в связанных с ними слоях, продолжала царить та же отвратительная форма разврата. И это вполне понятно. Известная тенденция может найти свое особо яркое впечатление в отдельном лице, особенно в монархе, своим примером он может сделать ее особенно популярной, но он лишен возможности создать из ничего жажду разврата. Последняя вытекает из политических и экономических условий эпохи, их мы выяснили во вступительной главе первого тома. Если поэтому государь в силу сексуальной индифферентности подаст случайно хороший, а не плохой пример, то это очень мало может изменить действующее положение вещей. Порок просто создаст себе другой центр. В эпоху Людовика XVI этот центр существовал даже бок о бок с королем. Дань разврату, которую этот последний отказывался платить, платил тем усерднее его брат, граф достойный продолжатель традиций Людовика XV.

 

318

В итоге нравственные качества господствующих классов, как и мерило моральной оценки, падали все ниже и ниже. Типические распутники становились всеми почитаемыми героями. Герцог

 

319

 

Лозён считался в свете "самым великодушным и благородным человеком, когда-либо существовавшим". Так же величали и герцога Шуазеля, послужившего Шодерло де Лакло моделью для его типического распутника Вальмона. И это в то самое время когда весь Париж был полон рассказами о чудовищных галантных похождениях этого господина. Граф Тилли, долголетний фаворит королевы Марии Антуанетты, пользовался репутацией не только благородного человека, но и остроумного философа. И он был поистине философом! Вместе с двумя другими джентльменами, князем Монакским и шевалье де ла Кюрном, он содержал на паях любовницу, и когда та забеременела, то он внес в свой дневник следующие размышления: "Впрочем, скоро на нашу долю выпало еще одно испытание. Розалия почувствовала себя матерью. Каждый из нас считал себя отцом ее ребенка... Родилась девочка. Говорили, что она очень похожа на меня. Я этого не знаю и никогда не узнаю, как и многое другое".

 

Поистине мысль, достойная философа! То резиньяция беззастенчивого разврата, стремящегося таким образом освободиться от всякого чувства ответственности.

 

Женщины не отставали в эту эпоху от мужчин. Одна знатная дама так определяла счастливого любовника: "Каждый любовник для женщины не более как станция". Маркиза де Мертей, в свою очередь, говорит о себе: "Я, может быть, часто претендовала заменить собой целый гарем, но никогда не позволяла себе принадлежать к чьему-либо гарему". Вполне основательно братья Гонкуры следующим образом подводят итог своим наблюдениям над женщинами этой эпохи:

 

"Все держатся того мнения, что женщина, достигнув тридцатилетнего возраста, уже давно успела испить чашу позора, что ей осталась только некоторая элегантность в неприличии и некоторая грация в падении, что после падения ее спасает от нравственной деградации лишь осторожное или, по крайней мере, приличное кокетство. Лишь слабый остаток чувства собственного достоинства - вот все, что она приносит с собой в разврат".

 

Если ясно представить себе это положение вещей, то легко можно прийти к выводу, что во Франции разврат раскрыл последние пропасти сексуальной извращенности и что она в этом отношении превосходила все остальные страны. И, однако, такой вывод был бы неправилен. Подобная разнузданная свобода нравов не только не была характерным признаком специально французского двора, такая же разнузданность царила и при других дворах. "Русский, прусский, английский, саксонский, португальский, испанский, датский, пармский дворы были аренами таких скандалов, что версальский еще может казаться последним прибежищем добродетели". Это не преувеличено.

 

320

 

Один двор Карла II подтверждает как нельзя лучше эти слова посвященного. Чтобы дать непосвященному хоть некоторое представление о том, что понималось здесь под словом "разврат", пришлось бы привести отвратительнейшее произведение порнографического вдохновения, принадлежащее перу герцога Рочестерского, - "Содом", где каждое слово - непристойность, каждая мысль - клоака, каждая ситуация - ликующее копанье в грязи этой клоаки. Пришлось бы далее прибавить, что это произведение служит верным изображением каждодневных развлечений реставратора английской монархии и его любовниц: Нелли Гвин, леди Кастльмен и других. И, наконец, следовало бы упомянуть, что придворное общество не стыдилось аплодировать драматизации своего позора, то есть глубочайшего человеческого позора, ибо драматическое прославление педерастии, вызванное тем, что естественное удовлетворение полового чувства прискучило, в самом деле представлялось на сцене перед Карлом II и его интимной свитой.

 

Подобными оргиями королевская династия и придворные круги мстили за то, что великая революция 1649 г. очистила Англию на несколько десятилетий от самой худшей грязи.

 

Хотя после революции была во всеуслышание провозглашена необходимость нравственного воспитания английского народа, но осязательные результаты этого воспитания очень долго не обнаруживались, так как именно выдвигаемые этими проповедниками регенерации доводы в пользу их требований показывают, что здесь в течение всего XVIII столетия царили такие же нравы, как и во Франции.

 

В середине XVIII в. известная леди Монтегю писала следующее об эмансипации имущих классов, о браке и о господстве разврата:

 

Со скорбью вижу я, как падает брак, над которым ныне смеются наши молодые девушки так, как раньше это делали только мужчины. Оба пола постигли неудобство брака и слово распутный" служит теперь украшением не только молодых мужчин, но и молодых женщин. Теперь люди, нисколько не смущаясь, говорят: "Мисс такая-то, придворная фрейлина, счастливо разрешилась от бремени".

 

Входили в моду в Англии и petites maisons. Что и здесь ими пользовались в целях разврата не только мужчины, но часто и молодые светские дамы, видно из следующего места правоописательного трактата "Satan's Harvest Home" ("Обитель сатаны". – Ред):

 

323

 

"Что может исполнить сердце в особенности удивлением и изумлением, так это новый порок, недавно введенный в моду знатными и красивыми дамами. Эти последние вывернули наизнанку естественный порядок вещей, превратили мужчин в женщин и стали преспокойно содержать любовников. Если знатные замужние дамы и вдовы устраивают себе в стороне маленькое удовольствие, то это - свобода, которой они пользовались с

незапамятных времен. Если же красавицы, и притом девицы, содержат себе любовников в собственных квартирах и посещают их публично в своих экипажах, то это привилегия, неизвестная нашим предкам".

 

Да и вообще, в английском обществе были распространены те же методы, что и во французском. Когда в Лондоне в моду вошли fêtes d'Adam, то многие знатные дамы были восхищены этой "пикантной новинкой" не менее мужчин. В одном современном описании такого "афинского" вечера, устроенного сводней мистрисс (хозяйка дома, госпожа.- Ред.) Пендеркваст в ее роскошно освещенном гареме, говорится:

 

"На этот бал явилось много прекрасных и знатных дам в масках, а в остальном puris naturalibus (натурально голая. - Ред.). Мужчины за вход платили пять гиней. Оркестр наигрывал танцы, была устроена холодная закуска. После окончания танцев зала погрузилась в темноту и многочисленные диваны служили для последовавшей затем оргии".

 

Когда другая такая оргия была накрыта полицией и когда последняя принялась устанавливать личности участников, проститутки были удивлены, что гости наполовину принадлежали к лучшему лондонскому обществу и в особенности тем, что дамы, которые недавно еще отличались особенным бесстыдством, оказались не проститутками, а носительницами герцогских титулов. Как далеко заходили, однако, и при официальных празднествах, доказывает уже упомянутый случай знаменитой мисс Chudleigh (Чадлей. - Ред.), явившейся на бал у посланника в виде Ифигении, в одном только прозрачном тюле, то есть совершенно голой.

 

Переходя к характеристике немецких дворов, очень трудно решить, кому из них отдать пальму первенства. Обычно самым пышным царством порока изображается саксонский двор Августа Сильного, которому известные фаворитки Аврора фон Кенигсмарк, графиня Козель, графиня Эстерле, г-жа Гойм и другие придавали характерную внешность. Но это было бы неспра-

 

325

 

ведливостью по отношению к другим дворам. В Дрездене и Варшаве (Август был одновременно и польским королем) пышность и расточительность продолжавшихся целыми годами оргий только облечены в более художественную форму. Однако в смысле порочности ему нисколько не уступали десятки других немецких дворов.

 

Так, лорд Уильям Wraxall (Рексолл. - Ред.) сообщает о кассельском дворе, что "пренебрежение к чувству приличия считалось здесь чем-то священным". О герцоге Баден-Дурлахе другой путешественник рассказывает, что он "развлекался в гареме, состоявшем из ста шестидесяти садовниц". Устроить себе гарем из двадцати, тридцати, пятидесяти, ста и больше официальных фавориток одним из излюбленнейших приемов великих и малых. О нравах, царивших при мюнхенском дворе, особенно при Карле Альберте, в замке Нюмфенбурге говорят с откровенностью, не нуждающейся в комментарии, сладострастные картины Андриана ван дер Верфа, посвященные прославлению этой жизни. Описывая нравы штутгартского двора при герцогах Карле Евгении и Карле Александре, даже самые скромные писатели вынуждены прибегать к щекотливым сравнениям, а более отважные, рисующие помощи более недвусмысленных красок, признаются, тем не менее воссоздают положение вещей только приблизительно. И так же обстояло дело при дворах незначительных, как можно убедиться на основании л истории того или другого двора.

 

На периферии этих кругов и классов, в слоях, связанных с ними экономическим положением, встречаются те же оттенки разврата. Лучше всего видно, как сверху то и дело просачивались вниз, в ниже лежавшие народные слои целые потоки грязи, если мы всмотримся в нравственность тех городов, в силу того другого случая становившихся жертвами феодального вторжения. Быть может, наиболее назидательным примером

 

326

 

Кобленц в те годы, когда он сделался центром французской эмиграции. Среди многочисленных документов о нравственном разложении населения Кобленца мы остановимся на автобиографии магистра Лаукхарта. В ней встречается следующее место:

 

"Сделался я и свидетелем той ужасающей порчи нравов, причиной которой были эмигранты. "Здесь в Кобленце, - заметил мне один честный старый триестский унтер-офицер, - вы не найдете невинной девушки старше двенадцати лет. Проклятые французы хозяйничали здесь так, что просто позор". И это было именно так: все девушки и женщины, не исключая и многих старых ханжей, так и набрасывались на мужчин. Как раз напротив монастыря, где я жил, был винный погребок, и три хозяйские почки привлекали французов массами. Однажды я также вошел с одним эмигрантом. Три нимфы сидели у французов на коленях и с величайшим удовольствием выслушивали их скабрезности. Вскоре явилось еще несколько девиц и началось нечто такое, что превосходит даже нравы знаменитых берлинских домов терпимости. Парочки уходили и вновь возвращались, как будто ни в чем не бывало".

 

Другой показатель всеобщего разврата, особенно царившего в больших городах, - бульварные нравы. Бульвары тогда служили еще гораздо в большей степени, чем теперь, проституции. В своих "Британских анналах" Архенхольц сообщает о лондонском Сент-Джеймсском парке:

 

"Семнадцать входов парка на ночь запирались, однако ключи к тем или другим воротам продавались за гинею, так что можно было провести там всю ночь. И этой возможностью пользовались изрядно - в большинстве случаев в не очень-то чистых целях. Так, в 1780 г. таких ключей было продано около 6500".

 

О берлинском Тиргартене говорится:

 

"Это роща любви, где свет и мрак (как на Пафосе) сочетаются странным и приятным образом, где мыслитель и сладострастник находят богатый материал для беседы. Сюда, как к гробу Магомета, из всех концов города паломничают, охваченные желанием, целые караваны женщин и рыцарей".

 

Аналогичные описания имеются у нас и относительно большинства больших бульваров и скверов других крупных европейских городов.

 

Специального, хотя и сжатого освещения заслуживает вопрос о роли представителей католической церкви в общем состоянии нравственности эпохи.

 

327

 

При поверхностном взгляде легко можно прийти к заключению, что большая часть клира откровенно цинично участвовала в господствующей кругом безнравственности, что представители церкви не только не задерживали развитие разврата, а прямо содействовали этому. Но как только мы станем вглядываться в положение вещей, нам придется установить такие же значительные и столь же принципиальные различия, как при оценке половой нравственности в разных классах населения.

 

Только вполне определенные слои духовенства открыто участвовали во всеобщей оргии непристойности. А именно все высшее духовенство и в значительной степени определенные монастыри. Что же касается остальной части духовенства, большой массы священства, то можно говорить лишь об индивидуальных случаях, число которых, впрочем, относительно велико, так как безбрачие то и дело побуждало к использованию удобных шансов, а этих последних ни у кого не было в таком количестве, как у католического священника. Эти различия вполне соответствуют, стало быть, царившим в самой церкви классовым противоречиям, ибо эти последние и здесь сильнее всякого морального учения.

 

Обычный упрек, предъявлявшийся, да еще и теперь предъявляемый к церковным сановникам эпохи старого режима, заключается в том, что нравственное поведение высшего духовенства, особенно во Франции, ничем не отличалось от такового придворной знати. Подобный упрек вполне основателен, хотя в самом факте и нет ничего удивительного: хорошо оплаченные церковные места были не чем иным, как синекурами дворянства или же синекурами, которыми короли вознаграждали своих сторонников. Главная суть этих мест - доставляемый ими доход, а связанный с ними духовный титул - только средство замаскировать этот доход.

 

Уже из одного этого следует, что сановники церкви тяготели не столько к Евангелию Христа, сколько к эпикурейской философии господствующих классов. Если затем принять во внимание высоту дохода, если вспомнить, что каждый из полутораста французских архиепископов и епископов располагал ежегодным доходом в 250-300 тысяч франков - на наши деньги почти полмиллиона, а некоторые церковные князья, как, например, архиепископ страсбургский, получали даже три миллиона, то эти данные в достаточной степени объясняют нам огромную роль этих паразитов в сатурналиях (кутежах, разгулах. - Ред.) придворной знати.

 

329

Несколько более сложны причины разврата, царившего в целом ряде монастырей, в особенности женских, хотя и их вскрыть не так уж трудно. Позволим себе сначала просто кон-

 

330

 

статировать факты. Во всех католических странах появляется тогда значительное количество женских монастырей, бывших, без преувеличения, настоящими домами разврата. В них царили беззаботность и непринужденность. Казанова описывает в своих мемуарах такие монастыри в Венеции.

 

"Приемные этих монастырей и дома куртизанок, находящихся, впрочем, под контролем многочисленных полицейских шпионов, были единственными местами, где сходилась венецианская знать: и там и здесь царила одинаковая свобода. Музыка, пирушки галантность так же мало возбранялись в монастырских приемных, как и в casino (дачные домики. - Ред.). Пьетро Лонги изобразил эти монастырские нравы в интересной картине" (хранится в Museo Civico в Венеции).

 

Суровые орденские уставы в этих монастырях часто были только маской, так что в них можно было всячески развлекаться. Монашенки могли почти беспрепятственно предаваться галантным похождениям, и начальство охотно закрывало глаза, если поставленные им символические преграды открыто игнорировались. Монашенки увековеченного Казановой монастыря в Мурано имели друзей и любовников, обладали ключами, позволявшими им каждый вечер тайком покидать обитель и заходить в Венеции не только в театры или иные зрелища, но и посещать petites maisons своих любовников. В будничной жизни этих монахинь любовь и галантные похождения даже главное занятие: опытные совращают вновь постриженных, а услужливые среди них сводят последних с друзьями и знакомыми, подобно тому как сводня снабжает своих клиентов новым товаром.

 

Монашенки этой обители - наиболее утонченные жрицы любви, они не только участвуют во всевозможных оргиях, но и сами устраивают оргии, и притом с такой изысканностью, которая может родиться лишь в голове отъявленнейшего развратника. Даже в приемной они идут навстречу своим поклонникам, хотя здесь дело не заходило, разумеется, дальше флирта жестами. Не только Казанова рисует нам господство таких нравов в монастыре в Мурано. Уже полстолетием раньше саксонский кронпринц Август нашел в этой обители такой же рафинированный культ Приапа. Пелльниц сообщает: "В продолжение двух месяцев, то есть пока ее муж находился на terra firma (твердая почва. - Ред.), принц навещал ее, однако встреченные им потом трудности, да и его прирожденное непостоянство привели к тому, что он от нее отказался и заменил синьору Матеи монашенкой из обители в Мурано. Принц был вынужден подчинить свою любовь целому уставу. Монашенка заставила его проехать вдоль и поперек всю страну Нежности, прежде чем ввела его в столицу Наслаждения".

 

331

 

Можно было бы привести такие же данные относительно целого ряда других итальянских, а также и французских женскиx монастырей. Пфальцграфиня Луиза Олландина, игуменья монастыря в Монбюйссоне (тетка герцогини Елизаветы Шарлотты), производит на свет в монастыре не менее четырнадцати детей, как говорили, от разных отцов. И это не только не заставляло краснеть даму, напротив, она открыто гордилась своей плодовитостью. В письме, написанном ее племянницей, говорится:

 

"Игуменья Луиза Олландина, fille de Frederic V, Electeur Palatin *, произвела столько незаконных детей, что имела обыкновение клясться par се ventre qui a porté 14 enfants" **.

 

Как видно, подобные учреждения имели общим с монастырями только имя, так как были на самом деле официальными храмами безнравственности. И это вполне совпадает с теми изменившимися, то есть новыми, целями, которым начинали с XVI столетия все более служить женские монастыри. Монастыри постепенно превращались из приютов для бедноты в пансионы, куда дворянство отправляло на содержание не вышедших замуж дочерей и вторых сыновей. Именно такие монастыри, в которых находились дочери знати, обыкновенно и славились царившей в них или терпимой в них свободой нравов.

 

Так как подобные монастыри служили исключительно интересам дворянства, то они были не только своего рода богадельнями для не вышедших замуж дворянок, но и служили целому ряду других потребностей господствующих классов. Нервирующая обстановка постоянных праздников вызывала потребность во временном покое и отдыхе, а где их лучше обрести, как не в монастыре. Некоторые обители становятся, таким образом, своего рода санаториями, куда уединялись на время отдохнуть от утомления, вызванного слишком рассеянной жизнью. С другой стороны, галантная интрига иногда приводила к таким последствиям, которые требовали быстрого и не бросающегося в глаза исчезновения с поверхности жизни - опять-таки и в этом отношении что могло быть удобнее монастыря. Вдова, желавшая демонстративно подчеркнуть свою печаль по усопшему мужу, также не находила лучшего средства, как на год запереться в монастыре. Очистить свое загрязненное имя можно было лучше всегo, уединившись на некоторое время в покаянном настроении в монастырь.

 

Словом, монастырь перестает быть могилой, становясь убежищем для господствующих классов.

 

* Дочь Фредерика V, курфюрста Пфальца. Ред. 

 

* Своим животом, в котором выносила 14 детей. Ред.

 

333

 

Мы уже упомянули, что монастыри брали на себя воспитание детей аристократии и вообще имущих, так как дети слишком мешали родителям предаваться удовольствиям; как упомянули мы и о том, что эти классы не находили более удобного места, чтобы без шума отделаться от какой-нибудь родственницы или от неверной жены. Все это, однако, еще не исчерпывает всего списка новых функций монастырей. Но и остальные функции были все приспособлены к потребностям господствующих классов. И церковь - как верная исполнительница их велений - выполняла все эти требования, и притом как нельзя лучше, то есть именно так, как этого желали господствующие классы. Последние, например, отнюдь не требовали, чтобы их дочери, не вышедшие замуж из фамильных соображений, например, чтобы не распылять состояние, обрекали себя на безусловное целомудрие. Напротив, их хотят поставить в такое положение, чтобы они могли наслаждаться всеми теми преимуществами, которые тогда давал женщине только брак.

 

Это в достаточной степени объясняет легкомысленную и роскошную жизнь, царившую в таких монастырях. И этим же объясняется и то обстоятельство, что обители группировались преимущественно вокруг центров политической и общественной жизни

 

334

 

отдельных стран, где мы их в самом деле обыкновенно и встречаем (см. также том I).

 

Разумеется, это еще не значит, что во всех остальных областях, где монахи и монахини давали обет отречения, господствовали образцовые, поистине святые нравы. Вернее всего, нравы мужских и женских монастырей во многом напоминали положение вещей, господствовавшее здесь в XVI в. К такому выводу приходишь, пользуясь с осторожностью современными описаниями монастырской жизни. А такая осторожность в особенности необходима по отношению к стереотипным обвинениям иезуитов. Если каждое истинное или выдуманное позорное деяние иезуитов вызывало стозвучное эхо в эпоху, когда безнравственность процветала в господствующих классах, то невольно приходишь к убеждению, что здесь действовали еще и иные мотивы, кроме почтенного нравственного негодования. Так оно и было на самом деле...

 

335

 

И эти истинные причины, вполне объясняющие нравственный поход против иезуитов, нетрудно вскрыть. Орден братьев-иезуитов занимался тогда не только ловлей душ, но, кроме того, и в большей еще степени выколачиванием прибавочной стоимости. И не столько путем издавна испытанного средства перехватывания наследств, а очень деловым и для того времени прямо грандиозно организованным путем заморской торговли. В XVIII в. иезуиты представляли собой наиболее могущественную торговую компанию. Короче, они были единственными и тем более поэтому опасными конкурентами торговой буржуазии всех стран. Вот где разгадка того явления, что нравственные преступления иезуитских монастырей, раз они становились известными, всегда разрисовывались такими черными красками и каждое обвинение пробуждало все разраставшееся эхо нравственного негодования. Ибо, как известно, против экономического конкурента нет более действенного средства борьбы, как нравственное негодование.

 

Хотя ко всем подобным описаниям необходимо относиться осторожно и не верить каждому слову, но, с другой стороны, не следует забывать, что, по мере того как церковные учреждения все более теряли свое прежнее содержание, возникшие в эпоху безусловного господства аскетизма законы также теряли свое влияние на их представителей. Чем больше модернизировалась церковь в экономическом отношении, тем более должно было обмирщаться и  индивидуальное поведение священников, монахов и монахинь. Или: ввиду благоприятствовавшего развитию всяческих пороков безбрачия в эпоху галантности обычным стало, что знаменосцами    разврата относительно чаще всего выступали

 

337

 

носившие рясу. Можно было бы подтвердить это положение множеством исторических примеров. И потому не простая ирония истории в том, что современники называли дворец

 

338

 

наиболее богатого сановника церкви, епископский дворец кардинала Рогана в Страсбурге, "гаванью Цитеры". - как и в эпоху Ренессанса дорога к развратнейшей действительности шла через церковь.      

 

 

Природа неизменно ставит как индивидуальной жажде наслаждения, так и индивидуальной способности наслаждаться определенные границы.

 

Если же личность требует или отдает больше, чем позволено этими, так сказать, естественными границами, то она может достигнуть этого лишь при помощи искусственных возбудителей. В такие эпохи, когда культ чувственности господствует над всеми остальными жизненными интересами, эти искусственные возбуждающие средства всегда играют большую роль в жизни как индивидуумов, так и всего общества, и потому они никогда не были в таком ходу, как в век старого режима. Эти возбудители имели целью, по словам Гейнцмана, автора книги "Meine Frühstunden in Paris" ("Мои утренние часы в Париже". - Ред.), "сделать всех богатых людей машинами сладострастия".

 

Эта цель была достигнута тем, что наука все более победоносно вторгалась в эту область. Фантастические любовные напитки и симпатические средства, бывшие в ходу в Средние века, дополнялись действительными эротическими и косметическими средствами. В особенности последние скоро сделались столь необходимыми, что ни одна женщина не хотела от них отказаться, так как их возбуждающее влияние позволяло им теснее приковать к себе мужчин... Румяна и духи употреблялись не только всеми слоями мещанства, но и крестьянками, которые пользовались ими даже усерднее других. Крестьянка так же белила и румянила лицо в духе времени и обрызгивала платье духами. Кто не имел средств на покупку дорогих румян и эссенций, довольствовался более дешевыми суррогатами, а кто был совсем без средств, тот употреблял по крайней мере кирпичный порошок и примитивным образом собственноручно состряпанные духи.

 

Что известные растительные и животные запахи усиливают желание мужчины обладать женщиной, от которой эти запахи исходят, знает каждый из опыта, знали еще древние. Чем более люди понимали, что с определенными запахами ассоциируются совершенно особые эротические представления, тем более использование этих воздействий становилось особой наукой. Начали дифференцировать. Сначала бессознательно, просто инстинктивно, потом сознательно.

 

339

 

Стройная или слишком стройная женщина пользовалась резко возбуждающими запахами, как амбра или мускус, так как они позволяли ей казаться полнее и потому желаннее. Напротив, пышная женщина употребляет духи, полученные из цветов на нежных стеблях, так как она сама кажется тогда эфирнее. Эта наука, доведенная ныне по утонченнейшего совершенства женщиной в союзе с химией, снова получает значительное развитие в XVII и XVIII вв., после того как в Средние века ее хотя и не забыли совершенно, но разучились ею пользоваться или пользовались лишь очень неумело. Впрочем, и в XVII в. вновь постигли лишь главные пункты этой науки. Зато пользовались ими тем более расточительно. К надушенным подушечкам, которые носили, по словам Санта Клары, вокруг шеи на груди, присоединились сильно надушенные перчатки и чулки. В конце концов духами пропитывались все части костюма, так что женщина была положительно окутана целым облаком запахов.

 

Желание действовать возбуждающе на мужчин заставляло прибегать и к грубым приемам румяниться и пудриться. Мы выше уже указали, до каких границ доходили в этом отношении. Другое доказательство - постоянные жалобы мужей на огромные расходы их жен на косметику.

 

Чрезмерное употребление духов и румян в XVIII в. имело, правда, еще и другие побудительные причины. Главная и важнейшая состояла в желании заглушить неприятные испарения, исходившие тогда решительно от всех и каждого. В настоящее время мы едва ли можем иметь верное представление об этом. Век элегантности был в то же время и веком отвратительной нечистоплотности. Внешний блеск и чарующий аромат были во всех отношениях не более как замазкой. Люди совершенно разучились рационально умываться. Людовик XIV довольствовался тем, что по утрам слегка обрызгивал руки и лицо одеколоном этим ограничивался весь процесс умывания. Зато от него и воняло на десять шагов так нестерпимо, что могло стошнить, как ему однажды в минуту раздражения заявила г-жа Монтеспан.

 

Так как огромные прически требовали нескольких часов работы, то женщины перестали каждый день подвергаться процедуре причесывания и даже знатные дамы причесывались только раз в неделю или в две недели. Большинство же женщин среднего и мелкого мещанства, как достоверно известно, причесывались даже раз в месяц. Неудивительно поэтому, что волосы женщин кишели насекомыми и отдавали запахом испортившейся помады. Ко всему этому присоединялся еще нехороший запах изо рта, так как уход за зубами был тогда совсем неизвестен, и у большинства зубы были плохие или гнилые.

 

341

 

Не менее серьезные причины побуждали многих прибегать к румянам и белилам. Они служили не только для того, чтобы создать определенный цвет лица, но и для того, чтобы скрыть следы оспы, безобразившие в XVIII столетии большинство лиц, а также симптомы и следы венерических болезней. На фоне всех этих причин возбуждающее воздействие маскирующих средств почти не идет в счет. Наряду с этими косметическими средствами, возбуждающими, между прочим, и эротическое чувство, существовал еще целый ряд средств, исключительно служивших цели усилить это последнее - eveiller lechat, qui dort (разбудить кошечку, которая спит. - Ред.)... К числу наиболее невинных средств относится целый ряд специй и деликатесов, эротическое воздействие которых постепенно было постигнуто. Встречается немало списков подобных яств, нередки и дискуссии на тему о том, какое из них более, какое менее действенно. Заметим, кстати: подобное стимулирующее воздействие приписывалось тогда и кофе, и потому советовали воздерживаться от него всем, кто не желал стать жертвой своих чувств.

 

Менее невинны были эротические яды, наиболее известные среди которых - кантариды, или шпанские мушки. Их примешивали в каплях к кушаньям или - еще чаще - принимали в виде конфет. Несмотря на огромную опасность, это средство было весьма в ходу. Любовник прибегал к нему, желая особенно отличиться, а робкий и застенчивый - желая превозмочь свое пониженное настроение, в особенности же им пользовались легионы тех мужчин, которые чрезмерными наслаждениями преждевременно ослабили свой организм. Большую роль играл этот яд и в деле взаимного совращения. Так как он действовал очень скоро, то было достаточно ловким движением опустить его в бокал с вином или предложить в виде конфеты, чтобы довести партнера до желательного состояния: женщину - до такой влюбленности, что она шла навстречу мужчине, а мужчину - в такое чувственное безумие, что он сломит всякое сопротивление, как бы мастерски оно ни было разыграно.

 

Женщины прибегали, и тайком, к такому возбуждающему средству, как "любовные пилюли", как тогда выражались, или для того, чтобы придать себе в известные минуты "нежное выражение" ("eine tendre Miene"), или чтобы заранее прийти в надлежащее настроение и не разочаровать ожиданий и надежд мужчины. Г-жа Помпадур прибегала к таким "любовным пилюлям", когда она, по собственному выражению, стала "холодной, как утка", и этим скорее отталкивала, чем привлекала короля любовника. Многие дамы принимали их даже непрестанно, чтобы постоянно и явно обнаруживать свою готовность к галантным похождениям, столь ценимым эпохой.

 

343

 

Наиболее распространенным и, по-видимому, надежным возбуждающим средством была, однако, флагеллация. Она встречается во все времена и была известна как Средним векам, так и эпохе Ренессанса. Однако здесь важно установить, является ли известная аномалия лишь мимолетной и случайной или же, напротив, массовой. Ибо в первом случае речь идет о патологической проблеме, и место ей в учебниках медицины, и только во втором случае она - составная часть истории нравов. В эпоху абсолютизма флагеллация была, несомненно, социальным явлением, так как она являлась неизменной составной частью общей половой жизни.

 

Везде пускали в ход розгу и совершенно открыто об этом говорили. Она - лакомство в области наслаждения, и люди гордятся тем, что сумели оценить это средство.

 

Многие мужчины регулярно посещали известные учреждения, чтобы или самим подвергнуться "розге", или насладиться возможностью подвергнуть этой процедуре молодых девушек и детей. Во всех домах терпимости существовали мастерицы этого дела, а в любом таком мало-мальски благоустроенном доме имелись, кроме того, так называемые комнаты пыток, где были собраны все инструменты, которые могли служить этой цели.

 

Флагеллация как важная составная часть общей половой жизни - прямо своего рода завоевание абсолютизма именно в том смысле, что абсолютизм возвел патологический случай в степень социального порока. Если иметь в виду логику развития и историческую ситуацию, то нетрудно понять это явление. Первый корень его лежит в развивавшейся после крушения Ренессанса тенденции упразднения творческого элемента в области чувственности, второй - в доведении чувственности до никогда не удовлетворенного и никогда не удовлетворимого желания под знаком галантности. Так как чрезмерно возбужденное желание требует большей силы, чем отпущено природой, то кнут должен ей помочь, так как удары по известным частям тела возбуждают половые центры.

 

Наконец, третья и важнейшая причина - возведение на престол женщины в качестве владычицы, предполагающее как естественное дополнение унижение мужчины. Глубочайшее унижение мужчины в обществе, построенном, по существу, на господстве мужчины, состоит, естественно, в том, что порядок выворачивается наизнанку и женщина получает право унизительным образом обращаться с мужчиной. А обращается она так унизительно с ним тогда, когда в качестве strong gouverner (строгий гувернер. - Ред.) "наносит мужчинам удары розгой, как это делают с непослушными детьми".

 

345

Эти условия объясняют нам также, почему к флагеллации как возбуждающему средству прибегали все возрасты и все слои населения. В книге "Venus School Mistress" ("Наставница из школы Венеры". - Ред.), одной из наиболее известных апологий (восхвалений. - Ред.) флагеллации XVIII в., говорится:

 

"Многие люди, недостаточно знакомые с человеческой природой, воображают, будто страсть к флагеллации простирается только на стариков или истощенных сексуальным развратом. Но это не так. Существует не меньше юношей и мужчин в расцвете сил, охваченных этой страстью, чем стариков и бессильных, поклоняющихся ей".

 

Простая логика описанных условий возникновения флагеллации как массового явления заставляет нас, однако, заключить, что эта страсть распространялась тем шире, чем безграничнее было в слое или классе господство женщины.

 

Большинство авторов, писавших на эту тему, согласны, впрочем, в том, что этот порок нигде не был так распространен, как в Англии. Этот взгляд трудно опровергнуть как потому, что большинство документов о флагеллации английского происхождения, так и потому, что ни в какой другой стране так открыто и прямо не прославлялось употребление розги. Приведем в подтверждение обоих этих фактов один только пример - известную историческую поэму Самуэля Бетлера "Гудибрас", в которой содержится пространный сатирический выпад и против этого порока.

 

И все-таки было бы рискованно видеть в флагеллации специфически английский порок и объяснять это явление, как иногда делается, грубостью англичан. Ибо нет надобности доказывать, что этот порок был в XVII и XVIII вв. чрезвычайно распространен также во всех других странах и что он в особенности встречался в целом ряде монастырей, начиная с крайнего юга Европы и кончая крайним севером. Как раз последнее обстоятельство доказывает как нельзя лучше, что этот порок становится массовым везде, где нет места естественным проявлениям природы, так что она реагирует уже только под кнутом рафинированнейших возбуждающих средств, и чрезмерная возбужденность желания уже только таким образом находит свое удовлетворение.

 

 

До сих пор мы рассматривали "любовь" (если не считать главы о браке) как самоцель. Однако в эту эпоху, как и во всякую другую, такая ее роль становится особенно важной только после выяснения вопроса: в какой степени любовь - в то же время и средство для достижения цели, то есть простое средство расплаты.

 

347

Во все эпохи "любовью", естественно, расплачивались за влияние, положение, могущество и т. д. Иначе: товарный характер неотделим любви. И потому для каждой эпохи можно привести массу документов, подтверждающих открыто или более или менее замаскированно ее товарный характер. А так как этот товарный характер неотделим от любви, то размеры явления и служат единственным решающим мерилом достигнутой эпохой высоты культуры. Чем более отступает на задний план товарный характер любви, чем более чувственная страсть покоится на базисе высшего духовного единения, тем более вверх идет и культура. А чем больше выступает товарный характер любви, тем более упадочна культура. Если пользоваться таким мерилом, то эпоха абсолютизма займет очень низкое место, и притом столь низкое, что оправдается сказанное нами выше об этой эпохе: она знаменует собой трагедию культуры.

 

В эпоху абсолютизма любовь не только ходячее средство расплаты, а такое, курс которого стоит выше всех остальных.

 

"Любовью" достигают состояния, влияния, прав, положения, могущества - словом, всего. Получить место, должность, почести можно легче всего путем "любви". В одном лейпцигском летучем листке 1720 г., озаглавленном "Entrevue zwischen Carl II und Moliere" ("Встреча Карла II с Мольером". - Ред.), говорится:

 

"Человек может знать Платона и Аристотеля, может знать наизусть даже все "Corpus juris" ("Свод законов". - Ред.) и "Jus canonicum" ("Каноническое право". - Ред.), быть посвященным в квинтэссенцию политики и знать историю как по пальцам. И все-таки все эти знания не сделают его даже трубочистом, и он останется бедным и безвестным, тогда как любой невежда достигает высших почетных должностей и несметных богатств, если имеет красавицу жену без совести".

 

Кокетство и флирт служат в этой торговой сделке необходимой мелкой монетой, без которой никто не может обойтись. Этот факт вовсе не противоречит той большой роли, которую любовь играла в эту эпоху в смысле самоцели, а является лишь неизбежным коррелятом (элементом. - Ред.). Там, где любовь всеми ценится как высший объект наслаждения, она должна в такой же степени стать предметом торга, и притом главным предметом торга.

 

Сказанное имеет совершенно реальное, а не символическое значение, так как товарный характер любви выступает довольно открыто. Вместе с курсом, по которому оценивается "любовь" женщины или мужчины, падает и вообще значение их в глазах людей. Женщина, за благосклонность которой платят больше всего, пользуется и наивысшим почетом.

 

349

 

Это положение вещей находит свое характерное выражение в распространенном институте метресс. Мужчина содержит любовниц, даже когда женат. Жена в бесконечном количестве случаев не только жена, но вместе с тем и любовница другого, подчас третьего и четвертого мужчины, которые в свою очередь могут быть тоже женатыми. Любовь метрессы так же мало подарок, как и любовь мужа или жены, это заем, обыкновенно уплачиваемый звонкой монетой или в виде жалованья, или в виде тем

 

351

 

более драгоценных подарков. И подобно тому как не секрет, что женщина - чья-нибудь метресса или что у мужчины есть любовницы, так не секрет и факт оплаты любви. Так как любовь перестала

 

352

 

быть подарком, то, напротив, горделиво выставляют напоказ "сколько человек стоит или сколько он может платить".

 

Если в эту эпоху каждый обладающий средствами содержит любовницу, то это неизбежное следствие того, что брак носит чисто условный характер. Тем не менее было бы грубой ошибкой думать, что институт любовниц преследовал, хотя бы между прочим, цель соединить мужчину и женщину узами любви, совершенно отсутствовавшей в браке, носившем условный характер. Институт метресс служил только удовольствию, которого не было в освященных браком половых сношениях. А так как в эту эпоху половые отношения построены исключительно на чувственном наслаждении, то метресса незаметно превратилась в главную фигуру, стоявшую в центре всеобщего внимания. Не женщина вообще была возведена эпохой на престол, а женщина в качестве метрессы: с ней на престол взошла проститутка.

 

Если метресса была возлюбленной лишь в исключительных случаях, то с другой стороны, как тип, она была формой, в которой только и можно было решить стоявшую тогда на очереди проблему галантности.

 

Галантность покоится на многообразии и разнообразии. Институт метресс позволял решить обе эти задачи. Любовниц можно менять, если угодно, каждый месяц и еще чаще, чего нельзя делать с женой, подобно тому как любовниц можно иметь целую дюжину или можно быть любовницей многих мужчин. Так как институт метресс столь удачно разрешал проблему галантности, то общество и санкционировало его: никакое позорное пятно на метрессу не ложилось. Это так же логично, как и то, что господствующие классы видели в этом институте исключительно им принадлежавшую привилегию. Конкубина (сожительница. - Ред.) -мещанка была в их глазах существом в высшей степени презренным. И так как в эту эпоху все сосредоточивалось вокруг абсолютного государя, то он имел специальное право содержать любовниц, и в княжеской метрессе кульминировали все тенденции этого учреждения. Государь без любовницы был понятием диким в глазах общества. Государи, индифферентные в половом отношении, содержали поэтому фиктивную метрессу, любовницу напоказ, как Фридрих I Прусский в лице графини Кольбе-Вартенберг. О положении метресс при французском дворе Гастон Могра говорит:

 

"Место официальной любовницы было равносильно официальной должности. Официальная метресса тесно связана с личностью короля. Она следует за ним во все его летние резиденции, имеет свои комнаты в Версале, получает определенное жалованье, а министры работают в ее покоях. Все остальные dames du lit royal (дамы королевской постели. - Ред.) распределены соответ-

 

353

 

ствующим образом, и каждая из них занимает особое место, особый ранг".

 

Так как в культе метрессы кульминировал и весь культ женщины, то понятно, что он достигал своих чудовищных форм лицом к лицу с королевской любовницей. Обыкновенно она стояла выше даже законной супруги, часто не более как машины для производства наследников. Г-жа Монтеспан, знаменитая метресса Людовика XIV, имела в Версале двадцать комнат в первом этаже, тогда как королева занимала лишь одиннадцать во втором. Фридрих II, король Прусский, представитель так называемого Просвещения, покрыл стены замка Сан-Суси откровенными портретами своей любовницы, балерины Барберини, великолепный зал этого дворца был посвящен ее прославлению,

 

354

 

- а королева была изгнана со двора и не имела права даже издали смотреть на Сан-Суси. Это возведение любовницы государя в сан высшего божества выражалось теми почестями, которые обязательно ей оказывались.

 

Метресса en titre (официальная. - Ред.) являлась, как равная, рядом с легитимными (законными. - Ред.) государынями в обществе. Перед ее дворцом стоял почетный караул, и часто она имела к своим услугам почетных фрейлин. Шлейф г-жи Монтеспан несла гофмейстерина, герцогиня де Нуайль, а шлейф королевы - простой паж. Выезжала она всегда с эскортом взвода лейб-гвардии. В одном посвященном ей описании говорится: "Где бы она ни появлялась, губернаторы и интенданты устраивали ей почетные встречи, сословия посылали депутации. В запря-

 

355

 

женной шестью лошадьми колеснице, за которой следовала другая, также запряженная шестью конями, где сидели ее фрейлины, путешествовала она по стране. Потом следовал багаж, семь мулов, сопровождаемых двенадцатью всадниками. Словно находишься в мире сказок Перро".

 

Подобным же образом чествовали официальных фавориток и при других дворах. Когда Август Сильный был избран королем польским, коронационная церемония превратилась в чествование тогдашней официальной фаворитки, графини Эстерле. Барон Пелльниц сообщает:

 

356

 

"Получив диплом на избрание, король поехал в Краков, где короновался с большой пышностью. Графиня сопровождала его. Коронация возлюбленного превратилась в своего рода триумф для нее. Она смотрела на всю церемонию из ложи, устроенной для нее в церкви, и было замечено, что, когда король направился к алтарю он оглянулся на свою любовницу, точно желая сказать, что ей он будет курить фимиам и ей принесет в жертву свое сердце".

 

О почете, которым Карл Александр Вюртембергский окружил свою любовницу Агату, бывшую балерину, говорится в уже цитированных "Denkwürdigkeiten des Hauses Würtemberg”:

 

357

 

"Люди повели иную речь, когда увидели, что предназначенный для наследного принца дом стал дворцом г-жи Агаты. Однако это еще не все: к ее услугам были лакеи герцога, драгоценности герцогской фамилии, придворные экипажи - все. Гайдуки и пажи-аристократы должны были служить ей. Она сделалась главнейшей особой не только при дворе, но и во всей стране. Из-за нее откладывались празднества. День ее рождения, ее именины, наконец, все дни, посвященные ее святой, праздновались при дворе и в столице. Часовые брали перед ней на караул. Министры и лакеи должны были являться в мундирах и ливреях-гала (праздничных. - Ред.), зажигались фейерверки, все по приказанию и в честь г-жи Агаты".

 

358

 

Этим еще не ограничиваются все почести, оказываемые фаворитке. Даже государи и государыни других стран обменивались любезностями с официальной фавориткой. Ни Екатерина II, ни Фридрих II, ни Мария Терезия не считали ниже своего достоинства посылать любезные письма идолу Людовика XV г-же Помпадур. О том, как отнесся Иосиф II к графине Дюбарри, граф Тилли сообщает в своих мемуарах:

 

“В Люсьенне он навестил графиню Дюбарри, любовницу Людовика XV. Раньше она имела дерзость выступать публично как враг дофины, оскорбить даже королеву. Иосиф делал вид, что забыл об этом. Он даже пошел дальше и сделал отцветшей красавице приторный комплимент. Когда у нее упала подвязка,

 

359

 

то он поднял ее, а когда она рассыпалась в извинениях, он заметил: "Разве ниже достоинства императора служить грациям?"

 

360

 

Когда датский король Фридрих IV посетил Дрезден, то в центре устроенных в честь него празднеств стояла тогдашняя фаворитка, графиня Козель. Барон Пелльниц пишет:

 

"Следующие дни были посвящены всевозможным удовольствиям, и каждый день из тех шести недель, которые король провел в Дрездене, устраивалось новое зрелище, пышность и оригинальность которого приводили всех в изумление. Главнейшим объектом этих празднеств была всегда г-жа фон Козель, везде виднелись ее девизы, оба короля в честь нее носили во время скачки ее любимые цвета. Вероятно, никогда королевская метресса не пользовалась такими почестями".

 

Когда фавориткой Августа Сильного, тогда еще курфюрста, сделалась фрейлейн фон Кенигсмарк, то не только его мать, но и жена склоняли перед ней голову. Пелльниц оправдывает такое поведение особенной любезностью фаворитки:

 

"Даже мать курфюрста, чувствовавшая всегда отвращение к развратной жизни, не могла упрекать сына за то, что он полюбил такую поистине достойную любви особу. Обе курфюрстши навещали ее и были с ней в хороших отношениях".

 

Когда мисс Робинзон, фаворитка в гареме английского наследника, актриса по профессии, приехала в 1781 г. в Париж, то весь мир феодальных виверов (прожигателей жизни. - Ред.) пришел в экстаз. Гастон Могра сообщает по этому поводу:

 

"Французское общество прекрасно приняло ее. Давали в честь нее празднества и придумывали развлечения, в которых участвовали виднейшие люди. Герцог Шартрский, Лозён, самые очаровательные кавалеры двора жаждали быть представленными красивой иностранке. Герцог Шартрский, влюбленный в нее по уши, устраивал в честь нее скачки в равнине Саблон. Даже больше. В роскошно иллюминированных садах Муссо он устроил сельский праздник, итальянскую ночь. При помощи пестрых лампионов, гирлянд и искусственных цветов все деревья были украшены инициалами мисс Робинзон".

 

В этом случае, как и во многих других, чествуемая дама не преминула, впрочем, доказать своим фанатичным поклонникам, что она достойна такого чествования. Мисс Робинзон милостиво включила герцога Шартрского в число осчастливленных ею любовников. Английские памфлетисты поспешили довести до сведения публики мельчайшие подробности этого столь важного государственного акта. Впрочем, единственным последствием было то, что слава этой дамы еще поднялась в английском обществе. Как уже видно по этим немногим примерам, институт метрессы представляет собой поистине перевод на светский язык католического культа Марии. Мария выше Христа. Так выше и могущественнее монарха его метресса, ибо она властвует над ним, она его рок.

 

361

 

Тот, за кого Мария заступается перед Всевышним Судьей, может спокойно рассчитывать на милость неба. Кому сияет благосклонность фаворитки, тому сияют звезды жизни. Последствием этой исторической ситуации был так называемый режим метресс, придающий эпохе старого режима зловещую окраску. Мы можем здесь воздержаться от детального описания этого режима, тем более что он - наиболее известная сторона истории абсолютизма. Необходимо, однако, внести некоторые поправки в ходячую оценку этого факта.

 

Большинство критиков режима метресс исходят прежде всего из морального негодования по поводу того, что народы должны были подчиниться капризам проститутки. Подобная критика шита белыми нитками, так как исходит из идеи прирожденного законодателя, усматривая его лишь в законном государе. И, однако, ничто так хорошо не опровергает эту идею, как именно режим метресс. Ибо если иметь в виду умственные способности, то даже при поверхностном взгляде роковым образом обнаружится, что они были в большинстве случаев именно на стороне фавориток. Эти последние, за немногими исключениями, были интеллигентнее не только вытесненных ими законных супруг, но и своих номинальных повелителей. Тут ничего не поделаешь. Единственно безнравственной чертой в этом положении вещей была сущность абсолютизма, превращавшая индивидуальный произвол во всемогущий закон.

 

Если мы можем вполне игнорировать огромные злоупотребления, к которым всюду приводило господство метресс, то для истории нравов тем важнее последствия, которые оно имело отчасти для всего населения, отчасти для значительных его слоев.

 

Так как подчинение воле женщины в эту эпоху находило свое высшее выражение в подчинении воле метрессы, то стать фавориткой было тогда для женщины наиболее выгодной, а потому и весьма желанной профессией. Многие родители прямо воспитывали своих дочерей к этому призванию. Мистрисс Мэнли говорит в своей "Атлантиде": "Благоразумные матери развозят своих дочерей по операм и в Гайд-парк, чтобы они заручились любовниками".

 

Любовник был первым идеалом девушки, так как если из него не выходило мужа, то, по крайней мере, дарующий подарки или оказывающий протекцию друг. В "Gehab dich wohl" ("Будь здоров". - Ред.) Абрагам а Санта Клара говорит:        

 

"И теперь еще можно найти родителей, отводящих собственную кровь и плоть, то есть своих детей, еще невинными на бойню к дьяволу. Есть и такие, которые сводят дочерей с важными господами, чтобы путем проданной им девственности расширить свою родословную и получить прибыльные места".

 

363

 

Высшим идеалом, достижимым для женщины, было, естественно, стать метрессой государя. Ежедневное зрелище безграничного могущества, которым располагала любовница государя, тот факт, что на всю ее родню и на всех ее знакомых сыпались, как из рога изобилия, богатства и почести, все это соблазняло множество родителей серьезно считаться с такой возможностью и воспитывать своих дочерей так, чтобы они стали - как тогда выражались - "королевским лакомством". В нашем распоряжении целый ряд данных. Так например, Казанова говорит в одном месте своих мемуаров:

 

"В гостинице, где я остановился, я встретил актрису по имени Тоскани, возвращавшуюся со своей молодой, очень красивой дочерью в Штутгарт. Она ехала из Парижа, где пробыла год, так как ее дочь обучалась характерным танцам у знаменитого Вестриса. Я познакомился с ней в Париже и, хотя и не обратил на нее особенного внимания, все же подарил ей маленькую болонку, ставшую любимицей ее дочери. Молодая девушка была настоящим сокровищем, и ей не стоило особого труда убедить меня сопутствовать им до Штутгарта, где я к тому же рассчитывал найти всевозможные развлечения. Мать горела нетерпением узнать, как найдет герцог ее дочь, которую она с детства предназначала для этого развратного государя".

 

Наиболее фанатично занималась подобными спекуляциями придворная знать. Вместе со своими феодальными занятиями дворянство лишилось и прежней энергии, и чувства собственного достоинства. Исполняя при дворе функции высших лакеев, оно незаметно переняло психику и нравы лакеев. Все родственники неимоверно горды, если красота дочери, жены или сестры оказалась способной возбудить желания государя. Каждая женщина только и думает о том, чтобы привлечь к себе взоры властителя. Все стараются очутиться в таком положении, чтобы сблизиться с королем, и каждую минуту готовы последовать его приглашению. Один современник сообщает о дворе Людовика XIV: не было при дворе ни одной женщины, которая не travaillât a donner de 1'amour au roi (старалась бы одарить короля любовью. - Ред.)... О нравах, царивших при дворе Фридриха Вильгельма II, мы слышим из уст известного директора академии Шадова: "Весь Потсдам был не чем иным, как одним большим домом терпимости. Все семейства мечтали только об одном: иметь дело с королем, с двором. Все наперерыв предлагали жен и дочерей. И усерднее всех предлагали представители высшего дворянства".

 

365

 

Даже о патриотизме забывала в таких случаях аристократия. Именно дочери и жены старых вестфальских дворян дрались между собой из-за чести украсить ложе короля милостью Наполеона, короля, прозванного Morgen wieder Lustig (Утром снова весельчак. - Ред.). Характерный признак мировоззрения лакеев - мысль, что тот, кто вторгается в их область, "нарушает тем их прирожденные права". Дворянство видело поэтому нарушение своих прирожденных прав в том, что девушки или женщины из народа удостаивались такой же чести и делали на ложе королей или принцев карьеру, на которую, по мнению дворян, имели право одни они, как по своему происхождению, так и по божеским законам. И аристократия вела себя соответствующим образом. Если король выбирал себе любовницу из дворянства, то восхваляли мудрость правителя, умеющего сочетать личное благо с благом народа... Если же фаворитка звалась - как фаворитка Фридриха Вильгельма II - Минхен Энке или носила иное какое-нибудь мещанское имя, то не находили достаточно бранных слов, чтобы заклеймить позорное хозяйничанье метрессы.

 

367

 

Подобное феодальное воззрение дворянства, что лишь его дочери имеют право быть наложницами государя встречается, разумеется, не впервые в XVIII в.: оно существует с самого того

 

368

 

времени, когда абсолютизм становился силой, с того самого момента, когда, стало быть, образовалась и придворная знать. Иначе: с той поры, как только функция метрессы доставляла всей ее родне богатство и могущество (см. I том). Чем более значительные слои дворянства отрывались от прежних своих феодальных занятий, падая до уровня придворной знати, тем ожесточеннее и беззастенчивее становилась конкуренция, и в XVIII в. протесты и негодование против "княжеских наложниц" достигли своего высшего напряжения. Конкуренция кипела, разумеется, в недрах самой знати. И как раз картина этой непрекращавшейся конкуренции была бы самым забавным зрелищем, какое только можно себе представить, если бы вместе с тем не раскрывались и пропасти самой дикой преступности.

 

Ни одно преступление не казалось слишком страшным тем, кто хотел добиться и сохранить за собой выгоду "разделять королевское ложе". Для этого вступали в союз с небом и адом,

 

369

 

заказывали мессы и продавали душу дьяволу. К последнему прибегали чаще, так как из лаборатории дьявола брались "медленно действующие" яды и "надежные" любовные напитки, играющие такую видную роль во всех придворных интригах. К репертуару дьявола относилась и отвратительная черная месса, во время которой приносили в жертву князю тьмы маленьких детей в расчете подчинить себе его волю. На подобные эксперименты тратили огромные деньги, зная, что в случае удачи они принесут хороший процент.

 

370

 

Г-жа Монтеспан предложила отравительнице Вуазен не более и не менее как миллион ливров, если она доставит ей порошок, способный устранить всех любовниц Людовика XIV - прежних и будущих - и навсегда привязать к ней короля. Если г-жа Монтеспан действовала такими средствами против г-ж Лавальер и Фонтанж, то такие же средства пускали против нее в оборот герцогиня Ангулемская, г-жа Витри и собственная ее belle-soeur (невестка. -. Ред.), которые мечтали занять ее место.

 

371

 

Однако и здесь необходимо учитывать более глубоко лежащие мотивы, а именно мотивы классового господства. Было бы ошибкой считать эту борьбу за место королевской наложницы простым личным делом. Так как метресса пользовалась могуществом, то за каждой из этих дам всегда стояли известные политические группы. Фракция, стремившаяся захватить власть, хотела иметь на месте фаворитки своего человека. Другими словами: за гаремными ссорами часто скрываются политические распри эпохи. Более серьезные политические интересы и придают всем этим придворным интригам их страстность и их историческое значение. За вечными спорами между господствовавшими

 

373

 

в данную минуту фаворитками и отдельными министрами или между дамами, боровшимися из-за места фаворитки, столь обычными и нескончаемыми при французском дворе начиная с половины XVII в., стояла в конечном счете борьба все более крепнувшего парламента против королевского самодержавия. Министр Людовика XV герцог Шуазель, был сторонником г-жи

 

374

 

Помпадур и противником г-жи Дюбарри, но не потому, что последняя совращала короля к безнравственной жизни, тогда как при г-же Помпадур царили "благородство и пристойность , а потому, что г-жа Помпадур служила партии парламента, олицетворенной в герцоге, тогда как Дюбарри была доверенным лицом и ставленницей иезуитов.

 

375

 

Здесь отражается, стало быть, важнейший политический поединок эпохи. Что политическая борьба облеклась именно в такой идеологический покров, коренится в самом существе абсолютизма. Эта его сущность обусловливала, что великие исторические проблемы должны были облекаться в довольно грязные одежды.

 

В эпоху, когда продажно большинство женщин, не менее продажен, естественно, и мужчина. И потому в эпоху абсолютизма рядом с институтом метресс встречается другое характерное и чрезвычайно обычное явление - муж, соглашающийся из материальных соображений на такую роль жены.

 

Множество мужчин относились снисходительно к внебрачным любовным связям жен не только из удобства или равнодушия, не только из рафинированности, так как запах проститутки, исходивший от жены, действовал возбуждающе на их переутомленную чувственность, а потому, что тело жены было для них товаром, ее любовь - капиталом, приносившим больший процент, чем всякий другой капитал.

 

376

 

На продажности жены и матери строилось немало домашних хозяйств, чаще же она служила подсобным средством, позволявшим семье тратить больше, чем она могла, занять таким образом положение в обществе, которое труд рук или ума мужа никогда не мог бы для нее создать. Любовник одевал свою метрессу, подносил ей украшения, дававшие ей возможность блистать в обществе, и под видом займа, о возврате которого не думала ни одна из сторон, он, кроме того, оплачивал наличными оказанные ему любовные услуги. Это тем менее удивительно, что в ту эпоху обычной фигурой был профессиональный авантюрист, игрок и мошенник во всех возможных видах, торговавший женой, а когда она становилась для этого слишком старой, то и красотой дочери.

 

377

 

Однако тип мужа, услужливого из чисто эгоистических соображений, встречается во всех классах и слоях. Он то и дело мелькает в мемуарах знаменитых виверов XVIII в. Большинство из них пользовались таким успехом только потому, что мужья предупредительно играли роль тайных режиссеров. По-видимому, особенно обычным явлением это было в среде купечества, именно в тех отраслях торговли, которые находили потребителей в имущих классах. Таковы были, например, продавцы модных вещей и галантерейного товара. Здесь установился обычай, в силу которого жена обслуживала мужчин-клиентов: она приходила на квартиру модника предложить полученные новинки. Если ей удавалось убедить клиента своей пикантностью и расположить услужливостью так, что тот не только покупал, но и платил вдвойне, покупал и тогда, когда товар становился все дороже, то она приобретала репутацию ловкой купчихи, и ее мужу можно было только позавидовать. А муж, естественно, гордился таким сокровищем, хотя знал, что порой клиент платил за товар,

которого он и не думал поставлять.

 

Также часто встречался этот тип среди среднего и мелкого чиновничества. Все отличие здесь состояло лишь в том, что на место клиента-покупателя становился начальник или покровитель. Если жена или дочь были достаточно любезны с начальником, то можно было освободиться от части работы, закрепить свое положение, авансировать и получить тепленькое местечко. Такие случаи были столь часты, что можно без преувеличения сказать: таков был путь, которым тогда обычно чиновники делали карьеру. Но и в солидном с виду бюргерстве встречалось множество семейств, где муж с удовольствием наблюдал, как жена становится любовницей состоятельного друга дома. Он сам уже давно направлял мысль жены в эту сторону добрыми советами: ты должна ухаживать за господином таким-то, будь с ним любезна, его рекомендация может нам сослужить большую службу и т. д. Подобные советы и фразы были в этой среде стереотипными. Не менее стереотипно было, однако, и царившее здесь лицемерие. Нигде так не возмущались пороком, гулявшим по улице в неприкрытом виде.

 

Из всего этого вытекало в конце концов неизбежное последствие. Узаконение метрессы как общественного института узаконивало и рогоносца. Последний все более переставал быть комическим лицом. Напротив, его прославляли как единственный прочный фундамент крепкого семейного счастья и как лучший фундамент, который только можно выбрать. Комическим лицом

 

379

 

был лишь тот муж, который сделался рогоносцем против желания... А отсюда следует, что звание рогоносца становилось эпоху своего рода профессией. Фигура Schanddeckel'a позора. - Ред.), фигура человека, который за деньги, положение или место прикрывает своим именем незаконную сделку, появилась, правда, в эту эпоху не впервые, зато сделалась типичной.

 

И этот тип также встречается во всех классах. "Придворный женится на любовнице государя, чиновник - на любовнице начальника, слуга - на любовнице господина". В эту эпоху подобный тип был даже неизбежной фигурой. В нем нуждались в тысяче случаев: чтобы восстановить честь дамы и поднять ее в глазах общества, чтобы узаконить незаконных детей, чтобы удобнее вдвоем наслаждаться. В качестве жены обер-амтмана (окружного головы. - Ред.) или пастора какой-нибудь граф всегда мог иметь возле себя хорошенькую особу, доставленную ловким сводником, и притом так, чтобы она не стесняла его, а мужа можно было, в крайнем случае, обязать воздержаться от своих супружеских прав. Ибо и на это нередко соглашался интересующий нас тип, если только он умел соблюдать свои интересы. Упомянем как о наиболее известном историческом примере о сообщаемом Пелльницем договоре, по которому барон Эстерле уступал свою жену курфюрсту Саксонскому Августу. В этом трактате говорится: господин фон Эстерле "обязан совершенно отказаться от своих супружеских прав и никогда не находиться в супружеских сношениях с женой", если же у жены будут дети, сыновья и дочери, то "он обязан их усыновить, и они должны носить имя и герб графа Эстерле".

 

Первым условием повышения в чине чиновника была часто обязанность жениться на отставной метрессе начальника, от которого зависело это назначение. А если принять во внимание массовое потребление некоторыми господами любовниц, то неудивительно, что существовали целые феодальные округа, где вообще какое бы то ни было место можно было получить, только женившись на гаремной даме властителя округа. Кто на это был неспособен или не имел денег купить себе место, тот всю жизнь тщетно ждал декрета. Однако нужда делала большинство благоразумными, а в некоторых пробуждала и прямо желание очутиться в таком положении.

 

Один швабский пастор писал своему коллеге: "Жениться на беременной метрессе патрона кажется многим высшим счастьем, которое только может выпасть на их долю". Особенно часто слышим мы, что именно таким путем добивались места священники. "Попадья брала уроки конфирмации на ложе господина графа", - эта фраза была долгое время на юге Германии очень популярной поговоркой. Существовали и другие такие поговорки.

 

380

               

Если профессия фиктивного мужа чрезвычайно прибыльна, то в эту эпоху она не считается и бесчестной, особенно если муж не скрывал своей роли. Менее же всего она бесчестила человека, если он был когда-то или все еще оставался товарищем по ложу государя. Когда руку г-жи Лавальер вместе с миллионным приданым предложили некоему барону Варда, то он отклонил предложение не из чувства собственного достоинства, а только потому, что находил сумму слишком незначительной, так как в письме к своей собственной метрессе, графине Суассон, он выражал принципиальное согласие следующими словами:

 

382

 

"Мой отец, покойный граф Море, один из наиболее достойных уважения французов, женился на метрессе Генриха IV, от брака с которой я и произошел. Судите сами, мне ли противиться! А так как я совершенно равнодушен к г-же Лавальер, то

 

383

 

король доставил бы мне большое удовольствие, если бы продолжал с ней свою связь".

 

По поводу такого случая Мольер создал известную формул un partage avec Jupiter n'a rien du tout qui deshonore *. И все

 

* Поделиться с Юпитером - не значит опозориться. Ред.

 

384

 

одобрительно аплодировали - разумеется, в том случае, когда гонорар был достаточно велик.

 

385

 

Необходимо остановиться еще на одной типической мужской фигуре эпохи - на мужчине в роли метрессы. Женщина, особенно в зрелые годы, когда одна ее красота уже не могла соблазнить мужчину, также покупала любовь. Для многих мужчин эксплуатация этого источника существования была наиболее выгодной профессией, какую они только могли придумать. Из сотни исторических примеров возьмем лишь несколько. О дворе Людовика XIV Жан Эрве сообщает: г-жа Бове, за девственность которой Людовик XIV заплатил целое состояние, содержала некоего барона Фроменто; жена канцлера Сегье содержала много лет графа Аркура; г-жа Роган заплатила за любовь господина Миоссена маленькую сумму в 200 тысяч талеров; г-жа Беринген предложила господину Монлуе д'Анженн, отличавшемуся большой красотой, за его нежность ежемесячную пенсию в 1200 талеров - в последнем случае предложение было отклонено, несмотря на высокую цифру, отчасти потому, что этот господин уже был связан, отчасти потому, что дама "была уже не первой молодости".

 

Как видно, женщины платили любовникам не хуже, чем мужчины любовницам. Поэтому они также ставили свои условия. Об одной придворной даме Людовика XIV Жан Эрве приводит следующий случай:

"Одна придворная дама, и далеко не из последних, узнала, что ее любовник намерен жениться, и добилась того, что он после бракосочетания зашел к ней. Едва он пришел к ней, как она упросила его днем спать с ней, чтобы ночью племянница - он женился на племяннице своей метрессы - получала только остатки. Так как она платила хорошо, а молодой супруг нуждался в деньгах, то он и согласился на ее предложение".

 

Женщины, располагавшие политическим влиянием, платили, кроме того, должностями и синекурами. Иногда, правда, условно, на тот случай, если кавалер плохо исполнит поставленные условия или пойдет вразрез с ними, обращаясь сердцем к другой женщине. В своем этюде об известном всемогущем министре Фридриха Августа Саксонского графе Брюле Эбелинг сообщает такой случай:

 

"Подобно мужу и графиня имела свои перемещаемые цифры, как Солон окрестил фаворитов-деспотов. Среди них было четверо камер-юнкеров, молодых славян, служба которых заключалась в том, что они иногда прислуживали даме при закрытых дверях, за что их ожидали в зависимости от более или менее удовлетворительного исполнения обязанностей должности и си-

 

387

 

некуры. Секретарь министра Зейфферт должен был убедить как опасно возбудить ее недовольство. Однажды она застигла его в такой момент, когда он находил достойной внимания и любви не только ее превосходительство, но и одну из ее камеристок. В наказание он был удален, получил где-то скромное место, а девушку немедленно же выдали насильно замуж". 

 

Судя по книге "Die Galanterien Wiens", мужская метресса была и в Вене обычной фигурой. Так как таких людей было немало, то их обозначали буквами N. N.

 

"N. N. живет шикарно, прекрасно одевается, следует моде, а, говорят, у него нет ни единого крейцера состояния и он простой практикант. - Каким же образом это случается? - Г-жа (такая-то) содержит его и платит ему жалованье как берейтору (учитель верховой езды. - Ред.). Он всегда при ней, во время туалета заменяет служанку, за обедом - друга, на прогулке - спутника, в театре - толмача ее настроений, а в постели - супруга".

 

В Берлине функции мужской метрессы особенно часто исполняли офицеры. Ничтожное жалованье, получаемое прусскими офицерами, заставляло их стремиться к такому положению.

 

Любовник в свите женщины знаменует собой момент ее высшего господства в эпоху абсолютизма. Вместе с ним падает и ее господство. И вот если природа лишила ее права на любовника или если он по тем или иным причинам сам не является, то умная женщина приковывает его к себе за наличные. Фигура мужской метрессы как нельзя лучше завершает собой эту главу. Она - неизбежное смешное украшение всего здания.

Яндекс.Метрика

© (составление) libelli.ru 2003-2020